Существуют различные способы автобиографического повествования. Люди, которые представляют в своих глазах столь великую ценность, что считают собственную персону интересной и для окружающих, излагают автобиографические факты напрямую. Они рассказывают о мире посредством себя, организуют опыт вокруг собственного я. Те же, кто утратил к себе интерес, кто наскучил себе и желал бы себя преодолеть, идут иным путем. Таковые движутся к себе извне, со стороны мира, раскрывают собственную индивидуальность опосредованно через анализ среды, их породившей. Они воспроизводят идеи и интуиции, которые их сформировали, ищут точку опоры вне опостылевшего им я - в культуре, истории, традиции, религии.
Я избрал именно этот второй путь. А потому все этюды предлагаемого сборника -рассуждения о средствах массовой информации и массовой культуре, о России, Германии, Прибалтике и США, об элитах, экономиках, демократии, социализмах, неотрадиционализме, многоукадности - на самом деле объединены одним, хотя и многогранным, антропологическим вопросом: как изжить из себя современного человека? как спастись от гомункулуса, выведенного в пробирке индустриализации и психоанализа и растекающегося по кривым зеркалам постмодерна? как одолеть романтичного циника, инфантильного эгоиста? чем может быть побежден этот человек-полуфабрикат, столь оскорбительно выделяющийся на фоне людей высокой культуры элементарностью своих душевных отправлений, тотальной анекдотизацией бытия?
Свои очерки я публиковал с октября 2012 г. в либеральном блоге "Public Post", а затем с марта по август 2013 г. на авторской Интернет-странице патриотической газеты "Завтра". Я искал своего читателя одновременно среди либералов и среди патриотов, потому что мне хотелось остаться над историософской схваткой, в которой двести лет тому назад сошлись славянофилы и западники (а до них староверы и никониане, а еще раньше иосифляне и нестяжатели...). Я просто хотел рассказать о наболевшем. Но 20 марта 2012 г. от "Public Post" пришло коротенькое сообщение:
"Ваша запись в блог "Калифорниевая Орда" была отклонена по причине несоответствия политике сайта".
Более я в "Public Post" не писал. Так либеральный цензор совершил надо мной обряд инициации в "патриоты".
Осознавать себя "патриотом" (в техническом смысле этого слова, разумеется, ибо кто посмел бы отказать Чаадаеву, Грановскому, Сахарову, Шевчуку в патриотизме?) было немного странно, поскольку бо̀льшую часть своей политически сознательной жизни я исповедовал западнически-либеральное credo.
Впрочем, сомнения политического свойства начали одолевать меня еще в 2003 г. во время Второй иракской войны. К тому же фундамент либеральной историософии, медленно но верно, подтачивало многолетнее увлечение Шпенглером. Последней, экзистенциальной трещиной, от которой собственно и обрушилась моя либерально-западническая картина мира, стал опыт пребывания на Западе (в общей сложности около трех лет). Сначала я увидел Запад с его лучшей стороны, т.е. со стороны Европы. Находясь в сердце Европы, я вдруг смутно почувствовал, что не желал бы для России такого будущего. И чувство это росло и крепло. Европейское прошлое пробуждало во мне живой интерес, но настоящее навевало тоску и скуку. Мне не давал покоя тот отрывок из "Братьев Карамазовых", который привел Шпенглер на страницах "Заката Европы", посвященных России:
"Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, - в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.."
В России мы живем трудно, а порой столь отвратительно и кроваво, что приходится бежать в эту самую Европу. Но все же я отказывался верить, будто спасения России следует искать в усвоении западных приемов жизни. А затем я попал в США и увидел Запад с его худшей стороны. Там, среди многоэтажных саркофагов Манхеттена, я уже вполне ощутил себя на кладбище. Мое "обращение" в евразийство состоялось.
Мне кажется, что, в конечном счете, отворачиваются от России люди гордые и слабые. Обращаются же к ней сильные и смиренные. Или желающие стать таковыми.
Полагаю, что наше будущее заключено в поиске своего собственного пути, в дефрагментации евразийского сознания и геополитического пространства, в неустанных попытках осуществить мечту, соединить поэзию и политику, экономику и этику, ум и сердце, личность и общество.
Только ставши частью цивилизации, осуществившей столь великий синтез, индивидуум, герой нашего времени, никогда даже не задумывавшийся над подобными вопросами, сможет прожить свою маленькую частную жизнь полноценно.
Сочи, 4 сентября 2013 г.
ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ЛЖИ
Если выразить сущность международных отношений последних семидесяти лет одним словом, то самым подходящим определением будет "ложь". Разумеется, дипломатия всегда предполагала искусство обмана, но до некоторых пор сильные мира сего все же могли позволить себе откровенные признания. Семьдесят лет тому назад еще публично говорили о борьбе держав за "место под солнцем", о схватках за золото, рынки, за "естественные границы", проливы, моря и океаны. Следствием откровенности была не только большая вероятность войн - она и сегодня значительна - но и бо̀льшая чем теперь ясность в политике, и, как это ни покажется странным, возможность уважать своего противника. То есть, попросту говоря, меньшая политкорректность оставляла больше места человечности.
Наполеону посчастливилось проиграть европейскую войну в начале XIX столетия. Сегодня он писал бы свои мемуары не на острове св. Елены, поверженный но прославленный, а в одиночной камере, отмеченный позорным клеймом "военного преступника". Повезло и немецкому солдату Вильгельму фон Бюлов, который летом 1915 г. девятнадцатилетним парнишкой попал в русский плен. Бюлов писал в своих воспоминаниях: "Русские солдаты вели себя вполне достойно, можно сказать, они обращались с нами с некоторой даже почтительностью". О допрашивавшем его русском офицере фон Бюлов вспоминает: "Он отзывался с огромным уважением о нашем полку (...) Он поразил нас необычайной осведомленностью относительно личного состава нашего подразделения" (1).
Увы, в наше время такое отношение к полководцам и солдатам противника едва ли возможно, во всяком случае, в цивилизованном мире. Потому что современные цивилизованные державы, как известно, никогда не воюют за нефть, золото, земли, проливы, а только лишь за права человека, демократию, безопасность и стабильность. Следовательно, те, против кого они ведут войны, не могут быть достойными противниками, но непременно должны, просто обязаны, быть военными преступниками, преступниками против человечности, а желательно и тем и другим. Таковых мало разгромить, мало вывести из игры, их нужно непременно осудить. Причем международным трибуналом. Или хотя бы местным трибуналом, но в соответствии с международным правом. А потом повесить, как Саддама Хусейна или... Pardon, Слободан Милошевич умер сам. В гаагской тюрьме. От инфаркта миокарда.
Ложь не просто прикрывает Realpolitik - впервые в истории произошла институционализация лжи. Основными институтами, в которые выкристаллизовалась политическая ложь, стали международное право, транснациональные СМИ и Организация Объединенных Наций.
Надо признать, что эти институты редко искажают факты. Они просто реагируют на одни события и оставляют без внимания другие. Наверняка Саддам Хусейн - безжалостный диктатор, достойный виселицы, равно как и его двоюродный брат Али Хасан аль-Маджид по прозвищу "Химический Али". В самом деле, проводя операцию "Анфаль" против курдов, они разрушали инфраструктуру Курдистана, истребляли мирное население и применили химическое оружие против жителей города Халабаджа в 1988 г. Организация Human Rights Watch назвала свой доклад, посвященный этим событиям, "Геноцид в Ираке". Все верно. Но загвоздка в том, что творившийся в ту пору геноцид не помешал Хусейну оставаться другом и союзником Соединенных Штатов. Весельчаки из Пентагона на предвоенный вопрос 2003 года, есть ли мол у Хусейна оружие массового поражения, отвечали что-то вроде: конечно, ведь у нас еще сохранились квитанции. На скамье подсудимых вместе с Хусейном должен был бы сидеть Дональд Рамсфельд, договаривавшийся о поставках Саддаму химического и биологического оружия в 1983 г. Хотя бы Рамсфельд. Если развить тему геноцида, то под суд должно было пойти и руководство стран-членов Совета Безопасности ООН, душившего население Ирака санкциями с 1990 по 2003 г., в результате чего резко выросла смертность среди гражданского населения, в том числе детская. Добавим сюда использование оружия с обедненным ураном - по сути, той самой "грязной бомбы", которой правительство США от имени Аль Каиды запугивает своих граждан после "11 сентября". Можно не сомневаться: попадись нынешний президент Сирии Башар аль-Асад в когти белоголовому орлу, бывший офтальмолог предстанет перед судом за систематические пытки в сирийских тюрьмах. Однако столь же несомненно, что рядом с ним на скамье подсудимых не окажутся сотрудники ЦРУ, направлявшие в сирийские застенки врагов свободы и демократии для прохождения курса пыточной терапии. Среди этих несчастных оказался и канадский компьютерный инженер Махер Арар, которого американским частным самолетом ЦРУ отправило из в 2002 г. Нью Йорка в Дамаск, где он испытал на себе некоторые из изощренных пыток (2). Если бы защита прав человека была действительно защитой прав человека, а не фиговым листком неоколониализма, то обоим Бушам, Мадлен Олбрайт, Рамсфельду, Чейни и многим, многим другим политикам свободного мира пришлось бы отправиться в места лишения свободы. Но мы взрослые люди и понимаем: это фантастика.
