Тихонов Александр Александрович : другие произведения.

На вечном наречье (Книга стихов, 2020)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая книга стихов молодого омского поэта. Автор стремится осмыслить противоречивую действительность, уловить связь между поколениями и эпохами, понять особый говор времени, его вечное наречие. Омск, Золотой тираж, 2020 год. [Международная литератуная премия "Буламаргъ" 2021 года]


   Александр Тихонов
  
   НА ВЕЧНОМ НАРЕЧЬЕ
   книга стихов
  
   ISBN 978-5-8042-0651-3
  
   (Тихонов А.А. На вечном наречье: книга стихов. - Омск, 2020. - 84 с.)
  
   Вторая книга стихов молодого омского поэта. Автор стремится осмыслить противоречивую действительность, уловить связь между поколениями и эпохами, понять особый "говор" времени, его вечное наречие.
  
   I. ВРЕМЯ СТАНОВИТСЯ МНОЙ
  
   * * *
   Время спрессовано. Время становится мной.
   Лязгнув засовами, дверь отпирает Всевышний.
   Я - настоящее. Холод гудит за спиной.
   Холод вселенский, космический. Страшный и лишний.
  
   В будущем тоже сквозят над планетой ветра.
   Скрыто грядущее. Мне не добраться до сути.
   Время спрессовано. В сердце вжимается страх.
   Можно бояться, за это никто не осудит...
  
   "Было иль не было","будет - не будет" - потом
   Стану гадать, повзрослев и печалясь всё чаще.
   Год девяностый, р.п. Большеречье, роддом.
   Мир познаю и живу сам собой - настоящим.
  
   * * *
   Сшибаясь, проносятся острые, рваные льдины.
   Так дышит Иртыш, пробуждаясь от тяжкого сна.
   Мы вовсе не хлебом и даже не солью едины,
   Но ветром таёжным, с которым к нам мчится весна.
  
   Из южных широт возвращаются звонкие стаи.
   Без них на душе, как в скворечне, сквозил неуют.
   Не хлебом единым... Мир гибнет и вновь прорастает.
   А птицы о счастье в любую погоду поют.
  
   Но в час расставанья, когда расстоянья и вьюги,
   О чём им, пернатым, вещает солёный прибой?
   И хлебные нивы о чём тихо шепчут на юге?
   Быть может о нас с непонятной, но яркой судьбой.
  
   Не хлебом, не солью... Но радостью вечного чуда!
   Хоть мысль на излёте старательно метит в висок
   И колются льдины, и бьются, как бьётся посуда.
   А в венах блуждает весенний берёзовый сок.
  
   * * *
   Нежную мякоть рассвета
   Солнце кусает несмело.
   Тонкими пальцами веток
   Лес шевелит онемелый.
  
   Мир потянулся и ожил
   В зябком предчувствии мая.
   Клейкие листики тоже
   Жизнь понимают.
  
   В НАЧАЛЕ
  
   Играет ветер на одной струне.
   Густеют облака на горизонте.
   И девушка, спешащая ко мне,
   Нарочно
   забывает
   дома
   зонтик.
  
   * * *
   Жизнь уходит в драму то и дело.
   Дядя Ваня на язык остёр:
   Говорит, мол, чайка пролетела
   Над вишнёвым садом трёх сестёр.
  
   Промелькнула искоркой надежды,
   Сполохами прожитых зарниц,
   И остыла словом где-то между
   Сжатых губ и сомкнутых страниц.
  
   Никакой заумной подоплёки,
   Лишь вопрос, тягучий, как смола:
   Отчего наводит грусть далёкий,
   Лёгкий росчерк птичьего крыла?..
  
   * * *
   Возле трассы, за кладбищем - новенький спальный район.
   Чтоб доехать до центра, за час до рассвета встаём.
   Дышит гарью завод в слюдяное оконце моё.
   Шумный город не спит и окраинам спать не даёт.
  
   И живые завидуют мёртвым, лежащим вблизи.
   И в тягучем безверье библейское что-то сквозит.
   А у стен новостроек, из грунта пробившись едва,
   Рвутся к небу цветы. Почему-то всё время их два...
  
   Нет же, стой! Погоди...Не части, я тебе расскажу,
   Как, проснувшись средь ночи, по комнате долго хожу.
   Я живу в самом центре, встаю без пятнадцати семь,
   И завидовать мёртвым не тянет. Не тянет совсем.
  
   Но порой снится разное. В доме напротив окно
   Вдруг зажглось. Может, там также крутят немое кино
   И сосед просыпается, щурясь на свет ночника.
   А района за кладбищем нет даже в планах пока.
  
   * * *
  
   Кате
  
   По ржавым крышам города идти,
   Эмоции листать, как ленту "Твиттера".
   Под звёздами, уставшими светить,
   Поймать твою ладонь на полпути,
   Почувствовать, что холодно без свитера.
  
