"У меня есть дар - создавать шедевры! Подобного таланта нет ни у одного человека на Земле. В статьях, посвящённых живописи, откликах и рецензиях на мои работы, эпитет "гений" чередуется с "богом акварели". Произведения выставлены в лучших цитаделях мирового искусства: Мексиканском храме рисунка "Альфредо Гуати Рохо", венском музее Альбертина и Флоренской галереи Уффицы. Естественно, в Русском музее. Несколько ранних рисунков приобрёл д,Орсе. Ван Гог, Делакруа и Брюллов переворачиваются в гробах, так как их талантливой, буду справедлив, мазне посетители уделяют меньше внимания. А реакция современников? Золадз уходит в многодневный запой. Гонсалис кривится, словно от гингивита. Стив Хэнкс подумывает о самоубийстве... Глупцы! У меня же дела складываются как нельзя лучше. Сейчас веду переговоры с представителями Центра Жоржа Помпиду о проведении индивидуальной выставки в конце этого года. Донимают немецкие хранители. Забрать хотят пару работ в Гамбургский вокзал. Там давно пришло время разбавить на стенах бред Йозефа Бойса и Энди Уорхола нетленкой! Но все это ушло на второй план. Я получил заказ. Даже не так - Заказище! Один миллион вечно зеленых! И за что?! За простенькое изображение с фотографии. Я не верил до последнего, но вчера раздался звонок из банка и трубка, раболепствуя, доложила о поступлении на мои счета сумасшедшего аванса! Боже! Какие открываются перспективы...
Часы внезапно ожили, проиграв оду наступившему полдню. Гавот, разогнав по углам мастерской "бриллиантовый дым", вывел меня из мечтательной дремы. Я поморщился. Скоро припрется директор детдома. Начнет клянчить. Благотворительность, будь она неладна. Дань всемирной славы, которую приходиться периодически платить. Надеюсь, таблоиды отметят чувство благодарности, доброту, великодушие и щедрость отечественного гения живописи, не забывающего родные пенаты. У-у! Жуткая дыра. Гнетущая пронзительной серостью нищета окружения. Одна манная каша на прогоклом масле чего стоит.... Тысяч 100 деревянных, пожалуй, директору отстегну. Пусть на фасаде своей богадельни установит барельеф: "Здесь учился великий русский художник...", ну и так далее. Хорошая идея! Детишки должны гордится. Пример брать.
Я подошел к бару из красного дерева и с хрустом сорвал пробку с бутылки ирландского виски 12-ти летней выдержки. Плеснул на два пальца. Полюбовавшись, как янтарная жидкость, разбиваясь о кубики льда, окрасила охрой грани стакана, вернулся в кресло. Закурил. Стряхивая пепел прямо на референс-листы старых работ, подумал, как ни крути, но именно в детдоме, в убогой, обшарпанной спальне на тридцать коек, пропахшей детскими испражнениями, мне и пришло Озарение!
Родителей своих я не помню. Наверняка, асоциальные элементы. Алкаши, случайно зачавшие меня в какой-нибудь подворотне. Хорошо хоть, догадались подкинуть к больнице, а не засунули в мусорный бак. Надеюсь, они уже сдохли! В "наследство", кроме вонючего тряпья, в которое я был завернут, папенька с маменькой оставили мне кучу различных болезней и фобий. Родившись семимесячным, я на многие годы предопределил к себе "ласковое" обращение со стороны "добрых" сверстников и "человечных" воспитателей. Унизительное "подкидыш" сменялось оскорбительным - "недоносок", сдабриваемое пинками и подзатыльниками! Уроды! Как же я всех их ненавидел! Был одноклассник, который относился ко мне по-человечески. Именно на него я сейчас уповаю.... Акварельные краски раскрашивали безрадостную картину моего существования в детском доме. Видя перед собой белый лист бумаги, я, забывая все унижения и издевательства, из серой действительности переносился в волшебный, яркий мир. Мне открылась тайна созидания!
Вы думаете, за столь головокружительный успех я продал душу дьяволу? Вовсе нет. Он сам забрал мою душу совершенно бесплатно!