Такой итог семидесятилетней эпопеи развития международного сотрудничества отнюдь не случайность, ибо и у международных трибуналов, и у ООН дурная наследственность. Задумавшие их еще в 1943 г. Рузвельт, Черчилль и Сталин - то есть США, Британская Империя и СССР - вовсе не собирались делиться властью с "мировым сообществом". Мировому сообществу отводилась роль статистов и потешных ораторов на заседаниях Генеральной ассамблеи, наподобие тех, что выступают с речами в лондонском Гайд-парке. ООН устроена так, что международная демократия не выходит за рамки высокооплачиваемой болтовни, а Realpolitik занимается олигархат, то есть пятерка стран-членов Совета Безопасности. Трое олигархов - Соединенные Штаты со своими вассалами Великобританией и Францией - обладают большинством в этом клубе избранных. Традиционными оппонентами, Россией и Китаем, триумвират пренебрегает, при необходимости подменяя международную законность международной целесообразностью. Так обстояли дела с бомбардировкой Югославии, так было со второй иракской войной, и так будет до тех пор, пока сохраняется нынешнее соотношение сил в мире.
Столь же сомнительное происхождение у международного права. Если бы Геринга, Гесса, Риббентропа, Кейтеля, Кальтенбруннера, Розенберга, Франка, Фрика, Штрейхера, Йодля, Шпеера и прочих "нацистских преступников" тогда в 1945 г. просто поставили к стенке, это было бы жестоко, но понятно и оправданно. И, самое главное - честно. Но победители предпочли честной расправе фарс правосудия. Транснациональная пресса бравурным восторгом заглушила одинокие голоса усомнившихся, однако главный вопрос до сих пор остается без достойного ответа: а судьи кто? Британцы, которые во время Второй англо-бурской войны (1899 - 1902) ввели в оборот термин "концентрационный лагерь"? В британских концлагерях погибло около 30 тыс. бурских женщин и детей и бесчисленное количество чернокожих. Не зря Гитлер восторгался Британской империей. Может быть, необходимым авторитетом обладал лично Черчилль, стерший с лица земли Дрезден с 25 тыс. гражданского населения и планировавший в рамках операции "Немыслимое" в 1945 г. нанесение ударов по СССР с целью "навязать России волю Соединенных Штатов и Британской Империи"? Или массовый убийца Трумэн, устроивший холокост 150 тыс. мирных японцев в Хиросиме и Нагасаки? Или правом судить германских расистов обладали рядовые американцы, терпевшие у себя расовую сегрегацию до шестидесятых? Чернокожие солдаты, переправляемые в 1945 г. в Европу на корабле "Куин Мэри", размещались в трюме, т.е. там же, где их предки-рабы, ввозимые из Африки в страну больших возможностей, в то время как их белые товарищи по оружию занимали верхние палубы. Красный Крест с одобрения правительства США отделял донорскую кровь чернокожих от крови белых, а когда чернокожий врач Чарлз Дрю попытался покончить с сортировкой донорской крови по расовому принципу, его уволили (3). Можно еще вспомнить о взаимных симпатиях Адольфа Гитлера и Генри Форда: бизнесмен ежегодно дарил фюреру по 50 000 $ на день рождения и оплатил печать тысяч экземпляров "Протоколов сионских мудрецов". Или о корпорациях Ford и GM, получивших компенсации от правительства США из германских репараций за свои заводы, работавшие на территории нацистской Германии и разрушенные в результате действий войск союзников (4). Да и нацистские лагеря смерти никогда не справились бы со своими задачами в полном объеме без компании IBM, которая через филиал Dehomag снабжала гитлеровский режим новейшим оборудованием для эффективного учета подлежавших уничтожению людей (5). Про наш вклад в международное право исписаны тонны бумаги. Впрочем, стоит все же привести слова Сталина, который, по воспоминаниям А.А. Громыко, во время Ялтинской конференции на вопрос Рузвельта: "Кто этот господин, который сидит напротив посла Громыко?" ответил: "А-а! Это же наш Гиммлер. Это - Берия". Рузвельт не возмутился, не одернул Иосифа Виссарионовича. Они с Уинстоном уважали дядюшку Джо. Они все знали, все понимали. И врали. Своим народам и миру, который собирались делить с дядюшкой Джо. Или накрыть дядюшку Джо внезапным ударом после совместной победы над Гитлером. Немыслимое? Просто бизнес - ничего личного.
Так вот, "международное право", "Организация Объединенных Наций" - все это эвфемизмы, маскирующие зачатки всемирного имперского законодательства и мировой колониальной администрации. Дядюшка Джо решил сыграть с союзничками на мировом бильярде, рассчитывая, очевидно, что ООН и международное право станут институтами его империи. Но СССР проиграл Холодную войну, а осколки его стали объектами неоколониалистской практики в духе англо-саксов.
Но это только до поры до времени. Россия будущего, Россия по-настоящему сильная и вольная, должна будет открыть форточку в душной общаге "мирового сообщества" и проветрить этот дом толерантности как следует. Прежде чем создавать настоящую систему всемирного правосудия и планетарной безопасности, нужно сначала отказаться от нынешней перверсии. Ради свободы и человечности Россия должна найти в себе силы и свергнуть иго самозванцев, правящих от имени человечества но без его ведома. Прочь из ВТО! Прочь из ООН! Пусть мертвые погребают своих мертвецов!
(1) См.: Wilhelm von Bühlow. Durch Stacheldraht und Steppe
(2) См.: Stephen Grey. Das Schattenreich der CIA
(3) См.: Howard Zinn. A People"s History of the United States
(4) См. интервью: Pt.2 Peter Kuznick, co-author with Oliver Stone of Untold History of the United States, discusses Roosevelt's attitude towards Hitler and the Soviet Union - December 19, 2012 на www.therealnews.com
(5) См.: Edwin Black. IBM and the Holocaust
ДВЕСТИ ЛЕТ ПРОПАГАНДЫ
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
А.С. Пушкин
С тех пор, как Наполеон стал уделять особое внимание формированию общественного мнения, значение пропаганды неуклонно возрастало, пока она не стала основным средством контролируемой интеграции и дезинтеграции социумов. Любая информация, попадающая в публичное пространство, оказывается единицей пропаганды в независимости от намерений публикующего субъекта. Лишь закрытые документы или совершенно незначительные публикации могут претендовать на независимость от пропаганды. Стоит частному мнению, например выраженному в этой заметке, стать достоянием СМИ, как оно попадает в PR-арсенал.
На научную основу пропаганда была поставлена в 20-е годы прошлого века, прежде всего трудами американцев Уолтера Липпмена и Эдварда Бернейса, которые в двух небольших по объему, но революционных по значению трудах обобщили опыт манипулирования массовым сознанием. Бывший советник президента Уилсона Уолтер Липпмен опубликовал свои изыскания в 1922 г. в работе "Общественное мнение" (Public Opinion by Walter Lippman), а племянник Фрейда Эдвард Бернейс изложил собственный взгляд на "связи с общественностью" шестью годами позже в книге с лаконичным названием - "Пропаганда" (Propaganda by Edward Bernays).
Конечно, нельзя сбрасывать со счетов впечатляющий пропагандистский эксперимент СССР и Третьего Рейха с их "Броненосцем Потемкиным" и "Триумфом воли". Все же, пропаганду в этих странах едва ли можно считать в полной мере научной, поскольку она сопровождала государственный террор и осуществлялась в условиях жесткой цензуры, что в долгосрочном плане вызывало ее отторжение у контролируемой массы. Пропаганда тоталитарных режимов выполняет при формировании общества вспомогательную функцию, в то время как основным инструментом социальной инженерии является насилие. Научная же пропаганда, напротив, служит главным средством политико-социальной интеграции и может успешно осуществляться только в открытом обществе, где она, охватывая также систему образования и культуру, заменяет собой отмершую традицию.
Я определяю пропаганду как метод использования свободы слова в целях манипулирования общественным мнением и формирования консенсуса, благоприятного для непубличной верховной власти. Закулисность правления или, как выражался Бернейс, "незримое правительство" играет здесь ключевую роль, так как пропаганда наиболее эффективна в том случае, если ее заказчик остается невидимым для целевых групп, осуществляя контроль через подрядчиков разного калибра и направленности - официальное правительство, ведущие СМИ, различные фонды и общественные организации.