   Обняться - так теплей тебе и мне -
   И ждать, пока рассвет разогревается.
   Усталым звёздам в зябкой вышине
   Желанье загадать желанья нет.
   Всё сбудется без них. Уже сбывается!
  
   * * *
   Тише, чем ветер про штиль кораблю поёт,
   Тише, чем время
   в песочных часах шуршит,
   Тише, чем жизнь неуклонно берёт своё -
   Шёпот однажды забытой в тебе души.
  
   Где-то внутри, за сплетеньем тягучих жил,
   Там, меж костей
   и клокочущих кровью вен,
   Вечный ребёнок,
   твой ангельский слепок, жил.
   Ты и не знаешь, кого поселить взамен.
  
   Он вдруг ушёл... Пустотой захлебнулся лифт.
   Кошкою бродит по комнате тишина.
   Вечный ребёнок капризен был и тосклив.
   Ты повзрослела, но радости лишена.
  
   * * *
   Я иду расставаться с тобой.
   С неба сыплет противная морось.
   Кто сказал, что мы сшиты судьбой
   И отныне не выживем порознь?
  
   Кто сказал, мол, уступки нужны,
   Чтоб самим не распасться на части?..
   Как мы были чисты и нежны,
   Как хотелось нам общего счастья!
  
   Кто сказал, что мы сшиты судьбой?
   Я сказал. Не боюсь повториться.
   Вроде, шел расставаться с тобой.
   Оказалось - мириться.
  
   * * *
   Мы не искали истину в вине,
   В пустых обидах и потухших окнах.
   Осенний день заглядывал извне,
   Как зонт бездомный: выстыв и промокнув.
  
   Нервически моргали фонари,
   Искрили струны и гудели трубы -
   Мы слушали дурное попурри
   Знакомой по весенним ливням группы.
  
   Сыграй нам, дождь... Как долго я и ты
   Стремились прочь из замкнутого круга!
   В однушке съёмной, на краю мечты,
   Мы истину нашли, поняв друг друга.
  
   А может, растворились в октябре,
   В тоске, вдруг ставшей нормой для обоих.
   Я помню только: рёбра батарей,
   Чудной узор на выцветших обоях...
  
   * * *
   Когда дожди слизнули горизонт
   И опустели вымокшие дачи,
   Меж нами юркнул скользкий чёрный зонт,
   Как чёрный кот - предвестник неудачи.
  
   Мы жили наобум, и на авось
   Надеялись в привычном неуюте.
   Тоскливый дождь пронизывал насквозь,
   И ты глядела сквозь меня, а люди
   За окнами метались в темноте,
   Ловили морось, впитывая жадно
   Безвременье, где мы уже не те,
   Что были раньше по законам жанра.
  
   Так почему застыли у окна,
   Как прежде руки друг о друга грея,
   И наглой чёрной кошкой тишина
   К остывшим чувствам льнёт и к батареям?
  
   * * *
   Заблудились в обманчивой осени, в сумерках ранних,
   И уже не понять, где мы встретим грядущую зиму.
   Пара слов на экране мобильного лечит и ранит.
   Нам тоскливо, конечно, но, в общем, вполне выносимо.
  
   И сквозь рваные сумерки, горечь молчания злого,
   Неосознанно рвёмся друг к другу, страдая нелепо.
   Телефонная сеть передаст два спасительных слова:
   "Купи хлеба".
  
   * * *
   Всё можно исправить, вернуться, начать сначала,
   Забыть, что кричал я и что ты в ответ кричала,
   Придумать предлоги и поводы быть друг с другом,
   Чтоб лодочка быта, мелькнувшая у причала,
   На окрики с горького берега отвечала,
   И чтоб голова, как когда-то, от счастья - кругом.
   Придумать предлоги и поводы быть друг с другом.
  
   Но хлюпают вёсла в белёсом густом тумане,
   Ключи в ожидании дома звенят в кармане...
   От съёмной квартиры, где я никому не нужен,
   Квартиры, в которой лишь эхо впустую плещет,
   И помнят тебя привезённые в сумках вещи.
   А море проблем снова кажется меньше лужи.
   Придумать предлоги и поводы. Знать, что нужен.
  
   * * *
   Сквозь сырость промозглого дня просочился домой:
   Знакомые звуки и запахи, скрип половицы.
   В открытую форточку веет грядущей зимой,
   И лёгкая штора как лёгкая белая птица
   Мне машет крылом.
  
   По лунным дорожкам пройдусь через кухню и зал,
   Чтоб вспомнить на ощупь нехитрые грани уюта.
   За годы сомнений так много тебе не сказал.
   Сквозь штормы и штили мы двигались в разных каютах
   Нелепых проблем.
  
   Теперь за окном расплескался октябрьский шум.
   Ты знаешь, я с детства над собственной жизнью не плакал.
   Я, может, сейчас ожиданием встречи дышу,
   И белая штора подобием белого флага
   Трепещет в ночи.
  
