"GHOST STORIES", октябрь, 1930

СОДЕРЖАНИЕ

Джек Брэдли. МАСТЕР ТЕНЕЙ

Джек Д'Арси. МУЖЕСТВО МЕРТВЕЦА

Эверил У. Мерфи. КЛЮЧ И РЕБЕНОК

Ч.Х.В. Янг-младший. ЧАРЫ ЗМЕЯ

Келси Китчел. БЫЛ ЛИ Я ЗАГИПНОТИЗИРОВАН?

Эдит Росс. МЕСТЬ ЗАБЛУДШЕЙ ДУШИ

ПРОКЛЯТЫЕ ТЫСЯЧИ

Герберт Холл Тейлор. ВЕДЬМИН САД

ПРЕСТУПЛЕНИЕ, РАСКРЫТОЕ ВО СНЕ

Граф Калиостро. РАССКАЗЫ О ПРИЗРАКАХ

МАСТЕР ТЕНЕЙ

Джек Брэдли

Я пришел в маленький парк с книгой, но кто станет читать книгу, когда парк залит теплым весенним солнцем, а весенний ветер шелестит в кронах деревьев? Со вздохом я засунул книгу обратно в карман и обратил свое внимание на мальчика, игравшего на дорожке передо мной. Он был занят научными исследованиями, этот молодой человек, изучал тайну своей тени и прекрасно проводил время. Он расхаживал взад-вперед, крайне озадаченный этим странным, темным товарищем по играм, который никогда не подпускал его близко.

- И самое странное во всем этом, - заметил чей-то голос рядом со мной, - что величайшие ученые мира знают об истинной природе тени не больше, чем этот ребенок.

Я повернулся, чтобы посмотреть на говорившего. Одного взгляда было достаточно. Бродяга! Это было написано на всем: от поношенного, засаленного, старого костюма, покрытого множеством морщин из-за того, что в нем спали, до слезящихся, налитых кровью глаз, которые никогда не смотрели прямо. Маленький, ужасно изможденный человечек, с кожей, покрытой пятнами и покрасневшей от плохого спиртного. Он ничем не отличался от сотен других бродяг, которые ночевали в парках, а днем выпрашивали пятицентовики, чтобы купить выпивку, а когда оставалось десять-пятнадцать центов, то и еду в самых дешевых ресторанах. Поскольку он заговорил со мной, я ответил, но это был очень краткий ответ.

- Что?

- Тень, - ответил он. - Единственная тайна, которую человек никогда не сможет разгадать.

- Но я не понимаю, - возразил я. - В тени нет никакой особой тайны. Это просто частичное отсутствие света. В данном случае тело мальчика заслоняет солнечные лучи, так что пространство позади него освещается слабее, чем остальная часть земли. Вот и все.

Мужчина мягко кивнул и улыбнулся.

- Да, - сказал он, - Грир так и думал.

Несмотря на мою уверенность в том, что все это было подготовкой к выпрашиванию денег, мне стало интересно.

- И кто же такой был этот Грир? - спросил я.

- Есть, - поправил меня мужчина. - Грир все еще жив, хотя это только вопрос времени, когда тень доведет его до смерти, как она довела Женщину. Просто вопрос времени...

Его голос перешел в бессвязное бормотание, глаза тупо смотрели перед собой. Я повернулся на скамейке и впервые по-настоящему посмотрел на него. Этому мужчине могло быть самое большее сорок, но волосы у него были белоснежные. Мертвенная белизна, свойственная очень старым людям. Каким-то образом я понял, что он не был обычным бродягой, заводящим знакомства. Или, если он хотел попросить денег, оно бы стоило того. Я решительно повернулся к нему.

- Послушайте, я как раз собирался поужинать. Почему бы вам не пойти со мной и не рассказать о Грире и его тени? Я заплачу по счету в обмен на рассказ. Согласны?

Он медленно кивнул.

- Да, я расскажу вам эту историю, я должен ее кому-нибудь рассказать, иначе сойду с ума. Но я знаю, что, когда вы ее услышите, то либо назовете меня лжецом, либо скажете, что я сумасшедший. И все же - да, я расскажу вам об этом.

Он встал, и мы направились в дешевый ресторан неподалеку, где одежда моего спутника не слишком бросалась бы в глаза. Во время ужина я заметил, что его манеры за столом были безупречны, а речь - правильна. Когда мы покончили с едой, он взял сигарету и, откинувшись на спинку стула, начал свой рассказ.

- Грир? - начал он. - Вы хотели узнать о Грире? Грир был англичанином. Маленький простофиля-кокни, который ничего не знал о себе и еще меньше заботился о том, кто его родители. В младенчестве его сдавали в аренду профессиональным попрошайкам, а когда он стал слишком стар для этой конкретной работы, его выгнали в трущобы Уайтчепела, где он жил изо дня в день, большую часть времени голодая, но всегда умудряясь каким-то образом выкарабкиваться.

Это была ужасная жизнь для мальчика, но это спасло Грира от того, чтобы стать неграмотным носильщиком или мелким воришкой. Это развило в нем склонность к драке. Когда в детстве погонщики и землекопы Уайтчепела сталкивали его в канаву, он всегда вскакивал на ноги, плюясь и огрызаясь на них. Его невозможно было заставить испугаться. О, это нельзя назвать мужеством. Это был всего лишь отчаянный дикий крик крысы, но благодаря ему с Гриром случилось нечто удивительное. Это дало ему толчок к получению образования, пусть его учебниками и были газеты, найденные в сточных канавах. Это дало ему замечательную остроту ума, так что, присоединившись к бродячему цирку, он быстро продвинулся. До того, как ему исполнилось тридцать, Грир, маленькая крыса-кокни, владел небольшим варьете недалеко от доков; он получил хорошее образование и мечтал о великих свершениях.

Потрепанный рассказчик устало провел рукой по лбу. Я передал ему свой портсигар, и он продолжил свой рассказ.

- Потом к нему в театр пришел Сарран. Сарран и Женщина.

Грир отсутствовал в театре целый месяц, а когда вернулся, там шло представление. На афишах по обе стороны сцены было написано "Сарран, повелитель теней". Он на мгновение задержался в глубине зала, чтобы понаблюдать за представлением.

Высокий, худощавый мужчина, одетый в тюрбан и восточные одежды, стоял в ярком свете прожектора. Когда он двигался, на сцене перед ним возникали тени - тени, которые двигались, танцевали и подпрыгивали в причудливом ритме; тени, которые брались за руки и исполняли фантастические танцы; тени, которые выстраивались в колонны и плелись по сцене торжественной процессией. Удар гонга, - и в мгновение ока тени исчезли.

На сцену, где двигались тени, вышла Женщина. Женщина, одетая в одежды восточной танцовщицы. Ее шея и руки были украшены драгоценностями, а бронзовые пластины прикрывали юные груди изящной формы. С талии свисали прозрачные малиновые драпировки. Остальная часть ее стройного, чувственного тела была обнажена, и у Грина перехватило дыхание от ее красоты.

Желание мужчины к женщине - странная вещь. Будучи владельцем театра, Грир знал многих женщин, некоторые из них были удивительно красивы, но ни к одной из них он не проявлял более чем мимолетного интереса. Перед ним была женщина, которую он никогда раньше не видел, и в какой-то момент он понял, что хочет ее. Он с нетерпением наблюдал, как она выходит на сцену.

Из оркестра донеслись пронзительные звуки флейты, исполнявшей заунывную восточную мелодию. Грациозно взмахнув руками, Женщина начала свой танец, состоящий из чувственных, скользящих движений и грациозных изгибов ее прекрасного тела. Пока она танцевала, на сцену рядом с ней опустилась тень. Потом еще и еще, пока их не стало множество; они танцевали вокруг нее, проходили перед ней и позади нее, подкрадывались к ней, лаская теплую кожу цвета слоновой кости. Временами казалось, что они растворяются в самом ее теле. Грир увидел ее глаза, когда она повернулась, и мог бы поклясться, что она была рассержена или напугана. Он не мог сказать, что именно. Во всяком случае, она была явно встревожена, и однажды он увидел, как она вздрогнула, когда к ней приблизилась тень. Он перевел взгляд на Саррана.

Тот протягивал руку через сеть металлических опор к небольшому рычагу. Массивная гирлянда светильников была укреплена на металлических прутьях с замысловатым узором. Грир решил, что прутья преграждают свет и создают тени на сцене. Фонари с массой металлических прутьев были установлены на столбе. Когда Сарран потянул рычаг назад, вся тяжелая масса медленно соскользнула вниз по столбу. У Грира мелькнула мысль, что это неудачно и неудобно - наклоняться и протягивать руку к рычагу сквозь эту сеть прутьев. Если эта штука когда-нибудь сломается, у парня не будет шанса отступить, прежде чем вся конструкция обрушится на него. Впрочем, это его не касается, подумал Грир, и снова перевел взгляд на танцовщицу.

По мере того, как свет скользил вниз по столбу, тени, танцующие с ней, опускались все ниже и ниже. Они опускались, пока не начали ползти по полу сцены. По мере того, как они опускались, кружащиеся шаги танцовщицы замедлялись, пока она почти не перестала двигаться. Ее гибкое тело опускалось все ниже и ниже, пока не исчезла последняя тень. Она грациозно поклонилась, и представление закончилось.

Грир поспешил за кулисы. Он встретил Саррана и его партнершу у дверей их гримерных. К его удивлению, на мужчине не было никакого макияжа. Значит, этот парень был выходцем с Востока. В сильных чертах его лица было что-то западное, но мрачные глаза выдавали в нем выходца с Востока.

- Вы молодец, старина, - начал он. - Я Грир, владелец этого театра. Решил сказать пару слов приветствия. Только что вернулся из отпуска, знаете ли.

Он осознавал, как глупо звучит его речь, когда стоял перед худощавым азиатом в тюрбане, серьезно смотревшим на него. Тот слегка поклонился.

- Мы благодарим вас, сэр.

Голос Саррана соответствовал его внешности, глубокий и с серьезными интонациями. Грир не смог придумать более разумного ответа и, чтобы скрыть свое замешательство, повернулся к женщине.

- Мне понравился ваш танец, - сказал он. - Вы, должно быть, танцуете уже много лет?

- Всю свою жизнь, Туан.

- Она была храмовой танцовщицей раньше... до того, как присоединилась ко мне, - объяснил Сарран.

- Это интересно. Хотелось бы чаще видеть вас, пока вы с нами. Я бы тоже хотел как-нибудь поучаствовать с вами в этом номере. Я никогда не видел ничего похожего на первую часть. Я бы хотел научиться тому трюку, когда вы заставляете тень подниматься на фоне яркого света. Это было действительно здорово.

- Я никогда не выдаю секретов своей работы.

- О! Я понимаю. Что ж, все в порядке. У нас просто принято знать, как устроен номер, чтобы, если исполнитель заболеет, мы могли показать его без него. Вы же знаете, как это бывает в подобных местах.

- Никто не сможет сделать то, что делаю я, сэр!

Женщина беспокойно пошевелилась, и Гриру показалось, будто она вздрогнула при последних словах. У него возникло странное ощущение неуместности происходящего. Худощавый, жизнерадостный британец, одетый в твид, стоял перед этой парой, казалось, вышедшей прямо из порталов восточного храма. Он сделал еще несколько замечаний и затем ушел.

Но он не выбросил их из головы. Он хотел получше узнать эту женщину, прежде чем она уйдет - если она уйдет, и первое, что нужно было сделать, это выяснить все, что можно, о ней и мужчине, с которым она работала.

Некоторые из его артистов играли с ними в других театрах, и они рассказали ему все, что знали. Это оказалось не так уж много. Что касается Саррана, все, что о нем было известно, он приехал с Востока, откуда-то с Малайского архипелага. Относительно женщины, она была рабыней Саррана. Она была храмовой танцовщицей, которую отдал ему - в качестве подарка - один восточный вождь, не слишком привыкший дарить подарки. И она была связана со своим хозяином самыми крепкими узами из всех - страхом. Она твердо верила, как и ее отец, отдавший ее Саррану, что Повелитель Теней призывает духов мертвых танцевать для него.

Грир рассмеялся, услышав об этом, но, к его удивлению, участники его шоу не сочли это поводом для смеха. Они не заявляли, будто верят в многочисленные истории о нечестивой власти этого человека над тенями, но и не сомневались в них. Когда Грир обозвал их кучкой суеверных дураков, они просто посоветовали ему как-нибудь понаблюдать за представлением из-за кулис.

Он так и сделал. Он осмотрел нехитрое снаряжение Мастера Теней, а позже стоял за кулисами и наблюдал за ним во время представления. Он ушел с неприятным чувством. Есть определенные вещи, которые тень не должна делать, и когда человек заставляет тень делать такие вещи, это неправильно. Не то чтобы он верил, будто Сарран обладает какой-то сверхъестественной силой. Нисколько. Но он должен был признать, что это было очень загадочно для шоумена, который знал все тонкости трюков.

Но Грир вскоре забыл о своем замешательстве, наблюдая за Женщиной. Каждый день он стоял за кулисами и смотрел, как она танцует, и чувственное тепло ее тела заставляло его нервно сжимать и разжимать пальцы. Каждый день, уходя со сцены, она одаривала его насмешливой улыбкой, как будто зная, как сильно он ее хочет, и спрашивала, почему он не берет то, что хочет. Но за этой улыбкой всегда следовал испуганный взгляд назад, чтобы посмотреть, не заметил ли его Сарран. Еще до конца недели он понял, что получит ее, чего бы это ни стоило.

В трущобах Уайтчепела есть свой собственный моральный кодекс, и они накладывают неизгладимый отпечаток на ребенка, который в них воспитывается. Они лишают его искусственных привычек цивилизации и оставляют ему прямой взгляд на мир дикаря из джунглей. У Грира было образование и сносная имитация культуры, но это было всего лишь прикрытие, плащ. Под ним скрывалась свирепая уайтчепельская крыса, преследующая только одну цель - его собственное желание; единственное препятствие - страх причинить боль. Он увидел женщину, которую захотел, и намеревался заполучить ее. Моральная сторона не имела значения.

Но долгое время у него не было возможности увидеться с ней наедине. Она всегда была со своим хозяином, и они вдвоем никогда не общались с другими участниками. Когда их время истекло, Грир незамедлительно продлил договор еще на две недели, заплатив им достаточно, чтобы они могли отменить другие, уже обещанные, выступления.

И вот однажды он увидел, как Мастер выходит из театра один, и с бешено колотящимся сердцем направился в женскую гримерную.

Она сидела на подушке на полу, закутавшись в шаль, так что одна рука и плечо оставались обнаженными. Грир стоял и смотрел на нее сверху вниз, чувствуя, как у него пересыхает во рту, а руки сжимаются от сильного желания. Она смотрела на ярко-красную отметину на своем плече. Отметина, которая явно была следом от удара кнута. Грир не удивилась. Не раз он слышал сквозь тонкие стены этой комнаты холодный бесстрастный голос, за которым следовал звук удара хлыстом, а затем отчаянную, беспомощную мольбу на каком-то восточном языке.

- Побил тебя, да? - спросил Грир. - Я бы на твоем месте оставил этого мерзавца. Давай посмотрим.

Когда он наклонился, чтобы осмотреть красную отметину, его рука коснулась ее обнаженного плеча. По его телу, казалось, пробежал трепетный ток. Внезапно он приподнял ее теплое, прекрасное тело и заключил в объятия, неистово целуя ее красные губы, как ему хотелось уже много недель. Вся ужасная боль тех лет в Уайтчепеле и невыносимый труд последующих лет были забыты в экстазе этих поцелуев. Когда Грир запрокинул голову, чтобы посмотреть на нее, женщина, не сопротивляясь, лежала в его объятиях с легкой торжествующей улыбкой на губах.

- Почему бы тебе не оставить этого мерзавца? - хрипло спросил он. - Я прослежу, чтобы он тебе не мешал. Почему ты этого не сделаешь? Ты же знаешь, я от тебя без ума. У тебя могли бы быть драгоценности, прекрасная одежда, все, что угодно. Почему бы и нет?

Женщина вздрогнула и плотнее закуталась в шаль, как будто ее коснулся холодный сквозняк.

- Не говори таких слов, Туан. Ты не знаешь, ты с Запада. Я с Востока, я знаю! Нехорошо злить тех, кто заставляет духов умерших танцевать для них. Нет, Туан, пока он жив, я никогда не осмелюсь покинуть его. Если бы он был мертв - если бы я мог увидеть его мертвым собственными глазами - не знаю...

Она смотрела прямо перед собой, ее глаза были полны мистицизма Востока. Когда Грир попытался поцеловать ее снова, она оттолкнула его, сославшись на то, что Сарран скоро вернется. Он ушел, но знал, что когда-нибудь убьет ее хозяина, если не будет другого способа заполучить эту женщину.

И по мере того, как проходили дни, становилось все более очевидным, что другого выхода не существует. Даже если бы она ушла от Саррана, Грир спрашивал себя, какой смысл был бы в том, чтобы иметь ее, если через несколько дней он умрет с ножом в спине? Нет, он должен принять решение покончить с Мастером или отказаться от Женщины. И его разум был слишком переполнен желанием заполучить ее, чтобы оставить это. Скоро настанет день, когда Грир покончит с нерешительностью. Мастер Теней должен покинуть сцену - навсегда.

Решив, что убийство стоит той опасности, которую оно влечет за собой, Грир не стал тратить время на горькие самобичевания или мысленное заламывание рук. Он придерживался морального кодекса трущоб Уайтчепела. Он хотел женщину настолько сильно, что был готов убить мужчину, чтобы заполучить ее. Единственное, что оставалось, - это найти наилучший способ убийства. Способ, который с наименьшей вероятностью заставил бы его заплатить за него.

Вскоре он его нашел. Он вспомнил тяжелую конструкцию из металлических прутьев и гирлянды огней, использованные в финале номера Саррана. Там имелся засов, который, если его ослабить, мог обрушить всю эту тяжелую конструкцию при первом же движении. Это был идеальный способ, который Грир в конце концов выбрал после того, как систематически обдумал и отверг множество планов. Он был почти уверен, что все пойдет как надо, и было мало шансов, что его обнаружат. Как только он составил свой план, то больше не терял времени даром. На следующее утро он вышел на опустевшую сцену и бродил по ней, пока не нашел пару перчаток, оставленную электриком. Он не ожидал, что будет расследование, кроме формального, которое проведет страховая компания, но не должен был допускать даже самого незначительного шанса обнаружить его отпечатки пальцев. Надев перчатки, он ослабил задвижку, затем надел перчатки и ушел. Сарран наклонится, просовывал руку сквозь решетку, отведет рычаг, чтобы выключить свет, и все это обрушится на него. У него не будет времени отступить. И нет никаких улик, указывающих на убийство. Просто ослаб засов, вот и все.

По мере приближения следующего представления Мастера Теней Грир с удивлением обнаружил, что его нервы на самом деле становятся спокойнее. Он, как ни в чем не бывало, расхаживал за кулисами, отдавая распоряжения по установке нового прожектора. Когда приближался финал выступления Саррана, он стоял за кулисами лицом к сцене и разговаривал с режиссером-постановщиком.

На сцену вышла Женщина, и Грир спокойно заговорил об оправах из янтаря, наблюдая, как ее чувственное тело рассказывает историю восторга и очарования. Мириады теней кружились вокруг нее, как безумные. Еще через несколько минут... Ах!

Сарран наклонился, чтобы дотянуться до рычага, который опускал гирлянду прожекторов. Повернувшись спиной к сцене, Грир начал показывать режиссеру какие-то заметки, которые он сделал для новой постановки. Заставлял себя спокойно говорить о бордюрах и сетках, в то время как нервы его были напряжены до предела, а что-то в глубине мозга вопило: "...Сейчас он протягивает руку сквозь опоры... Сейчас он хватается за рычаг... Достаточно ли ослаблена задвижка?.. Возможно ли, что он уже сдвинул эту штуку... Это..."

Из-за кулис раздался громкий треск. За ним последовал быстрый вздох, который у зрителей означает, что они еще не уверены, был ли это несчастный случай или просто захватывающая часть представления. Грир резко обернулся.

Сарран был зажат грудой обломков и слабо двигался. В центре сцены неподвижно стояла Женщина, застывшая на середине движения, как статуя. Конечно, это была всего лишь его фантазия, но в тот первый момент Гриру показалось, будто тени, окружающие ее, оставались на сцене еще мгновение после того, как погас свет. Ему показалось, что они прекратили свой странный танец и подошли поближе, чтобы встать рядом с Женщиной и посмотреть на корчащегося мужчину. Грир прекрасно понимал, что это было всего лишь игрой его взвинченных нервов, потому что, конечно же, тени исчезли, когда погас свет.

Когда Грир добралась до обломков, вокруг столпились люди, отчаянно пытаясь поднять тяжелую массу. Все кричали и мешали друг другу. В зале какая-то глупая женщина кричала во весь голос. Она монотонно кричала в одной и той же тональности, и ее монотонные вопли беспокоили Грира. Он быстро подал сигнал опустить занавес и отправил режиссера-постановщика на сцену, чтобы успокоить охваченную паникой публику.

Мастер Теней не был убит ударом мгновенно. Его спина была ужасно искалечена, и, очевидно, это был вопрос нескольких минут, самое большее, но он еще не был мертв. Когда Грир бросился к нему, темные восточные глаза обратились к нему, и в мгновение ока агония в них сменилась ненавистью. Сарран знал своего убийцу, и Грир понял это. Он лихорадочно пытался придумать какой-нибудь план, чтобы не дать ему что-либо сказать, если тот попытается обвинить его перед смертью. Но Сарран только слабо кивнул головой, подавая знак ему подойти ближе. Когда Грир склонился над ним, азиат слабо задышал.

- Ты победил - ненадолго. Но ты пожалеешь о своей победе. Они... они останутся... чтобы отомстить за меня. И когда они приведут тебя ко мне... туда... ты заплатишь... за...

Его голос перешел в сдавленный хрип, и он умер на руках у Грира. Когда маленький кокни поднялся на ноги, ему показалось, будто тень мертвеца поднялась и встала рядом с ним там, где только что была его собственная тень. Или, скорее, там, где была его собственная тень, потому что это, конечно, было всего лишь еще одним наваждением, порожденным его напряженными нервами. Но тут волна холода пронзила маленького кокни, казалось, пронизав все его тело, и он, вздрогнув, отвернулся. Когда он поднялся, Женщина стояла рядом с ним, глядя сверху вниз на мертвого человека, бывшего ее хозяином.

- Ты тоже это видел, Туан? - спросила она. Грир выругался и поспешил посмотреть, что задержало доктора, которого кто-то вызвал...

В ту ночь он зашел к Женщине, чтобы узнать ее планы на будущее. Как ни странно, они оба решили отнестись к случившемуся как к несчастному случаю и не обращать внимания на все, что было раньше. Женщина знала, что Грир убил ее хозяина, чтобы заполучить ее, и Грир знал, что она это знает, но они оба предпочитали сохранять невозмутимость. Возможно, это было потому, что ни один из них не слишком доверял другому. Грир выразил свои соболезнования, и Женщина приняла их с непроницаемым лицом, напоминавшим восточную маску. В конце интервью он дал ей большую пачку банкнот и сказал, что устроил так, чтобы она пожила у его друга, "пока не решит, что ей делать". Женщина взяла деньги и поклонилась. Она принадлежала к расе женщин, которые на протяжении многих поколений склоняли головы, подчиняясь приказам мужчин.

Не прошло и месяца, как Грир женился на ней.

Мой потрепанный спутник замолчал и устало поерзал на стуле; я жестом попросил официанта принести еще кофе, и вскоре он продолжил свой рассказ.

- В течение следующих нескольких недель маленький англичанин достиг зенита своей жизни. У него был процветающий бизнес, любимая женщина и крепкое здоровье. Чего еще может желать человек от богов? Его совесть? Помните, он был выходцем из трущоб Уайтчепела. Он хотел чего-то и получал это. Для него это было совершенно естественным, несмотря на тонкий покров образования и культуры. Через несколько недель он обнаружил, что целыми днями вообще не вспоминает об убитом мужчине. Что касается Женщины, если она и сожалела о чем-то, то это было незаметно. Только однажды она подала какой-то знак, что помнит об убийстве. Грир как-то случайно упомянул цитату: "Мертвецы не рассказывают сказок!" - и резко замолчал, глядя на нее, чтобы понять, уловила ли она связь. Она резко втянула в себя воздух, затем пожала плечами с фатализмом Востока.

- Чему быть, того не миновать, - тихо сказала она.

Никто из них не мог сказать, когда именно тени начали вести себя странно.

Сначала это было почти незаметно... Просто их собственные тени и тени предметов вокруг них вели себя не совсем так, как должны были бы вести себя тени. Сущие пустяки. Когда они стояли перед окном, их тени, казалось, немного окружали их, как будто хотели встать рядом с ними. Или тень неподвижного предмета, казалось, двигалась. Сущие пустяки. Когда они всматривались, тени оказывались такими, какими им и положено быть, и они смеялись своим абсурдным фантазиям - по крайней мере, Грир. Женщина отворачивалась. Нет, на самом деле все было в порядке, но постоянная настойчивость внушения начала действовать Гриру на нервы. Кроме того, у него появились странные фантазии. Мысль о том, что тень, отбрасываемая его телом, не была его собственной. Иногда по утрам, когда он шел на восток, то останавливался и оборачивался, чтобы посмотреть на тень позади себя. Тогда у него возникало странное ощущение, будто тень была тенью человека в тюрбане, а не человека в шляпе. Он называл себя глупцом с богатым воображением и шел дальше.

Вскоре Грир стал понемногу пить, совсем чуть-чуть, больше, чем обычно. Он всегда был любителем выпить, хотя и немного. Два-три стакана виски в день и не более всегда были частью его обычной жизни. Но теперь он начал увеличивать свою обычную порцию; принимать на одну, две, а иногда и на три порции больше, чем обычно. Тени не вели себя так странно, когда он выпивал лишнюю порцию. Он попытался уговорить Женщину выпивать с ним, но она только молча качала головой. Однажды он огрызнулся на нее за то, что она "позволила множеству проклятых теней завладеть собой". Она некоторое время бесстрастно смотрела на него, затем отвернулась, повторив свое прежнее замечание: "Чему быть, того не миновать". Но в ее голосе была нотка каменной скуки, напугавшая Грира почти так же сильно, как тени. В тот день он пил до тех пор, пока почти не отключился.

Когда до Грира наконец дошло, что тени заставляют его пить слишком много, крысиный боевой дух, рожденный в сточных канавах Уайтчепела, заявил о себе. Целую неделю он не брал в рот ни капли спиртного.

Эта неделя была не из приятных. Тени постоянно насмехались над ним, двигаясь, казалось, независимо от света. Перед ним возникали неясные фигуры, злобно смотревшие на него. Тени, которые не рассеивались даже при самом ярком освещении. По ночам он не мог уснуть, и на его покрывале плясали призрачные тени. Иногда, когда он выходил на улицу, тень в тюрбане появлялась у него за спиной там, где должна была быть его собственная тень.

В конце недели Грир перестал бороться со своими измученными нервами и снова начал пить.

Теперь он редко видел Женщину; сам ее вид вызывал у него отвращение. Когда он все-таки видел ее, она всегда сидела на подушке на полу, тупо глядя перед собой, и кивала сама себе. Грир проклинал ее, а затем выходил из комнаты.

По мере того, как проходила неделя кошмара, Грир постепенно впадал в кому, вызванную выпивкой. В течение нескольких дней он не выходил из своего жилища. Он передал дела довольно компетентному менеджеру, целыми днями сидел в затемненной комнате, непрерывно пил и наблюдал, как вокруг него кружатся серые тени, в то время как тень покрупнее - тень в тюрбане - сидела на подлокотнике его кресла и наблюдала за тенями как темный император из Ямы мог бы сидеть и наблюдать за игрой меньших бесов. Грир не так сильно обращал внимание на тени, когда был сильно пьян, а сейчас он никогда не был трезвым. Все ниже и ниже он погружался в мир, в котором не было времени, в котором не было ничего, кроме насмешливых теней и частичного облегчения, которое приносил алкоголь. Часы складывались в дни, дни - в недели.

Однажды тень в тюрбане, сидевшая рядом с ним, поднялась. Сурово встала перед ним, и меньшие тени отпрянули назад - в ожидании.

Медленно, властно тень поманила Грира к себе. Пьяный мужчина, пошатываясь, поднялся на ноги. Должно быть, он представлял собой жалкое зрелище. Он был пьян неделями, его волосы и борода превратились в грязный спутанный колтун, глаза налились кровью и дико сверкали. Но черты, присущие целой жизни, трудно стереть, даже после такого ужасного испытания, какое перенес Грир. В нем все еще оставалось что-то от непобедимой, крысиной дикости уайтчепельского отродья. Выругавшись, он поднялся и последовал за манящей тенью в соседнюю комнату.

Женщина была там, когда он последовал за тенью. Она сидела на подушке на полу, точно так же, как он видел ее в последний раз, и Грир ужаснулся, увидев ее лицо. За эти несколько недель она постарела на годы.

Она сидела, держа в руках высокую серебряную бутылку, и уныло смотрела перед собой, словно чего-то ждала. Наблюдая за ней, Грир почувствовал, как его охватывает прежняя любовь, которую он испытывал к ней, - любовь, которая теперь смягчилась жалостью. Он, спотыкаясь, двинулся к ней.

- В чем дело, девочка? - ласково спросил он. - Неужели эти проклятые тени добрались и до тебя? Ничего, мы с ними справимся. Давай, давай возьмем себя в руки. Прими ванну, приведи себя в порядок и выйдем на улицу. Мы еще побьем этого проклятого парня.

Она не ответила, и он бросился вперед, чтобы потрясти ее за плечо. Тень мгновенно встала перед ним, преграждая путь. С диким ругательством Грир ударил тень. Ударил по ней, как ударил бы человека, оказавшегося на его пути.

Тень мгновенно сомкнулась над ним, и Грир почувствовал, как холод склепа пробирает его до костей. Его тело обмякло от ужаса перед этим липким холодом, пронизавшим все его существо. Он остановился. Он не смог бы продвинуться вперед, как не смог бы преодолеть жесткую хватку электрического тока.

Когда он остановился, тень отодвинулась от него и встала перед Женщиной. Серый палец сурово указал на серебряную бутылку в ее руке. Женщина склонила голову в глубоком приветствии. Грир воспринял это почти с облегчением. Как человек, который ждал вызова и был рад, что ожидание закончилось. Она подняла серебряную бутылку в прощальном жесте и отпила.

Охваченный ужасом, не в силах подойти к ней, Грир смотрел, как она умирает. Затем повернулся и выбежал из комнаты.

У него остались смутные воспоминания о том, как он бежал без шляпы и небритый по почти пустынной улице. О том, как бежал несколько часов. Спасаясь от тени в тюрбане, бежавшей рядом с ним и насмехавшейся над ним. Когда он вернулся домой, уже почти рассвело. Тщательно избегая комнаты, где лежало мертвое тело Женщины, то поспешно принял ванну, побрился и собрал несколько самых необходимых вещей. Когда он снова собрался выскользнуть из комнаты, ему пришла в голову мысль, что он не должен оставлять ее мертвое тело лежать там, на холодном деревянном полу.

Неимоверным усилием воли он справился со своим ужасом настолько, чтобы открыть дверь в ту комнату и заглянуть внутрь. Она лежала там, распростершись на полу, а над ее телом маленькие серые тени танцевали жуткий танец. Грир на мгновение увидел их. Тысячи из них скакали по ее телу, подобно исчадиям ада. Маршируя по ее груди в шутливом параде. Шлепая по ее гладкой шее. Оскверняя плоть, которую он так любил.

Грир закричал и убежал в серый рассвет.

Маленький, потрепанный человечек затушил окурок сигареты о блюдце. Его голос охрип от долгого рассказа.

- А что случилось с Гриром потом? - спросил я.

- С ним ничего не случилось - пока. Хотя, конечно, это только вопрос времени, когда это произойдет. После того как он выбежал из комнаты, где лежало распростертое тело мертвой женщины, то направился прямо к своим адвокатам. За несколько часов он продал свой театр, взяв все, что смог выручить за него. Затем отправился в бесполезное путешествие. Европа. Азия. Потом обратно через океан, в Америку. Всегда убегал от тени в тюрбане, которая неслась рядом с ним и насмехалась над его жалким бегством. Тени, которая не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Тени, которая не даст ему покоя, пока он не встанет на путь, который выбрала эта женщина. А потом?.. Кто знает? Возможно, она была права, когда сказала: "Чему быть, того не миновать".

Официанты гасили свет, готовясь закрыть заведение на ночь. Когда мы вышли, я стоял в дверях и смотрел, как маленький человечек идет по улице. На следующем углу он начал переходить дорогу. Мимо прогрохотал огромный грузовик, и он отступил назад, чтобы подождать, пока тот проедет. Внезапно маленький человечек судорожно подпрыгнул. Раздался визг тормозов грузовика, и он, казалось, взлетел прямо в воздух.

Я бросился бежать к месту происшествия, но полицейский оказался там раньше меня. Мужчина погиб на месте от сильного удара грузовика. Полицейский, обшарив его карманы, вскоре нашел удостоверение личности.

- Гм, фамилию трудно разобрать. Довольно стертые буквы. Кажется, Грин... Гр... о, теперь я понимаю. Это Грир. Л. Х. Грир, Лондон, Англия. Вы его не знаете, мистер?

Я посмотрел на мертвеца. Смерть придала ему странное достоинство, которого у него, вероятно, никогда не было при жизни, даже в лучшие годы. Грязные, покрытые пятнами от выпивки черты лица теперь казались спокойными. Когда я посмотрел на него - это было, конечно, просто наваждение, порожденное ужасом при виде мертвого тела человека, разговаривавшего со мной несколько минут назад, но... В общем, мне показалось, будто я увидел смутную тень, парящую над мертвым телом маленького оборванца. Тень в тюрбане, смотревшая на меня так, словно ждала моего ответа. Мне показалось, я вижу тонкие руки, раскинутые в жесте восточного фатализма. Как бы говоря: "Чему быть, того не миновать".

- Нет, - сказал я полицейскому, - я его не знаю.

И ушел.

МУЖЕСТВО МЕРТВЕЦА

Джек Д'Арси

Я посмотрел на него, и его лицо всколыхнуло какие-то далекие, полузабытые воспоминания в глубинах моего сознания. Я снова посмотрел на него - и вспомнил...

Поток бурлящей морской воды хлынул на пол машинного отделения. Корабль сильно накренился на правый борт. Кочегар закричал от ужаса, когда тонкая струйка горячего пара с шипением вырвалась из треснувшего котла. Как безумный, я вскарабкался по трапу на верхнюю палубу. Охваченные ужасом пассажиры вцепились в мои руки и выкрикивали безумные вопросы прямо мне в уши. Я стряхнул их с себя и бросился к мостику. Палубные офицеры громко отдавали команды экипажам спасательных шлюпок, тщетно пытавшимся навести порядок в этом хаосе.

Раздался выстрел из револьвера, - второй помощник безжалостно застрелил охваченного паникой мужчину, который угрожал стащить женщину с ее места на плоту. Я пробился сквозь обезумевшую от страха толпу к трапу, ведущему на мостик. Я встретил его, когда он спускался.

Его глаза были похожи на два остекленевших шара, глубоко посаженных на затылке. Его лицо было мертвенно-желтым, как тропический горизонт. Его руки дрожали. Когда он заговорил, его голос дрожал от страха.

- Как дела внизу? - спросил он.

- Мы тонем, - проревел я в ответ, сквозь ураган, охвативший поврежденный корабль. - Машинное отделение затоплено. Котлы могут выйти из строя в любую минуту. Я приказал своим людям покинуть корабль.

Его подбородок задрожал, он облизал губы пересохшим языком, подошел на шаг ближе, затем попытался пройти мимо меня по трапу.

- Куда ты идешь? - строго спросил я.

Он посмотрел на меня, и в его глазах была отчаянная, почти жалобная мольба.

- К шлюпкам, - хрипло сказал он. - Пошли. Мы вместе спустимся на плот по левому борту.

Я преградил ему путь, вцепившись руками в перила качающегося трапа.

- Черта с два мы это сделаем! - крикнул я. - Мы с тобой покидаем этот корабль последними, если вообще покидаем. Даже в этом случае я ухожу раньше тебя. Ты шкипер, и ты остаешься.

Мгновение он смотрел на меня, как загнанный зверь. Затем, обезумев, прыгнул. Страх придал ему сил и невероятной храбрости. Его пальцы жадно впились в мое горло. Мы, как сумасшедшие, покатились вниз по трапу, чему придал дополнительный импульс ужасный крен судна. Ледяная вода, заливавшая палубу, пропитала мою грязную рубашку насквозь. Его тонкие пальцы обхватили мое горло. Я задыхался. Я привстал на ноги, но он вцепился в меня, словно бульдог.

Слишком поздно я увидел, как его нога описала широкую дугу, когда он попытался подставить мне подножку. Внезапно мои ноги подкосились. Я рухнул на наклонную скользкую палубу. Что-то острое ударило меня по черепу. Я почувствовал, как теплая липкая жидкость стекает по моим волосам. В ушах у меня нарастал рев штормового ветра. На меня опустилась ужасная чернота, и я потерял сознание.

Я лежал там, пока второй инженер не нашел меня и не отнес в свою шлюпку. Шкипер достиг своей трусливой цели и в одиночку уплыл на плоту, бросив свое судно и своих людей на милость стихии, предав великую морскую традицию - капитан должен идти ко дну вместе со своим кораблем.

Это было более двадцати лет назад. Его подобрал танкер, и впоследствии все морские компании страны объявили его в розыск. Следственный суд вынес ему обвинительный приговор в ходе публичных слушаний. Но он бесследно исчез. На набережных всего мира о нем ничего не было слышно. Старожилы по большей части ушли; и хотя его имя по-прежнему ассоциировалось с предательством, мало кто знал его в те дни, когда он с гордостью носил звание капитана...

И все же, спустя двадцать лет, он снова был здесь, поднимался на борт "Королевы залива" вместе с матросом, который нес его вещи в каюту капитана. Я стоял, облокотившись на поручни, и наблюдал за ним. Я внимательно изучал его лицо, когда он проходил мимо. Возраст и суровые испытания изменили его, но, несомненно, это он оставил меня умирать на той потрепанной морем палубе два долгих десятилетия назад.

Он прошел мимо меня и коротко кивнул. Это был кивок не в знак узнавания, а скорее потому, что знаки различия на моей куртке требовали вежливости. Я не сводил с него глаз, когда он вошел в каюту под мостиком, и ужасная горечь поднялась во мне, когда тысячи ярких воспоминаний прорвались сквозь завесу моего подсознания. Второй помощник прошел по палубе и заговорил.

- Это тот самый старик, - сказал он с ухмылкой. - Похоже, очень крепкий орешек.

- Как его зовут? - спросил я.

- Сондерс. Кто он? Никогда о нем не слышал. А вы слышали?

- Только не под этим именем, - мрачно пробормотал я.

Он озадаченно уставился на меня, когда я решительно направился к каюте капитана. Я постучал в дверь и, в ответ на грубоватое приглашение, вошел. Он поднял голову и посмотрел мне прямо в лицо. Было ясно, что он меня не узнал. Он встал и протянул руку.

- Меня зовут Сондерс, - представился он. - Рад с вами познакомиться.

Я проигнорировал его протянутую руку и посмотрел прямо в его водянистые глаза.

- Вас зовут не Сондерс, - холодно сказал я.

Его самоуверенность исчезла, как маска. Его лицо внезапно стало болезненно-серым. Его глаза впились в мои, в то время как его разум слепо блуждал во тьме прошлого. На одно мимолетное мгновение мне стало жаль его. Он страшно постарел. Его волосы превратились в редкие седые пряди, лицо ввалилось и приобрело мертвенный вид. В его глазах отразился страх, который я уже однажды видел в них; и когда я вспомнил об этом случае, мое сердце снова ожесточилось. Он указал на меня трясущимся пальцем.

- Я... теперь я вас узнаю, - прохрипел он. - Вы Макгрегор.

- Да, - с горечью сказал я. - Я Макгрегор. Ваш бывший старший механик, которого вы оставили умирать, когда покинули свой корабль.

Гнев вспыхнул во мне, когда я снова подумал об ужасной трагедии и позоре человека, который струсил. Я угрожающе сделал шаг к нему.

- Вы мерзкий убийца, - крикнул я ему. - Предатель морских традиций.

Мой гнев, казалось, пробудил в этом человеке какое-то врожденное мужество. Он взял себя в руки.

- Вы забываетесь, - ледяным тоном произнес он. - Я здесь капитан.

- Капитан? - насмешливо прорычал я. - Ни один человек на берегу не пойдет с вами в плавание, если узнает, кто вы такой. Ни один владелец не будет иметь с вами дело, когда я назову им ваше имя.

Его властная поза исчезла так же внезапно, как и появилась. Его голова поникла на впалую грудь. В глазах застыло неприкрытое отчаяние. Руки нервно подергивались. Он стал жалким.

- Макгрегор, - неуверенно начал он. - Дайте мне шанс. Дайте мне только один...

- Шанс? - с горечью повторил я. - Вы дали мне чертовски хороший шанс, когда мы виделись в последний раз.

Он тяжело вздохнул и опустился в кресло. Когда он заговорил, то уже держал себя в руках.

- Послушайте, Макгрегор, - тихо сказал он. - Выслушайте меня. Тогда, если вы захотите рассказать владельцам, кто я такой, пусть будет так. Сядьте и послушайте меня.

В его тоне было что-то серьезное, трагическое. Вопреки собственному желанию, я сел напротив него и стал ждать, когда он заговорит.

- Я не стану оправдываться, - медленно произнес он. - Я поступил так, как поступил, потому что мной двигал страх, который я не мог контролировать. Я знаю, что с тех пор мое имя стало синонимом самого гнусного предательства на всех берегах мира. Двадцать лет мне был закрыт доступ к морю. Двадцать лет я скитался по стране, перебиваясь случайными заработками. И в течение двадцати лет меня преследовали ужасные воспоминания - призраки, возникавшие в моем сознании и эхом отдававшиеся мучительные крики тех, кого я оставил умирать. Боже, Макгрегор, как я страдал!

Его голос затих, а подбородок задрожал от волнения. Прошла целая минута, прежде чем он успокоился настолько, чтобы продолжить.

- Я прошел через ад, - продолжил он. - Называйте это совестью или как хотите, но я видел призраков - призраков тех, кто погиб из-за моей трусости. Галлюцинация, скажете вы. Ну, неважно. Но, несмотря на все это, я осознавал, что какая-то мощная движущая сила внутри меня хочет искупить мое преступление. Как, я не знаю. И когда, наконец, я вернулся в доки, меня никто не узнал, и через некоторое время я оказался здесь.

Пока он говорил, я осознавал ужасную тщету его слов. Они были полны страдания, которое он описывал. Его лицо было осунувшимся и серым. Он выглядел, по меньшей мере, на двадцать лет старше, чем был на самом деле. Однако, несмотря на то, что в моей груди зародилась жалость, я вспомнил, какой ужасной ценой обошлась его трусость. Когда я заговорил, мой голос был холодным и жестким.

- Пусть так, - сказал я. - Какое мне до всего этого дело?

Он устало пожал ссутулившимися плечами.

- Если вы не понимаете, - сказал он. - Вы и не поймете. Вот и все. Наверное, я был глупцом, думая так, но я надеялся, что вы дадите мне шанс. Я хочу еще раз отправиться в плавание, прежде чем умру. Я хочу доказать всему миру и самому себе, что у меня хватит смелости справиться, я хочу получить шанс загладить свою вину за тот ужасный момент трусости, который я пережил много лет назад.

Он на мгновение замолчал. Затем он поднялся и посмотрел мне прямо в глаза.

- Ну что ж, - продолжил он. - Вот и все. Я ухожу, пока вы меня не рзоблачили. Я сойду на берег.

Он повернулся к своим вещам, разбросанным по койке, и начал методично их упаковывать. Наблюдая за этим человеком, я заметил в нем что-то странно привлекательное. Он казался жалким, презренным - человеком, который, несомненно, сполна заплатил за преступление, совершенное им много лет назад. Он говорил о призраках. Наблюдая за ним, я больше чем наполовину поверил, что он действительно их видел. В его глазах присутствовало что-то неопределенное, затравленное, как у человека, который столкнулся лицом к лицу с ужасающими виднениями черного прошлого. Поддавшись порыву, я заговорил.

- Капитан Сондерс.

Я намеренно назвал его этим именем.

Он удивленно посмотрел на меня, и в его взгляде мелькнула слабая надежда.

- Вы просили дать вам шанс, - продолжил я. - Что касается меня, я считаю, что вы можете его получить. Я ничего не скажу. Несмотря на то, что произошло между нами, я готов признать, что, возможно, это был всего лишь единственный момент слабости в вашей жизни; и нет причин, по которым из-за этого единственного момента слабости вы должны страдать от разбитой жизни. Если у вас есть силы, вы справитесь. Мы отправимся под вашим командованием.

На мгновение наши взгляды встретились. По его морщинистой щеке медленно, не стыдясь, скатилась непрошеная слеза. Он протянул мне руку.

- Макгрегор, - сказал он, и его голос был невнятным и хриплым. - Спасибо. Вы не знаете, что значит быть отрезанным от моря, которое любишь. Быть вдали от пения ветра на мостике и ликующего крена хорошего корабля во время шторма. Боже! Я рад вернуться.

Он крепко сжал мою руку; благодарность и новая надежда сияли в его выцветших глазах. Когда я уходил от него, он радостно бормотал себе под нос старую морскую песенку, потому что снова, спустя двадцать лет, командовал кораблем.

Винты пришли в движение. Внизу поршни с силой дали тягу и мощными толчками протолкнули вибрирующее судно сквозь мутную воду. Я стоял у рычага управления, не отрывая глаз от телеграфа, и думал о человеке на мостике, чьи приказы передавались мне.

Нервно зазвенел телеграфный звонок, стрелка показала "СТОП", я выкрикнул приказ второму механику. Лоцман спустился в катер, и через минуту человек, под именем Сондерс, должен был стать капитаном примерно трех сотен человек. В его руки будет передана власть над жизнью и смертью. Был ли он достоин этого доверия? Этот вопрос пылал у меня в голове, и на мгновение я задумался, имел ли право разрешить ему отправиться в плавание.

В ушах у меня снова зазвенел звонок. Полный вперед! Я развернул судно, и мы направились в открытое море. Если бы не несчастный случай, телеграф не звонил бы две недели, когда мы достигли бы порта. В течение двух долгих недель человек на мостике был королем - человек, который, как я знал, показал себя совершенно неспособным нести ответственность. Я вздохнул, поднимаясь по трапу в свою каюту, и помолился о том, чтобы путешествие прошло без происшествий.

В течение недели все шло без происшествий. Когда мы проходили мимо Гаттераса, море было неспокойным, но небо и ночи ясными. Палубная команда работала под руководством своего нового капитана достаточно слаженно. Крейг, первый помощник капитана, сказал мне, что шкипер, похоже, хорошо знал свое дело, и до сих пор не было никаких проблем с матросами.

- Он, однако, странная птица, - сказал он мне однажды вечером, когда мы курили трубки, перегнувшись через поручни на корме. - Торчит там, на мостике, когда любой другой старик был бы внизу и хватал по сорок глотков. Он стоит на вахте так, словно это он второй помощник, а не капитан. Кажется, ему действительно нравится самому стоять у штурвала. Немного не в себе, если хотите знать мое мнение, но достаточно безобиден.

- Надеюсь, что так, - пробормотал я себе под нос.

Крейг несколько мгновений смотрел на меня каким-то странным взглядом, а затем молча ушел. Когда я стоял там один и вглядывался в бесконечную глубину горизонта, то почувствовал, как меня охватывает странное предчувствие. Словно бы чья-то невидимая рука внезапно набросила на меня невидимое одеяло депрессии. Я был встревожен, и серебристый след пены, который оставлял за собой вращающийся винт, казалось, превратился в зловещую тонкую белую змею, неотступно следовавшую за "Королевой залива" сквозь черноту ночи.

Я пытался избавиться от этого настроения, но оно почему-то не проходило. Наконец, я выбил трубку о перила, положил в карман, отправился к себе и лег в койку. Я пролежал там около часа, глядя широко открытыми бессонными глазами на тени на потолке. Когда корабль мягко покачивался на морской зыби, огни с палубы, проникавшие в иллюминатор, отбрасывали сотни танцующих силуэтов на деревянную обшивку.

Само по себе это было пустяком, но мои нервы превратили эти простые вещи в танцующие образы, которые каким-то оккультным образом были полны зловещих пророчеств. В конце концов, однако, я погрузился в беспокойный сон. Покачивание судна и плеск воды о его борта подействовали как своего рода успокоительное на мои необъяснимо взвинченные нервы.

Меня разбудило сердитое жужжание телефона в изголовье моей койки. Выругавшись себе под нос, я потянулся к трубке, ожидая, что какая-то мелкая проблема в машинном отделении требует моего внимания. Но тут до моих ушей донесся голос Крейга, и напряженное возбуждение, прозвучавшее в нем, словно окатило мой мозг холодной водой. Я мгновенно проснулся.

- Приходите скорее, - крикнул он в микрофон. - Старик... он болен. Довольно плох.

Я не стал ждать, скажет ли он что-нибудь еще, но, включив свет, вскочил с койки и поспешно оделся. Мгновение спустя я уже несся по палубе, направляясь к каюте капитана. Когда я вошел, мне показалось, что опасения, столь внезапно охватившие меня ранее вечером, подтвердились. Шкипер откинулся на подушку, его лицо было странно осунувшимся и бледным. Над ним склонился доктор, а Крейг и второй помощник стояли в ногах койки.

- Что случилось? - спросил я, подходя к доктору.

Он посмотрел на меня и покачал головой.

- Сердце, - лаконично ответил он. - Переутомление. Провел на мостике восемнадцать часов из двадцати четырех.

Я повернулся к Крейгу.

- Почему? - спросил я.

Первый офицер пожал плечами.

- Понятия не имею, - ответил он. - Я сказал ему спуститься вниз, но он не обратил на меня внимания. Настоял на том, чтобы оставаться рядом с рулевым, независимо от того, чья это была вахта. В последнее время он выглядел все хуже и хуже.

Я снова обратился к врачу.

- Какие у него шансы? - спросил я тихо, чтобы лежащий в постели не мог меня услышать.

- Никаких, - произнес врач тоном судьи, выносящего смертный приговор.

- Вы уверены?

- Положительно. Он не протянет и ночи.

Он был прав. Человек, которого команда знала как Сондерса, умер до полуночи. Я был с ним, когда он уходил. Когда я выразил желание побыть с ним наедине, врач и палубные офицеры покинули помещение. Я присел на край его койки и заглянул в его глубоко посаженные глаза на изможденном лице. Какое-то время мы молчали. Я подыскивала слова утешения, но они терялись из-за полной бессмысленности ситуации. Наконец он заговорил.

- Макгрегор, - сказал он таким тихим голосом, что я был вынужден наклониться к нему, чтобы расслышать слова, - я чертовски благодарен вам. Вы были добры ко мне больше, чем того требовали обстоятельства.

Я отмахнулся от его благодарности.

- Ничего особенного.

Он слабо и выразительно кивнул головой.

- Это было очень важно, - серьезно заверил он меня. - Очень, очень важно, и я ценю это. Я сожалею только о том, что не смогу довести это путешествие до конца. Не смогу доказать вам, что я был достоин вашего доверия. - Он приподнялся на локте и посмотрел на меня остекленевшими глазами. - Макгрегор, я хочу, чтобы вы знали, я не трус. Прежде чем я умру, я хочу, чтобы вы это узнали. Однажды я сломался под давлением, но за все двадцать лет, что вы меня не видели, я больше так не поступал. Я бы не сделал этого даже по приказу, независимо от обстоятельств. Я не трус. Вы верите мне, Макгрегор?

Я осторожно уложил его обратно на подушку.

- Конечно, верю, - сказал я в утешение. - Но не волнуйтесь, у вас все будет хорошо.

Он печально покачал головой.

- Нет, не будет, Макгрегор. Со мной покончено, и я это знаю. Но, слава Богу, я умираю в море. Слава Богу, наконец-то я вернулся к своей первой любви - морю и умираю на палубе своего корабля, среди моей последней команды.

С огромным усилием он сел в постели.

- Макгрегор, - продолжал он, - на этот раз... - Его голос сорвался, и из пересохшего горла вырвалось ужасное бульканье. - На этот раз... я не дезертирую... Я остаюсь на корабле...

