Бричка помещика Павла Евстахиевича Заслонова подкатила к парадному подъезду уже ближе к вечеру. Крепко пахнуло щедро смазанными рессорами, новыми кожаными сиденьями и свежим сеном, навернувшимся на спицы колёс. Павел Евстахиевич, большой и грузный, с коротко стриженной русой бородкой и шевелюрой непослушных кудрявых волос, сонно восседал в бричке, сцепив руки на округлом животе, обтянутом атласным жилетом. Со свойственной ему меланхолией Заслонов не сразу отметил смену пейзажа и ещё некоторое время растерянно взирал на появившееся вдруг перед ним парадное крыльцо.
Господин Заслонов, сосед по угодьям Христофоры Карловны Корытиной, имел помещичье владение в сто двадцать душ, двести пятьдесят гектаров землицы, из которой пятьдесят числилось под сосновым отборным мачтовым лесом, к этому времени, к слову сказать, порядком прореженным.
Павел Евстахиевич жил в своём имении уединённо. И был, по мнению местного общества, со странностями. Потому как в свои сорок с солидным хвостиком был не женат, местного свету чурался, из женского полу общался больше со своей престарелой нянькой Аграфеной Лукиной, а из мужеского - со старым егерем Недопасовым. Охоту Павел Евстахиевич любил. Опять же поговаривают, стрелял плохо и больше бродил со стариком по окрестным рощицам и дальнему сосняку, рассуждал о неустройстве мировом да грибы в картуз собирал. Недопасов ворчал, но таскал грибы в бричку.
Потом они садились на пригорке трапезничать с расстегаями и булками. Барин кормил свою любимицу легавую Агнетту и вспоминал с улыбкой, как он сегодня пару раз поднял зайца, как чуть не подстрелил перепела и даже вальдшнепа. Недопасов разморённо тянул своё:
- Ружжо, барин, я вам говорил другое брать, это не пристреляно, но ничего, какие ваши годы.
Заслонов посмеивался в ответ, трепал по узкой сонной морде Агнетку и спрашивал:
- А что, Егор Ипатьич, не набрал ли я нынче поганок?
- Так ить, - оживлялся Егор Ипатьевич, - оно, конечно, желательно грибы собирать по пригодности к поеданию.
Долго рассказывал, чем отличается мухомор от свинушки, но умалчивал, что добрую четверть грибов выбросил...
Возвращались они по вечеру, усталые, с пустыми подсумками, с полной бричкой маслят и боровиков, но довольные...
Общество Павел Евстахиевич не любил, стеснялся скучных многозначительных бесед о погодах и урожае, о родах любимой кобылы или прибавлении в семействе соседа. Оживлялся, когда разговор заходил о бессмысленности реформ в Англии, засилье бюрократизма в России или бездействии русской аристократии.
- Пока мы тут щи да кашу хлебаем, отчизна ждёт. Да, господа, она ждёт от нас настоящих свершений, - он краснел оттого, что внимание обращалось к нему, вследствие чего становился шумным и даже принимался махать руками, будто мельница, отчего собеседник вздрагивал, - а мы сражаемся с самодурством чиновника в уезде и не в силах сдвинуть дело с мёртвой точки. Был я тут третьего дня в Н-ске. Земельный вопрос у нас с Христофорой Карловной встал. Размежевание, знаете ли. Так ведь четвёртый год на одном и том же месте толчёмся. Потому как взятку тот чинуша не берёт обычным способом, но вот что удивительно - он хочет и ждёт её. И по сию пору толклись бы, если бы Христофора Карловна сама к делу не приступила со свойственной ей предприимчивостью. Аха-ха!
Тут он шумно поворачивался ко всем слушателям раскрасневшимся лицом и громко смеялся, заражая и отчасти пугая собеседников. Апраксина старшая в растерянности от этакой шумливости и ажиотажу тоненько и странно хихикала:
- Ииии...