   Пусть "парус белеет", но бури уже не ищу.
   Довольно нам штормов, и ссор, и нелепых истерик.
   Прощаю тебя, да вот только себя не прощу.
   За окнами ночь всё прозрачней, всё призрачней берег.
   Спасительный берег.
  
   * * *
   День тусклый и серый, как взгляд старика.
   Морщинится небо над городом.
   Подёрнулась рябью седая река.
   Век осени беден и короток.
  
   Собака бездомная резво трусит
   По первому снегу, по холоду.
   Дворняге зима лютой смертью грозит,
   А если и выживет - голодом.
  
   След пёсий ложится поверх белизны,
   Вокруг теплотрассы подтаявшей.
   Когда ещё будет цветенье весны,
   И солнце проглянет когда ещё?..
  
   * * *
   Берег кисельный: тепло и топко,
   Сладко от молока.
   Лебеди-гуси над узкой тропкой
   Тянутся в облака.
  
   Буду бежать сквозь лесное диво,
   Сквозь записной лубок.
   Буду катиться в овраг с крапивой -
   Сам себе колобок.
  
   Друг позвонил: "Может, водки бахнем?
   Дома сейчас раздрай...".
   Речка молочная детством пахнет.
   Сказка, не умирай!
  
   * * *
   Вырвав из горла города лязг и скрип,
   Поезд сорвался с места, беря разгон.
   В городе N ипотека у всех и грипп.
   В городе N прицепили пустой вагон.
  
   Хочется в тамбуре хлипкую дверь отжать.
   Там, за последней преградой - закат поспел.
   Кто-то пытался на поезде убежать,
   Скрыться от города. Видимо, не успел.
  
   Словно пути для него поросли быльём,
   Не помогла ни одна из дорожных карт.
   Лишь проводница кому-то несёт бельё.
   Ей-то известно,
   что вся наша жизнь - плацкарт.
  
   II. ХИТРЫЙ РЫНОК
  
   * * *
   Высоко-высоко, где небесная синь так густа,
   Что в ней вязнут кометы, планеты и прочие тверди,
   Одинокая звёздочка, нам семафорить устав,
   Сорвалась с небосвода и тут же скользнула в бессмертье.
  
   В ледяной тишине наблюдала веками она,
   Как в запретную высь мы стремились, надежды лелея.
   Златокудрый парнишка увидел её из окна
   И звезда засияла, в ребёнке признав Галилея.
  
   Может, звёздочка знала, о чём нам неведомо, но
  
   Мы глаза поднимали так редко к далёким светилам.
   А теперь поглядели, но пусто вверху и темно.
   Показалось, та звёздочка нам никогда не светила.
  
   Показалось...
  
   * * *
   Казалось, юность поросла быльём,
   Но жажда чуда всё куда-то манит.
   С утра соседка вешает бельё
   И простыни - как паруса в тумане...
  
   Не хочется быть нудным ворчуном,
   Размениваясь на дела и вещи.
   Я распахнул рассветное окно,
   А там, в тумане - паруса трепещут!
  
   * * *
   Чьей-то улыбкой становится дождь грибной,
   Чьим-то подарком - цветы полевые, но...
   Время вернулось к началу, угрюмый Ной
   Строит ковчег и настырно твердит одно:
  
   "Хляби разверзнутся, будет шуметь вода.
   Много её утекло с допотопных пор.
   Смоет поток все деревни и города".
   Ной говорит:
   "Хочешь выжить? Бери топор.
   Будем рубить этот древний, замшелый бор,
   Строить ковчег и спасаться от смертных кар.
   Будет стихия стучаться в смолистый борт.
   Душу свою береги, позабыв про скарб.
   Выпустим голубя, скажем: скорей взлетай,
   Чтоб отыскать новый берег и шанс на жизнь...".
  
   Ной, извини, весь наш лес увезли в Китай.
   Все топоры растащили и все ножи.
   Горько вздохну и себе прикажу: "Не ной!
   Есть ведь на свете спасительный плот любви:
   Чьей-то улыбкой становится дождь грибной,
   Чьим-то подарком - цветы... Так плыви, плыви!".
  
   * * *
  
   "Небольшой островок Отечества
   Между церковью и мечетью..."
   Ирина Шевелева
  
   Из густого тумана мечеть поднялась в полный рост,
   В полумесяце шпиля затеплились блики рассвета.
   Эти первые всполохи, словно ответ на вопрос,
   Долго ль ночь коротать, долго ль слушать стенания ветра?
  
   Вдалеке на холме белокаменный высится храм,
   Устремивший кресты в небеса золотыми ключами.
   Это он отмыкает над нами зарю по утрам.
   Это в нём одиноко окошко мерцает ночами.
  
   Сколько вер и культур. Каждый житель находит своё
   В этом малом мирке, что бывает то буен, то кроток.
   Одинаково тёплое к каждому солнце встаёт
   Над густым пестротравьем из разных, но дружных народов.
  
