Сборник : другие произведения.

Журналы "Истории о призраках" 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы из двух журналов "The Ghost Story".

  

ИЗ

"GHOST STORIES", ДЕКАБРЬ, 1927

  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   У.Дж. Рэпп. НЕВИДИМЫЕ НОКАУТЫ
   Юсташ Ропс. КАРТИНА, КОТОРАЯ ОЖИЛА
   Гай Фаулер. ПРИЗРАЧНЫЙ ВСАДНИК ТИГРА
   Эдвин А. Гоуэй. СВИДЕТЕЛЬ СО ДНА ОЗЕРА
   Этель Уоттс Мамфорд. ПРИЗРАЧНЫЙ ВИД
   миссис П.Г. Уиггинс. ДОМ МЕСТИ
   Пол Р. Милтон. ПОЛДОЛЛАРА, ОТДАННЫЕ ПРИЗРАКУ
   Кэтрин Меткалф Руф. КАК Я ВЕРНУЛ СВОЮ ДУШУ
   Самри Фрикелл. ДОКАЗАЛА ЛИ ИСЛАНДИЯ, ЧТО ПРИЗРАКИ СУЩЕСТВУЮТ?
   Уильям Эдмунд Филлери. ПОДПИСАНО ПРИЗРАКОМ
   Лайон Мерсон. ПРОКЛЯТИЕ ОДНОГЛАЗОГО БУДДЫ
  
  
  
  

НЕВИДИМЫЕ НОКАУТЫ

У.ДЖ. РЭПП

  
   Мощные прожекторы высветили маленький брезентовый квадратик в центре арены. Предварительные бои закончились, толпа выжидательно зашевелилась, с нетерпением ожидая звездных бойцов.
   В ложе для прессы деловито убирались телеграфные приборы. Диктор радио начал свой шутливый рассказ в микрофон, установленный на самом краю ринга.
   - Главный поединок должен начаться через несколько минут. Господи, я никогда не видел такой толпы. Со всех сторон - океан лиц. Никакой опасности, что промоутеры или бойцы умрут с голоду. По-моему, в боксе крутится больше денег, чем на Уолл-стрит.
   Претендент, Майк Махони, вышел на ринг, за ним следовали его секунданты. Толпа зааплодировала. Диктор продолжал.
   - Майк Махони только что вышел на ринг, и этот рев был приветствием толпы. Майк находится в наилучшей форме, и у него определенно есть все основания считать себя крутым. Слово "бульдог" написано у него на лице. У него два красивых уха в форме цветка каллы, нос, наполовину закрывающий щеки, и лукавый взгляд. Поверьте мне, я бы не хотел встретиться с ним в темном переулке ни в какую ночь - даже когда светит луна.
   Внезапно толпа поднялась на ноги. Раздался низкий рокот, становившийся все громче, пока не превратился в настоящие раскаты грома. Чемпион, Ральф Робертс, прокладывал себе путь на ринг.
   - Они приветствуют чемпиона, - прокричал диктор в микрофон. - Он симпатичный парень. Титул "Чемпион-джентльмен" ему очень подходит. Вы бы никогда не подумали, что он может отправить в нокаут с любой руки. Честно говоря, он больше похож на танцора, чем на боксера-профессионала.
   Я сидел в ложе для прессы, наблюдая за шоу. Лично я не мог прийти в восторг от этого боя. Для меня, как и для большинства других спортивных обозревателей, этот бой выглядел как подстава. Чемпион, человек, выигравший свои последние десять боев нокаутом, встречался с третьеразрядником, чье единственное право называться бойцом заключалось в его жажде победы. Ставки на чемпиона достигали десяти к одному, и это было справедливо.
   Но, несмотря на явно неравный поединок, здесь собралась огромная толпа, заплатившая почти полмиллиона долларов, чтобы увидеть то, что должно было стать верным убийством. Это свидетельствовало о не слишком развитом интеллекте публики. Однако это была огромная дань популярности Ральфа Робертса. Люди были здесь, чтобы увидеть его в действии. Они ожидали одного из его характерных нокаутов - удара, который был настолько быстрым, что даже боксеры на ринге часто не могли заметить, как он наносился. "Невидимый нокаут" - так мы, спортивные обозреватели, называли его.
   Пока бойцов представляли друг другу и проходили другие церемонии, обычно предшествовавшие чемпионскому поединку, я обнаружил, что вспоминаю карьеру обладателя титула. Его история была такой же странной, как и любая другая за всю историю призового ринга.
   Тремя годами ранее он был старшекурсником в государственном университете Среднего Запада. Тогдашний чемпион, Кид Скэнлон, посетил университетский городок во время своего тура. Это было сразу после того, как Кид нокаутировал Великолепного Боба Харригана, едва не отобравшего у него титул.
   В течение многих лет Кид избегал Великолепного Боба, спокойно укладывавшего бойца за бойцом, которых его маленький суетливый менеджер Дик Терри мог заставить выступить против него. Наконец, призыв общественности к поединку между Кидом и Бобом стал таким настойчивым, что Киду грозила опасность потерять титул, поскольку различные боксерские комиссии штата грозились сделать это, если он его не защитит. Великолепный Боб был главным фаворитом. Но, ко всеобщему удивлению, Кид победил, - рефери остановил поединок в четвертом раунде. Боб тогда висел на канатах, ужасно избитый.
   Он выглядел жалко. Его знаменитый нокаут, считавшийся самым мощным ударом, когда-либо нанесенным бойцом, так и не был продемонстрирован. Он казался слабым еще до того, как вышел на ринг. Через неделю после схватки он умер. Некоторые говорили, что его смерть стала результатом ужасного наказания, которое он понес, в то время как другие утверждали, что она была вызвана разбитым сердцем. Это было его первое поражение, и, по мнению романтиков, он предпочел смерть тому, что считал позором.
   Ходили также неприятные слухи о том, что Великолепный Боб принимал допинг. Но подобные истории всегда всплывают, когда фаворит проигрывает, и они не пользовались особым доверием.
   Как бы там ни было, турне Кида Скэнлона было его способом избавиться от слухов, порожденных его победой над Великолепным Бобом. Он выступал во всех обычных театрах, и предлагал пятьдесят долларов любому из зрителей, кто продержится против него полный раунд. Никто никогда не выходил за этими пятьюдесятью долларами, пока Кид не приехал в государственный университет, где заканчивал учебу Ральф Робертс.
   Это был субботний вечер после крупной победы, одержанной футбольной командой, игроком которой был Робертс. Театр был битком набит студентами, праздновавшими победу и подбадривавшими Робертса, которого вместе с остальной командой посадили в ложе. В тот день я освещал игру в своей газете, и также пришел в театр.
   Когда Кид проделал прыжки через скакалку, продемонстрировал удары кулаком по мешку и спарринги, было сделано обычное предложение в пятьдесят долларов любому, кто мог бы выступить против него. Какой-то юноша закричал: "Робертс! Робертс! Напустим на него Робертса!" и вскоре весь театр кричал: "Робертс! Робертс! Мы хотим Робертса! Робертс! Робертс! Мы хотим Робертса!"
   Затем некоторые из его товарищей по команде вытолкнули Робертса на сцену. Тот добродушно воспринял то, что его выставили в центр внимания. На самом деле, он, казалось, рассматривал все это как грандиозную комедию. Он снял пальто, рубашку и майку с тщательно продуманной церемонностью. Он позволил одному из сопровождавших надеть перчатки на его руки, обмениваясь остротами со своими друзьями в ложе. И именно с помощью довольно комичных жестов он противостоял Киду на маленькой огороженной веревкой площадке в центре сцены.
   Кид улыбнулся, немного потанцевал вокруг Робертса и нанес ему несколько легких тычков. Робертс довольно грациозно отбивался. Он был легок в ногах и обладал довольно хорошей боксерской осанкой. Его правая попала Киду в челюсть, как мне показалось, легким скользящим ударом. Чемпион отшатнулся, как будто в него ударили тараном. Его ноги подогнулись. Он, бесчувственный, упал лицом вперед.
   В театре царило столпотворение. Робертс был удивлен не меньше, чем толпа. Он смотрел на поверженного чемпиона так, словно не мог поверить своим глазам. Его товарищи по команде окружили его, подняли на плечи и понесли со сцены вниз сквозь орущую, истеричную толпу студентов. Занавес был опущен, и потерявший сознание Кид, окруженный сопровождающими, был скрыт от дальнейших взглядов зрителей.
   Эта история стала для меня отличной сенсацией. Это сделало меня ведущим автором по освещению боксерских поединков в моей газете. И с тех пор моя собственная карьера и карьера Ральфа Робертса шли бок о бок. Мы быстро подружились, и если у него когда-нибудь было что-то для публики, он всегда сначала передавал эту историю в мою газету.
   Дик Терри, бывший менеджер Великолепного Боба Харригана, немедленно связался с Робертсом. Он хотел взять мальчика под свое крыло. Робертс колебался. Он происходил из очень хорошей семьи и изучал юриспруденцию. Бокс ему не очень нравился. Но Терри с моей помощью убедил его, что он может быстро сделать кучу "бабок". Он также доказал ему, что бокс стал более респектабельным, чем был раньше. Наши аргументы в этом направлении, я думаю, оказались более эффективны, чем обещания больших денег.
   У Кида, конечно же, нашлось оправдание полученного им от Робертса нокаута. Он сказал, что стальной болт с верхнего такелажа сцены упал и ударил его в спину как раз в тот момент, когда Робертс начал поединок с ним. Он показал болт всем. Должно быть, он купил его в скобяной лавке. Конечно, никто не поверил его рассказу.
   Следующие восемнадцать месяцев Кид провел, уклоняясь от поединка с Робертсом, которого заботливо опекал Терри. В течение этих полутора лет Робертс сражался со всеми возможными претендентами на титул - всего с девятью. Он выиграл все свои бои нокаутами в первом раунде. Было немного странно, почти сверхъестественно, с какой легкостью Робертс укладывал своих противников. Внезапно, в том, что казалось обычным обменом ударами, челюсть его противника поворачивалась, его колени подламывались - и то, что за секунду до этого было энергичным бойцом, превращалось в бесчувственный комок плоти.
   Мощный удар Робертса на ринге был особенно удивительным, потому что он не демонстрировал никаких признаков его на тренировке. Все его спарринг-партнеры говорили, что его удары были легкими. На самом деле, им казалось, что они бьют сильнее. Они признавали, что Робертс был красивым боксером, быстрым и грациозным. Но они были более озадачены, чем мы, спортивные обозреватели, этим нокаутирующим ударом с обеих рук, который появлялся только во время реального боя. Мне еще предстояло узнать, что сам Робертс был озадачен больше, чем кто-либо из нас.
   Многочисленные победы Робертса не позволили Киду избежать боя. Неохотно, он дал согласие. И его нежелание было оправдано. Его ожидало то же, что и других. Невидимый нокаутирующий удар сразил его в первом раунде.
   Имея за плечами чемпионский титул, Робертс хотел уйти из бокса. На самом деле, в течение нескольких месяцев Терри не мог заставить его даже заговорить о поединке. Казалось, он потерял всю свою уверенность. Он стал угрюмым. Люди, которых он раньше с легкостью нокаутировал, теперь, казалось, внушали ему страх. Он настаивал на том, чтобы уйти, не защитив свой титул.
   Терри спорил, умолял и уговаривал - безрезультатно. Он не мог вытащить Робертса на ринг. Тогда Терри сказал ему, что если он собирается пустить на ветер собственное состояние, то не имеет права поступить так с состоянием, которое принадлежало ему (Терри), как менеджеру человека, которого он сделал чемпионом. Это заявление задело Робертса за живое. Он согласился защитить свой титул, но настоял на том, чтобы Терри подписал контракт с кем-нибудь из боксеров попроще. Был выбран Майк Махони, и, конечно, Терри не смог бы найти никого более неопытного.
   Внезапно наступившая тишина прервала мои размышления. Прозвучал гонг. Два бойца выскочили из своих углов и встретились в центре ринга. Битва началась.
   Мы в ложе для прессы сидели на краешках своих кресел, наблюдая за чемпионом ястребиными глазами. Мы ожидали, что поединок закончится в пределах трехминутного лимита первого раунда, и хотели увидеть знаменитый нокаут, когда он последует. Уж мы описали бы его в своих колонках! Призрачный удар, равный по силе толчку вагона кирпича! Легкое прикосновение, весившее целую тонну! "Ласка", отправляющая в страну снов! Удар быстрее, чем можно заметить глазом! О, сколько сравнений и метафор мы, спортивные обозреватели, нашли бы, пытаясь описать этот таинственный удар.
   Робертс танцевал по рингу. Его характерная улыбка отсутствовала. Он, казалось, не горел желанием драться, но продолжал уклоняться от носившегося, точно бык, Майка. Прозвенел гонг. Первый раунд был завершен. Ни один из бойцов не нанес ни одного настоящего удара. Толпа беспокойно зашевелилась. Никто не знал, как реагировать. Майк продержался на ринге больше одного раунда с великим Робертсом.
   Парень рядом со мной заметил: "Я думаю, он решил дать толпе поволноваться за свои деньги. Его нельзя в этом винить. Он должен учитывать мнение публики. Вы не можете ожидать, что люди будут платить большие деньги всего за пару минут действия".
   Это была совершенно неверная оценка публики. Ей нравился Робертс, потому что он был быстрым убийцей. Острые ощущения от его нокаутов в одном раунде значили для нее больше, чем сотня раундов неэффективного избиения. Они инстинктивно восхищались человеком, который выполнял порученную ему работу с легкостью и быстротой. Задача боксера состояла в том, чтобы вывести своего противника из строя на счет десять. Робертс неоднократно проделывал это одним ударом и без лишней суеты, как если бы он гладил ребенка по щеке. Беспечность, с которой он выполнял задачу, заставлявшую других людей пыхтеть, фыркать и махать руками, была секретом его популярности. Толпа была встревожена. Зрители чувствовали, что с их кумиром что-то не так. Если не считать нервного шевеления, они были очень тихими во время минутного отдыха.
   Снова прозвенел гонг. Второй раунд был во многом похож на первый, за исключением того, что Майк, набираясь уверенности, прижимался все ближе и ближе и сумел нанести несколько неприятных ударов по корпусу. Однажды он бросил Робертса к канатам с такой яростью, что чуть не загнал его через них в ложу для прессы.
   Третий, четвертый и пятый раунды были повторением второго, за исключением того, что по ходу боя удары Махони начали сказываться на Робертсе. Последнему становилось все труднее и труднее держаться вне зоны досягаемости. Когда Робертс устал, Майк начал бить выше. Он рассек чемпиону губу, из носа у него потекла кровь, один глаз закрылся. Когда прозвенел гонг в конце пятого раунда, это был избитый и измученный Робертс, который, пошатываясь, добрался до своего угла.
   Толпа пришла в неистовство. Происходило неожиданное. Драматизм момента был очевиден. Чемпион пал. В восторге от осознания этого зрители временно забыли о десятках тысяч долларов, которые они поставили с большими коэффициентами на Робертса.
   В шестом раунде Робертс еще держался. Он не мог нанести эффективный удар и продолжал входить в клинч в тщетной надежде избежать нокаута. Майк наносил удары, но не смог нанести нокаут, хотя чемпион был практически беспомощен. Наконец, рефери прекратил поединок по собственной инициативе. Как раз в тот момент, когда раунд подходил к концу, он встал между двумя бойцами и, подняв руку Майка в перчатке высоко над головой, провозгласил его победителем и новым чемпионом.
   Робертс опустился на брезент и сидел до тех пор, пока его секунданты не подняли его и не отвели в раздевалку. Зрители сердечно приветствовали нового чемпиона, но, казалось, вскоре забыли о нем. Когда они медленно покидали гигантскую арену, то задавали друг другу одни и те же вопросы. Что случилось с Робертсом? Что случилось с его знаменитым нокаутом?
   Были выдвинуты обычные обвинения в нечестной игре, которые всегда следуют за поражением крупного фаворита ставок. В данном случае, казалось, этому было некоторое оправдание, поскольку Хэл Уильямс, близкий друг Робертса, богатый спортсмен и владелец отеля, который поддерживал его во всех предыдущих поединках, выиграл целое состояние, поставив на Махони.
   На следующий день после фиаско, я связался с Робертсом по телефону. Он попросил меня немедленно приехать и пообещал рассказать мне истинную причину своего поражения. Сказать, что я был взволнован, - значило ничего не сказать. Я чуть не сломал себе шею, торопясь добраться до отеля. Я увидел отличную сенсацию - самую сенсационную боксерскую историю года. И история, которую рассказал мне Робертс, превзошла все мои ожидания. Это было не просто сенсационно, но поразительно, невероятно! К сожалению, я не смог ее опубликовать. Я поклялся хранить тайну. Я записываю ее сейчас в первый раз. И я могу сделать это даже с таким опозданием только потому, что на протяжении всей этой истории я использовал вымышленные имена.
   Робертс сидел на диване в своем гостиничном номере. Спиной он опирался на подушки. Он прижимал пакет со льдом к своему опухшему глазу, а разбитая губа была стянута клейкой лентой. По одну сторону от него сидел Дик Терри, его маленький менеджер, который до того, как перешел к Робертсу, занимался великим Великолепным Бобом Харриганом; по другую сторону от экс-чемпиона стоял Хэл Уильямс, человек, чья букмекерская деятельность бросила тень позора на весь лагерь Робертса. Это было мрачное трио. Я никогда не видел более подавленных лиц.
   Робертс указал мне на стул и сразу же приступил к своему рассказу. Он говорил медленно, со сдерживаемым волнением. Разбитая губа причиняла боль, и ему приходилось прилагать усилия, чтобы слова не вылетали слишком быстро.
   - Билл, - начал он, - ты всегда был честен со мной, и я не хочу, чтобы ты думал, будто здесь была какая-то подстава. Я проиграл Майку Махони, потому что у меня не было нокаутирующего удара, и более того, у меня его никогда не было.
   Я хотел возразить. Этот человек был сумасшедшим. Разве это не он отправил в нокаут десять лучших бойцов в стране? Робертс поднял руку в жесте, призывающем к тишине.
   Он продолжал.
   - Признаю, для тебя это может показаться безумием. Но это правда. До моего вчерашнего боя нокаутирующий удар был со мной на ринге, но он не принадлежал мне.
   Я с любопытством посмотрел на него. Он что, издевался надо мной? Нет! На губах Робертса, Терри или Уильямса не было ни малейшего признака улыбки. Все они были смертельно серьезны.
   - Я тебя не понимаю, - это было все, что я мог сказать.
   - Ты все узнаешь через минуту, - ответил Робертс. - Просто позволь мне объяснить.
   - Продолжай! Я не буду перебивать! - пообещал я.
   - Хорошо! Вот вся моя история, с самого начала. - И тогда Робертс рассказал свою странную историю. - Ты помнишь ту ночь, когда я нокаутировал Кида Скэнлона в том театре. Я был удивлен тогда больше всех. Я едва коснулся его челюсти, и он упал, как будто по нему ударили кувалдой. Честно говоря, я подумал, кто-то ударил его битой или гаечным ключом сзади.
   Я был озадачен, пока Терри, которому только что не повезло потерять Великолепного Боба Харригана, не пришел и не предложил мне стать моим менеджером. Я честно сказал ему, - по-моему, то, что я отправил Скэнлона в нокаут, было чистой случайностью. Но он утверждал, что я могу быть одним из тех боксеров, которые наносят мощный удар, не подозревая об этом. Он опробовал меня против некоторых других своих парней. У меня не было ничего, кроме хорошей скорости в уклонении от ударов. Я решил, что мое будущее - это закон, а не призовой ринг. Но Терри не сдавался. Он утверждал, что мой ужасный удар может проявляться только в реальном бою. Он заставил меня пообещать провести хотя бы один бой.
   Ты знаешь, что произошло. Мой противник был нокаутирован в первом раунде. Никто из вас, ребята, на ринге, не видел того, кто это сделал, поэтому вы запустили фразу о невидимом нокауте. Вы были ближе к истине, чем себе представляли. Я сам не видел удара, который отбросил этого парня на брезент. Он лежал на спине, потеряв сознание, прежде чем я успел сделать что-то большее, чем принять стойку.
   Затем Терри начал подписывать все более сильных противников, и всех их ожидало одно и то же - они были сражены призрачным нокаутом. Все, что мне нужно было сделать, это выйти на ринг, и в первый раз, когда моя перчатка касалась лица противника, он падал и больше не поднимался.
   Я сказал Терри, что во всем этом есть что-то странное, но он заявил, будто я слишком скромен и не ценю силу, стоящую за моими маленькими ласковыми прикосновениями.
   Терри наконец-то заставил чемпиона, Кида Скэнлона, вступить в поединок. Моя победа над Кидом много значила для Терри, потому что Кид, как вы знаете, победил Великолепного Боба Харригана. На самом деле, Кид так сильно избил Великолепного Боба, что тот умер от последствий того поединка. По крайней мере, все думали, что он умер именно поэтому. И мы тоже так думали.
   Робертс сделал паузу и посмотрел за подтверждением на Терри и Уильямса. Они оба кивнули.
   - Что ты имеешь в виду? - спросил я.
   - Я к этому и веду, - сказал Робертс. - Но я не хочу забегать вперед в этой истории. Я вырубил Кида... - Он тут же поправился. - Скорее, призрачный нокаут свалил Кида в первом раунде. Я стал чемпионом. Терри отомстил. Мы поднялись на вершину славы. И тогда случилось это! - Он прервался, чтобы облизать языком пересохшие губы.
   - Случилось - что? - спросил я.
   - То, что все объясняет. - Робертс снова посмотрел на Терри и Уильямса, которые снова кивнули в знак согласия.
   К этому времени я был готов кричать от нетерпения, но сдержался и ловил каждое слово Робертса.
   - Уильямс, как ты знаешь, владелец этого отеля. Он принимает здесь всяких странных людей. Однажды вечером, примерно через неделю после того, как стал чемпионом, я остановился здесь. Уильямс зашел ко мне и спросил, не хочу ли я немного поразвлечься. Я был не против, и он сказал мне, что один из его гостей - великий медиум, и что мы могли бы договориться, чтобы он провел сеанс.
   Так вот, я никогда не верил во всю эту чушь со спиритизмом. Но я никогда не видел медиума в действии, поэтому спустился в комнату этого парня, желая посмотреть, как он будет нас дурачить.
   Он был крупным парнем с тяжелыми чертами лица, вряд ли похожим на человека, который мог баловаться спиртными напитками. Мы сели и немного поболтали с ним. Внезапно его голова упала на плечо, его мышцы начали дрожать, и он начал стонать.
   Затем этот парень заговорил со мной, и, клянусь вам, его голос звучал как голос другого человека. "Ральф Робертс, - сказал медиум, - ты никогда больше не выиграешь бой. Это Великолепный Боб Харриган, кто разговаривает с тобой. Я советую тебе уйти с ринга".
   Я повернулся и посмотрел на Уильямса. Он сразу же спросил: "Почему?" Медиум немедленно ответил: "Потому что я больше не буду на твоей стороне на ринге".
   - Объяснись! Что ты имеешь в виду? - потребовал Уильямс. Медиум ответил:
   - В ту ночь, когда я дрался с Кидом Скэнлоном за чемпионство, я принял допинг. Когда я проталкивался сквозь толпу у ринга, кто-то воткнул мне в бедро шприц. Я вспомнил укол иглой после схватки, но в своем волнении в тот момент не обратил на это внимания. Препарат подействовал на меня почти сразу. Я уже был слаб в первом раунде и не мог эффективно защищаться. Но, несмотря ни на что, Кид Скэнлон не смог меня нокаутировать. В течение четырех раундов он безжалостно избивал меня, а затем я сдался. Комбинированный эффект наркотика и избиения оказался слишком силен для моего сердца. Оно не выдержало. Я ушел в страну духов, поклявшись отомстить Киду Скэнлону.
   Первым человеком, который встретился с Кидом Скэнлоном после того, как он победил меня, был ты, Ральф Робертс. И когда ты вышел на сцену этого театра, я был рядом с тобой. Ты не мог видеть меня, но я был там. И когда ты легонько коснулся Кида Скэнлона своей перчаткой, я нанес свой знаменитый нокаутирующий удар - удар, который принес бы мне чемпионство и позволил бы удерживать его в течение многих лет, если бы не нечестная игра Кида Скэнлона, потому что теперь я знаю, - у духов есть много способов узнавать кое-что, - что это наемник Кида воткнул шприц мне в бедро.
   Медиум сделал паузу. Я сидел, дрожа, весь покрытый потом.
   - Когда Дик Терри стал твоим менеджером, я решил довести тебя до чемпионства. Твои победы позволили бы мне возместить Терри часть его потерь из-за моей безвременной смерти, а также еще больше отомстили бы Киду. В каждом бою я был на твоей стороне. И я координировал свои нокаутирующие удары с твоими слабыми прикосновениями, как ты их называешь. Но теперь, когда ты победил Кида и стал чемпионом, я уйду из мира людей и полностью посвящу себя своим новым обязанностям в мире духов. До свидания и - удачи!
   Голова медиума упала на грудь, его мышцы задрожали, и он издал громкие стоны. Через несколько мгновений он выпрямился и откинулся на спинку кресла, словно обессиленный. Мы с Уильямсом обменялись взглядами. Медиум спросил нас, получили ли мы сообщение. Уильямс сказал, что это было очень интересно. Я ничего не сказал. Я был слишком ошеломлен. Мы поблагодарили его и ушли.
   Моей первой реакцией было считать все это обманом - хитроумным трюком медиума, чтобы произвести на меня впечатление, подорвать мою уверенность. Но чем больше я думал об этом, тем больше верил, что это правда. Это, безусловно, объясняло неожиданное поражение Великолепного Боба Харригана от Кида Скэнлона - поражение, которое совершенно озадачило вас, спортивных обозревателей. И это объясняло невидимый нокаут, который всегда был загадкой для всех, включая меня. В конце концов, я решил последовать совету духа Боба Харригана и покинуть призовой ринг, но Терри уговорил меня провести бой с Майком Махони. Ты видел, что произошло. Уильямс, который поверил в историю духа, поставил на Майка и выиграл.
   - Теперь мы понимаем, - продолжил он, - что если бы рассказали эту историю публике, то нас попросту подняли бы на смех! Но, тем не менее, это правда, и мы хотели, чтобы ты это знал.
   С тех пор как Ральф Робертс рассказал мне свою историю, я много раз обдумывал ее. Не раз я приходил к выводу, что это была мистификация. Но сегодня я не вижу другого объяснения странной карьере Робертса.
  

КАРТИНА, КОТОРАЯ ОЖИЛА

ЮСТАШ РОПС

  
   Я - детектив, а не исследователь сверхъестественных явлений. За всю свою карьеру я никогда не уделял оккультизму ни малейшего внимания, хотя, видит Бог, Париж - именно та из всех столиц, в которой процветают странные культы. Я считал мистиков наполовину сумасшедшими, а их преступления, - если они бывали в чем-то виновны, - подходящим материалом для священников и врачей. Как материалиста по складу ума и образованию, эта тема меня не интересовала, вот и все.
   Но я нетерпим с оговоркой. Я ненавижу тип ума, настолько ослепленного предрассудками, что он не признает реальность нового опыта. Мои пять органов чувств верно служили мне в прошлом, и все, что они фиксируют, я готов изучать беспристрастно. Вот почему я решил рассказать историю этого дела, хотя мои коллеги по профессии детектива, скорее всего, подумают, - это просто доказывает, что я пробовал редкую марку абсента.
   Несколько месяцев назад мне позвонила мадам Бертранд дю Пюи Дом, вдова члена Палаты депутатов, чье покровительство очень помогло мне в первые дни моей карьеры. Однако я не видел ее с тех пор, как умер ее муж, десять лет назад.
   - Прошлой ночью в мой дом вломились грабители, - сказала она. - Была украдена ценная картина. Вы не могли бы прийти прямо сейчас?
   Естественно, я отправился к ней, поскольку моя частная практика среди государственных деятелей и известных финансистов обширна, и я давно перестал заниматься тем, что кажется простыми полицейскими делами.
   Когда я прибыл в отель Дю Пюи Дом в квартале Пасси, меня сразу же впустили в гостиную с необычайно высоким потолком. Атмосфера этого места была мрачной, почти средневековой, из-за темной, массивной мебели и толстого ковра синего цвета, такого густого, что он сошел бы за черный. Окна были занавешены тяжелыми бархатными шторами, сквозь которые тускло просачивался дневной свет. Я мало что мог разобрать из множества картин на стенах, тем более что они также были оформлены в самой старинной манере, какую только можно вообразить, с бархатными боковыми шторами.
   Я ждал, сидя на неудобном стуле с прямой спинкой, и когда мадам вошла, встал и склонился над ее тонкой рукой.
   - По крайней мере, большинство картин остались на своих местах, - пробормотал я.
   - Вы правы! - ответила она. - Была украдена только одна. Он была вырезана из рамы. Вон там. Разве вы не заметили?
   Она включила электрический свет и указала на дальнюю стену, напротив окна. Я заметил массивную позолоченную раму, обрамлявшую фон из темного холста. На фоне последнего виднелся силуэт женской фигуры в полный рост. Я пристально посмотрел на него снизу вверх.
   Очевидно, нарисованную фигуру сняли после того, как по ее контуру провели острым ножом, и вместо нее на нас сурово смотрела грязно-серая стена.
   - Это довольно необычно, - сказал я. - Похитители картин имеют привычку снимать холст целиком, заподлицо с рамой; его легче сворачивать в рулон и безопасно транспортировать. И я не понимаю, как этому парню удалось туда забраться. Картина висит на высоте не менее пятнадцати футов от пола. Чтобы добраться до нее, потребовалась бы лестница. Конечно, предметы мебели можно было бы поставить один на другой, чтобы получить тот же результат. Имелись ли какие-либо признаки того, что это было сделано?
   - Нет, - ответила мадам. - Все предметы мебели стояли на своих местах. В подвале есть стремянка. Грабитель мог отнести ее наверх, а затем вернуть туда, где он ее нашел. Но это кажется маловероятным. Ночью мы не слышали никаких странных звуков.
   Я пожал плечами.
   - Что ж, будьте добры, прикажите принести стремянку прямо сейчас. Я хочу оценить причиненный ущерб.
   С помощью еще одного слуги, дворецкий, вызванный мадам дю Пюи Дом, произведя значительный шум, приложил немало усилий, чтобы перетащить тяжелую стремянку с нижнего этажа и установить ее на место. Мне не требовалось дополнительных доказательств, чтобы убедить себя в том, что грабитель ею не пользовался. Как же тогда он совершил кражу? Возможно ли, что он был способен так аккуратно работать лезвием бритвы, укрепленным на конце шеста?
   Мой разум был занят размышлениями на этот счет; я поднимался по ступенькам, пока не достиг уровня рамы. Только тогда до меня дошло, что я имею дело с тайной, не имеющей аналогов в моем профессиональном опыте.
   Никакой кражи не было. Женская фигура не была вырезана с холста. Вместо этого холст выцвел самым странным образом. Он не просто стал бледнее. Цвет был буквально выжат из него. Это относилось к тому, что раньше было ярко выраженным черным или белым, - не в меньшей степени, чем к розовому. Краска казалась высохшей, превратившейся в однородный трупно-серый цвет. Сами линии и изгибы формы стали плоскими. Присмотревшись повнимательнее, можно было сказать, что это был женский портрет, но когда я отодвигал свое лицо хотя бы на несколько дюймов, у меня возникала иллюзия, что передо мной обнаженная стена.
   Я провел кончиками пальцев по краске. Холст был достаточно твердым на ощупь. Затем я осмотрел его под своей карманной лупой и не смог найти в нем ничего странного, за исключением того, что я никогда раньше не видел такой совершенно бесцветной материи. Я медленно спустился по лестнице и встал перед мадам.
   - Вы заметили что-нибудь странное на картине? - спросил я. - Не было ли признаков ухудшения ее состояния в последние недели?
   - О, ничего такого! - ответила она. - Она была в великолепном состоянии. Человек из художественной галереи "Колинз" приходил сюда, предложив купить ее у меня за сто тысяч франков, всего за несколько часов до того, как она была украдена.
   Мне ужасно хотелось сказать ей, - что бы ни случилось, - картина не была украдена. Но я сдержался. Я начал находить эту тайну завораживающей, и боялся, что знание факта, который я обнаружил, может заставить ее решить, будто я ей не нужен. Я хотел разобраться с мужчиной из "Колинз". Жуликоватые дилеры от искусства, возможно, изобрели способ создания подобного впечатления от картины, при котором, однако, сохранялся первоначальный цвет. Это могло бы доказать, что я напал на след преступления. Этого человека следовало проверить.
   - Вы говорите, что ночью не слышали никаких подозрительных звуков. Почему вы так уверены, что в доме был грабитель? - спросил я.
   - Переднее окно. Его взломали.
   Я подошел к одному из высоких французских окон, выходящих на улицу. Очевидно, что оно было взломано снаружи с помощью зубила и молотка. Злоумышленник перелез через забор, почти не рискуя быть замеченным в этом тихом квартале. Но гораздо более интересными были признаки его поспешного бегства. Наполовину сгоревшая свеча лежала на полу, рядом с окном; вокруг нее растеклась лужа жира, и на ней виднелся отпечаток ступни, направленный наружу. Обрывки темной твидовой ткани висели на ручке окна. Она также зацепилась за золотую цепочку, которая порвалась, и на ковер упал медальон старинной работы.
   Я был первым, кто заметил медальон. Я поднял его и открыл. Единственным содержимым была прядь блестящих черных волос, от которой исходил слабый аромат какого-то незнакомого мне цветка. Без комментариев, я сунул безделушку в карман.
   - Вы сообщили о случившемся в полицию, мадам? - спросил я.
   - Нет. Мне не нравятся методы работы полиции. Я предпочла бы, чтобы вы справились с этим в одиночку.
   - Хорошо. А теперь - пожалуйста, не говорите об этом никому, и не позволяйте ничего говорить вашим слугам.
   - Я обещаю вам это. И я очень надеюсь, что вы вернете мне этот портрет. Вы знаете, он работы Курбе, и это один из немногих подлинных портретов Маргариты Готье, "Дамы с камелиями".
   - Что? - воскликнул я. - Женщины, с которой Александр Дюма написал Камиллу в своей знаменитой пьесе?
   - Да, именно ее.
   В течение последних получаса меня не покидало неприятное чувство, что это дело слишком странное. Но при ее последних словах меня охватило сверхъестественное убеждение, словно я каким-то образом переступил границу реального мира. Это ни в коем случае не было предчувствием детектива, - будто я на правильном пути к разгадке тайны. Скорее, это был своеобразный контакт - представление о том, что кто-то в комнате был мертв, и все же мог общаться со мной.
   На самом деле, я подумал: "Боже милостивый! Предположим, мадам дю Пюи Дом умерла, и ее призрак позвал меня сюда, чтобы одурачить оптической иллюзией! Наши друзья-спиритуалисты не нашли бы в этом ничего невозможного".
   Но затем я посмеялся над собой. Я поприветствовал мадам и пообещал ей сделать все, что в моих силах. Я сказал, что буду весь день занят в городе, но вернусь к ней поздно вечером.
   Мое обычное расследование в художественной галерее "Колинз" не стоит того, чтобы о нем рассказывать. Мужчина, который пытался купить портрет Камиллы, был честен; в любом случае это не была детективная история.
   Но что действительно имеет отношение к тому, как развивались события, - это сказать о сложившейся у меня теории, - злоумышленник вернется в дом дю Пюи Дом, чтобы поискать свой медальон. Последний был слишком личным предметом, чтобы он мог легко смириться с его потерей. И поскольку за ним не гналась полиция, он, вероятно, рискнул бы. Если так, это был мой шанс поймать его.
   Я доложил о возвращении в десять часов и объяснил, что хочу нести вахту один в гостиной. Прежде чем погасить свет, я еще раз внимательно изучил картину. Ее состояние не изменилось. Глядя с пола, можно было бы поклясться, что она была вырезана из холста.
   Почти у каждого был опыт ожидания в темноте в условиях, которые содержат в себе намек на опасность. Это действует на нервы рядовому человеку, с которым такое случается редко. Но солдаты и детективы воспринимают это как нечто само собой разумеющееся. В свое время я подстерегал в засаде стольких преступников, что сбился со счета. Никогда ни до, ни после дела в дю Пюи Дом я не испытывал таких эмоций. Однако в ту необыкновенную ночь я не мог избавиться от мысли, что имею дело со странным, неизвестным, и, к своему стыду, обнаружил, что дрожу.
   Если бы я мог закурить, это бы очень помогло. Но поскольку об этом не могло быть и речи, я сидел в кресле, стиснув зубы и позволив своему взгляду блуждать по расплывчатым объемам картин в задрапированных бархатом рамах.
   Дом погрузился в абсолютную тишину. Когда старинные часы в холле пробили одиннадцать, музыкальный звон поразил меня так же сильно, как мог бы испугать ружейный выстрел. После этого я едва осознавал, как проходит время. Возможно, наступила полночь, хотя, вероятно, это случилось немного раньше, когда я внезапно понял, что кто-то находится в комнате со мной. Я поворачивал голову и вглядывался в один черный угол за другим. Сначала я ничего не увидел. Затем я заметил серую массу, которая быстро двинулась ко мне, как будто была рада, что привлекла мое внимание.
   Она двигалась мелкими, семенящими шажками, и когда приблизилась, исходящее от нее фосфоресцирующее свечение показало мне, что это фигура женщины. Все тело было прозрачным, очень красивое лицо и маленькие, изящные руки отливали насыщенным розовым сиянием.
   Я пробормотал себе под нос: "Ты не в своем уме, Ропс. Обычный фантом уже был бы достаточно плох сам по себе. Но призрак картины - это слишком много, чтобы с этим смириться. Цвет этих щек - как у краски. Похоже, это призрак портрета Камиллы, что является явным абсурдом".
   Тем не менее, я не двинулся со своего места. Я позволил изысканному призраку подойти близко, совсем близко ко мне. Она задумчиво улыбнулась, глядя мне в глаза, затем протянула руку и коснулась жилетного кармана, в котором я держал медальон, найденный утром. Пораженный, я задался вопросом, какая тут может быть связь. Я достал безделушку из кармана и предложил ей, но она покачала головой. В следующее мгновение она упорхнула в глубину комнаты и исчезла.
   Я интуитивно чувствовал, что это всего лишь прелюдия к моему приключению. И не удивился, когда почти сразу же услышал тихое царапанье в окно. Последнее распахнулось внутрь, и в комнату вполз мужчина. Это, конечно, был незваный гость предыдущей ночи. У него не было с собой фонарика, что доказывало, - он любитель. Встав на четвереньки, он в темноте поискал у окна свой медальон. Затем вздохнул, поднялся на ноги и направился прямо в мою сторону.
   - Вы будете подчиняться всем моим приказам, или я буду вынужден застрелить вас, - тихо сказал я. - Прежде всего, поднимите руки над головой.
   Он издал странный, сдавленный стон. Его силуэт был достаточно четким, чтобы я понял, что он поднял руки.
   - По крайней мере, вы не призрак, - выдохнул он.
   - Я детектив, но, скорее всего, мне не придется отправлять вас в тюрьму, - ответил я и был удивлен, что употребил именно эти слова. - Сядьте на этот стул рядом со мной. Никаких разговоров, пожалуйста. Давайте посмотрим, что произойдет.
   Он молча следовал моим инструкциям. Я заметил, что комната наполнилась сильными волнами эмоций, которых не было, когда я находился в ней один. Призрак возвращался. Я знал это с полной уверенностью, еще до того, как увидел ее. Затем, внезапно, она оказалась перед нами. Она не обратила на меня никакого внимания, но протянула обе руки в жесте мольбы к незнакомцу. Ее улыбка была самой грустной, самой умоляющей улыбкой, какую я когда-либо видел. Жуткий свет исходил от нее и освещал его лицо.
   - О, о! Не смотри на меня так, - прошептал он. - Я обещаю тебе, что не причиню вреда картине. И если я найду медальон, я никогда его не продам - даже если умру с голоду, да поможет мне Бог!
   Короткое мгновение призрак продолжал пристально смотреть на него. Затем, явно удовлетворенная, Камилла поплыла к тому месту, где висела рамка с ее портретом, и, казалось, растворилась в стене.
   Я бросился через комнату и включил электрический свет. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать почти невероятный факт - картина была полностью восстановлена. Это было великолепное подобие человеческого оригинала того призрака, который так недавно присутствовал в комнате.
   Я повернулся к незнакомцу и обнаружил, что это молодой человек с привлекательным, хотя и бесхарактерным лицом. Его густые волосы и мечтательные глаза придавали ему странно старомодный вид.
   - Не скажете ли вы, мой друг, что мы либо пьяны, либо сумасшедшие? - мрачно заметил я.
   Он покачал головой.
   - Это был дух Камиллы, - ответил он. - Видите ли, я пришел сюда прошлой ночью, чтобы украсть портрет. Я не знал, как до него дотянуться, и стоял в темноте, глядя вверх, когда... когда она покинула холст и спустилась ко мне. Я был напуган. Я убежал.
   - И в спешке потеряли медальон. Вот он. - Я достал его из кармана и протянул ему. - Надеюсь, это ваша законная собственность.
   - Да. Он хранится в моей семье на протяжении трех поколений. В нем прядь волос Дамы с камелиями. Но я также хотел этот портрет. Я намеревался отвезти то и другое в Америку и продать. - Он вздрогнул.
   Я снова почувствовал, что нахожусь на пороге какого-то фантастического откровения.
   - В этой головоломке не хватает одного звена, - сказал я. - Допустим, призрак Камиллы материализовался; но почему она должна быть так заинтересована в том, чтобы удержать вас от преступления? Кстати, кто вы такой?
   - Я внук Армана Дюваля.
   - Чепуха! - воскликнул я с гневом. - Все знают, что оригиналом Камиллы Дюма была некая Маргарита Готье. Но персонаж ее возлюбленного, Армана Дюваля, был целиком вымышленным.
   - Публика всегда так думала, - вяло ответил он. - Но факт остается фактом: Дюма писал Армана с графа де Б., а я его бедный внук.
   Он отказался что-либо добавить к своему заявлению, а мои последующие расследования доказали, что он сказал мне правду. История Камиллы, признанная самой пронзительной историей любви девятнадцатого века, по-видимому, больше, чем сказка. Я вынужден признать, исходя из моего собственного опыта, записанного здесь, что эта любовь простиралась даже за пределы могилы, вплоть до третьего поколения.
   Неудивительно, что самым великим актрисам всегда нравилось играть эту роль на сцене и экране.
   Не желая тревожить мадам дю Пюи Дом, я просто сообщил ей, что ее портрет выцвел, и что я нашел способ его восстановить.
   Но в течение долгого времени я ломал голову над буквальными аспектами явления, свидетелем которого стал. Как и почему фантому удалось удалить цвет из холста? Наконец, я проконсультировался с другом, который увлекается мистицизмом. Он сказал, что в этом нет ничего невероятного. Вся материя, по его словам, имеет как астральную, так и реалистичную составляющую. Чтобы сделать себя видимой, призрак Камиллы вполне мог использовать духовную субстанцию красок, которые сохраняли ее изображение в течение стольких лет.
   Его объяснение звучало красиво, но... я не знаю! Если я смогу найти время, когда стану старше, то намерен добавить к своим увлечениям изучение оккультизма.
  

ПРИЗРАЧНЫЙ ВСАДНИК ТИГРА

ГАЙ ФАУЛЕР

  
   Тигр Севар бросил свое гибкое полосатое тело на дюжину футов в джунгли рядом с водной тропой, его брюхо коснулось земли. Там, где он был мгновением ранее, двадцатифутовый питон содрогнулся от силы нанесенного им бесполезного броска. Питон редко нападает на тигра, но он почти никогда не промахивается.
   Это был час перед заходом луны, когда все звери джунглей двигались в тени, готовые к убийству, жаждущие есть и пить. В темноте ночи испуганные олени прыгали, спасая свою жизнь; леопарды, тигры, дикие кабаны и гигантские ящерицы крадучись передвигались в погоне за добычей. А невдалеке пронзительно трубил вожак слоновьего стада.
   Заросли у кромки воды расступились, и налитые кровью глаза тигра фосфоресцирующе засветились, когда он сделал паузу, прежде чем напиться. Над ним, на деревьях, громко щебетали огромные серые обезьяны и мириады других обезьян, потому что они ничего не боялись - за исключением питона, который умел лазить по деревьям, и огромной рогатой совы, которая могла убить их детенышей, а затем улететь в темноту на сильных крыльях.
   Севар облизнулся, бесшумно развернулся и тенью скользнул в глубину зарослей. Не успел он отойти от воды и на три своих длины, как снова молниеносным движением изогнул свое тело и подскочил, на этот раз ударив лапой по чему-то, что поднялось рядом с ним с резким, щелкающим звуком.
   Второй раз за эту ночь Севар спасся. На этот раз он почти коснулся тростникового крючка искусственной ловушки и отскочил в сторону, когда тяжелая дверца из деревянных кольев опустилась. Его глубокий, зловещий рык эхом разнесся по джунглям, в то время как он свирепо смотрел желтыми, пылающими глазами себе за спину.
   За милю от этого места, туземцы в маленькой деревушке Бан Нам Май услышали этот отвратительный звук, потому что они всегда настроены на песни ночи, и больше всего прислушиваются к голосу тигра, который, как они верят, находится под покровительством странных духов. Рядом с wat, деревенским храмом, в тени позолоченного идола Будды, белый человек тоже услышал это, и его рука потянулась к стволу ружья для охоты на слонов, лежавшего рядом с ним.
   Мунва, охотник, в юности побывавший в Дели и Бомбее, лежал рядом с белым человеком в храме Будды; он приподнялся, опираясь на тощий загорелый локоть.
   - Это, о мой господин, - пробубнил он на своем родном языке, - Севар, охраняемый призраком тигр. Он единственный из всех жителей джунглей остается невредимым под пулями.
   Фелпс, американец, хмыкнул, и в этом звуке слышалось презрение.
   - Посмотрим, - сказал он, похлопывая по холодному металлу ружейного ствола.
   Мунва, прислушиваясь к громоподобной тишине джунглей, жужжанию насекомых, журчанию водопада неподалеку, медленно повернул голову и снова заговорил.
   - Севар, о господин, - сказал он, - одинаково смеется над пулями белого человека, над ловушками, которые срабатывают в темноте, над стрелами и ножами. Он бесстрашно идет по джунглям, ибо Севар - конь призрака, о мой господин. Я знаю, что это правда.
   Крупный, загорелый Джим Фелпс приподнялся на локте и вгляделся сквозь мрак в своего проводника.
   - Призрачный конь, Мунва, будь он проклят. Я думал, ты цивилизованный человек.
   Мунва сел на корточки по туземному обычаю, и его глаза обратились вверх, к позолоченному Будде, в чьем храме они укрылись по нестареющему неписаному закону народа. В храмах рады всем путешественникам и незнакомцам, независимо от их касты или веры. Там они могут укрыться от джунглей и быть радушно приняты жрецами.
   - Написано, господин, - сказал, наконец, Мунва, - что некоторые вещи истинны, а некоторые - нет, но это мы знаем. В тростнике водятся тигры, которых мы можем убить, и, подпалив им бороды, можем отогнать призраков. Но есть и другие тигры, о господин, которые являются конями для призраков. Этим я хочу сказать, что призраки разъезжают на них по джунглям, и ни один человек не может последовать за ними, ни какой-либо зверь, ни какой-либо бог не могут одержать над ними верх. Это правда.
   - Хм. Ложись спать, - приказал Фелпс, злобно ухмыляясь. - Твои туземные убеждения глупы.
   Мунва остался сидеть на корточках, ничего не говоря; он долгое время сидел, раскачиваясь, его глаза смотрели вдаль, на черную чащу, его уши впитывали странную утреннюю песню джунглей между временем смерти луны и рождением солнца. И снова, но только один раз, Мунва услышал глубокий рев Севара, за которым немедленно последовал трубный рев слона-самца, вожака стада где-то в горах на востоке.
   Утром Фелпс и Мунва отправились по следу. Они последовали за группой загонщиков, чьи смуглые тела были расцвечены фантастическими синими татуировками. Мунва соорудил мантру из тонкого тростника для защиты от духов; Фелпс с презрением посмотрел на него. Внезапно туземцы впереди издали странный вой, один из них начал монотонно бить в барабан. Это был сигнал о том, что они нашли след.
   Их шаг ускорился, и они продрались сквозь заросли тростника вниз, к воде. На некотором расстоянии от берега Мунва остановился и указал на землю справа от них.
   - Смотри, о господин, - воскликнул он. - Здесь был питон. Он нанес удар и потерпел неудачу, потому что атаковал именно Севара.
   Кустарник был раздавлен тяжестью большой змеи, и ее путь в болото был ясно виден наметанному глазу туземца, как, впрочем, и сцена нападения в темноте, и стремительный прыжок тигра.
   - Что ж, - Фелпс с интересом огляделся по сторонам, - может быть, он окажется в ловушке.
   - Не Севар, о мудрый господин, - ответил туземец, его тело блестело на солнце.
   Затем они наткнулись на сработавшую ловушку, и белый человек увидел тигриные следы, сломанный подлесок и даже несколько жестких желтых волосков, запутавшихся в коре молодых деревьев. Мунва оперся на свою винтовку, наблюдая за передвижениями Фелпса. Среди туземцев поднялся беспокойный гвалт, потому что они увидели Мунву с его мантрой, и им не понравился вид белого человека, чужака в джунглях, который свободно смотрел на их идола Будду и смеялся, и который теперь пытался повести их против духов их племени в их древние джунгли.
   Фелпс осмотрел ловушку и грязно выругался. Он сказал, что она была плохо поставлена, и, более того, он легкомысленно отнесся к храбрости охотников.
   - Ты говоришь о призраках и позволяешь тигру уйти, - с горечью сказал он Мунве. - Дай мне взглянуть на этого желтого дьявола, которого ты боишься...
   Его большая рука сжала тяжелый ствол винтовки, которая могла бы пробить пулей самую толстую шкуру самого старого крокодила.
   - Белый человек трубит о своем невежестве серым обезьянам, - сказал худощавый смуглый охотник своему товарищу, выплевывая сок бетеля в траву.
   Остальные присели на корточки, пока Фелпс с помощью Мунвы приступил к починке ловушки.
   Днем, за исключением обезьян и птиц, джунгли спят - но всегда настороже, приглядываясь и прислушиваясь к малейшему подозрительному звуку. Так было и сейчас, когда Фелпс работал. Наверху, на травянистых равнинах, разделявших высокий лес, спокойно паслось стадо оленей, а маленькие звери дикой природы, дикобраз и ему подобные, свободно перемещались. Но леопард и тигр, дикий кабан, волк и шакал - все они прятались в своих убежищах, ожидая ночи и охотничьего зова.
   - Теперь, - сказал Фелпс, когда крючок ловушки был настроен, а земля должным образом покрыта ветками и тростником, - я больше не хочу слышать эту проклятую чепуху о привидениях, Мунва - понимаешь? Скажи этим загонщикам то, что я говорю тебе. Нам нужен тигр, и мы собираемся его заполучить. Тебе платят не за то, чтобы ты рассказывал глупые истории и позволял тигру ускользать.
   - Я передам моим братьям то, что ты говоришь, о господин! - Мунва поклонился, в его бездонных глазах-бусинках не было никакого выражения.
   Но в ту ночь в лагере ходили разговоры. Немногие белые люди проникали в эту часть Сиама, далеко на северо-востоке, и эти немногие не казались разумными. Мудрые или нет, рациональные или нет, у туземцев есть свои вековые верования. И, как бы сильно они ни взывали к Будде, маленькие коричневые люди джунглей на самом деле поклоняются духам, и ничто из цивилизации, принесенной случайными миссионерами и белыми охотниками, не изменило их ни на йоту.
   В этот вечер они сначала поговорили о Фелпсе, который верил в богов белых людей и обладал огромным богатством. На поляне горел большой костер, и это было волшебно, потому что ни один зверь не придет туда, где растет красный цветок, даже бесстрашный Севар, хотя его может гнать голод, даже с призраком на спине.
   Вокруг костра сидели старейшины, молодые мужчины присели на корточки позади. Разговор шел среди седобородых.
   - Это было передано мне от моего отца, - сказал один из них, - и, в свою очередь, от отца его отца, что некоторые тигры носили духов на своих спинах. Мы видели Севара в наши дни, и среди нас достоверно известно, что он заколдован. Ни одно копье не полетит верно, когда оно брошено, чтобы сразить его наповал. Ни одна отравленная стрела не настигнет его, даже из самого мощного лука наших лучших охотников. Севар ходит свободно и ничего не боится, братья мои, - нет, даже питона с его смертельным кольцом, ни кобры с ее жалом. Как же тогда нам убить Севара или захватить его в плен для этого белого незнакомца? Лучше, говорю я, рискнуть его гневом, чем гневом богов.
   Старейшины энергично кивали и ворчали в знак одобрения, в то время как молодые люди позади них хранили молчание, слушая мудрые слова. Мунва был одним из тех, кто молчал. Он высказался, и теперь настала его очередь слушать. Его слова, как и ожидали охотники, были всего лишь повторенными и истолкованными словами Фелпса, но его эмоции были эмоциями его братьев по джунглям.
   - Ничего хорошего из охоты на тигра-коня не выйдет, - мудро заметил другой, - и все же маловероятно, братья мои, что будет много вреда, потому что он не поймает Севара ни в какой капкан из тростника, с собакой в качестве приманки. И все же мне это не нравится, и...
   Его голос замер, когда Фелпс вышел из своей укрытой сеткой палатки; по странному совпадению, глухой рев Севара донесся от водопоя через мокрые черные джунгли.
   - Мунва, - позвал белый человек, - во имя дьявола, где ты? О чем вы, черные обезьяны, говорите?
   Мунва быстро поднялся на ноги и поклонился. Когда Фелпс подошел к нему, на туземца резко пахнуло парами крепкого напитка.
   - Мы говорили, о господин, что ты обязательно поймаешь тигра, когда луна будет висеть низко. Не призрачного тигра, великий господин, а другого, меньшего зверя, на котором не ездит ни один дух.
   Фелпс невесело рассмеялся.
   - Ты слышал этого кота минуту назад, - ответил он. - Я думаю, мы должны пойти к ловушке, Мунва. Возможно, он угодил в нее.
   - Это было бы равносильно смерти, - просто сказал Мунва, и Фелпс понял, что было бы безнадежно даже пытаться. Туземцы не хотели идти.
   Он и Мунва отошли в сторону от остальных и стояли в тени деревни, под крытыми соломой хижинами, возвышавшимися на сваях и терявшимися во мраке деревьев за пределами досягаемости света огня. При звуке тамтама Фелпс обернулся посмотреть. В центре группы у костра молодой человек слегка ударил костью по натянутой шкуре, а из группы женщин на заднем плане вышла девушка, стройная, гибкая, как животное, ее блестящие волосы были заплетены в две косы, перекинутые через плечи.
   Внезапно, когда шагнув вперед, чтобы понаблюдать за происходящим, Фелпс издал резкое восклицание. Его глаза расширились, а губы приоткрылись.
   - Змеи, - сказал он вполголоса. - Это не волосы, это кобры.
   - Это Хатха, - спокойно ответил Мунва. - Она в безопасности, о господин, ибо яд кобры для нее как вода, а их гнев - ничто.
   Один из молодых людей подбросил в костер свежей коры, и пламя вспыхнуло с новой силой. Тени на поляне стали длиннее, когда мужчины поднялись, а звуки барабана зазвучали громче. Девушка вышла вперед, раскинув руки в призывном жесте, каждая из которых от тонкого запястья до блестящего плеча была обернута серо-пестрыми кольцами кобры с капюшоном. Еще одна толстая змея обвилась вокруг ее шеи, ее голова была откинута назад, сверкающие глаза были устремлены на девушку. Фелпс увидел, что девушка улыбается.
   Темп ее движений ускорялся в такт ударам барабана, и когда она повернула голову, огромная кобра у ее горла задвигалась, ее злые глаза не отрывались от нее, ее клыки были не дальше, чем на ширину ладони от чувственных красных губ. Девушка сложила руки перед собой, и змеи сунули вперед свои плоские, уродливые головы. Она закружилась в безумном танце, высоко поднимая над собой отягощенные руки, так что головы змей, еще дальше уходящие в танцующий свет наверху, создавали впечатление неестественной высоты.
   Мужчины разразились песнопением без слов, звуком столь же странным, как ночной шум джунглей. И все это время тамтам говорил, то эхом отдаваясь в густых джунглях, то мягко пульсируя, как нежный прибой на песчаном пляже. Пока они пели, мужчины начали раскачиваться, и каждая пара глаз обратилась на девушку, но ни разу никто, кроме нее, не посмотрел прямо в глаза кобре.
   - Великий Боже, - воскликнул Фелпс, сжимая руки за спиной в полумраке. - Скажи мне, Мунва, эти змеи не настоящие? У них ведь нет ядовитых зубов?
   - О мой господин, - смиренно ответил туземец, - Хатха заманивает кобру с теплого камня на болоте. Ей не причинят вред, змея выполняет ее приказы. Это подарок от духов ее отца.
   Фелпс снова принялся наблюдать за этой сценой и обнаружил, что его тело дрожит.
   Тамтам стих. Девушка крутанулась на тонких загорелых ножках и маленькой кучкой опустилась на землю. Ее руки были скрещены за головой, и три кобры медленно размотались, свернулись в пределах досягаемости ее рук и, подняв капюшоны, наблюдали за ней. Затем, как будто с общего согласия, они опустили свои толстые тела на землю и уползли за пределы зарева костра, чтобы исчезнуть в черных джунглях за его пределами. Девушка встала, взглянула в темноту, куда они уползли, и, повернувшись, пошла обратно к женщинам, ни разу не взглянув на мужчин.
   Фелпс развернулся и, направляясь к своей палатке, пошатнулся. Он позвал Мунву, который последовал за ним.
   - Скажи мне, - сказал он, когда они добрались до палатки, - эта девушка так обращается со всеми змеями? Неужели она ничего не боится?
   - Хатха правит змеиным народом, - ответил туземец. - Все змеи для нее едины, о господин, каждая из них - ее раб и раб детей ее детей.
   Фелпс налил себе выпить, и его глаза стали лукавыми.
   - Мунва, - сказал он, овладевая собой, - хотел бы ты иметь богатства белого человека - больше, чем когда-либо было у любого охотника?
   Мунва ухмыльнулся, показав пожелтевшие зубы.
   - Я хотел бы иметь слона для выполнения моей работы, о господин, - ответил он, - ружье, чтобы разговаривать с моими врагами на большом расстоянии. Но это выше моих возможностей, твоего покорного раба.
   Фелпс мгновение пристально изучал туземца и продолжил.
   - Эта девушка, Хатха, - казалось, он говорил сам с собой, и его глаза смотрели куда-то вдаль, - она стоила бы целое состояние в Соединенных Штатах.
   Ему не удалось уловить блеска в глазах Мунвы, как он не заметил последовавшего за этим нарочитого безразличия.
   - Белый человек заплатил бы большие суммы золотом, чтобы увидеть, как она очаровывает змей, - продолжал Фелпс. - С несколькими тиграми, которых можно поймать, слоновой костью и этой девушкой мужчине больше не нужно было бы работать.
   У Мунвы не было готового ответа, а если он и приходил ему в голову, то охотник хранил молчание. Через мгновение, когда он увидел, что Фелпс больше ничего не говорит, он бесшумно поднялся с корточек и растворился в полумраке снаружи. Одинокий юноша стоял на страже у костра. Другие туземцы забрались в свои крытые соломой хижины и втащили за собой легкие тростниковые лестницы. В загонах под домами козы и собаки беспокойно зашевелились, услышав охотничью песню обитателей джунглей.
   Издалека, из густой растительности и спутанного подлеска, донесся самый зловещий из всех ночных звуков, составляющих симфонию дикой природы, - гортанный, раскатистый рев тигра. Это был голос Севара.
   Мунва, хотя на сердце у него было тяжело, погрузился в глубокий сон, не потревоженный видениями. Как и все ему подобные, - животные, которые охотятся и на которых охотятся, - он попрощался с уходящим днем и ждал завтрашнего. Но задолго до того, как Фелпс очнулся от тяжелого сна, Мунва присел на корточки рядом с деревенским вождем, которому преподнес в подарок рис и спелые фрукты.
   - О отец, - сказал он, - мне очень больно, и я не знаю, что делать. Я, Мунва, охотник, пришел к тебе как твой ребенок.
   - Да будет так, - ответил старейшина, поднося миску с рисом к губам.
   - Случилось так, о древний и мудрейший, - продолжил Мунва, - что великий белый охотник обратил свой взор на Хатху. Как ты знаешь - на самом деле, кто из нас этого не знает? - было написано, чтобы Хатха была моей. Снова наступит время великих дождей, будут танцы и музыка тамтамов, много пиршеств и великое ликование. Но теперь, о мудрый, этого не может быть, ибо белый человек обратил свой взор на Хатху, заклинательницу кобр.
   - Ты, сын серой обезьяны, - затараторил старик, - разве ты не знаешь, что белые охотники - не для наших женщин? Ты видишь зеленым глазом, и все вещи окрашены зеленым.
   - Выслушай меня, о мой вождь, - упрямо настаивал Мунва. - Белый человек предложил огромное богатство - большее, чем каким обладал когда-либо любой охотник. Он говорил об очаровательнице кобр, и о возвращении с ней на землю белого человека с тиграми и слоновой костью. Мужчине, сказал он, больше не нужно было бы работать. Я видел, о великий и мудрый, женщин на рыночных площадях во время своих незабываемых путешествий. Это жизнь шакала, и ей, о вождь, Хатха не принадлежит. Более того, у этого белого охотника, если я могу судить, дурной глаз.
   Старый вождь долго и серьезно смотрел на Мунву, и мудрость, приобретенная в общении с белыми торговцами, вспыхнула в его древних глазах-бусинках.
   - Он хочет выследить Севара, призрачного тигра, - заметил он. - Проклятие духа пало бы на нас, если бы мы помогли. Иди, Мунва, и следуй по тропе джунглей со своим белым охотником. Держи свои уши открытыми, как клюв голодной вороны, но твои губы прижатыми одна к другой так же близко, как мох к скале. Мы будем наблюдать - и мы увидим.
   Средь бела дня в лагере кипела работа по подготовке к охоте. Фелпс был здесь, и там, и повсюду, призывая мужчин поторопиться, отталкивая голых детей, если они приближались, и злобно пиная тощих собак, попадавшихся у него на пути. И всегда, когда появлялась женщина, его глаза устремлялись на нее, но ни разу он даже мельком не увидел ту, которую искал.
   - Мунва, - сказал он, когда они отправлялись в джунгли, - ты понял меня прошлой ночью - насчет этой заклинательницы змей? Я хочу, чтобы ты поговорил с ней через некоторое время. Сегодня вечером ты можешь отнести ей несколько подарков. Скажи ей, что они ничто по сравнению с тем, что у нее может быть. Нет! Наверное, тебе лучше привести ее ко мне.
   Мунва изучил следы и, обнаружив след тигра, ничего не ответил, но Фелпс воспринял это как должное.
   - Я верю, что на этот раз мы поймаем полосатого дьявола, - сказал он, когда они двигались через кустарник.
   - Тигр, о мой господин, может попасть в ловушку, но не Севар, - ответил Мунва. - Только питон, который не может видеть призрака на его спине, мог бы напасть на Севара. - Затем, вполголоса, он добавил: - И ты, бледный пес.
   Мгновение спустя они услышали громкие крики среди передовых охотников, и раздалось тяжелое рычание тигра, который тщетно пытался вырваться сквозь толстые жерди, образующие ловушку. В остальном обитатели джунглей вели себя тихо.
   Около ловушки собрались мужчины. Они могли видеть, как рыжевато-коричневое тело быстро перемещается внутри; время от времени зверь бросался на жесткие бамбуковые шесты, глубоко воткнутые в землю и связанные прочными веревками из ротанга. Ибо эта ловушка была сделана для того, чтобы поймать тигра живым, и отличалась от падающих ловушек, какие используют туземцы. Это всего лишь доски, установленные под чудовищной деревянной плитой с воткнутыми в нее заостренными бамбуковыми кольями, которые падают и пронзают жертву.
   Мунва рванулся вперед и заглянул между кольями. Он повернулся к своим братьям со смешанным выражением удивления и страха.
   - Это Севар, братья мои, - сказал он им, - ибо я узнаю его по седлу, в котором призрак скачет, овеваемый ночным ветром.
   - Какой красавчик! - крикнул Фелпс, держа винтовку под локтем. - Теперь, Мунва, у нас есть работа. Мы должны построить клетку, прочную, в которой будет содержаться этот кот, потому что я собираюсь забрать его с собой живым.
   Они оставили охрану из восьми человек, шестерых с копьями и двоих с винтовками, разрывающимися между благоговением перед великим белым охотником и древними верованиями своих отцов. Остальные вернулись в деревню, чтобы построить клетку. Буйволы, пасущиеся недалеко от деревни, уже учуяли запах своего древнего врага и фыркали, роя землю, в то время как мальчики бегали вокруг них, чтобы удержать стадо от панического бегства.
   Фелпс злорадствовал при мысли о пойманном тигре.
   - Еще несколько тигров, Мунва, немного слоновой кости из больших бивней и заклинательница змей! - Он сделал паузу, чтобы заглянуть в глаза Мунвы. - Ты не потерпишь неудачу сегодня вечером? Я бы поговорил с девушкой.
   Туземец поклонился, и его глаза уставились в землю. Затем он повернулся, чтобы руководить строительством клетки. Тяжелые бревна, укрепленные ремешками из ротанга, вскоре образовали грубую коробку с отверстием на одном конце для раздвижной двери. Работа была закончена за час, потому что мужчины действовали быстро под пристальным взглядом белого человека.
   - Работайте быстро, о братья мои, - сказал им Мунва и добавил на их родном диалекте, которого Фелпс не мог понять. - Но когда луна пронзит своими бледными лучами деревья джунглей, забирайтесь высоко! Оставьте рис и поросенка перед идолом Будды, о истинно верующие, и не забывайте о духовном дереве, которое отгоняет призраков, ибо этой ночью мы услышим от Севара и серого всадника угрозу джунглей.
   Они нараспев ответили и закатили глаза, взваливая на плечи длинные тростниковые колья, на которых висела клетка. Затем, свернув на тропу в джунглях, сопровождаемые Фелпсом и Мунвой, они направились к ловушке, где ждал Севар, легко неся свою ношу, несмотря на свою худобу, потому что люди джунглей сильны.
   На краю деревни Фелпс резко остановился и уставился на одну из хижин. Хатха стояла там; ее силуэт вырисовывался на фоне пылающего цвета зарослей джунглей позади нее. Она пристально, без улыбки смотрела вниз, но ее глаза были устремлены на Мунву, и казалось, они вообще не видели белого человека.
   - Черт возьми, она прекрасна, - сказал Фелпс. - Если бы она была белой...
   Его размышления, обращенные наполовину к самому себе, были прерваны криками охранников далеко в тростнике.
   - Севар! Севар! - Донеслись из зарослей пронзительные крики, носильщики клетки понесли ее, пошатываясь и ускорив шаг.
   - О чем, черт возьми, они вопят? - спросил Фелпс.
   - Мне не нравятся эти звуки, о мой господин, - ответил Мунва. - Они, кажется, говорят, что Севар ушел в джунгли. Возможно...
   Туземец с диким взглядом, отбросивший свое копье, бросился с тропы, и его тело блестело от пота. Он неосторожно пробежал через подлесок, и его плоть была изодрана острыми шипами, которые торчали повсюду, как злые языки кобр из сырой скальной пещеры.
   - Мунва, - воскликнул мужчина, падая на колени, - все так, как сказали нам духи. Севар свободен. Призрак, который скачет у него на спине, открыл ловушку, и Севар бродит по джунглям. О брат мой, мы обречены.
   - Что случилось? - рявкнул Фелпс. - Этот проклятый тигр вырвался из ловушки?
   Он схватил ружье и поднял голову, прислушиваясь. Издалека, от бегущей воды, донеслось ни с чем несравнимое ворчание тигра, когда он продирается сквозь подлесок, заглушавшее крики бегущих охотников. В следующее мгновение они вырвались из зарослей, заговорив все разом, столпившись вокруг Мунвы и Фелпса, размахивая руками и закатывая глаза к небу.
   Мунва махнул им в ответ и заговорил с самым старшим из них - одним из тех, у кого было ружье. Затем повернулся к Фелпсу и перевел.
   - Они говорят, о великий господин, что Севар стоял у дверцы и опустил голову, как может сделать лошадь, которая поднимает прутья своего стойла. Я видел, как слон и буйвол таким образом убирают препятствия со своего пути. Говорят также, что призрак, который ездит верхом на Севаре, наклонился вперед, как мог бы сделать человек в седле, чтобы поднять ворота. Севар, в мгновение ока, был свободен. Видя все это, мой брат укрылся за деревьями, а те, у кого было оружие, не осмеливались стрелять. Севар посмотрел на них, одного за другим, о господин, и ушел в джунгли. Теперь они хотят отправиться к священным алтарям с дарами в виде риса и бананов, чтобы умолять духов о защите от призрака.
   Тяжелое лицо Фелпса раскраснелось, его глаза горели.
   - Идем за этим тигром, - прорычал он, поднимая ружье. - Они освободили его из-за своей проклятой трусости. Назад, говорю вам. Гони их обратно, Мунва!
   Но Мунва, даже если бы и хотел это сделать, был бы бессилен. Туземцы почувствовали настроение белого человека и растаяли, как роса на траве под лучами утреннего солнца. Никакая сила не смогла бы заставить их вернуться в джунгли перед лицом этой угрозы - даже грохот ружья белого охотника. Мунва попытался объяснить.
   - Тогда пойдем мы, - прорычал Фелпс. - Ты и я. Сейчас я убью кота. На этот раз я не позволю ему уйти.
   Но Фелпс не успел сделать и шага. Огромная рыжевато-коричневая голова Севара высунулась из густой поросли, а за ней виднелись тяжелые плечи, могучие лапы, когда тигр присел.
   - Севар! - прошептал Мунва.
   Что-то быстрое и серое внезапно оторвалось от толстой спины тигра и исчезло в джунглях с жужжащим звуком - нечто, в одно мгновение появившееся и исчезнувшее, не имея определенной формы, бесшумное, если не считать звука, с которым оно рассекло воздух. В то же мгновение ружье Фелпса нарушило тишину, из ствола вырвалось красное пламя. Раздался рев, за которым последовал кашель Севара, когда длинное полосатое тело задрожало и растянулось на земле.
   - Я убил его, - крикнул Фелпс.
   Он побежал вперед, затем остановился, чтобы оглянуться на Мунву, который упал на колени и раскачивался всем телом, как это делали туземцы у костра, когда танцевала заклинательница змей.
   - Давай же! Вставай, дурак, - крикнул Фелпс. - Твой призрачный тигр мертв.
   Мунва медленно поднялся, его глаза смотрели вверх, во мрак деревьев, где сейчас все было тихо, где обезьяны и птицы прятались в тени с тех пор, как раздался рык Севара и грохот ружья.
   - О великий господин, ты совершил ужасный поступок, - медленно произнес Мунва. - Разве ты не видел, как призрак поднялся со спины Севара, как раз когда ты поднимал ружье? Я видел это, о мой белый господин, и это правда.
   Фелпс глухо рассмеялся.
   - Да, я видел это, ты, черный идиот. Однако это была серая сова, а не призрак.
   Но Мунва молчал, хотя его губы шевелились. Он стоял поодаль, глядя на мертвого тигра.
   - Что ж, - рявкнул Фелпс, - собирай своих трусливых негодяев - и давайте доставим эту штуку в деревню. Это хорошая добыча. Но я собираюсь взять парочку из них живыми, Мунва.
   Когда в деревне услышали, что Севар мертв, было много разговоров и большой неуверенности, но белый человек одержал верх, и через некоторое время длинную желтую тушу тигра принесли на бамбуковых шестах плечи сомневающихся чернокожих. С нее сняли шкуру, а затем Фелпс призвал их снова установить ловушку. С этим старейшины согласились.
   - Призрак, который ездил на Севаре, найдет другого тигра в качестве верхового животного, - сказали они. - Возможно даже, что нам не причинят никакого вреда, потому что призрак тигра будет знать, мы не были намерены причинить вред, и все это происходит против нашей воли.
   Из всех остальных только Мунва в тот день ничего не делал. Он много времени провел в воде под позолоченным идолом Будды, а затем, в течение некоторого времени, его видели на краю деревни, разговаривающим с Хатхой, заклинательницей змей, на которую великий белый человек смотрел с благоговением.
   Фелпс, занятый со строителями ловушки, скучал по Мунве и спрашивал о нем. Ему сказали, что Мунва примиряет его с духами джунглей и дарит подарки призраку тигра, чтобы отвратить вред. Фелпс фыркнул и рассмеялся. Но когда с вечерней трапезой было покончено и пламя лагерного костра ярко вспыхнуло на черной земле, он позвал Мунву.
   - Приведи эту девушку сюда, - приказал он. - Я поговорю с ней.
   За костром старейшины сидели на корточках, как они делали много ночей назад и как делали их предки до них. Сзади сидели охотники помоложе, а чуть поодаль - женщины и голые дети. Но сегодня вечером стояла тишина, и не было слышно тамтама. Все взгляды были устремлены на палатку белого человека, перед которой он сидел в свете масляного фонаря, смутно видимый за завесой своей москитной сетки.
   Вскоре Хатха отошла от группы женщин. Этой ночью у нее не было змей, и ее голова была опущена. Позади нее шел Мунва, и он тоже смотрел в землю. Они вместе вошли под сетку.
   - О великий белый господин, - начал Мунва, - я привел Хатху, заклинательницу кобр.
   - Спроси ее, - сказал Фелпс, глядя жесткими, жадными глазами на гладкую, загорелую плоть рук девушки, - хотела бы она стать королевой среди белых мужчин в моей стране.
   Мунва заговорил с ней, и когда она тихо ответила, он повернулся к Фелпсу.
   - Она говорит, о господин, что счастлива со своим народом.
   - Разве она не хочет золота, драгоценностей и огромного богатства? - продолжал Фелпс.
   Через мгновение Мунва заговорил в ответ.
   - Хатха говорит, о белый вождь великой силы, что ее богатство в обычаях ее народа, а не в путях белых богов.
   - Скажи ей, - продолжал Фелпс, терпеливый более, чем это было обычно для него, - что в моей стране она может играть со змеями только два раза в день. Она могла бы путешествовать в большом штате и быть равной тамошним женщинам.
   Когда Мунва перевел это сообщение, Хатха подняла глаза и посмотрела прямо в глаза белому человеку; когда она заговорила, ее голос был мягким и хрипловатым, как вода, танцующая по замшелым камням в горном ручье.
   - Хатха говорит, о господин, что плоды одной и той же лозы должны расти и увядать вместе.
   Фелпс терял терпение.
   - Сможет ли она понять меня, если я попробую твою речь? - спросил он.
   Мунва кивнул.
   - Я верю, что она поймет.
   Фелпс встал и навис над девушкой, которая немного съежилась под его пристальным взглядом. Мунва, наблюдавший за происходящим, потянулся рукой к набедренной повязке, где лежал его нож в ножнах из кожи крокодильего горла, но внезапно выпрямился.
   - Возвращайся к огню, - скомандовал Фелпс. - Мы с Хатхой поговорим.
   Мунва поклонился и, быстро выбравшись из-за сетки, подбежал к своим братьям, сидевшим у костра. Фелпс положил ладонь на обнаженную руку девушки, но она отдернула ее.
   Обращаясь к старейшине, уставившемуся на тлеющие угли, Мунва тихо заговорил.
   - О мой мудрый и благородный брат, - сказал он, - призрак тигра летает по джунглям, а дух Севара все еще жив. Кобры, которые являются рабами Хатхи, лежат с поднятыми капюшонами на остывающих камнях под луной. И я, Мунва, твой скромный охотник, сижу со своим ножом в ножнах и прислушиваюсь к угрозе джунглей. Скажи мне, о мастер древнейшей мудрости, каким путем мне следовать? Какая тропа приведет мои стопы к богам нашего народа?
   Вдали, у реки, ночной воздух разорвал зловещий рев тигра, который трижды рыкнул и затих.
   - Это, сын мой, твой ответ, - просто сказал старейшина.
   Когда Мунва поднял глаза, он увидел, как Фелпс раздвинул сетку у своей палатки и вместе с Хатхой вышел на расчищенную площадку. Они шли медленно. Фелпс говорил, и пока говорил, он смеялся, обнажая зубы. Их фигуры вышли из сияния красного цветка и медленно растаяли во мраке за его пределами. Затем они вернулись по своим следам, и белый человек все еще говорил, в то время как Хатха не отрывала глаз от земли.
   Они прошлись взад и вперед дюжину раз, и каждый раз, когда они возвращались в свет костра, глаза всех туземцев следовали за ними, а затем снова двигались вместе с ними, когда они уходили в темноту. Потом наступило время, когда они не вернулись, и те, кто был у костра, подумали, что они стоят на краю поляны, и великий белый вождь спорит с девушкой о том, стоит ли ей отправиться к его народу.
   - О древний мудрец, - гортанно заговорил Мунва, обращаясь к согнутой фигуре рядом с ним, - я знаю, что это правда, что белый король за морем защищает своих охотников, которые приходят к нам. Я знаю, что причинять им вред - это смерть, и это путь мудрости - принимать их среди нас. Но если Хатхе причинят вред - тогда, действительно, я должен буду убить этого белого пса и поместить его бледное тело туда, где оно приманит шакала и коршуна.
   - Успокойся, - сказал мужчина постарше, - и жди своего часа.
   Из джунглей донесся голос тигра, теперь уже ближе, и другие звуки стихли. Охотник встал и подбросил сухих дров в костер так высоко, что пламя взметнулось вверх и затрещало. Тигр снова издал рык, и из загонов под хижинами донеслись звуки копыт буйвола, взрывавшего землю, и жалобное мычание козы, разбуженной своим смертельным врагом.
   Внезапно над головами молчаливых туземцев у костра серая фигура стрелой понеслась в темноту. В то же мгновение раздался крик белого человека. Чернокожие вскочили на ноги, и один из старейшин начал бессловесное пение.
   Мунва что-то вполголоса сказал мужчине, стоявшему рядом с ним.
   - Так это был, о столп мудрости, призрак, который ездил на Севаре? Я видел его сегодня, как ты знаешь. Это был он, или это был дух Севара?
   - Жди, - ответил седобородый. - И ты увидишь.
   Молодой охотник, чей тамтам молчал, теперь извлек из натянутой шкуры единственную ноту и, после паузы, начал отбивать ритмичный такт. Ночное песнопение становилось все громче. Фигура появилась из темноты джунглей, и, извиваясь, продвигалась к огню - и они увидели, что это была Хатха. Шипящие кобры обвились кольцами вокруг ее рук, а третья кобра обвилась вокруг ее горла.
   - О возлюбленные, мой народ, - пела она, импровизируя, - Севар отомщен, и призрак тигра снова скачет верхом.
   Снова и снова она повторяла эти слова, пока, наконец, не закружилась и не упала. И снова, как и прошлой ночью, кобры свернулись кольцами, а затем уползли в джунгли.
   Мунва подскочил к Хатхе и поднял ее с земли.
   - Где, любимая, ты оставила белого охотника? - спросил он, понизив голос.
   - Он в джунглях, мой будущий хозяин, с призраком тигра и духом Севара.
   - Мы не должны позволить ему умереть, - быстро сказал Мунва. - Белый король ниспослал бы на нас беду.
   Крикнув своим братьям, Мунва быстро послал их за факелами, которые они окунули в огонь. Через несколько минут они покинули деревню длинной процессией, гуськом, их тела поблескивали в мерцающем свете факелов. Они раскачивались из стороны в сторону, взывая к ночи. Затем, в нескольких ярдах от них, раздался ответ - резкое, грубое рычание тигра - и на одно мгновение они увидели неясную фигуру убийцы. Призрачный тигр притаился на краю джунглей - его тело слабо светилось в ярком лунном свете.
   Затем воцарилась испуганная тишина, когда Мунва, размахивая факелом, прыгнул вперед по тропе и быстро склонился над фигурой Фелпса, растянувшегося во весь рост на ложе из густой травы. Его лицо было искажено, как будто ему было больно, но его плоть была холодной, а мышцы одеревенели. На нем не было ран, и его широко раскрытые глаза смотрели в черноту джунглей над головой.
   - Призрак тигра отомщен, - тихо сказал Мунва, отбрасывая ногой яблоко дурмана, упавшее с дерева рядом с ними. - Пойдемте, братья мои, мы отнесем великого белого вождя в деревню. Гонец должен отправиться с восходом солнца, чтобы сообщить об этом его народу.
   Официальная депеша от американского консула, человека, давно знакомого с джунглями, объяснила смерть Фелпса тем, кто ждал по ту сторону моря. Очевидно, писал губернатор, Фелпс, будучи незнакомым с джунглями и отправившись на прогулку недалеко от своего лагеря, и откусил кусочек dhatura, или дурмана, самого ядовитого растения в джунглях.
  

СВИДЕТЕЛЬ СО ДНА ОЗЕРА

ЭДВИН А. ГОУЭЙ

  
   Арлетт Бонди увидела призрак. Так она написала мне. Если бы любая другая моя знакомая девушка или женщина сделала подобное заявление, я бы знал, что делать - посмеяться.
   Да, я воспринял бы это как довольно глупую попытку подзадорить мою доверчивость - своего рода розыгрыш или шутку.
   Но, зная Арлетт такой, какой я ее знал - упрямой, скептически относящейся даже к общепринятым истинам, умом старше своих двадцати лет, - я смеяться не стал.
   Кроме того, призраком - так она написала - был Уолтер Хиллс, мой самый близкий друг с детства; тот, с кем плечом к плечу я разделял и приключения, и опасности. И все же я не мог до конца поверить, что она была права в своей идентификации призрака. Конечно, он не мог бы уйти из жизни без того, чтобы тонкое шестое чувство не предупредило меня о его кончине. Да и Арлетт не сказала, что он мертв, - только то, что она видела его...
   Пожав плечами, я отвернулся от окна отеля, возле которого невидящими глазами смотрел в ночь, и поднял ее письмо, брошенное на стол, когда мое первое поспешное чтение повергло меня в недоумение. Наклонившись, я поднес послание поближе к лампе и медленно перечитал его. На этот раз я должен был понять значение каждого слова этого удивительного документа.
  
   Мой дорогой Эдмонд,
   Сегодня я узнала из газеты, что вы находитесь в Нью-Йорке, и где вы остановились. Ваше возвращение в это время - один из самых добрых поступков Судьбы по отношению ко мне. Мои отец и мать находятся в Европе. Если не считать слуг, я одна здесь, в Роузбрайере, и у меня серьезные неприятности. Вы должны приехать ко мне, - немедленно, - потому что вы мне нужны. Я не могу ни к кому обратиться за помощью, ни поделиться с кем-либо, кроме вас, своей ужасной тайной. Я боюсь, что с Уолтером случилось что-то ужасное. Я не видела его много недель. Куда он направился, когда покинул город, я не знаю. Где он - если жив - я даже не догадываюсь.
   Я беспокоилась о нем долгое время; теперь я боюсь худшего. Вы, кто так хорошо меня знает, кто понимает, что нервы никогда не были одной из моих слабостей, должны принять мое следующее заявление как факт, каким бы фантастическим оно ни казалось.
   Призрак - призрак Уолтера, если я могу поверить своим глазам - являлся мне три ночи подряд: прошлой ночью, предыдущей и позапрошлой.
   Я уверена, что это было не земное присутствие, потому что пыталась приблизиться к нему, заговаривала с ним - пока он не исчез в небытии; без слов.
   Я в ужасе. Рядом со мной должен быть кто-то, кому я могу доверять, иначе я сойду с ума. Не пишите и не звоните по телефону. Этот вопрос может обсуждаться только за закрытыми дверями. Я знаю, вы приедете ко мне; сегодня вечером. Я буду ждать вас.
   Арлетт.
  