Образы создаю изнутри, как бы проникая в текстуру бумаги. Находясь в целлюлозных волокнах, я полностью растворяюсь в акварели, небольшими короткими мазками, почти точками начинаю композицию от ее сущего. Из зиготы - плода моего воображения, оплодотворенного замыслом, рождается эмбрион будущей картины. Словно ребенок в утробе матери! Трудно объяснить, но у созерцающего мое полотно зрителя, рождается чувство абсолютной реальности разворачивающегося сюжета. Бесконечно завораживая совершенством, глубиной цветовой палитры, многослойностью и виртуозной игрой света и тени, удивляя при этом легкостью восприятия. Все это заставляет влюбляться в мои картины людей, даже далеких от мира изобразительного искусства. Есть некая загадка, которую я не могу объяснить. Немного попахивающая мистикой. Писать подобным образом у меня получается лишь в полнолуние. Такими ночами я уединяюсь в мастерской. Запираю на ключ двери. Зажигаю толстые, стеариновые свечи. Мольберт ставлю напротив окна, дабы яркая луна, которая безраздельно властвует на небе в эти часы, могла беспрепятственно наблюдать за моей работой. Инной раз, есть грех, думаю, а не духи ли воды - Ундины, приходят в помощь.... Черт! Истлевшая сигарета обжгла пальцы. Затушив окурок прямо о столешницу, наткнулся взглядом на фотографию, с которой и предстоит выполнить умопомрачительный индент. Странный тип, этот заказчик. Впрочем, мало ли в мире ненормальных миллионеров. Для меня главное, чтобы все помешанные, были кредитоспособны.
Раздался благовест входного колокола. Хорошая штука. Безотказно действует на священников заштатных приходов, решивших вложить деньги паствы в портрет себя любимого. Легче раскошеливаются. Глянул на часы. Судя по всему, директор. Легок на помине. Неторопливо, подождет, я убрал виски с глаз долой, надел халат, на голову водрузил берет и воткнул в рот пустую курительную трубку. В довершение образа взял приготовленную на такой случай палитру и кистью измазал разноцветными красками пальцы. Подумав, мазнул еще и по щеке. Взглянул в зеркало. Уныло скривился, хотя в целом остался собой доволен. Пошел открывать дверь, изобразив на лице крайнее недовольство, вызванное отрывом от творческого процесса.
К моему удивлению, это был не директор детдома. На пороге в белом, наглухо застегнутом плаще в пол, словно приведение с кладбища, стоял высокий, поджарый и импозантный мужчина, лет 60-ти. На безымянном пальце правой руки, опиравшейся на трость, сверкал бриллиант, на котором восседал золотой скорпион! Внезапно сердце ухнуло и на мгновение пропало. Я чуть растерялся и пока прислушивался к себе, вся лихость, приготовленная для главы детского заведения, и даже природная надменность, куда-то испарились. Между тем незнакомец вежливо поздоровался:
- Добрый день!
- Здравствуйте! - ответил я и, собравшись, продолжил, - Кажется Вам не назначено?
- Нет! Нет! Что Вы! Я бы ни в коем случае не решился бы беспокоить Вас, маэстро, не будь предварительной договоренности! - горячо возразил гость.
- Тогда я, право, не понимаю...
- Вы получили аванс, mon ami? - панибратски перебив, спросил незнакомец.
Оп-па! Вот где собака порылась! Ненормальный заказчик - миллионер, собственной персоной! Поняв это, я тут же преобразился и, легким мазком нарисовав на лице радость от встречи, пригласил дорогого гостя в мастерскую.
- Прошу сюда. К камину. Водка, виски, вино? У меня есть замечательное Божоле нуво. Знаете ли, обожаю молодые вина. А может быть кофе? Рекомендую. Терпкая арабика из Колумбийского департамента Антьокия.
- Маэстро, благодарю за оказанное гостеприимство. Если Вас не затруднит - бокал холодной минеральной воды.
- Не вопрос, уважаемый! Нарзан, Боржоми или может быт итальянское Сан-Пеллегрино? С газом, без газа?
- Просто воды, mon ami!
Сняв с себя все маскарадные принадлежности и, набулькав из-под крана воды, я сел напротив и с почтительной выжидательностью, посмотрел на гостя.
