Дверь была заперта. Я снова попытался вставить ключ в скважину и снова потерпел неудачу. Дверь в квартиру была заперта, а мой ключ не подходил, и я не мог попасть внутрь. Признаться, я был обескуражен - не только тем, что я не могу отпереть двери, но и тем, что родители давно уже должны были быть дома. Я снова нажал кнопку звонка, слушая, как он звонит по ту сторону двери, однако реакции не последовало - дома определенно никого не было. Когда же родители вернутся? Я набрал на сотовом номер отца - гудок, два, три... нет ответа. И снова - гудок, два, три... Черт возьми, где его носит? Я начинал тихо злиться. Телефон матери и подавно был отключен. Вспоминая про себя все ругательства, которые знал, я спустился во двор, решив дождаться их на скамейке перед подъездом.
Во дворе было тихо. Золотая осень была в самом разгаре, и деревья словно сияли на солнце еще не облетевшими листьями, а небо было чистым и голубым впервые за много дней. На лавочке сидел неброско одетый молодой человек, на которого я едва взглянул, опустившись рядом. Стоило мне, однако, достать из сумки плеер, как я услышал его голос, обращенный ко мне:
- Ами, они не вернутся.
Я непонимающе взглянул на него. Это был молодой мужчина с чуть волнистыми каштановыми волосами чуть длиннее среднего, одетый в простой черный свитер с высоким горлом и такие же черные джинсы. Он внимательно смотрел на меня, однако лицо его при этом не выражало практически никаких эмоций.
- О чем вы? - я был обескуражен и не совсем понимал, что происходит.
- О квартире. И о родителях. Они больше не вернутся.
- Откуда вам знать? - недоверчиво и недобро спросил я. Отчего-то в душе моей появился непонятный привкус злобы и подозрения. Кто он, и что вообще ему от меня нужно?
- Ты не их сын, Ами. Ты копия, кукла. И ты им больше не нужен.
Я рассмеялся. Господи, что за бред он несет? Он чуть заметно улыбнулся, сощурив глаза.
- Детских воспоминаний нет, температура тела вечно ниже нормы... Да и друзей и близких наверняка нет... - продолжил он тихо, глядя на меня, - взгляни на свое лицо и тело - ты же идеально красив. А где толпы поклонников?..
Желание смеяться отпало. Я хмуро взглянул на него
- Только без домогательств, пожалуйста. И вообще, вам-то какое дело, есть ли у меня друзья?..
- Люди чувствуют чужих... У кукол никогда не бывает близких.
Мне стало не по себе. Если бы он не попал так точно по всем моим больным точкам, я бы даже не стал слушать этого ненормального, однако теперь... Меж тем он продолжал
- В определенный момент... их просто вот так выбрасывают из жизни. Потому что они чужие людям.
Я презрительно фыркнул.
- Вы сам-то кто, что так уверенно обо мне говорите?
- Я... хм, зови меня Кукольником, если угодно.
- Не буду я никого никак звать. Какое вам до меня дело? - да, теперь, когда он даже не соизволил назвать своего имени, я был уже зол и хотел поскорее отделаться от незнакомца.
- Я собираю кукол, - просто ответил он.
- Идите вы к черту со своими куклами! - Я сорвался. Мне было не по себе оттого, что этот незнакомец знает мое имя и мои слабости, да в придачу я был зол на родителей, не торопившихся домой, зная, что я не могу попасть в квартиру; настроение было безвозвратно испорчено.
- Как хочешь, - мягко улыбнулся он, внезапно поднимаясь со скамьи, - однако если что... завтра я буду здесь же.
"Значит, меня здесь точно не будет", - едва не ответил я, отвернувшись.
...Родители приехали лишь в одиннадцатом часу вечера. Я замерз, проголодался и вообще был безмерно зол.
- Мам, пап, вы что, про меня забыли?! Где вы пропадали? - подскочил я к машине, едва открылись дверцы, - и что с дверью?