   В этих наспех нацарапанных строчках я теперь в полной мере ощутил то, что терзало девушку. Не было ни слова сожаления по поводу моего долгого отсутствия - никаких упоминаний о том, что я внезапно прервал нашу близкую дружбу два года назад, когда покинул страну.
   Ее разум был захвачен только теперешним ужасом. Но не было никаких сомнений в том, что в тот момент она хотела видеть меня больше, чем кого-либо другого в целом мире. Она попросила, - почти приказала, - чтобы я поспешил к ней, - утешить, оказать помощь и моральную поддержку.
   Я добрался до Нью-Йорка всего за день до этого из Англии. Я бы предпочел, чтобы о моем возвращении на родину ничего не было напечатано, поскольку намеревался задержаться лишь ненадолго - ровно настолько, чтобы внести ясность в некоторые дела, связанные с моими владениями в Соединенных Штатах. Однако из-за определенной исследовательской работы, которую я провел в Индии и Египте, - открытий, которые широко освещались в прессе как Европы, так и Америки, - газеты не позволили остаться моему приезду незамеченным.
   Проведя ночь в одиночестве в отеле, который выбрал для своей временной штаб-квартиры, я уехал рано, чтобы заняться своими личными делами, но не указал, где могу находиться. Посыльный с таинственным посланием прибыл в отель в полдень. После многочасового ожидания, очевидно, в надежде вручить его мне лично, он оставил его на стойке регистрации и ушел.
   Я вернулся только после восьми вечера, когда мне в руки попало письмо Арлетт. Изумление, которое я испытал, узнав ее почерк, усилилось, когда я заметил в углу конверта: "Личное, важное", написанное крупными буквами.
   Я поспешил в свою комнату, чтобы немедленно прочитать ее послание. Независимо от того, какими были мои разочарования в прошлом, любое ее слово всегда должно было приниматься во внимание в первую очередь. И когда, наконец, я осознал все значение ее письма - даже при том, что не мог поверить в написанное полностью, - я немедленно решил сделать все, о чем она просила.
   Роузбрайер был летним домом отца Арлетт, Цезаря Бонди, известного международного банкира. Он купил его во время моего отсутствия в Америке. Я никогда не бывал в этом месте, но, зная, что оно расположено на окраине фешенебельного жилого района в нескольких милях от большого города, на восточном берегу реки Гудзон, я был уверен, что смогу найти его даже ночью и в одиночку. Обстоятельства, упомянутые в письме Арлетт, - мысль о том, что я тоже могу увидеть призрак, или что бы это ни было, повергшее девушку в ужас, - заставили меня не брать с собой никого в качестве проводника, даже близкого друга.
   Моя натура была такова, что я довольно скептически относился к вещам оккультной природы. Тем не менее, в своих путешествиях по далеким землям я видел вещи, которые не мог объяснить никакими здравыми рассуждениями. Поэтому я разрывался между сомнениями и страхами, пока размышлял о самом быстром способе добраться до Роузбрайера. Я решил отправиться в путешествие на автомобиле. Позвонив на стойку регистрации, я распорядился, чтобы мне немедленно пригнали быструю машину из гаража отеля. Я добавил, что поведу машину сам.
   Когда я занял место за рулем автомобиля, в моем мозгу промелькнуло важное воспоминание. Именно в том же районе, где находился Роузбрайер, случилось фантастическое приключение Икабода Крейна и Неистового Гессенца, описанное Ирвингом. Возможно, эту необычную историю с двумя причудливыми персонажами превзошли нынешние реальные события призрачного характера. Я поверил Арлетт на слово, что так оно и было.
   Эта мысль только подстегнула мое нетерпение. Я влился в плотный поток машин. Моя задача была трудной, потому что прошло много времени с тех пор, как я в последний раз садился за руль в Нью-Йорке. И необходимость полностью сосредоточиться на прокладывании пути через то, что казалось бесконечными полосами автомобилей, вытеснила из моего сознания сверхъестественную составляющую моего приключения, пока я не покинул собственно город и не помчался на север по широкому шоссе, огибающему реку.
   Но, когда мысли о странном послании Арлетт снова вторглись в мой мозг, я смог рассуждать более спокойно, чем в какое-либо иное время с момента получения ее письма. Прошло совсем немного времени, прежде чем я убедился, что ответ на загадку, - при условии, что она действительно видела призрак Уолтера, - кроется в тесно связанном прошлом его, девушки и меня. И еще был Нельсон Корниш. Он, как Уолтер и я, был претендентом на руку Арлетт. Возможно, он тоже был каким-то образом замешан в этом странном происшествии.
   Уолтер был красивым, спортивным парнем, популярным как среди мужчин, так и среди женщин, но немного безответственным, часто попадавшим в неприятности, следуя неразумным указаниям других. Впрочем, его родители обладали большим состоянием, и он до предела потакал своим прихотям и фантазиям, всегда смеясь над моими просьбами посвятить себя какой-нибудь полезной цели.
   Немного моложе меня, он был моим приятелем со времени нашего детства, мы учились в одном университете. Впервые мы встретились с Арлетт, когда учились в колледже и были дома на каникулах. И с тех пор, когда бы ни приезжали в город, мы вступали в добродушное соперничество за ее благосклонность, хотя ни один из нас не был серьезно влюблен - тогда. После того, как мы закончили учебу, он сопровождал меня туда, где я применил то, что узнал о древней истории и археологии.
   По дороге мы познакомились с Корнишем. Он был человеком с неограниченными средствами, ему было чуть за тридцать. Он уже приобрел значительную известность как охотник на крупную дичь и исследователь. Он был не из тех, кто имел многих друзей. Ибо, несмотря на его хорошо вылепленные черты, холодный, жесткий взгляд его глаз и привычка улыбаться одними только губами вызывали у большинства людей страх и неприязнь к нему.
   Однако длительное знакомство перевесило неблагоприятные впечатления, которые поначалу сложились у нас с Уолтером. И после многих приключений в джунглях, в которых он доказал свою выдержку и мастерство, мы очень полюбили его. Когда мы вернулись в Америку, то были его гостями в Фернвуд Лодж, недалеко от Блю Рокс, в нижних горах Катскилл, а мы развлекали его в Нью-Йорке, где познакомили с Арлетт. С тех пор я сожалел об этом. Ибо, как и мы с Уолтером сразу по возвращении домой, он страстно влюбился в нее. И, хотя был значительно старше ее, он ухаживал так же пылко, как и мы, бывшие примерно ее возраста.
   Трехстороннее соперничество продолжалось в течение всего лета. Затем, - я не помню точно, что послужило причиной обвинительного приговора, - я убедился, что Уолтер оказался впереди нас. Всеми способами он показывал, что отчаянно увлечен - что впервые в своей жизни он нашел что-то, на чем сосредоточил весь свой интерес и привязанность.
   Тогда я предпринял радикальный шаг - возможно, глупый. Я так искренне любил этого парня, что даже больше беспокоился о его счастье, чем о своем собственном. И, опасаясь, что, если Арлетт откажет, ему не хватит выдержки оправиться от шока разочарования, он полностью уступит слабой стороне своей натуры и станет безнадежным бродягой, я сошел с дистанции.
   Это было нелегко сделать, потому что я любил Арлетт; больше, чем когда-либо мог полюбить другую женщину. Понимая, что я не могу дать удовлетворительного объяснения задуманному мной поступку, - ни ей, ни своему другу, - я планировал на некоторое время покинуть страну, никому не сказав. Однажды, когда Корниш уехал в Блю Рокс, а Арлетт и Уолтер отправились вдвоем в автомобильную поездку, я сел на пароход и отбыл в Европу. Это оставило свободным поле моему приятелю и Нельсону. Я больше ничего не мог сделать, чтобы помочь Уолтеру. Ему придется играть в свою собственную игру против своего старого соперника.
   Внезапно меня вывело из задумчивости осознание того, что в течение нескольких минут мимо меня не проехал ни один другой автомобиль. Я оглянулся назад. Света не было. Я был один на шоссе. Это обстоятельство вызывало удивление. Это была главная магистраль, протянувшаяся на сто пятьдесят миль. И до тех пор, пока я временно не забыл о своей миссии, пока мои мысли блуждали в прошлом, я часто видел другие машины.
   Я снизил скорость так, что машина едва ползла, и посветил фарами по сторонам дороги. Почти сразу я обнаружил то, что и предполагал найти, - указатель с надписью "Строящаяся дорога - объезд". Стрелка указывала в том направлении, откуда я приехал. Проклиная свою глупость за то, что позволил своим мыслям рассеяться в то время, когда должен был проявить максимум сосредоточенности, я остановил машину и обдумал свой следующий шаг. Я должен был следовать дальше на максимальной скорости - по вполне понятной причине. Поворот назад означал бы задержку, возможно, серьезную, если бы объезд оказался на значительном расстоянии сзади.
   Хотя дорога впереди, несомненно, была разбита, по ней наверняка все еще можно было проехать тому, кто действовал бы осторожно. Я решил рискнуть. Если неровным был только сравнительно короткий участок, я пересек бы его медленно, а затем увеличил скорость. Это сулило меньшую потерю времени, чем поворот назад и поиск объездной дороги - одному Богу известно, как далеко. Заведя машину, я включил фары на полную мощность и направил их прямо вперед, двигаясь очень осторожно. Позади осталось четверть мили, затем половина, и - мой план, казалось, сработал. В поле зрения появилась вереница красных фонарей, и через несколько секунд я остановился перед рядом деревянных барьеров, полностью блокировавших дальнейшее продвижение.
   В последней и безнадежной надежде я посветил фарами, молясь, чтобы обнаружилось место, где тележки рабочих двигались рядом с проезжей частью, уходившей в темноту грудой камней. Я обнаружил кое-что, что заставило меня издать крик радости. Справа от меня, взбегая по склону холма через пастбища, тянулась узкая грунтовая дорога. Выскочив наружу, я наклонился и осмотрел его. Там были следы колес. Я предполагал, что она вела к той же дороге, на которой я оказался бы, если бы поехал в объезд. Дорога была крутой и изрытой колеями, но я верил, что смогу проехать по ней и не сильно задержаться. Решить - означало действовать. Я развернул машину и на второй скорости начал подъем, безумно трясясь и раскачиваясь, но, все же, двигаясь вперед.
   Достигнув вершины, я свернул на довольно ровный участок, но дорога, казалось, делала изгиб каждые сто футов; наконец, я добрался до места, где она разветвлялась на три узкие магистрали. Их состояние убедило меня, что я еще не добрался до главной объездной дороги. Уверенный, однако, в своем чувстве направления, я выбрал среднюю. Деревьев становилось все больше, пока, наконец, я не оказался в густом лесу, двигаясь по тому, что было немногим шире тропинки, слишком узкой, чтобы я мог развернуться. Стеная из-за своего затруднительного положения, я продолжал двигаться, надеясь на лучшее. Затем я выехал на поляну, со всех сторон окруженную пнями. Фары моей машины высветили другие дороги, ведущие во многих направлениях.
   Я понял, что заблудился - окончательно; причем, в горах, где не было ни единого шанса на миллион, что кто-нибудь придет и направит меня; если же я, пытаясь найти фермерский дом, еще больше запутаю в лесу, то, возможно, смогу выбраться лишь спустя долгое время после рассвета.
   Моя беспомощность сводила с ума. Арлетт ждала меня. Что бы она подумала из-за моей неспособности внять ее мольбам? И все же, что я мог сделать? Был только мизерный шанс, что я смогу выбрать правильное направление, найти главное шоссе и обычный объезд. Это означало многочасовую задержку. Но все же было лучше, чем сидеть и ждать.
   Надеясь, что отчаянный эксперимент увенчается успехом, я забрался обратно в машину, взялся за руль и завел мотор. Но как раз в тот момент, когда я собирался привести машину в движение, случилось то, что чуть не заставил меня вскрикнуть от испуга. Потому что с дороги справа от меня, в ярком свете фар моего автомобиля, появилась машина, - ее фары горели странным зеленоватым светом, - и медленно двинулась через поляну. В ней был только один человек, ее водитель. Придя в себя, я крикнул ему. Он не обратил на это внимания, вероятно, не услышав. Я ждал. Машина развернулась. Я поймал яркий свет заднего фонаря, самый красный, какой я когда-либо видел. Очевидно, шофер знал, как выбраться из этих холмов. И, отчаянно желая, чтобы он вывел меня обратно к цивилизации, я нажал на газ и помчался за ним. Временами я почти догонял красный свет; временами - немного отставал. Но, хотя я несколько раз сигналил, пытаясь привлечь его внимание, водитель впереди ни разу не сбавил скорость.
   Затем, с внезапностью, от которой у меня по всему телу пробежал холодок, в то время как мои дрожащие пальцы на мгновение соскользнули с руля, я понял, что машина впереди не издавала ни звука, - не было ни гула мотора, ни скрежета передач, который я неоднократно издавал, когда был вынужден торопливо переключаться из-за множества опасных препятствий.
   Возможно, из-за пугающего одиночества этого места, - или, что более вероятно, из-за того, что странное письмо Арлетт направило мои мысли к сверхъестественному, - я начал верить, что машина впереди была нематериальной, что ее водитель не был человеком. Я пытался прогнать эту мысль, но потерпел неудачу. И чем больше я в этом убеждался, тем сильнее росли мои страхи. Однако мне каким-то образом удалось сохранить достаточный контроль над своими нервами, чтобы держаться за машиной, двигавшейся впереди, надеясь вопреки всему, что она выведет меня обратно на главное шоссе.
   И это произошло. Мы резко свернули вправо и начали спускаться с крутого холма, набирая скорость, несмотря на мои усилия сдерживать машину с помощью тормозов. За время, показавшееся всего лишь секундами, хотя это, вероятно, заняло несколько минут, мы выехали из-за деревьев на полосу щебня, за которой я уловил блеск залитой лунным светом воды сквозь просветы в листве. Я закричал от радости. Конечно, это должна быть главная дорога.
   Мне показалось, что водитель впереди увеличивал скорость своей машины. Вероятно, он стремился оторваться от меня до того, как я смогу узнать о нем больше. Гнев сменил мой испуг. Выругавшись, я нажал ногой на акселератор. Моя машина рванулась вперед. Фут за футом, она настигала другую. Мы свернули на участок открытой дороги, сверкающий под луной, плывущей прямо над головой. Я почти догнал другую машину, когда ее водитель обернулся и посмотрел через плечо, и я увидел его лицо.
   Боже, какой шок! Я никогда не забуду этого, пока жив. Ибо лицо, в которое я вглядывался, было лицом Уолтера Хиллса - но бледным, ужасным, неземным.
   В ужасе моя нога соскользнула с педали газа, моя машина потеряла скорость, а другая вырвалась вперед. Затем чувство вопрошающего изумления изгнало страх. Если я видел Уолтера, узнал ли он меня? И если да, то почему пытался сбежать? Нет, это не мог быть мой старый друг, если только...
   Мой наполовину онемевший мозг начал рассуждать здраво. Как и Арлетт, я видел призрак; и призраком был Уолтер Хиллс. Он появился в лабиринте леса на вершине холма, чтобы вывести меня к месту назначения. Это было стремление свести нас с девушкой вместе - и быстро. С какой целью, я догадаться не мог.
   Больше всего на свете мне хотелось еще раз хотя бы мельком увидеть это бледное лицо, чтобы убедиться, что мое воображение не обмануло меня, заставив произвести ложное опознание. Я снова помчался вперед на полной скорости. Все ближе и ближе я подбирался к тому, кто был впереди. Но как раз в тот момент, когда я поверил, что смогу поравняться с ним, моя добыча внезапно свернула с проезжей части и пронеслась между двумя огромными каменными столбами ворот, увенчанными электрическими фонарями. Я последовал за ней. Машина-призрак снова начала оставлять меня позади, но оставалась в поле зрения, мчась по гравийной дорожке к освещенному дому.
   Инстинктивно я почувствовал, что добрался до Роузбрайера. Машина передо мной скрылась за большим скоплением листвы. Через несколько секунд я тоже добрался до этого места. Но призрачный водитель и его автомобиль исчезли.
   Оцепенев от изумления, пытаясь прийти в себя, я машинально поехал вперед. Я добрался до ступенек веранды, затем резко остановил свою машину.
   Мое приближение было услышано. Мгновенно зажегся свет на крыльце, парадные двери открылись, и в проеме вырисовался силуэт женщины - я знал, что это Арлетт. В одно мгновение я оказался рядом с ней - схватил ее за руки и выдохнул ее имя. Это было все, что я мог сделать, удержавшись от того, чтобы наклониться и поцеловать ее.
   - Слава Богу, ты приехал, Эдмонд, - сорвалось с ее губ, когда она затащила меня внутрь и закрыла двери.
   Я снова взял ее за руки. Они были ледяными; такими холодными, какими я их никогда не знал. Но черты ее лица свидетельствовали о большом потрясении. Она была красива - возможно, даже красивее, чем когда-либо в прошлом. Но желанный румянец отсутствовал на ее щеках, а глаза были запавшими и обведены темными кругами, свидетельствующими о многих часах напряжения и страданий. На мгновение я решил не делиться с ней своим сводящим с ума опытом, пока не узнаю все, что она хотела рассказать.
   Не знаю, как долго мы пристально смотрели друг на друга, каждый старался прочитать мысли за масками, скрывавшими наши лица; каждый пытался заглянуть в душу другого.
   - Пойдем, - сказала она, наконец, прижимаясь ко мне, словно в поисках физической защиты, - пойдем туда, где мы сможем побыть одни; где мы сможем поговорить без возможности быть подслушанными.
   Когда мы проходили мимо библиотеки, где провели так много счастливых часов, я сделал движение, как будто хотел свернуть туда.
   - Нет, нет! - выдохнула она. - Это было в той комнате, - я почувствовал дрожь, пробежавшую по ее телу, - то, что я увидела; то, о чем написала тебе.
   Та, в которую она, наконец, привела меня, была кабинетом ее отца. Там я сел в мягкое кресло лицом к окнам, а она спокойно сидела на широком подлокотнике кресла, рассказывая мне свою историю.
   Последовавший за этим разговор был слишком священен - для нас - чтобы я мог повторить его в деталях. Вкратце, это было следующее: Арлетт любила меня; всегда любила, практически с первого момента нашей встречи. Это признание, сделавшее меня в высшей степени счастливым и заставившее сжать ее в объятиях и безумно целовать, также заставило меня внутренне проклинать свою глупость за то, что я не осознал правды. Она, из троих, кого я оставил, была единственной, кто понял причину моего поступка. И осознание моего мотива смягчило удар от моего ухода.
   Однако горе, какое испытывала, она так хорошо скрывала за показной наигранной веселостью, что никто другой и не подозревал о нем. Уолтер был откровенно безутешен, потому что я исчез, ничего не сказав ему. Корниш отнесся к моему поступку с видимым одобрением. Он настойчивее добивался своего и через несколько недель попросил Арлетт выйти за него замуж. Она отказалась. Она не только не любила его, но, в некотором смысле, даже боялась. Она считала его себялюбивым, жестким и неспособным ни на какие чувства, кроме эгоистических. Он принял ее отказ с неприязнью и, холодно попрощавшись, исчез.
   Только некоторое время спустя, после того как Уолтер, по-видимому, убедился, что Арлетт ничего для меня не значит, он признался в своей любви. Ему тоже было отказано, хотя Арлетт, которая очень любила его, попыталась смягчить укол разочарования. Позже она пожалела, что не сказала ему прямо о своей любви ко мне; что, независимо от того, вернусь я или нет, любовь эта останется с ней. Неделю или две спустя Уолтер тоже исчез, отправившись неизвестно куда. Затем в течение долгого времени она ничего не слышала ни о нем, ни о Корнише. Но за несколько недель до видения до нее окольным путем дошли слухи, что они вдвоем были в Блю Рокс на охоте и рыбалке. Она начала описывать, как ей явился призрак Уолтера.
   В середине предложения Арлетт замолчала, испуганно ахнув. Она приподнялась и дрожащей рукой указала на ближайшее окно. Глядя в него, я тоже громко воскликнул, в то время как мое сердце, казалось, вот-вот перестанет биться.
   Всего в нескольких футах от меня, стоя рядом с... в комнате, был мой друг - или его призрак. Каждая черта его мальчишеского лица была точно такой, какой я ее запомнил - за исключением его мертвенной белизны и искаженного выражения. Внезапно он начал говорить.
   - Эд, - выдохнул странный голос, - найди весло от моего каноэ.
   Забыв на мгновение даже о своей возлюбленной, я, пошатываясь, поднялся на ноги.
   - Уолтер, Уолтер! - воскликнул я и, протянув руки, побежал к нему. Но я ничего не коснулся. Обезумев от страха и изумления, я резко обернулся. Когда я посмотрел снова, его уже не было. Я смутно слышал рыдания Арлетт.
   - Ты видел... ты видел его. Теперь ты должен поверить.
   К счастью, я быстро взял себя в руки, несмотря на то, что этот второй взгляд на призрачную фигуру Уолтера убедил меня в том, что он мертв. То, что я видел, - что видела Арлетт, - было его призраком. Но что могла означать его странная просьба?
   Прошло немало времени, прежде чем моя возлюбленная пришла в себя настолько, чтобы я мог рассказать ей, как заблудился в лесистых холмах и как призрак нашего друга появился из ночной тьмы и привел меня к ней. Однако на протяжении всего рассказа что-то неуловимое продолжало побуждать меня связаться с Корнишем и расспросить его. Некоторое время я ничего не говорил об этом странном побуждении - до тех пор, пока мы с Арлетт шепотом не обсудили то, что видели, и не высказали предположения о страшной трагедии, стоявшей за нашими ужасными переживаниями. Но, когда я предположил, что Корниш может пролить некоторый свет на этот вопрос, она посоветовала нам попытаться связаться с ним без промедления.
   Это можно было бы сделать с помощью телефона, при условии, что он окажется в Фернвуд Лодж. Я сделал междугородний звонок. Наконец, после того, что казалось вечностью, соединение было установлено.
   - Это ты, Нельсон? - спросил я.
   Ответ был утвердительным. Я не смог узнать этот голос, уже не резкий и властный, а слабый и дрожащий.
   - Кто это? - последовал вопрос.
   - Это Эдмонд... Эдмонд Стетсон.
   Мне показалось, что он ахнул от испуга.
   - Ты... ты... Эдмонд? В Америке? Где ты?
   - В Роузбрайере.
   - В Роузбрайере. Арлетт там?
   - Да.
   - Тогда, ради Бога, немедленно приезжайте ко мне! Что-то случилось. Я... вы оба нужны мне... - Раздался щелчок. Он повесил трубку.
   Я повторил разговор Арлетт и предложил отправиться в Блю Рокс рано утром. Она согласилась. Но она не задавала вопросов, и я больше ничего не сказал, поскольку боялся, что ее нервы были на пределе.
   Проводив ее до комнаты, я, пошатываясь, добрался до той, что была приготовлена для меня, и упал, ошеломленный и измученный, в кресло. Мои конечности дрожали, в голове гудело. Я изо всех сил старался вернуть себе самообладание, думать и рассуждать здраво, угадать, что случилось с Уолтером, и что знал Корниш. Но это было бесполезно, и, в конце концов, я, совершенно измученный, заснул. Позже я узнал, что Арлетт тоже спала, не снимая одежды.
   Почти с наступлением рассвета мы с Арлетт поспешили на пристань и через несколько минут уже направлялись вверх по течению на скоростной моторной лодке. Она управляла, я сидел рядом с ней. На протяжении всего путешествия никто из нас не произнес ни слова. Я был рад этому, поскольку мой мозг был занят тем, что произошло предыдущей ночью. Снова и снова я размышлял о том, какую именно роль Корниш играл в трагическом приключении и виновен ли он в каком-либо проступке по отношению к Уолтеру. Если бы было так, я понимал, что передо мной стояла трудная задача сломить его железную волю и заставить его говорить.
   Наконец мы добрались до места назначения - длинного пирса, вдающегося в реку от подножия поместья Корниша. Должно быть, он заметил приближение лодки, - вероятно, в бинокль, - потому что его шофер с одной из его машин был на причале, встречая нас. Я был одновременно удивлен и разочарован тем, что Корниша с ним не было. Я сгорал от желания встретиться с ним, взглянуть на выражение его лица, расспросить его с глазу на глаз.
   - Мистер Корниш сказал, чтобы я отвез вас прямо к дому, - сказал водитель. Мы не задавали никаких вопросов, а просто сели в машину, которая через несколько мгновений доставила нас в особняк, расположенный высоко на холмах.
   У дверей нас встретил слуга и провел в большую комнату в задней части дома - любимое убежище Корниша, о чем свидетельствовали витрины с оружием и охотничьи трофеи, развешанные по стенам. Мы едва успели обменяться взглядами, когда вошел Корниш, пробормотав какое-то неразборчивое приветствие. Вяло пожав нам руки, он предложил нам сесть и обессилено опустился в кресло.
   На мгновение или два я онемел от изумления, изучая человека, сидевшего в потоке утреннего солнечного света. Он больше не был тем жизнерадостным Корнишем, которого я помнил. Его одежда была измята, как будто он не снимал ее несколько дней. Волосы у него были растрепанные и спутанные - неряшливые пряди свисали на лоб. Его бронзовая кожа приобрела пергаментно-желтый оттенок, он был небрит, а налитые кровью глаза, казалось, буквально горели в глубине глазниц.
   - Вы... вы пришли узнать... об Уолтере? - наконец, хрипло произнес он, бросив мимолетный взгляд в сторону Арлетт, а затем устремив свой пристальный взгляд на меня.
   - Да, - ответил я. - Где он? Что с ним случилось?
   Дрожь сотрясла его тело, казалось, ставшее сморщенным и сутулым, и ему было трудно обрести свой прежний голос. Неимоверным усилием он постарался выпрямиться, а затем обратился ко мне: "Ради бога, Эдмонд, позволь мне рассказать это - по-своему. Я наполовину сошел с ума из-за того, что произошло. Впервые в жизни самообладание покинуло меня. Я сломаюсь, если мне придется отвечать на вопросы".
   - Но мы должны знать, где он находится. Ты знаешь? Он здесь?
   - Нет. Он ушел - ушел - навсегда.
   Я услышал слабый вскрик девушки, но продолжал смотреть на Корниша.
   - Ты не имеешь в виду... худшее?
   Его веки опустились, и он тупо кивнул.
   - Да. Он мертв!
   Я посмотрел в сторону Арлетт. Ее лицо побелело, и казалось, она с трудом переводит дыхание. Но ее глаза горели гневом - или ненавистью, - и я заметил, что ее руки были сжаты в кулаки. Корниш снова посмотрел на меня. Мне показалось, что на его щеках появился легкий румянец - что к нему немного вернулось самообладание, как только он сказал страшную правду.
   - Пожалуйста, выслушай, и тогда ты поймешь. Я виноват лишь косвенно, если вообще виноват. Я буду краток. Я должен немного отдохнуть - от напряжения. Я не спал... уже несколько дней.
   Остальная часть его истории, рассказанная с придыханием, заключалась в следующем. После того, как Арлетт отказала ему, он отправился в Фернвуд Лодж. Несколько месяцев спустя Уолтер приехал туда, заявив, что поссорился с Арлетт, и спросил, может ли он остаться на некоторое время. Они вместе рыбачили и охотились, но редко покидали поместье, и у них не было посетителей. Всего несколько дней назад они отправились на рыбалку на большое озеро в задней части поместья. Корниш, как обычно, воспользовался гребной лодкой, в то время как Уолтер, по своему обыкновению, греб на каноэ.
   Я непроизвольно вздрогнул. Слова призрака промелькнули у меня в голове, но я не понял их - пока. Решение загадки казалось более далеким, чем когда-либо.
   Корниш продолжал; вместо того, чтобы пересечь озеро напрямую, они обогнули его в тени южного берега. Когда они приблизились к тому месту, где озеро рекой падало с обрыва примерно в семьдесят пять футов, весло Уолтера сломалось, и его вместе с каноэ унесло вниз. Корниш, обезумевший от ужаса, искал своего друга и потерпел неудачу - не смог даже найти его тело.
   Только на следующий день он пришел в себя настолько, чтобы уведомить власти. Затем был проведен официальный поиск, но через двадцать четыре часа прекращен. Однако с тех пор каждый день его собственные слуги неустанно продолжали поиски в течение всего светового дня, пытаясь обнаружить тело.
   Трагедия и последовавшее за ней напряжение, по его словам, почти лишили его рассудка. Он добавил, что признался властям, - они с Уолтером много выпивали в течение нескольких недель, - но те выразили сомнения относительно его истории. Они утверждали, что Уолтер поссорился со своим хозяином и ушел в раздражении. Я догадался, что именно из-за этого исчезновение моего друга не было отмечено в газетах.
   Когда Корниш немного пришел в себя, он предложил нам пойти и узнать, не нашла ли что-нибудь какая-нибудь из поисковых групп. Арлетт пожелала сопровождать нас. Но я убедил ее пойти в комнату, предоставленную Корнишем в ее распоряжение, и немного отдохнуть, в чем она сильно нуждалась.
   Мы с ним направились прямо к озеру. На пирсе он указал на лодку, которой пользовался. Каноэ, сказал он, должно быть, затонуло или его унесла река. У меня на кончике языка вертелся вопрос, было ли найдено весло, но что-то подсказало мне промолчать.
   Мы видели поблизости нескольких людей Корниша, и они сообщили, что тело найдено не было. Затем мы прошли береговой линией вокруг водопада и спустились по крутому берегу, цепляясь за деревья и камни. У подножия несколько рабочих осматривали камни, из-за которых образовывалась целая миля водоворотов, в надежде, что тело застряло в одном из них. Они сообщили, что ничего не нашли.
   Побыв некоторое время с Корнишем, в течение которого мы почти не разговаривали, я отправился один вниз по берегу стремительного течения, рассчитывая, что по какой-то случайности смогу добиться успеха там, где другие потерпели неудачу. Я прошел значительное расстояние, осматривая места, где в камышах скопились коряги, и подсознательно ломая голову над странными событиями предыдущей ночи, когда вздрогнул, услышав, как меня окликнули по имени. Передо мной стоял старик, один из служащих Корниша, который часто в далеком прошлом выступал в качестве проводника для Уолтера и меня, когда мы охотились и рыбачили в окрестностях в отсутствие владельца.
   - Слушайте и не говорите громко, - сказал он, подходя ближе и говоря хриплым шепотом. Я заметил, что его руки были заложены за спину. - Вы обещаете не повторять то, что я вам скажу - никому не рассказывать, откуда вы получили информацию?
   - Да, - ответил я, гадая, знает ли старик что-нибудь о тайне, мучившей меня.
   - Я увидел вас, когда вы покинули хозяина, и последовал за вами. Я знаю, вы любили мистера Уолтера. И вы оба были добры ко мне. Я нашел это вон там, у берега, на следующий день после того, как он утонул. - Из-за его спины появилась рука, и он протянул мне весло для каноэ, верхняя часть которого была сломана. - Это принадлежало мистеру Уолтеру. Смотрите! - Он указал на расщепленный конец.
   Внимательно посмотрев, я заметил, что ручка была наполовину перепилена. Следы клея указывали на то, как было скрыто это отвратительное деяние.
   Теперь мне стал ясен поступок Корниша и смысл слов призрака.
   - Боже милостивый, - выдохнул я, - это было сделано намеренно. Когда Уолтера понесло к водопаду, и он надавил посильнее, ручка сломалась.
   - Этого я не знаю. Думайте, что вам заблагорассудится. Но я должен был сказать вам - его лучшему другу. Помните о своем обещании. Если вы этого не сделаете, я тоже буду убит. - Затем он исчез в кустах.
   Должно быть, я простоял несколько часов, глядя на доказательства предательства - предательства Корниша, вне всяких сомнений. Он прибегнул к убийству, чтобы навсегда избавиться от соперника. Вспоминая его мстительный, решительный характер, который он много раз демонстрировал за границей, я был уверен в его виновности. Он не поверил рассказу Уолтера о том, что они с Арлетт поссорились - или, возможно, он верил в это, но боялся, что они снова помирятся, и даже, возможно, поженятся. И, решив, что мне больше не нужно уделять внимания, он пошел на крайности, чтобы убрать того, кого считал своим единственным соперником.
   Я спрятал лопасть весла в бревне. Мне это понадобится позже, когда я решу, как мне заставить Корниша признаться. Я решил продвигаться медленно, пока у меня не созреет план. Кроме того, я решил ничего не говорить Арлетт о том, что узнал. Когда я вернулся в дом, моя возлюбленная ждала меня. Корниша не было. И, хотя мы ждали его весь день, разговаривая обо всем, - но избегая страшного вопроса, который вертелся у нас в головах, - он не пришел; только вечером, когда внезапно потемневшее небо заставило всех поисковиков поспешить в укрытие.
   Ужин был поздним. К тому времени, как Корниш побрился и переоделся в менее мятый костюм, на улице стало темно, словно в угольной яме, если не считать редких вспышек молнии, начался проливной дождь. Корниш приказал подать на стол еду, затем отпустил слуг. Трапеза проходила в тишине, никто много не ел.
   Корниш только что убрал большую часть посуды и готовился разливать кофе, когда длинная стеклянная дверь, ведущая на веранду, внезапно широко распахнулась. Полагая, что ее открыл ветер, я встал, чтобы закрыть ее. Мгновенно снаружи раздался взрыв смеха, отвратительный смех, заставивший меня застыть на месте. Я ничего не видел. Затем раздался сдавленный крик Арлетт и хриплое ругательство Корниша.
   - Берегись, Эд! - Корниш взвизгнул, черты его лица испуганно исказились. - Это снова приближается! Это позади тебя! - Он схватил со стола тяжелое блюдо.
   Хотя я ненавидел этого человека так, как никогда не ненавидел ни одного смертного, его агония на мгновение тронула меня.
   - Там никого нет, - сказал я. - Это была всего лишь буря.
   Но он внезапно закричал: "Ты лжешь!" - и бросил блюдо в стекло. Затем, едва раздался грохот, он повернулся и помчался в свою комнату.
   Я отнес Арлетт в ее комнату, она находилась в полуобморочном состоянии. Там она заставила меня оставаться почти до полуночи. Я неоднократно умолял ее немедленно покинуть Фернвуд Лодж вместе со мной, но она отказывалась, настаивая, что останется до тех пор, пока не будет найдено тело Уолтера. О чем мы говорили в те ужасные часы, я вспомнить не могу.
   Наконец она почувствовала себя достаточно успокоившейся, чтобы уснуть, и я оставил ее, после того как она пообещала держать все двери и окна закрытыми в течение ночи. Я оставил свет гореть в коридоре. Я знал, что не смогу сомкнуть глаз, - по крайней мере, несколько часов, - и поэтому отправился в кабинет, чтобы подумать, попытаться привести свои мысли в какой-то порядок и принять решение о моем следующем шаге. Но размышление оказалось выше моих сил. Каждые несколько минут я ловил себя на том, что смотрю на окна, по которым теперь мягко стучал дождь, - гадая, появится ли снова призрак Уолтера, и напрягая слух в ожидании повторения этого ужасного смеха.
   Усталость овладела мной; я задремал. Как долго я спал, не знаю. Внезапно я был разбужен испуганными криками и звуками ужасной борьбы где-то наверху, в коридоре.
   Думая только об Арлетт, о том, что она может быть в опасности, я бросился к лестнице. Но остановился на первой ступеньке, оцепенев от ужаса. Прямо надо мной, на вершине длинного пролета, Корниш бился в объятиях мужчины, на которого он яростно замахивался ножом.
   Я позвал на помощь и заставлял себя двигаться вперед. Затем, с внезапностью, от которой затрепетал каждый нерв в моем теле, я узнал противника Корниша. Это был Уолтер - или его призрак. Он ослабил хватку Корниша и вонзил пальцы ему в шею, душа его. Когда я покачнулся, не в силах сделать больше ни шага, то увидел, как тело Корниша обмякло, и в следующее мгновение оно скатилось по ступенькам мимо меня, когда я прижался ближе к стене.
   Затем я увидел слуг, бегущих со всех сторон. Я посмотрел наверх. Призрак исчез. Арлетт перегнулась через перила. "Ради Бога, возвращайся в свою комнату", - закричал я. Она исчезла.
   Мгновение спустя я был среди тех, кто столпился вокруг тела у подножия лестницы. Наклонившись, я внимательно осмотрел его. Корниш был мертв. На его горле виднелись красные рубцы, оставленные пальцами, душившими его.
   - Его убил грабитель, - выдохнул я. - Вызовите по телефону врача и полицию. Отнесите - тело - в библиотеку, кто-нибудь из вас. Остальные пойдут со мной.
   Мы помчались вверх по лестнице. Арлетт стояла в дверях своей комнаты.
   - Иди внутрь и оставайся там, - крикнул я, хватая ее за руку. - С Корнишем произошел несчастный случай. Я послал за доктором. Не выходи, пока я не пошлю за тобой.
   Мы со слугами быстро проверили все двери на этом этаже. Все они были не заперты. Обыск ничего не дал; ни одно окно также не было заперто. Мы поднялись на этаж выше. Дверь одной комнаты, - как мне сообщили, это была старая кладовая, ключ от которой был только у Корниша, - отказалась поддаваться. Мы вскрыли ее. При свете спички я нашел выключатель и щелкнул им, залив комнату светом.
   Там, распростертое на спине, лежало тело Уолтера Хиллса, одетое в одежду, которая, как мне сказали, была на нем, когда его в последний раз видели живым, садившимся в свое каноэ. Его одежда, его спутанные волосы, все в нем указывало на то, что он побывал в воде.
   Позже я узнал, что упал в обморок, и слуги вынесли меня из комнаты. Врач, прибывший вскоре после этого вместе с некоторыми представителями городских властей, привел меня в сознание. Я не сказал им правды. Я сказал только, что Корниш послал за мной и Арлетт, чтобы мы были с ним, пока не будет найдено тело Уолтера, нашего общего друга; что я был в кабинете и читал, когда услышал крики и выбежал в коридор, чтобы найти хозяина дома, лежащего мертвым, с рубцами на горле, свидетельствовавшими о том, что он был задушен; что слуги помогли мне в поисках злоумышленника, и что мы обнаружили тело Уолтера в кладовой наверху.
   Мои нервы были настолько расстроены, что я не смог подняться в комнату, где была сделана ужасная находка, Арлетт не беспокоили. Я ждал заключения врача в лихорадке неопределенности, совершенно неспособный разобраться в ситуации. То, что он сказал мне, никак не прояснило ситуацию и не избавило меня от ужаса или неуверенности. Он положительно заявил, что Уолтер был мертв уже много дней, ровно столько, сколько прошло с того момента, как Корниш сообщил о несчастном случае. Также, что он не утонул, а умер, попав в водопад, - его голова ударилась о камень, проломив череп у основания.
   Как тело Уолтера попало в дом, как Корниш встретил свою смерть, так и не было удовлетворительно объяснено. Наконец, спустя долгое время после того, как тела двух несчастных были похоронены, власти отказались от дальнейшего расследования этого дела. Вероятно, они, как и все остальные, были вынуждены поверить, что произошло нечто, находящееся за пределами человеческого объяснения. Никто так и не узнал правды ни от Арлетт, ни от меня. То, что мы видели призрак Уолтера, оставалось нашим секретом. Однако с той ночи, когда были обнаружены тела, Фернвуд Лодж стал широко известен как дом с привидениями. С тех пор в нем никто не жил. Сегодня окружающие его лужайки и поля заросли сорняками, а некогда великолепное строение представляет собой массу увитого плющом камня и кирпича с заколоченными дверями и окнами.
   Нет, призрак Уолтера больше никогда не появлялся ни перед Арлетт, ни передо мной. И после нашей свадьбы, которая состоялась через несколько недель после того, как мы навсегда покинули Блю Рокс, мы воздерживались от разговоров об этой ужасной главе нашего прошлого.
   Я обдумывал этот вопрос тысячи раз. И все же я не могу предложить разумного объяснения тому, что произошло. Я смог сделать только одно предположение, которым удовлетворился. Дело в том, что после того, как Уолтер был убит, Корниш подобрал его тело и спрятал его в кустах до наступления темноты. Затем он незаметно отнес его в особняк, поднялся по задней лестнице и спрятал в старой кладовой. Такие действия могли бы объяснить его пренебрежение своевременным уведомлением властей.
   Как он рассчитывал в конечном счете избавиться от тела, я понятия не имею. И я не знаю, почему мне разрешили стать свидетелем убийства. Возможно, вполне возможно, что Корниш сошел с ума той ночью и собирался убить меня, когда призрак перехватил его. Но какой смысл в дальнейших спекуляциях? То, что произошло, просто не поддается объяснению.
  

ПРИЗРАЧНЫЙ ВИД

ЭТЕЛЬ УОТТС МАМФОРД

  
   Старый особняк стоял на небольшом возвышении, в тени высоких вязов и кленов. Его простой фасад в георгианском стиле выходил на главную дорогу, пересекавшую длинный склон того, что когда-то было лужайкой. С узкой веранды с двумя галереями в задней части дома открывался вид на усеянную фермами долину, окруженную пологими холмами, казалось, с любовью окружавшими это тихое местечко.
   С ключом в руке Фиби Сэндс обошла дом. Ее чемодан стоял на каменной плите перед входной дверью, но, пока еще не ступив в свое королевство, она хотела осмыслить все это, осознать, что это ее - ее наследство. Покой, красота, безмятежность - все это принадлежит ей.
   В ее экстазе обладания не было и тени грусти, даже когда она проходила мимо маленькой ограды, где на двух замшелых надгробиях были написаны имена ее двоюродной бабушки Аурелии и двоюродного дедушки Стивена. Тетя Корнелия, их единственная дочь, не была похоронена рядом с ними. Фиби не знала, где покоится тело ее благодетельницы. Она никогда не видела свою тетю Корнелию. Разделение между членами семьи было полным. Тетя Корнелия цеплялась за родной город, и решимость ее брата отправиться на золотой Запад встретила ее сильное неодобрение.
   Но, когда сумерки жизни слились с ночью смерти, она вспомнила, что кровь есть кровь, и что женитьба ее брата в Калифорнии привела к продолжению почитаемого рода. Поэтому в ее завещании, - скудном, прозаичном документе, лишенном даже намека на лицемерие чувств, - ее обширные акры и крошечный доход переходили "Фиби Сэндс, дочери моего покойного брата Милтона Сэндса".
   Юное, склонное к приключениям сердце Фиби с готовностью откликнулось на этот призыв о доме в далекой Новой Англии. Потому что это была романтика - мыши и тыква Золушки превратились в карету и шестерку лошадей. Гордость за свою кровь, свою семью, свое наследие проникла в ее сердце теперь, когда она стояла в тени родовых стен. "Моя земля, моя семья, дом моей семьи - это принадлежит мне, и я являюсь их частью".
   Трепет обладания усилился, когда, наконец, она вставила ключ в замок и медленно повернула его, наслаждаясь моментом.
   Солнечный свет ворвался в тихий холл, резко отбросив ее тонкую тень на потертый дубовый пол. Коридор вел прямо к голландской двери в задней части дома, выходившей на крыльцо. Слева и справа открывались большие комнаты. Плотные ставни делали их темными, но сквозь полумрак Фиби Сэндс могла различить очертания огромного дивана, письменного стола-бюро, продолговатого стола, окруженного стульями, составленными, словно для заседания комитета призраков.
   Свет! Она хотела увидеть, как солнечный свет заливает комнату. Эти сумерки средь бела дня были отталкивающими. Она подняла тяжелые железные крюки, на которых крепились ставни ближайшего окна, и, приложив всю свою силу, прижала их обратно к наружным стенам, где они с глухим стуком ударились о доски. В комнату ворвался тяжелый запах самшита. Следующее окно поддалось ее руке. А затем у нее резко перехватило дыхание.
   Что это? Она обнаружила, что смотрит на маленькое озеро с кувшинками, усеивающими его гладкую поверхность, живую изгородь из сирени, тропинку, ведущую к воде, с неподстриженными кустами самшита, обрамляющими ее по всей длине, и ивами вдалеке! Конечно, во время своих блужданий по территории она не видела такого места, как это! Она на мгновение закрыла глаза и снова посмотрела. Две белые бабочки порхали над дорожкой; рыбка выпрыгнула из воды, кольца побежали по воде к берегам. Эти окна, должно быть, выходят на ту часть территории, которую она еще не посещала, решила Фиби.
   Она повернулась спиной к волнующему пейзажу и оглядела комнату. Теперь она разглядела тяжелую старомодную мебель в деталях - у плинтуса лежали свернутые, перевязанные и завернутые в газетные вырезки коврики; стены украшали картины, затянутые розовой противомоскитной сеткой. Она заметила свои собственные следы, очерченные в пыли, тяжелым слоем лежавшей на полу.
   Запах самшита был невыносим! Странно, что она никого не увидела снаружи! Окно рядом с камином поддалось ее усилиям. Она рассудила, что оно должно открываться на боковую лужайку и череду могил. Внутрь ворвался ослепительный солнечный свет. Прикрыв глаза ладонью, она уставилась перед собой. Там был сад, пестревший цветами, и высокая живая изгородь с маленькой калиткой, за которой она мельком увидела ряды моркови и пурпурно-красную ботву свеклы. Вдали поблескивал пруд.
   Вцепившись в подоконник, она высунулась наружу. Справа под ветвями яблонь росла высокая трава. Это был большой фруктовый сад, потому что стройными рядами яблони взбирались на холм и двигались дальше по нему. Мягкое жужжание встревоженных пчел наполнило воздух, повсюду витал аромат самшита.
   Фиби отстранилась. Конечно, на этом холме, заросшем вязами и кленами, не рос фруктовый сад. Здесь не было ни пруда с ивами по краям, ни живой изгороди из самшита, ни сада, манящего пчел. Это была иллюзия, сон, или же внешний мир, который она покинула, полностью изменился.
   Едва сознавая, что делает, она повернулась и, спотыкаясь, выбежала за открытую дверь к трем широким гранитным ступеням перед ней. Она оглянулась на окна гостиной. Те были распахнуты настежь, ставни упирались в дом, и именно из этих окон она смотрела на усеянный лилиями пруд и видела двух белых бабочек, порхающих над огороженной самшитами дорожкой! Это было безумие! Там начинался легкий спуск по лужайке, пока та не упиралась в шоссе. Ее окаймляли клены. По обе стороны возвышались огромные вязы, ронявшие свою прекрасную листву над крышей.
   Придерживаясь за стену, она добралась до угла дома и встала у другого открытого окна, из которого видела сочную траву и ряды яблонь. Запах самшита больше не одолевал ее своим ароматическим благоуханием. Вместо этого, над клумбами вдоль каменного фундамента, витал аромат пионов. Между вязами она могла видеть край железных оград, которые охраняли сон Стивена и его жены Аурелии.
   Она не была напугана; в этом странном переживании страх отсутствовал. Ей ни на мгновение не приходило в голову, что она не сможет провести там ночь, как планировала. Она сказала себе, что просто переутомилась. Как и все современные молодые женщины, она немного разбиралась в науке. Подсознание, о котором она знала, было вполне способно на любой каприз. Если кто-то очень устал, - а она устала...
   В течение нескольких дней и ночей она путешествовала. Она приехала прямиком из Калифорнии в Стоунвейл и, не привыкшая к поездам, почти не спала.
   Она вызывающе повернулась к входной двери, взяла свои чемоданы, поставила их внутрь и вошла в гостиную; и, словно бросая вызов, подошла к окну.
   Странных картин больше не было. Вид соответствовал тому, что, как она знала, и было снаружи. Исчезли ивы и пруд. В воздухе не витало запаха самшита. Каждое окно обрамляло тот вид, которому и надлежало быть. Там не было ни яблонь, ни старомодного сада.
   Солнце скользило по небу к горизонту. Скоро наступит ночь. Она насвистывала какую-то мелодию, когда нашла лампу, наполовину наполненную маслом, и зажгла ее. Ей сказали, где найти постельное белье и одеяла. В ее чемодане лежал удобный пакет с продуктами для готовки на скорую руку. Она разведет огонь. Она станет владелицей - да, именно владелицей. Снова это чудесное чувство сопричастности и единства с прошлым охватило ее. Она была дома! Сам дом говорил ей об этом. Это был ее дом, сейчас и до тех пор, пока она будет жива.
   Утро застало ее на ногах вместе с жаворонками. Она прекрасно выспалась на антикварной кровати с низкими столбиками, на тяжелых льняных простынях под одеялами ручной работы. Она созерцала свое отражение в волнистом зеленом зеркале, висевшем над массивным комодом в ее спальне, и, улыбаясь, собрала свои непокорные черные волосы в жесткий узел, пытаясь представить себя в сером набивном халате. Она решила, что должна одеться как старая дева из Новой Англии, хотя ее единственным опытом в этом роде была театральная сцена. Зачесанные назад волосы не могли затмить красоту мягкого овала ее лица, а ее большие черные глаза были характерны для Новой Англии.
   От ее вчерашнего ужина почти ничего не осталось, и она обнаружила, что телефон, единственная уступка современности в этом здании, был отключен.
   - Что делать? Что делать? - вопрошала она в пустоту, вертя шляпку на одном пальце. - Ни одного дома в поле зрения - молоко, яйца, хлеб - деревня в двух милях отсюда.
   Пешком? У нее не имелось пары удобной обуви до прибытия ее сундука. Что ж, люди в сельской местности всегда "подвозили" друг друга. Она спустится к дороге и "поймает" первую же машину, направляющуюся в деревню. Она нахлобучила шляпку и побежала по тропинке к каменной конюшне, где устроилась, болтая ногами.
   Ей не пришлось долго ждать. Родстер вывернул из-за поворота и направился к ней, замедляя скорость, как будто ожидал призыва ее поднятой руки. Им управлял молодой человек, чьи внимательные голубые глаза, казалось, смотрели только на нее с того самого момента, как заметили. Он привлекал внимание не только блестящим магнетизмом своих бирюзовых глаз, но и всей своей внешностью. Его волосы блестели мелированными прядями. Его тело заполняло пространство за рулем с непринужденной грацией, но именно его улыбка заставила ее сердце биться чаще. Он спокойно приветствовал ее: "Приветствую, Фиби Сэндс!"
   - Да, я Фиби Сэндс, - призналась она, несколько сбитая с толку, - а кто вы?
   - Я - Клинтон Уэйд. Подумал, что вам, возможно, нужно в город. Я прав? - Он открыл дверцу.
   - Вы, должно быть, умеете читать мысли, - сказала она, устраиваясь поудобнее.
   Он улыбнулся.
   - Я должен уметь делать это. Видите ли, это самозащита. Вы - мой Наследственный враг.
   Он завел машину прежде, чем она смогла сформулировать свое недоумение.
   - Наследственный враг?
   Он насмешливо нахмурился.
   - Разве старушка не наложила на меня проклятие? Разве она не предупреждала вас об Уэйдах?
   - Если вы имеете в виду мою тетю Корнелию, - раздраженно сказала Фиби, - то она никогда ничего не говорила мне ни о вас, ни о ком-либо еще. Я ее наследница, только и всего.
   - Она никогда не видела вас, вот как? Интересно... - Он задумчиво помолчал. - Вы совсем не похожи на Сэндсов, - добавил он.
   Она сдержалась.
   - Значит, внешность обманчива. Но почему вы... враг? Или это... шутка?
   - Я нисколько не шучу, - серьезно ответил он. - Ваша тетя ненавидела моих отца и мать.
   - Но почему? - Она хотела это знать. - Я не знала, что в Новой Англии существует вражда.
   - Вы этого не знали? Что ж, вы в очереди на первом месте. Я рад, что это не было передано вам.
   - Но почему?.. - настаивала она.
   - Нехорошо так говорить о даме, но она разозлилась, когда ее бросили, - рассеянно заметил он.
   - Вы хотите сказать, - возмущенно воскликнула она, - что ваш отец бросил мою тетю Корнелию? Это было бы не очень приятно.
   Он улыбнулся ей.
   - Не вините меня. Я здесь ни при чем, а теперь, когда я знаю, что вы не испытываете ненависти - я беру все свои слова обратно. В любом случае, я рад, что вы здесь.
   - Я тоже, - сказала она с неосознанной теплотой. - Я тоже рада, что вы - мой сосед. Вы ведь сосед, не так ли?
   - Самый близкий - вон там, за холмом, - ответил он, - и к вашим услугам. Кто еще будет жить с вами?
   - Никто, - сказала она. - У меня никого нет. Я совсем одна на генеалогическом древе, - так сказать, последний лист, - но мне нравится идея пожить одной в своем собственном доме. Видите ли, я работаю с семнадцати лет. Тяжелая работа в магазинах и на фабриках, а чтобы свести концы с концами, мне приходилось жить в одной комнате с другими девушками - девушками, которые иногда мне не нравились. Вы можете легко догадаться, что значит для меня эта свобода. Это просто рай.
   - Бедный ребенок, - мягко сказал он. - Вы - бедный ребенок. Что ж, теперь у вас есть свой собственный дом - забудьте о прошлом. - Его тон изменился на веселый. - Вот мы и добрались до Стоунвейла. Добро пожаловать в наш городок.
   - Стоунвейл Виллидж, - тихо повторила она. - Отец часто рассказывал мне о нем. - Она осталась сидеть в машине, глядя на тенистую главную улицу с ее маленькими магазинчиками с колоннами, не изменившуюся с тех дней, когда ее отец был "маленьким Милтоном Сэндсом", и бегал по поручениям, босой и беззаботный, по ее кирпичным тротуарам.
   - Вот банк, - прошептала она. - Из красного песчаника, как он и сказал. А за ним дом доктора с железными собаками во дворе. И над магазином то же название: "Братья Мэдхэм". Разве не забавно, что он ни разу не описал мне наш дом? Это всегда был Виллидж, мальчики и девочки, с которыми он играл, но никогда ни слова о доме. Интересно, почему?
   Уэйд ничего не ответил, и она вышла из автомобиля. Он заглушил мотор и вышел. Его собственные дела могут подождать, заверил он ее. Не каждый день Фиби Сэндс приезжала в город, и он признался, что ожидал ее приезда и планировал быть рядом, чтобы помочь ей.
   Их совместное присутствие, казалось, вызвало удивленные комментарии; очевидно, весь город знал о вражде и задавался вопросом, не передала ли мисс Сэндс наследие ненависти вместе со своим более солидным имуществом. Были взгляды, вопрошающие и улыбающиеся; взгляды исподлобья, которые она ловила краем глаза; но ее соотечественники и женщины оказались самыми добрыми и внимательными, самыми сердечными в своих предложениях помощи и гостеприимства.
   "Возвращение домой" - да, именно так это и было - "возвращение домой".
   Ее спутник, реагируя на ее настроение, сочувственно молчал, пока они ехали домой. Она позволила себе расслабиться в тепле его понимания.
   Он помог ей с упаковками, расставляя их по ее указанию на полках кладовой - вместе они исследовали бесчисленные шкафы, причудливые духовки, искусно спрятанную заднюю лестницу и таинственный чулан для ветчины. Она наблюдала за ним, удивляясь. Почему он был так настойчив? Почему на его лице было такое странное выражение, как будто он с болью прислушивался к каким-то далеким голосам? Почему его руки так настойчиво ласкали потертую деревянную отделку, а его пальцы мягкими прикосновениями скользили по потрескавшимся панелям древних стен? Могло ли случиться так, что он тоже мог видеть те странные видения, которые видела она?
   Она провела его в холл и через большие комнаты, останавливаясь перед каждым окном с трепетом ожидания, но по мере того, как они созерцали каждый вид, до них не доносилось запаха самшита. Длинные склоны с их вязами и кленами оставались неизменными.
   Он отвернулся от окна и посмотрел на камин, прекрасный образец классической архитектуры в георгианском стиле. Над ним висел портрет, выполненный цветными карандашами в ярко-золотой рамке, милосердно скрытый выцветшей розовой противомоскитной сеткой.
   - Наша тетя Корнелия, - задумчиво произнес он и уставился в мрачные тусклые глаза на портрете. - Это первый раз, когда я переступаю порог вашего дома, мисс Корнелия Сэндс, - сказал он, - и теперь, когда я пришел, вы меня не прогоните!
   Он сказал это с такой сосредоточенной решимостью, что Фиби вздрогнула. Это было так, как если бы картина была реальным присутствием ее благодетельницы. Черные глаза смотрели в ответ из-под розовой вуали. Фиби затаила дыхание, почти боясь ответа на брошенный вызов.
   - Не надо, - сказала она, рассмеявшись. - Вы заставите ее ожить, а я не хочу жить с тетей Корнелией, скажу вам откровенно; я хочу, чтобы дом научился любить меня. Не зовите ее!
   - Не буду, - торжественно пообещал он и с улыбкой повернулся к Фиби. - Уверен, что тоже не хочу ее возвращения. - Он расправил свои широкие плечи и выпрямился во весь рост. - А теперь я покину вас, мисс Сэндс. Я прослежу, чтобы подключили ваш телефон, и не забывайте, - я на другом конце провода. До свидания.
   Он сделал паузу, слова, казалось, сорвались с его губ неожиданно для него самого; его странные глаза были полны смысла; он собирался что-то сказать - что-то, что глубоко затрагивало ее. Потом это выражение исчезло с его лица. "До свидания", - повторил он и повернулся к двери.
   Она смотрела ему вслед, пока он шел по дорожке к ожидавшей его машине, и помахала рукой на прощание. Почему он колебался? Она вернулась к окну гостиной, чтобы постоять, глядя вслед облаку пыли, поднимавшемуся за отъезжающей машиной. От ее грохота задрожали оконные стекла. Затем наступила тишина. Все звуки смолкли, сменившись жужжанием пчел. Ароматное дыхание нагретого солнцем самшита внезапным горячим дыханием наполнило комнату. Шоссе с окаймляющими его деревьями больше не было. Перед ней, на одном уровне с каменными ступенями входа, виднелась дорожка, ведущая к маленькой пристани. За ней раскинулся во всю свою сияющую длину усеянный лилиями пруд, бледные ивы закрывали дальний вид.
   Со сдавленным криком она подбежала к окну у камина и выглянула из-за створки. Сочная трава и яблони, живокость и маки - живая изгородь из самшита и уголок сада за белой калиткой!
   Повернувшись спиной к мирному видению, она бросилась к окнам, защищенным крыльцом, окнам, которые должны были выходить на широкую долину и далекие холмы. Но холмов там не было. Полоса поросшей травой лужайки, по которой извивался ручей; дальний луг, линия ограды которого отмечена рядом корявых кедров. Обшитый досками сарай с огромными веерообразными окнами по обе стороны открытой двери. Она представила себе мычание скота и стук лошадиных копыт. Но теперь не было слышно вообще ни звука; стихло даже жужжание встревоженных пчел.
   Фиби Сэндс придвинула одно из старинных кресел и села. Завороженная, она смотрела на пейзаж; покой, красота, безопасность - все принадлежало ей. Она тоже принадлежала ей, эта другая перспектива. Это было глубоко ее. Она хотела, чтобы это не исчезало. До нее дошло, что она хотела бы, чтобы это оставалось всегда. Она не хотела, чтобы вязы и клены возвращались. Она хотела, чтобы дом был именно таким, уютным, с пчелами, цветами и бесчисленными яблонями. Она хотела веселый маленький пруд с лилиями и запах нагретого солнцем самшита - о, всегда, всегда запах нагретого солнцем самшита.
   Она не обращала внимания на проходящие часы, наблюдая за меняющимися светом и тенями. Времени не было. Она была умиротворена.
   Проходили дни, Фиби Сэндс привыкла к рутине своей новой жизни. Люди приходили в гости - священник и его жена; президент банка; чопорные пожилые леди и современные молодые люди, чья одежда была сшита по самым последним моделям и чьи разговоры касались всего на свете. Они сообщили ей, что у ее тети Корнелии вообще не было друзей. Но было ли в этом что-либо необычное? Она презирала общество, в котором жила, так же искренне, как оно презирало ее.
   Фиби не могла не догадаться, что в доме было что-то странное. Несколько раз посетители начинали что-то говорить и внезапно умолкали.
   В разговорах нередко затрагивалась вражда между ее тетей Корнелией и Уэйдами. Этого никто не скрывал, и постоянное присутствие унаследованного врага вызвало множество насмешливых комментариев. Но она чувствовала, что от нее что-то утаивают.
   Своим любознательным и доброжелательным соседям она откровенно рассказала свою простую историю. Со всеми ними она была дружелюбна и гостеприимна. И ни разу она не заговорила о странной двойственности дома.
   Но все больше и больше начинала с нетерпением ожидать наступления перемен, первым признаком которых всегда был запах самшита и жужжание пчел. Иногда она наслаждалась запахом росянки и, расположившись у окна своей спальни, часами сидела, наблюдая, как лунный свет отражается блестками на воде пруда и медленно колышущихся силуэтах длинной ивовой бахромы. Это был ее секрет - таинственная уверенность, которую дом давал ей одной. Что-то, чем можно дорожить, но никогда не раскрывать, даже Клинтону Уэйду, который все больше и больше завладевал ее мыслями и желаниями. Дорогой враг! Несомненно, тетя Корнелия, должно быть, смягчилась в глубине души, поскольку не упомянула о вражде в своем завещании. Должно быть, ей показалось... но Фиби не продвинулась дальше в своих размышлениях. В ее душе присутствовало нечто, что она не желала осознавать.
   Лето перешло в осень. Клены окрасились в золотой и малиновый цвета, вязы стали бронзовыми. Она видела долину, желтую от стерни, и холмы, пылающие красками осени.
   Из окон, выходящих в мистический сад, она наблюдала, как синева живокости уступает место коричневым, желтым, с винными пятнами на слоновой кости бутонам хризантем; видела, как яблоки становятся красными и буровато-коричневыми, и теперь, смешиваясь с ароматом самшита, их сочный запах, чистый, как и их румяные щеки, давал новый аромат. Кромка ив поредела. Живые изгороди из кедров проглядывали сквозь зелень озимой пшеницы. В пруду отражалось голубое небо. Листья кувшинок темнели, белые звездочки их цветов больше не усеивали тихую поверхность пруда.
   По мере того как вечера становились прохладнее, она больше не сидела с Клинтом на каменной ступеньке перед дверью. Теперь они придвинулись к камину, к потрескивающему огню, прыгающему за массивными латунными решетками, и лениво болтали о событиях каждого дня. Казалось, ему было самое место рядом с ней, его голубые, внимательные глаза сверкали в теплом свете, его сильные руки покоились на полированных подлокотниках лучшего кресла красного дерева тети Корнелии.
   Она не могла помешать видениям, переполнявшим ее сердце. Он всегда должен быть всегда рядом с ней. Он должен когда-нибудь стать ее мужем. Но никогда в качестве его жены она не вошла бы в его оштукатуренный, с электрическим освещением, ультрасовременный дом, никогда! Его место было здесь, в старом особняке, среди его поблекшего великолепия. Он был частью двойственности ее сна. Он должен прийти к ней. Она не могла, не хотела идти к нему. Она не могла бросить дом, даже ради него.
   "Она сказала, что вас, сэр, никто не спрашивал", - процитировала она про себя, упрекая свою буйную фантазию. Но она знала, что невидимые узы, которые связывали их вместе, были такими же реальными и таинственными, как ее видения. Их не нужно было объяснять или спорить о них; они просто были.
   Осень сгорела дотла, белый пепел зимы развеялся снегом по холмам и долинам. Ясные, хрустящие утра сменялись хрустальными ночами. Полудни сверкали, словно бриллианты, или темнели, превращаясь в серых утят горько-сладкого цвета. Теперь пруд видения был черным ото льда. Ивы развевались перед бурей траурной бахромой. Живые изгороди из самшита были усеяны снегом, пурпурно-коричневые от влаги яблони укутались в мех горностаев. Теперь дальний вид на долину был окрашен в лиловый и бледно-желтый цвета, слегка оттененные белым лаком. Водные потоки отличались хрупкой чистотой. Когда видение меркло, вязы и клены, лишенные своего золотого и алого цветов, черным кружевом выделялись на фоне неба. Длинная лужайка была покрыта блестящим льдом поверх гладко лежащего снега, аккуратного, как хорошо застеленная скатерть.
   Рождество было уже близко. "Мое первое Рождество дома", - радостно подумала она.
   Вторую половину дня и вечер в канун Рождества Клинт обещал провести с ней. Он приходил пораньше и помогал ей готовиться. Он обещал купить ей самый большой букет омелы, самые красивые венки из остролиста, какие только можно найти. В доме на каждом окне должен был висеть праздничный венок со свечой посередине. Над каждой каминной полкой были прикреплены вечнозеленые ветви. Не осталось ни одного укромного уголка, не имевшего своей праздничной вывески.
   - В доме не было вечеринок уже сорок лет, - решили они.
   В канун Рождества Фиби стояла перед раскаленной плитой, где пекся пирог, замечательный пирог, а также индейка, - подарок жены банкира, - фаршированная по старому и уважаемому рецепту. Сливовый пудинг был куплен, но что из этого? Боковой столик был уставлен лакомствами, которые, как она помнила, всегда подавались по этому случаю. Сначала они должны были совершить небольшую прогулку на машине, а затем вернуться на ужин тет-а-тет.
   Но, предположим, он не придет? Предположим, он откажется от их первого вечера, бросит ее, как его отец бросил тетю Корнелию? Абсурдная мысль мелькнула у нее в голове и заставила похолодеть ее сердце как раз в тот момент, когда она вынимала пирог из духовки, и в панике чуть не уронила его на пол. Возможно, мужчины наследуют подобные черты характера. Она поставила сковороду и встала у кухонного стола, ее лицо исказилось от боли при внезапном осознании того, что означала бы для нее такая катастрофа. Да ведь она могла возненавидеть так же долго и отвратительно, как тетя Корнелия! Мужчины действительно наследуют странные вещи. Но Клинт... нет, нет! Ее руки дрожали, когда она распределяла густой шоколад между слоями. Нет, только не Клинт.
   Наконец, все было готово к его приходу. Она надела свое новое шифоновое платье в черно-белый цветочек и длинную нитку жемчуга. Она услышала, как его машина, урча, остановилась перед конюшней, его быстрые шаги по тропинке. Прежде чем он успел постучать, она открыла дверь и присела перед ним в реверансе.
   Он вошел, принеся с собой дуновение холодного наружного воздуха. Он закрыл дверь и стоял, глядя на нее, нервными пальцами стаскивая свои тяжелые перчатки. Они перешли в столовую и на мгновение остановились у открытого окна, вдыхая свежий воздух - радостные оттого, что живут.
   Никто из них не произнес ни слова. Внезапно они оказались в объятиях, тесно прижавшись друг к другу. Восторженный трепет пробежал по ним и поглотил их. Они прижимались друг к другу, захваченные вековым водоворотом.
   Словно порывом внезапного ветра донесся резкий запах самшита.
   Она отстранилась и посмотрела широко раскрытыми глазами.
   Он смотрел в окно, его лицо было бледным, в глазах застыло изумление.
   Она высвободилась из его объятий, оглядываясь через плечо. Да, она случилась, эта таинственная перемена! Перед ними простиралась тропинка к пруду; ивы, колышущиеся на зимнем ветру; медный свет заходящего солнца отбрасывал на снег узорчатые тени цвета королевского пурпура.
   - Клинт, - воскликнула она, - не бойся. Это происходит часто-часто. Не смотри так, не надо! В этом нет ничего страшного, в самом деле!
   Она отчаянно встряхнула его. Он отпустил ее и закрыл глаза обеими руками. Затем поднял голову и посмотрел снова.
   - Я что, сошел с ума? - пробормотал он.
   Она задыхалась от нетерпения. Она была рада, так рада, что он тоже увидел.
   - Ты не должен обращать на это внимания. Я люблю это. Я жду, чтобы это появилось!
   - Яблоневый сад... ручей! - произнес он благоговейным шепотом.
   Изумление охватило ее.
   - Как ты узнал? - пробормотала она, запинаясь. - Откуда ты мог знать? Ты не выглядывал из других окон. - Она почувствовала, как он задрожал, сотрясаемый, словно каким-то внутренним штормом.
   - И ты видела это все время? - хрипло спросил он.
   - С тех пор, как приехала. Я не знаю, когда это появится, пока не почувствую запах самшита.
   - Самшит... да... Старые самшитовые изгороди... - повторил он таким странным голосом, что ее страхи возобновились.
   - Что это? О, что это? - взмолилась она. - Что это значит?
   - Но этого не может быть! - воскликнул он и, пошатываясь, отошел в другой конец комнаты, где тяжело оперся о подоконник и выглянул наружу. - Но это так, это так! - Он внезапно выпрямился, словно его озарило. - Пойдем... пойдем со мной... сейчас же!
   Он набросил на нее пальто, натянул ей на голову меховую шапку, рывком открыл дверь и потащил ее к машине. Она послушно села рядом с ним, когда с дикими глазами и поджатыми губами он развернулся и поехал по дороге. Полмили или больше машина летела по шоссе. Затем он сбросил скорость, вышел, опустил перекладину и свернул на проселочную дорогу. Здесь не было щебня, только мерзлая коричневая земля с винно-красным шиповником, горевшим красным на снегу. Еще полмили, и в поле зрения появилась пара высоких каменных ворот.
   Клинтон Уэйд остановил машину с визгом тормозов и повернулся к Фиби.
   - Ты сделаешь, как я тебе скажу, Фиби Сэндс?
   Она кивнула.
   - Тогда закрой глаза и позволь мне вести тебя. Не открывай их, пока я не скажу когда.
   Он обнял ее за плечи и взял ее правую руку в свою. Она услышала, как их ноги захрустели по заиндевевшему гравию, и поняла, что дорогой давно не пользовались, потому что спотыкалась о кочки, а колючки рвали ее юбку. Они продвигались медленно. Теперь в воздухе витал острый запах самшита, становившийся все сильнее, и слабый, с привкусом сидра, запах яблок. Рядом с собой она чувствовала, как сильно и быстро бьется его сердце, слышала его прерывистое дыхание.
   - Открой глаза, - прошептал он.
   Она подняла глаза. Зеленые холмики самшита окружали ее. Перед ней открылась зеленая, окаймленная самшитом аллея - дорожка, которая заканчивалась замерзшим прудом. За ними росли ивы, похожие на золотые плети. А справа, шеренга за шеренгой, маршировали батальоны голых яблонь.
   - Но ведь... это - то самое место, - прошептала она.
   - Да, - сказал он. - Смотри. - Он развернул ее.
   Там, был сарай, дверь которого со скрипом раскачивалась на ветру, а окна без стекол зияли темными провалами.
   Он усадил ее на каменную стену. Потом она поняла, что внизу, наполовину заваленные мусором и снегом, зияли подвалы. Там было место, где раньше был дымоход. Она сидела на фундаменте дома. Она могла проследить его форму и протяженность. Здесь когда-то был сад. Самшит все еще рос. Там, за кедрами, виднелся луг с белыми полосами в бороздах коричневой земли. Она не задавала вопросов. Это было внутри нее и вне ее - красота, безопасность, покой. Дом - место видения.
   Он говорил, его губы были близко к ее волосам.
   - Фиби, дорогая, я не хотел, чтобы ты знала, как дом достался твоей тете Корнелии. Ты бы никогда не была в нем счастлива, если бы знала. Я заставил всех поклясться, что они тебе ничего не скажут. Но теперь, когда это произошло, ты должна знать, что дом пытается тебе это сказать. - Он на мгновение замолчал, словно подбирая слова. - Это не дом твоей семьи, дорогая - это был дом моей. - Она уставилась на него, пораженная. - Мой отец и твоя тетя Корнелия были помолвлены и собирались пожениться, - объяснил он. - Он передал ей свою старую усадьбу в качестве свадебного подарка. А потом - он встретил мою мать. Он бросил твою тетю, и она так и не простила его. Частью ее мести было то, что она сохранила дом. Она знала, как он ему нравился, как много он для него значил.
   Это стоило ей половины всего, что у нее было, но она перевезла дом туда, где он сейчас находится. Старый особняк Сэндсов сгорел дотла два года назад, и поэтому она возвела его на каменном фундаменте, который принадлежал ей по праву. И там они жили, дом и Корнелия. Ты меня понимаешь?
   Последовало долгое молчание, затем она сказала очень тихо.
   - Я думаю, она простила.
   Он покачал головой.
   - Я не буду пытаться это объяснить. У меня всегда было самое странное чувство по поводу этого старого места. Даже когда я был маленький, я часто приходил сюда и представлял, как все здесь было раньше; как я мог бы выглянуть из окон, если бы когда-нибудь попал внутрь, и увидеть все вокруг. Я бы не позволил себе думать об этом там, на холме. Раньше я пытался заставить себя поверить, что в этом доме было одиноко, я тосковал по дому и хотел вернуться. Наверное, просто детская бунтарская фантазия, но я хотел дом моего отца - хотел его всегда. А потом, когда я вырос, и твоя тетя Корнелия умерла, я не смог его купить. Я пытался, но он был оставлен тебе. И с тех пор, как ты приехала... что ж, я не могу представить дом без тебя в нем. Я не могу думать ни о каком своем доме, кроме как о твоем тоже.
   - Ты чувствовал это, и все же ты попросил всех помалкивать о том, как тетя Корнелия украла дом твоего отца - потому что ты знал, я почувствую, что мне придется вернуть его! Тогда ты не мог знать, что дом хотел, чтобы мы были вместе.
   Он притянул ее ближе.
   - Это была не твоя вина. Это было бы несправедливо, вот и все.
   Она обратила к нему доверчивый, обожающий взгляд.
   - Ты такой хороший, - прошептала она, - и это ранило бы чувства дома, если бы я не вышла за тебя замуж.
   Казалось, он ее не слышал. Его глаза были прищурены, голова наклонена, как будто он внимательно слушал - знакомый взгляд, который она научилась узнавать. Она тоже склонила голову. Ее взгляд устремился вдаль.
   - Я знаю, - тихо сказала она. - Я тоже это слышу. Дом зовет. Он говорит: "Идите сюда немедленно, вы двое; вы умрете от холода, и, кроме того, мои камины догорают. Приезжайте немедленно, и начинайте строить свои планы по возвращению домой".
  

ДОМ МЕСТИ

МИССИС П.Г. УИГГИНС

  
   На мою жизнь легла тень, которую время оказалось не в состоянии рассеять. Память о трагедии все еще остается незаживающей раной, и я знаю, что прошедшие годы никогда не смогут ее залечить. Хотя с тех пор часть смертельной тайны была объяснена, остались вопросы, на которые, насколько я теперь знаю, возможно, нет ответа в нашем мире.
   Мой отец был успешным врачом в Чикаго. Наш дом, естественно, был местом науки, а не суеверий, и здравой логики - в противовес неподтвержденной теории. Нас, детей, было четверо, и мы были самой счастливой семьей, какую только можно найти где-либо. Благодаря успеху моего отца наш дом был красивым местом на живописной улице.
   Но мы прожили в этом доме совсем недолго, пока не стало до боли очевидно, что в нем есть что-то необычное. Первое предупреждение об этом пришло ночью, когда моя мать поднялась по лестнице в свою спальню, чтобы убаюкать моего младшего брата. Она настаивала на том, что, войдя в затемненную комнату, услышала шаги, но когда нашла электрический выключатель, наступила полная тишина. Но стоило ей направиться к выходу из комнаты, в темноте, шаги возобновились.
   С испуганным криком она подхватила ребенка и убежала, зовя моего отца. Он поспешил наверх и, выслушав ее рассказ, тщательно осмотрел весь дом. Окна в комнате были заперты изнутри, в ней имелась только одна дверь. Нигде не было никаких признаков незваного гостя.
   Отец рассмеялся.
   - У тебя просто разыгралось воображение, - сказал он ей. - Тебе нужно отдохнуть, моя дорогая. Ты нервничаешь.
   Несколько ночей спустя происшествие повторилось. На этот раз мама не закричала, а побежала вниз по лестнице за моим отцом. Электрическая лампочка над лестницей частично освещала холл на втором этаже, где располагались наши спальни. Комната матери находилась в передней части дома, почти в конце коридора. Отцу потребовалось всего несколько секунд, чтобы подняться на второй этаж. Он снова все осмотрел, но ничего не нашел.
   Он все еще был склонен винить мамины нервы, но на всякий случай проверил оконные замки. И, ради ее блага, поручил полицейскому на углу особенно внимательно следить за домом по ночам, когда его вызывали на прием к пациентам. Затем последовал еще один период безмятежного покоя, и мы расслабились.
   Однажды ночью, когда отец был на вызове, мы поднялись наверх, чтобы лечь спать в обычное время. У своей двери мать в ужасе остановилась. Из ее спальни донесся звук призрачных шагов! Казалось, они пересекали комнату из конца в конец. Она быстро открыла дверь и включила свет. Комната была пуста. Испуганная, она, тем не менее, провела эксперимент: выключила свет и встала, держа руку наготове у выключателя. Через несколько мгновений темноты она снова услышала мягкое движение и включила свет. И все же комната по-прежнему была пустой.
   Остаток ночи, до возвращения отца, в нашем доме горел свет, вверху и внизу.
   - Либо ты жертва галлюцинации, либо в твою комнату ведет потайной ход, которым кто-то пользуется, - сказал отец. - Если так, я собираюсь его найти.
   Он простучал пол, стены и потолок. Он переходил из комнаты в комнату, а когда вернулся, на его лице была улыбка.
   - Твое воображение снова обмануло тебя, - решил он.
   - Ну, я больше не собираюсь спать в этой комнате, - ответила мама.
   После этого комнату превратили в гостевую, и по большей части она находилась под замком. Бывали случаи ночью, когда маме и нам, старшим детям, казалось, что мы слышим там шаги, но отец сказал, что если мы постараемся, то сможем вообразить все, что угодно. Однако когда к нам в гости приехала тетя, и тоже покинула комнату ранним утром, мама почувствовала себя увереннее.
   - Ты рассказала тете Эмме о своих кошмарах, и у нее самой случился один, - сказал отец, смеясь. - А теперь, просто чтобы уладить это дело раз и навсегда, я сам собираюсь переночевать там сегодня.
   Он действительно пробыл там две ночи - и ничего не произошло.
   Но на третью ночь он был разбужен ледяным сквозняком, неестественно холодным. Он закрыл окно, но заснуть не смог. Затем он начал подозревать свои собственные нервы, потому что тоже услышал шаги. И он повторил мамин опыт, выключая и включая свет, с тем же результатом.
   На следующую ночь он попытался уснуть там с ребенком, но его снова разбудили, и он получил тот же мучительный опыт. На этот раз он взял ребенка на руки и вышел из комнаты. Утром он продолжил защищать свою первоначальную теорию.
   - Твое воображение было настолько активным, что повлияло на мое, - защищался он.
   Тем не менее, мебель была вынесена из проблемной комнаты, и та была заперта.
   Прошел еще один короткий период, прежде чем мать испытала самый сильный шок на тот момент. Она повесила сушиться кое-какую одежду на чердак, а вечером поднялась за ней, неся свечу, потому что выключатель находился далеко от верхней площадки лестницы. Мы с братом держали дверь открытой, чтобы она не захлопнулась.
   Когда она собирала одежду, холодный сквозняк погасил ее свечу, и мы услышали шаги по дощатому полу. Казалось, они приближались из угла, где находилась заброшенная шахта. Когда-то она использовалась для кухонного лифта и тянулась через весь дом до подвала.
   - Кто вы такой? Что вы хотите? - крикнула мама.
   Ответа не последовало, и она бросилась бежать в темноте к лестнице. Послышались шаги, и еще один внезапный порыв влажного ветра захлопнул дверь. Мы услышали крик матери и, навалившись вместе на дверь, попытались открыть ее, объединив наши голоса в крике о помощи.
   Я помню, как молилась Богу и слышала мольбы моего младшего брата. Казалось, прошли часы, но на самом деле отец добрался до нас через несколько мгновений. У него был револьвер, когда он ворвался на темный чердак. Он мгновенно нашел выключатель и в ярком свете ламп увидел маму на полу с искаженным судорогой лицом.
   - О, пожалуйста, забери меня отсюда, - выдохнула она.
   Он оглядел чердак и не увидел ничего необычного. Затем наклонился и поднял маму на руки. Через некоторое время она пришла в себя и смогла говорить.
   - Когда моя свеча погасла, - сказала она с большим усилием, - я услышала приближающиеся ко мне шаги. Они были так близко, что я даже представила, как этот человек протянет руку и коснется меня. Потом появился ты. Я не ошибаюсь, дорогой. Я знаю.
   - Ты что-нибудь видела? - обеспокоенно спросил отец.
   - Нет. Но человек, или что бы это ни было, появился из шахты старого лифта.
   Она была так настойчива и так убеждена в своей правоте, что отец вызвал полицию. Через некоторое время пришли трое полицейских, и вместе с отцом они еще раз обыскали дом. В подвале они обнаружили, что вход в шахту лифта был заколочен досками.
   - Вероятно, она услышала крысу, - предположил один из полицейских.
   - Но что вы думаете о других происшествиях? - спросил отец, описывая странные переживания, через которые мы прошли.
   - Умф, - сказал один. - Это странно. - Они нервно смеялись и не могли предложить никаких объяснений.
   - Ты же знаешь, каковы женщины и дети, - предположил другой. - Конечно, их легко напугать.
   Но отец не был удовлетворен. Утром он возобновил свое расследование, и оно принесло ему единственное открытие. Он обнаружил то, что казалось люком под лестницей в подвале. Часть потолка была устроена так, что при нажатии на нее открывалась дверь на петлях, ведущая в проход под лестницей. Пройдя по коридору, он узнал, что тот соединялся непосредственно с шахтой лифта. Она была завалена старыми бумагами и коробками, всевозможным хламом, как будто когда-то использовалась как место хранения.
   Не было никаких указаний на то, что этим проходом недавно пользовались. Это открытие, однако, убедило отца в том, что в ситуации было нечто большее, чем он поначалу считал возможным.
   - Когда я отсутствую, - сказал он матери, - держи двери подвала и чердака запертыми.
   Две недели прошли без каких-либо происшествий. Затем, как раз когда казалось, что расшатанные нервы матери приходят в норму, мы собрались после ужина в столовой, где предпочитали проводить вечера. Это была морозная ночь, одна из тех, с которыми знаком только Чикаго - свирепый ветер, завывающий с озера Мичиган, и снег почти в фут глубиной на поверхности.
   Отец позаботился о печке, оставив ее гореть на ночь, и мы чувствовали себя комфортно и счастливо, забыв на время о нашей тайне. Пока мы сидели там, каждый занятый чем-то интересным, то услышали безошибочно узнаваемый звук шагов в подвале. Внизу был цементный пол, и звук исходил от человека, который не прилагал никаких усилий, чтобы скрыть свои движения.
   Дверца печи открылась, лязгнул металл. Затем мы услышали знакомый стук большой кочерги, висевшей на стене рядом с печью. Уголь с шумом засыпали в печь, а затем дверца с небрежным грохотом закрылась.
   Звуки были настолько обыденными, что при других обстоятельствах показались бы нелепыми. Кочерга с грохотом вернулась на свое место, и мы услышали, как повернулась заслонка, последовал рев разгорающегося огня. Затем шаги прошли до места прямо под нами. Заслонка была открыта, и порыв горячего воздуха ударил в нас с силой ветра. Мы отшатнулись, подальше от этой свирепой жары. Только отец осмелился остаться, склонившись к полу, приложив ладонь к уху, нахмурив брови и сжав губы.
   - Я иду туда, - резко объявил он, направляясь на кухню.
   - Пожалуйста, нет! - Мать схватила его за руку и прижала ее к себе.
   - Нет, не уходи, отец, - закричала я, и другие дети присоединились ко мне.
   - Не ходи туда один, - сказала мама.
   Внизу по бетону раздавались шаги, как будто кто-то размеренно расхаживал взад-вперед перед печью. Отец поднял руку, призывая к тишине, и внезапно мы услышали шаги, поднимающиеся по деревянной лестнице к кухонной двери. Отец выбежал в соседнюю комнату и потянулся к каминной полке за револьвером, который он положил туда по возвращении тем вечером. Тот исчез.
   Быстро повернувшись, отец направился на кухню и снял с крючка на стене маленький ручной топорик. Странные шаги поднимались по лестнице. Мгновение спустя на дверь подвала обрушился сильный удар, и ручка задребезжала. Отец стоял рядом, с поднятым топором, и ждал. Мама и мы столпились в дверях столовой, слишком напуганные, чтобы хныкать. Удары продолжались целую минуту, затем прекратились.
   К этому времени мы обнаружили, что наши соседи были привлечены шумом в подвале и смотрели через лужайку на наш дом.
   Отец подошел к окну и помахал рукой, затем открыл его и позвал Паркера, адвоката.
   - Вы не могли бы побыть у нас? - крикнул он не без дрожи в голосе. - Я иду за полицией.
   - Извините, - крикнул Паркер в ответ. - Миссис Паркер так нервничает, что я не могу ее оставить. Я посмотрю, не смогу ли я вызвать полицейского.
   Через несколько мгновений он вернулся, взволнованным тоном сообщив отцу, что полиция сейчас будет.
   Двое прибывших полицейских сразу же направились в подвал. Очевидно, они позвали других, прежде чем прийти в дом, потому что, пока они были в подвале, туда пришли еще трое полицейских.
   Они обнаружили, что печь опасно накалена, а все заслонки открыты. Но не было никаких признаков незваного гостя, а каждое окно - надежно заперто изнутри. Отец рассказал им о потайной двери и проходе, но когда они осмотрели их, это только углубило тайну.
   Стоя с пистолетами наизготовку, полиция выглядела беспомощной, поскольку странный обыск приближался к концу.
   - Если там кто-то и прятался, - сказал офицер, - то он вышел после того, как вы позвали нас, но перед тем, как мы пришли. Вы уверены, что другого выхода нет?..
   - Абсолютно, - заверил его отец.
   Двум полицейским было приказано остаться на ночь, остальные, наконец, ушли. Отец стоял с ними в подвале. Один из мужчин внезапно наклонился и стал изучать пол.
   - Что это? - спросил он, указывая на выбитое место в полу, почти скрытое во мраке угла. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что в какой-то момент пол был вскрыт, а позже отремонтирован.
   Трещины были заново зацементированы и теперь едва различимы. Они простирались на несколько футов в одном направлении и примерно вдвое дальше в другом, в форме могилы.
   - Похоже, здесь работал водопроводчик, - предположил другой полицейский.
   - Однако в этом месте есть что-то странное, - продолжал первый. - Несколько семей жили здесь с тех пор, как уехал владелец, и ни одна из них никогда не оставалась надолго. Нас и раньше звали сюда, но никогда не удавалось обнаружить ничего необычного.
   - Хорошо, но как вы объясните, что мой револьвер был украден? - резко спросил отец. - Я оставил его на каминной полке перед ужином, а когда начался этот шум, пистолет исчез.
   - Вы уверены, что положили его туда?
   - Поднимемся, и я покажу вам, куда именно я его положил.
   Они прошли в гостиную, и отец повел их к каминной полке. Сначала он выглядел пораженным, затем совершенно озадаченным. Револьвер лежал там, где он его оставил. Полицейские улыбнулись.
   - Мне кажется, что вы все очень взволнованы, - сказал один из них.
   Отец покачал головой и не смог ничего объяснить.
   Остаток ночи прошел без происшествий. Утром к нам зашла миссис Паркер.
   - Мой муж видел, как огромная кошка выпрыгнула из трубы сбоку от вашего дома, - сказала она матери. - Как вы думаете, что это могло быть?
   - Ни одна кошка не могла бы издать такой шум, какой мы слышали, - ответила мама.
   Миссис Паркер выглядела встревоженной и явно чувствовала себя не в своей тарелке.
   - Знаете, - сказала она, наконец, после неловкой паузы, - прошлой ночью мне приснился ужасный сон о вас. Меня просто тошнит от этого. - Она пристально посмотрела на маму. - С ребенком все в порядке?
   - Да, совершенно, - ответила мама.
   - Мой сон был о нем. Мне снилось... о, это был ужасный сон.
   Но она внезапно вспомнила о деле, которое непременно должна была сделать, и ушла, не рассказав о своем сне.
   Когда отец вернулся домой, он объявил, что мы должны переехать на новое место.
   - Мне не совсем нравится, как Паркеры относятся к этому, - сказал он маме. - Мне кажется, они знают больше, чем говорят.
   - Я тоже так подумала, - ответила мама.
   Позже отец обсудил этот вопрос с Паркером, и результатом стала довольно бурная дискуссия.
   - Вы не хуже меня знаете, что никакой кот не был причиной этого беспорядка, - настаивал отец.
   - Я сам видел, как кошка выпрыгнула из трубы, - сказал Паркер. - И я знаю, что других людей, которые жили там, тревожила кошка. Чего вы от меня ожидаете? Я могу объяснить это не более, чем вы.
   От разных соседей в течение следующих нескольких дней мать узнала о странных происшествиях, происходивших в доме в прошлые годы, хотя никто не мог проследить их до какого-либо определенного источника, и никто не мог объяснить эту тайну.
   - Я планировал купить это место и сделать его нашим постоянным домом, - печально сказал отец матери. - Но сейчас я не смог бы продать его ни за какие деньги.
   - Нет, - согласилась она. - Теперь этот дом для нас.
   В ту ночь у ребенка внезапно поднялась температура, и мать с отцом не спали до рассвета, хлопоча над ним. К утру у ребенка обнаружился коклюш.
   Когда миссис Паркер узнала об этом, ее лицо стало призрачно-белым.
   - О, - воскликнула она, почти всхлипывая, - я знала это - после того сна...
   - Ну, ну, - укорила ее мать. - В этом нет ничего серьезного.
   - Но... но... - Миссис Паркер была не в состоянии продолжать, слезы навернулись у нее на глаза.
   Несколько дней спустя, несмотря на болезнь ребенка, мы переехали в новый дом. Моя память настолько насыщена последовавшим за этим горем, что даже сейчас больно вспоминать об этом. Все началось с заявления матери отцу после нашей первой ночи в новом доме.
   - Прошлой ночью мне приснился ребенок, - сказала она, - и это было ужасно. Ты уверен, что с ним все в порядке?
   - Конечно, - сказал отец. - Пожалуйста, не позволяй своим нервам взять над собой верх здесь, моя дорогая. Мы избавились от той атмосферы, так что давай будем счастливы.
   Но опасения матери усилились в течение дня, и, чтобы успокоить ее, отец вызвал известного врача и проконсультировался с ним.
   - Малыш чувствует себя великолепно, - таков был их совместный вердикт. - Но вам, - сказал маме врач, - необходим абсолютный покой ума и тела.
   Она выразила свое облегчение и в ту ночь погрузилась в глубокий сон. Ребенок был в комнате с ней и отцом. Незадолго до рассвета отца разбудил свет, горевший на стене спальни. Он сел в постели и увидел, что свет висит прямо над кроваткой ребенка. Очевидно, он лился из ниоткуда. Однако отцовский инстинкт взял верх над ужасом, и его взгляд устремился на ребенка. Он увидел неестественную бледность на лице ребенка, заметную даже в тусклом свете.
   Забыв о таинственном свете, отец вскочил с кровати и поспешил к малышу. Его движение разбудило мать, и она подавила крик, увидев свет. Но она тоже забыла обо всем остальном, кроме своего ребенка. Пульс малыша был неровным, он внезапно проснулся с резким криком, который закончился конвульсивной дрожью.
   - О Боже, - воскликнула мать, - пожалуйста, позволь ему улыбнуться еще раз.
   И, словно в ответ на ее молитву, мой младший брат открыл глаза и слабо улыбнулся. Внезапно свет начал приближаться к ребенку, и он увидел это. Выражение ужаса появилось в его глазах, но задержалось лишь на мгновение. Улыбка вернулась, и с этим невинным спокойствием, сохранившимся на его лице, ребенок умер. И когда его тело расслабилось в объятиях отца, свет на стене исчез, оставив комнату в темноте. Тишину нарушали только приглушенные рыдания моей матери, оплакивающей свою жестокую потерю.
   Врачи, согласившись с моим отцом, пришли к выводу, что ребенок умер от внезапного кровоизлияния и спазма гортани. Однако его смерть отчасти прояснила тайну, которая постигла нас, хотя одному Богу известно, как болели наши сердца под бременем нашей потери.
   Много месяцев спустя мама повела нас, детей, поздним летним днем, навестить старые места и соседей рядом с домом тайны. За все это время больше не было никаких неприятностей, никакого намека на что-либо, указывающее на то, что мы были выбраны в качестве жертв чьей-то мести.
   Сумерки наполовину скрыли часть нашего старого дома из виду, когда мы зашли по дороге в дом Паркеров с кратким визитом. Миссис Паркер сердечно поприветствовала нас и собрала большой букет цветов из своего очаровательного сада, чтобы преподнести нам.
   Но в доме ее манеры изменились. Она внезапно впала в депрессию. Дюжину раз она, казалось, была на грани того, чтобы заговорить, но сжимала губы и молчала. Внезапно она наклонилась к матери, и слезы наполнили ее глаза.
   - Вы думаете обо мне как о друге, - сказала она. - И я тоже думаю о вас подобным же образом. Но я не была вашим другом. Я... я больше не могу скрывать свой секрет.
   Она отвернула лицо, села на подлокотник маминого кресла и обняла маму за плечи.
   - Это долгая история, которую я должна рассказать - но вы должны услышать ее всю, - твердо начала она.
   Мать склонила голову в знак готовности и ждала.
   - Когда я увидела, что вы переезжаете в соседний дом, я хотела предупредить вас об опасности, которой вы подвергались. Но мой муж не позволил этого. Он подумал, что для нас лучше хранить молчание, и я подчинилась ему. Я страдала из-за этого - это была невыразимая пытка. И другие пострадали из-за моей слабости.
   Ее голос дрогнул. Она пыталась взять себя в руки.
   - Боже, прости меня! - воскликнула миссис Паркер. - Если бы я сказала вам, ваш маленький ребенок был бы все еще жив... - Внезапно ее сотрясли рыдания.
   - Я знаю, что вы еще не можете всего этого понять, - продолжила она через несколько мгновений, - но вы поймете. Видите ли, наш собственный дом... Мы старались защитить репутацию дома, чтобы поддерживать цены по соседству на высоком уровне. Мы хотели продать свой. Если бы стало известно то, что происходит по соседству, мы ни за что не смогли бы этого сделать.
   - С тех пор как владелец этого дома уехал, - она указала через лужайку на старый особняк, затененный деревьями, - каждый жилец был напуган так же, как и вы.
   Пять семей последовательно арендовали это место. И каждую из них посещала смерть. Всегда через несколько дней после беспорядков в подвале. Если в семье был только один ребенок, он умирал. Если их было больше, умирал самый младший.
   Миссис Паркер отвела взгляд и на какое-то время погрузилась в раздумья.
   - Я думаю, это место было проклято, - продолжила она, глядя прямо в глаза матери, - из-за ужасного преступления, совершенного там. И чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что причина - месть.
   - Этот дом, - она снова указала на наш бывший дом, - был спроектирован врачом, который построил его для себя. У него была прекрасная жена и прелестный ребенок, и он нежно любил их обоих. Какое-то время они, казалось, были вполне счастливы. У них было много денег.
   Однако у их сына вскоре развились симптомы туберкулеза. Его состояние неуклонно ухудшалось. Консилиум врачей рекомендовал смену климата, чтобы продлить жизнь ребенка.
   Затем начался период неприятностей. Беспокойство за своего сына, по-видимому, снизило работоспособность врача, поскольку его практика стала почти ничтожной. Несколько его пациентов умерли. После этого у него вообще почти не было практики. Примерно в то время мы начали слышать, будто он был разорен - не мог выплатить свои долги.
   Конечно, это стало заметно. Он начал избегать доставщиков счетов, и они приходили к нам домой и к другим людям по соседству, чтобы расспросить о нем.
   Затем однажды днем из своего окна я увидела, как доктор поспешно входит в свой дом. Он казался ужасно нервным, и его лицо было искажено, как будто ему было больно.
   Миссис Паркер сделала паузу, и ее пальцы переплелись в нервном напряжении.
   - Несколько минут спустя, - продолжала она, - в мою дверь позвонили, и я открыла. Звонивший был джентльменом - я сразу это поняла. Он вручил мне визитку, в которой говорилось, что он портной, чье имя я слышала, - у него отличная репутация.
   Он спросил, не знаю ли я, дома ли доктор. Когда я заколебалась, он объяснил, что был там, но ему не открыли. Он откровенно сказал мне, что доктор задолжал ему деньги, и что они нужны ему немедленно, чтобы завершить срочную деловую сделку. Я сказала ему, что видела, как доктор входил в свой дом всего несколькими минутами ранее.
   Он поблагодарил меня, и я наблюдала за ним, когда он входил в соседний дом. Мой стул стоял у окна. Прошел час, а портной так и не вышел. Мне было любопытно - естественно. Так что я смотрела и смотрела - фактически весь день. И по-прежнему никто не выходил из дома.
   Я рассказала об этом своему мужу, и он рассмеялся. У меня было странное чувство по поводу всего этого - предчувствие, если хотите, можете назвать это так, но мой муж просто рассмеялся. Той ночью и до раннего утра в комнате, в которой вы спали, горел свет - я могла видеть его из-за задернутой занавески.
   На следующий день семья доктора уехала. Он остался, чтобы закрыть дом и избавиться от домашнего имущества. Потом он тоже ушел, и дом был закрыт. Два дня спустя мы прочитали в газетах, что о портном было заявлено в полицию как о пропавшем без вести. Он вышел из дома с крупной суммой денег, сказав, что ему нужно зайти за долгом, после чего намеревался вложить наличные в инвестиции в недвижимость.
   Можете представить себе мои чувства. Газеты были полны этим. Мой муж считал, что нам не следует вмешиваться в это дело, если мы не уверены в совершенном преступлении. Я спорила с ним и умоляла, но он был тверд, вы понимаете мою позицию?
   Миссис Паркер с тревогой наклонилась вперед и положила ладонь на руку моей матери. Мать спокойно кивнула.
   - Я пытаюсь рассказать вам всю историю, чтобы вы все поняли, - сказала миссис Паркер, продолжая свой рассказ.
   - Через некоторое время, тайна исчезла из газет. Полиция так и не нашла ни малейшей зацепки. Награды предлагались за тело портного или за информацию о нем. Но это было бесполезно. Он исчез.
   Женщина снова сделала паузу, чтобы затем продолжить свое повествование. Она видимо напрягалась, но хорошо владела собой.
   - Новые жильцы въехали довольно скоро. Почти сразу же их начали беспокоить странные звуки в подвале и в комнате, которую занимали вы. Там жила одна молодая пара - мать вбежала в комнату к своему ребенку и обнаружила его мертвым. Врачи сказали, что он был удушен, и ее подозревали в этом - только подумайте! И все это время - я знала.
   В подвале раздавался звук шагов. Если в печи был разведен огонь, в нее насыпали побольше угля. Я говорю вам это сейчас, и я всегда верила, что доктор убил портного и частично сжег его тело в печи.
   И я полагаю, что он закопал останки под цементным полом в подвале и... призрак портного бродит по дому. Я уверена в этом, - голос миссис Паркер сорвался, она дрожала.
   - Это все, - всхлипнула она. - Я должна была сказать вам. Это истинная правда. Я хотела сказать вам - и другим. Я хотела сообщить в полицию, но...
   Мать пыталась утешить ее, но сама была потрясена пришедшим к ней знанием. Как только смогла, она собрала нас, детей, и ушла, предварительно попытавшись успокоить миссис Паркер.
   - Теперь с этим покончено, - сказала она. - Просто постарайтесь забыть об этом.
   Но в тот вечер дома мама рассказала моему отцу о странном дне в мельчайших подробностях.
   - Нам нужно будет разузнать об этом месте в подвале, - сказал он. - Я свяжусь с Паркером завтра.
   Отец был отчасти склонен воспринять рассказ миссис Паркер как истерические проявления слишком сильно напряженного разума. И все же он признал, что должно было существовать какое-то объяснение. Но в последующие дни у него были другие дела, и он пренебрег этим вопросом. Затем, поздним осенним вечером, таинственный старый особняк внезапно загорелся, и пожарные спасли часть его только после трудного сражения.
   После этого отец более или менее отказался от идеи поисков таинственной могилы.
   Потом мама встретила миссис Паркер.
   - Дом долгое время пустовал перед тем, как случился пожар, - сказала миссис Паркер, когда разговор неизбежно перешел на эту тему. - Той ночью мы слышали шум в подвале. В сумерках нам показалось, что мы увидели кошку, выпрыгнувшую из трубы сбоку от дома. Всего через несколько минут мы увидели дым, а затем и пламя, вырывающееся из окон подвала.
   Мой муж вызвал пожарных. Им удалось спасти часть дома, но пламя вырвалось из подвала через старую шахту и уничтожило чердак. Секретный проход был разрушен, как и часть подвала. Но самое странное, что огонь прожег пол в комнате, которая у вас раньше была, и полностью разрушил ее. Пожарные сказали, что для пламени было естественным подниматься вверх по старой шахте вслед за тягой.
   - Он был перестроен? - спросила мама.
   - О, да. Сейчас вы бы его не узнали, - ответила миссис Паркер. - Он полностью изменился, и до сих пор не было ни одного случая беспокойства. Возможно, призрак отомстил - как вы думаете?
   Моя мать медленно покачала головой.
   - Я уверена, что не могу ничего сказать, миссис Паркер. Я знаю только, что в этом доме было достаточно трагедий - достаточно.
   И ее глаза наполнились слезами, когда она подумала о своем ребенке.
  