А господин Заслонов, чуя оживление аудитории, с азартом продолжал:
- Через свою тётку в соседней губернии Христофора Карловна нашла приятельницу сестры этого чина. Съездила к ней на чаепитие, отвезла медов с моей пасеки и варений собственного приготовления, благодарение Богу, тётка ея любительница большая их. И заручились-таки мы нужной рекомендацией...
- Экий вы, дружочек, болтун. Право, это лишнее, - протянула с кривой улыбкой тут Христофора Карловна, подумала "всё рассказал, дурак", но весьма сдержанно посмеялась, вспомнив их хождения по мукам и тысячу своих рублей в придачу к медам и варениям Заслонова...
И вот теперь господин Заслонов выбирался из повозки. Большой и неуклюжий, он ухватился за облучок, отчего бричку изрядно повело на бок. Лошади встревожено всхрапнули и запрядали ушами.
- Тпрууу, шельма, - негромко выругался мужик на козлах, натянул поводья и опасливо покосился через плечо на барина.
Тот грузно соскочил с брички и стал подниматься по лестнице.
- Никак Павел Евстахиевич к нам пожаловали, - протянула, наконец, громко маман, вот уже некоторое время наблюдавшая с балкона за прибывшим гостем, прищурившись, - какими судьба-ами?
- День добрый, Христофора Карловна, - шумно приветствовал её посетитель, улыбаясь и поднимая куцую парусиновую шляпу, которая не шла к его большой значительной фигуре.
- Проходите, Павел Евстахиевич, дорогой вы наш, - церемонно тянула маман, оборачиваясь и сигналя Светлане бровями и взглядом высунуться и поприветствовать гостя.
Но Светлана была не в духе. Маман нынче ей приказала заняться рукоделием. И она теперь сидела с пяльцами на коленях. Исколола все пальцы и сделала пару-тройку десятков стежков. Мулине со зла она выбрала коричневые и тыкала в лепестки розы, означенные рисунком. Теперь с одной стороны, она ожидала эффекту, когда маман увидит её коричневые розы и поймёт её протест. С другой стороны, она понимала, что с маман лучше не ссориться, себе дороже будет. И теперь жалела и думала, что неплохо бы это всё распустить. Но только у дурищи Глашки хватит на это терпения.
Вследствие чего Света подумала, что лучше ей не злить понапрасну маман, взяла своё рукоделие коричневого тону и, пряча его от всевидящего ока маман, подошла к краю балкона. Вытянув шею, она увидела запрокинутое лицо Заслонова, побагровевшее и потное. Он махнул платком по лицу, и глаза их встретились. Света присела и улыбнулась.
Заслонов приложил шляпу к груди:
- День добрый, Светлана Андреевна! Сегодня прекрасная погода!.. Конец августа, сентябрь уж на носу, а знойно...
И всё. Он растерялся. Искал слов, и не находил их. Светино лицо в пушистом венчике волос, светящемся на солнце, улыбающееся ему сверху, показалось ангельским. "Истинно, ангел, - думал он, - этот мягкий взор и милое смущение. А робость, робость какова... Нынче не встретишь уж такого в девицах... "
- Ну, проходите же, Павел Евстахиевич! - смеялась рядом маман. - Что же вы? Эк, вас заколдобило! Идите к нам. К нам...
И отошла к своему креслу, чтобы приказать греть самовар для гостя. Подумала, что сентябрьские сквозняки уже дают о себе знать, и накинула огромную цветастую шаль на плечи.
Света же улыбнулась и, пользуясь тем, что маман потеряла бдительность, вдруг уронила рукоделие. Коричневые розы полетели вниз и шлёпнулись в аккурат на улыбающееся лицо Павла Евстахиевича.
- Ах, - молвила Света.
- Сударыня! - потерялся Заслонов, ловя рукоделие.
- Оставьте, право, - милостиво улыбнулся ему ангел с балкона.
Махнул рукой, и светящееся облачко пушистых волос исчезло.