- Оль-ля-ля! - воскликнул миллионер, отпив глоток воды, - Превосходно!
Я с готовностью заулыбался:
- Натуральный продукт из недр благословенного Кавказа!
Произнося эту ахинею, я внимательно рассматривал посетителя. И чем дольше я его разглядывал, тем больше он мне не нравился, при этом смутно понимая, где-то я его уже встречал...
- Вы хорошо говорите по-русски. Небольшой акцент, не более! Давно живете в России?
-У меня здесь корпоративные интересы! - Уклончиво ответил мужчина и, отставив стакан, сказал:
- Поговорим о деле!
Я кивнул.
- Вы - талантливый и популярный художник! Я, не буду скромничать, известный в своих кругах, разумеется, специалист. Мне нужен шедевр на заданную тему. Деньги, как Вы могли понять, меня интересуют постольку поскольку, но есть ряд обязательных условий, которые я хотел бы обговорить с Вами лично!
- К Вашим услугам!
- Аванс, на Вашем счету и, как я думаю, сделка состоялась. Сделка состоялась, не так ли?
Он пристально посмотрел на меня. Господи! Совсем безжизненные глаза. Я поспешил заверить гостя:
- Безусловно!
- Замечательно! Продолжу с Вашего позволения. Картина должна быть выполнена один к одному с размерами, указанными на обороте фотографии. Это первое. Второе условие - закончить работу необходимо 31 июля.
Я невольно посмотрел на стену, где у меня висел лунный календарь. Перехватив взгляд, незнакомец произнес, ввергнув меня в оцепенение своей осведомленностью:
- Не переживайте. До этого срока достаточно полнолуний. Третье, главное условие. Картина должна быть выполнена маслом на холсте. Понимая, что Вам это не совсем свойственно, готов добавить сверху еще 300 тысяч. Так сказать, за эксклюзивность. Вам все понятно, mon ami?
Гость, зловеще улыбнулся и, поглаживая скорпиона на перстне, прикрыл веки, ожидая ответа.
Черт возьми! Миллион триста тысяч! За пустяшный рисунок! Половину, если не все, мне сделают студенты из Репина за еду...! Я тут же забыл все свои волнения и страхи! Миллион триста тысяч! Фантастика!
Привидение вновь заговорило, погружая меня в уныние:
- Маэстро. Вся работа от натягивания холста, грунтовки до последнего мазка, делается исключительно Вами. Без помощников и только в Вашем непревзойденном и совершенном стиле. Можете считать это четвертым обязательным условием нашей сделки.
- Можете не сомневаться! - заверил его я, с недоумением понимая, сделаю все, как того требует странный посетитель.
На том и расстались.
Немного ошалевший от встречи, вновь достал виски и тут только понял, что так и не спросил кто он. Впрочем, впечатляющий аванс помог мне не придавать такой мелочи особого значения.
Где и самое главное, когда я его видел??
Ненавижу масло. Устойчивый запах льна преследует меня даже, когда я ухожу из мастерской. Разве можно сравнить тонкий цветочный аромат акварели с тяжелым, насыщенным амбре скипидара? Ни в коем случае! Да и различие в приемах письма. Впрочем, главное знать некоторые особенности поведения красок и трудностей в создании картины маслом не возникнет.
Работа моя практически подошла к концу. Кое-где нужно сделать вторую прописку. Думаю, как только высохнет гризайль, то легкой, прозрачной лессировкой в несколько приемов, еще задолго до рассвета, я все закончу! Ведь именно сегодня последнее полнолуние. Наступит 31-е июля, дата, определенная договором.
Скорей бы уже...
Чем ближе приближался этот день календаря, тем беспокойней я себя ощущал. Какая-то необъяснимая тревога поселилась у меня в душе и с каждым днем становилась все сильнее. Даже любование собой и осознание собственной гениальности не радовало меня, как прежде и только внушительная сумма заставляла не бросить все, послав ненормального миллионера куда подальше. Вот и сегодня с утра меня колотит и я не нахожу себе места, испытывая непонятный страх от понимания того, что в полночь мне вновь придется войти в картину... Нужно собраться!