ПОЛДОЛЛАРА, ОТДАННЫЕ ПРИЗРАКУ

ПОЛ Р. МИЛТОН

  
   - Когда в 1919 году я был в Мельбурне, то получил письмо, в котором сообщалось, что мой дядя Тимоти умер и похоронен в той части страны, где он прожил всю свою жизнь и занимал видное положение.
   Лон Картер сидел в курительной комнате поезда, направляясь в маленький городок Вэлли Хилл, штат Массачусетс. Напротив него, слушая, сидел его друг Данлеви. Оба были членами бродячей труппы "Золотая Нить", мистической мелодрамы, уже год шедшей на Бродвее.
   - Разве вы не знаете, где он похоронен? - осведомился Данлеви.
   Картер покачал головой, хмуро глядя на быстро проплывающие луга и пастбища, кое-где пересеченные длинными тенями высоких деревьев в лучах заходящего солнца. В одной руке он держал пятидесятицентовую монету, - особую пятидесятицентовую монету. Его коллеги-актеры были хорошо осведомлены о его причудах, поскольку он не раз вызывал у них раздражение, настаивая на том, чтобы избегать черных кошек и сов, не открывать зонтики в помещении и вставать с постели с левой ноги. Не в последнюю очередь его убеждения касались достоинств его пятидесятицентовой монеты, подаренной ему много лет назад его дядей Тимоти, с которым он жил в то время. Именно дядя Тимоти привил ему его суеверные убеждения с раннего детства. Счастливая монета никогда не покидала кармана Картера, потому что он всегда вспоминал слова эксцентричного старика, когда тот давал ему монету: "Бережно храни ее, ибо когда-нибудь она станет средством твоего обогащения!"
   - Во-первых, - сказал Картер после короткого молчания, - я потерял письмо от его жены, моей тети. Она ненавидела меня, хотя мы никогда не встречались. Полагаю, это потому, что она верила, будто дядя Тимоти предпочитает меня ей. Его завещание, казалось, доказывало это; она умерла три года назад. Я точно знаю, что старика похоронили тайно, ночью. Вместе с ним были похоронены...
   - Но должны же быть какие-то записи, Лон, - запротестовал Данлеви, озадаченно нахмурившись.
   Картер снова покачал головой.
   - Он был очень, очень странным стариком, и командовал моей тетей, как сержант командует рядовым. Что бы он ни сказал, все должно было быть исполнено. Будучи очень богатым, - как это легко себе представить, - он вызывал к себе некоторый интерес. Но все, что я смог узнать от адвоката дома, - это тот факт, что он оставил своеобразное завещание. Он оговорил, что все его оставшиеся наличные деньги, - поскольку у его жены были свои собственные деньги, - должны быть превращены в драгоценности, и что эти драгоценности должны быть похоронены вместе с ним. - Картер наклонился вперед. - Если я смогу найти, где он похоронен, говорится в завещании, мне достанется ювелирный магазин!
   Лицо Данлеви выразило изумление.
   - Но зачем все эти хлопоты, чтобы оставить вам наследство?
   - Он не верил в банки и хотел, чтобы все эти деньги оставались у него до последнего. Говорю вам, у него были очень странные фантазии.
   - И теперь вы пытаетесь найти то место, где он похоронен?
   - Вот именно. Камни, золото и серебро в его гробу, должно быть, стоят несколько сотен тысяч долларов.
   Данлеви присвистнул.
   - И вы не знаете, где находится могила? Не имеете ни малейшего представления?
   Картер наклонился вперед, пристально вглядываясь в лицо мужчины напротив.
   - Только одно: оно в штате Массачусетс, в старой церкви с фасадом и боковыми сторонами из серого камня, в то время как задняя ее часть - из коричневого. Я должен узнать ее без проблем, если увижу, вам не кажется?
   - Но почему вы не приехали раньше, если ваш дядя умер восемь лет назад?
   - Ну, у меня был пятилетний контракт, который я только что подписал, когда получил письмо от своей тети. А когда срок его действия истек, я согласился, в качестве одолжения руководству, остаться еще на год с гораздо более высокой зарплатой. Потом я приехал, но до сих пор не смог найти могилу дяди Тимоти. - Затем он добавил. - Видите ли, чтобы сэкономить на расходах, я получил эту работу в "Золотой Нити".
   Данлеви кивнул.
   - Если вам нужна какая-либо помощь в ваших поисках, то, просто как друг, я готов...
   Поезд остановился на крошечной станции Вэлли Хилл, их пункте назначения; Картер встал и поблагодарил Данлеви за его предложение. Вместе они вышли из курительной комнаты, чтобы забрать свои сумки. Вся труппа села в автомобиль, и через несколько мгновений их уже сильно трясло по изрытой колеями дороге на пути в отель.
   Несколько часов спустя, когда Картер медленно шел по главной улице Вэлли Хилл, три вороны бесшумно пролетели над тупым шпилем старой церкви перед ним. Инстинктивно он скрестил и разжал два пальца левой руки, чтобы отогнать невезение.
   Затем остановился, чтобы повнимательнее рассмотреть церковь. С колотящимся сердцем он увидел в тусклых сумерках, что старое строение обладает некоторыми признаками, которые он искал. Он побежал по узкой гравийной дорожке вдоль обочины. И тогда он увидел, что у старой церкви был фасад и бока из серого камня, а задняя часть - из коричневого! Он поспешил вперед и снова остановился. В его голове промелькнуло воспоминание о странном завещании его дяди - и о сокровище!
   Мрачные сумерки, окутавшие увитые плющом стены церкви и отбрасывающие фантастические тени на покосившееся крыльцо, вызвали у него ощущение дурного предчувствия. Абсолютная тишина только усиливала это ощущение. Нервными пальцами он крутил в кармане брюк счастливую пятидесятицентовую монету; широко открытыми глазами он вглядывался в наползающую темноту и не видел ни души.
   С одной стороны мрачного на вид строения он мог различить тусклые и неподвижные белые пятна, которые, как он знал, были покосившимися надгробиями. Но Тимоти был похоронен в склепе. Бесшумно ступая по густой траве лужайки, он двинулся вперед. Он был уверен, что найдет место захоронения своего дяди, место, где годами было спрятано сокровище.
   Когда он поднимался по ступенькам крыльца, скрип гниющего дерева напугал его. Он снова постоял мгновение, прислушиваясь к любому звуку внутри. Далеко на темной улице позади себя он услышал детский крик. Это было все; церковь оставалась угнетающе тихой. Вглядевшись в полумрак, он вошел в открытую входную дверь.
   - Забавно, что поблизости никого нет, - пробормотал он.
   Он стоял в конце прохода. За алтарем серый свет просачивался через окно, обозначая лишь самые слабые очертания интерьера. Он снова потрогал счастливую монету в кармане. Когда его влажные пальцы обхватили поверхность монеты, внезапно он увидел очертания двери в дальней стороне церкви. Очень слабый, колеблющийся свет показал ему, что кто-то или что-то зажгло свечу за этой открытой дверью. Его вытаращенные глаза уставились на слабый прямоугольник тусклого света, указывающий на кого-то, кто мог бы ответить на его вопросы. Осторожно ступая по каменным плитам, он направился к внутренней двери.
   Когда он приблизился, его пальцы сжали монету. Его дыхание почти остановилось, потому что он не мог избавиться от жуткого чувства подавленности и замедлил шаг. Он добрался до двери и обнаружил каменную лестницу, уходящую вниз и направо. Она была слабо освещена каким-то невидимым источником. Он снова двинулся вперед, вглядываясь и прислушиваясь. Но по-прежнему не слышал ни звука, кроме своих собственных резких вдохов.
   Он прокрался вниз по каменным ступеням к подножию и замер на месте. Из-за угла темной, похожей на свод комнаты под церковью появилась иссохшая пожилая женщина, бесшумно ступая в стоптанных туфлях. Перед своими прищуренными глазами она держала большую свечу. Это был тот самый свет, который освещал дверь наверху лестницы! Заметив Картера, который ждал неподвижно и потерял дар речи от изумления, она повернулась к нему и остановилась. Он разразился нервным смехом.
   - На мгновение я немного испугался.
   Он посмотрел на морщинистое ухмыляющееся лицо.
   Скрипучим, нетвердым голосом она вдруг спросила:
   - Хотите кое-что посмотреть, мистер?
   Свеча оплывала и коптила перед глазами Картера, которые понемногу привыкали к зловещему полумраку. Он мог видеть, что его окружают тусклые оштукатуренные стены с гниющими деревянными колоннами.
   - Я хочу знать, здесь ли похоронен Тимоти Картер, - спросил он, снимая шляпу, чтобы вытереть внезапно выступивший холодный пот со лба. - Вы можете мне это сказать?
   - Похоронен здесь? - презрительно повторила изможденная старуха. Затем ее тонкие, сухие губы разошлись в беззвучном смехе, обнажив сморщенные, беззубые десны. Картер отшатнулся. Его мышцы напряглись, когда она наклонилась вперед и пробормотала. - Вы хотите увидеть кости, мистер? Кости?
   Она повернулась к нему спиной и отошла, не издав ни звука на влажном полу. Картер последовал за ней. Шарканье его ног, когда он неловко переступал, казалось чрезмерно громким. Она не оглядывалась, а продолжала идти прямо к дубовой двери в стене перед ними. Не останавливаясь, она распахнула ее. Она не издала ни звука.
   Она повела его внутрь склепа, который оказался за дверью. Желтой, с набухшими венами рукой она поманила Картера, который подошел, оглядываясь в поисках какого-нибудь возможного признака могилы своего дяди и все еще сжимая в кармане счастливую монету.
   Его душил спертый воздух этого места, но он молча стоял рядом с ней и зачарованными глазами наблюдал, как она наклонилась и подняла что-то белое. Она поднесла это к свету свечи, и снова ее губы беззвучно приоткрылись. В руке она держала маленький череп. Картер видел, что ее паучьи пальцы держали его почти с любовью, пока он ошеломленно слушал ее резкий голос.
   - Этому черепу, мистер, много лет. Он принадлежал одной из прекраснейших дам, когда-либо родившихся в этой деревне. Какой милой девочкой она была! - Пожилая женщина замолчала, злобно глядя на Картера, который мог только пялиться на черные глазницы черепа и блестящую поверхность, которую ласкали желтые пальцы. Голос продолжал. - Эти кости в склепе, мистер - я наблюдала за ними много лет. Я знаю каждую из них. Вот эта девушка, а вот здесь, - она осторожно положила маленький череп на землю среди кучи длинных, тонких белых костей и прошаркала в другой угол, - а вот капитан.
   Она еще раз обернулась, чтобы посмотреть на Картера, стоявшего у останков красивой девушки, не в силах пошевелиться. Кем была эта отвратительная женщина любившая древние кости, наслаждавшаяся их прикосновением, проводившая свои дни в одиночестве среди этих ужасных куч человеческих останков? Старый-престарый голос проскрипел:
   - Капитан... Каким замечательным человеком он был! Он был убит во время Великой войны. Видите, мистер, каким сильным человеком он был?
   Старуха подняла длинную тонкую берцовую кость. Ее пальцы были крепко сжаты вокруг нее. Под покрасневшими веками ее слезящиеся глаза с тревогой осматривали ее, словно пытаясь понять, не рассыплется ли она в пыль. Картер придвинулся ближе. Он посмотрел вниз на груды костей на полу. Там было несколько маленьких куч, отделенных от остальных, в то время как один конец склепа представлял собой массу белых отблесков.
   - Ха, ха! Какие здесь прекрасные мужчины и женщины! - Старуха в лохмотьях ходила взад-вперед, отбрасывая колеблющийся свет своей свечи на стены мрачной комнаты. Картер хрипло откашлялся.
   - Вы не знаете, здесь ли похоронен Тимоти Картер? - сумел он спросить в отчаянии и вздрогнул. От заплесневелого запаха склепа его затошнило.
   - Что вы говорите, мистер? - Пожилая женщина подняла свечу, и ее мерцающий свет осветил край древнего гроба на полке.
   - Тимоти Картер? - Холодная дрожь поползла вверх и вниз по его спине, потому что старуха, казалось, злобно смотрела на него.
   - Тимоти Картер? - Она отрывисто кашлянула, и он снова увидел злобный взгляд. - Вам придется спросить где-нибудь в другом месте. - Ее голос сорвался на пронзительный смех.
   Волосы встали дыбом на голове Картера. Его горло плотно сжалось.
   Он внезапно решил, что хочет уйти, убраться подальше от этого существа. Она гладила череп, который достала из другого гроба в конце склепа. Он окликнул ее.
   - Я попытаюсь выяснить это утром. Прошу простить меня за беспокойство. - Он двинулся к двери.
   Быстрыми, шаркающими шагами она проводила его до двери склепа и пошла впереди, время от времени оглядываясь через согнутое плечо, чтобы посмотреть, следует ли он за ней.
   У подножия лестницы она остановилась и ухмыльнулась.
   - Надеюсь, вам понравилось, мистер.
   - О, да... интересно... - Машинально он полез в карман, достал монету и с неизбежным чувством отвращения вложил ее в ее жадную руку. Когда его пальцы коснулись ее, он обнаружил, что они холодные - влажно-холодные.
   Пробормотав "спокойной ночи", он взбежал по темной лестнице, прошел сквозь непроглядную тьму внутри церкви и вышел на крыльцо. Снаружи тоже было темно, но тут и там сквозь мрак пробивались огни домов и далеких фонарных столбов.
   Он глубоко вздохнул и, повинуясь внезапному порыву, оглянулся на дверь, через которую только что вышел. Он ничего не мог видеть, ничего не слышал. Спрыгнув со скрипучего крыльца, он направился в сторону города - безутешный, потому что, в конце концов, его дядя был похоронен не здесь. В завещании дяди Тимоти было довольно определенное описание могилы, в которую его должны были положить. Картер не увидел здесь такой могилы или склепа.
   Картер прибыл в театр всего за несколько минут до начала представления. В большой спешке он переоделся, загримировался и надел форму инспектора английской полиции, которую носил на протяжении всей пьесы. Данлеви, деливший с ним ту же гримерную, уже стоял за кулисами, и поэтому Картер до первого антракта не замечал бумагу, лежавшую на его столике для грима. Затем он увидел ее и сразу же понял, что это такое: уведомление. Короче говоря, через две недели после этого субботнего вечера его услуги больше не понадобятся. Каким-то образом он закончил выступление, но его разум был ошеломлен. Он произносил свои реплики и механически выполнял требуемые действия. После выступления он удрученно снял свою униформу и грим. Данлеви наблюдал за ним с сочувствием.
   - Не бери в голову, Лон, - сказал он Картеру. - Всего лишь небольшая неудача. Приедет брат режиссера. Вероятно, это делается для того, чтобы освободить для него место.
   - Я знаю, Джон, но мне была очень нужна эта работа. Она помогала мне объехать всю страну...
   В своем унынии он не хотел говорить о своем разочаровании в церкви. Он медленно оделся, его разум был полон проектов дальнейших поисков нужной церкви с коричневой каменной облицовкой. Вместе двое мужчин направились к отелю "Фрейм", где труппа остановилась на одну ночь в Вэлли Хилл. Когда они вошли в вестибюль, к ним подошел менеджер компании.
   - Мне ужасно жаль, мистер Картер, но ваш багаж каким-то образом потерялся.
   - Мой багаж? Потерялся?
   - Мне кажется, его забыли в поезде, когда мы прибыли сюда, - извинился мужчина. - Мне очень жаль.
   - Хм. В нем были хорошие вещи. Ну что ж, они вернутся, если мне повезет.
   Они поднялись в свой маленький двухместный номер. Когда они готовились ко сну, Картер порылся в карманах брюк. Он осторожно нащупал, извлек несколько рассыпавшихся купюр и немного мелочи и осмотрел монеты, сначала медленно, потом лихорадочно.
   - Моя монета, моя счастливая монета - где она?
   - Вы не можете ее найти?
   - Нет! Я всегда ношу ее в этом кармане - должно быть, она выпала. Если бы я потерял ее... - Затем он пристально посмотрел на Данлеви. - Держу пари, я отдал ее той ужасной старухе.
   - Какой старухе? - удивился Данлеви.
   Теперь Картер вспомнил, что дал старой женщине в склепе чаевые. Он вспомнил также, что не посмотрел, какую монету ей дал. Он просто сунул руку в карман и протянул ей первую попавшуюся.
   - Этим вечером перед выступлением, - нерешительно сказал он Данлеви, - я зашел в старую церковь на другом конце города. Я думал, что именно там найду дядю Тимоти, так как она соответствовала описанию. Когда я зашел спросить, пожилая женщина провела меня в склеп, - жуткое место. Казалось, ей нравились старые груды костей. Она что-то бормотала надтреснутым голосом - и я ничего не мог из нее вытянуть. Но я не видел ни одной могилы, которая могла бы быть той самой. Я, должно быть, отдал ей свою пятидесятицентовую монету!
   - Но вы можете забрать ее завтра, Лон, - предположил Данлеви. - Мне жаль, что это оказалось не то место, которое вы искали.
   - Хм. Хорошая идея. Я отправлюсь туда первым делом утром.
   Еще более подавленный, чем раньше, Картер лег в постель. Собираясь погасить свет, он воскликнул:
   - Но, Джон, вот почему я получил уведомление, вот почему потерялся мой багаж! Моя монета пропала!
   Данлеви приподнял свои темные брови и пожал плечами, лежа в постели.
   - Дадите ей взамен другие полдоллара.
   Сразу после завтрака на следующее утро, после того как Картер провел чрезвычайно беспокойную ночь, они с Данлеви вышли из отеля и быстро направились к церкви. Картер видел желтые пальцы и ухмыляющееся лицо старой женщины в своих снах. Он представил, как она злорадствует по поводу обладания его счастливой пятидесятицентовой монетой - и по поводу обладания его еще не найденным сокровищем.
   Когда они увидели увитую плющом церковь, ее стены в пасмурных сумерках не казались такими мрачными, как прошлой ночью. Этим утром светило ясное солнце, и птицы громко щебетали, предвещая прекрасный день; Картер ускорил шаг, и Данлеви с некоторым трудом поспевал за ним.
   В два шага Картер поднялся по шатким ступенькам на крыльцо, и вот он уже стоял в теперь уже довольно светлом помещении, нетерпеливо оглядываясь по сторонам. Он заметил мужчину, очевидно, уборщика, подметавшего между двумя последними рядами скамей. Данлеви остановился позади него. Картер подошел к мужчине, который удивленно поднял глаза при их поспешном появлении.
   - Послушайте, - обратился к нему Картер, - я хочу увидеть ту старую женщину, которая присматривает за склепом внизу.
   - Кого?
   Картер нетерпеливо повторил свой вопрос.
   Мужчина уставился на него и задумчиво покачал головой.
   - В этой церкви нет никакой старой женщины.
   - О, да ладно вам. Я видел ее здесь прошлой ночью. Я разговаривал с ней больше получаса.
   Мужчина покачал головой, потер подбородок и переступил с ноги на ногу.
   - Насколько я знаю, здесь не было ни одной женщины.
   - Можем мы увидеть пастора? - спросил спокойный голос Данлеви из-за спины Картера.
   В этот момент дверь ризницы открылась, и в проеме появился мужчина с седыми волосами, одетый в длинное черное пальто.
   - Что вам угодно? - спросил он тихим голосом.
   Со сдавленным восклицанием облегчения Картер шагнул к нему.
   - Я полагаю, вы пастор? Меня зовут Картер, я работаю в труппе "Золотая Нить" в ратуше. Это мистер Данлеви.
   Добрый старик склонил голову и подождал, пока Картер объяснит, чего именно он хочет. Без колебаний Картер заявил.
   - Я пришел сюда вчера поздно вечером, и пожилая женщина показала мне нижний этаж. Я по ошибке дал ей монету, которую хотел бы получить от нее обратно. Вы знаете, где она сейчас?
   Пастор покачал головой.
   - Старая женщина? Нет никакой пожилой женщины, связанной с этой церковью, сэр.
   Картер снова начал выходить из себя.
   - Но я разговаривал с ней прошлой ночью почти час. Я дал ей свою монету.
   - Мистер Картер, за те десять лет, что я здесь, в этой церкви не было ни одной женщины-смотрителя. В приходе нет такой старухи...
   Картер снова принялся объяснять.
   - Я зашел спросить, похоронен ли здесь Тимоти Картер.
   Пастор вздрогнул.
   - Вы убеждаете меня, что это не так, но я действительно некоторое время разговаривал со старой женщиной в склепе.
   - В склепе? - удивленно повторил пастор. Затем он подозвал уборщика. - О, Лем, зажгите фонарь и принесите его, пожалуйста.
   Через мгновение они спускались по каменной лестнице, по которой Картер так боязливо спускался несколько часов назад. Фонарь бросал яркий свет на покрытые плесенью стены и вымощенные плитами ступени. Добравшись до самого низа, пастор повернулся и сказал:
   - Куда дальше, мистер Картер?
   Они с Данлеви с живым интересом наблюдали, как Картер первым завернул за угол. Пастор и Данлеви подошли к нему, свет фонаря упал на стену. Внезапно Картер вскрикнул.
   - В чем дело? - одновременно воскликнули двое других мужчин.
   - Он исчез!
   - Послушайте, Лон... - возмутился Данлеви.
   Полными ужаса глазами Картер уставился на стену перед ними. Свет фонаря четко освещал коридор, но там, где прошлой ночью была большая дубовая дверь, теперь виднелась только сплошная кирпичная стена.
   - Где дверь? - спросил он, повернулся и дикими глазами уставился на двух мужчин, которые, в свою очередь, с удивлением смотрели на него.
   - Мистер Картер, боюсь... - Пастор осветил все вокруг, но были видны только твердые стены.
   - Но я говорю вам, что прошлой ночью прошел здесь через большую дубовую дверь. Пожилая женщина провела меня через нее. Она показала мне груды костей. Святые небеса, мне не могло это присниться!
   Он забарабанил кулаками по шершавому кирпичу перед собой, но дверь не появилась. Пот обильно струился по его лицу.
   - Я отдал ей свою счастливую монету! Где находится склеп? Где дверь?
   Данлеви сохранил присутствие духа. Он крепко схватил Картера за руку и повел его к лестнице. Картер продолжал дико бормотать.
   - Я прошел прямо через большую дверь. Она открыла ее настежь, прямо здесь! У нее была свеча! Она показала мне черепа, и там были груды костей и гробы. Что случилось? Куда все это делось?
   Он огляделся вокруг, ища объяснения. Спотыкаясь, поднялся по каменным ступеням. Данлеви практически выволок его на солнечный свет. Когда трое мужчин вышли и оказались перед церковью, на лице Картера застыло измученное выражение. Цепь событий - или фантазий - потрясла его сильнее, чем предполагал Данлеви, поскольку счастливая монета, которой другие пренебрегали, была самым дорогим достоянием Картера. Он никогда не переставал верить в ее способность приносить удачу и не забывал многозначительных слов своего дяди.
   Добрый старый пастор озадаченно нахмурился, глядя на Картера и Данлеви.
   - Я просто не знаю, что сказать, мистер Картер. Вы говорите, что...
   Картер снова разразился гневной тирадой.
   - Я не мог это выдумать. Я прекрасно помню, что я сказал!
   - За десять лет, что я здесь, в церкви никогда не было ни одной пожилой женщины, - начал пастор, но затем его лицо прояснилось. - Здесь живет член прихода, который знает историю этой маленькой церкви. Может быть, он сможет пролить какой-то свет на эту тайну.
   Быстрыми шагами трое мужчин во главе с пастором пересекли дорогу и подошли к маленькому коттеджу, стоявшему в нескольких футах от шоссе. Они прошли через аккуратный ухоженный сад и постучали в дверь. Худощавый седовласый мужчина вышел на их стук и с удовольствием поприветствовал пастора.
   Не теряя времени, пастор сразу же рассказал о том, что привело их к Саттерли, - старику, который многое знал о церкви.
   Картер с тревогой наблюдал за Саттерли во время рассказа пастора и был взволнован, увидев, что, когда подробности были рассказаны старику, его глаза засияли от возбуждения, и он нервно переступил с ноги на ногу.
   - Что за старуха? Что она вам сказала? - спросил Саттерли, нетерпеливо поворачиваясь к Картеру, который ответил так же, как и раньше: что она показала ему кости красивой девушки, некоего капитана, умершего десять или более лет назад, и что сама женщина казалась сумасшедшей. Затем он добавил, что вошел в церковь, чтобы найти место захоронения Тимоти Картера, и что он отдал свою счастливую монету женщине.
   Картер был поражен, увидев улыбку Саттерли.
   - Вы правы; в церкви никогда не было женщины, - сказал он. - Но мистер Картер не такой сумасшедший, как вы думаете. Может, нам вернуться в церковь?
   Четверка почти бегом отправилась обратно; Картер становился все более и более встревоженным, Данлеви недоверчиво улыбался, а пастор был сдержанно вежлив. Они спустились по каменным ступеням, освещенным на этот раз еще одним фонарем в дополнение к первому.
   Быстрыми шагами старый Саттерли приблизился к стене, на которую указал Картер, и внимательно осмотрел ее. Его глаза светились внутренним возбуждением, он торжествующе повернулся к трем мужчинам позади него.
   - Посмотрим!
   Картер шагнул вперед.
   - В чем дело, мистер Саттерли? Вы что-нибудь выяснили?
   Саттерли начал тихо смеяться и приказал:
   - Идите и принесите кирки, лопаты и пару ломов.
   - Послушайте, мистер Саттерли, - начал пастор, но пожилой мужчина прервал его.
   - Вы хотите докопаться до сути? - спросил он.
   Пастор не ответил, поскольку увидел, как Картер взбежал по каменным ступеням, сопровождаемый Данлеви, и через несколько мгновений вернулся с уборщиком, - все трое были нагружены инструментами, затребованными Саттерли.
   - Теперь, - сказал Саттерли, - послушайте меня. За этой стеной находится склеп, в котором мистер Картер прошлой ночью видел кости. Они пролежали там почти сто пятьдесят лет! - Его слушатели ахнули, а Картер снова почувствовал ту холодную дрожь, которую испытал, когда пожилая женщина ухмыльнулась ему. Саттерли продолжил. - Во время войны за независимость, когда эта часть страны была разорена бандами британских войск и разбойников, жители Вэлли Хилл решили каким-нибудь образом защитить своих мертвых. Соответственно, они вырыли этот склеп, поместили в него останки и запечатали все это стеной, которая, по-видимому, соответствует внешней части церкви выше, но это не так.
   Он сделал выразительную паузу, в то время как остальные вокруг него едва дышали.
   - С тех пор его открывали только один раз, и это было много лет назад, но...
   Ни один звук не нарушил тишины, когда Саттерли закончил свою удивительную историю. Картер не мог ничего сделать, кроме как уставиться на этого человека, который придумал такое объяснение его приключению со старухой прошлой ночью. Он вздрогнул и с опаской огляделся, когда снова раздался голос Саттерли.
   - Итак, склеп находится за этой фальшивой стеной. У вас есть кирки и ломы. Сломайте ее!
   - Я запрещаю! - Они испуганно повернулись, чтобы посмотреть на пастора, строго смотревшего на них. - Это, без сомнения, хорошее объяснение того, что произошло давным-давно. Если это правда, давайте не будем нарушать покой их могилы.
   Саттерли спокойно наблюдал за тем, как Картер повернулся, чтобы умолять пастора дать разрешение.
   - Ничто не будет потревожено. Вы не можете позволить мне уйти отсюда без какой-либо попытки выяснить, почему все это произошло. Я требую эту монету! Это моя счастливая монета.
   Секунду пастор молча смотрел в изможденное лицо Картера, наблюдал за его подергивающимися руками. Затем склонил голову в знак согласия.
   Картер схватил кирку и нанес сокрушительный, звучный удар по кирпичной стене перед ними. Та издала слабый гулкий звук. Картер нанес еще один удар, за ним - Саттерли и Данлеви. За несколько мгновений они обнажили из-под крошащихся кирпичей и раствора ту самую дверь, через которую Картер прошел менее двадцати часов назад! Пот струился по их лицам, они побросали свои инструменты и ухватились за массивную железную ручку. Но дверь заклинило.
   Тогда Картер схватил лом и вставил его, чтобы использовать в качестве рычага. После того, как он потянул, дверь протестующе заскрипела и распахнулась. Они отшатнулись, когда их обдало порывом зловонного воздуха. С плохо сдерживаемым нетерпением они подождали мгновение; Картер вглядывался в кромешную тьму открывшегося помещения. Наконец, с приглушенным восклицанием, он схватил с пола один из фонарей и бросился в склеп. У него вырвался крик. Трое других мужчин ворвались внутрь и увидели Картера, уставившегося в пол, держа фонарь высоко над головой.
   В молчании, они оглядывались по сторонам.
   Склеп, как и сказал Картер, был заполнен костями.
   - Смотрите, - он указал трясущимся указательным пальцем, - эти черепа!
   При свете двух фонарей, они могли достаточно хорошо разглядеть, что склеп был таким, каким его описали Картер и Саттерли. Они оглядывались по сторонам, забыв на мгновение о своей миссии - объяснить исчезновение счастливой монеты. Внезапно Картер с хриплым криком упал на одно колено и поднес фонарь поближе к земле, пока его пальцы шарили среди кучи костей. В его руке что-то блеснуло. Это была пятидесятицентовая монета. Картер встал и дико уставился на троих мужчин. Они посмотрели на то, что он держал в руке; на их лицах застыло изумление.
   С радостью и некоторым ужасом в голосе Картер воскликнул:
   - Моя счастливая монета!
   Затем он почувствовал на своем плече руку старого Саттерли и услышал его голос, произносящий:
   - Теперь я могу сказать вам, мистер Картер, что однажды ночью мы похоронили здесь вашего дядю Тимоти, тайно, в соответствии с его последней волей. Мы должны были идентифицировать вас по счастливой монете, а затем раскрыть вам секрет.
   Картер перевел удивленный взгляд на довольное лицо пастора, стоявшего в углу у резного новоанглийского сундука, покрытого пылью и криво прислоненного к сырой стене. Неуверенными шагами Картер приблизился и на крышке сундука прочел полустертую надпись на металлической пластинке:
   "От Тимоти Картера Его Племяннику Лону Картеру".
   Много лет назад старый Тимоти сказал: "Бережно храни эту счастливую монету, ибо когда-нибудь она станет средством твоего обогащения!"
   И старик оказался прав!
  

КАК Я ВЕРНУЛ СВОЮ ДУШУ

КЭТРИН МЕТКАЛФ РУФ

  
   Вы можете не верить в это духовное приключение. Но оно случилось со мной на самом деле. Конечно, вопрос о потерянных и спасенных душах есть, в первую очередь, вопрос любой религии. Все еще есть священники, которые скажут вам, что ваша душа будет потеряна, если вы будете упорствовать в "грехе", но что ее можно спасти, отказавшись от своих злых путей, какими бы они ни были. Есть религии, которые говорят вам, как спастись, даже в самый момент смерти; жизнерадостные религии, которые верят, - мы все спасены, что бы ни делали. И был суровый старый Кальвин темного века, веривший в мрачные и ужасные доктрины предопределения, проклятия младенцев и всего остального в этом роде. Я изучил все вероисповедания.
   Но есть такая вещь, как настоящая потерянная душа. Я сам это доказал.
   В детстве я рос требовательным и добивался своего. Не думаю, что от природы был своенравным или деспотичным, но мой отец умер, когда мне было семь, а я сильно отличался характером от своей матери, так что это временами сбивало ее с толку. И, поскольку я был сильнее ее, то постепенно стал доминировать над ней.
   У меня было все, чего я мог пожелать в материальном плане, и в детстве потребность в привязанности была во мне не очень сильна. Впервые я по-настоящему почувствовал ее, когда ко мне пришла первая любовь. Во время подготовки к школе я влюбился в одну из профессорских дочерей, - обычное дело, - что никак не повлияло на мое развитие.
   На первом курсе это была девушка постарше, нечто вроде девушки-вамп, не очень подходящая для меня. Мне не нравится вспоминать об этом теперь, когда все закончилось. Затем последовала череда легких, безобидных юношеских влюбленностей. Они случались со мной в колледже, сопровождали меня в путешествии, которое устроила мне моя мать, и только встретив Коринн Квинтард, я по-настоящему узнал, что значит любить сильно, несчастливо, всепоглощающе.
   Потому что я встретил Коринн слишком поздно. Она была на втором курсе и уже помолвлена.
   Как мне описать эту маленькую, хрупкую девушку, которой было суждено оказать столь разрушительное влияние на мою жизнь? Она не была хорошенькой. Она никоим образом не бросалась в глаза, и все же я глубоко прочувствовал ее в тот момент, когда впервые увидел; изящная, сногсшибательная, пикантная девушка с большими глазами, иногда серыми, иногда голубыми, обрамленными темными ресницами и выразительными, возможно, выходящими за рамки эмоциональных способностей владелицы; маленький, детский, несколько заостренный носик, волосы цвета жженого золота, чувствительные губы, способные на своеобразную и волнующую сладость; магнетический голос, который мог принадлежать только ей, и что-то индивидуальное и неописуемое в каждом движении и выражении ее личности. Коринн могла быть похожа только на саму себя.
   Это была романтическая, идеалистическая сторона меня, та, которую Коринн взяла штурмом. С самого начала она предприняла свою атаку, - ни в коем случае не сознательную или преднамеренную, - на мое воображение. Я хотел ее так, как никогда ничего и никого не хотел за всю свою жизнь, но я желал обладать ее душой больше, чем ее телом.
   Но Коринн, как я уже сказал, была помолвлена, причем с моим старым другом - мужчиной, почти невероятно подходящим ей со всех точек зрения. Неудивительно, что ее тетя была вполне довольна. Алан Грейсон был не только отличной парой в мирском смысле: он являл собой почти что идеал - надежный, сильный, прямодушный. Он был гораздо лучшим человеком, чем я, во всех отношениях. Это я ни на минуту не оспаривал. Повторяю, он был идеальным мужем для Коринн, которая была скорее ребенком, чем женщиной, - неразвитой, невинно любящей удовольствия. Я, непостоянный, неспокойный духом, лишенный рассудительности и контроля, действительно, был плохим рулевым для такого легкого судна в море жизни.
   Коринн почти принадлежала Алану, а ее хотел я. Это стало началом неприятностей. Коринн невинно наслаждалась моей преувеличенной преданностью, наслаждалась своей властью надо мной и использовала это - не с намеренной жестокостью, поскольку теперь я знаю, что для нее было невозможно представить эмоциональные излишества моей бушующей натуры, а просто с естественным инстинктом игры в кошки-мышки, который заложен во всех женщинах - пока не настал день, когда я напугал ее. После этого она избегала встреч со мной, и это привело меня на перекресток, перекресток души, к выбору между правильным и неправильным.
   Однажды летней ночью Коринн подыграла мне в своей легкой, бездумной, детской манере на танцах. Она пробудила во мне ревность и мучила меня мимолетными, призрачными проблесками возможной нежности - пока в темноте кустарника я не поцеловал ее так, как Алан никогда ее не целовал. Я понял это по тому, как это напугало ее. Это не вызвало никакой реакции, только заставило ее убежать от меня. Она оставила меня в аду - я бы сказал, у входа в ад, ибо мне было суждено войти в него и проникнуть в самые мрачные его глубины.
   Коринн не была современной, юношеподобной девушкой. Она была даже чересчур женственной и боялась самых разных вещей. Возможно, больше всего она боялась жизни. Если бы ее судьба позволила ей сделать это, она бы вечно жила с закрытыми глазами. Возможно, находясь в безопасности с Аланом, она могла бы так и поступить.
   Я уже говорил, что с детства шел своим путем, в результате чего моя сильная воля превратилась в непреодолимую силу, и ее в большей или меньшей степени ощущали все, кто соприкасался со мной. В школе и колледже это не мешало моему учителю, потому что дело было не столько в том, что я хотел поступать по-своему в целом, сколько в том, что, когда я сильно хотел чего-то особенного, я просто должен был это иметь. Пока мне не было отказано в любви Коринн, я никогда не хотел ничего, чего не мог бы получить. То, что эта моя воля была гипнотического типа, я осознал, не особо задумываясь об этом, в тех салонных играх с гипнозом, телепатией и так далее, которым мы все предаемся в то или иное время.
   Однажды дождливым вечером в доме Алана мы случайно сыграли в одну из этих игр. Настала очередь Коринн исполнять волю, а мне выпало быть тем, кто давал задания. Каждый раз это срабатывало. Положив мою руку на свою светлую головку, Коринн нашла ключ под подушкой, поцеловала маленького бога любви в большой гостиной, взяла со стола томик португальских сонетов и открыла на сорок втором. Кто-то прочитал первую строчку вслух:
   "Как я люблю? Безмерно, безгранично".
   Когда дело дошло до этого сонета, Коринн сбросила повязку одним из своих быстрых, детских движений.
   - Мне это не нравится. Это жутко! Я больше не хочу этим заниматься.
   Алану это тоже не понравилось. Я увидел его доброе лицо, встревоженное, озадаченное. В следующую минуту повязка переместилась на другую пару глаз, и игра продолжилась с менее впечатляющим успехом.
   Коринн казалась серьезно встревоженной, как ребенок, не знающий причины. Она побрела одна в гостиную, утопавшую в полумраке, и остановилась, глядя на маленького бога любви, которого поцеловала, в центре крошечного журчащего фонтана. Я последовал за ней. Она повернулась и заговорила:
   - Почему ты заставил меня сделать эту идиотскую вещь?
   - О, просто первое, что пришло мне в голову, - небрежно ответил я. Я стоял, уставившись на нее, пытаясь проникнуть в эти нежные, беззаботные глаза, сейчас очень темные, немного испуганные.
   Внезапно брови Коринн нахмурились, и она отвела взгляд.
   - Не нужно, - резко сказала она.
   - Не нужно - что?
   - Не смотри на меня так.
   - Как?
   - Как ты смотришь.
   Я рассмеялся, но мой смех прозвучал неестественно.
   - Я не знаю, как я смотрю.
   - Знаешь, - ответила Коринн своевольно, нелогично. - Ты снова пытаешься заставить меня что-то сделать.
   - Вовсе нет, - запротестовал я совершенно искренне. - Но я бы хотел.
   Коринн повернула ко мне свое изящное плечо.
   - Не нужно, - сказала она. - Мне это не нравится.
   Она отошла от меня и вернулась к остальным, игнорируя меня до конца вечера, хотя раз или два, взглянув в ее сторону, я ловил на себе ее обеспокоенный взгляд. Когда ее глаза встречались с моими, она всегда поспешно отводила взгляд.
   Тем летом мы встречались почти каждый день, хотя не часто оставались наедине. Я знал, что мне следует уехать - что я должен полностью выкинуть Коринн из своих мыслей и сердца. У меня не было на нее прав; она принадлежала другому мужчине. И хотя мое сердце подсказывало мне, что она не любила Алана так, как мы с Аланом понимали любовь, она также не выказала ни малейших признаков любви ко мне, хотя раз или два я почувствовал, - или вообразил, - что испытываю к ней определенное влечение. Но с Аланом она чувствовала себя непринужденно, комфортно, в безопасности.
   Мне некого винить, кроме себя, - некого. Но именно Коринн стала искушением на моем пути. Она едва догадывалась, бедное дитя, о темных глубинах, над которыми порхала, подобно бабочке.
   Она сохранила свое негодование по поводу моего доминирования над ней в игре "Исполнение желаний", и хотела наказать меня за это. Она так и сделала - не понимая этого и вряд ли желая.
   Снова это случилось после танцев в саду, но на этот раз Коринн танцевала с Аланом. Я сидел в нескольких шагах от них, без компании, если не считать моей сигареты, на краю фонтана. Когда Коринн увидела меня, то начала заигрывать с Аланом. Вскоре она была в его объятиях. Конечно, это было его право, но это было больше, чем я мог вынести. Я встал, выбросил сигарету и направился к ним. Алан сразу же отпустил ее, когда увидел, что я приближаюсь. Я стоял перед ними, прислонившись к дереву. Мне пришла в голову идея.
   Интересно, смогу ли я заставить Коринн отослать Алана подальше? Я сосредоточил свою волю на этой мысли и устремил на нее взгляд в полутьме. Через мгновение она забеспокоилась. Посмотрела на меня снизу вверх, а когда сделала это, больше не отводила взгляда. Я стал еще настойчивее в своем требовании. Губы Коринн приоткрылись; затем, не сводя с меня глаз, она заговорила.
   - Алан, я бы хотела, чтобы ты принес мне мою шаль.
   Он удивленно взглянул на нее.
   - Твою шаль? Милая девочка, ты и так горяча, как пламя.
   Но Коринн вздрогнула.
   - Я знаю это, но мне почему-то холодно. Принеси мне ее.
   Алан вскочил и ушел. Мои глаза все еще были прикованы к Коринн.
   - Иди сюда, - сказал я тихим голосом.
   - Зачем? - Удивление и негодование смешались в тоне Коринн. - Это ты должен был бы прийти ко мне, - если бы я этого захотела, - но я этого не хочу.
   - Потому что, - твердо ответил я, - ты хочешь подойти ко мне - и ты подойдешь. Ты подойдешь ко мне, прежде чем вернется Алан.
   Она испуганно всхлипнула, ее широко раскрытые глаза встретились с моими. Ее руки сошлись вместе, сжимая друг друга. Но она поднялась на ноги, сделала шаг, заколебалась, закрыла лицо руками, опустила их и медленно подошла ко мне. Она стояла и смотрела на меня снизу вверх.
   - Ну, ты удовлетворен? - Она говорила дрожащим голосом, пытаясь улыбнуться.
   - Пока нет. Ты поцеловала Алана, поскольку знала, что это вонзило нож в мое сердце. Теперь ты поцелуешь меня точно так же, как поцеловала его.
   Коринн слегка вскрикнула.
   - Нет! Я не буду этого делать. Как ты смеешь говорить такое! Я помолвлена с Аланом. Я не хочу целовать тебя.
   Я продолжал пристально смотреть ей в глаза.
   - Ты знаешь. Ты хочешь поцеловать меня точно так же, как я хочу поцеловать тебя. Ты собираешься поцеловать меня до того, как Алан вернется.
   Было что-то ужасное в последовавшем за этим коротком молчании. Я чувствовал это, даже сквозь дикую бурю боли и желания, которые наполняли мое сердце.
   Не желая, но находясь в гипнотическом подчинении, Коринн обняла меня за шею и поцеловала. Она притянула мою голову вниз и прижалась своими губами к моим.
   Как я могу описать этот поцелуй! Мучения от него намного перевешивали блаженство. Сладкие губы Коринн слились с моими, но без воли, без желания. Это было так, как если бы я поцеловал ее портрет. Это было похоже на поцелуй "в безнадежной фантазии, сорванный с губ, предназначенных для других".
   Алан вернулся прежде, чем я успел это осознать. Алан, мой друг, чье доверие я предал! Он видел все!
   - Так вот почему ты отослала меня, - тихо сказал он.
   Его голос заставил Коринн очнуться. Она стояла, уставившись на него в замешательстве и страдании, как ребенок.
   - Нет, Алан, нет, - сказала она. - Я отослала тебя не за этим. Мне нужна была моя шаль. Я не знаю, почему я поцеловала Хью. Я... мне он безразличен. Пожалуйста, не сердись на меня, Алан.
   Ее слова подзадорили меня. Я обратился к Алану.
   - Возможно, она не знает, почему позволила мне поцеловать себя, - сказал я, - но она не любит тебя, Алан. Тебе следовало бы взглянуть правде в глаза.
   Алан пристально посмотрел на меня, прежде чем очень тихо ответить.
   - Я знаю, что она еще не любит меня. Но она полюбит, если ты оставишь ее в покое. Она не любит тебя, и ты ей нравишься не так сильно, как я, - даже наполовину.
   - Это неправда, неправда, - всхлипывала Коринн. - Он мне ни капельки не нравится. Я боюсь его. Алан, дорогой, пожалуйста, увези меня туда, где я его больше никогда не увижу, пожалуйста, Алан.
   Она была немного в истерике и вцепилась в его пальто, как жалобно плачущий ребенок, и Алан заключил ее в свои сильные, нежные объятия.
   - Тише, дорогая, успокойся. Тебе нечего бояться. Хью не сможет причинить тебе боль. Он этого не хочет. Он тоже влюблен в тебя - вот и все. Конечно, он хотел бы забрать тебя у меня. Я бы так и сделал на его месте. Но мы не должны позволить ему.
   - Нет, нет. Мы не должны позволить ему, - сказала Коринн и всхлипнула. И она ушла с Аланом, оставив меня с адом в моем сердце.
   Я думаю, что именно в ту ночь, - в одиночестве, при свете луны, которая, по словам оккультистов, является настоящим источником зла, - разработал план украсть Коринн у Алана и завоевать ее для себя.
   Я вернулся в город и прослушал курс гипнотического контроля. О, да, это можно сделать, если у вас есть к этому талант, но я никому не советую этого делать. Это может принести вам оболочку того, чего вы хотите, но вам будет не лучше, чем царю Мидасу с его золотом. Лекарство намного, намного хуже, чем болезнь.
   Я вернулся, чтобы применить на практике то, чему научился, на Коринн. Был октябрь, наши ряды поредели. Мои возможности побыть с ней наедине значительно расширились, прежде всего, из-за того, что Алану пришлось вернуться в Нью-Йорк.
   И, в конце концов, я добился почти полного контроля над волей Коринн. Под моим влиянием она разорвала свою помолвку с Аланом и, обручившись со мной, вышла за меня замуж. Теперь я имел право заключить это легкое тело в свои объятия, целовать эти чувствительные губы, один вид которых мог свести меня с ума.
   Но не думайте, что хотя бы на одно мгновение я овладел своей любовью; то, чем я обладал, было всего лишь отражением моего собственного желания. Если губы и не отстранялись, то они никогда не устремлялись навстречу. Я мог сжать ее хрупкую руку в своей, но никакой магнитный ток не проходил от ее плоти к моей.
   Хуже того, случались моменты, когда душа Коринн бунтовала - когда она билась в железных тисках моей воли. Я чувствовал, как она дрожит, словно пойманная птица. Мне пришло в голову, что если бы душа Коринн могла стать сильнее, она бы сбежала. Я желал, чтобы она держалась подальше от Алана, потому что на самом деле она его не любила. Но если бы она встретила мужчину, которого могла бы по-настоящему полюбить, я бы потерял ее. Ибо над тем, что мы называем душой, у меня не было власти. Мой контроль был только над низшим разумом, волей.
   Моя собственная душа все глубже погружалась в трясину. Я пытался задушить слабое трепетание души Коринн. Я втянул ее в настоящий водоворот чувственных удовольствий - я возил ее в Монте-Карло, в Париж. Я делал все, что мог, чтобы удержать ее на физическом плане, все, чтобы заглушить сознание высших устремлений души.
   Но снова потерпел неудачу. Если моя молодая жена и не была сильна в духовных вещах, все же она от природы была намного выше чувственных. Что-то в ней парило над всеми ими - легкое, мимолетное, похожее на бабочку. Я не мог прикоснуться к этой хрупкой детской душе: ни во зло, ни во благо.
   Когда я понял это, то оставил ее на время и погрузился в глубины рассеянности, ища облегчения - забвения. Затем, измученный, потрясенный, не в силах убежать от нее, я вернулся - чтобы найти ее счастливой, как ребенок, в английском загородном доме, полном детей. Она была счастлива с ними, как другой ребенок, беззаботная, безгрешная. Когда она увидела меня, в ее прекрасных глазах появилась тень.
   Боже, какой пыткой был для меня этот момент! Коринн не была рада меня видеть! Я увидел в зеркале свое изможденное лицо, напряженное, измученное, несущее на себе следы моих недавних излишеств. Неудивительно.
   Затем, чтобы усугубить мои страдания, Алан снова вошел в наш круг. Не смирившийся с потерей любимой женщины, но храбро играющий свою роль, как сильный мужчина и джентльмен.
   Он не сказал Коринн ни слова, которого я, возможно, не слышал. Я знал это, но все же мог видеть, что Коринн была счастливее с ним. И хотя я знал, что она не любила его, это зрелище было для меня пыткой.
   Однажды я услышал, как одна из женщин разговаривала с ней.
   - Ты не заслуживаешь такого преданного раба, как твой муж. Все женщины в доме от него без ума.
   Я помню, как Коринн смотрела на нее.
   - Я не думаю, что хочу раба, - сказала она.
   Другая женщина, - она не раз пыталась втянуть меня в любовные игры, - как-то странно посмотрела на Коринн.
   - По-видимому, ты единственная женщина здесь, которая не без ума от него, - сказала она. - Ты обращаешься с ним как с грязью.
   Легкая дрожь обиды, словно облако, пробежала по лицу Коринн.
   - Я не хотела этого делать, - сказала она. - Мне жаль.
   Другая женщина рассмеялась. Я мог бы заплакать. Я внезапно ушел - боялся, что Коринн обнаружит мое присутствие.
   На следующий день я вернулся в Париж. Тогда я понял, что мне нечего терять. Я начал принимать наркотики. Я перепробовал их все. Ни один из них не принес облегчения, но один вызвал окончательную катастрофу.
   Оккультисты, экстрасенсы, понимают больше о том, что на самом деле происходит под воздействием наркотиков, чем среднестатистический врач. Есть что-то, что может быть высвобождено при этом параличе сознания... Мы называем это душой.
   Что ж, тогда это именно то, что случилось со мной однажды ночью в некоем дворце греха в Париже. Под воздействием особенно сильной дозы тонкого и малопонятного восточного наркотика моя душа покинула мое измученное тело. Она ушла в невидимое - и не вернулась...
   Я не умер. В должное время мое тело очнулось, мучительно усталое, обессиленное, в течение нескольких дней неспособное к нормальному существованию, но во всех отношениях такое же полностью живое, как всегда, - ушла только моя душа.
   Действительно, странна взаимосвязь души и тела. Душа - это высшее "я", но без нее тело не может испытать острые ощущения. Оно может желать, но не может испытывать.
   Я вернулся к Коринн, - монстр, тело без души. Не думаю, что я бы вернулся к ней, но она заболела, и ее тетя телеграфировала мне. Когда я зашел в ее комнату и ее глаза встретились с моими - тогда, действительно, я впервые осознал весь ужас того, что я потерял. Она отшатнулась от меня - этого я и ожидал - отшатнулась с чем-то похожим на ужас, но это было еще не все.
   Когда я прикоснулся к ней - то не почувствовал внутреннего отклика. Я мог смотреть на свою возлюбленную глазами любви и желания, страстно, как никогда, ожидая в ответ ее любовь; но когда я прикасался к ней, она чувствовала не более, чем испытывала, когда целовала мраморного купидона по требованию моей воли.
   Иногда воздействие моего прикосновения на нее было еще более ужасным. Со всей своей слабой силой она отстранялась от меня.
   - Нет, нет, - вскрикивала она. - Не прикасайся ко мне, не подходи ко мне - я умру, если ты прикоснешься ко мне! О, уходи, уходи... Оставь меня...
   Я уходил. Что еще мне оставалось делать? Я снова погрузился в рассеянность. Физически я был железного телосложения, иначе этот опыт сломал бы меня.
   Время от времени во снах я встречал свою потерянную душу. Когда сон был нормальным, она нависала надо мной, всегда вне досягаемости, печально глядя на меня сверху вниз, как на нечто связанное с нею, но обвиняемое. Если я встречал ее в одурманенных снах забвения, то она была суровой, полной отвращения к тому, что увидела во мне. Иногда я видел, как она ужасно ухмыляется... Но потом я узнал, что это была не моя душа, а злые твари, низкие сущности, которые приняли ее облик, чтобы мучить меня, потому что моя душа, как вы понимаете, была прекрасна.
   Однажды ночью я спал, в полном изнеможении, сном, не вызванном наркотиками. Моя душа подошла ко мне ближе, чем я когда-либо ее видел. Она смотрела на меня сверху вниз с огромной жалостью, как Бог.
   - О, безумная, несчастная плоть, - произнесла она, - велик твой грех.
   - О, душа моя? - воскликнул я. - Душа моя, вернись ко мне, и я больше не буду грешить.
   - Тебе нужно открыть дверь, - ответила моя душа. - Пока ты этого не сделаешь - я не могу войти.
   - Что я должен сделать? - спросил я.
   - Освободи Коринн, - ответила моя душа. - Освободи ее от оков своей эгоистичной любви.
   - Вернуть ее Алану? - воскликнул я. - Никогда, никогда!
   Я увидел, что моя душа отстранилась. Он рассеялась, словно дым.
   - Пока ты этого не сделаешь, - донеслось до меня, - я не могу вернуться.
   Я проснулся в ледяном ознобе, как человек, близкий к смерти.
   - Я не откажусь от нее, - сказал я себе. - Она моя, только моя. Неужели я вытерпел все это, чтобы, в конце концов, потерять ее? Нет, никто не должен обладать ею.
   Я весь день ходил по улицам и впервые заметил, как мужчины отворачиваются от меня, как маленькие дети убегают от меня прочь. Даже парии, просившие у меня милостыню, делали это, отводя глаза.
   Это потому, что я стал самым ужасным существом на земле - человеческим телом без души.
   В мире людей для меня не было места. И если бы мне суждено было умереть таким образом, бездушным, куда бы я пошел? Сгорел бы, как сухое дерево в пламени? Или были другие муки, ожидающие отверженного, погружающегося все глубже и глубже в ад, совершившего последний, непростительный грех?
   Ничего не оставалось делать, кроме как вернуться, вернуться во дворец греха, где можно было найти забвение.
   Но на самом пороге этого места что-то поразило меня, резкое, как удар ножа, звук горна.
   Найду ли я забвение в этом месте? Нет, оно только добавит мучений. Именно там я потерял свою душу.
   Мне ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться приказу моей потерянной души. Отпустить Коринн. Дать ей ее свободу жить своей жизнью так, как она хотела бы; освободить ее от оков моей воли.
   Попеременно бунтуя и смиряясь - подчиняясь этому приказу, я сел на поезд, а затем на пароход в Англию. Я сразу же отправился к Коринн. Мое присутствие было ужасным - неудивительно, что она отшатнулась от меня! - человек без души, нечто более низкое, чем скоты.
   - Коринн, - сказал я, - если бы ты снова была свободна, вышла бы ты замуж за Алана?
   Она отвела от меня взгляд.
   - Я не знаю... возможно.
   Ее ответ мучил меня, но я подставил свою рану под удар ножа.
   - Ты хотела бы стать свободной от меня?
   Она обратила на меня свои чистые глаза. На мгновение они задержались на моих; затем она вздрогнула и отвела взгляд.
   - Да, - сказала она с большой горячностью - большей, чем я когда-либо слышал от нее. - О, да, да... да.
   Услышав это, думаю, я совсем сошел с ума. Мои благие намерения покинули меня. Я приблизил свое лицо к ее лицу.
   - Нет, ты не будешь свободна от меня, - сказал я. - Понимаешь? Никогда, никогда. Я останусь здесь и снова займу свое место в качестве твоего мужа. Ты принадлежишь мне, понимаешь?
   Я сдержал свое слово. Но в ту ночь Коринн убежала от меня в истерике и потом несколько недель болела чем-то вроде мозговой лихорадки. Какое-то время, - поскольку она была очень хрупкой, - сама ее жизнь висела на волоске.
   Той ночью, когда я наблюдал за ее дверью, - поскольку мой вид расстраивал ее, мне приходилось держаться от нее подальше, - в чем-то вроде сна наяву, я снова встретил свою блуждающую душу, мою душу, которую я превратил в бездомное существо в пустом пространстве.
   - О, грешное тело! - сказала она мне. - Неужели ты даже сейчас не освободишь ее?
   - Нет, нет, - закричал я. - Она бы пошла к нему. Она сказала это. И я не могу этого вынести, я так ее люблю. Я так люблю ее. И если она умрет...
   Страх охватил меня, когда я заглянул в глаза своей души, ибо увидел там жалость и великую печаль.
   - Ты никогда ее больше не увидишь.
   - Никогда! - прошептал я. - Никогда больше?
   - Больше никогда. Годы, столетия, эоны продолжались бы - но расстояние между вами всегда было бы больше, чем пространство между мирами.
   - Тогда, - закричал я в ужасе, - тогда, по крайней мере, позволь мне сохранить то, что у меня есть здесь.
   Но жалость только усилилась в глазах моей души.
   - Что у тебя здесь? Ее страх, ее ненависть к тому, кем ты стал! Если ты снова подойдешь к ней, - разве ты не знаешь? - это изгнало бы ее душу из тела. Тогда, действительно, она была бы потеряна для тебя навсегда. Ее душа поднималась бы ввысь, ввысь, как белая птица, пропадающая из виду в небесах.
   Мне казалось, что какая-то огромная сила разрывает меня на части, отделяя нервы от конечностей, кровь от плоти. Затем я поднял глаза и увидел, что моя душа была ближе, чем когда-либо прежде. Она была в пределах досягаемости. Она почти коснулась грешного тела, из которого я ее изгнал.
   - Отпусти Коринн, - сказала она. - Верни ее Алану, у которого ты ее украл, а затем...
   - Что затем? - Я тяжело дышал.
   - И тогда я, возможно, вернусь к тебе, - сказала она.
   - Я не могу. Не могу, - закричал я, но еще до того, как забрезжили слабые проблески рассвета, я выиграл битву. Я поклялся освободить Коринн, вернуть ее мужчине, который заслуживал ее так, как я - никогда.
   Через несколько минут сиделка вышла из комнаты.
   - Могу я увидеть ее всего на минутку? - попросил я.
   Сиделка колебалась.
   - Она спит. Может быть, вам удастся заглянуть всего на минутку, если вы сразу же выйдете снова.
   Я тихонько вошел. Она лежала там, моя любимая, очень бледная и неподвижная, как спящий ребенок. Клянусь, я не двигался. Я едва успел вздохнуть, как ее глаза открылись. Я мельком увидел перепуганное лицо сиделки. Я опустился на колени рядом с кроватью, не прикасаясь к ней.
   - Коринн, - сказал я, - ты меня слышишь? - Я видел по ее глазам, что она меня слышала. - Коринн, дорогая, я отказываюсь от тебя. Ты можешь получить развод, которого хотела. Ты можешь быть свободна выйти замуж за Алана или за кого-нибудь другого. А теперь спи, дорогая. Еще не утро.
   Мгновение она смотрела на меня рассеянно, как ребенок, затем послушно закрыла глаза и уснула.
   Я пошел в свою комнату и провалился в глубокий сон.
   Когда я проснулся, то знал, что я больше не изгой среди себе подобных, человек без души.
   Примерно в середине утра дневная сиделка пришла ко мне.
   - Ваша жена спрашивала о вас, - сказала она.
   Я колебался.
   - Вы думаете, она не расстроится, увидев меня?
   - Нет, потому что она сама спрашивала о вас.
   Я медленно вошел в комнату моей любимой, мое сердце подскакивало к горлу. Не знаю, было ли это болью или счастьем, когда я увидел, что она улыбнулась.
   - Хью, - прошептала она, - я так давно тебя не видела. Я очень долго болела?
   - Довольно долго. - Я приказал себе ответить. Неужели она забыла мои визиты, мои слова той ночью? Потом я увидел, что ее дорогая рука тянется ко мне. Мое сердце замерло, когда я взял ее в свои. Я сказал то, чего не хотел говорить.
   - Коринн, дорогая, я действительно имел в виду то, что сказал об Алане. Я не собираюсь брать свои слова обратно.
   - Насчет Алана? - Она выглядела слегка удивленной, затем покачала головой. - Я не помню.
   Я сидел, наблюдая за ней, почти боясь дышать. Она выглядела очень хрупкой. Что, если с ней что-нибудь случится? Что, если я убил ее? Боже милостивый, неужели Коринн должна умереть!
   Снова раздался ее милый голос.
   - Когда мы едем домой, Хью? Я хочу вернуться домой.
   Я тупо уставился на нее.
   - Домой? В Америку, ты имеешь в виду?
   Она выглядела слегка удивленной.
   - В Америку, конечно. Это и есть дом, не так ли?
   Я уставился на нее, как бессловесное существо.
   - Со мной, ты имеешь в виду? Ты хочешь поехать со мной домой?
   Ее удивление возросло.
   - С тобой, конечно. Разве ты не мой муж?
   Мир поплыл вокруг меня. На мгновение я задумался, не было ли это сном.
   - Но Коринн, дорогая, тебе не нужно этого делать, ты же знаешь. Я имел в виду именно то, что сказал.
   Коринн, казалось, не понимала. Она продолжала, как будто я ничего не говорил.
   - Наверное, я была забавной женой. Я знаю, иногда я даже не хотела, чтобы ты приближался ко мне. Часто я думала, что во мне должно быть что-то такое, что отличает меня от других женщин. Были времена, когда я смотрела на тебя и видела, как другие женщины сходили по тебе с ума, бегали за тобой, а ты - никогда ни на кого не смотрел, кроме меня, и все же мне, казалось, было все равно. Раньше они ругали меня за это. Но почему-то мне было все равно. Раньше я хотела, чтобы ты ушел с другими женщинами и оставил меня в покое. Я ужасно хотела - освободиться от тебя. Но теперь, возможно, все будет по-другому. Кажется, я больше так не чувствую, дорогой.
   - Коринн... как долго... О, я не должен спрашивать тебя. Ты была так больна. Ты не должна говорить.
   Коринн посмотрела на меня рассеянно - как ребенок.
   - Я не знаю. Ты кажешься другим... каким-то другим.
   Затем ее глаза закрылись, и очень скоро она заснула, держа меня за руку.
  

ДОКАЗАЛА ЛИ ИСЛАНДИЯ, ЧТО ПРИЗРАКИ СУЩЕСТВУЮТ?

САМРИ ФРИКЕЛЛ

  
   Как мало кто из нас знает о том, что на самом деле происходит в мире! Например, сколько людей когда-либо слышали о Клубе призраков Исландии?
   Профессор Гудмунден Ханнессон из Университета Рейкьявика, Исландия, недавно рассказал о существовании этого необычного клуба и замечательных оккультных исследованиях, которые регулярно проводятся в этой холодной точке земли.
   Профессор Ханнессон одарил нас ярким описанием. Вот что он пишет.
  
   Осмелюсь предположить, читателю было бы интересно получить некоторое представление о собраниях или спиритических сеансах Клуба призраков; какова обстановка и что происходит.
   Вечером мы выходим из дома и идем по грязным и плохо освещенным дорогам. Мы подходим к небольшому домику, похожему на коробку, с плоской крышей и большими окнами с закрытыми ставнями. В вестибюле горит слабый свет; пришедшие на сеанс молча и с серьезным видом снимают свои пальто.
   Из вестибюля люди проходят в довольно просторный зал со скамейками в ближайшей к двери части. В противоположном конце, до середины стены, тянется аналой в виде кафедры, перед которым имеется большое пустое пространство. Комната не очень уютная. Воздух спертый и влажный - как и следовало ожидать, поскольку окна закрыты ставнями снаружи, а изнутри - тяжелыми непрозрачными жалюзи; вентиляция практически отсутствует. Освещение скудное; одна масляная лампа, свисающая с потолка, не соответствует помещению такого размера.
   Перед передней скамьей стоит небольшая фисгармония, а на пустом месте рядом с кафедрой - два стула и стол. На столе несколько жестяных воронок, называемых трубами, и музыкальная шкатулка, а в углу стоит огромная жестяная воронка, прикрепленная к верхней части высокой железной рамы и расположенная так, чтобы ее можно было поворачивать в любом направлении.
   Люди рассаживаются на скамейках, зал вскоре заполняется. Затем появляется медиум, молодой, красивый парень. Он садится на один из стульев перед кафедрой, а рядом, на другой стул, садится человек, который должен наблюдать за ним, когда погаснет свет, и сообщить, если он обнаружит, что тот пытается каким-либо образом обмануть собравшихся. Президент оглядывает зал, чтобы убедиться, все ли присутствуют и все ли в порядке. Затем дверь запирают и гасят лампу, но зажигают свечу для человека, который должен играть на фисгармонии, и некоторые из собравшихся поют под ее мелодию.
   Так начинаются эти "шабаши ведьм". Неопытный человек чувствует себя так, словно он наполовину в церкви, наполовину в сумасшедшем доме.
   В зале царит полумрак; тем не менее, мы отчетливо видим медиума. Он неподвижно сидит на стуле, сложив руки на груди, как изображают на картинках людей, произносящих молитвы. Через некоторое время можно заметить, что он несколько раз вздрагивает, его тело словно бы непроизвольно дергается. Внезапно его голова и руки опускаются, тело кажется обмякшим. Он сидит на стуле, сгорбившись, с опущенной головой.
   Президент делает знак музыканту. Свеча гаснет, и, когда мелодия сыграна до конца, музыка прекращается. Медиум впал в транс и находится без сознания. В зале теперь кромешная тьма и тишина, как в могиле.
   Через несколько мгновений медиум несколько раз глубоко вдыхает; это отчетливо слышно всему залу. Он как будто задыхается. Затем внезапно произносит голосом, совершенно не похожим на его собственный:
   - Добрый вечер. Как у вас дела?
   - Добрый вечер! Как дела у вас? Как поживаете?
   Эти и другие подобные приветствия раздаются со всех сторон в пустом пространстве, которое, как предполагается, не занято. Большинство голосов кажутся близкими к медиуму, но некоторые находятся на приличном расстоянии, в углу зала или под потолком. Впечатление такое, как если бы пустое пространство внезапно наполнилось людьми.
   - Конечно, это не что иное, как чревовещание, - вот что сразу приходит в голову.
   Но все эти голоса обладают характеристиками многих индивидуумов, каждый из которых говорит по-своему, со своим собственным произношением и демонстрирует свой собственный образ мышления, который всегда остается неизменным до тех пор, пока этот индивидуум проявляет себя на сеансах. Голоса, как правило, объявляют свои имена, и это всегда имена умерших людей. Если кто-то знал их, то они не отрицают, что голос и образ мыслей в целом похожи на те, что были у этих людей при жизни. В большинстве случаев это исландцы, но иногда это иностранцы.
   "Без сомнения, медиум знал этих людей или слышал о них, и теперь подражает им", - вот что думает человек непредвзятый. Поражаешься глупой простоте любого, кто мог бы поверить, будто здесь присутствует кто-то еще, кроме обычного обманщика, проделывающего свои трюки в темноте.
   Внезапно хриплый, раскатистый голос выкрикивает что-то совсем рядом с чьим-то ухом. Звон в голосе ясно указывает на то, что слова доносятся через трубу. Это происходит так неожиданно, что человек вздрагивает. Труба до этого стояла на столе. Очевидно, ее переместили, потому что теперь голос, кажется, звучит выше в воздухе. Должно быть, кто-то держит ее в руках. Без сомнения, это обманщик-медиум. Но - подождите! Теперь труба переместилась совсем в другое место, где тот же самый громовой голос что-то кричит через нее.
   Что ж, все ясно, думает кто-то, принимая как должное, что медиум перемещается в пустом пространстве с трубой. Один из нас кричит наблюдателю, спрашивая его, что делает медиум. Тот отвечает, что медиум неподвижно сидит на стуле и что он все время держит его за руки.
   Вывод прост. Есть какой-то негодяй, из сидевших на передней скамье, который под маской благочестия вступил в сговор с медиумом. Конечно, было бы просто пройти несколько шагов к столу, взять трубу, а затем бесшумно пройти с ней среди зрителей. Представьте себе, какая это наивность - верить, будто мертвецы будут так реветь в жестяную воронку!
   Теперь медиум говорит фальшивым голосом, который выдает за голос известного покойника и утверждает, что контролирует всю невидимую армию, присутствующую на сеансе. Он выражает пожелание, чтобы играли на фисгармонии, и чтобы аудитория пела, пока медиум вводится в более глубокий транс и из него извлекается больше энергии (то есть эктоплазмы) для следующих проявлений.
   Снова звучит мелодия гимна и поется куплет, но этого недостаточно. Затем поется "Прощай, прощай, уходящий" или какая-нибудь другая песня. Кому-то не совсем нравится эта смесь религиозной и светской поэзии. Но это похоже на все остальное в этом логове ведьм; все это отличается от других мест.
   Внезапно музыкальная шкатулка начинает воспроизводить мелодию, но она уже не там, где была раньше. Мелодия звучит так, словно шкатулка с огромной скоростью кружит у потолка, возможно - ударяется о него. Потолок, однако, настолько высок, что никто не мог бы до него дотянуться, и, кроме того, музыкальная шкатулка тяжелая. Пока музыкальная шкатулка таким образом парит в воздухе, в зале царит тишина. Не слышно шагов, которые могли бы указывать на то, что человек ходит по полу с музыкальной шкатулкой. Таким образом, эти перемещения довольно странные.
   - Что делает медиум? - спрашиваем мы наблюдающего.
   - Он сидит неподвижно, но дрожит, - таков ответ. - Я держу его за обе руки.
   Теперь нам кажется несомненным, что это "проявление" вызвано тем же мошенником, который разгуливал с трубой. Без сомнения, он один из тех, кто сидит на передней скамейке. Этот парень должен отрабатывать свою зарплату. Мы вспомним о нем на следующем сеансе.
   Музыкальная шкатулка снова со стуком опускается на стол.
   "Дух" громким голосом ликует от того, что ему удалось сдвинуть музыкальную шкатулку, и с большим самодовольством ревет в трубу.
   Шум нарастает. Большая труба на железной раме вздрагивает, а затем переворачивается. Жестяная воронка с грохотом летит на пол. Затем стол начинает перемещаться взад-вперед с сильным стуком, потому что по весу он далеко не пух чертополоха. Наконец, все переворачивается с ног на голову. Одна из скамеек, на которых сидят люди, дергается и выдвигается на пустое место. Все, что находится в этой части комнаты, теперь двигается в больше или меньшей степени.
   Среди всего этого шума и суеты слышны говорящие голоса; иногда слышны стуки в стены, и можно разговаривать как с ними, так и с голосами. Если вы попросите постучать один раз, раздастся стук, если вы попросите ударить по потолку или какому-либо другому труднодоступному месту, в указанном месте сразу же раздастся сильный удар.
   Мы считаем само собой разумеющимся, что все это естественно. Очевидно, что должен иметься какой-то ловкач, вызывающий весь этот переполох в темноте. Тем не менее, все это довольно трудно понять. Этот парень, должно быть, невероятно ловок и быстр, чтобы устроить весь этот переполох так, чтобы никто о нем не узнал. Мы думаем о различных приспособлениях, которые могли бы облегчить его задачу, - шестах, шнурах и так далее, но мы чувствуем, что дело не только в них. Этот человек должен быть непревзойденным акробатом.
   Кроме того, есть говорящие голоса, многие из которых невозможно отличить от голосов живых людей. Они безоговорочно отвечают, когда к ним обращаются, иногда с юмором, иногда торжественно, в соответствии с индивидуальными склонностями каждого из них. Нам может посчастливиться беседовать с юмористом, высмеивающим все подряд, или священник может повысить голос и произнести трогательную молитву. Голоса тех, кто появляется впервые, едва различимы, но с течением времени постепенно становятся более отчетливыми.
   Этих "мертвых" людей спрашивают о чем угодно, находящемся между небом и землей, но из их ответов извлекается мало пользы, и нет ничего необычного в том, что они допускают фактические искажения в отношении вещей, известных присутствующим лицам. У них редко есть четкие воспоминания о своей жизни здесь. Полученные ответы сильно различаются, но большинство из них не похожи на те, какие можно было бы ожидать от духов выдающихся личностей. Собственно говоря, чего лучшего можно было ожидать, если все это не что иное, как чревовещание и обман со стороны медиума и его помощника?
   Но продолжим наш рассказ о сеансе. Когда суматоха и разговор продолжаются около двух или трех часов без перерыва, голос невидимого наблюдателя просит, чтобы была сыграна мелодия, пока медиум выходит из своего транса. Пока это делается, медиум, по-видимому, спит естественным сном.
   После короткого интервала голос наблюдателя внезапно раздается рядом с ухом медиума:
   - Проснись!
   Медиум стонет и кряхтит во сне и просит, чтобы ему позволили спать дальше. Он ненадолго вздремнул, но голос снова кричит:
   - Проснись!
   Но медиум только вздрагивает, стонет и снова засыпает. Голос кричит еще раз, и медиум в ужасе вскакивает. Он несколько смущен и спрашивает, все ли в порядке. Когда зажигается свет, он снова вздрагивает и отворачивает от него лицо. По-видимому, он еще не до конца проснулся; пошатываясь, он выходит из зала, едва держась на ногах.
   Зрители гуськом выходят за ним, беседуя о различных событиях, произошедших в течение вечера.
   Приятно снова выйти на свежий воздух после столь долгого заточения в этом логове ведьм; приятно снова оказаться в естественной атмосфере. Здесь нет необъяснимых голосов, доносящихся со всех сторон, нет невидимых рук, барабанящих по стенам, и нет неодушевленных предметов, кружащихся вокруг, как будто они сошли с ума.
   Что ж, мы дожили до того, чтобы посетить спиритический сеанс. Мы видели образец этой новой магии. Давайте вспомним о самозванцах на следующем сеансе и будем лучше подготовлены к тому, чтобы иметь с ними дело.
   То, чему мы стали свидетелями во время нашего первого вечера со спиритуалистами, было, конечно, не чем иным, как трюками. Не было, так сказать, принято никаких мер предосторожности, за исключением того, что за медиумом наблюдали - то есть, если наблюдателю (профессору Нильссону) можно было доверять. Любой, кто сидит на передней скамейке, может легко пробраться в пустую четверть комнаты, заговорить, порычать, привести там все в движение, - короче говоря, вызвать весь этот переполох. Возможно, ответственен за все это какой-то мошенник. Медиум, безусловно, мог бы позволить себе заплатить такому помощнику. Мошеннические операции на таких сеансах неоднократно выявлялись в других странах.
   Тем не менее, принимая все во внимание, ассистент, должно быть, обладал поразительным мастерством в своем искусстве. Сомнительно, чтобы многие, даже при всем желании, смогли бы сравниться с ним.
   На передней скамейке - кто бы это мог быть? Мы знаем большинство из тех, кто там был. Кто мог быть самозванцем? Справедливости ради, ни в одном из них нельзя усомниться. Тем не менее, это один из них.
   Конечно, может быть и другое объяснение. Ассистент, возможно, не был кем-то из зрителей. Возможно, он проник на пустое место через потайную дверь. Возможно, есть вход через пол под возвышением, похожим на кафедру, или какие-то подвижные панели в стене.
   Также было бы легко спрятать какой-нибудь прочный шнур в щель, тянуть его снаружи и делать так, чтобы он цеплял вещи на полу. Таким образом, их можно было легко перемещать и переворачивать.
   Возможно, у кого-то, сидящего ближе к столу, есть длинный шест под скамейкой, которым он орудует в пустом пространстве.
   Или, если бы где-то был спрятан сильный электромагнит и использовался для притяжения железных воронок...
   Неудивительно, что происходит много странных вещей, ведь здесь безнаказанно можно практиковать практически любой вид обмана.
   Действительно ли члены Клуба настолько слепы, что не видят, как легко их можно обмануть?
   Лучше всего было бы поговорить с президентом Клуба и попросить его принять более решительные меры на следующем сеансе для защиты от мошенничества.
   Мы застаем президента дома. Он в приподнятом настроении и спрашивает нас, не показались ли нам странными некоторые вещи, произошедшие на последнем сеансе.
   Не желая быть грубыми, мы не упоминаем о том, что показалось нам самым странным из всего, а именно о том, насколько легковерной оказалась аудитория и насколько недостаточными были принятые меры предосторожности. Однако мы говорим, что необходимо помешать членам аудитории войти во внутреннюю часть, где находятся вещи. Что бы он сказал относительно того, чтобы натянуть через весь зал сетку с мелкими ячейками?
   Он говорит, что это уже было предложено сделать, но отложено и забыто; что это вовсе не плохая идея, хотя в этом нет необходимости, поскольку старые участники прекрасно знают, никто не думает о мошенничестве.
   - В этих явлениях нет никаких сомнений, - говорит он. - Они доказываются снова и снова, в том числе и за рубежом. И лучшим доказательством того, что здесь не может быть и речи о мошенничестве, является множественность указаний на их подлинность. Те, кто наиболее хорошо знаком с предметом, лучше всего могут судить об этом; и, кроме того, часто принимались такие меры предосторожности, что о предположении мошенничества не может быть и речи.
   В конце концов, однако, нам обещают сеть перед следующим сеансом.
   - Я полагаю, было достоверно установлено, что никакие двери или люки не обеспечивают входа на пустое место? - был вопрос, заданный нами. - Никаких секретных приспособлений на чердаке или в подвале?
   - Конечно, ничего подобного нет. Дом был построен под нашим наблюдением. Под ним нет подвала; нет чердака, потому что крыша плоская. Покрытие на полу вскоре выдало бы любое вмешательство. Кроме того, эти вопросы можно легко решить, осмотрев комнату перед следующим сеансом. Вы вольны сделать это, и я был бы рад, если бы вы это сделали, чтобы исключить любые подозрения. Для нас, пожилых членов Клуба, нет необходимости искать это, потому что мы знаем, ничего подобного найти невозможно. Здесь не может быть и речи об обмане.
   "Велика вера твоя", - думаем мы, прощаясь с ним. Однако мы кое-чего добились. Возможно, ассистенту немного помешает, когда он обнаружит, что поперек зала натянута сеть.
   Мы прибываем незадолго до начала следующего сеанса. Когда мы открываем дверь зала, перед нами предстает великолепная сетка, тянущаяся от потолка до пола. Она сделана из прочной пряжи, а ячейки настолько малы, что просунуть сквозь них руку совершенно невозможно. Она крепится со всех сторон с помощью планок, которые продеваются через ячейки и прочно прикручиваются к стенам, потолку и полу. Мы осматриваем и обнаруживаем, что планки надежно закреплены, а узлы сеток прочные и не скользят.
   В середине сетки внизу есть щель, обеспечивающая вход в пустое пространство, которое занимает одну треть зала. Мы проходим через нее, чтобы осмотреть эту часть комнаты. Мы осматриваем пол. Он покрыт линолеумом, который, по-видимому, прочный, с плотно прилегающими краями. Затем мы осматриваем стены. Это обычные неокрашенные панели. Никаких подозрительных соединений или подвижных частей не обнаружено. Каждая панель прибита гвоздями обычным способом.
   В одном углу в стене есть шкаф, в котором хранится множество мелочей. Мы осматриваем его, запираем дверь и опечатываем ее.
   Наконец, потолок. Он сделан из таких же панелей, как и стены, и прибит обычным способом. Мы осматриваем кафедру, стулья, стол и некоторые другие вещи. Каждый перемещаемый предмет тщательно осматривается на предмет секретных приспособлений, но ничего подозрительного не обнаружено. Никаких скрытых шнуров - также.
   Теперь стол и другие подвижные предметы, которые находятся так близко к медиуму, что он может дотянуться до них руками или ногами. Их мы отодвигаем на восемь-десять футов. В центре мы оставляем только два стула, на которых должны сидеть медиум и наблюдатель.
   Начинают прибывать участники, мы занимаем свои места на передней скамейке за пределами сетки. Медиум и наблюдатель входят и садятся на стулья. Прорезь в сетке тщательно продевается ниткой, концы которой затягиваются и запечатываются. Я положил печать в карман.
   Сеанс начинается таким же образом, как и раньше. Звучит мелодия гимна, зрители поют. Мы молча сидим на скамейке, но не можем отделаться от мысли, что все будет тише, чем было на последнем сеансе. Весь доступ во внутреннюю четверть теперь закрыт, хотя, конечно, все еще можно просунуть палку через сетку и, возможно, таким образом подтолкнуть предметы. Но, как уже говорилось, в этой части комнаты, по-видимому, нет ничего подозрительного.
   Чем дольше мы размышляем о возможностях того, что кто-то мошенничает, тем более невероятными они кажутся, если на наблюдателя можно положиться. К счастью, нам довелось познакомиться с ним лично, и мы убеждены, что он сознательно не сделает ничего бесчестного, если кому-то вообще можно доверять. Правда, мы не раздевали медиума и не осматривали его одежду. Там могут быть спрятаны какие-нибудь вспомогательные приспособления - но, в любом случае, его руки должны быть удерживаемы.
   Нет, сегодня ночью ничего не сдвинется с места; это точно. Если вещи проталкивать палкой с внешней стороны, это должно быть легко обнаружено. Они не сдвинут их далеко сегодня вечером - эти невидимые парни.
   Мы пробуждаемся от этих размышлений, когда наблюдающий приветствует нас, как и раньше:
   - Добрый вечер. Как у вас дела?
   Мы весело отвечаем на приветствие. У нас чистая совесть, мы знаем, что постарались уберечься от мошенничества. Он говорит об инновациях в виде установки сети, но добавляет, что не знает, помешает ли это сеансу или нет.
   "Ему это не нравится", - вот мысль, которая посещает нас. Он не так уверен в том, что сможет играть в прежнюю игру теперь, когда вещи находятся вне досягаемости медиума.
   Те же голоса приветствуют нас и разговаривают, как и раньше. Однако некоторые из них могут быть новыми. Среди прочего, они говорят об этом новом устройстве сети. "Дух" с громким голосом не отчаивается в своей способности двигать вещи, несмотря на это. В глубине души мы воображаем, что это произойдет в греческие календы, - когда он исполнит это обещание.
   Звучит новая мелодия, собравшиеся поют, в то время как медиум впадает в более глубокий транс. Мы настороже, прислушиваемся, не пересядет ли кто-нибудь на переднюю скамейку. Кто знает, не пронесет ли кто-нибудь контрабандой палку через сеть, чтобы медиум мог передвигать предметы с ее помощью? Но мы ничего не слышим.
   Внезапно мы вздрагиваем, поскольку музыкальная шкатулка наигрывает мелодию и кружит в воздухе с огромной скоростью.
   Мы сразу же спрашиваем наблюдателя, что делает медиум. Тот говорит, что медиум неподвижно сидит в кресле, и что он держит его за обе руки.
   Если бы наблюдатель не был человеком бесспорной честности, мы бы без колебаний назвали его лжецом. Мы не можем поверить, что он сознательно говорит неправду, но мы не можем удержаться от сомнений: насколько он сознателен?
   Там должен быть кто-то, чтобы музыкальная шкатулка могла так двигаться.
   Она падает на стол с громким стуком. Старый знакомый голос ревет через трубу, что он не затруднился передвинуть музыкальную шкатулку, хотя она была дальше от медиума, чем обычно. Он гордится своим подвигом и спрашивает нас, что мы думаем о его выступлении.
   "Чертов парень!" - думаем мы. Но ничего не говорим.
   Начинается та же игра, что и на предыдущем сеансе: все подвижные предметы сходят с ума и двигаются. В помещении совсем не тише, чем было в прошлый раз.
   Мы неоднократно спрашиваем наблюдателя, действительно ли медиум неподвижно сидит на стуле, и всегда получаем один и тот же ответ. Мы чиркаем спичкой один или два раза, но видим только медиума, сидящего в той позе, как сказал наблюдатель.
   Наконец сеанс подходит к концу таким же образом, как и прежде. Как только лампа зажжена, мы осматриваем планки. К ним никто не прикасался. Мы начинаем искать что-нибудь, что могло бы указать на причину беспорядка. К сожалению, мы ничего не находим - абсолютно ничего.
   Президент с важным видом спрашивает нас, что мы думаем об этих явлениях. Очевидно, его забавляет, насколько скудны ответы, которые мы даем.
   Возвращаясь домой после сеанса, мы обнаруживаем, что находимся не в лучшем расположении духа. Наши умы, по-видимому, находятся в состоянии замешательства. Мы не можем думать ни о чем, кроме этих чудес, и постоянно спрашиваем себя, каким образом мы могли быть обмануты. Мы рассматриваем различные варианты, но все они крайне маловероятны.
   Теперь мы лучше понимаем непоколебимую веру членов Клуба. Неудивительно, что они находят эти вещи странными.
   Будем откровенны - впервые мы испытываем сомнение. Убежденность в том, что все это не что иное, как мошенничество, уже не та, что раньше.
   Возможно ли, что правы не мы? Связаны ли эти явления с чем-то сверхъестественным - с призраками? Являются ли чудесные истории из наших народных традиций историческими фактами? А представителей других религий? Действительно ли люди живут после смерти и появляются вновь, чтобы разбрасывать вещи, греметь музыкальными шкатулками и реветь в жестяные воронки?
   Несомненно, любой сумасшедший дом - это рай по сравнению с этим Клубом призраков и их сеансами. Замечательно, что это не сводит людей с ума.
   Тем не менее - в чем заключается мошенничество?
   С этими мыслями в наших головах мы засыпаем; и удивительно, что нам не снятся призраки и другие чудеса всю ночь.
   На следующее утро мы просыпаемся отдохнувшими после ночного сна. Мы отчетливо помним все события предыдущего вечера, все сомнения и замешательство, которые мы испытывали в темноте и напряженной атмосфере сеанса, исчезли.
   Должно быть, это мошенничество. Просто обманщик умнее, чем мы думали. Кто может поручиться за каждого человека в большом зале, переполненном людьми? Само собой разумеется, медиум должен быть раздет. Также необходимо внимательно присмотреться к наблюдателю. Нет, мы не позволим этому фокусу ввести нас в заблуждение. Мы должны провести расследование снова, и на этот раз более тщательно. Если мы будем продолжать извлекать уроки из каждого сеанса и постепенно усиливать бдительность, мы обязательно разоблачим обманщика, и, клянусь Небом, воздадим ему должное!
   Очевидно, было бы лучше, если бы присутствовали только два или три человека. За движением столь немногих следить легче. Весь зал следует обыскать перед сеансом, и не должно быть никакой музыки, потому что в тишине легко было бы услышать, если бы кто-нибудь пошевелился, открылся люк или произошло что-нибудь в этом роде.
   Мы с моим другом идем к президенту. Его нужно убедить разрешить сеанс только нескольким людям. Похоже, его возмущает наш продолжающийся скептицизм.
   - Вы сами видели, как невидимые силы разбрасывали предметы, - сказал президент. - И вы еще можете в этом сомневаться?
   Он считает частный сеанс ненужным беспокойством, но все же согласен, что наблюдение было бы проще и надежнее среди немногих. Он обещает нам сеанс, но при условии, что все будет тщательно изучено заранее, чтобы впоследствии избежать сомнительных расспросов. Мы с радостью обещаем делать все добросовестно.
   Мы ждем этого сеанса с некоторым нетерпением. На этот раз должно быть довольно легко воспрепятствовать передвижению помощника медиума.
   Мы не жалеем усилий на то, чтобы изучить все как можно тщательнее. Зал исследуется от пола до потолка, а также каждый предмет, который в нем находится. Ничто не кажется слишком тривиальным, чтобы заподозрить, - это может каким-то образом послужить целям обманщиков.
   Это не шутка. Это борьба не на жизнь, а на смерть - за здравый смысл и собственную убежденность против самой отвратительной формы суеверия и идиотизма. Нет, конечно, ничего нельзя оставить без внимания.
   Мы раздеваем медиума и осматриваем его одежду. Наблюдатель приглашает нас осмотреть его. Дверь заперта и опечатана, как и шкаф в стене. Разрез в сетке на этот раз не стянут. Мы сидим прямо перед ним и можем за ним наблюдать. Сейчас нас всего пятеро: медиум и наблюдатель на стульях внутри сетки, и мы, двое неверующих, с президентом между нами на передней скамье.
   Нас мало - пять одиноких человек в большой комнате. Сейчас нет ни музыки, ни пения. Впадет ли медиум в транс без этого?
   Все идет гладко. Он теряет сознание обычным образом. Свет погашен. Наблюдатель говорит, что он держит медиума за обе руки.
   Слышится приветствие. Нас просят быть готовыми к необычным беспорядкам, поскольку присутствуют какие-то новые и незваные гости. Поскольку сомнительно, насколько дружелюбны их намерения, голос советует наблюдателю быть осторожным и держаться медиума, что бы ни случилось.
   Мы слышим сразу два новых голоса, говорящих из разных уголков пространства внутри сети. Их язык не совсем то, что можно было бы назвать образцовым. Вскоре предметы начинают двигаться, на этот раз гораздо более яростно, чем раньше, некоторые из них скрипят, как будто вот-вот сломаются.
   Наблюдатель говорит, что медиум сидит неподвижно и что он держит его за обе руки. Чиркая спичкой, мы обнаруживаем, что это правда.
   Стул под медиумом грубо вырван и отброшен в угол. Кажется, он ломается.
   Наблюдатель поднимается, чтобы поддержать медиума, который очень слаб. Его стул также немедленно отбрасывается, теперь ни одному из них не на что сесть. Наблюдатель просит дать стулья, чтобы ему не пришлось выпускать медиума.
   Я предлагаю пойти и принести стулья, и пока я проскальзываю через сетку, зажигается спичка. Я вижу двух мужчин, стоящих в центре, и каждый предмет внутри сетки. Стул валяется в углу. Я направляюсь к нему и, несмотря на темноту, сразу нахожу его. В тот самый момент, когда я беру его, мне наносят сильный удар в спину, словно бы сжатым кулаком. Однако несколькими секундами ранее в этом углу ничего не было видно. Я немедленно приношу стул мужчинам и нахожу, что они стоят точно так же, как и раньше.
   - Вы двигались? - спрашиваю я наблюдателя.
   - Ни на дюйм, - был его ответ.
   Я без всяких помех беру другой стул. Затем я возвращаюсь через щель в сети, не без ощущения, что ход событий теперь превосходит мои ожидания,
   Несколько мгновений спустя наблюдатель кричит, что все становится серьезным, поскольку медиум теперь поднимается в воздух, его ноги повернуты к потолку, а голова опущена; и что он тянет медиума за оба плеча. Мы слышим, что происходит борьба, сражающиеся перемещаются взад и вперед по полу. Наблюдатель говорит, медиума тянут с такой силой, что он напрягает все свои усилия, чтобы удержать его.
   Через некоторое время тяга ослабевает, медиум медленно опускается вниз, и наблюдателю удается посадить его на стул. Все успокаивается. Мы слышим голоса, шепчущие что-то о необходимости "получить власть".
   Иногда они апеллируют к громкому голосу, требуя от него, честными средствами или нечестными, "власти" над медиумом. Он категорически и кратко отклоняет их просьбу, просит их вести себя тихо и говорит, что не может позволить им иметь какую бы то ни было власть.
   Все так тихо, что, кажется, будто эти парни ушли. Мы засыпаем наблюдателя вопросами, но он не дает никаких объяснений. По его словам, медиум находится в глубоком трансе.
   Внезапно снова начинается суматоха, голоса снова заговаривают. Стулья под медиумом и наблюдателем раз за разом выхватываются и, наконец, разбиваются вдребезги. Медиума поднимают в воздух с такой силой, что даже наблюдатель, по его словам, неоднократно почти отрывается от пола. Все это сопровождается такой потасовкой и борьбой, что, по-видимому, для нас неизбежно прийти на помощь наблюдателю, прилагающему все усилия, чтобы не дать медиуму подняться в воздух!
   Потасовка теперь перемещается к кафедре. Внезапно наблюдатель кричит, что дело приняло опасный оборот, потому что ноги медиума были быстро опущены на кафедру, в то время как поясница оказалась на краю. Он боится, что медиум не сможет этого вынести и что это приведет к катастрофе, потому что, пока он изо всех сил тянет его за плечи, "другие" тянут его за ноги.
   Мы собираемся зайти внутрь, чтобы оказать помощь, когда слышим еще более грубую возню, и наблюдатель сообщает, что все снова в порядке. Он объясняет, что поставил одну ногу на кафедру и таким образом смог стащить медиума и уложить его на пол.
   Суматоха утихает. Эти парни, похоже, исчерпали свои силы. Мы снова слышим, как они угрожают и умоляют о "власти".
   - Откуда они черпают свою силу? - спрашиваем мы у громкого голоса.
   - Бог его знает, - отвечают нам. - Возможно, откуда-то из города, возможно, из другого места. Во всяком случае, они не получают этого здесь. Люди такого склада не допускаются до тех пор, пока мы можем это предотвратить.
   Наблюдатель стоит в центре зала вместе с медиумом, который едва держится на ногах. Он в растерянности, не зная, на что сесть, поскольку все, что можно было бы использовать, сломано.
   - Нет смысла приносить стулья, - говорит наблюдатель, когда мы предлагаем это сделать. - Они будут немедленно сломаны. Я попробую отвести его на ступеньку кафедры и позволить ему сесть там.
   После короткой паузы он заговаривает снова:
   - Я держу его здесь, и с его коленями, плотно зажатыми между моими собственными, и руками, зажатыми моими, - я также крепко держу его за талию, - думаю, будет трудно оттащить его далеко.
   Мы зажигаем свет и видим, что наблюдатель крепко держит медиума описанным способом. Если медиум крепко удерживается в таком положении на узкой ступеньке кафедры, мы предполагаем, что поднять его будет нелегко.
   Невидимые парни снова бегают по полу, перешептываясь между собой. Предположительно, теперь они принесли с собой "силу", за которой отправлялись, и поэтому мы можем ожидать, что что-то произойдет в больших масштабах. Мы задаемся вопросом, какую дьявольскую "силу" они принесли. Все это получение "власти" кажется крайне нелепым и глупым - или, скорее, противоречит всему, что известно о естественных формах власти и ее получения.
   Мы грубо и резко пробуждаемся от этих размышлений.
   Кафедра внезапно дергается с такой силой, что кажется, будто все вокруг ломается.
   Внезапно раздается ужасающий грохот и в то же мгновение тяжелый глухой удар. Что-то очень увесистое падает на пол. Прежде чем мы успеваем осознать, что могло быть сломано, мы слышим голос наблюдателя. Он на полу внутри сетки, рядом с нашими ногами!
   - Что происходит? - кричит он. - Кафедра была сломана. Нас обоих подбросило в воздух, а затем на пол. Ступенька кафедры просто подбросила нас обоих вверх. Как это могло случиться?
   Я чувствую, как что-то выпирает сквозь сетку, ближе к низу, и обнаруживаю, что это угол кафедры. Я беру его и бросаю вызов ведьмаку, чтобы он вытащил его, если он осмелится.
   - Черт бы тебя побрал, - отвечает этот вежливый джентльмен, но, тем не менее, тянет за обломки со значительной силой и умудряется немного протащить их по полу.
   Наблюдатель находит этот ответ настолько глупым, что не может не прокомментировать его.
   Я не могу удержаться от того, чтобы не ответить каким-нибудь нелестным выражением. В качестве ответа я получаю несколько осколков стекла и другого мусора, валявшегося на полу, брошенных мне в лицо. Это было брошено из пустой четверти и совершенно с другой стороны, в сторону медиума и наблюдателя, которые лежали на полу рядом с моими ногами.
   Кто, черт возьми, это был, кто бросал эти штуки?
   Когда медиума бросили на пол, громкий голос сказал, что ему немного больно. Сам медиум не подавал никаких признаков боли, хотя впоследствии было обнаружено, что гвоздь глубоко вошел в его плоть.
   После всей этой суматохи наступает промежуток тишины. Наблюдатель остается лежать на полу рядом с медиумом, поскольку считает, что это самое безопасное место, ибо даже на кафедру нельзя положиться. Рядом с ними на полу стоит большой стол; мы говорим ему, чтобы он отодвинул его, или он может упасть на них, если его опрокинуть.
   Наблюдатель шарит вокруг, пока не находит одну из ножек стола. Он берет ее одной рукой, в то время как другая рука обнимает медиума, крепко прижимая его.
   Внезапно он кричит:
   - Стол движется!
   В то же мгновение стол с громким стуком падает на пол рядом крышкой вниз. Наблюдатель говорит, стол подняли так внезапно, что он не смог его удержать.
   - К счастью, он не ударил никого из вас.
   После этого суматоха начинает стихать, пока, наконец, не прекращается совсем. Однако большую часть времени слышно, как невидимые парни шепчутся. Ясно, что они недовольны, потому что им не позволяют получить "власть" над медиумом.
   Наконец, после долгого сеанса медиум пробуждается таким же образом, как и раньше. Затем зажигается свет - и что за зрелище внутри сетки! Разбитая кафедра валяется на полу, а там, где она была раньше, голая стена. По всему полу разбросаны, среди прочего, обломки сломанных стульев, разбитая бутылка с водой и стакан, стоявшие на полке над кафедрой. Наблюдатель устал и покрылся потом после борьбы. Медиум очень слаб.
   Мы предлагаем сфотографировать все в его нынешнем состоянии и поэтому оставить все нетронутым. Но мы пользуемся возможностью осмотреть кафедру и пол под ней, поскольку это показалось нам наиболее вероятным местом для сокрытия секретных устройств. К сожалению, мы ничего не получаем от этого, кроме уверенности в том, что там ничего не было и не могло быть спрятано. Мы также осматриваем гвозди, которые, по-видимому, были достаточно надежными.
   По дороге домой мы снова думаем об этих чудесах. Странно сказать, но мы уже не так полны удивления, как после предыдущего сеанса. Когда человек впервые видит, как неодушевленные предметы движутся необъяснимым образом, его состояние можно описать словами "как громом пораженный". В следующий же раз он готов к тому, что "дьяволы войдут в свиней", и поэтому удивление уменьшается.
   Но в чем заключалось мошенничество на этот раз, вот вопрос, постоянно повторяющийся в наших умах. Мы вспоминаем феномены во всех деталях и признаем, что нет никакой возможности объяснить подъем медиума предполагаемыми шнурами с потолка. В целом, ни одна часть феноменов не может быть объяснена иначе, как одним способом - наблюдатель и медиум должны быть вовлечены в мошенничество. Также возможно, что наблюдатель страдает каким-то видом безумия, проявляющегося только на этих ведьмовских шабашах. В другое время и при любых других обстоятельствах он, безусловно, здравомыслящий и интеллигентный человек. То или другое из этих объяснений должно быть правильным.
   Мы пытаемся убедить себя, что так оно и есть, так и должно быть - но, все равно, чувствуем, что поверить в это в настоящее время для нас невозможно. Усомниться в здравомыслии или честности наблюдателя трудно любому, кто долгие годы знал его и ежедневно беседовал с ним.
   В любом случае, все, что произошло, могло быть вызвано этими двумя мужчинами, которые большую часть времени находились во внутренних помещениях под покровом темноты.
   Из двух возможных объяснений - духи или мошенничество - не должно быть никаких колебаний в выборе того, что люди, а не злые духи, были ответственны за странные происшествия.
   Учитывая обстоятельства, мы считаем такое решение проблемы правдоподобным и даже единственным, которое могло бы быть принято во внимание.
   Но... кто бросил разбитое стекло?
   Кто ударил меня в спину?
   Мы не видим никакой естественной возможности того, что наблюдатель или медиум могли каким-либо образом сделать это.
   Если эти две вещи не могли быть сделаны ими, имелись ли еще какие-либо основания полагать, что другие явления - все же были сделаны именно ими?
   Снова и снова мы ищем объяснение. Временами мы не можем не прийти к выводу, что ни наблюдатель, ни медиум нам ничего не навязывали, и что все произошло именно так, как казалось, - какими бы необъяснимыми ни были события. Несмотря ни на что, доказательства их подлинности отнюдь не незначительны.
   Но - кто может поверить в такие экстраординарные силы? Нам кажется, мы никогда не смогли бы этого сделать, даже если бы могли видеть - и чувствовать - все явления средь бела дня.
   Мы обнаруживаем, что ежедневный опыт и научные учения превратились в своего рода веру в наших умах. И эта религия отвергает чудеса.
   Без сомнения, нам лучше отбросить все эти неприятные фантазии. Может быть, завтра мы увидим все это дело в новом свете. Неудивительно, что человек становится немного растерянным и затуманенным, сидя в этом волшебном логове до полуночи среди роя призраков и во тьме египетской.
   Что делать после последнего сеанса со всеми его сбивающими с толку проявлениями? Бесполезно отрицать нашу неудачу - до сих пор мы просто боролись с волнами, пытаясь расставить ловушки для обманщиков из Клуба призраков. В данном случае есть только две альтернативы: либо в этом деле нет никакого обмана, либо он выполнен с замечательным мастерством, которое лучше было бы использовать для более благородной цели.
   Мы находимся в трудном положении. С одной стороны, мы не можем поверить, что эти клоунские трюки связаны с умершими людьми. Действительно, все это противоречит всем принятым представлениям о жизни после смерти. С другой стороны, мы не видим реальной возможности объяснить эти явления естественным образом. Конечно, медиуму было бы легко использовать небольшие мошеннические средства, - чревовещание, перемещение предметов под рукой и так далее, - но основная масса явлений имеет такую природу, что у медиума нет возможности вызвать их самостоятельно с помощью каких-либо уловок. Таким образом, мы ненамного приблизимся к решению проблемы, даже если обнаружим, что некоторые явления являются мошенничеством, сознательным или бессознательным, если большинство из них каким-то образом чудесны или необъяснимы.
   После того опыта, который у нас был, мы не питаем особых надежд обнаружить мошенничество со стороны медиума или быть в состоянии объяснить эти явления. Нужно говорить правду, независимо от симпатий или антипатий. Тем не менее, мы должны приложить дальнейшие усилия. Возможно, нам неожиданно повезет, если мы будем продолжать держать ухо востро.
   Правда, мы тщательно осмотрели зал и убеждены, что в нем нет никакой потайной двери или приспособлений. Таким образом, наиболее многообещающим нововведением, по-видимому, является попытка заполучить медиума для спиритического сеанса в моем собственном доме.
   Я так и сделал. Нет необходимости описывать сеансы. Они только усилили мое замешательство. Секрет медиума остался нераскрытым.
   Я не буду пытаться продолжать перечисление. Это сделало бы мой отчет слишком длинным. Но, в конце, хочу упомянуть, что, несмотря на все принятые меры, я никогда не обнаруживал какой-либо нечестности со стороны наблюдателя, который, как правило, отвечал за медиума и на которого я неоднократно ссылался выше. Напротив, насколько я мог судить, его наблюдения были очень проницательными и точными. Только в одном случае я обнаружил небольшое и простительное недоразумение из-за темноты в комнате. У этого человека было больше возможностей, чем у любого другого, наблюдать за этими явлениями. Чтобы постоянно обманываться, он должен был бы быть более чем слеп. Его вердикт относительно феноменов таков, что не может быть никаких сомнений в их реальности; он надежный человек, которого все очень уважают.
  

