Идти так: рядом, открыто среди дня по почти пустым улицам - кажется странным. Отвыкли. Все по правилам - четкий распорядок. И любое отклонение от него вызывает смутное беспокойство и необоснованное чувство вины. Робби намеренно замедляет шаг. Может быть, времени и нет, но... Это так напоминает дни еще до Академии, когда им с Леоном можно было бесцельно шататься по улицам вдвоем.
Этого никогда больше не будет, напоминает себе Роберт. И словно в подтверждение, подобно ветру, несущему в себе запах скорого урагана, отголосками до Гордона долетают злость и обида Леона. Робби, вполголоса выругавшись, расшвыривает носком сапога ворох ржаво-бурых листьев. Густой сладковатый запах осени и влажной земли.
Так наивно было полагать, что есть вещи, которые не изменятся. Они казались правильными, истинными, незыблемыми. Сейчас идут мелкими трещинами - вот-вот развалятся при малейшем прикосновении, а Гордону кажется, что он из последних сил пытается не видеть разрушений. Намеренная слепота. И выжигающее изнутри ядовитое чувство вины.
Когда он вернулся вчера, Леон уже перебрался на свою кровать. Робби не решился лечь рядом.
Гордон смотрит на темные очертания собора на фоне серо-стального неба в обрамлении кружева черных веток и золотой листвы. Хочет свернуть с дорожки, скользнуть в приоткрытые ворота, пробежать мимо замерзшего мраморного мальчика, по прилипшим к плиткам листьям, в тишину, темноту, гулкую пустоту зала... Но он покорно сворачивает за Леоном в парк, за которым - мертвый, ледяной особняк Гордонов.
Фергюсон оглядывается и останавливается, дожидаясь Робби. Улыбается ему. Хочется сбежать вместе подальше от всего. От этой Академии и убийства, от обязанностей, правил и расписаний, от плохих воспоминаний, оставив только то, от чего на душе становится тепло и спокойно.
Вместе - хорошо... И плохо, когда все меняется.
- Ты выспался сегодня?
Паршиво было обнаружить посреди ночи, что тебя нет рядом.
Спросить?
Леон вдыхает запах холодной осени. Тоска... Больше ничего.
- Не слишком, - Гордон качает головой. - Я поздно вернулся.
То, что он уходил, Фергюсон и так знает, скрывать бессмысленно. И сам факт необходимости недоговаривать, нет, даже мысль о том, что нужно фильтровать: рассказывать или лучше промолчать - горькая, отвратительная.
Просто. Можно списать на то, что это как обычно. Когда Робби на ночь сматывался в город. Но не так. Если засыпали рядом, то Робби никогда не уходил. Это по-детски наивно - так думать. Но когда становится холодно от одной мысли, что Робби ушел...
- Скажешь, где был? - спокойно спрашивает Лео. Потом не выдерживает и берет Гордона за руку - осторожно и как будто вскользь. Проводит кончиками пальцев по его ладони, но смотрит не на друга, а на особняк, до которого осталось идти не так долго.
Робби сбивается с шага, кажется, еще миг и отдернет руку, но потом обхватывает запястье, мягко сжимает. Молчит, пока они идут по дорожке через лужайку. Прикусив внутреннюю сторону губы до боли. Только чтобы не вырвалась наружу страшная тоска, предчувствие катастрофы. Если бы можно было уехать... Закончить Академию и сбежать, чтобы не видеть ни этот дом, ни тихое семейное счастье Фергюсона и Оливии. Но он заперт, серые стены - немое напоминание - твое место здесь, не сопротивляйся, делай, что должен.
Уже у дома Роберт отвечает:
- С Алленом.
И все, ничего более.
Леон не хочет спрашивать что-либо еще. Хватает и этого "признания". И чувство... гадкое, грызущее изнутри. Та же самая ревность, как тогда. Но в этот раз... как будто еще сильнее. Почему кажется, что Аллен отбирает у него Робби?
Старшего Гордона нет. Задерживается на работе, как сказала Хелена. Поэтому парни устраиваются в гостиной. Леонард выдыхает... Сегодня не воскресенье, и очень непривычно: слишком пусто.
- Твой отец успеет предоставить нам результат из лаборатории вовремя?
Роберт откидывается на спинку дивана, скользит взглядом по узорной лепнине на потолке.