"Закулисный" характер научной пропаганды определяет ее основные черты, которые можно суммировать в семи принципах:
1) Самоцензура. Научная пропаганда, как правило, регулируется самоцензурой вместо привычной государственной цензуры. Основой саморегуляции является острая конкурентная борьба между журналистами за ограниченное количество престижных мест в ведущих СМИ. Побудительным мотивом служит не страх преследования, но стремление к успеху и профессиональной самореализации. Поскольку талантливых журналистов больше чем престижных вакансий, честолюбивые слуги четвертой власти могут занимать и удерживать ведущие позиции не иначе, как сочетая талант и трудолюбие с виртуозным конформизмом. Журналисты, за редким исключением, не получают прямых указаний от "невидимых правителей", они сами угадывают желания того "относительно небольшого количетва лиц, (...) которые дергают за нити, управляющие общественным сознанием" (Бернейс), и стремятся исполнить эти угаданные желания наилучшим образом, постепенно проникаясь убеждением, что распространяемые взгляды находятся в полной гармонии с их личными убеждениями.
2) Дополнительная легитимация через альтернативные СМИ. Разумеется, есть некоторое количество журналистов, не желающих становится на стезю конформизма и готовых отстаивать принцип журналистской непредвзятости ценой собственного карьерного роста. Системой научной пропаганды предусмотрен для таковых особый "громоотвод" или почетная ссылка, а именно альтернативные СМИ. В англоязычных странах примерами диссидентской журналистики могут служить therealnews.com с Полом Джейем, www.democracynow.org с Эми Гудмэн, stopimperialism.com с Эриком Дрейзером, corbettreport.com с Джеймсом Корбеттом, в Германии - nuoviso.tv, в России - "День ТВ", "New Times" и отчасти "Эхо Москвы". Собственные альтернативные СМИ маргинализируются так, чтобы внимание общественности сосредоточивалось не на альтернативной подаче информации, а на самом факте допустимости диссидентской точки зрения в "свободном обществе" по принципу: "мы живем в свободной стране, где граждане могут высказывать любые, даже столь нелепые, мнения". Таким образом, альтернативные СМИ внутри страны вынуждены косвенно легитимировать общую структуру пропаганды. При этом ведущие СМИ одной страны стремятся привлечь внимание общественности к альтернативным СМИ страны-противника как к гонимым глашатаям правды. Поэтому "их" СМИ предпочитают работать с условными Юлией Латыниной, Владимиром Кара-Мурзой и Валерией Новодворской, а "наши" органы пропаганды (прежде всего "Russia Today") привлекают в качестве экспертов условных Мишеля Чоссудовски, Эрика Дрейзера, Джеймса Корбетта или Кристофа Хёрстеля.
3) Контроль внимания. Управление общественным вниманием распространяется не только на источники информации, но и на саму информацию. Любые СМИ воспроизводят дихотомию "шумиха - замалчивание", привлекая внимание общественности к желательным фактам и проводя аудиторию мимо фактов нежелательных. Например, ведущие западные СМИ выпускают подробные репортажи о подавлении демократических движений иранским режимом и лишь мимоходом сообщают о фактах репрессий в отношении демократических активистов в Бахрейне, привлекают внимание к политическим гонениям на "Pussy Riot" и маргинализируют жертв разгона лагерей "Occupy Oakland" .
4) Локализация и эстетизация непривлекательных фактов. Отталкивающие аспекты действительности дружественной страны преподносятся как локальные и временные трудности или наделяются некими романтическими чертами, в то время как схожие проблемы страны-оппонента представляются в СМИ как симптомы болезни общества в целом. К примеру, пропахший мочой лифт в метро, крысы на путях, мусор на улицах Нью-Йорка должны восприниматься публикой как отдельные недостатки, или даже как некая суровая романтика свободной страны, но схожие явления в российском мегаполисе изображаются как признаки извечной русской отсталости.
5) Разветвленная наднациональная структура. Для успеха пропаганды важно не столько качество информации, сколько ее количество и повсеместность распространения. Одна и та же дез/информация оказывает различное влияние на аудиторию в зависимости от того, распространяется ли она изолированным каналом наподобие Russia Today или целой сетью будто бы самостоятельных СМИ - CNN, BBC, ZDF и др.
6) Захват арбитражных высот. Желаемый эффект может быть достигнут только в том случае, если пропаганда заинтересованной стороны воспринимается мировой аудиторией как авторитетная точка зрения, основанная на общечеловеческих ценностях. Благодаря гибкой политике Соединенным Штатам на протяжении полувека удается выступать в качестве арбитра внутриполитических конфликтов, гаранта безопасности и защитника прав человека в разных странах мира при том, что США сами регулярно нарушают права человека, совершают действия, которые при наличии независимой международной правовой системы были бы квалифицированы как военные преступления и преступления против человечности. Ориентированная на пропагандистский успех политика позволяет Америке держать войска на территории иностранных государств по всему земному шару и вмешиваться в их внутренние дела при лояльном отношении местного населения. Примечательно, что проамериканская часть общественности - это, как правило, наиболее просвещенные слои.
7) Опора на значимые сообщества и регионы. Создаваемая пропагандой картина мира не должна вступать в резкое противоречие с опытом целевых групп. Не нужно стремиться к благоденствию бо̀льшей части человечества - достаточно обеспечить сравнительное благополучие значимых сообществ и регионов. На примере Холодной войны видно, что США добились решающего успеха, позволив развиваться именно значимым регионам, прежде всего Европе. Советский Союз пользовался популярностью в Никарагуа и на Кубе, но он терял свои позиции в значимых регионах, т.е. на Западе и среди собственного населения, которое сравнивало свой уровень жизни не с никарагуанским или гондурасским, а - по слухам - с западногерманским или американским. Опора на значимые регионы до сих пор позволяет Соединенным Штатам без существенного ущерба для собственного имиджа применять террор к населению целого ряда периферийных государств и поддерживать жестокую эксплуатацию трудовых ресурсов этих стран. Какое бы сочувствие не вызывали у населения Северной Америки и Европы тяжелые условия труда на предприятиях компании Apple в Китае, эта сентиментальность не перерастет в сколь бы то ни было значимый социальный протест, если падение собственного уровня жизни не подогреет солидарность западного обывателя с эксплуатируемыми.
Нетрудно заметить, что изложенные принципы лучше всего удается осуществлять англо-саксонским державам: сначала Британской империи, а затем Соединенным Штатам Америки. Подобную преемственность можно объяснить спецификой национального характера правящих элит обеих держав, которые довольно рано вынуждены были сочетать парламентские формы правления, опирающиеся на общественное мнение, с экспансивной внешней политикой. Особенно показателен в этом смысле пример Соединенных Штатов. Это государство возникло из вполне конкретного интереса местной элиты к территориальной экспансии за счет индейских племен. На пути колонизации стояла Великобритания, справедливо опасавшаяся усиления американцев. Однако, идеологическим обоснованием нового государства стало не провозглашение реальных интересов, а идеи Просвещения, недвусмысленно выраженные в Декларации независимости. Таким образом, с самого начала американский правящий класс учился лавировать между идеалом, от которого по понятным причинам не хотел отказываться, и реальной политикой, от которой, по понятным причинам, не мог отказаться. За два века политическая элита Соединенных Штатов добилась поразительной виртуозности в манипулировании общественным мнением, формируя выгодный для себя образ собственного правления и при этом не жертвуя целями реальной политики. Североамериканские идеологи сумели представить колонизацию континента как "явное предначертание" (Manifest Destiny), а геноцид коренного населения как печальную неизбежность, сопровождавшую прогресс. Им удалось столетиями оправдывать "своеобразный институт" (peculiar institution) рабства как досадную, но временную необходимость, как наименьшее из возможных зол. Этот же прием успешно применяется американской пропагандой до сих пор для оправдания поддержки различных диктатур (от Саддама Хусейна в 80-е гг. или Каддафи, начиная с 2004 г., до режимов Бахрейна, Саудовской Аравии и Гондураса в наши дни).
Вся мощь англо-саксонской пропаганды, а вернее слабость ее противников, впервые обнаружилась во время Первой мировой войны, когда Германская империя, недооценившая эффективность информационных вооружений, подверглась беспрецедентной демонизации. После Второй мировой войны США сумели развить успех в борьбе с СССР. Правда, советская пропаганда была заведомо обречена на поражение, поскольку, следуя марксистской идеологии, тогдашняя Россия совсем не по-русски провозгласила материальное благосостояния высшей целью государственного строительства, и оказалась при этом неспособна удовлетворить даже весьма скромные запросы собственного населения, не говоря уже о том, чтобы "догнать и перегнать Америку". Что же до нынешней России, то Кремлю, не обладающему американским PR-гением, но вынужденному играть по американским правилам, едва удается удерживать контроль над собственным народом, предлагая ему сомнительного качества пропагандистский коктейль, приготовленный из огрызков "американской мечты", охранительного патриотизма и всеобщего скоморошества.