   * * *
   Снова ива растрепала космы
   Над стремниной суетной реки.
   Выйду в отпуск, как в открытый космос,
   И - на дачу, жарить шашлыки!
  
   Говорят, раз я родился в мае,
   Значит, буду маяться всю жизнь.
   Сущность поговорки понимая,
   Сам себе командую: "Держись!
  
   Выйдешь в отпуск. Будешь слушать рощу
   И встречать у костерка закат".
   Ничего нет радостней и проще,
   Чем такие строки невпопад.
  
   Словно космос, тих июньский воздух,
   Одуревший от дневной жары.
   Слышно, как гудят над речкой звёзды...
   Вслушаешься - просто комары.
  
   * * *
   В воду - ладонь, будто щупаю пульс реки.
   Где-то в верховьях сердце Алтая бьётся.
   Это - Катунь, что шлифует материки.
   Только голыш от Пангеи нам остаётся.
  
   Древний, безжалостный холод идёт со дна,
   Тянется сквозь времена к моим тёплым пальцам.
   Будто река говорит:
  
   "Только я одна
   Вижу в тебе неприкаянного скитальца.
   Вижу насквозь, словно тысячи лет назад.
   Острую палку смартфон заменил, но - полно...
   Вижу, во мне отразились твои глаза.
   Что ты здесь ищешь так робко, но так упорно?
   Скоро, скиталец, в душе ты зажжёшь огонь
   И для познания миру откроешь разум...".
  
   Я вытираю о шорты свою ладонь,
   Делаю селфи и ухожу на базу.
  
   * * *
   В детстве каждый первый был заводилой.
   А копнёшь - сидел себе, ныл в кулак...
   Потому не ври! Знать, ума хватило
   Ободрать мне с памяти лоск и лак.
  
   Чтоб без многочисленных оборотов,
   Всё как есть, по правде, "по чесноку".
   "Эй, короче, толстого на ворота!".
   Толстый - это я. Я уже бегу.
  
   Правда, ровно в семь я бываю занят -
   Телевизор крутит мне сериал.
   И друзья кричат: "Ты там резче, Саня,
   Без тебя Ванька не возьмут в "Реал".
  
   Я спешу домой, всех бросая нагло.
   Телевизор "Радуга": рябь и свист.
   На экране скачет с катаной наголо
   Бородатый (значит, крутой) артист.
  
   Нынче вижу редко друзей дворовых.
   Разбросала жизнь, поменяла суть.
   Но при встрече громко кричу: "Здорово!".
   Остальным - срифмую и донесу.
  
   Навалилось дел, что не сделать за ночь.
   Утром на работу - касанье, пас -
   Закричит бухгалтер: "Живей, Сан Саныч!
   А не то отчёт сам себя не сдаст.
  
   У тебя экскурсия в десять-тридцать!
   Тридцать человек". Аж в глазах темно.
   Я давным-давно зарекаюсь бриться
   И похож на чудика из кино.
  
   Ровно в семь отпустит меня работа...
   "Саня, на ворота - ты жиробас!", -
   Мне кричит из детства с издёвкой кто-то.
   Нет, ребята, поздно. Теперь я пас.
  
   ОСТАНОВКА
  
   Никакой патетики, слёзных строчек.
   Просто город, вечер, кривые тени.
   Возле остановки народ хохочет
   И старушка жалобно просит денег.
  
   От такой картины мороз по коже.
   Пять рублей - в ладонь, больше нет в карманах.
   А она кивнёт, скажет: "Дай вам Боже...".
   Нет уж, лучше ей, чтобы без обмана.
  
   Или лучше - мне, чтоб исчезли беды?
   Каждый эгоист мнит себя мессией.
   Так и тянет пафосно всем поведать,
   Дескать, той старушкой была Россия.
  
   ДРУЗЬЯМ
  
   Рыхлое небо сочится осенним дождём,
   В лужах дрожат отраженья домов и прохожих.
   В гости поэтов из города юности ждём,
   Холод беззвёздных небес ощущая всей кожей.
  
   Будем на кухне под утро читать по ролям
   Строки Кутилова. Дело не в творческом зуде.
   Дело в желанье сквозь дождь (справедливости для)
   Всё же коснуться пером ускользающей сути.
  
   Рыхлое небо сочится холодным дождём.
   Нет расстояний - лишь влагой пропитанный воздух.
   Возле подъезда гостей припозднившихся ждём.
   Где же вы, звёзды? Чужие, но жгучие звёзды.
  
   * * *
   Аист устал.... Не буди его, пусть поспит.
   Он прошлой ночью сквозь ливень, под всплески грома,
   Нёс трёх детей алкашам, что глушили спирт,
   А для молящих о чуде - дитя с синдромом.
  
   Аист кружился над городом в поздний час,
   В окна заглядывал, горько вздыхал на крыше.
   Может быть, всё перепутали и сейчас
   Новую разнарядку отправят свыше?
  