Павел Евстахиевич в замешательстве проследовал дальше. Поднялся по лестнице на балкон и расположился в кресле под полотняным навесом. И теперь не знал, что думать... Заслонов вытащил кусок батиста и с недоумением посмотрел на коричневую розу, стянутую последним нервным рывком, отрывающим нитку... В растерянности промокнул им лоб.
Света смотрела на него и улыбалась. Мысль бросить Заслонову злосчастное рукоделие пришла вмиг. Ведь не станет он настаивать, в самом деле. И он не стал. Старый добрый Слоник. Так звала она его маленькая. Павлу Евстахиевичу было тогда что-то около двадцати с небольшим. Его, смешного и неуклюжего, Света иногда встречала у Апраксиных. Свету приводили в гости к Сонечке Апраксиной. Девочки играли на рояле разученные недавно этюды, а молодые люди - Апраксин Николя и Заслонов Павел - о чём-то таинственно переговаривались.
Христофора же Карловна, теперь весьма натянуто улыбалась, ясно предполагая себе причину приезда соседа. Поэтому полные её губы жили своей жизнью, а голова в буклях - другой. Голова лихорадочно размышляла о заливных лугах вдоль Ужовки.
- Нутес, Христофора Карловна, у меня для вас радостное известие, - Павел Евстахиевич еле дождался, пока Глафира поставит на стол большое серебряное блюдо с ватрушками с творогом и пирожками с яблоками, и выглянул из-за блестящего бока самовара, сияя радостью как тот же самовар, - наш с вами земельный вопрос решён! Да-с. И таки в мою пользу! А?! Вот оно - истинное торжество правосудия!
Маман продолжала натянуто улыбаться, выжидая, что последует дальше.
- Ведь заливные луга вдоль Ужовки, даже я помню, хоть и был совсем мал, отошли вам по прихоти моего батюшки!
- Ну, что-о вы, милостивый государь, как можно?! - Христофора Карловна была готова к обороне. - Отнюдь. Они исконно наши. Опять у Параньки ватрушки пригорели. Авкентий Сысоич!
Старик управляющий вынырнул откуда-то сзади, и Заслонов вздрогнул и перекрестился, потом опять промокнул лоб и опять Светиным рукоделием.
- Слушаю-с, барыня!
- Отправь Параньку с её ватрушками горелыми на дальний хутор овец пасти. Намедни Козьма, Петров сын, докладывал, что некому. Подпасок Еремей помер.
Заслонов положил откушенную было, отправленную теперь в ссылку, ватрушку на край блюда. Растерянно принялся поправлять тугой узел шейного платка. Светлана совсем чуть-чуть, самую малость, ехидно протянула:
- Как же вы, маман, без ватрушек? Параня - мастерица их делать.
- Ватрушек жаль, но... кто служит, тот и тужит! - отмахнулась маман и задумчиво посмотрела на Светлану, та заметно похолодела от невнятных предчувствий. - Что это вы, сударь, ничего не кушаете? - Христофора Карловна провела пухлой рукой над столом. - А принеси-ка, Авкентий Сысоич, нам наливки. Вишни в этом году, Павел Евстахиевич, знатные. Солнца по лету много было. И осень тёплая. Яблоки нынче собрали, плодожорец вот только. А что, Павел Евстахиевич, ваша кобыла?
- Про кобылу, Христофора Карловна, это я, право, не скажу. Надо у Недопасова спросить.
Вновь появился Авкентий Сысоич, перед ним выступала Глафира в переднике и с разносом. Вспотевший графин наливки позвякивал хрустальными боками в окружении отряда рюмок, мочёных яблок, вишен в сахаре, яблочной пастилы и прочих сластей. Ко всему прочему были поданы блюда с бужениной и дичью.
- Отпробуйте, Павел Евстахиевич, пастилу. Я, знаете ли, всё сама. И Светлану к хозяйствованию приучаю. Она у меня и вышивать умеет, и варенья варить, и экономии обучена.