Нужно отдавать себе отчет в том, что мы никогда не сможем воссоздать в России тот до крайности рационализированный, индивидуалистический и ориентированный на потребление образ жизни, которые многие наши соотечественники мечтательно обозначают эпитетом "как в нормальных странах". Поэтому единственное, что Россия может противопоставить англо-саксонской пропаганде - это иную общественно-политическую парадигму, предполагающую добровольное и разумное ограничение потребления, отказ от искусственно вздутых материальных потребностей, завышенных амбиций и инфляционных устремлений к индивидуальной самореализации.
Новая парадигма возникнет с Россией или без нее. Произойдет это хотя бы потому, что как метод социальной интеграции пропаганда исчерпала себя. Еще немного, и население западных стран перестанет поддаваться информационному облучению. Оно не обратится к альтернативным СМИ и не станет доискиваться до истины, как надеются оптимисты. Напротив, люди глубже уйдут в частную жизнь, одинаково презирая как ведущие так и альтернативные СМИ, а заодно политику, идеологию да и самую государственность. Подобно Риму времен Цезаря и Константина, толпа, утратившая прежнюю традицию и взнузданная пропагандой, сначала предастся политическому эскапизму, а затем воспримет новую традицию, которая возникнет в опальной творческой среде. Так в очередной раз завершится цивилизация пропаганды и начнется цивилизация веры.
ПАТОНОМИКА
Герой труда и мученик досуга, страдающий хронической усталостью (burn-out), знающий себе цену... на рынке рабсилы, современный человек едва ли задумывается о великих надеждах, которые его предки возлагали на науку и технику: чудо-машины обеспечат достаток, высвободят время для творческого саморазвития каждого жителя Земли, человек перестанет быть средством и станет целью. В самом деле, современная экономика производит достаточно материальных благ и высвобождает достаточно времени для того, чтобы эту сказку сделать былью. Беда в том, что рынок оказался не в состоянии разумно распределить производимые блага, а потому все быстрее и быстрее прокачивает массу товаров и услуг через одно и то же переутомленное, перекормленное и ненасытное меньшинство - "золотой миллиард".
Правда, мы, рожденные в СССР, еще помним другую экономику - плановую. Она гарантировала работу и уверенность в завтрашнем дне. Только день этот для наиболее самостоятельных и амбициозных людей (если они, конечно, не принадлежали к номенклатуре) был таким скудным и серым, таким похожим на день сегодняшний и вчерашний, что они с удовольствием променяли уверенность коммунистического стойла на риск рыночного казино. Теперь, по прошествии двадцати лет, нам есть с чем сравнивать: плановая экономика распределяла то, чего не могла произвести - рыночная производит то, чего не может распределить; плановая экономика обеспечивала работой всех, ибо сто человек делали работу десятерых, - при рыночной экономике работу десятерых выполняют пятеро, а остальные девяносто пять борются за рабочие места; плановая экономика не давала конкурировать тем, кто мог и хотел конкурировать - экономика рыночная заставляет конкурировать тех, кто не может и не хочет этого делать. Мы выбрали наименьшее зло из двух, обрекая одних на хроническую усталость, а других на хроническую нищету.
В чем причина?
Конечно, существуют рациональные объяснения сложившейся ситуации, например, такое: ничтожная кучка ростовщиков-паразитов, присвоивших себе право создавать деньги и ссужать их экономике под процент, живет за счет нашего труда и вынуждает работать и потреблять все больше, чтобы оплачивать постоянно растущий долг (см.: http://www.wissensmanufaktur.net/media/pdf/plan-b-russisch.pdf) .
Все так, но система глобального ростовщичества могла зародиться лишь в обществе, где успех предпринимательства, объем и качество потребления стали основным поведенческим императивом. При всей важности этих видов деятельности, труд и потребление не относятся к высшим общечеловеческими ценностям на все времена. В античной и средневековой Европе, не говоря уже об Азии, труд и потребление занимали довольно низкую ступень в ценностной иерархии. Приоритетными были те виды деятельности, в которых проявлялся героизм, созерцательность, мудрость и самообладание. Homo Mercans (Человек рыночный) - это не человек вообще, а довольно поздняя антропологическая идиосинкразия. Как бы не критиковали Макса Вебера, его теория протестантской этики и порожденного ей "духа капитализма" позволяет лучше многих современных моделей понять, каким образом появился и что представляет собой субъект рыночной экономики. Homo Mercans - это аскет, подсознательно воспринимающий труд как квазирелигиозный долг, а успех и потребление как воздаяние за трудовое подвижничество. Таким образом, меньшинствам, стоявшим у истоков современного капитализма, удалось благодаря определенным гипертрофированным свойствам психики сконцентрировать в своих руках колоссальные богатства и получить беспрецедентное влияние на общество, которое постепенно стало ориентироваться на эту группу, усваивая ее ценности. Иными словами, рыночная экономика - это ничто иное как институционализированное психическое расстройство.
Современное гиперактивное общество производства и потребления являет собой наиболее яркий, но не единственный пример социальной патологии, которая в течение довольно продолжительного времени (100 - 200 лет) может давать поразительные результаты, но в конечном итоге губит цивилизацию. Египетские пирамиды Древнего царства и статуи острова Пасха вызывают наше изумление, но одновременно напоминают об участи культур, чья одержимость потусторонним миром вынуждала их бросать все ресурсы на непосильное для экономики строительство культовых сооружений. Монгольская империя тринадцатого столетия показывает, сколь многого смог достичь народ, энергия которого ушла на создание эффективной армии и поддержание огромного паразитического царства, и как мало культурных ценностей способен такой народ оставить после себя. Русские староверы, немецко-американские Амиши, иудейские ортодоксы преуспели в сохранении традиционного уклада жизни, но они стремительно вырождаются, поскольку им трудно найти партнера для заключения брака вне своего крайне малочисленного сообщества.
Попытка конца XIX - начала XX вв. выправить капиталистическую деформацию привела к развитию еще более острого социального недуга, чем сам капитализм. Иначе и быть не могло, ибо вожди коммунистического движения вышли из той же патологической среды и несли в себе те же паранойяльные психопатические склонности, что и их противники. Эти честолюбивые фанатики опоздали к дележу пирога эпохи первоначального накопления, а потому с аскетизмом и остервенением кромвелевских "железнобоких" ринулись в битву с капиталистическим Вавилоном во имя нового Иерусалима мирового коммунизма. Их подвел низкопробный человеческий материал. Все самое трудолюбивое и квалифицированное поглотил капитал, оставив большевистским пуританам люмпен-пролетариат, опираясь на который, они могли "разрушить до основанья" что угодно, но не могли построить ничего долговечного, ибо строили на песке.
Помимо рыночной и плановой экономик некоторое время существовал компромиссный вариант - так называемая, социально ориентированная рыночная экономика. Гибридные формы рынка и плана, от шведского капитализма до югославского социализма, оказались наиболее благоприятными для общества. Однако, соединение двух патологий, уравновешивающих одна другую, не могло держаться долго. Союз уравниловки и достиженчества был вынужденным перемирием, а не прочный миром. Победа США в Холодной войне изломала гибрид катка и соковыжималки, так что последняя заработала на полную мощность как в старые добрые времена.
Что же дальше?
Как обычно - угасание прежнего паранойяльного социума и зарождение новой культуры. Неизлечимо больные герои труда и мученики досуга продолжат "выгорать", а наиболее талантливые и здоровые люди из чувства самосохранения и презрения к системе начнут избегать карьеры, ограничивать потребление, чураться престижных профессий. Россия с ее мечтательно-ленивыми народами отринет морок достиженчества и свергнет с себя больнично-воспитательный режим рынка. Обескровленный и высмеянный, Вавилон рухнет, а "поколение дворников и сторожей" разобьет на его развалинах свои легкие шатры.
Так начнется следующий цикл.
ГНОСЕАРХИЯ
Демократия не оправдала филантропических надежд. Считалось, что демократический строй способен удержать элиты от развязывания агрессивных войн, защитить свободу личности, воспрепятствовать массовым убийствам. Но, как видно уже из истории античных демократий, власть народа никогда не обуздывала социальное зло, а лишь перенаправляла его.
Рабовладение в демократических полисах Древней Греции было более жестоким, чем в соседней Персидской деспотии, а республиканский Рим проявил себя как самая агрессивная держава Средиземноморья.