   Кто просчитал адресатов в конце пути,
   Сколько им радости выпадет, сколько боли?..
   Чудо сопит в колыбельке, так не буди.
   Пусть отдыхает, ведь это лишь сон, не более.
  
   * * *
   За плечом у ангела-хранителя -
   Белый свет. Храни его, храни.
   Пусть он знает, в мире не одни
   Он и я. Тем жизнь и удивительна,
   Что не ясно, то ли вечный бой
   За меня ведёт броня живая,
   То ли я от мрака закрываю
   Ангела-хранителя собой.
  
   * * *
   Хитрый рынок ощупает и просеет.
   Будут пахнуть безвременьем и музеем
   Пожилые торговцы под зноем летним,
   Каждый день для которых давно последний.
  
   Подойди к ним поближе, шепни на ушко,
   Что часы с безголосой, слепой кукушкой
   Ты готов обменять лишь на прах эпохи...
   И послушай их громкое "ку" на вдохе.
  
   Бесприютная вечность течёт меж пальцев,
   Из игральных костей вымывая кальций,
   С лиц прохожих стирая остатки грима...
   Здесь тебя за одну из безделиц примут.
  
   * * *
   Ключ на старт!
   Эпоха сплошного сюра.
   Бытонавты
   новых миров не ищут.
   Прилетели. Сели.
   Прости нас, Юра,
   Но забыты звёзды.
   Займёшь мне тыщу?
  
   * * *
   Пальцы - по клавишам. Галочка в нужной графе.
   Пара хэштегов: #зажгли_офигительно #дико.
   Селфи с концерта запостил в "Фейсбуке" Орфей.
   Через секунду их лайкнуть должна Эвридика.
  
   Город кипит: беспокойный, безумный, чумной.
   Поезд метро заливает волной человечьей.
   Втиснувшись боком, сквозь зубы ругается Ной.
   Что-то про тварей и этот безрадостный вечер.
  
   Мчатся маршрутки. Устал молчаливый Харон
   В душный салон за оплатой протягивать руку.
   - На остановке, пожалуйста.
   Спальный район
   Сонно плывёт за окошком под музыку Круга.
  
   Пять пропитых мужичков олимпийских кровей
   Глушат из пластика. Нет смысла в лучшей посуде.
   Зевс-громовержец им всем разливает портвейн.
   - Вздрогнем, ребята! Ведь мы же вершители судеб.
  
   * * *
   Родион Раскольников, ушлый блогер,
   Проживает в съёмной своей берлоге,
   А хозяйка злится и "водит жалом",
   Говорит парнишке, что задолжал он.
  
   Потому он гуглит в кафешке рядом:
  
   "Как свалить старушку крысиным ядом?",
  
   "Где купить травмат?",
  
   "Как собрать глушитель?",
  
   "Тварь ли я? Хоть лайками поддержите!".
  
   Всё.
  
   * * *
   По центру сцены, на стене - ружьё,
   Нелепое в трагедии Шекспира.
   Дотошный зритель думал: "Ё-моё,
   Ну почему не шпага, не рапира?!".
  
   Другой смекнул:
  
   "Ружьё - как тяжкий рок,
   Нависший над страной, где Клавдий правил!".
  
   Вот только Гамлет не спустил курок,
   Хоть дядя был совсем не честных правил.
  
   "Какой глубокий, тонкий смысл сквозит!",-
   Шептались люди, выходя из зала.
  
   "Вчера убрать забыли реквизит", -
   Уборщица уборщице сказала.
  
   * * *
   Ермак доплывёт. И Чапаев тоже.
   "Титаник" дойдёт до Нью-Йорка, но
   Как только фантазия крылья сложит,
   Ермак и Чапаев пойдут на дно.
  
   Поднимется айсберг над чёрной гладью,
   Холодный и острый, как взгляд врага.
   А девушка в лёгком вечернем платье
   Руками взмахнёт и нырнёт... в Вагай.
  
   Урал колыхнётся, качнётся Лета.
   Потом застучит по воде весло.
   Все вынырнут разом в цветное лето,
   Не в силах понять, что им жизнь спасло.
  
   И, будто окутаны светом горним,
   Пойдут по воде сквозь густую тьму.
   Их всех поведёт безголосый дворник,
   Который ещё не забыл Му-му.
  
   * * *
   Мы уйдём вслед за летом
   В печальную, влажную высь.
   Без вещей, без билетов.
   До смертного вздоха - сбылись.
  
   Снег завертится колко,
   Часы застучат о былом.
   Станем книгой на полке,
   Бездомным душевным теплом.
  
   Станем запахом пыли,
   Врачующим словом... И пусть!
   Это значит, мы были.
   А строки - наш пульс.
  
   * * *
   На влажных рельсах - брызги тишины
   И отсветы от фонарей окрестных.
   Здесь свет земной вбирает свет небесный
   И делает земное неземным.
  