Света, насупившись, уставилась на маман. Что это ещё она затеяла?
- Светлана Андреевна весьма и весьма... - Заслонов замялся, подыскивая слова, - замечательных, я бы сказал, выдающихся качеств девица. И в том всецело ваша заслуга, Христофора Карловна.
Света поджала губы. "Это становится невыносимо". Она ведь сватает её. И кому?! Старому толстому Слонику!
- Но, Христофора Карловна, - продолжал пылко Заслонов, положа руку на сердце, - позвольте, как же - исконно ваши земли?! Ещё по Соборному уложению 1649 года заливные луга вдоль Ужовки были отданы в приданное за моей прабабкой Анной.
- Истинно говорите, Павел Евстахиевич, - церемонно согласилась Христофора Карловна, - между нами - ваша прабабка Анна, кузина моей прабабки по брату батюшки, была большая греховодница. Прижила сыночка от управляющего...
Маман сладко улыбалась. Ей вдруг полегчало. Прямо от сердца отлегло. Она расправила пухлыми пальцами складки на скатерти и опять задумчиво посмотрела на Светлану. Одна мысль ей не давала покоя. Но посмурневший Заслонов ждал ответ. Она с досадой пожала полным плечом:
- Ох, не гневайтесь, сударь, чего только люди не наболтают, - махнула она рукой и наклонилась вперёд, мягкие ямочки появились на её щеках, - я же люблю вас как родного сына и искренне участвую в вашей судьбе. Ведь если бы не я, ваше дело не сдвинулось бы с мёртвой точки.
Маман довольно улыбалась в своём кресле. Светлана не могла больше этого переносить.
- Ах, сегодня чудесные погоды стоят, - сказала она, лениво мешая сахар в чашке.
Ложечка звякала мелодично. Маман нахмурила брови, ей непонятен был этот Светин выверт.
- Ты сбила меня с мысли, душа моя, - сказала она недовольно и замолчала.
Выпила рюмку наливки и взяла за хвостик вишню. Съела и прижмурилась от оскомины, вздрогнув всем большим телом.
Света строптиво поджала губы, молчала и настырно звякала.
Заслонов тоже выпил. Ткнул вилкой и подцепил кусок буженины. Он, признаться, в этой звякающей тишине был раздираем сомнениями. "То ли хотели провести как мальчишку, то ли пожелали мне нанести affront, но пожалели... то ли сватают...", - от последней мысли его прошиб холодный пот.
Однако Павел Евстахиевич продолжал разглядывать прелестный Светин профиль и заметно мягчел от сладкой и терпкой наливки. "Сущий ангел. Добрый, тонко чувствующий и сострадающий ангел... Одним словом остановила свою несносную родительницу... Она симпатизирует мне. Это понятно. Иначе, зачем бы ей обращать гнев мамаши на себя? Нет, определённо, я ей нравлюсь. Милое, милое дитя..."
А Христофора Карловна, успев заскучать под монотонное звяканье, воскликнула:
- Пробуйте, Павел Евстахиевич! Пробуйте буженину. Вы, пожалуй, голодны, а мы вас сладким потчуем, - маман плела какие-то сети, это совершенно очевидно, Света наблюдала не раз это счастливое выражение её круглого самодовольного лица.
- Нет-нет, Христофора Карловна! Совершенно излишние хлопоты, - раскрасневшийся от наливки Заслонов шумно запротестовал, - я только хотел известить вас о радостном исходе общего для нас с вами дела. Что заливные луга вдоль Ужовки таки мои, и я буду вынужден настоятельно, уважаемая Христофора Карловна, просить вас перестать там пасти ваше стадо.
- Ах, оставьте, милый Павел Евстахиевич, эти луга! - рассыпалась натянутым хохотком маман, поглядывая на хмурую Светлану. - А сыграй нам, Светланушка, на рояли!
Света прошла к роялю.
Заслонов демонстративно встал и последовал за ней.