Не более гуманными оказались и представительные демократии Нового времени. Образование Североамериканской республики усилило этнические чистки среди коренного населения Америки (которое получило гражданство лишь в 1924 г.), республика легитимировала рабовладение до шестидесятых годов XIX в. (рабство в США было отменено четырьмя годами позже крепостного права в Российской империи), расовые законы продержались в Северной Америке до шестидесятых годов XX века, в Южноафриканской республике - до девяностых годов того же столетия, а на колонизируемых демократическим государством Израиль землях палестинцев сегрегация по культурно-этническому признаку сохраняется и по сей день. Демократический строй США не воспрепятствовал применению ядерного оружия против гражданского населения Японии в 1945 году, а в одном только в 1991 году США сбросили на Ирак больше бомб чем союзники антигитлеровской коалиции на Германию за все время Второй мировой войны. Если учесть колоссальный рост смертности среди гражданского населения Ирака в результате заражения значительной части территории боеприпасами с обедненным ураном, то можно утверждать, что варварство демократических войн оставляет позади монархические войны предыдущих столетий. Поэтому знаменитый афоризм Черчилля: "демократия - это худшая форма правления, кроме всех тех других форм, которые время от времени пробовали" верна лишь в отношении субъектов демократии, но не в отношении ее объектов. С гуманитарной точки зрения, демократия - не лучшая и не худшая форма правления, но такая же неудачная, как и все испробованные до и помимо нее.
Демократия не может служить интересам народа хотя бы потому, что народ самостоятельно не в состоянии ни осознать, ни сформулировать оные. Однако, даже если бы коллективный суверен и обладал такой способностью, инициативу все равно перехватила бы вышедшая из народной среды политическая элита. В реальности все произошло гораздо проще: капитал выкупил у народа его представителей еще до того, как они успели стать самостоятельной властью.
Но если и не принимать в расчет малозначимый ритуал, при котором народ избирает руководство страны из числа нанятых капиталом политиков, то все же современная демократия коренным образом отличается от традиционных форм правления - монархий, олигархий, теократий.
Таких отличия два. Во-первых, это наличие теневых органов власти, которые контролируют все ветви власти официальной. Во-вторых, необходимость уделять особое внимание формированию общественного мнения. Значительная роль общественного мнения является той причиной, по которой либерально-демократические режимы не могут себе позволить открыто заявлять о реальных целях своей политики, но вынуждены постоянно искать и создавать ложные поводы для ее реализации.
По отношению к народу демократия - это симуляция, уравновешенная обманом и ограниченная ложью. По отношению к публичным политикам - власть денег. По отношению к элите - власть знания. Демократы-идеалисты ошибочно полагают, будто имеют дело с извращением демократии. По их мнению, стоит лишь вывести три ветви власти и СМИ из под контроля нынешней, как они считают, коррумпированной элиты, и демократическая республика сразу же станет тем, чем призвана быть - властью народа и властью закона. Это заблуждение проистекает из превратного понимания природы власти и возможностей народа.
Источником любой власти является избыточный ресурс, который невозможно распределить равномерно, то есть дефицит, порождаемый наличием излишка. Подлинный избыток, который невозможно равномерно распределить между членами современного общества, то есть невозможно отдать народу, - это избыток информации. Даже если бы СМИ действительно ставили перед собой задачу информировать общественность, а не формировать ее, народ оказался бы не в состоянии освоить предоставленный в его распоряжение объем данных. Впрочем, СМИ и не смогли бы генерировать объективную информацию, поскольку сложность социальных, экономических и политических процессов современного мира такова, что ни один эксперт или журналист не в состоянии понять сути происходящего и вынужден оставаться информированным невеждой.
Поэтому реальная власть информационного общества возникает в тех узловых пунктах, где информация претворяется в знание. Соответственно, современная олигархия - это не просто финансово-промышленная и силовая элита, хотя происходит она наверняка именно оттуда, но олигархия знания, которую я именую гносеархией (от греч. γνώσις - "знание").
Моделью гносеархии в миниатюре может служить Манхэттенский проект по созданию США ядерного оружия в 1943 - 1945 гг. Секретность проекта, в котором было занято 129 тыс. служащих, сохранялась благодаря тому, что сотрудники не знали, над чем именно они работают. У них была информация, но не было знания. Знанием владели немногие руководители, так сказать гносеархи проекта.
Для гносеархов (будь то и впрямь Рокфеллеры, Ротшильды, Карнеги или совсем неизвестные нам лица) демократия является прикрытием их личной власти. Демократия неотделима от гносеархии и немыслима без нее, как человеческий организм немыслим без мозга. Демократия без гносеархии - это политическая имбецильность.
Из этого не следует, однако, что "прогрессивное человечество" и дальше будет идти по пути демократии. Скорее всего, демократия с ее манипулятивностью, неповоротливостью и уязвимостью представляет собой переходный этап между отжившими формами традиционного правления и возникновением новой политической традиции. Основной политический вопрос нашего времени в том, выйдет ли гносеархия из тени демократии, чтобы стать видимой властью, или же появится иная сила, которая сокрушит хозяев демократии вместе с самой демократией.
Как ни странно, политическая отсталость российского капитала, которому даже в самые благоприятные времена - в феврале 1917 и в девяностые годы XX в. - не удалось одолеть номенклатуру, может оказаться цивилизационным преимуществом России в эпоху всемирного заката демократии и рынка. Мы с нашим скрытым сословным укладом более готовы к наступлению нового средневековья, чем постиндустриальные общества, ориентированные на социальную мобильность и успех. И, может быть, с ослаблением конкуренции - этой войны всех против всех, общество станет хоть чуточку гуманнее.
Ограничить произвол элиты не в состоянии ни разделение властей, ни выборы, ни закон, ни гражданское общество, но лишь сама элита. Самоограничение элиты - редкость, и встречается в те сравнительно короткие периоды истории, когда элита увлекается идеалом, выросшим на почве традиции.
ТРИУМФ И КРУШЕНИЕ КАПИТАЛ-СОЦИАЛИЗМА
Двадцатое столетие - это эпоха борьбы трех типов социализма. Только два из них, советский социализм России и национал-социализм Германии, усвоили этот термин в качестве самоназвания. Идеологи же третьего социализма, а именно капитал-социализма либеральных демократий, не видят социалистической направленности т.н. "открытого общества".
Сущность социализма не в примате государственной собственности и не в национальной солидарности классов. Все это частности, лишь сообщающие социализму его конкретную форму. Как таковой, социализм представляет собой метод преодоления общественного распада путем целенаправленного социального конструирования и возникает в эпохи, когда общественный уклад теряет самоочевидность в глазах системообразующих групп. Если в средневековой Европе, несмотря на кровопролитные войны, бунты, эпидемии и прочие потрясения, общественная ткань оставалась довольно прочной - ибо жизненный уклад традиционного человека покоился на самоочевидных истинах - то последовавшая эпоха Нового времени, начиная с Великой французской революции и заканчивая Первой мировой войной, являет картину социального разложения мировых держав. Системообразующее меньшинство ведущих стран перестает воспринимать основы общественного строя как незыблемые, поэтому любые мало-мальски серьезные социальные сдвиги грозят перерасти в "войну всех против всех". На этом фоне и появляется социализм, который реорганизует старую общественную материю, продлевает век отживающей культуры, консолидирует распадающуюся общность, мобилизует ее последние духовные силы.
Общество можно считать социалистическим, если оно обладает тремя основными признаками: во-первых, надконкурентной элитарной группировкой (НЭГ), основная функция которой - контроль за конкуренцией; во-вторых, целенаправленным общественным строительством и, в-третьих, сознательным воспитанием человека нового типа.
НЭГ пролетарского социализма были коммунистические партии, которые тоталитарными или авторитарными методами контролировали экономическую и политическую сферы общественной жизни, практически не допуская никакой конкуренции. Советское социалистическое общество конструировалось целенаправленно в соответствии партийными программами, декларируя построение коммунизма в качестве цели общественного движения. Система образования и пропаганды была направлена на воспитание "советского человека", который отличался бы коллективизмом, полной лояльностью государству и доверием господствующей идеологии.
НЭГ социализма национального типа являлись национал-социалистические (фашистские) партии, которые также тоталитарными или авторитарными методами всецело контролировали политическую и в меньшей степени экономическую сферы общественной жизни, не допуская конкуренции в первой и ограничивая ее во второй. Национал-социалистическое общество, как и пролетарско-социалистическое, тоже строилось в соответствии с партийными программами, но в качестве цели общественного развития провозглашалось достижение полного национального единства и завоевание высшей расой мирового господства. Система образования и пропаганды была направлена на воспитание "истинного арийца", "человека-господина", который также как и советский человек должен быть лояльным государству и доверяющим господствующей идеологии приверженцем коллективизма.
НЭГ капитал-социализма стали неофициальные объединения финансовой, индустриальной и военно-промышленной элит, которые манипулятивными методами контролируют политическую и экономическую сферы общественной жизни, ограничивая и направляя конкуренцию. Капитал-социалистическому обществу присуща идеологическая двойственность: заявленной целью является утверждение "свободы", т.е. конкуренции практически во всех сферах, в то время как реальная цель состоит в достижении капитал-социалистической НЭГ мирового господства и ограничении нежелательного соперничества. Система образования и пропаганды капитал-социализма направлена на воспитание "успешного человека", который бы добивался самореализации и чувства индивидуальной свободы путем постоянного и активного приспособления к доминирующим коллективным установкам, лояльности государству и доверия к господствующей идеологии.