Однако они не отвечали. Мама, улыбаясь, продолжала что-то рассказывать, не обращая на меня ни малейшего внимания, папа взял ее под руку, и они вошли в подъезд. Зайдя вместе с ними в лифт, я продолжал что-то говорить, возмущаться, но они словно не видели меня. Я тряхнул отца за руку, и снова не последовало никакой реакции... А когда дверь квартиры закрылась за родителями, я позвонил в звонок, и долго, наверное, несколько минут стоял, прижав его пальцем, но дверь так и не отворилась.
Внутри меня все дрожало - Кукольник оказался прав: они и правда не видели и не слышали меня...
Не помню, где я провел эту ночь. Мы лишь недавно переехали в этот город, и я едва знал его, идти мне было некуда, ибо все родственники остались далеко, а друзей в школе я еще не нашел... Еще. Друзей у меня не было никогда. Не знаю, отчего, - я вообще старался не заострять на этом своего внимания, но это действительно было так...
Я не понимал, что происходит. Я просто не мог поверить во все то, что нес этот парень о куклах, но при этом страх все сильнее закрадывался в мое сердце, а за помощью обратиться было некуда. Кажется, всю ночь я проторчал в какой-то круглосуточной забегаловке, обзванивая все номера, что были в моем телефоне, но никто не брал трубку. С каждым гудком меня все сильнее начинала бить дрожь, а растерянность неумолимо перерастала в отчаяние. Ни в какую школу наутро, разумеется, я не пошел, проведя добрую половину дня на скамье перед крыльцом собственного дома. Когда же из-за деревьев появилась фигура вчерашнего моего собеседника, я невольно вскочил ему навстречу.
- Какого черта здесь происходит?! - воскликнул я, не в силах сдержаться, - что ты обо мне знаешь?
- Решил меня послушать? - как ни странно, в голосе Кукольника не было ожидаемой мной насмешки, - они прошли мимо, да? - добавил он тихо. Я лишь кивнул. Отчего-то к горлу внезапно подошел ком, и я не смог ответить нормально.
- Куклы... - начал молодой человек, - я не знаю, кто и зачем их делает... Они как люди, сперва как люди - не отличить, - а потом постепенно меняются... Но окружающие всегда чувствуют в них чужое, поэтому никогда не подходят слишком близко, и к себе не подпускают слишком близко... Ни друзей, ни возлюбленных... Обычно куклы - подкидыши, или усыновленные, и воспоминаний о том, что было без родителей, у них не бывает. Почти люди, но все же... все же иные.
- Вы... тоже кукла? - спросил я неуверенно. Его слова глубоко запали мне в душу, однако мне все же не верилось, что все это, такое невероятное, может быть правдой, даже если незнакомец очень точно описал мою жизнь... Кукольник чуть улыбнулся.
- Нет... Но я собираю подобных тебе. И поэтому многое о них узнал. Сперва обычных кукол собирал, потом... Так что, пойдешь в мою коллекцию?
Быть может, я выглядел как последний идиот, но я сидел, бессмысленно хлопая глазами, не понимая, что значит такое предложение.
- И... и что? - только и смог сказать я.
Кукольник рассмеялся.
- Да ничего. Просто будешь в моей коллекции. У меня несколько сотен фарфоровых кукол, два зала манекенов и шестеро подобных тебе. Вообще я собирался делать выставку, но пока нет настроения, - меня поражала та легкость, с которой он говорил обо всем этом. То, что абсолютно не укладывалось в моей голове, было для него так просто, словно так происходило всегда и у всех, - да и вообще... - продолжал он меж тем, - что ты собираешься делать? Разве тебе есть, куда идти?..
Он был прав - я не знал, что делать теперь и к кому обратиться.
- Хорошо, - сказал я внезапно, неожиданно для себя самого, - я буду вашей коллекцией. - Сказал - и сам испугался сказанного. - Как вас зовут-то хотя бы? - добавил я хмуро, отчего-то смутившись.