Мгновение он сидел и смотрел на меня ничего не выражающим взглядом. Мускулы его лица внезапно напряглись. Он крепко сжал челюсти. Его глаза превратились в две выцветшие голубые пустоты. Затем его рука подогнулась, и он упал навзничь на простыни - неподвижная, съежившаяся фигура. Я склонился над ним, и мои пальцы нащупали пульс. Его запястье казалось холодным и безжизненным. В его венах не ощущалось пульсации. Я поднялся, снял шапочку и благоговейно застыл перед ним. Каковы бы ни были его преступления на этой мирской планете, теперь они ничего не значили для меня. Сила, более могущественная, чем мнение людей, вынесла ему приговор.

Я встретил Крейга за дверью каюты.

- Он ушел, - коротко сказал я.

Крейг кивнул.

- Лучше помолчи об этом до утра, - посоветовал он. - На вахте стоит Сомерс, а он всего лишь ребенок, и пассажиры могут запаниковать, если узнают, что старик ушел.

- У вас есть лицензия капитана? - спросил я.

Он снова кивнул.

- Я беру командование на себя, - сказал он. - Ложитесь спать. Вы, вероятно, понадобитесь завтра. Нам придется сделать все с небольшим количеством людей.

Я попрощался с ним и во второй раз за эту ночь направился в свою каюту. Я лег на койку, и мои мысли вернулись к неподвижной фигуре, лежащей посреди корабля. Ирония его смерти поразила меня. Тот, кто после двадцати лет страстного желания осуществил заветное желание своего сердца, умер в тот самый момент, когда оно исполнилось. Жизнь действительно была жестока к нему.

Я вспомнил, как он рассказывал мне о призраках, и криво усмехнулся в темноте. Что ж, теперь он присоединился к ним - присоединился к тем призракам, которые преследовали его с горящими обвиняющими глазами все те долгие годы, что он провел на берегу. Призраки! Как только это слово промелькнуло у меня в голове, я снова ощутил то странное предчувствие, которое испытал ранее в тот вечер.

Я тщетно пытался объяснить это; сказать себе, что это результат нервного напряжения от сидения у постели умирающего человека. Но какой-то настойчивый бесенок в моем мозгу спрашивал меня: тогда что же вызывало это жуткое ощущение раньше? Было ли это результатом чего-то, что уже произошло, или это было предупреждение о том, что должно произойти?

Меня снова разбудил звонок в изголовье моей койки. Но на этот раз я скорее ожидал этого. Я снял трубку, и меня снова охватило предчувствие беды. Сомерс, второй офицер, был на другом конце провода.

- Вы можете немедленно подняться на мостик?

В его голосе слышалась нервная дрожь. Я не задавал вопросов, но, ответив ему одним-единственным односложным словом, вскочил с койки.

Когда я поднялся на мостик, Крейг встретил меня у трапа. Он заговорил, и его лицо было ужасно серьезным.

- Мы сбились с курса, - сказал он мне.

Я уставился на него в изумлении, затем мои расшатанные нервы не выдержали.

- Тогда вернитесь на него снова, - крикнул я ему. - Вам обязательно поднимать старшего механика с постели в четыре утра, чтобы сказать ему, что вы сбились с курса?

Он покачал головой.

- Вы не понимаете, - мрачно сказал он. - Но вы поймете. - Он повернулся к рулевому, стоявшему рядом с нами у штурвала. - Расскажите мистеру Макгрегору то, что вы только что сказали мне.

Рулевой повернулся ко мне и коснулся своей фуражки.

- Это был капитан Сондерс, сэр, - сказал он. - Пока мистер Крейг находился в штурманской рубке, он поднялся сюда и приказал мне изменить курс судна на два румба. Он сказал, что сам занесет это на карту.

На мгновение я не понял весь смысл его слов. Но, когда Крейг впился в меня горящими глазами, до меня дошло ужасное. Я свирепо повернулся к рулевому.

- Когда это было? - рявкнул я на него.

- Около пяти минут назад, сэр.

Мы с Крейгом молча уставились друг на друга. Страх, который я смутно ощущал раньше, превратился в нечто ужасное и определенное. Мое сердце бешено колотилось о ребра, а разум внезапно парализовало. Я чувствовал, как сильно бьется мой собственный пульс. Крейг кивнул в сторону штурманской рубки.

- Идемте туда, - сказал он. Затем: - Рулевой, верните судно на прежний курс. Я беру всю ответственность на себя.

Мы вошли в рубку вместе. Крейг закурил сигарету. Когда он держал спичку, я заметил, что его рука дрожит.

- Хорошо, - сказал он. Его голос был хриплым и сухим.

Я недоверчиво уставилась на него.

- Вы же не хотите сказать, что действительно верите, будто он видел Сондерса?

Но, несмотря на скептицизм в моем голосе, что-то холодное и тяжелое сжало мое сердце. Крейг пожал плечами.

- Что еще я могу сказать? - с вызовом спросил он. - Вы можете это объяснить?

- Должно быть, это был второй или третий помощник, которого рулевой принял за шкипера.

Крейг покачал головой.

- Нет, - медленно произнес он. - Я спрашивал их.

Массивные часы над нашими головами зловеще тикали в наступившей тишине. Признаюсь, я был напуган; бледность лица Крейга свидетельствовала о том, что ему тоже знакомо такое же неприятное ощущение внизу живота, которое охватило меня. Тщетно я пытался найти какое-нибудь объяснение словам рулевого, но даже когда пытался рассуждать сам с собой, я инстинктивно, глубоко внутри себя, понимал, - единственным объяснением было то, которое я не осмеливался признать. Мы сидели в этой раскачивающейся штурманской рубке, как два человека, лишенных дара речи из-за чего-то, о чем не осмеливались заговорить.

Затем начался шторм, внезапно и без предупреждения. Стрелка барометра упала, и дьявольский ветер, возникший из ниоткуда, обрушил на корабль свои жестокие ледяные когти. Море, которое до этого было неспокойным, внезапно превратилось в ревущее живое существо, подбрасывавшее стальной корабль на гребнях волн, словно щепку. Крейг машинально поднялся на ноги и посмотрел в иллюминатор.

- Это плохо, - серьезно сказал он, - когда происходит так внезапно. У нас впереди трудная ночь.

Я кивнул.

- Я спущусь вниз и посмотрю, что происходит в машинном отделении.

По какому-то молчаливому соглашению мы оба избегали темы, больше всего занимавшей наши мысли. Корабль резко накренился. Крейг выругался и выскочил из каюты на мостик. Я последовал за ним и увидел, как он схватился за штурвал.

- Неужели вы не можете удержать судно на прежнем курсе? - крикнул он рулевому. - Возьмите влево!

Матрос повернул к помощнику побелевшее лицо. Его глаза были похожи на два черных озера ужаса. Когда он заговорил, его голос был резким и скрипучим.

- Что-то... - выдавил он из себя. - Здесь что-то есть. Что-то повернуло штурвал вправо. Что-то холодное и липкое схватило меня за руки и повернуло.

Крейг резко повернул штурвал.

- Вы либо пьяны, либо сошли с ума, - проревел он в бушующий шторм, обрушившийся на нас с сокрушительной яростью. - Спуститесь вниз и скажите мистеру Сомерсу, - я хочу, чтобы он немедленно поднялся сюда.

Матрос, не теряя времени, покинул мостик. Крейг снова выровнял руль и повернулся ко мне.

- Ну, - сказал он. - Что теперь?

- Крейг, - пробормотал я. - Этого не может быть. Просто не может быть.

- Тогда что это?

Прежде чем он успел ответить, Сомерс поднялся по трапу. Он отдал честь Крейгу.

- Встаньте на некоторое время за штурвал, Сомерс, - сказал тот. - Сегодня здесь что-то происходит. Я хочу, чтобы вы управляли кораблем во время шторма.

Сомерс положил руки на штурвал, а мы с Крейгом снова удалились в штурманскую рубку. Ветер пронесся по палубе со стоном, похожим на вой баньши, и мое сердце превратилось в воду. Я продолжал мысленно повторять фразу. Сондерс мертв, Сондерс мертв! Но был ли он мертв? До моих ушей донесся взволнованный крик Крейга. Я бросился через помещение к тому месту, где он склонился над картой.

- Смотрите! Смотрите! - закричал он дрожащим от подавляемой тревоги голосом. - Курс. Он изменен, и пометки сделаны почерком Сондерса. Смотрите!

Я наклонился и стал изучать карту, на которую он указывал дрожащим пальцем. И действительно, моими изумленным глазам предстало исправление. Тонкая черная линия, обозначавшая курс корабля на синей бумаге, была слегка изменена. На полях были две пометки, отмечающие изменение долготы и широты. И они были сделаны рукой Сондерса.

Если раньше я и испытывал страх, то теперь он полностью овладел мной. Снаружи бушевал шторм, грозя гибелью дрожащему кораблю. Но я боялся не смерти. Я уже сталкивался с мрачным жнецом - и встречал его с мужеством в сердце, но теперь, с колотящимся сердцем и коленями, которые почти отказывались меня поддерживать, я столкнулся лицом к лицу - с чем? Я не знал, и ужас перед неизвестным и невидимым сжимал меня мертвой хваткой.

Крейг вцепился в стол так, что побелели костяшки пальцев; его голос превратился в хриплый шепот.

- Может быть... может быть, он не умер.

Это была абсурдная надежда. Разве я не видел, как он умирал? Но я ухватился за единственный факт, который мог спасти наш рассудок.

- Подождите, - выдохнул я. - Я посмотрю.

Словно одержимый, я выбежал в дверь и бросился вниз по качающемуся трапу. Когда я добрался до верхней палубы, море поднялось и тяжело обрушилось на судно. Я ухватился за поручни, чтобы не упасть, когда меня захлестнул поток. Корабль вибрировал, как обезумевшее животное. На мгновение мне вспомнилась похожая ночь двадцатилетней давности, когда человек, лежавший мертвым в своей каюте, нарушил великую морскую традицию.

Сквозь иллюминатор в каюте капитана пробивался тусклый свет. Я открыл дверь и захлопнул ее перед лицом штормового ветра, попытавшегося последовать за мной. Я поспешно взглянул на кровать. Да, он лежал там, скорчившись, под простыней, накинутой на его лицо. Я испугался, но, взяв себя в руки, подошел к трупу. Нервничая, сорвал покрывало с его лица.

Человек, которого его команда знала как Сондерса, лежал неподвижно, в мире и спокойствии смерти. Его руки были сложены на груди. Не было заметно никаких признаков жизни. Его остекленевшие, невидящие глаза были устремлены в потолок каюты. Он был мертв. Мертв... вне всякого сомнения.

И все же я вздрогнул. Каким-то образом я почувствовал чье-то присутствие в этой каюте. Вздрогнув, я огляделся, но не увидел ничего, кроме отражения своего собственного бледного лица в высоком зеркале за дверью. И все же я знал, там кто-то есть. Тусклый желтый свет единственной оставшейся в каюте лампочки отбрасывал по углам пляшущие зловещие тени. У меня покалывало в затылке. Я слышал биение своего сердца даже сквозь рев пронизывающего ветра снаружи. Затем, подобно сброшенной маске, с меня слетел налет цивилизованности. В тот момент я не испытывал ничего, кроме страха - всепоглощающего страха, который смел все доводы рассудка. Издав дикий вопль, я, как сумасшедший, бросился вон из этого места.

Ветер ударил мне в лицо, когда я выбрался на палубу и с трудом поднялся по трапу, на бегу отчаянно крича, в поисках Крейга. Но мои крики потонули в грохоте волн и завываниях северо-западного ветра, обрушившегося на нас. Я вздохнул с облегчением, когда добрался до верхней ступеньки, но затем снова застыл на месте от ужаса.

Потому что там, судорожно вцепившись в штурвал, который, несмотря на все его усилия, медленно и неумолимо заваливался на правый борт, стоял Сомерс. Его лицо превратилось в мертвенно-бледную маску ужаса, а мышцы шеи напряглись. Его рот открылся, но из него не доносилось ни звука. Он изо всех сил налег на штурвал, пытаясь развернуть судно на левый борт. И тут, прямо на моих глазах, штурвал опустился вправо. Наконец, слова прорвались сквозь парализованные голосовые связки Сомерса.

- Крейг! - закричал он. - Крейг. Ради Бога...

Крейг выбежал из штурманской рубки; мне каким-то образом удалось снять охватившее меня оцепенение. Я соскочил с трапа и бросился к пораженному ужасом помощнику капитана. Когда мы подошли к нему, он дико вытаращил на нас глаза.

- Что-то поворачивает штурвал, - выдохнул он. - Что-то разворачивает судно вправо.

Мы с Крейгом вместе взялись за вращающийся штурвал. Я не сводил глаз с носа корабля. Он медленно поворачивал на запад, рассекая тяжелые волны, безжалостно бившие в его раскачивающийся корпус. Я изо всех сил потянул за ручку. Пот заливал мне глаза, и страх, который был в глазах Сомерса, отразился на моем лице. Что-то дергало руль!

Несмотря на то, что мы втроем, напрягая все свои мускулы, изо всех сил тянули руль влево, штурвал медленно, но верно поворачивался на правый борт. Я чувствовал какую-то страшную силу - какую-то всепоглощающую невидимую мощь, поворачивавшую штурвал. Мокрая ручка выскользнула у меня из пальцев. Крейг что-то прокричал мне в ухо. Я отчаянно попытался ухватиться за что-нибудь еще.

- Тяните, - закричал Сомерс. - Ради Бога, тяните. Здесь какой-то дьявол, пытающийся нас уничтожить.

Мы потянули. Три искаженных страхом лица были подставлены завывающему ветру; три пары глаз, полных ужаса, вглядывались в темноту, словно пытаясь увидеть, что за безумный морской демон преследует нас; три пары ноющих от напряжения рук тянули кусок мокрого дерева. Боже, мы справились!

И тут мое сердце внезапно подпрыгнуло.

- Он двигается! - прокричал я Крейгу в ухо. - Он двигается!

Так оно и было. Штурвал медленно поворачивался. Медленно, очень медленно, но судно разворачивалось. Постепенно мокрый нос судна оказался прямо в зубах шторма. Затем я услышал нечто, от чего кровь застыла у меня в венах. Позади меня раздался короткий шипящий звук, как будто вздохнула чья-то усталая душа, я быстро обернулся. Но там не было ничего, кроме черных зловещих силуэтов опустевших палуб и причудливо раскачивающихся дымовых труб, которые время от времени выбрасывали пригоршни красных искр.

Крейг пристально смотрел на меня. Он прочел страх в моих глазах.

- Вы слышали это? - хрипло спросил он.

Я кивнул. Я потерял дар речи. Он вытер лоб тыльной стороной ладони, а затем с усилием, почти физическим, взял себя в руки.

- Оно вернулось на прежний курс, - произнес он странным глухим голосом. - Позови нам, Сомерс, если курс снова изменится. На этом корабле творится что-то безумное, зловещее. Молите Бога, чтобы мы продержались эту ночь.

Сомерс взволнованно протянул руку.

- Смотрите! - закричал он. - Смотрите! Брошенный корабль.

Наши глаза проследили за его вытянутыми пальцами. Там, перед нами, причудливый скелет в пляшущих огнях "Королевы залива", был виден наполовину затонувший корабль. Его мачты причудливо раскачивались, как руки какой-нибудь изможденной Лорелеи, манящей нас к катастрофе. Его разбитые трубы казались в ночи двумя черными колоннами. Нос "Королевы залива" рассек бушующее море и устремился к брошенному кораблю.

Рука Крейга дернула телеграф машинного отделения. Затем он бросился на помощь Сомерсу.

- Круто на правый борт! - крикнул он.

Мы снова склонились над штурвалом, пытаясь повернуть его. У меня промелькнуло в голове, что менее минуты назад мы боролись за то, чтобы повернуть его влево. Была ли тогда таинственная сила, сбившая нас с курса, какой-то благожелательной, стремившейся спасти нас от опасности, теперь нависшей над нами?

У меня не было времени ответить на этот вопрос. Раздался оглушительный треск, словно сталь встретилась со сталью. Судно содрогнулось, как испуганная лошадь. Винт бешено завертелся в воздухе, корма высоко поднялась из воды, а нос глубоко погрузился в море. Затонувший корабль рядом с нами подбрасывало вверх и вниз на волнах, а через дыру, которую он проделал в корпусе, хлынул настоящий потоп. Ветер завывал у нас в ушах жуткую лебединую песню.

- К шлюпкам! - крикнул Крейг. - Мы тонем!

Мы втроем бросились вниз по трапу. Я мысленно помолился, чтобы удар разбудил пассажиров, и мы не теряли времени даром. Мы спустились на нижнюю палубу. К моему величайшему изумлению, и пассажиры, и команда выстроились аккуратными рядами перед своими шлюпочными постами. Голос Крейга отдавал приказы в темноте. Боцман прошел мимо меня.

- Кто поднял тревогу? - спросил я. - Как случилось, что все проснулись?

- Шкипер, - ответил он. - Капитан Сондерс разбудил пассажиров и команду. И как раз вовремя, если хотите знать мое мнение.

Шкипер? У меня снова закружилась голова. Я схватился за поручни, чтобы не упасть. И тут услышал его голос.

- Спускайте шлюпки.

Это был, несомненно, его голос. Я вгляделся во тьму, но ничего не смог разглядеть. Командиры лодок хладнокровно выполнили приказ. Чья-то стальная рука сжала мою руку. Это был Крейг.

- Вы это слышали?

Но прежде чем я успел ответить, снова раздался голос Сондерса.

- Идите в шлюпку, Крейг. Я остаюсь на корабле.

Я останусь на корабле! Я все понял. Страх покинул меня. Мрачное предчувствие, не покидавшее меня всю ночь, внезапно исчезло, и на смену ему пришло спокойное понимание. Сондерс искупил свою вину смертью. Он поклялся мне, что обладает врожденными способностями и отвагой капитана, и даже смерть не могла лишить его шанса проявить свое истинное мужество. Он вернулся из темного царства неизвестности, чтобы принять командование, воспользоваться этой возможностью и загладить свою давнюю трусость. Это он тщетно пытался изменить курс и увести от столкновения с брошенным судном. Именно он изменил карту, чтобы спасти нас; и, наконец, именно он разбудил экипаж и принял командование. Он оставался на корабле.

Я дернул Крейга за руку. Он стоял с тусклыми, остекленевшими глазами.

- Идемте, - сказал я.

Он упрямо покачал головой.

- Я капитан, я остаюсь.

И снова этот голос донесся из другого мира, и он был твердым, бесстрашным, полным отваги.

- Крейг, капитан я, а не вы. Отправляйтесь в свою шлюпку. Я остаюсь.

Крейг посмотрел мне в глаза. В них читалась немая мольба. Он протянул ко мне руки, словно умоляя меня объяснить что-то, что было за пределами его понимания.

- Идемте, Крейг", - сказал я. - Сондерс остается. Вам приказано уйти.

- Боже, Макгрегор, я сошел с ума? Сондерс мертв. Говорю вам, он мертв!

Его голос прервался на грани истерики. Затем он не выдержал и зарыдал, как ребенок. Эта ночь оказалась для него слишком тяжелой. Я осторожно взял его за руку и повел к последней спасательной шлюпке. Мы вместе забрались в нее. Это была единственный оставшаяся. Из темноты палубы снова донесся тот же голос.

- Спускайте шлюпку.

Мы оттолкнулись от шлюпбалок и спустились к бушующему внизу морю. Первые серые лучи рассвета показались из-за восточного горизонта. Мы достигли гребня волны, затем двенадцать весел погрузились в воду, и мы понеслись прочь от потерпевшего крушение судна. Крейг сидел на корме, обхватив голову руками. Когда мы отчалили, я попытался разглядеть "Королеву залива". Она была более чем наполовину погружена в зеленую воду. Из ее труб не валялся дым, а мачты лежали навзничь на разбитой палубе. Мой взгляд был прикован к ее мостику. Я потряс Крейга за плечо.

- Смотрите, - тихо сказал я. - Смотрите, и, возможно, вы поймете.

Мы вместе вглядывались в сумрачный рассвет. Темная фигура стояла у штурвала обреченного судна. Темная фигура, не узнать которую было невозможно. Он стоял прямо, держа руки на штурвале и устремив взгляд прямо перед собой, словно викинг, направляющийся в Валгаллу. Огромная волна подбросила "Королеву залива" высоко на гребне. Затем нос корабля опустился, рассекая коварное море. Корма поднималась все выше, пока корабль не встал почти вертикально. Но фигура у штурвала по-прежнему не двигалась.

Казалось, на мгновение она замерла, подвешенная в воде и воздухе. Затем она исчезла. Словно огромный бесформенный снаряд, выпущенный из невидимого орудия, корабль погрузился на дно океана. Когда корма судна скрылась из виду, я заметил, что штурвал крепко держали призрачные руки призрака на мостике. Разъяренное море ревело над судном. Пузыри. Пузыри. И оно бесследно исчезло. Я взглянул на Крейга. Он казался более спокойным.

- Я пока этого не понимаю, - сказал он. - Но кем бы он ни был - призраком или человеком, - он остался на своем корабле.

- Он сделал нечто большее, - торжественно сказал я. - Он совершил искупление после двадцати лет в Чистилище.

Внезапно я вспомнил сцену двадцатилетней давности. И, сидя там, на качающемся борту спасательной шлюпки, я простил его и пробормотал безмолвную молитву тем богам, что наблюдают за морями, чтобы и они простили его.

КЛЮЧ И РЕБЕНОК

Эверил У. Мерфи

Мерл Иннис прислонилась к грязному подоконнику. Этот поезд метро был почти пуст. Те немногие, кто застыл, ссутулившись, в основном иностранцы, расселись по своим местам после станции Де Калба. Они читали таблоиды и жевали резинку или просто пялились, как животные.

Сердце Мерл пело, она не замечала запаха в метро, не замечала унылых взглядов, время от времени устремлявшихся в ее сторону. Она ехала к Питеру. Сегодняшний вечер должен был стать для нее большим сюрпризом. К тому же это было начало второго медового месяца. У Мерл и Питера был полуторагодовалый ребенок. Они не оставались наедине с тех пор, как он родился. Сейчас Мерл и маленький Питер гостили у матери Мерл. Мерл, поддавшись внезапному порыву, оставила ребенка с его бабушкой на неделю ради этого сюрприза. Она жалела, что не удивила Питера подобным образом раньше. Она могла бы это сделать и, возможно, ей следовало бы сделать это.

Выйдя на своей станции, она глубоко вдохнула морской воздух. Они с Питером были не похожи на других людей, и уж точно - на других жителей Нью-Йорка. Работа Питера привела их в Нью-Йорк всего два года назад. И они сделали невероятную вещь, невероятную для тех жителей Нью-Йорка, которых они знали.

Им не хотелось жить на Манхэттене. Слишком похоже на жизнь в Синг-Синге - сплошные крутые высокие стены и голые, унылые, грязные улицы. Манхэттенцы называли его Манхэттеном, но Мерл и Питер были едины в своем мнении и содрогались при мысли о том, чтобы жить там. Флушинг - москиты; Бруклин, город непогребенных мертвецов О. Генри; кое-что во Флэтбуше было красиво, но почему-то Питер и Мерл не могли решить, на чем остановиться. Был Лонг-Айленд, долгие поездки на работу и долгие часы разлуки - они смотрели друг другу в глаза и качали головами.

И еще был... Кони-Айленд! Они отправились туда, чтобы остудить свои сбитые с толку мозги на ветру с открытого моря. Они прошли до доселе неизвестного им места под названием Брайтон-Бич - открытого, незастроенного места, где высокие и довольно красивые дома возвышались на высоту шести этажей, а весенняя ночь была залита лунным светом.

А люди живут на Манхэттене!.. Мерл была в восторге. Питер сказал: "Я всегда хотел жить у моря. Это будет все равно что жить рядом с вечностью. Влюбленные должны жить так".

Из окна их кухни было видно, как солнце встает над Атлантическим океаном. Питер мог добраться до работы на Уолл-стрит за полчаса. Их квартира была хорошо обставлена, иногда они про себя называли ее раем.

Приближаясь к дому, Мерл обнаружила, что почти бежит. Не обращая внимания на грязную улицу под эстакадой, с ее кислым запахом, похожим на запах канализации; стоит лишь немного свернуть к морю, и улицы станут чистыми, а воздух наполнится весенним морским ветром. Сегодняшняя ночь была похожа на ту, первую, когда они вместе открыли для себя это место. Хорошая ночь для возвращения, для начала второго медового месяца.

Ровно в восемь часов она поднялась на лифте на третий этаж. Чернокожий коридорный тепло улыбнулся, приветствуя ее.

- Мистер Иннис поднялся, и я не видел, чтобы он выходил. Он ждет вас, мэм?

- Нет. Иначе он встретил бы меня. Но, возможно, его нет дома. Он поднимается на лифте, но обычно спускается по лестнице пешком. Я не удивлюсь, если он отправился на прогулку.

Они стояли одни в выложенном зеленой и кремовой плиткой коридоре перед их дверью. Казалось, ее душа рвалась к Питеру, где бы он ни был. Просто сидел там, читал и думал, что она далеко от него? Как здорово было удивить его! Теперь до нее доносилась слабая музыка, и она была уверена, что это их радио. Музыка была "Либестраум". Значит... он, вероятно, был там. Ее сердце бешено колотилось, когда она вставляла ключ в замок. Она тихонько повернула его. Дверь распахнулась внутрь. Она была в их маленьком холле, но остановилась там, чувствуя, как странно сжимается у нее в сердце.

Она могла видеть гостиную. Из радиоприемника лились звуки "Либестраума", окутывая ее, как будто... как будто... что? У Мерл возникло ужасное ощущение, что ее успокаивают, защищают - от чего?

Питера не было; наверное, он пошел прогуляться к воде - она слышала, как набегает прибой. Она бросилась на кухню, в ванную, в спальню - других помещений в квартире не было.

Питер отсутствовал, и Мерл, странно запыхавшись, вбежала обратно в гостиную. И тут она впервые поняла, что вселило ужас в ее сердце.

Гостиная была тускло освещена, и именно освещение в ней было странным. Электрические лампочки в настенных бра были тусклыми; такими же темными были люстра и торшер. Бледный мерцающий свет, подчеркивающий пустоту, исходил от двух пар восковых свечей - одна пара стояла на пианино, а другая на журнальном столе. И Мерл подумала: "Темные комнаты, в которых слишком мало свечей, горящих парами, ассоциируются у меня со смертью. Кто-то умер. Но это чепуха. Я не знаю, где Питер, но он точно не лежит мертвый где-нибудь в квартире. Я посмотрела во всех комнатах. Нет, здесь все в порядке. Я подожду, и он придет".

Она лежала на кушетке, стараясь сохранять самообладание. Ее сердце забилось сильнее, потом успокоилось. "Либестраум" сменился "Маршем малышей в стране игрушек", затем "Песней волжских бурлаков". Свечи догорали, бдение Мерл казалось фантастическим, как сон. Питер - должен - был - прийти. Ее веки опустились.

Тихий поток звуков резко оборвался. Мерл вскочила на ноги с именем Питера на устах. Нет, он не зашел и не позвал ее. Она направилась к двери. Управляющий улыбнулся ей.

- Все в порядке? Мистер Иннис сказал мне, что перегорел предохранитель, и еще, что он прогуляется, пока я все чиню. Сказал, что зажжет свечи, на тот случай, если к его приходу свет еще не будет гореть. Но все в порядке - освещение в холле работает. Вы вернулись без предупреждения, не так ли? Мистер Иннис наверняка ждал бы вас дома. Он, должно быть, ушел на долгую прогулку, время близится к полуночи.

Он мог прийти в любую минуту.

Но - снова - звонок в дверь.

Мерл направилась к двери, плотно сжав губы. Что за ночь! Слова сложились в ее голове, как молитва - молитва Питеру, к которому она обращалась при каждой тревоге, при каждом малейшем испуге или плохом настроении: "Питер, поторопись, я нервничаю. Я боюсь... чего-то".

Она увидела незнакомца.

- Миссис Иннис? Могу я войти? Спасибо. Присядьте. С вашим мужем произошел небольшой несчастный случай... Приготовьтесь... Серьезный несчастный случай. Миссис Иннис, с вашим мужем произошел очень серьезный несчастный случай. Вы должны ожидать - возможно - худшего.

Мерл с отчаянием подумала: "Я должна знать, как ему больно, чтобы я могла помочь. Мы с Питером справимся с этим". Казалось, она закричала: "В каком он состоянии?"

Целую вечность она не могла выдавить из себя ни слова. Наконец, однако, она это сделала. Ответ был однозначным - это было слово: "Умер".

Перед рождением маленького Питера был момент невыносимой боли. При произнесении этого слова возникла такая же боль - но бесконечно более сильная, потому что она не была физической, и потому что эта боль теперь будет длиться вечно.

Мерл тоже молилась о смерти. Но ее не оставляли в покое, и, кроме того, был маленький Питер. Кроме того, если она покончит с собой, бросив маленького Питера, она сомневалась, что найдет своего Питера. Возможно, он даже не захотел бы ее, если бы она совершила нечто подобное.

Ужас из всех безымянных ужасов. Мерл будет жить - и доживет до конца своих дней. Она была очень сильной. Питер, который казался ей сильным, внезапно потерял сознание во время прогулки из-за сердечной недостаточности. Возможно, он знал об этом, но никогда не говорил ей. Но что касается ее самой, она знала, что она действительно сильная.

Мерл будет жить - и здравствовать. Она чувствовала себя совершенно неуязвимой.

Питера привезли домой к Мерл - конечно, это был не Питер. С Мерл осталась еврейская женщина, которая спала с ней на разложенном диване в гостиной. Мерл провела час наедине с тем, что осталось от Питера, - там, в спальне.

Она слышала о красоте смерти. Она не находила в ней ничего прекрасного. Живой Питер казался ей прекрасным. Теперь Питер, живой, казалось, склонялся к ней, как она склонялась к этой фигуре с серым лицом на их кровати, к тому, что неуклюже лежало со скрещенными руками - не так, как их скрещивал Питер.

Казалось, живые руки Питера обхватили Мерл, стремясь защитить ее. Однажды Питер резко развернул ее на улице, чтобы она не увидела труп лошади. Труп есть труп; Питер хотел бы оградить ее от того, чтобы она видела его таким: "Но, Питер, это все, что у меня осталось от тебя, к чему я могу прикоснуться - только прикоснуться!"

Мерл поцеловала Питера с посеревшим лицом, лежащего на кровати. Быстро поцеловала его в глаза, по два раза в каждый, как она часто целовала его до пробуждения. Теперь пробуждения не было.

Были похороны, но не там, а в их родном городе. Ужасно, что люди пришли на похороны. Мерл должна была остаться наедине с Питером. Больше никогда она не увидит его - холодная земля разделит их.

Мерл вернулась в Нью-Йорк, снова оставив Питера-младшего со своей матерью. Несколько дней она провела одна в квартире, улаживая дела...

Но она не занималась никакими делами. Она не могла принять меры, которые навсегда разлучили бы ее с тем местом, которое было для них раем. По ночам море звало ее. Чтобы умереть в нем... Но намеренно оставить маленького Питера было уже за гранью возможного. Так вечные муки обрушились на ее душу, и она спала, и просыпалась, и снова засыпала, и даже ела, и жила.

Однажды она пошла к медиуму. Женщина изучала ее - две женщины изучали друг друга, каждая читала мысли другой. Мысли медиума были такими:

"Скорбит. Да, тяжело. О матери, отце? Нет. Слишком потрясена, слишком ошарашена и удивлена. Кто-то молодой и сильный бросил ее. Ребенок - малышка? Нет, она так одинока, у нее нет друзей - здесь разорваны иные узы. Ее муж, конечно".

Вслух она сказала:

- Дух стоит за вашей спиной с распростертыми объятиями. - Она дернулась и простонала: - Любимый муж, настоящая пара. Он говорит...

Питер ни при каких обстоятельствах не сказал бы ничего из того, что сказала медиум. Питер никогда не был банален, и у него было чувство юмора. Но так ли это? Внезапно ее охватила странная, глубокая дрожь - почти болезненный прилив искренности:

- Я вижу... ключ. Ключ от Питера. И маленького ребенка. Они ведут вас к Свету. Вы найдете ключ от Питера, который откроет...

Фарфорово-голубые глаза медиума распахнулись. В них читался странный испуг.

- Мне холодно! - прошептала она. - Вы экстрасенс, настоящий экстрасенс. Вы заморозили меня. Что я вам только что сказала? - В ней говорило неподдельное любопытство.

Мерл покачала головой.

- Вы назвали имя моего мужа. И вы упомянули о ребенке. У меня есть ребенок. И ключ - я не знаю об этом. Но вы сказали, что они приведут меня к свету. Они не могут этого сделать, потому что мой свет погас.

Тем не менее, в тот вечер Мерл искала в квартире ключ. Какой-нибудь ключ Питера мог подсказать ей, что он хотел бы, чтобы она сделала. Но ключа она не нашла. У нее уже было кольцо с ключами Питера, и она знала, для чего они предназначались, и ни в одном из них не было ничего необычного.

Десять часов. По радио зазвучали куранты. Каждую ночь Мерл включала радио в отчаянной, дикой надежде, что, если Питер все еще где-то живет, он сможет каким-то образом связаться с ней через эфирные вибрации.

Оркестр заиграл симфонию, Мерл показалось, что это мягко звучит голос Питера, но голоса не было. Вокруг нее простирались пустые комнаты, наполненные любовью. В этом кресле, развалившись, сидел Питер. На диване он баюкал ее, пока она не засыпала.

В ночи разбивались о берег морские волны. Мерл выбежала из пустынных комнат, чтобы побыть с ними наедине. На море тоже было бы пустынно.

Ночь была ненастная, дождливая. На набережной отражались яркие огни. Огни далеко в море были наполовину скрыты морским туманом. Воздух казался наполненным обреченностью. Мерл побрела по мокрому песку к краю пляжа, где высокие черные волны с грохотом разбивались о черные зубцы скалистого мола. Она стояла, глядя в сторону моря, отчаянно мечтая о вечности. Время причиняло боль. Вчера - по крайней мере, в прошлом месяце - все было хорошо. Сегодняшний день был пыткой. Каждый завтрашний день будет таким же. Питер жил - если он жил - в вечности. Но, предположим, он умер, окончательно и бесповоротно? Жить, а потом - умереть, как и он сам, окончательно и бесповоротно.

Завтра она должна вернуться к маленькому Питеру, хотя ей казалось, что ее руки больше никогда не ощутят тяжести ребенка. Возвращение к нормальной жизни было невыносимо. Здесь, у моря, она, по крайней мере, была ближе к бесконечности. Ближе к Питеру. Питер. Ключ от Питера и маленький ребенок.

При этой мысли в ушах у нее прозвучал слабый, пронзительный крик. Плач ребенка - ни одна мать не смогла бы его не узнать. Но где?

И тут она увидела. Маленького мальчика, не старше трех лет. В конце причала, на невысоком камне, омываемом брызгами прилива. Отвесный подъем на следующую скалу - мальчик ни за что не смог бы взобраться. Спотыкаясь и тяжело дыша, Мерл бросилась к нему, карабкаясь по камням, проскальзывая в маленькие расселины, ушибаясь, раздирая свою нежную плоть. Еще за целую вечность до того, как она добралась до него, она боялась этого набирающего силу прилива, против которого его ничтожные силы были бы бесполезны.

В тусклом свете она едва могла разглядеть его лицо - красивый темноволосый мальчик, привлекательный и ласковый, какими часто бывают маленькие дети. На обратном пути двигаться было труднее, потому что его вес тянул ее вниз. Однажды она ушибла ребенка, и он тихо захныкал, и она остановилась, прижав его к своему сердцу. Этот маленький беспризорник казался ей отчаянно важным для ее собственной жизни.

Наконец, она благополучно опустила его на землю и спросила, сможет ли он добраться до дома? Его ответ удивил ее до глубины души: "Ключ, леди! Не могли бы вы вернуться и поискать его? Ключ, очень яркий, в воде у края скалы. Яркий, как золото. В нем горел огонек. Я буду ждать, леди".

Не говоря ни слова, Мерл вскарабкалась обратно на темные камни. Что-то дрогнуло в ее сердце - трепет благоговения. Ребенок - ключ! Конечно, в этом не было никакого смысла. Никакие подобные тривиальные обстоятельства не могли вывести ее к свету. И все же - как странно!

Стук ее сердца теперь сливался с шумом прибоя. Она очень устала. Она промокла от брызг. Ее ноги скользили на мокрой неровной поверхности. Ах! Ее руки разжались, когда она отчаянно потянулась, чтобы за что-нибудь ухватиться. Ее тело ударилось об острый выступ скалы на более низком уровне. Мгновение спустя она слабо вскрикнула от боли, приземлившись на ноги на нижней скале, черной от морской воды. Обе ее лодыжки нелепо подогнулись, и жгучая, раздирающая боль пронзила ее усталые нервы. Воспоминание о старой пытке ужаснуло ее, потому что она знала. У нее были сломаны лодыжки, как давным-давно людям ломали лодыжки на дыбе.

Мерл несколько дней пробыла на дыбе - дыбе душевной пытки, хуже любой физической агонии. Но сейчас это конкретное физическое разрушение костей и сухожилий было просто ужасным. Эти физические страдания, казалось, лишили ее страдающий дух некоей анестезии.

Возможно, теперь она уже никогда не сможет ухаживать за маленьким Питером. Вернуться на сушу было бы мучением. На берег с ревом набегала высокая волна. Если бы она не смогла сразу взобраться на причал, волна настигла бы ее и искалечила все тело. Даже верхушку причала скоро захлестнут разбивающиеся о берег волны. А как же подъем наверх и обратно? Она стиснула зубы.

В какой-то момент Мерл поняла, что у нее ничего не получится. Она не могла поднять себя на руках. Она была слаба от горя, недостатка еды и сна, а также от мучительной боли в лодыжках. Она безмолвно цеплялась за скалу, борясь с болью, боясь еще большей боли. Смерть была бы желанной, но трудно относиться к пыткам как к избавлению.

Волна накрыла ее. Она была черной и гладкой, как полированное эбеновое дерево, и без пены, потому что еще не успела разбиться. Она обрушилась на нее мощным вогнутым изгибом. Он падал, визжал и рвал ее, она была безжалостно размазана по камням, но каким-то образом все еще цеплялась руками.

Сначала холод вонзился в ее теплую плоть и кровь, словно стальные кинжалы. "Я такая же холодная, как Питер!" - подумала она, и ее охватил новый ужас.

Одна рука неуверенно поднялась ко лбу. Это произошло едва ли по ее собственной воле, потому что ее голова как-то безвольно свесилась вниз и уперлась в скалу, а море, даже после того, как бурун прошел, поднялось вокруг нее, так что ее рука безвольно болталась на поверхности воды.

"Возможно, я сама стала трупом", - подумала она. Но она знала, что это не так, потому что все еще видела, боялась и... чувствовала.

Почувствовала - своей безвольной рукой - странное разбитое лицо; почувствовала - душой - невыразимый ужас.

- Возможно, я сейчас умираю, - сказала она себе и поняла, что даже в самом глубоком отчаянии душа слабо цепляется за жизнь. - Мне предстоит умереть мучительной смертью. Утонуть в ледяной воде, а кроме того, быть избитой, раздавленной и переломанной. Я уже раздавлена и сломана! У меня сломаны лодыжки. Моя голова - должно быть, это поверхностная рана кости, разрыв плоти, но на ощупь это похоже на пролом черепа. Только... ничто не может заставить меня прикоснуться к ней еще раз, чтобы убедиться. О, если бы только Питер мог сейчас прийти ко мне!

Приближался еще один темный бурун. Мерл посмотрела в сторону берега. Она увидела ребенка, которого спасла. Он, казалось, тоже заметил ее, и его охватил дикий ужас. Он бросился бежать по пляжу. Чтобы позвать на помощь, которая могла прийти слишком поздно? Скорее всего, он просто убежит и соврет матери о том, где он был.

Мерл посмотрела на море. Эта стремительная стена воды. Ближе, выше, чернее. Забвение.

Волны стали ниже. Прилив отступил, она просто лежала на неровных камнях, и ее насквозь пропитала морская вода. Но камни не причиняли боли, и ей не было холодно. Оцепеневшая, парализованная, возможно, умирающая, подумала она. Но чувствовала себя спокойно, не испытывала боли и даже не боялась.

В конце пирса зажегся желтый свет. Зрение Мерл прояснилось. Там был рыбак, едва различимый в темноте. Должно быть, он выпрыгнул из лодки в конце причала, потому что не споткнулся о нее там, где она лежала.

Сначала Мерл боялась закричать. Мужчинам, спавшим на этом пляже, перерезали горло всего за десятидолларовую купюру. У Мерл ничего не было с собой, но, если этот человек жил в городе, он бы сначала убил, а потом обыскал. Но, конечно, через некоторое время она все-таки окликнула его.

По какой-то причине слово: "Помогите!" не пришло ей в голову. Ее охватило острое чувство собственной индивидуальности. Она, Мерл, придумывала, как бы позвать этого человека - она пыталась придумать имя, которым можно было бы его назвать, но, конечно, не знала его имени. Так что она крикнула: "Рыбак!" Вода и скалы, казалось, подхватили это слово и разбили его на эхо, вернув обратно в виде фразы: "Ловец людей!"

И тут в ее ушах зазвучал его голос, когда он склонился над ней.

Мерл знала, что видел рыбак: девушку с искаженным горем лицом и глазами, в которых застыл отчаянный вопрос; девушку в разорванной и промокшей черной одежде и с ужасающей раной на лбу.

Судя по тому, что она увидела, рыбак был молод, но не слишком молод для полной зрелости. Его суровое лицо выражало абсолютную силу - "твердость гранита", - подумала она. У него были темные глаза, правильные черты лица; как и следовало ожидать в этом месте, его облик наводил на мысль об Израиле. И все же она сразу же сказала себе: "Он христианин". Но, прежде всего, он был силен; крепок, как одна из скал, о которые тщетно бьется море.

- Вы поможете мне... вернуться домой? - наконец спросила она, немного удивившись, что он не пошевелился.

- А где находится... дом?

- Квартира, совсем недалеко отсюда, - голос Мерл прервался, и слезы наполнили ее глаза. Это место больше не было домом - никогда, навсегда; но именно здесь она планировала провести еще одну ночь.

Но рыбак сочувственно покачал головой. У него были добрые глаза. И, как человек, думающий подобно ребенку, он говорил короткими фразами.

- Это больше не дом. Тебя ранила смерть. Ты все еще скорбишь - это из-за твоего мужа. И его зовут Питер.

У Мерл, казалось, закружилась голова.

- Ты знаешь это? Ты знал его - ты узнаешь и меня?..

Последовал ответ, ничего не объясняющий: "Меня тоже зовут Питер".

События, имеющие значение и бессмысленные, связанные и разъединенные, маленькие освещенные сегменты огромных, невидимых циклов, казалось, бомбардировали сознание Мерл. Но рыбак, казалось, видел это и жалел ее.

- Знаете ли вы, - спросил он ее, - что Вселенная - это лаборатория Бога? И что такая лаборатория должна быть надежно защищена от богохульства, связанного с половинчатым знанием? Даже у самых незначительных лабораторий есть ключи, как и у этой величайшей из лабораторий. Ключ хранится у меня. Некоторое время назад он лежал в воде - мне захотелось увидеть большие глаза маленького мальчика, которые видят, что он лежит там, вне пределов досягаемости, - глаза ребенка, полные удивления, так прекрасны. Этот малыш всегда будет помнить о золотом ключике и мечтать о нем, и, возможно, станет поэтом и мечтателем о хорошем. Вы бы тоже хотели его увидеть?

Внезапно он оказался у него в руках. Возможно, он носил его в глубоком кармане своей куртки.

Ключ был тяжелым на вид, длинным и массивным, как ключ от замка или от города. Но он был ярким. Казалось, он слегка подрагивает, издавая странную вибрацию. Мерл подумала, что в нем есть какой-то магнетизм.

- Этот ключ обладает странными свойствами, - сказал рыбак. - Я покажу тебе вещи, которые тебя заинтересуют, которые заставят тебя забыться. Ты ужасно слаба. Отдохни, пока выглядишь хорошо. Потом настанет время снова подумать о себе.

Он держал перед собой сверкающий ключ. Его лицо было целеустремленным, ясным от серьезности, полным энергии. Казалось, вокруг ключа образуется тусклый ореол, подобный сиянию, обрамляющему электрическую вывеску в туманную ночь. Ночь, какой бы темной ни была, теперь была ясной. Волны мерно плескались и, казалось, были вырезаны из полированного стекла. Между ними в море отражались звезды. Подняв глаза, Мерл увидела, что облака исчезли.

И, когда она подняла глаза, случилось нечто странное. Мерл впервые за все годы своей жизни осознала относительные расстояния между звездами.

Глядя в небеса, она всегда представляла себе ночное небо как черный балдахин, усыпанный звездами. Добавив к этому визуальному образу всю силу своего воображения и знаний, она смогла представить небо как бездну. При таком взгляде планеты казались - такими, какими они и были - ближе, чем звезды. Однако было невозможно по-настоящему осознать тот факт, что она видела только планеты, и вовсе не звезды, а только их лучи, причем сами огромные звезды переместились на новые позиции задолго до того, как эти древние лучи коснулись ее глаз.

Но теперь она видела звезды совсем по-другому и знала, что видит их такими, какими они были в космосе: некоторые тусклые звезды были ближе, чем другие, сиявшие очень ярко. Этот момент был наполнен ни с чем не сравнимым чувством благоговения и удивления.

Мерл почувствовала, что она действительно перенеслась в далекие небеса, перенеслась, казалось, бесконечно далеко. Каким-то таинственным образом она постигла то, о чем ни один смертный разум не мог и мечтать, например, образ той великой пустоты, в которой звезды прокладывают свои пути.

И, охваченная новыми величественными впечатлениями, подобными этим, Мерл попыталась преклонить колени - не своего усталого и беспомощного, сломленного тела, а своего духа. Она услышала свой голос, странно незнакомый:

- Звезды - они обозначают высокие своды, как будто образуют готические своды собора. И хотя они перемещаются в пространстве, картина неба не изменяется и не разрушается. Я вижу это или сплю?

- Ты видела больше, чем три измерения, - ответил мужчина. - Это похоже на Эйнштейна. - Он загадочно улыбнулся. - В старых трех измерениях, которые ты знала, ты достигла предела отчаяния. Скажи мне: разве ты не чувствуешь, что перед твоей душой открываются новые горизонты?

Последние слова были вызовом. Мерл попытался утвердительно произнести то, что хотела. Но смогла сказать только:

- Если бы Питер, мой муж, был со мной... Увидел вместе со мной...

Рыбак стоял и размышлял, изучая ключ, поворачивая его. Вокруг него играли разные цвета, сменяя друг друга в быстрой последовательности: золотой, фиолетовый, белый, красный, синий и снова фиолетовый. "Изменение положения изменяет его магнитное поле", - подумала Мерл.

- Во Вселенной так много аспектов! - наконец сказал рыбак. - Ты, конечно, знаешь, что все является вибрацией; что теоретически в одном и том же пространстве могут существовать тысячи видов материи, и что тип сознания, которое воспринимает мир, определяет природу мира, который оно воспринимает. И так существует для свободной души рай - или ад.

Он замолчал. Внезапно он протянул ключ так, что тот коснулся Мерл. Долгая дрожь - покалывание, похожее на звон миллиона крошечных колокольчиков, спрятанных в клетках ее тела, - ощущение обострения всех ее чувств. Снова голос рядом с ней.

- Что было, то есть всегда. Эта планета такая, какой она была до того, как появились новые вибрации!

Мерл увидела - каким-то образом отстранившись от этого - земной шар, полностью покрытый водой. Невыразимый, нежный свет озарил окружавшую его тьму.

За этим последовали странные, стремительные картины, похожие на кинематографические кадры распускающегося бутона или лопающейся куколки. Появилась скала - омываемый приливом илистый пляж. Нечто, принявшее форму и жившее на этом илистом берегу, - самая низшая форма жизни. Жизнь меняется, появляются рептилии, существа, которые выползают из моря.

- Хватит! - пробормотал голос рядом с ней. - Сейчас мы вступаем в конфликт, и это отвратительно. Вместо этого перед нами другой аспект реальности.

Шар, вращающийся в пространстве, становился все ближе и ближе. Мерл и ее спутник, казалось, неслись к нему, падали на него. Они, казалось, тоже погрузились в серый туман. Когда он рассеялся, они снова оказались на скалистом причале.

У Мерл возникло ощущение, что она приближается к серьезному личному кризису. Ей казалось, что этот незнакомец знает об этом и беспокоится за нее.

Но она уже снова ощутила странное возбуждение, предшествовавшее двум видениям, которые были такими реальными. Реальными? Были ли они реальными, или она бредила, или сошла с ума? Подлинная уверенность помешала ей принять решение. Этой ночью к ней пришли не галлюцинации и не безумие, а, скорее, истины, слишком великие, чтобы их можно было постичь.

И снова непроглядная тьма суровой зимней ночи исчезла из ее поля зрения, и далеко-далеко послышался рев моря. Не грохот волн, а тихое гудение наполнило ее уши. И теперь свет, казалось, лился отовсюду, но при этом двигался в медленно вращающихся плоскостях, и в жужжании был ритм, гармонировавший с этими колеблющимися полосами света. И снова - перемена. Свет разделился на мощные лучи и столбики, слившиеся воедино и засиявшие белым светом, а затем распавшиеся на отдельные оттенки. Ритм приобрел новый характер и качество, превратился в музыку. Свет и музыка наполнили эту новую вселенную. И Мерл по-новому увидела звезды. Они горели в центре бесконечного моря света и красок. Они излучали свет и краски и были средоточиями отраженных волн света, который был полностью независим от них. Ритм и музыка были связаны со звездами. И голос Мерл был невольным эхом ее блуждающей мысли:

- Это музыка сфер!

Голос рыбака звучал ровно и спокойно.

- Звезды - это динамо-машины Господа. Они поддерживаются огромными силами, недоступными разуму смертного.

Наступила тишина. Последнее видение тоже исчезло. Осталось избитое тело Мерл, черные скалы и рыбак с волевым лицом и желтым фонарем, а за ними - бурлящее черно-белое море под мрачным небом.

Внезапный, неистовый ужас сотряс Мерл.

- Отнеси меня домой! - взмолилась она.

Рыбак поднял фонарь и внимательно посмотрел на нее.

- Я провел тебя через трудный час, - сказал он. - Час прошел. Сейчас я должен заставить тебя понять. Ты хочешь вернуться домой? Но у тебя больше нет дома на земле. Ты удивляешься, почему у меня, бывшего с тобой здесь, имя мужа, который ушел от тебя? Это потому, что ты назвала его по имени - Питер; но тот Питер, которого ты имела в виду, был слишком молод, чтобы быть достаточно сильным и вынести твою слабость. Давным-давно был Питер, который гулял у моря; и он все еще ходит там, потому что я - это он. И это правда, что у меня есть определенные ключи, которые открывают некоторые Божьи тайны. Этой ночью я помог тебе видеть в нескольких плоскостях и войти в неизвестные фазы вибрации - я окружил тебя странными магнитными полями. И, в конце концов, ты просишь только о том, чтобы я отвел тебя домой. Вернул в четыре стены, которые стали для тебя домом одиночества?

Мерл кивнула, а когда заговорил снова, его голос звучал почти хрипло.

- Дитя, тебе больше не для чего жить на земле. У тебя есть ребенок, но он будет счастливее без тени твоего горя, которое слишком тяжело для тебя. Но даже если бы я мог перенести тебя по камням и мокрому песку, есть кое-что, делающее твое возвращение совершенно невозможным. Ты не жила бы в теле, в котором жила так долго. Это невозможно. Подумай об этом теле - с чем тебе жить?

Крик, казалось, навеки застыл на губах Мерл; вечное видение ужаса словно приклеилось к ее глазам. Она чувствовала себя не живой женщиной, а трупом.

Рыбак легко коснулся ее лодыжек. Они онемели, но она чувствовала их неподвижность - чувствовала, как кости трутся друг о друга в месте перелома.

Рыбак поднял ее руку, которая была странно вялой и тяжелой. Он поднес ее к ее голове - ах, именно этим местом она ударилась об острый камень.

В ее руке появилось ощущение, будто она могла не только чувствовать, но и видеть каким-то шестым чувством.

Сначала рука коснулась волос на ее израненной голове. Волосы были спутанными и скользкими.

"Морская вода не смыла всю кровь", - подумала она. Но ее спутник крепче прижал ее непослушную руку к ее голове.

Ночь разорвал отчаянный крик - ее собственный. И все же она знала, что застывшие губы на проломленном черепе не шевелятся, потому что, как будто это странное шестое чувство внезапно обострилось еще больше, она увидела.

Она увидела черные скалы и поднятую ветром пену, рыбака и его желтый фонарь. А у его ног, на камнях, лежало тело женщины - мертвое тело женщины с переломанными ногами и пробитым черепом.