Из трех типов социализма наиболее жизнеспособным оказался капитал-социализм. Капитал-социалистический режим Соединенных Штатов разгромил во Второй мировой войне национал-социализм Третьего рейха в союзе с советским социалистическим режимом, а затем добился победы над СССР в Холодной войне. Причину столь ошеломительного успеха следует видеть в гибкости и обширной ресурсной базе капитал-социализма. Если ресурс национал-социализма ограничивался человеческим материалом одной национально-культурной общности, а потенциал советского социализма сковывала неэффективность плановой экономики и подавление личной инициативы во имя идеологической ортодоксии, то капитал-социализм не знает ни этнических, ни идеологических границ. Манипулятивное управление общественными процессами позволяет правящей капитал-социалистической группировке лучше адаптироваться к постоянно меняющимся условиям, нежели это получалось у их советско-социалистических и национал-социалистических соперников.
Но ахиллесова пята любого социализма, в т. ч. капиталистического, - это искусственность направляемой ими общественной динамики, рыхлость организуемой социальной ткани. Социалистическое общество не вырастает естественным путем. В отличие от общества традиционного, оно конструируется при помощи диктата, манипулирования и идеологической обработки масс. Власть и идеология при социализме являются не производными общественного уклада, но наоборот - его источником. Пусть капитал-социалистический человек нового типа - человек успешный, реализованный наиболее полно в разновидности homo americanus - на определенном этапе оказался более живучим чем советский гомункулус, но и он, синтезированный в лаборатории социальной инженерии, в конечном счете, обречен на вымирание. Даже если капитал-социалистическую НЭГ не постигнет судьба национал-социалистических бонз, даже если этой неформальной великой партии удастся распространить свой режим на весь мир, рано или поздно выстроенное по капитал-социалистическим чертежам общество потеряет управляемость. Социальные инженеры могут манипулировать массой себе подобных, но они бессильны перед исторической стихией. В XXI в. капитал-социализм ждет та же участь, которая постигла его менее удачливого советского конкурента в веке XX., а именно разложение элит, идеологический нигилизм и одичание масс.
КАЛИФОРНИЕВАЯ ОРДА ИЛИ ПОЧВЕННАЯ ВСЕДЕРЖАВА?
Благодаря современным средствам транспорта и коммуникации мировое экономическое и информационное пространство стало повседневной реальностью. В этих условиях политическое объединение планеты - вопрос времени. Мировая политейя поглотит национальные государства так же, как и они в свое время поглотили феодальные монархии и республики. Разглядывая глобализацию сквозь призму открытых источников, пытливый наблюдатель может убедиться в правоте слов Бисмарка, сказавшего, как известно: "Великие вопросы времени решаются не постановлениями большинства, а лишь железом и кровью!"
Термин "глобализация" суть эвфемизм, призванный выпятить некоторые экономические аспекты происходящего и затемнить силовые методы мировой интеграции. Будто бы не связанные между собой финансовые кризисы, PR-кампании, электоральные перевороты, теракты, экономические санкции и гуманитарные войны обозначают ту самую "перманентную революцию", о которой некогда теоретизировал Троцкий. Правда, перманентная революция начала третьего тысячелетия, в противоположность революции пролетарской, делается сверху и делается неспешно, ибо у "элитариев", в отличие от "пролетариев", достаточно времени для тщательной проработки своих проектов.
Современные большевики - это отряд кочевников-миллиардеров, которые ворочают капиталами на всем земном шаре и не связаны эмоциональными узами ни с одной из существующих стран. Чингисханам эпохи постмодерна любая страна (в том числе и своя собственная) служит средством, цель же их - транснациональная Орда. Не золотая, ибо золото слишком дешевый материал для этих "сверхчеловеков", а скорее калифорниевая - столь же летучая и затратная как и искусственный металл калифорний стоимостью в шесть с половиной миллионов долларов за грамм. Калифорниевая Орда ведет покорение ойкумены, чтобы иметь возможность собирать с народов финансовую дань, выдавать ярлыки на президентство выстроившимся у ханского шатра туземным правителям и время от времени высылать баскаков для проверки дел на местах. У Калифорниевой Орды нет столицы, нет географического ядра. Сарай-Бату XXI века кочует вместе с финансовыми потоками от одной ресурсной базы к другой, от одного временно избранного народа к другому, от использованного государственного плацдарма к неиспользованному.
Может статься, что проигравшая сторона мобилизует силы для нанесения ответного удара, и вот тогда за мировой революцией последует мировая гражданская война. Многие граждане мира не захотят покориться игу или участвовать в его осуществлении. Однако ошибочно было бы чертить линию фронта между Китаем и США, "исламизмом" и "либерализмом", Россией и Западом, но особенно между угнетателями и угнетенными или "ястребами" и "прогрессивной мировой общественностью". Великие вопросы времени решаются железом и кровью, а "прогрессивной мировой общественности" не до великих вопросов - она озабочена выживанием или карьерой, хлебом или зрелищами.
Разлом пролегает между той частью мировой элиты, которая желает приватизировать человечество в качестве транснационального улуса и теми из сильных мира сего, кто стремится выковать многокультурное мировое государство. Тут организации противостоит организм, постмодернизму сопротивляется неотрадиционализм, с Калифорниевой Ордой вступает в борьбу Почвенная Вседержава. Разворачивающаяся на "великой шахматной доске" игра - это не столкновение цивилизаций и не классовая борьба, но передел мира двумя имперскими партиями: партией империалистов-космополитов с одной стороны и партией империалистов-патриотов с другой.
МОРФОЛОГИЯ РОССИИ
Отрывок из романа "Пепел Клааса". Доклад профессора Осиртовского на заседании интеллектуального клуба "Академия"
I
Господа! Я хочу говорить сегодня на тему, которая занимает мои мысли более двадцати лет и которую я не могу обсуждать со своими коллегами по философско-историческому цеху, ибо речь пойдет о философско-исторической теории. Не удивляйтесь господа. С профессиональными историками и философами невозможно говорить о новой философии истории, ибо почти все они больны фактофренией, которую почему-то считают подлинной наукой. Мои коллеги, господа, помешаны на собирании фактов. Они полагают, что чем более достоверных фактов им удастся "нарыть", тем более доказательными получатся их теории, как будто теории самозарождаются в скоплении фактов точно мыши в мусоре по известному средневековому заблуждению. Нет, теории не появляются от нагромождения фактов, они возникают от соприкосновения - я бы даже сказал от трения - фактов с творческим началом мыслителя, его воображением, интуицией! Именно великие теории приводят факты в систему, сообщают им свое место и ценность, а не наоборот. Отказываясь от интуиции и фантазии, мои коллеги отвергают саму возможность построения философско-исторических теорий, они ограничиваются мелкими теорийками, объясняющими локальные исторические сюжетики, и считают этот филателизм наукой. Вы - другое дело. У Вас я надеюсь найти если не согласие, то уж во всяком случае понимание. Я благодарен судьбе за то, что она привела меня в Академию, то есть к Вам, господа.
Итак, мой доклад состоит из трех частей. Сначала я изложу свои соображения, или вернее, догадки относительно общей логики исторического процесса. Затем я остановлюсь подробнее на сущности цивилизаций, поскольку именно изучение человеческих цивилизаций и перспектив возникновения единой общечеловеческой цивилизации, явились отправной точкой и целью моих философских исканий. Наконец, я намечу концепцию русской истории и попробую спрогнозировать будущее России и особенно ее возможную роль в становлении общечеловеческой цивилизации.
Как я только что сказал, главным моим интересом было исследование отдельных исторических цивилизаций, начиная от первичных - Древнеегипетской, Шумерской - и заканчивая современными, то есть Западной, Исламской, Дальневосточной. Меня интересовал, прежде всего вопрос: существуют ли цивилизации на самом деле, или же все это химеры, порожденные, пусть и гениальной, но все же фантазией Данилевского, Шпенглера, Тойнби и иже с ними. С одной стороны, сообщества, называемые цивилизациями или культурами (есть и другие обозначения, на которых мы не будем сейчас останавливаться) производили на меня устойчивое впечатление живых организмов, впечатление, которое не могли разрушить никакие доводы критиков. С другой стороны, возражения скептиков и рационалистов тоже невозможно было игнорировать, не пожертвовав интеллектуальной честностью, и в первую очередь нельзя было не замечать того очевидного факта, что списки цивилизаций, предлагаемые разными авторами не совпадают, то есть у этих организмов как бы нет четких границ. Одни авторы разделяли Греческую и Римскую цивилизации, другие объединяли их. Одни считают Японию отдельной цивилизацией, другие - частью более крупной Дальневосточной цивилизации. А что уж говорить о нашей матушке России, которую относят то к Востоку, то к Западу, то провозглашают отдельной Евразийской цивилизацией.
Поиски компромисса между неоспоримой интуитивной достоверностью органического цивилизационного подхода к истории и вескими доводами против взгляда на историю как калейдоскоп цивилизаций-организмов привели меня к удивительному прозрению. Я вернулся к архаическому мировоззрению, в двух его основных идеях - идее всеорганизма и идее цикла.