- Эмиль, - бросил тот, и по небрежности его тона было понятно, что он не любит этого имени.
Дом Кукольника был большим особняком вдали от городского шума, совмещавшим в себе квартиру, студию, мастерскую и выставочный зал одновременно, а судя по его отделке и внутренним декорациям, можно было с уверенностью сказать, что человек живет в нем по меньшей мере неординарный. Кукол и правда было очень много - не только в комнатах-выставках, но и во всех остальных помещениях, отчего складывалось порой впечатление, что нет ни одного уголка, где ты мог бы остаться наедине с собой. Не знаю, как скоро привык сам Кукольник к такой обстановке, но мне для этого потребовалось достаточно долгое время.
Те шестеро молодых людей, кого Эмиль звал куклами, произвели на меня несколько странное впечатление: то были четыре девушки и двое юношей, тихие и необычайно красивые, тонко-изящные, а вместе с тем... Каждое движение их шло будто бы с секундным запозданием, плавное и резкое одновременно, голоса их были тихими, ничем, впрочем, не отличимые от обычных. Шестнадцатилетний, я оказался младше всех шестерых, хотя девушки и выглядели совсем хрупкими детьми.
Жизнь здесь шла размеренно и не спеша: мы шили одежду для выставок (как себе, так и фарфоровым куклам), Кукольник порой запирался сутками в своей студии, почти совсем не выходя, и я знал, что он творит что-то грандиозное - он никогда не показывал нам недоделанные работы - лишь готовых, загримированных и одетых кукол. Меня, однако, куда больше кукол привлекали безликие манекены в зале на втором этаже: бюсты, головы, полные фигуры в человеческий рост - они манили меня словно магнит, и каждый из них будто скрывал в себе какую-то непостижимую тайну. Я мог часами оставаться там среди них, пока однажды ни взял красок и ни нарисовал одному из манекенов лицо - оно получилось странным, совсем не таким, как я ожидал увидеть - оно словно утратило ту тайну, что так притягивала меня... Я закрыл его платком и больше не смотрел. Кукольнику же, напротив, понравилась моя работа, и однажды он позвал меня в студию создать лицо его последней работе.
Болванка куклы была совсем не такой, как манекен. Она была не более чем бездушным куском материи и не имела себя. Кукольник лишь улыбнулся, когда я сказал ему это.
- Я тоже был таким?.. - спросил я наконец, так и не дождавшись от него ответа.
- Я не знаю, - коротко ответил тот, не глядя на меня, - однако... - прибавил он, - кажется, вы станете такими...
Я не нашел слов, чтобы ответить. Что-то внутри похолодело и словно сжалось в тугой узел, пальцы крепко сжали кисточку.
- Ами, был еще один, - негромко молвил Кукольник, взглянув, наконец, мне в глаза, - был еще один, самый первый... Юноша, похожий на тебя. Не прошло и полугода после нашей встречи, как он... Ах, как же объяснить то, что произошло с ним? Видишь то, что мы делаем? Куску дерева я придаю форму, лицо, одежду и историю... А у них, у вас... - он старательно подбирал слова, - наоборот. У каждого из вас есть история и своя жизнь, но потом - с того момента, как вы исчезаете для тех, кто окружал вас, - начинается обратный отсчет. Я не знаю, сколько времени пройдет, но, Ами, видел ли ты движения тех шестерых, что шьют сейчас в комнате над нами, чувствовал ли ты холод их кожи? Они уже не люди, Ами... И с каждым днем в них все меньше остается человеческого. Не прошло и полгода, как Марис стал куклой...
Впервые видел я в глазах Кукольника такую безграничную боль, которая - как бы эгоистично оно ни звучало - несравнима была с тем ужасом, что окутал мое сердце. Мне кажется, тело мое превратилось в камень, полностью выйдя из-под моего контроля, я не в силах был пошевелиться, и краска капала с моей кисти на поручень кресла...