   Сквозь сумрак утекают поезда,
   Становятся такой же серой дымкой.
   Висит над миром блёклой невидимкой
   Пронзительно-последняя звезда.
  
   Её едва возможно разглядеть
   В космическом пространстве надо мною.
   А ей ещё лететь-лететь-лететь...
   Из горних высей. Становясь земною.
  
   III. МЕЖ ТОПЕЙ БРУСНИЧНЫХ
  
   * * *
   Придорожный "Рай" предлагает плов,
   Шаурму на вынос и крепкий чай.
   За одним из выщербленных столов
   Распивают горькую два бича.
  
   У того, что справа - помятый нимб.
   У того, что слева - одно крыло.
   Он совсем не ангел, и чёрт бы с ним,
   Горестно вздыхающим о былом.
  
   Дело не в эпохе и взглядах на
   Неуёмность духа и бренность тел.
   Но висит в вагончике тишина,
   Будто ангел только что пролетел.
  
   * * *
   Дичают, "волчают" домашние псы на цепи.
   Мы в собственной жизни не часто встречаем иное....
   В сердцах чертыхнётся спасатель, багром подцепив
   Измятого смертью, безвестного сельского Ноя.
  
   Соседи руками всплеснут, дескать, жаль алкаша.
   Чуть вскрылась река, стал чинить самодельную лодку.
   Хоть пил беспробудно, а всё же - живая душа,
   И знатный рыбак был на зависть всему околотку.
  
   Его пронесут через сени в неприбранный дом,
   До бывшей жены в сотый раз дозвониться не смогут.
   Примчится дворняга, начнёт барабанить хвостом.
   Она опоздала, но всё же пришла на подмогу.
  
   * * *
   Сибирские реки на север текут.
   Об этом с рождения знают
   Татарин и русский, остяк и якут
   И каждая птица лесная,
  
   И сумрачный лес, перешедший в тайгу,
   Сплетение веток упругих.
   Сибирские реки на север влекут
   То утлые лодки, то струги.
  
   Меж топей брусничных, в таёжной глуши
   Любая тропа - словно речка.
   Теряется в сумраке хвойном, шуршит
   И шепчет на вечном наречье.
  
   КУЛАЙ
  
   1
  
   Снега скрип,
   ветра вой,
   ветра лай.
   И деревья, нависшие грозно.
   В этих дебрях затерян Кулай,
   От которого веет морозно.
  
   Здесь меж сосен седых, в полусне,
   С ветром истина бродит простая:
   Снег, конечно, сойдёт по весне,
   Но уже никогда не растает.
  
   2
  
   ...А зима в этот год оказалась буранная, злая.
   И земля - будто камень, и воздух холодный, как лёд.
   Двое рыли могилу в таёжной глуши, у Кулая,
   И ругались: "Кайло этот смёрзшийся грунт не берёт!"
  
   И земля не брала небольшое, иссохшее тельце,
   Что лежало поодаль, а сверху накинут мешок.
   Двое рыли могилу (а в прошлом они - земледельцы),
   И лопата вгрызалась в холодную твердь на вершок.
  
   Что бы ни было сказано - всё будет блёкло и косно.
   Наших слов тем, кто сгинул, услышать уже не дано.
   Лишь в апреле земля отошла от мороза, но - поздно.
   Заровняло могилу, истлели и плоть, и сукно.
  
   У таёжной реки буйноцветие трав - можно в рамку
   Этот дикий пейзаж и на стену, чтоб радовал глаз.
   Где те двое страдальцев, в слезах положившие мамку
   Под промёрзшей земли неумело приподнятый пласт?
  
   Их уже не найдут. В документах останется крестик.
   Васюганская топь не проклюнется новой тропой.
   Пойте, ветры, о том, что Небесное Царствие есть, и
   О невинно погибших, таёжная птица, пропой.
  
   * * *
   Проносятся тучи над Ошею.
   Провинция в самом соку.
   "Провинция" - слово хорошее,
   Когда не уходят в загул
   Обычные сельские жители,
   Не тащат на сдачу цветмет,
   В соседстве живут уважительно
   И Ганс, и Иван, и Ахмед.
   Когда, словно в тексте у классика,
   Словечко к словечку - строка:
   То луг со стогами, то пасека,
   То в диком разливе река.
   ...Пейзаж перешел в наваждение.
   Провинции тихой исток
   Всё чахнет, но избы с рождения
   На запад глядят и восток.
   Им в пасмурных сумерках грезится,
   Что время повёрнуто вспять.
   Река с отраженным в ней месяцем
   Сроднит и напоит опять.
  
   * * *
   "Здравствуй, мама! Пишу на привале, мечтая о том..."
  
   Фронтовой треугольник летит через Одер и Вислу.
   Где-то тихая Родина, ветхий родительский дом,
   И высокое, мирное небо висит над прудом.
   Но над кратким письмом фронтовая цензура нависла.
  