Вышел на балкон. Со стороны залива, цепляя брюхом телевизионные антенны, по городским крышам лениво ползут серые тучи. Темнеет. Воздух пресыщен озоном. Быть грозе. Удивительно для этого времени года мало людей и машин. От протекающей под окнами Пряжки тянет могильной сыростью. Не получив ни капли успокоения от улицы, возвращаюсь в студию. Что же меня так сильно пугает? Фотография как фотография! Мрачноватая, но ничего особенного. В центре композиции изображен полуразрушенный склеп, через провалы которого можно увидеть саркофаг, повторяющий контуры тела усопшего. По бокам скорбной обители торчат засохшие кусты асфодели - травы забвения, а на макушке склепа сидит, открыв клюв, черный ворон! Все! Заурядный сюжет старого и заброшенного кладбища. Может, это пращур моего заказчика? Может еще что-то? Когда я самый первый раз был в склепе, то попытался прочитать написанное на обелиске, валявшемуся недалеко от саркофага, но разобрал лишь несколько латинских букв.
Ладно! Время зажигать свечи и разводить краски. Скоро чахлая летняя, балтийская ночь наконец-то возьмет верх над цветущим днем и пригласит подняться на темные подмостки небосвода актрису, играющую главную роль в моих художествах (после меня, естественно)! Тяжелая, грозовая перина не даст увидеть сегодня Луну, но для работы это не имеет никакого значения.
Час спустя я лежал в тесном саркофаге, в глубине полуразрушенного склепа, словно покойник и под звуки грохотавшего за окнами мастерской грома, стесненными движениями, прорисовывал крайние детали картины. Небольшие дефекты разрушенного временем камня. Те, что снаружи прописать не представлялось возможным. Вдруг что-то неуловимо изменилось. Звуки разгулявшейся стихии внезапно пропали. Воцарилась зловещая тишина. Что за черт?! Слава богу, хватило ума не изобразить прах жмурика. С таким соседством, я совсем почувствовал бы себя не в своей тарелке. И это еще мягко сказано! Намереваясь нанести последний мазок в паутине трещин на куске порфира и предвкушая возвращение в мастерскую, внезапно понял - стало плохо дышать. Воздуха становится все меньше и меньше... Спокойно! Я просто чересчур погрузился в реальность заживо погребенного. Резко бросаю руку вверх, надеясь разрушить иллюзию, к ужасу чувствуя резкую боль в костяшках пальцев от удара о каменную крышку. А-а-а! Этого не может быть! Это...! Взрываясь, бью головой вверх наотмашь! Получается не столько лбом, сколько лицом. Сукровица от сломанного носа пузырясь сочится в горло, затрудняя и без того прерывистое дыхание. Начинаю захлебываться собственной кровью... Я не хочу! За гранью сознания совершаю последнюю попытку освободиться. Вкладываю силы в рывок телом, пытаясь спихнуть тяжеленую крышку саркофага, и чувствуя, как рвутся сухожилия, понимаю - все тщетно! Из горла вырывается хрип. В парализованном смертной агонией мозгу возникают виденья из прошлого. Теперь знаю - когда и где я его видел!
Мне семнадцать лет... Детский дом... Кабинет директора...Человек в белом... Руки над моим лицом... Перстень... Скорпион... Жуткий шёпот... Шёпот в самое ухо, пробирающий до костей: "Никогда не изменяй акварели! Никогда! Нельзя! Изменять! Акварели! Акварели...! Акварель...! Аквр...!"
Эдуард Владиславович, снял очки, помассировал пальцами заслезившиеся от долгого чтения глаза, спросил:
- Что скажешь?
Старый друг Тимофей Русланович, грузно развалившийся на стволе поваленного дерева и перебирающий грибы у себя в корзине, задумчиво произнес:
- Гоголевщина прямо таки! - и подражая артисту Ливанову в "Собаке Баскервилей" продолжил, - Я датирую ваш манускрипт тысяча девятьсот девяносто восьмым годом!
- Если быть точным, седьмой.
- Ах, как скверно! Я надеялся, это твое последнее дело. Кстати, как и ты, детдомовский... Ты посмотри, какой красавец!