ПОДПИСАНО ПРИЗРАКОМ

УИЛЬЯМ ЭДМУНД ФИЛЛЕРИ

  
   Раньше я откровенно скептически относился к рассказам о сверхъестественном, - читал ли я их в газетах или слышал от близких друзей, - но однажды летней ночью, вскоре после казни моего близкого друга, я пережил поразительный и ужасающий опыт, заставивший меня поставить под сомнение весь мой прежний скептицизм.
   Даже по сей день мне иногда трудно убедить себя, что это не был какой-то отвратительный кошмар или что я не стал жертвой ужасного психического расстройства или галлюцинации. Но страдал ли я от разыгравшегося воображения, или же ужасные события той ночи были реальными событиями, факт остается фактом: на следующее утро я столкнулся с чем-то ужасающе реальным, что лежало в коридоре, примыкающем к моей спальне, - а на моем бюро - важный, окровавленный документ. Но мне лучше начать с самого начала моего мрачного повествования и рассказать о последующих странных и сверхъестественных деталях в порядке их проявления.
   Моя жена уехала на неделю погостить к родственникам, и я остался один в нашем коттедже. После позднего импровизированного ужина я устроился в кресле в гостиной и намеревался провести приятный вечер за чтением.
   Вскоре, несмотря на мой интерес к роману, который взял в руки, я обнаружил, что мой разум занят мыслями о моем покойном приятеле, которого несправедливо повесили за преступление, в котором он был невиновен. Пока я думал о нем, свет в комнате внезапно погас, и я остался в темноте. На мгновение я решил, что перегорели предохранители; но свет загорелся снова, мгновение спустя.
   Через несколько секунд свет погас во второй раз, и прошло несколько минут, прежде чем он зажегся.
   Так вот, я не темпераментен и не обладаю нервным складом характера; но когда свет замерцал и погас в третий раз, меня начало охватывать тревожное, необъяснимое чувство. На этот раз свет оставался погашенным не менее пятнадцати минут. Во время "антракта" я, конечно, сидел в полной темноте.
   Незадолго до окончательного возвращения света я мог бы поклясться, будто что-то холодное и липкое коснулось моего лица - всего лишь прикосновение, мгновенное ощущение, сразу исчезнувшее; но это пробрало меня до костей. Меня сразу же охватило тошнотворное ощущение и удушающее чувство страха.
   Я невольно вздрогнул, когда снова вспыхнул свет. Казалось, что-то сверхъестественное витало в самом воздухе. У меня было ощущение... я не могу объяснить чего; но я ощущал себя так, как бывает, когда телу холодно и на его поверхности образуется гусиная кожа. Однако мне не было холодно, потому что стояла приятная июньская ночь.
   Прошло несколько минут, прежде чем я обрел достаточное самообладание, чтобы продолжить чтение. Однако, как только я снова обратил взгляд на книгу, раздалось резкое и настойчивое дребезжание электрического дверного звонка. Немного поразмыслив, поскольку не ожидал, чтобы кто-то пришел ко мне в тот вечер, я положил свою книгу на стол и пошел открыть. Прежде чем я успел подойти к двери, звонок снова зазвонил неистовыми, судорожными переливами. Я удивился нетерпению того, кто мог быть ответственен за этот шум, и к тому времени, когда добрался до двери, был более чем наполовину склонен разозлиться на эту дерзость.
   - Что, черт возьми, вам нужно... - начал я, распахивая дверь.
   И замолчал, оказавшись лицом к лицу с угрожающего вида плотным мужчиной среднего роста, стоявшим на крыльце. В правой руке он держал револьвер, который направил на меня, когда подошел на шаг ближе и встал в дверном проеме. Свет от люстры в коридоре открыл моему взору невзрачное, круглое лицо с грубыми, брутальными чертами, и я заметил на его левой щеке багровый шрам. На мгновение мы замерли, глядя друг на друга. Потом я внезапно пришел в себя.
   - Чего вы хотите? - резко потребовал я, настороженно поглядывая на его оружие, пока говорил. Я подумал, что, должно быть, у него имелось намерение ограбить меня, и быстро попытался придумать какой-нибудь план, как перехитрить его.
   - Заткнись! - прохрипел он. - Если ты закричишь, я тебя заткну.
   Я вполне верил, что он без колебаний "заткнул" бы меня, если бы я позвал на помощь, и поэтому мудро решил хранить молчание.
   - Могу я спросить, каковы ваши намерения? - рискнул я, когда он жестом пригласил меня вернуться в коридор и, быстро переступив порог, закрыл за собой дверь. Он все еще держал револьвер нацеленным на меня.
   - Вам нечего бояться, - хрипло ответил мужчина, - до тех пор, пока вы не попробуете выкинуть какой-нибудь трюк. Я не собираюсь грабить вас, и я не убью вас - если только вы не вынудите меня к этому. - Он закончил мерзким смешком.
   - Хорошо, тогда почему вы здесь? И кому я обязан этим светским визитом? - язвительно осведомился я.
   - Идите в ту комнату, - он многозначительно кивнул в сторону гостиной, в которой я читал, - и не опускайте руки к карманам, пока будете это делать, - приказал он со зловещей ноткой в голосе. - Лучше держите их поднятыми - я не собираюсь рисковать.
   Я сделал, как он приказал, и он осторожно последовал за мной в гостиную.
   - Сядьте! - сказал он и угрюмо хмыкнул. - Можете также устраиваться поудобнее, пока я здесь.
   Я сел в кресло, а незнакомец придвинул кресло напротив и сел сам. Никогда, насколько помню, я раньше не видел этого человека, и, несмотря на все попытки строить догадки, не мог понять причину его драматического визита ко мне. Однако я обуздал свое любопытство и терпеливо ждал, когда он просветит меня.
   - Дело вот в чем, - начал незнакомец, поглубже устраиваясь в кресле, но ни на мгновение не ослабляя бдительности. - Вы меня не знаете и, вероятно, не хотите меня знать; но я собираюсь представиться и рассказать, что заставило меня прийти к вам сегодня вечером. Меня зовут Говард Дин, но для вас это ничего не значит. Я не думаю, что вы когда-либо слышали это имя раньше. Но что действительно что-то значит для вас, как для друга Уоррена Эйлмера, - я кое-что знаю об убийстве Питера Хоукса, и хочу рассказать об этом прямо сейчас!
   Уоррен Эйлмер! Уоррен был моим другом, которого повесили всего несколько дней назад! Что этот человек знал о нем и о нашей дружбе?
   Я сразу вспомнил, что, конечно, он мог узнать о нашей тесной дружбе из газетных сообщений о судебном процессе, поскольку мое имя упоминалось на видном месте в связи с борьбой за освобождение Уоррена.
   И еще Питер Хоукс! Имя убитого человека, - а ведь Уоррен был обвинен в преступлении и приговорен на основании косвенных улик!
   - Что вы знаете о моем друге? Что вы знаете о трагедии, за которую он был осужден? - воскликнул я, вскакивая на ноги от волнения.
   - Сядьте! - буквально взревел этот человек, Дин. Затем, когда я поспешно подчинился. - Сохраняйте хладнокровие! - добавил он более сдержанно. - Я не хочу, чтобы меня здесь застукали! Я знаю одно - Уоррен Эйлмер невиновен в этом деле.
   - Откуда вы это знаете? - спросил я, хотя все это время был уверен, что заверения Уоррена в невиновности были искренними. То, что он просто не мог совершить такого преступления, я знал интуитивно.
   - Я знаю, потому что... потому что... - Дин колебался. - Ну, нет смысла ходить вокруг да около. Это я убил Питера Хоукса!
   - Вы убили его! - Я был поражен этим внезапным признанием. - Но... но почему вы пришли сюда, чтобы признаться мне в этом?
   Дин неловко поерзал в своем кресле. Затем посмотрел прямо на меня.
   - Ну, - объяснил он, - с тех пор, как я застрелил Хоукса, - не то чтобы я жалею об этом; ни капельки, грязный дьявол! - я беспокоился по этому поводу. Я не чувствовал себя так плохо, пока Эйлмер не заплатил за то, что сделал я; но когда они вздернули его, я не могу забыть об этом. Я продолжал думать об этом, как бы сильно ни пытался забыть. Это мучило меня, почти свело с ума - и я больше не могу этого выносить. Я решил, что мне придется признаться - кому-нибудь. Наверное, это совесть: хотя я не знаю, почему она должна меня так беспокоить из-за убийства этой дворняжки! Он обманул меня два года назад, а потом исчез - но я поклялся, что рано или поздно доберусь до него, и я это сделал. Я не спал ночами, думая, думая, думая! Боже мой, это было ужасно!
   Он застонал, как будто это воспоминание наполнило его болью.
   - Почему вы не пошли в полицию и не признались? - спросил я, немного мягко, потому что испытывал некоторую степень сострадания к очевидным душевным мукам этого человека, хотя и не мог игнорировать тот факт, что он признался в убийстве человеческого существа, а его молчание привело к тому, что моего лучшего друга отправили на виселицу.
   Дин покачал головой.
   - Я не мог, - сказал он. - У меня не хватило смелости сдаться. Но я должен был кому-то рассказать, поэтому пришел к вам. Вот, - он сунул руку во внутренний карман своего пальто и извлек сложенный лист бумаги, - мое письменное признание с подписью. Отдайте это полиции и очистите имя своего мертвого друга.
   Я взял протянутый документ.
   - Прочтите это, - сказал Дин, беря со стола одну из моих сигарет.
   Я прочитал и обнаружил, что это, как он и утверждал, подписанное признание в убийстве Питера Хоукса.
   - Теперь, когда вы дали мне это, что вы намерены делать? - спросил я.
   - Покончить с этим, - кратко ответил Дин. - Не пытайтесь следовать за мной. Я не собираюсь сдаваться живым.
   Сказав так, он поднялся на ноги и, продолжая держать меня под прицелом, попятился из гостиной. Затем я услышал, что он бежит так быстро, как только позволяла его масса тела, по коридору. Мгновение спустя хлопнула входная дверь, и он ушел.
   Я не пытался последовать за ним. Я знал, что поступить так было бы безрассудно и бесполезно. Когда я снова остался один, то решил, что мне нужно утешение и стимул в виде табака, поэтому взял со стола свою трубку и сел покурить и поразмыслить над странным визитом Говарда Дина, убийцы.
   Примерно полчаса, полагаю, мой мозг был занят противоречивыми мыслями о драматическом визите и признании убийцы, о несчастливой судьбе моего покойного приятеля и о том, чем может закончиться то, что я завтра отнесу письменное признание Говарда Дина в полицейский участок. Я не забыл странные происшествия со светом, что-то липкое, касавшееся моей щеки, и чувство ужаса и осознание чего-то сверхъестественного, которые пронизывали все мое существо.
   Внезапно мои размышления были отброшены в сторону, потому что я был встревожен звуком мрачного, глухого стона, донесшегося из коридора снаружи. Кожу головы покалывало, я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.
   Звуки, казалось, постепенно приближались к закрытой двери гостиной. Напуганный, я не сводил глаз с двери.
   Я знал, что она скоро откроется! И это произошло!
   То, что я увидел в дверном проеме, вызвало крик ужаса, который вырвался и замер в моем пересохшем горле. Инцидент со светом, липкое прикосновение в темноте и последующий визит Говарда Дина - все это сделало меня очень нервным; но теперь... это ужасное видение было едва ли не больше, чем я мог вынести. Я прикрыл глаза рукой; но как только я это сделал, какая-то сила заставила меня посмотреть еще раз.
   Я узнал его черты. Это был призрак моего друга - Уоррена Эйлмера! На нем была одежда приговоренного к смерти, и на его шее была петля! Веревка оставила кровавый след на одной стороне его горла.
   Я был слишком напуган, чтобы говорить. Наполовину обессиленный, я еще глубже опустился в свое кресло. Словно парализованный, я наблюдал, как Это неуклонно приближается ко мне.
   Ужасная тень Уоррена Эйлмера остановилась всего в трех шагах от меня и смотрела на меня страшным взглядом. Я почувствовал, что мне хочется закричать, вскочить и убежать от отвратительного призрака, стоявшего передо мной. Но я не мог сделать ни того, ни другого, мое горло, казалось, сжалось так, что мой голос был просто хриплым, булькающим шепотом, и я был так же неспособен двигать ногами, как если бы мои ступни были прибиты или приклеены к полу.
   В моей голове раздавались странные звуки, я чувствовал слабость и головокружение. Затем, подобно корабельной сирене, воющей сквозь густой туман, замогильные звуки голоса призрака обрушились на мои уши.
   - Тебе нечего бояться, Уилл, - медленно произнес он. - Я пришел сюда не для того, чтобы причинить тебе вред. Почему ты так боишься меня?
   Я облизнул пересохшие губы и стиснул зубы, пытаясь стряхнуть с себя ужас и ответить. Спустя, как показалось, целую вечность, мне удалось выпалить голосом, совершенно не похожим на мой собственный, бессвязный ответ.
   - Я... я не могу избавиться от чувства страха, - выдохнул я, и мой голос немного окреп, поскольку я прилагал больше усилий для контроля. - Я... знаю, что ты... не причинишь мне вреда; но ты выглядишь так... так ужасно, Уоррен!
   Призрак издал глухой смех; но он сразу же затих и превратился в унылый вопль, за которым последовал мучительный стон. Я сильно вздрогнул от ужасного контраста.
   - Ради всего святого, Уоррен, не стони так! - воскликнул я. - Я не могу этого вынести! Ты сведешь меня с ума!
   Призрак поднял руки вверх, а затем снова опустил их, сопровождая это действие легким наклоном головы, словно в отчаянии.
   - Я ничего не могу с собой поделать, - сказал призрак. - Пока я не накажу человека, чье молчание стало причиной моей смерти, я должен продолжать страдать от невыразимых мук, и мой дух никогда не успокоится. Ты должен постараться терпеливо относиться ко мне и не обращать внимания на мои непроизвольные стоны. Это последний раз, когда ты видишь меня на этой земле.
   Затем, с частыми ужасными стонами, видение продолжило говорить, а я собрался с духом и кусал губы до крови, пока слушал.
   - Я невиновен в убийстве Питера Хоукса, но, как ты знаешь, я был повешен, в то время как убийца остался безнаказанным, - сказал дух. - После смерти я узнал личность убийцы - и я последовал за ним сегодня ночью, невидимый, к твоему дому. Ему не избежать моего гнева. Я сведу с ним счеты, прежде чем покину этот дом - навсегда.
   - Я знаю, что ты был невиновен, Уоррен, - перебил я. - И прошло совсем немного времени с тех пор, как здесь был настоящий убийца. Но я боюсь, что ты слишком опоздал, чтобы встретиться с ним здесь. Он ушел, и я не ожидаю, чтобы он когда-нибудь вернулся; потому что, удерживая меня на расстоянии с помощью револьвера, он дал мне письменное признание в убийстве, а затем ушел. Вот признание... - Я взял листок бумаги со стола, развернул его и протянул призраку для ознакомления.
   Призрак мрачно усмехнулся. Не издав больше ни звука, он протянул одну из своих бледных рук и выхватил у меня бумагу. Затем, внезапно затянув петлю потуже вокруг собственной шеи, призрак провел пальцем по своему горлу, стер две капли крови, и быстрым движением капнул их на документ сразу под подписью, как бы в знак одобрения. Призрак перевернул бумагу, подержал ее мгновение так, чтобы я мог ее видеть, а затем положил на стол.
   - Тебе не нужно бояться, что убийца сбежит, - сказал призрак. - Я знаю это, ибо мертвым доступны все знания.
   - И ты явился мне, чтобы заручиться моей помощью? - спросил я.
   Призрак покачал головой.
   - Нет, - ответил он. - Я не нуждаюсь ни в какой земной помощи. Я пришел просто для того, чтобы сообщить тебе, правосудие вот-вот восторжествует, и предупредить на случай, если ты невольно помешаешь моей цели и поэтому попадешь в беду. Ты мой друг, и я не хотел бы, чтобы ты пострадал от моих рук. Но, чтобы избежать возможности случайного вмешательства, мне было необходимо явиться к тебе и предупредить, прежде чем покинуть тебя навсегда. Очень скоро я должен уйти.
   - Значит, я ничего не могу сделать? - спросил я, испытывая некоторое облегчение при мысли в том, что призрак моего друга скоро уйдет.
   - Ничего, кроме тщательного выполнения моих предписаний, - ответил призрак. - Ты должен немедленно удалиться в свою спальню и ни в коем случае не покидать ее до конца ночи.
   Хотя и был несколько озадачен, я с готовностью согласился выполнить пожелание моего ушедшего друга, поскольку чувствовал, что в тот момент больше всего на свете хотел побыть один.
   - Тогда, я полагаю, это будет прощание, Уоррен? - сказал я.
   - Да, прощай, Уилл, - ответил призрак. - Пусть мы снова встретимся на другом берегу, с которого нет возвращения. А теперь, иди, - и не забывай, что я сказал.
   Это были последние слова, которые я слышал от призрака, и, когда я неуверенно поднялся на ноги, он посторонился, чтобы дать мне пройти, и я, пошатываясь, вышел из комнаты.
   Потрясенный, я поднялся по лестнице в свою комнату. Забрался в свою постель, не потрудившись раздеться, и попытался уснуть; но мне это не удалось. Время от времени меня охватывала дрожь, я не знал, каких чудовищных событий ожидать дальше.
   Примерно через десять минут после того, как я забрался в постель и позволил себе в изнеможении опуститься на матрас, я услышал ужасный, леденящий кровь вопль, который, казалось, доносился прямо из-за моей двери. За этим последовал тяжелый глухой удар; затем снова воцарилась тишина, как в могиле.
   Я вскочил с кровати и включил свет. Моим первым безумным порывом было выбежать из комнаты; но я пришел в ужас при мысли о том, с чем мог столкнуться за своей дверью. Затем я подумал о том, чтобы выпрыгнуть в окно, но, к счастью, воздержался от осуществления этого опрометчивого намерения; ибо, если бы я выполнил свое решение, то наверняка серьезно поранился бы - возможно, убил себя - о шипы железной ограды внизу. Наконец, я решил запереть дверь и бодрствовать до рассвета.
   Это было изматывающее нервы испытание - ждать, пока пройдут медленно тянущиеся минуты, и, казалось, бесконечные часы. Я курил сигарету за сигаретой, пока воздух не пропитался запахом табака.
   Струйки ледяного пота стекали по моему лбу и вниз по лицу, руки дрожали, колени онемели и ослабли, когда, наконец, забрезжил рассвет и первые лучи внешнего света проникли в мою комнату.
   Я, пошатываясь, поднялся с того места, где сидел на краю кровати, и, спотыкаясь, направился к двери; но я так ослаб, что, пошатнувшись, прислонился к ней и бесформенной кучей упал на пол. Я, должно быть, потерял сознание.
   Когда, наконец, я пришел в себя, солнечный свет лился в мое окно; я почувствовал себя сильнее и, призвав на помощь все свое мужество, вскочил на ноги, повернул ключ в замке и открыл дверь.
   Там, на самом пороге, лежало тело Говарда Дина, убийцы. Его глаза вылезли из орбит, рот был полуоткрыт в ужасной гримасе страха. Его рука сжимала небольшую пачку банкнот. Он был мертв - слишком очевидно мертв.
   Я позвонил в полицию, и когда они пришли в ответ на мое сообщение, то спросили меня, как я объясняю присутствие Дина в моем доме. Я рассказал им все, что знал об этом дьявольском деле, но вернулся ли Дин в мой дом, чтобы забрать что-то, - возможно, пачку банкнот, - которую уронил во время бегства, или он вернулся, чтобы обыскать квартиру, или мой покойный друг разыскал его и перенес телесно в коридор рядом с моей комнатой, я не знал.
   Когда я рассказал им все, - включая мою веру в то, что призрак стал причиной смерти Дина из-за сильного испуга, - они посмеялись над моим рассказом.
   Они сказали, что смерть, скорее всего, наступила в результате смертельного приступа апоплексии, случившегося, когда мужчина грабил мой дом.
   Мне бы очень хотелось принять их точку зрения. Но я все еще могу слишком отчетливо представить себе ужасный труп Дина с его расширенными глазами и искаженными чертами лица. И я не знаю никакого возможного человеческого объяснения этому отмеченному кровью признанию, которое сейчас находится в распоряжении полиции.
  

ПРОКЛЯТИЕ ОДНОГЛАЗОГО БУДДЫ

ЛАЙОН МЕРСОН

  
   Когда я был в Бханграпуре, Индия, то увидел огромный рубин во лбу Одноглазого Будды, и захотел заполучить его в свою коллекцию. Но я понятия не имел, что когда-нибудь буду обладать им.
   Год спустя я вернулся в Нью-Йорк. Однажды Рабиндранат Ким, бывший моим гидом в Индии, появился у меня дома и предложил продать мне священный камень за 400000 долларов. Я купил его. Каким сомнительным путем рубин попал к нему в руки, я не знаю. Я не спрашивал.
   Я был вне себя от радости по поводу своей покупки, но и подумать не мог о странных событиях, которые должны были за этим последовать. Я даже посмеялся над торжественным заявлением Кима о том, что тот, кто прикоснется к рубину, умрет.
   Не более чем через неделю я узнал о реальности проклятия. На ужине в моем нью-йоркском доме мой друг и секретарь Сэм Уиншип взял рубин в руку. Мгновение спустя он лежал мертвый поперек стола с золотым кинжалом в спине - в то время как неземной крик разорвал воздух в затемненной комнате.
   В тот вечер крик был слышен еще дважды - и каждый раз происходило необъяснимое событие. Когда комната погрузилась во тьму во второй раз, тело моего мертвого друга исчезло, а в третий раз исчез рубин.
   Когда прибыла полиция, детектив-сержант Моран и я произвели тщательный обыск в доме. В маленькой комнате на чердаке, где покончил с собой мой двоюродный дедушка, мы нашли тело Сэма, но не смогли прийти к какому-либо выводу относительно того, каким образом оно было перенесено в это место. Моран был уверен, что в этом замешан убийца из плоти и крови.
   Позже, когда я один отправился в ту комнату, чтобы провести более тщательный обыск, произошла удивительная вещь. Я столкнулся с человеком, по-видимому, без головы, который ударил меня тяжелым тупым предметом. Несколько мгновений спустя я увидел то, что казалось бестелесной головой, парящей под потолком, - и до моих ушей донесся циничный смех.
   Испуганный и сбитый с толку, я вышел в холл и обнаружил Синтона, моего дворецкого, который, присев на корточки у лестницы, к чему-то прислушивался. Какую роль он мог сыграть в этих странных событиях?
   Я бесшумно спустился по лестнице и рассказал о случившемся Морану, и мы решили допросить Синтона. Но мы не смогли его найти. Его комната была пуста; в его постели никто не спал.
   Я стоял там, в той маленькой комнате, молясь, чтобы эта ужасная ночь поскорее закончилась. Откуда я мог знать, что даже в этот момент в холле нас ожидало нечто ужасное?
   Мы двинулись к двери, Моран и я. Постепенно, бесшумно, мы открыли ее - и замерли, словно парализованные. Перед нами была призрачная фигура в белом одеянии!
   Медленно, как будто это было тело, перемещающееся в другом измерении, или что-то, двигавшееся без видимых усилий, это повернулось. Капюшон был откинут с его лица, и я мог увидеть желтое лицо, искаженное ужасной ухмылкой.
   Мы с Мораном стояли неподвижно, рассматривая фигуру, которая тоже стояла без движения, с презрением в светящихся глазах. И вдруг я вспомнил, где видел нечто подобное раньше. В маленьком храме на холме над Бангалором, когда туда входили жрецы одноглазого Будды, они были одеты в плащи и капюшоны, подобные этому. И теперь, когда я подумал об этом, мне показалось, я почти вспомнил, что эта фигура была одной из процессии священников.
   Пока мы смотрели на это, - Моран такой же безмолвный, как и я, - фигура повернулась и скрылась за поворотом лестницы быстро, но без видимых усилий - двигаясь своеобразным волнообразным скольжением.
   Именно это и вывело Морана из транса.
   - Эй, ты! - крикнул он вслед фигуре и бросился вдогонку; его правая рука тянулась к заднему карману. Я побежал за ним, и мы вместе завернули за угол, где исчез наш ночной гость.
   За этим поворотом коридора имелась железная лестница, которая вела на крышу через закрытое слуховое окно.
   Наш посетитель уже был на верху этой лестницы, поднявшись с невероятной скоростью, и как раз распахивал окно в крыше.
   - Стой! - заорал Моран.
   Фигура на мгновение опустила глаза, и слабая, почти незаметная улыбка, казалось, скользнула по его старческим чертам. Он не ослаблял и не уменьшал своих усилий. К этому времени Моран выхватил свой пистолет.
   - Стой, или я буду стрелять! - крикнул он.
   Таинственный посетитель улыбнулся в ответ и исчез на крыше прежде, чем у Морана появился шанс осуществить свою угрозу. Моран вскочил на лестницу, я буквально наступал ему на пятки, и он чуть не ударил меня ногой в лицо.
   Когда он добрался до верха, наша добыча стояла на самом краю крыши и смотрела вниз почти созерцательно, как будто не подозревала о нашем присутствии.
   Моран навел свой зловещего вида автоматический пистолет и тщательно прицелился.
   - Подними руки - ты! - крикнул он.
   Фигура повернулась, скрестив руки на груди. Не было произнесено ни слова, но я никогда не забуду величие ее облика, когда она стояла там, на краю крыши, в своих развевающихся одеждах, четко вырисовываясь в серебристом лунном свете. Я мог видеть, что капитуляции не будет - никакого поднятия рук.
   - Подними руки! - снова приказал Моран. - Если этого не произойдет, когда я скажу "три", я собираюсь впустить в тебя немного лунного света, приятель!
   Ответа не последовало.
   - Один!
   Фигура достала что-то из своей мантии, блеснувшее в лунном свете, - какое-то оружие.
   - Два! - сказал Моран. - Я тебя предупредил!
   Наш гость медленно поднял свое оружие в воздух, и в лунном свете оно сверкнуло, как золото. Внезапно я узнал это!
   - Кинжал! - воскликнул я.
   Это был золотой кинжал, который убил Сэма и так таинственно исчез.
   Фигура в мантии сделала жест рукой, и на мгновение мне показалось, - и Моран, должно быть, тоже так подумал, - что она собирается бросить его. Именно это, я полагаю, заставило Морана поступить так, как он поступил.
   - Три! - произнес он.
   У моего локтя раздался отрывистый лай пистолета. Моран выстрелил.
   Фигура по-прежнему была неподвижно-презрительной. Моран пришел в замешательство. Раздался еще один выстрел. С медленным достоинством жрец Одноглазого Будды вернул кинжал за пояс, а затем поднял руки.
   - Он собирается прыгнуть! - воскликнул я.
   Моран бросился вперед, из его пистолета вырвался красный отблеск, когда он снова выстрелил.
   - Черт возьми! - воскликнул Моран. - Я уверен, что попал в него!
   Но выстрелы не возымели никакого эффекта.
   В следующее мгновение фигура сошла с крыши и, казалось, воспарила в воздух. Пока мы смотрели в изумлении, она исчезла.
   Мы не знали, чего ожидать.
   Двор внизу был освещен, но на камнях не лежало никакой фигуры. В одной его стороне мужчина в шляпе смотрел вверх.
   - Это вы, Суини? - окликнул его Моран.
   - Да, шеф, - отозвался детектив, стоявший у задней части дома. - Из-за чего вся эта стрельба? Нужна какая-нибудь помощь?
   - Где птица, которая спрыгнула отсюда? - спросил Моран.
   - Какая птица? - раздался ответ со двора. "Действительно, птица", - подумал я, поскольку видел, что от фигуры не осталось и следа, и она улетела, словно у нее были крылья.
   - Я только что подстрелил кое-кого, и он спрыгнул вниз, - настаивал Моран.
   - Сюда никто не спрыгивал, - последовал ответ. - Вам, должно быть, померещилось, шеф.
   Мы молча двинулись по крыше к каменным плитам, потому что это было поистине ошеломляюще. Что случилось с этой фигурой?
   - Ну, это уже в прошлом, - сказал Моран, а затем крикнул Суини. - Оставайтесь на месте и не позволяйте никому пройти мимо вас - поняли меня?
   - Здесь никого не было, шеф, - крикнул в ответ Суини. - Я никуда не отходил, - добавил он с обиженным видом, и я знал, что он говорил правду, поскольку все это было связано со всем остальным, что произошло здесь сегодня вечером.
   - Хорошо, - крикнул Моран. - Не распускайте язык, или я отправлю вас обратно в полицию. - Он был зол на свою собственную неспособность понять, что происходит.
   - Хорошо, шеф, - раздался в ответ озадаченный и обиженный голос Суини. - Я никуда отсюда не уйду.
   Мы отступили от края крыши и посмотрели друг на друга в сомнении и нерешительности.
   - Теперь вы удовлетворены? - осведомился я. - Может быть, вы поверите некоторым вещам, которые я вам рассказывал, после того, что вы только что здесь увидели.
   Моран приподнял шляпу и начал вытирать пот со лба, выглядя озадаченным и беспомощным. Мне стало жаль его, потому что он, казалось, столкнулся с невероятным, с чем-то нечеловеческим. Наконец он заговорил, печально глядя мне в лицо.
   - Я никогда не смогу сделать отчет по этому делу, - сказал он, наконец. - Думаю, у меня примерно столько же шансов на то, что мне поверят, сколько у вас на то, чтобы стать президентом Гейдельбергского университета.
   - Вы, возможно, просто не попали в него, - рискнул предположить я.
   - Ничего подобного! - возразил он. - Я никогда не промахиваюсь на таком расстоянии - возможно, вы этого не знаете, но у меня есть ведомственная медаль за стрельбу из этой маленькой игрушки. - Он помахал в воздухе черным, тяжелым на вид пистолетом. - Промахнулся? Говорю вам, я попал в него все три раза. Но пули прошли прямо сквозь него. Вот, посмотрите - вы видите это место?
   Он показал мне, где пуля проделала чистое круглое отверстие в дымоходе.
   - Вы случайно не помните, что его тело находилось в точности перед ним?
   - Думаю, так оно и было, - ответил я.
   - Вот куда попал мой первый выстрел, если хотите знать. Это ничего ему не сделало - но попало прямо в эту трубу. Что вы об этом думаете?
   Я не знал, что об этом думать. Это действительно было необъяснимо. Я полагал, цель Морана была верной, и что он не промахнулся. Почему бы и нет? Это было не более странно, чем то, что я видел сам.
   - Что касается моего отчета, - продолжил он, - как я смогу сказать, что трижды выстрелил в птицу в плаще, каждый раз попадая в нее, и что затем она улетела с крыши, словно орел? Я вас спрашиваю?
   Он посмотрел на меня с обиженным видом, как будто это был мой долг - придумать правдоподобную историю для него, чтобы рассказать в участке.
   - Не знаю, что и сказать, Моран, - ответил я. - Мне кажется, с таким же успехом вы можете рассказать всю историю целиком.
   - Вы имеете в виду того человека без головы? - спросил он.
   Я кивнул.
   - Да, я почти уверен, что это была та же самая птица. Фигура та же, и лицо такое же, как у того, кого я видел под потолком в той комнате.
   - Ну, тогда он был достаточно материален, не так ли? - потребовал Моран. - В той порции фасоли, которую он вам подсунул, не было ничего духовного.
   - Я бы сказал, что нет, - сказал я.
   - Интересно, кем он был? - вслух подумал Моран, вглядываясь в черноту пространства, окружавшего крышу.
   - Точно сказать не могу, - ответил я, - но, помню, что видел подобные одежды на буддийских священниках в Индии - в Бангалоре, откуда был взят рубин.
   Я многозначительно посмотрел на него.
   Он на мгновение замолчал, и, наконец, какое-то связующее звено в этом вопросе, казалось, зафиксировалось в его мозгу.
   - Так вы думаете... - Он посмотрел на меня в ожидании ответа.
   - Я точно не знаю, что и думать, - ответил я. - Вы обратили внимание на нож, который был у него в руке?
   Он кивнул.
   - Казалось, он был сделан из золота.
   - Да, - сказал я. - Думаю, что мой глаз немного острее вашего, поскольку я заметил, что это был кинжал, которым убили моего секретаря.
   - Черт возьми, думаю, вы правы, - неожиданно согласился он. - Так вот оно что... Этот рубин изначально был... э-э... украден из индуистского храма, не так ли? И парень, у которого вы его купили, был индусом?
   Я кивнул.
   - Его звали Рабиндранат Ким, - сказал я. - Вы думаете, тамошние власти...
   - Звучит как сказка, но, может быть... - Некоторое время он размышлял. - Жрецы этого храма могут быть сторонними лицами, замешанными в этом. На самом деле, я бы не удивился. Я думаю, вы совершили ошибку, купив этот рубин, если хотите знать мое мнение.
   - Я чертовски хорошо сознаю, что сделал, - ответил я. - Этому нет оправдания - за исключением того, что иногда коллекционер, увлеченный своим хобби, склонен делать вещи, о которых в противном случае и не мечтал бы. Если этому есть какое-то оправдание, то это именно оно. Но я покончил с этим хобби, и вы можете записать это в свою книгу. Я купил свою последнюю драгоценность. Если бы не этот рубин, Сэм все еще был бы со мной, а все, что случилось сегодня ночью, возможно, не случилось бы...
   - Если! Если! - поддразнил меня детектив. - Если бы у вашей тети были колеса, она была бы повозкой! Какой смысл сейчас вдаваться во все это? Вы лучше скажите, что делать дальше?
   Я выглянул через край крыши, чтобы узнать, не переполошила ли наша стрельба жителей, но все было тихо, и, похоже, никто не обратил ни малейшего внимания на то, что происходило в течение последних нескольких минут.
   - Похоже, никто ничего не заметил, - сказал я Морану. - Забавно - звук этих выстрелов...
   - В наши дни не многие замечают звуки выстрелов в городе такого размера. Я думаю, большинство людей, если они вообще их слышат, считают, что это выхлопные газы автомобиля.
   - Что нужно сделать дальше?.. Полагаю, нужно вернуться к началу, то есть, в ту кладовую на чердаке. Это ведь и был наш первоначальный план, не так ли?
   Моран кивнул.
   - Тогда идемте, - сказал он. - Чем дольше мы остаемся здесь, тем меньше я понимаю в том, что происходит. Не уверен, что мы что-то выиграем, вернувшись в ту комнату, но поскольку у нас обоих есть предчувствие, что от этого можно что-то выиграть, нам лучше к нему прислушаться.
   Но это оказалось не так-то просто, потому что, когда мы приблизились к световому люку, чтобы спуститься, то увидели, что лестницы там больше нет. Она была из железа, но легкая и подвижная; снять ее с креплений было несложно, - она цеплялась за край двумя крючками, - и опустить в коридор внизу. Мгновение мы стояли в замешательстве.
   - Итак, кто, во имя Континентального конгресса, мог это сделать? - обиженно спросил Моран.
   Я покачал головой.
   - По крайней мере, не я, - ответил я. - Вопрос, однако, заключается в том, как спуститься.
   - Нет, в данный момент вопрос не в этом, - поправил меня Моран. - Бедный юный простак, - простите меня за переход на личности, но вы один из них, - для нас сейчас гораздо важнее попытаться выяснить, кто убрал лестницу. Кто-то может поджидать прямо внизу в темноте, чтобы подстрелить нас.
   Я кивнул.
   - Вы правы. Теперь, что касается того, кто это был; мы знаем, кто находится в доме...
   - Ну, я знаю, кто это не был, - перебил меня Моран. - Это не могла быть птица в кимоно, упорхнувшая с края крыши - в этом я уверен. Таким образом, остается Суинтон и все остальные, кто мог оказаться поблизости, и кому наше присутствие было бы неудобно.
   - В любом случае, давайте посмотрим, - сказал я.
   У нас обоих были фонарики, мы наклонились над окном в крыше и направили их лучи в холл внизу.
   - Вон лестница, - сказал Моран. Свет, который мы направили вниз, высветил лестницу, лежащую в холле, где она была оставлена тем, кто снял ее с креплений.
   Мы осветили коридор до самого поворота лестницы, но ничего не смогли обнаружить.
   - Берег выглядит довольно чистым, - сказал я. - Не вижу никаких следов кого-либо или чего-либо.
   - Я тоже, - согласился Моран. - Думаю, нужно сделать так, чтобы один из нас спустился вниз и поднял лестницу. Здесь не так уж высоко.
   От пола нас отделяло примерно двенадцати-пятнадцати футов, о чем не стоило беспокоиться, если повиснуть на руках, уцепившись за край светового люка, а затем спрыгнуть. Я положил фонарик обратно в карман и приготовился спускаться.
   - Попробую, - сказал я.
   Он кивнул; я спустился в люк, мгновение повисел на руках и спрыгнул, почти не ощутив встряски. Моран светил так, чтобы я мог видеть, куда прыгаю.
   - Все в порядке, - прошептал я ему, и его гротескная голова, силуэт которой вырисовывался на фоне мрачного неба, кивнула. Он не выключал свет, пока я поднимал лестницу, осторожно приставлял ее к краю, и он закреплял ее. Затем он начал спускаться вниз, закрыв при этом крышку люка.
   Когда мы снова стояли вместе в черном, безмолвном коридоре, первым, как обычно, заговорил Моран.
   - Я бы многое отдал, чтобы узнать, кто устроил этот трюк, - произнес он низким тоном.
   - Интересно, имеет ли он какое-либо отношение к... - Я пошарил в уме в поисках нужного слова.
   - Орлу, который слетел с крыши? - подсказал Моран. - Я тоже задаюсь этим вопросом - или это два парня, работающие независимо друг от друга. В этом доме должны быть места, которые мы не видели, - продолжил он после паузы, - места, где они могут спрятаться. Я думал, мы обошли весь дом, но, похоже, мы многое упустили из виду. Можете ли вы предложить какое-нибудь место... - Он вопросительно посмотрел на меня.
   Я покачал головой.
   - На самом деле, никакого, - сказал я. - Мне кажется, мы осмотрели все. Но я действительно думаю, что нам удастся извлечь нечто ценное из осмотра этого чердака.
   - Ну, мы говорили об этом достаточно долго, - сказал Моран. - Давай осмотрим его и покончим с этим.
   Мы тихо прошли по коридору в комнату и закрыли дверь. Мало что могло ускользнуть от света наших фонариков. Мы снова посмотрели на груду сундуков - по большей части пустых. Мы внимательно осмотрели их, когда впервые поднялись сюда. Я особенно отметил любопытное расположение сундуков - поставленных друг на друга так, что образовались ступеньки. Возможно, они были размещены таким образом с определенной целью.
   Я указал на это Морану, и он кивнул.
   - Но зачем кому-то понадобилось подниматься туда? - спросил он, и это был разумный вопрос.
   - Понятия не имею, - сказал я, - но, похоже, для этого есть причина - и это то, что мы должны выяснить. Я собирался сделать это некоторое время назад, - сказал я. - Теперь я собираюсь подняться наверх и посмотреть, что смогу увидеть, и давайте на этот раз не будем отвлекаться на рассуждения. Не выключайте ваш фонарик - и, на вашем месте, я бы также держал руку на рукоятке пистолета. Возможно, на этот раз нам не позволят спокойно закончить нашу работу, как это было раньше.
   Он что-то проворчал в ответ и достал пистолет, направив луч фонарика на стену и сундуки, по которым я уже поднимался. Наверху, рядом с лепниной, я пошарил по потолку в поисках того, что мог бы обнаружить, и через несколько мгновений наткнулся на то, что хотел найти.
   - Ага, вот оно, - сказал я. - По крайней мере, я так думаю. - Это было маленькое мягкое углубление, под которым, казалось, в штукатурке была спрятана какая-то пружина.
   - Что там? - прошептал Моран.
   - Не знаю, - прошептал в ответ я. - Но я собираюсь попробовать это. - Я сопровождал свои слова действием, сильно надавив на углубление пальцем. То, что произошло, настолько удивило меня, что я чуть не свалился со своей ненадежной опоры. Снизу донесся изумленный возглас Морана.
   В тот момент, когда я нажал на пружину, - ибо в углублении действительно скрывалась пружина, - вся стена, занимавшая эту сторону комнаты, скользнула вниз, как будто по канавке, бесшумно и быстро.
   Она скользнула вниз примерно на полтора фута, оставив отверстие, ведущее в соседнюю комнату, секунду или две оставалась в таком положении, а затем внезапно снова вернулась на прежнее место, тихо, но с огромной силой. Когда я уставился на нее, направив луч фонарика на верхнюю ее часть, то снова увидел пустую стену, которая так искусно вписывалась в остальную часть комнаты, что я не мог видеть места соединения.
   В тот момент я не понимал, какое отношение это изобретение имело к странным событиям в доме, но мог видеть, что это должно быть так или иначе связано с ними. Я уставился на стену, пытаясь прийти к какому-то решению.
   - Будь я проклят, - донесся до меня изумленный шепот Морана.
   - Вы тоже это видели, или я снова видел баньши? - прошептал я ему сверху.
   - Да. Я видел это, - сказал он. - Что это значит?
   Я покачал головой.
   - Это то, что мы должны выяснить. Очевидно, это многое значит.
   - Что привело ее в движение? - спросил он.
   - Здесь есть пружина, и когда вы нажимаете на нее, вся стена на мгновение опускается в канавку, а затем снова поднимается.
   - Понятно, - сказал Моран. - Однако мне бы не хотелось оказаться пойманным ею - она перерезала бы меня надвое. Нажмите на пружину еще раз, и давайте посмотрим, что произойдет.
   Я нажал пальцем на пружину, и стена снова скользнула вниз, приостановилась, а затем тяжело и бесшумно вернулась на прежнее место. Устройство было сконструировано настолько хитро, что обнаружить его можно было только случайно.
   Мы с Мораном молчали, потому что нам нечего было сказать. Какова была цель устройства раздвижной стены, и кто ее установил? Я подумал о своем покойном двоюродном дедушке и вспомнил, что он покончил с собой в этой самой комнате. Было разумно предположить, что его нелегальные операции, - какими бы они ни были, - проводились здесь. Возможно, он сконструировал это хитроумное устройство для того, чтобы иметь возможность совершить побег, когда это будет необходимо. Его самоубийство так и не было удовлетворительно объяснено - по крайней мере, для меня. Возможно, его тайна была раскрыта или находилась на грани раскрытия, и смерть была единственным выходом. "Мало найдется семей, - размышлял я, - у которых не было бы своего скелета в шкафу".
   - Что ж, спускайтесь, - сказал Моран, - и давайте начнем осматривать дом. Теперь мне многое стало яснее - то есть я понимаю, как человек может войти сюда, прислонить что-то к двери и убежать, например, в соседнюю комнату.
   Я кивнул, пробираясь вдоль груды сундуков. Вместе мы тихо спустились в подвал и начали осматривать его. Тщательно обследовав, но ничего там не обнаружив, в темноте и тихо, словно две кошки, мы поднялись в главный холл. Мы дрожали от возбуждения.
   Когда мы завернули за угол, то, должно быть, произвели небольшой шум, хотя сам я этого не слышал, потому что темная фигура пролетела мимо нас вверх по лестнице, встревоженная нашим появлением.
   В одно мгновение мы бросились в погоню. Фигура была почти на этаж впереди нас, но нам удавалось держать ее в поле зрения. Моран хрипло дышал от напряжения, но у него оставалось достаточно дыхания, чтобы крикнуть убегающей фигуре.
   - Остановитесь, или я буду стрелять! - скомандовал он, но фигура перед нами продолжала двигаться, не отвечая, лишь ускоряя свой бег.
   Кем бы он ни был, он направился на верхний этаж - и теперь я знал, куда он направлялся. Все в этом доме, кто прятался или бежал, направлялись в комнату с раздвижной стеной. Я удвоил темп, Моран был всего в нескольких футах позади меня. Раздался звук хлопнувшей двери, и я понял, что наша добыча вошла в комнату.
   Мы задержались лишь на мгновение снаружи двери, а затем, зажегши мой фонарик, нырнули внутрь вслед за ней. В это мгновение крик смертельной агонии разорвал тихий ночной воздух, крик того, кто попал в смертельную ловушку и знает, что надежды нет. Мой фонарик устремился вверх, к верху раздвижной стены, и моим глазам предстало ужасное зрелище.
   В проеме между стеной и потолком было зажато тело мужчины - прочно зажато обратным движением стены. Очевидно, он попытался пролезть в отверстие как раз в тот момент, когда оно закрывалось, и был раздавлен тяжелым весом стены, когда она встала на место. Он слабо стонал, и я почувствовал тошноту внизу живота, потому что знал: он все равно, что мертв. Все внутри него, должно быть, было сломано и разбито вдребезги.
   - Господи, вытащите меня отсюда! - раздался хриплый, умоляющий голос бедняги.
   Я одним прыжком вскарабкался по сундукам и попытался вытащить его. Но это было безрезультатно. Он застонал и потерял сознание. Я быстро нажал на пружину еще раз. Стена скользнула вниз. Я выхватил тело из отверстия и положил его на пол. Стена встала на место.
   Мы с Мораном склонились над ним, и когда наши фонарики заиграли на лице мужчины, я узнал его.
   Это был Рабиндранат Ким, Бабу, с которым я познакомился в Индии и который продал мне огромный рубин, бывший глазом Будды. У меня перехватило дыхание от изумления.
   - Это Рабиндранат Ким! - воскликнул я.
   - Я так и думал, - мрачно сказал детектив. - Он мертв.
   Но Рабиндранат Ким опроверг эти слова, когда мы склонились над ним, потому что открыл глаза и даже слабо улыбнулся.
   - Вы правы, сахиб, - сказал он. - Я умру через несколько минут.
   Его голос был слабым, но ясным и отчетливым, и, казалось, даже в его глазах было облегчение, когда он произносил свой собственный смертный приговор.
   - Возможно, так будет лучше, джентльмены, - сказал он. - Потому что я не мог вернуться в Индию, - после этого.
   Моран пристально посмотрел на него.
   - Вы можете говорить? - спросил он. - Я имею в виду, чтобы рассказать нечто вроде...
   - Связной истории? Думаю, что могу. У вас случайно не найдется немного... э-э... виски...
   Моран немедленно вытащил из кармана фляжку.
   - У меня всегда есть виски на случай чрезвычайной ситуации, - объяснил он. Он приложил ее к губам умирающего, который пил не переставая, и это, казалось, привело его в чувство, так что он почти ожил.
   - Вы тот, кто убил здесь человека сегодня вечером? - спросил Моран. - Будьте правдивы; вы ничего не выиграете, солгав.
   Рабиндранат Ким слегка улыбнулся.
   - Я буду правдив, - сказал он. - Правда в том, я не думаю, что убил его.
   - Вы так не думаете! - воскликнул Моран. - Тогда, если не вы, то кто это сделал?
   - Это было бы трудно сказать. Не думаю, что это был я, и я знаю, что это был не ваш дворецкий - как его зовут? - о, да, Синтон.
   - Синтон! - воскликнул я. - Какое он имел к этому отношение?
   - О, я забыл, что вы не знали, - сказал Бабу, - но поскольку я упомянул его имя, возможно, мне лучше сказать вам, что мы с Синтоном вступили в заговор с целью украсть вашу великолепную коллекцию драгоценностей, включая, конечно, рубин, к которому, кстати, - я особо предупреждал вас об этом, - никто не должен был прикасаться.
   - Где сейчас Синтон? - спросил Моран.
   - Он сбежал. Не думаю, что вы его снова увидите. Я видел, как он стрелял в вашего человека, когда тот был повернут спиной - он прятался в отдалении. Но позвольте мне рассказать вам, что знаю об этом, поскольку, чувствую, я долго не протяну.
   Синтон и я договорились украсть ваши драгоценности сегодня ночью. Однако мы не знали, что вы намеревались показать рубин своим друзьям. Когда мы открыли сейф, - Синтон знал комбинацию в течение многих лет, - мы увидели ваши драгоценности, но рубин исчез. Синтон был за то, чтобы оставить все как есть, но могу сказать вам, я настоял на том, чтобы их забрать.
   Он слегка задохнулся, и на мгновение мы испугались, что он не сможет продолжать.
   - Я чувствую... э-э... пустоту и онемение в животе. - Он печально улыбнулся. - Однако думаю, что могу продолжить. Сначала мы спрятали драгоценности. Чтобы избавить вас от хлопот, скажу вам, что они находятся в верхней части этой раздвижной стены. Внутри нее есть панель - вы найдете ее на ощупь - и вы можете...
   - Вы не можете там ничего нащупать, - сказал я. - Она снова закрывается.
   - Если вы нажмете на пружину дважды, вместо одного раза, - сказал индус, - она будет оставаться опущенной до тех пор, пока вы не нажмете на пружину, чтобы она поднялась. Моя ошибка заключалась в том, что я попытался пройти через нее, нажав всего один раз, но я спешил. В соседней комнате есть похожая пружина.
   В любом случае, я настоял на том, чтобы забрать рубин перед отъездом, и поссорился с Синтоном, который сказал, что это невозможно. Я оставил его - ему нужно было кое-что сделать в связи с вашим ужином - и вооружился кухонным ножом с очень острым концом. Мой план был прост. Возможно, вы этого не знаете, - на самом деле, я уверен, что вы этого не знаете, - но в углу одного из украшений в деревянной двери вашей столовой есть крошечное отверстие, которое сливается с окружающей его резьбой. Приложив глаз к этому отверстию, я смог увидеть, как рубин попал к вашему секретарю. В шкафу рядом с дверью находится выключатель, который управляет электрическим освещением на первом этаже.
   Что я намеревался сделать, так это выключить свет в тот момент, когда ваш секретарь, сидевший спиной к двери, получит рубин в руки. Тогда я бы приоткрыл дверь, всадил нож ему в спину, - в темноте и неразберихе все это заняло бы всего мгновение, - шагнул бы внутрь, схватил рубин, снова вышел через дверь, которую оставил бы открытой и которая была бы всего в шаге позади меня, и скрылся.
   - Но вы использовали не разделочный нож, - сказал Моран. - Это был золотой кинжал...
   Рабиндранат Ким покачал головой.
   - Я ничего не использовал. Я открыл дверь, предварительно выключив свет, как и планировал, но так и не использовал нож. Мной овладела слабость и слепота, так что я не мог ни видеть, ни чувствовать, а затем, когда это прошло, я понял, что уже было слишком поздно. Что-то побывало там до меня. Я слышал крик - вы сами слышали этот крик в храме, сахиб! - сказал он мне.
   - И я знал, что там была сила, более могущественная, чем я, и сразу ушел в эту комнату.
   - Что вы имеете в виду, говоря, будто кто-то более сильный, чем вы... - начал Моран, но я промолчал, потому что знал.
   - Этот рубин, - сказал Бабу, - находится под защитой самого Одноглазого Будды - как я знал, и как знал сахиб. Когда я услышал крик, который мы иногда слышим в храме и которому никогда не было материального объяснения, я понял, что здесь были те, кто пришел с особой целью вернуть камень.
   - И это не вы метали кинжал... - настойчиво сказал Моран.
   - Нет. Этот кинжал был брошен не земной рукой. Вы, должно быть, видели нож, который я намеревался бросить, - сказал он мне. - Я убил им кобру в этой комнате. Эта змея была разновидностью, которую нигде никогда не видели, кроме как в ограде храма Будды в Бхангапоре.
   - Где вы прятались в этом доме?
   - Это было просто. Синтон знал о здешней раздвижной стене, и мы решили, что это действительно лучшее место, где можно спрятаться, потому что вы можете мгновенно перейти из одной комнаты в другую. Когда вы обыскивали соседнюю комнату, я был здесь - когда вы приходили сюда, я мгновенно возвращался в соседнюю комнату. Это был простой план, - действительно, хороший, работоспособный план, - но мы не приняли во внимание другие силы, которые не успокоятся, пока не вернут рубин. Я думаю, что к настоящему времени он уже должен быть у них.
   Я кивнул.
   - Я думаю, что да. Во всяком случае, его здесь нет.
   - Он у них. Они никогда не позволят его украсть, - сказал Ким, его голос заметно ослаб. - Прежде чем я уйду, позвольте мне еще раз заверить вас, что Синтон ничего не знал о моем намерении убить вашего секретаря. Он бы не допустил этого, если бы знал. Есть ли еще какие-нибудь вопросы, которые вы хотели бы задать?
   - Кто убил моего секретаря? - спросил я. - И как это было сделано?
   Он слабо покачал головой.
   - На Востоке есть способы, о которых вы, джентльмены Запада, ничего не знаете - способы, которые мы сами, на Востоке, не можем объяснить. Небезопасно вмешиваться в дела, которые вас не касаются, и небезопасно перечить Воле. Другие до нас выяснили это. Я советую вам оставить этот вопрос в покое. Это вас ни к чему не приведет.
   - Как тело попало сюда?
   Он снова покачал головой.
   - Я не знаю. Ваш рубин исчез?
   - Это, безусловно, так, - сказал Моран.
   - Я знал, что так и будет. А кинжал? - спросил Рабиндранат Ким.
   - Да.
   Он кивнул.
   - Вы никогда не узнаете, как это было сделано, потому что никто этого не знает. Так будет лучше. Это не дела плоти - не то, чтобы кто-то из вас в это поверил. Но мы, там, знаем. Мы привыкли к этому на протяжении многих тысяч лет. Возвращаясь к истории, - уже темнеет, и я должен спешить, - вы чуть не поймали и Синтона, и меня здесь, в этой комнате. Это были наши шаги, которые вы слышали. Только ваше незнание о скользящей стене позволило нам сбежать.
   - Вы видели... э-э... кого-нибудь в плаще, таком, какие носят священники... - начал я.
   - Да. Я видел его! Я знал, что все кончено. Он был здесь однажды - вы встречались с ним?
   - Да, - сказал я.
   - Помолитесь своему Богу. Вам повезло, что вы живы, - сказал он. - Другим не так повезло... - Он улыбнулся, свет в его глазах внезапно исчез. Его голова откинулась назад. Он был мертв.
   Я повернулся к Морану.
   - Он ушел, - сказал я.
   Моран кивнул.
   Немного позже, вынув мои драгоценности из раздвижной стены, мы с Мораном отправились в мой кабинет и попытались собрать воедино то, что узнали.
   - Я говорил вам, что здесь замешаны сверхъестественные силы, - сказал я. - Теперь, возможно, вы начнете верить, что...
   - Чушь! - сказал Моран. - Вы же не верите в это, не так ли?
   - Конечно, верю... - начал я.
   - Чушь, - повторил Моран. - Этот мертвый парень - именно тот, кто метнул нож, и не позволяйте никому задурить вам голову, будто это не так! Я же говорил вам, что распутаю это дело.
   Я в изумлении уставился на него.
   - Вы! Вы распутаете это дело! Почему... - начал я.
   - Да, я, малыш, я! - Он многозначительно посмотрел на меня. - Видите ли, вы должны дать присяжным коронера то, во что они могут поверить, а не какую-то бредовую историю о баньши и призраках. Мы получили от него признание, так? Он был там с ножом, чтобы совершить убийство. Откуда вы знаете, что остальное он не придумал? - Он молча уставился на меня.
   Я тоже молчал, поскольку мне пришло в голову, что, возможно, было бы лучше не ворошить слишком многое из того, что было бы необъяснимо. К тому же, действительно, как можно было поверить, что Рабиндранат Ким говорил правду! И все же я знал, что он это сделал. В этом деле было слишком много такого, что не могло быть сделано ни одной человеческой рукой или, по крайней мере, любой человеческой рукой без помощи какой-то силы, о которой мы ничего не знаем.
   И мы оставили все как есть, потому что это был такой же хороший выход из положения, как и любой другой.
   Моран оказался прав. Присяжные коронера установили, что мой секретарь получил смертельный удар от рук индуса, некоего Рабиндраната Кима, который теперь был мертв. Синтон был назван соучастником, но так и не был схвачен. Он исчез; казалось, земля поглотила его.
   Я все еще чувствую, что многое нуждается в объяснении, но говорю откровенно, сам я не в состоянии дать объяснение больше, чем уже было дано. Вы должны либо поверить, что Рабиндранат Ким был ответственен за то, что произошло, либо вы можете поверить вместе со мной, что эти вещи не могли быть сделаны без сверхъестественного вмешательства.
   Однако я могу сказать, что лицо, которое я видел под потолком в комнате с раздвижной стеной, принадлежало священнику. Вне всякого сомнения, он обнаружил стену - и использовал ее как готовое средство избежать обнаружения. Когда я ворвался в комнату вслед за ним и в полумраке увидел его лицо у потолка, он, я полагаю, направлялся через отверстие в соседнюю комнату. Можно сказать, что тому, кто обладает сверхъестественными способностями, не нужно было бы этого делать, но я полагаю, даже такой человек, как этот священник, не использует свои странные способности, если его не довести до последней крайности.
   Я думаю также, что он попытался показаться мне в соседней комнате, чтобы я понял, продолжать поиски рубина бесполезно. По той же причине, я полагаю, он показал себя Морану и мне, дождавшись, пока мы выйдем из комнаты Синтона, где, как он знал, мы находились.
   Что касается фигуры, которую я, как мне показалось, видел в комнате с раздвижной стеной, фигуры, которая указала мне место, где находилась пружина, следует помнить, что эта комната считалась посещаемой в доме с тех пор, как умер мой двоюродный дедушка. Я изучил документы по этому делу и теперь знаю, что мой двоюродный дед, покончивший с собой в этой комнате, был тем, кто придумал и построил стену. Были причины - семейные причины - для того, чтобы у него было быстрое и абсолютно неожиданное укрытие. Я нахожу, что он был не очень законопослушным гражданином, и, очевидно, из-за страха неминуемого разоблачения он решил покончить со всем этим.
   Я не знаю и не берусь утверждать, кем или чем была призрачная фигура в тот раз, но ввиду того факта, что стена была особой собственностью моего двоюродного дедушки и что он был моим родственником, полагаю, среди вас найдутся те, кто поверит, это действовало его влияние, вызвав видение в моем воображении.
   Что касается большого рубина, который был глазом Будды, полиция пришла к выводу, - у меня в любом случае не было законных прав на него, и поэтому у них не было оснований продолжать расследование этого дела. Я, конечно, согласился с ними.
   С тех пор я отказался от своего опасного хобби и избавился от своей коллекции. Я сам занимаюсь управлением своим большим поместьем и нахожу, что это действительно мужская работа. У меня есть девушка - но об этом, я думаю, мне говорить не стоит.
   Вы можете не верить в духовное или сверхъестественное. Я не пытаюсь поколебать вашу веру, но знаю, что на Востоке происходили и продолжают происходить вещи, находящиеся за пределами нашего понимания.
   Некоторое время спустя, отправившись в путешествие на несколько месяцев, я снова посетил храм высоко на холме, с которого открывался вид на город Бхангапор. Я был одет как туземец, и на меня не обращали никакого внимания. Храм был высоким и куполообразным, с маленькими окнами высоко на стенах и тростниковыми циновками, разбросанными тут и там для почтительных поклонов верующих. В дальнем конце, на возвышении, стояло приземистое изображение Будды.
   Когда я приблизился, то даже издалека смог разглядеть глубокий, таинственный блеск огромного рубина, установленного в центре его лба. Он продолжал мерцать, спокойно и нестареюще - большой, круглый, немигающий, кроваво-красный глаз. Я молча и почтительно стоял перед фигурой Будды, созерцая рубин. Золотой кинжал, символизирующий быструю месть бога, покоился на подносе сбоку от статуи.
   Священники вошли тихо, босиком, и среди них был один, чьи черные волосы и светящиеся глаза я узнал.
   Когда он проходил мимо, мы с ним обменялись взглядами. Но в его глазах не было ничего от узнавания. Узнал ли он меня, я не знаю. Я его больше не интересовал, и, думаю, он не проявил бы абсолютно никакого узнавания, даже если бы узнал.
   Над всеми нами, кающимися, священниками и зеваками, размышлял и грезил Одноглазый Будда, и в глубинах его рубинового глаза таилась скрытая тайна веков. В тот момент воцарились благодатный покой и безмятежность, которые я никогда не забуду.
   Спустя минуту или две я вышел на яркий солнечный свет индийского дня.
  
  
  
  
  

ИЗ

"GHOST STORIES", СЕНТЯБРЬ, 1928

  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Полин де Сильва. СТАРИК, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ФРАНЦУЗОВ
   Аллан Ван Хозен. КОГДА В ЧАЙНАТАУНЕ ВОДИЛИСЬ ПРИВИДЕНИЯ
   Эрик П. Варндорф. ВОЛШЕБНЫЕ ШАХМАТЫ
   Леон Н. Хэтфилд. КАК РЕПОРТЕР ИНТЕРВЬЮИРОВАЛ ПРИЗРАК
   Грэхэм М.Д. СТИГМАТЫ
   Нелл Кей. СТЕКЛО ИЛИ... ЧТО?
   Пол Р. Милтон. КРОВНЫЙ БРАТ ПРИЗРАКА
   Гарольд Стэндиш Корбин. БДЕНИЕ ПАУКОВ
   Роберт У. Снеддон. РИСУНОК ВВЕРХ НОГАМИ
   Самри Фрикелл. ТАИНСТВЕННЫЙ МИСТЕР ЛИФ
   Гордон Хиллман. СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ
  
  