Ужас могилы, казалось, сомкнулся над ней, как сомкнулся бы над молчаливой копией Мерл, в которой почему-то не было всей ее сущности. И тут она увидела еще кое-что - мелочь, но в то же время вещь, которая сразу же показалась ей чрезвычайно важной.

Между ее положением в пространстве и неподвижным, искалеченным телом, которое когда-то принадлежало ей, на камнях лежал смутно различимый серовато-серебристый шнур. Казалось, он двигался; или, возможно, сжимался. Его конец приближался к ней. И теперь впервые у нее появилось ясное ощущение индивидуального существования, отдельно от ее искалеченного тела. Казалось, у нее определенно есть голова - потому что в глубине ее ощущалось что-то тянущее и едва подвижное.

Этот серебряный шнурок был прикреплен к ее затылку. И по мере того, как он становился все короче и приближался, он исчез из виду.

Рыбак заговорил снова.

- Почему люди изучают то, что изучают, и пренебрегают поиском путей смерти? Изучение ее тайн подготовило бы для них трудный путь. Серебряная нить, которая была разорвана, являлась связующим звеном между твоим временным телом, которое умерло, и неразрушимым телом, которое некоторые спиритуалисты называют астральным. Потребовался час, чтобы нить разорвалась - ты умирала целый час. Я избавил тебя от большей части страданий - и все же, какая же ты слабая и напуганная! Посмотри вниз! Ты станешь сильной, сияющей и прекрасной.

И Мерл снова смогла увидеть себя. Она казалась всего лишь туманным силуэтом, который дрожал, как отражение в мутных, покрытых облаками водах. Этот облик, казалось, идеально выражал трепетную неуверенность ее души, и она догадалась, что теперь, гораздо больше, чем при жизни, тело и дух наконец-то стали единым целым.

Рыбак, однако, тоже изменился. Возможно, он был похож на ангела. Но он больше не выглядел дружелюбным. Он был слишком силен, слишком уверен в себе, слишком далеко продвинулся на неизвестном пути, по которому ей предстояло идти.

В приступе отчаяния Мерл отвернулась от него. Она бросилась на мертвое тело, которое было ею самой, и горько заплакала.

- Я умерла и не нашла Питера. Мне нужна только моя любовь. Я не нашла его, даже после смерти; и моя последняя надежда угасла, поскольку я верила, что однажды, после смерти, найду его. Что мне остается, кроме как сдаться? Почему я должна пытаться идти невидимым, неизведанным путем?

Ее плач потряс до глубины души, казалось, он почти разрушил ту хрупкую и незнакомую форму, которой она теперь была.

Рыбак коснулся ее руки скорее сильной, чем нежной, и заговорил снова.

- Остановись! Ты богохульствуешь. Думаешь, эта слабость делает тебя достаточно сильной, чтобы снова обрести любовь? Можешь ли ты помочь своей любви, такой, какая ты есть сейчас? Неужели у тебя нет веры даже с горчичное зернышко? Неужели ты будешь прикована к земле? Нет, ты должна продолжать. Ты ищешь свою любовь? Тогда наберись смелости подождать его здесь - в одиночестве.

Человек боится смерти. Это инстинктивная реакция. И это естественная реакция, потому что смерть неприятна. Во второй раз за всю свою жизнь Мерл оказалась наедине со смертью. С собственным трупом, как совсем недавно она была наедине с трупом своей любви.

Тело Мерл было еще более ужасным для нее, чем тело Питера, которое совсем не походило на Питера. Нелепость происшедшей перемены стала теперь чуть более личной; и теперь уже никакая любовь не могла смягчить отвращение от вида этого мертвого тела, потому что Мерл никогда не любила себя так, как любила Питера.

Может ли бестелесный дух сойти с ума? И тут Мерл почувствовала, что скоро она может сойти с ума. Наедине с черным морем, зазубренными скалами и своим застывшим телом - ах, разве она не слышала, что даже во Вселенной есть области, в которых нет Божественного космоса? Области, где бесконечно бродят мрачные остатки царства хаоса. Возможно, другим названием для них был Ад.

Был ли где-то смех, а жестокий взгляд скорее ощущался, чем виделся? Голоса за туманом...

Мерл знала, что должна за что-то цепляться. Планы существования - фазы вибрационного существования - почему труп или она сама должны быть более реальны, чем эта новая, едва осознаваемая форма, которой она обладала? Новые чувства - как у новорожденного, затуманенное зрение, нетренированная координация мысли и восприятия - все это обманывало ее. Где-то была реальность, но она еще не могла ее осознать. И все же, несмотря ни на что, она была здесь. Определенная спокойная уверенность - состояние безопасности - если бы она смогла достичь этого, Мерл все еще могла бы жить и быть в здравом уме. Тогда, если так, Питер тоже был бы жив, и она нашла бы его.

И эта спокойная уверенность, к которой она стремилась, - разве не это религиозные люди называют верой? Был, по крайней мере, один человек, Который преодолел все слабости, Который преодолел смерть.

И Питер тоже, ее собственный Питер - он был мудрым и честным. За время их совместной жизни она часто думала о Питере как о подобии Христа, хотя иногда это было почти забавно, потому что его доброта всегда сочеталась с насмешками.

Туман рассеивался - или это уродливая сцена на скалах таяла перед ее новым взглядом? Таинственное скопление атомов, из которых состоял кажущийся прочным мир, в конце концов, было такой же тонкой вещью, хрупкой, как любой предрассветный туман. Да, вместе с переменой в мышлении Мерл изменилось и ее восприятие; это была она сама - новая Мерл - которая выделялась в мире теней.

Откуда-то лился свет - восход солнца? Еще нет. Смех - приятный, дружелюбный и добрый. Голоса были нежными и музыкальными. Неясные очертания становились все отчетливее...

И прикосновение - милая, знакомая рука обняла ее. Тот самый голос.

- Ты кого-то искала, Мерл?

Милые глаза и нежная улыбка...

- Питер!

Они шли, держась за руки, пока не стало светлее.

- Но, дорогая, это же... Смерть!

Они рассмеялись.

ЧАРЫ ЗМЕЯ

Ч.Х.В. Янг-младший

Когда леди Беатрис Флоренс предпочла меня графу Ларцени, я не сомневался, что навлеку на себя недоброжелательство этого джентльмена. Поэтому, к некоторому моему удивлению, однажды вечером, когда я услышал серебряный колокольчик у своих ворот, то обнаружил, что мой посетитель - граф.

По Флоренции ходили дурные слухи о мышьяке, но Флоренция - город дурных слухов, и не стоит верить многому из того, что можно услышать на улицах, по которым когда-то проезжали Медичи. Глядя на графа, было бы трудно определить, сколько ему лет. Он казался человеком среднего возраста, но его тело было подвижным, как у юноши, а его лицо временами казалось таким же молодым, каким было его тело - активным и гибким. Ходили слухи, будто он был самым опасным фехтовальщиком во Флоренции, и даже в наши дни, когда дуэли уже не в моде, в определенных кругах им восхищались за его мастерство. Говорили, что от его клинка погибло пять человек, в то время как граф не получил ни единой царапины. Кое-кто нашептывал о сверхъестественной помощи в этих дуэлях - о заколдованном мече, - но в суеверной Флоренции подобные истории следует отвергать.

Признаюсь, мне стало не по себе, когда я увидел графа у своих ворот. Мой слуга оставил меня на ночь, и я работал над переводом некоторых сонетов Гвидо. Ларцени был во фраке, очевидно, возвращался с какой-то поздней вечеринки, и, как мне показалось, немного не в себе от выпитого вина. Я опасался каких-нибудь неприятностей. Я не фехтовальщик и даже не особенно хорошо стреляю из пистолета. Исходя из его репутации, я не сомневался, что граф не откажется вызвать меня на дуэль в качестве мести за мой успех у леди Беатрис, в то время как он потерпел неудачу.

Однако он приветствовал меня с предельной сердечностью, рассыпался в извинениях за то, что побеспокоил в столь поздний час, и ни словом не обмолвился о леди Беатрис. Низко висящая луна придавала моему саду особое очарование, так что мы гуляли и беседовали в прохладном свете, среди цветов и кустарников.

- Синьор Халлам, - любезно сказал граф, - в Риме есть один мошенник, торговец контрабандными товарами, который пришел ко мне с тем, что, как он имеет наглость утверждать, является подлинной мадонной Боттичелли. Я повсюду слышал, что вам нет равных в этих вопросах. Хотя я, откровенно говоря, не прочь сказать, что сам являюсь знатоком флорентийских художников, я преклоняюсь перед вашими превосходными знаниями и суждениями. Признаюсь, эта картина совершенно сбила меня с толку. Почерк и манера исполнения, безусловно, принадлежат мастеру, но колорит - я не доверяю колориту. Мне не нужна подделка, но, естественно, я не хочу упускать подлинную вещь, даже за ту возмутительную цену, которую требует этот негодяй. Он оставил ее у меня на ночь, но клянется, что, если я не куплю ее утром, он сразу же отнесет ее синьору Маццетти, с которым, должен вам сказать, я давно нахожусь в состоянии острейшего соперничества; я думаю, только вы способны на решение этого вопроса.

- Боюсь, вы мне льстите, - ответил я, испытывая немалое облегчение и радость от того, что узнал цель его визита. - Хотя я и провел определенные исследования техники и особых отличительных черт манеры Боттичелли, я отнюдь не непогрешим.

- Однако я приму ваше решение как авторитетное. Я полностью доверяю вашему суждению.

- Благодарю вас. Когда бы вы хотели, чтобы я посмотрел картину? Завтра...

- Ах, завтра будет слишком поздно. Этот римский разбойник угрожает, что утром отнесет картину Маццетти, если я ее не куплю. Вы не пойдете со мной сегодня вечером?

На мгновение я заподозрил неладное. Этот человек был знаком со мной совсем недавно. Странно, что он пришел ко мне сейчас. Странно также, что он хотел, чтобы я посмотрел на картину при ненадежном искусственном освещении ночи. Странно, что он не смог уговорить продавца оставить картину на более долгий срок. Неужели он воспринял потерю леди Беатрис тяжелее, чем я думал, и планировал какую-то жестокую месть? Но нет, на дворе двадцатый век, а не шестнадцатый. Я искренне хотел увидеть картину, и мое тщеславие было польщено явным доверием графа ко мне.

Я отмахнулся от своих страхов и заявил о своей готовности пойти. Слегка посмеиваясь над собой за это, я взял с собой трость. Это была трость, которую заказал мой отец. На первый взгляд, это была обычная палка из черного дерева, но в ее полой части пряталась тонкая рапира, любимое оружие моего отца. Заручившись помощью этого союзника, несмотря на то, что никогда особо не пользовался мечом, я решительно запер ворота. Когда я это сделал, мне пришло в голову, что никто не узнает, куда я делся, если со мной что-нибудь случится. Я подумал о том, чтобы вернуться и оставить записку своему слуге, но, поскольку граф, казалось, торопился, я не стал утруждать себя.

Машина графа ждала нас, и его шофер повез нас сквозь волшебное сияние итальянского лунного света. Вилла графа Ларцени, казалось, находилась довольно далеко от Флоренции. Мы, должно быть, ехали больше часа по белым дорогам. Ларцени был интересным собеседником и не позволил путешествию стать скучным. Его комментарии о сельской местности свидетельствовали о его обширных исторических познаниях.

- Вон там, - сказал граф, указывая на древний фруктовый сад, - находится часть сельского поместья Бенвенуто Челлини, флорентийского скульптора, ювелира, фехтовальщика, хвастуна и поэта. Бенвенуто - редкий человек духа.

- Да, у меня есть медальон его работы.

Так начался разговор. Я никогда не встречал человека, который знал бы Италию так, как, казалось, знал этот человек. Он непринужденно и интимно говорил о давно умерших папах и королях.

Когда мы добрались до того места, которое он назвал своей виллой, я обнаружил, что это был замок немалых размеров. Его черные камни поглощали лунный свет и на фоне светлого неба выглядели как варварская угроза зла из старых времен. Внутренний двор был обнесен темной стеной. Шофер протрубил, как автомобильный гудок.

- Я предпочитаю придерживаться древних обычаев, - объяснил граф.

Кто-то изнутри заставил массивные дубовые ворота, окованные железом, открыться наружу. Стальная решетка, в которой я узнал средневековую опускную решетку, была поднята с помощью какого-то механизма. Затем с противоположной стороны широкого рва опустили деревянный подъемный мост, и - что довольно странно - мощный автомобиль графа Ларцени въехал во двор.

Мы вошли в большой зал замка.

От архаичного великолепия этого места у меня чуть не перехватило дыхание. В одном конце комнаты имелся огромный камин, в котором так ярко пылали языки пламени, что он вполне мог сойти за врата в ад. Зловещий свет отражался от узких окон в свинцовых переплетах, утопленных в толстых стенах.

Я был поражен, когда мои глаза сфокусировались на скульптурной группе, которая, казалось, извилисто двигалась ко мне в ужасном ярком свете, который то усиливался, то угасал. Когда я рассмотрел статуи более внимательно, то не смог подавить дрожь ужаса от богохульного сюжета и дьявольски реалистичного исполнения этого произведения.

Это казалось пародией на статуи Мадонны с Младенцем, созданные скульпторами раннего Возрождения.

Лицо Мадонны напомнило мне "Мону Лизу" да Винчи, за исключением того, что улыбка этой фигуры не была двусмысленной. Она злобно улыбалась. Не было сомнений ни в адской красоте ее лица, ни в воплощенном зле, которое оно отражало. Ребенок тоже улыбался с саркастической, нечеловеческой, потусторонней мудростью, такой же неосвященной, как и у его матери. Было жутко видеть эту пару в традиционной позе Матери Марии и Младенца Иисуса. Но хуже всего была фигура, которая хитро выглядывала из-за плеча фальшивой Мадонны. Это был сатир, чьи волосатые ноги и раздвоенные копыта смутно виднелись за другими фигурами. Сатанинское ликование на этом адском лице заставило меня почувствовать, что отголоски его демонического смеха просто растворились в тишине, когда я вошел в комнату.

- А, я вижу, вы восхищаетесь этой группой. Она называется "Благожелательная троица". Возможно, позже я расскажу вам кое-что о ее скульпторе и покажу несколько более ярких примеров его работ.

Мне снова стало не по себе. Уверенность, которую я испытывал относительно безопасности цивилизации двадцатого века, покинула меня, когда я вошел в эту комнату ужасов. Теперь я с трудом мог понять, как пришел сюда с этим человеком - пришел, когда ни одна душа не знала, где я нахожусь. Я был в его власти.

Граф Ларцени с улыбкой подталкивал меня вперед, пока мы не оказались достаточно близко к ревущему огню, чтобы почувствовать, как жар играет на наших лицах, когда языки пламени приближаются к нам и удаляются от нас. Мы уселись за потертый деревянный стол, и рядом с графом появился слуга с двумя опутанными паутиной бутылками какого-то переливчатого напитка и массивными металлическими бокалами.

- Я думаю, ваш вкус знатока одобрит это вино, - сказал граф. - Боюсь, что его истинный вкус покажется вам немного невероятным, - пока еще, - и поэтому я скажу только, что оно действительно очень старое.

Я недоумевал, что он имел в виду. Здесь, в его собственном замке, его голос зазвучал по-другому. На меня произвело впечатление, что именно так говорил бы этот насмешливый, злобный человек-сатир, если бы мог. Учтивая вежливость все еще сохранялась, но стала насмешливой. В его словах присутствовал какой-то ужасный подтекст, значение которого, как они обещали, мне еще предстоит понять, прежде чем я уберусь из этого проклятого места.

Я внимательно вглядывался в лицо моего хозяина, пытаясь понять, что он собирается делать. Раньше я смотрел на него как бы невзначай, но сейчас его черты поразили меня так, словно я никогда не видел их до этого момента.

У него был узкий и высокий лоб, а черные волосы туго зачесаны назад. Тонкий, жестокий рот насмешливо изгибался над довольно острым подбородком. У него были высокие скулы и смуглая кожа. Но его удивительные глаза под узкими косыми бровями завораживали меня. Они были черными и дьявольски смеющимися. В них плясали и играли странные блики, словно злой дух этого человека бурлил и клокотал у него в голове. Дрожа, я отвел от него взгляд и оглядел комнату.

По краям зала стояли другие скульптурные группы, странно живые в меняющемся багровом свете. Они создавали иллюзию, будто приближаются ко мне, пока я не почувствовал необходимость все время переводить взгляд с одной скульптуры на другую. Казалось, что только мой пристальный взгляд может их удержать. Каждая из них была словно парализована, пока я смотрел на нее, но, стоило мне повернуться к ней спиной, как они начинали действовать. Они подкрадывались ко мне. Конечно, это была галлюцинация, но в то время для меня не могло быть ничего более реального. И все это время злой граф, повелитель этих крадущихся фигур, сидел там, наблюдая за моим растущим ужасом.

- Вас забавляют мои скульптуры? Но, кажется, вы не пьете - вы должны попробовать мое критское вино.

Чары рассеялись, я поднес кубок к губам и сделал большой глоток искрящейся жидкости. Не знаю, какого цвета было вино, но никогда еще я не пробовал столь редкого напитка. И все же в этом аромате присутствовало что-то странное, чего, как мне казалось, здесь не должно было быть - легкая горечь, казавшаяся мне привкусом зла - даже вино было пропитано адским злом этого места.

- А теперь перейдем к Боттичелли, - объявил хозяин.

Я почти забыл об этой картине. При мысли о ней я снова почти успокоился. Конечно, я пришел к выводу, что это подлинная старинная картина. Что это были за игры моего сверхчувствительного воображения? Я, несомненно, разнервничался.

- Да, - сказал я, - это, несомненно, Боттичелли или, по крайней мере, псевдо-Боттичелли.

Пока я говорил, рядом с Лоренци появился слуга с картиной в руках.

Я жадно разглядывал картину в колеблющемся свете. Это снова была Мадонна с Младенцем. Но как это было непохоже на безбожные творения скульптурной группы. Я внимательно рассмотрел ее, а слуга графа держал канделябр с девятью рожками так, чтобы свет от больших восковых свечей падал прямо на картину. Если это и не Боттичелли, подумал я, то дьявольски искусная имитация. Манеры и мазки, казалось, принадлежали ему; и, конечно же, концепция, изображение фигур, блестящая позолота, щедро использованная в живописи, - все это было в высшей степени характерно для Боттичелли, я ощупал поверхность и тщательно изучил текстуру краски. Через некоторое время я сказал графу, что, насколько я могу судить, картина подлинная.

- Спасибо, - ответил Ларцени, - я принимаю ваше решение, я куплю картину. Возможно, вам будет приятно еще раз рассмотреть ее при более ярком свете дня. Но пойдемте, вечер еще только начинается, а у меня есть много редкостей, которые вы сможете оценить по достоинству. Здесь есть комната в восточном стиле, которая, как мне кажется, может заинтересовать вас.

Не дожидаясь моего ответа, он открыл дверь в комнату, из которой лился поток желтого света. Радуясь возможности избежать красного цвета большого зала, который, казалось, слишком сильно напоминал об адских местах с его извивающимися статуями, похожими на проклятые души, я поспешил в восточную комнату.

Зрелище, открывшееся моему взору, было похоже на какую-то невероятную феерию из "Тысячи и одной ночи". С высокого сводчатого потолка свисали огромные курильницы причудливой работы, от которых поднимался и распространялся по комнате ароматный дым. В зале было девять колонн из какого-то черного камня, который я не смог определить. В центре, ближе к одному концу, возвышалась огромная сияющая арка из мрамора и порфира, под которой поблескивал алтарь странной неправильной формы, вырезанный из цельного куска какого-то красного камня, который, как я понял, был сердоликом или сардом. Алтарь освещался двумя жаровнями, пламя которых судорожно мерцало бледно-зеленым свечением, отбрасывая чудовищные извивающиеся тени на черные бархатные занавеси, ниспадавшие глубокими складками за алтарем.

В стенах не было окон, они были завешаны богато вытканными гобеленами, украшены резьбой по слоновой кости в мавританской манере. Пол был покрыт толстым пурпурным ковром, за исключением центра перед аркой, где он был выложен из полированного камня. Когда мы приблизились к этому месту, я увидел, что какой-то красноватый металл, название которого я не смог определить, инкрустирован в виде геометрического узора - пятиугольника. На краю ковра возле арки, лицом к алтарю, стояла кушетка с подушками из сверкающего шелка. Мы откинулись на спинку дивана, и я попытался насладиться великолепием окружающей обстановки.

Комната отличалась от той, из которой мы только что вышли, как Восток отличается от Запада. Здесь на гобеленах были изображены сладострастные сцены былых времен при восточном дворе, в гареме. Золотые курильницы были украшены арабскими символами. Перед алтарем лежал огромный ятаган с рукоятью, инкрустированной драгоценными камнями. На самом алтаре расположились странные предметы, назначения которых я не мог понять. Проследив за моим взглядом, хозяин заговорил.

- Вы видите самые могущественные талисманы Солимана Бен Дауда, с помощью которых, согласно легендам, можно повелевать духами и гениями Иблиса. Конечно, в наши дни мы знаем, что все разговоры о чудесах довольно нелепы, не так ли?

В его голосе послышались насмешливые нотки, которые заставили меня внимательно посмотреть на него. Я старался говорить как можно спокойнее.

- Разумеется, черная магия и поклонение дьяволу ушли в прошлое несколько столетий назад.

- Это точно. И все же - не могли ли быть случаи выживания? Кажется вполне логичным, что там, где было так много дыма, должен был быть и магический огонь. Теперь обратите внимание, например, на этот пятиугольник на полу. В некоторых моих древних книгах говорится, что правильные заклинания, сопровождаемые сжиганием определенных порошков, позволят мне вызвать повелителя ада, самого Велиала, или кого-то из его демонов, или любого умершего человека, которого я захочу вызвать.

- Некроманты были лжецами или гипнотизерами.

- Лжецы, без сомнения; а что касается гипноза - я сам могу засвидетельствовать его возможности. Хотите демонстрацию?

Не дожидаясь ответа, граф поднес ко мне маленький блестящий предмет, и я почувствовал, что мой взгляд прикован к нему. Я полностью потерял контроль над собой. Я был парализован. Казалось, из меня вытягивают душу через глаза. Я не мог ни двигаться, ни говорить. Я почувствовал только, как расширились мои глаза. Я был мертв во всем, кроме своего разума. Я почувствовал, что растворяюсь в пульсирующем пятне света. Затем, дернув головой и издав легкий смешок, граф Ларцени вывел меня из транса.

- Вы согласны со мной, что гипноз является реальностью?

Какой бы краткой ни оказалась эта демонстрация, она настолько потрясла меня, что я был не в состоянии ответить. Наконец мой хозяин начал раскрывать свои карты. Я все больше и больше тревожился. Это был его способ показать мне, что я полностью в его власти, что он может сковать меня взглядом и я не смогу ни пошевелиться, ни заговорить.

- Но, - продолжил Ларцени, - я вижу, что мои провансальские штучки кажутся вам скучными. Возможно, если бы вы заглянули за занавес... но всему свое время. Возможно, ваши измученные чувства освежит эксперимент с пентагоном. Как видите, рисунок не совсем полный.

Взглянув, я заметил, что один из углов, образованных соединением двух из пяти сторон, не был идеальным; там имелось небольшое отверстие. Достав из кармана маленький кусочек красного металла, из которого был сделан пятиугольник, Ларцени поднес его к моим глазам. Это был идеальный миниатюрный пятиугольник.

- Это запечатает мистический круг...

Внезапно он схватил меня и швырнул на пол в центре пятиугольника. Почти одновременно он подбросил в воздух горсть какого-то черного порошка и поместил маленький пятиугольник на открытое место большой фигуры.

Мне казалось, что я нахожусь на какой-то возвышенности, ветер обдувал мое тело, и я был окружен разноцветными огнями. Я поднялся на ноги и попытался убежать. На каждом шагу я натыкался на какую-то невидимую преграду. Пламя, окутавшее меня, казалось, не обжигало. В ушах стоял безумный рев. Я не видел ничего из того, что меня недавно окружало. Над моей головой простиралась безграничная чернота. Ничто не могло заставить меня поверить, что я все еще в восточной комнате или даже на земле. Я ничего не видел за пределами круга. У меня было такое чувство, будто я стою на какой-то вершине, охваченной штормом, а у моих ног со всех сторон зияют пропасти. Затем из темноты у меня над головой начали формироваться ужасные формы и кружиться вокруг меня. Ветер доносил дикую, терзающую душу музыку - какофонию отвратительных звуков. Злобные существа, окружавшие меня, выкрикивали проклятия в адрес Божества на манер Черной мессы.

Когда они схватили меня, я почувствовал, что они холодные, мертвые и неземные. Их лица будоражили мое воспаленное воображение до безумия. Их формы постоянно менялись, но неизменно оставались отвратительными - невыразимо ужасными. От этих тварей исходил зловонный запах гниения, и я подумал, что сейчас упаду в обморок.

Но что-то вернуло меня в сознание. Я услышал голос, который, как я помнил, принадлежал графу (я говорю "помнил", потому что все предыдущие события казались мне далеким прошлым), напевавший какую-то ритмичную мелодию. Не помню точно, но, кажется, я слышал обрывки упоминаний о Падшем Иблисе, об Аримане, Халдее, Саламандре и Слифе, об Агриппе и Медее, матери ведьм, о Таинственном сестричестве Кут, о Гоге и Магоге, о магах Эндора, и о других, безымянных. Он умолял этих существ помочь ему, явиться с пяти сторон запечатанного пятиугольника.

Разноцветные ужасы в меняющемся свете угрожали мне, изрыгая невыразимые проклятия и богохульствуя против всего святого. Я размахивал своей тростью, которую все еще держал при себе. Изверги смеялись и глумились надо мной и вырвали трость у меня из рук. Я и не подумал вытащить рапиру, а пустил в ход всю трость целиком. Наконец я не выдержал. Должно быть, я упал на каменный пол пентагона.

Когда я снова пришел в сознание, все сверхъестественные фигуры исчезли. Я лежал в пентагоне, в восточной комнате. Ларцени стоял у открытого места в пентагоне. Миниатюрная металлическая фигурка лежала сбоку, куда он, очевидно, сдвинул ее ногой. Красный металл, из которого был сделан узор и который недавно ярко пылал, теперь горел слабо. Граф что-то говорил. Я подумал, что он, должно быть, сошел с ума, но я был бессилен. Я был слишком измучен, чтобы двигаться. Не знаю, как долго он говорил, прежде чем я пришел в себя.

- Дурак! - кричал он. - Ты со своим американским эгоизмом пытаешься мне воспрепятствовать! Впервые за тысячу двести лет я испытываю желание к женщине. Я ухаживал за ней, и она была готова выйти за меня замуж - да, я бы зашел даже так далеко, что женился на ней, - когда вмешался ты со своей американской мудростью и импульсивными манерами и переключил ее внимание на себя. Я думал сделать ее своей естественным путем, не прибегая к имеющимся в моем распоряжении силам, но теперь придется использовать средства, которые мне хорошо известны, - чтобы сделать миледи Беатрис моей. Я бы обращался с ней только как мужчина, но теперь все будет иначе. Ты, смертный глупец, помешал целям Мельзара, Сына Магов, Жреца Астарты и Изиды, мастера тысячи ударов, Главного жреца Митры, правителя империй, собирающего все силы невидимого мира своим зовом. Демоны земли, воздуха и огня - мои рабы. Я буду жить вечно, для меня нет ничего невозможного. Розенкрейцеры и платоники были неофитами, достигшими лишь малой степени силы и знания, которые принадлежат мне. У меня есть талисманы Солимана Бен Дауда, за которые глупый халиф Ватек подвергся вечному огню.

За завесой моего алтаря находится то, что не может быть названо. Я единственный из людей, кто видел это существо и выжил. Если бы я открыл эту завесу, ты бы немедленно умер. Почему я до сих пор сохранял твою жалкую, мешающую мне жизнь? Потому что мне забавно видеть, как ты, глупец, уверен в логическом здравомыслии своего двадцатого века. И у меня есть драгоценный питомец, которому не хватает компании. Прошло триста лет с тех пор, как он в последний раз смотрел в глаза человеческому существу. Бедный Регулус, в последнее время от него было мало пользы, но теперь он снова испытает свои силы. У Регулуса очаровательные глаза - я думаю, они покажутся тебе почти такими же волнующими, как у леди Беатрис. И если это тебя как-то утешит, подумай о том, что через день леди Беатрис, если потребуется, против своей воли, скажет мне, что любит меня. Я буду обладать ею без формальностей брака. Я просто позову ее, и она придет, не зная, зачем и к кому она придет. А потом - посмотрим. Но теперь ты встретишься с Регулусом и, возможно, в своем следующем воплощении позаботишься о том, чтобы не вмешиваться в дела того, кого упыри и вампиры нижнего и дальних миров знают, как Черного Мастера.

Я попытался ответить, но у меня не хватило сил. Смеясь над моей слабостью, граф Ларцени рывком поставил меня на ноги. Поднимаясь, я ухватился за трость. Ларцени усмехнулся: "Да, непременно захвати свою палку, мой умный американец, она пригодится против глаз Регулуса. И позволь мне обратить твое внимание на факт, - яд Регулуса настолько опасен, что проникает в древесину, как вода в губку, так что прикосновение к нему тростью будет означать очень неприятную смерть.

Граф наполовину повел, наполовину понес меня к черной металлической двери, скрытой за драпировкой в восточной части зала, под одной из решеток. Прежде чем отпереть дверь, он снова заговорил.

- Где-то в этой комнате лежит Регулус и ждет тебя. На твоем месте я бы не стал его искать; его прикосновение - это смерть, не быстрая и не легкая, но, во всяком случае, неизбежная. Примерно через час наступит рассвет. Там есть маленькое окошко - просто щель высоко в стене. Когда света станет достаточно, чтобы ты увидел глаза Регулуса, ты умрешь. Регулус - мой самый дорогой питомец - Василиск, которому две тысячи лет. Поскольку ты вряд ли сможешь как следует рассмотреть его, я опишу его тебе прямо сейчас. Тело у него змеиное, желтое с белыми пятнами; его голова - прекрасная голова древнего ассирийского петуха, его отца. На голове у него маленькая белая диадема, знак его царственности. А его глаза - его притягательные глаза - не поддаются описанию, но ты увидишь их сам. Ты ничего не добьешься, если будешь держать глаза закрытыми или отворачиваться от Регулуса. Когда эта дверь закроется, она останется запертой. Ты поступишь правильно, если быстро глянешь в глаза маленькому Королю Змей, как только рассветет.

По-звериному смеясь, Ларцени втолкнул меня в комнату и с лязгом захлопнул за мной дверь. Я неподвижно лежал на полу комнаты, где меня поджидала ужасная смерть. Мало-помалу я пришел в себя и сел. Я попытался вспомнить, что знал о Василиске. После всего, что увидел, я нисколько не сомневался, - граф сказал правду. Я вспомнил, что слышал о Василиске - древнееврейском Василиске, которого римляне называли Регулусом - маленьком царе змей, чей взгляд или прикосновение были смертельны, а дыхание ядовито. Где-то в комнате находилось это существо. Самое большее через два часа рассвет должен был озарить глаза змеи смертоносными лучами. Таково было мучительное ожидание, которое придумал для меня граф. И тут я впервые осознал, насколько отчаянным было мое положение.

Я смирился со смертью с того момента, как граф продемонстрировал свою злую силу, загипнотизировав меня. Но я не собирался умирать. На карту была поставлена не только моя жизнь, но также жизнь и честь леди Беатрис, моей возлюбленной. Я нашел мужество в необходимости жить ради нее там, где раньше было только пустое отчаяние. Этот монстр из прошлых веков уничтожил бы женщину, которую я любил, если бы я каким-то образом не остановил его.

Я не знал, как мне выбраться из тех сетей, которыми он меня опутал, но чувствовал, что должен сделать это, если смертная сила способна на такое.

Внезапно я осознал свое единственное преимущество. Ларцени не знал о рапире, спрятанной в моей трости. У дерева есть прожилки, а у стали их нет. А сталь - это проклятие злых существ. Яд Василиска не смог бы проникнуть по стали в мою руку. Но как я найду своего врага до рассвета? Если я прикоснусь к королю змей любой частью своего тела, я умру. Я должен убить его одним ударом. Если бы он начал извиваться и бросаться, то, скорее всего, дотронулся бы до меня, я не смог бы увернуться от него в темноте, и это означало бы мою гибель. Очевидно, я должен дождаться рассвета, чтобы атаковать, чтобы быть уверенным в своей цели. Но как тогда я мог избежать ужасных, роковых глаз? Их малейший взгляд означал смерть.

Я с трудом сдержал крик радости и надежды, когда вспомнил историю из греческой мифологии. Герою Персею, отправившемуся убивать чудовищную горгону Медузу, чей взгляд превращал людей в камень, был дан ярко отполированный щит. Глядя в него, он смог противостоять отраженному ужасу Медузы и убить ее. Не могу ли я сделать то же самое для Регулуса? Трепеща от надежды, я обшарил свои карманы и возблагодарил Провидение за то, что оно побудило меня взять с собой карманное зеркальце. С этим драгоценным стеклом в руках я ждал рассвета.

Но где же было чудовище? Как я мог быть уверен, что не увижу его глаз, прежде чем найду, куда повернуть зеркало? К счастью, я все еще достаточно хорошо ориентировался, чтобы найти дверь; Василиска между мной и ней, конечно, не было. Повернувшись лицом к двери, я ждал появления солнечного света. Глядя в свое зеркало, совсем как легендарная леди из Шалота, я смог уловить первые проблески темноты высоко на стене, там, где располагалось окно. В одной руке я крепко сжимал обнаженную рапиру, а в другой держал зеркало, с тревогой вглядываясь в темноту позади себя. Ко мне вернулись силы. Наконец, когда мой пульс участился до бешеного стука в артериях, я заметил злобный блеск двух маленьких красных глаз... Василиск пристально смотрел на меня. Я видел его глаза - в зеркале. Вероятно, я единственный человек, который так близко подошел к тому, чтобы посмотреть в глаза Василиску, и выжил, чтобы рассказать об этом.

Я решил подождать, пока не смогу четко различить очертания его тела, прежде чем предпринять отчаянную атаку. Но существо вырвало инициативу у меня из рук. Глаза начали двигаться из стороны в сторону, очевидно, в такт движению головы, и я услышал тихий, коварный шелест, с которым его тело скользило по каменному полу. Король змей двигался медленно, но приближался ко мне, чтобы напасть. Теперь стало достаточно светло, чтобы я мог разглядеть очертания змеи. Она была около четырех футов в длину, с крупным телом и заостренной головой.

Одна из самых сложных задач в мире - это направить меч против врага, которого можно увидеть только в зеркале. Кажется, что каждое действие происходит наоборот. Когда вы думаете, что замахиваетесь на объект, ваш меч как-то странно отклоняется в сторону. Смертоносный Василиск был уже почти рядом со мной, когда я, наконец, поднял меч острием вниз, прямо над губительными красными глазами. С криком я изо всех сил опустил рапиру. Моя сталь заскрежетала по каменному полу, но глаза в зеркале исчезли. Я потерял из виду своего противника.

Я лихорадочно поворачивал зеркало, пока не увидел голову Василиска. Мой удар оказался верным. Огненная голова была пригвождена к полу. Мой меч пронзил ее. Змеиное тело теперь бешено извивалось, но оно было по другую сторону меча от меня. Я мог удерживать голову на расстоянии вытянутой руки от себя. Это была неудобная поза, но я удерживал ее, не знаю, как долго. От этого зависела моя жизнь. Наконец тело прекратило яростно биться и только судорожно извивалось. Ненавистные глаза больше не сверкали в моем зеркале, как два живых рубина-близнеца, они были едва различимы на уродливой голове. Я рискнул взглянуть на них, они были покрыты белой пленкой - страшный Василиск был мертв. Я отбросил ядовитое тело в дальний угол комнаты своей рапирой. Затем я поскреб ее о камни стены, чтобы очистить как можно лучше, а после чего вложил в деревянный футляр.

Я одолел любимца графа, теперь я должен каким-то образом уничтожить самого Ларцени, чтобы спасти леди Беатрис. Но как я мог сбежать из этой запертой комнаты? Я внимательно осмотрел свою тюремную камеру в разгорающемся свете. Стены были сложены из массивных каменных блоков высотой в два фута и длиной почти в три фута, скрепленных между собой цементным раствором. Я искал какой-нибудь потайной ход или отверстие, через которое можно было бы сбежать.

К тому времени, когда при свете дня я понял, что день, должно быть, уже наполовину прошел, я ничего не нашел.

Внезапно я заметил кое-что, чего раньше не замечал. Высоко над дверью на стене со стороны комнаты, ведущей в восточную, камень исчез, и его заменило какое-то черное вещество, которое я принял за ткань. Мне пришло в голову, что над дверью с этой стороны комнаты была решетка. Очевидно, ткань была натянута за решеткой в качестве фона. Если бы я только мог подняться к ней...

Должно быть, она находилась на высоте двадцати пяти - тридцати футов от пола. С волнением я принялся за работу карманным ножом, выковыривая раствор из-под камней. Мне удалось удалить достаточно, чтобы можно было опереться. Сняв обувь, я смог опереться пальцами ног на образовавшийся таким образом выступы. Но работа была медленной и утомительной, и мне приходилось часто останавливаться, чтобы передохнуть. Темнота наступила прежде, чем я добрался до ткани. Я трудился всю ночь. Наконец, подняв руку, я смог коснуться мягкого шелка надо мной. Я еще раз оперся ногой о камень и сумел подняться еще на одну ступеньку, так что моя голова оказалась вровень с шелком. Я разрезал ткань, и на мои жадные глаза упал приятный желтый свет восточной комнаты. Но что за сцена предстала моему взору! За маленьким столиком перед алтарем обедал граф, а с ним леди Беатрис.

Как завороженная, я услышала голос графа.

- Миледи, неужели вы не можете выбросить из головы этого американца и наслаждаться обществом, в котором сейчас находитесь?

- Я уже сказала вам, что пришла из-за него. У меня было видение, что он в опасности. Я пошла к нему домой - его не оказалось, и его слуга ничего не знал о том, что с ним случилось. Меня привела сюда словно какая-то сверхъестественная сила - я была крайне удивлена, что этот замок оказался вашим, граф Ларцени.

- Тогда, поскольку вы сами признаете, что у вас нет ничего, кроме смутных фантазий, на которых основывались бы ваши опасения относительно вашего возлюбленного...

- В таких вопросах я доверяю своей интуиции больше, чем разуму. Не могли бы вы сказать мне, где Роберт? Я чувствую, что он рядом со мной, что он в страшной опасности. Неужели вы не поможете мне?

- Леди Беатрис, - сказал граф, впервые отбросив притворную вежливость, - вы здесь потому, что я пожелал, чтобы вы пришли сюда. Сверхъестественная сила, которая привела вас сюда, была моей волей. Я давно желал вас. Я был готов жениться на вас, но вы бросили меня ради этого американца. Теперь вы здесь. Никто из ваших друзей не знает, где вы. Если не знать всех обстоятельств, вы пришли ко мне добровольно, и вы достаточно хорошо знаете, как общество отнеслось бы к такому поступку. Естественно, я не собираюсь продолжать обсуждение вашего отсутствующего возлюбленного. Достаточно того, что он отсутствует, и, позвольте мне добавить, будет отсутствовать и впредь. Я бы предпочел, чтобы вы подчинились мне добровольно, в противном случае мне придется силой мысли принудить вас к повиновению.

Леди Беатрис поднялась, бледная, но решительная.

- Никогда, - ответила она. - Было время, когда я относилась к вам с некоторым уважением, но теперь я вас ненавижу. Что вы сделали с Робертом?

Граф саркастически рассмеялся.

- Вы скоро забудете своего Роберта, и я надеюсь, ничего не потеряете от замены.

Он направился к ней. Леди Беатрис отступила к алтарю. Граф последовал за ней. Внезапно леди Беатрис потянулась к украшенному драгоценными камнями ятагану, лежавшему перед алтарем. Раздался демонический смех Ларцени, потому что меч остался на месте, удерживаемый какой-то невидимой силой. Все это время я отчаянно цеплялся за угол решетки. Наконец мне удалось ослабить ее настолько, чтобы пролезть под ней, и я спрыгнул на пол восточной комнаты с мечом в руке.

Граф Ларцени не слышал меня, он гипнотизировал леди Беатрис. Я хотел подкрасться сзади к этому монстру из прошлого и убить его врасплох, потому что знал, если он увидит меня, то сможет парализовать одним взглядом. Граф, однако, почувствовал мое приближение и резко повернулся ко мне. Как я и опасался, он загипнотизировал меня так, что я не мог пошевелиться. Обратив внимание на меня, он освободил Беатрис, и она с радостным криком бросилась ко мне.

- Да, поприветствуйте своего Роберта с любовью, вы видите его в последний раз, - усмехнулся граф, - но даже сейчас я не понимаю, как он здесь оказался. Через мгновение я убью его.

- Роберт, поговорите со мной, - воскликнула леди Беатрис, заключая меня в объятия. Я не мог пошевелить губами, хотя и старался изо всех сил.

- Вам было бы приятно услышать его голос, миледи? Только я могу разрешить ему говорить, - насмешливо произнес граф.

- Да, да, позвольте ему говорить, позвольте мне поговорить с ним.

- Пусть будет так, как вы просите, миледи.

Внезапно мои губы разжались. Мы с моей возлюбленной обменялись такими приветствиями, какие известны только влюбленным. Графу Ларцени я сказал:

- Я прошу только о том, чтобы встретиться с вами лицом к лицу в честном бою.

- Глупец, - усмехнулся он, - зачем мне самому убивать тебя? Я позову слугу, и он разделается с тобой.

- Нет! - воскликнула леди Беатрис. - Вы просили меня любить вас, граф Ларцени, но как я могу полюбить труса? Встречайтесь с Робертом на равных, и, если вы победите, я приду к вам добровольно.

Глаза графа заблестели. Он злорадно улыбнулся.

- Вы не забудете о своем обещании, леди Беатрис? Я легко избавлюсь от него. Разве вы не знаете, что я первый фехтовальщик Флоренции?

Я был слаб от недостатка пищи, от ночных и дневных нагрузок, но мое тело переполняла нетерпеливая нервная энергия, и я приготовился поставить все на кон, используя меч, которым владел очень плохо. Когда граф отвернулся от меня, я вышел из гипнотического транса.

Ларцени выхватил рапиру из шкафчика у стены и бросился на меня. Я защищался, как мог, и решил сразу же перейти в атаку, поскольку в долгом обмене ударами и парировании он, несомненно, докажет, что он - мастер фехтования. Мы едва успели скрестить клинки, как он прорвал мою слабую защиту и пронзил левое плечо. Я пошатнулся, но, собрав всю свою энергию, сделал выпад. Он уклонился от моего удара, но, я увидел, что мой клинок задел его руку с мечом, оцарапав ее настолько, чтобы потекла кровь. Ларцени только рассмеялся и начал новую атаку. Но через мгновение на его лице отразился ужас. Он взглянул на свою руку. Она уже почернела до запястья. Он с пронзительным криком выронил меч.

- Яд Регулуса! Этим мечом ты убил Регулуса!

Я посмотрел на свою рапиру и вспомнил, для какой цели использовал ее в последний раз. Граф скорчился на полу.

- Ты думаешь, что убил меня! - закричал он, - но я не умру. Я не могу умереть. Я оправлюсь даже от этого, но на это уйдут все мои силы. На какое-то время ты одержишь победу. Весь этот замок и его владения канут в прошлое, из которого я создал его по своей воле. В этом поколении вам больше не нужно бояться меня, но в вашем следующем воплощении остерегайтесь Черного Мастера!

После этих слов раздался сильный грохот, похожий на раскат грома, вспыхнул ослепительный свет. Когда наши глаза снова обрели способность видеть, мы с леди Беатрис стояли одни посреди мирной итальянской сельской местности под мягкой, спокойной луной. Мы крепко обнимали друг друга, почти не в силах поверить в наше чудесное избавление от ужасной участи, так недавно угрожавшей нам.

Сегодня леди Беатрис - моя жена. С той богатой событиями ночи никто ничего не слышал о графе Ларцени, а на том месте, где стоял его замок, трава растет так мирно, как будто ее не тревожили веками. Острие моей рапиры изъедено ядом Регулуса, и это единственное, что осталось у меня на память об этом ужасающем приключении.

Что же касается следующего воплощения - посмотрим!

БЫЛ ЛИ Я ЗАГИПНОТИЗИРОВАН?

Келси Китчел

На Доминике мне на глаза попалось объявление в местной газете. Оно гласило:

"Требуется компетентный человек для присмотра за кофейной плантацией и поместьем на время отсутствия владельца..."

Я полгода плавал по островам, писал книгу. Денег было совсем немного, и я мог либо устроиться на работу, либо вернуться домой. Я не хотел возвращаться домой - пока не хотел. Вот почему я каждый день с таким усердием читал рекламные объявления на солнечной веранде маленького отеля в Розо.

Я ничего не знал о том, как управлять кофейной плантацией, но, конечно, мог научиться. Молодость и смелость могут сделать почти все, если желание достаточно сильное. А мое желание было таким. Я хотел остаться на островах подольше.

Я получил эту работу. Пропущу все предварительные замечания и перейду к рассказу. Владелец, крупный красивый англичанин, отправившийся домой, чтобы получить наследство, поверил мне на слово, будто я смогу присмотреть за поместьем. В конце концов, ему просто нужен был кто-то белый.

Деньги были такими маленькими, что их едва ли могло хватить на все, но, по крайней мере, я был уверен в питании и ночлеге в течение шести месяцев. И я мог продолжать свои исследования. Видите ли, меня чрезвычайно интересовали практики вуду, когда я общался с островитянами, и я надеялся, что теперь смогу приблизиться к чему-то стоящему.

Вуду... Это религия, знаете ли, - такая же религия, как и любая другая. Большинство людей думают, что это просто магия, но за этим кроется нечто большее. Это языческая религия, такая же могущественная и глубоко укоренившаяся, как и любая другая в мире.

Дом представлял собой уютное бунгало, утопающее в роще манговых деревьев. Прислуга, - дружелюбные смуглые существа, говорившие на диалекте, в основном состоявшего из кухонного французского, смешанного с небольшим количеством английского. Но я уже достаточно поднаторел в нем, чтобы понимать.

В мои обязанности входило объезжать кофейные плантации и следить за тем, чтобы сборщики были на месте; я должен был наблюдать за сбором зерен, их выдержкой, а затем за сушкой на решетках... Все очень просто. У меня было достаточно времени, чтобы вынюхивать что-то у знахарей.

Там был старый бригадир, - чернокожий мужчина, странная птица, - надзиравший за рабочими. Ему было даровано безобидное имя Луис. Он был высоким, худощавым и крепким. Боже, каким же он был крепким! Лицо как лава - бесстрастное и жестокое. Мускулы и руки крепкие. Его глаза - большие, жутковатые, с затаенным блеском - никогда не встречались с моими, а всегда бегали по сторонам. У него были толстые и твердые губы. Забавно думать, что эти розовые губы были твердыми, но они такими и были. И зубы у него были как у зверя, свирепые - если, конечно, зубы могут так выглядеть. Во всяком случае, у него они были именно такими! Его разум также был жестким. Жестким и жестоким. Он был груб в обращении.

Полагаю, английский владелец не знал об этом и не обращал на это внимания, но мне стало не по себе, когда я увидел, как он ведет себя. Я был беспомощен, поскольку не имел права уволить управляющего. Он проработал в поместье много лет.

Однажды, когда я застукал его за избиением сборщика урожая, то потерял голову и сказал Луису, что выгоню его и сам стану выполнять обязанности бригадира... Но я этого не сделал, потому что как раз в это время в горных деревнях началась эпидемия, и чернокожие начали умирать десятками. Эпидемия энтерита. Из-за этого у нас не хватало рабочих рук, а сезон сбора кофе был в самом разгаре. Красные коробочки падали на землю и гнили; расфасованные кофейные зерна стояли на складе в ожидании черных, которые должны были доставить их в порт. Но рабочие руки почти отсутствовали - все были больны или мертвы. Я пребывал в полном недоумении. Я хотел преуспеть в своей работе. Это был вопрос самолюбия.

Я послал за Луисом, чтобы он пришел в дом.

- Послушайте, - сказал я на местном диалекте, - что мы будем делать? Нам нужно собрать и отправить кофе.

- Если вы заплатите двойное жалованье, я могу нанять для вас сборщиков, мсье.

- Уверен, владелец согласился бы. Это лучше, чем потерять урожай... Действуйте... Но где вы их возьмете? - спросил я, так как знал, что выздоравливающие пока не могут работать.

- За горами есть деревня. Я найду там сборщиков, - пробормотал Луис, опустив глаза. - Вы платите мне каждый вечер. Я буду приводить их, но они робкие, не привыкли к белым. Вы не должны приближаться к ним и разговаривать с ними. Предоставьте их мне.

Я согласился.

- Но я буду присматривать за вами, - предупредил я Луиса. - Если вы будете оскорблять их, я передам вас полиции Розо!

Выражение его застывшего, как лава, лица ничуть не изменилось.

- Да, мсье, - вот и все, что он сказал.

- Когда вы их приведете? - спросил я.

- Я пойду за ними сейчас. Завтра утром они начнут собирать урожай.

Итак, наступило следующее утро, и когда я встал и выглянул из окна своей спальни, то увидел, что Луис был на плантации со своими горными неграми. Они были молчаливой командой. Не было слышно ни звука, ни песни. Обычно сборщики оживляют обстановку музыкой; у них хорошие голоса, у большинства из них. Но эти бедняги были мрачны, как гранит. Они таскали свои тяжелые корзины, эти унылые мужчины и женщины, и собирали коробочки молча.

Я держался в стороне, как и обещал, но наблюдал из дома, пока они не скрылись из виду за выступом холма; потом я забыл о них.

Фима, повариха, подавала мне обед, и странное беспокойство этой женщины заставило меня пристально посмотреть на нее.

Она всегда была приятным, безмятежным на вид пухленьким созданием, но сейчас ее смуглая кожа казалась бледной. Тюрбан сбился набок. Ее красивые руки дрожали, когда она накладывала вареные плоды хлебного дерева и козьи отбивные.

- Вы больны, Фима? - спросил я.

Она робко закатила глаза и покачала головой.

- Тогда в чем дело?

- О, масса, вы видели сборщиков, которых привел с собой Луис?

- Да, конечно. Но почему вы спрашиваете?

Она отступила от стола и быстро поднесла руки ко рту; ее темные, полные ужаса глаза впились в мои с трагическим призывом, который я не мог понять. Но она ничего не сказала.

- Что с ними не так? - настаивал я, мой обед остывал.

Фима выглянула в окно, а затем подошла ко мне вплотную и, наклонившись, прошептала:

- Это зомби, мсье! - И с этими словами она убежала к себе на кухню через маленький дворик.

Зомби!

Вот оно, то, что я искал! Черная магия - называйте это как хотите, но что бы это ни было, это одно из самых страшных суеверий на Островах. Чушь, конечно. Зомби - это плод воображения... суеверие, не более того. Невероятное, фантастическое суеверие.

И все же на Гаити я встречал белых, которые утверждали, будто видели зомби... видели мертвецов, работающих в полях... Я взял себя в руки и доел свой обед.

Затем я порылся в библиотеке владельца, нашел несколько книг о Вест-Индии и прочитал все, что там было на тему зомби. Но там было немного.

- Ну, в вуду, - сказал я себе, - что-то есть. Это религия. Но вся эта история с зомби - полная чушь!

Чтобы избавиться от этих ужасов, я прокатился на лошади владельца. Фима расстроила меня; я знал, что был идиотом, позволив чернокожей женщине пробудить во мне скрытые суеверия, поскольку не мог отрицать того факта, что она это сделала. Полагаю, в каждом человеке живут предрассудки...

Я проезжал через кофейные поля и увидел Луиса с его молчаливыми собирателями, унылыми, вялыми.

Луис махнул мне рукой, когда спешил ко мне, но я продолжал двигаться прямо к этой кучке сборщиков. Я хотел убедиться сам.

- Вы обещали не приближаться! Они робкие! - угрюмо проговорил Луис.

Я натянул поводья и сидел, уставившись на этих сборщиков. Они склонили лица, а их ужасные, сморщенные руки все собирали и собирали урожай механическими движениями. Возможно, это был результат слов Фимы; возможно, что-то было во внешности этих пятидесяти мужчин и женщин, но я содрогнулся. Яркий солнечный свет, пассаты, голубое небо казались оскверненными.

Конечно, это было воображение...

Одна из них - женщина - была довольно близко ко мне.

- Приведи ее ко мне, Луис, - сказал я.

Держа мою лошадь под уздцы, он сказал:

- Пора заканчивать и отвести их в мою хижину на ужин. Вы же не хотите с ними разговаривать, мсье. Оставьте их в покое.