- В этом году много белых, но я бы был рад ведерку свинухов. Ныне подвергаемых обструкции. Больно я их уважаю. С лучком да со сметаной! Ты совсем не ошибся. Это, действительно, мое последнее дело. Только расследовал я его год спустя, как ушел из прокуратуры. Так сказать, на общественных началах. А мое детдомовское прошлое сыграет в этой истории не последнюю роль.
- Твои коровники я всегда опасался употреблять, хотя признаю, у тебя они во всех видах готовки исключительно вкусны. И с чего все началось?
- Как-то меня вместе с другими ветеранами пригласили на фуршет, посвящённый Дню прокурорского работника, и вот там молодые сотрудники передали пакет, который нашли среди архивной корреспонденции. Какое-то время я его не вскрывал. Можно сказать, забыл, но однажды перебирая старые бумаги, вновь наткнулся и решил все же заглянуть, полагая, какая-нибудь банальная анонимка, связанная с моей прокурорской лямкой. Дай, пожалуйста, прикурить...
Эдуард Владиславович затянулся:
- В пакете оказались множество мятых, самых разнообразных листков бумаги. Салфетки, обрывки газет и журналов, из тетрадей, альбомные и даже, прости, кусок туалетной бумаги! Слава богу, не пользованной. Все они были исписаны невероятным по своей неразборчивости мелким подчерком. Самое интересное было на дне пакета...
- Фотография! - не удержавшись, воскликнул Тимофей Русланович.
- Именно! Она самая! Действительно, черно-белая, немного мрачноватая, но ничего особенного. Полуразрушенный склеп, саркофаг, кусты травы и ворон с открытым клювом. Единственное, ворон, привлекая к себе внимание, был обведен красными чернилами.
- "Взывает к мести каркающий ворон"?
- Тима, с тобой неинтересно разговаривать! Ты слишком проницательный!
Бывший прокурор закашлялся.
- Надо завязывать смолить!
- Это я уже не первый десяток лет слышу. А еще начать бегать по утрам!
- Так вот, - игнорируя упрек друга, продолжил Эдуард Владиславович, - эта строчка из шекспировского "Гамлета" придет мне в голову, но не сразу. Может быть неделю спустя, что и вызовет повышенный интерес к содержимому пакета. Автор записок жаждал мести. Почему? Если помнишь, я тогда подрабатывал внештатным юрисконсультом в одном коммерческом банке и времени у меня было предостаточно. В общем, сел за расшифровки этих каракуль. Поверь, это было что то, с чем то! Понадобилась призвать на помощь все мое терпение и упорство. В итоге, после месяца кропотливой работы передо мной лежал последний листок с письменами.
- Ты на нем и остановился...
- Верно, Тима! Ты, как всегда, внимателен к мелочам. Листок этот был половинкой обложки от журнала "Огонек" с последней фразой про измену акварели. Но самое главное - дата выхода в свет этого номера журнала: 30 июля!
- Накануне последнего полнолуния!
- Вот именно! - Эдуард Владиславович щелкнул пальцами, - Я стал перечитывать рукопись. Куча болезней и фобий. Испачканные пальцы. Краска на щеке. Берет. Трубка. Человек в белом. Безжизненные глаза. Перстень со скорпионом. Легкий акцент. Пряжка... И тут меня, как обухом по голове! Вот почему именно мне прислали пакет!
- Дай-ка я угадаю. У тебя когда-то был эпизод, связанный с психиатрической лечебницей (Психиатрическая больница святого Николая Чудотворца - медицинское учреждение в Санкт-Петербурге. В обиходе больницу называют "Пряжка", поскольку располагается она в том месте, где из Мойки берёт своё начало река Пряжка - авт.). Человек в белом и с перстнем, это - доктор?
- Не просто доктор. Главврач!
- Возможно прибалт?
- Браво, Тимофей! Эстонец.
- Не удивлюсь, если окажется, что доктор имел слабость к коллекционированию картин. Конкретно, акварелей.
- Нет. Назвать доктора полноценным коллекционером нельзя. Но давай не будем забегать вперед. Пожалуй, еще закурю.