Сначала о всеорганизме. По моему глубокому убеждению вселенная есть ничто иное как единый организм, и соответственно, деление на живое и неживое является весьма условным. Вселенная суть организм организмов, то есть она представляет собой иерархию организмов различных уровней. Вселенский организм заключает в себе организмы галактик, те, в свою очередь, организмы планетарных систем, таких как наша солнечная система, например, далее следуют организмы планет, организм Земля поддерживает биосферу, то есть совокупность биологических организмов, некоторые из которых составляют биосоциальные организмы - цивилизации, народы, религии и другие органические сообщества, которые поддерживаются биопсихическими организмами, но которые и сами обусловливают существование этих организмов, то есть отдельных людей. Не исключено, что человек как биопсихический организм представляет собой платформу для существования нескольких психических организмов, которые мы, не вдаваясь в детали, обозначим термином "личность". По моему мнению, степень самостоятельности организмов различна. Одни организмы являются более автономными, другие - менее, третьи утратили автономность и превратились в органы других организмов, четвертые, наоборот из органов развились в организмы и приобрели большую самостоятельность. Именно эта текучесть, наличие переходных и не вполне резвившихся форм, объясняет ту двойственность, с которой выступает перед нами история цивилизаций. Исследователь интуитивно чувствует своеобычное и живое начало в каждой цивилизации, но переходные формы, изменяющиеся органы и организмы на периферии заставляют усомниться в самом существовании самобытного ядра. Так христианство или западничество как бы соединяют между собой Европу и Россию в единое целое, которое однако при ближайшем рассмотрении распадается все же на два различных организма, пусть и обладающих некоторыми общими органами, уничтожение которых привело бы, если и не к смерти, то во всяком случае, к серьезной ущербности обеих культур.
Наряду с первым ключевым понятием моей системы, понятием организма, я ввожу еще одну основополагающую идею, тоже возвращенную из арсенала архаических мировоззрений, отчасти реабилитированную Ницше в образе вечного возвращения. Это идея цикличности бытия. Именно цикличность, наряду с интуитивно ощущаемой и неразложимой на элементы целостной самобытностью цивилизаций, сообщает им характер организма. Все органическое циклично, цикл есть жизненная программа организма, причем любого самостоятельного организма, начиная со вселенной и заканчивая клеткой. Наши далекие предки ощущали цикличность мироздания, быть может, перенося на весь известный им мир почерпнутые из житейского опыта ритмы смены дня и ночи, времен года, рождения, созревания и увядания, что не суть важно. Ощущение цикла перешло в философские и религиозные учения и составляло их общий знаменатель - от античной легенды о золотом, серебряном, медном и железном веках до индийского учения о югах - до тех пор, пока в лоне позднего иудаизма и зороастризма не совершилась интеллектуальная революция, разорвавшая цикл и спрямившая историческое время. Вероятнее всего под влиянием зороастрийских представлений о борьбе божественных злого и доброго начал и окончательном торжестве последнего еврейские пророки распознали за историческим горизонтом вечное царствие Божие. Так появилась новая эсхатология, в соответствии с которой на смену всеобщей деградации приходит не очередной цикл, пусть и открывающийся новым золотым веком, но принципиально новый эон, качественно отличная и несменяемая эра Божественной полноты и гармонии. Вспомним хотя бы видение об истукане в ветхозаветной книге пророка Даниила, где рассказывается, как как после золотого, серебряного, медного, железного и железно-глиняного веков посредством небесного камня наступает эсхатологическое царство Божие. Августин переработал новую эсхатологию в учение о возрастающем через христианскую церковь царствии Божием в нынешнем мире. От августинова учения уже рукой подать до просвещенческой парадигмы всеобщего развития, которая в приложении к природе породила дарвиновскую концепцию биологической эволюции, а в приложении к истории - теорию общественного прогресса.
По моему глубокому убеждению настало время для возвращения, конечно на новом уровне, к циклическому мировосприятию. Я пришел к выводу, что развитие, то есть восхождение от простых форм к сложным, не есть линейный и необратимый процесс, но представляет собой фазу созревания организма, которая по достижении пика зрелости неизменно сменяется этапом старения и угасания. То, как это происходит в организмах биологических, мы с Вами знаем на собственном опыте. Цикл организмов биосоциальных, то есть возрастные изменения цивилизаций, достаточно описал гениальный Шпенглер (использовавший впрочем термин "Hochkultur"). Я же, пытаясь ответить на вопрос, как стало возможным само появление этих организмов, возникших не ранее четвертого тысячелетия до новой эры, и каково будущее данного вида, набрел на мысль, что появление цивилизаций суть ничто иное как этап становления другого более крупного организма, которого пока еще нет как биографической целостности, но который, надо думать, не замедлит явиться. Речь идет о человечестве, об общечеловеческой цивилизации, которая придет через одну из цивилизаций локальных, чтобы вобрать в себя все живые цивилизации, обратив их в свои органы.
В самом деле, никакие рациональные доводы не дают исчерпывающих ответов на вопросы: почему при схожих условиях, в которых обитали человеческие сообщества десятки тысяч лет (включая дельты рек и кочевников, в которых рационалисты желают видеть катализатор цивилизационного взрыва), первые цивилизации появляются практически одновременно - в масштабах исторического времени, разумеется - в долинах Нила, Евфрата и Инда? Почему высокоразвитые цивилизации гибнут от ударов, которые они сумели преодолеть в начале своего исторического пути? Никто не дал удовлетворительного объяснения даже самых хрестоматийных случаев. Почему, например, республиканский Рим, выдержавший вторжение Ганнибала на Апеннины и отпадение италийских союзников, должен был погибнуть под ударами варваров в имперскую эпоху? Почему это общество сумело преодолеть борьбу патрициев и плебеев и консолидироваться в начале своей биографии, но не смогло провести реформы Гракхов в зрелые годы? Появляется ощущение, что мы имеем дело с молодым, безрассудным и гибким человеком в начале, и с боязливой и консервативной личностью впоследствии. Я утверждаю, господа, что как в случае возникновения цивилизаций вообще, так и в случае каждой конкретной цивилизации, внешние условия имеют значение именно внешних условий и не более того. Они конечно важны, как важны свойства почвы и погодные условия для прорастания семени, но объяснять появление колоса из земли этими внешними факторами столь же абсурдно как выводить возникновение первых цивилизаций из необходимости организации рабочей силы для строительства оросительных каналов или из нашествия кочевников, сгоняющих земледельцев в трудовые стада. Равным образом, глупо объяснять болезнь и смерть девяностолетнего старика исключительно промозглой погодой или несвежей пищей. В двадцать лет он всего этого даже не заметил бы, а в девяносто любая мелочь может стать причиной летального исхода, просто потому что организм стар.
Так вот, появление цивилизаций - каждая из которых переживает рождение, созревание, пик, старение и смерть - усложнение цивилизаций по мере смены их поколений, распространение цивилизаций по всей поверхности Земли, их взаимодействие и взаимопроникновение - все это являет собой фазы более обширного биографического цикла, то есть более протяженных во времени рождения, созревания, пика, старения и смерти, свойственных человечеству как целому. Человечество же, в свою очередь, являет собой жизненный этап - возможно пик, плод - более крупного организма, которым очевидно является галактика или даже вселенная. Во всяком случае, если кроме Земли во вселенной нет другого объекта, обладающего ноосферой, используя термин Вернадского, то нашу планетарную цивилизацию, которой впрочем только еще предстоит появиться как смысловой тотальности, можно считать плодом вселенского жизненного цикла.
II
Однако вернусь к человечеству. Становление этого организма прошло четыре стадии трансформации. По аналогии с полным превращением насекомых, проходящих в своем развитии четыре стадии: яйца, личинки, куколки и имаго, я называю социокультурную трансформацию человечества голометаморфозом и выделяю также четыре стадии: городскую (метафорически "яйцо"), идейную (условно говоря, "личинка"), научно-техническую ("куколка") и планетарную ("имаго").
Городская стадия знаменуется возникновением городов, а вместе с ними и собственно - цивилизаций. Города в отличие от поселков становятся центрами более крупных образований, нежели роды и племена - эти одноклеточные социальные организмы - и представляют собой новый, собственно человеческий, микрокосм. Город отделяет человека от природы, позволяет ему впервые осознать себя как нечто самостоятельное и побуждает искать новые пути. Египетская, шумерская и все прочие первичные цивилизации возникают вместе с городами, и новый более сложный по сравнению с родоплеменным мир цивилизаций вырастает из городской культуры. Сделаю оговорку: крупные дворцовые, храмовые или замковые комплексы я также причисляю к категории "город", поскольку функция их схожа. Не важно, преобладает ли собственно город как в Шумере или полисной Греции, дворцовый комплекс как в Минойской цивилизации или же замок как в Греции микенской; суть в том, что первичные сообщества объединяются в более крупные организмы, а город, храм или замок становятся ядром и отличительным признаком этих новообразований. Внезапное появление городов на поверхности Земли представляется чем-то неожиданным и беспричинным. Человечество могло бы существовать еще тысячи лет, а может быть и всю историю, в виде родов и племен, сосредоточенных в поселках. Но наступило время, или лучше сказать возраст, и была запущена программа развития, положившая начало цивилизациям.