Что-то заставило меня ускорить шаг, чтобы оказаться рядом с этой женщиной. Я наклонился и дотронулся до нее. Луис тихо выругался, но не пошевелился.

Женщина выпрямилась и посмотрела на меня. Нет, не на меня. Сквозь меня. Ее глаза были ужасны. Они были пустыми, невидящими, расфокусированными. И все же они не были слепыми. Их покрывала синеватая пленка. Они были бессмысленными, в них не было ни души, ни разума.

Ничто на свете не удержало бы меня там, среди этих сборщиков. Я развернул лошадь и поскакал вверх по склону к бунгало; меня преследовали эти пустые глаза.

- Если зомби существуют, у них должны быть именно такие глаза! - сказал я себе.

Рабочий день закончился, Луис увел группу в хижины. Фима принесла мой ужин, и мы обменялись взглядами.

Она кивнула.

- Вы видели? - спросила она.

- Да. - Я ткнул пальцем в блюдо с тушеным мясом, стоявшее передо мной. - Да. Но я не верю, что они зомби. Это жители гор, которые напуганы тем, что находятся так далеко от дома. - Я сказал это без особой уверенности.

Женщина покачала головой.

- Луис - знахарь, мсье. Он знает, как вызывать зомби... Это не в первый раз...

- Вы уверены? - Я изучал ее честное лицо. В нем не было лукавства. Но, конечно, суеверия могут быть сколь угодно глубокими.

Она с готовностью ответила:

- Ах, мсье, уверена! Мы, чернокожие, всегда хороним своих умерших под тяжелыми камнями и не убираем их с могил, пока тела не начнут разлагаться, потому что до тех пор они не будут в безопасности от колдунов! Но теперь, из-за болезни, люди не могли должным образом хоронить своих усопших - и Луис заполучил их!

Я оторвался от своего нетронутого ужина.

- Фима, я собираюсь проверить это. Я собираюсь это выяснить! - сказал я и сунул пистолет в карман.

Она вздрогнула.

- Я читала, что если зомби поест мяса и соли, они освобождаются от оков и могут вернуться в... - Я замолчал, мне показались неприятными эти слова.

Фима хрипло закончила:

- В свои могилы, мсье.

Я продолжил.

- Луис отвел сборщиков в свою хижину, чтобы покормить их...

Женщина напряглась, и по ее телу, одетому в безукоризненное ситцевое платье, пробежала дрожь. Она сказала:

- У меня на кухне тушится козлятина. Я добавлю соли...

- Да! И дай мне кастрюлю! - Я последовал за ней через двор в полутемную кухню. На дровяной плите стояла огромная железная кастрюля, из которой доносился аппетитный запах варящегося мяса. Я схватил его, когда женщина насыпала в него полную чашку соли, и пошел к группе лачуг, которые принадлежали Луису. У него, его жены и их многочисленных детей была небольшая деревня, вдали от других чернокожих. Тропинка к ней огибала утес, и я пошел по ней, а Фима следовала за мной, движимая, как я полагаю, любопытством, которое было сильнее ее страха.

Наступила ночь, когда я добрался до деревни Луиса и увидел его, стоявшего среди своих собирателей урожая. Где-то в тени прятались его жена и дети, но сам он был отчетливо виден в свете костра, горевшего на земле. На огне стоял огромный котел, в котором был приготовлен ужин для тех мужчин и женщин, которые пришли издалека, из-за гор.

Я двигался тихо и осторожно. Луис меня не заметил. Он раздавал еду, и я увидел, что она состояла из вареных бананов.

Затем, все еще держа в руках дымящий котелок, я быстро шагнул в круг света и поставил рагу перед сидящими на корточках рабочими.

Луис вытянул руку и закричал на меня:

- Уходи! Уходи и не вмешивайся в дела чернокожих!

Но эти скорчившиеся сборщики уже запускали руки в котелок - в мой котелок - и вынимали кусочки соленого рагу. Отправляя его в свои большие рты, они один за другим поднимались и удалялись в лес.

А Луис?

Я держал его под прицелом своего револьвера. Он стоял, злой, с вызывающим видом, но в то же время с проблеском страха во взгляде.

А женщина среди деревьев позади меня беспокойно двигалась. Она подошла ближе, запустила руку в кастрюлю с бананами, приготовленными Луисом на ужин, и поднесла палец к губам, чтобы попробовать на вкус.

- Несоленое, мсье! - В ее испуганном голосе звучало торжество.

Странно, не правда ли?

Каждый сборщик, съев кусочек соленой козлятины, поднялся и побрел прочь.

Затем, все еще держа Луиса на мушке, я сказал:

- Вперед! Мы пойдем за этими людьми, я - за вами, держа вас на мушке.

Он запротестовал.

- Я привел для вас сборщиков. А вы мне не заплатили. Теперь вы их прогнали. Вы сами виноваты, если не соберете кофе!

- Вперед! - повторил я, и он угрюмо заскользил впереди меня по тропинкам в джунглях; мы шли позади длинной молчаливой вереницы мужчин и женщин, возвращавшихся в свою горную деревню. Но они не перешли через гору. Они отправились туда, где жили наши собственные люди, и сборщики урожая Луиса пробирались по тропинке между крытыми соломой хижинами, а свет костров, на которых готовили пищу, падал на их лица и окоченевшие тела.

От нескольких чернокожих, бродивших возле хижин, доносились испуганные крики:

"Отец!", "Мать!", "Сестра!" - толпа людей столпилась вокруг сборщиков, окликая, цепляясь, умоляя признать их. Но рабочие шли дальше, не обращая внимания, немые, глухие, мертвые.

Они прошли через маленькую деревушку прямо к кладбищу, которое было совсем недавно засыпано, и, дойдя до него, каждый бросился на землю и начал разгребать землю и гальку с могил. Они копали руками, они были похожи на встревоженных животных. И они не разговаривали. Единственным звуком было царапанье их когтистых ладоней по земле.

Их родственники стояли рядом, тихо причитая; Луис, стоя передо мной, ждал, суровый и холодный. Ждал чего? Я не знал.

Я подумал, что мне следовало бы получше познакомиться с работниками поместья. Если бы я смог узнать хоть одно лицо среди тех, кто копал землю, несомненно, дело о зомби было бы раскрыто. Но поместье было большим - там было много чернокожих... До начала эпидемии я не видел и половины из них...

Взошла луна, и ее свет упал на фигуры, отчаянно роющие землю... Ямы стали глубже... Неглубокие могилы, отмеченные грубыми крестами, были пусты, пока в них не забрались сборщики Луиса. И тогда каждое тело превратилось в гниющий труп...

Да. Вот что я увидел. Возможно, я был загипнотизирован. Возможно, это был сон. Но это то, что я увидел.

Я оставил Луиса. Я забыл о нем. Охваченный ужасом, я бежал вниз по склону горы, Фима следовала за мной по пятам.

В моей голове пронеслись все ужасные истории о зомби, которые я когда-либо слышал... Истории о мертвых телах, которых колдуны вытаскивали из могил, чтобы заставить работать на полях без оплаты. Мертвецы, которые могли освободиться от своих ужасных чар, только съев мясо с солью...

- У меня бред! У меня жар! - сказал я себе, вваливаясь в дом и бросаясь к столу, на котором так весело горела лампа для чтения.

Испуганная и дрожащая Фима последовала за мной и присела на корточки рядом с моим креслом.

Свет лампы падал желтым сиянием через открытую дверь в теплую, тихую ночь.

Мы не разговаривали, Фима и я. Но вскоре ее глаза встретились с моими, когда мы услышали шепот, становившийся все громче, пока не превратился в бормотание человеческих голосов и шарканье босых ног.

В луче света на краю веранды появилась толпа чернокожих, едва различимых, если не считать блеска зрачков здесь, блестящего ряда зубов там, выступа на скуле...

Свет упал на что-то, что было насажено на кол высоко над группой живых людей.

Это была окровавленная голова. Голова Луиса.

Один из мужчин шагнул к краю веранды и посмотрел на меня, когда я направился к двери.

- Масса, ты спас наших мертвых от колдуна Луиса. Ты вернул их в могилы - наших отцов и матерей, наших сыновей и дочерей. Ты вернул их ради нас. Теперь те из нас, кто остался, будут усердно трудиться для тебя. Мы соберем кофе, потому что зомби отправились в свои земные убежища.

Голова, насаженная на кол, упала в толпу. Она исчезла. Мужчины и женщины молча удалились в темноту.

Мы с Фимой поняли.

МЕСТЬ ЗАБЛУДШЕЙ ДУШИ

Эдит Росс

Это очень странно, но каждому мужчине и каждой женщине присуще шестое чувство, предупреждающее об опасности. Я полагаю, это пережиток первобытных времен, и сейчас оно почти исчезло за ненадобностью. Но, тем не менее, оно есть, и в решающий момент просыпается: "Опасность - берегись - опасность - берегись".

Когда я стоял с Нинон в ту ужасную грозовую ночь в черном, продуваемом сквозняками холле в Серых Мезонинах и слышал медленные, волочащиеся шаги на лестнице, спускавшиеся все ближе и ближе, этот инстинкт ожил, подобно внезапной красной вспышке. Предупреждение! И если бы мне это было нужно...

Что ж, полагаю, мне нужно начать с самого начала. Я сказал Кортландту, что не вернусь в офис в течение недели, поскольку собирался в Бернинг-Вудс, чтобы немного побыть со своей тетей Мэри и отдохнуть.

С тех пор, как вернулся из Германии, я планировал навестить старушку, но только поздней осенью у меня нашлось время для визита. Ни один юрист не может распоряжаться своим временем, особенно если он молод, амбициозен и хочет чего-то добиться. Я тоже изрядно устал и предвкушал приятную тихую трапезу и абсолютный отдых. Эдакое расслабление, знаете ли... Это показывает, как много человек знает о том, что ждет его в ближайшем будущем!

Первые два дня визита прошли именно так, как я мечтал. Осенний лес в алых и золотых тонах, мягкий туман и древесный дым, огонь в каминах ночью и утром, большая гостиная, открытая мягкому воздуху, и столы, заваленные книгами и журналами.

На третий день погода испортилась. Я проснулся от стука дождя по крыше. Настойчивый, монотонный, он падал с серого неба. Ближе к ночи дождь усилился, превратившись в бурю, - пронзительную ярость ветра и воды, дикую и жестокую. В такую ночь плохо оказаться без крыши над головой. По контрасту, продолговатая, мягко освещенная гостиная стала еще теплее и по-домашнему уютной.

Тетя Мэри сидела на столе перед розовой лампой и вязала что-то нежно-голубое, а я, развалившись у камина, дремал. Идиллия умиротворения.

Неожиданно тетя Мэри встала и, подойдя к окну, попыталась вглядеться в темноту. Вздохнула, снова садясь, и я с сонным любопытством спросил ее о причине.

- Это Нинон, - сказала она. - Она прислала мне записку из города. Я получила ее сегодня утром. Трэвис привез ее из деревни вместе с продуктами. Она попросила меня съездить в Серые Мезонины и посмотреть, там ли профессор, а потом позвонить ей. Конечно, я никак не могла добраться туда из-за такой грозы и моего ревматизма. Я поняла, что по той или иной причине она не хотела, чтобы я посылала кого-то еще. О, как бы я хотела поехать! О, Боже, как бы я хотела!

Ее голос был полон такого страдания, что я выпрямился и повернулся, чтобы посмотреть на нее.

- Кто такая эта Нинон, - спросил я, - и профессор? Где находятся Серые Мезонины и что это за город? Для тети, которая пригласила своего любимого племянника погостить у нее в гостях, вы кажетесь очень загадочной и скрытной. Вы, случайно, не скрываете что-то от меня?

Но тетя Мэри отказалась отвечать на мои поддразнивания.

- Серые Мезонины - ближайший дом к Кловер-коттеджу, - объяснила она. - Он находится примерно в полумиле отсюда. Он принадлежит профессору Джарвину - ну, ты знаешь, тому самому Джарвину, о котором ты читал, - сыгравшему большую роль в открытии новых желез. Он единственная знаменитость в этих краях, и уже много лет использует Серые Мезонины в качестве летнего дома. Его дочь Нинон практически выросла там. Профессор Джарвин уже много лет вдовец, и должна признаться, моя собственная дочь не может быть мне дороже Нинон. И я ничего не скрываю от тебя, Хью, дорогой. В это время года в Мезонинах никогда никого нет.

- Но почему, - спросил я, - эта Нинон так беспокоится о местонахождении своего отца? Судя по тому немногому, что я о нем слышал, он кажется мне джентльменом, способным постоять за себя. Вам не кажется, что ваша Нинон, возможно, излишне взволнована, если просит вас отправиться на поиски ее сбежавшего родителя?

- Я бы очень хотела, чтобы ты не дразнил меня, - сказала тетя Мэри с беспокойством в милом голосе.

Она собиралась добавить что-то еще, но внезапный шум на крыльце остановил ее. Мы оба повернулись к двери, но прежде чем кто-либо из нас успел подняться, та распахнулась, и в комнату буквально влетела маленькая, промокшая от дождя фигурка. Это было так кстати и в то же время так неожиданно, что могло бы сойти за остроумный, хорошо рассчитанный выход на сцену.

Но девушка, стоявшая в дверном проеме, не обратила внимания на драматический эффект. Прежде чем я успел подняться, чтобы помочь ей, она навалилась спиной на дверь и заставила ее закрыться. Затем повернулась к нам лицом, сдергивая с головы свою промокшую шапочку. У меня сложилось впечатление, что это была очень симпатичная девушка с каштановыми волосами и карими глазами, но она не дала мне много времени на разглядывание.

Девушка пересекла комнату и опустилась на колени рядом с моей тетей, прежде чем я успел опомниться. Теперь, когда на нее упал яркий свет, я увидел, что ее красивое лицо было бесцветным, почти пепельным, а в широко раскрытых глазах застыло выражение страха.

- Тетя... тетя Мэри, - сказала она, и ее голос был похож на испуганный детский плач, - где мой отец? Вы его не видели? Вы не знаете?.. Он в Мезонинах? Вы его не видели?..

- Что случилось, дитя мое, что случилось, Нинон? - Глаза тети Мэри за стеклами очков были широко раскрыты, а голос полон ужаса. - Как ты сюда попала, дорогая? Да ты вся промокла! Твои туфельки полны воды! Нинон, дорогая моя, что заставило тебя прийти сюда сегодня вечером, да еще в таком безумном виде?

Но Нинон не желала отвлекаться на свое собственное состояние.

- Моя машина сломалась на краю Глисонз-лейн, - рассеянно ответила она, - вот почему я промокла. - И затем, снова, настойчиво. - Отец, мой отец. Вы знаете, где он, тетя Мэри? Я искала и искала - я весь день в поисках. Я не могу его найти - и теперь я знаю, что он, должно быть, в Серых Мезонинах. Хотя, как он мог отправиться туда после этого... О, разве вы не посылали кого-нибудь посмотреть сегодня днем? Я звонила, вернее, пыталась, но все провода оборваны из-за грозы.

- Нет, дорогая, я никого не посылала. Я поняла, ты хотела, чтобы я по какой-то причине поехала сама, но мне было так плохо, что я не могла выбраться. О, Нинон, мне так жаль! Но почему ты так напугана? Конечно, твоему отцу не причинят вреда ни в Серых Мезонинах, ни где-либо еще. Тише, тише, не надо так волноваться! А теперь, сними с себя что-нибудь из этих мокрых вещей!

Но обезумевшая девушка сопротивлялась ласковым рукам моей тети.

- Нет, нет, - воскликнула она, - неужели вы не понимаете, я должна идти! Я должна добраться до Серых Мезонинов! О, что-то случилось, что-то случилось! Я должна идти - сейчас же!

И она метнулась к двери, когда моя тетя поднялась и решительно схватила ее за руку.

- Нинон, - произнесла она раздраженно. - Так не пойдет! Ты заболеешь от переохлаждения, и ты не сможешь одна идти через лес в Серые Мезонины, в такую бурю и темень. Будь благоразумна, дитя. Подожди, мы еще раз попробуем связаться с домом по телефону. Возможно, в конце концов, не все провода оборваны. А теперь успокойся. Хью, иди сюда! Позвони Энни, чтобы принесла горячего чая, а потом помоги мне снять пальто! Давай, давай!

Вдвоем мы уговорили ее снять пальто, и я повесил его сушиться у огня. Энни тут же приготовила горячий чай, и после чашки Нинон перестала дрожать, а ее руки стали тверже. Но ее глаза все еще были полны ужаса, а маленький чувственный ротик подрагивал.

Могу открыто признать, что она понравилась мне с первого взгляда, - как только я ее увидел. Она была такой молодой, такой хорошенькой и достаточно храброй, чтобы снова броситься в бурю и продолжить поиски своего пропавшего отца.

Моя тетя что-то весело и успокаивающе бормотала, снимая промокшие туфельки и поднося крошечные ножки к огню, чтобы высушить и согреть их.

- Послушай, Хью, - сказала она, - Нинон, ягненочек, ты ведь слышала, как я рассказывала о тебе Хью, которого я так люблю, не так ли?

Нинон одарила меня слегка неуверенной, отсутствующей улыбкой. Я сомневаюсь, что она вообще меня видела. Когда тетя Мэри решила, что девушка успокоилась и достаточно отдохнула, чтобы поговорить, она начала расспрашивать ее. Большие глаза Нинон наполнились слезами, но она сделала над собой усилие и поведала нам связную историю.

- Я не знаю, что случилось с отцом за последнюю неделю или две, - сказала она, - но точно знаю, произошло что-то ужасное, чудовищно неправильное. Я совершенно ничего не могу понять. Однажды вечером он пожелал мне спокойной ночи, веселый, ласковый, такой милый, а на следующее утро встал совсем другим - изменившимся человеком! Это кажется невероятным, но это правда! Он избегал меня, сердился... О, тетя Мэри, я знаю, это звучит глупо, нелепо, но он действительно вел себя так, будто боялся!

И все же, чего он мог бояться в нашей маленькой квартирке в городе? Но он боялся - я знаю, что боялся - ужасно боялся! И еще... Он не выходил из квартиры, даже чтобы пойти в свою лабораторию. Он отменил все свои занятия. Тетя, он просто сидел там - сидел, погруженный в раздумья, глядя по сторонам, час за часом. А ночью включал все лампы в доме на полную мощность - и я знаю, что он совсем не спал.

- Он бродил взад и вперед. Иногда он брал с собой ружье - однажды он швырнул его через всю библиотеку и разбил стекло перед стеллажом с книгами. Грохот разбудил меня, и когда я подбежала к нему, он стоял у двери, закрыв лицо руками. Когда он убрал ладони, тетя! - я никогда не забуду выражение его лица - никогда, никогда! - я увидела на нем абсолютный, трагический страх!

И, тетя Мэри, он с кем-то разговаривал. Бывало, я просыпалась по ночам и лежала, прислушиваясь. Но, кроме нас, никого не было! Никого! Некому было ему ответить!

Тетя Мэри, я так напугана! Что все это значит? Что с ним такое? Что так сильно изменило моего папу?

Ее голос сорвался в истерике. Она помолчала немного, затем продолжила, стараясь держать себя в руках.

- Прошлой ночью я старалась не заснуть, - сказала она. - Я почему-то чувствовала, что нужна ему, хотя он и не разговаривал со мной - просто продолжал говорить, чтобы я ушла, ушла быстро, пока могла. Но я так долго не спала, была так измучена, что в конце концов все-таки заснула, а когда проснулась рано утром, его уже не было! Коридорный, дежуривший ночью, сказал, что он сбежал по лестнице в вестибюль и, не сказав ни слова, нырнул через парадную дверь в темноту. Это было около часа ночи.

- Я отправила вам записку - конечно, я подумала о Серых Мезонинах. И все же, он, казалось, боялся их, о, я не знаю! Я искала и ищу, и нигде не могу найти его следов - я звонила в его клубы, библиотеки, в Мемориал Дуэйна - я обошла все - но не могу найти его следов нигде, и все же знаю, - пусть он и боялся Мезонинов, но он должен быть там...

Ее голос снова сорвался. Она была такой несчастной, когда сидела, съежившись, у камина. Мужчина, который обращался с ней так, как, очевидно, обращался ее отец, конечно, был грубияном.

Но она не дала нам времени посочувствовать или выдвинуть свои предположения. Почти сразу после того, как рассказала свою историю, она вскочила на ноги и обула крепкие маленькие сапожки, которые Энни принесла из комнаты моей тети Мэри по ее просьбе. Я встал и молча взял свое пальто и шляпу. Тетя Мэри заговорила с сомнением, держа Нинон за руку.

- Подожди минутку, дорогая, - сказала она. - Если тебе нужно идти, полагаю, ты должна это сделать. Но, конечно, Хью пойдет с тобой. Видишь, он уже готов! Жаль, что я сама не могу пойти с тобой.

Признаюсь, когда мы с Нинон наконец отправились в путь, я с нетерпением ждал этого приключения. Мне казалось прекрасным отправиться в бурю и ночь с такой храброй, красивой девушкой, чтобы помочь ей в ее деле. Но это была безумная вылазка - по мокрой, скользкой тропинке через лес, где верхушки деревьев качались и изгибались над нами. Нинон, казалось, знала дорогу, потому что шла с легкостью, выработанной долгой привычкой. Она заговорила только один раз.

- Я знала, что телефон не работает, - сказала она, размышляя вслух. - Попытки тети Мэри дозвониться до Серых Мезонинов были более чем бесполезны. Я пыталась время от времени, весь день. Однажды мне показалось, будто я дозвонилась. Это было сегодня утром, я могла бы поклясться, что слышала, как мой папа сказал: "Алло", а потом раздался отвратительный звук! Я... о... я не могу это описать! Должно быть, из-за грозы и оборванных проводов - и все же... о, это был ужасный звук! А после этого - больше ничего не было! Только тишина! Никакого ответа.

Через лес вел короткий путь, но нам потребовалось достаточно много времени, чтобы добраться до Серых Мезонинов сквозь проливной дождь. Для меня абсолютная чернота большого дома, черная громада в окружающей темноте, казалась зловещей, огромной, застывшей, продуваемой штормом, заброшенной. В доме вообще не было света, это мы могли видеть снаружи. Нинон, по привычке, быстро вставила ключ в замочную скважину большой парадной двери, и я распахнул ее перед ней.

После суматохи, царившей снаружи, холл, по контрасту, казался мертвенно тихим. Это была выжидающая, смертельная тишина.

И именно теперь, когда я стоял в теплой темноте холла, сработал тот маленький инстинкт, о котором я говорил. Он тикал: "опасно - опасно - опасно" так же ровно, как часы.

Нинон нащупала выключатель. Но когда она дотронулась до него, ничего не произошло. Очевидно, электрические провода также вышли из строя.

- На столике в прихожей есть свечи и спички, - произнесла Нинон тихим, нервным голосом. - Дайте мне руку! Мне... мне здесь не нравится! Я чувствую себя совсем как дома!

Крепко сжав мою руку, она повела меня через холл. Пошарила среди вещей на столе и, наконец, чиркнула спичкой, поднеся ее к длинной белой свече. В темноте вспыхнул крошечный огонек. По контрасту с этим, остальная часть огромного зала казалась еще более жуткой и темной. Но Нинон не думала об ощущениях. Она свернула в коридор направо и быстро прошла по нему до двери в конце. Здесь она постучала.

- Это папина лаборатория, - объяснила она, стуча по панели. - Он проводит здесь большую часть времени, когда мы приезжаем сюда. Работает, знаете ли. Если он вообще здесь, в Мезонинах, я уверена, что он в этой комнате.

Она постучала снова. Еще и еще раз. Но ответа не последовало.

- Я не верю, что ваш отец там, - сказал я, - хотя, конечно, он может быть там и... и... спать. Но не лучше ли нам осмотреть остальную часть дома, прежде чем пытаться открыть дверь?

Нинон поколебалась, потом покачала головой.

- Нет, - сказала она, - я должна посмотреть, там ли он. В этой комнате единственный подключенный телефон. Почему-то я чувствую, - о, не знаю почему, - но я просто чувствую, что он в этой комнате! Я должна попасть туда, говорю вам, должна! Сейчас! Чтобы знать!

- Очень хорошо, - сказал я, - полагаю, в любом случае, не имеет большого значения, с чего мы начнем наши поиски. Я посмотрю, что можно сделать с замком.

Нинон держала свечу, пока я пробовал разные способы открыть дверь. Но она держалась крепко, и я начал понимать, что мне придется выломать ее, чтобы мы могли войти. Я выпрямился, чтобы сказать об этом Нинон, но она стояла настороженная, подняв лицо кверху. Прислушивалась.

- Послушайте! - прошептала она. - Послушайте! Неужели вы не слышите кого-то или что-то... Послушайте!

Я повиновался. Конечно же, я уловил это - какое-то шевеление, медленные, неуверенные шаги где-то в темных глубинах огромного дома. Я бы сказал, этажом выше нас. Приближались к лестнице... Спускались... Мы слышали, как кто-то медленно ступает по полированной лестнице.

В этом не было ничего такого, что заставило бы меня внезапно испытать тошноту от ужаса. Медленные, неуверенные шаги на лестнице. Учитывая тот факт, что мы приехали в Серые Мезонины, чтобы найти старика, этого следовало ожидать. И все же, когда мы стояли там, тесно прижавшись друг к другу, меня охватил безумный страх. Маленький инстинкт завыл еще яростнее: "Приближается опасность, приближается опасность, приближается опасность!"

Нинон, должно быть, тоже почувствовала что-то в этом роде. Я услышал, как она глубоко вздохнула, и ее маленькая ручка так задрожала, что я взял у нее свечу, опасаясь, как бы она ее не уронила.

Она повернулась и посмотрела мне в лицо. В свете свечей ее широко раскрытые глаза казались черными. Губы были бесцветными. Но она ничего не сказала. Мы вместе пошли обратно по коридору, и в этот момент электричество снова заработало. Лампы вспыхнули, холл залил свет.

Нинон вскрикнула от радости и бросилась вперед. На лестнице стоял мужчина. Он выглядел старым, усталым и слегка ошеломленным, но, стоя там, он улыбался - улыбался Нинон.

- Отец! - воскликнула Нинон. - Отец! Что случилось? Почему ты ушел прошлой ночью, не сказав мне ни слова? Что-то не так?

Он протянул руку, чтобы остановить ее слишком энергичное приближение, и она, запнувшись, остановилась у подножия лестницы. Но он все еще улыбался, медленно, - а потом заговорил. И при звуке его голоса Нинон резко отпрянула, как от удара.

Я не винил ее. В его тоне слышался странный, скрипучий скрежет, механическое, лишенное интонаций произношение, делавшее его голос отвратительным на слух. Это было так, как если бы дверь из милой, обычной комнаты, полной света и тепла, распахнулась в сумятицу черного хаоса, ужаса и смертельной опасности. Это все, что я могу сказать.

Но его слова были достаточно банальны.

- Что-то не так, - повторил он тем ужасным, холодным голосом, который, казалось, не имел к нему ни малейшего отношения. - Не так? Почему, что могло быть не так? Ты, конечно, нашла записку, которую я оставил для тебя в квартире.

Нинон не отвечала целую минуту. На ее лице застыло выражение недоверия, страха и озадаченности.

- Ты не оставил мне записки, - медленно произнесла она наконец. Затем: - Отец, что случилось? О, я знаю, знаю, что-то случилось! Что с тобой... что с твоим голосом?

Профессор сделал нетерпеливый жест. Он спустился с последних ступенек, двигаясь с отрешенностью, скованностью автомата. И по какой-то причине я почувствовал, как холодный сквозняк, порыв ледяного черного воздуха коснулся меня, пока я стоял там. Я невольно вздрогнул.

- С моим голосом все в порядке, - сказал он, - за исключением, пожалуй, небольшой простуды. Не надо фантазировать, Нинон, неужели ты проделала весь этот путь сюда, потому что не нашла мою записку?

- Ты не оставил никакой записки, - машинально повторила Нинон. Ее взгляд оторвался от его лица, и она вздрогнула. - Простуда, - произнесла она. - О, папочка, это та причина, по которой у тебя перевязано горло? Оно болит? Тебе больно, дорогой?

Профессор дотронулся рукой до аккуратной повязки на своем горле.

- Сейчас мне не больно, - ответил он, - но было очень больно. Впрочем, это не имеет значения. Ты промокла насквозь. Если ты не снимешь эту одежду, тебе будет плохо. Не лучше ли тебе немедленно пойти в свою комнату и переодеться? Мы можем поговорить после этого.

Нинон с минуту стояла неподвижно. Ее глаза были широко раскрыты и казались почти черными. Ее маленький ротик был плотно сжат. Она хорошо владела собой, но за это пришлось заплатить позже.

- Я не совсем понимаю, в чем дело, - сказала она, и в ее голосе послышались озадаченные нотки, бесконечно трогательные. - Но я точно знаю, что-то не так. Ты... ты... почему, папочка, ты говоришь и ведешь себя так странно!

Профессор Джарвис издал звук, свидетельствующий о нетерпении.

- Это ты, Нинон, ведешь себя глупо! Пойди и немедленно переоденься в сухое. Поторопись!

Повинуясь, Нинон прошла мимо него и начала медленно подниматься по лестнице. По пути она то и дело оглядывалась на нас. Наконец она скрылась из виду за поворотом лестницы.

- Мы будем ждать в библиотеке, - крикнул ей вслед профессор. - Спускайся, когда переоденешься.

Затем он с улыбкой повернулся ко мне. Его движения были неловкими из-за жесткой повязки, обхватывавшей его горло, как мне показалось, слишком плотно, чтобы чувствовать себя комфортно. Когда он подошел ближе, я заметил, что его глаза глубоко запали. Они были тусклыми, синевато-серыми, невыразительными, мертвыми на вид, если не считать слабого свечения, мерцавшего в их мутной глубине.

- Я думаю, в библиотеке немного теплее, - сказал он. - Может, мы подождем там мою глупую маленькую девочку? Я понятия не имел, что она не найдет мою записку, что она рискнет выйти в такую бурю, чтобы прийти ко мне сюда. Но Нинон действительно очень непредсказуемый ребенок. Подождите, я включу свет, хотя и не могу предсказать, как долго он будет гореть. Я должен от всего сердца поблагодарить вас за то, что вы взяли на себя заботу о моей маленькой Нинон в этом безумном путешествии.

Дружелюбно разговаривая, профессор распахнул дверь огромной темной библиотеки и, нажав на выключатель на стене, залил комнату светом.

Я не трус, но скажу, что если бы поступил так, как хотел, а не как того требовали условности, если бы я прислушался к тому маленькому пульсу, который продолжал посылать сигнал: "Опасность - берегись - опасайся - остерегайся", я не переступил порог, и взбежал по лестнице к Нинон. Но как бы я мог объяснить такой шаг?

Тем временем профессор Джарвин, известный ученый и писатель, любезно ждал меня, чтобы провести в свою библиотеку, как он сделал бы с любым гостем.

Я прошел через массивную дверь, и профессор захлопнул ее за нами. С той же странной скованностью в движениях он указал мне на стул. Я сел, но он остался стоять. Он рассеянно поднял длинную кочергу и поворошил тлеющие угольки в камине. Положил ее обратно на медную подставку и с невероятной скоростью и яростью набросился на меня.

Я успел мельком увидеть его лицо, когда он, подобно молнии, бросился ко мне через всю комнату. Оно преобразилось - это была кровожадная маска сбежавшего дьявола. Исходившая от него угроза была подчеркнута пылающим безумием в запавших глазах. Отвратительный, злой, порочный.

Я привстал со стула. Но он набросился на меня прежде, чем я успел защититься. Он рычал, как бешеный зверь, и его длинные холодные пальцы, казалось, обладали прочностью стали и проворством змеи. Холодные-холодные. Я осознавал это, даже в отчаянной борьбе. Казалось, мой ужасный противник окутан саваном ледяного воздуха.

Мы сражались. Я знаю, что пару раз издал сдавленный крик отчаяния. Но с самого начала я понимал, что у меня нет шансов. Я сильный, и я был вдвое моложе этого человека, но все же я был ребенком в ужасной, безжалостной хватке этих ледяных пальцев. Я услышал грохот переворачиваемой мебели.

Один раз, - это было как раз перед тем, как я потерял сознание, - я ударил его, довольно слабо, в челюсть. Удар был нанесен с небольшой силой, но аккуратные складки бинта разошлись. И его голова больше не выпрямлялась. Она продолжала безвольно откидываться назад. Мои испуганные глаза увидели длинную кровавую рану на его горле - и эту ужасную, свободно болтающуюся голову!

Ледяные пальцы ни на мгновение не ослабляли хватку. Они все глубже и глубже впивались мне в горло, несмотря на мои отчаянные попытки их разжать. Комната потемнела. Я погрузился в темную глубину. В самый последний момент я на мгновение увидел эту отвратительную свисающую голову...

Когда я снова пришел в себя, то все еще лежал на полу библиотеки. Но я был не один. Я услышал голоса задолго до того, как набрался достаточно сил, чтобы открыть глаза. Кто-то поднес к моим губам стакан с водой. Я попытался напиться. И действительно, когда я, наконец, с трудом открыл глаза и сел, в комнате было трое мужчин - полицейских.

Нинон и крупный седовласый мужчина опустились на колени рядом со мной. Мужчина кивнул и поднялся.

- Кажется, вы начинаете приходить в себя, - бодро сказал он. - Успокойтесь. Я инспектор Грэттон, а эти двое - мои люди. Кстати, что с вами случилось? Вы, должно быть, здорово с кем-то подрались. Где тот, другой парень?

Нинон смотрела на меня сверху вниз.

- Я услышала грохот и ваш крик, - сказала она, - поэтому пришла. Но дверь долго не открывалась. Я стучала в нее - я звала... Потом приехала полиция.

Пошатываясь, я поднялся на ноги и опустился в кресло. Огляделся. Моя одежда была в беспорядке и порвана, а на смятом коврике валялись сломанный стул и перевернутый стол. Драка действительно была, даже если бы боль в горле не свидетельствовала об этом. Но профессора нигде не было видно. Я повернулся к мужчинам.

- Где профессор Джарвин? - спросил я хриплым шепотом.

Инспектор Грэттон с любопытством посмотрел на меня.

- Вот в чем вопрос, мой дорогой сэр. Где профессор Джарвин? Собственно, именно это и привело меня сюда. Где профессор?

Нинон вздрогнула, когда он повторил мой вопрос, и придвинулась ближе ко мне. Она вложила свою маленькую холодную ручку в мою, и я крепко сжал ее. В напряженной тишине я слышал пронзительный вой ветра, налетавшего на фронтоны.

Я повернулся к инспектору.

- Я не знаю, где в данный момент находится профессор Джарвин, - сказал я. - Возможно, прячется где-нибудь в доме. Но мы должны найти его, и немедленно. Этот человек - безумный маньяк! Это он напал на меня! Он набросился на меня, как дикий зверь, едва только мы остались одни в этой комнате! Лучше будьте осторожны, потому что, когда вы его найдете, он может натворить что угодно.

Губы Нинон побелели. Но она мужественно встретила взгляд инспектора.

- Боюсь, мистер... мистер Хью... - Она заколебалась, произнося мое имя, и я вспомнил, что она знала только то, как называла меня моя тетя, - боюсь, он прав...

И она вкратце пересказала ему то, что уже рассказала моей тете и мне. В конце ее рассказа инспектор Грэттон кивнул, полностью удовлетворенный.

- Возможно, вы правы относительно его безумия, - сказал он, внимательно выслушав. - Но, на мой взгляд, он ведет себя скорее, как человек, охваченный смертельным страхом. Человек, доведенный до отчаяния самым страшным страхом. Его действия слишком логичны для безумия. Я думаю, он приехал сюда сегодня по какой-то очень веской причине.

- Кстати, - прервал я его, - как получилось, что вы оказались здесь так кстати?

- Телефонный звонок, - ответил инспектор, и голос его был мрачен и резок. - И хотя для вас время визита было подходящим, для меня это означает сущую неразбериху. Сообщение поступило в десять часов утра, но не было передано мне. Это был очень настойчивый призыв о помощи.

Нинон издала тихий сдавленный крик.

- В котором часу сегодня утром, в котором именно часу? - спросила она.

- Между половиной десятого и десятью, хотя ближе к половине десятого, - ответил инспектор.

Глаза Нинон расширились. Она приложила руку к дрожащим губам.

- Это... это было как раз перед тем, как я дозвонилась... когда мне показалось, что я услышала этот... ужасный звук... понимаете? Перед тем, как оборвался провод!

Она замолчала.

- О, потом что-то произошло... что-то ужасное! И он пытался позвать на помощь, но безуспешно! Папа! Папа!

Она закрыла лицо руками и зарыдала. Инспектор Грэттон, склонившись над ней, покачал головой.

- Кто-то заплатит за эту халатность, - резко сказал он. Затем он повернулся к двум мужчинам. - Займитесь делом! Обыщите этот дом! Мы и так потеряли здесь слишком много времени! Поторопитесь!

Полицейские повиновались. Но как только один из них открыл дверь библиотеки, электричество отключилось, и помещение снова погрузилось в кромешную тьму. Я слышал, как инспектор проклинал бурю. Но у него и его людей были электрические фонарики, и с их помощью мы с Нинон зажгли две огромные восковые свечи, стоявшие на каминной полке. Нинон цеплялась за меня, когда мы выходили из комнаты вслед за мужчинами, а один раз она шагнула вперед и тронула инспектора Грэттона за рукав.

- Сюда, - сказала она. - Я уверена, вам следует осмотреть эту комнату в первую очередь. Это лаборатория моего отца, которую он всегда использует для своих экспериментов и работы, когда мы бываем в Серых Мезонинах. Если он все еще в доме, то, скорее всего, находится именно там.

- Я в этом не уверен, - ответил инспектор Грэттон. - Если он действительно безумен, у него есть запас хитрости и осторожности, которые могут предостеречь его от этого. Но нет ничего плохого в том, чтобы сначала заглянуть туда.

Под его умелыми манипуляциями дверной замок поддался, и дверь распахнулась внутрь. Темнота, царившая в комнате, была такой гнетущей, такой плотной, что казалась почти осязаемой. У меня не было ни малейшего желания первым переступать этот зловещий порог, но инспектор Грэттон, очевидно, не испытывал подобной дрожи. Он шагнул внутрь и обвел комнату лучом фонарика.

Он поспешно вернулся в холл и открыл рот, чтобы заговорить. Затем его взгляд остановился на Нинон, и он заколебался.

- Лучше отведите ее обратно в библиотеку, - тихо сказал он мне. - И побудьте там с ней.

Но Нинон услышала и ответила твердым, решительным голосом.

- Я не уйду. Если в комнате что-то есть, я имею право... О, я не уйду! Вы не можете меня отослать!

Инспектор Грэттон неуверенно посмотрел на нее. Затем пожал плечами.

- Будь по-вашему, - коротко сказал он. - У меня нет времени, чтобы тратить его на споры с вами.

Он сделал знак двум мужчинам и вернулся в комнату. Я обнял Нинон за плечи, и мы последовали за ним. Она судорожно вздрагивала.

Инспектор Грэттон поводил фонариком по комнате, пока круг света не задрожал, не остановился и не сфокусировался на человеке, лежавшем на полу. Два других луча усилили его, и в их совместном свете стала видна гротескная фигура профессора Джарвина.

Он лежал, как-то странно скрючившись, голова его была запрокинута назад... Горло было перерезано.

Тело окружала лужа темной свернувшейся крови. Его глаза были широко раскрыты, а выражение лица! - пусть Провидение защитит меня от того, чтобы я когда-либо увидел такой ужас на чьем-либо другом лице, живом или мертвом! Это видение преследует меня до сих пор!

Нинон издала тихий стон, обмякла и зашаталась. Я подхватил ее, когда она падала, и положил на длинный диван у двери.

- Лишилась чувств, - будничным тоном заметил инспектор. - Я так и думал, что это случится. Просто дайте ей полежать минутку, хорошо? И подойдите сюда. Этого достаточно, чтобы даже у такого опытного человека, как я, немного задрожали руки, но это факт.

Он указал на мертвеца.

- Я так понимаю, это тот человек, которого мы ищем, - вопросительно произнес он.

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он опустился на колени рядом с телом. Его быстрые пальцы приподняли его, ощупали. Наконец, не вставая, он присел на корточки и посмотрел на меня снизу вверх. Его голос был одновременно строгим и озадаченным.

- Во всем этом есть что-то очень странное, - медленно и задумчиво произнес он. - Разве я не правильно понял вас с юной леди? Разве вы оба только что не сказали, что профессор Джарвин был здесь, живой, в доме, когда вы пришли сюда, совсем недавно?

- Живой, - повторил я. - Живой? О, вполне живой! Настолько, что чуть не убил меня! Да он дрался как демон!

Инспектор Грэттон с минуту молчал. Он снова повернулся и посмотрел на отвратительное окровавленное существо на полу рядом с собой. Выражение его лица было абсолютно профессиональным, а тон, которым он заговорил, лишен всякого выражения.

- Это невозможно, - быстро сказал он. - Невозможно. Потому что этот человек, лежащий на полу, - профессор Джарвин, - мертв уже по меньшей мере шесть или восемь часов, а возможно, и больше. Началось трупное окоченение.

После этого в течение минуты в комнате не было слышно ни звука. Я услышал, как один из мужчин глубоко вздохнул, как снаружи завывает ветер.

- Вы ошибаетесь, - сказал я как можно спокойнее. - Я знаю, что вы ошибаетесь. Мы с дочерью профессора Джарвина видели его и разговаривали с ним менее получаса назад, и мое горло все еще болит и покрыто синяками от его безумного нападения на меня. Сумасшедший, безумный, да. Но не мертвый.

Я резко замолчал, глядя на труп, лежащий на полу в круге света. На шее была повязка, окровавленная, порванная, в беспорядке. Внезапно на меня нахлынуло тошнотворное воспоминание. Перед моим мысленным взором пронеслись бессвязные, разорванные фрагменты. Крик Нинон. "У тебя болит горло, отец?.." "Сейчас не болит... это твое воображение", - эта аккуратная, плотная повязка, его напряженная шея, неловкие движения, а потом, когда я ударил его в подбородок, голова безвольно повисла. Все это внезапно приобрело ужасное значение. Испытывая тошноту и слабость, я, шатаясь, добрался до стула и сел, гадая, в своем ли я уме.

Инспектор Грэттон что-то говорил.

- Если вы и молодая леди правы, значит, в доме есть еще один мужчина. Но я в это не верю! Посмотрите сюда!

Он разжал окоченевшие, бескровные пальцы правой руки. В них был зажат крошечный, ярко раскрашенный лоскуток шелковой ткани. Он вырвал его из этой холодной, неохотной хватки и, встав, поднес ко мне. Он прижал его к моей груди.

Это была полоска шелка, оторванная от моего галстука.

Он тихо присвистнул.

- Что вы об этом думаете? - спросил он.

Я не ответил. Что я мог сказать? Я вздрогнул, вспомнив...

Один из мужчин осматривал комнату. Теперь он обратился к инспектору.

- Подойдите сюда на минутку, - сказал он. - Здесь на столе какие-то письма или бумаги. Подойдите и посмотрите.

Инспектор Грэттон поспешил через комнату. Я, пошатываясь, поднялся на ноги и последовал за ним. На столе лежала небольшая стопка разрозненных листов. На некоторых бумагах была кровь. Все они были в беспорядке. Последний лист был незаконченным, оборванным на полуслове.

Представьте, если сможете, ту ужасную комнату. Единственный источник света - две свечи и три маленьких круга от электрических фонариков. Жуткое существо, лежащее отвратительно тихо в темноте. Нинон, все еще без сознания, на кушетке у двери. Четверо мужчин, склонившихся над неопрятной кучей разрозненных бумаг. Снаружи черная ночь и буря. В этой огромной темной комнате, с ее внезапным блеском металла, стекла и эмали, царила тишина, более зловещая, чем дикий рев шторма, когда он обрушивался на Серые Мезонины.

- Давайте разберемся, что все это значит, - коротко сказал инспектор. - Похоже, он писал... составлял какое-то заявление, когда...

Он замолчал, не закончив. Быстро пролистал бумаги. Расправил их. Затем, сев перед столом, зачитал вслух заявление, над которым, очевидно, работал профессор Джарвин, когда его постигла смерть.

- Я, Элтон Дивер Джарвин, уважаемый и вызывающий восхищение у моих друзей и коллег, ученый и учащийся, - убийца.

И из-за этого нахожусь в смертельной опасности. Каждый день, каждую ночь, каждый час, которые проходят, я оттягиваю неизбежное. Теперь я понимаю, что сбежать невозможно. Он не успокоится. Это конец.

Мир знает о моей работе. То, что своими многолетними исследованиями и экспериментами с железами я принес какую-то пользу человечеству, является моим единственным утешением, моей единственной надеждой в вечности. Но любопытство, рвение, которые помогли мне превзойти других в знаниях, также подтолкнули меня к совершению самого ужасного преступления.

Пять лет назад я думал, что стою на пороге великого открытия - величайшей находки за последнее научное десятилетие. Но для завершения эксперимента, о котором мечтал, я зависел от некоего субъекта, который согласился бы на особую операцию.

Это не было трудным или особенно болезненным делом. И я был уверен, что результат будет достаточно блестящим, чтобы оправдать любые средства его достижения. Для моего успеха был абсолютно необходим живой человек, с которым я мог бы работать.

Я был вне себя от беспокойства. Как найти объект для моего эксперимента? Человека, которому, как я чувствовал, операция принесла бы огромную пользу. Это казалось непреодолимым препятствием между мной и успехом. Я постоянно размышлял об этом.

И тут Судьба поставила на моем пути именно то, о чем я так долго молился.

Однажды ночью, здесь, в Серых Мезонинах, я проснулся от того, что услышал какое-то шевеление... тихий шорох. Я мгновенно насторожился и лежал молча. Звук повторился. Да, все было так, как я и предполагал. В моей комнате кто-то был, возможно, вор. Я бесшумно нащупал револьвер, который всегда лежал на столике у изголовья моей кровати.

Я включил свет и взял этого человека на мушку прежде, чем он успел повернуться ко мне лицом. Все это было так просто, словно являло собой часто репетируемую сцену из пьесы.

Вор был бледным, тихим парнем, который попытался объяснить мне, что он не обычный вор. Он рассказал трогательную историю о бедности и страданиях своей семьи, о безуспешных поисках работы и об этом последнем отчаянном средстве.

Если бы я не был так возбужден своей удачей, думаю, я бы счел его бедственное положение достойным сочувствия и помощи, а не наказания. Он не пытался защищаться; он был слишком подавлен чередой обрушившихся на него катастроф и, казалось, ожидал наказания как чего-то само собой разумеющегося. Он не пытался помешать мне крепко привязать его к стулу.

Мне действительно повезло. Нинон с подругой уехала в город, а трое слуг спали в своих комнатах над гаражом. Я был наедине со своим пленником. Я спокойно оделся, хотя руки у меня дрожали от нетерпения приступить к столь желанному делу. Мой пленник сидел неподвижно, опустив голову на грудь.

Я тщательно объяснил ему, что собираюсь сделать. Я сказал, что вместо того, чтобы отправиться в обычную тюрьму и подвергнуться наказанию, он должен стать живым доказательством истинности моей теории. Что со временем его будут чествовать как первопроходца - первого в долгой процессии людей, стремящихся к продлению деятельной жизни, которую я мог бы предложить им с помощью своей простой маленькой операции.

Но вместо того, чтобы поблагодарить меня и помогать, он выказал страдание и испуг, на которые было крайне неприятно смотреть. Он начал сопротивляться и умолять меня вызвать полицию. Он молился и умолял, когда я приложил к его лицу эфирный колпачок.

Далее все было просто. В лаборатории я провел необходимую несложную операцию. И прежде чем он вышел из наркоза, я крепко привязал его к кушетке, наблюдая за ним в лихорадочном предвкушении.

Когда он, наконец, пришел в себя, то казался глупым и незаинтересованным, его разум был почти пуст. Что-то пошло не так!

Вместо мужественного сверхчеловека, которого ожидал, я произвел на свет идиота. Он стал кретином-дегенератом как телом, так и мозгом. Я был вынужден держать его взаперти в лаборатории. Это было довольно просто, потому что он мог часами сидеть на одном месте, разевая рот и ухмыляясь. Пуская слюни и теребя свои пальцы.

Поначалу, конечно, меня мучила совесть. Но позже я начал понимать, что науке, как суровой хозяйке, нужно служить, даже если ради этого придется пожертвовать человечеством. Но и тогда я совершенно не осознавал одного важного факта. Я причинил этому человеку непоправимый вред, я отнял у него его право по рождению.

За прошедшие с тех пор годы я взвалил на свои плечи очень тяжелое бремя. Планирование сокрытия и уход за тем, что я создал, требовали изобретательности и терпения от любого человека. Мне очень помог мой старый слуга Густав. Он был единственным живым человеком, который знал о присутствии кретина в Серых Мезонинах. И во время моего отсутствия он полностью взял на себя заботу о нем.

Но в прошлом году Густав умер. С тех пор моя жизнь превратилась в кошмар. С каждым днем, с каждой неделей это бессмысленное ухаживание становилось все более и более тяжелым бременем для моих слабеющих сил и терпения. Я начал задумываться - почему такой блестящий человек, как я, должен изнурять себя, ухаживая за идиотом? Почему бы мне не избавиться от этого бремени?

Но у меня не хватило смелости хладнокровно убить кретина. И в конце концов я придумал план. Во время вынужденных отлучек я сажал его на цепь в клетке, которую мы с Густавом соорудили для него под полом лаборатории. Здесь я оставлял большие запасы еды и воды, которых ему должно было хватить до моего возвращения.

Но в этот последний раз я решил избавиться от этой обузы сразу. Итак, я не оставил ему ни еды, ни воды; я знал, что он должен умереть, и все же мне не пришлось бы выполнять неприятную задачу - убивать его. На самом деле, он казался слишком тупым, даже чтобы страдать.

Как уже сказал, я забыл об одной вещи. Что, когда он, наконец, умрет, его душа отделится от тела - и что оно превратится в искаженное и злобное существо, каким я его создал. Дьявольски злобным и коварным.

В городе я спокойно ждал конца. Он, должно быть, прожил не меньше полутора недель.

А потом, однажды ночью, он умер! После освобождения он пришел прямо ко мне. Меня вырвало из сна ощущение его молчаливого, выжидающего присутствия. Когда я открыл глаза, он стоял рядом. Присутствие, такое же плотное и человеческое по форме, как и я сам, на вид, но холодное, неосязаемое, как туман на ощупь, и обладающее способностью полностью исчезать при появлении любого другого человека,

В ту первую ночь я сбежал из маленькой квартирки. Я бежал по тротуарам с дикой поспешностью - бежал, охваченный паникой, спасаясь от ужаса. Он бежал рядом со мной, молча, без усилий. Его глаза были полны злого, плотоядного знания. Не было нужды в словах. Он знал, и я знал, чего он ждал - ждал с терпением вечности, когда представится возможность нанести удар.

Под уличным фонарем мы встретили полицейского. Я остановился и заговорил с ним, отчаянно стараясь говорить непринужденно. Он вежливо ответил. Я продолжал разговор под любым предлогом, чтобы подольше постоять с ним в этом маленьком круге света, а не возвращаться в темноту, где притаилось это наблюдающее, отвратительно пахнущее существо. Но когда, наконец, я был вынужден идти дальше, он снова был со мной. Я знал, что так и будет.

Я вернулся в квартиру. Я больше не рисковал выходить на улицу. Почему-то мне казалось, что на свежем воздухе не так легко защищаться.

Он постоянно был со мной. Я не смел заснуть. Я все время старался сдерживать себя, умоляя его, как когда-то он умолял меня. Он был безжалостен. Он молча ждал. В полумраке моего маленького кабинета его глаза фосфоресцировали.

Когда я расхаживал по комнате, он скользил рядом со мной. Он сидел напротив меня за карточным столиком, пока я пытался не заснуть, раскладывая пасьянс. Однажды я, кажется, сошел с ума. Я швырнул в него револьвером. Пистолет ударился о книжный шкаф позади него, разбив стекло. Он нависал надо мной, ухмыляясь, пока я ругался и бесновался.

Один-единственный раз за все время этой ужасной осады он заговорил. Из тени, где он прятался, ранним утром донесся его голос, хриплый, ржавый от долгого бездействия:

- В Серых Мезонинах лежит мое тело, не исповеданное, не укрытое, непогребенное. Отправляйся туда и исправь то, что ты еще можешь исправить.

Я сопротивлялся. Поскольку я боялся Серых Мезонинов, интуитивно я знал, что это место моей гибели. И все же я, наконец, подчинился. Какой у меня был шанс противопоставить свою ничтожную волю его воле?