Тимофей Русланович, достал спички и протянул их другу.
- Вот пожалуюсь, Екатерине Евгеньевне. Будет тебе на орехи. Где свой огонь то посеял?
- Выронил, зараза, где-то. Вот ты меня ругаешь, а сам для меня спички таскаешь...
- Не для тебя. - отмахнулся Тимофей Русланович, - для леса.
- Да ладно. Для леса! - улыбнулся Эдуард Владиславович, обнимая за плечи товарища,- Ты и сигареты для меня таскаешь. Знаешь, без курева я долго не могу.
- Ты сильно-то не обольщайся. Продолжай лучше.
- В тот год, именно с 30 на 31 июля, я был дежурным по городу и волею службы оказался на Пряжке. Там умер ночью пациент. Следак, работавший на месте, доложил мне, что похоже на асфиксию, однако следов насилия на теле не обнаружено. Как и следов борьбы в палате. Покойный выглядел, как он себя и описал - беретка, трубка, испачканные в краске пальцы и щека.... Одной вещи я тогда не придал значения. А жаль...! Но об этом позже. В общем, покорчив из себя еще немного проверяющего, уехал. Позже, когда я стал ворошить прошлое, узнал истинную причину смерти больного - анафилаксия, перешедшая в острую дыхательную недостаточность. Художник, так я его буду называть, оказался астматиком! У него была аллергия на...
- Масляные краски!
- В том-то и дело и прекрати меня перебивать.
- Молчу! Молчу! Молчу!
- Тогда при осмотре места происшествия никаких записок не обнаружили. Подозрение пало на только что устроившуюся в лечебницу молоденькую докторшу, которая по незнанию могла дать не то лекарство от приступа астмы пациенту.... Впрочем, чем тогда закончилось дело, я не узнавал. Буквально через две недели убили одного очень высокопоставленного слугу народа и стало вообще не до сумасшедшего художника.
- Помню. Шлепнули вице-губернатора прямо на Невском (Здесь, скорее всего, имеется виду, нападение на вице-губернатора Михаила Маневича, совершенное утром 18 августа 1997 года.- Авт.).
- Именно. Дай, пожалуйста, огня.
Тимофей Русланович укоризненно покачал головой.
- Так вот... - затягиваясь, Эдуард Владиславович, продолжил. - Перед моим уходом с места происшествия, я случайно встретился с главврачом. Столкнулся с ним в дверях. Колоритная личность. Действительно "...в белом, наглухо застегнутом плаще в пол, словно приведение с кладбища, стоял высокий, поджарый и импозантный мужчина, лет 60-ти". С тростью и с огромным золотым перстнем на пальце. Со скорпионом. Помню, прощаясь, спросил его - не боится ли он в наше лихое время ходить по улицам с таким сокровищем. Надо сказать, даже при нашем коротком разговоре, я почувствовал, человек обладает удивительно развитой силой внушения.
- Можно немножко поумничаю? - Тимофей Русланович, умоляюще взглянул на друга.
- Валяй!
- Сумасшедшему художнику кто-то давал масленые краски, подтравливая его, а в последний острый приступ использовал лекарство противопоказанное больному.
- Именно! Консультировавший меня по этой проблеме один уважаемый профессор Военно-медицинской академии красиво сформулировал: " астма, как и человек, "рождается", "растет", "взрослеет", "стареет" и "умирает". Но умирает, к сожалению, вместе с пациентом". Так вот, помимо силы внушения, главврач контролировал своего пациента много лет, также и через его болезнь. Как медик, главврач разобрался, что в некоторых случаях ингаляция адреналина после беротека, это такой синтетический бронхерасширяющий препарат, вызывает у подопечного затруднение дыхания или приступ удушья, иногда довольно тяжелый, который в итоге может закончиться летально. И взял это на заметку.
- Но зачем!?