СТАРИК, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ФРАНЦУЗОВ

Полин де Сильва

  
   Люди всегда писали о захватывающих приключениях на море и суше; о романтике далеких мест, известных только тем, кто вечно ищет экзотику красок и пейзажей. У меня было свое великое приключение и свой роман, - из тех, какие мужчины искали и находили на протяжении веков. Когда-то давно я думал, что обладать даром владения пером, быть способным рассказать обо всех этих вещах, явилось бы достойным завершением приключения.
   Затем, пребывая в возрасте, достаточно молодом для юношеских мечтаний и устремлений, я узнал, что некоторым дано путешествовать душой в странные места, куда не может попасть тело. Когда же, наконец, я вышел на безопасное плато реальности и смог оглянуться назад на путь, которым вела меня моя душа, я понял, что наконец-то мне есть что рассказать, даже не обладая одаренным пером для повествования.
   Я француз, и я бродил по так называемой поверхности нашего земного шара, часто взбираясь на высоты или спускаясь в недра земли. Южная Америка манила и удерживала меня в течение некоторого времени, ее север и юг, восток и запад, - с таким же разнообразием представителей человеческого рода, как климат и топография.
   Когда мне было двадцать пять, я обнаружил себя в древнем городе-крепости Картахене. Я говорю "обнаружил себя" намеренно, поскольку то, что привело меня туда, не было ни моим планом, ни тщательно продуманным намерением. До этого времени я не собирался посещать Колумбию по причинам, слишком очевидным, чтобы упоминать их тем, кто информирован, и не представляющим интереса для других. Затем, как гром среди ясного неба, мне предложили, как мне показалось, большое жалование и должность помощника управляющего на сахарной плантации примерно в десяти милях от Картахены. Она была и остается самой важной сахарной плантацией в стране.
   Лучшей частью сделки был контракт на один год. Если бы в нем значилось три или даже два года, я бы никогда не поехал в Картахену, поскольку был слишком молод и непоседлив для чего-то столь обязывающего. Мир был моим, если я захочу его, - так я думал, - и принял предложение с азартом игрока. Я был готов в течение года рискнуть обосноваться в Картахене и познакомиться с ее романтикой и возможностью приключений.
   Первый взгляд на эти исторические стены привел меня в трепет. Они имеют, по меньшей мере, четыре ярда в ширину и такую высоту, какую только подобные стены могли иметь для обороны в эпоху, когда человеческое воображение не могло представить "Большую Берту". Форму и окраску им придало время - дождем, палящим солнцем, а также вечным и часто сердитым воздействием моря.
   От этой живописной стены, опоясывающей город, мой взгляд переместился на утес, вдающийся в океан, с нетронутыми веками каменным монастырем на нем, монахини которого, во времена пиратов, бросались в море, чтобы не попасть в плен к захватчикам. Я видел, как солнце сияет на ярких розовых, синих и желтых глинобитных домах внутри городской стены, раскинувшихся по ландшафту, который тут и там возвышается над общей плоскостью города, словно поле цветов горчицы или маков на фоне зелени. Ибо я добрался до Картахены вскоре после окончания сезона дождей, и холмы, раскинувшиеся за городом, были покрыты тропической зеленью. Все, что я описал, было странным и прекрасным в моих глазах, когда они впервые увидели это.
   Из Картахены ведет только одна дорога, или, по крайней мере, в те дни, о которых я пишу, была только одна. От этой главной артерии расходилось направо и налево множество узких проселков или обходных троп, покрытых толстым слоем пыли в сухой сезон и колеями в нескольких футах грязи в сезон дождей. На самом деле, главная дорога в те дни была ничуть не лучше, за исключением того, что ее ширина давала осторожным ногам лошадей и мулов больше шансов пробираться по местам, где проливные дожди не образовали настоящих озер со стоячей водой.
   Именно по этой дороге мне приходилось ездить взад и вперед между сахарной плантацией и городом. Я был доволен тем, что место моей работы находилось в долине, и что сахарная плантация располагалась сравнительно недалеко от Картахены. Если бы я работал на кофейной плантации высоко в горах, мои поездки в город были бы нечастыми, потому что ближайшая из них находилась в полудне езды верхом на муле.
   По вечерам или в воскресенье у меня вошло в привычку искать в Картахене общества, которого мне не предлагала сахарная плантация. Я имею в виду, в частности, хорошеньких женщин и сопутствующие им развлечения, такие как вечера танцев и проводимые раз в две недели концерты на площади, когда играл военный оркестр и девушки медленно прогуливались по кругу в течение двух часов, по две или более, а восхищенные молодые люди прогуливались прямо за ними. Ни одному мужчине не разрешалось гулять или сидеть с девушкой, если только ее мать или другой сопровождающий не сидели или не прогуливались рядом с ней.
   Я привык к испанским идеям чичероне и знал, как приспособиться к ним или уклониться от них. Я всегда присматривался к хорошенькому личику, темным сонным глазам и мелким чертам лица на фоне оливковой кожи; я обожал внезапный блеск в мрачных глазах и легкую, едва заметную улыбку очень красных губ. Я посетил все танцы и концерты, и не пробыл в Картахене и двух недель, как у меня появилась более чем веская причина для более усердного посещения города.
   Причиной была Магдалена Эспиноза. Я встретил ее на танцах в ту самую ночь, когда началось самое странное приключение в моей жизни. Как оказалось, она сыграла важную роль в этом приключении, хотя и не является главным элементом интереса к моему рассказу.
   Жители старой Картахены были консервативны, и все вечера танцев, официальные или неформальные, высокопарно назывались балами, но никогда - танцами или вечеринками. Вечер, когда я впервые встретил Магдалену, был особенно торжественным, потому что в разгаре был праздник, и этот бал был главным событием недели.
   Я заметил, что эта девушка с особенно живым лицом и изящным маленьким телом была объектом восхищенных мужских глаз и завистливых женских. Не только потому, что она была изысканно красива, но и потому, что ее платье обладало тонким очарованием, которого не могли достичь картахенские портнихи и владельцы магазинов. Она только что вернулась из Боготы и позже призналась мне, что привезла с собой парижские платья, которые только Богота на севере и Буэнос-Айрес на юге когда-либо импортировали из-за моря.
   Мои расстроенные чувства после продолжительного танца с Магдаленой вмешались в мое обычное восприятие. Она познакомила меня со своей семьей, но я лишь смутно запомнил ее мать, отца и нескольких братьев. Только один из них - Эрнесто, младший брат - произвел на меня какое-то впечатление в тот вечер; о других я узнал со временем. Рукопожатие Эрнесто было сердечным и искренним, а наша симпатия была спонтанной и взаимной. Я и представить себе не мог, насколько ценной его дружбе было суждено стать для меня.
   Я лишь мимоходом упоминаю, что влюбился в Магдалену с первого взгляда, и парижское платье не имело к этому никакого отношения. Как и тот факт (о котором я узнал только позже), что она происходила из старинной испанской семьи, известной и богатой.
   Магдалене, - опять же, это всего лишь замечание мимоходом, - в то время было не более семнадцати. Однако, как и все девушки в тропиках, она выглядела и вела себя более зрело, чем в ее нежном возрасте невежества и невинности, - и поверьте мне, много лет назад эти термины в буквальном смысле применялись в Латинской Америке. Она была в брачном возрасте, и Небеса свидетели, что многие представители колумбийской мужской элиты жаждали жениться на этой девушке.
   До той насыщенной событиями ночи - пророчески насыщенной - ни один мужчина не соответствовал требованиям для брака с Магдаленой Эспинозой; а именно, он должен был полностью понравиться ее семье, и он должен был больше, чем просто понравиться Магдалене. В Испанской Америке в прежние времена жених девушки аристократического испанского или португальского происхождения не "возлежал на ложе из роз" в брачный период.
   К моей радости, меня попросили навестить семью в ближайшем будущем. Меня пригласили Эрнесто и родители, потому что ни одна девушка с такой родословной, как у Магдалены, не могла бы попросить мужчину зайти к ней. Должен здесь упомянуть, в тот вечер я не осознал, что мое имя Поль д'Эспань, хотя и откровенно французское, создавало впечатление, будто я испанец.
   Вскоре после полуночи, - ночные танцы должны были продолжаться до рассвета, но мне нужно было быть на работе к шести, - я на своем крепком муле направлялся в мое жилище на сахарной плантации. Мои мысли и эмоции испытывали необыкновенный подъем. Никогда прежде в моей жизни, полной приключений и романтики, мой дух не был таким неспокойным.
   Взошла луна, но недостаточно высоко, чтобы освещать дорогу. Где-то недалеко, в нескольких милях от города, располагалось очень старое кладбище. Такие места захоронения существуют за пределами каждого латинского города в мире, и я видел их так много, что это едва ли запечатлелось в памяти. Смутно я сознавал, что его можно было заметить с дороги, но это было последнее, что приходило мне в голову в тот час безумного мысленного созерцания по-юношески манящих и ласкающих глаз Магдалены.
   Облако, должно быть, закрыло лик луны, потому что дорога внезапно стала совершенно черной, как раз в тот момент, когда я завернул за поворот, а справа была Картахена. Из темноты, из-за живой изгороди справа, появился подпрыгивающий фосфоресцирующий шар. Мой мул увидел это на секунду раньше меня и чуть не сбросил меня с седла, в своем безумном прыжке отскочив едва ли не на половину ширины дороги.
   Огненный шар, - я не могу адекватно описать, как он выглядел и как двигался, - описывая полукруги, пересек широкую дорогу, проскочив между копытами перепуганного животного, и исчез в живой изгороди на противоположной стороне. Так случилось, что это была обочина дороги, за которой находилось кладбище.
   Только инстинкт, выработанный годами, проведенными в седле, удерживал меня на спине мула, а моя рука держала уздечку. Мой разум был полностью занят выходками "блуждающего огонька" - именно так, как подсказывал мне мой разум, это должно было называться. С детства мне было знакомо это название, обычно применяемое метафорически, но я никогда не видел этого природного явления, хотя и знал, что с ним иногда сталкиваются в тропиках ночью. Также я знал, что суеверные туземцы верят, будто блуждающий огонек имеет неземное и необъяснимое происхождение.
   Мои глаза следили за шаром, пока он не скрылся из виду в листве живой изгороди; затем я обратил свое внимание на бедное существо подо мной. Оно все еще сильно дрожало, хотя больше не натягивало удила в своем безумном порыве убежать. Наконец я успокоил его и поехал своей дорогой, а к утру почти забыл об этом происшествии.
   На следующий вечер состоялся концерт, но мне нужно было отправить несколько писем пароходом на следующий день, и я не поехал в город. Мое желание увидеть Магдалену стало очень острым к тому времени, когда я зашел к ней домой несколько дней спустя. В тот день я виделся с Эрнесто и договорился, соблюдая все формальности, навестить семью тем же вечером.
   Родители Магдалены, все ее братья и множество родственников - незамужние тетушки или вдовы - собрались в огромной беседке перед домом. Я слишком хорошо знал испанский и колониальный обычай, когда неимущие родственники живут в одном доме с более состоятельным членом семьи. Иногда это удерживало меня от ухаживания за подходящей сеньоритой. У меня не было желания жениться на родителях, кузенах и тетях вместе с невестой.
   Когда мой взгляд быстро скользнул по различным членам семьи Магдалены, мой разум так же быстро вспомнил тот приятный факт, что, поскольку мужчин-Эспиноз, казалось, было много, я мог спокойно жениться на девушке, не вступая в брак со всем контингентом ее родственников.
   За приветствиями и представлениями последовали сигары и ликеры, после того как мы все удобно устроились в креслах-качалках из ротанга, расставленных в два длинных ряда друг напротив друга и окруженных по бокам пепельницами, всё согласно обычаю. По другую сторону от Магдалены сидела ее мать, а по другую от меня - Эрнесто. То, что мне разрешили сидеть рядом с Магдаленой, говорило в мою пользу, хотя я слишком хорошо знал, что три визита к ней домой будут пределом, если только предложение руки и сердца не будет сделано мной и принято - ее отцом.
   Пока мы беседовали, все внутри меня восставало против общественного закона, обязывавшего меня ухаживать - даже любить - в той же самой ярко освещенной беседке. В лучшем случае я мог рассчитывать только на то, что семья услужливо расположится в соседней комнате, где вместо дверей были только широкие арки, не препятствовавшие видеть и слышать нас. Другими словами, каждое предложение, которое мы произнесем, и каждый жест, который мы сделаем, будут услышаны и увидены одним или несколькими членами семьи девушки. Конечно, за ее окном была решетка, - это был огромный одноэтажный дом, построенный вокруг внутреннего дворика, - и поздно ночью, если бы нас объявили женихом и невестой, я мог рискнуть поцеловать ее через железные прутья после полуночи. Возможно, Эрнесто помог бы нам. У меня было предчувствие, что он так и сделает.
   Все это занимало мои мысли, пока я произносил обычные витиеватые комплименты матери словами и более нежные и утонченные - Магдалене - глазами. С легкой иронией, - ее сияющая улыбка сказала мне, что она всё поняла, - я спросил ее, все ли члены ее семьи присутствовали. Она ответила, и ее улыбка внезапно погасла:
   - Есть еще один - мой прадедушка, дон Рикардо, которому принадлежит этот дом.
   Я удивленно уставился на нее.
   - Ваш прадедушка! Конечно, он, должно быть, довольно стар.
   И Эрнесто, и мать услышали мое замечание, поскольку мне стало не по себе от странного выражения, промелькнувшего на их лицах. Это был взгляд, я бы сказал, смущения. Магдалена лишь наморщила свой гладкий лоб, а уголки ее рта опустились. Я понял, что она испытывала благоговейный трепет перед своими прабабушкой и прадедушкой, но что касается ее брата и матери, я не смог их понять, а потому слегка встревожился.
   В этот момент я услышал, как девушка прошептала мне на ухо:
   - А вот и он. О, я очень надеюсь, дон Пабло, - торопливо добавила она, - что мой прадедушка... вы ему понравитесь... он найдет вас симпатичным.
   Я сам начал надеяться на это, очень искренне, наблюдая, как бледнеет ее прелестное личико; от каких скрытых эмоций, я мог только догадываться. Я почувствовал общее шевеление, смену позы и тревожное ожидание, которое, казалось, пробежало или, скорее, волнообразно прокатилось по обоим рядам кресел-качалок. Потом я увидел - его!
   Когда глава дома Эспиноза вошел в зал медленными шагами, но с достоинством и прямой осанкой; мое первое впечатление было настолько поразительным, что на секунду я забыл о других мужчинах и женщинах в большой комнате, все они сосредоточили свои взгляды на своем древнем прародителе.
   Я увидел высокую, худощавую фигуру, одетую в черное, в сюртуке и галстуке, которые были в моде очень давно, но эти детали я записываю только для того, чтобы дать представление о человеке, когда он вышел вперед. Что на самом деле привлекло мое внимание и заставило меня чуть не ахнуть от крайнего изумления, так это голова, венчавшая фигуру. Редкие волосы были белыми, как и брови, но глубоко посаженные темные глаза выдавали молодость и возраст вместе взятые. Они горели неиссякаемой энергией и жизнерадостностью, но также в них были глубины знаний и опыта, от которых у меня по спине пробежала странная вибрация. Лицо было заросшим жидкой бородой, а черты походили на камею - резкие, тонкие и бесцветные. Это было лицо настолько худое, что череп казался вырезанным из слоновой кости, но кожа при этом была невероятно гладкой, будто слишком туго натянутой для морщин.
   Это детали лица, которые мне не суждено забыть никогда. В тот момент я даже не воспринимал их отчетливо, поскольку то, что привлекло и удержало мой изумленный взгляд, было сверхъестественным ощущением возраста, настолько огромного, что, казалось, он не имел отношения ко времени, насколько я мог его сосчитать. Начало и конец, таково было мое мнение об этом очень старом человеке; он держался как человек лет шестидесяти или младше, но ему могло быть и шестьсот, с этим нестареющим контуром и цветом лица.
   Все это пронеслось у меня в голове, когда я сделал несколько шагов вперед и встал по стойке смирно, приветствуя знакомство глубоким поклоном - иностранным поклоном, который согнул меня в талии горизонтально. Когда я выпрямился и, подняв голову, посмотрел прямо в эти замечательные глаза, то услышал низкий, вибрирующий голос, произнесший вежливо и с легкой восходящей интонацией:
   - Сеньор Пабло д'Эспань - вы испанец, да?
   Не имея никаких мыслимых причин лгать о своей национальности, я быстро ответил, отвесив еще один, менее формальный поклон:
   - Нет, сеньор, я француз.
   Даже сейчас, с ясной головой и яркими воспоминаниями о том часе, я не могу описать ощущение катастрофы, которое, казалось, последовало за моим невинным заявлением, остановив движение и приглушив звук в этой огромной комнате, как будто сама смерть наложила руку на каждого из присутствовавших. На мгновение я был скорее ошеломлен, чем поражен, поскольку ничто из того, что я когда-либо испытывал, не могло сравниться с этим промежутком затаенного дыхания, который, казалось, уходил вглубь веков, но на самом деле длился несколько секунд.
   Затем я увидел огонь такой всепоглощающей ненависти, горящий в этих темных и нестареющих глазах, когда они смотрели в мои, что инстинктивно отпрянул, словно мне в грудь вонзили нож. Он выдержал мой пристальный взгляд и очень медленно произнес:
   - Значит... вы... француз!
   Ненависть, яд, ужасные и убийственные нотки в голосе, произнесшем эти несколько слов, вызвали спазм в моем горле, и я ошеломленно раскрыл глаза. Затем голос добавил:
   - Сеньор, вам не рады в моем доме.
   Только это - не более того - и все же удар мечом не мог быть более угрожающим, а оскорбление - более унизительным. Затем старик обратил огонь своих глаз сначала на родителей Магдалены, затем на ее братьев и, наконец, на нее саму; я услышал, как она издала тихий звук, похожий на испуганное всхлипывание, затем увидел, как ее прадедушка очень медленно повернулся и вышел из комнаты с той же прямой и исполненной достоинства осанкой, какую я заметил при его появлении.
   Последующие десять минут были сплошным потоком эмоций, слов, движений. Я слушал непрерывный лепет извинений и реплик, и все это время осознавал легкое и быстрое прикосновение Магдалены к моей руке, видел ее глаза, блестевшие от гнева или слез, - я не был уверен, от чего именно, - внезапное пожатие Эрнесто моей руки и его тихий голос:
   - Я провожу вас, Пабло. Я должен вам кое-что сказать.
   Следующее, что помню, это как я кланялся разным женщинам в доме, склонился над маленькой ручкой Магдалены, которую поднес к своим губам, и как ее родственники-мужчины пожали мне руку. Затем мы с Эрнесто оказались на улице и медленно шли, взявшись за руки, в направлении Национального клуба.
   Эрнесто прежде всего дал понять, что он был и останется моим хорошим другом. Также он с братской откровенностью намекнул, что его сестра отвечает взаимностью на мои чувства к ней и что он, Эрнесто, полностью разделяет наше общее состояние ума и сердца. Он сказал мне, как отчаянно сожалеет о том обращении, которому я подвергся со стороны его древнего родственника, и сказал, он хотел бы знать, что я француз, поскольку предупредил бы меня, чтобы я скрывал этот факт от его семьи.
   - Но почему, во имя всего святого? - нетерпеливо вырвалось у меня. - Что этот поразительный старик имеет против моих соотечественников?
   - Ах, вы сами сказали это, Пабло! Это и есть истина. У него есть что-то против ваших соотечественников - что-то настолько сильное, что бороться с этим бесполезно. Что-то, уходящее корнями в такую даль, что даже отец моего отца знал об этом только понаслышке.
   Я остановился и повернулся, чтобы посмотреть на своего спутника.
   - Вы меня поражаете, - сказал я ему. - Вы говорите так, будто застарелые ненависть и предубеждение этого старика относительно моей национальности действительно могут вмешиваться в мои личные дела - Магдалены и мои, если быть точным, Эрнесто.
   Он с нежной заботой положил руку мне на плечо.
   - Вы не понимаете, мой друг. Они могут сделать именно это - вмешаться в ваши личные дела, то есть в том, что касается моей сестры. Если быть до конца откровенным, Пабло, моя сестра не может выйти за вас замуж против воли нашего прадеда.
   Я издал возглас удивления и недоверия. Я пошел очень быстро, хотя тропическая ночь была теплой, и, пытаясь сдержать свой гнев, сказал:
   - Конечно, это смешно - невозможно! Я нравлюсь вашим родителям - я нравлюсь вам - Магдалена, кажется, готова принять меня в качестве претендента на ее руку и сердце. Почему какая-то безумная идея в голове очень старого человека должна вмешиваться в желания тех, кто наиболее жизненно заинтересован?
   - Я объясню, - мягко сказал Эрнесто. - Я слышал, как моя сестра говорила вам, что дом, в котором мы живем, принадлежит нашему прадедушке. Я должен добавить, что ему принадлежит все - наши земли, которые очень ценны, наш скот и большая сумма денег в банке. Поскольку он пережил моего деда, мой отец ничего не унаследовал и никогда не унаследует, если кто-либо из его детей воспротивится желаниям дона Рикардо в каком-либо важном вопросе.
   Это на мгновение лишило меня дара речи, затем я нетерпеливо сказал:
   - Даже в этом случае - даже если нам с Магдаленой придется немного подождать - если это покажется политичным, даже в этом случае ваш прадедушка, вероятно, умрет в ближайшем будущем, а мы с Магдаленой оба достаточно молоды, чтобы подождать, если необходимо, год или около того.
   С губ Эрнесто сорвался звук, похожий на стон.
   - Год или около того, - повторил он, и в его голосе прозвучало отчаяние. - Ах, мой друг, если бы нужно было подождать это короткое время, это означало бы посмеяться и терпеливо ждать - так терпеливо, как только могут ждать те, кто любит. Но это не так просто. Мы... - Он поколебался, затем, запинаясь, продолжил. - Ни у кого из нас, Пабло, нет ни малейшей надежды пережить моего прадеда, за исключением моей сестры, которая молода и не знает того, что знают остальные из нас.
   Я снова остановился как вкопанный и уставился на Эрнесто с таким изумлением, что он быстро сказал:
   - Вы думаете, что я сумасшедший - вы не можете поверить такому заявлению, но, тем не менее, это правда. Никто из нас понятия не имеет, сколько лет моему прадедушке на самом деле. Мой отец говорит, что, когда он был маленьким мальчиком, старик выглядел точно так же, как он выглядит сегодня. И мой отец однажды сказал мне, - его отец говорил ему, что когда он - мой дедушка - был маленьким мальчиком, не было никакой разницы во внешности человека, которого его учили называть своим прадедом - вы понимаете, Пабло - его, прадеда моего дедушки! Дальше этого никто из нас не может вернуться - в знании или памяти. Остальное - все остальное - это традиция.
   Слова, аргументы, вопросы и ответы были бесполезны перед лицом такого заявления, и я знал, глядя в ясные и честные карие глаза Эрнесто, - луна светила прямо в них, - он говорил то, что принимал за правду, и он был таким же нормальным и вменяемым, как и я сам. На мгновение я задумался, в своем ли я уме, не привиделся ли мне весь этот невообразимый эпизод.
   Мы с Эрнесто вместе выпили на веранде клуба, и именно тогда он предложил помочь нам с сестрой встретиться - тайно или как-то иначе. Во-первых, он сказал, что уговорит своих отца и мать разрешить мне время от времени заходить в дом и разговаривать с Магдаленой в присутствии кого-либо из них, но - и тут его голос понизился, а в глазах появилось беспокойство - но я никогда не должен входить в дом до полуночи!
   В ответ на мой удивленный вопрос он объяснил мне, почему должна наступить полночь, прежде чем мне разрешат прийти к ним в дом. Оказалось, что старик неизменно уходил в свою комнату за несколько минут до двенадцати часов. Таков был его обычай, насколько знал самый старший член семьи. Он не только ложился спать незадолго до полуночи, но и запирался, а у слуг и членов семьи был приказ, которого никто из них не посмел бы ослушаться, - не беспокоить его даже звонком или стуком в дверь после того, как он ушел спать. Каждое утро в шесть часов он неизменно спускался вниз выпить свой ранний кофе.
   - Часто, - сказал Эрнесто, - мы задавались вопросом, когда старик уходил в свою комнату незадолго до полуночи, не найдем ли мы его однажды мертвым в своей постели. Но нам бы и в голову не пришло пойти к нему в комнату, чтобы выяснить это, если бы он не появился поздним утром. В этом случае мы бы постучали в его дверь, потому что отказ от такой старой и закоренелой привычки оправдал бы наш поступок.
   Я переварил эту дополнительную и экстраординарную информацию, а затем спросил своего спутника, куда именно эти визиты после полуночи приведут его сестру и меня, если наш брак должен зависеть от смерти человека, который, казалось, был невосприимчив к обычным деяниям Бога. Ожидал ли он, спросил я, что через некоторое время старик изменит свое отношение ко мне?
   - Никогда! - В восклицании Эрнесто не было и намека на сомнение по этому поводу.
   - Тогда... я не совсем понимаю. Вы имеете в виду, что мы с вашей сестрой можем, в конце концов, сбежать?
   - Ваш единственный шанс, Пабло, был бы в том, чтобы Магдалена заболела и умерла. - Когда я ахнул от ужаса, он быстро добавил. - Конечно, притворится, что умерла, притворится, - для нашего прадеда. Мои родители, братья и я могли бы устроить все так, что старик никогда бы не узнал правду. Ей пришлось бы отправиться на одну из наших кофейных плантаций в горах, а ее смерть и похороны были бы зарегистрированы в Картахене. Тем временем вы бы взяли ее с собой переодетой на пароход, направляющийся в какую-нибудь другую страну. Вы не были бы в безопасности нигде в Колумбии. Мы могли бы сделать это таким образом, Пабло.
   Я посмотрел в его юные романтичные глаза и тихо рассмеялся.
   - Мой дорогой друг, я всегда стремился к приключениям и романтике, но, честно говоря, если я не смогу жениться на Магдалене и увезти ее с собой без актерской игры, боюсь, мне придется подождать, пока она не захочет бросить вызов абсурдным предрассудкам своего прадеда.
   - Это, - мрачно сказал Эрнесто, - навредило бы всем нам гораздо больше, чем Магдалене. Она хотела бы, чтобы вы заботились о ней, и если бы ее любви было достаточно, чтобы заменить ее большое наследство, все было бы хорошо - для нее. Но это означало бы, что каждый из нас также был бы отрезан от него по завещанию нашего прадеда. На самом деле, он часто угрожал немедленно раздать свое состояние, если когда-нибудь кто-нибудь из нас пойдет против его желаний. Для нас, которые на протяжении многих поколений обладали богатством и положением, это было бы очень печально, Пабло.
   Именно в этот момент, как раз, когда я осушал содержимое своего бокала, мне пришла в голову мысль, которую я высказал без малейших угрызений совести:
   - Возможно, мой дорогой друг, кому-нибудь на днях может прийти в голову мягко, но эффективно убрать с дороги вашего древнего родственника - навсегда, вы понимаете.
   У Эрнесто заметно отвисла челюсть, когда он уставился на меня.
   - Вы имеете в виду - кто-то может - убить его?
   - Именно это я и имею в виду, - спокойно ответил я.
   Он помолчал мгновение, затем нервно рассмеялся.
   - Никто из нас никогда бы не прибегнул к насилию, и даже если бы мы были способны на это, это нам бы ничего не дало.
   Мне не удалось полностью понять его слова, и тогда он сказал то, что действительно потрясло меня:
   - Ни один живой человек не смог бы убить его. Это часто пробовалось. Не кем-либо из нас, а внешними врагами. За эти годы у него было много чудесных спасений. На его жизнь было совершено много покушений. Сейчас никто не пытается это сделать. Это часть традиции, что никакая человеческая сила не может уничтожить его!
   Мне не стыдно признаться, я почувствовал холодную дрожь по всему телу, когда услышал, как мой юный собеседник спокойно излагает то, что я процитировал. В мой разум снова закрался страх, что Эрнесто сошел с ума, но еще один долгий взгляд в его глаза убедил меня, - это не так. Это было выше моего понимания, и я признался в этом с горячностью. Возможно, именно для того, чтобы изменить тон нашего странного разговора, Эрнесто сказал, дружески положив руку мне на плечо, когда мы встали, чтобы покинуть клуб:
   - Я буду помогать вам во всем, мой друг. Я устрою Магдалене верховую прогулку, - вместе со мной, вы понимаете, - и вы сможете присоединиться к нам за городом; я бужу ехать далеко впереди. Я знаю пустынные тропинки, где мы встретили бы только туземцев с холмов.
   Я сказал ему, что был бы рад такой возможности поговорить наедине с его сестрой. С помощью одного из тех трюков памяти, которые невозможно объяснить, мой разум вернулся к той ночи, когда блуждающий огонек напугал моего мула.
   - По поводу верховой езды, - сказал я небрежно, - у меня был странный опыт в ту ночь, когда я впервые встретил Магдалену. Я покинул танцы около двенадцати часов и поехал обратно на сахарную плантацию; мои мысли были полны вашей сестры. Внезапно блуждающий огонек вылетел из живой изгороди и, подпрыгивая, пересек дорогу прямо между копытами моего мула. Это повергло бедное животное в панику и, признаюсь, несколько напугало меня. За все годы, что провел в тропиках, я никогда не видел ничего подобного.
   Темные глаза Эрнесто широко раскрылись, и мне показалось, что его оливковые щеки слегка побледнели.
   - Вы... вы тоже... вы видели тот ужасный огненный шар?
   Я был удивлен его тоном и выражением лица. Я сказал ему, что не рассматриваю такое естественное физическое явление, как блуждающий огонек, чем-то особенным, способным напугать разумное человеческое существо.
   - Разве это, - сказал я со смехом, - не газообразное образование, которое выделяется из мертвой животной или растительной материи? Он испускает фосфоресцирующий свет, очень похожий на фосфоресценцию рыб, наблюдаемую в тропических водах.
   Эрнесто опустил глаза, пожал плечами и сказал:
   - Может быть, Пабло, но в Картахене есть те, кто сказал бы вам иное.
   Без дальнейших разговоров он протянул мне руку, чтобы пожелать спокойной ночи, и вскоре я уже ехал верхом на муле на сахарную плантацию. Мой разум пребывал в некотором замешательстве, мысли и эмоции неразрывно перепутались. Короче говоря, я был не в состоянии спокойно обдумывать странные события этого вечера. Я чувствовал себя таким измученным, как будто прошел через физическое испытание.
   В течение следующих нескольких дней я навел много осторожных справок о семье Эспиноза. Казалось, не было никаких ограничений в обсуждении различных членов семьи, пока я не подбирался к дону Рикардо, прадедушке. Всякий раз, когда упоминалось его имя, я ощущал что-то странное и зловещее в полной тишине, которая возникала передо мной подобно непроницаемой стене. Не было ничего конкретного; простое пожатие плечами здесь, опускание глаз там, и всегда и везде то, что поражало меня как глубоко укоренившееся отвращение к обсуждению старика с незнакомцем. Я не мог получить никакой информации о замечательном существе, о котором Эрнесто сообщил мне несколько невероятных фактов - или о том, что он, по-видимому, считал фактами.
   Верный своему обещанию, Эрнесто договорился со своими родителями, чтобы я заходил к ним домой поздно вечером примерно два раза в неделю. В таких случаях мне разрешалось поговорить с Магдаленой в одном углу огромной беседки, в то время как два или три члена семьи сидели на почтительном расстоянии, - под "почтением" я подразумеваю, что они не могли слышать наш разговор шепотом, - и могли видеть нас, только намеренно поворачивая головы.
   На первый взгляд все это было очень мило, но по мере того, как росла моя любовь к Магдалене, росло и мое несчастье, и беспокойное нетерпение по поводу сложившейся ситуации. По молчаливому согласию мы оставили ее престарелого и внушающего благоговейный трепет предка за рамками нашего разговора, хотя оба знали, что он редко отсутствовал в наших мыслях.
   Эрнесто выполнил свое слово относительно того, чтобы брать свою сестру на конные прогулки далеко по нехоженым тропинкам в направлении холмов, и мы много раз тайно катались с ней, при солнечном и лунном свете, - я предпочитал последнее. Подводя итог этому периоду покоя и любви, можно сказать, он был бы совершенно идеальным, если бы не гложущее воспоминание о том зловещем старике, который стоял между мной и полным осознанием моего счастья.
   Очевидно, так не могло продолжаться бесконечно. Мое нетерпение начало мешать удовольствию быть с девушкой, которую я любил, и постепенно я пришел к решимости форсировать события. Возможно, моя жажда приключений росла быстрее, чем неторопливый темп тех тихих недель любви. Возможно, я жаждал интриг и опасности. И то, к чему стремимся, мы, в конце концов, добиваемся.
   Однажды во время одной из наших поездок в горы мы наткнулись на старую индианку, чья хижина стояла на некотором расстоянии от вьючной тропы. Никто не знал, почему она покинула свое племя, но она была там, жила совсем одна с собакой и козой. Это было идеальное место для мистики и всей той сверхъестественной пророческой силы, которой, как я знал, по слухам, обладают индейцы гуахирос.
   Мы спешились, и, поприветствовав ее, Эрнесто, говоривший на ее диалекте лучше, чем я, попросил погадать нам. Она согласилась с летаргическим безразличием, характерным для ее народа. То, что она сказала Эрнесто, было настолько банальным, что я отмечу только ее предсказание, будто он унаследует огромное богатство и власть. Его наивное принятие ее пророчества как евангельской истины вызвало у меня раздражение.
   Затем она прочитала по ладони Магдалены. Она останавливалась, а по окончании наступило долгое молчание, действовавшее мне на нервы. Наконец она сказала Магдалене, что та, в конце концов, осуществит желание своего сердца, но не раньше, чем произойдет многое, что может угрожать ее счастью и подвергнуть опасности жизнь того, кого она любила. Моя юная невеста, очевидно, такая же суеверная, как и ее брат, была глубоко тронута гортанными и загадочными предостережениями индианки.
   Слегка раздосадованный, я отказался предложить ей свою ладонь для осмотра. Магдалена так расстроилась, что, в конце концов, я протянул руку старой карге со смехом, который заставил ее поднять голову и посмотреть мне в глаза с выражением, от которого кровь прилила к моему лицу. Внезапно и необъяснимо я почувствовал себя так, словно отверг и оскорбил высших богов, управляющих судьбами людей.
   Старая индианка взяла мою руку обеими своими - они были коричневыми и костлявыми - и склонила над ней голову. Последовало короткое мгновение молчания, затем, к моему изумлению, жестом столь же сильным, сколь и неожиданным, она отбросила мою руку от себя, сказав:
   - Я не буду читать по твоей ладони, если только юная леди, твоя возлюбленная, не пожелает, чтобы я это сделала.
   Прежде чем я успел заговорить, Магдалена наклонилась вперед и нетерпеливо сказала:
   - Да, да, конечно, я этого хочу!
   Удивляясь и скрывая свое презрение, я протянул руку во второй раз. Старая индианка изучала ее в полном молчании. Затем она попросила мою вторую руку и сравнила одну с другой. Было что-то определенно тревожащее в этом молчаливом изучении. Затем она медленно подняла голову и посмотрела сначала на Магдалену, а затем на Эрнесто, устремив на последнего странно глубокий взгляд. То, что она сказала ему, поразило не больше, чем странно вибрирующий тон ее голоса:
   - Вы не рассказали своему другу всего, что можно было рассказать, - всего, что вам прекрасно известно, дон Эрнесто. (Я видел, как он вздрогнул от удивления, потому что она знала его имя.) Возвращайтесь в Картахену и скажите ему правду, какой вы ее знаете. Не лгите ему. Не скрывайте от него ничего!
   Эрнесто сильно побледнел, но его глаза не дрогнули, когда он пристально посмотрел в лицо старой индианки. Магдалена тоже побледнела, и ее темные глаза нетерпеливо и изумленно перебегали со смуглого и костлявого лица женщины на красивое лицо ее брата. Я наблюдал за ними троими, и моим единственным ощущением было сильное и все возрастающее любопытство. Затем, к еще большему моему удивлению, Эрнесто повернулся ко мне и тихо сказал:
   - Я сделаю так, как она советует, Пабло. Есть многое, о чем я вам не сказал. Завтра вечером, после того как я посоветуюсь со своими родителями, я встречусь с вами и расскажу все, что от вас скрыл.
   Я услышал, как Магдалена тихо вскрикнула от страха и изумления, когда схватила своего брата за руку, взволнованно произнеся:
   - Но что это такое, брат, что ты собираешься сказать Пабло? Что это за уродливый и страшный секрет, который вы и мои родители скрываете от меня?
   Он мягко успокоил ее, напомнив ей, она была так молода - самая младшая из них всех - и было сочтено неразумным говорить ей что-либо, что могло бы нарушить ее покой и счастье. Но теперь - да, теперь - раз уж это произошло, они расскажут ей все, поскольку, в любом случае, рано или поздно она должна будет узнать.
   Все это было раздражающе расплывчато, и ощущение нереальности вызвало еще один издевательский смешок, который я не смог сдержать, когда мои глаза переходили с одного на другого - брата, сестру и старую каргу. И снова ее пронзительные глаза посмотрели в мои.
   Что-то в выражении лица старой индианки ускорило биение моего пульса. Затем она отвернулась, и в тишине Магдалена, ее брат и я сели на лошадей и поехали обратно в Картахену. Могу добавить, что по дороге домой мы произнесли всего несколько слов, и эти несколько были далеки от того, что занимало наши умы больше всего. На окраине города я попрощался с ними. Спускались сумерки, иначе я бы не отважился зайти так далеко в компании с Магдаленой. Когда они скрылись из виду, я последовал за ними более медленным аллюром, планируя поесть, выпить и повеселиться в клубе, а позже посетить причудливый театр без крыши, где в тот вечер выступала бродячая труппа испанских актеров. Моим обычным побуждением было бы избежать отвратительной игры, которую, как я знал, я должен был ожидать увидеть, но мои нервы были на пределе, и что угодно могло отвлечь мои мысли.
   Я видел Магдалену в ложе в театре, но просто поклонился и не сделал попытки приблизиться к ней. Я чувствовал, что должен подождать, чтобы услышать, что Эрнесто хотел мне сказать, прежде чем продолжать свой роман с его сестрой.
   Я провел остаток ночи в клубе, и еще до рассвета мой пони и я были на обратном пути на сахарную плантацию. Здесь я должен упомянуть, что недавно купил это животное и оставил своего мула для дальних поездок по холмам, где мул более устойчив на ногах, чем лошадь. Пони был чистокровного арабского происхождения и столь же бесстрашен, сколь и резв.
   Довольно любопытно, что, хотя я много раз ездил по той же дороге с той ночи, когда столкнулся с блуждающим огоньком, мои мысли вернулись к нему, когда я поворачивал за поворот, где увидел фосфоресцирующий газовый шар в тот первый и единственный раз.
   Перед сгущением темноты, предшествующей рассвету, в тропиках всегда царят холодная сырость и тишина, распространяющиеся в природе, которые так же ощутимы, как туман. Это тишина, которая, кажется, принадлежит скорее смерти, чем жизни. Мои чувства зафиксировали все это, поскольку память вернулась к той странной встрече на том самом повороте дороги.
   Внезапно я увидел его - огненный шар - точно так же, как видел его раньше, только на этот раз он был в нескольких футах впереди меня и приближался с противоположной стороны - со стороны дороги, на которой находилось кладбище. Он быстро перелетел через дорогу и врезался в живую изгородь, окаймлявшую поле. Мой арабский пони не выказал такого ужаса, как мул, хотя фыркал и сердито тряс головой. В это мгновение мной овладел импульс, которому я последовал во второй раз.
   Движением запястья я повернул пони в ту сторону, откуда мы приехали, затем мы прорвались сквозь живую изгородь и помчались по полю. На некотором расстоянии впереди я мог видеть блуждающий огонек. Мы поскакали за ним галопом, и по мере приближения, казалось, он обретал сознательную жизнь и пружинистое движение, которые уносили его со сверхъестественной скоростью, оставляя почти вне поля зрения и досягаемости. Как мне описать эту странную и бессмысленную погоню! Помните, небо и земля все еще были темными, так что фосфоресцирующий свет того, за чем я гнался, был виден на некотором расстоянии.
   По какой-то странной воле природы блуждающий огонек оставался в полях, и я со своим пони тоже.
   Окольным путем мы приблизились к окраине города. Ни звука, ни одно живое существо не шевелилось, и небо по-прежнему было темным, как ночь. Впереди меня покачивалось, почти летело, то странное явление, которое, как и сказал Эрнесто, я считал просто эманацией мертвой растительной или животной материи.
   Дальше, дальше, по пустынной улице, которая вела, как я знал, в ту часть города, которую занимали его более богатые жители. В моем сознании не было места для разумных мыслей. Все, что я мог слышать, был глухой стук копыт моего пони; все, что я мог видеть, было это фосфоресцирующее образование впереди меня, - и к этому времени уже не так далеко впереди. Если бы я был способен рассуждать здраво, если бы испытывал что-нибудь, помимо мальчишеского азарта погони, я бы удивился, почему эта штука отправилась не в деревню, а в город.
   Все дальше и дальше, поворачивая за углы, шар летел по пустому городу! Внезапно я узнал улицу и сразу же - дом на углу справа, всего в квартале впереди. И в эту секунду увидел нечто такое, что заставило меня резко дернуть уздечку, отчего пони встал на задние ноги; мои глаза вылезли из орбит, биение моего сердца почти остановилось. Блуждающий огонек был всего в нескольких ярдах впереди меня; я видел, как он достиг большого квадратного жилища Эспинозы, я видел, как он взбежал по низкой каменной стене, словно шаровая молния, словно сделанный из ртути, прямо к окну в северо-восточном углу дома, проник сквозь железные прутья и исчез!
   Назовите меня сумасшедшим, но это то, что я видел, как бы фантастично и невероятно это ни звучало!
   Ошеломленный, я собрался с мыслями и развернул пони, как раз в тот момент, когда небо начало светлеть, что предвещало рассвет. О том, как я добрался до сахарной плантации или как прошел следующий день, я не помню, да это и не имеет значения. Наконец наступил вечер, и я встретился с Эрнесто, по договоренности, на площади, которая была почти пустынна, поскольку не было ни лунного света, ни вечерних танцев. В укромном уголке мы были более изолированы и недоступны ни вмешательству, ни подслушиванию, чем в любом другом месте, которое могли бы выбрать.
   Предварительные замечания Эрнесто сводились к тому, что он не ознакомил меня со всей историей - традицией - о своем древнем родственнике доне Рикардо, потому что до тех пор, пока не произойдут дальнейшие события, он не считал это разумным или необходимым. Теперь, когда старая индианка, так сказать, вынудила его действовать, - и посоветовавшись со своей семьей, - он был готов доверить мне все, что им или ему самому было известно. Итак, вот его история!
   Во второй половине семнадцатого века Картахена не раз становилась добычей морских стервятников, живописно называемых буканьерами и пиратами. Это было в те дни, когда моря испанского побережья поглотили множество пиратских кораблей и корабли их жертв. Рассказывают, что, по крайней мере, однажды в этой ужасной морской истории появился пират, столь же романтичный, сколь храбрый и рыцарственный. Остальные из них, во всяком случае, были жестокими, жадными негодяями типа Л'Оллонэ и Левассера, и, возможно, именно один из этих самых пиратов выбрал Картахену для нападения и грабежа.
   Картахена с ее холмами, прикрывающими ее с востока и севера, обращена к внутренней гавани на юге. За ней находится лагуна около трех миль в поперечнике, которая сужается в перешеек под названием Бока-Чика. Он защищен фортом, а второй форт защищал глубокий и узкий канал, открывающийся во внутреннюю гавань. Восток и север - это материк, но город открыт морю на северо-западе и западе, за исключением полумили пляжа и огромной городской стены.
   В те дни, о которых я пишу, испанцы не укрепляли Картахену на ее западном побережье из-за мелководья, простиравшегося на три четверти мили от берега, что не позволяло ни одному кораблю подойти к городу на расстояние выстрела. Кроме того, сильный прибой, даже в безветренную погоду, делал высадку с маленьких лодок практически невозможной. Таким образом, стихии охраняли город.
   Такова была ситуация, хорошо известная пиратам трех наций, которые в то время грабили моря - испанцам, французам и англичанам. Превосходящие силы могли бы уничтожить оба форта и вынудить город сдаться, но не без серьезного риска для их кораблей.
   В то время в Картахене жил богатый испанский купец, и звали его Рикардо Эспиноза. Когда, вместе с другими жителями города, он увидел паруса французского пиратского флота, стоявшего на якоре в пределах видимости Картахены, первой заботой его проницательного ума было возможное спасение собственных товаров и денег от разграбления, а также собственной жизни и жизней его семьи от бойни и грабежа. Он знал, чего ожидать, если пираты войдут в город. После этого он составил свои планы.
   Под покровом ночи он и его верный слуга выбрались на небольшом суденышке из внутренней гавани, спустились по лагуне и, наконец, добрались до пиратских кораблей за пределами залива. Ночь была пасмурной, но море спокойнее, чем обычно. Как посланнику мира, ему было разрешено подняться на борт корабля капитана, и вскоре его послание было передано. Вкратце, принимая во внимание обещание оставить свою личную собственность нетронутой, а себя и семью невредимыми, он предложил выступить в качестве проводника капитану и его людям. Он заверил их в безопасном подходе к пляжу на северо-западе в том месте, где естественный волнорез делал прибой менее опасным, особенно во время отлива в это время года. Оказавшись в безопасности и незамеченными на пляже, взобраться на стену было бы не таким уж сложным делом, а приближение к городу по лесистой местности было бы быстрым и легким при надлежащем руководстве. Что касается капитуляции Картахены - захваченной врасплох - это было бы самым простым делом из всех.
   Капитан пиратского флота согласился на предложение и условия Рикардо Эспинозы, и все остальное произошло так, как описано. Но конец этого дела для гражданина, предавшего свой город, оказался не совсем таким, как он ожидал. Французские пираты грабили, и награбленное было огромно, и собственные сокровища Эспинозы составляли часть награбленного. Ибо французский капитан, в конце концов, обманул его (в незначительном вопросе с добычей), а затем похвастался этим, так что повсюду распространилась весть о том, что Рикардо Эспиноза был предателем.
   Прежде чем он понес высшую меру наказания от рук разъяренных картахенцев, произошла странная вещь. Это было после ухода пиратов. Индейский священник-полукровка спустился с холмов и, услышав, что сделал Эспиноза, наложил на него проклятие именем испанской крови, которая текла в его собственных жилах. Он знал Рикардо издавна и, возможно, затаил старую обиду. Пожилой индеец подытожил свое проклятие следующим образом:
   - На вас, кто так любит жизнь, что пожертвовал бы жизнями тысяч, чтобы сохранить свою собственную, я накладываю это проклятие, чтобы вы могли жить вечно!
   Традиция, которая передавалась из поколения в поколение, не содержит данных о том, верил ли Эспиноза в действенность такого проклятия. Последующие события были за пределами понимания или объяснения человеческого разума. Рикардо Эспиноза был повешен как предатель, но из уважения к его вдове похоронен в освященной земле.
   На следующий день он был у себя дома живой и невредимый! Его жена не была свидетельницей повешения, как и никто другой, кроме горстки горожан. Разгневанные тем, что было расценено как беспечность или даже предательство, большая группа граждан снова повесила Эспинозу и позаботилась о его погребении. На следующий день он вернулся в свой дом! Это повторилось в третий раз, но, когда он снова появился живым и невредимым, в Картахене не было ни одного человеческого существа, которое прикоснулось бы к нему по велению Бога или человека.
   - Это все, что мы знаем, - заключил Эрнесто. - Все, что знает любой человек, я полагаю, даже самый старый житель - но является ли это правдой или просто выдумкой, может сказать только Бог.
   Я слушал не только ушами, но и разумом. Теперь мне тоже было что рассказать, то, что я хотел, чтобы Эрнесто знал, хотя почему это так захватило мое воображение, я бы объяснить не смог. Но я решил отложить рассказ. Вместо этого я задал ему вопрос:
   - Насколько вы лично, Эрнесто, верите в эту историю - в эту басню или традицию, называйте как хотите?
   В его темных глазах была тревога, когда он медленно произнес:
   - Что я могу сказать! Иногда я верю, иногда ищу веру. Но есть факты, которые никто из нас не может игнорировать. Дон Рикардо, старик, которого мое поколение называет нашим прадедушкой, безусловно, намного старше, чем кто-либо из нас может считать, и в памяти тех членов нашей семьи, кто умер в преклонном возрасте, он совсем не менялся от поколения к поколению. И теперь, когда вы знаете все - по крайней мере, столько, сколько знаем мы сами, Пабло, - между нами больше не должно быть секретов.
   Когда мы с Эрнесто расстались той ночью, наша дружба укрепилась навсегда, и я знал, что могу рассчитывать на него до самой смерти.
   На следующий день я нанес визит старой индианке, которая не решалась прочитать по моей ладони. На этот раз я не просил ее читать. Я творил свою собственную личную историю, и чувствовал, что никакое ее предупреждение или пророчество относительно будущего не могло изменить ход событий. Но было кое-что еще, чего я хотел от нее. Я рассказал ей о своей погоне за блуждающим огоньком и о том, что я видел. Я спросил ее, есть ли у нее знания об этой вещи, которые могли бы мне пригодиться. Тогда она сказала что-то, что, казалось, остановило ток крови в моих венах:
   - Это был, сеньор, призрак - дух - Рикардо Эспинозы. Мы, мой народ, мы знали это всегда. В самом начале, таким образом, он переходил между жизнью и смертью, между могилой и домом. Никто из его народа никогда не понимал и не узнал правду. Каждую полночь с тех пор, как на него было наложено это проклятие, более двухсот лет назад, он уходил в могилу, и перед каждым рассветом он возвращался к себе домой, всегда в том виде, который вы видели прошлой ночью.
   Когда ко мне вернулся дар речи, я спросил старую женщину, связан ли дон Рикардо с моей собственной судьбой.
   - Да, сеньор, - быстро сказала она, - и это приведет к вашей гибели, если вы не докажете, что сильнее его.
   Озадаченный и пораженный, я спросил ее, что она имела в виду, и она рассказала мне. Эспиноза, в человеческом обличье, которое я видел однажды, навсегда остался вне моей власти - или какой-либо другой человеческой власти - причинить вред. Но, возможно, я мог бы убить, уничтожить ту форму, в которой он ходил в могилу и из нее. Если бы я смог это сделать, я смог бы навсегда избавиться от смертельного врага и обеспечить свою безопасность и счастье, а также счастье девушки, которую я любил.
   - Может быть, у вас есть сила, а может быть, и нет, - это было все утешение, которое старая карга могла мне дать, и под этим я подразумеваю, что на мгновение впал в такое состояние ума, когда все казалось правдоподобным, и слова индианки произвели на меня глубокое впечатление - на меня, еретика и насмешника, каким я всегда был.
   Я зашел домой к Эспинозе после полуночи. Хотя об этом ничего не было сказано, по глазам Магдалены я видел, что они рассказали ей эту историю так же, как ее брат рассказал ее мне. Было действительно странно, что я услышал что-то неизвестное семье, но я не сомневался в заверениях Эрнесто, - он рассказал все, что знал. Видите ли, я поверил тому, что сказала индианка, спустя несколько часов после того, как она это сказала, и после того, как у меня было время для хладнокровного размышления.
   Ошеломленное и несчастное выражение в глазах Магдалены в ту ночь, а также мое собственное страстное желание положить конец этому фарсу ожидания ускорили решение, которое медленно набирало силу с момента моего визита в тот день в хижину старой индианки.
   Для того, что планировал предпринять, я предпочел полночь рассвету, и поскольку зашел домой к Эспинозе только в середине ночи, мне пришлось отложить свой план до следующей ночи.
   Таким образом, двадцать четыре часа спустя, вскоре после полуночи, мы с моим гнедым пони ждали в тени на том повороте дороги, где я дважды видел блуждающий огонек, пересекающий ее. На этот раз он направлялся бы в сторону кладбища, если в том, что рассказала мне индианка, имелась хоть крупица правды.
   Мне не пришлось долго ждать. С того места, где я сидел на спине своего пони, поскольку ожидал этого и наблюдал за ним, я увидел, как существо приближается по полям вдалеке - по тем же полям, по которым я гнался за ним три ночи назад. Я почувствовал, как мое тело покалывает с головы до ног, когда моя кровь начала быстро течь по венам. То, что я почувствовал, было не совсем страхом, но, признаюсь, элемент страха и даже ужаса проник в мое существо в тот момент; возможно, это был просто естественный страх перед неизвестностью, с которой мне так скоро предстояло столкнуться, но ужас не мог быть объяснен так легко. В каждом из нас есть трусость, и, возможно, именно страх был тем, что я чувствовал на самом деле, когда напряженно и неподвижно ждал, пытаясь обуздать нервное нетерпение пони. Ибо он бил копытом по земле и мотал головой вверх-вниз, злясь на эту - по его мнению - необоснованную задержку на обочине. Я не спешился, опасаясь, что он вырвется, если я его привяжу.
   Теперь фантом достиг центра соседнего поля, того, что у поворота дороги; теперь он подпрыгивал и стремительно несся к живой изгороди. Мое сердце пропустило удар; я поднял правую руку, в которой держал пистолет, палец на спусковом крючке; мои глаза, горящие в глазницах, проследили за тем, как что-то промелькнуло через изгородь и вылетело на шоссе.
   Я выстрелил, и пони рванулся вперед, но моя левая рука на уздечке удержала его. Моя правая рука и зрение были уверенными и устойчивыми, несмотря на все мое внутреннее смятение, и я всегда был превосходным стрелком. Кусочек свинца прошел сквозь фосфоресцирующий шар; поскольку я дожил до того, чтобы рассказать об этом, и говорю, что видел, как мой выстрел достиг цели, точно так, как я часто стрелял многих диких птиц на лету. Но это было так, как если бы я выстрелил в воздух, потому что жуткая тварь, подпрыгивая, пересекла дорогу, по-видимому, не получив никаких повреждений.
   Я снова выстрелил, как раз в тот момент, когда шар достиг изгороди на противоположной стороне, и снова шестым чувством, более острым, чем зрение или слух, понял, что мой выстрел попал в цель и прошел сквозь нее. Секунду спустя блуждающий огонек исчез из поля моего зрения - он отправился на кладбище. Это я заявляю, как свое собственное убеждение, которое подтвердили дальнейшие события.
   Внезапно я почувствовал себя слабым, как младенец или дряхлое существо, мои нервы были натянуты, словно струны. Мои зубы стучали, и меня охватил озноб, который не мог быть объяснен прохладным воздухом середины ночи. Без мыслей и без ощущений, если не считать дрожи во всем теле, я продолжал путь к сахарной плантации. Мой пони нес меня, потому что я потерял ощущение времени или пространства.
   На следующий день, благодаря моей молодости и здоровью, я смог вернуться к нормальной жизни, если нормальность была возможна для человека в моем душевном состоянии, после такого опыта. Я пытался взглянуть в лицо ситуации, в которой оказался, с умом и самоконтролем, и, наконец, решил, что брошу это ужасное дело - пытаться убить что-то, у чего, насколько я знал, не было собственной разумной жизни. Я бы постарался забыть то, что сказала мне индианка, а что касается Магдалены и нашей взаимной любви, я бы сравнил свой ум и волю с человеческими силами, которые мог постичь. Что же касается тех других сил, которые находятся за пределами моего понимания - я бы отрицал само их существование. Но, прежде всего, мои нервы нуждались в отдыхе.
   Целую неделю я не покидал сахарной плантации, и когда однажды Эрнесто приехал повидаться со мной, удивляясь, почему меня не было в городе, я сослался на работу, усталость и другие столь же неубедительные причины. Он знал, что что-то случилось, но не задавал никаких вопросов. Однако то, что он мне сказал, укрепило мою решимость бороться с человеческим фактором в этой ситуации.
   Оказалось, что дон Рикардо за несколько дней до этого странно разговаривал с Магдаленой. Он посмотрел на нее так строго, что она задрожала под его взглядом, он сказал по этому поводу:
   - Тот француз, которого я встретил однажды ночью в этом моем доме - ты ослушалась меня. Ты не прислушалась к моим желаниям. Ты видела его, разговаривала с ним - часто. Я это знаю! Если из этого дела что-нибудь выйдет, дитя мое, плохо придется тебе - и ему! - Сказав это, он отвернулся и с тех пор не разговаривал с Магдаленой. Это был первый раз, когда старик упомянул мое имя кому-либо из них.
   Она, бедная девочка, сказал мне Эрнесто, была очень расстроена. Она была охвачена страхом, что мне причинили какой-то вред, и именно поэтому ее брат приехал повидаться со мной.
   - Вы имеете в виду, - спросил я его, - что дон Рикардо узнал о моих визитах в дом?
   - Мы понятия не имеем, - сказал Эрнесто, и его глаза выразили неуверенность. - Нет никакого возможного способа, которым он мог обнаружить ваши визиты в дом, и все же - ну, как еще...
   Результатом этого стало то, что семья решила, мне лучше пока не заходить в дом, но Эрнесто заверил меня, что Магдалена продолжит встречаться со мной вместе с ним, как обычно. В тот вечер мы встретились на танцах и поговорили откровенно, как никогда прежде.
   Затем, в течение последующей недели или двух, последовала серия событий, столь же неприятных, сколь и совершенно сбивающих с толку и необъяснимых. Первой была сцена в кафе однажды вечером, где я сидел за столиком со знакомым и пил вино.
   За столиком в другом конце маленького и прокуренного помещения сидели пятеро мужчин - они выглядели как полукровки, и к тому же были уродливой, шумной компанией. Я знал этот тип людей и то, какими неуправляемыми и опасными они могут стать по очень незначительному поводу. Кроме этих мужчин и нас самих, в кафе было пусто. Один из них встал и неторопливо прошел мимо нашего столика к двери. Мужчина, который сидел со мной, был англичанином и прожил в стране много лет. Когда тот проходил мимо нашего столика, он коротко кивнул туземцу, узнав его, затем пробормотал мне что-то, на что я едва обратил внимание, поскольку в этот момент метис развернулся, прошагал обратно мимо нашего столика и, наклонившись, толкнул стол с такой силой, что стаканы и бутылки опрокинулись и разбились.
   Действие было настолько преднамеренным, а не случайным, что в ту же секунду мы с моим спутником были на ногах, держа руки на рукоятках наших пистолетов. Но, какими бы быстрыми мы ни были, туземцы оказались быстрее, или, скорее, они знали, что произойдет, еще до того, как это случилось. Они тоже вскочили, все пятеро - и их лица были угрожающими.
   Это была грязная игра, - пятеро мужчин против двоих, - но мы с моим другом, несомненно, вступили бы в схватку с ними, к нашей собственной гибели, если бы в этот момент в кафе не вошла группа английских моряков. Ни один уроженец Колумбии такого калибра, как эти пятеро мужчин, не рискнул бы ввязаться в драку один на один с дюжиной или более крепких британских моряков, поскольку в их представлении драка была вопросом пяти пушек против двух.
   Во всяком случае, моряки спасли нам жизни той ночью, хотя и не подозревали об этом, потому что грозные орудия были убраны с глаз долой при появлении первых двух моряков.
   Не было никаких сомнений, что ссора была затеяна намеренно, но почему? И было ли это направлено на меня или на моего спутника? Поскольку на этот счет имелись сомнения, я выбросил этот инцидент из головы. Это было что-то новое в моем опыте, хотя некоторые из моих приключений были достаточно опасными.
   Две ночи спустя я возвращался верхом на муле из Картахены около одиннадцати часов. Мой гнедой пони необъяснимо захромал в ту ночь, когда я проводил свой эксперимент на повороте дороги. Погруженный в раздумья, - ведь в тот день я катался верхом с Магдаленой и ее братом, - я пустил мула медленной походкой. Внезапно я отчетливо услышал звук чего-то, просвистевшего в воздухе. Что это было, я понятия не имел, но оно просвистело в дюйме или двух от моего уха. Я не слышал выстрела, так что, наверное, это был нож, и поскольку на дороге не было никого, кроме мула и меня, тот, кто метнул нож мне в голову, должно быть, прятался за живой изгородью.
   На секунду у меня возникло безумное желание обыскать деревья и кустарники по обе стороны дороги, но здравый смысл подсказал мне, насколько тщетной и глупой была бы такая попытка. Я бы превратил себя в отличную мишень для невидимого врага, который не собирался вступать со мной в открытую схватку. Поэтому я пришпорил мула, и поскакал галопом по дороге.
   Этот второй инцидент дал мне пищу для размышлений. Не было никаких сомнений в том, что у меня имелся враг, и что моей жизни угрожала опасность. Я начал чувствовать уверенность в том, что сцена в кафе была отмечена намерением убить меня. Я задавался вопросом, какие средства мой противник выберет в следующий раз, чтобы убить меня, и был вооружен и настороже днем и ночью. Ни о чем из случившегося я не говорил ни с Эрнесто, ни тем более с его сестрой.
   Три ночи спустя - или, я бы сказал, ранним утром, потому что был бал, и я возвращался в деревню между часом и двумя, предыдущий инцидент повторился, за исключением того, что на этот раз пуля, а не нож, едва не задела мою голову. Выстрел прозвучал в мертвой тишине, но это не послужило предупреждением, потому что за то время, которое потребовалось для распространения звука, пуля успела долететь до меня, и я услышал ее свист до того, как услышал выстрел из пистолета.
   Я выстрелил вслепую в том направлении, откуда донесся звук, и ответный выстрел был мне ответом; пуля прошла так близко от моего лица, что только Божья милость спасла меня. Слишком хорошо зная опасность и бесполезность борьбы с противником, который нападает из засады, я пришпорил мула, и мы скрылись на дороге, но не с той скоростью, на которую был способен мой пони. Я начал задаваться вопросом о его внезапной хромоте.
   Очевидно, если бы так продолжалось и дальше, моя жизнь не стоила бы и песеты, но вопрос был в том, что с этим делать. Насколько я знал, у меня не было врагов, и уж точно не было никого, кто хотел бы меня убить. Мне пришла в голову мысль, что действуют наемные убийцы. Я взял отпуск на несколько дней и отправился в отель в Картахене, намереваясь осмотреться и навести кое-какие справки. Эта езда взад и вперед в одиночестве ночью или в темноте, предшествующей рассвету, по пустыннойдороге, не входила в мои представления о приключениях или волнении. У этого мог быть только один конец, - если мой тайный враг продолжит преследовать меня по пятам, - и это был конец, к которому я был далеко не готов.
   Произошли еще два инцидента, о которых я кратко упомяну. Однажды вечером я заболел после ужина в кафе в одиночестве, и когда врач осмотрел меня, он настаивал на том, что я был отравлен, хотя и не уточнил, чем именно. Затем однажды днем мы с Эрнесто отправились под парусом на ялике, который я часто брал напрокат. Довольно далеко от гавани на судне случилась необъяснимая течь, вода быстро поступала, и нам пришлось спасаться вплавь, но, к счастью, вскоре нас подобрала рыболовная лодка.
   Этот последний инцидент так легко мог быть чистой случайностью, что я постарался не связывать его в своем сознании с более очевидными покушениями на мою жизнь. Тем не менее, это занимало мои мысли. Два дня спустя Эрнесто пришел ко мне в сильном душевном смятении.
   Он слышал, - очень смутно и косвенно, - что у меня есть враг в Картахене, который представляет угрозу для моей жизни. Эрнесто сказал, что его настоятельно просили предупредить меня. Я немедленно рассказал ему о двух преднамеренных попытках убить меня и о том, что теперь я уверен, инцидент в кафе, когда полукровки затеяли ссору, был первым из серии таких попыток. Моя болезнь, на которой доктор настаивал, была вызвана отравлением, и, наконец, дырявая парусная лодка - все это также было связано с метанием ножа и стрельбой.
   Эрнесто умолял меня покинуть Картахену, хотя бы на время. Он умолял об этом во имя Магдалены, чья жизнь была бы разрушена, если бы мне причинили какой-либо вред. Я пообещал подумать над этим или же сообщить о случившемся алькальду и посмотреть, что полиция может с этим поделать. Эрнесто лишь рассмеялся над этим предложением.
   На следующий день я выехал в направлении холмов на пони, одолженном мне моим британским другом. Я поехал один, но бдительный и настороженный. Во второй раз я отправился посоветоваться с индианкой. Я рассказал обо всем, что произошло, и подробно описал свою попытку застрелить блуждающий огонек. Ее старые глаза были пещерами мыслей и знаний, которые я не мог постичь; выслушав меня, она сказала:
   - Вы храбры, и вы достойны жить. Ваша жизнь в опасности. С той ночи, когда вы напали на существо, являющееся призраком Рикардо Эспинозы, вашей жизни угрожали люди, нанятые для вашего убийства. Я говорила вам, возможно, вы сможете уничтожить то, что вы называете блуждающим огоньком, а возможно, не сможете. Я не была уверена, но теперь я знаю. И я также знаю об оружии, которое не подведет в вашей миссии.
   Она встала со своего стула за дверью и направилась в дальний конец хижины. Я наблюдал, как она открыла старый резной сундук и достала из него нож, который дала мне по возвращении; это была странная на вид вещь, не похожая ни на одно оружие, какое я когда-либо видел. Лезвие было широким и плоским, около восьми дюймов длиной. Рукоять была из резного дерева, длиной около пяти дюймов, а гарда пересекала лезвие наподобие горизонтальной перекладины креста. На самом деле, любопытный нож по форме и пропорциям напоминал крест, на мгновение я взял его в руки и уставился на него, забыв о стали, образующей его вертикальную перекладину.
   Затем я провел пальцами по краю лезвия. Оно было тупое. Я поднял глаза на старую женщину с вопросом на устах, на который она ответила, прежде чем он был произнесен, на своем родном наречии, которое я перевожу.
   - Нет, сеньор, древний нож не острый, но в этом нет необходимости. Послушайте, и я вам кое-что скажу. Дон Эрнесто рассказал вам о странном проклятии, наложенном на Рикардо Эспинозу более двухсот лет назад. Но кое-что еще он вам не сказал, потому что сам этого не знает. Не может быть такого проклятия, которое заставило бы человеческое существо жить вечно. Нет такого проклятия, которое могло бы сделать человеческое существо невосприимчивым к смерти. Всегда есть сила, способная разрушить действенность проклятия. Это, сеньор, сила добра, побеждающая зло! Таким инструментом является тот нож, который вы держите в руке, потому что он сделан в форме креста. Его лезвие не обязательно должно быть острым, ибо вам необходимо только поднять это оружие над порождением зла. Идите сейчас же и сделайте это, потому что ваша жизнь в серьезной опасности, и вам нельзя терять ни минуты!
   Назовите меня легковерным дураком или любым другим эпитетом, подходящим для человека, столь подверженного пороку суеверия, каким я был в тот давно минувший день. Я взял оружие странной формы, поблагодарил старую индианку, дал ей золотую монету и поскакал обратно в город.
   Еще раз, сразу после полуночи, я поставил свою лошадь в тени у поворота дороги. Я снова увидел этот вибрирующий шар света, несущийся ко мне через поля, и наблюдал, как он приближается, пока не исчез в живой изгороди и не появился на дороге сразу за поворотом. Но на этот раз я был ближе, и когда тварь понеслась по дороге, она была всего в футе или двух от того места, где я ждал - пешком, потому что я спрыгнул со спины своей лошади.
   Если бы только картину стремительных действий можно было передать словами! Но этого не может быть. Я поднял руку и держал нож, который был похож на крест над блуждающим огоньком. Понадобилась всего секунда, чтобы все произошло так, как я это описываю. Я высоко поднял нож, и мой зачарованный взгляд заметил, как шар, который я назвал газообразным выделением мертвого животного или растительного вещества, остановился на своем пути с внезапностью молнии. Затем я увидел то, что мой мысленный взор будет видеть всю мою жизнь.
   На пыльной дороге, почти у моих ног, появились очертания или, скорее, образование скелета длиной около шести футов. Я увидел череп, руки и туловище, ноги и ступни - полные и отчетливо видимые в ярком свете звезд. То, что я назвал блуждающим огоньком, исчезло.
   Удивленный более чем когда-либо в своей жизни, я наклонился поближе к этому голому и ужасному предмету, вытянувшемуся во всю длину на дороге, немного темнее и серее, чем дорожная пыль. Теперь я мог видеть это более отчетливо. Я протянул руку и коснулся его - там, где ребро изгибалось над тем местом, где когда-то находилось человеческое сердце. Я дотронулся до него и почувствовал - пыль, ничего, кроме пыли!
   В эту секунду испуганного изумления налетел ночной ветерок, взъерошивший волосы на моем влажном лбу. Перед моим изумленным взором ветер поднял этот скелет, который был всего лишь пылью, с дороги, где он лежал, высоко в воздух.
   Когда я стоял, глядя вниз, на то место, где всего секунду или две назад я видел этот странный серый контур, то подумал, не схожу ли я с ума и не привиделось ли мне все это. Затем мой взгляд привлек какой-то маленький предмет. Я наклонился поближе и поднял его. Это была кость, тут и там в пыли я находил другие - тонкие и хрупкие, но, несомненно, кости. Я тщательно собрал их все, что смог найти.
   Затем, наконец, я запрокинул голову и глубоко вдохнул сладкий ночной воздух. Нет, я не был сумасшедшим, и мне не померещилось то, что я видел!
   Я сел на свою лошадь, пасшуюся на обочине дороги, и нашел дорогу к старому кладбищу. Я отпер кованые железные ворота и, оставив свою лошадь снаружи, пошел по кладбищу, пока не подошел к могиле. Там я положил несколько костей, которые почти превратились в пыль. Затем пошел своей дорогой.
   В течение двух дней я ничего не видел и не слышал ни от Эрнесто, ни от Магдалены. Я остался на сахарной плантации, страстно желая и в то же время страшась получить от них известия. На третий день после полудня Эрнесто приехал верхом, чтобы найти меня. У него была потрясающая новость, которой он хотел поделиться.
   Три дня назад дон Рикардо не спустился вниз рано утром, как это всегда было у него в обычае. Семья, обеспокоенная, но в то же время опасающаяся его гнева из-за того, что его потревожили, ждала до полудня. Потом они постучали в его дверь. Не получив ответа, в конце концов, дверь взломали. Комната была пуста!
   - Он исчез, - взволнованно воскликнул Эрнесто, - и никто его не видел и не слышал о нем. Мы искали повсюду. Как вы думаете, куда он мог подеваться?
   - Вы, - быстро спросил я, - сообщили о его исчезновении властям или кому-нибудь из друзей?
   Они этого не сделали, сказал Эрнесто, добавив, что больше не могут откладывать это.
   - Не делайте этого! - нетерпеливо воскликнул я. - Подождите, пока не услышите то, что я должен вам сказать.
   Затем, поскольку я решил рано или поздно довериться ему, я рассказал своему другу все, что можно было рассказать. Возможно, из-за того, что он родился и вырос в тени этой ужасной традиции, ему было легко принять за правду то, что я рассказал. Мы решили, что его сестре никогда не нужно узнавать о том, что я пережил, но его родителям нужно рассказать и составить планы.
   Властям они сообщили, что дон Рикардо, который становился все более слабым и психически неуравновешенным, внезапно потерял рассудок и в полночь спустился на пляж один. Эрнесто услышал, как он ушел, и последовал за ним, но было слишком поздно, чтобы спасти старика из разъяренного моря, в которое он бросился. Необходимо было какое-то столь убедительное объяснение исчезновения дона Рикардо, иначе семья не смогла бы претендовать на его имущество и деньги в течение многих лет.
   Относительно Магдалены, все, что она когда-либо слышала, - старик утонул в море, и что ее брат скрыл этот факт, когда дверь в комнату была сломана.
   Для меня самого после того, что я пережил, ничто не имело значения, кроме как посвятить свою жизнь тому, чтобы сделать счастливой девушку, которую я любил и на которой женился. Я был сыт приключениями по горло. Но шрамы памяти остались!
  

КОГДА В ЧАЙНАТАУНЕ ВОДИЛИСЬ ПРИВИДЕНИЯ

Аллан Ван Хозен

  
   Полицейский - это, пожалуй, последний человек в мире, от которого можно было бы ожидать признания в том, что он видел привидение. Но я видел одно; и не один раз. Это сыграло ведущую роль в моем самом крупном деле. А я полицейский, прожженный нью-йоркский полицейский. То есть я стал им вскоре после моего двадцать первого дня рождения и оставался до тех пор, пока мне не перевалило за пятьдесят один. Потом я вышел на пенсию. Я добрую дюжину лет топтал тротуарную плитку и был полицейским инспектором, после чего сталофицером в штатском, затем детективом Главного управления и, наконец, детективом-сержантом.
   В течение последнего десятилетия я был специальным сотрудником в банке на Уолл-стрит. Там ежедневно, одетый в серую униформу, я просиживал с десяти до трех в удобном кресле у входной двери, - где мог заметить любого из тех, кто искал легкой наживы и рискнул бы зайти внутрь, - моя талия становилась все шире, моя соломенная шляпа покрывалась почтенным инеем, мои мысли были заняты в основном прошлыми приключениями.
   Из всех них наиболее часто приходит на ум то, что до сих пор мучает меня из-за своих необъяснимых особенностей, - это мой нервирующий опыт с призраком прекрасной А Лу, известной во всем квартале как "Императорская лилия". Да, я часто думаю о ней и буду думать, пока не умру, - об А Лу и священном талисмане, подаренном ей китайским верховным жрецом; таинственном золотом тарантуле с гипнотическими рубиновыми глазами, чье жало было более смертоносным, чем у любого живого насекомого этого вида.
   Я вспоминаю, как будто это было вчера, когда меня впервые направили в Китайский квартал. Мои успешные усилия в особо запутанном деле привели к повышению в звании до сержанта-детектива. В то время в округе свирепствовала преступность, убийства были частым явлением, и практически никто не был осужден из-за отказа желтых жителей доносить на белых чужаков. Шеф приказал мне прикрепиться к участку на Элизабет-стрит, который контролировал квартал, и приложить все усилия, чтобы раскрыть некоторых азиатских преступников.
   Я был достаточно молод, амбициозен, уверен в своих способностях и не более суеверен, чем индеец из сигарного магазина. Биллу Клэнси, ветерану с многолетним опытом работы в Чайнатауне, было приказано познакомить меня с его тонкостями. Мой первый рейд с Биллом по улицам Мотт, Пелл и Дойерс был сделан ночью.
   Когда мы свернули с квартала Бауэри, мой спутник увлек меня в тень колонны в форме буквы L со словами: "Пэт, я собираюсь познакомить тебя с Чайнатауном , тогда ты лучше поймешь, - когда мы вернемся, - те места и людей, которых ты должен знать. И если ты не веришь мне - мне, который провел там лучшие годы своей жизни, - ты избавишься от своей дерзости таким образом, что у тебя волосы встанут дыбом".
   - Хорошо. Но меня уже ничто не удивит после того, через что я прошел в Адской кухне, районе газовых домов и на набережной.
   Он хмыкнул.
   - Ты увидишь, что это было банально по сравнению с тем, с чем ты столкнешься здесь. Это место почти такой же Восток, как Кантон; здесь соблюдаются обычаи, которым тысячи лет, и ты никогда не сможешь сказать, что сделают китайцы в следующую секунду. Атмосфера таинственная, и каждый день происходят вещи, которые ни один белый человек не может объяснить, если только он не верит в сверхъестественное.
   Я ухмыльнулся.
   - Для меня оккультизм - это фокусы. Любой призрак убежит от пистолета или дубинки.
   - Будь по-твоему. Когда-нибудь ты изменишь свое мнение. Но я говорю тебе, что Чайнатаун таинственный, скрытный, накачанный опиумом и... неестественный. Каждое живое существо, которое попадает туда и остается там какое-то время, становится другим. Даже кошка или собака, которые забредают в квартал, вскоре становятся другими: хитрыми, осторожными, скользкими. Что касается других вещей...
   - Послушай, Билл, - сказал я. - В детстве моя бабушка часто рассказывала мне о феях и призраках, которых видела в Ирландии. Я смеялся над ней, как смеялся бы любой американский школьник. Позже я много читал о таинственном Востоке с его дьяволами и привидениями. Все это чушь собачья. Давай вернемся. Я хочу узнать, что за преступники живут в этих ветхих зданиях; как они убегают в туннели под улицами.
   К счастью для моего душевного спокойствия, я не знал, что в ближайшем будущем - задолго до того, как постиг хотя бы азы головоломок округа - я сыграю главную роль в приключении, которое навсегда развеет весь мой скептицизм в отношении сверхъестественных вещей. Оставшиеся часы ночи я провел, впитывая относящиеся к делу факты и отмечая то, на что указал Клэнси, проникаясь экзотической атмосферой этого места, - где все для меня было новым, - включая острые запахи из ресторанов, переливы тростниковых инструментов и завывания местных скрипок, разноцветные фонари над головой и ярко освещенные витрины магазинов, заполненные нефритовыми безделушками, нагойским фарфором и гротескной бронзой.
   В течение нескольких часов на следующий день я изучал квартал при дневном свете, но ночью присоединился к Клэнси, и он продолжил заниматься со мной. К несчастью, около полуночи с реки начал дуть резкий восточный ветер, принося с собой мелкий моросящий дождь, который делал патрулирование, даже с поднятым воротником, крайне неприятным. Это вскоре заставило туристов разбежаться по домам и загнало большинство туземцев в их убежища.
   Было около трех часов ночи, когда мы с Биллом решили в последний раз прогуляться по кварталу, а затем вернуться, поскольку все признаки указывали на то, что серьезных преступлений ожидать не следовало. Мы свернули с Пелл на Мотт-стрит, казавшуюся пустынной, и направились к дальнему концу, поставив своей целью станцию надземки на Чатем-сквер. Мы преодолели некоторое расстояние и почти поравнялись с домом под номером 16, когда услышали позади себя звук топающих шагов. Какая-то фигура, пошатываясь, пересекала проезжую часть в нашем направлении.
   Через несколько секунд она дошла до нас, оказавшись пожилым туземцем в изысканном восточном костюме, но без шапки; он дико размахивал руками и раскачивался. Даже в полумраке я заметил страшно искаженные черты его лица. Не обращая внимания на слова Клэнси: "Добрый вечер, Фанг Сонг Ло", он схватил моего спутника за руку, вероятно, чтобы не упасть, затем указал на меня.
   - Он - как и вы - детектив?
   - Да. Вчемдело?
   Пожилой китаец с трудом справился со своим волнением.
   - Мистер Клэнси, произошло нечто ужасное - в моем доме. Вы и ваш друг последуете за мной? Не привлекайте внимания. Я хочу, чтобы никто из моих соотечественников не видел нас вместе.
   Он повернулся и буквально помчался обратно через улицу. Клэнси схватил меня за руку.
   - Спокойно. Не торопись. Я знаю, где он живет. Когда такой, как он, приходит в полицию, должно быть, начинается сущий ад, так что держи ухо востро.
   - Кто он такой? - спросил я, подстраиваясь под размеренный шаг Клэнси, переходя на противоположную сторону, затем двигаясь в тени.
   - Фанг Сонг Ло, один из самых богатых и уважаемых людей в квартале. Я хорошо его знаю. Он живет на площади. Представляет здесь шесть компаний Сан-Франциско. Он получил образование в Оксфорде; прекрасно говорит по-английски. Он живет со своей подопечной, А Лу... - Он сделал паузу, задыхаясь, в то же время сильно сжимая мое запястье.
   - Держу пари, дело в этом. Идем, быстрее.
   - Дело - в чем? - спросил я.
   - А Лу. Она самая красивая китаянка, какую я когда-либо видел, и ей всего семнадцать. У нее почти белая кожа, и глаза практически не раскосые. Они называют ее Императорской лилией. Все богатые китайцы просили ее руки. Фанг не согласился бы. Это рискованная игра, ее похитили...
   В этот момент мы свернули в подъезд многоквартирного дома недалеко от Баярд-стрит; в обшарпанный коридор, тускло освещенный. Старый китаец был там, прислонившись к стене. Я взглянул вверх по лестнице и был поражен, увидев очерченную брызжущей струей газа фигуру местной женщины, - или, возможно, это была девочка, она казалась такой маленькой и хрупкой, - одетую в блузку и панталоны малинового и черного цветов. Я указал на нее Клэнси, но фигура исчезла, когда я посмотрел снова.
   Фанг приложил палец к губам, призывая к тишине, поманил нас и направился наверх. Мы последовали за ним, держась поближе к стене, чтобы не скрипели доски лестницы. Мы добрались до верхнего этажа. Еще один слабый огонек позволил нам увидеть, как он достал ключ из кармана и открыл дверь в квартиру. Мы последовали за ним в темноту. Но, как только дверь закрылась, он нажал на кнопку, и вспыхнул электрический разряд, на мгновение почти ослепивший меня. Затем я понял, что нахожусь в самой роскошно обставленной комнате, какую когда-либо видел; ее стены были увешаны искусно вышитыми шелками и атласом, мебель из тикового дерева стояла на лакированном полу, покрытому коврами мягчайшей текстуры.
   Старик справился с волнением, заставившим его прикрыть глаза, как только он включил свет, повернулся, схватил Клэнси за руку и заговорил, в то время как слезы текли по его морщинистым, похожим на пергамент щекам.
   - А Лу, моя подопечная, мертва; мертва от своей собственной руки.
   - Вы не можете так говорить - она была слишком веселой и беззаботной. Где она?
   - Там. - Он указал на комнату, из которой пробивалась полоска света между бархатными портьерами.- Я нашел ее - когда вернулся - совсем недавно. Я понял, что что-то не так, как только включил свет, потому что ширмы, которую А Лу всегда ставит перед своей дверью, когда уходит на покой, чтобы отпугнуть злых духов, не было на месте. - Он указал, и я заметил сетку из белой рисовой соломы, прислоненную к стене.
   - А где ваш старый слуга? - спросил Клэнси.
   - А Фун? Я не знаю. Он исчез.
   - Исчез? - Мы повторили это слово в унисон, пораженные зловещим значением его ответа.
   Фанг Сонг Ло решительно покачал головой, как бы отмахиваясь от наших подозрений, затем раздвинул занавески, приглашая нас войти в спальню А Лу. Мы с Клэнси нетерпеливо двинулись вперед, но остановились на пороге, оба захваченные одним из самых удивительных зрелищ, какие я когда-либо видел. На низкой кушетке, заваленной множеством шелковых покрывал, правым боком к нам лежало изящно округлое тело красивой китайской девушки, одетой в черно-малиновую атласную блузку и панталоны, на ногах все еще были меховые тапочки, как будто она прилегла вздремнуть в ожидании возвращения своего опекуна. Можно было бы подумать, что она все еще спит, если бы не белый шарф, перекинутый через ее грудь, на котором виднелось предательское багровое пятно.
   Затем, с внезапностью, от которой у меня похолодело все тело, я понял, что фигура передо мной была одета в одежду, идентичную той, что была на девушке, которую я видел в коридоре; девушке, которая исчезла, как тень. Что бы это могло значить? Был ли я лицом к лицу с одной из тех сверхъестественных ситуаций, о которых предупреждал меня Клэнси? Было ли то, что я видел на лестничной площадке, духом этой мертвой девушки? Сдавленно выругавшись, я отогнал от себя эту мысль. Должно быть, это совпадение. Я просто видел какую-то китайскую девушку, жившую этажом ниже. Это все объясняло. Я решил не говорить об этом Клэнси, но доказать свою точку зрения последующим расследованием. Реальная ситуация, с которой я столкнулся, была слишком убедительной, чтобы я мог позволить своим мыслям заняться чепухой.
   Подойдя поближе к дивану, я приподнял конец шарфа и протянул его Фангу.
   - Я положил это туда, - сказал он. - Я не мог этого вынести - видеть рану. Потом я наполовину сошел с ума. Я выбежал на улицу - наверное, за помощью, за помощью белого человека. Так получилось, что вы двое были первыми, кого я встретил. - Он пожал плечами. - Я надеялся, что позор самоубийства не коснется моих соотечественников. Хорошо, что я встретил вас - рано или поздно полиция каким-то образом узнала бы об этом.
   Клэнси кивнул мне, чтобы я продолжал. Он становился старым. Вид мертвого тела А Лу, которую он знал в ее счастливой жизни, казалось, задел его за живое, подействовал на него почти так же, как на почтенного китайца.
   - Где нож, или что там она использовала? - спросил я.
   - Рядом с диваном, с другой стороны. Я... я бы не стал к нему прикасаться.
   Каким-то образом я начал чувствовать, что случилось нечто большее, чем сказал Фанг; что я столкнулся с тайной, выходящей за рамки обычного преступления, и разгадка которой проверит мое мастерство сыщика. Это было своего рода шестое чувство, которое в прошлом предупреждало меня о необходимости копаться в мелочах. Всего на мгновение мое наполовину определившееся подозрение заставило меня внимательно изучить старика. Желтый человек был для меня новой загадкой. Но в горе этого человека не было и намека на притворство, и я практически решил, что он не был напрямую связан со смертью девушки. И все же, как эта хрупкая маленькая женщина, нанеся себе смертельную рану, смогла вытащить оружие?
   Отбросив шарф, я наклонился ближе. Состояние крови вокруг раны прямо над сердцем указывало на то, что А Лу была мертва сравнительно недолго. Я посмотрел на руку, которая лежала у ее правого бока. Нанейнебылоникакогобагровогопятна.
   Положив шарф на место, я подошел к левой стороне дивана, где обнаружил ответ на один из своих мысленных запросов. Левая рука упала на пол, и рядом с согнутыми негнущимися пальцами лежал кинжал с пятидюймовым лезвием и рукоятью из слоновой кости, инкрустированной черным нефритом. Пальцы и кинжал были забрызганы кровью.
   Мои подозрения уже начинали получать поддержку. Я обратил внимание на обстоятельство, которое китаец упустил из виду. Я подозвал Фанга и указал на оружие.
   - Чей он? - спросил я.
   Он тяжело сглотнул, затем ответил:
   - Он принадлежал моей подопечной. Один из четырех. Иногда она вставляла их в волосы вместо обычных заколок из слоновой кости.
   - Где остальные? - спросил я.
   Он указал на обитую бархатом шкатулку на соседнем комоде. Я откинул крышку. Там было пусто. Фанг тоже увидел, и его руки широко раскрылись в знак недоумения.
   - Она всегда держала их там. Поскольку они пропали...
   - Да. Возможно, их забрал ваш слуга.
   - Никогда, - сказал он, качая головой.
   То, что девушка была убита принадлежавшим ей кинжалом, несколько расстроило мои поспешные и наполовину сформированные выводы, тот факт, что остальные исчезли, ободрил меня. Я огляделся по сторонам. В комнате было только одно окно, прямо за диваном и примерно в четырех футах от него. Я осмотрел шпингалет, но был разочарован. Окно было закрыто. Кивнув Клэнси, чтобы он оставался, я быстро прошел через четыре комнаты квартиры. Каждое окно было заперто. Там была только одна дверь, которая вела в коридор. Вернувшись, я спросил китайца:
   - Была ли дверь заперта, когда вы вернулись?
   - Да; но почему вы спрашиваете?
   - Послушайте, Фанг Сонг Ло. Я ваш друг, и я хочу вам помочь. Но мы сможем узнать правду, только если вы окажете мне доверие.
   - Правду? Я не понимаю.
   - Скажите мне, ваша подопечная был левшой?
   - А Лу - левша? Нет - положительно нет.
   - Тогда почему, если была правшой, она ударила себя левой рукой?
   Целую минуту старик пристально смотрел на меня, его глаза расширились, когда он осознал значение моего вопроса. Затем он, пошатываясь, обошел диван, заметил указанное мной обстоятельство и повернулся ко мне, буквально дрожа от возбуждения.
   - Что именно вы думаете?
   - Я верю в то, - сказала я, подбирая слова, - что А Лу не сводила счеты с жизнью. Она была убита. Убийца напал на нее, пока она спала, ударил ножом, а затем попытался создать видимость того, что она покончила с собой. В своем волнении он совершил большую ошибку; он положил кинжал не с той стороны и размазал кровь не по той руке.
   Не знаю, какой реакции я ожидал от своего сообщения, но то, что произошло, было не тем, чего я ожидал. Подняв руки над головой, старик воскликнул: "Благодарение мудрецам. Благодарение высшим богам в Раю. Душа А Лу в безопасности. Она отправилась на Небеса на спине дракона. Лучше быть убитой, чем умереть от собственной руки". Он упал на колени и склонил голову к полу, словно в молитве.
   Клэнси подошел ближе и прошептал: "Китайцы верят, что большинство их женщин лишены души. Но Фанг сказал мне, что у этой девушки была душа, потому что она дочь мандарина, давно умершего, и потомок древнего воина Вонга Ужасного. Если бы она покончила с собой, то не смогла бы попасть в Рай".
   Старик встал и повернулся к нам лицом, в его чертах появилось спокойствие. Сэтого момента он не подавал никаких внешних признаков того, как трагедия, постигшая его семью, повлияла на него. В то время я думал, его изменившееся настроение было вызвано тем, что смертельная рана А Лу была нанесена не ей самой. Позже я догадался о другой причине, - о том, что он надеялся раскрыть преступление и наказать убийцу в одиночку, в соответствии с традицией.
   Еще раз взглянув на тело своей подопечной, он повернулся ко мне со словами: "Я верю вам, сэр, и благодарю вас. Если бы внезапность этого преступления не обрушилась на меня, я бы понял, что она не убивала себя. Она поплатилась за то, что не последовала моему предупреждению. Она слишком часто снимала свой талисман".
   - Что вы имеете в виду?
   Его взгляд метнулся по комнате, мимо стула, на котором лежала скрипка, к дивану в дальнем углу. С него он взял цепочку и подошел к нам; цепочка из звеньев ручной работы, к которой был прикреплен отвратительный золотой тарантул со сверкающими рубинами вместо глаз. Когда он поднял его, чтобы нам было лучше видно, эта штука, казалось, очаровала меня, и я потянулся за ужасной безделушкой.
   - Клянусь вашей жизнью, не делайте этого, - воскликнул он, отпрыгивая назад. - Этот паук будет жалить как живой - если только вы не знаете, как с ним обращаться, - и его яд более смертоносен, чем настоящий. Это талисман, подаренный А Лу верховным жрецом храма в Тайнене, самым близким другом ее отца. Пока она носила его, любой, кто попытался бы причинить ей вред, был бы ужален и умер почти мгновенно. Но цепочка была тяжелой, и она часто снимала его. Я предупреждал ее, чтобы она никогда не спала, если это не касается ее шеи. Сегодня ночью она ослушалась и... - Он сделал многозначительную паузу. - Боюсь, что моя подопечная пренебрегала многими китайскими учениями с тех пор, как миссис Ремсен начала обучать ее.
   - Кто она такая? - спросил я Клэнси.
   - Она одна из женщин Армии спасения; она хорошая, и китайцы ей доверяют. Она учила девочку говорить и читать по-английски.
   К этому времени нагромождение суеверий и пересекающихся подсказок начало действовать мне на нервы, и я потерял терпение.
   - Послушайте, Фанг, мы ни к чему не придем со всем этим. Ваша подопечная была убита; возможно, вашим слугой...
   - Никогда. Он был слугой А Лу по клятве крови. Его жена вывела ее в свет. Он умер бы тысячью смертей, прежде чем позволил бы причинить ей вред.
   - Но он ушел. Почему его не было здесь, чтобы защитить ее?
   - А Лу была своенравна. Вероятно, она послала его с поручением, хотя я приказал ей не делать этого, когда меня не было. Сегодня вечером, начиная с шести часов, я был с другими представителями шести компаний, обсуждая бизнес. А Лу, вероятно, отправила А Фуна с поручением, возможно, он был схвачен. Тогда убийца...
   - Но кого вы подозреваете? Кому могло понадобиться убивать эту девушку?
   Он покачал головой, черты его лица ничего не выражали. Я понял. Мое предположение было верным. Он догадался о личности убийцы. Он жаждал мести без вмешательства белого человека.
   - Очень хорошо, - грубо сказал я, - но я позову инспектора. Может быть, он заставит вас заговорить. Держи ухо востро, Клэнси, и узнай, не было ли что-нибудь украдено. И если этот проклятый паук такой ядовитый, как он говорит, пусть он уберет его от греха подальше.
   Я спустился по ступенькам так быстро и бесшумно, как только мог, гадая, разозлится ли инспектор Черч на меня за то, что я не уведомил его раньше. Я надеялся, что полученная мной информация поможет мне. Вернувшись на улицу, я обнаружил, что дождь превратился в густой туман. Я ничего не мог видеть. Добравшись до Бауэри, я обнаружил круглосуточный салун с телефоном-будкой, соединился с инспектором и изложил ему дело, объяснив ему причины считать это убийством и заявив, что старый Фанг Сонг Ло не будет говорить.
   - Конечно, нет, - ответил он, - и убийца останется на свободе, если он его не поймает. Черт бы побрал китайцев, в любом случае. У меня есть желтобрюхий, который находится здесь, в участке, с пяти часов прошлой ночи. Он говорит, что ему угрожали и что его убьют, если он вернется домой до рассвета. Он хочет попросить своих друзей из тонг защитить его. Я приеду, как только смогу найти судмедэксперта.
   Я вернулся в квартал, двигаясь медленно, чтобы не пройти мимо дома Фанга в сгущающемся тумане. Я был на полпути по Пелл-стрит, когда из темноты появилась фигура китайской девушки, выделяющаяся так рельефно, как будто был дневной свет. Я вскрикнул от страха, и мои волосы, казалось, встали дыбом, потому что фигура, которую я увидел, была фигурой мертвой А Лу, - или девушки, которую я видел на лестнице, - или, возможно, и то, и другое было одним и тем же. Напуганный больше, чем когда-либо за всю свою жизнь, я хотел убежать. Но не мог. Тот, кто был передо мной - мой онемевший мозг сказал мне, что это был фантом - держал меня так, как будто мои ноги были налиты свинцом. Затем фигура поманила меня, повернулась и двинулась. Я последовал за ней, спотыкаясь. Не знаю, закрыл ли я глаза, но внезапно понял, что видение исчезло, и я один в дверном проеме.
   Прошло немало времени, прежде чем я смог успокоить свои расшалившиеся нервы, заставить себя мыслить здраво. Тогда я попытался убедить себя, что мои глаза сыграли со мной злую шутку, что мое воображение обмануло меня. Но мой разум подсказывал мне другое. Я вышел на дорогу, чтобы определить свое местонахождение. Я был перед миссией. Это было место, где жила миссис Ремсен, учительница А Лу. Могло ли быть так, что видение намеренно привело меня в это место с какой-то целью?
   Преисполненный решимости довести дело до конца, я позвонил и вскоре оказался наедине с женщиной. Когда она немного оправилась от шока, вызванного моим трагическим известием, то свободно ответила на мои вопросы. По ее словам, с того момента, как Фанг Сонг Ло привел А Лу в квартал, самые богатые китайцы предлагали большие суммы за ее руку и сердце. Все предложения были отклонены, девушка наложила на них вето. Разочарованные приняли это решение с пониманием, потому что Фанг был человеком власти и пользовался уважением за свою мудрость, а происхождение девушки ставило ее выше обычных китайских женщин.
   Однако был один, кто не смирился с отказом - По Янг, импортер и тот, кто, как считалось, контролировал игорную сеть квартала. Он был дальним родственником Фанга. Как таковой, он был желанным гостем в доме старика до прибытия А Лу. И он продолжал ходить туда даже после того, как его предложение руки и сердца было отклонено. Девушка не любила и боялась его, потому что, если бы ее опекун умер, он, как ближайший родственник, стал бы ее опекуном. Именно потому, что А Лу хотела изучить американские обычаи и язык, миссис Ремсен была нанята в качестве ее учительницы. Они сталинастоящимидрузьями.
   Несколько месяцев назад она убедила Фанга привести девочку в миссию однажды воскресным днем, когда там давался концерт. Среди исполнителей был Стивен Дерстон, красивый юноша с мечтательными глазами, который играл на скрипке так, словно его вдохновляли Небеса, но чьи деформированные плечи с лихвой компенсировали его природные дарования. А Лу увлеклась его игрой и после нескольких недель уговоров убедила своего опекуна разрешить Дерстону учить ее. (Я вспомнил скрипку, которую видел в комнате девушки.) Он давал ей урок всего раз в неделю, но за короткое время зло свершилось; эти двое полюбили друг друга. С Фангом посоветовались, но он неодобрительно относился ко всем разговорам о браке, настаивая, что это может привести только к несчастью. Миссис Ремсен не знала, был ли По Янг осведомлен о ситуации, и не могла сказать, как Дерстон принял отказ Фанга.
   Зная имена двух возможных подозреваемых, я подумал, что у меня есть зацепка, и сразу же направился к дому Фанга. Там были инспектор и судмедэксперт. Мой начальник отвел меня в сторону, сказал, что ничего не было украдено, что кровь уничтожила все отпечатки пальцев на кинжале и что врач согласился с тем, что А Лу была убита, а рана указывает на то, что удар нанес человек значительной силы.
   - Это дело будет непросто раскрыть, - добавил он, - поскольку старик вне подозрений, и я склонен верить его предположению, что слугу похитили. Поскольку все окна были закрыты, убийца, вероятно, вскрыл замок.
   Не выдвигая теорий и не упоминая о своей встрече с призраком, я сказал инспектору, что допрашивал миссис Ремсен, и повторил ее информацию. Я заметил намек на улыбку на его лице, пока говорил. Затем он сказал: "Этот По Янг вне подозрения, по крайней мере, в том, что касается фактического совершения преступления. Это тот китаец, который провел всю ночь в участке".
   - Создавал алиби, да?
   - Возможно. Вы не можете победить этих желтых парней в хитрости. Но вы молодец, Карпентер. У нас есть некоторая достоверная информация, и, возможно, мы сможем узнать, кто выполнил работу для По Янга - если он ее выполнил. Но я склонен думать, что Дерстон - более вероятная кандидатура. Я знаю его; добр к бедным, но капризен, когда ему перечат, - результат его увечья. Возможно, он разозлился после того, как Фанг отказал ему, и убил девушку, чтобы никто другой не смог заполучить ее. Возможно, она давным-давно дала ему ключ от этого места. Найдите его, попытайтесь застать врасплох и добиться признания, а затем доставьте в участок. Я закончу здесь.
   Заявление инспектора немного встревожило меня, и я оставил его выполнять свою миссию. Он, безусловно, считал Дерстона под подозрением, и мне было неприятно думать, что я могу быть тем, кто заманит его в ловушку, заставит признаться и отправит на электрический стул. Однако была убита девушка. Ее цвет не имел значения. Если он был виновен...
   Я остановился на полпути вниз по лестнице, почти так же пораженный, как и в предыдущих случаях. Ибо передо мной был призрак А Лу. На этот раз, однако, я смог быстро взять себя в руки, поскольку был убежден, что он не намерен причинить мне вреда, что он на самом деле пытался помочь мне решить проблему убийства. После минутного колебания я возобновил спуск, призрак всегда был прямо передо мной. Когда мы добрались до нижнего коридора, я был удивлен, что вместо того, чтобы выйти на улицу, он вывел меня на задний двор, а затем исчез.
   Уверенный в том, что, как и в предыдущих случаях, у призрака была цель направлять меня, я осмотрелся поверх нагромождения всякого хлама. Это была легкая задача, поскольку уже рассвело, и туман рассеялся. В этот момент я заметил кое-что важное. Под пожарной лестницей стояла перевернутая бочка для золы, ее содержимое было разбросано. Рядом с ней стоял ящик. Я догадался об их значении. Убийца попытался добраться до нижней платформы, встав на бочку, но она перевернулась вместе с ним. Тогда он воспользовался ящиком. Подойдя, я склонился над золой; затем вздохнул с облегчением. Там были четко очерченные отпечатки; отпечатки китайских туфель на пробковой подошве, очко в пользу Дерстона. Призрак девушки привел меня на это место, чтобы отвести подозрения от того, кого она любила при жизни.
   Запрыгнув на ящик, я добрался до платформы, затем начал подниматься, по мере продвижения внимательно изучая железную конструкцию. Золы нигде не было заметно. Какие-то небольшие отложения остались бы, несмотря на моросящий дождь, если бы неизвестный поднялся наверх в испачканной обуви. Может быть, он не поднимался наверх; может быть, моя теория была неверной! Но надежда вернулась, когда я добрался до верхнего окна. Ибо оно открывалось прямо в спальню А Лу. И там были отметины, показывающие, где злоумышленник срезал древесину до тех пор, пока не смог просунуть нож и отодвинуть задвижку. Именно тогда я подумал, что частично завершил дело. Убийца, вероятно, наемник По Янга, снял свою обувь, надеясь уничтожить эту улику. Оказавшись в комнате, он задвинул задвижку на место, убил девушку одним из ее собственных кинжалов и сбежал через дверь в коридор, опрокинув при побеге защитную ширму. Почему он забрал другие кинжалы, я догадаться не мог.
   В ответ на мои постукивания инспектор, немного удивленный, открыл окно и впустил меня. Снова ничего не сказав о призраке, я рассказал о том, что узнал, и о своем предположении.
   - Я отправлю полдюжины человек на поиски обуви, - сказал он. - Но вы должны поспешить в город и допросить Дерстона. Хотя вы, возможно, правы, я хочу, чтобы этого юношу тщательно допросили, хочу узнать, где он был всю прошлую ночь.
   Добравшись до дома Дерстона, я узнал, что он только что вернулся; факт, который доставил мне несколько неприятных минут. Однако, когда он пришел ко мне, у него был вид человека, совершенно спокойного. Я потряс его прямым заявлением об убийстве, как мне было приказано сделать. Его реакция была жалкой. Он не поверил, пока я не повторил факты трагедии. Тогда он рухнул и несколько минут рыдал, как ребенок. Когда к нему немного вернулось самообладание, он задал какой-то вопрос; затем, казалось, понял истинную цель моего визита.
   Сказав мне, что он был в доме друга со вчерашнего дня, он позвонил этому человеку по телефону, затем передал трубку мне. Ответы на мои вопросы вскоре убедили меня в том, что он был далеко от квартала задолго до убийства, а также во время него.
   Вернувшись в центр города, я отправился в участок и доложил инспектору. Мое заявление, по-видимому, не удивило его.
   - Клэнси нашел пропавшую обувь среди какого-то мусора в соседнем дворе, - сказал он. - Она очень интересна.
   Из ящика он достал пару местных туфель с низким вырезом и пробковой подошвой, все еще покрытых золой. Но самым интересным в них было то, что на внешней стороне правого было вырезано отверстие, вероятно, для того, чтобы избавить их владельца от давления на деформацию или бурсит большого пальца стопы.
   - Это может приблизить убийцу к электрическому стулу, - предположил я.
   - Надеюсь на это. Не задавайте открыто вопросов о китайце, носящем такую обувь, потому что я хочу сохранить эту улику в тайне. Но будьте начеку. Может быть, вы найдете его среди тех, кто живет на Мотт-стрит, в доме По Янга. По сейчас там, его охраняет кучка вооруженных людей из тонг. Придумайте предлог, чтобы проникнуть в это место, не давая По Янгу знать, что он под подозрением.
   Похоронные церемонии над телом А Лу состоялись на следующий день днем в квартире Фанга. Желая избежать любой возможной огласки, он не разрешил присутствовать никому, кроме нескольких близких людей. Мы с инспектором были там, за нами специально послали. Сообщив нам, что его агентам не удалось обнаружить никаких зацепок относительно его пропавшего слуги, он заявил, что благодаря влиянию китайского посла в Вашингтоне он получит на следующий день необходимые документы для отправки тела его подопечной в Китай для захоронения. Получив разрешение Черча сопровождать тело на Тихоокеанское побережье, он сказал, что уедет на следующий день, пообещав вернуться очень скоро.
   Когда мы осмотрели останки, то были удивлены, заметив большую золотую цепь на шее девушки, ненавистного паука, покоящегося у нее на груди. Инспектор просто пожал плечами, но я был очарован, потому что рубиновые глаза, казалось, прямо-таки пылали ненавистью. После церемонии гроб был запечатан в металлический ящик. Я задавался вопросом, верил ли старый Фанг, что золотой тарантул поможет отогнать любых дьяволов, с которыми А Лу может столкнуться, пересекая черную реку на спине священного зеленого дракона.
   Проводив китайца и ящик на поезд, мы с Черчем вернулись на станцию. Мой шеф выразил сомнения в том, что полиция обнаружит убийцу. "Но Фанг вернется, - решительно сказал он, - и... он никогда не успокоится, пока не разоблачит убийцу и не отправит его к Семи Небесным судьям для наказания".
   Прошло несколько дней, и ни один из дежуривших в квартале полицейских не обнаружил ничего, что могло бы приподнять завесу тайны, окружавшую убийство красивой китайской девушки. Хитрость провинившихся китайцев в заметании своих следов, в конце концов, подействовала мне на нервы и сделала меня угрюмым. В конце концов, я начал работать в одиночку, надеясь, что настойчивость и концентрация позволят найти какую-нибудь полезную подсказку. Я не сделал ни шага вперед. Но я увидел и понаблюдал за По Янгом, когда он пришел в участок, чтобы поблагодарить Черча за то, что он предоставил ему убежище в ночь трагедии. Мы предполагали, что он хотел узнать, находится ли под подозрением. Но он ничего не узнал, поскольку мы не стали задавать ему никаких вопросов.
   Затем наступила ночь, когда без какой-либо особой причины у меня возникло предчувствие, что мне следует оставаться в квартале всю ночь. Я всегда поддавался таким порывам. Ничего не происходило. Около трех часов ночи я решил пойти домой. В соответствии со своим обычаем, я сделал последний поворот у дома По Янга, идя по противоположной стороне улицы. Я сразу увидел, что окна его комнат были темны. Я посмотрел в сторону входной двери; затем развернулся, борясь с желанием закричать - на этот раз от радости.
   Ибо там, освещенный странным светом, стоял призрак А Лу, подняв руку, словно подзывая меня. Никого не было видно, и, полагая, что это должно привести меня к чему-то важному, я поспешил через проезжую часть. Но фигура растворилась в окружающей темноте, когда я приблизился.
   Добравшись до ступенек, я присмотрелся повнимательнее. Китаец в блузе и панталонах сидел, ссутулившись, в дверном проеме, опустив голову на руки, скрещенные на коленях. Я решил, что он был одним из вооруженных охранников По Янга, поэтому отступил в тень и наблюдал по меньшей мере пятнадцать минут. Мужчина не шевелился. Уверенный, что призрак позвал меня с определенной целью, я решил разбудить его и расспросить. Подойдя ближе, я коснулся его плеча. Он не поднял головы. Слегка разозлившись, я грубо толкнул его. Он повалился набок, и когда его лицо повернулось вверх, так что свет от ближайшей электрической лампы упал на его лицо и вытаращенные глаза, я понял, что он мертв.
   Открыв дверь в тускло освещенный коридор, я втащил тело внутрь. Затем, выругавшись, позволил ему упасть. Ибо в его сердце был воткнут кинжал, с рукояткой, идентичной тому, которым была убита А Лу. Когда я наклонился, чтобы изучить черты лица мужчины, то получил второй, более сильный шок. На нем была традиционная обувь, и на внешней стороне правой туфли имелся разрез. Я, пошатываясь, поднялся на ноги, ошеломленный осознанием ужасной правды. Призрак девушки убил убийцу, а затем подвел меня к трупу. Тайна пропавших кинжалов была объяснена.
   Пока я приходил в себя, несколько китайцев спустились по лестнице и прижались друг к другу, болтая. Мне было интересно, как они узнали, что что-то не так. Показав свой значок, я расспросил их. Они объяснили, что были охранниками По Янга, но что он находился в отъезде. Все отрицали, что знали убитого, даже после того, как я обыскал его и обнаружил заряженный револьвер. Наконец я послал одного за офицером на посту, и тот вызвал Черча и скорую помощь. Мы не разговаривали, пока не оказались в участке. Затем я рассказал свою историю, не упоминая о призраке.
   Из-за использованного кинжала инспектор знал, что убийство было связано с убийством А Лу. Но полицейское расследование выяснило только, что убитым был Джим Сонг, кассир одного из игорных притонов, которым, как полагали, управлял По Янг. И я не стал возражать Черчу, когда он предположил, что Фанг догадался о личности убийцы, вероятно, спрятав кинжалы от полиции, но приказал своим агентам использовать их для мести после того, как покинул город.
   Позже, когда мы отправились допрашивать По Янга, то определенно узнали, что он уехал, вероятно, сразу после сообщения об убийстве охранника. Почти через неделю после этого Фанг вернулся, послал за мной и объявил, что он выполнил свою миссию на побережье, и в его отсутствие его агенты не узнали ничего, что могло бы помочь полиции, но что он и они продолжат свои усилия. Он сказал, что у него нет никакого мнения относительно убийства Джима Сонга, и он не может понять, как убийца раздобыл один из кинжалов А Лу.
   После этого наступили два месяца полной тишины для меня и для полиции, дежурившей в квартале. Не было никаких убийств; никаких перестрелок, кроме как со стороны белых, помешанных на наркотиках.
   Наконец подошел к концу мой третий месяц в Чайнатауне, и я был почти убежден в правоте Черча и Клэнси, когда они сказали мне, что убийства А Лу и Джима Сонга останутся нераскрытыми и постепенно забудутся. И я уже перестал бояться нового появления призрака, когда услышал новость, снова встряхнувшую меня. Новость пришла от миссис Ремсен. ПоЯнг вернулся в квартал, но она не смогла обнаружить его убежище. Я сообщил Черчу, и он приказал мне действовать в одиночку, поскольку я был единственным, кто предоставлял какую-либо реальную информацию по этому делу.
   К тому времени я познакомился с несколькими стукачами - все они употребляли опиум - и предложил им достаточно денег, чтобы целую неделю видеть сны, навеянные пурпурным маком, за информацию о местонахождении неуловимого китайца. Однако все они потерпели неудачу, хотя двое подтвердили предположение миссис Ремсен. Не знаю точно, что бы я сделал, если бы узнал, где он прячется. Арестовав его и предъявив ему обвинение третьей степени в отношении Сонга, я мало чего добился бы; вероятно, только признания в том, что он нанял его в качестве охранника. Я предполагаю, мной двигало предчувствие, что, если я смогу найти его и понаблюдать за ним, однажды произойдет что-то - Бог знает, что именно, - что заставит его выдать себя.
   Однажды ночью, примерно через неделю после того, как мне сообщили о возвращении По Янга, я обнаружил, что иду по улицам квартала среди точно такой же смеси мороси и тумана, какая была в ночь убийства А Лу. Не раз я от всей души желал общества Клэнси, потому что все возрастающее чувство страха, казалось, без всякой причины угнетало меня, и, сжимая пальцами пистолет в кармане пальто, я часто останавливался в тени и оглядывался, чтобы посмотреть, не преследуют ли меня. Однако по мере того, как тянулись часы, ничего не происходило. Горячая еда около часу дня немного восстановила мои нервы.
   Выходя из ресторана, я обнаружил, что туман сгустился; несколько человек, мимо которых я прошел, казались нереальными и далекими. Медленно продвигаясь вперед, я свернул на извилистую Дойерс-стрит, никого там не встретив. То есть - до тех пор, пока почти не добрался до миссии. Затем, с внезапностью, заставившей меня отшатнуться к стене с испуганным вздохом, появился призрак А Лу. Я мог ясно видеть ее, различить ее черты и - что было еще более удивительно - увидел на ее шее золотую цепочку с проклятым красноглазым пауком, цепочку, которую я в последний раз видел на теле настоящей А Лу, когда его запечатывали в металлическом гробу.
   Должно быть, я потерял сознание на мгновение или два, - или, по крайней мере, был слишком взволнован, чтобы видеть, - поскольку в следующее мгновение понял, что тащусь за призраком, который двигался так, словно его подгонял неощутимый ветерок. Дальше, дальше, может быть, квартал; может быть, два. Затем мой призрачный проводник повел меня по затемненному коридору, вверх по лестничным пролетам, в пустую комнату на верхнем этаже многоквартирного дома. Призрак поманил меня к окну, затем указал на другое окно, по другую сторону узкого внутреннего двора. Я посмотрел. В комнате напротив меня, ярко освещенной, полулежал неуловимый По Янг; спал на диване без охраны в поле зрения. Никаких сомнений относительно его личности; я мог ясно различить его черты.
   Я огляделся в поисках призрака А Лу. Он исчез. Я снова выглянул из окна - и вскрикнул. Призрак находился в комнате напротив, стоя над спящим человеком. Он наклонился и коснулся его. По Янг, вздрогнув, проснулся. Его лицо исказилось от ужаса, и он скатился со своего дивана к стене, где скорчился, наблюдая за своим призрачным посетителем обезумевшими от страха глазами.
   Призрак медленно снял цепочку со своей шеи, на которой болтался ненавистный паук. Съежившийся негодяй увидел и понял. Он отчаянно замахал руками, чтобы отогнать сверкающее насекомое. Но оно двигалось вниз, неуклонно, медленно, наконец, коснувшись его запрокинутого лица. В следующее мгновение обреченный вскочил на ноги, пошатнулся, яростно ударил своего мучителя - затем развернулся на носках и неподвижно растянулся.
   Было уже много времени после восхода солнца, когда я пришел в сознание. Затем ко мне пришли мысли об ужасном убийстве, свидетелем которого я стал - я был уверен, что это не было сном. Но прошло гораздо больше времени, прежде чем я смог собраться с духом, чтобы выйти и провести расследование. Когда я добрался до квартиры, которую искал, то обнаружил, что дверь заперта. Поднявшись по пожарной лестнице, я смог добраться до окна, отодвинуть задвижку и проскользнуть внутрь. В спальне, где произошла трагедия, свидетелем которой я стал, я нашел По Янга, в смертельном окоченении, с ужасно искаженными чертами лица и с этими проклятыми золотыми паучьими лапками, впившимися в его щеку.
   Вид этого привел меня в неистовство. Я сбил паука на пол рукояткой своего револьвера и превратил в бесформенную массу. Затем я завернул ее в бумагу и бросил в печку, в которой все еще тлел огонь. Только тогда я начал задумываться. Я был уверен, что видел тарантула, запечатанного в гробу А Лу. И все же - прошлой ночью - ее призрак носил его - он ужалил По Янга до смерти - и я...
   Выругавшись, поклявшись, что впредь больше не буду иметь отношения к делам, начинающимся с убийства китайской девушки, я вышел так же, как и вошел, и поспешил в участок. По дороге я придумал историю, чтобы рассказать инспектору - что стукач, которого я никогда раньше не видел, указал мне на убежище По Янга, и, отправившись туда и не получив ответа на свой стук, я поднялся по пожарной лестнице только для того, чтобы найти его мертвым. Очевидно, я был так взволнован после рассказа своей истории, что Черч отправил меня домой.
   Когда я снова явился на дежурство на следующий день, он сказал мне: судебно-медицинский эксперт сообщил, что По Янг умер от инъекции сильнодействующего яда; какого именно, он определить не смог. Его предположение состояло в том, что в лицо мужчине выстрелили отравленным дротиком; но полиция не смогла обнаружить ничего подобного.
   Вот, пожалуй, и вся история; за исключением того, что Фанг Сонг Ло присутствовал на похоронах По Янга вместе со мной и осмотрел тело. Мне было интересно, сколько правды он знал или догадывался. Но он не сделал никаких комментариев ни тогда, ни после.
   Если вам нужны дополнительные факты, возможно, вы сможете получить их от Чанг Ли Лу; если он все еще жив, не потерял память и - будет говорить. Я не знаю, где он сейчас. Но в то время, когда я дежурил в этом квартале, он продавал ароматические палочки в лавке на Мотт-стрит, 20, предназначенной для белых туристов. Он и старина Фанг Сонг Ло были самыми близкими друзьями, и несомненно, что Чанг Ли Лу знал правду, каждую ее мельчайшую деталь.
  