Сказанное о доцивилизационной фазе с полным правом можно отнести и к цивилизациям. Первичные цивилизации были, как мы знаем, крайне инертны, человек ранних цивилизаций жил в твердо установленных культово-мировоззренческих формах, не подвергая их сомнению и не пытаясь изменить. Его идеи вырастали из конкретной действительности и никогда не отрывались от нее, они существовали лишь как житейская мудрость, практическая наука, миф или культ, всегда в рамках породившей их цивилизации. Невозможно говорить о каком бы то ни было египетском, шумерском или индском учении, которое способно было бы оторваться от родной почвы и стать достоянием других культур. Заимствовали богов, но не мировоззрение.
И вот, в седьмом, или скорее шестом столетии до новой эры, начинается эпоха, которую Ясперс называл "осевым временем", а я называю идейной фазой становления человечества. Независимо друг от друга различные культуры и народы производят учения, философии и религии, которые преодолевают цивилизационные границы. Учения греческих философов, иудейских пророков, идеи Зороастра, Сидхардхи Гаутамы, Лао Цзы и многих других мыслителей распространяются по миру и создают новую реальность, объединяя народы так, как не могли объединить их никакие торговля и завоевания. Венцом идейного метаморфоза стало появление мировых религий, которые, возникнув в лоне прежних цивилизаций, пережили их и породили новые. Я говорю, прежде всего, о христианстве и исламе. Возникнув в эллинистическую пору, эти религии вызвали к жизни христианский и исламский миры. Поздним плодом идейной фазы можно считать идеологии коммунизма и либерализма, под знаменами которых сражались в двадцатом столетии целые континенты.
Следующая фаза - научно-техническая. О ней я не стану распространяться, поскольку пятисотлетний скачок, начавшийся с распространения огнестрельного оружия, печатного станка и кораблей дальнего плавания и продолжающийся до сих пор, весьма нагляден. Позволю себе лишь два замечания. Во-первых, скачок этот начался в недрах одной цивилизации, а именно западной, но преобразовал все человечество. Западная цивилизация выполнила некую функцию общечеловеческого организма. Если фаза городская и идейная началась практически одновременно в разных местах, то корнем, источником или органом научно-технического метаморфоза явился Запад. Во-вторых, и это особенно важно, научно-технический прорыв нельзя механически выводить из чисто материальных предпосылок. Китайцы изобрели порох, а александрийские инженеры - паровую машину задолго до христианского Запада, и ничто не препятствовало римлянам перевозить свои легионы на паровозах по железным дорогам и на пароходах по морям, а китайцам доработать свои ракеты до настоящих реактивных снарядов, однако ни те, ни другие не пошли по пути научно-технического прогресса. С другой стороны, у европейцев не было какой-то особой причины идти этим путем. Ссылки на капитализм неуместны, это явные натяжки, призванные объяснить необъяснимое. Я предпочитаю говорить об органически предопределенном этапе становления человечества.
III
Наконец, последняя фаза - она только намечается. Мыслящим людям должно быть совершенно ясно, что вследствие научно-технической революции мир стал крайне мал и его политическое объединение - это вопрос ближайшего будущего. Сегодня Соединенные Штаты и Саудовская Аравия ближе друг к другу, чем Соединенные Штаты и Канада. Расстояния перестали играть прежнюю роль, близость или отдаленность государств, народов, корпораций определяется не пространством, а экономической и политической значимостью. Боюсь, слова Бисмарка, сказанные им по поводу объединения региональных германских политических образований в национальное государство, окажутся справедливыми и в отношении собирания человечества в единое политическое пространство: "не речами и постановлениями большинства решаются великие современные вопросы, а железом и кровью". Однако тогда, как и сейчас "железо и кровь" следуют за идеей и предшествуют идее, в противном случае связь оказывается непрочной, новое политическое образование рассыпается как проржавевшая цепь. Создание общечеловеческой политической формы неизбежно, но нынешний кошмар, который получил общепризнанное название "глобализация", не имеет ничего общего с этой будущей формой, поскольку англо-саксонская по сути своей глобализация - это не соборный дух, не всемирная идея, а мировое торжище. Никакая валюта, никакие авианосцы, никакое потребление не смогут соединить человечество, если за всей этой материалистической армадой не стоит идея.
Итак, прежде чем наступит планетарный метаморфоз, прежде чем появится человечество как единое целое, должна явиться планетарная идея. Да, она будет вооружена, да, она в случае необходимости будет использовать власть, но лишь как средство во имя достижения великой цели, а не как самоцель. И вот тут встает вопрос о мессианском предназначении России.
Что есть Россия? Зачем она? Почему она столь парадоксальна в самой сущности своей, отчего столь противоречива? Поколения великих мыслителей пытались понять, как возможно, чтобы один и тот же народ так стремился к свободе и так раболепствовал, так любил человека, и одновременно так ненавидел его, производил на свет столько гениев и коснел в таком невежестве, был таким терпеливым и столь склонным к саморазрушительным эксцессам, таким мечтательным и таким приземленным, способным на великие свершения и ленивым.
Но давайте присмотримся к началу биографий цивилизованных народов. Разве далекие предки нынешних европейцев не предавались лени, буйствам, пьянству, разве не уничтожали они себя в бессмысленных драках и войнах, не тратили энергию на химерические прожекты вроде крестовых походов? Могла ли византийская царевна Анна Комнина, с отвращением писавшая о европейских крестоносцах, разглядеть в толпе грубых варваров, дикарей - будущих строителей великолепных соборов и конструкторов космических кораблей, будущих Гёте, Баха, Рафаэля? Подобно Анне Комнина сегодняшние западные интеллектуалы, а порой и мы сами, не в состоянии увидеть в россиянах великое будущее человечества.
IV
Так вот, господа, тысячелетняя российская история суть ничто иное как предыстория. Наша история еще даже не началась, мы провели тысячу двести лет в поисках собственной формы и пока не нашли ее. Вернее, мы усваивали много разных форм, принятых от соседних цивилизаций, каждую из них наполнили своим самобытным содержанием, сделали своей, русской, и в конце концов отбросили, не найдя полного соответствия своим потребностям. Также больше тысячи лет искало романо-германское человечество свою форму, начиная с кельтов и заканчивая временем романской архитектуры и рыцарства, когда наконец возникла новая западная цивилизация. Этот организм рождался в муках, он то притягивал, то отталкивал от себя цивилизованных соседей, то примерял на себя чужую зрелую культуру, сладострастно отдавался ей, а то счищал ее с себя словно гной. Об отношении варварской Европы к Риму можно сказать словами Блока, написанными о любви-ненависти России к Европе:
Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Россия - не страна, русские - не национальность. Россия - это протоцивилизация, а русские - зачаток многих народов. Русский суть прилагательное, ответ на вопрос "какой". В этом смысле русским сможет быть и немец, и китаец. Таково наше будущее.
Всю же прошедшую историю я рассматриваю как череду инородных форм, в которые отливалось первозданное и ни на что не похожее содержание России. В архитектуре Киевской Руси столько же готического духа, сколько византийской буквы. Новгородская София, Покрова на Нерли возносятся к небесам, воспаряют. Формы эти пронизаны варяжским настроением, умягчаемым однако славянской напевностью. Но сколько оригинального, неповторимого, собственно русского в синтезе византийской основы и варяжского целеполагания! Россия смотрит на нас сквозь эти формы, но не может предстать без чужих покровов.
Варяжско-славянская эпоха сменяется татаро-московской. И вновь Россия в совершенстве усваивает чужую форму, на этот раз азиатскую. Царский деспотизм является совершенно естественным продолжением ханского, как и Московское царство - продолжением низложенной Орды. Но все же Россия - не Азия, как и не была она до конца Европой. В татаро-московскую пору впервые зарождается в ней мессианское сознание. Со времен брака Ивана Третьего с византийской царевной Софией Палеолог Москва видит в себе единственное правоверное царство - Третий Рим.
Трудами Петра Великого Россия принимает европейскую форму и вновь наполняет ее своим неповторимым совершенно русским содержанием, о чем неоспоримо свидетельствует плеяда великих поэтов, писателей, композиторов, живописцев восемнадцатого и особенно девятнадцатого и двадцатого веков. Этот западническо-самодержавный этап русской истории также отмечен мессианским сознанием. Самодержавие видело в себе охранителя европейских монархий, а славянофилы предчувствовали всемирную задачу, которую поставит перед Россией история.