Я покинул квартиру. Я приехал в Серые Мезонины. Я вырыл могилу в земле для гниющего куска плоти, у которого отнял его наследие и право по рождению. Я даже пытался произнести молитву, пытался - но безуспешно.

Пока я пишу, он стоит рядом со мной. Он стоял рядом со мной, когда я кидал мокрую землю в его могилу. И ухмылка на его лице изменилась - сменилась еще более грозным выражением.

Я должен попытаться уехать из Серых Мезонинов немедленно. Смогу ли я уехать? Отпустит ли он меня? Или это место, - то самое, где он жил и где произошла трагедия, - он выбрал для подготовки...

Телефон звонил... звонил. Я боялся пройти мимо него, там, где он стоял. Поэтому я не ответил. О, почему, почему я уступил? Зачем я приехал в Серые Мезонины?

Если бы я только мог дотянуться до телефона! Это крошечная надежда... Я прошел мимо него и обогнал. Он не торопился. Но его лицо. Я схожу с ума, это я знаю. Я позвал... позвал на помощь. Он даже не попытался остановить меня. Но по выражению его лица я понимаю, что это безнадежно... Что ждет меня, если я умру, вернее, когда я умру? Какое наказание в вечности...

Снова телефон. Голос Нинон - ее дорогой голос... Но, когда я хотел заговорить с ней, чья-то рука потянулась ко мне...

На этом заявление заканчивалось. Последняя страница была вырвана и заляпана буровато-красной кровью.

Что произошло в этом ужасном месте? Что такого увидел профессор Джарвин перед тем, как его настигла смерть, заставившее его мертвое лицо застыть в этой жуткой маске ужаса?

Инспектор Грэттон осмотрел большую пустую комнату со скудной мебелью из железных покрытых эмалью столов и шкафчиков, изобилующую лабораторным оборудованием. И действительно, под полом мы обнаружили люк, ведущий в камеру, в которой был заключен бедный кретин.

Когда мы подняли его, в комнату ворвался запах разложения и смерти. В ту ночь ни у кого из нас не хватило смелости разобраться, что это было. Только позже мы спустились в его глубины и увидели голую, темную каморку, немощеную, неосвещенную, с несколькими рваными грязными одеялами в одном углу и двумя длинными цепями, прикрепленными к стенам. Отвратительные, жалкие вещи...

Инспектор оставил своих людей до своего возвращения с дополнительной помощью и большим количеством фонарей. Он помог мне донести Нинон, которая начала шевелиться и что-то невнятно бормотать, до его машины, и я держал ее на руках, пока он вез нас обратно к тете Мэри, откуда собирался позвонить в город.

Я положил Нинон на диван перед камином и был рад, когда она, наконец, начала приходить в себя, и я не могу передать вам то чувство, которое охватило мое сердце, когда ее первым слабым, неуверенным ответом был ответ мне.

Итак, вот что произошло в Серых Мезонинах той ненастной осенней ночью.

Я никогда ни с кем не обсуждал это дело, если не считать нескольких вопросов, на которые коронер заставил меня ответить, по той простой причине, что не хочу, чтобы меня называли лжецом или дураком.

Лично я думаю, что инспектор Грэттон и те люди, которых он представлял, считали профессора психически неуравновешенным, а его смерть - самоубийством, последовавшим за похоронами кретина. Хотя многие ли люди могли нанести себе такой удар?.. Однако газеты объявили о его смерти как о самоубийстве, поскольку заявление профессора хранилось в тайне благодаря влиянию некоторых его бывших коллег.

Неглубокая, наспех вырытая могила, в которой профессор спрятал тело бедного кретина, была обнаружена той же ночью группой поисковиков и охранников, которых инспектор Грэттон привез с собой в Серые Мезонины. Тело было похоронено по христианскому обряду. Его так и не удалось опознать.

Я всегда верил, что в ту ужасную ночь в тело профессора вселилась злобная, извращенная душа кретина, вдохновленная жаждой более жестокой мести. Я думаю, моя смерть была всего лишь деталью в его отвратительном плане - он хотел отомстить Нинон за то зло, которое причинил ему ее отец. Эта мысль заставляет меня просыпаться ночью от дрожи - какой могла бы быть судьба бедной маленькой девочки, если бы ему это удалось?

Нинон - моя жена, вот уже целый год. Моя тетя Мэри взяла ее с собой в длительную поездку, где они могли видеть огни, людей и веселое движение, но при этом оставаться в тишине и предоставленными самим себе. Это было все, что она могла сделать для ошеломленной, убитой горем девушки.

И прошли буквально месяцы, прежде чем я осмелилась пойти к ним и рассказать Нинон о том, как много она значила для меня. Но прошедший год был очень счастливым для нас обоих, и смею надеяться, что время, наконец, сотрет из ее памяти то, что произошло в Серых Мезонинах.

ПРОКЛЯТЫЕ ТЫСЯЧИ

Огромная сумма в тридцать тысяч долларов, целое состояние в любом другом месте и дюжина состояний в охваченной нищетой Венгрии, уйдут на благотворительность! Ибо, согласно верованиям тех, кто что-либо знает, на этих деньгах лежит проклятие, проклятие нечестивое!

11 февраля 1930 года Иоганн Юнгман, деревенский пекарь из деревни Ракус, расположенной в ста милях от Праги, получил официальное сообщение от адвоката, в котором сообщалось, что он является наследником богатого дяди, который всегда недолюбливал его и поклялся, что он никогда не получит ни пенни. Этот дядя, Карл Юнгман, был богатым любителем таких темных искусств, как некромантия и поиски философского камня; есть запись о его аресте и окончательном освобождении по обвинению в посещении собрания венских приверженцев черной мессы.

Юнгман взял деньги, заявив, что золото есть золото, независимо от того, откуда оно взялось. На следующий день он был мертв.

Его старший сын, Ганс, как и его отец, являвший собой идеальный физический образец, которому было всего двадцать восемь лет, унаследовал отцовское имущество, включая пекарню и роковые тридцать тысяч долларов... все еще нетронутые.

Через неделю он умер от болезни, причину которой местный врач так и не выяснил. Деньги, естественно, перешли к младшему сыну, Иоганну-младшему, который отказался к ним прикасаться. Наследники, следующие в очереди, последовали его примеру, и деньги были помещены в канцелярию и вернутся государству из-за отсутствия кого-либо, кто мог бы их получить.

Падет ли проклятие на само государство или нет? Неужели Иоганн Юнгман выбросил на ветер больше денег, чем когда-либо увидит в своей жизни? и все впустую? В любом случае, он доволен, что все обошлось.

ВЕДЬМИН САД

Герберт Холл Тейлор

Если спросить сто человек, суеверны ли они, они бы с поразительным единодушием ответили отрицательно, и все же в каждом из нас есть что-то от суеверия. Человек, смеющийся над своим соседом, который не хочет проходить под лестницей, откажется обедать с двенадцатью людьми за одним столом, а насмешник, не относящийся с опаской к разбитому зеркалу, носит в кармане конский каштан как средство от ревматизма, - даже Линкольн свято верил в "безумный камень" как средстве от гидрофобии, а сенатор Ингаллс признался, что верит в привидения.

Действительно, когда кто-то соприкасается со сферой оккультизма, очень немногие втайне не верят в привидения на церковных кладбищах и в посещаемых домах. Возможно, это невероятно, но вера в колдовство сохраняется во многих старых городах Новой Англии среди образованных и в остальном хорошо информированных людей. Прошло всего два или три года с тех пор, как против женщины был подан иск о возмещении ущерба в связи с потерей собаки, предположительно убитой в результате колдовства, и решение было получено от местного мирового судьи. Еще и сегодня существуют знахари, утверждающие, что способны противодействовать болезням, вызываемым ведьмами.

У ворот Кейп-Кода, в городке Миддлборо, находится пустынный участок земли, известный как "ведьмин сад", и его точное местоположение известно местным жителям так же хорошо, как и приходская церковь. Не только оно, но и легендарные истории, связанные с этим странным местом, знакомы каждому школьнику в деревне.

Эти сказки, черпающие свою силу и авторитет из устных рассказов, передаваемых из поколения в поколение, начиная с "времени, за пределы которого не может выйти человеческая память", стали общепризнанными как правдивые. Если кто-то окажется настолько бестактен, что проявит недоверие, на него обрушатся факты, кажущиеся неопровержимыми.

Не все жуткие истории традиционны. Старые поселенцы рассказывают о достопримечательностях, которые они видели на клюквенных болотах, и о том, что им довелось пережить, и, каким бы ни было объяснение, нельзя сомневаться в искренности рассказчика.

Прежде чем приступить к рассказу о событиях, которые недавно привлекли исследователя сверхъестественных явлений в "сад", возможно, будет интересно сделать обзор его истории.

Элмер Шоу, родившийся в двух шагах от этого места в 1860 году, Чарли Бенсон, проживший более пятидесяти лет в непосредственной близости, и семья Шертлефф, чьи предки были ближайшими соседями "ведьмы", живо помнят многие традиции. (собственность мистера Шоу граничит с "ведьминым садом", нынешним владельцем которого является Дэвид Джонс.)

Дом известной ведьмы находился на старой индейской тропе, ведущей в Плимут, где Майлз Стэндиш одержал свою первую победу над краснокожими. Сегодня он располагался бы между улицами Тиспакин и Шорт-стрит, где только осыпающаяся стена подвала указывает на это место, и два или три чахлых фруктовых дерева указывают на то, что это был фруктовый сад. Однако рисунки этого жилища все еще сохранились в исторических записях о городе, а "ведьмин колодец" легко найти примерно в четырех футах от лесной дороги (по которой можно проехать на автомобиле).

Несмотря на свою зловещую историю, это странное, мрачное, наводящее ужас место, и в сумерках оно кажется вполне подходящим для тех жутких событий, которые, как говорят, там происходят. Это совершенно изолированная местность, поблизости нет ни жилья, ни других признаков проживания, и робкие люди обходят это место стороной, в то время как даже самые отважные избегают его с наступлением темноты.

Мистер Шоу вспоминает, что в детстве он боялся проходить мимо этого места, и, хотя иногда ему хватало смелости сорвать плоды с соблазнительного сливового дерева, он был готов мгновенно убежать, в каком бы обличье ни предстала перед ним ведьма.

- Вы знаете, говорили, что никогда нельзя предугадать, какую форму она примет, - объяснил мистер Шоу, явно извиняясь за свою робость.

Ортодоксальная концепция ведьмы отражена во всех легендах города Кейп Код. Ведьма с растрепанными волосами, ниспадающими на плечи, длинными клыками, торчащими из беззубых десен, изображается верхом на обычной метле или с изогнутой, искаженной фигурой, опирающейся на кривую палку.

В результате соглашения с дьяволом она наделена силой осушать колодцы врагов, сеять чуму среди скота и заставлять коров давать кровавое молоко. С помощью злых заклинаний она накладывала на людей магические чары, насылала на них проклятия и вызывала болезни в целых семьях. В массивном железном котле она варила зелья, которые позволяли ей предсказывать грядущие события, обычно катастрофические.

Ведьме из Миддлборо приписывают все эти сверхъестественные способности и еще кое-что. Один старожил, пользующийся репутацией человека безупречно правдивого, вспоминает, что часто слышал от своего деда рассказы о том, как ведьма выводила его лошадей из стойл и каталась на них всю ночь напролет. В результате, когда он находил их утром, они были покрыты потом.

Другой почтенный горожанин вспоминает, что, как говорят, некий комитет провел проверку этой женщины, чтобы выяснить, действительно ли она ведьма. Для проверки ее положили в мешок с тяжелыми камнями и бросили в реку Немаскет. Если бы она утонула, с ней все было бы в порядке, но если бы она всплыла, то была ведьмой. Она всплыла.

Чарли Бенсон вспоминает, как старики говорили, что ведьма часто принимала облик свиньи, и ее можно было увидеть и услышать, как она хрюкает у корней деревьев в саду. В другое время она изображала из себя медведицу.

Мистер Шертлефф утверждает, история гласит, что у ведьмы был муж и что, когда она была медведицей, то вела себя по-медвежьи и немного грубо обращалась с ним. Однажды, когда она была медведицей, то изрядно потрепала его, и он поклялся, что в следующий раз, когда она нападет на него в таком виде, он будет готов к этому.

Поэтому он расплавил свои серебряные нарукавные пуговицы, отлил их в форму и вставил в старое кремневое ружье. Когда она начала танцевать медвежий танец, он выстрелил в нее. Она сразу же приняла человеческий облик, но пулевое отверстие показало, что пожилой джентльмен был хорошим стрелком.

Хотя все эти предания абсурдны, тем не менее они сохранились и, учитывая то, что будет рассказано далее, не являются совершенно фантастичными. На самом деле, истории о событиях наших дней, рассказанные очевидцами, для большинства людей так же невероятны, как и истории колониального периода. Что касается реальных фактов, то они заслуживают доверия. Объяснение этих фактов остается загадкой.

Легенды, конечно, не имеют никакой ценности, кроме как как указание на тот факт, что существует место, известное как "ведьмин сад", что никто не помнит, когда оно было известно под каким-либо другим названием, и что женщина, которая здесь жила, считалась ведьмой. Разница между старыми и новыми историями заключается в том, что в последних рассказывается о переживаниях ныне живущих людей, свидетельства которых могут быть взвешены и исследованы. Они относятся не к колдовству, а к явлениям, наблюдавшимся у "ведьминого колодца", и с оккультной точки зрения столь же сенсационны. И не только это, но и то, что можно проверить с помощью экспериментов.

Люди, ставшие свидетелями жутких сцен у колодца, очень не любят огласки, несомненно, из-за боязни быть осмеянными, но в любом случае они будут признаны заслуживающими доверия людьми, чье слово в маленьком сообществе принимается без сомнений.

Считается, что мужчина по имени Сарлс, который живет со своим зятем на ферме примерно в четырех милях от центра деревни, стал первым человеком, который лично расследовал историю о том, что в "ведьмином колодце" были явственно видны давно умершие люди. Мистер Сарлс не является неграмотным, он не невежествен, и, по-видимому, так же мало склонен к суевериям, как обычный человек.

- Особенность колодца, - сказал мистер Сарлс, - обнаружилась в яркий солнечный день, когда было решено его прочистить и использовали зеркало, чтобы было видно дно колодца.

Рассказы о том, что там видели, дошли до мистера Сарлса, и, хотя был настроен весьма скептически, он решил разобраться в этом вопросе. Однажды утром, вооружившись зеркалом площадью около квадратного фута, он отправился туда один, опасаясь, как он говорит, насмешек со стороны практичных соседей.

- О некоторых вещах, которые я там увидел, - сказал мистер Сарлс, выразительно погрозив указательным пальцем, - я никогда не рассказывал ни одному человеку и никогда не расскажу, но многие из них видели другие, а также я сам. Например, белый гроб, черепа и огромная черная бесформенная масса с головой устрашающего вида были замечены многими людьми. Что касается меня, то могу с уверенностью сказать, что опознал лица умерших родственников. Они, правда, были несколько искажены, но все равно легко узнаваемы, и это был не плод воображения.

Джордж К. Блэкмар, библиотекарь, - человек с высочайшим статусом. Он образован, обладает ясным взглядом на вещи и чрезвычайно практичен. Во время разговора он был склонен к сдержанности, но откровенно признался, что "видел в колодце вещи", которые были для него необъяснимы.

- Однако я удовлетворен тем, - заявил мистер Блэкмар, - что эти объекты не все могут себе представить, и не всегда их можно увидеть. Например, в пасмурный день ничего не видно, и даже при ярком солнечном свете мне иногда не удавалось наблюдать какие-либо явления. Однако, когда я видел что-либо, всегда светило солнце. Еще один необычный факт заключается в том, что у меня бывали видения, в то время как мои друзья утверждали, что ничего не видят, несмотря на мои попытки указать на это.

- Я увидел только одно лицо, которое, как мне показалось, мог бы узнать, - задумчиво продолжал мистер Блэкмар в ответ на вопрос, - но я действительно видел предметы, которые описывали другие: красивую белую шкатулку и руку дамы с обручальным кольцом. На поверхности воды появляются лица, которые, по-видимому, поднимаются со дна колодца, и рука, которую я увидел, скользнув по пятну тени, отбрасываемой зеркалом, определенно не была плодом воображения.

Из-за моего любопытства, вызванного этими рассказами и рассказами других людей, которые отказывались говорить без гарантии того, что их имена не будут упомянуты, я решил лично исследовать предполагаемый феномен. Член Общества исследований оккультных явлений рассказал мне о похожих явлениях, которые Общество исследовало много лет назад и которые наблюдались в старом колодце в Вирджинии, и поэтому я был готов в некоторой степени проверить "видения".

В случае с колодцем в Вирджинии было решено, что там отсутствовало что-либо оккультное. Было дано объяснение, что фантомы в значительной степени воображаемые, а также что отражения окружающих предметов, в значительной степени искаженные зеркалом, способствовали возникновению иллюзий.

Я без труда отыскал "ведьмин сад". Первый же мужчина, с которым я поговорил на почте в Миддлборо, указал мне, куда идти. Я выехал с Тиспакин-стрит, резко свернул налево на Шорт-стрит, а затем на лесную дорогу, по которой проехал примерно полмили. Я без труда нашел стену подвала дома ведьмы и колодец, который имеет около трех футов в окружности. Его стены сложены из обычного полевого камня, частично покрыты мхом, а верх лишь немного возвышается над уровнем земли. Там не было ни ведьмы, ни насоса, и, хотя говорят, что за колодцем присматривал старый чистильщик, я не заметил никаких его следов.

Был яркий солнечный день, из-за которого фантастические истории, слышанные мною, казались вдвойне невероятными, и я был склонен посмеяться над перспективой стать свидетелем чего-то необычного; мне было немного стыдно за то, что я взял с собой зеркало для расследования, к тому же меня сопровождал джентльмен, открыто насмехавшийся над историями, которые мы оба слышали. Он в высшей степени честный человек, ветеран мировой войны и убежденный скептик в отношении сверхъестественных проявлений. Его поза выражала тихое удивление, когда, стоя на коленях у края колодца, я расположил зеркало так, чтобы видеть дно.

Глубина составляла около двадцати футов, и, меняя положение и держа зеркало под разными углами, я мог отчетливо разглядеть каждую часть дна. Памятуя о видениях в Вирджинии, я огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы отразиться на поверхности воды. Вокруг колодца на некоторое расстояние простирается открытое пространство, и, хотя на противоположной стороне дороги растут деревья, ничто не может отбрасывать тень на сам колодец.

Вода казалась кристально чистой, и даже без помощи зеркала я мог видеть сквозь нее на несколько футов. Я несколько раз менял положение зеркала, но в нем ничего не отражалось. Ни на поверхности, ни на дне не было ничего, что отличало бы это место от любого другого заброшенного колодца. Я чувствовал себя ужасно глупо, тратя время на детские россказни. Я уже собирался встать, когда, взглянув на своего спутника, увидел, как он предостерегающе поднимает палец.

Внезапно он испуганно вскрикнул и схватил меня за руку. Он пристально вглядывался в глубину колодца. Следуя его примеру, я тоже заглянул в воду, отложив зеркало, но ничего не увидел. Мгновение спустя до меня дошло, что поверхность воды больше не казалась прозрачной; она приобрела затуманенный вид, словно была покрыта тонкой белой пленкой.

Я упомянул о том факте, что мой спутник был свободен от всяких суеверий. Он также чрезвычайно практичен и, безусловно, заслуживает доверия. Он был майором армии Соединенных Штатов, а сегодня занимает важный государственный пост. Когда я вопросительно посмотрел на него, он тихо, с заметным волнением спросил, не видел ли я чего-нибудь. Я покачал головой, затем добавил: "Ничего, кроме того, что вода сейчас кажется мутной".

- И больше ничего?

Я снова ответил отрицательно.

Когда майор заговорил снова, дрожь в его голосе была поразительной.

- Я кое-что увидел. Кое-что, чего никогда не забуду. Это были фигура и лицо моего приятеля, который принес величайшую жертву во Франции. Он был в полной офицерской форме, и у меня нет ни малейшего сомнения в том, кого я видел. Это видение потрясло меня.

Слова майора были настолько неожиданными, что я недоверчиво посмотрел на него, пытаясь понять, не шутит ли он. Однако на его лице не было улыбки. Он, очевидно, был сильно потрясен. Он сказал, что иллюзия, видение или как там еще можно это назвать, сохранялась в течение нескольких секунд и, наконец, исчезла. Он отказался оставаться дольше с таким убеждением в происшедшем, что мы сразу же встали и ушли. Лично я ничего не видел, кроме, как я уже говорил, подобия пленки на воде, которому у меня не было объяснения.

На следующий день пошел такой дождь, что я не смог продолжить свои исследования, а еще на следующий было слишком облачно, однако на третий день выглянуло яркое солнце, и я снова был у колодца, на этот раз в сопровождении двух мужчин, которых выбрал за высокий уровень их интеллекта. Мы снова усердно искали любые объекты, способные отбрасывать тени, которые живое воображение могло бы превратить в ранее описанные объекты и лица, но тщетно. Объяснение феномена в Вирджинии, безусловно, было в данном случае несостоятельным.

- Теперь, когда мы убедительно доказали, - тому, что видел ваш друг майор, не может быть естественного объяснения, давайте посмотрим, сможем ли что-нибудь увидеть мы, - предложил один из мужчин. - Если кто-то из нас что-то увидит, пусть молчит, а потом мы сравним наши наблюдения.

И вот теперь произошло единственное необъяснимое явление, за которое я могу лично поручиться.

Минут пять, а может, и шесть мы втроем молча смотрели на воду. Затем я отчетливо увидел фигуру индейца, воина в раскраске и перьях, цвета которых были вполне различимы. По-видимому, он поднялся со дна колодца на поверхность воды.

Два джентльмена, бывшие со мной, согласились с описанием индейца, данным мною, и каждый из нас записал свое видение отдельно, не сообщая другим о том, что произошло, до сравнения. Они видели явление в точности таким, каким оно показалось мне. Каждый из них, однако, добавлял деталь, которую я не заметил. На щеке сбоку была глубокая рана длиной около двух дюймов. С того места, где я стоял на коленях, эта сторона лица - левая - была видна не так отчетливо, как с того места, где находились мои друзья.

Мы все согласились, что видение продолжалось от восьми до десяти секунд. Я написал "десять секунд", а мои спутники - "восемь".

Мы провели у колодца еще около часа, но безрезультатно. Больше ничего не появилось.

Вполне возможно, телепатия может объяснить, почему индейца увидели три человека, но, в конце концов, вопрос, на который необходимо ответить, заключается в том, почему он должен был быть увиден кем бы то ни было.

Вернемся к заявлению мистера Сарлса, который заявил, что видел в колодце вещи, о которых он никогда не расскажет. Оказывается, много лет назад в Миддлборо произошло нераскрытое убийство.

Близкий друг мистера Чарльза сказал, что он, возможно, видел разыгравшуюся в колодце старую трагедию и из-за известности убийцы не осмелился рассказать об увиденном. Это, конечно, всего лишь предположение, но позже, беседуя с мистером Сарлсом, я убедился, что это правдоподобное объяснение.

Хотя истории о ведьмах невероятны, как, несомненно, и рассказы о лицах в колодце, факт остается фактом: многие очень уважаемые люди утверждают, что видели их.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ, РАСКРЫТОЕ ВО СНЕ

Мария Мартин была дочерью ловца кротов из Саффолка, жившего в Полстеде. У нее было очень миловидное лицо и прекрасная фигура, но она была простой и бесхитростной. Она стала жертвой ухаживаний Уильяма Кордера, сына богатого фермера. Он пообещал отцу Марии, что женится на его дочери тайно, но она должна поехать с ним в Ипсвич, переодевшись в мужскую одежду, которую по дороге могла бы обменять на свою собственную в одном из его амбаров, известном как Красный амбар. После ее отъезда ее больше никогда не видели живой. Ее мать допросила Кордера, который сказал, что она жива и здорова и скрылась, чтобы его друзья не узнали о свадьбе в тот день.

Вскоре после этого он отправился в отдаленную часть света, чтобы поправить свое здоровье, как он сказал, и выразил странное беспокойство, увидев Красный амбар, доверху набитый зерном. Он писал своей овдовевшей матери с острова Уайт, но на письмах всегда стоял лондонский почтовый штемпель. Он сказал, что Мария с ним.

Однако Мартины очень беспокоились о своей дочери, поскольку матери три ночи подряд снилось, что Мария была убита и похоронена в Красном амбаре. Вспомнилось, что в то утро, когда она встретилась со своим возлюбленным в коттедже своего отца и они вышли через разные двери, чтобы встретиться снова в определенном месте, у Кордера был пистолет.

19 апреля следующего года миссис Мартин убедила своего мужа и сына обратиться за разрешением на обыск в Красном амбаре под предлогом того, что Мария оставила там одежду, в которой ушла из дома. К тому времени зерно было вывезено. Миссис Кордер не возражала, и поиски начались; миссис Мартин указала на место, которое видела во сне, и где в этом сне она видела похороненное тело своего убитого ребенка. Хотя поначалу никаких следов насилия найдено не было, вскоре обнаружилось тело пропавшей женщины, завернутое в мешок и спрятанное под полом. Кордер был найден и признался в убийстве. Он выстрелил ей в правый глаз.

РАССКАЗЫ О ПРИЗРАКАХ

Граф Калиостро

Из Толедо, штат Огайо, пришла тщательно проверенная странная история о том, как тело утонувшего юноши было найдено с помощью медиума. Тысячи жителей этого города и окрестностей до сих пор задаются вопросом, как и почему вздувшиеся воды реки Оттава отдали тело жертвы только после того, как за помощью обратились к бестелесным духам.

Джон Скотт, девятнадцатилетний выпускник средней школы Уэйта, проживавший в Толедо, в полночь в субботу, 15 марта, отправился со своим товарищем кататься на каноэ по реке Оттава в Пойнт-Плейс на берегу залива Моми, в шести милях к северу от своего дома. Каноэ перевернулось. Его друг выплыл на берег, но Джон утонул.

В течение трех дней спасатели безуспешно искали тело Скотта. Полицейские и помощники шерифа трудились час за часом, днем и ночью, в неустанных попытках извлечь жертву речной трагедии из его водной могилы.

Они использовали сети для перетаскивания и пожарные крюки, но их поиски не увенчались успехом; они были готовы отказаться от дальнейших поисков и признать свое поражение.

Затем брата погибшего мальчика осенило. Он вспомнил, что старый друг семьи была медиумом. Вместе с другими членами своей семьи он обратился к ней за помощью.

Днем 19 марта медиум в сопровождении брата жертвы и двух его друзей отправилась на берег реки. Там все четверо стояли, держась за руки. Тихо и благоговейно была вознесена молитва о возвращении тела пропавшего мальчика.

Медиум на мгновение закрыла глаза. Затем она посмотрела на воду и, указав на место в реке в 200 ярдах от моста Толедо-Бич, драматично объявила:

- Тело Джона Скотта находится там.

Хотя полиция и шерифы много раз пересекали это же место с крюками и сетями, Кеннет Скотт и его друзья отправились на весельной лодке к месту, указанному медиумом. После нескольких тщетных попыток они, наконец, обнаружили тело и вытащили его на берег, где группа изумленных зрителей стояла в благоговейном молчании, наблюдая за чудесной демонстрацией сверхъестественного.

Среди них были двое одноклассников утонувшего юноши. Эта пара постоянно наблюдала за поисками.

Старейший призрак в мире

В настоящее время считается, что старейшим призраком на этой земле, который определенно выказал себя, является дух брата Йоханнеса, личного пастора Оливера Кромвеля. Старый брат Джон так любил древнее аббатство, бывшее его домом, что сделал его своим любимым местом пребывания на протяжении этих трех столетий, несмотря на то, что за это время аббатство превратилось в груды камней.

Старый монах вписал свое имя в анналы оккультной науки, когда несколько лет назад привел поисковую группу к месту, где был зарыт золотой алтарь его церкви. Ни один живой человек не знал о существовании этой реликвии, о которой не было ни малейшего намека или записи. Более трехсот лет ни один живой человек не видел этого священного предмета. И все же этот живой мертвец скользил или плыл впереди исследовательской группы и указал точное место, где они должны были провести раскопки, и где была обнаружена эта интересная и ценная древняя реликвия.

Однако эта личность, которая столь умело и полностью идентифицировала себя, должна уступить место существу, жившему в столь отдаленный период, что мы совершенно неспособны оценить огромный промежуток времени между ним и нами. Ибо существо, недавно представшее перед Польским обществом исследований оккультных явлений во время серии бесед с непрофессиональным и частным медиумом Франеком Клуски, имело все признаки "элементаля", который был не кем иным, как старым питекантропом прямоходящим, человеком-обезьяной.

До недавнего открытия "пекинского человека" в Пекине, Китай, этот человек-обезьяна был древнейшим из всех известных нам примитивных предков. Верхняя часть его черепа, несколько зубов и одна из бедренных костей были обнаружены доктором Дюбуа, голландским хирургом, в Триниле, Ява, в слоях, соответствующих позднему плиоцену, то есть до первого ледникового периода. По оценкам, это произошло между 500,000 и 600,000 годами назад, то есть более полумиллиона лет.

Череп нашего прапрадеда демонстрирует объем мозга, средний между объемом мозга шимпанзе и человека. Бедренная кость принадлежала существу, способному стоять и бегать, как человек, и, благодаря этой способности, свободно пользоваться руками и развивать свой мозг. Это существо было вновь обнаружено в Варшаве, Польша, во время спиритического сеанса, на котором присутствовали мистер и миссис Хьюат Маккензи из Британского колледжа оккультных наук и семь польских леди и джентльменов, заявивших о своей причастности к различным научным мероприятиям в Польше.

Наличие низшего "контроля" было установлено во время появления питекантропа, как сдерживающее воздействие на это грозное существо, которое, очевидно, было выведено с целью преподать ученым наглядный урок биологии.

Миссис Маккензи и несколько других посетителей утверждают, что видели лицо и волосатую спину этого обезьяноподобного существа, которое неоднократно прикасалось к ним. Материализовавшаяся фигура была описана в материалах Общества как "существо ростом со взрослого мужчину, с телом, густо покрытым волосами, большой гривой и спутанной бородой. Оно было одето как дикарь. По внешнему виду оно напоминало зверя или очень примитивного человека. Оно не говорило, но издавало губами хриплые звуки, цокало языком и скрежетало зубами, тщетно пытаясь добиться, чтобы его поняли. Когда его позвали, оно подошло к сидящим и позволило им погладить его волосатую шкуру. Оно касалось их рук и царапало их очень осторожно, скорее когтями, чем ногтями. Оно повиновалось голосу медиума и не причиняло вреда сидящим, к которым лишь слегка прикасалось. Это было значительным улучшением, поскольку на предыдущих сеансах существо проявляло грубую жестокость. У него была очевидная склонность и упорное желание облизывать лица и руки тех, кто сопротивлялся этим неприятным ласкам. Оно подчинялось каждому приказу медиума, не только когда этот приказ был выражен словами, но даже когда это была всего лишь воля".

Феномены на этих польских сеансах были разнообразными. Однако интересно отметить, что на пяти из семи проведенных сеансов материализовался этот получеловеческий монстр. В одном или двух случаях он чувствовал себя как дома, непринужденно расположившись на корточках среди сидящих. Примечательно также, что на двух сеансах материализовалась крупная птица, напоминающая орла или стервятника. На одной из иллюстраций, опубликованных в "Метапсихическом обозрении", эта птица отчетливо видна сидящей на левом плече медиума. Человек-обезьяна, однако, отказался позволить себя сфотографировать. Впрочем, Польское общество оккультных исследований надеется, что в конечном счете удастся уговорить это материализованное существо попасть в фокус камеры.

Миссис Сент-Клер Стобарт, которая перевела польские "Труды" для "Трудов Британского колледжа оккультных наук", сделала очень интересное наблюдение в связи с этими поразительными спиритическими сеансами.

Она пишет: "Очевидно, отличительной чертой этих сеансов была материализация получеловеческой сущности, которая превзошла Калибана, и мы вполне можем спросить себя: "Какие выводы можно сделать из таких неприятных проявлений?" Враги оккультизма сразу же укажут на это как на пример зла, с которым сталкивается спиритуализм, и будут утверждать, что мы не должны подвергать себя влиянию элементалей низкого уровня, которые, по-видимому, так же свободны в проявлении, как и духи более высокого уровня. Но искателей истины не остановит возможность неприятных переживаний. Если бы желательность приобретения знаний оценивалась по сопутствующим неприятностям, рискам и опасностям, все лаборатории должны были бы быть немедленно закрыты.

Первейшая обязанность исследователя - это исследование. Спиритизм - это не салонная игра, проводимая в развлекательных целях. Это наука, которая рассматривает величайший из всех предметов - непрерывность жизни и сознания, а потому выглядит шокирующим самонадеянный эгоизм человека, предполагающего, что ученые будут радоваться проникновению в потустороннюю жизнь, о котором свидетельствует проявление сущности, далекой от человеческой".

В настоящее время многие исследователи оккультизма признают, что собаки существуют вечно, так же, как и их хозяева. Если это признать, то будет трудно отрицать наличие такой же непрерывности существования у любой формы жизни, даже у тех форм, которые жили на земле в невероятно отдаленные периоды времени. Польские ученые, безусловно, дали нам интересную пищу для размышлений в этом направлении.

Ужас культа "духовного целительства"

Из округа Йорк, штат Пенсильвания, родины "наговоров" и современного колдовства, приходит еще одна практика, приводящая к печальным результатам. Это так называемое "духовное целительство", и практикуется членами культа, которые подвергаются преследованиям как опасные для общественного благосостояния.

"Духовное целительство", на протяжении веков глубоко укоренившееся в жизни жителей этого района, существует без каких-либо изменений. Но когда не так давно приверженцев культа обвинили в смерти пятерых детей, была организована группа для изучения практики целителей.

Было обнаружено, что в то время как над их слабеющими телами распевались таинственные гимны, этим младенцам позволяли умирать, не оказывая им ни малейшей медицинской помощи. Как стало известно, приверженцы культа, заявляя о Божественном руководстве, допустили, чтобы то же самое произошло с бесчисленными другими детьми и взрослыми. Медицинское общество округа Йорк обратило внимание на тот факт, что недобросовестные группы мужчин и женщин таким образом играли на доверчивых умах и ежегодно лишали членов общества тысяч долларов.

Власти штата также были готовы сурово расправиться с одним из местных лидеров культа, который вместе с двумя своими сообщниками был ответственен за убийство фермера, жившего неподалеку. Мужчины признались, что пришли к нему домой, чтобы взять прядь его волос, которая, по их мнению, могла разрушить чары, наложенные на семью одного из них.

Три Марии

Не один призрак, а целых три, путешествующие в компании, являются настоящим проклятием для жителей Манилы, второго по величине города на Филиппинских островах. Татлонг Марии, или Три Марии, - это безголовые сестры в черных одеждах, чье присутствие в городе, как считается, приносит смерть и разрушения.

Когда год назад распространилась новость о том, что трех Марий видели вблизи города с наступлением темноты и что они оставляют за собой смерть, тысячи филиппинцев выбежали на улицу и повесили белые кресты на дверях своих домов. Почти за одну ночь на семидесяти пяти процентах домов в Маниле появился крест, нарисованный мелом на оштукатуренных стенах или выполненный в виде белых цветов.

По словам тех, кто знает, сестры периодически возвращаются и по ночам стучатся в двери. Человек, который откроет на их стук, неизбежно заболеет смертельной болезнью. Но если на стене будет изображен белый крест, этот дом обойдут стороной, потому что сестры бессильны против действенности священного символа.

На Филиппинах также существует другая вера в призраков, которой придерживаются атлас, языческое горное племя. Недавно в результате этого погиб владелец китайского магазина и еще трое человек, убитые во исполнение племенного поверья, согласно которому жена должна быть похоронена с руками четырех убитых, чтобы попасть в рай.

Могут ли привидения стать причиной дорожно-транспортных происшествий?

Мистер Стюарт Роджер, английский коронер, выдвинул поразительное предположение о том, что ряд дорожно-транспортных происшествий на определенном участке шоссе между Шеффилдом и Манчестером (Англия) были вызваны призраками. На дознании 17 февраля 1930 года в Хайде, графство Чешир, на котором председательствовал мистер Роджер, были получены удивительные доказательства. Выяснилось, что 30 декабря 1929 года Альберт Коллинсон, водитель омнибуса, ехал на мотоцикле по этому участку дороги, а его двоюродный брат мистер Риджуэй ехал на заднем сиденье. Позже обоих мужчин нашли без сознания недалеко от перекрестка; Риджуэй скончался через час, а Коллинсон в течение месяца оставался в больнице с переломом черепа. В ходе дачи показаний коронеру Коллинсон сказал, что в ту роковую ночь, когда они ехали на мотоцикле, он внезапно увидел большой автомобиль, выезжающий задним ходом с боковой дороги. Больше он ничего не помнил. Но другие автомобилисты, присутствовавшие на месте происшествия, заявили, что ни один автомобиль не выезжал задним ходом с боковой дороги, и, более того, в этом месте не было никакой боковой дороги.

Этот участок шоссе длиной всего в несколько сотен ярдов, как отметил коронер, в течение многих лет был смертельной ловушкой. На этом небольшом участке дороги за предыдущие двенадцать месяцев произошло двадцать дорожно-транспортных происшествий, в то время как за последние восемь лет фиксировалось в среднем по одному происшествию в месяц.

Подводя итог дознанию, коронер сказал: "Наверное, это был грузовик-призрак". Повернувшись к присяжным, он заметил: "Если бы вы могли отправиться туда, скажем, в полночь, это могло бы быть интересно и вам, и мне". Странные истории о привидениях рассказывают жители домов, выходящих окнами на роковой участок шоссе. Мистер Уильям Грэттон, владелец пятисотлетней гостиницы "Нью Инн", утверждает, что незадолго до дорожно-транспортного происшествия возле его гостиницы всегда раздаются таинственные шаги. Он говорит:

- Они звучат так, словно мужчина довольно плотного телосложения подходит к задней двери, останавливается, а затем снова уходит. Они всегда одни и те же. Я снова и снова распахивал дверь так внезапно, что человеку было бы невозможно спрятаться от меня, даже если бы там было какое-нибудь укрытие. Я заметил, что этот звук почти всегда служит предупреждением о надвигающейся аварии.

Мистер Э. Б. Райс, джентльмен, который часто ездит на машине по соседству, говорит, что он часто встречал призрачный грузовик между Давентри и Ковентри. "Я встретил его в прошлый понедельник" (17 февраля 1930 года), - заявил он репортеру лондонской газеты. - Я увидел впереди грузовик, который ехал в том же направлении, что и моя машина. Я нажал на тормоза, а когда остановился, то обнаружил, что грузовика нет".

Мистер и миссис Симистер, чье бунгало выходит окнами на роковой участок дороги, сообщают, что в течение шести лет их беспокоили звуки медленных, тяжелых шагов и голосов, доносящиеся из темноты. Их собака часто выбегала на улицу и возвращалась дрожащей и скулящей.

Странной особенностью несчастных случаев, происходящих в этом зловещем месте, является то, что многие из них совершенно необъяснимы. Известно, что автомобили, оставленные стоять с работающими двигателями, заводились сами по себе, без какой-либо установленной причины, а однажды четыре человека, шедшие по пешеходной дорожке, были сбиты автомобилем, но какая-либо машина на дороге отсутствовала.

ИЗ ЖУРНАЛА

"GHOST STORIES", январь, 1930

СОДЕРЖАНИЕ

Генри Конгдон. ЛЮБОВЬ - ЗА ГРАНЬЮ

ВИДЕНИЕ, КОТОРОЕ СПАСЛО ПЯТЬ ЖИЗНЕЙ

"Кейро". РОКОВАЯ ЖЕМЧУЖИНА

ВИДЕНИЕ УИЛЬЯМА ХОВИТТА

Гораций Лиф. СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ С МИСТЕРОМ К.

НЕЧТО БОЛЬШЕЕ, ЧЕМ СОН?

Гордон Хиллман. РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ

МИСТИФИКАЦИЯ, КОТОРАЯ НЕ БЫЛА МИСТИФИКАЦИЕЙ

Стейси О'Коннор. ДЬЯВОЛЬСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Роберт У. Снеддон. ПРЕДАТЕЛЬСКИЙ ЗНАК

КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК

Лесли Бересфорд. ЖУТКАЯ ЧЕТВЕРКА

Гарольд Стэндиш Корбин. ПОЧЕМУ ДЖЕННИ ГОЛДЕР ТАК ПОСТУПИЛА?

Фрэнсис М. Тейлор. МОИ ОПЫТЫ ШЕСТОГО ЧУВСТВА

Граф Калиостро. РАССКАЗЫ О ДУХАХ

ЛЮБОВЬ - ЗА ГРАНЬЮ

Генри Конгдон

Был канун Рождества, мрачное предчувствие убийства терзало мое сердце. Я метался по комнате, словно зверь в клетке. Я бросился ничком на кровать в муках безумной ревности и ярости, и вся сцена проявилась передо мной ярче, чем когда-либо. Какой прелестной казалась Сибил Таннер, когда стала невестой Джона Кента, моего друга на всю жизнь! Друга? Я ненавидел его. Он отбил ее у меня. Если бы не он, Сибил стала бы моей женой. А я стоял прямо за ним, улыбаясь, наблюдая за ходом церемонии, слушая слова, которые омрачили мое счастье, - слова, которые сделали этих двоих мужем и женой.

Друг? Боже, я ненавидел его - ненавидел ее!

После этого я незаметно ушел, пока другие гости осыпали супругов поздравлениями, а сам отправился в свою квартиру и заперся там. Меня охватила ярость - бескомпромиссная, беспричинная ярость, а вместе с ней и жажда мести. Я мог бы убить Джона Кента! Я мог бы отнять у него жизнь, разрушить счастье этих двоих, даже когда они стояли на его пороге.

Целую неделю эта мысль не покидала меня, становясь все сильнее и неистовее, пока не превратилась в манию.

И вот, нынешней ночью, более одинокий, чем когда-либо, в мире, охваченном праздничными гуляниями, я задумался. Безумная идея убийства закралась в мой мозг, словно коварная змея. Мне это показалось хорошим решением. Почему нет? Почему эти двое должны иметь право на счастье, которого я никогда не узнаю? О, я был прекрасно осведомлен о наказании за убийство. Но правосудие никогда не настигнет меня - я был юристом и слишком хорошо знал, как от него ускользнуть. Эта мысль обрадовала меня, и я коротко, ужасно рассмеялся про себя.

Смех сотрясал меня, я не мог его унять. Внезапно, пока я лежал, смех вызвал сильнейшую боль. Она пронзила все мое тело. У меня начались сильные судороги, как у смертельно больного человека.

Затем боль уменьшилась, прошла. Я задыхался, чувствуя слабость и изнеможение. Я испытывал легкость и головокружение, как будто был болен или потерял какую-то часть себя, как будто сбросил с плеч огромный груз. Боль отступила. Я поднялся с кровати, с трудом опустил ноги на ковер. Но меня охватило огромное непреодолимое желание. Я был готов пойти к Джону Кенту и покончить с его жизнью. Я отомщу за все страдания, которые он мне причинил. Как я буду смеяться, когда Кент будет лежать у моих ног! Как я буду смеяться, когда Сибил подбежит к нему и найдет его бездыханным! Счастье? Я бы нашел свое счастье в мести.

На столе лежал нож для разрезания бумаги, который подарил мне Джон. Его лезвие было стальным, а рукоятка прочной. Этого вполне достаточно. Я верну его ему. Мне нужно только подойти к нему, схватить за руку и, произнося свои запоздалые поздравления, вонзить в него нож. Он ничего не заподозрит. Она, которая принимала мои книги и цветы, но так часто отвергала мои предложения руки и сердца, страдала бы, а я смеялся. Каким бы было ее Рождество!

Я схватил нож. Распахнул дверь, не задерживаясь, чтобы взять шляпу или пальто. Бесшумно промчался по коридору, спустился по лестнице и вышел из дома. Как хорошо, как легко я себя чувствовал! Мои ноги едва касались заснеженного тротуара. Я почти не замечал веселых праздничных толп, мимо которых проходил. Было приятно чувствовать себя таким после долгих дней депрессии, спеша исполнить свою миссию. У меня было дело, которое я должен был сделать.

Но когда я проходил по боковой улочке, случилась странная вещь. Ко мне подбежал пес, жалкая дворняжка с облезлой шерстью и выпирающими ребрами. Он меня не видел и не слышал. Принюхиваясь, он вдруг резко остановился, огляделся по сторонам, поднял морду. Он учуял мой запах, но, хотя и посмотрел в мою сторону, казалось, по-прежнему не замечал меня. Но шерсть у него на спине встала дыбом. Из его горла вырвался протяжный вой страха, он внезапно повернулся, поджав хвост, и убежал.

Я замер в изумлении. На углу стоял полицейский, лениво помахивая дубинкой. Он заметил странное поведение собаки и рассмеялся, но на меня не взглянул. Казалось, он даже не заметил моего присутствия. Я заговорил с ним.

- Что нашло на этого пса? - спросил я.

Полицейский не ответил. Он широко зевнул, сдвинул фуражку набекрень и отвернулся, чтобы продолжить патрулирование. Он меня не услышал!

Я был ошеломлен. Ни собака, ни человек, казалось, не заметили меня. Я оглядел себя. Я был таким, как обычно. Неужели мир сошел с ума? подумал я.

Но я недолго раздумывал над этим. У меня была миссия, и я должен был ее выполнить. Джон и Сибил сняли скромную квартиру неподалеку от моей. Неделю назад они вернулись из свадебного путешествия, но гостей еще не принимали. Я был бы первым - и последним!

Я обнаружил, что наружная дверь открыта. Или так оно и было? В этом было что-то странное. Казалось, что она открыта, но имелось какое-то препятствие, которое я не мог понять. Внутри я увидел тусклый свет, горевший в холле, и, проходя через дверной проем, почувствовал легкое сопротивление, словно я что-то отодвинул в сторону.

Я взбежал по лестнице. Дверь в их квартиру тоже была открыта. Это снова было странно. В этом доме что, вообще нет дверей? С порога я увидел, как они вместе ужинали, смеялись, как он встал, чтобы поцеловать ее. Как же я ненавидел их за это! Приступ безумной ревности вспыхнул во мне с новой силой, словно всепожирающее пламя.

Я вошел в квартиру, снова ощутив странное сопротивление, когда проходил через открытую дверь.

Они не заметили меня, когда я вошел. Их взоры были прикованы к великолепной рождественской елке, украшенной блестящей мишурой и сверкающими шарами. Я схватил нож и быстро подошел к Кенту, протягивая руку и окликая его:

- Поздравляю, Джон! Счастливого Рождества и наилучших пожеланий вам обоим, мои давние друзья.

Они не подняли на меня глаз, а вернулись к своей трапезе. Казалось, они даже не заметили меня. Я отшатнулся от удивления, а затем меня снова охватил гнев. Значит, они не захотели со мной разговаривать, вот как? Теперь, когда они поженились, и мое счастье рухнуло, они были готовы выбросить меня, как старый башмак?

Я выругался - ужасным ругательством. Сибилла быстро подняла голову и в тревоге огляделась по сторонам.

- Джон, дорогой, - сказала она. - Что это было? Мне показалось, будто мое лицо обдало жаркое пламя. Как ты думаешь, свечи могли поджечь елку? Пожалуйста, посмотри, дорогой.

Кент огляделся по сторонам. Затем улыбнулся ей через стол.

- Нет, - ответил он, - это мое сердце горит от любви к тебе, милая!

Ах, какие пустяки! Он говорит их, чтобы еще больше разозлить меня. Он и не подозревал, что смерть нависла над ним. Сибилла поднялась со стула.

- Меня что-то тревожит, Джон, - пожаловалась она. - Я чувствую... я чувствую, что в этой комнате есть нечто странное, какая-то угроза нам обоим. - Она истерически рассмеялась, как мне показалось. - Разве ты не чувствуешь этого, дорогой? - спросила она, игнорируя меня по-прежнему.

Ярость во мне разгоралась все сильнее.

Совершенно случайно я увидел зеркало в буфете в противоположном конце комнаты. Я всмотрелся в него. Что-то было не так. Я смотрел как раз на то место, где должен был увидеть свое отражение. Его там не было. Я вгляделся внимательнее, но по-прежнему не мог разглядеть себя! Там, где я стоял, имелось лишь небольшое пятно - смутная, похожая на туман фигура, которую едва можно было разглядеть.

Я отошел в сторону. Пятно в зеркале сдвинулось. Я поднял руку. Пятно задрожало. Забыв о Сибил и Кенте, которые теперь, нахмурившись, озабоченно смотрели друг на друга, я приближался к зеркалу, пока не смог до него дотронуться. Я коснулся рукой полированной поверхности. Позади себя я мог видеть предметы обстановки комнаты - обеденный стол, вазу с цветами в центре, еду, двоих, которые за ним сидели, а за ними - сверкающую елку. Но что касается меня самого, то там вообще не было никакого отражения, если не считать едва заметного туманного пятна.

Это меня испугало. Кем я стал? Призраком? Не потому ли собака убежала от меня, а полицейский отвернулся? Что за странная метаморфоза со мной произошла?

Мои мысли вернулись к моей борьбе на кровати, к ужасным болям, которые я испытывал, когда в моем сердце вспыхнула жажда черного убийства - такое мучение, словно моя душа разрывалась на части. Чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что внутри меня происходило нечто, выходящее за рамки моего понимания.

Я был здесь, в комнате, с этими двумя, которые знали меня много лет; но они, очевидно, не видели меня. Для себя же я был вполне осязаем. Я вытянул перед собой руку. Это была моя рука, облаченная в кожу цвета натуральной плоти, покрытая венами, твердая. Я поднес ее к зеркалу - и не увидел никакого отражения!

Внезапно, несмотря на охвативший меня страх, пламя моей ненависти угасло, а ревность остыла. От этой перемены я похолодел, будто на меня подул ледяной ветер. Я почувствовал слабость и еще большую легкость и головокружение; я с трудом удерживался на ногах на покрытом ковром полу. От холода меня трясло так, словно я вот-вот рассыплюсь на кусочки.

- Джон, дорогой, - сказала Сибилла, и в ее голосе снова послышалось напряжение, - что со мной? Мгновение назад я чувствовала жаркий, обжигающий ветерок. Теперь меня обдувает смертельно холодный ветер. Я больна? У меня жар?

Обеспокоенный, Кент встал и склонился над ней, положив руку ей на лоб, его голос был мягким и утешающим. Это была пытка - видеть его рядом, видеть, как он утешает ее. Во мне снова вспыхнуло пламя. В моей руке был нож. Он стоял спиной ко мне, его плечи были согнуты.

Сейчас было самое время. Я поднял нож. Хороший, сильный удар вонзил бы его ему в спину, и он упал бы к моим ногам. Я бы рассмеялся.

У меня перехватило дыхание. Я напряг мышцы. Сейчас!

Но я не мог пошевелить рукой. Холодные пальцы, крепкие, как сталь, сжали мое запястье. Сила, превосходящая мою, сделала меня беспомощным.

Я медленно повернулся. То, что я увидел, заставило меня вздрогнуть от изумления.

Позади меня стояла женщина. Восхитительно красивая, одетая в какое-то белое струящееся одеяние, окруженная сиянием. Ее волосы были цвета золота, но меня привлекло ее лицо - ее глаза. Может, они и были голубыми, но от них исходил свет силы, власти. Она была не такой высокой, как я, но белокурой и необыкновенно красивой; и хотя она все еще держала меня за запястье своими холодными, стальными пальцами, на ее лице не было осуждающего выражения. Скорее, это была жалость, скорбь по мне.

Я хотел упасть перед ней на колени. Я хотел спрятать свое лицо. Стыд, раскаяние, страх охватили меня. Во мне возникло желание казаться сильным перед этой женщиной, но вместо этого я предстал всего лишь слабаком, поддавшимся подлой прихоти. В ярком свете, окружавшем эту прекрасную фигуру, я почувствовал, что моя душа обнажена, и мне стало очень стыдно.

В тот же миг мое запястье освободилось. Рука, державшая нож, сама по себе опустилась, лезвие скользнуло на пол. Я отпрянул от нее, когда она стояла там, стараясь спрятаться от ее взгляда, защищаясь от нее вытянутыми перед собой руками. Я закрыл глаза, дрожа с головы до ног. А когда снова открыл их, странная женщина удалялась, растворяясь, но не в тумане, а в ярком сиянии, которое само по себе медленно тускнело и, наконец, погасло.

Я огляделся по сторонам. Я не дышал. Я стоял как вкопанный. Затем на меня постепенно навалилась страшная усталость, и мне захотелось вернуться в свою квартиру, лечь и уснуть. Легкость моего тела теперь казалась болезненной.