   Нет меж строк ничего, что могло бы нарушить устав,
   Ничего, что могло бы сорвать наступленье, и всё же
   Задержалось письмо. Плачет мать, от безвестья устав,
   И в неясной тревоге найти себе места не может.
  
   "Здравствуй, мама! Пишу на привале, мечтая о том,
   Чтоб вернуться скорее. Я верю, победа за нами!.."
  
   А высокое, чёрное небо висит над прудом,
   И усталые звёзды глядятся в родительский дом,
   В дом с тревожными снами.
  
   * * *
   От озера дорога повела
   Вдоль фермы, где от фермы - только остов.
   Всё меньше население села,
   Всё больше население погоста.
  
   Иваны, не забывшие родство,
   Стоявшие от века друг за друга,
   Лежат теперь так близко для того,
   Чтоб, в Рай шагнув, подать соседу руку.
  
   * * *
   Разъятая на органы страна:
   На лес, на нефть, на золотые жилы.
   В глубинке, где пригрелась тишина,
   Ждут городских поэтов старожилы.
  
   Неужто, я так беспросветно глуп,
   Что вижу немощь в этой древней силе?
   Шесть лавок, восемь стульев - сельский клуб,
   Куда нас со стихами пригласили.
  
   Здесь пели ветры испокон веков.
   Теперь тайга всё реже и плешивей.
   И страшно в этом царстве стариков
   Сфальшивить.
  
   * * *
   Цепью прикованный, мель сторожил весной,
   Летом и осенью верный теченью бакен.
   С первой зарницей блестел над речной волной.
   Свежая краска лоснилась, как шерсть собаки.
  
   Но не бросался на баржи, скрипя им вслед.
   Лишь наблюдал очертанья случайных судеб.
   А за молочной рекой в небольшом селе
   Жил мужичок: весь в сомнениях и мазуте.
  
   Он искалеченный бакен весной латал,
   Сызнова красил. Но вдруг... мужичка не стало.
   Шли корабли и паромы, и снег слетал
   В сонную воду, где бакен скрипел устало.
  
   Долго ли, коротко, снова придёт тепло.
   Лёд захрустит и пойдёт, обнажая мели,
   Вниз по теченью. Наш бакен туда снесло.
   Там его острыми кромками перемелет.
  
   * * *
   В заснеженном доме, у русской печки,
   Сплетаются сказки, мечты и были.
   От речки Вагая до Чёрной речки -
   Полметра и горстка архивной пыли.
  
   Вагай с цепенеющей Чёрной речкой
   Текут подо льдом мимо дома. Мимо.
   В заснеженном прошлом, у русской печки
   Все беды вселенские поправимы.
  
   Меж стылой землёй и бессмертным небом
   Года и столетья легко пружинят.
   А где-то идёт секундант по снегу...
   А где-то кровавит клинки дружина...
  
   Но снова течёт пред глазами морок
   И пятятся воды реки забвенья,
   Как будто десантники Черномора
   Пришли кирзачами месить теченье.
  
   И космос трещит, будто мозг похмельный,
   И могут герои спасти друг друга.
   Вот взял бы Ермак пистолет дуэльный,
   А Пушкин царёву надел кольчугу.
  
   В заснеженном доме, у русской печки,
   Все беды истории повторимы,
   Ведь в выстывшем прошлом у Чёрной речки
   Ермак раз за разом стреляет мимо.
  
   * * *
   Машет вьюга белым помелом -
   Стылая, бездушная транжира!
   Замело дорогу. Замело.
   И в глуши, у "свёртка" на село,
   ПАЗик выгружает пассажиров.
  
   Километры снежной целины
   Где ещё вчера вилась дорога.
   Были огоньки вдали видны.
   Нынче не узнать былой страны -
   Только вьюга меж людьми и Богом.
  
   У него за пазухой, в глуши,
   Машет вьюга, белая на белом.
   Не глуши автобус, не глуши.
   Зябко здесь и рядом ни души.
   Где душа? И что теперь нам делать?
  
   * * *
   Цвела Атлантида. И шли по реке корабли.
   И с музыкой тёплой ложились ветра на причалы.
   Жила Атлантида. Великая. В центре земли.
   И гостя любого как старого друга встречала.
  
   Теперь говорят, что всё было иначе, но я
   По лицам чинуш, по их едкому, сальному тону,
   Всё понял - скрывают. Была Атлантида моя!
   Сидят и боятся пускать на руины Платона.
  
   Вывозят леса. Драгоценные. Красных пород.
   Пылят большегрузы, сминая асфальт по дорогам.
   Была Атлантида. Её многоликий народ
   Теперь забывает, но всё ещё помнит о многом.
  
   Её захлестнуло. И смыло. И будто бы нет.
   Руины заводов как древние склепы вдоль трассы.
   Лишь память о прошлом сменяется звоном монет,
   Становится байкой для сытого "среднего" класса.
  
   Прощай, Атлантида... Один у обрыва стою.
   Крикливая чайка кружит над волной одичало.
   Я слушаю ветры. Лишь ветры правдиво поют
   О том, что история всё возвращает к началу.
  