- Я не хочу, - беззвучно прошептал я одними губами, качнув головой, - я не хочу! - воскликнул я срывающимся голосом, бросившись Кукольнику на шею; тело дрожало и не слушалось меня, а где-то в глубине душу разрывало рыданиями, но в глазах не было слез. Он обнял меня, нежно коснувшись губами моей щеки, и я услышал возле самого уха его едва слышный шепот "Такой холодный..."
А меж тем выставка и правда состоялась. Произошло это спустя пару месяцев, когда были дошиты все костюмы, а Кукольник был наконец "в настроении" для этого. Два дня все три этажа его дома были полны народа: репортеров, гостей из-за границы, каких-то важных лиц и простых горожан, приходивших целыми семьями.
Признаюсь, работать куклой на выставке было для меня в новинку, да и была это весьма странная работа: все, что от меня требовалось - это спокойно сидеть в изящной позе, подавая минимум признаков жизни. Как ни странно, все это оказалось куда легче, чем я ожидал сперва, и эти два дня утомили меня, привыкшего к относительному уединению, своим шумом и суетой куда больше, чем возложенными на меня обязанностями. Были во всем этом, однако, и свои плюсы - все это время я посвятил себе и своим мыслям, пытаясь хоть сколько-то привести их в порядок.
Теперь, по прошествии почти трех месяцев с нашего знакомства, я и сам мог наблюдать, что все, что говорил Кукольник, было правдой или по крайней мере приближалось к ней. Сиэль, Реми, Карлос и остальные люди-куклы, подобные мне, но появившиеся здесь раньше меня, и правда менялись, причем менялись на глазах, даже если я не всегда мог уловить, в чем именно это выражалось. Движения их становились все более резкими и угловатыми, а сами они - все более молчаливыми и отстраненными, волосы переставали расти, а кожа твердела и была совсем холодна... Я избегал их. Признаться, мы с самого начала едва ли стали друзьями, но теперь расстояние между нами увеличилось еще больше.
Разбираясь в своих мыслях, я впал в такую прострацию, что даже не сразу заметил, как Кукольник подошел ко мне, не то говоря что-то, не то спрашивая, и лишь когда он позвал меня по имени несколько раз и коснулся плеча, я понял, что возле меня кто-то есть. Встретившись своими глазами с его, я слабо улыбнулся - руки и ноги затекли, однако второй и последний день этой треклятой выставки был завершен успешно, а последние гости уже покинули здание. Впервые за долгое время мне катастрофически не хотелось видеть рядом никого, даже и Кукольника, я жаждал одиночества, но, кажется, оно было невозможно сейчас. Да, я не хотел признаваться себе в том, что заметил за эти два дня, не хотел ни говорить, ни думать об этом, однако не мог выкинуть из головы словно навязчивую идею... За окном уже стемнело и крупными хлопьями падал пушистый снег, а черное небо было туманно и беззвездно. Я молчал.
- Ами, что-то случилось? - прямо спросил Кукольник, спустя еще несколько минут напряженной тишины.
- Мм, - неопределенно откликнулся я, качнув головой.
- Ами... - в его голосе будто бы появились настойчивые нотки, но я все же не мог быть уверен, что действительно слышал их. Он подошел ко мне и положил руки на мои плечи.
- Кукольник... - произнес я тихо, все еще неотрывно вглядываясь во тьму за окном и понимая внезапно, что это первый раз, когда я называю его этим именем, - Мои глаза... За эти два дня я ни разу не моргал.
Голос мой дрогнул. Потом я повернулся к Кукольнику и поцеловал его, обвив руками его шею, путаясь пальцами в каштановых локонах.
Глаза мои навсегда высохли для слез.
Есть и спать совсем не хотелось. Я не знал, чем занять себя - мне было страшно и грустно, и не хотелось уходить из этого мира так скоро. Только теперь я понимал слова Кукольника до конца, представляя, какая участь ожидает меня дальше. Я не хотел думать об этом. Чем больше проходило времени, тем меньше я старался показывать свой страх, скрывая его за масками безразличия или даже наигранной веселости. Движения мои становились резкими, дергаными, будто вместо суставов в моем теле были несмазанные шарниры - хотя внешних изменений пока что не наблюдалось.