Я уставился на Кента и его жену. Они сидели вдвоем на диване в соседней комнате; она тихо всхлипывала у него на груди, он обнимал ее, пытаясь успокоить. Но они меня больше не интересовали. Я был озабочен только собой. Я хотел покинуть это место, убежать подальше. Холод, пронизывавший мое тело, охватил меня ледяным дыханием.

Я осознал, что нахожусь вне дома и иду по улице. На город опустилась ночь, лишь несколько пешеходов, нагруженных пакетами, шли по улице. Они не обращали на меня внимания. Мои шаги по снегу были беззвучны. С таким же успехом я мог быть тенью, отбрасываемой ветвями деревьев, потому что никто не видел меня.

И когда я осознал это, меня снова охватил страх. А что, если я стал отрешенным духом? Что, если во время тех ужасных судорог на кровати моя душа каким-то образом отделилась от моего бренного тела? Возможно, я невольно наткнулся на ключ, который открыл моей душе ее оболочку. И если это случилось, как мне снова войти в нее? Какой формулой, каким заклинанием я должен был владеть, чтобы вновь обрести свое тело? И где в моей квартире находился взломщик моего тела? Я уходил так поспешно, намереваясь убить своего бывшего товарища и приятельницу, что не оглянулся. Было ли это все еще там?

Погруженный в свои мысли, я не видел, куда иду. Мне было все равно. Мною овладело нетерпение. Я хотел бежать, я не мог сдерживаться. Мои шаги ускорились. Я почти бежал.

Домов стало меньше, темнота сгустилась. Я увидел, что нахожусь на окраине города, и спешил, словно мне нужно было куда-то попасть, но даже уже сейчас было поздно. Я подумал о той ночи, столетия назад, когда мудрецы и пастухи отправились в свое паломничество, следуя за звездой обетования. Следовал ли за звездой и я? Куда я направлялся?

Я обнаружил, что сворачиваю с дороги на занесенную снегом проселочную дорогу, углубляясь в синие тени деревьев. И все же я спешил вперед со странным рвением. Земля поднималась. Дорожка превратилась в тропинку, неровную и узкую, с выступающими камнями и упавшими обледенелыми ветками. Но я стал таким легким и неосязаемым, что несся по ним без боли и сотрясений.

Вскоре я достиг вершины холма. Внизу подо мной виднелись огни города, а издалека доносился приглушенный шум уличного движения, смешивающийся со вздохами ветра в ветвях. Казалось, я был один в огромном пространстве, надо мной сияли бесчисленные звезды, земля под моими ногами была хрустящей и белой. Сначала меня охватило невыразимое одиночество, и я очень устал. Жизнь больше не представляла для меня интереса. Меня мучили угрызения совести.

Вскоре, однако, ветерок подул на меня сильнее, и в его дыхании появилось что-то вроде возбуждения, словно красота и святость ночи наполняли меня новой жизнью, новой надеждой. Я бросился ничком в сугроб и стал смотреть на покрытые снегом сосны, вдыхая их острый аромат, как жаждущий человек пьет прохладу скрытого источника.

Ветерок стал еще сильнее. Вскоре он согнул верхушки деревьев. Они перешептывались между собой. Я прислушался, и если бы среди деревьев был дух, произносящий слова на моем родном языке, они не могли бы быть более ясными.

"В каждом человеке есть две личности, - сказал голос. - Одна - за добро, другая - за зло. Мир находится в идеальном равновесии. Только внутри человека существует разлад. Из ненависти рождается зло. Избавьтесь от ненависти, и мир восстановит равновесие. Тот, кто родился в эту ночь, сказал это: "Любите друг друга". Отбросьте ненависть".

Изгнать ненависть? Ненависть? То, что заставляло меня желать убийства. То, в чьих объятиях я бился на кровати, когда из-за какого-то странного психоза, которого не понимал, я изменился.

Ненависть? Внезапно мне захотелось избавиться от нее. Почему я должен завидовать своему другу и Сибилле, их счастью? Раз за разом я просил ее выйти за меня замуж, и она всегда отвечала мне, мягко, но твердо, что не любит меня. И все же я пытался заставить ее откликнуться, подчинить своей воле. Снова и снова она просила меня быть только ее другом, ее защитником.

Разве она не была права? Как я мог надеяться заставить ее полюбить меня, если она любила другого?

Так я рассуждал, в одиночестве на вершине холма. Я поклялся, что, если смогу вновь обрести свое бренное тело, то постараюсь стать лучшим, более верным другом, чем был в прошлом. Более того, я внезапно понял, что совсем не люблю Сибиллу. Этот огонь погас во мне. Она принадлежала Джону, и только ему одному.

И едва я подумал об этом, как разразился рыданиями, беззвучными, словно измученный ребенок; рыданиями, лежа там под звездами, в одиночестве; рыданиями на мягкой снежной груди Матери-Земли.

Затем деревья снова зашептались, а из их гущи полился яркий свет. Это была она - та светящаяся фигура, которая поймала мою поднятую руку, когда я собирался ударить своего друга!

На этот раз мне не было стыдно перед ней. На ее лице не появилось и тени жалости. Теперь на нем были только радость, ликование и любовь. Да, любовь ко мне, которого она спасла той ночью от того, чтобы он стал убийцей.

Я встал на колени. В восторге протянул к ней руки. Я снова почувствовал себя мужчиной, сильным и порядочным, достойным того, чтобы приблизиться к ней. И в тот момент понял, что люблю не Сибиллу, а эту призрачную женщину, это удивительное, прелестное, лучезарное создание, стоящее передо мной. Это была чистая любовь, не запятнанная никакими низменными мыслями или намерениями. Любовь незапятнанная.

Она не сказала мне ни слова. Она просто стояла, улыбаясь, радостная, а над ней, словно диадема, сияли хрустальные звезды. Затем, как и прежде, в то время как деревья вокруг нас, казалось, снова зашептались, она погрузилась в окружавший ее яркий свет, сливаясь с ним, пока не исчезла из виду, и пока сам свет постепенно не погас. В морозном воздухе слабо доносился перезвон далеких колоколов...

Я стоял, словно в трансе. Внезапно у меня возникло ощущение, будто я вернулся на миллион лет назад. Тропическое солнце освещало своими лучами раскаленный песок. Вдали я мог различить голубые, залитые солнцем воды океана, набегающие на песчаный берег. Я стоял у дверей большого храма; изнутри я слышал пение священника и видел странных, смуглых людей, совершавших там богослужение. И когда я огляделся по сторонам, то понял, что рядом со мной стоит та самая удивительно красивая женщина, которая вышла ко мне из-за деревьев. Она гордо посмотрела на меня, и я понял, что я был королем этого народа, и что эта женщина была моей королевой, и что я любил ее.

Я старался вспомнить побольше. Кем она была? Кем был я? Были ли мы вместе на этой планете или где-то на другой? Я отчаянно пытался углубиться в пласты памяти и узнать, кем была она и кем был я. Передо мной предстала дразнящая картина: раскаленный песок, залитые солнцем воды, аромат диковинных цветов и прекрасная женщина рядом со мной. Но дальше мой разум продвинуться не мог, через мгновение картина медленно померкла, и я снова оказался один на покрытой инеем вершине холма.

Я устало пошел назад по тропинке, по которой поднимался. Нашел дорогу, которая привела меня обратно в город. Было уже утро, но на улицах меня по-прежнему никто не замечал. Через некоторое время я подошел к дому, в котором находилась моя квартира, и поднялся по лестнице. Мне не терпелось узнать, действительно ли я оставил там свое бренное тело.

Я вошел в комнату и остановился в ужасе. Там было несколько человек. Одна из них была соседкой из дома напротив, другая - домовладелицей, снимавшей квартиры в этом доме, третья - ее дочерью-калекой Лолитой, к которой я испытывал некоторое влечение до того, как на меня нашло это кровожадное безумие. Домовладелица разговаривала с другой квартиросъемщицей, женщиной.

- Доктор сказал, что это странный случай, - заявила она. - Лолли поднялась сюда, чтобы поздравить его с Рождеством, и обнаружила его на кровати. Он был одет, но без сознания. Лолли позвонила мне, и мы попытались разбудить его, но не смогли. Тогда мы вызвали врача, и он сказал, что это случай, требующий госпитализации. Его только что увезли.

И снова от холодного ветра у меня замерли все жизненно важные органы. Они доставили мое тело в больницу, и я остался обособленным духом, ищущим свой земной дом. Меня охватил страх. Возможно, мое тело уже было мертво!

- А? - внезапно спросила хозяйка.

- В какую больницу? - воскликнул я. - Куда его увезли?

- Я ничего не говорила, - ответила другая женщина.

- Мне показалось, вы спросили меня, куда его увезли, - сказала моя хозяйка.

Но девушка-калека быстро огляделась, ее лицо побледнело; и хотя, казалось, она не видела меня, но с готовностью ответила:

- Святого Иеронима. Они отправились туда.

Значит, она услышала меня!

- Спасибо, Лолита, - сказал я. Девушка мгновенно отшатнулась, как будто я ударил ее. Затем улыбнулась, проведя рукой по глазам.

- Странно, - пробормотала она. - Мне показалось, будто он здесь.

Но я не остался, а вышел из дома и снова пошел по замерзшей улице. На углу стоял еще один полицейский, но он меня не заметил. Я пошел дальше. Вскоре я прибыл в больницу. Я подошел к столу, за которым сидела молодая девушка.

- Скажите, пожалуйста, есть ли у вас здесь пациент по имени Генри Конгдон? - спросил я.

Девушка вздрогнула, но ничего не ответила. Вместо этого она повернулась к другой девушке на коммутаторе.

- Мне пора уходить с этой работы, - сказала она. - Только что передали пациента по фамилии Конгдон в отдел 4-F, и мне показалось, будто я услышала, как кто-то спрашивал о нем. У меня даже мурашки по коже побежали.

Четыре-F. Девушка сказала достаточно. Я знал, что ждать лифт бесполезно. Я был неосязаем. Лифтер меня не увидит. Я поднялся по лестнице и каким-то образом нашел нужную комнату. Когда я вошел в палату, у кровати стоял пожилой врач в белой униформе и вертел в руках стетоскоп, а Джон Кент со шляпой в руке стоял напротив. Между ними, бледный даже на фоне белизны подушки, наполовину прикрытый одеялом, лежал я сам!

Говорил Джон.

- Мне позвонила его квартирная хозяйка, - сказал он. - Она знала, что мы друзья. Я приехал так быстро, как только смог. В чем дело, доктор?

- Бог знает, - серьезно ответил тот. - У него совсем нет дыхания. Если бы не учащенный пульс, я бы сказал, что он уже мертв. Это самое близкое к анабиозу состояние, какое я когда-либо видел.

- Анабиоз? - рассеянно повторил Джон.

Доктор протянул руку и приподнял мне веко. Мои глаза были устремлены вверх, видны были только белки.

- Это похоже на каталепсию, - задумчиво произнес доктор, - но дело даже не в этом. При каталепсии конечности сохраняют положение, неизменное с момента приступа. В этом случае все тело обмякло. Если бы я верил в оккультизм, я бы сказал, что он каким-то образом нашел способ отделить свою душу от тела и что его дух где-то бродит. Но предполагается, что медики имеют дело с реальностью, и эта теория слишком фантастична, чтобы рассматривать ее здесь и сейчас.

Рука Джона потянулась к карману. Он вытащил нож, который я взял со стола.

- Что это? - быстро спросил доктор.

Джон озадаченно посмотрел на нож.

- Прошлой ночью случилась странная вещь, - ответил он. - Я подобрал это на полу в нашей квартире. Это часть настольного набора, который я подарил ему на день рождения. Не знаю, как это попало к нам домой. Мы не видели его с тех пор, как поженились.

Доктор отвернулся, чтобы Джон не видел его лица, но я заметил, что его глаза расширились от изумления, а на лице застыло суровое выражение.

- Вам что-нибудь известно об этом пациенте? - серьезно спросил он.

- Да, конечно, - сердечно ответил Джон, - мы дружим уже много лет. Он замечательный парень. Мы вместе учились в школе и работали в одном офисе, когда он изучал юриспруденцию. На самом деле, именно благодаря ему я познакомился со своей женой. Не могу выразить словами, как мне жаль, что это произошло, - продолжил Джон. - Он отличный парень и был для меня любимым и ценный другом, хотя в последнее время стал угрюмым и замкнутым. Но я любил этого парня. Надеюсь, он не умрет, потому что я о нем самого высокого мнения.

На какое-то мгновение мои губы скривились в презрительной усмешке. Затем мне показалось, будто до меня донеслось эхо того голоса, который я слышал на холме.

Он сказал это: "Любите друг друга". Отбросив ненависть, я пришел в восторг от слов Джона. Какой искренней была его похвала в мой адрес. А ведь я пытался убить его! Я импульсивно шагнул вперед и обнял его за плечи.

- Прости меня, старина, - сказал я. - Я недостоин твоей дружбы. Но я хочу, чтобы ты простил меня, как в старые добрые времена. Я хочу, чтобы вы с Сибил были счастливы вместе, и, если мы сможем снова стать друзьями, Джон, обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам.

На его лице появилась странная гримаса. Он огляделся по сторонам, словно ища источник какого-то импульса, который не мог понять. Доктор повернулся, чтобы уйти. Джон быстро сунул нож обратно в карман и, наклонившись к кровати, схватил меня за руку - мою руку, лежавшую на кровати.

- Прощай, Генри, - сказал он с чувством, и в его голосе послышалась дрожь. - Видит Бог, я надеюсь, что все обойдется.

В это мгновение мне показалось, будто я почувствовал, как Джон искренне сжал мою руку - мою собственную руку, тонкой, туманной фигуры, стоявшей у него за спиной и которую он не видел.

Я остался в комнате один - наедине с самим собой. Я посмотрел на фигуру на кровати. Она лежала бледная и безжизненная, на ее лице отражалась скорее физическая боль, чем какие-либо другие эмоции. В тот момент у меня появилась возможность по-настоящему изучить себя - проанализировать свою жизнь и задаться вопросом, было ли в ней что-то достойное, сделал ли я для кого-то что-то, заслуживающее, чтобы это вспомнить.

Внезапно я почувствовала себя маленьким, ничтожным и презренным. Моя жизнь была абсолютно эгоистичной. Но тогда и там я пообещал, что если смогу вернуться к своему нормальному состоянию, то заглажу свою вину.

В ту же минуту у меня закружилась голова. И вместе с этим пришла боль, которую я едва мог вынести. Я ухватился за кровать, чтобы не упасть, и в полубессознательном состоянии уставился на свое второе "я", лежащее там. Грудь тяжело вздымалась, будто мне не хватало воздуха. Дрожь пробежала вверх и вниз по всему телу, и внезапно передо мной все потемнело.

Когда я проснулся, на востоке занимался рассвет, знаменующий для меня начало новой эры. Я лежал на кровати, снова став самим собой. Я поднял одну руку и уронил ее на покрывало. Оно было реальным, ощутимым. Я приподнял его край и почувствовал, как оно колышется на моем теле.

Но тут у меня мелькнула смутная мысль, что меня что-то разбудило. Я закрыл глаза и снова почувствовал поцелуй прохладных губ на своем лбу. Я встрепенулся и огляделся.

Там, где в окно проникали первые лучи восходящего солнца, стояла та прекрасная Женщина, которую я видел прежде. Она казалась частью самого рассвета, одетая в золото, розы и пурпур, как королева. Она улыбнулась мне, и в ее чудесных глазах была любовь. И я понял, что люблю ее - только ее; что мы обручены. Она была моей, а я принадлежал ей с незапамятных времен.

Затем, когда солнце поднялось выше, утренние облака за окном рассеялись, а вместе с ними исчезла и она, не переставая улыбаться, в то время как откуда-то снаружи я услышал отдаленное пение хора: "Мир на земле людям доброй воли". Наступило Рождество!

Вскоре в палату вошел доктор. Некоторое время он молча изучал меня.

- Вы прошли через это, - сказал он наконец, и я понял, он знает больше, чем говорит. - Судя по выражению вашего лица, должен сказать, вы узнали все, что вам было нужно. Мы еще слишком мало сведущи в области науки о душе, чтобы всерьез увлекаться ею. Мы слишком часто рискуем.

- Я знаю, доктор, - согласился я, - но я усвоил важный урок.

Через некоторое время он ушел от меня, сказав, что, отдохнув еще несколько часов, я смогу покинуть больницу.

В конце концов, я так и сделал, но почувствовал холод, и мне пришлось взять такси, чтобы вернуться домой. Я позвонил Джону, сказал, что заболел, и попросил у него прощения за то, что не передал привет ему и Сибил.

Казалось, он обрадовался, услышав мой голос. Его собственный голос звучал с жаром, когда он уверял меня в своей радости по поводу моего выздоровления и в том, что мы все снова будем весело проводить время вместе.

Когда я повесил трубку, настроение у меня было намного лучше, чем за последние недели. И еще меня осенило, что я снова ощутил присутствие в комнате той удивительно красивой женщины, которая приходила ко мне в те трагические моменты, через которые я прошел. Кем она была? Кем было это прекрасное существо, появившееся из тени, чтобы помочь мне?

И снова моя комната исчезла; мне показалось, будто я перенесся на много веков назад. Я стоял у дверей огромного храма, где жрецы совершали какой-то древний религиозный обряд, где пески были раскалены, а море вдалеке беспрестанно накатывало на берег. Женщина стояла рядом со мной, улыбаясь, со светом любви на лице, с волосами золотистыми, как солнце, и глазами сине-зелеными, как море вдали.

Кем она была? Кем был я? Я пытался вспомнить, сорвать завесу и проникнуть глубоко в корни памяти. Но это было слишком неуловимо, слишком расплывчато. Только сама картина была яркой, хотя ее края исчезали, превращаясь в ничто, дразнящее, невосполнимое. Однако меня не покидала мысль, которая приобрела черты истины, что прекрасное существо, вышедшее ко мне из бело-голубых теней и из-за деревьев, было моей давней любовью, которую я должен был искать в грядущих веках и которую я когда-нибудь найду.

Несколько недель спустя я снова увидел ее утром. На этот раз ее появление сопровождалась трагедией. Я сидел в своей квартире, мечтая и удивляясь, когда внезапно вернулся к реальности со звуком криков в ушах и запахом дыма. Внизу миссис Холли, домовладелица, кричала от ужаса, а снаружи кто-то вопил: "Пожар! Пожар!"

В тот же миг я услышал далеко на улице лязг и вой сирен пожарной техники. Я вскочил со стула и бросился к лестнице. Огромные клубы дыма, поднимавшиеся вверх, заставили меня отступить. Я подбежал к окну и, высунувшись наружу, ухватился за ближайшую покрытую льдом решетку и благополучно спрыгнул на землю.

Но едва я приблизился к ней, как миссис Холли набросилась на меня и в приступе отчаяния начала колотить кулаками.

- Лолли! - закричала она. - Лолли там, на верхнем этаже. Она не может спуститься. Она сгорит!

Лолли, маленькая девочка-калека? Лолли, моя маленькая подружка, которая так чутко реагировала на присутствие моего духа, была отрезана от мира пламенем!

Я не колебался. Я, который до сих пор думал только о себе, бросился сквозь дым, валивший из дверного проема, и пробрался к лестнице. Когда меня окутало еще большее облако дыма, мне показалось, будто я воспарил, стал легким и неосязаемым, в то же время впереди меня появилось сияние, которое, казалось, вело меня вперед сквозь пламя. Я не стал призрачным; тело, в котором я пребывал, было вполне осязаемым, потому что, когда я взбегал по лестнице, мне на голову и руки сыпались горящие угли, и даже моя одежда начала тлеть.

Я упорно пробивался наверх, сквозь дым и пламя, поднимаясь по одной лестнице за другой, пока не добрался до верхнего этажа. Здесь стояла невыносимая жара, дым перехватывал дыхание. Это был настоящий ад. В любой момент перекрытия и кирпичные стены старого дома могли обрушиться на меня. Но сейчас это не имело никакого значения.

Я продвигался вперед сквозь дым, и странное сияние было передо мной, укрепляя меня и направляя прямо к Лолите. Она лежала в углу одной из комнат, съежившись в жалкой позе, ее дешевое платье уже тлело, пламя подбиралось к ней, как жадные языки, готовые ее сожрать.

Я подхватил ее на руки, и странное сияние снова поплыло передо мной сквозь дым, указывая путь, подводя меня к окну, выходящему на улицу. Внизу гудели пожарные машины, к подоконнику уже подняли лестницу. К тому времени, как я оказался на карнизе со своей драгоценной ношей, рядом появился пожарный, который забрал Лолиту из моих рук и помог мне спуститься на улицу.

Девушка серьезно пострадала. Где-то в верхних этажах дома, спотыкаясь в дыму на подгибающихся ногах, она вдохнула пламя. Ее бережно положили на одеяло, расстеленное на холодной земле, но конец ее был близок. Миссис Холли беззвучно плакала.

Я стоял рядом с умирающей девушкой. Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась; внезапно, словно порыв ветра, мне показалось, будто снова появилось сияющее Присутствие, и что Лолита, такая же яркая и великолепная, как та, другая, лучезарная, стояла рядом с золотоволосой фигурой. Возможно, это было всего лишь пламя, которое я видел сквозь дым, но для меня все это было вполне реально. Лолита, освободившись от своего истерзанного болью тела, взяла ее за руку и вложила ее в мою. Пальцы были прохладными и твердыми, и через их прикосновение ко мне от Нее перешла новая сила.

Облако дыма быстро рассеялось, и я ошеломленно огляделся. Пожарные были заняты своим оборудованием, толпа с интересом наблюдала за происходящим. Никто ничего не видел. Это видение было только для меня.

Это был не последний раз, когда я видел Ее сияющее Присутствие. Часто я чувствовал ее рядом с собой в моменты депрессии и сомнений. Мне кажется, она рядом со мной, утешает меня, побуждает двигаться вперед, придает мне сил, когда я терплю неудачу. И часто передо мной встает образ великого храма с его гигантскими пилонами и резным дверным проемом, с песком, небом и синим морем за ними. Я слышу пение древних жрецов, крики людей - моего и ее народа. Она снова рядом со мной, такая великолепная, в ее волосах отражается золото солнца. Она смотрит на меня и счастливо улыбается, и я с гордостью смотрю ей в глаза, - я, который так сильно ее люблю.

Недавно ко мне пришло еще одно видение: жгучее солнце больше не отражается от песков; царит ночь, с глубокими синими тенями под деревьями, куда не проникает великолепная луна. Легкий ветерок шевелит ветви, и они, кажется, склоняются друг к другу, защищая, как в тот раз деревья на вершине холма. Но теперь они защищают нас обоих, когда мы гуляем, купаясь в лунном свете, или останавливаемся в тени, похожей на глубокие пруды. Кажется, мы разговариваем друг с другом, но что это за слова, я не могу понять, кроме того, что они о любви.

Кто она? Где я знал ее раньше? И где я встречу ее снова? Эти вопросы остаются без ответа. Я знаю только, в тот сочельник она пришла, чтобы преподать мне чудесный урок о красоте любви, взаимопонимания и мира.

На висках у меня уже появилась седина. Дети Джона и Сибил выросли, стали мужчинами и женщинами, и я познал богатство их дружбы. Что касается меня, то я никогда не был женат. Я не стремлюсь искать любовь на этой земле. Передо мной всегда стоит любовь той Женщины. Эта жизнь кажется мне лишь эпизодом, фазой, промежутком в долгом восхождении. Где-то, когда-то я уже жил и любил раньше, и где-то я буду жить и любить снова. Я с нетерпением жду этого будущего существования, ибо знаю, что там, наконец, я буду с Ней всегда.

ВИДЕНИЕ, КОТОРОЕ СПАСЛО ПЯТЬ ЖИЗНЕЙ

Несколько месяцев назад в долине Напа в Калифорнии погиб капитан Йоннт - это событие было освещено несколькими строчками в местных газетах и, по-видимому, не представляло интереса для внешнего мира. Только те, кто изучает оккультные феномены, заметили кончину человека, который пережил один из самых странных случаев ясновидения за последние годы.

Кажется, никто не знает имени старого патриарха. Обычно его называли Кэп, и жители Долины всегда относились к нему с благоговением, с тех пор как одной холодной ночью его сверхъестественное видение спасло жизни пятерым заблудившимся и застрявшим в снегу путешественникам.

В ту памятную ночь капитан сидел в своей хижине и смотрел на пламя, греясь у открытого камина. Он не чувствовал ни усталости, ни сонливости, но его охватила странная апатия, и он на мгновение закрыл глаза.

Как во сне, он увидел группу путешественников, с трудом пробирающихся сквозь высокие снежные заносы, их лица были осунувшимися и измученными. Вокруг них завывал порывистый ветер. Он видел, что группа, попавшая в ловушку шторма, отчаянно искала какое-нибудь укрытие в горах, чтобы не погибнуть. Все они выглядели полузамерзшими и изголодавшимися.

Сцена, в которой эта группа сражалась за свои жизни, произвела на него неизгладимое впечатление. Там был огромный отвесный утес белой скалы, под которым росли деревья, наполовину занесенные снегом. Он никогда не видел ничего похожего на это место, хотя много раз бродил по Долине. Один из членов группы повернул к нему умоляющее лицо, и капитан Йоннт проснулся, услышав пронзительный вой ветра в своей хижине.

Он задавался вопросом, где может находиться этот утес, и в конце концов отмахнулся от видения, пожав плечами, как от сна, вызванного бурей и естественно возникшими мыслями о том, что где-то в горах могут оказаться сбившиеся с пути люди. Его снова охватила дремота, и против его воли глаза закрылись, и он снова увидел белый утес, покрытые снегом деревья и те же лица, которые видел мгновение назад.

Патриарх оделся и, несмотря на бурю, направился к старому охотнику, который знал каждый фут Долины. Когда охотник, пробудившись ото сна, услышал описание, он узнал в белом утесе и расположении деревьев место на перевале Карсон-Вэлли - место, неизвестное капитану Йоннту.

Йоннт, пораженный ясностью сна, дважды являвшегося ему, разбудил других охотников и, несмотря на их протесты, настоял на том, чтобы они последовали за ним.

По снегу, льду и скользким горным тропам шли спасатели, подгоняемые верой старого капитана.

Когда они добрались до белого утеса и густых деревьев, которые Йоннт видел во сне, то обнаружили пятерых эмигрантов, наполовину замерзших и почти умерших от голода.

Их лица были теми же, что капитан видел в своем сне.

РОКОВАЯ ЖЕМЧУЖИНА

"Кейро"

Знал ли кайзер задолго до своего бегства из Берлина, что корона упадет с его головы и его династические притязания рассыплются в прах унижения?

Мой ответ на этот вопрос - решительное: "да"!

Я могу представить доказательства того, что кайзер был торжественно и недвусмысленно предупрежден о надвигающейся гибели, нависшей над ним, даже когда он был в расцвете своей власти. Более того, в двух случаях он намеренно провоцировал предсказанную Судьбу, игнорируя советы, которые ему давали, и притворяясь, будто смеется над откровениями о сверхъестественном, которые на самом деле были "начертаны на стене".

Рассказывая эту захватывающую историю, по разным причинам никогда прежде не обнародованную, я хотел бы подчеркнуть важность, которую следует придавать оккультному влиянию драгоценных камней. Здесь не место подробно останавливаться на вопросе о том, как странно и сильно различные драгоценные камни влияют на судьбу отдельных людей. Но любой, кто знаком с древней историей, будет поражен тем, какое значение придавалось подаркам из драгоценных камней монархам и правителям. Более того, едва ли найдется историческая жемчужина, к которой не была бы приложена сложная история внезапной смерти и интриг.

Английский Кох-и-Нур, что означает "Гора света", может похвастаться длинной серией ужасных преступлений, связанных с его историей, прежде чем чары были рассеяны - как и было предсказано - в результате перемещения драгоценного камня с Востока на Запад.

27 января 1859 года в берлинском дворце Шлосс родился Фридрих Вильгельм Виктор Альберт. Учитывая, что его матерью была английская королевская принцесса, вполне естественно, что королева Виктория, получив известие о рождении, телеграфировала: "Он хороший мальчик?" Ответ был утвердительным, но теперь известно, что уродство младенца - иссохшая рука - было обнаружено только позже.

Трагическая смерть его отца после трехмесячного правления привела принца на трон Германии под именем Вильгельма II. 15 июня 1887 года он был коронован королем Пруссии и провозглашен императором Германии.

Для этой церемонии была использована знаменитая железная корона Пруссии - тяжелая диадема, украшавшая чело Фридриха Великого. Но корона не отличалась спартанской простотой, как в то время, когда создатель Пруссии надел ее на свою голову. После смерти Фредерика ее украсили несколькими драгоценными камнями. А в центре, сверкая зловещей красотой, красовался великолепный камень, пользовавшийся дурной славой: "Глаз Будды".

Теперь я должен рассказать об одном странном знакомом, с которым я познакомился во время своей профессиональной карьеры, - о таинственном существе, о котором ходили самые невероятные истории в Германии и, более того, по всему континенту. Я имею в виду герра Цунклехорна, более известного как "Бессмертный".

Однажды, ближе к вечеру, когда я уже устал от ежедневных встреч с клиентами, вошла моя секретарша и сказала:

- Один любопытный пожилой человек хочет взять у вас интервью. Он не называет своего имени, выглядит потрепанным и, как мне кажется, иностранец. Сказать, что вы слишком заняты, чтобы с кем-то встретиться?

Да, я устал и был немного измучен. Потому что огромная концентрация, необходимая для моей работы, истощила мою энергию; весь тот день ко мне подходили мужчины и женщины и спрашивали, что уготовила им судьба.

- Нет, - устало ответил я. - Я никого не хочу видеть.

И тут же замолчал. Потому что за спиной у моей секретарши, словно увядший лист, подхваченный ветром, появился старик. Он прошел вперед и, сняв широкополую шляпу, бросил ее на один из моих стульев.

- Да, Кейро, - произнес он тихим шепчущим голосом. - Ты видишь... ты должен видеть меня! Как ученик Альтуса, ты слышишь меня!

Альтус! Это имя привлекло мое внимание. Ибо это был греческий провидец, посвятивший всю свою жизнь изучению влияния драгоценных камней на людей. Но мог ли этот потрепанный старик быть хранителем каких-либо подобных оккультных тайн? Тем не менее, я прожил достаточно долго, чтобы понять, мудрое слово часто исходит из самых неподходящих уст. Странно, но моя усталость, казалось, исчезла. Мне не терпелось побольше узнать о моем посетителе. Моя секретарша незаметно вышла из комнаты.

Когда мой посетитель опустился в кресло, я увидел, что он был слаб для своего преклонного возраста. Его лысый высокий череп, пронзительные голубые глаза, тонкий нос с горбинкой и красиво очерченный рот произвели на меня впечатление. Где я раньше видел подобное лицо? Потом я вспомнил. У меня есть фотография знаменитого английского астролога и оккультиста доктора Джона Ди. Сходство с пожилым человеком, стоявшим передо мной, было поразительным.

- Кейро, - сказал он, пристально глядя на меня, - я слышал о тебе, и, возможно, ты слышал обо мне. Мы оба прошли одним и тем же путем в поисках ключей, которые откроют двери к высшим тайнам жизни и смерти. Меня зовут Цунклехорн.

Это было имя человека, известного во всей Германии и на континенте своими предсказаниями, а также удивительными исследованиями истории знаменитых драгоценных камней. Ходили странные слухи о его достижениях и возрасте.

Шел 1908 год. В августе прошлого года кайзер встречался с королем Эдуардом в Гамбурге, а в ноябре немецкий монарх посетил Англию. Это было время, когда, на первый взгляд, англо-германские отношения укреплялись усилиями Вильгельма II и английских государственных деятелей.

Цунклехорн поговорил о разных вещах, а затем произнес своим необычайно мягким голосом:

- Кейро, мое время, которое мы считаем годами, почти вышло из-под контроля Судьбы. Скоро меня больше не увидят. Прежде чем уйти, я хотел бы ознакомить тебя с некоторыми фактами, которые имеют первостепенное значение не только для искусства, которым мы оба дорожим, но и для стран, которые мы представляем.

Я кивнул. Признаюсь, я был глубоко заинтересован.

- Полагаю, ты знаешь, - продолжал он, - как случилось, что я потерял расположение двора?

Видя, что я молчу, он продолжил.

- В 1887 году я знал, что конец императора Фридриха быстро приближается. Мои расчеты, сделанные перед смертью старого императора Вильгельма I, убедили меня, что Красный принц, как его называли, будет править не более двенадцати недель. Он был увенчан железной диадемой с Оком Будды, и, исходя из моих расчетов, основанных на датах рождения членов дома Гогенцоллернов, я знал, что смерть заберет его. Остальное - история.

Но когда я увидел, что в свое время юный Уильям тоже наденет эту роковую диадему на свою голову, то был вынужден вмешаться. Дата рождения принца слишком ясно показывала, что, если он навлечет на себя проклятие драгоценного камня, его ждет не быстрая смерть, а затяжное бедствие, и в конце концов его ожидает бесчестие. Поэтому я направил молодому императору меморандум до того, как он вступил на престол, указав на эти факты и настоятельно потребовав заменить диадему другой.

Именно тогда я понял, что предупредить его невозможно. Он послал за мной и осыпал меня упреками. Наконец, выпрямившись, он прогремел: "Я кайзер. Моя династия должна существовать вечно!" Я улыбнулся и ушел от него. Вскоре после этого мне сообщили, что мое присутствие при Дворе нежелательно.

Я опускаю многое из того интересного, что было поведано мне этим древним провидцем. Но в конце концов он попросил меня приехать в Берлин как можно скорее, чтобы провести эксперимент, о котором давно мечтал. Признаюсь, когда он шепнул мне об этом на ухо, я заколебался, не решаясь на это. И все же я не смог устоять перед соблазном погрузиться в мир оккультизма и тайн. Я обещал, что, как только у меня выдастся несколько свободных дней, приеду в Берлин. С довольной улыбкой он пожал мне руку и мягко выскользнул из моего кабинета.

Герр Цунклехорн жил на маленькой улочке, сворачивающей с Фридрихштрассе. Это был старинный дом, заставленный старой мебелью и едва освещенный крошечными окнами. Наверху, на чердаке, он оборудовал библиотеку и лабораторию. Там в беспорядке были разложены старые книги, пергаменты, странные ярко поблескивающие камни, круги и диски, натальные карты и множество странных предметов, назначение которых я не мог понять.

На своей территории герр Цунклехорн казался более внушительным, чем когда навещал меня в Лондоне. На голове у него была шапочка из меха дикой кошки, а его худощавую фигуру скрывал длинный халат. Если когда-либо и существовал человек, похожий на останки какого-нибудь древнего пророка, то это был Цунклехорн.

Вскоре дверь открылась, и вошла молодая женщина с гладким, ничего не выражающим лицом. Я был поражен ее необычной внешностью. Она двигалась словно в гипнотическом трансе. Скользнув вокруг стола, она села на высокий резной стул. Она не заговорила со мной и не обратила ни малейшего внимания на мое присутствие.

- Это, - коротко пояснил Цунклехорн, - моя помощница. С ее помощью я могу вызывать души умерших, так же как Самуила вызвала ведьма из Эндора.

Он сделал паузу и внушительно продолжил:

- Мой дорогой Кейро, я не сомневаюсь, что ты кое-что знаешь о силе заклинаний, применяемых в надлежащих условиях. У меня мало времени. Но сейчас все готово для моего Грандиозного Эксперимента.

Затем он отодвинул стол, начертил мелом круг на полу, взял в руку священный талисман с выгравированным на нем мистическим числом и произнес заклинание. Девушка сидела прямо на стуле, казалось, безразличная ко всему происходящему.

Комната была закрыта ставнями. Постепенно слабый свет рассеивался, пока не стало так темно, что я почти ничего не видел.

Бормотание заклинания продолжалось. Внезапно девушка издала громкий, раздирающий душу крик, испугавший меня. Она закачалась из стороны в сторону, обхватив себя руками, словно от смертельной боли. В дальнем углу комнаты появился поток зеленоватого света. Это был столб яркого света, слабо освещавший лицо бьющейся в конвульсиях девушки.

Столб закачался из стороны в сторону, затем приблизился к герру Цунклехорну. Теперь я мог видеть, что она приобретает человеческие очертания, но голова была огромной, совершенно непропорциональной очертаниям тела. Это была голова колосса, а остальное - как у обычного человека.

Внезапно из уст девушки полился поток слов. Это было что-то вроде "Господь" и "Господин"; и по мере того, как она яростно бормотала, раскачивающаяся колонна становилась все более похожей на человека, за исключением гротескно увеличенной головы.

Цунклехорн прекратил свои заклинания. Звучным голосом он воскликнул:

- Говори, о могущественная душа! Кто ты, пришедший из безмолвного Запредельного мира?

И из уст медиума раздался глубокий, властный голос:

- Фридрих, прозванный Великим, король Пруссии и маркграф Бранденбурга. Зачем ты зовешь меня?

Признаюсь, я испытал странное волнующее ощущение, когда увидел, что бесплотная фигура обрела более четкие очертания. Каждому, кто видел хорошо всем известный огромный портрет в Национальной галерее в Берлине, было легко проследить сходство с Фридрихом Великим.

Затем последовал долгий разговор между Цунклехорном и духом, ответы передавались через находящегося в трансе медиума. Мне было нелегко уследить за тем, что говорилось, поскольку используемый немецкий был почти архаичным, но позже Цунклехорн перевел для меня суть сказанного.

Короче говоря, это было торжественное предупреждение, переданное Цунклехорну, о том, что кайзер движется к катастрофе; что война начнется в августе 1914 года; что военачальник будет свергнут в 1918 году; что он отправится в изгнание, а его династия прекратится. Наконец, было предсказано, что его роковой год начнется в 1913 году.

Постепенно видение исчезло, и медиум, обретя прежнее спокойствие, бесшумно выскользнула из комнаты. Затем Цунклехорн сказал мне, что в течение многих лет он ждал подходящего момента, чтобы вызвать дух великого Фридриха. "Теперь, - сказал он несколько задумчиво, - я должен покинуть это бренное состояние и доверить предсказания вам".

Конечно, это исторический факт, что герр Цунклехорн умер в Берлине во время войны, где-то около 1917 года. Ранее он посещал Россию и был удостоен аудиенции у царя, поскольку этот монарх никогда не упускал возможности побеседовать с мистиком. Но Распутин завидовал могуществу немца и добился его изгнания под предлогом того, что он был вражеским шпионом. Цунклехорн умер при загадочных обстоятельствах, будучи найден распростертым на полу своей квартиры в окружении свидетельств его связи со сверхъестественным.

Что касается печальных пророчеств, которые он произнес в отношении кайзера, то общеизвестно, что Око Будды был злым камнем, за которым скрывалась зловещая история разрушения.

Когда французский солдат снял золотую статую Будды в храме на Цейлоне, ее хранитель, пожилой священник, который был убит солдатом-мародером, произнес проклятие. Какое-то время камень сверкал на тюрбане султана Турции; его любимая жена убила его из-за этого и стала супругой следующего султана.

После поражения последнего в битве драгоценный камень попал в Священный Тибет и оставался там до тех пор, пока курдский воин не украл его из дворца царя-жреца. Он попал в Индию, обагренный кровью многих междоусобиц, и, наконец, добрался до Амстердама, где был продан одним купцом еврейскому торговцу алмазами.

Проезжая через Силезию, этот торговец был арестован полицией Фридриха Великого. После обнаружения драгоценного камня в его багаже, торговец был доставлен королю. Приняв быстрое решение, монарх велел казнить торговца и присвоил камень. Перед смертью еврей произнес проклятие и в пророческом видении объявил, что со временем владелец драгоценного камня станет изгоем, изгнанным из своего дворца, и ему суждено стать последним правящим монархом из рода Гогенцоллернов. История показывает, как чары злого камня повлияли на судьбу кайзера.

Здесь я могу отметить, что немецкий народ живо интересуется оккультизмом и сверхъестественным. Их легенды изобилуют свидетельствами веры в таинственные явления и действие Судьбы.

Хотя на самом деле у меня никогда не было сезона в Берлине, посвященного приему клиентов, я общался со многими мужчинами и женщинами, тесно связанными со старым двором, канувшим в Лету в конце Великой войны. Находясь в Лондоне, многие из них навещали меня, и я вспоминаю многих интересных личностей.

Среди них был граф Штефель, в свое время близкий друг ныне павшего кайзера, а в довоенные дни - человек с огромным состоянием. Он посетил меня и в разговоре упомянул о существовании семейного призрака, который появился непосредственно перед смертью главы его дома. Он принял облик гротескного маленького горбуна, и в этом можно проследить хорошо известную немецкую историю о Румпельстильтшене, озорном бесенке, который навлекал беду на тех, кто пренебрегал соблюдением оккультных обрядов.

Граф рассказал мне, что однажды вечером его отец готовился к ужину в своем старом замке на Рейне, когда ему показалось, будто он услышал стук в створчатое окно. Он отодвинул занавеску, и там, верхом на ветке дерева, которое росло рядом, лежало зловещее предупреждение. Он записал этот факт на листке бумаги, запечатал его и положил конверт в ящик стола. На следующий день во время прогулки лошади понесли, карета перевернулась, и граф был убит. После похорон письмо было обнаружено.

Граф Штефель подробно расспросил меня об этих формах предупреждения, преследующих некоторые семьи. На самом деле, этому нет объяснения; они являются таинственными предвестниками смерти, и это все, что можно сказать. По его просьбе я составил для него гороскоп. Я понял, что сорок четыре, очевидно, было для него роковым числом; он, однако, отверг эту идею и сказал, что проживет до восьмидесяти лет, а ему тогда шел сорок третий год.

Это было накануне начала войны. Многие британцы спешили домой, чтобы убраться из Германии до того, как разразится буря. Мой дорогой друг, который очень любил Германию и, в частности, исследовать Рейн, вернулся домой едва ли не сломя голову. Обсуждая со мной эти обстоятельства, он случайно заметил:

- Граф Штефель, которого, как я полагаю, вы знаете был очень добр ко мне. Я остановился не в его замке, а в гостинице неподалеку. Утром, когда я уезжал, там случился ужасный переполох. Граф был найден мертвым в своей спальне, сидящим в кресле, перед ним лежал лист писчей бумаги, на котором было нацарапано "44".

Почему граф написал эту цифру именно в тот раз, мы никогда не узнаем; все, что я могу сказать, он достиг рокового возраста в сорок четыре года, который, как я сказал ему, станет его последней вехой.

ВИДЕНИЕ УИЛЬЯМА ХОВИТТА

Уильям Ховитт, английский писатель, пережил опыт ясновидения, глубоко повлиявший на всю его дальнейшую жизнь и побудивший его глубже проникнуть в тайны сверхъестественного. Его необъяснимое видение предмета, находящегося за тысячи миль от него и которого он никогда не видел, стало классическим примером странной силы, присущей, по-видимому, некоторым людям и проявляющейся лишь в какой-то редкий момент, когда все условия благоприятствуют этому. Именно тогда внутренний дух быстро преодолевает тысячи миль, чтобы увидеть все в точности таким, каким оно является в чужой стране, и так же быстро возвращается в живое тело.

Ховитт с двумя сыновьями приплыл из Англии в Мельбурн, Австралия, навестить своего брата. Один из его сыновей, Альфред Уильям, впоследствии ставший знаменитым исследователем, сидел рядом с ним на палубе, когда судно бороздило южную Атлантику, находясь за тысячи миль от места назначения. Автор никогда не бывал в Австралии и понятия не имел, как выглядел дом его брата.

Ховитт закрыл глаза, расслабился и, словно во сне, отчетливо увидел дом своего брата. В своих заметках о путешествии в Австралию он сам рассказывает эту историю:

"Во время плавания я увидел во сне дом моего брата в Мельбурне, на холме в дальнем конце города, рядом с открытым лесом. Сад немного спускался по склону холма к нескольким кирпичным зданиям внизу, а справа, у стены, если смотреть вниз с холма из дома, располагались теплицы. Когда я во сне выглянул в окно, то увидел лес из деревьев с темной листвой, верхушки которых выглядели несколько обособленными - то есть их верхушки не образовывали такой плотной массы, как у наших деревьев.

- Вот, - сказал я кому-то во сне, - я вижу твой родной эвкалиптовый лес!

Этот сон я тогда рассказал своим сыновьям и двум моим попутчикам, и, сойдя на берег, задолго до того, как мы добрались до города, я увидел тот самый лес из темных деревьев необычной формы.

- Вот, - сказал я, - тот самый лес из моего сна. Там мы найдем дом моего брата!

Так и случилось.

Он стоял точно таким, каким я его видел, только выглядел поновее; но там, за стеной сада, лес именно таков, каким я его видел и вижу сейчас, когда сижу у окна столовой и пишу. Когда я смотрю на эту сцену, мне кажется, что я заглядываю в свой сон".

СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ С МИСТЕРОМ К.

Гораций Лиф

Недавно два известных американских психиатра сказали мне, что, по их мнению, в древнем поверье о том, будто безумие часто вызывается одержимостью духом, возможно, есть доля правды. В течение последних нескольких лет эта идея развивалась, и уже не один квалифицированный врач применил ту или иную систему экзорцизма с отличными результатами, так что эта практика обещает стать популярной.

За время моих приключений я не раз сталкивался с тем, что привидения предпочитали посещать людей, а не дома. Один из самых примечательных случаев такого рода произошел несколько месяцев назад.

Меня посетила очень красивая женщина примерно средних лет, являвшая собой образец душевного расстройства из-за несчастья, которое, по ее мнению, постигло ее мужа, сотрудника британской дипломатической службы.

Они прожили много лет в Сирии, где ее муж получил заслуженное признание за блестящее выполнение своих обязанностей, и все шло хорошо, пока бедняга не заболел местной лихорадкой. После выздоровления было замечено, что в его характере произошли заметные изменения.

Его дипломатические способности, возможно, возросли, но во всем остальном он изменился, особенно по отношению к жене и сыну. Из любящего и преданного мужа и отца он превратился в циничного, невнимательного и на редкость забывчивого человека; временами казалось, что он с трудом узнает своих жену и ребенка.

- Это разбивает мне сердце, - всхлипывая, объяснила моя очаровательная посетительница. - Он так не похож на себя прежнего, что я уверена: в его теле поселился чей-то дух. - Она на мгновение замолчала, а затем продолжила. - Иногда он проявляет себя по-настоящему, но по большей части он находится под влиянием другой силы и тогда, кажется, лишь смутно осознает свое отношение ко мне и нашему ребенку. В эти периоды он очень невнимателен и жесток.

- Случай доктора Джекила и мистера Хайда, - предположил я. - Вы, наверное, знаете о существовании такого понятия, как раздвоение личности; человек может настолько измениться, что кажется, будто он становится другим человеком? Обычно мы объясняем это нарушением или дезинтеграцией подсознания.

- Я все это знаю, - нетерпеливо ответила она. - Я прочитала множество книг по психологии, психическим и нервным расстройствам, в надежде найти какие-нибудь средства вылечить моего бедного мужа и навсегда вернуть его к нормальному состоянию, но его трудности связаны не с этим.

На меня произвела впечатление фраза "его трудности".

- Вы имеете в виду психическое расстройство? - уточнил я.

- На самом деле это не психическое расстройство, - возразила она. - Это нечто гораздо худшее.

- Безумие - это само по себе плохо, не так ли?

- Нет, нет! - вскричала она, в отчаянии протягивая ко мне свои маленькие изящные ручки. - Говорю вам, он одержим. Дух мертвеца вселился в его тело!

Ее рассказ в подтверждение этого мнения был настолько необычным, что сначала я подумал, она сошла с ума. Догадавшись об этом, дама несколько раз прерывалась, чтобы заверить меня, она вполне в своем уме и говорит правду.

- Мой муж, - объяснила она, - однажды вечером собирал свой чемодан в нашем доме в Дамаске, готовясь к деловой поездке в Египет, как вдруг застонал и упал ничком, потеряв сознание. Он оставался без сознания в течение нескольких дней, и все это время врачи были уверены, что он умрет. Но в конце концов он пришел в сознание и к нему вернулся здравый ум, хотя нижние конечности у него были парализованы. Был вызван известный специалист по нервным расстройствам, который, осмотрев его, посоветовал немедленную операцию. Мы с мужем согласились, хотя и знали, испытание будет настолько тяжелым, что шансы на выздоровление очень малы.

Берти был поспешно доставлен в больницу и уложен на кровать, пока готовилась операционная. Я уверена, что именно с этой кровати начались наши нынешние неприятности, поскольку на ней за несколько часов до этого скончался арабский шейх, известный своим безнравственным образом жизни.

Как только мой муж оказался на кровати, он снова потерял сознание, и когда я села рядом с ним, то увидела, что в его внешности произошли странные изменения. Его лицо, казалось, стало длиннее, а кожа более смуглой. Я обратила на это внимание медсестры, но она, казалось, не заметила ничего необычного, списав это на мое расстроенное состояние.

Через несколько минут мой муж пришел в себя, и тогда я поняла, что была права. Его глаза были совсем другими, не только слегка изменились по цвету, но и по выражению. Сначала он, казалось, не узнал меня, а когда узнал, то для него это было какое-то ошеломление.

После операции, которая прошла довольно успешно, Берти заболел лихорадкой и дизентерией, теми самыми недугами, которые стали причиной смерти шейха!

Она замолчала и вытерла слезы дрожащими руками.

- И какой вывод вы из этого делаете? - спросил я.

- Неужели вы не понимаете? - раздраженно ответила она. - Разве вы не видите, что дух шейха вселился в тело моего мужа? Его собственный дух большую часть времени находится там, но шейх никогда полностью не покидает его и временами совершенно вытесняет Берти из его тела. Тогда из доброго и учтивого по отношению ко мне он превращается в жестокого грубияна, хотя всегда вежлив в своих профессиональных обязанностях.

- Шейх, похоже, хочет повысить экономическое благосостояние вашего мужа, - предположил я.

- Действительно, это так! Каким бы умным ни был мой муж, после болезни он стал еще умнее и быстро завоевывает официальное признание. Недавно он был вознагражден назначением в одну из главных европейских столиц. Этот дополнительный талант подтверждает мою веру в одержимость, поскольку шейх был известным дипломатом, много сделавшим для союзников во время мировой войны.

Я поинтересовался, не происходило ли еще чего-нибудь странного в связи с этим необычным делом.

- Прежде чем я расскажу вам о таинственной птице и египтянине, должна сообщить, как мой муж относится ко мне и моему ребенку. У нас есть сын, к которому мой муж до сих пор был страстно привязан, но теперь он почти полностью игнорирует его. Вскоре после операции мне пришлось вернуться с мальчиком в Англию, а через три месяца я отправилась в Каир, где мой муж договорился встретиться с нами, но так и не появился. Посыльные разыскивали его по всему городу, не имея ни малейшего представления о его местонахождении, пока, наконец, я не потеряла надежду найти его там.

Совершенно измученная, я сидела с двумя подругами, которые помогали мне, возле одного из ресторанов, когда джентльмен, сидевший рядом с нами, извинился за вмешательство, но сказал, что подслушал наш разговор и думает, что знает, где находится мой муж. Он сказал нам, что видел его играющим в бильярд в салуне хорошо известного отеля и мог бы отвести меня к нему, если бы я захотела. В этот момент в поле зрения появился мой муж, который шел отличной от своей обычной походки и, не пытаясь извиниться или объяснить причину своей задержки, поприветствовал нас очень сдержанно.

Он был чрезвычайно сдержан, и лишь в редких случаях, казалось, понимал, кто мы такие. Он чуть не свел меня с ума, повторяя слова: "Все это очень примечательно, все это очень примечательно".

- Что примечательно? - спросила я. Но он, казалось, был совершенно не в состоянии объяснить. Даже имя ребенка он вспоминал с трудом, а меня, судя по тому скудному вниманию, которое он мне уделял, могло и не существовать.

- О, это было ужасно, - в отчаянии воскликнула она, ломая руки. Бедная женщина беспомощно посмотрела на меня. - Что же мне делать? - воскликнула она. - Врачи просто не понимают и думают, что это я неуравновешенная.

Я старался успокоить ее, как мог, мне не терпелось услышать ее историю до конца.

- А как же птица и египтянин? - спросил я успокаивающе.

- Они каким-то образом связаны со странным состоянием моего мужа, - ответила она, - и очень меня пугают. Мы все это видели - мой муж, мой ребенок и я. Египтянин, кажется, выталкивает моего мужа из своего тела, чтобы шейх мог войти в него.

На мгновение я действительно усомнился в здравомыслии моей посетительницы. Ее история была настолько необычной, что из-за этой дополнительной особенности я почти не мог придать значения тому, что она говорила. Тому, кто сталкивался со сверхъестественными явлениями, часто бывает трудно провести грань между чудесами экстрасенсорики и работой возбужденного воображения. Я старательно воздержался от выражения недоверия и попросил совершенно обезумевшую женщину продолжить свой рассказ.