Маман, глядя на них, улыбалась и нервно подрыгивала ножкой. Всё идёт, как нельзя лучше. Она не привыкла так просто расставаться с тем, что давно считала своим. К тому же, тысяча рублей - шутка сказать. "Посмотрим ещё, как это мои коровы не будут пастись на Ужовке! Мальчишка..."
- Вы, должно быть, часто музицируете, Светлана Андреевна? - спросил Заслонов, любуясь Светиной шейкой и ровным правильным пробором.
Света, сделав многозначительную паузу перед вступлением, заиграла, склонив голову старательно на плечо, изображая, что не слышит его слов. Павлу Евстахиевичу она решила объявить бойкот. А маман она выражала решительный протест, выбрав для воздействия "Хроматическую фантазию" Баха. Как говорила Христофора Карловна "у неё от этой фантазии кожа делается гусиная".
"Нет, она совершенный ангел. Возвышенный и незамутнённый смрадом этого дрянного мелочного мира", - думал Заслонов, меланхолически облокотившись о рояль.
Он время от времени взъерошивал пятернёй свою шевелюру, подумывал, что пора бы и восвояси отправиться, "Аграфена, должно быть, курник к ужину уже испекла". Но всё стоял возле рояля. Его душевное устройство было нарушено Христофорой Карловной и наливкой. Хотелось отчего-то, то ли шумно и безобразно кутить, то ли самым зверским образом бунтовать. И раньше он отправился бы с другом своим Апраксиным на берег к цыганам. Пить всю ночь шампанское и слушать их песни. Но слушал "Хроматическую фантазию" в надрывном исполнении Светланы Андреевны.
"Я самым определённым образом влюбился, - говорил он себе, когда его кожа делалась гусиной, - разве это можно слушать в нормальном состоянии духа? Ты сошёл с ума!"
Но продолжал стоять, судорожно вцепившись в крышку рояля. Голова разболелась, то ли от наливки, то ли от Баха. Однако созерцание этого юного возвышенного существа, застенчиво и в тайне от матери-деспота подарившего ему своё трогательное рукоделие, доставляло ему удовольствие, удовольствие уже лишь тем, что он мог стоять спиной к Христофоре Карловне и не улыбаться ей, соблюдая приличия. Он всей своей спиной выказывал презрение этой старой сплетнице.
В распахнутые стеклянные двери виден был сад. Вечер опускался туманом и сыростью. Потянуло холодом, и Христофора Карловна перешла в залу. Глафира закрыла двери на балкон.
А Светлана, пробарабанив оглохшим от её возвышенных чувств слушателям последние аккорды, откинулась на спинку высокого стула.
Заслонов выпрямился и сделал несколько выразительных хлопков.
- Браво! Браво, Светлана Андреевна! Склоняю голову перед вашим выбором, это было великолепно!
- Светлана, душа моя, ты сегодня в ударе, - улыбнулась маман. - Только от этой хромой фантазии господина Баха у меня мурашки.
- Это сила искусства, всего лишь, - ответила сухо Светлана и встала, - вы, маман, страшно далеки от искусства. Вот господин Заслонов скажет, как возвышает музыка...
- Да! Музыка... музыка это инструмент, инструмент воздействия на умы, - подхватил Павел Евстахиевич.
- То-то вы совсем побагровели, - рассмеялась миролюбиво маман.
Она смотрела на этих двоих и думала: "Оженю я тебя, господин Заслонов, как есть оженю. Быть моими лугам вдоль Ужовки..."
Приложившись к ручкам, к одной - с трепетом неизвестным и престранным для него доселе, к другой - скрепя сердце и чуть ли не плюнув через левое плечо после лобызания.
- Ступайте, голубчик, ступайте, - прищурившись на него, тянула церемонно маман, и, видя, что неймётся Заслонову, что мнётся он и хочет что-то сказать, она махала на него рукой: - Как бы гроза в дороге не застала. Авкентий Сысоич! Зонт принеси!.. Да не мне, дурак! Господину Заслонову! Бричку вели подать!