- Для него это один телефонный звонок.
С таким же успехом они могли обратиться и к отцу Леона, но Гордон знает, друг старается минимизировать контакты с ним, насколько это возможно.
Хелена приносит чай, расставляет чашки на столе, спрашивает, глядя на Фергюсона:
- Мальчики, останетесь на обед?
- Нет, - сразу же обрывает Роберт.
В доме тихо. Оливия учится, отец на работе. Как мачеха не подыхает здесь от скуки? Одно и то же день за днем. Так будет и с женой Робби. При этой мысли к горлу подкатывает тошнота.
- Как в Академии? - Хелена садится в кресло, помолчав, интересуется осторожно.
- Не так уж и интересно, - улыбается ей Леон, мельком глянув на друга, и берет чашку. Чувствует, что еще немного, и будет нечто не слишком хорошее. Гордон ищет любую возможность поцапаться с мачехой, хотя та на него никогда не повышает голос.
Она улыбается в ответ скромно и как будто благодарно.
- Может, все-таки останетесь? - нерешительно. Похоже, ей действительно скучно совсем одной.
Фергюсон переводит взгляд на Робби, потом - обратно, уже открывает рот, чтобы ответить, но Хелена опережает. И говорит как раз то, что совсем не стоит говорить в присутствии Гордона-младшего:
- Я испекла яблочный пирог.
Пальцы Роберта сжимают чашку - теплый светлый фарфор, хрупкий, перламутровый, как морская ракушка. То, что он чувствует, даже не злость - это просто черная мертвая ненависть. В животе разливается холод. Головокружительная пустота. Робби доливает в чай молоко, поднимает на мачеху взгляд:
- Сколько бы ты не пыталась стать похожей на маму... это не сделает тебя леди. Ты останешься потаскухой. Как и твоя...
Он не договаривает, делает глоток, беззвучно опускает чашку на блюдце. Не легче... Нисколько.
Слова Робби - лезвие по голой коже. И кровь от глубокого пореза растекается алыми веточками. Больно. Это заставляет злиться.
Леон спокоен.
- У меня к тебе разговор, - кивает Роберту на выход в сад, поднимается с дивана. - Мы сейчас вернемся, - мягко улыбается Хелене.
Откуда-то поднимается ветер и, кажется, снова начинается дождь. Фергюсон выходит первым, под ногами шуршат опавшие листья, оборачивается к другу. Хочется ударить. Изо всех сил, по лицу. Гордон точно чувствует это желание. Может предугадать удар, верно? Но сейчас это мало волнует Лео.
Движение - резкое и сильное. Робби ждет его, не двигаясь.
Скулу обжигает мгновенно, потом жар растекается по всей щеке. Краснеет, кажется, даже шея.
На самом деле Роберт получил эту пощечину раньше, чем рука коснулся его. Еще когда Лео только почувствовал желание сделать это. Ненависть Фергюсона была настоящим ударом, выбивающим дыхание из легких, причиняющим боль, от которой хочется сжаться. Роберт осторожно выдыхает, касается щеки, потом отворачивается. Три шага, глядя в землю, на запутавшиеся в траве разноцветные листья. Дышать... ровно. Чтобы растворился этот непонятный ком в горле. Стиснув зубы, сжав кулаки в карманах.
- Браво, Фергюсон. Отлично. Готовишься стать главой этой блядской семьи? Защищаешь честь?
- Иногда даже я не могу терпеть. Но как терпит Хелена, я не представляю.
Сердце колотится как сумасшедшее. Страх и ярость застилают глаза Леона. Какого черта вообще происходит?
- Не хочешь жить спокойно? - продолжает сквозь зубы. - Постоянно оскорбляешь, не видишь меры. Сколько раз так уже было?
Фергюсон смотрит Робби в глаза. И хочется орать, бить - выплеснуть из себя всю эту черную мутную дрянь, что он испытывает к другу. Но рядом жалобно скрипят стволы яблонь и вишни. Лео разом приходит в себя...
Снова превысил лимит.
- Пока... это... не твое... дело, - голос Робби дрожит.
Когда это началось? Когда между ними все пошло не так?
Гордон разворачивается и возвращается в дом. В горле пересохло. Короткий взгляд на Хелену. Вот-вот разрыдается. Жертва.
- Пожалуйся отцу. Он тебя утешит.