- Карлос сломался, - молвил Кукольник утром, через день после выставки, входя в мою комнату.
- Что? - я непонимающе взглянул в его лицо и нахмурился.
- Все, конец, - коротко бросил тот, доставая из шкафа какую-то одежду.
- "Конец"? - переспросил я, еще больше хмурясь, - то есть...
- Да, он больше не человек. Он не говорит и не движется, так и не пробудился после выставки, - голос его был ровным и спокойным, и это безразличие возмутило меня, - не знаю, слышит ли он нас, видит ли...
- И ты так спокойно об этом говоришь?! - я едва не кричал. Кукольник долго посмотрел мне в глаза, отчего мне стало неловко, и гнев мой поостыл.
- А что я должен делать, по-твоему? - спросил он просто.
Я смутился и опустил глаза.
- Можно мне взглянуть... на него?..
- Нет, - последовал короткий ответ, - хотя... Думаешь, тебе это нужно? Не страшно?
- Конечно страшно, - тихо буркнул я, - но не знать еще страшнее...
Интересно, доживу ли я до семнадцати?..
Это было странное зрелище: человек, с которым ты пил чай несколько дней назад, сидящий без движения, не подавая признаков жизни, глядя стеклянными глазами в одну точку, мимо тебя. За свою жизнь мне никогда не доводилось видеть мертвецов, но что-то внутренне говорило мне, что они выглядят совсем иначе. Карлос был куклой - молочно-бледной, неподвижной, безмерно красивой; он сидел на высоком кресле с зеленой обивкой, закинув ногу на ногу и подперев тыльной стороной ладони подбородок, волосы цвета бледного золота небрежно подали на лицо, а открытые глаза, словно стеклянные, смотрели в никуда - если смотрели вообще. Я не мог оторваться от этого зрелища. Время остановилось, время перестало идти - остались лишь я и он, зависшие между секундами... Я протянул руку и коснулся дрожащими пальцами щеки и губ Карлоса, твердых и холодных словно фарфор, а потом вдруг как-то неловко осел на пол и потерял сознание.
...Солнце садилось, отражаясь рыжеватыми бликами на укрытых белым снегом холмах на горизонте, где заканчивался город. Где-то там кипела жизнь, где-то там мои родители продолжали жить, не помня меня, где-то там продолжали шуметь дороги и галдели в кабинетах школы мои одноклассники - ссорились, мирились, влюблялись, дурачились. И даже если я никогда не был близок ни с кем из них, я был среди них. Я был их частью - всю жизнь.
Мне было шестнадцать лет. И я был куклой. Просто копией, подделкой человека, которой совсем скоро предстояло стать не более чем экспонатом на выставке Кукольника. Нет, я ни в чем не винил его, ибо он был единственным человеком, который остался со мной до конца, который спас меня от неизбежного безумия одним лишь своим присутствием. Спасибо за каждый поцелуй, что ты дарил мне холодными осенними вечерами, - быть может, я знаю теперь, что такое любовь...
Ветер ласково ерошит мои волосы и гонит по небу по-зимнему легкие облака. Крутая крыша особняка, на коньке которой я стою, покрыта нетолстым слоем снега, слегка искрящемся на солнце, и воздух такой холодный этим утром. Таким сияющим, самым последним утром...
Как прекрасен этот мир. Как прекрасна эта жизнь.
Как жаль, что я жил ею лишь шестнадцать лет.
Прости, Кукольник, я сдался первым. Я не смогу быть с тобой до конца и я не хочу тихо умирать на твоих руках - мне просто не хватает силы увидеть твои слезы. Прости, Кукольник, я знаю, что ты будешь плакать...
Я закрываю глаза и просто делаю шаг. Шаг вперед - в пустоту.