Павел Евстахиевич смешался, устало поморщился и пошёл к выходу. Ещё раз обернулся и встретил насмешливый взгляд Светланы. Ещё больше смутился и заспешил.
Дождь заморосил лишь, когда он подъезжал к своей усадьбе. Потемнело. Прокатился вдалеке гром. Подул ветер. Холодный и резкий. Повеяло осенью. Редкие жёлтые листья понесло с пылью по дороге. Заслонов трясся по ухабам и кутался в пиджак.
"Вот и осень. Дороги развезёт надолго, из усадьбы нос не высунешь, пока заморозки не схватят. До ноября, да, до снега..."
И в этих пустых полях и мелькающих перелесках, сгущающихся сумерках и непогоде, впервые какое-то сиротское, детское чувство охватило его. Нелепо захотелось вдруг стать махоньким, обхватить и уткнуться с отчаянным плачем в кого-то тёплого и доброго, и чтобы непременно пожалели, и гладили, гладили по голове...
Потом он вдруг понял, что это тёплое и доброе - Светлана Андреевна. Задумчиво хмыкнул и тут же зажмурил глаза вновь. Чтобы увидеть, что же было дальше. Плакать и быть махоньким ему больше не хотелось...
Ворота ему открыл Недопасов, кутавшийся в старый зипун и отворачивающийся от клубов пыли, несущейся по дороге.
- Экая непогодь разыгралась, - ворчал он.
Павел Евстахиевич лишь задумчиво кивнул и прошёл в столовую. Позволил раздеть себя Недопасову. Остался в рубашке и брюках. Растянул узел шейного платка, сел в кресло, вытянул ноги в сапогах к затопленному камину, да так и остался сидеть, уставившись на огонь. Тепло и запах ужина, ползущие с кухни вместе с тихим говором старой Аграфены словно укутывали в тёплое пуховое одеяло, то, лоскутное, маменькино, любимое. Аграфена строго выговаривала кошке, за то, что кошка "гулёна" и опять вывела котят за печкой. Слышно было, как кошка мявкает и, наверное, трётся о ногу Аграфены в штопаном линялом чулке...
Вскоре Заслонов задремал. Лицо его враз нахмурилось. И рука сжалась в кулак. Перед воротами его дома стояло войско. Фланги его уже окружали со всех сторон усадьбу, солдатня лезла через забор в яблоневый сад. Конница напирала на ворота. А с белого жеребца, заложив руку за борт сюртука, на Заслонова холодно смотрел Наполеон. "Как на вошь глядит, ишь харю отъел на моих землях", - подумал Заслонов, вскидываясь гневно из кресла, хватая из рук Недопасова шпагу и вынимая её из ножен. А Наполеон уже и не Наполеон вовсе, а Христофора Карловна собственной персоной. Из-за её спины выглянуло круглое лицо Светланы. "Врёё-о-шь, не пройдёшь", - бормотал Заслонов и стукнул яростно кулаком по подлокотнику.
- Никак барин остыл в дороге, знобит, видать, - озабоченно покачал головой Недопасов.
Павел Евстахиевич вздрогнул и проснулся. Огляделся с тревогой, принял рюмку водки на подносе от Егора Ипатьевича.
- А что, Егор Ипатьевич, - спросил он, выпив и откусив от пупырчатого огурца, захрумкав с наслаждением, - хорошо ли ты, мой друг, ворота запер?
- А как же, Павел Евстахиевич, как водится, на два засова и три щеколды, что на калитке, - важно кивнул Егор Ипатьевич.
- Хорошо! - вздохнул Заслонов.
Сон дурной и липкий отпускал, но ощущение, что враг у ворот, не покидало. Павел Евстахиевич погладил по голове Агнетку. Пахло курником жирно и сочно. Воспоминания из детства как пуховое лоскутное одеяло укутывали и успокаивали. Прочь. Все прочь...