   Была Атлантида. Не помнить об этом нельзя,
   Иначе к чему все старанья и чаянья предков?
   Горячие ветры, над гладью речною скользя,
   Поют нам о прошлом. Свежо. Неразборчиво. Редко.
  
   2016 г.
  
   ЛЕОНИД
  
   Памяти поэта Леонида Чашечникова
  
   Закрыта книга, а строка звенит.
   Так меч простора просит, в ножнах лёжа.
   Не древний царь, спартанец Леонид,
   Владел клинком,
   но сельский мальчик "Лёша".
  
   А путь его был долог и тернист:
   Сквозь сумерки времён, навстречу свету
   Шёл молодой, весёлый баянист,
   Наш Лёнька -
   выпускник из "культпросвета".
  
   Судьба его мотала по стране.
   То в Астрахань влекла, то в Подмосковье.
   Пыталась выжечь, утопить в вине,
   Лишала близких, времени, здоровья.
  
   Но строчке нет покоя. Всё звенит.
   Всё требует, чтоб я прочёл и понял.
   Как будто ждёт почивший Леонид
   Того, кто вложит меч в свои ладони,
   Чтоб слово обожгло живым огнём
   И в ясности звенящей укрепило...
  
   А русские поэты день за днём
   Подмоги ждут. И гибнут в Фермопилах.
  
   * * *
   Беспросветное времечко
   Да сосед-хитрован...
   Зацелованный в темечко
   Шёл по жизни Иван.
  
   Обобрали наивного.
   Был раздет и избит.
   Сколько видывал дивного?
   Сколько было обид?
  
   Горе жгло и корёжило
   На потеху врагам.
   Меж похмельными рожами
   Вёл Господь дурака.
  
   Раны прежние зажили,
   Поутихло в душе.
   Кто там плёткой охаживал?
   Он не помнит уже.
  
   Доверяясь Учителю
   В сложный жизненный миг,
   Улыбнулся мучительно...
   И опять напрямик.
  
   * * *
   Лишь позовут свергать царя,
   Поманят троном,
   И вновь кровавая заря
   Над тихим Доном.
  
   Хоть нет от правды ни следа
   В заморской мантре,
   Уйдёт на киевский майдан
   Безусый Андрий.
  
   Потом: нацгвардия, Донбасс
   И встреча с батей.
   А дальше: "Сынку!", - хриплый бас.
   А дальше... Хватит!
  
   Но сквозь года и города:
   "Я слышу, сынку!",
   И не ответит никогда
   Остап из цинка.
  
   Вот только кровь на всех одна
   И горечь дыма.
   На тех и этих тишина
   Неразделима.
  
   Смешает повести финал
   И быль и небыль.
   Ждёт тех и этих тишина,
   Земля и небо.
  
   * * *
   Люди без Родины. Куртки - с чужого плеча.
   Преданы, проданы. Впору рыдать и кричать.
   Можете тешиться мыслью, мол, "нам не грозит".
   Тысячи беженцев молча идут по Руси.
  
   Скрыться стараются от накрывающей тьмы.
   Вздрогни же, знающи: это могли быть и мы.
   Тяжко и горестно песни казачьи поют.
   Где с нашей гордостью нам бы нашёлся приют?
  
   К детскому лагерю где-то в Сибирской глуши
   ПАЗик залатанный узкой грунтовкой шуршит.
   Плещет за окнами ясная звёздная высь.
   Все разом вздрогнули...
   - Здравствуйте! Как добрались?
  
   * * *
   Я верой и правдой служил королям.
   Я книгу предательств читал по ролям.
  
   Меня не коснулись ни яд, ни кинжал.
   Я Пушкину пулю в "Ле Паж" заряжал.
  
   Я вслед за Багровым входил в бельэтаж,
   Строгал Командору его карандаш.
  
   Во всём я виновен до Судного дня,
   И каждый готов указать на меня
  
   Своей театрально дрожащей рукой.
   Я тот, кто виновен, - я кто-то другой.
  
   * * *
   ...Но, отказавшись верить наотрез,
   Беззубый рот в усмешке злой ощерив,
   Шёл римский стражник медленно к пещере,
   А вслед ему неслось: "Христос воскрес!".
  
   Вёл стражника неясный интерес.
   Он замер в кротком сумраке гробницы,
   И, дрогнув, поднял с пола плащаницу.
   И прошептал: "Воистину воскрес...".
  
   * * *
   Я всё мягче иду по земле,
   Но всё так же не знаю, куда.
   За десятки истоптанных лет
   Поменялись мои города.
  
   А безвременье дико гудит,
   Дует в медные трубы беда.
   Что ещё мне осталось пройти,
   Знают только огонь да вода.
  
   Что ещё? По полям и лесам,
   Где стрекочет наивный сверчок...
   То ли жизнь такова, то ли сам -
   Дурачок?
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"