ВОЛШЕБНЫЕ ШАХМАТЫ

Эрик П. Варндорф

  
   19 января 1928 года нью-йоркская газета опубликовала следующую заметку:
  

СКЕЛЕТ ЗА ШАХМАТАМИ

   Найденыужасные останки перед незаконченной шахматной партией в хижине
   Голливуд, 19 января. - Члены экспедиции по реке Колорадо Пас-Брей нашли то, что, по их мнению, является убийством времен первых дней золотодобычи в Аризоне.
   Они нашли скелет, сидящий за незаконченной шахматной партией, в глинобитной хижине, в двадцати милях ниже Лис-Ферри, штат Аризона. Версия об убийстве была выдвинута потому, что шахматная партия осталась незаконченной, а стул, на котором, по-видимому, сидел другой игрок, отодвинут, как будто кто-то уходил в спешке.
  
   Никто не обратил особого внимания на этузаметку, даже полиция. Но был один человек, странно очарованный этой загадочной историей: мой друг Ф. Шпицберген, венский оккультист, живущий странной и уединенной жизнью посреди суматохи, которой является Манхэттен. Когда я показал ему заметку, его глаза загорелись тем таинственным блеском, какой я замечаю в них всякий раз, когда его внимание привлекает что-то странное, выходящее за рамки простого человеческого понимания. Он поблагодарил меня и довольно поспешно попросил уйти после того, как аккуратно убрал газетную вырезку.
   А через несколько дней по почте мне принесли то, что я излагаю здесь без дальнейших комментариев. Откуда эта информация попала к герру Шпицбергену, я не знаю. Но я уверен, то, что он рассказывает, - правда, какой бы странной и загадочной это ни казалось. Снова и снова он доказывал мне, что обладает глазами, которые видят дальше, чем обычные глаза, и ушами, которые слышат слова, какие никто другой не может услышать.
   Вот его история.
  
   Ноябрьская ночь в Венеции. Улицы промокли под дождем, небеса почернели от воды. Дождь лил не переставая, как будто ему больше никогда не суждено было прекратиться. Лагуны и каналы стали такими черными, что невозможно было понять, где начинается вода, а где кончается дождь. Где-то мерцал последний фонарь, и вокруг него танцевали мокрые призраки в виде длинных клочьев тумана.
   На одном ветхом доме висел старый фонарь, свет которого каждое мгновение грозил погаснуть; с крыши дома стекала вода, как с потрепанного старого зонта. Тусклый свет упал на внезапно возникшую из дождя гондолу. Никто не слышал, как она появилась; онавозникла внезапно, нежданно-негаданно, из ниоткуда. Мгновение гондольер ждал, затем постучал по крыше маленькой каюты, чтобы привлечь внимание своего пассажира.
   Кто-то пинком распахнул дверь маленькой каюты гондолы, вылез наружу и несколькими быстрыми шагами добрался до прикрытия двери. Но дверь оказалась закрыта. Сыпля проклятиями, разгневанный посетитель заколотил по ней руками и ногами. Гондола неподвижно покоилась на воде; ни быстрое покачивание, ни шлепки волн о ее борта не выдавали ее присутствия. И когда мгновение спустя дверь дома распахнулась, едва не сбив позднего посетителя с лестницы, прежде чем он успел скользнуть внутрь, гондола исчезла так же быстро и таинственно, как и появилась.
   Незнакомец прошел по узкому, темному переулку, ведущему в дом; но он не увидел никого, кто мог бы так грубо открыть дверь и на кого он мог бы излить свой гнев. Тяжелыми, шлепающими шагами он направился в другой конец переулка, где тусклый луч света, пробивающийся сквозь щель в другой тяжелой дубовой двери, указал ему на его цель. Он мощным рывком распахнул огромную дверь, сорвал с плеч промокший от дождя плащ и обнаружил, что стоит в комнате с низким потолком, отделанной темными панелями.
   Мужчины и женщины наполовину лежали, наполовину сидели перед забрызганными вином столами, с выпивкой и сигаретами.
   Тяжелый воздух был насыщен клубами серого дыма и густыми запахами из соседней кухни. Ноги свободно свисали с огромных кресел, головы были уткнуты в руки, опиравшиеся на массивные столы. Но никто не произнес ни слова, никто не издал ни звука. В этой темной комнате, казалось, жизнь остановилась.
   Новоприбывший Раффаэле Ласко отошел в угол комнаты и опустился на деревянную скамью, в то время как старая карга с огромным горбом на спине, шаркая, подошла к нему через комнату, поставила на стол кувшин вина и, что-то бормоча, снова исчезла.
   Ласко выпил, сначала жадно глотая вино, затем медленнее; но, когда он поставил кувшин обратно на стол, в нем не осталось ни капли. Ласко уткнулся лицом в сложенные перед грудью руки и застонал.
   - Сегодня вечером я хотел бы сыграть с ним в шахматы, - прошептал кто-то в углу.
   - Почему? - ответил его сосед таким же тихим голосом. - Чтобы проиграть?
   - Сегодня вечером его можно было бы победить! - ответил первый.
   - Безумец! Этого не случится никогда! Никогда, до тех пор, пока у него есть эти адские шахматные фигурки.
   Люди вокруг этих двоих согласно закивали головами.
   Раффаэле Ласко был самым известным шахматистом Венеции. В то время международные шахматные матчи были еще неизвестны, и лучший игрок данного города считался лучшим игроком в мире. Ласко, в частности, считался непобедимым, потому что шахматные фигуры, которые он всегда использовал - так считала общественность - были созданы дьяволом. Некоторые утверждали, что он отдал свою душу сатане в обмен на них; другие полагали, что он ограбил и убил бывшего владельца во время одного из своих путешествий по Азии.
   Сама шахматная доска была красиво инкрустирована слоновой костью и черным деревом, с таинственным цветочным узором. Шахматные фигуры представляли собой фигуры с человеческими или звериными головами; ладьиявляли собой слонов с поднятыми хоботами; кони были прекрасно вырезанными лошадьми из степей Азии. Слоны представляли собой человеческие фигуры с веретенообразными ногами и кошачьими головами. Король был горгульей; королева в богатом наряде носила череп; в то время как пешки представляли собой обнаженные человеческие фигуры в стесненных позах, с головами птиц, собак и рыб.
   Никому никогда не удавалось выиграть партию у Ласко до тех пор, пока он использовал свои собственные шахматные фигуры, а он всегда их использовал. Горбатый старый трактирщик хранил их для него, и в течение многих лет он никогда больше нигде не играл. Некоторые из его противников утверждали, что во время игры фигуры оживали и пугали его противников своими странными движениями и ужасными гримасами, так что те всегда проигрывали; другие утверждали, что все это чушь и бессмыслица, и что Ласко был просто лучшим игроком из ныне живущих.
   Только однажды Ласко проиграл партию; это было, когда он предстал перед инквизицией по обвинению в колдовстве, и когда главный судья, сам страстный шахматист, прежде чем вынести приговор, вызвал его на партию. Тогда Ласко проиграл - и выиграл свою жизнь.
   Единственным источником дохода Ласко была игра в шахматы. Он неизменно играл по ставкам, которые могли быть сколь угодно высокими. Но время шло, и он находил все меньше и меньше людей, готовых бросить ему вызов. Он становился все беднее и беднее и жил в гостинице, хотя никто никогда не видел, чтобы он там расплачивался. Он никогда не рассказывал о своих шахматных фигурах. Он никогда не отвечал ни на один вопрос о них, никогда, пока женщина не заставила его заговорить. Это была Анита, племянница хозяина гостиницы, приехавшая из деревни в Венецию всего несколько недель назад. Ласко безумно влюбился в нее в тот момент, когда впервые увидел; и, к удивлению остальных ее многочисленных поклонников, он, казалось, снискал ее расположение.
   Анита была высокой для женщины. Стройная и грациозная, она изгибалась, как кнут, перед напором его страсти, и не прошло и недели, как она стала его возлюбленной. Она нежно любила его и умоляла начать новую жизнь, в частности, бросить играть в шахматы. Но он только качал головой. Она умоляла его, пытаясь завоевать его доверие. Тщетно - до тех пор, пока однажды он не сказал в порыве уверенности:
   - Ни один мужчина никогда не сможет победить меня против моей воли, пока я использую эти шахматные фигуры. Но если я проиграю, это будет моя последняя игра.
   Со стороны лагуны доносились звуки. В узких, закопченных окнах горели факелы. Кто-то постучал в дверь. Аллея, ведущая в комнату для гостей, наполнилась веселыми молодыми голосами; и когда дверь распахнулась, в комнату ворвалась группа венецианских аристократов в черных полумасках. Беспечность юности осветила это мрачное место; смех и крики внезапно превратили его в обитель живых. Столы были сдвинуты, скамейки подвинуты для вновь прибывших. Были зажжены свечи.
   Вся группа, казалось, подчинялась одному лидеру, красивому молодому аристократу с сияющими темными глазами, чье остроумие искрилось, а веселость затмевала остальных. Своим мелодичным голосом он пригласил всех присутствующих выпить вина, одновременно попросив у них прощения за то, что они не сняли масок. В одно мгновение комната, казалось, наполнилась одной семьей; все кричали и пели, пили и снова кричали. Только Ласко оставался молчаливым и мрачным в своем углу. Когда вельможи вошли в комнату и зажгли свечи, он на мгновение поднял глаза и с сомнением устремил их на предводителя; но затем снова опустил голову на руки, оставаясь молчаливым и угрюмым.
   - Почему ты презираешь наше вино? - спросил его молодой лидер. - Или тебе нравится наше вино, но ты избегаешь нашей компании?
   Ласко не пошевелился.
   - Кто этот зануда? - снова спросил юноша.
   Полдюжины голосов закричали:
   - Ласко, шахматист.
   Юноша вскочил.
   - Ласко? Ласко? Нашел ли я тебя наконец? Хочешь сыграть со мной? - спросил он, приятно удивленный.
   Ласко поднял голову и издевательски рассмеялся.
   - На что ты будешь играть? - спросил он.
   Молниеносно юноша ответил:
   - На все мое состояние, если хочешь, и это не так уж мало. Но какова ваша ставка?
   - Моя голова, если ты этого хочешь, - ответил Ласко.
   - Этого недостаточно, - рассмеялся незнакомец. - Но... твои шахматные фигуры против моей удачи. Ты готов так сильно рисковать?
   Ласко медленно поднялся. Его длинные черные волосы ниспадали на изможденные плечи. В его глазах горел огонь, черты лица напряглись, и он казался моложе, свежее, горделивее. Напротив него через стол стоял юноша, стройный и ухоженный, и смотрел на Ласко снизу вверх, словно в восхищении. Вся гостиница пришла в смятение. Друзья набросились на странного юношу, умоляя его отказаться от безумной попытки победить непобедимого. Но он отказался слушать. На самом деле, казалось, он даже не слышал их слов. Он стряхнул их, очарованный своим противником.
   Пока остальные все еще переговаривались, возбужденно жестикулируя, горбатая старая карга принесла заколдованные шахматные фигуры Ласко и положила доску и сумку на стол. Затем она стала переходить от одного присутствующего к другому, что-то шепча им на ухо. Некоторые пожимали плечами, другие протестовали, но, в конце концов, все они, казалось, согласились с тем, что сказала старуха, и, пока Ласко и незнакомец неподвижно стояли лицом друг к другу, они улизнули.
   Группа новоприбывших утратила свою первоначальную веселость. Несколько мгновений спустя претендент повернулся к ним и сказал:
   - Тот, кто любит меня, пусть оставит меня наедине с Ласко.
   Они запротестовали, послышались предупреждения, но он настоял на том, чтобы его оставили в покое, и его товарищи, один за другим, с неохотой исчезли.
   Ласко остался со своим соперником. Только старуха составляла им компанию. Они разыграли цвета. Белые достались незнакомцу. Одну за другой он доставал шахматные фигуры из сумки, внимательно разглядывая каждую из них, улыбаясь некоторым, качая головой при виде причудливых форм других. Королева с белым черепом, казалось, особенно заинтересовала его, и он долго смотрел на нее сверху вниз, прежде чем, наконец, поместить ее на белое поле.
   Игра началась. Юноша играл осторожно, обдумывая каждый ход, хотя и не слишком долго. Игра давалась ему легче, чем Ласко, который колебался, прежде чем сделать новый ход. Позиция оборачивалась против него. Он подпер голову одной рукой, а другой нервно теребил свои волосы. Время от времени он поднимал голову и пристально смотрел на своего противника, как будто пытался разглядеть его, как будто хотел проникнуть за черную маску и узнать личность юноши.
   Юноша сделал ход и откинулся на спинку стула. Ласко погрузился в глубокие раздумья и, спустя долгое время, передвинул фигуру. Затем он выпрямился и насмешливо уставился на собеседника. Юноша посмотрел на доску. Ни секунды не колеблясь, он сделал встречный ход. Пораженный, Ласко созерцал позицию. Насмешливая улыбка сползла с его губ; он наклонился, внимательно изучая положение; внезапно на его лице появилось выражение ужаса, смешанного с удивлением. Затем он поднялся, тяжело опираясь на руки, и с ненавистью, охваченный ужасом, безумно посмотрел в сверкающие глаза своего победителя.
   - Ты сказал правду, Ласко, - сказал юноша дружелюбным тоном. - Ни один мужчина не сможет выиграть партию, пока ты играешь этими фигурами. Но я не мужчина, а женщина! - и быстрым жестом он сорвал со своего лица черную полумаску. Напротив Ласко сидела - Анита!
   С диким криком гнева Ласко бросился на нее. Стол опрокинулся, шахматные фигуры покатились по полу. Под тяжестью их двух тел стул Аниты прогнулся, и теперь он прижимал ее к себе, его когтистые руки сдавливали ей горло. У Аниты не было ни малейшего шанса защититься. Внезапно в комнате воцарилась мертвая тишина. Затем из-за открытого очага донеслось мерзкое хихиканье. Ласко посмотрел на стул, где еще мгновение назад сидела старая карга. Она исчезла. Вместо нее он увидел маленького сморщенного старичка, сидящего на корточках, скрестив ноги. На голове у него была высокая шапка яванских жрецов, а его одеяние было одним из их одеяний. Все на нем, казалось, было покрыто чистым золотом, но сквозь золото Ласко мог разглядеть смутные очертания стула, на котором сидела злая фигура. Священник протянул костлявую, дрожащую руку и, указывая на безжизненное тело Аниты с выражением неугасимой ненависти на лице, прохрипел: "Она отомстит за меня!" В следующее мгновение он исчез.
   С воплем ужаса Ласко склонился над Анитой, поднял ее с пола, прижал к своему сердцу, целовал, ласкал, дико рыдая. Было слишком поздно. Она была мертва.
   Кто-то постучал в дверь. Ласко пришел в себя. Он поспешно собрал свои шахматные фигуры с четырех углов комнаты, положил их в свою кожаную сумку, снова прислушался, - стук становился все громче и громче. Ласко прокрался к одному из окон, открыл его и нырнул в лагуну, уплывая в темноту.
   На четырехмачтовой шхуне, следовавшей из Венеции в Бостон, находился таинственный пассажир. Словно человек, разорванный судьбой на мелкие кусочки, он сидел на корточках по углам и под лебедками; или же целыми днями лежал в своем гамаке, не шевелясь, даже не отведав скромной трапезы из черствого хлеба и соленой говядины с чаем, которыми питались немногочисленные пассажиры, а также команда. Он ни с кем не разговаривал; никто никогда не пытался заговорить с ним во второй раз. Он всегда носил с собой маленький старый кожаный мешочек, набитый чем-то, что могло быть камешками, но на самом деле было шахматными фигурами. Это был Раффаэле Ласко, венецианец.
   Он забыл, как попал на борт этого судна. Так или иначе, старая ведьма, хозяйка гостиницы, помогла ему, практически втолкнула его на борт, чтобы спасти его от виселицы. Он вечно слышал ее шипящий голос: "Быстрее, быстрее, пока они тебя не схватили".
   Единственной определенной мыслью, которая была у него в голове все эти долгие дни, было то, что он убил свою возлюбленную. Снова и снова он повторял себе: "Да, я убил ее. Но не своими руками. Когда стул упал, она сломала шею. Я не убивал ее своими руками". А потом он смотрел на свои руки, потирал их одну о другую, вытирал об одежду. Снова и снова он ломал голову, задаваясь вопросом, как могло случиться, что он, величайший шахматист Венеции, мог проиграть партию простой женщине.
   Временами, когда он был уверен, что за ним никто не наблюдает, он доставал из сумки шахматную фигуру. О да, он хорошо знал секрет этих фигур - он, и никто другой в мире! Они принадлежали дьяволу, они были заколдованы. Неужели это колдовство подействовало на него? Он уставился на пешки, и они ухмыльнулись в ответ; он посмотрел на коней, и казалось, что они хотят броситься ему в лицо. Башни-слоны, казалось, издевались над ним, а король-горгулья выглядел мудрым и насмешливым. В них ничего не изменилось. Но когда он взял белую королеву, то в ужасе уронил ее. Могло ли это быть? Существовало ли поразительное сходство между ее черепом цвета слоновой кости и лицом его любимой Аниты, той Аниты, которую он убил? Убил?! Нет, он не убивал ее; его руки чисты, на них не было ни пятнышка крови! Он поспешно поднял королеву и дрожащими пальцами положил ее обратно в сумку.
   Но в ту ночь ему приснилась королева; и, как ни странно, она казалась одновременно и старой ведьмой, и Анитой, когда зловеще стояла у его кровати в натуральную величину. И во сне он кричал так громко, что на следующий день капитан велел ему убрать свой гамак в укромный уголок нижней палубы, чтобы не мешать другим пассажирам. Потом он вспомнил, что видел, как ведьма разговаривала с капитаном.
   Путешествие было бесконечным; прошло более девяти недель, прежде чем моряк в вороньем гнезде прокричал: "Земля! Курс на юго-восток!"
   Один пассажир наконец преодолел неприязнь Ласко к разговорам и даже в некотором роде подружился с ним. Он намеревался уехать как можно дальше на Запад, подальше от цивилизованной жизни, чтобы там охотиться и возделывать землю. Он предложил Ласко отправиться с ним. И Раффаэле Ласко согласился.
   После высадки они несколько недель бесцельно двигались на запад. Через два дня после того, как они миновали последнее уединенное поселение, ранчо англичанина, они добрались до страны, которая им понравилась и где они решили поселиться. Они построили глинобитный дом, возделывали акр или два земли, а остальное время посвящали охоте. Индейцы, с которыми они вступили в контакт, были дружелюбны. Через несколько недель начала развиваться регулярная торговля; мех обменивали на порох и соль, и прежде чем они осознали это, между ними и их соседями возникла определенная дружба, особенно с молодым англичанином и его женой, чью ферму они проезжали по пути к месту своего нахождения.
   Но, несмотря на эти факты, Ласко был совершенно одинок. Он никогда не говорил о своем прошлом, как и его друг; другими словами, они оба вели жизнь, в которой было настоящее и, возможно, будущее, но в которой полностью отсутствовало прошлое. Ласко должен был свести свои счеты с Венецией и прошлым, насколько это было в его силах. Его шахматные фигуры лежали закопанными в углу глинобитного дома, и он не доставал их.
   Но через регулярные промежутки времени его мучили сны, столь же яркие, как и все, что он пережил в своей реальной жизни. Он видел все, что произошло, видел старую ведьму, Аниту и гостиницу; и время от времени он видел крошечного яванского жреца на заднем плане с выражением огромной ненависти на его сморщенном лице. Но никакие пытки, какими бы ужасающими они ни были, не могут противостоять силе привычки; и через несколько месяцев кошмарные сны, казалось, частично утратили свой ужас.
   Однажды днем, - друг Ласко отсутствовал на охоте, с которой ему не суждено было вернуться, - незнакомец нашел дорогу в дом, сел с Ласко и съел и выпил все, что было на столе, ибо в те дни таков был всеобщий обычай, порожденный необходимостью оказывать любому незнакомцу гостеприимство в любом доме, в который он входил. Незнакомец, казалось, был хорошо осведомлен о торговле Ласко, осмотрел запасы, которые двое друзей собрали в соседней хижине, и поинтересовался ценами и качеством. В течение вечера он объяснил, что он покупатель, показал Ласко тяжелый мешочек из оленьей кожи с золотом и предложил приобрести большую часть товара.
   Ласко понравился незнакомец, и он был рад возможности избавиться от своих запасов. Они вместе пили и разговаривали. Незнакомец рассказал о своих странствиях по Южной Америке, Европе и некоторым частям Азии. Он тоже был на Яве; и когда упомянул об этом волшебном острове, в его глазах вспыхнул зеленый огонек, который не ускользнул от Ласко и который, живо напомнив ужас его снов, заставил его содрогнуться. Но уже в следующее мгновение он стряхнул это с себя, осознав, что простое упоминание этого названия было причиной его минутного ужаса.
   Наконец незнакомец предложил сыграть в какую-нибудь игру, чтобы завершить приятный вечер, и спросил, есть ли у Ласко карты. Итак, Ласко достал старую колоду, которая служила ему и его другу с тех пор, как они вместе покинули корабль, и они затеяли игру в покер. Сначала ставки были небольшими, но постепенно повышались. Ласко проигрывал и, как все проигравшие, настаивал на том, чтобы поднимать ставки все выше и выше. Его убытки росли по мере того, как расшатывались его нервы; он много пил, пока внезапно не понял, что потерял большую часть своих торговых акций. Это осознание полностью отрезвило его, и, не раздумывая, он прекратил игру.
   - Вы слишком много проиграли, - сказал незнакомец, - а я не хочу выигрывать все. Почему бы не сыграть в другую игру - возможно, вам повезет больше.
   Ласко тем временем подсчитал свой проигрыш и чувствовал себя подавленным; но, будучи опытным игроком, он больше не прикоснулся к картам в тот вечер. Он знал, что попал в полосу невезения.
   - Может быть, вы играете в шахматы? - спросил незнакомец.
   Это был первый раз, когда Ласко услышал слово "шахматы" с тех пор, как бежал из Венеции; и это было так, словно кто-то ударил его по голове. На мгновение он онемел, не в силах ответить.
   - Я люблю играть в шахматы, - невинно продолжал незнакомец. - Я, наверное, такой же, как все, кто играет довольно плохо, но все еще верит, что он что-то знает об этом. У вас случайно нет шахматных фигур?
   Ласко понял, что в этом вопросе нет ничего необычного, поскольку найти карты, шахматные фигуры и шашки в этих уединенных поселениях, где одиночество вынуждало их владельцев развлекаться долгими ночами, было скорее правилом, чем исключением. И все же он колебался. Против его воли ему пришла в голову мысль, что он должен убить незнакомца и забрать его деньги. Хотя когда-то давным-давно Ласко не был убийцей... Он отогнал эту мысль еще до того, как она пришла. Ласко показалось, что насмешливая улыбка играла на губах незнакомца всякий раз, когда мысль об убийстве приходила ему в голову. Внезапно шахматные фигуры предстали перед ним в видении; и впервые после Венеции он понял, что снова силен, непобедим, что он мастер и обладатель набора фигур, который делал его непобедимым.
   Не отвечая, он встал, подошел к углу хижины и из-под груды всякой всячины извлек кожаную сумку с шахматными фигурами.
   - Ладно, - сказал он, - давайте сыграем в шахматы. Но я предупреждаю вас: если вы плохой игрок, вы проиграете. Раньше у меня это неплохо получалось.
   - Чем больше, тем лучше для вас, - рассмеялся незнакомец. - Тогда у вас есть шанс возместить свои потери.
   Они сели за стол и один за другим достали фигуры из сумки.
   - Какие необычные фигуры! - воскликнул незнакомец, долго разглядывая каждую фигурку, прежде чем поставить ее на доску. На самом деле казалось, что он ласкает их, не желая выпускать из рук.
   - Откуда у вас этот странный набор? - спросил незнакомец, прежде чем они начали игру.
   - Я выиграл его у бывшего владельца, - весело ответил Ласко. Теперь у него было легко на душе: он не мог проиграть. Его противник внезапно показался серьезным и задумчивым. Ласко снова оказался в своей стихии; он чувствовал себя молодым, сильным и уверенным в себе. Он смеялся, оживленно болтал и пил.
   Они наполнили свои бокалы и начали игру. После первых нескольких ходов Ласко понял, что его противник был плохим игроком, который вел быструю, довольно неразумную игру. И он легко победил. Ставки были невелики, и Ласко предложил удвоить их в следующей игре. Незнакомец согласился. На этот раз у него были белые фигуры, и он начал с дерзкой атаки, которую только очень хороший игрок мог завершить победоносно. Ласко знал ход игры вдоль и поперек, и через несколько минут загнал своего противника в ловушку, которая практически означала проигрыш партии. Незнакомец сдался. Ласко чувствовал себя совершенно счастливым; к настоящему времени он отыграл половину своих покерных проигрышей. Он встал и, расхаживая взад и вперед по маленькой комнате, объяснил ошибки, допущенные незнакомцем, как великодушный чемпион, читающий лекцию своему ученику. Снова и снова он предлагал выпить и пил сам. Наконец, он сказал:
   - Но, несмотря на все эти ошибки, я уверен, что вы можете сыграть гораздо лучше, если будете стараться немного усерднее. Как насчет третьей и последней?
   Незнакомец рассмеялся и покачал головой.
   - Тогда ладно. А как насчет шансов? Предположим, я предложу вам два к одному!
   Неизвестный гость Ласко сидел в своем кресле, раскачиваясь взад-вперед и задумчиво выпуская дым из трубки к потолку.
   - Вы ничего не можете потерять, - настаивал Ласко. - Либо вы отыгрываете все, что проиграли в первых двух играх, либо теряете свой выигрыш в покер. Другими словами, если для вас случится самое худшее, вы просто закончите вечер, ничего не выиграв.
   Незнакомец сел, засунул обе руки в карманы брюк и уставился на Ласко с улыбкой, но каким-то странным, почти зловеще проницательным взглядом.
   - Очень хорошо, - сказал он.
   Ласко сидел на подлокотнике своего кресла; теперь он перекинул ноги полукругом через стол и опустился на сиденье. Он ни капельки не был взволнован; скорее, он был взвинчен. Он нетерпеливо расставил на доске свои фигуры и фигуры своего гостя. Черная королева с белым черепом была последней. Мгновение он держал ее в руке, насмешливо глядя на нее; затем с грохотом поставил на стол.
   - Вам лучше самому поставить ее на место, - сказал он. - Это плохая примета, если вы позволяете своему противнику поставить ферзя за вас.
   Незнакомец взял королеву, держа ее вертикально на ладони вытянутой руки.
   - Я люблю эту молодую королеву, - загадочно сказал он. - Мне нравится ее бледное лицо с прилизанными черными волосами.
   Ласко в ужасе уставился на него. Что он имел в виду? У этой фигуры был белый череп, а не лицо, и никаких волос! Гладкими и черными были волосы Аниты, венецианской девушки. Почему он снова подумал о ней?
   - Какие чувственные губы! - продолжал незнакомец. - Неужели этот резчик из далекой Азии хотел изобразить королеву, которая также была королевой поцелуев?
   С болезненным усилием Ласко заставил себя проникнуться духом высказываний своего гостя.
   - Возможно, - сказал он. - Возможно, или же для того, чтобы сделать ее потерю вдвойне болезненной. Так что вам лучше хорошенько ее защитить. И, - добавил он после паузы, - в ее честь я собираюсь разыграть опасный ферзевый гамбит.
   Все было готово. Держа пальцы на первойпешке, которую он собирался подвинуть, Ласко поколебался еще секунду и сказал:
   - Но, пожалуйста, сыграйте в эту последнюю игру немного осторожнее. Я знаю, вы можете это сделать, если захотите.
   - Я думаю, вы правы - я могу сыграть лучше, только я не решаюсь это делать, - сказал он.
   - Почему? - спросил Ласко.
   - Мне нужно время, чтобы обдумать свои ходы; у меня недостаточно практики, чтобы играть в быструю игру. Но большинство шахматистов не одобряют, если вы слишком долго думаете, прежде чем сделать ход.
   - Думайте столько, сколько захотите, столько, сколько вам необходимо для хорошей игры, - рассмеялся Ласко. - Вообще не считайтесь со мной. Я буду сидеть здесь до судного дня, если вы этого хотите.
   Незнакомец вскочил.
   - Я поверю вам на слово, - сказал он, беря Ласко за руку и пожимая ее.
   Как и объявил, Ласко начал ферзевый гамбит. Незнакомец отказался принять его, выбрав при этом безопасный дебют. Они играли медленно. Несмотря на то, что знал каждый ход и контрприем наизусть, Ласко обдумывал каждый из них. Незнакомец ограничился чисто оборонительной игрой, уклоняясь от любой возможности для контратак. Он окружил свою королеву и короля их воинами, словно каменной стеной. Он долго думал перед каждым ходом, гораздо дольше, чем это делал Ласко. Это была серьезная игра, и оба соперника, казалось, были полны решимости сделать все возможное для победы.
   Проходили часы. Наступила ночь. Лампа погасла из-за нехватки топлива; они продолжали играть при свете свечей, которые Ласко принес из своего шкафчика. Неосторожный ход Ласко превратил оборонительную позицию его противника в атакующую. Ласко мгновенно осознал опасность. Но в следующее мгновение вспомнил, что это волшебные шахматные фигуры, и тот, кто ими владеет, не может проиграть. У него словно тяжелый груз свалился с груди. Да, действительно, он убил, чтобы завладеть этими шахматными фигурами!
   Это было на Яве, где он играл со старым жрецом и все проигрывал и проигрывал. Он не знал, как ему пришла в голову мысль о том, что жрец играет набором волшебных шахматных фигур. Он просто знал это. Позже, гораздо позже, он, казалось, вспомнил, что чей-то голос прошептал это ему на ухо сзади, и что, когда он обернулся, то увидел стоящее у его локтя существо, похожее на скелет, с огромными глазами на огромной голове. Оно указало на шахматные фигуры, которые внезапно показались живыми и ритмично закивали головами. Он вскочил - и тут старый жрец оказался лежащим на каменном полу, его череп был проломлен ужасным ударом. Ласко сорвал с трупа рясу жреца и завернул в нее шахматные фигуры.
   С тех пор он был непобедим. На корабле, который доставил его обратно в Венецию, он несколько раз играл против очень сильного игрока, который после дюжины проигранных партий сказал, что Ласко похож на знаменитого яванского жреца, которого нельзя победить, пока он владеет своими волшебными шахматными фигурами. И тщательное расследование доказало, что набор фигурок никогда не подводил своего владельца - никогда, при условии, что он не играл против женщины. Ласко сделал это только однажды, и теперь его противник был... он посмотрел. Он не смог закончить свою мысль. Напротив него сидела Анита, его убитая возлюбленная! Не переодетая мужчиной, как когда-то раньше, и не в знакомом ему венецианском наряде. Теперь на ней было драгоценное одеяние его черной королевы, вместо лица череп, и все же - ее лицо! Ласко сделал огромное усилие, чтобы собраться с мыслями, но тщетно. Они отказались повиноваться. Кто сидел там, по другую сторону стола? Анита? Его гость? Его королева? Он посмотрел вниз на доску: там он увидел королеву своего противника со сломанной шеей!
   - Ваш ход, - услышал он хриплый голос незнакомца. - Ваш ход в последний день.
   Он с невероятным усилием поднял голову и посмотрел на своего партнера: это снова был незнакомец, выигравший его деньги в покер.
   Как долго они играли? Два или три раза Ласко был близок к тому, чтобы встать и немного походить по комнате, как он привык делать после завершения особенно сложного маневра. Но каждый раз взгляд незнакомца приковывал его к месту. Ужасающая мысль закралась ему в голову. Он был скован своим обещанием: "Я буду сидеть здесь до судного дня, если вы этого захотите". Что имел в виду незнакомец, когда сказал: "Ваш ход в последний день?" Как долго они играли?
   Тусклый свет проникал сквозь оконные ставни. Был ли это рассвет или сумерки? Неужели он спал? Ему это приснилось?
   Он невыносимо устал, его конечности болели, кровь стучала в висках. Вероятно, он спал, проснулся и теперь должен был закончить свою игру. Он уставился на доску и постепенно осознал свое положение. Все до единой фигуры все еще были в игре, и фигуры его противника сомкнулись вокруг них, словно собираясь раздавить. И все же ничего не было решено, нигде не было видно никаких признаков непосредственной опасности. Он увидел свой собственный ход, тот, который требовал от него гость. Он должен был его сделать. И все же он колебался, хотел перестраховаться, хотел убедить себя, что его партнер не расставил ему ловушку. Медленно, обдуманно, осторожно, подумал он и хотел поднять руку, чтобы сделать ход. Но его рука отказывалась повиноваться приказу его воли и тяжело лежала на подлокотнике. Он хотел закричать, но у него пропал голос.
   Он снова почувствовал ужасающий шок, который испытал некоторое время назад, когда увидел Аниту, сидящую напротив него; он понял, что этот ужас парализовал его. Он был обречен сидеть здесь и умирать, занимать эту позу, как на смертном стуле, до судного дня.
   Снова стемнело, но шахматные фигуры все еще были видны; казалось, они отбрасывали тени от света, исходившего из-за спины противника Ласко. Он медленно поднял глаза. И тут ему показалось, что стул был немного отодвинут назад, и что его гость подобрал ноги, что он присел на корточки, как статуя старого Будды. Его взгляд медленно пополз вверх; он узнал одеяние азиатского жреца, увидел сморщенное лицо, увидел смотрящие на него с невыразимой ненавистью глаза убитого яванского жреца.
   Ласко попытался закрыть свои собственные глаза и понял, что потерял способность даже на это. Он мучил себя, чтобы избежать ледяных, злобных глаз жреца, и в то же время знал, что не сможет, что ему придется умереть в таком положении. А потом - он не знал, сколько прошло времени - он почувствовал, что его сердце бьется медленнее; испытал ощущение безграничного ужаса и в то же время ожидал скорой смерти!
   Но он все еще был жив; он все понимал, все видел с мучительной ясностью; все его чувства все еще бодрствовали, только его тело, казалось, уснуло. Внезапно он почувствовал, что верхняя часть его тела покачивается, понял, что сидел очень прямо, и с глухим стуком откинулся на спинку стула.
   Жрец не переставал наблюдать за ним своими ужасными глазами. Наконец он встал, достал из кармана халата мешочек и медленно, одну за другой, стал складывать в него шахматные фигуры, получая максимальное удовольствие от своей работы. Он осторожно снял их с доски, как будто они были сделаны из стекла; некоторые из них он долго вертел в пальцах, с любовью глядя на них, как юноша смотрит на фотографию своей возлюбленной. Его губы шевелились, словно в молитве, - тонкие, жесткие губы, которые, казалось, не способны смягчиться.
   Последняя фигура все еще оставалась на столе; это была черная королева с белым черепом. Жрец трижды низко поклонился ей. Когда он выпрямился в третий раз, королева исчезла.
   Медленно, церемонно священник повернулся, подошел к двери и, словно совершая религиозный обряд, открыл ее и вышел, не взглянув больше на Ласко.
   В отчаянии Ласко попытался встать, закричать. Он увидел, как закрылась дверь, услышал крадущиеся шаги жреца за дверью, затихающие в темноте, увидел шахматную доску, на которой шахматные фигуры стояли точно в том же положении, что и раньше, только на этот раз это были обычные шахматные фигуры. Затем стул напротив, казалось, встал на задние ножки, приподнялся и опрокинулся...
   Между упавшим стулом и шахматной доской неподвижно стояла Анита, возлюбленная Ласко, черная королева шахматных фигур, уставившись на него мертвыми, тоскливыми глазами.
   "Она проводит бдение, - подумал Ласко, - проводит его, пока я еще жив".
   На следующее утро лошадь друга Ласко без всадника прискакала галопом к их хижине и снова убежала, как будто на ней восседал сам дьявол. Ее всадник так и не вернулся. Он разбился насмерть, когда сорвался вниз головой в каньон.
   В кресле сидел умирающий Ласко. И там сначала его тело, а затем скелет просидел долгие годы, пока 18 января 1928 года его не нашли перед незаконченной партией в шахматы, все еще стоявшей на столе.
  

КАК РЕПОРТЕР ИНТЕРВЬЮИРОВАЛ ПРИЗРАК

Леон Н. Хэтфилд

  
   Это был один из тех вечеров, когда парни из редакции "Газетт" говорят друг другу: "Что ж, сегодня ночью что-то произойдет".
   И, как обычно в такую ночь, что-то произошло быстро. На телефонном табло городского управления загорелся огонек. Дежурный снял трубку, нажал кнопку и сказал редактору городских новостей: "Мистер Драммонд, вас просят к телефону".
   Драммонд немного поговорил, повесил трубку и вызвал меня и Мортона Холмса к дежурному.
   - Автомобиль оказался на пути "Санкист Спешиал" в Мэйвуде, - сказал он. - Вам, ребята, лучше съездить туда и посмотреть, в чем дело.
   Мэйвуд располагался примерно в пяти милях от границы города.
   Чертыхаясь себе под нос, мы с Холмсом вышли к такси, которое, как мы знали, должно было нас ждать.
   Мокрый снег хлестал нас по лицам, словно песок. Я уже испытывал такое во время пыльных бурь в западной части Канзаса.
   Мы сели в такси, дали указания водителю и откинулись на спинки сидений. Мы оба закурили сигареты.
   Такси то вливалось в поток машин, то выбиралось из него, его колеса скользили по зеркальному тротуару и, казалось, двигались как вбок, так и вперед. Другие автомобили, боровшиеся вслепую, как и мы, казалось, были обречены тереться крыльями о наши. Но каким-то образом мы добрались до границы города без происшествий, и, имея впереди всего пять миль прямого асфальтированного шоссе, показалина этом участке хорошее время.
   В Мэйвуде мы обнаружили части автомобиля, разбросанные вдоль полосы движения к востоку от перекрестка, и даже в метель здесь собралась небольшая толпа. Впрочем, ничего интересного не случилось. Автомобиль заглох на рельсах, на вершине крутого склона. Водитель увидел поезд как раз вовремя, чтобы выйти из машины до катастрофы. Это упростило нашу работу до поверхностного сбора имен и адресов.
   Мы снова погрузились в дорожную головоломку. В трех кварталах от офиса мы резко остановились. Нас с Холмсом откинуло на спинки сидений, и в машину ворвался поток пронизывающего воздуха, принеся с собой крещение мокрым снегом. Одна сторона кабины была оторвана, и в бурлящем потоке мы могли видеть темные очертания большой закрытой машины, пятящейся от нас задним ходом. Передний бампер болтался, но, по-видимому, это было единственное повреждение, полученное агрессором в результате аварии.
   Видя, что водитель не собирается останавливаться, мы с Холмсом вышли из кабины и сумели увидеть номер уезжавшей машины, прежде чем ее полностью скрыл шторм.
   Мы отнесли номер в бюро по угону автомобилей в полицейском управлении, выяснили, кому он был выдан, и подали жалобу. За водителем послали двух патрульных. Они нашли его три часа спустя, когда он готовился ко сну, и доставили в участок. Это был молодой парень, итальянец, казавшийся довольно беспечным.
   - Просто подождите, пока приедет мой брат, - сказал он. - Мы возместим ущерб, и все уладим.
   - Мы не в том настроении, чтобы что-то улаживать, - сказал я ему. - Ты мог бы убить нас.
   - Что ж, - сказал он, - мне очень жаль, но у меня в машине была молодая леди, и я не хотел втягивать ее в какие-либо неприятности. Давайте подождем, пока придет мой брат, прежде чем продолжим разговор.
   Менее чем через полчаса в участок вошел еще один молодой итальянец, примерно на четыре-пять лет старше первого. Он кивнул нескольким патрульным, которые кисло ответили на приветствие.
   Оглядевшись, он обратился ко мне.
   - Кто был за рулем машины? - спросил он.
   - Вон тот мужчина, - ответил я, указывая на нашего водителя, - но я являюсь свидетелем, подающим жалобу по этому делу. Я подал жалобу под присягой на вашего брата за то, что он покинул место аварии.
   Маленький итальянец отозвал меня в сторону.
   - Меня зовут Бобби Бароне, - сказал он, беря меня за руку. - У нас есть страховка ответственности, которая покроет все, если вы просто отпустите его. Конечно, если вы будете настаивать на предъявлении обвинения, все, что вы получите, - это неприятности. Это не окупит ремонт машины.
   Он достал из кармана полис, чтобы убедить меня в том, что разговоры о страховке были реальными. Бароне был нервным малым, и серьезность его просьбы в поначалу произвела на меня впечатление смешной. Наконец, обсудив этот вопрос с Холмсом и водителем, я согласился снять обвинение.
   Когда патрульные услышали об этом решении, то были раздражены.
   - Этот парень, - они указали на Бобби, - магазинный вор. У нас есть его фотография в галерее жуликов. Да ведь он только что отбыл срок в государственной тюрьме в январе прошлого года.
   - Да, это правда, - признал Бароне, - но сейчас я честный человек. И, кроме того, обвинение предъявлено моему брату, а не мне. Он никогда раньше не арестовывался ни по какому поводу. Парень встает в четыре часа каждое утро и весь день усердно работает на городском рынке.
   - Можете идти, - сказал я Бароне. - Мы приняли решение по этому поводу, и жалоба отозвана. Если дело будет прекращено, не будет никаких свидетелей обвинения.
   Бароне крепко сжал мою руку.
   - Послушай, - почти прошептал он мне, - Бобби Бароне этого не забудет. Ты неплохой белый парень. Если тебе когда-нибудь понадобится какая-либо помощь, просто позови меня. Я не забываю своих друзей - а любой, кто делает то, что сделал ты, является моим другом.
   Вернувшись в офис, я забыл об этом эпизоде после того, как рассказал о нем нескольким парням. И ни разу больше не вспоминал о Бароне до той ночи, примерно два месяца спустя, когда меня отправили в кабаре "Желтая лента", где произошла стрельба.
   Несмотря на холодную ночь, толпа из не менее чем трехсот человек, большинство из которых были в вечерних костюмах, столпилась снаружи, болтая друг с другом и отвечая на вопросы других прохожих, которые останавливались, вытягивая шеи. Но никто из них ничего не мог разглядеть. Кабаре находилось в подвале, и единственным входом был лестничный пролет, ведущий вниз.
   Я протолкался локтями сквозь толпу, показал свое удостоверение патрульному у входа и вошел в прокуренное помещение. Оно странно контрастировало с "Желтой лентой", которую я знал. Обычно там была музыка, смех, шуршание танцоров по гладкому полу. Яркость женских платьев и атмосфера поиска удовольствий, как правило, придавали помещению мягкий колорит под десятками китайских фонариков, свисавших с потолка. Но сегодня ночью фонарики отбрасывали на пол причудливые тени, и единственные звуки в заведении доносились от двух детективов, которые допрашивали испуганного бармена-негра, и от врачей скорой помощи, которые склонились над раненым в дальнем конце зала. Эффект был поразительно тревожным.
   Подойдя к тому месту, где хирурги трудились над раненым, я наклонился, чтобы увидеть его лицо. Этим человеком был Бобби Бароне! Спереди на его белой рубашке виднелось темное пятно, а в одной руке он держал револьвер, взведенный и полностью заряженный. Совершенно очевидно, что в него стреляли, не дав возможности воспользоваться его собственным оружием. Он дышал, но на его лице была смертельная бледность, и я знал, что конец скоро наступит.
   Затем в течение нескольких минут я беседовал с детективами, вытягивая из них те немногие подробности стрельбы, которые им удалось собрать. Они узнали немногое - только то, что Бароне был застрелен, и что толпа в панике бросилась с места происшествия. О том, что искатели удовольствий покинули зал в спешке, свидетельствовали пальто и шляпы, оставленные висеть в раздевалке.
   Оставалось всего около часа до выхода в печать последнего городского номера моей газеты, а мне тем временем нужно было собрать какую-нибудь историю получше, чем могла бы предоставить мне полиция. Я решил расспросить тех, кто находился снаружи, кто был в кабаре, когда произошла стрельба. Шансы были невелики. Я знал, что толпы в кабаре редко что-то помнят. Удобнее забыть.
   Я почти дошел до двери, когда услышал, как произнесли мое имя. Я обернулся.
   - Кто меня звал?- спросил я.
   Детективы рассмеялись.
   - Убирайся - ты никому не нужен, - ответил один из них.
   Другой спросил:
   - Что ты пил?
   Я снова пустился в путь. И снова было произнесено мое имя! В тот раз я был уверен, что слышал это! Я даже узнал этот голос! Это был Бароне! Я полагал, что он зашел слишком далеко, чтобы узнать меня. Я поспешил к нему и склонился над ним. Его голос был очень неразборчив, и мне пришлось приложить ухо к его губам, чтобы расслышать его слова.
   - Просто помни, что Бобби Бароне не забывает своих друзей, - сказал умирающий. - В любое время, когда я смогу что-нибудь для тебя сделать, просто дай мне знать.
   Я ждал продолжения, думая о том, какие странные люди итальянцы, уносящие с собой в могилу свои симпатии и антипатии и так горячо их лелеющие. Но больше ничего сказано не было. Я пощупал пульс Бобби. Его не было. Я подозвал одного из врачей, который отошел на несколько футов от Бароне.
   - Он мертв, - сказал я.
   - Да, - ответил врач, как-то странно глядя на меня, - он умер десять минут назад.
   Мертв уже десять минут! Я не мог в это поверить! Врач, несомненно, ошибся! Я слышал, как Бароне говорил, и я был не настолько глуп, чтобы поверить, будто со мной говорил мертвец. Я повторял себе это снова и снова. Но по какой-то причине, пробираясь к толпе снаружи, я почувствовал беспокойство - покалывание вдоль позвоночника.
   Я расспрашивал человека за человеком в толпе. Никто ничего не знал. Было удивительно, сколько женщин в вечерних платьях возвращались домой из театра без пальто и просто зашли посмотреть, что происходит! Другие стояли спиной - или пили коктейль, или танцевали и занимались своими делами.
   Обескураженный, я уже собирался подойти к телефону и сообщить в офис, что историю придется писать на основе полицейского отчета, в котором не было ни деталей, ни абсолютно никаких красок. Затем - я почувствовал, что меня выводят из толпы! Меня действительно тянули! И, насколько могли судить мои глаза, тянуть было некому! Я испугался и попытался сопротивляться. Но сила, которая тянула меня из толпы, не потерпела бы никакого сопротивления. Меня вывели мягко, но непреодолимо.
   Я прошел шесть, восемь, десять кварталов, все времяиспытывая ощущение, будто что-то тянет меня вперед, пока, наконец, не добрался до кабаре "Мы вам рады". Оркестр играл оживленный джаз, и полдюжины скудно одетых девушек склонялись над мужчинами за столиками в зале. Примерно полсотни человек потягивали пиво или жадно поглощали виски с содовой. Я сел за столик рядом с тремя мужчинами и женщиной и заказал пиво.
   Мужчины шумно разговаривали, и мое ухо уловило в их разговоре слово "Бароне". Я внимательно прислушался.
   - Да, - сказал один из мужчин, - Бароне сегодня было довольно туго. Он пришел сюда спеть. Знаете, у него хороший тенор. Какой-то парень, который его не знал, принял Бобби за обычного артиста эстрады и попросил его спеть. Бобби сразу же включился в это дело и спел две песни. Но когда парень предложил Бобби доллар чаевых, тот разозлился и швырнул деньги мужчине в лицо. Потом Бобби решил, что он кого-нибудь застрелит, и нам стоило дьявольских усилий удержать его от этого. Ему всегда хочетсяпоиграть со своим пистолетом, когда он пьян.
   Вошел еще один мужчина и присел за стол к этой троице. Разговор перешел на другую тему, не представлявшую для меня интереса.
   Что ж, по крайней мере, у меня была небольшая предыстория для моей истории. Я попытался представить в уме, что произошло между тем временем, когда Бароне покинул кабаре, и тем временем, когда он был убит в "Желтой ленте". Сформулировав план действий, я как раз выходил из кабаре, когда непреодолимая сила снова начала тянуть меня за собой.
   Казалось, она становился все сильнее. Рукав моего пальто оттопырился там, где она держала меня, но я ничего не видел! Однако я мог отчетливо ощущать чье-то присутствие. Ощущение того, что тебя тянет просто ничто, исчезло. Я меньше нервничал. Пока шел, я чувствовал силу рядом со мной, точно так же, как человек может чувствовать близость друга, с которым он идет. Но я мог свободно двигать руками в обе стороны, ничего ими не касаясь.
   Моя вторая прогулка, также направляемая исключительно моим таинственным спутником, была не такой долгой, как первая. Онаувела меня всего за три квартала - в другое кабаре - "Ночь выбора".
   Я вошел и занял столик. Нечто, сопровождавшее меня, - я был в этом уверен, - заняло стул напротив. Я отчетливо увидел, как стул придвинулся на несколько дюймов ближе к столу.
   "Ночь выбора" было открыто в первую ночь после снятия правительственного замка, который был установлен на двери в нарушение закона о запрете. В свои более удачливые дни это место было известно как притон для персонажей преступного мира, но сегодня вечером там было мало народу. Слух об открытии еще не успел распространиться.
   Я знал бармена, который также был официантом, и поговорил с ним. Он кивнул и налил мне пива.
   - Послушай, - сказал он, ставя кружку на стол, - тебе следовало быть здесь три часа назад. Бароне, я не знаю, знаете вы его или нет, но вам следовало бы зайти сюда и посмотреть, какие дела тут творились сегодня вечером. Мы слегка поругались, и он швырнул в меня своей пивной кружкой без всякой причины. Затем он достал свой чертов пистолет и выстрелил в потолок. Толпа направилась к нему, но он остановил ее и выстроил в ряд перед баром. Это его старый трюк - фальшивое ограбление. Когда-нибудь это его убьет. Ну, мы наконец-то выкинули его отсюда, но он ругался и сказал, что сейчас вернется. Это напугало всех, кто его не знал, и вся толпа ушла.
   Это снова было рядом со мной. Я каким-то образом понял, что это был сигнал уходить. Я расплатился с кассиром и вышел.
   "Фальшивое ограбление стоит жизни" - вот какой должна была быть моя история! Если другим парням не улыбнулась удача, это была бы эксклюзивная статья на первой полосе моей газеты. Чем больше я думал об этом, тем больше мне это нравилось. По крайней мере, это было бы чем-то новым в криминальной хронике. Я так задумался над этой историей, что забыл о своем спутнике, пока вид катафалка не напомнил мне, что мы - увлекающая сила и я - вернулись в "Желтую ленту". Я знал, что прибыл коронер и отправляет тело Бароне в похоронное бюро. Я хотел задать коронеру несколько вопросов и поэтому зашел внутрь.
   Когда я вошел, нечто рядом со мной заговорило. Оно говорило обычным тоном, и голос принадлежал Бароне, но по тому, с какой сосредоточенностью помощники гробовщика занимались своей работой, я понял, что они ничего не слышали!
   - Вы слышали все, что вам нужно было знать, - сказал голос, - я расскажу вам остальное. Когда я ушел из "Ночи выбора", то отправился к Джимми Хауэллу и выстроил ребят в очередь. Джимми разозлился из-за этого и начал охотиться на меня. Он достал меня как раз в тот момент, когда я переступил порог этого кабаре. Я увидел его, но не смог вовремя добраться до своего пистолета. Через несколько минут он отправится в полицейский участок и сдастся. В любое время, когда я смогу что-нибудь для тебя сделать, просто дай мне знать.
   Помощники гробовщика вынесли длинную соломенную корзину и положили ее в катафалк. Когда большой автомобиль отъехал, я почувствовал, что присутствие покинуло меня, и по сей день больше с ним не сталкивался.
   Когда я вернулся в офис, Драммонд спросил:
   - Ну, как?
   - Урожай неплохой, - сказал я.
   - Ограничься пятнадцатью сотнями слов, - наставлял он меня, - и поторопись. У тебя есть всего десять минут.
   Я написал заметку и около получаса ждал, пока мне принесут экземпляр газеты, чтобы почитать по дороге домой.
   Как только подошел выпуск, Драммонд сказал: "Послушайте, Маллейн звонит из штаб-квартиры и сообщает, что только что пришел Хауэлл. Он сказал, что у полиции не было никаких намеков на то, что Хауэлл был убийцей. Мы - единственная газета в городе, которая это написала. Как, черт возьми, ты это выяснил?"
   - О, ты был бы удивлен! - ответил я.
  

СТИГМАТЫ

ГрэхэмМ.Д.

  
   Самая странная вещь в моей долгой и разнообразной карьере врача общей практики случилась в прозаичном Нью-Йорке, менее чем в двенадцати кварталах от того места, где до сих пор находится мой офис.
   В то время я только начинал заниматься общей практикой, у меня была блестящая новая вывеска и почти ничего больше, кроме профессиональной бороды. В те дни пациентов было немного, и все же я был полон энтузиазма и уверенности во всемогуществе науки. У меня было много свободного времени, и я обычно развлекался, анализируя своих пациентов и тех немногих других людей, которых встречал, угадывая истории их жизни по внешности. Но никогда за все время моих праздных размышлений я даже не мечтал о такой гротескной череде событий, как те странные происшествия, в которых участвовал Эндрю Клайд.
   Однажды рано утром я поднял глаза и увидел, что он сидит в моей приемной, так нервно подергиваясь, что я подумал, он наркоман, или "снежная птица", как они себя называют. Его лицо было осунувшимся, хотя ему, наверное, было чуть за тридцать, и я заметил, что его волосы слегка поседели.
   Когда я вызвал его к себе в кабинет, то обнаружил, что его скальп и левая ступня покрыты самыми уродливыми ожогами, какие я когда-либо видел. Образовались большие волдыри, которые затем лопнули. Хотя раны были довольно поверхностными и не совсем опасными для жизни, все же они, должно быть, причиняли ему мучительную боль. Он угрюмо сел на стул и подчинился осмотру, не сказав ни слова.
   Я увидел, что ожоги, по всей видимости, появились в течение нескольких часов, поскольку их края еще не начали рубцеваться - стадия, предшествующая заживлению. Он отказался назвать мне какую-либо причину, по которой раньше не обратился за медицинской помощью, или объяснить, как он их получил. Казалось, он находился скорее в крайне нервном состоянии, чем страдал от физической боли, хотя ожога на боковой стороне черепа должно было быть достаточно, чтобы он потерял сознание.
   Обработав его обычными маслами и мазями, я перевязал его так тщательно, как только умел. Он не поморщился, и, на самом деле, мне показалось, что в пораженных областях вообще отсутствовала чувствительность. Сначала я предположил, что раны могли быть вызваны серной кислотой, используемой при травлении пластин фальшивых денег, но ожоги были некислотного типа.
   Когда он встал, чтобы уйти, я начал предупреждать его о последствиях, если он не позаботится о ранах. Он в отчаянии посмотрел на меня снизу вверх - это был невысокий, довольно худощавый мужчина.
   - Доктор, это настоящие ожоги? Я слишком близок к сумасшествию, и хочу знать наверняка.
   Я сказал ему, что ожоги были достаточно серьезными, чтобы посоветовать ему лечь в больницу или, по крайней мере, остаться в постели на несколько дней. Его вопрос озадачил меня.
   - Но, доктор, - сказал он срывающимся высоким голосом, - вы не понимаете. Они появляются каждую ночь - когда я сплю!
   Он направился к двери, и его дряблое лицо исказилось не то от страха, не то от ненависти. Я попросил его остановиться и дал ему успокоительное.
   - Ваши нервы в ужасном состоянии, - сказал я ему. - Что бы это ни было, что обожгло вас, оно вас измучило. Конечно, вы не горели во сне. Сядьте сюда и расскажите мне вашу историю.
   - Доктор, говорю вам, это происходит каждую ночь, около полуночи. Дело не столько в боли от ожогов... они не очень сильно болят. Но независимо от того, запираю ли свою дверь, я просыпаюсь около полуночи с ужасным звоном в ушах, и у меня першит в горле. И каждый раз моя голова и ступни обгорают подобным образом.
   Я решил, что этот человек страдает от какой-то необычной формы истерии, и, желая понаблюдать за ним, предложил ему переночевать на раскладушке в моей приемной.
   - Я все равно задержусь здесь допоздна, - сказал я ему, - и что бы вас ни беспокоило, нам обоим придется бороться с этим.
   Он охотно согласился. Этот человек, казалось, разрывался между необходимостью хранить страшную тайну и желанием доверить ее какому-нибудь другому живому человеку.
   - Но это не поможет - Они охотятся за мной, док. - Он наклонился вперед, как будто хотел сказать мне что-то чрезвычайно важное. - Дело не в вас, а во мне. Здесь это произойдет точно так же. Я знаю, что так и будет.
   Я заставил его пообещать вернуться тем же вечером; я мог бы осмотреть его раны и проследить, чтобы он провел спокойную ночь. Я втайне намеревался дать ему сильнодействующий опиат, который позволил бы ему спокойно спать до следующего утра.
   К тому времени, когда он вернулся вечером, я пришел к выводу, что мой пациент стал жертвой галлюцинаций и самоистязаний. Но как только я начал снимать повязки, чтобы обработать ожоги, то, к своему ужасу, обнаружил, что ни на голове, ни на ноге не осталось никаких признаков раны или шрама!
   Услышав мой возглас изумления, он посмотрел мне прямо в глаза и рассмеялся - страшным, отчаянным смехом, от которого у меня кровь застыла в венах.
   - Теперь вы мне верите? Доктор, так бывает каждый раз. Я просыпаюсь с ожогами - они болят некоторое время, а затем исчезают. Это происходило каждыйраз в течение пяти ночей. Я не сумасшедший, но удивительно, что я им не стал. Каждую ночь с тех пор, как... - Он замолчал, словно сожалея, что сказал так много.
   Как бы внимательно я ни осматривал пациента, на нем не было никаких признаков ожога или шрама. И все же это был безошибочно тот же самый человек, которого я лечил ранним утром! Я бы узнал его изможденное лицо где угодно.
   Я плюхнулся в кресло напротив него и дрожащими пальцами раскурил трубку. Я был тогда молод. Но я никогда не был робким. Врачи учатся смотреть в лицо и этому миру, и загробному, не теряя хладнокровия. Но этот человек и его дикая история, казалось, не принадлежали ни к тому, ни к другому.
   Он выпил снотворное, которое я приготовил для него, и лег полностью одетым на койку, накрывшись своим пальто. Он был не из тех, кому многие мужчины могли бы посочувствовать. В его вороватых жестах было что-то от загнанной в угол крысы. И все же абсолютный, неприкрытый ужас застыл в его свиноподобных глазах.
   Ни одна из моих книг об истерии, гипнозе или сновидениях, казалось, не проливала никакого света на случай человека, который называл себя Эндрю Клайдом и который так шумно спал в соседней со мной комнате. Через открытую дверь я слышал его ровное дыхание и удивлялся, как он вообще мог спать, даже под воздействием морфия, который я ему дал.
   Свет в обеих комнатах был приглушен, и я, должно быть, задремал в своем кресле, хотя твердо решил не спать. Вздрогнув, я внезапно пришел в себя. Свет замерцал и на мгновение погас, как будто отключили ток. Затем комнату наполнил сильный запах горящей плоти. Я бросился к своему пациенту. Он спал, но с открытым ртом и стонал. Пульс и дыхание были невероятно учащенными, а на задней части его черепа кожа и волосы были сожжены, как я видел это тем утром.
   Я лихорадочно расшнуровал его ботинок и осмотрел ступню. Как я опасался и наполовину ожидал, огромный лопнувший волдырь был на прежнем месте, точно такой же, как прежний. Во всяком случае, он был немного серьезнее, чем раньше.
   В такие моменты, когда разум колеблется между реальным и невозможным, между здравым смыслом и безумием, мы цепляемся за любые твердые, незыблемые устои, которые находятся рядом с нами. У меня были мои медицинские знания, мои инструменты и лекарства. Еще не осмеливаясь думать или гадать, что произошло, я механически обработал и перевязал его ожоги и сделал ему еще одну успокаивающую подкожную инъекцию.
   Затем я, пошатываясь, подошел к шкафчику, где хранил аптечку, и заколебался между бутылкой с надписью "спирт" и круглой банкой кокаина. Бывают моменты, когда врачу можно почти простить прием лекарств, каким бы ужасным ни был их эффект. Но я обильно выпил неразбавленныйспирт и вернулся к своему пациенту. Теперь, когда я был уверен, что он не проснется в течение нескольких часов, я преисполнился решимости выяснить что-нибудь о нем в надежде разгадать окружавшую его тайну.
   Я с трудом обшарил его карманы, потому что он был тяжелым человеком, а я ослабел от непонятного страха. Но его ровное дыхание успокоило меня, и при осмотре я обнаружил, что его пульс замедлился до нормального. Мой обыск его карманов, каким бы непрофессиональным он ни был, не прибавил мне знаний и душевного спокойствия.
   Ни на одной из его вещей не было никаких пометок, не было найдено никаких писем или каких-либо памятных записок. В одном из его набедренных карманов лежала пачка крупных купюр. Они отсвечивали зеленым и желтым при свете лампы в моем кабинете. Денег было больше, чем молодой врач когда-либо видел в своей жизни. Совершенно очевидно, этот Эндрю Клайд не испытывал недостатка в средствах. В равной степени было очевидно, что он либо не пользовался банками, либо определенно принадлежал к тому миру преступников, которые не осмеливаются ими пользоваться.
   Имелся также перочинный нож с лезвием почти на четыре дюйма длиннее, чем разрешено законом, и безобидный на вид пистолет запрещенного типа, способный выпускать двадцать два патрона со смертельным эффектом на короткой дистанции.
   Эти вещи, вместе с кое-какой мелочью и прочим хламом, составляли содержимое его карманов. Я вернул все на место, как было, и вышел в другую комнату.
   Я пришел к выводу, что этот Клайд, должно быть, представитель криминальной профессии, и задумался, стоит ли передавать его полиции. Но полиция, конечно, не смогла бы понять его странную болезнь, если этого не мог понять я. Оставалась тайна его ужасных ожогов, которые сохранялись несколько часов, исчезали и появлялись снова как по расписанию. Я не мог позволить ему ускользнуть в водоворот нью-йоркских улиц, не узнав причины того, что с ним происходило. Мое собственное здравомыслие зависело от того, найду ли я этому рациональное объяснение. Очевидно, это было за пределами понимания науки, Бога или человека. И все же я был поглощен яростной потребностью узнать.
   Если бы я мог объяснить это к своему собственному удовлетворению, то почувствовал бы, что могу продолжать свою работу и свою жизнь. Но если это оказывалось капризом судьбы, казалось, что в жизни нет никакого смысла.
   Всю ту ночь я просидел в своем кресле, ломая голову над нелепостью этого дела. Могло ли быть так, что этот человек по какой-то неизвестной причине нанес эти раны самому себе? Но я видел его в наркотическом сне. А один ожог появился у него под ботинком!
   На мгновение я задумался, не проник ли какой-нибудь неизвестный злоумышленник в дверь кабинета и не мог ли он пройти мимо меня, пока я спал. Мое окно выходило на огромное здание, расположенное на высоте четырех этажей над землей. Ни над, ни под ним не было выступа, и даже обезьяна не смогла бы найти опору на внешней стене. А дверь в мой кабинет была заперта на засов! Если бы кому-то удалось пройти мимо ночного сторожа у наружной двери внизу, он все равно не смог бы проникнуть в мои комнаты.
   Но, на мгновение признав, что раны могли быть нанесены естественным путем в качестве какой-то странной мести или наказания, я сразу же столкнулся с невероятным фактом, что они, казалось, практически не подействовали на обожженного человека и что в течение нескольких часов они полностью исчезли. Если бы они заживали естественным путем, потребовалось бы три-четыре недели, чтобы образовался рубец, или рубцовая ткань, и отметина оставалась бы до самой смерти.
   По этому порочному кругу моя мысль двигалась всю ночь напролет. Казалось, не существовало научного метода, с помощью которого можно было бы решить эту проблему. Если раны были естественными, почему они заживали так волшебно и возникали так регулярно? Если бы они не были натуральными... но я видел их и чувствовал запах плоти. Я не мог поверить своим глазам, и я не мог сомневаться в них; я был молод тогда, и я верил во всемогущество человеческих знаний более твердо, чем сейчас.
   Мой пациент проснулся поздно утром с головокружением и слабостью. Я дал ему кофе, который является большим стимулятором, чем думает большинство людей, и он сел на край койки, обхватив голову руками. Я ждал, надеясь, что он расскажет мне больше о себе и о том, что произошло.
   - Еще раз, док! Так всегда бывает... каждую ночь. И так будет... до субботы... - Он замолчал, его зубы стучали от страха.
   - До субботы? - Я схватил его за руку. - Возьмите себя в руки и расскажите мне, в чем дело. Я ничего не смогу для вас сделать, пока не узнаю всю историю.
   На мгновение мне показалось, что он собирается довериться мне. Но его безвольный рот сжался, и он стиснул челюсти.
   - Это... это мое личное дело. Они доберутся до меня, или я сойду с ума. В любом случае...
   Он пожал плечами со странным фатализмом и поднялся на ноги.
   - Но вы не можете уйти таким образом - происходит что-то чудовищно мерзкое, и я должен знать, что это такое. - В то время я не особенно заботился о безопасности моего пациента, но я должен был знать причину того, что с ним случилось. Все, во что я когда-либо верил, пошатнулось. Я стоял перед дверью.
   - Обещайте, что вы вернетесь сюда этим вечером и останетесь, - сказал я. - Я должен выяснить, что это такое. - Я утратил все свое профессиональное спокойствие.
   Мой пациент странно посмотрел на меня, с кривой улыбкой на лице. Он медленно покачал головой.
   - Вы никогда не узнаете - никто никогда не узнает. Они доберутся до меня в субботу. Ничего не поделаешь.
   - Но полиция...
   - Полиция! Что могут копы сделать против... мертвых? - Последнее слово он прошептал, ужасно закатив свои маленькие испуганные глазки. - Могут ли они поймать ничто и надеть на это наручники? Кто будет стрелять в ведьмака? Никто никогда не видит их, кроме меня!
   Сверхчеловеческие нервы этого человека, казалось, были напряжены до предела. Я почти ожидал увидеть, как он упадет, корчась, на пол, став объектом для смирительной рубашки. Но он взял себя в руки и, дрожа, сел на койку.
   Я попытался успокоить его, хотя сам ни в чемне был уверен.
   - Поверьте мне, - сказал я, - это нечто совершенно естественное, то, что преследует вас. Может быть, у вас есть какой-то странный враг или, возможно, на вас практикуется какой-то злонамеренный гипноз. Не теряйте голову, и мы попытаемся выяснить, что это такое... и бороться с этим. - Мои слова прозвучали пусто и бессмысленно, когда я произносил их, даже для меня самого.
   Он покачал головой, горько скривив губы, что могло сойти за улыбку.
   - Вы не понимаете, док. Ни вы, ни любой другой мужчина не в силах с этим бороться. Может быть, Бог может - если есть Бог, которому не все равно, что со мной происходит. Я не знаю. Но я достаточно хорошо знаю, что меня ждет - субботний вечер. Мне осталось жить всего три дня... Три дня...
   Он протиснулся мимо меня и выбежал из кабинета. Я слышал, как он сбегает по лестнице, затем наступила тишина.
   Остаток той недели был настоящим кошмаром. Не знаю, как я справлялся со своей рутинной работой; удивительно, что я не совершил какой-нибудь ужасной ошибки при лечении своих немногих пациентов. Я ходил в каком-то оцепенении. Каждый раз, когда дверь моего кабинета открывалась, я вскакивал на ноги, ожидая и боясь увидеть человека с ожогами. Но он не пришел, и я ничего о нем не слышал.
   Как ни старался, я не мог придумать естественного объяснения этим ранам и тому странному способу, которым они появлялись и исчезали. Но его собственную идею о сверхъестественной причине я принимать отказывался. В то время, как уже говорил, я твердо верил, что человеческие знания достаточно сильны, чтобы решить умственные и физические проблемы человека. Сейчас - я в этом совсем не уверен. В нашем мире происходят странные события, и жизни переплетаются с неистовой любовью, амбициями и ненавистью, которые иногда выходят за пределы самой могилы.
   Было очевидно, что у моего странного клиента нечистая совесть, и что он считал свои раны неземным наказанием, постигшим его. Но что такого мог натворить человек, чтобы заслужить страшную участь быть сожженным заживо? Какой грех был настолько отвратителен, чтобы глубоко въесться в тело и мозг человека, превратив его жизнь в сущий ад?
   Прошло два дня, а я так и не смог ни отдохнуть, ни выспаться. Большую часть времени я проводил, прогуливаясь по улицам, пытаясь забыть события последних нескольких дней и все же надеясь, вопреки всему, что встречу человека, который называл себя Эндрю Клайд. Часть времени я провел в медицинских библиотеках, надеясь найти что-нибудь, что ответило бы на вопросы, терзавшие мой мозг. Но там ничего не было.
   В субботу вечером что-то от уверенности, с которой Клайд говорил о роке, который обрушится на него в субботу в полночь, должно быть, передалось и мне. У меня возникло странное предчувствие, что вот-вот произойдут страшные вещи, и что мне суждено быть в них каким-то образом замешанным.
   Мой офис угнетал меня, и ранним вечером я отправился на прогулку, чтобы прочистить мозги. Ночь была жаркой и душной. Ни малейшего дуновения ветра не доносилось до городских улиц, и все, казалось, застыло в напряжении в ожидании дождя. На небе не было ни звездочки, и с юго-запада неслись низкие облака.
   Вдалеке послышался низкий раскат грома, рычащий, как огромный зверь, крадущийся по городу. Я гулял несколько часов, а затем, опасаясь надвигающегося дождя, поспешил обратно в свой офис. Как только первые капли упали на пыльные тротуары, я увидел здание. Я заметил, что в моих окнах горел свет, хотя был уверен, что выключил его, когда уходил.
   Поспешно поднявшись по лестнице, я открыл дверь своего приемного покоя. Там, в кресле, сидел Эндрю Клайд, его глаза были вытаращены, а лицо искажено испугом.
   Он вскочил на ноги, увидев меня. Было очевидно, что он находился в необычайно тяжелом состоянии нервного возбуждения.
   - Доктор, я вскрыл замок вашей двери. Я должен был прийти сюда. Вы должны помочь мне...
   Его маленькие глазки сияли под спутанными волосами, которые, как я заметил, стали белоснежными с тех пор, как я видел его в последний раз. Сбоку на его черепе не было шрама.
   - Сегодня вечером... сегодня вечером это произойдет. Они доберутся до меня сегодня вечером! Вы что, не можете их остановить? Вы можете что-нибудь сделать? Для чего нужны врачи? Спрячьте меня где-нибудь...
   Его мольбы становились все более бессвязными. Я помог ему добраться до моего кресла, - он не хотел подходить к койке, на которой лежал прошлой ночью, - и предложил ему сделать укол. Он отказался.
   - Дайте мне выпить, док. Я хочу умереть в сознании.
   Я налил ему крепкого скотча, который он выпил залпом, не моргнув глазом. Крепкий спиртной напиток, казалось, сделал из него нового человека, и он заметно, хотя и искусственно, улучшил свой голос и осанку. Он откинул волосы с глаз и выпрямился в кресле.
   - Я ничего не смогу для вас сделать, Клайд, если вы не расскажете мне все. Вы заставляете меня работать вслепую. Вы знаете, или думаете, что знаете, что именно вас беспокоит. - Я был нетерпелив по отношению к этому человеку, поскольку он свалил свою проблему на меня, не дав мне ничего для ее решения.
   Он пожал плечами.
   - Мои секреты - это мои собственные секреты, я и так уже слишком много сказал. Я умру, ничего больше и не сказав.
   Я был намеренно жесток.
   - Тогда вставайте и уходите. Вы не можете умереть здесь. - Я указал на дверь. - Либо убирайтесь, либо объясните, в чем дело. Я бы хотел помочь вам, но сейчас я ничего не могу для вас сделать. Если только вы не посвятите меня в свои тайны...
   Он посмотрел на меня, как побитая собака, и в его глазах светился ужас.
   - Я должен остаться, доктор! Я не могу быть один, когда... когда это случится. Может быть, я умру. Я мог бы избежать этого. Но это не то, чего я боюсь. Я не боюсь смерти, потому что сталкивался с этим каждую ночь в течение последней недели. Но я не могу быть один. Я не смею остаться один.
   - Тогда садитесь и расскажите мне эту историю. Дальше этого дело никогда не зайдет.
   - Я... я не могу. И я не осмеливаюсь остаться один сегодня вечером. Если я останусь один, я покончу с собой, чтобы покончить с ужасным ожиданием, и тогда они будут ждать, ужасные, больше чем когда-либо, по ту сторону. Они будут ждать меня там и смеяться...
   - Кто такие они? - спросил я.
   - Вам не понять, доктор. Их нет в вашем мире пациентов, больниц и книг. Они... мертвы! - Последнее слово он выкрикнул так, словно был на грани срыва.
   Отдаленный раскат грома становился все громче. Внезапно он разразился почти над нашими головами с оглушительным грохотом, перекрывшим шум города. Струи дождя хлестали по зданию, и я встал, чтобы закрыть окно, которое было открыто. Столбик термометра, должно быть, опустился градусов на двадцать, потому что ветер, когда я закрывал окно, был ледяным.
   Я немного постоял у окна. Подо мной на улице не было видно ни души. Город казался освещенным, но пустынным. Слабый свет старомодных газовых фонарей на углу только придавал странный зеленоватый оттенок размытым бурей улицам. Это была ночь, в которую можно было ожидать чего угодно.
   Эндрю Клайд устало произнес:
   - Налейте мне еще выпить, и я расскажу вам всю историю. Я не понимаю, какое это может иметь значение сейчас. Вам следовало бы также знать - вы ничего не можете поделать с тем, что должно случиться со мной.
   Его голова со спутанными седыми волосами была опущена на руки. Он медленно раскачивался взад-вперед на своем стуле, словно был на грани нервного срыва. Я почувствовал прилив жалости к этому человеку, который колебался между тупым принятием того, что, как он думал, надвигалось на него, и нормальным импульсом сопротивляться и бороться до тех пор, пока в нем оставалось дыхание.
   Он начал свой рассказ. Я закурил трубку и откинулся на спинку стула напротив, откуда мог наблюдать за его лицом при свете настольной лампы.
   - Я сказал вам, что меня зовут Эндрю Клайд, - начал он. - Во всяком случае, так меня окрестили. Но в течение многих лет я был известен как Скотти Ухо. Они прозвали меня так, потому что я слышал, как щелкает комбинация замка сейфа. Вы слышали о Скотти Ухе?
   Даже в своем затруднительном положении он был способен ухмыляться мне, гордясь своей славой. Но я не мог припомнить, чтобы когда-либо слышал о ком-либо с таким именем. Он казался разочарованным.
   - Вы читали газеты примерно два года назад, когда все только и говорили об убийстве Грэшема? Что ж, я был одним из троих, кто это сделал.
   Внезапно я вспомнил. Четырехлетний сын банкира из Йонкерса был похищен, и когда его похитители посчитали, что им угрожает опасность, они выбросили его из экипажа в реку Бронкс.
   - Да, я был одним из тех, кто похитил Бобби Грэшема и швырнул его в реку. Но я заплатил - Боже, как я заплатил!
   Если вы помните, они поймали нас троих вскоре после того, как было найдено тело мальчика. Против нас было не так уж много улик. Но копы день за днем припирали нас к стене. Они хотели признаний. Наконец, они сказали, что, если я сознаюсь в содеянном, они освободят меня. Окружной прокурор продолжал преследовать меня. Каждый день меня приводили к нему в кабинет, и он засыпал меня вопросами и пугал картинами того, что со мной случится, если я не расскажу.
   И я не выдержал и подписал признание, сказав, что Лицо со шрамом и Луис Морони убили мальчика, сбросив его в реку, пока я гнал лошадей. Это было неправдой. Я не гнал лошадей - это был Лицо со шрамом.
   Дело дошло до суда, и со мной в качестве свидетеля штат вынес вердикт об убийстве первой степени как против Лица со шрамом, так и против Луиса. Когда был вынесен вердикт, я сидел в зале суда. И я до сих пор вижу взгляд, которым одарили меня те двое моих приятелей. Это запечатлелось в моем сознании, как... как... - Он указал на место, где были шрамы.
   - Тогда копы отпустили меня, предупредив, чтобы я убирался из города и держался подальше. Я отправился на юг и в одиночку провернул пару дел по взлому сейфов. Но я нигде не мог остановиться. Казалось, все продолжало вести меня назад, сюда, в Нью-Йорк. Я не мог ни отдохнуть, ни заснуть. И примерно месяц назад я вернулся.
   Лицо со шрамом и Луис были отправлены на виселицу, и они оба умерли, проклиная меня, так мне сказали. Но я должен был спасти себя сам. Я не хотел умирать. Я не хочу умирать сейчас. Боже, Боже, я не хочу умирать!
   Я наклонился вперед.
   - Но какое все это имеет отношение к... к вашим ожогам? Я не вижу...
   - Глупец! - Он почти кричал. - Всего через год после той ночи, когда Луи и Лицо со шрамом были отправлены на виселицу, начали появляться ожоги! Семь ночей они ждали в камере смертников - ждали смерти! И шесть раз я получал ожоги. На седьмую ночь, незадолго до полуночи в субботу, год назад, они отправились на эшафот! Что случится со мной сегодня в полночь? Они стоят, только с другой стороны, ждут меня - тащат меня через завесу тем путем, которым пришлось пройти им!
   Кто знает, какие дьявольские штучки они приготовили для меня там, где они находятся, если они могут достать меня здесь? Когда я был мальчиком, моя мать часто рассказывала мне о Вечном Жиде, который был обречен никогда не находить покоя до скончания вечности. Неужели до тех пор меня будут жечь?
   Он рыдал, обхватив голову руками, и стонал, как раненое животное. Но большая часть моей симпатии к нему исчезла. Его жестокость по поводу совершенного им преступления и жалость к самому себе вызвали у меня лишь ужас и омерзение.
   Клайд поднял голову.
   - Сколько сейчас времени? У меня нет часов. Мне невыносимо смотреть на часы. Но скажите мне быстрее, который час!
   Я принял внезапное решение. Я подумал, что этот человек сам, должно быть, довел себя до такого состояния, в каком находился. Он загипнотизировал себя, из-за своей нечистой совести, физическим проявлением того, чего он боялся; я вспомнил, что в одной из моих книг в колледже - кажется, Юнга - упоминался случай с девушкой, которой приснилось, будто ее кусает огромная собака, и которая проснулась со следами зубов на лице и запястье, хотя находилась в запертой комнате.
   Я подумал, что увидел способ освободить его. Он смотрел в пол. Я поспешно взглянул на часы, увидел, что стрелки показывают десять сорок, и перевел их на час назад. Я знал, что если бы мне удалось отвлечь его от мыслей о себе на час и двадцать минут, он был бы вне опасности из-за странного наваждения, которое овладевало им. Даже тогда я не верил, что сверхъестественное может быть каким-либо образом замешано в этом деле. Я почувствовал гордость за себя - за то, что придумал трюк с часами!
   - Что ж, у вас есть почти два с половиной часа до полуночи, - весело сказал я ему. - Вы не хотите прилечь на часок и немного поспать? Для вас нет никакой опасности, кроме вашего собственного страха. Страх заставляет вас совершать странные поступки и испытывать странные и ужасные переживания. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что вы можете излечиться от всего этого.
   Мой пациент горько улыбнулся.
   - Вы, врачи, все одинаковые. Вы думаете, что можете узнать обо всем в книгах и лабораториях. - Затем его настроение изменилось. - Я не хочу умирать! Как вы думаете, есть шанс, - всего лишь шанс, - что ожоги сегодня вечером не будут хуже, чем в предыдущие шесть ночей? Что я буду продолжать жить? Я не смею умереть - они будут там...
   Я успокаивал его, как мог. Наконец мне это в какой-то степени удалось. Он цеплялся за крошечную надежду, что, возможно, он был сумасшедшим или заблуждался, и что ожогов никогда не было. Но я их видел. Как бы то ни было, он сидел в моем кресле, обхватив голову руками.
   Пока жив, я не забуду эту комнату такой, какой она выглядела в ту ночь. Там был только один источник света, и он находился рядом с моим пациентом. Остальная часть длинной комнаты была расплывчатой и погруженной в тени. Вдоль стен смутно и зловеще вырисовывались мои книжные шкафы и аптечки. Снаружи бушевала гроза с глубокими раскатами грома и плеском дождя. Поднялся ветер, здание скрипело и сотрясалось от его силы.
   Я сидел в другом конце комнаты, рядом с дверью в смежную. Через некоторое время я посмотрел на свои часы и увидел, что с учетом внесенных мной изменений реальное время было половина двенадцатого. Еще полчаса...
   - Который сейчас час? - нетерпеливо спросил Клайд. - Уже больше двенадцати?
   Я показал ему часы, встал и передал их ему. Он откинулся назад.
   - Только половина одиннадцатого, - медленно произнес он. - Полтора часа, и все это закончится, так или иначе.
   Я вернулся на свое место. Я заметил, что мое сердце бьется очень быстро и что мне не хватает дыхания. Психологи говорят нам, что страх - это заразная нервная болезнь. Я вспомнил, как два друга человека, стоявшего передо мной, должно быть, год назад ждали священника в черном одеянии и стражников, которые должны были провести их через Маленькую Зеленую Дверь. Как ни старался, я не мог выбросить из головы картину той процессии в серых стенах старого Синг-Синга. Всего год назад - но все, что было смертного в этих людях, растворилось в негашеной извести много месяцев назад! Неужели все было разрушено? Я начинал сомневаться в учении моей науки. Потому что я видел ожоги, настоящие ожоги. И я видел, как они исчезли.
   Мои часы показывали, что на самом деле было одиннадцать сорок пять. Я держал их перед глазами и наблюдал, - секундная стрелка бежит так, как я никогда раньше не видел. Казалось, она тоже торопится пережить следующие несколько минут.
   Мной овладела летаргия. Я не спал и не бодрствовал, и прекрасно видел все перед собой. Но если бы я захотел пошевелиться, это было бы невозможно. Я почувствовал, что плыву по течению... дрейфую.
   Стены моего кабинета, казалось, потускнели. Огни становились все ярче, ослепительно ярче. Но я не мог закрыть глаза. Странное покалывающее ощущение пробежало вверх по моему позвоночнику, и мышцы головы напряглись.
   Эндрю Клайд приподнялся на стуле. Он закричал на меня:
   - Вы солгали, солгали! Вы сказали мне, что у меня есть два часа и даже больше. Вы солгали!
   Затем его силой усадили обратно в кресло. Я видел серые фигуры, парящие вокруг него - смутные и бесформенные фигуры, которые мой разум не осмеливался идентифицировать; они, казалось, связывали его ноги и руки, и что-то надевали ему на голову. Он поперхнулся, а затем замолчал.
   Снаружи прямо над головой прогремел гром. Сильные порывы дождя и ветра барабанили в окна. Здание сотрясалось от шторма, и мое сердце почти перестало биться. Я боялся даже думать.
   На какое-то время, показавшееся мне бесконечным, серые фигуры заслонили от меня Эндрю Клайда. Я сидел, как парализованный, в своем кресле. Моя трубка с резким звуком упала на пол. Я перегрыз чубук надвое. Я знал, что это был сон и что все это милосердно исчезнет, как только я проснусь.
   Но я не мог пробудиться от этого сна. Я увидел, как серые фигуры отступили от корчащейся фигуры Эндрю Клайда. Возможно, это было плодом моего разыгравшегося воображения, но, когда один из них повернулся, его лицо, казалось, было иссечено через нос и подбородок широким шрамом. Но я не мог быть уверен. Я не могу быть уверен ни в чем из того, что произошло в ту ужасную ночь, кроме того, что я лежал там беспомощный.
   Последовало ожидание, которое, как мне показалось, длилось несколько часов, хотя я знаю, что оно не могло длиться больше нескольких минут. Я задерживал дыхание до тех пор, пока кровь не застучала у меня в ушах.
   Затем одна из странных серых фигур подняла руку, указывая ею на человека, который сидел, подергиваясь, в моем кресле. Он подержал ее так какое-то мгновение, а затем позволил ей упасть.
   При этом движении огромная молния взорвалась, казалось, прямо за окнами. Мои барабанные перепонки чуть не разлетелись вдребезги от оглушительного треска, который она издала. В то же мгновение свет, который до этого момента был таким ярким, таким необычно ярким, превратился в простое мерцающее свечение и остался таким.
   Тошнотворный запах горящей человеческой плоти наполнил комнату и заставил меня задохнуться. Я был так же неспособен двигаться, как стул. Как ни старался, я даже не мог закрыть глаза, чтобы не видеть то, что происходило передо мной. Я ужасно боялся, не столько за себя, сколько за свой рассудок. Это был страх перед невозможным - перед Неизвестным. Я думаю, что скорее умру, чем снова столкнусь с таким ужасом.
   Казалось, серых фигур было всего две, хотя мгновение назад мне показалось, что их было много. Они на мгновение склонились над телом Эндрю Клайда, который безвольно сидел в кресле. Затем, на секунду, мне показалось, что я вижу троих, исчезающих в темноте противоположной стены. Поддерживали ли двое из них друг друга и вели ли третьего за собой? Была ли душа предателя, Скотти Ухо, увлечена в неведомые ужасы?
   Возможно, мне это приснилось, и мое воображение, отравленное событиями предыдущей недели, создало всю эту структуру ужаса. Но когда я пришел в себя, было утро, и гроза закончилась. Сквозь окна солнечный свет длинными косыми лучами падал через всю комнату на фигуру в моем кресле. Я окоченел от сидения в стесненной позе. Когда я поднялся на ноги, то обнаружил, что едва могу стоять прямо. Я боялся взглянуть в другой конец комнаты, туда, где в лучах летнего солнца покоилось скрюченное тело Эндрю Клайда.
   Экспертиза показала, что Клайд встретил свою смерть "по естественным причинам и по воле Божьей". Его голова, страшно обожженная электрическим током, опиралась на паровую трубу, которая вертикально проходила через здание с крыши. Его нога точно так же была прижата к ней, и она тоже была обожжена. Молния?
   Но на его лице застыло выражение глубочайшего ужаса, рот был широко открыт, а черты лица ужасно исказились. И я знал, что Эндрю Клайда настигла месть, пришедшая из могилы, - месть, которую он сам считал справедливой.
   У него не было друзей или родственников, которые могли бы забрать тело, и как врач покойного я позаботился о похоронах и о том, чтобы останки бедного, слабого Скотти Ухо были преданы земле.
   Все это случилось двадцать лет назад, и я забыл столько из ужасного происшествия, сколько смог; с тех пор мне открылись странные вещи - другие вещи, которые не поддаются естественному объяснению. Но за всю мою дальнейшую жизнь я никогда больше не проводил такой ночи, какую провел, когда стал свидетелем призрачной казни Эндрю Клайда. И благодаря этому я узнал, что знания человека и небольшой круг законов природы, которые он открыл, - это всего лишь поверхность незамерзающего пруда, из огромных глубин которого иногда поднимаются странные пузырьки.
  