- Вот здесь и начинается самое интересное в этой истории. Давай спички... Черт! Последняя...! Расследование я начал с окружения главврача и мне стали открываться интересные подробности. Оказалось, у него есть брат, эмигрировавший еще в конце 80-х на Запад. Он известный в определенных кругах агент по продаже художественных изделий. Довольно беспринципный. Здесь мне помогли мои старые связи с ребятами из Интерпола. Они раскопали, что братец не последний человек в одной из тамошних криминальных сообществ, занимающихся хищениями, незаконным приобретением, транспортировкой через границы и сбытом различных культурных ценностей. Вроде консультанта, с обширными связями в различных музеях мира. Дальше - больше! У главврача есть любовница - искусствовед, в силу своей профессии имеющая доступ, в том числе и к хранилищам этих самых ценностей. Улавливаешь?
- Ну-ка, ну-ка! Продолжай!
- У меня встал вопрос - как к этой компании привязать нашего художника? Установить детдом, в котором он обучался, не составило большого труда. Мне повезло отыскать учителя рисования. Такая милая старушка. Она вспомнила своего ученика и рассказала много интересного для меня. Художник был очень замкнутым мальчиком. Его недолюбливали и часто обижали. Учился он хорошо, так как много читал, но настоящим увлечением было рисование. Так как у него была страшная аллергия на масляные краски, рисовал он исключительно акварелью. Рисовал талантливо, но особенно хорошо у него получалось копировать рисунки мастеров. Ко всем его болячкам добавлялись еще и психические отклонения. С детства мальчишку преследовало раздвоение личности. Он начинал себя считать знаменитым художником, за работами которого в очередь выстраиваются самые знаменитые музеи мира. Приступы, как ты уже догадываешься, чаще всего приходили в полнолуния. И как парадокс, именно в эти ночи, у него получались уникальные копии. С возрастом ненормальность усиливалась. Незадолго до выпуска, директор детского дома, используя знакомства, пригласил врача - психиатра, о котором шла слава сильного гипнотизёра, поработать с молодым человеком. Этим самым специалистом и оказался наш главврач. После нескольких сеансов он увидел работы и, самое главное, возможности молодого человека.... Я не знаю в какой момент в его голове родилась эта преступная схема, но надо отдать должное, она не лишена оригинальности.
- Я бы сказал, извращенная оригинальность. Затекла... - Тимофей Русланович поднялся, смешно потряхивая ногой.
- Немного осталось. Понятно, особой сложности забрать сироту под свою опеку для главврача не составило труда, а используя силу внушения, на многие годы поселить художника в собственный мир иллюзии. Как он там уговорил свою любовницу пойти на хищения из музейных хранилищ, сейчас разбираются кому положено. Нас же интересует сам факт! Так вот, пассия главврача, прекрасно соображая в предмете, отбирала наиболее ценные, но хранящиеся в запасниках Эрмитажа, Русского музея и других, работы известных мастеров. Либо конкретные. Под заказ, которые поступали от забугорного братца. Делала с них фотографии. Главврач подсовывал фотографии художнику перед очередным полнолунием. Далее, дело техники! Подлинник менялся на копию, и преспокойно уезжал на Запад, в какую-нибудь частную коллекцию тамошнего Креза. Деньги капали на счет подельников. Шито-крыто! Поди, разберись сразу, где подлинник, где оригинал. Все в наличии!
- Зачем же главврач решил убить курицу, несущую золотые яйца?
- Дело в том, что братец главврача имел глаза больше желудка и предложил не ограничиваться только российскими музеями. По приблизительно такой же схеме начались подлоги уже на мировом уровне! Во всех перечисленных в рукописи музеях нашли гениально сработанные подделки знаменитых картин нашего сумасшедшего художника. Но тут случилось неприятность для шайки! Был арестован один из их подельников. Контрабандист. Важнейшее звено в переправке культурных ценностей, в том числе и заказанных подделок на Запад. Он втихаря захотел поиметь свой гешефт и организовал нечто подобное, вступив в сговор с одной из сотрудниц Русского музея. (Здесь имеется в виду знаменитый контрабандист Моисей Поташинский и сотрудница Русского музея Татьяна Король, осужденные в 1997 году. Они подменили несколько хранящихся в этом учреждении картин Павла Филонова. - Авт.). Но действовали они без огонька и топорно, поэтому скоро попались. Главврач справедливо решил прикрыть, от греха подальше, свою лавочку и не оставлять даже такого свидетеля, каким являлся художник. Думаю, следующим трупом должна была стать его любовница, но узнав, что арестованный подельник лишнего на себя брать не захотел и его не сдал, успокоился. Возможно, доктор даже пожалел об отравлении своего подопечного... Впрочем, у главврача, за много лет были созданы приличные запасы его работ и уже украденных подлинников. К примеру, при обыске на его даче нашли неизвестную широкой публике картину Крамского. Оцененную приблизительно в 380 тысяч!