- А что делает птица? - спросил я.

- Не знаю, - жалобно воскликнула она, - может быть, она предвещает нам большие неприятности. Впервые я увидела ее примерно через две недели после операции моего мужа, а она всегда предшествует самым заметным изменениям в его личности. Сначала она появилась, летая по спальне. Я долго лежала, наблюдая за ней. Затем, ночь за ночью, оно появлялось, с каждым разом становясь все больше и темнее, пока не выросла из голубя в орла. Обычно мы слышим, как она порхает где-то за некоторое время до того, как она появляется в поле зрения, и она всегда неуклонно кружит вокруг кровати моего мужа. Когда это происходит, он погружается в глубокий сон, дух египтянина покидает его тело и впускает в него шейха.

- Откуда вы это знаете?

- Потому что я на самом деле видела, как это происходило. Египтянин стоит рядом с моим мужем, пока он спит, и тогда дух Берти выходит из его тела и становится по другую сторону кровати.

- Ваш муж знает об этом?

- Нет, нет! Я бы хотела, чтобы это было так; тогда я могла бы убедить его в этой одержимости, убедить сделать что-нибудь, чтобы остановить ее. Но когда я рассказываю ему об этом, он смеется и говорит, что мне это, должно быть, приснилось.

Я сразу же осознал возможность такого вытеснения астрального тела, или психического двойника, как его иногда называют, поскольку сам несколько раз испытывал это на себе. В моем случае, однако, мое физическое тело всегда было видно мне, когда я крепко спал на кровати или сидел в кресле, в зависимости от обстоятельств.

- А как насчет вашего ребенка? - спросил я. - Вы говорите, он тоже видел это странное превращение?

- Да, но только птицу, а не египтянина или шейха. И он видел это только один раз. Я уложила его спать около семи вечера. Ему не хотелось спать, и он попросил разрешения немного попеть для себя. Я сказала: "Да, дорогой". Через некоторое время я услышала, как он разговаривает, и, подумав, что он хочет меня видеть, вошла в его комнату; он сказал мне, что там летает "большой воробей". В тот раз я не видела птицу, но ее тень на стене была видна совершенно отчетливо.

- Какого размера она была тогда?

- Сначала она была не больше вороны, но мы оба видели, как тень увеличивалась, пока не стала такой большой, что мой мальчик воскликнул: "Мама, это же орел!" Этот инцидент развеял все мои сомнения в реальности птицы, и я решила попросить вас о помощи.

Очевидно, моя посетительница обладала аналитическим складом ума. Это побудило меня принять решение помочь ей любым возможным способом, и в конце концов было решено, что я должен навестить пострадавшего человека.

- Мы не должны сообщать Берни о причине вашего визита, иначе он наверняка будет возражать, - сказала миссис К. - Он немного интересуется оккультизмом и уважает мои убеждения. Мне будет легче представить вас ему, если я скажу, что познакомилась с вами в связи со спиритизмом или оккультными исследованиями.

Поэтому было решено, что я приеду к ним в отель во второй половине дня. Они сидели в гостиной, и, поскольку миссис К. слышала мою публичную лекцию, она использовала это как повод, чтобы "узнать" меня, и таким образом представила меня своему мужу.

План сработал идеально. Мистер К. показался мне чрезвычайно привлекательной личностью, тихим и сдержанным в манерах. Его жена по секрету сообщила мне, что он только что оправился от тяжелого приступа изменения личности, или, как она выразилась, что "шейх доминировал в течение двух дней и теперь уходит из него".

В манерах мистера К., как мне показалось, было что-то от выходца с Востока; это еще больше подчеркивалось тем, что я могу описать только как невидимую ауру, которая, казалось, окружала его. Его жена попросила меня обратить внимание на его кожу. Я заметил, что она была слегка оливкового оттенка, который, несомненно, становился все слабее и слабее за те два часа, что я провел с ним.

С течением времени в его манерах становилось все меньше и меньше восточного, и к тому времени, когда я попрощался с ними, особой сдержанности, присущей ему в начале беседы, стало гораздо меньше. Казалось, я пришелся ему по душе, и испытал огромное облегчение, когда он от всей души присоединился к настойчивому приглашению своей очаровательной жены отобедать с ними следующим вечером.

- После ужина, - сказала она, - мы можем импровизировать и посмотреть, получится ли у нас что-нибудь сверхъестественное.

Вскоре после моего приезда домой миссис К. позвонила мне и сообщила, что ее муж выглядит намного лучше, чем в течение длительного времени, и очень хочет, чтобы сеанс состоялся.

- Возможно, нам удастся увидеть птицу и египтянина, - взволнованно продолжала она, - и избавиться от навязчивой идеи. В любом случае, вы можете получить достаточно доказательств, чтобы понять, - все, что я вам рассказала, не выдумка.

Это была именно моя идея, и последующие события показали, что лучшего плана и придумать было нельзя.

На следующий вечер за ужином о болезни мистера К. не было сказано ни слова, и было очевидно, что он не подозревал о моей роли. По моему предложению, сеанс был проведен в их спальне, так как я подумал, что это наиболее вероятное место для появления призраков. Я рассказал о птице в ответ на умную подсказку дамы, которая спросила, сталкивался ли я когда-либо с кем-либо или знал ли я кого-либо, кто был подвержен такому необычному проявлению.

- О, да, - ответил я и сослался на один или два случая появления птиц и других животных, зафиксированных в отчетах Общества по исследованию оккультных явлений. Мистер К. сразу заинтересовался и согласился со своей женой, когда она сказала, что и он, и она видели таинственную птицу в своей спальне. Однако мистеру К., очевидно, не хотелось много говорить об этом опыте, и я воздержался от подробного обсуждения.

Наша импровизированная комната для сеансов была достаточно затемнена, чтобы соответствовать нашей цели, но все ее содержимое оставалось нам хорошо видно. Мы втроем посидели немного, как обычно бывает при подобных экспериментах, и, как Макобер, подождали, пока что-нибудь "подвернется".

Минут пятнадцать ничего необычного не происходило. Миссис К. явно нервничала; это, как я догадался, объяснялось ее сильным желанием, чтобы я увидел то, что видела она. Мистер К. сидел совершенно неподвижно и ничего не говорил.

Первым признаком того, что должно произойти что-то необычное, стала серия слабых порывов ветра. Это почти верный признак действия сверхъестественных сил. Сквозняки не могли возникнуть обычным образом, поскольку мы приняли все меры предосторожности, чтобы исключить их возможность.

Порывы становились все холоднее и чаще, и по мере того, как ветер усиливался, мистер К. удобно устроился в своем кресле и начал засыпать. Я внимательно прислушался к его дыханию и, заметив, что оно стало более глубоким, распознал знакомые признаки медиумического транса. Это сразу заставило меня насторожиться в ожидании дальнейших событий. Миссис К. взволнованно сжала мою руку (мы образовывали так называемую психическую цепочку), и я понял, что она тоже распознала симптомы. Она сидела, выпрямившись, широко раскрытыми глазами глядя в сторону своего мужа, который теперь лежал без сознания, и время от времени кивала с явным удовлетворением.

Внезапно спящий мужчина начал беспокойно шевелиться и постепенно напрягся в своем кресле. Я мог видеть его лицо совершенно отчетливо и заметил, что его глаза были плотно закрыты, а в его внешности произошли едва заметные изменения. Его кожа заметно потемнела, лицо вытянулось, и казалось, что к его возрасту прибавилось несколько лет.

Холодный ветерок превратился в сильный порыв ветра, который довольно яростно закружился вокруг лежащего без сознания мужчины. Сдавленный крик сорвался с губ его жены, которая прошептала мне: "Смотрите!", а затем выдохнула: "Там египтянин!" Она вырвала свою руку из моей и, указывая на своего мужа, закричала: "О, о, о! Он овладевает Берти!"

Я посмотрел в том направлении, куда она указывала, и различил слабый туман, который, казалось, был разделен на две равные части, соединенные по всей длине. Миссис К. заявила, что она ясно видела шейха и египтянина, помогавшего первому завладеть телом спящего мужчины.

Лицо несчастного еще больше потемнело, и вид его сильно отличался от того, каким я видел его раньше.

Вскоре я и сам убедился в реальности двух призраков, поскольку по мере того, как туман сгущался, они принимали форму двух мужчин, во всех отношениях похожих на тех, которых, по утверждению миссис К., она видела!

Один из них был пожилой мужчина с худым жестоким лицом, одетый по европейской моде, но в феске. Он производил впечатление хорошо воспитанного египтянина, отличающегося большой решительностью и, очевидно, лишенного эмоций. Он стоял рядом со спящим мужчиной, протянув к нему руки в стиле Свенгали.

По другую сторону от мистера К., фактически касаясь его плеча, стоял высокий, хорошо сложенный мужчина средних лет с красивым, но чувственным лицом. Его борода и усы, тщательно подстриженные, были черными, как смоль, а в тяжелых, сонных глазах светился тусклый огонек. Его тонко очерченные черты лица, особенно изящный, как у Жаклин, нос, выдавали в нем араба, хотя он тоже был одет по-европейски. Дипломат, как сказала миссис К.

Я был очарован этой сценой. Никогда еще постановка не была столь драматичной! Эти два странных существа, очевидно, были заняты каким-то делом, от которого, казалось, ничто не могло их отвлечь.

Мы с миссис К. некоторое время наблюдали за египтянином; он, казалось, был настоящим мастером своего дела. Было ясно, что его волнует не судьба спящего человека и не его собственный несносный спутник, а наука о том, чем он занимается, - по крайней мере, мне так казалось. Его удовлетворение заключалось в чувстве власти, которое он испытывал, имея возможность контролировать разум и тело другого человека.

Шейх, а он, несомненно, был таковым, представлял собой совершенно иной тип человека. Передо мной был дух сластолюбца, который, будучи отрезан смертью от своих удовольствий, искал способ, с помощью которого мог бы продолжать удовлетворять свои желания. Он желал ощущений, которые дает физическая жизнь, и охотно продал бы себя сатане, чтобы добиться своей цели.

Наблюдая, мы заметили, как что-то зашевелилось с левой стороны от спящего мужчины. Миссис К. находилась на грани полного обморока, и я бросился ей на помощь, обняв ее за талию, чтобы она не упала со стула; но ни на мгновение не отводил взгляда от призраков и их жертвы.

Шевеление постепенно усиливалось, создавая эффект мерцания, подобного тому, которое возникает при ярком солнечном свете, падающем на горячую, блестящую мостовую. Через некоторое время это прекратилось, и произошло именно то, чего я ожидал - спящий человек, казалось, медленно приходил в себя! Он стоял в теле, в точности повторяющем то, что сидело на стуле. Однако в этой второй форме было мало признаков жизни, и, хотя она стояла прямо, казалось, она пребывает в дремотном состоянии.

Увидев это, миссис К. испустила мучительный вздох и без чувств упала в мои объятия. Все еще наблюдая за призрачными фигурами, я осторожно положил бедную женщину на пол, понимая, что мое время действовать почти пришло.

Как только астральная форма мистера К. полностью покинула его физическое тело, египтянин сделал знак головой в сторону лежащей на стуле фигуры, из которой исчезли все признаки жизни. Это послужило сигналом для шейха сыграть свою роль. Он придвинулся еще ближе к бесчувственному телу и начал медленно исчезать в нем. Я заметил, что астральная форма мистера К., казалось, была совершенно неспособна покинуть его физическое тело, и меня поразило, что ее присутствие было необходимо духу шейха - если бы она отошла на значительное расстояние, он не смог бы удержать свою позаимствованную форму.

Казалось логичным, что, даже находясь под влиянием шейха, мистер К. должен был поддерживать духовный контакт, каким бы незначительным он ни был, со своим физическим организмом. Это могло бы объяснить тот факт, что даже когда одержимость была полной, всегда можно было заметить что-то от менталитета первоначального владельца, что приводило к душевному смятению, которое миссис К. отметила как важную характеристику изменившейся личности своего мужа.

Это был уникальный опыт для человека, имеющего дело с привидениями! Дома с привидениями и люди, которым являются привидения - не редкость. Под людьми, которым являются привидения, я подразумеваю тех несчастных, у которых есть призраки, воображаемые или нет, мучающие их, хотя и не завладевающие их телами. Но я никогда раньше не сталкивался с убедительными случаями одержимости. Опыт научил меня, что призраки в целом - жалкие слабаки, готовые уступить практически любому виду решительного сопротивления, включая книгу, колокол и свечу. Я также никогда не встречал призрака, который не проявлял бы довольно негативного отношения, если к нему подходили с научной точки зрения.

Мой метод в данном случае был прост. Придя к выводу, что разум вне тела, даже когда он находится на пути преследования, не более силен, чем разум в теле, я решил противопоставить свою волю воле египтянина и, точно так же, как он вывел мистера К. из его тела с помощью гипноза или каких-либо подобных средств, я мог бы тем же способом попытаться вернуть его обратно.

До сих пор призраки, казалось, совершенно не подозревали о нашем с миссис К. присутствии. Они были поглощены своим гнусным занятием, но как только я начал приводить свой план в действие, произошла удивительная перемена.

Египтянин сразу же остро почувствовал мое присутствие и, опустив руки, повернулся и свирепо посмотрел на меня. Его глаза были похожи на маленькие бусинки, глубоко посаженные и скрытые огромными бровями. Они, казалось, пронизывали меня насквозь, заставляя покрываться испариной и сильно дрожать. Я почувствовал, как силы покидают меня, и только усилием воли вернул себе самообладание. Затем я снова решительно посмотрел на него, желая, чтобы он не смог устоять передо мной. Циничная улыбка играла на его губах, а в сверкающих глазах светилось крайнее презрение; но когда он начал ощущать силу моего сопротивления, выражение лютой ненависти и дьявольского зла отразилось на его лице.

То, что он был уверен в победе, я понял инстинктивно. Однако он забыл об одной вещи, а именно о том, что, сосредоточившись на мне, он забыл о помощи шейху, который все еще зависел от него в сохранности тела его жертвы!

Теперь проявилась еще одна интересная особенность. Поскольку мистер К. был вынужден покинуть свое тело против своей воли, закон самосохранения заставил его вернуться в него. Ни один здравомыслящий человек не хочет терять свою индивидуальность. Так распорядилась природа. На протяжении многих поколений она была сосредоточена на развитии личности, создавая массу инстинктов, подкрепляющих и поддерживающих ее. Эти инстинкты продолжают работать, даже когда сознание подавлено.

Следствием действия этого закона в данном случае стало то, что, как только египтянин перестал помогать своему протеже, развоплощенный человек автоматически начал предъявлять свои права на собственную физическую форму, и между ним и узурпировавшим власть духом шейха завязалась борьба. Таково мое толкование того, что произошло.

Краем глаза я видел, как шейх постепенно выходил из тела в кресле, в то время как астральное тело мистера К. так же постепенно возвращалось в него. Египтянин понял это слишком поздно, и в следующий момент шейх, уже полностью вытесненный из позаимствованного тела, пронесся через разделяющее их пространство и ударил египтянина с такой силой, что я был убежден, между этими двумя существует какое-то магнетическое притяжение. Почувствовав удар, египтянин повернулся к своему спутнику, ошеломленный, удивленный и огорченный. Произошло непредвиденное событие, на случай которого он ничего не предусмотрел! Было слишком поздно исправлять оплошность, поскольку мистер К. уже благополучно вернулся в свое физическое тело и быстро приходил в сознание.

Не обращая ни малейшего внимания на призраков, я бросился на помощь мистеру К. и начал делать над ним быстрые пассы, похожие на те, какие использовали старые месмеристы для вывода из транса.

Конечно, ни египтянин, ни шейх не издавали ни звука, но между ними существовала непрерывная связь, которая могла быть только телепатической. Я, должно быть, тоже стал чувствителен к этим ментальным воздействиям, поскольку начал воспринимать их сообщения примерно так же, как беспроводной приемник воспринимает звуковые волны. Сначала они разозлились друг на друга, а потом на меня. Шейх, помимо сильного гнева, испытывал сильный страх, в то время как египтянин презирал его и ненавидел меня.

Я обратил свои мысли к ним так сильно, как только мог, и таким образом сказал негодяям, что они никогда больше не должны делать ничего подобного. Я мысленно отстаивал право мистера К. на единоличное владение своим физическим телом и защищал интересы его жены и ребенка. Никогда еще я не концентрировался так напряженно и с таким чувством, как в тот раз, и это сработало превосходно. Египтянин сдался из-за отвращения к собственной неудаче, и шейх стал бессильным. Сам по себе он ничего не мог сделать; лишившись помощи египтянина, он лишился возможности пользоваться телом своей жертвы.

И вот наступила заключительная сцена в этой странной драме. Птица появилась снова, но только после того, как миссис К. пришла в сознание, а ее муж проснулся - в своем обычном состоянии, совершенно не осознавая, насколько близок он был к тому, чтобы снова потерять власть над своим телом.

Мы все тихо сидели на своих стульях, гадая, что же произойдет дальше, когда по комнате разнесся низкий завывающий звук, происходивший неизвестно откуда. Затем послышался шум, с которым птица летала кругами по комнате, но по-прежнему ничего не было видно. Внезапно миссис К. воскликнула: "Смотрите, какая птица!" И на шелковых портьерах отчетливо отразилась тень большой птицы, беспомощно трепыхавшейся, словно в предсмертных муках.

Затаив дыхание, мы наблюдали, как она падала, задрав лапы и расправив крылья, и осталась неподвижной - тень Смерти в Неизвестности! Мы все инстинктивно оглянулись, ожидая увидеть предмет, который отбрасывал тень. Ничто не предстало нашему взору; отсутствовала какая-либо субстанция, которая могла бы ее породить. Еще одна тайна призрачного царства: тень медленно растаяла, а вместе с ней исчез и таинственный фосфоресцирующий свет, сопровождавший ее, оставив только обычную темноту, поскольку к этому времени уже опустились вечерние тени.

Некоторое время мы сидели молча, чувствуя себя очень неловко, но не желая говорить о том, что нам пришлось пережить; затем миссис К., тихо всхлипывая, поднялась на ноги и нежно обняла мужа за шею. Чувствуя себя незваным гостем на этой домашней сцене, я бесшумно выскользнул из комнаты в прихожую, надел шляпу и пальто и отправился домой.

Мистер К. выздоровел. С того дня он стал прежним, приятным человеком, преданным мужем и любящим отцом, и не имелось никаких признаков возвращения его временного недуга. Никогда еще я не расставался с призраками с большим удовольствием, и всегда буду дорожить прекрасным подарком, который сделала мне очаровательная женщина в знак признательности за услугу, которую я, возможно, оказал ей и ее любимому Берти в тот насыщенный событиями вечер.

Однако я часто ломал голову над истинной природой и значением этой странной птицы и пришел к выводу, что это был один из тех замечательных символов, которыми славится оккультизм. Ее рост и активность, по-видимому, означали успех египтянина и шейха в их злом начинании, в то время как ее смерть символизировала их окончательное поражение.

НЕЧТО БОЛЬШЕЕ, ЧЕМ СОН?

Является ли это мысленной волной, обретающей осязаемое существование, или же душа живого человека покидает тело и преодолевает огромные расстояния, чтобы безошибочно найти человека или место, которое она ищет, - это одна из глубоких проблем, стоящих перед исследователями в области экстрасенсорного восприятия.

То, что дух часто покидал тело живого человека, было убедительно засвидетельствовано уважаемыми людьми, и одним из необычных свидетельств такого рода явлений, собранных Британским обществом исследований оккультных явлений, является случай Джона Моула, бизнесмена, известного своими работами в этой области в Англии.

Моул ради собственного развлечения экспериментировал с передачей мыслей. У него возник план опробовать свои теории на молодой леди, в то время как он не знал, где она находится, и когда она совершенно не подозревала, что он намеревался провести эксперимент на ней.

В материалах Общества исследований оккультных явлений приводится заявление Моула о том, что произошло (которое было проверено экспертами):

- Я выбрал для этой цели молодую леди, некую мисс Дрейси, и заявил, что когда-нибудь намерен навестить ее, где бы она ни была, хотя это место может быть мне неизвестно; я сказал ей, что, если случится что-то особенное, пусть она отметит время и сообщит мне, когда именно это произошло.

Однажды, примерно через два месяца после этого (я не видел ее все это время), я был один на своей химической фабрике на Редман-роу, Майл-Энд, Лондон, в полном одиночестве, и решил провести эксперимент, поскольку молодая леди находилась в Далстоне, примерно в трех милях от нас.

Я встал, поднял руки и пожелал воздействовать на леди, но вскоре почувствовал, что израсходовал энергию. Я немедленно сел на стул и заснул.

Затем я увидел во сне, как моя знакомая спускается по лестнице на кухню, где, как мне приснилось, я находился. Увидев меня, она воскликнула: "О, мистер Моул!" - и упала в обморок.

Это мне приснилось, а потом я проснулся. Я почти не придал этому значения, предположив, что мне приснился обычный сон; но примерно через три недели после этого она пришла ко мне и рассказала моей жене о странном случае, когда она увидела меня сидящим на кухне, где она в то время находилась, и упала в обморок, уронив несколько тарелок, которые держала в руках.

Все это я видел во сне, так что описал кухонную мебель и то место, где я сидел, так точно, как если бы я был там сам, хотя никогда не был в этом доме. Я рассказал много подробностей, и мисс Дрейси подтвердила:

- Это так, как если бы вы сами были там!"

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ

Гордон Хиллман

Каждый декабрь призрак возвращается в маленькую деревушку на Род-Айленде. Каждый декабрь сельская местность содрогается от ужаса; люди стоят на страже с оружием в руках, а начальник полиции ломает голову над жуткой загадкой, разгадка которой сейчас ничуть не ближе, чем три года назад, когда призрак появился впервые.

Призрак появляется только во время Святок, и трепещущие деревенские жители называют его "Рождественским привидением".

Оно приходит только раз в году и преследует только одну женщину. Его облик никогда не меняется. В этом году, как и каждый год, Род-Айленд ждет призрака, который неизменно появляется на Рождество. Придет ли он снова?

Конечно, он приходил в прошлом году; конечно, это заставило начальника полиции рыться в старых архивах в поисках имени умершего человека, и, конечно же, люди с оружием тщетно искали его.

Морозным декабрьским утром 1928 года миссис Генри Бартон, жена фермера, была найдена без сознания на пороге своего дома в Уэст-Уорике, маленьком городке на Род-Айленде.

То, что женщину нашли таким образом, стало сенсацией для Уэст-Уорика, но это было ничто по сравнению с тем трепетом ужаса, который охватил всю округу, когда она пришла в сознание в больнице и рассказала свою историю начальнику полиции и любопытным репортерам.

В ночь перед тем, как ее нашли распростертой на пороге, она сидела одна на кухне фермерского дома.

Была темная, ясная и холодная декабрьская ночь.

Внезапно, когда она сидела, раскачиваясь, она услышала женский голос, зовущий ее: "Миссис Бартон! Миссис Бартон! Поспешите! Миссис Пардоне упала! Вы нужны ей!"

Теперь миссис Бартон вспомнила, что голос был какой-то тонкий, особенный, что он, казалось, исходил из ниоткуда, и что это вряд ли был человеческий голос - или, по крайней мере, ни один человеческий голос, который она когда-либо слышала раньше. Миссис Пардоне - соседка, с которой миссис Бартон виделась каждый день, и она решила, что ее воображение сыграло с ней злую шутку.

Она накинула на голову шаль и побежала к крыльцу, где, по ее мнению, должна была находиться таинственная женщина.

Она распахнула дверь и, к своему удивлению, никого там не обнаружила. В лунном свете она могла отчетливо разглядеть каждый предмет на ферме. Никого не было видно.

Однако когда она напрягла зрение, ей показалось, будто прямо перед ней из-под земли выросла тень - и внезапно перестала быть тенью. Это была фигура мужчины, одетого в старомодное длинное черное пальто и черную шляпу, поля которой скрывали слабый блеск его глаз.

Женщина застыла на месте от ужаса. Ведь она видела одну и ту же фигуру каждое Рождество в течение последних двух лет - и это не была фигура мужчины из Уэст- Уорика, фигура мужчины, которого она не знала, фигура живого человека!

Это был Рождественский Призрак, и он медленно приближался к ней, совершенно бесшумно скользя по замерзшей земле.

Миссис Бартон стояла неподвижно, как статуя, и ее сердце, казалось, тоже остановилось.

Призрак закрыл лицо руками, опустил голову и внезапно заговорил глухим замогильным голосом.

- Я пришел за своими рождественскими деньгами, - сказал он.

Миссис Бартон находилась на грани обморока. Ей пришлось ухватиться за столб, чтобы устоять на ногах.

- Твой отец забрал деньги у моего отца - деньги, которые ему причитались, - сказал призрак, и его длинный костлявый указательный палец обвиняюще ткнул в дрожащую женщину. - Я пришел за ними. Отдай! Отдай, потому что твой отец погубил моего отца, и я разорен.

Миссис Бартон потянулась к сумочке, висевшей у нее на поясе. Она достала небольшую сумму денег и протянула ее к вытянутой руке призрака... и тут ее снова охватил ужас. Она могла видеть сквозь призрака, она могла видеть лунный свет сквозь его тело - и оно, казалось, наклонялось к ней, словно желая схватить ее.

Затем она потеряла сознание.

Сын миссис Пардоне, вернувшись рано утром, нашел ее без сознания на пороге. Деньги, которые она пыталась отдать призраку, лежали на земле рядом с ней. На снегу не осталось никаких следов.

Кстати, миссис Пардоне, соседка, не упала, не пострадала и никого не посылала звать миссис Бартон на помощь.

Кто была та таинственная женщина, чей голос заманил миссис Бартон к ее порогу? Никто не знает.

В это странное дело вмешался начальник полиции Уэст-Уорика Томас Ф. Харроп. Он задал вопросы, провел расследование и установил тот факт, что перепуганная миссис Бартон уже дважды видела этого призрака на Рождество. Он записал разговор с призраком, который она, задыхаясь, пересказала слово в слово.

А потом покачал головой, отвергая предположение о том, что в ту мрачную декабрьскую ночь миссис Бартон могло привидеться какое-то человеческое существо.

Появление призрака было одинаковым во время каждого из его трех визитов; его глухой голос бормотал одни и те же слова пораженной ужасом женщине, и в 1927 году она увидела, как он растворился в воздухе.

Миссис Бартон, как и шеф полиции, не сомневалась в том, что стала свидетельницей сверхъестественного явления.

История "Черного призрака из Уэст-Уорика", более известного как "Рождественское привидение", была занесена черным по белому в полицейские отчеты.

Затем, не удовлетворившись верой в существование призрака, который каждый год мстил миссис Бартон, шеф полиции Харроп решил выяснить две вещи: во-первых, почему Черный Призрак преследовал жену фермера, и, во-вторых, чей это был призрак?

Он нашел решение первого вопроса и попытался разгадать тайну второго.

Оказывается, отец миссис Бартон, Генри Маттесон, давно умерший, был твердолобым, суровым янки из Новой Англии, владельцем деревенского магазина в Аквиднеке. Он был известен своей суровостью к злостным должникам. Он буквально заставлял их платить по счетам.

И именно это, по мнению жителей деревни, имел в виду призрак, когда его глухой голос отчетливо произнес: "Ваш отец погубил моего отца".

Ответить на второй вопрос было не так просто.

Реалистичный автор фантастических историй о привидениях, несомненно, отказался бы от идеи шефа полиции Род-Айленда двадцатого века, стремящегося установить личность призрака; но именно это и сделал этот шеф полиции.

На следующую же ночь после появления миссис Бартон он просмотрел заплесневелые старые бухгалтерские книги магазина в Аквиднеке, пытаясь найти тот старый, никому не принадлежащий счет, оплата по которому разорила одного человека и каждое Рождество возвращала призрак другого, чтобы отомстить.

К сожалению, он не смог найти ни одной зацепки. Гроссбухи пожелтели от времени, и некоторые из них невозможно было прочитать. Целые страницы таинственным образом пропали.

Так что никто никогда не узнает, в чем провинился мертвец. Черный призрак Уэст-Уорика возвращается каждый год, чтобы отомстить.

Но если шеф полиции Харроп и соседи поверили в рождественское привидение, то брат миссис Бартон, Рэй Маттесон, нынешний владелец магазина в Аквиднеке, - нет.

Говорят, что Маттесон пришел в ярость, когда услышал эту историю. Он снял со стены револьвер, выбежал из магазина и крикнул: "Я с ним разберусь!"

Но разбираться было не с кем. В округе не было никого, кто соответствовал бы описанию Черного Призрака.

Итак, всю прошлую зиму, после рождественского визита, Уэст-Уорик с ужасом ждал, что одетый в черное призрак из далекого прошлого появится снова.

Верный установившемуся обычаю, призрак пока не являлся.

Но весь Род-Айленд задается вопросом: появится ли снова в это Рождество жуткий призрак в черном праздничного времени?

МИСТИФИКАЦИЯ, КОТОРАЯ НЕ БЫЛА МИСТИФИКАЦИЕЙ

Год или два назад редактор "Льюис Пресс" (Канзас) мистер Н. Х. Джонстон был осажден людьми из окрестностей, которые утверждали, будто призрак жертвы давней трагедии бродит по месту ее страданий. Мистер Джонстон, убежденный скептик, выслушал эти истории и, когда у него появилось некоторое представление о том, что за ними кроется, решил провести расследование.

Эта почти забытая история, которую редактор собрал по кусочкам, восходит ко временам первопроходцев, когда караваны фургонов двигались на запад по старой тропе Санта-Фе, и повествует о молодой девушке, которую бросили родители и товарищи, когда она родила ребенка, оставшегося без отца. Ее оставили одну на обочине дороги, и там, в этой бескрайней пустыне, она лежала, прижимая к груди своего ребенка, а в темноте уныло выли койоты.

Старожилы до сих пор рассказывают эту историю, живо описывая смерть ребенка, в то время как мать беспомощно лежала в зарослях шалфея. Но никто так и не узнал, что стало с несчастной девушкой. Затем внезапно появились сообщения о том, будто кто-то видел темную фигуру, парящую над тем местом, где, как утверждалось, был похоронен ребенок.

Узнав все это из надежных источников, редактор пригласил четверых людей отправиться с ним на место происшествия, взяв с них обещание не раскрывать его имени, если экспедиция окажется мистификацией.

Первая ночь наблюдения тянулась медленно, пока все четверо ждали. Затем "внезапно мы услышали звук удара металла о землю", - сказал редактор, рассказывая о ночных событиях. "Мы услышали стонущий голос, произносящий, сквозь всхлипы, слова, которые, уверен, я мог различить: "О, мой бедный малыш, мой бедный малыш!" - Только это, снова и снова.

В темноте нам показалось, что это фигура женщины. Когда мы включили фонарик, там не было ничего, кроме голой земли. Мы все еще смеялись над мыслью о том, что видели или слышали привидение, и все еще верили, что это может быть шуткой.

Итак, мы вернулись снова, и с нами произошло то же самое. Несколько соседей прибыли на место происшествия, вооруженные пистолетами, но в поле зрения не было никаких реальных предметов, и они ушли огорченные.

- В последнюю ночь, когда мы наблюдали за происходящим, - сказал редактор, - фигура, казалось, уплыла, когда мы приблизились, и внезапно появилась примерно в двухстах ярдах от нас.

Редактор Джонстон пока не признается, что верит в привидения, но согласен, - ему до сих пор ему не удалось доказать, что они не существуют.

ДЬЯВОЛЬСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Стейси О'Коннор

- Это вопль, сеньор. Его слышат раз в месяц, вскоре после полуночи в ночь полнолуния, - ужасный, бестелесный голос, разносящийся по пустынному двору старой башни. Через мгновение он умолкает, и это место еще на месяц отдается во владение ночным зверям.

Я подавил улыбку, чтобы не обидеть хозяина гостиницы и крестьян, которые сидели за столом, пили вино и слушали избитую историю хозяина. Затем мой взгляд упал на маленькое, зарешеченное окно.

Это определенно было мрачное место, - далекий замок с его разрушенной башней, возвышающейся над милями деревьев и густого подлеска, - осыпающиеся руины на фоне яркой синевы позднего испанского дня. Но я почему-то обрадовался тому, что изменил свой маршрут в Севилье, чтобы прогуляться по этим романтичным андалузским горам; хотя затруднялся сказать, почему у меня возникло это странное желание.

Если уж на то пошло, я все еще был слегка озадачен тем, почему я, практичный молодой житель Лимы, штат Огайо, внезапно решил уволиться с работы незадолго до своего двадцатипятилетия, чтобы отправиться в бессистемное путешествие по Европе. Как бы то ни было, я это сделал и наслаждался жизнью; и теперь, поздравляя себя с тем, что так хорошо выучил испанский в колледже, я сидел, потягивая вино в баре гостиницы, и с удивлением, но в то же время с необычным интересом слушал историю о башне с привидениями.

- А кто-нибудь когда-нибудь исследовал этот бестелесный голос? - спросил я хозяина. - Знаете, есть такие существа, как совы.

Пара крестьян, сидевших с нами, кивнули головами.

- Это совы, - бормотали они, - ничего, кроме сов.

И все же, несмотря на это здравое утверждение, я чувствовал, что оно было вызвано подозрительной сдержанностью по отношению к такому человеку из большого внешнего мира, как я; я чувствовал, что в глубине души они были убеждены в сверхъестественной причине феномена дикого крика, но не хотели признаваться в этом мне.

Хозяин гостиницы пожал плечами.

- Расследования ни к чему не привели, сеньор, - сказал он мне. - Но мы, деревенские жители, - засмеялся он немного смущенно, - довольствуемся тем, что раз в жизни - совсем маленькими - приходим на какое-нибудь место в километре или двух от башни и слушаем. Когда мы однажды слышим этот вопль, а я сам слышал его, - он невольно вздрогнул, - мы довольствуемся этим на всю жизнь. Наши деды слышали его до нас, а их деды - до них. На самом деле мы, жители Мотрико, слышим его уже четыреста лет, с тех пор как умерла инфанта Хуана.

- Инфанта Хуана? - повторил я. - А кем она была?

Он снова пожал плечами.

- Мы мало что знаем о ней, сеньор, - ответил он. - Только то, что передавалось из поколения в поколение. Она была наследницей всей Гранады и красива, невероятно красива, - это все, что мы знаем, - но ни за кого не вышла бы замуж. Некоторые говорили, что она была влюблена в человека, которого не существовало... - На мой удивленный возглас он с кривой улыбкой пожал плечами.

- Я только повторяю историю, которая дошла до нас, - объяснил он, и все крестьяне энергично закивали. - Как бы то ни было, - продолжал он, - однажды ночью в полнолуние ее нашли умирающей во дворе под ее окном. Она выпрыгнула или была выброшена из своей комнаты в башне. Мы знаем, что священник опустился рядом с ней на колени и поднял ее, и что она дала ему отломанный кусочек тонкого, потертого черного дерева, украшенный множеством прекрасных бриллиантов...

- Когда-нибудь он придет снова, - прошептала инфанта священнику, - продолжал хозяин гостиницы, - и ему нужно передать это. Он поймет. Скажите ему, - произнесла она, и, как рассказывают, шептала так тихо, что священник едва мог ее расслышать, - скажите ему, что я умираю ради него, но мне не жаль, потому что я буду ждать его прихода, когда мы наконец встретимся.

- Это были ее последние слова, - сказал хозяин, - потому что она умерла на руках у падре. Эта деревяшка передавалась от священника к священнику. Если хотите, я отведу вас завтра к падре, и он будет рад показать вам это. Вот как он выглядит... - Он торопливо набросал рисунок на столешнице:

Я выразил горячее желание увидеть странную реликвию, поскольку то, что он сказал, напомнило мне о любопытном антикварном фрагменте, который в данный момент лежал у меня в кармане.

- Но, - спросил я, - неужели они так и не нашли ключ к разгадке того, кто он такой?

- Да, по крайней мере, так гласит история. Но это еще более фантастично, чем все остальное. Стражник бросился в комнату инфанты и обнаружил красивого молодого человека, одетого в странную одежду, - без сомнения, костюм волшебника, - лежащего на ее кровати. Он был либо мертв, либо спал. Они схватили его, собираясь предать в руки инквизиции, но как только это произошло, он медленно растворился, словно струйка дыма!

Хозяин довел себя до крайнего возбуждения, в то время как крестьяне наклонились вперед, кивая и нетерпеливо похрюкивая. Однако теперь в глазах моего хозяина промелькнуло подозрение: не смеюсь ли я над его историей?

Но я напустил на себя серьезный вид, заставляя себя смеяться глубоко внутри - смехом, по какой-то неизвестной причине окрашенным странным возбуждением. И через мгновение хозяин продолжил более будничным тоном.

- Однако у охранника было время разглядеть этого молодого человека - или привидения, или кем бы он ни был, - сказал он. - Рукав его левой руки был задран, и чуть выше запястья виднелся отпечаток крошечных женских зубов, глубоко вонзившихся в кожу.

Я не смог сдержать улыбки.

- Вот такой? - спросил я, подтягивая манжету левого рукава.

Мужчины наклонились вперед, чтобы рассмотреть, а затем все как один резко втянули воздух. Хозяин поднял голову.

- Вас недавно укусила женщина, сеньор? - спросил он.

Я с легким смешком покачал головой.

- Когда-то я думал, что это укус, - ответил я. - Я думал, что, возможно, меня укусил другой ребенок, когда я был маленьким, но я расспросил свою мать и выяснил, что это родимое пятно. - И теперь мне снова пришлось рассмеяться над серьезностью, с которой эти простые люди смотрели на мою обнаженную руку, о чем я сразу пожалел, когда увидел, что на лицах некоторых из них появилось странное выражение.

- И как часто, - спросил я с неожиданной серьезностью, - вы говорите, этот вопль слышен во дворе старой башни?

- Раз в месяц, - ответил хозяин гостиницы, - в ночь полнолуния.

На мгновение воцарилось молчание. Затем ко мне обратился морщинистый бородатый крестьянин, сидевший чуть в стороне от остальных.

- Сеньор, - прогрохотал он низким, грубоватым голосом.

Я вопросительно взглянул на него.

- Сегодня, - сказал он, - ночь полнолуния.

Трудно сказать, что побудило меня посетить древнюю башню. Это не был старый трюк, когда планировалось посидеть и прогнать привидение, а потом вернуться и посмеяться над страхом невежественных жителей деревни перед уханьем совы или чем-то подобным. Конечно, сама идея о сверхъестественном всегда казалась мне абсурдной, но я был далек от мысли лишить жителей Мотрико их почтенного и дорогого сердцу призрака!

Скорее всего, меня привлек к башне странный импульс, похожий на тот, который привел меня в эту часть Испании и с которого началось мое путешествие по Европе. Как обычно, в этом случае, как и в любом другом на протяжении всего моего путешествия, я списал все на естественное любопытство путешественника; но, оглядываясь назад, я, кажется, нахожу другую причину, побуждение, которое боролось и побеждало любые аргументы против.

Я вышел из гостиницы на закате, размахивая фонарем, одолженным у хозяина, а он и крестьяне стояли в дверях, наблюдая за моим уходом в благоговейном молчании. Я позаимствовал фонарь, поскольку боялся, что меня может настигнуть темнота, хотя планировал задержаться лишь для того, чтобы осмотреть башню и древний зал и удовлетворить свое любопытство. Так, по крайней мере, я говорил себе; но в глубине души я знал, что останусь подольше... во всяком случае, до полуночи.

Первую пару километров я шел по узкой тропинке, петлявшей в густом подлеске, под нависающими ветвями магнолий, каштанов и камедных деревьев. Поначалу тропинка была довольно отчетливой, и под густыми зарослями я даже смог разглядеть слабые следы широкого, внушительного тракта, который, несомненно, много веков назад вел ко двору инфанты.

Но по мере того, как я продвигался вперед, тропинка сужалась, корявый кустарник становился все более диким, дерзким, пока, наконец, не воцарился безраздельно, и я, спотыкаясь, двинулся дальше, вверх по зубчатому холму и вниз по обрывистой долине, время от времени замечая темную башню на фоне неба, бывшую моим единственным маяком. И вот, наконец, я вышел на тихую поляну длинного пустынного двора.

Сгущались сумерки, глубокое розоватое сияние заходящего солнца разлилось по небу и окрасило неподвижную картину вокруг меня. Оно освещало длинный трехэтажный дом, стоявший у дальней стены деревьев, с провалившейся крышей, глубоко посаженными оконными проемами без стекол и крошечными башенками через равные промежутки; оно освещало высокую квадратную башню, отвесно вздымавшуюся на ее конце, а над высокими деревьями темный крошащийся камень отсвечивал угрюмым алым. Даже плиты внутреннего двора, поломанные и поросшие травой, были окрашены в бледно-розовый цвет, который, казалось, окрашивал сам воздух, а небольшой пруд перед двором, когда-то, вероятно, искусственное озеро для развлечений, но теперь заросший тростником, с илистым дном, был наполнен холодной, ярко-розовой водой.

Бросив быстрый взгляд на широкий круг деревьев, стоявших плотной черной стеной, я обогнул пруд и пересек осыпающиеся плиты; эхо моих шагов глухо отражалось от хмурой стены впереди. Я добрался до огромной старой двери, висевшей на сломанных петлях, и, протиснувшись в узкий проем, шагнул внутрь.

Внезапная темнота ослепила меня, и я мгновение стоял, моргая, в тишине, которая была похожа на пустоту. Затем постепенно все вокруг приобрело серую отчетливость.

Я находился в квадратной комнате, размером с целый этаж в обычном доме. Высоко вверху, в четырех узких щелях окон, по одному с каждой стороны, виднелись неподвижные серые сумерки, собиравшиеся в лужицу в центре помещения.

Толстая паутина, тяжелая от вековой копоти, свисала с высокого потолка; и пока я стоял там, огромная крыса, потревоженная скрежещущим звуком моего появления, с тихим топотом выбежала из ниоткуда на середину комнаты, села на задние лапы в луже серых сумерек, пристально посмотрела на меня маленькими проницательными глазками, а затем снова ускользнула, скрывшись из виду.

Я чиркнул спичкой и зажег фонарь. В тот же миг комната наполнилась тихим шелестом, и десятки летучих мышей всех размеров сердито закружились вокруг меня, ударяясь о мое лицо и одежду своими толстыми скользкими телами. Я поднял фонарь повыше и увидел в дальнем конце комнаты каменную лестницу, уходящую вверх и исчезающую из виду. Ступая по неровному полу, я начал подниматься по ней.

Широкие ступени были сделаны из камня, но за столетия интенсивной эксплуатации так износились, что посередине глубоко просели и были заполнены грязной, стоячей водой. Держась в стороне, я поднялся этажом выше.

Это помещение было похоже на то, что находилось внизу, - пустое, как резервуар, внезапно наполнившийся летучими мышами. Я поднялся на второй этаж, на другой такой же этаж, и пошел дальше; преодолев следующий пролет, я остановился.

Я находился в комнате, немного отличавшейся от трех других, расположенных ниже. Как и остальные, она была огромной, пустынной и покрытой пылью, здесь летучих мышей было больше, чем в других, они яростно бились о шар моего фонаря с того момента, как я поднялся над уровнем пола. Но в этой комнате имелось два предмета мебели: старинная, покосившаяся кровать, поразительно большая и сделанная из металла, и рядом с ней небольшой сундук, внешняя сторона которого была богато отделана кованым железом.

Почему-то я не удивился, увидев эти вещи. Скорее, это было так, как будто я ожидал найти их там, как будто это было свидание, которое мне тщательно описали. Я поставил фонарь рядом с кроватью, где его тут же окружили разъяренные летучие мыши; затем прошел по скрипучему полу к серому лучу света, проникавшему через французское окно без стекол, расположенное тремя невысокими ступеньками выше уровня комнаты. Я осторожно поднялся и выглянул наружу.

Когда-то здесь был широкий балкон с коваными железными перилами. Но время давно разрушило конструкцию, и если бы я вышел наружу, то он сломался бы подо мной и я свалился бы во внутренний двор внизу. Я посмотрел вниз.

Сгущались серые сумерки, и двор далеко внизу был едва различим; отчетливо виднелся только пруд за ним - сверкающий лист неподвижного темного металла на фоне отражающегося в нем неба. Неужели именно отсюда, спрашивал я себя, крестьяне на протяжении веков слышали пронзительный, бестелесный голос, раздававшийся при свете полной луны? Мгновение я стоял там, в сгущающейся тишине мертвого и ушедшего прошлого; а затем, внезапно, ощутил странное мягкое свечение, разливающееся по земле подо мной.

Полная луна медленно поднимала голову над черными верхушками деревьев, заливая двор своим мягким светом и отбрасывая кроваво-золотую дорожку на тихий пруд. Некоторое время я задумчиво наблюдал за происходящим, пока внезапно меня не пробрала дрожь; тогда я повернулся лицом к огромному темному помещению.

Лучи слабого света от моего фонаря едва пробивались сквозь мрачную черноту дальней стены и резко высвечивали богато украшенный сундук. Внезапно меня охватило непреодолимое любопытство увидеть содержимое этого сундука, я спустился по ступенькам и направился к нему.

С тех пор я часто задавался вопросом, что бы случилось, если бы я не заглянул в этот сундук. Изменились бы судьбы людей, умерших столетия назад; спаслась бы прекрасная девушка от трагической смерти, пламя инквизиции нашло бы на одну жертву меньше, а ужасный голос, который звучал сквозь века, умолк бы? Все это слишком запутанно; от одного этого вопроса у меня кружится голова. Все, что я могу сказать, я сделал предначертанное судьбой; сидя на краю кровати без матраса, я наклонился, чтобы поднять крышку сундука.

Она была заперта, но резкий рывок сломал прогнившую застежку. Судя по всему, на протяжении веков предпринималась не одна попытки открыть его - вероятно, торопливые, нерешительные попытки редких смелых визитеров, боявшихся оставаться в этом месте слишком долго; но в конце концов мне оставалось только взломать замок. Я приподнял крышку и заглянул внутрь.

Две или три крошечные кучки пыли указывали на то, что когда-то здесь лежал какой-то предмет одежды, сейчас полностью истлевший, - возможно, платье или богатая мавританская шаль, - и дуновение ветра, унесшее их в небытие, обнажило несколько сверкающих камней!

Я поднял фонарь и увидел четыре безупречных изумруда, без сомнения, украшения на одежде, которую уничтожило дуновение воздуха. Почему-то я почувствовал, как мое сердце забилось чуть быстрее; неужели это роскошное одеяние принадлежало прекрасной инфанте Хуане из крестьянской легенды? Посветив фонарем внутри сундука, я вдруг обнаружил еще один предмет и вытащил его.

Это был мягкий сверток, завернутый в какое-то вещество, похожее на промасленную бумагу, и тщательно натертый воском. Однако от моего прикосновения высохший воск лопнул, и обертка раскрылась, открыв документ, исписанный мелким шрифтом, несколько десятков листов почтовой бумаги, потемневших от времени.

Я присел на краешек кровати, чтобы рассмотреть его. Он, конечно, был написан на испанском языке, давным-давно, но мои долгие занятия в колледже переводами произведений Сервантеса и современных писателей сослужили мне хорошую службу. Я принялся читать... и вскоре забыл об окружавшем меня тускло освещенном зале, забыл о древнем дворе, залитом холодным лунным светом внизу. Было ли это сочинение безумца, гения или дьявола:

Заметки и эксперименты алхимика Зори на тему времени.

Под этим заголовком я прочитал:

"Какое удивительное открытие! Это так просто, и все же, когда я это осуществлю, то стану более великим, чем все люди! Я стану равным Самому Богу! Ибо подняться над Временем - значит подняться над слабостями плоти, рождения, смерти и разложения. И, размышляя и экспериментируя, я достигну этой высоты - при условии, что инквизиция не обнаружит меня раньше.

Это пришло ко мне в мгновение ока, когда я лежал в постели в полудреме, - та простая, потрясающая истина, которая оставалась нераскрытой целую вечность, но знание которой сделало бы людей великими:

Время - это произвольный стандарт, установленный невежественным человеком для объяснения непонятного явления. Однако на самом деле время - это вещь, такая же определенная, как стена, и все ее части существуют в один и тот же момент! Время - это стена, по сути, бесконечная стена, вдоль которой мы движемся. Часть стены, которую мы уже преодолели, и часть, которую нам еще предстоит преодолеть, существуют сейчас точно так же, как и та часть, которой мы проходим! Но из-за нашего затуманенного зрения мы можем видеть только бесконечно малую часть стены (настоящего), которую мы сейчас проходим, и из-за нашего детского невежества мы воображаем, что той части стены, которую мы уже миновали, больше не существует, а та часть, которую нам еще предстоит пройти, - еще не построена. Однако вся стена Времени - прошлое, настоящее и будущее - существует одновременно, всегда; и человеку стоит только открыть свои слабые глаза, чтобы увидеть простор Вечности!

Какие перспективы открываются перед алхимиком! заглянуть в прошлое! приблизить будущее! Я отправлюсь ко двору инфанты Хуаны в Гранаде. Несмотря на то, что ее отец суровый и ограниченный человек, она известна своей либеральностью, как в мыслях, так и в деньгах. При ее дворе я буду проводить эксперименты, которые заставят землю трепетать".

Полагаю, прошло немало времени, прежде чем Зори снова принялся за свои записи; на самом деле, во всем документе были пропуски, которые могли занять день, месяц, годы. Теперь, по его следующей записи, было очевидно, он нашел убежище и помощь при дворе инфанты и успешно проводил свои эксперименты, поскольку писал:

"Я был слишком поглощен работой, чтобы заносить сюда какие-либо подробные замечания. В другом месте я набросал фразы и формулы, которые вскоре более подробно изложу в этом документе. Я работаю в обстановке абсолютной секретности, за исключением редких визитов Хуаны, которая с большим интересом следит за моими трудами. Но мне трудно сосредоточиться, когда она рядом. Она совсем еще девочка, но от ее красоты захватывает дух; она превосходит все мечты даже алхимика...

Клянусь, у меня были видения, иногда заставлявшие отшатываться в ужасе. Я видел будущее, как сквозь густую дымку! Улицы заполнены гигантскими чудовищами, чьи очертания слишком размыты, чтобы их можно было различить, но которые движутся с невероятной скоростью и ревом, который смутно доносится до меня сквозь века. По воздуху летают птицы, грациозные, но быстрые и даже более огромные, чем птицы, о которых нам рассказывают, что они жили, когда мир был молод, в то время как шум их крыльев почти заглушает рев животных внизу. Я ловлю себя на том, что благодарю судьбу за жизнь сегодня, а не в том ужасном будущем. И все же меня всегда тянет туда. Видения рассеиваются почти сразу же, как я их вижу, и я должен увидеть больше... больше...

Хуана теперь приходит каждый день. Я не могу работать, пока она рядом; сияние ее красоты пронизывает все вокруг, и я жажду прижать ее к себе. Почему бы ей не заполучить меня? Разве я не выше принцессы, хотя и скромного происхождения? Говорят, что она холодна, что она отвергла величайших лордов Европы; возможно, она просто ждет кого-то вроде меня. Но я боюсь. Иногда, когда она рядом, я чувствую в воздухе смерть - ее собственный приговор, и пламя инквизиции лижет мое тело...

Она смеялась надо мной! Если бы она обругала меня, даже если бы меня бросили в тюрьму, я, возможно, простил бы ее, но смеяться надо мной! Вчера я позвал ее, чтобы поговорить с ней, но сначала она не поняла. Затем, когда я нежно взял ее за руку, она отстранилась, как от собаки, которая испачкала ее своими грязными лапами, и рассмеялась! Хуана, ты дорого заплатишь за этот смех!

Сегодня она снова пришла, как ни в чем не бывало, и наблюдала за моими экспериментами, как за ужимками клоуна на празднике. Я ничего не сказал... Я жду... жду..."

Здесь была очевидная пауза, а затем следующая запись гласила:

"Я добился успеха! Я увидел человеческое существо, мужчину, так ясно, как будто он был рядом со мной! Он стоял в комнате, похожей на покои инфанты в башне, и в то же время совершенно другой; было темно, и он неподвижно, задумчиво смотрел в окно. Его одежда была дряблой, тяжелой, невероятно нелепой; но сам он был удивительно красивым молодым, высоким, стройным блондином, похожим на англичанина или нормандца.

Когда я рассказал об этом Хуане, в ее глазах появилось странное выражение; как будто я описал кого-то, кого она знала в какие-то смутные, отдаленные времена, кого-то, кого она подсознательно ждала все эти годы... В моей голове зреет план мести, столь же прекрасный, сколь и жестокий...