СТЕКЛО ИЛИ... ЧТО?

Нелл Кей

  
   Вы спросили меня (сказала дама неопределенного возраста с мрачными глазами, перо шляпы которой покачивалось при каждом толчке поезда), верю ли я в оккультизм. Несколько лет назад я, возможно, сказал бы вам решительное: "Нет". Но теперь позвольте мне рассказать вам о замечательном опыте, который я пережила, и который заставил меня изменить свое мнение. И, как бы странно это вам ни показалось, он касается, главным образом, вазы.
   Я мисс Фрэнсис Лейн из Старбрука, штат Иллинойс. Возможно, вы слышали о Лейнах из Старбрука? Ну, не важно. Я упоминаю о том факте, что происхожу из известной и респектабельной семьи, чтобы вы могли быть уверены в правдивости того, что я собираюсь рассказать.
   Однажды утром, за несколько дней до Пасхи, около шести лет назад, я расставляла цветы у себя дома. На центральном столе моей гостиной стояла большая ваза с пасхальными лилиями.
   В одной из комнат есть высокое узкое окно, под которым стоит низкий маленький столик, а на нем - изящная стеклянная ваза. Я заинтересована в получении художественных эффектов при обустройстве моих комнат. Возможно, когда вы достигнете моего возраста, и особенно если останетесь холостяком, у вас тоже появится какое-нибудь такое маленькое хобби - или идиосинкразия. Итак, в этой высокой, изящной вазе, стоящей у высокого, узкого окна, у меня была одна-единственная лилия на длинном стебле; эффект мне очень понравился.
   Примерно час спустя, опуская штору на окне, чтобы смягчить яркий свет солнца, я случайно опрокинула эту вазу, и она с грохотом упала на пол. Впечатление от этого высокого окна сразу же было испорчено, и эта пустота меня раздражала. Поэтому я спустилась в магазин, купила другую вазу, налила в нее воду, поставила высокую лилию и села, чтобы полюбоваться эффектом. Она была еще красивее, чем раньше, так как ваза из прозрачного белого стекла имела длинную изящную выпуклость с изящно загнутым рифленым краем.
   Пришло время ужина, я вышла из гостиной и вернулась только несколько часов спустя, как раз перед тем, как лечь спать. Я подошла к узкому окну, чтобы еще раз взглянуть на новую вазу. К моему удивлению, лилия в нем была мертвой - полностью высохшей и сморщенной, как будто она несколько часов пролежала на жарком солнце. Присмотревшись повнимательнее, я увидела, что воды в вазе почти не осталось - разве что с полдюйма.
   "Амелия, должно быть, вылила воду", - подумала я. Амелия - молодая цветная девушка, которая приходит ежедневно, и сейчас она ушла домой на ночь. Я выбросила засохший цветок, поставила на его место другой и наполнила вазу свежей водой.
   На следующее утро я пошла посмотреть на свои цветы. Те, что были в других вазах, оставались свежими и источали приятный аромат, но та лилия, что стояла в новой вазе, оказалась увядшей, а вода полностью исчезла. Амелия готовила завтрак. Я позвала ее и спросила, почему она вылила воду.
   - Я этого не делала, мисс Лейн, - искренне заверила она меня. - Я никогда не прикасалась к этим вазам, поскольку вы сказали мне этого не делать.
   Что ж, я должна была ей поверить. Но почему вода так быстро высыхала, оставалось для меня загадкой. Я и раньше держала цветы на этом окне в старой вазе, и они оставались свежими в течение нескольких дней. Я внимательно осмотрела стекло, но в нем не было ни трещин, ни протечек, как не было и пятен на верхней части столика.
   Посколькуон плетеный, я подумал, что, возможно, пятно от воды будет незаметно, поскольку она будет стекать на пол. Поэтому я внимательно осмотрела пол. На полировке не было ни малейшего пятнышка. Значит, вода не утекла и не была пролита. Она, несомненно, должна была быть вылита. Но кем? Я жила совершенно одна, как живу и до сих пор, за исключением ежедневного присутствия Амелии. Меня осенила еще одна мысль: неужели цветок так сильно вянет только из-за недостатка воды? Он казался не просто отцветшим, а высохшим и сморщенным - словно от внезапного, палящего зноя.
   Я снова наполнила вазу холодной водой. Не желая больше тратить цветы впустую, я оставила в ней только воду и пошла в другую комнату завтракать. Закончив, я вернулась в гостиную и посмотрела на вазу. По крайней мере, половина воды исчезла. Я подняла вазу - она была теплой. Чем ближе я подвигала руку ко дну, тем горячее она становилась. Я осторожно пощупала основание - оно было буквально обжигающим на ощупь, и я чуть не уронила вазу. Поставив ее на столик, я осмотрела пол под ней. Он был холодным. Что же тогда могло вызвать этот странный жар в вазе с водой?
   Вы вполне можете выглядеть озадаченным. Я тоже так выглядела тогда, но решила поэкспериментировать. Вылив из вазы горячую воду, я охладила ее и бросила в нее кусочек льда. Какое-то мгновение ничего не происходило. Затем, внезапно, вверх вырвалась струя шипящего пара, и лед исчез.
   Я была совершенно озадачена и заинтригована происходящим; все, чем я занималась до конца дня, - это наполняла вазу холодной водой и наблюдала, как та испаряется. День за днем я экспериментировала, и всегда с одним и тем же результатом.
   Я стала настолько одержимой желанием выяснить причину странного явления, что мое здоровье начало страдать, я стала нервничать и не могла заснуть. Отправляясь на прогулку, я ловила себя на том, что заглядываю в каждую витрину магазина, где выставлено стекло, чтобы посмотреть, нет ли там вазы, похожей на мою. Эта вещь начала оказывать какое-то ужасное притягательное воздействие. Я вернулась в магазин, где купила ее. Я отчетливо помнила, что видел три, стоящие подряд, все одинаковые, потому что искала в них недостатки и выбрала ту, которая показалась мне наиболее совершенной. Но владелец магазина не помнил, чтобы я покупала какую-либо подобнуювазу, он также не помнил, чтобы у него были другие подобные вазы, и чтобы он недавно их продавал. Двух других, которые, как я знала, у него были, уже не было.
   Каждый раз, возвращаясь домой, я ловила себя на том, что, идя по улице, ищу глазами свое узкое окно и пытаюсь разглядеть, закончилась ли вода, которую я всегда оставляла в вазе.
   Наконец это стало воздействовать на меня так же сильно ночью, как и днем. Когда я лежала, не в силах заснуть, к каким бы успокоительным средствам ни прибегала, мной внезапно овладевало сильное желание спуститься вниз и посмотреть на, казалось бы, заколдованную вазу. Однако я прилагала все усилия, чтобы подавить это побуждение, ибо боялась сойти с ума, если поддамся ему. Я мысленно представила себя женщиной в ночном халате, выходящей глубокой ночью из своей комнаты, чтобы спуститься вниз и посмотреть на вазу с водой. Это казалось слишком нелепым и пугающим даже для моего перенапряженного чувства нормальности.
   Почему я не отнесла вазу наверх, в свою комнату, где могла бы ее видеть? Я думала об этом, но тот же страх перед безумием остановил меня. Заснуть и так было достаточно трудно.
   Если бы эту штуку поставили рядом с моей кроватью, я знала, что заснуть стало бы невозможно. Она имела надо мной такую абсолютную власть, что я ничего не могла поделать, кроме как зачарованно смотреть на исчезающую воду, пока находилась с ней в одной комнате.
   Наконец, однажды ко мне зашел мой старый друг доктор Пратт. Мы жили напротив и знали друг друга еще со школьных времен. Когда-то между нами был короткий роман, но годы отдалили нас, и теперь между нами осталась спокойная, крепкая дружба.
   - Боже, Фрэнсис, ты выглядишь ужасно больной, - воскликнул он в изумлении. - Что тебя беспокоит? Нервничаешь? Не можешь уснуть? Что случилось?
   Я рассказала ему о странной вазе, которая стояла возле высокого узкого окна.
   Он не рассмеялся, но посмотрел на меня с преувеличенной серьезностью и резко приказал мне сменить обстановку.
   - Это не принесло бы никакой пользы, - ответила я, - поскольку я знаю, что мне пришлось бы взять эту штуку с собой. Я не могуее оставить.
   - Ты говоришь чепуху! - раздраженно воскликнул он. Для Стивена Пратта я всегда была девочкой - он обращался со мной в той же назидательной манере, как когда был маленьким мальчиком, и это было одной из причин, по которой я отказалась повиноваться ему, когда он приказал мне выйти за него замуж. Впрочем, к моему рассказу это не имеет никакого отношения. - Я разобью эту чертову штуковину, - закричал он, - если ничто другое не способно избавить тебя от твоей глупой иллюзии.
   Он подошел к столику и схватил вазу, которую тут же уронил - не с намерением разбить, а потому, что она обожгла ему пальцы.
   - Что у тебя там? - воскликнул он в раздражении. - Ты могла бы предупредить меня, что она горячая.
   - У меня в ней не было ничего, кроме холодной воды, - ответила я. - Когда я оставляю в ней воду, она становится горячей, как я тебе уже говорила, и вода испаряется. Если я оставлю вазу пустой, она, кажется, остается такой же, как и любая другая ваза. Но, Стивен, посмотри - ты уронил ее на деревянный пол, а она не разбилась!
   Этого не произошло. Она закатилась под столик, и ее рифленый край ударился о стену, но даже не треснул. И все же казалось, что она сделана из тончайшего хрусталя.
   Теперь доктор Пратт уже не так скептически относился к тому, что я ему сказала. Он взял вазу, которая остывала, и осмотрел ее. Затем он звонко постучал по ней ногтем. Оглушительный звон был чистым и пронзительным - но, к нашему изумлению, вместо того, чтобы затихнуть, он стал еще выше и пронзительнее. Я уставилась на Стивена с побелевшим от страха лицом. Ибо звон превратился в крик, в визг - и замер на ноте человеческой агонии.
   - Из чего сделана эта штука? - воскликнул доктор, поспешно ставя ее на столик. - Должен сказать, Фрэнсис, в ней есть что-то необычное. Я никогда не слышал подобного звука от удара по обычному стеклу. Это стекло или?..- Он не закончил фразу и стал рассматривать вазу с возрастающим интересом. - Но, - добавил он, - конечно, в этом нет ничего сверхъестественного, как ты, кажется, думаешь; несомненно, какое-то постороннее вещество, смешанное со стеклом, вызывает у него иную реакцию. Но если ты собираешься довести себя до того, чтобы твое здоровье испортилось из-за этого, я...
   Его прервало появление Амелии. Последовал срочный вызов врача по телефону, переданный его офисным помощником. Итак, крикнув через плечо, что он снова зайдет повидаться со мной, как только сможет; и прокричав из холла несколько указаний, которым, по его словам, я должна следовать; крикнув снова через наружную дверь громкое утверждение, что его первоначальный совет относительно смены обстановки по-прежнему был лучшим, но что если я буду упрямиться, это не приведет ни к чему хорошему, он, наконец, исчез за садовой калиткой, а ваза осталась стоять на маленьком столике, целомудренная и нетронутая, и сквозь нее просвечивало заходящее солнце.
   В ту ночь я, как обычно, лежала без сна, борясь со странным желанием встать, спуститься вниз и посмотреть на вазу.
   "Интересно, есть ли какая-то причина для этого желания, - размышляла я. - Возможно, если я однажды уступлю ему, моя навязчивая идея покинет меня. С другой стороны, оно могло бы сильнее завладеть мной, так что я никогда больше не смогу сопротивляться ему и должна буду проводить день и ночь, глядя на вазу, пока мой разум не покинет меня".
   Внезапно, когда я лежала, напрягая свою слабеющую волю против магнетической силы, казалось, исходившей от вазы и притягивавшей меня к ней, я услышала сквозь завывание апрельского ночного ветра другой звук - чистый, высокий звон стекла. И доносился он - я была в этом уверена - из гостиной подо мной. Звук становился все громче и выше, превратился в смешанный крик и визг и снова затих, оставив меня напряженно вглядываться в темноту, прислушиваясь. Я задрожала от страха. Ибо с затиханием крика сила, побуждавшая меня спуститься вниз, усилила свою мощь, и я знала, что должна повиноваться ей. И все же я не осмеливалась, из-за охватившего меня предчувствия надвигающегося ужаса.
   Наконец, однако, вопреки всему моему желанию, желание овладело мной с такой силой, что я встала, накинула халат и спустилась по лестнице. Я была одна в доме, царила мертвая тишина, если не считать моих собственных медленных шагов, поскрипывающих вниз по лестнице.
   Во мне боролись два чувства. Одним из них было чувство, что я должна идти дальше; другим был ужас перед тем, что мне предстояло увидеть.
   Дойдя до подножия лестницы, я нащупала электрический выключатель в холле и включила свет. Это меня немного успокоило. Однако мне пришлось бы войти в гостиную в темноте, потому что электрическая кнопка в этой комнате находилась над камином, в дальнем конце комнаты. Я открыла дверь и широко распахнула ее, прежде чем войти в комнату, опасаясь чего-то неопределимого.
   Когда дверь распахнулась, прямо напротив меня оказалось высокое узкое окно с вазой перед ним, и мои глаза мгновенно нашли ее - с поразительной быстротой. Потому что там, на столике, где стояла ваза, я увидела свет, рассеянное белое свечение. Мое сердце бешено заколотилось, но я вошла в комнату и приблизилась к нему. Затем я увидела, что свет исходит изнутри вазы, и что он становился все ярче и ослепительнее, пока я наблюдала за ним, поднимаясь волнами раскаленного добела пламени по бокам длинного горлышка и, наконец, изливаясь сверху в комнату, сразу же исчезая, как только он покидал пределы рифленого ободка, подобно рассеивающемуся газу.
   Затем внезапно я услышала, как зазвенело стекло, словно по нему ударили, и звон стал пронзительнее, чем раньше, становясь похожим на человеческий крик. Крик усиливался и множился, превратившись в ужасную смесь воплей, визгов и визгливых выкриков, словно толпа человеческих существ испытывала ужасные мучения. От ужаса у меня подкосились колени, и я опустилась на пол, опираясь на руки и в зачарованном ужасе глядя на раскаленную добела вазу. Я почувствовала, что силы покидают меня.
   Внезапно я осознала, как что-то движется посреди этого ужасного, багрового пламени. Казалось, какие-то темные предметы падают в бурлящий жар, чтобы мгновенно быть поглощенными им, служа лишь для придания накалу большей яркости. Одно или два несчастных создания, кем бы они ни были, цеплялись за скользкий край вазы, отчаянно пытаясь взобраться на ее верхушку; но всякий раз их хватка ослабевала, и они с хриплым плачем падали вниз, в адскую массу внизу. Теперь я увидела, кем они были. Люди! Я смотрела на миниатюрную репродукцию какой-то адской сцены - расплавленного ада, в который беспомощно падали борющиеся и стонущие люди, поглощаемые и уничтожаемые бурлящей массой.
   Когда Амелия вошла на следующее утро, она обнаружила меня на полу в обмороке. Вскоре я пришла в себя под ее присмотром, и сразу же мои усталые глаза отыскали вазу, стоявшую у высокого окна. Она стояла там, сверкая на фоне голубого неба, целомудренная и прекрасная. Неужели, неужели я видела в ней прошлой ночью ту ужасную сцену, которая запечатлелась в моем мозгу? Неужели я схожу с ума? Страх, что меня сочтут сумасшедшей, заставил меня хранить молчание. Я сказала Амелии, что спустилась ночью за книгой, так как у меня была бессонница, споткнулась обо что-то в темноте и упала. Но я выглядела такой больной, что она по собственной инициативе послала за доктором Праттом. Она вернулась с информацией о том, что его вызвали из города на консультацию по очень серьезному делу, и его не будет несколько дней.
   Я отказалась от того, чтобы меня посещал какой-либо другой врач, и решила последовать совету Стивена Пратта - уехать на некоторое время. Я начала бояться, что сойду с ума, если не заставлю себя избавиться от влияния, которое эта ваза оказывала на мой разум.
   Поэтому я приготовилась к длительной поездке, которая должна была занять у меня большую часть лета и осени.
   Когда я в последний раз сжала пальцы и приготовилась спуститься к ожидающему такси, меня снова охватило желание еще раз взглянуть на высокую вазу. Едва отдавая себе отчет в том, что делаю, я обнаружила, что готовлю место для этой штуковины в верхней части своей сумки. Поставив сумку на стул в прихожей, я начала поворачивать ручку двери гостиной. Затем внезапно я осознала, что собираюсь сделать, и поняла, что если возьму эту ужасную штуку с собой, то с таким же успехом могу остаться дома, несмотря на всю пользу, которую принесет мне мое путешествие. Я должна сопротивляться. Сейчас или никогда. Я могла одним усилием воли разрушить это удерживающее меня заклятие.
   Едва я приняла это решение, как услышала из глубины комнаты пронзительный и продолжительный звон вазы. Это было так, как если бы ее ударил кто-то снаружи или что-то живое и движущееся, цепляющееся и борющееся внутри. Звон усилился крещендо и превратился в пронзительный крик ужаса.
   - Амелия, - дико закричала я, - я не хочу, чтобы ты заходила в гостиную, пока я не вернусь. Пойми меня правильно, Амелия - ты должна приходить и вытирать пыль раз в неделю, как мы договорились, во всех комнатах, кроме гостиной.
   Повернув ключ в замке, я сунула его в свою открытую сумку, захлопнула ее и почти выбежала из дома. Пока я бежала, этот ужасный воющий крик становился все слабее.
   Когда такси увозило меня прочь, я оглянулась и мельком увидела лицо Амелии. Очевидно, она приняла меня за некую леди Синюю Бороду, испытывающую тайный ужас, запертый в гостиной, потому что ее глаза выкатились из орбит, а рот раскрылся. Осмелюсь утверждать, что никакие земные уговоры не заставили бы ее открыть дверь этой гостиной. Без сомнения, когда она отправлялась на еженедельную уборку, то пробегала мимо запертой комнаты, бросая испуганные взгляды через плечо.
   Что ж, она не могла чувствовать себя намного хуже, чем я. Несмотря на то, что одержала временную победу над заклятием, я точно знала, что, как только вернусь домой, оно снова овладеет мной. Поэтому я решила привести себя в максимально хорошую физическую форму во время отсутствия, чтобы у меня было больше сил, на которые могла бы рассчитывать. Ибо я решила: что бы ни случилось, я докопаюсь до сути этого странного явления, когда вернусь.
   Я продлила свою поездку настолько, насколько это было возможно, и вернулась только в конце ноября. Я приехала домой как раз за день до Дня благодарения, спланировав это таким образом, чтобы на следующее утро позвонить нескольким старым друзьям и пригласить их на ужин в честь Дня благодарения. Я думала, что это поможет мне начать знакомство с какой-нибудь веселой компанией и избавит от чувства страха и опустошенности, которое всегда охватывало меня, когда я думала о моем возвращении.
   Какой бы крепкой и загорелой я ни выглядела, мое сердце екнуло от предвкушения ужаса, когда я снова вошла в прихожую своего собственного дома и увидела плотно закрытую дверь гостиной. Амелия была здесь, чтобы поприветствовать меня, и у нее был приготовлен хороший ужин, после которого она отправилась к себе домой. Я подумала о том, чтобы попросить ее остаться в доме на ночь, но стыд за свою робость помешал мне это сделать. Поэтому я отпустила ее и стояла в холле, наблюдая, как за ней закрывается входная дверь. Затем на меня снизошло чувство ужасного одиночества. Я решила сразу лечь спать и не отпирать дверь гостиной до утра - по сути, до тех пор, пока не обзвоню своих друзей и не получу от них обещание быть со мной в этот день. Тогда я не чувствовала бы себя такой одинокой.
   Вскоре я оказалась в постели, но не для того, чтобы уснуть. Я лежала без сна, уставившись в темноту. Прежнее беспокойство овладело мной, и прежнее желание встать и спуститься вниз захлестнуло меня с прежней силой. Наконец, я почувствовала себя вынужденной уступить этому. Я встала и спустилась вниз с ключом в руке.
   Я повернула замок, открыла дверь и вошла в комнату. И тут увидела прямо напротив себя ужасную миниатюрную раскаленную печь, работающую на полную мощность, омывающую стенки странной вазы смертоносными волнами расплава.
   - Я собираюсь выяснить, воображаемый это или реальный жидкий огонь, - сказала я себе. Но не думайте, будто я была так спокойна, как звучат мои слова. Мне казалось, что приближается какой-то кризис, и что я должна этой ночью победить ужасное существо, преследовавшее меня. Иначе это навсегда покорило бы меня и удерживало до тех пор, пока не выжгло бы мой мозг и не свело бы с ума.
   Я огляделась в поисках чего-нибудь прочного, и мой взгляд упал на блестящий металлический нож для разрезания бумаги, лежащий в центре стола. Я взяла его и внезапно опустила в вазу. Раздался треск, как бывает при повреждении электрического провода, и нож полностью исчез. Жуткое свечение стало чудовищно сильным по своему жару. Я заметила изменение в том, что казалось консистенцией вазы. Она начала расширяться и сжиматься, выглядя в темноте как какой-то ужасный глаз, открывающийся и закрывающийся. И снова эти миниатюрные человеческие формы начали появляться внутри него, скользя и цепляясь, и всегда падая в бурлящий ад с ужасными стонами. По мере того как ужасный раскаленный Глаз расширялся и сжимался, фигуры соответственно увеличивались и уменьшались, пока я не смогла разглядеть агонию на их лицах. Я издала дикий вопль и ничком рухнула на пол. Я сходила с ума, моя голова шла кругом - о Боже, неужели я закончу свои дни в сумасшедшем доме?
   Я всегда буду думать, что бой часов спас мой рассудок. Это большие старинные часы, и мне всегда нравились их мягкие нотки. Когда с их безмятежного лика звучно донесся первый удар полуночи, он оказал успокаивающее воздействие, так что мое волнение уменьшилось, и я смогла спросить себя, в чем должен быть смысл всего этого. Была ли ваза сделана из какого-то зачарованного хрусталя, из какихделают хрустальные шары медиумы, и показывала ли она мне мое будущее? Неужели мне суждено упасть в какую-нибудь печь или вулкан и умереть такой ужасной смертью? Но все фигуры, казалось, были мужскими. Было ли это тогда предупреждением для меня о том, что может случиться с кем-нибудь из моих друзей, возможно, с моим старым добрым другом доктором Праттом? При этой мысли меня охватил еще больший страх. Стивен иногда экспериментировал со странными лекарствами и газами - было ли это предупреждением о его судьбе - возможно, о каком-то ужасном взрыве в его лаборатории?
   Последний удар часов затих. Начинался новый день - День благодарения. Когда последняя из мерных звуковых волн перестала вибрировать в комнате, я заметила, что в комнате становится жарко. Мне удалось подняться на ноги, и меня снова охватилстрах. От ярко светящейся вазы исходил удушающий жар. Я уставилась на нее в ужасе, потому что она перестала сжиматься и теперь медленно и неуклонно расширялась, набухая отвратительным колеблющимся образом, как пузырь со смертельным ядом. Жуткое свечение становилось все более ярким и раскаленным добела, искаженные агонией лица становились все больше и ужаснее, а стоны и крики разносились по всем углам комнаты.
   Бурлящая ваза становилась все больше и ужаснее - дрожала, как будто стекло находилось в жидкой форме и выдувалось расплавленным пузырем из трубки стеклодува. Было ли это стекло или... из чего еще могла быть сделана эта отвратительного вида колба? Неужели эта ужасная штука вот-вот взорвется и задушит меня своими смертоносными испарениями? Я теряла сознание от ужаса, но не могла пошевелиться, чтобы убежать. Казалось, магнетическая сила увеличивалась с ее расширением и удерживала меня.
   Раздуваясь и пульсируя тошнотворными волнами, ужасное существо становилось все больше и горячее, бурля и шипя, пока не стало казаться, что сама комната трескается и покрывается пузырями от жара. Я почувствовала, что задыхаюсь, у меня пересохло в горле. Я чувствовала, что, если станет хоть чуточку хуже, я этого не вынесу и упаду в обморок или умру от напряжения. Затем внезапно раздался громкий хлопок, как от одновременного выстрела сотни пистолетов: огненные, змееподобные трещины побежали по искореженной вазе во всех направлениях, словно зазубренные стрелы летней молнии, - а затем я упала на пол, и все внезапно потемнело.
   Когда я пришла в сознание, надо мной склонился доктор Пратт. Амелия нашла меня утром, лежащую в обмороке, вокруг меня были осколки битого стекла, и она сразу побежала за доктором.
   - Ваза, - были мои первые слова. - Она разбилась? - и когда он ответил: "Да", я сказала: - Слава Богу.
   - Что с тобой случилось, Фрэнсис? - спросил он меня. - Ты можешь вспомнить что-нибудь о прошлой ночи?
   Я рассказала ему о том, что произошло. Вид у него был серьезный, но недоверчивый.
   - Твоя поездка не принесла тебе особой пользы, - сказал он. - Знаешь, Фрэнсис, пока тебя не было, я думал о том, что тебе нужен кто-то, кто присматривал бы за тобой. Я, например. Я тоже чертовски по тебе скучал. Не заключить ли нам наш разорванный договор, даже несмотря на то, что уже довольно поздно? Лучше поздно, чем никогда.
   - У нас никогда не было никакого договора, - ответила я, - но ты всегда был слишком уверен, что он у нас был. Я могла бы подумать об этом, если бы не одно обстоятельство. Я полагаю, эта ваза, наверное, была чем-то вроде хрустального шара, предсказывающего будущее; и если это означает, что либо ты, либо я должны покончить с собой каким-то ужасным образом, нам лучше не думать ни о чем столь материальном, как земной брак.
   - Фрэнсис, ты была больна, вот и все. Ты все еще больна. Но если эта твоя идея насчет вазы встанет между нами, я проверю ее и выясню, что в ней есть, если вообще что-то есть. И первый шаг - выяснить, где и кем она была изготовлена, и какие материалы использовались для ее изготовления.
   Он взял несколько более крупных фрагментов, одним из которых было круглое основание, на котором имелись какие-то пометки и буквы.
   - Это даст мне нужное направление, - сказал он. И это было так. По маркировкам он понял, что ваза была изготовлена на крупном стекольном заводе в Сан-Франциско. Скрупулезный во всем, что делал, каким всегда был, он специально отправился туда и в результате настойчивых расспросов, наконец, наткнулся на старика по имени Август Бендерволд, которого все, кто его знал, звали "Оги". И старый "Оги" рассказал ему следующие ужасные факты.
   В День благодарения, примерно в 1898 или 1899 году, проходил большой футбольный матч между Стэнфордским и Калифорнийским университетом. Толпа была такой огромной, что две или три сотни болельщиков забрались на крышу расположенного неподалеку большого стекольного завода, чтобы посмотреть игру. Под ними, в здании, на крыше которого они сидели, находилось полдюжины больших резервуаров, наполненных бурлящим расплавленным стеклом, поддерживаемым при ужасающей температуре 3200 градусов по Цельсию.
   Завод был закрыт на праздники, но из-за трудностей с поддержанием необходимой температуры расплавленному стеклу в резервуарах так и не дали остыть. Крыша здания, высохшая и потрескавшаяся от постоянного жара, исходящего от этих резервуаров с раскаленной жидкостью, прогнулась под тяжестью толпы. Испуганные предупреждающие крики раздались слишком поздно. Двадцать или тридцать человек провалились сквозь нее и исчезли.
   Первые несколько человек упали, разбившись о кирпичные купола, прикрывавшие два резервуара внизу, от их падения кирпичи проломились, и несколько человек погибли. Остальные были в синяках, искалечены и обожжены брызжущей добела раскаленной жидкостью, но сумели спастись от падения в кипящий ад внутри резервуаров.
   Однако некоторые люди, последовавшие за ними сквозь пролом в крыше, обнаружили зияющие отверстия в куполах резервуаров, готовые принять их; ониупали прямо сквозь них и скользнули, отчаянно хватаясь за что-нибудь пальцами, в багровую, ослепительную, раскаленную добела пасть. Внешний вид бурлящей массы почти ни на мгновение не изменился, настолько сильным был жар, с которым соприкоснулись человеческие тела. Внезапное призрачное облако дыма, мимолетный запах горелой плоти и одежды, и среди сдавленных криков и стонов каждый живой человек, упавший в эти ужасные котлы, был мгновенно кремирован и полностью уничтожен. Ни от одного из них не осталось и следа.
   Старик, который рассказал доктору об этом ужасном эпизоде, сам был одним из первых, кто провалился внутрь и проломил кирпичи, свалившись с изогнутого купола резервуара вместо того, чтобы провалиться сквозь него. У него все еще были шрамы от полученных ожогов, которые он показал врачу.
   - А вот эта отметка, - сказал он, указывая штамп на основании разбитой вазы, который показал ему доктор, - это номер формы. По нему я могу сказать, к какой именно партии посуды принадлежала эта ваза. Это был один из специальных заказов, ушли всего несколько штук, и я знаю, что они были изготовлены сразу после того несчастного случая, и из той самой партии стекла, которое было в баках, когда туда упали люди. Когда я оправился от этих вот ожогов и не смог более выдувать стекло, мне поручили инспектировать и упаковывать, потому что я не мог делать ничего другого, и я помог собрать и отправить всю партию.
   И вот (сказала Фрэнсис Лейн, дама неопределенного возраста, покачиваясь из стороны в сторону в такт покачиванию поезда) я всегда верила, что в попытке избежать своей ужасной участи души этих обреченных людей перешли в ту вазу, которая, возможно, была первой из той партии, которая, по словам старика, была сделана из той же расплавленной массы, которая поглотила людей. И когда ваза разбилась, их души обрели свободу.
   И я думаю, это больше, чем просто странное совпадение, что несчастный случай произошел в День Благодарения, и именно на рассвете Дня благодарения ваза разлетелась вдребезги.
   Сейчас я еду в Чикаго, чтобы купить бледно-серое платье и вуаль - по-моему, белые не подходят для женщины моего возраста. Видите ли, я чувствую, что успех Стивена в разгадке тайны моей жуткой вазы заслуживает... ну, того, что он, кажется, считает адекватной наградой.
   Но есть ужасный вопрос, который часто возникает у меня в голове, вопрос, на который я никогда не смогу ответить. Вопрос вот в чем: из чего на самом деле состояла бурлящая масса в этих двух резервуарах после того, как она приняла и поглотила свои человеческие жертвы? Была ли моя ваза сделана только из стекла, или... из чего?
  

КРОВНЫЙ БРАТ ПРИЗРАКА

Пол Р. Милтон

  
   Я сидел оцепеневший, парализованный значением послания, которое только что было открыто мне. Те слова, которые были написаны на моем рабочем столе рукой Потустороннего, запечатлелись в моем мозгу и живы по сей день, как и в ту секунду, когда окончательно исчезли с моих напряженных глаз. Я все еще смотрел на блестящую поверхность, в которой мягко отражался свет лампы позади меня. С этой самой поверхности только что исчезли последние остатки судьбоносных слов, которые значили тогда и значат сейчас больше, чем моя жизнь.
   Когда мы с Честером Джонсом в возрасте пятнадцати лет, с дрожащими губами, вскрыли маленькие вены на своих правых запястьях и смешали молодую красную кровь, медленно сочившуюся наружу, мы не осознавали, что делаем. Мы знали только, по-детски авантюрно, что таков общепринятый способ клясться в кровном братстве. Мы читали сентиментальный роман, повествующий о жестоких днях правления французского короля Людовика Тринадцатого, в котором два молодых дворянина поклялись быть друг для друга больше, чем братьями. Это была жизнь за жизнь и смерть за смерть. Именно такое впечатление произвело это на наши мальчишеские умы. Итак, однажды осенним утром, когда в воздухе стоял резкий запах, заставивший нас наполнить легкие дыханием холмов Нью-Гэмпшира, мы тайком сбежали с работы на ферме в овраг среди холмов. Там, с серьезными лицами, и руками, которые дрожали лишь немного, каждый из нас сделал надрез на запястье. Мы быстро соединили запястья и дали клятву, которая связала нас неразрывно. Не зная другой, мы выучили наизусть экстравагантный язык времен Людовика Тринадцатого из романа и процитировали голосами, которые едва начинали приобретать мужественныенотки, фразы клятвы кровного братства. Молча, испытывая благоговейный трепет даже оттого, что делали то, чего не до конца понимали, мы поспешно перевязали себе запястья и медленно вернулись к своей работе. Мы никому не рассказали о нашем поступке, хотя у меня дома и у Честера на нас бросали подозрительные взгляды из-за сходства ран, которые, по нашим словам, мы получили, перелезая через колючую проволоку.
   Только после того, как окончили среднюю школу и вместе поступили в Государственный университет, мы с Честером Джонсом начали немного лучше понимать, что сделали. Во время летних каникул в те годы, когда учились в колледже, мы всегда возвращались на фермы, принадлежавшие нашим семьям в северной части Нью-Гэмпшира, и таким образом нам удавалось откладывать несколько долларов на зимние расходы. Все шло гладко до последнего курса, когда выяснилось, что у меня появился отличный шанс выиграть стипендию, отправившую бы меня в Париж на год обучения архитектуре. Мне был нужен этот год, потому что я страстно желал специализироваться на определенном типе французской архитектуры. Но это означало, что абсолютно каждая минута моего времени должна была уходить на учебу. Это означало, что мне придется отказаться от мелких работ, таких как прислуживание за столом, топка печей в двух или трех частных домах и так далее, которыми я занимался, чтобы свести концы с концами. К этому времени наши семьи могли давать нам очень мало денег, так что последние два года нам приходилось самим зарабатывать практически на каждый дюйм своего пути.
   Я понял, что мне все придется рассказать Честеру, и я объяснил ему возникшую ситуацию. Он кивнул.
   - Мы можем это сделать, - заявил он.
   - Мы можем это сделать! - повторил я. - Послушай, Чест, если я буду посвящать учебе каждую минуту, то не смогу выполнять ту работу, которая у меня есть. А если я брошу работу, то не смогу платить за квартиру.
   Воцарилось молчание. Честер задумчиво смотрел на раскрытую книгу, лежавшую у него на коленях, а я с горечью размышлял о несправедливости мира, который одной рукой давал мне возможность, а другой отбирал ее. Наконец, Честер заговорил.
   - Послушай, старина, я сказал, что мы можем это сделать, и это то, что я имею в виду. Ты просто бросаешь все и удваиваешь свое учебное время. Остальное предоставь мне.
   Я изумленно уставился на него. В каком-то глупом замешательстве я пристально вгляделся в его высокий, худой лоб, каштановые волнистые волосы и в серьезные карие с черным глаза, пытаясь обнаружить признаки того, что он сошел с ума. Но он ухмыльнулся достаточно здраво.
   - Ну, - возразил я, - предположим, я просто хожу на занятия и провожу весь день, корпя над книгами и чертежной доской, что я буду есть? Где я буду спать? - Я откинулся на спинку стула. - Нет. Год, проведенный в Париже, - это недостижимая мечта. О ней следует забыть.
   Честер вскочил и встал, выпрямившись во весь свой рост более шести футов, свирепо глядя на меня сверху вниз.
   - Если ты упустишь этот шанс, я больше не буду иметь с тобой ничего общего. Вспомни, - и он внезапно посерьезнел. - Клянусь торжественной клятвой...
   Я тоже вскочил.
   - Что ты собираешься делать?
   - Вот что: я возьму на себя твою работу. У меня есть время, и я думаю, что смогу растопить печь не хуже тебя. Проще говоря, я буду поддерживать тебя в учебе, и ты получишь стипендию.
   - Но... но... твоя собственная работа? - слабо запротестовал я. Идея, которую он только что высказал, ошеломила меня. Может быть, стипендия все еще была в пределах моей досягаемости!
   Честер махнул тонкой рукой.
   - Я хорошо устроился. Почему я не должен способствовать твоему успеху? - добавил он слегка шутливо, хотя я знал, что он имел в виду именно то, что говорил.
   Я пытался отговорить его от этого. Я действительно опасался за его здоровье, потому что, несмотря на внешнюю силу, он не отличался выносливостью. Однако я не осмеливался рассказать ему о своих настоящих страхах, потому что он яростно возмущался любым упоминанием о своей слабости. Конечно, откровенность, которая существовала между нами, позволила мне свободно признаться в большом желании позволить ему сделать так, как он предложил. Но меня внезапно охватил страх, что я, в конце концов, могу и не получить стипендию. Честер, однако, одержал верх. Я согласился.
   Я погрузился в такую работу, какой никогда не занимался ни до, ни после. Сначала я с тревогой наблюдал за Честером. Он сразу же стал таким же занятым, как и я. Недели пролетали незаметно, я работал с все большей интенсивностью. Это значило для меня больше, чем могло бы значить что-либо другое. Представьте себе нашу радость - ведь Честер радовался так же сильно, если не больше, чем я, - когда мне сообщили, что я выиграл!
   Как идиоты, мы танцевали по нашей комнате.
   Мы окончили школу и вернулись домой, в северную часть штата, с последним визитом. Осенью я отплыл в Европу и больше года не видел Честера Джонса, моего кровного брата.
   За все месяцы моей восхитительной работы в Париже я никогда не забывал, что Честеру Джонсу принадлежит заслуга в том, что он позволил мне туда попасть. Больше, чем когда-либо, я чувствовал, несмотря на все расстояние, разделявшее нас, узы, связывавшие нас вместе. Когда, наконец, я вернулся в Нью-Йорк, готовый заняться своей профессией архитектора, то обнаружил, что Честер процветал во время моего отсутствия. Едва окончив колледж, он зарекомендовал себя чрезвычайно ценным сотрудником своей облигационной фирмы, и его карьера была обеспечена - вне всяких сомнений.
   Мне никогда не представлялось реальной возможности вернуть ему мой долг. Это постоянно было у меня в голове. На самом деле я долго обдумывал пути и средства, чтобы когда-нибудь воплотить в жизнь свое решение отплатить ему за добро, которое он мне сделал. Я всем сердцем желал, чтобы произошло что-то, что позволило бы мне помочь ему, позволило бы мне выполнить свой обет кровного братства. Но ничего не произошло, за исключением того, что мы оба добились значительного успеха в наших областях. Честер стал одним из самых важных людей в своей фирме и человеком, которого искали другие фирмы. Я, со своей стороны, был удивлен, обнаружив, что главный архитектор, под началом которого я работал, в значительной степени благоволил мне. Он многое сделал для меня, и с моей стороны не будет нескромностью сказать, что я воспользовался предоставленными мне таким образом шансами.
   Так все шло до тех пор, пока Честеру не исполнилось тридцать два, а я был всего на несколько месяцев моложе его. Примерно в это же время Честера отправили в Калифорнию в качестве менеджера филиала, который его фирма открыла там. Ему было жаль уезжать, а я знал, что буду чувствовать себя потерянным без него; но мы оба чувствовали, что для него это был шанс, который никто не мог отрицать. Он был бы дураком, если бы отказался от этого предложения. И он уехал, пообещав вернуться как можно скорее.
   Прошло совсем немного времени, прежде чем он с энтузиазмом написал мне о девушке, с которой познакомился; ее звали Патриция Фултон. В следующих письмах он радостно признавался, что отчаянно влюбился. А потом пришло объявление о его свадьбе! Вскоре после этого пришла телеграмма от Честера, в которой сообщалось, что он назначен младшим партнером в фирме и в течение месяца вернется жить в Нью-Йорк.
   Я встречал его на Центральном вокзале.
   Яникак не мог разглядеть его в спешащей толпе, пока не услышал голос Честера у себя над ухом: "Привет, привет, странник вернулся!"
   Я повернулся и схватил его за руку. Приветственные фразы слетали с моих губ, так что я не сразу заметил маленькую молчаливую фигурку, которая серьезно смотрела на меня. Затем он махнул рукой в ее сторону и сказал:
   - Миссис Честер Джонс!
   Маленькая ручка протянулась ко мне с ее стороны, и я взял ее, с трудом скрывая свой интерес и любопытство. Честно говоря, она ответила на мою довольно глуповатую улыбку и пробормотала мягким, но ясным тоном: "Я очень рада познакомиться с самым близким другом моего мужа". Ее большие серые глаза смотрели на меня с выражением, которое я не мог понять. Я отпустил ее руку и начал рассказывать Честеру о своих планах по его возвращению.
   Я смотрел на Патрицию Джонс с некоторым сомнением, потому что ни одна женщина, на которой Честер мог бы жениться, не заслужила бы моего немедленного одобрения. Однако однажды вечером у меня состоялся с ней разговор, который стоит записать в свете последующих событий. Именно в ту ночь она завоевала мое искреннее восхищение и доверие. И именно эта ночь чаще всего вспоминалась мне впоследствии.
   Я поднялся к ним в квартиру, где они только что поселились, и застал ее готовой и одетой, в то время как Честер еще не вернулся из офиса. Она поприветствовала меня теплой улыбкой и пробормотала какую-то фразу. Она никогда не повышала голос, но всегда была предельно понятна. Ее длинные темные волосы очерчивали контур головы, а вечернее платье из материала кремового цвета, который я не смог идентифицировать, подчеркивало округлость ее рук и нежную белизну кожи. Она указала на мягкое кресло и подвинула пепельницу чуть ближе к моей руке.
   Ее первыми словами были: "С нашей стороны очень глупо называть друг друга по фамилиям. Меня зовут Патриция!"
   Я открыл рот, чтобы ответить, когда она продолжила: "Я знаю, что вас зовут Ланс. Честер говорил о вас". Она улыбнулась, давая понять, что Честер, должно быть, забил ей уши рассказами о своих и моих первых днях в горах Нью-Гэмпшира, наших трудностях в колледже и наших ранних приключениях в Нью-Йорке.
   - У вас есть большое преимущество передо мной... Патриция, - сказал я после паузы. - Вы, конечно, понимаете, что мне было очень любопытно узнать, что вы за женщина.
   - Вы не до конца доверяете мне, - сказала она с проницательностью, спокойно глядя на меня своими серьезными глазами.
   - Не мне решать, доверять вам или не доверять, Патриция. Я только знаю, - смело продолжал я, - что вам доверено счастье человека, который...
   - Вы думаете, я этого не понимаю? - спросила она, говоря громче, чем я когда-либо слышал. Я заметил, как ее белая грудь ускорила ритм дыхания, а тонкие ноздри слегка раздулись. - Вы должны понять, - произнесла она, глядя прямо на меня, - что я принадлежу ему во всех смыслах, пока он не умрет... Пока он не умрет, - повторила она.
   Я не сводил с нее глаз целых пять секунд, но этого времени было более чем достаточно, чтобы убедить меня в том, что передо мной женщина благородной крови: женщина, которая, как я мгновенно почувствовал, более чем достойна держать в своей маленькой ручке жизнь и радость Честера Джонса. Именно в эту секунду звук его появления в квартире прервал напряженную нить наших мыслей. Мы встали, улыбаясь, когда он вошел, и она с серьезным видом подошла к нему, чтобы принять и вернуть его поцелуй.
   После этого между Патрицией и мной установилось взаимопонимание, которое дало мне чувство безопасности. Я смотрел на их совместную жизнь с величайшим удовольствием, хотя никогда не испытывал зависти; я относился к Патриции Джонс как к новому, но абсолютно равноправному члену нашего кровного братства. Она смогла приобщиться к жизни, которую мы вели, без ощущения, что когда-либо была в стороне от нее.
   Другим фактором, который облегчал мне частые встречи с ними, был ее постоянный интерес к моему благополучию, убедивший меня более твердо, чем когда-либо, что она понимала и соглашалась с узами, которые так долго существовали между ее мужем и мной. Точно так же она никогда не позволяла мне забывать, что мы с ней понимаем друг друга. Ее манера была утонченной, но я пришел к выводу, что она испытывала настоящее и искреннее желание, доходящее почти до страсти, завоевать восхищение друга своего мужа. Так что мое чувство безопасности усилилось.
   Но меня все еще угнетал невыполненный долг. В течение многих лет между нами никогда не упоминалась эта тема, и я знаю, что Патриция оставалась в неведении относительно этого, потому что ни Честер, ни я никогда не обмолвились о нем ни словом.
   Летом второго года их брака у Честера начали постепенно проявляться безошибочные признаки напряжения, как следствие его обязанностей в бизнесе. Он становился почти состоятельным человеком, и заботы об известности в своей области проявлялись в том, что его жизненные силы уменьшалась, и прежние шутливые манеры исчезали. Соответственно, Патриция увезла его на месяц в горы.
   Когда они вернулись, я встретил их на вокзале. Это смутно напомнило мне о том, как я впервые увидел Патрицию, хотя на этот раз я увидел их первым. Но теперь это была молчаливая фигура, загорелая и серьезная, в то время как он радостно подошел ко мне. Ее глаза заблестели, и две ее маленькие ручки были протянуты ко мне, чтобы я мог их взять. Совершенно невозмутимо она подставила лицо для поцелуя. Совершенно естественно я поцеловал ее в губы таким поцелуем, какой брат подарил бы сестре.
   Но я никогда не забуду, как горели ее губы!
   В мгновение ока я почувствовал: то, что было очевидно для меня, должно быть очевидно и для Честера. Я бросил быстрый взгляд на его лицо, приветственно улыбающееся мне, и почувствовала прилив стыда. Отведя взгляд, я покинул станцию вместе с ними, так и не осмелившись взглянуть ни на одного из них.
   В то время я только что закончил работу в поместье семьи Фарвелл, одном из самых аристократических в окрестностях Бостона. Я спроектировал и руководил строительством загородного дома по образцу домов, возведенных французской знатью конца восемнадцатого века. Фарвеллы выразили свое удовлетворение тем, что дом был достроен, и настояли на том, чтобы чувствовать себя обязанными мне. В качестве небольшого знака своего удовольствия они прислали мне три бутылки очень хорошего старого бренди, хранившегося в их бостонском погребе на протяжении многих поколений. Я предвкушал множество приятных вечеров с бренди, недоступных сегодня. Три бутылки были заперты в шкафу в моей квартире.
   Лишь с величайшей неохотой я смог заставить себя навестить Честера и Патрицию. Не то чтобы я этого не хотел; поймите меня правильно. Но с того самого момента, как мы с Патрицией поцеловали друг друга, я почувствовал опасность, приближаясь к ней. Под взглядом Честера я чувствовал себя вором, невольно лишающим его самого дорогого, что у него было. Ибо поцелуй Патриции был поцелуем не невинности, а приглашения, любви!
   Я, несмотря на свое нежелание, несколько раз виделся с ними сразу после их возвращения и каждую секунду проводил в их обществе, испытывая острое страдание. Одна мысль не выходила у меня из головы: вот каким образом я возвращал свой долг Честеру Джонсу!
   Однажды вечером я пришел к ним домой, чтобы сопровождать их на ужин, и когда Патриция сама открыла дверь, в ее темных глазах читалось беспокойство. Я небрежно поздоровался с ней и прошел мимо, чтобы войти в гостиную, когда услышал, как она пробормотала у меня за спиной: "Честер болен".
   Я резко обернулся, вытаращив глаза, поскольку знал, что это значит. Честеру, по-видимому, так и не удалось избавиться от хронической слабости своего телосложения. Внешне казалось, с ним мало что происходило, но он стал вялым, сохранив лишь слабые следы своей прежней веселости.
   Я спросил Патрицию: "Когда это случилось?"
   - Он пришел домой, - тихо сказала она, глядя на дверь, которая вела в его спальню, - и пожаловался на плохое самочувствие. Он прилег на минутку, а потом я настояла, чтобы он лег в постель. Теперь он просто смотрит в потолок.
   - Позвольте мне поговорить с ним, - предложил я.
   Она улыбнулась короткой, стремительной улыбкой и без слов подвела меня к нему. Он лежал под тонким покрывалом. В комнате, освещаемой только маленькой будуарной лампой на низком столике у его изголовья, царил полумрак. Я думал, что он спит, пока при звуке наших шагов он медленно не повернул голову и не посмотрел на меня. Он поморщился.
   - Вот видишь, Ланс. Это вернулось.
   Я посмотрел на него сверху вниз.
   - Вернулось?
   Он снова скорчил осуждающую гримасу.
   - Ты знаешь, что это такое. Силы внезапно оставили меня!
   Он что-то пробормотал себе под нос, а затем громко добавил:
   - А я думал, что с этим покончено!
   Патриция мягко прошла мимо меня и положила свою маленькую ручку ему на лоб. Он с благодарностью посмотрел на нее, в то время как ее лицо оставалось бесстрастным.
   Три дня спустя Честер Джонс скончался в присутствии Патриции, меня и двух врачей. Патриция держала его за одну руку, другая свободно лежала между моими. Я хотел крикнуть ему, чтобы он остался, что я должен кое-что сделать для него, прежде чем он умрет, но мой язык отказывался повиноваться мне, а в горле пересохло. Я мог только судорожно сжать его руку. Его последними словами, произнесенными с характерными для него душераздирающими нотками, были:
   - Но мы хорошо провели время, не так ли, Пэт? А, Ланс?
   Он медленно закрыл глаза, и покрывало на его груди перестало подниматься и опускаться.
   Я поднял глаза от его неподвижного лица и пристально посмотрел в темно-серые глаза Патриции, устремленные на меня. Слез в них не было, но я видел, как дрожали ее губы, как она украдкой заламывала руки. У меня была смутная уверенность, что я смотрю на нее в ужасе от того, чего не знал, и не понимал тогда, но это медленно доходило до меня, пока я наблюдал за ней в поисках какого-нибудь признака того, что опасность существует для нас двоих, оставшихся в живых. Но почти сразу же это чувство было подавлено осознанием того, что Честер Джонс умер из-за моего неисполненного долга перед ним.
   Прошло две недели, пока однажды ночью, к моему удивлению, Патриция не пришла ко мне домой. Я ждал, пока она медленно, но без колебаний прошла на середину комнаты, чтобы сесть в кресло. Она была скромно одета, но не в полном трауре.
   - Я пришла к вам как к единственному настоящему другу, который у меня есть, Ланс, - сказала она после долгого молчания, в течение которого я наблюдал, как она неуверенно возится с застежкой своей маленькой черной сумочки.
   - Вы знаете, что я сделаю для вас все на свете, - искренне ответил я. - Что случилось?
   Она подняла голову и посмотрела на меня.
   - Я не прошу ни о каких одолжениях, Ланс, - слабо улыбнулась она, - я просто хочу сообщить вам о решении, к которому пришла.
   Я быстро перебирал в уме ответы на вопрос, который не давал мне покоя с момента смерти Честера: что теперь будет с Патрицией? Конечно, у нее было более чем достаточно денег, чтобы хорошо прожить остаток своей жизни, и она не испытывала недостатка в контактах и знакомых, которые были бы только рады сделать ее жизнь приятной.
   - Я уезжаю, - объявила она своим низким ясным тоном. - Я уезжаю, Ланс, потому что нет никаких причин, по которым я должна оставаться в Нью-Йорке.
   В ее глазах, казалось, застыло выражение ожидания, как будто она страстно желала, чтобы я сказал или сделал что-то определенное. Мой разум яростно метался в поисках ключа к этому выражению.
   - Не думаю, что есть, - пробормотал я, сразу почувствовав, что разочаровал ее.
   - Я знаю, что вы чувствуете, - напряженно сказала она.
   - По поводу чего? - удивленно спросил я.
   - В отношении меня. - Она произнесла эти слова со значением.
   Я пробормотал:
   - Вы знаете, Патриция, что вы и я...
   И тут меня осенило! Что могло заставить меня забыть, из-за какого-то кратковременного "слепого пятна" в моем мозгу, жжение ее губ в тот единственный раз, когда мы поцеловались?
   - Патриция!
   - Ланс, не будьте дураком! - резко произнесла она. - Что я могу с этим поделать, - или вы? Это должно было случиться. Так что, какой смысл притворяться испуганным?.. Ланс, теперь я могу открыто сказать, что люблю вас!
   Она внезапно обмякла в кресле, ее руки взметнулись к лицу, а затем она застыла неподвижно, словно окаменев.
   И да простит меня Бог, я вдруг понял, что тоже не был безупречен. Я любил ее! В тот ужасный момент я понял, что моя душа принадлежит ей, принадлежала с самого начала. Но каким же я был дураком, счастливым дураком, не зная этого до той ночи! Мое тело ныло от боли в напряженных мышцах, а руки безумно вцепились в край стола, к которому я прислонился.
   Мне казалось, что я беспомощно погружаюсь в огромную ревущую пропасть. И в то же время я остро ощущал мертвую тишину, которая окутывала наши две неподвижные фигуры, словно удушающий плащ.
   Проходили долгие, жуткие минуты, а мы по-прежнему не двигались. Словно с большого расстояния я увидел маленькую фигурку Патриции, ее мрачная одежда усиливала отчаяние, выражавшееся в каждой ее черточке, когда она сидела, согнувшись в кресле.
   Затем, медленно, по мере того, как мысли проносились в моей голове, одна из них начала вырисовываться все яснее и яснее, выделяясь среди отвлекающего шума других. Внезапно она с полной силой завладела моим мозгом, вытеснив все остальное.
   Я подумал: "Эта женщина - жена Честера! Эта женщина - жена Честера!"
   Я положительно задрожал, когда увидел, как она двигает руками. Они медленно опустились ей на колени, и ее глаза, не затуманенные слезами, обратились ко мне. При виде моего лица они широко распахнулись.
   - Ланс, в чем дело? - Мне показалось, я услышал ее голос, как будто это было эхо отчаянного крика.
   Я намеренно приблизился к ней.
   - В чем дело? - свирепо повторил я. - Неужели вы не понимаете, что сказали, что вы сделали? Я был кровным братом Честера - и Честер умер. Вы смеете приходить ко мне и говорить, что любите меня! Вы осмеливаетесь признать это? Неужели вы не могли промолчать? Почему вы...
   Дар речи покинул меня, и я стоял перед ее испуганным взглядом, лишенный всякой воли к действию.
   - Честер никогда этого не знал! - Ее голос дрожал, но она продолжила, расправив плечи. - Я знаю, мне не следовало этого говорить, но вы и так все знали. Вы уже знали! - Она слегка наклонилась вперед.
   - Я знал! - повторил я в ужасе и изумлении. Я наклонился, борясь с желанием прикоснуться к ней. - Да, я действительно знал, но я бы ничего не сказал. Никогда! Вы хотите, чтобы я предал все, что осталось во мне сейчас от порядочности? - Я выпрямился и отошел от нее. - Но я признаю, что любил вас и все еще люблю!
   Ее восклицание заставило меня резко обернуться. Она встала.
   - Но это не заставляет меня желать украсть жену моего друга. Смерть ничего не изменила. Я все еще связан. Вы слышите?
   Я знал, что это бред, но практически потерял контроль над какой-либо связностью.
   - Смерть не имеет значения! - Она быстро подошла ко мне. - Вы понимаете, что говорите, Ланс? Я была хорошей женой Честеру и продолжала бы быть ею, если бы он был жив. Разве вы не знаете этого? - взмолилась она. - Вы думаете, я не чувствовал себя предательницей каждую минуту? Но он никогда не знал, никогда!
   Ее грудь быстро поднималась и опускалась, и она заламывала руки. Теперь мы стояли почти лицом к лицу, и я едва осмеливался посмотреть ей в глаза. Кровь бросилась мне в лицо, и я закричал против своей воли: "Патриция, я действительно люблю вас!"
   Необъяснимо, она сделала шаг назад и пристально уставилась на меня. Очень медленно, она произнесла свои следующие слова:
   - Я уезжаю, Ланс, на шесть месяцев или на год. Когда я вернусь...
   - Вы меня не найдете, - грубо прервал я ее, - разве вы не видите? - взмолился я. - Я больше не увижу вас - никогда! Честер был моим другом - больше, чем просто другом! Он умер, оставив меня в большом долгу, который я никогда не смогу вернуть. - Я испытал прилив отчаяния. - Если я женюсь на вас, то должен буду признаться себе, что обманул самого дорогого друга, который у меня когда-либо был. Лживый, лживый обманщик! Даже сейчас я выказал себя трусом. Мне следовало уйти от вас задолго до этого. Но я люблю вас и всегда буду любить! - Я замолчал, охваченный слепой яростью.
   Она продолжала молча стоять передо мной, крепко, в отчаянии сжав руки. Воцарилось невыносимое молчание, и она нарушила его.
   - Вы дурак! Вы отказываетесь от счастья всей жизни ради видения. Сейчас вы ничего не можете сделать для Честера. Я делала его счастливым, пока он был жив; я знаю это, но мы живы, Ланс, живы! Разве вы не понимаете, что это значит? Видит Бог, мы любим друг друга! Так зачем же отказываться от всего этого ради чего-то, что ушло? -В конце ее тон смягчился.
   Я пробормотал: "Честер узнал бы во мне презренного лжеца". Затем я добавил: "Я никогда не буду лгать ему, даже после смерти!"
   Патриция быстро повернулась и пошла прочь от меня к двери. Там она обернулась, и я увидел, глядя на нее в безмолвном отчаянии, мольбу в ее больших темно-серых глазах. Она сказала: "Когда я уеду, Ланс, я не вернусь". Она подождала несколько секунд, возможно, несколько столетий. Затем я увидел, как она исчезла из поля моего напряженного зрения, словно привидение. Она исчезла!
   Едва ли возможно, что сейчас я смогу передать мрачные, раздирающие душу страдания следующих часов. Я чувствовал себя хуже, чем должен чувствовать осужденный преступник. Никакого утешения для меня не существовало, поскольку я знал, что никогда этого не забуду. Сколько раз я ощущал в мучительных мыслях прикосновение ее руки, мягкость ее губ, которые узнал по одному поцелую? На экране моих искаженных мыслей она появлялась передо мной, медленно улыбаясь или с мягкой грацией проходя по комнате. На меня настойчиво накатывало осознание: она ушла и больше не вернется. Я знал, что она не вернется! И я слишком хорошо знал, кем я был: лжецом, трусом, мошенником.
   Позже, не знаю, сколько прошло времени, ко мне вернулось подобие способности мыслить рационально. Я оглядел комнату, пораженный тем, что она сохранила свою непринужденную, будничную атмосферу, несмотря на судьбоносные события, произошедшие там той самой ночью. Чтобы скрыть от себя неприятный аспект, я машинально обошел комнату, потушив все лампы, кроме той, что отбрасывала мягкий свет на письменный стол, перед которым я затем сел.
   Теперь мой разум казался ошеломленным. Мне пришло в голову, что глоток какого-нибудь стимулятора помог бы мне взять себя в руки. Я вспомнил о бренди, подаренном мне на прощание, когда я построил дом. Все еще машинально я отпер шкаф и достал одну бутылку. Она была покрыта коркой грязи, накопившейся за бесчисленные годы, проведенные в подвале бостонского дома Фарвеллов. Они сказали мне, что она покоилась там с некоторого времени, предшествовавшего Гражданской войне. Я сходил за маленьким стаканчиком, а затем вернулся к столу. Откупорив бутылку и выбросив кусочки истлевшей пробки в корзину для мусора, я все еще дрожащей рукой налил в стакан густоватую прозрачную жидкость янтарного цвета. Я поставил бутылку на стол, взял стакан и поднес его к губам.
   Внезапно, словно удар, меня охватило чувство отвращения, чуть не заставившее меня расплескать содержимое стакана. Моя рука успокоилась, и я снова поднял стакан. И снова, с большей силой, чувство отвращения охватило меня. В то же время я почувствовал вдоль своей руки то, что моим расстроенным чувствам показалось прикосновением прохладной руки.
   Я опустил взгляд вниз, но ничего не увидел. Поставив стакан на ближайший столик, я сел и в замешательстве уставился на него. Пока я завороженно смотрел, он двинулся! Не боком и не прямо, а опрокидываясь. Мое сердце подпрыгнуло и заколотилось; мышцы напряглись. Медленно, словно движимый чьей-то рукой, бокал с легким звоном опрокинулся, бренди расплескалось и липким слоем растеклось по белой скатерти стола.
   Тогда я подумал, что действительно сошел с ума; что испытание, через которое я прошел с Патрицией, навсегда лишило меня рассудка. Совершенно неподвижно я наблюдал за опрокинутым стаканом и пролитой жидкостью, возможно, ожидая, что все снова исправится благодаря какому-то таинственному средству. Словно по мановению направляющего перста, мои мысли сосредоточились на Честере Джонсе, моем кровном брате на всю жизнь. Ужасное опустошение охватило меня, когда я в тысячный раз с тех пор, как он умер, осознал, что больше никогда его не увижу. Острое сожаление усилило мое горе, и я уронил голову на грудь, забыв об опрокинутом стакане. Не знаю, как долго я оставался погруженным в бездонную пропасть самобичевания; но я услышал, или мне показалось, что услышал, голос. Я слушал, не двигаясь. Таким образом, сосредоточив все свои способности, я не услышал, но почувствовал зов. Я поднял глаза, и увидел Честера Джонса, спокойно стоявшего напротив меня по другую сторону стола!
   Вы скажете, что мой неуравновешенный разум вызвал эту галлюцинацию, но я клянусь, что это было не так. Я знаю, что это был призрак моего умершего друга. Он стоял неподвижно; очертания его фигуры, одетой так же, как тогда, когда я в последний раз хорошо его видел, были слегка размыты. Несколько секунд я смотрел на него в бесконечном изумлении и увидел характерную слабую улыбку на его лице, прежде чем до меня дошло, что произошло. Я вскочил на ноги, воскликнув: "Честер, ты вернулся!"
   Он кивнул и указал рукой на разлитый бренди на столе. Я непонимающе посмотрел вниз. И я понял, что он имел в виду. На стенках стакана осел белый осадок. Я ахнул. Яд!
   Когда я снова поднял глаза на безмолвную призрачную фигуру, он снова кивнул.
   - Лучше бы ты дал мне умереть! - воскликнул я тихим голосом.
   Его губы шевельнулись, но я не услышал ни звука. "Честер, я тебя не слышу!" Мой голос сорвался. Его бледное лицо внезапно стало озабоченным, и он сделал шаг ко мне. Затем руками показал, что я должен внимательно следить за его губами и таким образом понимать, что он говорит. Я сосредоточился на выполнении этой задачи. Его первыми словами были:
   - Я рад, что ты решил выпить тот отравленный бренди. Иначе я не смог бы привлечь твое внимание настолько, чтобы ты увидел меня. Мне нужен был такой психический кризис, как неизбежность смерти, чтобы установить между нами взаимосвязь.
   Он пристально смотрел на меня.
   - Что с тобой случилось, Ланс?
   Я опустил голову.
   - Ты не знаешь? - спросил я, в ужасе поднимая глаза на его лицо. Он покачал головой.
   В то мгновение я достиг величайшей глубины отчаяния. Слова Патриции больше не имели силы: Честер никогда об этом не узнает. Я понял, что должен сказать ему!
   - Честер, - начал я, - я был недостоин твоей дружбы. Я обнаружил, что... я... я люблю Патрицию! И она говорит, что любит меня, уже давно! - Последние виноватые слова я произнес в спешке,но не заметил никаких изменений в лице Честера. Казалось, эти слова ничего для него не значили. - Честер, ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я сказал?
   Он кивнул, и его тонкие, изящные губы произнесли слова: "Я понимаю". Затем он, казалось, ждал, пока я продолжу. Едва отдавая себе отчет в фразах, которые срывались с моих губ, я пересказал сцену, произошедшую между мной и Патрицией только что той ночью. Я рассказал ему о своем решении никогда больше ее не видеть и о том, как она ушла, окончательно поняв, что нам никогда не суждено быть вместе. Я даже упомянул о том, что всегда был в долгу перед ним, Честером, и горько посетовал на тот факт, что он покинул мир смертных прежде, чем я смог что-либо сделать взамен.
   Никогда еще человеческое существо не было так обременено собственными недостатками, как я в ту ночь. Я назначил призрака моего друга своим судьей. И я знал, что он признает меня виновным!
   В конце этого сбивчивого рассказа я откинулся на спинку кресла. Мои глаза не отрывались от бледного лица Честера, на котором не было никакого определенного выражения с тех пор, как я начал говорить. Его фигура слабо светилась перед моим взором и казалась какой-то нематериальной.
   Мой взгляд опустился на его губы, когда я почувствовал, что он собирается заговорить. Я увидел: "Ты глуп, Ланс".
   - Ты пытаешься утешить меня, хотя знаешь о моих недостатках, Честер.
   Его голова энергично мотнулась из стороны в сторону. Его взгляд внезапно стал серьезным.
   - Ланс, - сказал он, - любя Патрицию, ты не совершаешь никакого преступления. Ты ничего не мог с этим поделать!
   - Возможно, и нет, но я не имею права на ее любовь!
   - Неужели ты воображаешь, Ланс, что ваша любовь друг к другу в вашей земной жизни может ранить меня, находящегося далеко за пределами этого? Неужели ты думаешь, что у меня можно отнять радость от великой любви, которую я питал к ней при жизни, или память о ней? Здесь все по-другому, Ланс!
   Что он говорил?
   - Мы с тобой были кровными братьями при жизни, Ланс, и то, что ты считаешь себя у меня в долгу, не имеет большого значения. Разве я не знал, что внес свой вклад, пусть и очень незначительный, в успех твоей жизни? И мое самое заветное желание тогда, как и сейчас, в этой гораздо лучшей жизни за пределами земной, - видеть вас с Патрицией счастливыми.
   Я жалобно запротестовал.
   - Ты не понимаешь. Если бы Патриции и мне предстояло провести остаток наших жизней вместе, это означало бы величайшее несчастье. Я не могу заставить себя украсть любовь, которая по праву принадлежит тебе, даже после смерти.
   - Не говори "смерть", Ланс, - улыбнулся он. - Возможно, я не смогу заставить тебя понять, что здесь, в жизни за пределами земной, гораздо больше счастья, чем там, где ты находишься. Наша задача - сделать жизнь смертных проще, более наполненной радостью. Ты можешь это осознать?
   Затем его губы задвигались очень быстро. Казалось, он говорил в сильном волнении, но я не мог разобрать, что он сказал. Я напрягся, но не смог уловить ни малейшего намека на то, что он говорил. Он сразу почувствовал это и, не мудрствуя лукаво, обошел стол сбоку. Он наклонился над ним и пальцем написал что-то на блестящем дереве. Когда он писал, слова вспыхивали призрачным сиянием, и я мог читать, когда его палец двигался по поверхности!
   Вот какие слова я прочитал: "Счастье твое и Патриции - моя самая заветная цель. Иди к ней, я приказываю тебе!" Прикованный к месту значением этих нескольких слов, написанных буквами бессмертной силы, я наблюдал, как призрачный палец моего умершего друга дошел до конца предложения. Моя душа упивалась их важностью, и я сидел, пока прикосновение прохладной руки к моему плечу не заставило меня поднять глаза. С тем характерным взмахом руки, который я так любил при жизни, призрак Честера Джонса исчез!
   Мой взгляд метнулся обратно к рабочему столу, чтобы увидеть, как исчезают последние следы его судьбоносных слов. Но они навсегда запечатлелись в моем сердце. "Счастье твое и Патриции - моя самая заветная цель. Иди к ней, я приказываю тебе!"
   Нужно ли рассказывать, как, словно полубезумный человек, получивший отсрочку от несправедливой смерти, я выбежал из здания, забыв о шляпе или пальто, и побежал по пустынным улицам? О том, как Патриция, увидев меня, раскрыла объятия, а ее темно-серые глаза заблестели от слез? Я не сказал ни слова, но прижал ее к себе, радуясь и уверенный в том, что поступаю правильно.
   Когда я смог заставить себя сделать это, я рассказал Патриции о возвращении Честера ко мне и повторил ей его приказ. Она не задавала вопросов, но смотрела на меня спокойно, с пониманием. Я взял ее за руку и знаю, что она, так же, как и я, почувствовала прохладное прикосновение невидимой руки, которая соединила нас для счастья на всю жизнь.
   Необходимо объяснить еще один момент: отравленный бренди. Я написал Фарвеллам, как мне показалось, наилучшим образом, рассказав им о моем случайном обнаружении яда.
   В письме, выражающем величайшую озабоченность и тревогу, они объяснили, что, как им казалось, они изъяли все отравленные бутылки из своего погреба. Я узнал, что один из первых членов семьи записал историю об отравленном напитке для сделок с нечестными торговцами мехами в восточной Канаде. Они думали, что изъяли все опасные бутылки, но та, которую они мне дали, очевидно, ускользнула от их внимания.
   Если бы не Честер Джонс, я бы умер в ту ночь, лишившись великого дара, которым он смог меня одарить. Моей самой большой радостью, помимо любви к Патриции, является осознание того, что путь к погашению моего двойного долга Честеру Джонсу не закрыт. Патриция и я знаем, что мы трое встретимся в будущем, в жизни за пределами земной.
  

БДЕНИЕ ПАУКОВ

Гарольд СтэндишКорбин

  
   После ужасного приключения, которое случилось со мной и Бетти той ужасной ночью в маленьком фермерском городке Дорнхэм в Коннектикуте, я тщательно изучил пауков и их повадки и наткнулся на несколько чрезвычайно интересных параллельных случаев. Первыйописывает некий мистер Уайт, английский джентльмен, который 21 сентября 1741 года сказал, что, встав пораньше и отправившись на прогулку со своими собаками, он обнаружил, что поля "покрыты настолько толстым слоем паутины... что всяместность казалось покрытой двумя или тремя сетями, натянутыми одна на другую. Когда собаки попытались поохотиться, их глаза были настолько ослеплены, что они не могли двигаться дальше, но были вынуждены лечь и передними лапами счищать с морд налипшую паутину".
   Лондонская "Таймс" от 9 октября 1826 года фиксирует подобное явление близ Ливерпуля и сообщает: "Поля и дороги были покрыты легкой, пленчатой субстанцией, которую многие ошибочно принимали за хлопок. Каждое дерево, фонарный столб или другое выступающее тело было в той или иной степени покрыто им. Веществом, столь обильным в количестве, была паутинка садового или полевого паука, которую часто можно встретить в хорошую погоду в сельской местности, и чтобы произвести один фунт которой, по словам Буффона, потребовалось бы 663 552 паука".
   Далее следует история моего собственного странного опыта.
  