Откуда эта горечь? Робби делает глоток, морщится: чай остыл. Отодвигает чашку.
Мэдок приходит через пару минут после едва не начавшейся драки. Усталый, но серьезный. Целует жену в щеку, чуть улыбаясь, - словно это всего лишь долг после работы. Он немного удивлен, что его сын и Фергюсон не в Академии. Хелена тут же уходит, оставив всех троих наедине, знает, что будет серьезный разговор, при котором ей присутствовать не стоит - мужчины разберутся сами.
Робби даже не сомневается, она ничего не скажет отцу. Не сейчас, не потом. Возможно, она сама и позволила так с собой обращаться, допуская с самого начала безнаказанность.
Мэдок никогда не заставлял сына называть Хелену матерью, он требовал только уважения. Место матери с энтузиазмом, с самых первых дней решила занять сама новая хозяйка. И это было ее ошибкой.
Острую ядовитую ненависть Роберта старательно подогревали все окружающие. Мэгги, которая, стоило Хелене уйти с кухни, за глаза называла ее бестолковой и неумелой. "Хозяйка бы никогда так не сделала", - шептала Мэгги, протягивая сидящему на столе Робби чашку какао. Святой отец, который игнорировал новую жену Мэдока и говорил исключительно о Эирин, на которую так похож маленький Гордон. Крошечная, но сильная коалиция, с которой Хелена безуспешно пыталась бороться. До сих пор пытается... оставшись для всех самозванкой. Покойная оказалась сильнее.
И даже отец не помощник в ее каждодневной битве с одиночеством. Только Оливия. Но и ей сейчас больше дела до Леона, чем до матери.
Робби и сам бы ударил за таки слова о своей невесте. Поэтому он пытается убедить себя, что не обижен. Но на деле... Разве не важнее то, что связывает их? Леон мог бы и понять. Роберт с удовольствием поменялся бы с ним местами и остался вовсе без матери с замкнувшимся в себе отцом.
Мэдок кивает обоим, садится в кресло.
- Надеюсь, вас еще не исключили?
Роберт кривит губы, качает головой.
- Нет, мы все так же надежда и гордость Академии. Есть важный вопрос. Про лабораторию, - странно говорить об этом с отцом. Период экспериментов не обсуждается. Негласное правило. Но сейчас придется его нарушить. - Можно ли, назвав фамилию, узнать, есть ли у человека чип?
Мэдок долго смотрит на сына, потирает подбородок и, наконец, отвечает:
- Такое возможно.
В базе данных лаборатории есть имена всех, кто получил чип. Включая фото, возраст, группу крови, наличие или отсутствие родственников и подробный медицинский файл с описанием всех процедур для благополучного приживания чипа, реакций на него и какой дар впоследствии достался человеку - терабайты информации.
Мэдок переводит взгляд на Леона, потом - снова на Робби.
- Срочно нужно? - обо всем остальном спросит позже.
Отец и не пошевелится, если не обрисовать ему всю картину, не дать веских доказательств необходимости такого запроса. Эксперименты - часть государственного проекта, тайное оружие, которое позволило победить в войне. Роберт думал накануне, как вообще подступиться к Мэдоку, но кроме одного - самого очевидного - сказать правду, так ничего и не придумал. Однако здесь возникал второй подводный камень - секретность расследования, рассказав о котором, окажешься предателем и можешь схлопотать наказание. Гордон, бросив взгляд на Леона, встает с дивана, отходит к окну и замирает, выпрямившись. Фергюсон назло ведь помогать не станет. Гад упертый.
- Есть мальчик, в личном деле которого четко записано, что дара у него нет. Но и я, и Фергюсон могли убедиться в обратном. Важно знать, ошибаемся мы или в файле содержится некорректная информация? Если второе, как ты понимаешь, дело может касаться не только одного курсанта или Академии... Речь может идти о сознательной фальсификации документов.
Леон молча наблюдает за тем, как меняется лицо Мэдока. Похоже, на такую глупость, как подделку важных бумаг, за всю его долгую практику еще никто не решался. Если записи есть на каждого, то нет смысла пробовать поменять что-либо: вычислят, и виновники легко не отделаются...