- Неплохо!
- А то! Сейчас сладкая парочка кукует в Крестах... Жалко, конечно, что убийство на главврача не повесишь, но надеюсь, мало ему все равно не покажется. Не удивлюсь, если и его, и его братца приморят в конце концов. В их среде такие провалы не прощают.
Чувствуя, как вечерняя прохлада пробирается под робу, Тимофей Русланович, поежился.
- Остался последний вопрос - кто послал пакет?
- Ты до сих пор не догадался? На тебя это не похоже. - Эдуард Владиславович хитрым взглядом с прищуром посмотрел на друга.
- Нет... Постой! Не может быть...
- Именно! Сам художник! А я тот одноклассник, на которого он и возлагал свою последнюю надежду.
- Никак не мог понять эту выпадающую из текста фразу...
- Соответственно, учительница рисования и моя учительница тоже. Самое главное, она единственный человек, который много лет поддерживала отношения с ним, периодически навещая в больнице. Рассказывала ему кто каких успехов добился из выпускников. В том числе поведала и про меня. О том, что я работаю следователем прокуратуры. Художник запомнил это. Все-таки он не был законченным сумасшедшим. У него были просветы. Многое видел и понимал. О чем-то догадывался. Возможности уйти из-под тотальной опеки главврача, естественно, у него не было. В какой-то момент, видимо, когда его начали заставлять рисовать маслом, он и решил изложить свои догадки про проделки доктора на бумаге. Опасаясь быть разоблаченным, художник писал историю на клочках, так сказать не учтенной бумаги. Но и писал он замысловато, умело маскируя факты под нагромождением вымысла, присущего его отклонению. Он очень боялся главврача. В общем, в последней своей встрече с учительницей, а это как раз было накануне смерти, художник вручил ей пакет, с просьбой в случае, если что-то с ним случиться, передать его мне. Трудно сказать, на что надеялся мой бедный одноклассник. Возможно, уповал на то, что я один из немногих, кто не обижал его в детдоме и даже иногда защищал. Думаю, главврач очень удивился, когда перед приездом следственной группы, подчищая палату, не обнаружил этой фотографии. К сожалению, учительница не сразу узнала о смерти своего ученика. К тому же, значительно позже вспомнила о его просьбе передать мне пакет. К этому времени я уже ушел из конторы. Моего адреса она узнать не смогла - оставила пакет в прокуратуре. В целом поразительно, что, в конце концов, до меня он все-таки добрался. Есть еще одна важнейшая случайность, сыгравшая свою роль. Я тогда дежурил и с проверкой выехал именно на это происшествие. Иначе я мог и не понять иносказаний художника. Вот так-то... Ладно, давай собираться в обратный путь. Уже поздновато. И так еще предстоит полночи с грибами возиться.
Эдуард Владиславович встал с бревна. За ним, опираясь на самодельный батожок, поднялся Тимофей Русланович.
- Из рассказанной тобой истории, я делаю два вывода. Первый, ты - талантливейший сыщик, распутавший дело целой международной банды и второй, что правда в жизни одна и она рано или поздно все расставляет по своим местам!
- Первый вывод не совсем верен. Не талантливейший! Не талантливейший, Тима, а гениальный сыщик!
Два старых друга весело рассмеявшись, двинулись в обратную дорогу.
К этому времени солнце уже спряталось, нырнув в плотные заросли папоротника на опушке леса. Сентябрьский вечер стремительными мазками перекрашивал яркий окружающий пейзаж в цвета балтийских сумерек, используя малообразную палитру красок с оттенками индиго, не скупясь оставляя на стволах деревьев однотонный, но сочный след прозрачной акварели.