   Старый Роджер Слоун был злым человеком, и умер злой смертью. Вдовы, за чьи небольшие фермы он брал крупную арендную плату, вздохнули с облегчением. Наконец-то наступит передышка от его внезапного появления перед их дверями, от его гневных обвинений и угроз. А что касается фермеров, которые попали в его лапы и которых он выдоил досуха, то их радость была откровенной.
   - Скатертью дорога ученику дьявола, - согласились все они и благословили паука, который свалился с карниза его ветхого старого дома, где он жил один, и укусил его так, что в рану попало заражение, и он умер.
   Почти все жители Дорнхэма присутствовали на похоронах - какое-то ужасное очарование привлекло их всех в церковь. Возможно, это было странное желание убедиться в том, что высокий, изможденный, мстительный человек действительно оказался беспомощен перед смертью. Во всяком случае, во всей толпе не было ни одного родственника, и не было пролито ни единой слезинки. Вместо этого на большинстве лиц читалось мрачное удовлетворение.
   В то время я был всего лишь ребенком, и помню, как мой отец взял меня за руку, но он не позволил мне взглянуть на мертвеца, когда мы проходили мимо грубого деревянного ящика. Так что у меня нет отчетливых воспоминаний об этом человеке, хотя я слышал сотни историй о его безжалостных подлостях, больших и малых.
   Но я точно помню, что голос священника сорвался в середине службы, и он не смог продолжать. Некоторые набожные души утверждали, что это была рука Божья, поскольку ходили слухи, будто Слоун был убийцей, и истории о романе с прелестной и невинной дочерью фермера, которую вынудили пойти на позорную сделку, чтобы спасти своего отца от заключения в тюрьму для нищих. И хотя она умерла не по его вине, говорили, что он так преследовал ее и сделал ее жизнь такой несчастной, что она покончила со всем этим, прыгнув с высокого гранитного утеса.
   Его не похоронили в освященной земле за деревенской церковью, а перенесли его тело в могилу, вырытую на склоне холма его собственной фермы. Она находилась прямо под огромным нависающим выступом, который, казалось, вот-вот сорвется и обрушится вниз в виде оползня, захлестнув долину внизу.
   Там в течение многих лет тело разлагалось, ветер стонал над этим местом, зимние штормы скрывали его под белым покрывалом, лето пыталось скрыть его высокой травой, пока имя Роджера Слоуна не было вычеркнуто из всех записей. В конце концов, грубая надгробная плита над могилой была опрокинута морозом, а место заросло каштанами и березами.
   За те годы я дорос до мужчины, и меня уговорами заставили посещать школу Дорнхэма, пока я не поступил в деревенскую адвокатскую контору "читать юриспруденцию". В те годы умер мой отец, который, как и большинство людей в нашей общине, был фермером. Я жил со своей матерью в старой усадьбе, со временем сдал государственный экзамен и стал полноценным адвокатом. Но чтобы сколотить свой небольшой доход от судебных издержек, я занялся недвижимостью. Это был не такой уж большой бизнес, потому что для жителей Дорнхэма одна ферма была такой же убыточной, как и другая, и они не менялись. Но наступило время, когда продажи у меня значительно выросли из-за притока посторонних, стекавшихся в сообщество.
   Совет по сельскому хозяйству штата Коннектикут составил список старых заброшенных ферм по всему штату, стремясь восстановить их, полагая, что описание некоторых их преимуществ может привлечь людей, которые захотят заняться ими снова. План сработал неожиданным образом. В поисках чего-нибудь необычного некоторые нью-йоркские художники обнаружили, что холмы и долины Дорнхэма прекрасны. Фермы с их заброшенными, но старинными зданиями внезапно превратились в усадьбы и студии. Амбары, в которых несколько поколений содержались измученные работой лошади и недовольный крупный рогатый скот, почти за одну ночь преобразились благодаря мансардным окнам и створчатым рамам. Там, где старая тигровая Бесс уныло жевала свою жвачку, были установлены мольберты, а перед древними яслями стояли цветочные ящики.
   - Эти художники - самые сумасшедшие люди, которые когда-либо существовали, - вынесли вердикт дорнхэмцы.
   Для меня все это было выгодным бизнесом. Старые фермы продавались, как плети на сельской ярмарке. Я отложил свою юридическую практику, чтобы уделять больше времени недвижимости. И среди "пришельцев" был один, который не был таким уж сумасшедшим. Это была девушка - восхитительная для любого, кто ее видел, особенно для меня.
   Она была ростом мне по плечо, и ее глаза, мягкие и бархатисто-карие, смотрели на со смехом, словно мерцающая рябь в затененных прудах. Она была гибкой и податливой, как ольховая ветка, и умела быть серьезной в серьезный момент или заразительно смеяться над невиннойили пикантной шуткой. Я уверен, что уставился на нее с открытым от восхищения ртом, когда она пришла в мой маленький пыльный офис в деревне.
   - Вы рекламируете ферму под названием Смитерс Плейс, - резко сказала она. - Я художник, и я хотела бы увидеть ее с целью покупки.
   - Конечно, - сказал я, пытаясь принять свой лучший деловой вид. - Олд-Смитерс-плейс находится рядом с фермой моей матери. С нее открывается великолепный вид, здания находятся в отличном состоянии, а к дому подведенавода из чистого холодного источника.
   Мы сели в мою машину и вскоре были на ферме. Она была в восторге от этой собственности. Я повел ее к маме на ужин, и две женщины, казалось, мгновенно привязались друг к другу и поклялись, что будут соседями не только на словах.
   Я испытал непривычный трепет, когда она поставила свою подпись, Элизабет Фарнсворт, на подготовленном мной документе, а потом, хотя она сказала мне отвезти ее обратно в деревню к поезду на Хартфорд, мне почти пришлось оторвать ее от матери, и она начала рассказывать истории о соседях, которые слышала.
   - Разве жизнь старика Слоана можно назвать обычной? - воскликнула девушка по дороге в деревню. - Как ужасноон жил и как ужасно умер! Ваша мать говорила, что у него ферма сразу за моей.
   - О, - небрежно ответил я, - эта местность полна таких историй.
   - Но они завораживают меня, - воскликнула она. - Меня бросает в дрожь при мысли о старике, похороненном там, на холме; его могила вся заросла сорняками, а камень повалился. Если бы моя тетя не приехала составить мне компанию, я знаю, что представляла бы его призрак, бродящий мимо моих окон ветреными ночами.
   - Что ж, если вы когда-нибудь почувствуете это слишком сильно, - ответил я, - не стесняйтесь приходить к нам. Мама была бы рада. Мне приходится иногда отлучаться, а ей не всегда нравится общество Альберта Волни, нашего наемного работника. Она говорит, что Альберт достаточно честен и силен, но весь его мозг заключен в мускулах.
   Она рассмеялась - музыкальным, серебристым смехом - и, выскочив из моей машины, помчалась к поезду, пообещав вскоре вернуться.
   Прошло несколько недель, и случилась странная вещь. Я сидел в своем кабинете, занимаясь некоторыми отложенными делами. Наступила мягкая, сочная темнота конца июня, и в окно ворвался сладкий запах росы с растущих в поле и лесу растений. Ночные насекомые завели свой хор, и от их веселой песни все вокруг казалось мирным и добрым. Я на мгновение оторвался от своих записей, чтобы подумать, какой милой маленькой деревушкой стал Дорхэм. В этот момент внезапный телефонный звонок заставил меня вздрогнуть.
   Голос, когда я ответил, был скрипучим и хриплым - таким, как звук скрипящей сбруи.
   - Я сегодня осматривал Олд-Слоун-плейс, молодой человек, - сказал голос. - Я хочу взять его в аренду. Если вы встретитесь со мной там через полчаса с юридическими бумагами, я немедленно их подпишу.
   - Очень хорошо, - сказал я. - Кто вы?
   Ответа не последовало. Связь внезапно оборвалась.
   - Алло! Алло! - звал я.
   Ответа по-прежнему не было, и я подергал крючок. Отозвалась Минни Абрамс, ночной оператор.
   - В чем дело, Рэй? В чем проблема? - крикнула она.
   - Минуту назад я разговаривал кое с кем, - раздраженно объяснил я.- Ты прервала меня. Откуда поступил этот звонок, Минни?
   Она рассмеялась.
   - Проснись, Рэй, - упрекнула она. - Ниоткуда не было никакого звонка. Твоя линия не работает последние пятнадцать минут.
   - Вышла из строя! - крикнул я. - Ну, я же говорил...
   - Тебе это приснилось, - перебила она. - Не было никакого звонка. Сейчас я составляю отчет о неполадках.
   Я машинально повесил трубку. Сон? Мог ли я уснуть? Я был уверен, что разговаривал с кем-то, у кого был тонкий, скрипучий голос. Когда я подумал об этом голосе, у меня возникло странное, внезапное чувство холода.
   Я вообще ничего не мог понять. Кто захотел бы арендовать дом Слоана? Здания пришли в полный упадок, так как никто не занимал их с тех пор, как умер Слоан, и хотя они практически ничего не стоили, город присвоил себе право собственности на них из-за неуплаченных налогов. Ожидая только того, купит ли его какой-нибудь художник во время этого бума, члены комиссии проголосовали за то, чтобы посадить там сосны, если в течение года не будет подписан договор аренды.
   Прошло полчаса. Я нахмурился. Звонивший сказал встретиться с ним через полчаса в доме Слоана. Какого дьявола! Я пожал плечами. Конечно, Минни, должно быть, была права. Но, возможно, произошла ошибка. Поскольку Олд-Слоан-плейс находился всего в полумиле от моего собственного дома, я легко мог съездить и посмотреть, приснилось мне это или нет.
   Когда я сел в свою машину, полная луна стояла высоко в небе, и ночь была нежной и сладостной, как женская ласка. Но я не обратил на это внимания. Сверхъестественное чувство заставляло меня нервничать и быть не в духе. Я нажал на акселератор и поехал быстрее, чем было в моих привычках.
   Когда я свернул на дорожку, ведущую к старому полуразрушенному фермерскому дому, где так давно умер скряга, то заметил слабый отблеск света в одном из окон. Это вывело меня из себя. Что это было, спросил я себя, - ограбление? Какая-то уловка? За этим скрывалось что-то очень странное! Я подавил холодную дрожь. Тени по краям дорожки, казалось, надвигались на меня. Я включил фары на полную мощность и позволил своему автомобилю мчаться просто ради того, чтобы слышать какой-нибудь шум.
   Но свет там был, это точно! Теперь я мог разглядеть через окно древнюю масляную лампу на шатком столе - одном из немногих предметов сломанной мебели, оставшихся в доме.
   За ним виднелась смутная фигура, сидевшая у дальней стены. Я остановился и заглянул в окно, прежде чем постучать, но из-за лампы мало что мог разглядеть.
   Итак, я подошел к двери, и, хотя она раскачивалась вперед и назад на петлях, я долго и громко стучал, больше для того, чтобы набраться храбрости, чем для того, чтобы объявить о своем прибытии.
   - Войдите!
   Это был тот же самый писклявый голос, который я слышал по телефону, хотя Минни Абрамс настаивала на том, что звонка не было!
   Я остановился и попытался проглотить комок в горле. Я почувствовал, как волосы встают дыбом у меня на голове.
   - Ну, чего вы ждете? - недовольно пропищал голос.
   Огорченный, я вошел в то, что когда-то было большой кухней дома. И там я увидел самого странного человека, какого когда-либо видел! Он был высоким и угловатым, так как сидел в конце комнаты. Одетый в черное, он был едва различим в полумраке комнаты. Лицо у него было серым и мертвенно-бледным, а глаза казались необычайно яркими. Он не встал, а просто сидел, закинув одну длинную ногу на другую. Я мгновенно почувствовал отвратительный затхлый запах, который приписал гниющему дереву дома.
   Пока я стоял там, уставившись на фигуру, тонкий голосок снова пронзительно зарычал на меня.
   - Никто из ваших умных продавцов не разговаривает со мной, молодой человек, - сказал он. - Мне понравилось это место, и я знаю, чего хочу. Договор аренды готов?
   И снова странное, необъяснимое чувство страха охватило меня.
   Хотя фигура в темноте что-то говорила, все же голос, казалось, исходил со всех сторон сразу, без какой-либо единой точки фокусировки.
   Я достал из кармана юридический бланк, разложил его на столе и положил перо.
   - Подпишите здесь, - указал я, стараясь подавить необъяснимый страх, когда фигура поднялась и без малейшего звука скользнула к столу рядом со мной.
   Скрип пера нарушил тишину. Я с трудом сдержал возглас удивления, когда взглянул на подпись. Я наклонился поближе к лампе, боясь поверить своим глазам. И все же это было там:
   Р. Слоан.
   Я сглотнул и выпрямился. Фигура отодвинулась еще дальше в тень, под горящими глазами на ужасных чертах играла насмешливая улыбка.
   - Боже милостивый! - воскликнул я. - Роджер Слоан! Это имя человека, который жил здесь много лет назад, чья могила находится вон там, на склоне холма. Вы... вы родственник?
   - Нет, черт возьми, нет! - раздался голос. - Не родственник.
   - Но имя... это... это совпадение. Это странно!
   - Что в этом такого чертовски странного? Разве Роджер не распространенное имя? Разве Слоан чем-то необычно? Что такого странного в том, чтобы собрать их вместе? Я готов заплатить вам за дом сразу, не желаете? Ну, чего еще вы хотите?
   Прежде чем я успел что-либо сказать, он внезапно протянул мне пачку денег. Даже в полутьме я разглядел, что банкноты были старыми, потертыми, грязными и, как мне показалось, покрытыми плесенью, как будто их долго прятали во влажном месте.
   Я взял их. Отвратительный, затхлый запах становился все сильнее, и мне захотелось поскорее убраться из дома. Я сунул купюры в карман, пожелал фигуре спокойной ночи и поспешил к своей машине. Точно так же, как мальчик пронзительно и громко свистит, проходя ночью мимо кладбища, так и я снова разогнал мотор до упора. И, выехав на шоссе, поехал домой так, как будто за мной гнались все друзья дьявола.
   В ту ночь я плохо спал. Странные призраки приходили ко мне во сне. Бородатое, похожее на череп лицо той странной фигуры в доме Слоана все время возникало передо мной. Казалось, он подошел к моему дому, не обращая внимания ни на какой закон всемирного тяготения, ухмыльнулся мне через окно моей спальни, вошел и обыскал мою одежду, пока не нашел ту пачку банкнот. Потом мне показалось, что он подошел к краю моей кровати и насмешливо посмотрел на меня сверху вниз, а потом вылез в окно, прошел вдоль стены дома и исчез в темноте.
   Это был кошмар, и когда я проснулся утром, не отдохнувший, то сразу же сунул руку вкарман пальто. Договор аренды, который он подписал, с именем Р. Слоана на нем, был на месте - но деньги исчезли!
   Меня прошиб холодный пот. По мне снова пробежала дрожь, хотя был ясный день. Я подбежал к окну и выглянул. Конечно, нигде не было никаких признаков того, что я искал, и через мгновение я мысленно отшлепал себя и сказал себе, что уронил деньги в глупой спешке убраться подальше от фермы Слоана.
   За завтраком с мамой и Альбертом Волни я был достаточно неразговорчив, и мама отважилась заметить, что я слишком много работаю. Но я пропустил это мимо ушей и объявил, что пораньше отправляюсь в свой офис.
   И все же, когда я вышел во двор, то не мог не думать о потерянных деньгах. Я тщетно искал в своей машине, а потом решил вернуться в дом Слоана и поискать их. Я подумал об ужасном старике, и меня внезапно охватило желание посмотреть, как он выглядит при дневном свете. Я направился на ферму.
   Это была короткая прогулка. Я быстро оказался валлее. Я пошел по следам своей машины и нашел место, где она была припаркована накануне, но не увидел никаких следов денег. Я отчетливо видел свои следы, ведущие к двери. Дом представлял собой старое строение, построенное вокруг дымохода, как и многие старые фермерские дома Коннектикута. Его коньковый столб просел; верхний этаж, казалось, был готов обрушиться на нижний и затем все вместе рухнуть в подвал. Я не мог понять, почему кто-то должен хотеть арендовать этот дом. Дверь передо мной лениво распахнулась, как и прошлой ночью, и я снова долго и громко стучал.
   Ответа не последовало. Мой неоднократный стук также не выявил никаких признаков присутствия нового жильца.
   Наконец я вошел в дом, громко позвав при этом. Место было пустынным. Потушенная лампа все еще стояла на столе. В пыли я мог разглядеть свои следы и отпечатки моих пальцев там, где я держал руку. Но с той стороны, где стояла изможденная фигура, пыль была нетронута!
   Меня снова охватило чувство ужаса, и мне, как и прежде, показалось, будто затхлый запах стал сильнее. Комната казалась смертельно холодной. Я уставился на обломки мебели, разбитые оконные стекла, лениво качающуюся дверь и внезапно выскочил из дома, перепрыгивая через виноградные лозы, загромождавшие ступени, пробираясь по высокой траве дорожки, бегом, как испуганный ребенок. И когда я свернул в аллею, мне показалось, будто вслед мне доносится жуткий смех.
   На полпути к моему стоял гораздо более светлый дом, чем тот, который я только что покинул. Это было место, где жила Бетти Фарнсворт, старый дом Смитерсов. Она перекрасила его - не в нелепые футуристические полосы, как это делали некоторые художники, а в жизнерадостный белый цвет, с зелеными жалюзи, а сарай, превращенный в ее студию, был хорошего, старомодного красного цвета.
   У меня возникло искушение остановиться, - конечно, просто по-соседски, - и я поддался искушению. Могу признаться, что делал это и раньше - часто. Я уже подружился с ее тетей, очаровательной маленькой старушкой, которая также познакомилась с моей матерью.
   Поднимаясь на крыльцо, я на мгновение остановился, чтобы с изумлением прислушаться к звукам скрипки, звучавшей так красиво, как я не слышал никогда прежде. Я не знал, что это играет Бетти. Моя рука, поднятая, чтобы постучать, замерла - и в такой позе я оставался до тех пор, пока скрипка не смолкла и Бетти сама не подбежала к двери.
   - А, Рэй, - весело позвала она, - хотите, я нарисую вас в этой позе? Мы могли бы назвать это "Удобный случай постучать".
   - Черт возьми, - сказал я в замешательстве, - не знал, что вы умеете играть, Бетти.
   - Чего вы, мужчины, не знаете о нас, женщинах! - воскликнула она, дерзко тряхнув своими каштановыми локонами и самым очаровательным образом наморщив носик. - Но, если вы хотите увидеть что-то странное, - продолжала она, - пойдемте со мной в студию. Подождите минутку, пока я не возьму свою скрипку.
   Мгновение спустя она уже направлялась в студию, двигаясь с гибкой грацией богини.
   Она поднялась на верхний этаж, где находилась ее мастерская, и распахнула все окна. Утренний солнечный свет был мягким и золотистым, он играл в волнах ее темных волос, придавая им бронзовый оттенок.
   - Садитесь сюда, - сказала она, указывая на стул. - Ведите себя очень тихо и наблюдайте.
   Я сделал, как она приказала.
   Она взяла свою скрипку и слегка провела по ней смычком. Поначалу музыка была мягкой и завораживающей. Затем она превратилась в какую-то веселую мелодию - и снова это было ухаживание, призыв. Она поместила меня на некотором расстоянии от себя, и теперь я видел, что происходит странная вещь.
   Из ниоткуда, но в то же время отовсюду, в комнате собрались сотни черных и коричневых пауков. Их становилось все больше и больше. Еще сотни. Они были маленькими, но все торопливо бежали.
   Я изумленно уставился на них, но они не обратили на меня никакого внимания.
   Музыка Бетти теперь звучала напевно. Быстро, так тщательно, как будто кто-то нарисовал мелом на полу, пауки расположились идеальным кругом вокруг ее стула на расстоянии примерно ярда.
   Внезапно музыка смолкла. Она посмотрела на меня и рассмеялась. Но пауки почтительно стояли, словно ожидая продолжения концерта.
   - Это полевые пауки, - сказала Бетти через мгновение. - Я думаю, они живут в высокой траве на старом пастбище за фруктовым садом. Они проникают в окна. Однажды они услышали, как я играю, и все пришли точно так же, как и минуту назад. Если я больше не буду играть, они все скоро уйдут.
   - Но разве вы их не боитесь? - спросил я.
   - Поначалу так и было. Но теперь я называю их своей аудиторией. Они такие дружелюбные. Посмотрите. Сейчас они должны вернуться к своим делам.
   Едва ли не в мгновение ока круг распался, рассеялся, и прежде чем мы успели это осознать, пауки исчезли.
   - Мои маленькие питомцы! - смеясь, воскликнула жизнерадостная Бетти. - Они такие воспитанные, такие благодарные! Они никогда не разговаривают, пока я играю, и они всегда такие внимательные. Я люблю их.
   Я остался еще на некоторое время, но не стал рассказывать ей о странном происшествии в доме старого Слоана, потому что не хотел ее пугать. Но весь тот день мои мысли постоянно возвращались то к картине очаровательной Бетти, играющей для пауков, то к скрипучему голосу того ужасного старика, чье зловещее лицо смотрело на меня из мрака.
   К наступлению ночи я очень нервничал и испытывал страх. Казалось, вот-вот что-то произойдет - что-то катастрофическое, неземное. Даже закат над Бурундучьей горой казался зловещим из-за тусклых пурпурных облаков, сквозь которые солнечные лучи пробивались, точно стрелы злого огня. И пока я стоял, обозревая пейзаж, мне пришло в голову, что выступ над могилой старого Слоана, казалось, больше, чем когда-либо, грозит обрушением в долину.
   Я встряхнулся. Возможно, ужин развеет мое нездоровое настроение. Но после ужина я все еще не был подходящей компанией ни для матери, ни для Альберта, и вскоре удалился в свою комнату, разделся и выключил свет.
   Сколько было времени, когда я внезапно проснулся, я не знаю. Но мне снова приснился тот отвратительный старик в доме Слоана. Мне приснилось, что он снова поднялся по стене дома, вопреки любому материальному правилу равновесия, и что он проник в мою комнату через окно и стоял, насмехаясь надо мной.
   Но на этот раз сон был близок к реальности - на самом деле настолько близок, что я подавил крик и внезапно сел, совершенно проснувшись, уставившись на него; волосы у меня на голове встали дыбом. Казалось даже, что комната наполнилась отвратительным запахом разложения.
   Я пытался пронзить взглядом темноту, и по моему позвоночнику периодически пробегал холод. Потом внезапно я вскочил с кровати и подбежал к ящику своего комода, где хранил револьвер. Потому что со стороны дома, прямо под моим окном, я услышал слабый шелестящий звук, похожий на трение шелковых складок друг о друга!
   Я мгновенно оказался у окна ивыглянул, держа оружие в вытянутой руке. Но небо было затянуто тучами, и на дворе было очень темно. Я ничего не слышал, ничего не видел. Все было тихо. Даже пение ночных насекомых было едва слышным.
   Я прислушался, вглядываясь в темноту, стараясь уловить какое-нибудь движение или звук.
   Внезапно в облаках образовался разлом. На мгновение полная луна осветила двор. И там, глядя на меня снизу вверх, со злобной, плотоядной улыбкой на лице, стоял худой, похожий на труп мужчина из Слоан Плейс, его жуткая черная одежда терялась в тени, его серое лицо было напряжено.
   Инстинктивным движением я поднял пистолет и выстрелил в Существо подо мной! В мгновение ока я понял, что он был в моей комнате, и что я имел право стрелять в грабителя. Но оружиеиздало тот глухой звук, который возникает, когда в патроне не хватает пороха. Это было похоже на хлопок детского пистолета.
   Я выстрелил снова. И снова услышал странный пустой звук. А потом, когда облака закрыли луну, я увидел, как фигура зловеще уплыла в темноту, и до меня донесся тот тонкий, слабый, скрипучий смех, который я слышал в заброшенном доме тем утром!
   Но выстрелы разбудили мою мать и Альберта. Через минуту они были в коридоре, возбужденные, вопрошающие.
   - Незваный гость, - хрипло объяснил я. - Возможно, кто-то охотится за нашими цыплятами. Он сбежал. Нет смысла следовать за ним.
   Я отправил их обратно в их комнаты, а затем исследовал свою собственную. Насколько я мог видеть, ничего не было потревожено, хотя у меня было ощущение, что мой бумажник обыскивали. Но все было на месте, даже договор аренды, подписанный ужасной фигурой, который я забыл положить в офисный сейф.
   Я как раз собиралась выключить свет и снова лечь в постель, когда дом огласился неистовым трезвоном телефона у моей кровати.
   Подскочив к нему, я схватил трубку. Это был голос Бетти.
   - Рэй! - позвала она, задыхаясь. - О, Рэй! Я так напугана. Только что - ужасное лицо - заглядывало в мое окно. Рэй - это было похоже на череп! Это злорадствовало, как будто... О, Рэй, это заставило меня так испугаться, ужаснуться! Мне это не привиделось. Говорю вам, это не так!
   - Я знаю, что это не так, - крикнул я в трубку. - Я приду, как только смогу одеться.
   Это не заняло у меня много времени. Я остановился только для того, чтобы извлечь из своего револьвера неисправные патроны. Пули, казалось, держались достаточно прочно, но патроны были необычно легкими. Зарядив пистолет новыми патронами, я почувствовал себя в большей безопасности и вскоре уже бежал по дороге в направлении дома Бетти.
   Я думаю, она включила все лампы в доме, когда я приблизился. Она услышала мои шаги на дорожке и вышла мне навстречу в накинутом на плечи халате.
   К ней несколько вернулось самообладание, но она все еще была сильно взволнована.
   - Это было ужасно, Рэй, - сразу же начала она. - Я проснулась от ужасного сна и увидела, что он вцепился в мой подоконник, словно летучая мышь, и пристально смотрит на меня. И, о, какая злая, ухмыляющаяся улыбка! Его глаза прожигали меня насквозь, мое горло, мои плечи. От его взгляда мне стало так стыдно и так страшно. Кто это?
   - Это старина Слоан восстал из мертвых с какой-то злой целью, - ответил я с внезапной, странной убежденностью; эти слова были такой же неожиданностью для меня, как и для нее.
   Она застонала, и я подумал, что она сейчас упадет в обморок, поэтому подбежал и подхватил ее на руки, прижимаясь губами к ее мягким волосам, прижимая ее к своей груди. Она прижалась ко мне, как будто нашла убежище.
   Ее тетя - милая маленькая старушка тетя Полли - пришла через минуту, она тоже пребывала в сильном волнении. Но хотя она и увидела Бетти в моих объятиях, она ничего не сказала и выражение ее лица не изменилось. Я мог бы благословить ее за это.
   - Тише, успокойтесь! - Я попытался утешить девушку. - Тетя Полли и я,мы здесь, и ничто не может причинить вам вреда. Этот человек ушел и, вероятно, не вернется сегодня ночью. Через несколько часов рассветет, и мы вместе все осмотрим.
   - Он так ужасно смотрел на меня, - простонала она. - Мне показалось, что он... что он хотел меня...
   Ее голос перешел в шепот. И в эту секунду мои мысли вернулись к тому дню, когда маленьким мальчиком я слышал истории о Роджере Слоане и злом договоре, который он заключил с несчастной девушкой.
   Я выругался себе под нос. Я обезумел от ярости. Но, придя в себя, постарался успокоить испуганную девушку, прижав ее к своей груди, и вскоре нам снова стало легче; тетя Полли, добрая душа, пошла на кухню и вернулась с имбирным печеньем и молоком для нас. Вскоре страх прошел, и мы все вместе смеялись.
   Тем не менее, мне не хотелось покидать дом до рассвета, и поэтому я предложил им удалиться, в то время как я понаблюдаю в нижнем коридоре. После долгих уговоров они, наконец, согласились, и я занял свое место перед входной дверью.
   Когда я остался один, ночь снова показалась мне зловеще, мертвенно тихой. Облака неслись по небу, погружая все в глубокую тьму; иногда из-за облаков выглядывала луна, ярко освещая пейзаж.
   Я некоторое время наблюдал, а потом поймал себя на том, что дремлю. Я рывком встал. Я сказал себе, что если бы был часовым на службе в армии, то стоял бы на пути к тому, чтобы меня отдали под трибунал и расстреляли.
   Луна ярко светила в течение нескольких минут и снова потускнела, как и прежде. Я опять задремал. Но на этот раз встряхнуться было труднее. Одуряющая сонливость одолевала меня. Я встал и попытался стряхнуть ее с себя. Но прежде чем успел опомниться, скользнул обратно в кресло.
   Я чувствовал себя так, словно меня накачали наркотиками. Какая-то сила, более могущественная, чем я мог выдержать, постепенно погружала меня все глубже в этот непреодолимый сон. Я пытался бороться с этим. Но не мог. Мои веки опустились и закрылись.
   Должно быть, прошел час или больше, пока я сидел там без сознания. Моим последним воспоминанием было то, как снова померкла луна, и когда она померкла, у меня возникло смутное ощущение, что кто-то стоит рядом со мной - кто-то очень холодный и зловещий.
   Затем в мой помутневший разум закралась настойчивая мысль, что я слышал крик - женский визг. Это повторилось. Я услышал крик. Я тупо повторил эту мысль - крик, женский крик.
   Внезапно я полностью проснулся. Я проклинал себя за то, что уснул. Кто кричал? Откуда исходил этот звук?
   Я огляделся по сторонам. Снаружи царила непроглядная тьма. Но этот крик!
   Я попытался встать, но не мог пошевелиться. Мой мозг полностью пробудился - был полностью настороже. Но мои конечности казались парализованными.
   Однако я знал, что мне это не приснилось. Крик был настоящим! Я услышал еще один крик - крик, в котором была смерть. Он внезапно оборвался, и раздался звук падения тела - с тошнотворным хрустом.
   Я постарался собрать воедино каждую унцию силы воли, которая у меня была. Я поднялся с кресла, спотыкаясь и шатаясь, как пьяный, так неуклюже, словно у меня замерзли ноги.
   Меня переполнял страх. Я обезумел, превратившись едва ли не в маньяка. Спотыкаясь, шатаясь, натыкаясь на стену, я побежал по коридору в заднюю часть дома, откуда донесся звук падения. И сам чуть не упал, когда споткнулся о тело на полу.
   Теперь мой страх превратился в ужас. Было ли это тело Бетти? Был ли это ее дорогой голос, который я слышал, закончившийся тем предсмертным криком? Дрожащими пальцами я нашарил выключатель на стене. И все же едва осмеливался нажать на него, боясь взглянуть на то, что могло бы открыться мне при свете.
   Затем, собрав все свое мужество, я заставил свои онемевшие пальцы повиноваться. Я нажал на кнопку. Вспыхнул свет.
   Это была тетя Полли - милая, храбрая маленькая тетя Полли! Она лежала в ночной рубашке - мертвая! В руке у нее было что-то вроде дубинки, сетчатая дверь перед ней была широко открыта, а на лице застыло выражение смешанного гнева и страха. Мужественная до последнего - до такой степени, что ее стареющее сердце перестало биться!
   А я - спал!
   И все же я не стал задерживаться возле тети Полли. Все мои мысли были о Бетти. Странный паралич прошел; сила, державшая меня в своих объятиях, исчезла. Я взбежал по лестнице и помчался по коридору в комнату Бетти.
   Дверь была открыта. Внутри горел свет. И снова я испугался того, что мог увидеть. Но сейчас я был слишком встревожен, чтобы колебаться.
   Я заглянул, сжимая в руке револьвер. И закричал от боли, когда увидел.
   Бетти лежала на кровати, накрытая покрывалом до пояса. В своей неподвижности, она была подобна мертвой.
   - Бетти! - воскликнул я, пораженный приступом душевной боли. - Бетти, дорогая!
   Я подскочил к кровати. Я поднял ее на руки, прижимаясь своей щекой к ее щеке, своими губами к ее губам, взывая к ней.
   И вдруг с яростью дикого зверя она набросилась на меня, пытаясь высвободиться, колотя по мне кулаками.
   - Не прикасайся ко мне! - закричала она. - О, милосердный Боже на небесах! Прочь! Не прикасайся ко мне!
   - Бетти! - взмолился я. - Это Рэй. В чем дело, дорогая? Бетти!
   Ее глаза медленно открылись, как у человека, пробуждающегося от транса. Она уставилась на меня, а затем внезапно ослабла, разрыдавшись так, словно ее сердце вот-вот разорвется.
   - Он пришел снова, - всхлипнула она. - Он был в комнате. Он подошел к окну. Он попытался поцеловать меня. О, Рэй!
   Я проклинал себя за предательство - я, который заснул. Но Бетти прижалась ко мне еще крепче, рыдая и пытаясь сказать, что произошло.
   - Он собирался взять меня на руки и унести прочь. Но вдруг отбежал в угол. Он был напуган. Его лицо исказилось от ужасной ярости. Он спрятался в углу. Потом пришла тетя Полли. У нее была палка, и она ударила его. Но он не обратил на это внимания.
   Она конвульсивно вздрогнула и спрятала лицо в моем пальто.
   - Он смотрел в пол. Он чего-то боялся. О, Рэй, это было ужасно! Должно быть, я упала в обморок как раз в тот момент, когда он выскользнул из окна.
   Но в этот момент где-то в темноте прозвучало мое имя.
   - Рэй! Ради Бога, Рэй, выйдите сюда!
   Я встрепенулся.
   - Альберт! - воскликнул я.
   Бетти тоже это слышала. Она схватила меня за пальто.
   - Да, да, вы должны идти! - сказала она. - Со мной все будет в порядке. Он сюда не вернется. Но вы должны поймать его. Идите, Рэй!
   Альберт позвал снова. Я схватил свой револьвер и выбежал из комнаты. Я сбежал по лестнице и выскочил во двор. Альберт услышал, как я приближаюсь.
   - Вон там! - крикнул он. - За яблонями.
   Я посмотрел. Из-за облака показалась луна. Она высветила стоявшую там высокую фигуру с ужасной гримасой на ужасном лице, чего-то ожидавшую. Я навел оружие и выстрелил. Раздался крик ярости, тонкий, жуткий, ужасный.
   Затем фигура повернулась и побежала.
   - За ним, Альберт! - крикнул я. - Следите за ним! Не дайте ему уйти!
   Я тоже бросился бежать, спотыкаясь о сухие ветки, путаясь в высокой траве под деревьями.
   Теперь светила полная луна, и я мог видеть, что, хотя мое продвижение было невыносимо трудным, фигура впереди скользила по земле без усилий.
   Наш путь вел в гору - все время в гору! Я пытался ускориться, прыгал и спотыкался, пока мое дыхание не стало прерывистым, а вены на висках, казалось, вот-вот лопнут.
   Дюжину раз я падал - и поднимался. Слева от себя я слышал, как Альберт продирается сквозь подлесок и чертыхается. За фруктовым садом была поляна, когда-то служившая пастбищем. Я выскочил на открытое место - и там моим глазам предстала сцена, которую мне не забыть никогда!
   Изможденный человек уже добрался до центра расчищенного пространства. Несмотря на его черную одежду, я мог видеть, что луна светила прямо сквозь него!
   Но он казался ошеломленным, разочарованным. Он отчаянно старался двигаться быстро, но его продвижение было таким медленным, как будто к нему был привязан огромный груз. Земля вокруг меня казалась серебристой, как озеро в лунном свете. Я сделал было шаг вперед, но тут раздался предостерегающий крик Альберта.
   - Обойдите вокруг! Ради Бога, не идите туда. Обойдите вокруг!
   Инстинктивно я последовал его совету. Я обогнул поляну, - это заняло у меня немало времени, - и когда добрался до противоположной стороны, фигура скрылась за деревьями впереди меня и исчезла.
   Внезапно мне пришло в голову, что мы приближаемся к старой могиле на склоне холма, и эта мысль подтолкнула меня к дальнейшим усилиям. Я должен поймать его до того, как он доберется туда!
   Тяжело дыша, я продирался сквозь заросли низкорослых дубов и каштанов. Я был почти у могилы. И прямо передо мной на земле лежала фигура, вся серебристая, поблескивающая в лунном свете, как тот странный пруд, который мы оставили позади.
   Я уже собирался прыгнуть вперед и броситься на фигуру, когда Альберт, почти наступавший мне на пятки, сбил меня с ног и своими мускулистыми руками наполовину понес, наполовину потащил прочь!
   В следующее мгновение с грохотом, от которого содрогнулась земля, лавина камней и гравия обрушилась вниз, вырывая с корнем деревья, погребая все перед собой!
   Утес, который в течение многих лет угрожал обрушиться, наконец-то сорвался! Половина горного склона, казалось, устремилась вниз, и Альберту едва удалось оттащить меня с пути оползня, от которого меня отделяли считанные дюймы.
   - Боже, спаси нас, - воскликнул он.
   - Он это сделал! - сказал я с глубоким почтением.
   - И, возможно, душу старого Роджера Слоана, - добавил Альберт. - Он лежит там под тоннами камня, и, если когда-нибудь вознамерится появиться снова, ему придется долго копать.
   - Как вы узналио... об ужасном призраке? - спросил я.
   - Я слышал, как вы выходили. Я не мог уснуть после того, как вы сказали, что кто-то рыскал по дому. Я последовал за вами и ждал. Когда взошла луна, я увидел, что он стоит возле деревьев и смотрит на ее окно. Я видел его однажды, когда был мальчиком. Я позвалвас.
   - А серебряные нити?
   - Паутина, - сказал он, - покрытая росой. Она связали Роджера крепче, чем проволока. Уже почти рассвело, и он хотел поскорее вернуться в свою могилу. Если бы ему это удалось, он мог бы выйти снова, когда ему заблагорассудится. Давным-давно, поговаривали, он продал свою душу дьяволу. Но пауки опутали его своей паутиной. Она держала его достаточно долго, и камни похоронили его слишком глубоко, чтобы никогда не смог бы выбраться. Его убил паук, а другие пауки довершили дело.
   Это было правдой. Подобно собакам англичанина, которые не могли продолжить охоту из-за паутины, призраку также мешала паутина, пока для него не стало слишком поздно возвращаться в свою могилу.
   Я не мог говорить. Это было слишком загадочно, слишком ужасно, чтобы я мог об этом думать. Я направился обратно в дом. До рассвета оставалось всего несколько минут.
   Я нашел Бетти очень опечаленной смертью своей тети, но она тоже отнеслась к этому мужественно. Я вкратце рассказал ей, что произошло. На какое-то время она погрузилась в раздумья. Затем на ее лице появилась улыбка.
   - Мои маленькие друзья! - сказала она. - Они помогли мне, когда я в них нуждалась! Они пришли, чтобы отплатить мне за мою музыку. Вы знаете, почему это чудовище было загнано в угол? Вы заметили?
   Я покачал головой.
   - Пауки образовали вокруг меня магический круг, в пределы которого он не мог войти. Потом они поймали его в ловушку. Паук стал причиной его смерти. Его несчастная душа боялась их, когда он пришел, чтобы забрать меня. Мои маленькие друзья! Они оставались на страже вместе со мной, пока лавина не похоронила его под собой! Я буду часто играть для них.
   С рассветом приехала мама и навела в доме порядок. Конечно, в то время я не сказал Бетти, что, поскольку она была одна в этом мире, я хотел бы любить ее и защищать лучше, чем той ночью, когда заснул. Все это пришло позже. И Бетти никогда не винила меня за мою неверность. Она сказала, что злой призрак околдовал меня, и я не смог устоять.
   Но пока мама занималась делами в доме Бетти, я вышел на крыльцо и там встретил Альберта. Он был черным и пах дымом.
   - Я сделал то, что давно нужно было сделать, - сказал он с видом удовлетворения. - Смотрите!
   Я смотрел, как он указывал в направлении дома Слоана. Там поднимался столб дыма.
   - Что это? - спросил я. - Что вы сделали!
   - Поджег это чертово место, - ответил он. - Я не собираюсь рисковать тем, чтобы старый Слоан когда-нибудь вернулся.
   Есть еще кое-что. Я осознал это, когда вернулся домой и снова просмотрел бумаги в своем бумажнике. Не знаю, произошло ли это, когда призрак вошел в мою комнату, или в тот момент, когда лавина похоронила его. Но когда я просмотрел договор аренды, который он подписал, то обнаружил, что имя Р. Слоан написанное внизу, исчезло, строка была совершенно пустой.
  

РИСУНОК ВВЕРХ НОГАМИ

Роберт У. Снеддон

  
   Мне никогда не требуется много времени, чтобы принять решение. Этому я приписываю тот успех, которого я добился в профессии, более или менее мне навязанной, - профессии исследователя оккультных явлений.
   Я нажал кнопку на столе в передней комнате моего маленького дома, выходящей окнами на Одиннадцатую улицу Нью-Йорка, и Морис немедленно появился.
   - Морис, - сказал я, - там, по противоположной стороне улицы, взад-вперед ходит девушка, смотрит на этот дом, как будто хочетвойти, но у нее не хватает духу. Предположим, вы подходите к двери и выглядываете наружу, как будто хотите вызвать такси. Если девушка подойдет и спросит меня, приведите ее прямо сюда. Ее поведение наводит на мысль о какой-то тайне.
   Морис никогда не задает мне вопросов. Он - совершенный слуга, француз, который стал достойным восхищения гражданином, не утратив своих отличительных родимых пятен.
   Я наблюдал за происходящим из окна и не был разочарован. Девушка поколебалась и подошла ближе. Через минуту она была в моей комнате. Высокая, стройная, темноволосая. У меня вновь возникло впечатление, что я видел ее раньше.
   - Могу порекомендовать вам это кресло, - сказал я.
   - О, мистер Шэдоу, на самом деле, я не хотела... - Она замолчала и натянула перчатки.
   - Ну, какая разница, что вы не хотели? - весело сказал я. - Вы здесь, а сюда никто не приходит просто так, чтобы навестить меня - кроме моих близких друзей.
   - Вы не знаете моего имени, - сказала она, словно удивившись, - но я знаю ваше. В этом году вы купили одну из моих картин в "Индепенденс". Меня зовут Маргарет Готорн.
   - О, да! "Песчаные дюны" - конечно. Очень милая работа. Вы видите, как она украшает мой кабинет. Рад познакомиться с вами, мисс Готорн.
   - Возможно, мне не следует говорить вам, мистер Шэдоу - это не очень тактично, но пока вы не купили мою картину, я не знала, кто такой Марк Шэдоу.
   - Я не могу держать на вас за это зла, - сказал я, улыбаясь; в ее манерах было что-то восхитительно наивное.
   - Но теперь, - продолжила она, - я узнала о многих людях, которым вы помогли, которые ничего не понимали и были испуганы.
   - Вы испуганы? - спросил я.
   - Ужасно, - ответила она с неподдельной искренностью. - Нет никого, кому я могла бы довериться. Я должна была прийти к вам. Вам понравилась моя работа, и я подумала, что вы, возможно, меня поймете.
   - Это было верное решение, мисс Готорн.
   Теперь, когда она перешла к сути, атмосфера в комнате изменилась. Я чувствовал напряжение, вызванное ее тревогой.
   - Я решила прийти к вам, но, когда оказалась возле вашего дома, мое мужество иссякло и...
   Я не сказал ей, что видел ее из своего окна и уловил ее мысленный сигнал бедствия.
   - И теперь вы здесь, - успокоил я ее. - Все будет хорошо. В настоящее время у меня нет никаких срочных дел. Если вы не против, то расскажите мне все как можно подробнее с самого начала.
   - Возможно, вы сочтете меня глупой, - начала она. - И, если это случится, остановите меня. Когда умерли мои родители, я думала, что у меня много денег, поэтому приехала в Нью-Йорки сняла студию, которая оказалась слишком дорогой для меня. Я жила на капитал, но думала, что скоро буду зарабатывать деньги, продавая свои картины - такова мечта всех художников. Мне следовало бы устроиться на работу коммерческим художником и рисовать в свободное время, которое у меня останется, но уже слишком поздно думать об этом. Что ж, в прошлом месяце я словно очнулась и подвела короткий итог. У меня было сто восемьдесят долларов, моя студийная мебель и стопка холстов. Я не могла продолжать, это было ясно. Сделать можно было только одно. У меня есть старый дом на берегу Саунда, в нескольких милях отсюда. Он принадлежал семье почти двести лет и достался мне от дяди - брата отца; я собрала вещи, продала свою мебель и уговорила домовладельца отпустить меня. Я поселилась в старом доме.
   - Одна? - спросил я.
   Она колебалась.
   - Да... я... почему... да, со мной никто не живет, но...
   - Я понимаю, - мягко сказал я. - Вы чувствуете, что не так уж одиноки, как кажется.
   Она кивнула и вдруг не выдержала.
   - О, мистер Шэдоу. Что мне теперь делать? Я просто обязана жить там, пока не уеду, но мне действуют на нервы этот ужасный шепот, как будто весь дом перешептывается странным, сверхъестественным образом.
   - Такое бывает, - спокойно сказал я. - В этом нет ничего необычного. Этому есть вполне тривиальное объяснение. Ио чем же этот шепот?
   - Это самое ужасное. Я лежу ночью без сна, напрягая слух. Возможно, если бы я смогла разобрать, о чем говорится шепотом, я не была бы так сильно испугана, но так я ничего не разбираю.
   - Еще что-нибудь необычное?
   Она колебалась.
   - Это так странно, но что-то происходит с моей работой, я начинаю рисовать скалы и воду, а потом внезапно обнаруживаю, что рисую что-то другое.
   - Что, например?
   - Какую-то другую тему. Пока что она не обрела форму, - просто мазки, - но есть смутный намек на темные человеческие очертания. Я не могу этого объяснить, но это заставляет меня содрогаться, как будто это что-то мерзкое - нечистое.
   Я посмотрел в свою записную книжку.
   - Я бы хотел взглянуть на этот ваш шепчущий дом, - сказал я.
   - О, вы бы хотели? - нетерпеливо спросила она, ее лицо вытянулось.
   - А если я сделаю что-нибудь, что поможетвам, вы подарите мне другое полотно, такое же хорошее, как "Песчаные дюны". Это выгодная сделка?
   На ее лице появилось выражение облегчения.
   - Да, но... ваше время - как оценить его?
   - Мне действительно интересно, - сказал я. - Не беспокойтесь о том, чтобы вернутьмне этот долг. Возможно, мне очень хорошо заплатят. Когда мы сможем отправиться?
   - Мы? Мне тоже нужно идти? - спросила она.
   - Конечно. Я должен выяснить, - простите меня за эти слова, - непричастны ли вы каким-либо образом к этому явлению. Возможно, это проявляется при вашем посредстве как медиума.
   - О, но как такое может быть? Я всего лишь слышу шепот, и это заставляет меня бояться.
   - Совершенно верно, но бывают случаи, когда люди слышат стуки, и эти стуки прекращаются, когда они покидают место происшествия. Было доказано, что они являются совершенно бессознательными медиумами для появления этих звуков; вы знаете кого-нибудь, кто мог бы пойти бы с вами?
   Она на минуту задумалась.
   - Я думаю, что смогу уговорить Джанет Данлоп. Она хорошая спортсменка.
   - Прекрасно! Я приведу Мориса, которого вы только что видели в дверях. Он позаботится о еде на пикнике.
   - Пикник! - эхом повторила она. - Значит, вы не думаете, что есть из-за чего беспокоиться?
   - Нет, если мы будем держать себя в руках, - сказал я ей, но, возможно, было бы лучше, если бы я предупредил ее о предстоящих опасностях. В конце концов, когда кто-то случайно открывает дверь в темное прошлое и оттуда выглядывает какой-то мерзкий аспект, хорошо быть во всеоружии. Имелся дом, почтенного возраста, пропитанный летописью деяний, добрых и злых. Какова была его история, я понятия не имел; но то, что он был черным, у меня уже вызывало острое подозрение. Я принял решение остерегаться любого риска.
   Поскольку "Шепчущий дом" за последние несколько недель перешел из рук в руки, мисс Готорн нашла для него покупателя, я не считаю себя вправе указывать его точное местонахождение. Нужно быть осторожным, чтобы не нарушать законы о клевете, и не объявлять дом тем, что обычно называют "домом с привидениями".
   Однако дом виден пассажирам судов, пересекающих Саунд. Расположенный на скалистом выступе, он обшит вагонкой, серой и посеребренной временем, изрезанной песчаными порывами многих штормов. Он трехэтажный, построен на прочном фундаменте, с глубоким подвалом. Шестиугольная смотровая комната расположена на верхнем этаже. Он сложен из массивных бревен, его каркас так же основателен, как и в день его возведения. Есть по крайней мере одна комната, отделанная панелями, которые я хотел бы иметь, но сниматьих было бы вандализмом.
   За домом находится сарай, к которому пристроено несколько навесов. Несколько деревьев стоят посреди каменистого пастбища.
   Я отвез мисс Готорн, ее несколько молчаливую подругу и Мориса в дом через два дня после нашего разговора. В этот апрельский день было прохладно, и про себя я задавался вопросом, не следовало ли дождаться более теплой погоды.
   Я поставил машину в сарай, и мы пошли к дому.
   Когда мы вошли внутрь, я невольно поежился от царившего здесь холода.
   - Так не пойдет, - сказал я. - Полагаю, должен быть какой-нибудь способ отапливать дом.
   Действительно, имелась печь, и Морис исчез, спустившись по ступенькам в подвал. Мы слышали, как он энергично дергает прутья решетки. Тем временем я разжег камин в главной гостиной, и две девушки накрыли на стол, а затем поднялись в спальню наверху. Я планировал, что мы с Морисом будем спать в гостиной. Стук в пол разбудил бы нас в случае необходимости.
   Я развел огонь в кухонной плите, поставил на нее чайник с водой и, ожидая, пока она закипит, поднялся наверх. Я заглянул в каждую пустую комнату, - все они были очень затхлыми и холодными. Я не увидел ничего необычного, и не обнаружил никаких намеков на присутствие чего-либо невидимого.
   На верхнем этаже я подошел к лестнице, ведущей в смотровую комнату, и, поднимаясь по ней, почувствовал легкое головокружение, что было для меня совершенно необычно. На мгновение я вцепился в лестницу обеими руками. Головокружение прошло. Это было совершенно необъяснимо, и озадачило меня, особенно потому, что я без всякой причины наклонял голову, словно боясь, будто она может удариться обо что-то над головой в том месте, где, очевидно, ничего не было.
   Я на мгновение задержался в смотровой, окна которой выходили на шесть сторон. Здесь стояли скамьи и стол с подзорной трубой. Над столом был ввинчен в балку тяжелый железный крюк, к которому, вероятно, подвешивался фонарь. Пыль здесь была густой. Уже целую вечность сюда никто не поднимался.
   Я спустился вниз и, ступив на пыльный пол, резко остановился; я отчетливо увидел свои собственные следы, но рядом с ними были другие - недавно оставленные - безошибочно узнаваемые следы босой ноги. Отпечатки обрывались у подножия лестницы. Я проследил за ними до лестничной площадки, и там они исчезли. Их там не было, когда я пересекал холл, и все же я не слышал ни звука. Я осмотрел их. Каждый отпечаток пальца ноги был широко разнесен, как будто человек привык ходить без обуви. Я немного постоял, пораженный, как Робинзон Крузо, когда увидел след дикаря на берегу своего необитаемого острова. Что бы ни обитало в доме, оно не замедлило показать, что намерено привязаться ко мне.
   - Мистер Шэдоу! О, мистер Шэдоу! - Голос мисс Готорн навел меня на приятные мысли, и я спустился вниз. Войдя в гостиную, я увидел вопрос в ее глазах и покачал головой.
   - Ничего особенного, - беспечно ответил я. - Не думаю, чтобывы когда-нибудь видели что-нибудь странное.
   - Если бы я это сделала, то, думаю, выпрыгнула из своей кожи, - сказала она.
   - Мисс Данлоп знает, что происходит? - спросил я.
   - Я рассказала ей о шепоте, вот и все. Она умирает от желания его услышать.
   - Чудесная древесина, - прокомментировал я. - Эти балки на потолке. Они похожи на корабельный брус.
   - Так и есть. Видите ли, в прежние времена мои предки были судовладельцами.
   - Китобои?
   - Нет. Я так не думаю. Они главным образом торговали с Африкой.
   У меня на губах вертелся вопрос, но я приберег его для другого раза.
   Мы собрались за сравнительно уютным обеденным столом. От печи шел изрядный жар, и Морис приготовил нам замечательное в данных обстоятельствах блюдо.
   Я заметил, что мисс Данлоп выжидающе смотрит на кухонную дверь; наконец, она повернулась к мисс Готорн.
   - А чем занимается твоя старуха, Маргарет? Разве она не прислуживает за столом?
   - Какая старуха, Джанет?
   - Та, которая открыла дверь спальни после того, как ты спустилась вниз. Я возилась со своими волосами перед зеркалом и вдруг увидела, что дверь открылась и в комнату заглянула пожилая женщина. Когда она увидела меня, то снова закрыла дверь.
   - Ах, Джанет. Тебе, должно быть, это почудилось. В доме нет никакой старухи, - изумленно произнесла мисс Готорн.
   - Я не смогла разглядеть ее лица - на ней было что-то вроде смешного старого капюшона или чепца, и - Боже мой! - ты говоришь, здесь нет никакой старухи? - Она замолчала и уставилась на нас с выражением ужаса на лице. - Как это? Только не говори мне, что я видела привидение. Я напугана до смерти.
   Ее начала бить дрожь.
   - Выпейте сию же минуту горячего кофе, - резко сказал я. - А теперь давайте внесем ясность. На самом деле вы ее не видели. Вы видели только отражение в зеркале.
   - Я, конечно, видела, как открылась дверь, а потом это... эта штука заглянула внутрь - я увидела ее руку на двери. Вы же не думаете, мистер Шэдоу, что это она шепчет?
   - Я едва ли могу ответить на этот вопрос. Главное, не бояться. Вы знаете, что любое привидение, - но я не утверждаю определенно, что ваша старуха была одним из них, - получает силу появляться, в значительной степени благодаря волнам страха, которые вы создаете. Вы становитесь своего рода электрическим аппаратом, который воспроизводит обычный призрак. Однако не всегда; я бы этого не сказал. Так что не бойтесь, мужество - это крепкая броня против таких незваных гостей.
   Я не стал ничего добавлять, - не было необходимости пугать этих юных леди больше, чем это было возможно, - что во многих случаях явления привидений самые отважные и бесстрашные люди так же беспомощны, как дети, перед нападением злых существ, которые материализуются из атмосферы, - вурдалаков, вампиров, зомби, бесформенных монстров пограничья.
   В течение этой первой ночи под крышей старого дома не произошло ничего тревожного, хотя в какой-то час утра я был разбужен слабым звуком, похожим на чей-то шепот; но, когда я осознал этот звук, шум мгновенно прекратился. Я подумал, что, должно быть, мне это приснилось, и снова задремал. Ночью никого не потревожили, и мы весело встретились за завтраком.
   Я провел все утро, слоняясь по дому. Где-то в нем была скрыта движущая сила того, что преследовало его, средоточие зла. Там была довольно большая библиотека старых книг, и я тщательно просмотрел их, но не нашел ни одной зацепки. Многое можно почерпнуть из местной истории или личных записей, таких как дневники, но здесь не было ничего подобного.
   Мисс Готорн показала мне одну из своих испорченных картин, как она их называла, и я некоторое время изучал ее.
   - Вы не возражаете, если я переверну ее? - спросил я. - Итак, вам это о чем-нибудь говорит?
   Она озадаченно посмотрела на нее, слегка ахнула и сказала:
   - Да ведь это похоже на африканскую сцену - или на мое представлениеоб африканской сцене - там есть фигуры - а этот круг определенно похож на барабан - я уверена, что там человек с барабаном - потрясающе!
   - Они празднуют какой-то языческий обряд вокруг идола. Эта отвратительная фигура могла бы быть идолом. Вы слышали о духовном писании? Что ж, возможно, это как раз тот самый случай, мисс Готорн. Вы сказали, что ваши предки знали Африку?
   - Да, но я там никогда не была. Я ничего не знаю о ней.
   - Я видел несколько набросков Западного побережья, и должен сказать, что этакартина наводит на размышления о них. Тот, кто находится рядом с вами, подсказывает вам или действует через вас, знает Африку. Вы могли бы назвать это африканским примитивом, возможно, это было сделано туземцем, владеющим небольшим искусством в том виде, в каком мы его знаем. Нет никаких сомнений, что это изображение церемонии. Оно растет в тебе по мере того, как ты смотришь на него.
   - Так и есть, - сказала мисс Данлоп. - Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. В этом есть действие. Это действительно очень яркая картина, Маргарет.
   - Но почему я должна рисовать его перевернутой? - спросила художница. - Неудивительно, что я ничего не моглав ней разобрать.
   - Некоторые люди автоматически пишут зеркально, то есть написанное нужно поднести к зеркалу, прежде чем его можно будет прочитать. Без сомнения, мы видим что-то в этом роде.
   - Ну, мне это не нравится, - решительно заявила она, - и я не буду счастлива, пока мы не выясним, что не так с этим старым домом.
   Во второй половине дня я отправил двух девушек погулять с Морисом на машине. Как только они ушли, я поднялся в смотровую комнату. Та особая чувствительность к оккультным неприятностям, которая помогала мне в других случаях, предупредила меня, что комната заслуживает дальнейшего изучения. Я не ошибся. Я был вполне готов к повторению того легкого головокружения, которое охватило меня во время моего первого визита, но не к переживанию, которое на мгновение остановило биение моего сердца.
   Когда я поднял ногу с самой верхней ступеньки лестницы, собираясь ступить в шестиугольную комнату, мою лодыжку словно бы сжали стальные тиски. Невидимая костлявая рука обхватила мою лодыжку. Я почти ощущал индивидуальное давление каждого пальца. Не в силах пошевелить ногой, я пошатнулся. Затем я повалился вперед, к счастью для меня, а не назад. Если бы я упал навзничь, то сломал бы себе шею или, по крайней мере, несколько костей этажом ниже.
   Когда я падал вперед, мне показалось, будто моя лодыжка вот-вот сломается, а затем давление исчезло так же таинственно, как и появилось. Я посмотрел вниз. Конечно, там никого не было. Я отвернул носок и посмотрел на красное кольцо на своей лодыжке. Только по счастливой случайности она не была ни вывихнута, ни сломана.
   Становилось теплее. Кто бы ни обитал в доме, он не собирался останавливаться на безобидных шалостях. Насилие витало в воздухе. Это был не игривый полтергейст, передвигающий мебель и швыряющий кастрюли и сковородки, а опасное существо, одушевленное убийственной злобой. Я получил недвусмысленное предупреждение не лезть не в свое дело.
   Но это был не первый раз, когда я получал подобные предупреждения, и оно не могло отклонить меня от моей цели. Однако с этого момента я ни на секунду не мог позволить себе ослабить бдительность. В любой момент силы зла, присутствовавшие в доме, могли собраться в одной точке и нанести удар - даже смертельный.
   В прошлом в этой самой смотровой комнате произошло нечто такое, что отразилось в моем опыте. Я должен был выяснить это, если возможно, и быть готовым предотвратить еще одну трагедию подобного характера.
   Я спустился по лестнице очень осторожно и вернулся в гостиную. Когда я вошел туда, то мог бы поклясться, будто кто-то вышел из комнаты в примыкающую к ней кухню. Наблюдалось определенное движение атмосферных частиц, сигнализировавшее о том, что в комнате кто-то был, и, кроме того, дверь на кухню, распахнутая, слегка вибрировала.
   Я бросился вперед, на кухню. Послышался слабый звук шагов в легких тапочках, спускающихся по каменной лестнице в подвал, и я последовал за ним. Когда я добрался до вымощенного камнем пола, ничего не было видно - в помещении царил полумрак, а у меня не было света, и я уже собирался вернуться, когда услышал слабый шепот у своего уха. Я резко повернул голову. В паре футов от себя я увидел маленькую старушку - или что-то похожее на нее по форме - и, вглядевшись, обнаружил, что там, где должно было быть лицо, не было ничего - белая гладкая поверхность без черт, окруженная капюшоном.
   Я, не колеблясь, протянул руку. Я не коснулся ничего, кроме стены, или, скорее, конца балки, выступающей из стены. Я отпрянул и бросился наверх, пораженный не меньше любого охотника за привидениями. В этой белой маске было что-то особенно отталкивающее, как будто она скрывала ужас, слишком мрачный для человеческих глаз.
   Но сбежать мне не удалось. Совсем рядом со мной, на лестнице в подвал, раздавался этот шепот - раздражающий, как капание из крана, который превратился в пытку, почти такую же невыносимую, какой, должно быть, были капли воды на бритый череп узников инквизиции. Поскольку это продолжалось без перерыва, ухо напрягалось, чтобы уловить неслышимые слоги, пока нервы, возбужденные нетерпеливым любопытством, не натянулись и их не стало покалывать.
   Остальные, вернувшись домой к ужину, услышали шепот, как только вошли в дом.
   - Теперь вы знаете, - сказала мисс Готорн. - Раньше я лежала без сна, ожидая, пока смогу разобрать, что говорят, но так и не поняла. Это было не похоже на шепот одного человека; это было так, как будто весь дом, каждая доска и балка в нем пытались передать мне сообщение - только я не могу сказать, к добру это или к худу.
   - Я многое могу вынести, - сказала мисс Данлоп после того, как мы поужинали под аккомпанемент адского шепота. - Эта пожилая женщина по-настоящему не пугала меня, пока я не узнал, что ее там не должно было быть, но этот непрекращающийся шепот действует на меня. Это слишком жутко, чтобы выразить словами. Если бы только мы могли узнать, о чем идет речь!
   - Мы можем... в любое время, - ответил я, - и когда мы это сделаем, неприятности останутся почти позади. Именно сдерживаемые желания и несбывшиеся цели ушедших лежат в основе всех неприятностей такого рода. Человек, отправляющийся на какое-то отчаянное дело и погибающий в результате несчастного случая, скорее всего, задержится поближе к земле - будет прикован к земле своей тревогой до тех пор, пока с него не снимут бремя заботы. Вы сами знаете, насколько вы выбиты из колеи, пока не осуществите то, что планировали сделать. Если вы умрете до того, как у вас появится шанс донести это до других, вы можете не сделать этого сами после смерти, но это желание может передаться другому. Только вот в чем опасность: ваше желание может быть захвачено по пути какой-нибудь бездушной тварью, ожидающей такого шанса обрести искру призрачной жизни, и использовано ею для разрушения, а не для пользы человеческой жизни. В этом и заключается опасность. Но это скучная штука, не так ли? Как насчет партии в бридж?
   После нашей игры мы устроились вокруг огня.
   - А теперь, мисс Готорн, - тихо сказал я, видя, что карты сыграли свою роль в успокоении ее нервов, - я хочу, чтобы вы вспомнили. Расскажите мне все, что можете, о своих предках. Расскажите мне историю, связанную с ними и этим домом.
   - Мне стыдно, что я так мало знаю, но я сделаю все, что в моих силах, - пообещала она.
   Она не сказала ничего интересного ни о своем отце и матери, какими бы хорошими людьми они, должно быть, ни были, за исключением того, что они умерли от гриппа, когда она была еще совсем маленькой, ни о ее прародителях; но, когда мы дошли до периода Амоса Готорна, ее прадеда, я почувствовал уверенность, что нахожусь на верном пути.
   Амос сколотил приличное состояние способом, который в его время считался вполне респектабельным. Он отправлял бочки с ромом, тюки ткани и дешевые мушкеты на побережье Гвинеи, привозя оттуда слоновую кость, белую и черную. Он совершил несколько рейсов, каждый раз перевозя в Ньюпорт или Чарльстон груз из сотен несчастных чернокожих, упакованных между палубами, как селедки. Возмездие, должно быть, обрушилось на него внезапно, потому что его нашли повешенным в смотровой комнате, где он проводил большую часть своего времени на берегу.
   - Есть ужасная подробность, - добавила мисс Готорн. - Я бы ни за что на свете не поднялась ночью в эту комнату. Его нашел один из домашних рабов. Говорят, он отрезал язык одному из своих рабов, но был ли это тот самый человек, или эта история была просто слухом, я не знаю. Вы знаете, как искажаются эти истории с течением времени, и, конечно, в семье их передавали только шепотом. Нет сомнений, что прадедушка Амос был жестоким стариком - а каким он был в молодом возрасте, когда жил на своей собственной палубе, одному небу известно! Говорят, моя прабабушка боялась его до смерти. Однажды в припадке ярости он схватил ее за горло и чуть не задушил. Он так ранил ее, что она никогда не могла повысить голос выше шепота.
   - Боже! - воскликнула мисс Данлоп, вскакивая на ноги и оглядываясь через плечо. - Тогда это она шепчет - она, должно быть, в этой комнате с нами. Это та самая пожилая женщина, которую я видела, тебе не кажется, Маргарет? О, почему она не может сказать нам, чего хочет, и покончить с этим?
   Пока мы сидели там, в освещенной камином комнате с ее темными углами, в тишине, окутавшей всех нас после этого предположения о личности шепчущего, звук, казалось, стал все более интенсивным, умоляющим, притягивающим нас. Но теперь к нему добавился еще один звук, похожий на приглушенное рычание какого-то дикого животного.
   Морис внезапно поднял голову, и сигарета выпала у него из пальцев.
   - Тише! - мягко сказал он, наклоняясь вперед. - Барабан... Я слышу барабан... Где-то далеко.
   Я удивленно посмотрел на него. Я не слышал никакого звука и внезапно словно очнулся. Потусторонней силе почти удалось отвлечь мое внимание. Я повернулся, чтобы посмотреть на мисс Готорн. Она поднялась на ноги и была почти у двери. Что-то в неподвижности ее тела заставило меня действовать. Я вскочил на ноги и встал у нее на пути.
   - Вы не должны покидать комнату. Возвращайтесь к огню. Сейчас же! Немедленно. Повинуйтесь мне. Сейчас же!
   Я собрал всю свою силу воли, чтобы отдать свой приказ повторно.
   Казалось, она освободилась от чего-то, что тянуло ее вперед - по-другому я не могу описать ее поведение - и посмотрела на меня изумленными глазами.
   - Почему?.. Что вы сказали? Я забыла, зачем поднялась. Как глупо с моей стороны.
   - Не беспокойтесь, - сказал я, бросив предупреждающий взгляд на остальных. - Подбросьте еще дров, Морис. Как насчет чашечки кофе?
   Он вышел, и я услышал, как он возится на кухне.
   Некоторое время мы разговаривали, потом я позвал:
   - Как насчет кофе, Морис? Разве он еще не готов?
   Ответа не последовало, и, охваченный внезапной тревогой, я сделал девушкам знак оставаться на местах и поспешно пошел на кухню. Мориса нигде не было видно, а потом я обнаружил его. Он изо всех сил пытался закрыть заднюю дверь, твердо упершись ногами в пол, его спина от напряжения согнулась, как лук. Он знал, что я вошел, и через плечо сумел выдавить приглушенное: "Помогите!"
   Я навалился на дверь всем своим весом. На мгновение я почувствовал ее упорное сопротивление, затем она довольно легко закрылась.
   - В чем дело? - спросил я, когда Морис выпрямился, отдуваясь.
   - В чем дело! Я был здесь, у раковины, поднял глаза - и, вуаля! - через окно, за стеклом, как в морге, увидел негра с ножом в горле вот здесь и вот такими глазами. Я бросаюсь к открытой двери, и как только начинаю закрывать, чувствую, как он толкает - и как! Но, сэр, толкает мертвец. Я видел много мертвых, - я помогал хоронить их во Франции, - но мертвый негр - умерший много лет назад - о!
   - Морис, тебе лучше отнести кофейник в комнату, - сказал я. Я видел, что он был искренне напуган. - Я запру эту дверь.
   - Я не боюсь мертвых, но мертвецы, которые ходят с ножом в яремной вене, - это не очень приятно. И тот, кто похож на мумию - да, это он и есть, негр-мумия. Что за дом!
   - Если вы хотите вернуться домой, Морис, - сказал я ему, - я не буду вас задерживать. Я не стану думать о вас хуже из-за того, что вы уйдете.
   Это задело его за живое. Он чопорно выпрямился.
   - Бежать? Нет! Оставить вас и дам! Ни в коем случае. Только когда мне нужно будет зайти на кухню, я буду оставлять дверь открытой!
   На том мы и порешили.
   Одиннадцать часов застали нас все еще у камина. Поднялся ветер, который с визгом носился по дому. Но как бы громко он ни выл, это не заглушало ни звука нечестивого шепота, ни намека на звериное рычание, прерывавшегося через неравномерные промежутки времени.
   Наш разговор затих, пока, наконец, в полночь мы сами не перешли на шепот. Эффект получилсястранным. Но шепот не стихал. Я понял, что это нужно прекратить, поэтому с деланной резвостью вскочил на ноги.
   - Пора спать! Вам, девушки, лучше пойти спать, а мы с Морисом немного поспим здесь. Если вы услышите, как мы передвигаемся, не выходите из своей комнаты. И, конечно же, мы здесь, так что не бойтесь стучать, если почувствуете беспокойство или услышите какой-нибудь подозрительный шум.
   Мне показалось, что они были немного подавлены, когда поднимались наверх, но я установил масляную лампу в нише на середине лестницы, ведущей на их этаж, что помогло рассеять тени. В тени всегда таится опасность.
   Я не потрудился раздеться и лег на койку возле двери в холл, откуда было слышно малейшее движение. Морис тоже лег. Я услышал, как он вздохнул раз или два, затем его ровное дыхание сказало мне, что он спит. Этой ночью мне не суждено было уснуть, я так решил. Я инстинктивно чувствовал, что кризис близок. Атмосферная станция передала сигнал опасности, и я был готов к любой встрече.
   Я мысленно вернулся к прошлым победам над силами зла, к тому, как я расследовал дело, получившее название "Вещь в сундуке", и к завершению "Вампира из Окдейл-Ридж"; но, как ни старался, мой разум начал блуждать, веки смыкались. Я встряхнулся, просыпаясь, и сосредоточил свое внимание на шепоте. Мог ли я прочесть в его нечетких звуках какой-либо намек на связную речь?
   Внезапно мой разум напрягся, как будто у меня над ухом протрубили в горн. Мог ли я заснуть? Я сел, все чувства теперь были настороже. Ветер стих. Камин погас, остался только огонек, мерцающий в его центре. Морис спал как убитый. Я дотронулся до него, но он не пошевелился. Все было мирно и тихо.
   И тогда в мгновение ока я понял, что все было неправильно, ужасно неправильно, и что этот покой, эта непроницаемая тишина, царившая в доме, была криком - предупреждающим криком об опасности!
   Не было слышно ни малейшего звука, похожего на шепот.
   Сверху до меня донесся слабый звук. Кто-то двигался над головой с предельной осторожностью.
   Мне потребовалось всего мгновение, чтобы схватить фонарик и надеть мокасины, которые я использую как домашнюю обувь. Добравшись до лестничной площадки, я был поражен, увидев, что мисс Готорн вышла из своей комнаты и без колебаний направилась к лестнице на третий этаж. У нее не было с собой фонаря, но она шла, не спотыкаясь. Судя по всему, она ходила во сне, и я знал, что мне остается только одно - последовать за ней и проследить, чтобы ей не причинили вреда.
   Она поднялась по лестнице, не подозревая, что я следую за ней по пятам, и направилась к лестнице, ведущей в смотровую комнату. Она поставила босую ногу на первую ступеньку, собираясь подняться, и в этот момент я заметил в руке у нее какой-то шнурок - похоже, пояс от халата. Вид этой веревки сразу же насторожил меня. У меня возникло паническое видение ее тела, болтающегося на крюке наверху, и того, как я наклоняю голову, чтобы не задеть дрожащие белые ступни.
   Какое-то мерзкое, злонамеренное влияние толкало ее на смерть, подобную той, что постигла ее прадеда.
   Я инстинктивно протянул руку, чтобы схватить рукав ее шелкового пеньюара. Как только я это сделал, что-то появилось из темноты. Я могу описать это только как тень, прыгнувшую на меня. Отвратительный запах заполнил мои ноздри и почти лишил меня чувств, и когда я пошатнулся, то почувствовал, как чья-то рука схватила меня за горло. Красный туман поплыл у меня перед глазами, когда костлявые пальцы сжались. А потом я почувствовал, как мисс Готорн упала на меня, и невольно выбросил руку.
   Без сомнения, соприкосновение наших двух тел вызвало некоторый тревожный шок. В это мгновение давление на мое горло исчезло.
   Мисс Готорн вздрогнула и посмотрела на меня.
   - Как я здесь очутилась?.. - изумленно воскликнула она.
   - Вы ходили во сне, - сказал я. - К счастью, я вас услышал. Вы поднимались по лестнице.
   - Я... какой ужас. Я могла бы упасть.
   Она посмотрела на шнур, который все еще держала в руках, и поднесла его к свету моего фонарика.
   - Черт возьми, это шнурок от халата Джанет, это старый халат ее брата; на самом деле она принесла его, потому что так было теплее - какая странная вещь, чтобы таскать ее с собой!
   - Вам лучше вернуться в постель, иначе вы простудитесь, - сказал я ей.
   Она нервно схватила меня за руку.
   - Послушайте, это не Джанет звонит?
   Она сбежала вниз по лестнице, я последовал за ней. Мисс Данлоп стояла в дверях спальни.
   - А, вот и ты, Маргарет! Слава небесам. Мне приснился ужасный сон. Мне приснилось, что пожилая леди вошла в комнату и попыталась вытащить меня из постели, говоря, чтобы я пошла и спасла тебя. Тебе угрожал ужасной опасностью Ганнибал, там, наверху, в наблюдательной комнате, а я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Это было ужасно, а она продолжала трясти меня, шепча, и я могла разобрать каждое слово: "Иди, спаси ее от этого дьявола - он убил Амоса - он хотел бы убить нас всех, - от него и его старого кумира в подвале".
   - О чем ты говоришь, Джанет? - спросила мисс Готорн. Она повернулась ко мне. - Джанет, должно быть, еще спит.
   Мисс Данлоп возмущенно запротестовала.
   - Ничего не спит. Теперь я не буду спать всю оставшуюся ночь. Какой тамсон! Я чувствую себя так, словно меня избили до синяков. Я никогда не знала ничего более реального. И ядействительно разобрала, что прошептала пожилая леди -это такая история!
   - Что ж, похоже, она наконец-то смогла ее рассказать, - сказал я.
   - Но почему именно мне? - спросила мисс Данлоп. - Почему не Маргарет, ведь она правнучка старой леди?
   - Я полагаю, потому, что этот негр, Ганнибал - вероятно, негритянский раб - стоял между ними. Маргарет была центром конфликта. Одна хотела помочь ей, другой - причинить ей боль, потому что она была Готорн. Она должна была продолжать расплачиваться за грех прошлого - без сомнения, за некоторую жестокость по отношению к неграм. Наконец-то это послание было передано кому-то, кто смог его услышать. В вас течет кельтская кровь, мисс Данлоп, не так ли?
   - С обеих сторон. Ирландцы и высокогорные шотландцы.
   - Это объясняет, почему вы услышали ее. Что ж, я чувствую, на сегодня шоу окончено.
   - Надеюсь на это, - устало сказала мисс Готорн. - Не думаю, что смогу больше это выносить.
   - Вам и не придется, - заверил я ее, - мы уже близки к концу. То, что произошло сегодня вечером, было последними эпизодами борьбы.
   Я оставил их у двери спальни и спустился вниз. Каким-то странным образом даже воздух в доме казался чище. Морис все еще спокойно спал. Это всегда казалось мне, пожалуй, самым странным происшествием за всю ночь.
   На следующее утро мы все спустились в подвал. Мисс Данлоп настояла на этом, но мне и самому не терпелось проверить утверждение относительно идола. Я сразу же обратил свое внимание на ту балку, к которой приложил руку через призрак старой женщины. Мы с Морисом попытались сдвинуть ее с места, но безуспешно. Мы атаковали ломом ступку, в которой она была установлена, и после нескольких часов труда нам удалось извлечь балку. Я не смог удержаться от удовлетворенного восклицания. Скрытый конец был грубо вырезан в виде отвратительного изображения.
   - Должно быть, это привезли из Африки и каким-то образом встроили в дом, - сказал я. - Вы знаете, мисс Готорн, это не совсем не похоже на идола с вашей африканской картины.
   - Это очень похоже, - сказала она с благоговением в голосе. - Я почти могла бы использовать его в качестве модели.
   Морис, который шарил в углублении, образовавшемся после удаления балки, отдернул руку со сдавленным ворчанием.
   - Здесь что-то есть, сэр. Возможно, дамам следует подняться наверх.
   - Нет! - запротестовали они.
   - Ну, здесь много костей, череп с кожей на нем - и что-то вроде шкатулки.
   - Давай сначала заберем шкатулку, Морис.
   Он вытащил медную шкатулку, и в этот момент крышка слетела с петель. В ней было что-то из старых тряпок.
   - Сокровище! - с жаром воскликнула мисс Данлоп. - О, Маргарет!
   Мисс Готорн выбрала тряпки.
   - Нет, - разочарованно сказала она, - просто много старых камней...
   Боюсь, я рассмеялся, поднимая непривлекательные камешки.
   - Когда они будут огранены, юная леди, вам некоторое время не нужно будет ни о чем беспокоиться. Это алмазы, и к тому же крупные. Интересно, кто вообще их спрятал? Они, должно быть, знали, что они тебе понадобятся.
   - Я знаю, кто их туда положил, - тихо сказала мисс Данлоп. - Я не говорила тебе прошлой ночью, но это было похоже на просмотр фильма во сне, только когда я проснулась, я все вспомнила. Я видел этот дом, старого Амоса и Элизабет - так звали старую леди.
   - Ах, Джанет! - воскликнула мисс Хоторн. - Откуда ты это знаешь?
   - Амос Готорн, - продолжала мисс Данлоп, - был властным грубияном. Я видела, как он схватил свою жену за горло и напугал ее так, что после этого она могла только шептать. Я видела, как он избил негра Ганнибала за то, что тот украл ром из кирпичного склада, где находятся развалины, а потом я увидела, как Ганнибал кланялся идолу, которого держал в подвале, делал джу-джу - таково было слово, - а затем подстерегал своего хозяина. Я видела, как старик поднялся в смотровую комнату и упал с лестницы, когда негр схватил его за лодыжку. У него была сломана шея, и я видела, как Ганнибал подвесил его на крюк, чтобы это выглядело как самоубийство. Я видела, как твоя прабабушка Элизабет ходила в страхе перед Ганнибалом, пока однажды ночью он не подрался с другим негром, который убил его. Все было бы хорошо, если бы Ганнибал был похоронен должным образом, но твоя прабабушка собственными руками вырыла эту могилу в подвале - она была способной старой женщиной и спрятала там бриллианты и тело Ганнибала, а яму заделала идолом; я видела,как она умерла месяц спустя, так и не успев никому рассказать. Сказали, что ее убило горло, но на нем были следы двух рук.
   Мисс Данлоп замолчала. Голос у нее был как у пророчицы. Она прижала руки к глазам и заметила своим обычным голосом:
   - Боже мой, я, конечно, много болтаю. Но это просто внезапно пришло мне в голову.
   Я отправил двух девушек наверх, а мы с Морисом разожгли огонь в печи. Затем мы вытащили кости раба вместе с ржавым ножом, также лежавшие в углублении, и предали их огню. Позже в тот же день, когда не осталось ничего, кроме пепла, мы очистили решетку и выбросили содержимое в море. Ничто так не очищает, как огонь и море.
   Это был конец преследованиям. Зло, таившееся в этих костях убийцы, поддерживаемое, возможно, какой-то магией, присущей идолу, было изгнано из дома. И старуха, избавившись от своей давней тайны, обрела покой.
   Больше шепота никто не слышал. Как я уже сказал, мисс Готорн продала дом, и на вырученные от этого и от алмазов деньги на некоторое время уехала за границу с мисс Данлоп.
   Я выпросил африканскую картину, и она висит в моем кабинете - предмет восхищения, ценность которого, как я с удовольствием полагаю, возрастает с каждым днем.
  

ТАИНСТВЕННЫЙ МИСТЕР ЛИФ

СамриФрикелл

  
   В течение ряда лет я с нетерпением ждал того времени, когда смогу стать свидетелем некоторых чудес ясновидения знаменитого Горация Лифа из Лондона.
   Почти каждый, кто исследовал спиритические феномены, слышал о чудесном мистере Лифе. Многие читали его книгу "Психология и развитие медиумизма", которая является классикой в своем роде. Он - один из самых посещаемых лекторов по оккультным явлениям в мире. В течение многих лет он выступал на известных площадках под эгидой Британского колледжа оккультизма, Лондонского альянса спиритуалистов, и в аудитории Государственной больницы Копенгагена.
   Несколько месяцев назад мистер Лиф приехал в Америку. Во время своего пребывания здесь, он зашел ко мне домой и продемонстрировал то, что называет своими "способностями". Поэтому я рад, что могу рассказать об этом любопытном человеке читателям "Историй о привидениях".
   Следует понимать, что в этой статье я не рекламирую мистера Лифа и не берусь судить о характере его выступления. Я просто изложу факты и предоставлю читателю судить самому.
   Мистер Лиф был приведен в мою гостиную мистером Фрэнсисом Фастом из Первой спиритуалистической церкви Нью-Йорка, и я обнаружил, что мистер Лиф был человеком огромного роста, со странной сутулостью в плечах и длинными руками; с темными волосами и густыми черными бровями, из-под которых выглядывали пытливые глаза и смотрели на окружающий мир.
   Случилось так, что в тот день в качестве гостьи присутствовала мисс Флоренс Рид, выдающаяся американская актриса, чье исполнение роли мадам Годдам в "Шанхайском жесте" стало одним из драматических триумфов последних лет. Мисс Рид накануне отъезда в длительную поездку за границу спросила мистера Лифа о спиритических фотографиях в Крю, Англия. Она надеялась, что мистер Лиф передаст ей сообщение, но на протяжении всего разговора в тот дождливый воскресный день Гораций Лиф сидел на краешке шезлонга, искренне заинтересованный всем, что было сказано, но сам говорил очень мало. Глядя на него, сидящего там, даже человек с самым богатым воображением не заподозрил бы в нем медиума. Он больше походил на деревенского джентльмена, который мог бы рассказать вам о сельском хозяйстве, если бы не его буколическая молчаливость.
   Только когда мисс Рид прощалась, мистер Лиф, казалось, внезапно обрел дар речи.
   - Простите меня, - спокойно начал он, - но рядом с вами кто-то стоит.
   Мисс Рид посмотрела на меня.
   - Я не имею в виду мистера Фрикелла, - сказал медиум. - Я имею в виду другого джентльмена.
   Флоренс Рид удивленно огляделась по сторонам.
   - Он дух, - небрежно объяснил мистер Лиф. - Маленький пожилой джентльмен, не выше пяти футов двух дюймов, с короткой, подстриженной, почти военной бородкой, который говорит, что вы узнаете его, потому что его зовут Сэмми. Вы узнаете его?
   - Да, - сказала мисс Рид. - Я знаю его. Описание очень точное. Имя правильное. Он мой дедушка.
   Гораций Лиф кивнул.
   - Да, - сказал он. - Старый джентльмен улыбается и кивает в знак согласия с вами. Итак, мисс Рид, ваш дедушка держит кого-то за руку, кого - я не вижу. Это потому, что кто бы это ни был, он недавно умер. Это новый дух, но Сэмми говорит, что вы узнаете, кто это, и называет имя Джо. Знаете ли вы Джо?
   Флоренс Рид схватила меня за руку, а затем опустилась на стул.
   - Это моя мать! - выдохнула она. - Она умерла в прошлом году. Мы всегда называли ее Джо!
   Я хотел бы, чтобы у меня была возможность рассказать все, что Гораций Лиф затем сказал Флоренс Рид, но из-за частного характера послания я не могу этого сделать. Достаточно сказать, что мистер Лиф сказал Флоренс Рид предсмертные слова, произнесенные ее матерью, и место рождения ее матери.
   Теперь давайте остановимся на мгновение и рассмотрим этот совершенно экстраординарный опыт. Факты таковы.
   Мистер Лиф утверждает, что он никогда раньше не слышал о мисс Флоренс Рид.
   Он не знал, что мисс Флоренс Рид будет гостьей на этом собрании.
   У него не было возможности ни с кем переговорить относительно нее с того момента, как он встретил ее, и до того момента, как она ушла.
   Имена ее матери, ее отца, ее дедушки не фигурируют ни в очерке ее жизни, напечатанном в "Кто есть кто в Америке", ни в каком другом биографическом словаре, с которым я знаком.
   Никто в комнате, кроме мисс Рид, не знал имени ее матери или дедушки, а также места рождения первой - Гамбурга, Германия.
   Более того, факты, которые мистер Лиф сообщил мисс Рид, носили настолько интимный и болезненный характер, что она ни при каких обстоятельствах не стала бы обсуждать их вне своего семейного круга. Это были не общие положения; они были настолько специфичны, что приводили в замешательство.
   Какой вывод можно сделать из этого случая? Приписывать ли это телепатии, ясновидению или фактическому возвращению мертвых - факт остается фактом, что все это происходило в присутствии компетентных свидетелей, и что мистер Лиф не тянул время, не вел разговоров и не вымогал информацию, а выложил ее прямо, говоря обдуманно, кратко и по делу.
   Я был совершенно искренне поражен этим и решил увидеть больше.
   На следующий вечер мистер Лиф предстал перед группой в Хислоп-хаусе, который является штаб-квартирой Американского общества исследования сверхъестественныхявлений.
   На стол разные зрители клали личные вещи - кольца, часы, письма и т.д. Мистер Лиф брал эти предметы один за другим. Он называл имена, даты и места с такой поразительной точностью, что в течение полутора часов допустил всего две грубые ошибки, и это была, по большому счету, самая виртуозная демонстрация подобных вещей, какую я когда-либо видел.
   Тем не менее, - и это самое странное, - несколько вечеров спустя я снова пошел на встречу с мистером Лифом в Карнеги-Холл и, к своему великому недоумению, увидел, что он снова и снова терпит неудачу. Вряд ли что-то было правильно, пока он не подошел к женщине, которую я знал, и которая сидела прямо передо мной.
   Он сказал этой женщине, что ее муж покончил с собой и почему. Я знал, что эти факты верны.
   Таким образом, мистер Лиф сильно озадачил меня.
   Я изучил его карьеру и обнаружил, что он один из самых активных спиритуалистов в Европе. Когда сэр Артур Конан Дойл захотел, чтобы кто-нибудь последовал с ним по Австралазии, его выбор пал на мистера Лифа. О нем сэр Артур сказал:
   "Мистер Гораций Лиф - один из самых искренних и опытных медиумов и психометристов, с какими я знаком. Он также является достойным и вразумительным оратором. У него был опыт работы по всему миру, и в своих путешествиях он оставил за собой след истины".
   Его экстрасенсорная деятельность принесла ему широкое общественное признание. Два недавних примера из его работы проиллюстрируют причину этого.
   Одно из них - дело Агаты Кристи, связанное с таинственным исчезновением этой известной писательницы.
   Пара перчаток миссис Кристи была вручена мистеру Лифу без малейшего указания на то, кому они принадлежат. Подержав их в руках несколько мгновений, он получил имя Агата и добавил: "Здесь неприятности. Человек, которому принадлежали эти перчатки, наполовину утратил рассудок. Она не мертва, как многие думают. Я думаю, вы услышите о ней в следующую среду".
   Агата Кристи была обнаружена живой на севере Англии в следующую среду.
   Случай с Айрис Уоткинс не менее примечателен. Тело этой мертвой молодой женщины было найдено в водостоке при весьма подозрительных обстоятельствах. Были предприняты попытки раскрыть эту тайну, но безрезультатно. Затем следователь по уголовным делам отнес мистеру Лифу сумочку, принадлежавшую мисс Уоткинс. Взявшись за дело, он описал погибшую девушку и назвал ее христианское имя, сказал, что она утонула, и упомянул определенные обстоятельства, связанные с ней, которые были признаны вполне достоверными.
   Когда я попросил мистера Лифа рассказать мне больше о себе, он сказал:
   - У меня никогда не было экстрасенсорного опыта, пока я не стал экспериментировать в развитии своего собственного медиумизма, несмотря на то, что учился на христианского священника. Я беседовал с некоторыми из самых известных медиумов в мире и изучил некоторые религиозные практики примитивных рас с целью понимания их психического значения, особенно у маори. Мои лучшие экстрасенсорные способности - это ясновидение и психометрия. Иногда я слышу, и у меня были материализации при дневном свете с помощью моего собственного медиумизма.
   Я люблю литературу и историю. Изучение философии было моим хобби в течение двадцати лет или около того, я также был в курсе последних событий в области изученияоккультизма.
   Я пью, когда другие люди платят за это, курю и иногда ругаюсь. Моя жена говорит, что я стал бы самым порочным созданием в мире, если бы у меня не было так мало мужества и такой активной совести. Я не так уверен насчет совести, но что-то в этом есть, хотя я, как правило, не говорю об этом своим друзьям.
   Мой отец был художником, и я люблю искусство.
   У меня 15-дюймовая горловина рубашки и 16-дюймовый воротник. В Англии не делают воротничков, прилегающих к горловине рубашки. Результат очень неприятный, и, если я когда-нибудь плохо кончу, этот прискорбный факт, несомненно, сыграет свою роль.
  

СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ

Гордон Хиллман

  
   О том, как призрак явился в судебное заседание, был груб с английским баронетом и отказал в публикации своей фотографии в газетах, рассказывается в правдивой истории Корнелиуса, одного из самых забавных призраков в истории.
   Во всех странных, ужасающих анналах сверхъестественного в Великобритании есть только три явления, о которых можно сказать, что они смешные. Самый древний из них - широко обсуждаемый "Барабанщик из Тедворта", который в начале восемнадцатого века сделал жизнь мистера Момпессона невыносимой.
   Мистер Момпессон был магнатом из маленького городка и достойным джентльменом, и когда невидимые руки начали переворачивать его кровать, топать по лестнице и даже подвергать физическому унижению семью мистера Момпессона, он действовал с необычайной быстротой.
   Джентльмен, на самом деле, зашел так далеко, что арестовал лудильщика и отправил его в тюрьму как виновного во всех этих оккультных преступлениях. Как только лудильщик оказался в безопасности в деревенской тюрьме, расположенной в двух милях от дома, беспорядки в доме мистера Момпессона стали случаться с удвоенной силой, и призрачная барабанная дробь эхом разносилась по комнатам.
   Мистер Момпессон быстро достиг пика раздражения и обвинил лудильщика в различных преступлениях, которые включали в себя все, кроме поджога. Весьма удивленные присяжные судили лудильщика, и прокурор изобретательно попытался доказать, что лудильщик, насвистывающий в своей тюремной камере в двух милях от места происшествия, был ответственен за то, что выбросил мистера Момпессона из постели. Жестянщик, который, казалось, был очень доволен ходом судебного разбирательства, был быстро оправдан, и мистер Момпессон призвал деревенских священнослужителей, чтобы они предали земле веселое привидение, которое так проказничало.
   Призрак, похоже, был довольно груб с преподобными джентльменами, и, в конце концов, мистер Момпессон собрал свои вещи и уехал. С тех пор следователи решительно видели "барабанщика из Тедворта" в одной из маленьких дочерей мистера Момпессона, которая, как кажется, была очень озорной маленькой девочкой.
   Но если призрак мистера Момпессона был объяснен более или менее удовлетворительно, то призрак Корнелиуса - никогда. Корнелиус в конце девятнадцатого - начале двадцатого века был знаком со знаменитой дублинской "улицей с привидениями". Здесь стоит дом, где были таинственно убиты двое маленьких детей после того, как призрачные фигуры промелькнули по коридорам; здесь ряд за рядом стоят особняки, где происходили ужасные события.
   В конце девятнадцатого века некий мистер Уолдрон, живший в одном из этих домов, подал иск в дублинский суд против своего соседа, некоего мистера Кирнана. Он сказал, что у мистера Кирнана имелась отвратительная привычка разбивать окна в доме, стучать в стены и совершать другие подобные проступки.
   Мистер Кирнан незамедлительно возразил, представив двадцать уважаемых свидетелей, домовладельцев с улицы, которые засвидетельствовали, что в особняке мистера Уолдрона водились привидения, и так было на протяжении последних пятидесяти лет.
   Судья, чей юридический склад ума скорее склонялся к призракам, допросил констебля, дежурившего в участке, и этот джентльмен с медными пуговицами подтвердил под присягой, что по ночам на улице происходили самые странные происшествия. Чем они были вызваны, он не знал и не считал, что в обязанности дублинской полиции входит слишком пристальное расследование.
   Затем судья снял мантию и вместе с констеблем, мистером Кирнаном и мистером Уолдроном отправился домой к последнему из названных на вечер. Чтобы продолжить расследование, они молча сели в гостиной и погасили весь свет.
   Около одиннадцати часов они услышали дребезжание в одном из окон мистера Уолдрона, и, когда посмотрели, то увидели, что ромбовидное стекло просело внутрь, а за ним последовала тонкая рука темно-красного цвета. Констебль ударил дубинкой по руке и, к несчастью, там не было ничего, кроме воздуха. Окно с грохотом вылетело внутрь, и мистер Кирнан, выглядывавший в другое, не смог увидеть, чтобы к кисти было прикреплено человеческое тело, или хотя бы даже только рука.
   На следующий день мистер Кирнан был оправдан, в то время как мистер Уолдрон оплатил расходы по делу, и вскоре после этого разорвал договор аренды на том основании, что он делил свой дом со "сверхъестественными арендаторами". Записи об этом своеобразном судебном процессе сохранились до сих пор.
   Кстати, это, по-видимому, было первое зарегистрированное появление Корнелиуса. Второеслучилось сразу после того, как семья Арбетнот переехала в соседний дом. Так вот, Арбетноты состояли в родстве, по крайней мере, по женской линии, с половиной знаменитых семейств Англии, а мистер Арбетнот был правительственным чиновником.
   Семья состояла из мистера и миссис Арбетнот, их маленького сына и неизбежной пары служанок.
   Одна из этих женщин поспешно пришла к мистеру Арбетноту на второй день их проживания и истерически закричала, что на кухне "что-то есть".
   На кухне как таковой ничего не было, но из угольного погреба, который примыкал к ней, доносился дьявольский грохот. Миссис Арбетнот, будучи английской леди и кузиной графа, немедленно нырнула в это закопченное отверстие и не нашла ничего, кроме безмолвной кучи угля из Ньюкасла.
   Однако, когда она выходила, что-то невидимое резко задело ее, и она вскрикнула: "Что это?"
   - Корни, - ответил хриплый голос из угольного погреба.
   - Что ты здесь делаешь? - спросила изумленная миссис Арбетнот, и Корнелиус угрюмо ответил: - Я жил здесь долгое время.
   Когда миссис Арбетнот повернула голову, чтобы посмотреть, нет ли случайно на кухне еще кого-нибудь живого, горничная испуганно вскрикнула. Рыба, которая была на столе, исчезла, сказала она, и начала сильно плакать.
   Миссис Арбетнот заподозрила служанку в том, что та сама разделалась с рыбой и даже выдала себя за привидение, когда возмущенный голос из угольного погреба рявкнул: "Эй, ты, рыдающая дура!" - и рыба, появившись из ниоткуда, упала на пол.
   Это было только начало поразительных приключений Корнелиуса. Ему доставляло удовольствие приставать к слугам, и когда мистер Арбетнот вернулся домой и спустился в пустую угольную яму, нечто невидимое тихонько посмеивалось над ним.
   Небольшое расследование по соседству выявило тот факт, что Корнелиус, или, по крайней мере, его голос, отпугнул бывших жильцов и что он материализовался в служанке, которая умерла от испуга. Это последнее утверждение, вероятно, было немного причудливым приукрашиванием фактов, поскольку единственную другую материализацию Корнелиуса видел мастер Арбетнот, который сказал, что "он был высоким обнаженным мужчиной с завитком на лбу и кожей, похожей на лошадиную попону".
   Итак, мастер Арбетнот, возможно, был и, вероятно, останется молодым человеком с богатым воображением, так что все фактические полутелесные проявления Корнелиуса можно не принимать во внимание.
   У него была неприятная привычка взламывать двери, вставлять ключи в замки и вообще приводить все в доме в беспорядок. Время от времени он появлялся из угольной ямы, и было слышно, как наверху он разговаривает с мастером Арбетнотом, а когда были гости, он часто заходил в столовую и вытаскивал из-под них стулья.
   Он также присоединялся к любому интересующему его разговору, и однажды кузен миссис Арбетнот, граф, был немало удивлен, услышав возмущенный голос, обращавшийся к нему из пустого угла. После того как граф привык к новинке, он пришел в восторг от Корнелиуса и часто спускался в угольную яму, чтобы побеседовать с веселым призраком.
   Он был ответственен за приглашение местного священника поговорить с Корнелиусом, но Корнелиус быстро погрузился в молчание и говорить отказался. Впоследствии, по словам графа, он выразил большую неприязнь ко всем религиозным джентльменам, но сказал, что "викарий был очень хорошим человеком".
   Не успел граф уйти, как миссис Арбетнот обнаружила, что пропала дюжина ее серебряных ложек. Она тут же обвинила Корнелиуса, который сказал ей, что она найдет их под матрасом служанки. Так и случилось, и горничную тут же отправили собирать вещи.
   Примерно в это же время слава Корнелиуса начала распространяться за границу, и дядя мистера Арбетнота, который был сэром Артуром и баронетом в придачу, прибыл, полный негодования по поводу того, что его племянница оказалась глуп и верила в существование сверхъестественного. Сэр Артур был знаменитым исследователем привидений и очень гордился тем, что разоблачал всевозможные экстрасенсорные явления. Он сказал, что Корнелиус был просто чревовещателем, забавляющимся сам с собой, и что, вероятно, во всем виновата служанка. Госпожа Арбетнот указала, что Корнелиус приказал нескольким слугам уйти и что никого из прежних слуг в доме не осталось, но сэр Артур был уверен в своих заявлениях.
   Он был так уверен, что, вооружившись кочергой, спустился в угольный погреб и вызвал Корнелиуса. Корнелиус надулся и отказался говорить, после чего баронет постучал кочергой в дверь погреба и назвал призрака наглым мошенником.
   Он отложил кочергу и прочитал Арбетнотам лекцию о суевериях, когда кочерга внезапно переломилась надвое с металлическим звоном, и было слышно, как Корнелиус посмеивается в своем закопченном убежище.
   Сэр Артур не мог согнуть кочергу, не говоря уже о том, чтобы сломать ее, и пока он ее осматривал, Корнелиус обращался к нему "Очкарик" (сэр Артур носил очки) и крайне нелицеприятно высказывался по поводу скептически настроенных баронетов.
   Сэр Артур в раздражении тут же отправился спать и надежно запер за собой дверь. Утром он горько пожаловался, что ночью кто-то стащил с него одеяло, и было отчетливо слышно, как Корнелиус, посмеиваясь в угольном погребе, сказал: "Прошлой ночью я спал в ногах мастера Артура".
   Разгневанный баронет сразу же уехал и написал самое возмущенное письмо в дублинские газеты, в результате чего на место происшествия прибыли скептически настроенный репортер и не менее скептически настроенный фотограф.
   Корнелиус, громко посмеиваясь, согласился дать интервью и сказал, что он "был плохим человеком", но наотрез отказался фотографироваться. Репортер, заподозрив чревовещание, попросил фотографа проследить за тем, чтобы все Арбетноты и их слуги находились в дальней части дома, но Корнелиус продолжал говорить. Репортер почесал в затылке, а позже написал статью, которая до сих пор находится в архиве. Вспоминая опыт сэра Артура, он с большим уважением относился к Корнелиусу.
   Однажды вечером Корнелиус объявил миссис Арбетнот, что у него "будет компания, и, если вам нужна вода из бака для умывания, вам лучше взять ее сейчас".
   Всю ночь из кухни доносились звуки множества голосов, а утром вода в баке была черной, как чернила. На хлебе и масле, оставленных в кладовой, тоже были следы черных пальцев.
   После этого миссис Арбетнот не очень удивилась, когда Корнелиус сказал ей, что "отправляется навестить даму", и чтобы она не беспокоилась, "если я буду шуметь, возвращаясь".
   Но Корнелиус стал слишком шумным и выкидывал слишком много трюков, чтобы быть удобным компаньоном. Арбетноты решили продать свой дом по выгодной цене, но, когда торговцы недвижимостью приводили своих клиентов, Корнелиус внезапно заговаривал с ними или ставил им подножки, после чего иагенты, и клиенты в спешке уходили.
   Миссис Арбетнот попыталась урезонить его, и Корнелиус угрюмо сказал, что ему "не нравятся эти люди", но что теперь все будет хорошо. "Я вижу даму в черном, идущую по улице, и она купит этот дом", - заметил он.
   Миссис Арбетнот выглянула в окно, и через несколько мгновений дама в черном действительно показалась из-за угла улицы и действительно купила дом. Корнелиус был ей не по зубам, и через два месяца она съехала. Дом все еще пустует, и любой, кто желает побыть в обществе оживленного призрака, может запросить информацию о нем у дублинских агентов по недвижимости.
   Жил-был человек, которому нравились привидения, и это был сэр Чарльз Л.М. Монк из замка Белси в Нортумберленде. У него был личный призрак, и его звали "Силки". Силки была леди - не старой каргой, а молодой и прелестной мисс, - и она пугала жителей деревни почти до смерти, внезапно материализовываясь и садясь верхом позади них, когда они ехали по пустынным вересковым пустошам. Затем, внезапно, раздавался шелест шелка, и она исчезала.
   Силки любила лошадей и часто пользовалась услугами почтовой кареты, к великому ужасу всех заинтересованных лиц. Легенды о ней до сих пор рассказывают в деревне Блэк-Хеддон, хотя она появлялась всего один или два раза с тех пор, как в моду вошли автомобили. Замок Белси до сих пор может похвастаться "Сиденьем Силки", каменной скамьей, названной так сэром Чарльзом, потому что иногда ее можно было увидеть там. Сэр Чарльз, человек с чувством юмора, очень гордился ею, и однажды приезжий епископ из Лондона чуть не лишился чувств, когда двуколка сэра Чарльза, в которой он сидел, тронулась сама по себе и покатилась по подъездной аллее, издавая лишь слабый звук шороха шелка с водительского сиденья. Епископ оставил довольно туманный отчет об этом деле в письме.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"