- У вас двоих есть доступ к файлам, которые находятся в базе данных Академии, - мужчина говорит спокойно, и не скажешь, что нервничал пару секунд назад. - Они тоже являются важными, но ответственность за них уже возлагается на плечи директора и вас. Если кто-то смог... - Мэдок задумчиво замолкает, а потом продолжает, - взломать систему, то явно для какой-то цели. Роберт, - смотрит на него серьезно, - умалчиваешь?
Фергюсон так же переводит взгляд на Робби. Этого следовало ожидать - старший Гордон не так глуп, чтобы запросто раскидываться секретной информацией. Даже для родного сына.
Тишина. Насколько минут. Слышно, как на кухне звенит посуда, в столовой Мэгги расставляет тарелки - готовятся обедать. Уютный мир, размеренный ритм жизни. Хрупкой. Зависящей иногда от одного правильного или неправильного решения.
Роберт отталкивается от подоконника, подходит к креслу отца.
- Я в очень неудачном положении. С одной стороны - ты выше меня по званию и ты - член правительства. То есть, я обязан тебе ответить. С другой - есть факт того, что я обещал сохранить все обстоятельства дела в тайне, - Гордон, усмехнувшись, смотрит на Лео, потом снова на отца. - Так что я вижу один выход. Я даю слово, что если мы с Фергюсоном найдем, что речь идет об угрозе городу, правительству ли, то я сразу же предоставлю тебе всю информацию, которую знаю. И окажу всякое содействие, которое ты посчитаешь нужным...
Мэдок долго молчит, скользит взглядом по фигуре сына. Робби будто слышит то ли грустное, то ли гордое: "А сын растет..."
- Пап, прекрати, а? Я все чувствую.
Мужчина улыбается так мягко, по-отцовски. А у Лео что-то сжимается в груди - до боли - оттого, что у него нет таких отношений... забывает, каково это.
- Тогда мне нужно сделать звонок, - Мэдок поднимается с кресла, снова серьезен, и, забрав у сына сложенный лист с данными курсанта, уходит из гостиной в кабинет.
Фергюсон и Гордон опять остаются одни.
- Хорошо выкрутился, - даже не улыбнувшись, хвалит его Леон.
Роберт пожимает плечами.
- Он должен мне верить. И если я увижу угрозу, я действительно все ему расскажу.
Это просто слова. Важнее поганое чувство обиды и неловкости рядом с Леоном. От него хочется избавиться и немедленно. Но Робби не знает как. Возможно... возможно, ему не стоило говорить так об Оливии. Возможно, вообще стоит прекратить ляпать при Фергюсоне все, что он думает.
Роберт подходит к дивану, останавливается, коленом легко пихает колени друга.
- По-крайней мере, я не молчал.
Лео смотрит на него снизу вверх, облизывает губы. Можно помириться, да?
- Молодец. Я в тебе не сомневался, - чуть улыбается и выдыхает.
Силой - самой малой ее частью - аккуратно и даже нежно заставляет Робби наклониться к себе. Касается кончиками пальцев едва покрасневшей щеки Гордона и тихо:
- Прости...
Роберт опирается руками о спинку дивана, склонившись над Леоном, прижимается щекой к его лбу:
- Я больше не скажу тебе о ней ни слова. Мне жаль.
Голос ровный, спокойный. Почему кажется, что прощаются?
Фергюсон прикрывает глаза и дергает Робби за прядь.
- Мне тоже, - болезненно тянет где-то между ребрами, с левой стороны.
Из коридора слышатся шаги, и в гостиную заходит Мэдок.
Роберт торопится отпрянуть, как будто его застали за чем-то постыдным, одергивает китель. Старший Гордон оглядывает парней, усмехнувшись.
- Митчелл был в лаборатории. Только эксперимент признан неудачным. Чип неактивен.
Робби несколько секунд смотрит на отца, потом медленно кивает:
- Спасибо. Я сообщу тебе, как и обещал. Мы возвращаемся в Академию.
- Обедать будете? Хелена была бы...
- Ммм... Нет, спасибо, - предельно вежливо. - Передай ей наши извинения.
Уже у двери Роберта останавливает насмешливый вопрос Мэдока:
- Сын, кто тебя так, а?
Взгляд Гордона на миг останавливается на Леоне, потом Роберт на выдохе, четко рапортует:
- Пострадал за свои убеждения, сэр.
Леонард закатывает глаза и, попрощавшись с отцом Робби, почти насильно выводит друга из особняка.