Мы говорим о нем часами каждый день, теперь ее глаза сияют. Она сидит и слушает, как я описываю его, и никто другой никогда не видел, чтобы они сияли так, как я. Иногда я слабею, когда вижу ее лицо, такое душераздирающе красивое, но я должен быть сильным. Сегодня я рассказал ей о своих планах относительно великого, непревзойденного эксперимента, от которого у нее захватило дух. Однако она сразу же потребовала, чтобы я проводил его в ее покоях в башне, по причинам, которые я хорошо понимаю; девушка не осознает, что помогает копать могилу для своего собственного счастья".

* * *

"Здесь, в комнате Хуаны, я добился поразительных успехов. В этой комнате я преодолеваю трудности пространства, потому что когда-нибудь, в отдаленном будущем, он придет сюда. Я уже видел его несколько раз. Он задумчиво оглядывается по сторонам, как будто чего-то ждет, как будто подсознательно знает, что должно произойти. Завтра я буду готов к самому великому испытанию!.."

Документ упал мне на колени. Призрачный лунный свет, пробиравшийся сквозь тусклые лучи лампы, летучие мыши, постоянно снующие в темноте над головой, - все это было слабым и далеким. Я уставился перед собой, и меня охватило странное беспокойство. Что-то внутри меня тихо прошептало: "Не читай дальше!"

Я рассмеялся; тихий, принужденный смешок гулко разнесся по комнате; и я снова взял в руки бумаги.

"Все готово. Инфанта запретила всем посещать башню и сады, потому что, если о нашем эксперименте узнают, это будет означать конец для меня, для него и, возможно, для самой инфанты, потому что инквизиция сильнее принцев. У меня готовы трубки и ложе. Я должен записать формулы, чтобы не забыть их для другого, более важного случая, когда я переверну весь мир! Моя рука дрожит так, что я едва могу писать..."

Его рука действительно дрожала; маленькие изящные знаки и фигуры сливались друг с другом, и, как ни напрягал зрение, я ничего не мог разобрать. Даже если бы их можно было прочесть, они были бы непонятны такому невежественному человеку, как я; но от волнения - пот градом катился с моего лица - я тщетно пытался разобраться в них... Теперь я вдруг осознал, что все мое тело болит, что я напряжен и дрожу. Но, возможно, подумал я, все дело в моей стесненной позе; сидеть на краю старинной кровати было крайне неудобно.

Я вытянулся во весь рост на кровати и вернулся к документу.

"Я смешал последнее вещество (далее следовали цифры). Хуана ждет за занавеской; она холодна и молчалива, но, клянусь, она терпеливее, чем я сам. Налить... и ждать..."

Мои глаза тяжело закрылись. Я рывком открыл их. Мой желудок скрутило, а голова закружилась от смертельной сонливости. И снова этот голос прошептал: "Не читай дальше! Не читай дальше!" Но я стряхнул с себя летаргию и заставил себя снова взглянуть на бумагу.

"Я налил это... Минута, две - я вижу это! Я вижу его..."

Я не засну! Все мои инстинкты самосохранения боролись с едва уловимым ужасом. Я крепко сжал документ... и все это время моя жизненная сила вытекала из меня, как ртуть из пробирки. Я беспомощен...

"На этот раз он становится яснее во плоти! Через мгновение я смогу схватить его! Яснее, яснее - ОН ЗДЕСЬ..."

Бумаги упали на пол. Мрак смерти окутал мой мозг.

Я открыл глаза.

Два крошечных, глубоко посаженных, похожих на глаза ласки глаза серьезно смотрели на меня. Они сверкали, как кинжалы, в мягком свете вокруг меня. Над этими глазами возвышалась шляпа странной формы, на которой были изображены еще более странные фигуры, а длинная седеющая борода, подстриженная по древнеегипетской моде, свисала почти до моего носа. Я повернул голову и огляделся.

Я находился в большом помещении, богато обставленном, с мягкими бухарскими коврами и огромными персидскими гобеленами на стенах. По всей комнате стояли десятки канделябров, наполненных свечами, заливавшими все теплым светом. Здесь были жесткие стулья с высокими спинками и диванчики из дерева с замысловатой резьбой, выполненные в испанском стиле. И все же, несмотря на космополитический вид обстановки, в ней чувствовалось что-то мавританское.

Я снова повернулся к мужчине и впервые осознал, что мягкая кровать, на которой я лежал, так же как и стол рядом с ним, были заставлены странными приборами, ретортами, пробирками и горящими горелками.

- Где я? - спросил я, и, даже когда заговорил, понял, что голос у меня слабый. На самом деле все мое тело было ужасно слабым, и все же с каждым мгновением я чувствовал, как жизненные силы возвращаются ко мне.

Мужчина не ответил. Вместо этого он протянул длинную, похожую на змею руку и дотронулся до меня, будто я был чем-то драгоценным и хрупким. Я вздрогнул, почувствовав его руку, и чем больше я видел эти глаза ласки и длинный крючковатый нос, тем больше мне становилось не по себе. Внезапно он поднял голову, оглядывая комнату.

- Хуана! - По выражению его лица я понял, что он кричал яростным, ликующим голосом, но для меня это был как шепот, как... как голос из прошлого. Я повернулся, чтобы проследить за его взглядом.

Мой взгляд остановился на длинной бархатной портьере, и пока я смотрел, она медленно раздвинулась. Появилась девушка, остановилась на пороге и зачарованно уставилась на меня, а у меня, в свою очередь, перехватило дыхание от удивления.

Трудно было поверить, что такая девушка может существовать, и комок подступил к моему горлу при виде ее красоты. Ее изящное, стройное тело вызывало у меня страстное желание прижать ее к себе. Ее гладкая шея и лицо были такими белыми и чистыми, ее темные блестящие глаза были такими большими, когда они смотрели на меня из-под длинных ресниц, а ее четко очерченные губы были такими красными, они трепетали, как у ребенка, разрывающегося между радостью и страхом! И теперь, пока я смотрел, эти губы медленно раздвинулись в улыбке чистого удовольствия, и она направилась ко мне.

Я поднялся с постели и замер в ожидании. Затем, когда она приблизилась, я инстинктивно опустился на одно колено и взял ее протянутую руку в свою.

Это была красивая рука, чистая и твердая, словно высеченная из мрамора. Я поднес ее к губам и поцеловал, и тут же почувствовал, как ее пальцы нежно скользнули по моим волосам. Затем она подняла меня на ноги.

- Пойдем, - сказала она. Ее голос звучал откуда-то издалека, как в успокаивающем сне, но я понял ее и поднялся вслед за ней на три ступеньки к открытому окну. На балконе она повернулась и жестом отпустила мужчину, находившегося в комнате.

Какое-то мгновение странный человек стоял неподвижно, на его губах играла злая улыбка... Где-то во мне медленно и тревожно шевельнулось воспоминание... Но нежное прикосновение этой мягкой руки вытеснило все остальное из моей головы, и я вышел на балкон.

В одном конце была навалена куча шелковых подушек, и, усевшись здесь, девушка изящным жестом белой руки указала мне на место рядом с собой. Затем, взяв в руки инструмент странной формы, похожий на гитару, она начала играть и петь низким, нежным голосом.

По какой-то причине мой обычно любопытный ум не задавал себе никаких вопросов; возможно, он все еще был слишком сбит с толку; но, скорее всего, я был слишком ошеломлен прелестной девушкой, стоявшей рядом со мной. Мелодичные звуки кружились, словно лепестки, в неподвижном воздухе, а ее низкий голос был подобен убаюкивающему бризу тропиков.

Полная луна стояла высоко, и сквозь решетку балкона я мог видеть далеко внизу аккуратный внутренний дворик, усаженный цветами и папоротниками, с фонтанами, скульптурами и диванчиками из искусно вырезанного камня. За ним располагалось искусственное озеро, в котором медленно плавали взад и вперед длинношеие лебеди, а в центре стояла ярко украшенная пагода. В ухоженном парке росли каштаны и магнолии, их листья сверкали в свете двух круглых лун, одна из которых сияла в чистом темном небе, а другая - в прозрачной темной воде. Мое сердце восторженно забилось... Моя рука скользнула по подушкам, пока не нашла длинные белые пальцы, которые перебирали струны инструмента.

Она перестала играть, и ее пальцы ответили на мое пожатие. Моя свободная рука скользнула по ее тонкой талии, затем выше, пока не утонула в ее мягких темных волосах; я медленно притянул ее ближе, и наконец наши лица соприкоснулись, губы к губам.

Есть моменты, которые невозможно описать. Не только описать их было бы слишком сложно, но и сам момент слишком священен; рассказывать о нем было бы так же нечестиво, как и делиться любовью. Таков был час, который я провел с этой великолепной девушкой, которая пришла ко мне как во сне, но которая была настоящей, реальной, и даже просто прикоснуться к которой было так восхитительно, что казалось почти пыткой. Достаточно, чтобы сказать, что это был восхитительный час, когда мы сидели вдвоем на балконе, наедине с ней во всем мире, и только белые лебеди медленно проплывали далеко внизу, и, возможно, над нашими головами кружила какая-нибудь ночная птица с нежным пением...

Прошел час... возможно, два... Луна бесшумно поднималась к зениту...

Внезапно девушка с резким криком отпрянула от меня. Я сел прямо и протер глаза.

Меня охватила странная сонливость, я почувствовал слабость, как после болезни. Охваченный стыдом, я быстро взглянул на нее. Видела ли она, как я закрыл глаза?

На ее лице отразился страх. И теперь она крепко, отчаянно прижималась ко мне, как будто внезапно почувствовала, что я ускользаю от нее. Слегка озадаченный, я все же ободряюще погладил ее по щеке, и наконец она удовлетворенно прижалась ко мне. Прошло еще пять минут.

Внезапно я снова сел прямо, а в ушах у меня все еще звучал ее пронзительный, душераздирающий крик. Меня охватила темная дремота, темнее полуночи, жизненные силы покинули меня, как кровь из смертельной раны. Я повернулся к девушке.

Теперь ее лицо было белым и искаженным ужасом. В ее глазах я прочел трагическое понимание, которое в моем вялом состоянии не мог постичь. Я потряс головой, чтобы прочистить мозги, и еще раз попытался успокоить ее. Но теперь она не отвечала на мои ласки. Она лежала, холодная, неподвижная, маленькое трагическое создание, похожее на птицу со сломанным крылом. Что с ней могло случиться? сонно спросил я себя. Если бы я только мог... только... Мои глаза закрылись...

- Не покидай меня, любимый! - смутно услышал я ее вскрик, словно от боли.

Пальцы, крепко сжавшие мои руки, разбудили меня, и я открыл глаза. Теперь она неподвижно стояла передо мной на коленях. Ее глаза пристально смотрели на меня со спокойным отчаянием, как будто она хотела в последний раз насладиться моим видом. Она очень мила, пробормотал я себе под нос; если бы только она позволила мне закрыть глаза и отдохнуть - хоть немного.

Я думаю, она прочла мои мысли, потому что задумчивая улыбка промелькнула на ее губах, когда она посмотрела на меня. Одна рука поднялась и нежно погладила мои волосы. Затем она медленно наклонилась и поцеловала меня.

Это был грустный, нежный поцелуй, скорее похожий на поцелуй матери, целующей спящего ребенка, нежно, чтобы не разбудить его, желая ему приятных снов перед тем, как отправиться в долгое путешествие. Это убаюкало меня. Я откинулся на спинку стула... а затем открыл свои сонные глаза, чтобы в последний раз мельком взглянуть на нее - и сразу же оказался на ногах, моя голова на мгновение прояснилась.

Она вскочила на подушки и теперь стояла, поставив одну ногу на перила балкона, готовая к прыжку. Почему она пыталась покончить с собой, я не стал спрашивать; но, бросившись к ней, я обнял ее, удерживая, и пальцы моей правой руки непроизвольно сжали украшенный драгоценными камнями крест из потертого временем черного дерева, висевший у нее на груди.

Она отчаянно боролась, пытаясь высвободиться, внезапно дернулась, так что древний крест сломался посередине, и одна часть осталась у меня в кулаке; но я все равно цеплялся за нее.

Долгая минута прошла в яростной, молчаливой борьбе. Затем странная сонливость снова охватила меня. Я все еще отчаянно цеплялся. Моя левая рука скользила все выше и выше, пока, наконец, не коснулась ее горла.

Внезапно, быстрым движением, она опустила голову, и ее крошечные зубки впились мне в руку, чуть выше запястья. И это был конец.

Моя жизненная сила покидала меня, словно бы смерть сжала мое сердце; и с этим приступом боли моя хватка ослабла, я отшатнулся назад, к двери комнаты. Моя жизнь уходила...

Я услышал тихий возглас: "Любимый, прощай! Я не могу жить без тебя!" Слова оборвались пронзительным криком - голос разнесся по воздуху в сторону двора внизу. Но сейчас у меня была только одна мысль: внутри была мягкая, роскошная кровать; если бы я только мог добраться до нее, броситься на нее, прежде чем засну!

Как я ее обнаружил, не могу сказать; но в конце концов я растянулся с закрытыми глазами, и смертельная слабость овладела моим телом. Я помню, как услышал, будто где-то далеко-далеко, громкие голоса и бегущие шаги во дворе внизу.

Я помню - казалось, прошло несколько часов - те же шаги, но теперь гораздо тише, когда я поднимался по лестнице башни в эту комнату, и инстинктивное желание, даже в моем полумертвом состоянии, защитить имя девушки заставило меня сунуть в карман обломок креста... Я помню, как услышал, за много миль от меня распахнулась дверь... Голоса громко раздались прямо в ухо мертвому телу... Пальцы ощупали это тело...

Я открыл глаза.

Лучи раннего утреннего солнца лились через окно без стекол над разрушенным балконом; я немного полежал неподвижно, глядя на покрытый грязью потолок, на котором цеплялись и дремали ряды летучих мышей. Я чувствовал боль во всем теле, как будто меня пинали, тыкали и щипали. Особенно сильно болело левое запястье, и я поднял руку, чтобы посмотреть на него.

Мое родимое пятно, похожее на отпечаток крошечных женских зубов чуть выше запястья, с которым я родился, было ярко-красным и болело. Я пошевелился и громко вскрикнул от боли в костях, а потом рассмеялся.

Конечно, у меня все болело, ведь я несколько часов провел на этой кровати! Вероятно, часть времени я лежал на запястье, что и объясняло боль в этом месте, хотя меня удивляло, как я вообще мог спать в таком неудобном месте. Без сомнения, странный документ, который я читал, убаюкал меня. Я сел и посмотрел туда, куда уронил бумаги.

Кучка пепла вокруг погасшего фонаря - вот и все, что от них осталось; я уронил их, и, какими бы старыми и высохшими ни были, они превратились в ничто - и теперь, подумал я, я никогда не узнаю, чем закончился эксперимент алхимика Зори!

Я медленно поднялся и, взяв фонарь, пересек зал и начал спускаться по ступенькам. Мой визит, безусловно, был напрасным; я проспал даже визит привидений, если он состоялся, в чем я очень сомневался.

Было десять часов, прежде чем я добрался до деревни, чувствуя странную усталость и слабость, в то время как в моей голове бродили вялые, полусознательные мысли, которые я ни за что на свете не смог бы понять. Когда я, наконец, вошел во двор гостиницы, несколько десятков крестьян с явным облегчением вскочили на ноги, мне навстречу вразвалочку вышел толстый и любезный падре, протянув руку.

- Приветствую вас, сеньор, - произнес он. - Мы немного беспокоились за вашу безопасность. Вы... вы слышали... - Он заколебался.

Я покачал головой, улыбаясь, и падре слабо попытался изобразить эту улыбку.

- Конечно, вы этого не слышали! Все это чепуха! - воскликнул он голосом, в котором, несмотря на громкость, не было уверенности.

- Кое-кто из моих хороших друзей, - он махнул рукой в сторону крестьян, - прошлой ночью поднимался по тропинке и утверждал, что слышал его яснее, чем когда-либо, но это полнейшая чушь! Конечно, - продолжал он, - алхимик Зори, несомненно, был слугой дьявола, но его дух не мог кричать, так как был полностью поглощен священным пламенем.

Он подождал, пока я задам ему вопрос, а затем продолжил, явно желая еще раз рассказать старую историю.

- Видите ли, - сказал он, - предсмертный крик инфанты - мне сказали, что вы знаете остальную часть истории - заставил стражу окружить ее во дворе; и когда сразу после этого они осмотрели ее комнату, то обнаружили, что этот красивый волшебник, или кем бы он ни был, лежавший на кровати, просто исчез. Только Зори мог вызвать такого духа; он был судим инквизицией, осужден и сожжен на костре светским правительством.

Падре принялся рыться в своих просторных одеждах.

- Возможно, - сказал он, - вы хотели бы увидеть любопытный предмет, который передавался от священника к священнику с тех пор, как Хуана, умирая во дворе, передала его в руки своего духовника?

Он вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул. Мне было трудно говорить, поскольку все больше и больше любопытных осознанных мыслей роились в моем мозгу, пытаясь найти выражение. Я наблюдал за добрым стариком, который шарил в карманах, и, наконец, достал обломок украшенного драгоценными камнями черного дерева, по форме напоминающий букву "L". Он благоговейно уставился на него, забыв о моем присутствии.

- Ее слова были такими, - сказал он, обращаясь скорее к самому себе. - "Однажды он придет снова, и ему нужно передать это. Он поймет. Скажите ему, что я умираю ради него, но мне не жаль, потому что я буду ждать его прихода, когда мы наконец встретимся..."

Голос старика затих. На мгновение воцарилась тишина. Затем, внезапно, раздался возглас приглушенного удивления.

Медленно, едва осознавая, что делаю, я сунул руку в карман, пошарил там и наконец вытащил свой старинный предмет. Он был в форме сломанной буквы "L", украшен драгоценными камнями и сделан из тонкого, потертого черного дерева. В моей семье он передавался от отца к сыну на протяжении веков, хотя я никогда не слышал его истории.

Протянув руку, я взял кусочек из безвольных пальцев священника и сложил их вместе. Они идеально подошли друг другу, образовав крест, обрамленный крошечными бриллиантами.

Я увидел, как мужчина перекрестился. Я услышал, как падре пробормотал что-то, что могло быть торопливой молитвой. Но я едва обратил на это внимание.

Потому что сейчас ко мне стремительным потоком вернулось воспоминание - было ли это прошлой ночью или много веков назад? ...настолько яркое, что я чуть не вскрикнул от удивления и печали.

Долгое время я стоял там, не сводя глаз с притихшей толпы, в то время как отчетливые воспоминания натыкались одно на другое. Наконец я повернулся к переплетенным деревьям и подлеску, из которых так недавно выбрался.

Вдалеке возвышалась разрушенная башня, одинокая громада на фоне яркого испанского неба; и пока я смотрел на нее, мои глаза наполнились слезами, а внутри все сжалось, и мне показалось, мое сердце вот-вот разорвется.

- Хуана, Хуана, - шептал я про себя, - неужели я потерял тебя еще до того, как нашел? Или мы всегда знали друг друга; и будем ли мы всегда вместе, как когда-то, бок о бок, губы к губам, каждую ночь в полнолуние?

ПРЕДАТЕЛЬСКИЙ ЗНАК

Роберт У. Снеддон

Он долго стоял в тени деревьев, глядя на стену на противоположной стороне улицы. Газовый фонарь отбрасывал на нее тени, которые в его воображении принимали жуткие очертания. Несомненно, там была рука, поднятый указательный палец которой предупреждающе дрогнул, и темный продолговатый предмет, который распадался на две стойки, между которыми быстро падала треугольная тень. Гильотина! Это было похоже на гильотину...

Он решил, что, если кто-нибудь пройдет мимо, он воспримет это как предзнаменование и отправится домой; но по мере того, как минуты ожидания превращались в вечность, никто не появлялся. Мощеная улица этого пригорода Парижа была пустынна и безмолвна, если не считать крадущегося кота, который, обнюхав сточную канаву, быстро убежал.

О Господи! Он пребывал в затруднительном положении. В кармане у него не было ни гроша, надеяться было не на кого, а Нини Уайт, получившая свое прозвище из-за мертвенно-бледного лица, оттолкнула его, когда он попытался поцеловать ее тремя часами ранее вечером.

- Ничего подобного, мой маленький человечек, - сказала она. - С меня хватит этой чепухи. Я должна жить. Деньги - вот что мне нужно, и, если у тебя их нет, оставь меня в покое. Ты мягкий, как масло. Мне нужен мужчина, который может дать мне то, что я хочу, слышишь?

Он умолял, он увещевал. Он потратил все деньги, которые его семья присылала ему на учебу, - потратил их на нее и ее друзей. На большее он мог рассчитывать только через пару месяцев. Если бы она набралась терпения и подождала...

- Ждать? - усмехнулась она. - Нет. Я устала ждать. Послушай, если у тебя не будет денег к завтрашнему дню, я с тобой расстанусь.

- Но где мне взять деньги? - спросил он, чувствуя, как гудит голова от усталости и подавленной страсти. - Я нигде не могу взять взаймы. Мне больше нечего заложить. Все, что у меня было, давным-давно заложено.

- Из-за меня? - презрительно перебила она. - Ну, разве я этого не стою? Ле Гран Тити готов принять меня в любой момент. Вот пример для тебя, - он храбрый, как лев, и хитрый, как лиса. - Она поджала свои алые губы. Он поперхнулся. Отдать ее Тити, с которым он однажды познакомился в баре на рю де Бюси, темнокожему хулигану, хваставшемуся своими любовными успехами среди женщин квартала и за его пределами?

- Я убью его прежде, чем он посмеет сделать это, - почти выкрикнул он.

- Тише, - сказала она, положив белую ладонь ему на плечо. - Не нужно этого делать. У тебя слишком красивая шея для ножа, мой маленький. В этом городе полно денег. И ты можешь их раздобыть. Послушай, я знаю, где можно кое-что достать. Однажды я служила у старухи, скряги, и у нее был сундук...

Сначала он слушал молча, водя пальцем по краю своего пустого бокала из-под бренди и качая головой. Если бы его мать узнала об этом, это убило бы ее, а его отец... Нет.

А потом, представив белое тело Нини в объятиях Тити, он яростно спросил, где найти старую женщину с сундуком, которая ничего не знала о страсти и не испытывала никаких потребностей, кроме того, что изо дня в день набивала рот скудной пищей, спасавшей ее от смерти.

И вот он здесь, ждет, колеблется.

Широким шагом он пересек улицу, оперся руками о перила и, подтянувшись, спрыгнул в маленький садик.

Не успел он опомниться, как уже открывал одно из низких окон маленького домика, и, делая это, внезапно подумал, что оно могло бы оказаться заперто, и что в таком случае он бы ушел; но оно распахнулось, словно приглашая его войти.

Он ступил на натертый воском пол крошечной гостиной и, стараясь не задевать мебель, проскользнул к двери.

Что сказала Нини? Первая дверь направо от начала лестницы.

Под его ногой скрипнула доска, и он остановился, затаив дыхание. Часы тикали размеренно, потом, казалось, забили тревогу, остановились, а затем с шумом понеслись дальше, словно, подобно какому-то живому существу, дышали украдкой, прислушиваясь, пока не перестали сдерживать громкое биение сердца.

Даже тогда он мог бы повернуть назад, но внезапное страстное негодование захлестнуло его. Он был молод, у него была вся жизнь впереди, жизнь, которая могла быть такой полной и бурной, какой он хотел, в то время как пожилая женщина, лежавшая наверху, ни в чем не нуждалась, ничего не желала. Почему же тогда она так упорно цеплялась за деньги, которыми не пользовалась?

Он без промедления поднялся по лестнице. Вот и дверь. Он осторожно приоткрыл ее и заглянул в спальню. Когда его глаза привыкли к темноте, он различил в ней различные предметы - стол у окна, высокий шкаф, в котором стоял прочный сундук, деревянную кровать, застеленную в форме человеческого тела. Опустившись на колени, он тихо прокрался по полу и подергал ножом дверцы шкафа. Он был удивлен, обнаружив, что они открыты, и дрожащими руками ощупал содержимое: платья, зонтик, который он вовремя спас от падения.

Нини одурачила его. Там не было никакого сундука. И сейчас она, возможно, была в объятиях Тити, смеясь вместе с ним над его глупостью.

Если не...

Он подполз к кровати и прислушался, приподняв голову, чтобы взглянуть на спящую. Она не пошевелилась, но у него возникло странное и необъяснимое ощущение, что она лежит там с широко открытыми от страха глазами.

Ему потребовалась минута или две, чтобы прогнать эту фантазию из головы, затем он протянул руку к подушке. Его сердце подпрыгнуло. Он задел острый угол, угол металлической шкатулки.

Он наклонился вперед, и в этот момент костлявая рука схватила его за запястье, и резкий голос спросил:

- Кто здесь?

На мгновение все мысли покинули его. Он скорее почувствовал, чем увидел, как пожилая женщина села в постели, все еще ощущая, как смертельная хватка сжимает его пульс, затем в приступе паники к нему вернулись чувства. Если она позовет на помощь, он погиб.

Он вскочил на ноги и, как только с губ его жертвы сорвался первый крик, зажал ей рот левой рукой. Она сопротивлялась, а его правая рука механически поднималась и опускалась снова и снова. Он отступил, и нож со звоном упал на пол. Его охватил безымянный ужас, словно гигантская рука встряхнула его с головы до ног.

Затем, когда кровь снова побежала по замерзшим венам, он пожал плечами. Ба! Это была всего лишь старая женщина, которая должна была умереть много лет назад. Теперь он ее не боялся. Он должен был взять деньги и немедленно убраться отсюда.

Твердой рукой он вытащил из-под подушки шкатулку, отяжелевшую от бремени смерти, и потянул крышку. Шкатулка, естественно, была заперта. У него возникло искушение забрать ее, но благоразумие пришло ему на помощь. Это было бы опасно. Ему пришлось вскрыть ее ножом. Опустившись на колени, он принялся шарить по полу руками, но тщетно. Нож закатился в какой-то угол. Он тихо выругался себе под нос, затем чиркнул спичкой и обнаружил, что нож торчит прямо из доски. На мгновение вспыхнувший свет высветил его и тут же погас, когда он схватил его, и, чтобы не слишком задумываться о влаге на нем, он яростно ткнул им в шкатулку. Кончик сломался, но он не сдавался, и крышка распахнулась. Он уже собирался сунуть туда руку, но поспешно отдернул ее и украдкой вытер ее об угол свисающего одеяла.

Теперь он мог нащупать бумаги и монеты. Не было смысла брать то, что бесполезно, и, чиркнув еще одной спичкой, он осмотрел содержимое. Пятьсот франков золотом, пачка банкнот, несколько старых писем, конверт с прядью желтых волос, еще один с засушенными листьями розы, несколько государственных облигаций.

"Боже мой! Она сохранила воспоминания", - подумал он с внезапным удивлением, затем сунул деньги в карман.

Когда он зажег еще одну спичку, чтобы взглянуть на облигации, то поднял голову. Старуха застонала. Свет упал на ее лицо, и в этот момент он вскочил с колен на ноги и издал сдавленный крик. Его сердце бешено колотилось. Это было невероятно!

Схватив нож, он бросился к двери, скатился по лестнице, выскочил в сад и перелез через стену.

Только когда он прошел достаточно далеко по улице, то полностью осознал, - и то, стуча зубами, - что вселило в него такой ужас.

Лицо пожилой женщины, смотревшей на него с немой мольбой и испугом в глазах, было лицом его собственной матери!

Едва сознавая, что делает, он, спотыкаясь, шел, словно во сне, по длинной Орлеанской аллее, пока не подошел к грязному дому, в котором снимал комнату.

Оказавшись в комнате, он сел на свою койку и обхватил голову руками.

Какую шутку сыграло с ним его воображение? Это было невозможно. Его мать жила в маленькой деревушке недалеко от Дьеппа. Было невероятно, что она без его ведома приехала из Берневаля в Париж. Когда разум взял верх, он понял, что сходство было лишь случайным и несовершенным. Старуха была по меньшей мере на пятнадцать лет старше его матери, но алхимия Смерти каким-то странным образом преобразила эти пятнадцать лет, разгладила морщины и придала пожилому человеку вид человека средних лет.

И все же это была странная минутная галлюцинация, над которой он посмеется завтра.

Он осторожно зажег свечу, пересчитал деньги - всего три тысячи сорок франков; затем, задув свечу, лег и вскоре заснул от усталости.

Проснувшись в полдень следующего дня, он был поражен тем, что не чувствует угрызений совести. Естественно, то, что произошло, не хотелось бы совершать каждый день. А если он будет испытывать какие-то угрызения совести, - перед ним лежат деньги.

Было странно, что он не почувствовал немедленного желания увидеть Нини. Казалось, несколькими безжалостными ударами прошлой ночью он умилостивил демона, гнавшего его вперед, и его аппетит был удовлетворен кровавым приношением. Никогда еще он не чувствовал себя таким свободным, как сейчас, когда его свобода была в руках полиции. Он должен быть осторожен в словах и поступках. Не было ничего, что могло бы связать его с преступлением, если только Нини, сложив воедино два и два из их разговора и немедленное развитие событий, не пришла бы к верному выводу; но он чувствовал, что, поскольку она не может ревновать к его романам, то и не станет утруждать себя какими-либо отношениями со своими естественными врагами, полицейскими.

Он внимательно осмотрел свою одежду. На ней не было ни пятнышка. Он тщательно вымылся из-под крана на лестничной площадке и спокойно вышел. Он великолепно пообедал в ресторане, где вряд ли встретил бы кого-нибудь из знакомых, и провел день, прогуливаясь среди старых книжных киосков на набережной. Вечером он зашел в свое обычное кафе и за скромным бокалом пива и сэндвичем просмотрел вечерние газеты.

"Преступление на улице..." там было, но в мелких деталях. Что значила смерть пожилой женщины по сравнению с дерзким похищением бывшим любовником драгоценностей театральной дивы? Однако присутствовало конфиденциальное обещание, что убийца недолго пробудет на свободе. Подозрение пало на члена банды апачей, которого видели неподалеку.

Он все еще читал, когда вошла Нини. Увидев его, она вздрогнула, полуобернулась, словно собираясь снова выйти, затем нерешительными шагами направилась к нему. Он освободил для нее место на скамье рядом с собой, и она села, глядя на него, тяжело дыша. На мгновение ее вид, знакомый аромат ее духов пробудили в нем прежнюю страсть. Ему хотелось сказать ей, когда он брал ее сумочку и опускал в нее пачку банкнот:

- Ну, что ты теперь думаешь о своем мужчине? Как тебе теперь этот лис?

Но что-то в ее напряженном и настороженном взгляде удержало его, и он кивнул на газету, которую держал в руке.

- Кажется, открылся сезон убийств.

Теперь, говоря своим обычным голосом, он больше не боялся.

- Хорошо, что я не последовал твоему совету. Честное слово, я бы уже попал в большую беду, - тихо добавил он.

Ее губы нервно дернулись, прежде чем она смогла прошептать:

- Значит, это был не ты?

- А ты как думаешь? - спросил он, наслаждаясь ее горем.

Она провела рукой по глазам.

- Боже мой! Когда я прочитала это, я не знала, что и подумать. Брать деньги... - Она пожала плечами. - Но жизнь - это совсем другое.

Она почти бессознательно посмотрела на его квадратные, тяжелые руки, и он беспокойно заерзал.

- Подумать только... - начала она и, вздрогнув, замолчала. - В конце концов, - продолжала она, - я очень люблю тебя, мой маленький, и, даже если бы у тебя не было ни гроша за душой, я бы предпочла быть с тобой, чем с кем-либо другим. У тебя очень убедительная манера говорить.

- Спасибо, - заверил он ее с гримасой. - А Тити?

- Что - Тити!

Ее рука погладила его колено под прикрытием стола.

В кафе вошел невысокий спокойный мужчина, постоял немного, рассматривая присутствующих, а затем, словно вспомнив о чем-то незавершенном, быстро повернулся и вышел.

Жак Ривуар (чье имя в слегка измененном виде можно встретить в парижских газетах того года) следил за его уходом с напряженным вниманием. Именно такие тихие человечки были очень настойчивы, и в службе безопасности, главном управлении сыскной полиции или Скотленд-Ярде Парижа, их работало немало.

Нини терлась о него, как кошка, и что-то бормотала ему на ухо.

Он больше не мог выносить атмосферу кафе.

- Пойдем! - отрывисто сказал он, и, услышав этот его новый командный тон, Нини странно посмотрела на него, затем, улыбнувшись, последовала за ним.

Несколько раз в течение ночи, просыпаясь ото сна, он прислушивался. Ему казалось, будто в доме кто-то крадучись поднимается по лестнице, а за закрытой дверью стоит кто-то, похожий на маленького тихого человечка, и приникает ухом к двери; а потом, когда его щека коснулась атласного плеча Нини, спокойно дышавшей рядом с ним, он со вздохом закрыл глаза.

На следующее утро он расстался с ней и вернулся в свою комнату, полный решимости покинуть Париж. Возможно, какое-то оброненное слово, какое-то удивленное выражение лица, когда он слышал разговоры о тайном преступлении, могли выдать тайну, груз которой теперь все тяжелее ложился на его совесть, как он полагал, давно умершую. Консьержка застала его врасплох. Она сказала, что какой-то мужчина - да, маленький человечек - приходил и спрашивал о нем. У него важное сообщение! Он вернется во второй половине дня.

Он тут же принял решение. Он должен был уйти, и немедленно. И вдруг, стоя так, сжимая кулаки в карманах брюк, он почувствовал, что должен вернуться домой, должен увидеть свою мать. Непривычная нежность наполнила его сердце тоской. Он чувствовал себя разбитым. Он хотел пойти к своей матери, которая единственная могла его утешить.

На вокзале Сен-Лазар человек за решеткой билетной кассы, взглянув на протянутую ему банкноту, вдруг сказал с каким-то свирепым юмором:

- Не обижайтесь, мсье, но здесь где-то должна быть прачечная для банкнот. На этой - вся парижская грязь.

Жак, ничего не ответив, схватил сдачу и поспешил к поезду. Продавец билетов возобновил разговор с человеком, который расспрашивал его в его маленьком кабинете.

Из Дьеппа Жак прошел пешком несколько миль до Берневаля, где его отец был мэром города. Погода стояла ясная, но холодная, и, несмотря на быструю ходьбу, Жак дрожал, когда добрался до деревни.

Войдя в дом, он встретил старую служанку, которая, увидев его, прижала фартук к глазам и заплакала. Из столовой вышел его отец с высоко поднятой лохматой головой, салфеткой под подбородком и куском хлеба в руке.

- Что случилось с Нанетт? - угрюмо спросил Жак, встретив мрачный взгляд отца.

- Ты получил мою телеграмму? - в свою очередь, спросил его отец.

- Нет!

- Тогда как... что привело тебя сюда? - Отец подошел к нему и положил тяжелую руку ему на плечо. - Пойдем!

Жак уставился на кусок хлеба, который отец держал перед ним в вытянутой руке, словно дорожный указатель. Это было странно... Кусок хлеба. Он не мог видеть и думать ни о чем другом, кроме этого забавного куска хлеба. Чтобы заработать его, приходилось работать с утра до ночи, как его отец.

- Ах, - сказал отец, вталкивая его в комнату, холодную, как могила, и такую же тихую, - мы слышали о нашем сыне, о его лени, из-за которой мы сами себя обрекали, о его связях с женщинами, а теперь - смотри!

Жак посмотрел на кровать. Страх охватил каждый уголок его существа. Его колени задрожали.

- Моя мать? - пробормотал он.

Отец резко повернулся, чтобы посмотреть ему в глаза, затем с угрожающим видом встряхнул его, как крысу, и резко произнес:

- Ты убил свою мать.

Слова так и рвались с губ Жака. Ему хотелось закричать:

- Это неправда. Я убил ту, другую, не ее, не ее!

Но он не издал ни звука.

Отец разжал объятия и дрожащей рукой откинул простыню, закрывавшую лицо. Сын взглянул на лицо мертвой, в котором не было безмятежности смерти, но застывшая мука, словно на нем было запечатлено какое-то зрелище, слишком ужасное для человека. Затем, словно совершая какой-то ужасный обряд, его отец расстегнул ворот жесткой белой ночной рубашки и, отвернув ее, некоторое время стоял, глядя на тело, а затем с внезапной яростью повернулся к сыну.

- Ты убил свою мать. Две ночи назад она проснулась с ужасным криком: "Жак, не убивай меня, сын мой!" - и ее сердце перестало биться. Что ты натворил там, в Париже, ты?..

Словно какая-то сила, превосходящая его волю, притянула взгляд Жака к белой коже матери, к груди и шее, на которых выделялись три багровых синяка, похожих на следы ножевого ранения.

Со странным пронзительным криком он развернулся на каблуках и вслепую побежал к двери, ведущей на улицу.

Там кто-то стоял, подняв руку, чтобы постучать, - кто-то, кто вышел из мощной машины, в которой сидел полицейский агент, и Жак сразу узнал его, ничуть не удивившись.

- Увезите меня отсюда, - хрипло сказал он.

Тихий человечек прищелкнул языком и, взяв несчастного за руку, помог ему сесть в машину.

Словно в кошмарном сне, где звучали насмешливые голоса, Жак услышал, как детектив сказал полицейскому агенту:

- Чепуха! Имя пожилой женщины было написано на банкноте, которую он дал билетному кассиру в Сен-Лазаре, с которым я случайно разговаривал. Я прихожу к мэру, и, - вуаля! - наш убийца бросается мне в объятия.

КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК

Для жителей полуострова Гаспе на западном побережье залива Святого Лаврентия история о Корабле-призраке, или Ле-Рош-де-Персе, - это не легенда, а правдивый рассказ о том, что на самом деле произошло почти триста лет назад.

В этом живописном регионе, где причудливые рыбацкие лодки под красными парусами все еще скользят по голубым водам залива, находится гигантский валун, известный повсюду как Ле-Рош-де-Персе. Неподалеку расположено небольшое образование, удивительно похожее на старинное судно с распущенными парусами.

Волны веков сгладили его, но сегодня от его первоначальной формы осталось достаточно, чтобы напоминать зрителю о проклятии, наложенном на него призраком красивой молодой француженки в начале семнадцатого века.

Согласно популярной версии этой истории, Бланш де Бомон, невеста молодого французского офицера по имени шевалье Раймон де Нерак, направлялась в Квебек, чтобы присоединиться к нему, когда корабль попал в руки свирепых пиратов у побережья Гаспе. Все находившиеся на борту, кроме девушки, были убиты.

Чтобы избежать участи, более ужасной, чем смерть, Бланш прыгнула за борт и утонула. Ее самоубийство повергло пиратов в ужас, и даже их жестокий капитан был убежден, что за этим последует катастрофа для него и его команды.

На следующий день пиратский корабль, привлеченный суровым величием Ле-Рош-де-Персе, плыл в опасной близости от берега, чтобы осмотреть его обширную поверхность.

Словно ожидая их, на выступе, возвышавшемся над бушующими волнами, поднялась стройная фигура в белой вуали. С хриплыми криками ужаса пираты узнали лицо и фигуру Бланш де Бомон, хотя даже на таком расстоянии было очевидно, что это не живое существо. Напрягая зрение, они увидели, как она подняла руки, словно произнося проклятие. В следующее мгновение корабль налетел на скалу, и крики обезумевших матросов заглушил рев моря.

В то время дул сильный ветер, и, хотя его сила, направленная на скалу, где стояла фигура, была ужасающей, белый материал, в который она была завернута, висел неподвижно, словно высеченный из камня. Обреченные люди, должно быть, поняли, что спасение невозможно, потому что они упали на колени с вытянутыми руками, умоляя духа пощадить их. Однако их мольбы были тщетны, и пока Существо на выступе печально смотрело вниз на терпевшее крушение судно, оно ушло под воду вместе со всеми людьми на борту.

Но уроженцы Гаспе заверят вас, что незадолго до того, как судно ушло под воду, оно и его команда чудесным образом превратились в камень, и именно это судно сейчас скрывается в тени Ле-Рош-де-Персе.

ЖУТКАЯ ЧЕТВЕРКА

Лесли Бересфорд

Памела Марш упаковала свой блестящий чемодан и дорожный сундук, которыми она так безмерно гордилась, возвращаясь из свадебного путешествия два года назад, потому что они были сплошь обклеены этикетками, свидетельствовавшими о ее путешествиях по бесчисленным красивым, хорошо известным континентальным курортам. Но теперь они принадлежали к группе "с этим покончено" - с медовым месяцем и этикетками.

Более уместным было то, что часы на каминной полке пробили восемь. Этот звук не вызвал у Памелы никаких эмоций. Как, впрочем, и появление ее мужа, чья фигура показалась в дверях спальни. Его голос звучал хрипло, глухо, сердито.

- Итак, ты приняла решение, Пэм?

- Когда я что-то говорю, то говорю серьезно, Энтони.

Она подняла чемодан и поставила его на крышку сундука с необыкновенной тщательностью и аккуратностью, повернулась к туалетному столику и с ловким изяществом поправила локоны, скрывающие маленькие розовые ушки. Ее муж, моложавый мужчина с очень некрасивым, бледным лицом и мрачными карими глазами, яростно пробормотал что-то о крысах, покидающих тонущий корабль. Памела слушала и казалась более чем когда-либо высеченной из камня.

- Даже если бы это было действительно так, - заметила она, - говорить так невыразимо противно. Но это неправда, это не что иное, как вульгарная ложь. Это, конечно, не удержит меня здесь, можешь быть уверен.

- Ничего не случится, если ты изменишь решение.

- Время разговоров прошло.

- На улице густой туман, я полагаю, ты в курсе?

- В курсе. И это тоже не удержит меня здесь, Энтони.

- Очень хорошо. Что с твоим сундуком? Не думаю, что носильщик придет со станции в такую ночь, как эта...

- Сундук можно забрать завтра...

- В Рождество?

- Ну, послезавтра или послепослезавтра. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Все, что мне понадобится в первую очередь, находится в чемодане, и я возьму его с собой. У меня еще есть четверть часа, а то и больше, и я смогу добраться до станции меньше чем за пять минут.

Последние расчеты она сделала, сверившись с наручными часами. Ее муж, не сказав больше ни слова, уже развернулся на каблуках и спускался вниз. Его шаги эхом отдавались в пустом пространстве большого дома.

"Грейстоунс такой огромный и мрачный, - с неудовольствием написала Памела недавно своей матери. - Я часами сижу в нем одна, как в могиле, ожидая воскрешения, и даже кошка не хочет оставаться со мной".

Сегодня вечером, надевая шляпку на свои золотисто-рыжие волны и кутаясь в теплое, отделанное мехом пальто, она с наслаждением вспоминала приятную и уютную квартиру своей матери в Бромптоне, пригодную для развлечений и в то же время величественную в своей классической обстановке уединения. Грейстоунс, этот огромный, гулкий могильный склеп, не холодный и не теплый, не приятный и не компактный, лишенный какой-либо интимной непринужденности, не был ни удобным, ни достойным. Памела Марш решила, что это могильник.

Она медленно натянула на белые, с хорошим маникюром, пальцы перчатки коричневого цвета - сначала на правую руку, затем на левую. Но, прежде чем надеть на левую руку футляр из кожи с меховым напульсником, она на мгновение задержала взгляд на красивом обручальном кольце с бриллиантом поверх тонкого обручального кольца из платины. В ее глазах читался бунт. Ее восхитительные губы изогнулись в легкой мимолетной гримасе. Она натянула перчатку.

Затем, поспешно подхватив чемодан, она вышла из спальни и спустилась по лестнице, оказавшись, наконец, в просторном холле, освещенном фонарем из цветного стекла. Слева полуоткрытая дверь вела в столовую, погруженную в темноту. Справа виднелась еще одна открытая дверь, из-за которой лился желтоватый свет. Она шагнула к ней, распахнула дверь пошире и оказалась в чем-то вроде библиотечной гостиной. Она на минутку положила сумочку на стул у двери и сравнила циферблат своих наручных часов с циферблатом мраморных часов на каминной полке.

- Прежде чем я уйду, Энтони, - сказала она, обращаясь к сутулой фигуре, стоявшей у камина, расставив ноги и засунув руки глубоко в карманы брюк, - монументу сердитого уныния, - я хочу сказать вот что. Это совсем не похоже на тебя - сказать мне о крысе и тонущем корабле. Это вопиющая неправда; я ухожу от тебя не только потому, что у тебя что-то не ладится, хотя - на самом деле - это было бы одной из очень веских причин, по которой я могла бы уйти. Это немного облегчило бы тебе задачу. Пока я была бы у мамы, я не стоила бы тебе ни гроша...

- Ты думаешь, это имеет какое-то значение? - сгорбленная фигура повернулась и гордо выпрямилась. - Ты думаешь, я хочу, чтобы эта женщина хвасталась, будто содержит мою жену?

- Ты ведешь себя вульгарно, Энтони...

- Вульгарно? Значит, говорить чистую правду - это вульгарно? В таком случае лучше быть вульгарным, чем лицемерным, как ты...

- Ну вот, опять, Энтони! Ты только доказываешь, насколько я права, что ухожу. У нас совсем не сходятся взгляды на жизнь. Мы абсолютно не подходим друг другу, абсолютно. Нам не следовало жениться...

- Ты так думаешь?

Внезапно он навис над ней, огромный, в своем поношенном твидовом костюме для гольфа, который вызывал у нее такое же отвращение, как и вид Грейстоунс. Он схватил ее за запястье, его лицо покраснело и исказилось от ярости.

- В любом случае, - добавил он, - так уж случилось, что мы женаты, и это имеет некоторое значение, но послушай, Памела. Я испытывал твое терпение. Я зашел так далеко, как зашел бы любой другой муж. Я предоставил тебе вести большую часть беседы этим вечером и, насколько мог, придерживал язык. Но сейчас я собираюсь кое-что сказать. И, как и ты, я имею в виду то, что говорю. Ты можешь отнести этот чемодан наверх и распаковать его. Ты - моя жена, и из этого дома ты сегодня не выйдешь, даже если мне придется применить силу, чтобы удержать тебя здесь.

- Силу? - холодно парировала она. - Используй ее. Используй. И я получу свободу гораздо скорее, скотина! Попытайся остановить меня силой! Ударь меня! Просто ударь меня, чтобы я могла показать другим людям, что ты со мной сделал!

Пока ее голос поднимался до пронзительного, почти истерического крещендо, он стоял и смотрел на нее так, словно только что открыл в ней человека, какого никогда прежде не знал.

Тем временем клубки тумана просачивались внутрь, извиваясь все сильнее и сильнее, как змеи. Эдем переставал быть привлекательным местом. Каким-то образом, несмотря на то, что Энтони Марш обычно не отличался богатым воображением, в тот момент он подумал об Эдеме - о Еве и Змее, об открытом пути в пустыню. Он был выше того, чтобы думать об обычных, обыденных вещах. Ему казалось, он участвует в ночном кошмаре, усугубляемом бодрствованием. Он рассмеялся.

- Так вот в чем твоя идея? - медленно произнес он, и его довольно некрасивое лицо приобрело странное мальчишеское выражение, как будто он снова вернулся в школу и затеял какую-то интригующую, заранее задуманную шалость. - Понимаю. Очень хорошо, мне жаль тебя разочаровывать. Я беру свои слова обратно. Я беру свои собственные слова обратно. Пожалуйста, не позволяй мне задерживать тебя ни на минуту. Если ты хочешь успеть на этот поезд, тебе лучше поторопиться. Конечно, из-за такого тумана можно опоздать...

Она взяла свой чемодан и направилась к двери. Выходя из комнаты, которую он уже покинул, она сначала настороженно посмотрела на него, затем слегка удивилась и, наконец, пожала плечами. В затянутом туманом холле она подумала, насколько же старый дом полон трещинами, через которые он проникает. Жизнь, кстати, тоже казалась полной трещин. Сквозь них в нее проникли разочарование и нераскаянность. Но после сегодняшнего вечера трещины нужно было заделывать - любой старой шпаклевкой или еще чем-нибудь. Она была настроена решительно. Тем не менее, у входной двери последнее слово должно было остаться за ней - как за женщиной.

- Все к лучшему, Энтони, - сказала она.

- Конечно. - Он снова рассмеялся. Он выглядел по-настоящему веселым. - Я совершенно уверен в этом. Кстати, передай привет своей маме. И погладь пекинеса от меня, ладно? Дай мне знать, сколько старушка возьмет с тебя за питание и ночлег, и я добавлю это к твоему обычному денежному довольствию. Мы должны вести себя по-деловому, ты же знаешь...

Он отпер входную дверь и позволил ей распахнуться. В комнату ворвался туман, желтоватый и удушливый. Памела, вновь разозлившаяся из-за последней насмешки, проигнорировала протянутую руку мужа. Она уже собиралась проскользнуть мимо него, вздернув подбородок и прищурив глаза. Затем... она застыла как вкопанная...

Желтоватый туман наполнился людьми. Памела, нахмурившись, смотрела на это чудо. Ее муж тоже. Внезапно в тумане начали проявляться четыре неясные личности, отделяясь друг от друга и переступая порог со всей возможной наглостью, как будто входная дверь была открыта специально для них.

Первым вошел круглолицый маленький человечек. На голове у него был очень старый цилиндр. Он был закутан в черное пальто и держал в руке зонтик. Чуть позади него, словно принадлежа ему, маячила тонкая женская фигурка, тоже в черном. Крупный мужчина в коричневом пальто и фетровой шляпе, низко надвинутой на худое, мертвенно-бледное лицо, агрессивно маячил за шляпкой пожилой женщины. Четвертым человеком, последним проявившимся в поле зрения сквозь туман, была девушка, молодая и элегантно одетая, в меховой шубке и шапочке. Она улыбалась с любопытством и весельем.

- Как великолепно! - сказала она. - Здесь кто-то есть.

- Именно так и сказал начальник станции! - проворчал крупный мужчина в фетровой шляпе, которую он даже не потрудился снять.

- Здесь хорошо, тепло и сухо! - хихикнул маленький человечек с зонтиком. - Интересно, где здесь бар?

- Прошу прощения... - Энтони, совершенно сбитый с толку, проявил естественную неприязнь. - Вам сюда нельзя. Это частный дом.

- Нет, нет... - захихикал маленький старичок. - Частное? Вы не можете закрыть дверь перед путешественниками, особенно в канун Рождества. Это не принято. Начальник станции сказал, что мы можем получить здесь убежище без затруднений.

- Мне очень жаль. Это просто невозможно. - Энтони уже начал терять терпение. - Если вам нужен отель, то он есть примерно в четверти часа ходьбы отсюда, в Изингдейле - "Епископ и Ключи". Выйдите за наши ворота и следуйте по дороге направо. Уверен, они будут рады приютить вас. Мы этого сделать не можем. На самом деле, моя жена сейчас уходит, чтобы успеть на поезд до города.

- Не сегодня! - хихикнул маленький человечек. - Нет, сэр. Не сегодня. Поезд потерпел крушение по дороге из Барминстера. Жуткая авария в тумане. Каким-то образом сошел с рельсов. Упал с насыпи. Много погибших и раненых. Линия будет заблокирована еще много часов. Ужасное происшествие...

- Боже милостивый!.. - Энтони уставился на свою жену, наблюдавшую за этой неожиданной лавиной незваных гостей с выражением лица женщины, выступающей против нарушения всех социальных законов.

- Это не Его рук дело! - сказала молодая, элегантно одетая девушка в меховой шубке, поджав карминовые губки и критически оглядывая Энтони блестящими глазами, в которых явно читалась признательность. - Поезд сошел с рельсов... Разве вы не слышали? Какие вы смешные! Что-то подобное всегда случается на Рождество. Разве вы не замечали этого? Так почему же вы говорите: "Боже милостивый"? Он не имеет к этому никакого отношения...

- Извините! - резко перебила Памела. - Вы хотите сказать, что в восемь тринадцать... я имею в виду... поезда в город не будет?..

- Моя дорогая! - нараспев произнесла тоненькая женщина в черном. - Если бы вы только знали, как я разочарована. Мы с Гербертом специально ехали в Лондон, чтобы провести Рождество в том же доме, где сорок лет назад провели наш медовый месяц. А теперь мы не можем этого сделать. Это так разочаровывает.

- Кто-нибудь, закройте дверь и прогоните этот туман! - хихикнул маленький человечек рядом с ней. - Мы не хотим, чтобы все соседи знали, как долго мы женаты, моя дорогая. Эти милые молодые люди только в начале пути. Не пугай их - говоря о сорока годах. Здесь хорошо, тепло и сухо. Этот туман...

- Туман? Туман? По-моему, нет ничего лучше тумана. Это заставляет полицейских гадать.

Это последнее замечание, произнесенное с мрачным цинизмом огромным мужчиной в фетровой шляпе, подействовало на собравшихся подобно взрыву динамита. То ли из-за его взрывных слов входная дверь внезапно захлопнулась, то ли мужчина сам захлопнул ее, было непонятно. Но так или иначе, туман больше не проникал в дом таким образом. Энтони посмотрел на свою жену.

- Ты, очевидно, не сможешь уехать, - сказал он. - Полагаю, нам придется...

- Да, - кивнула она, смущенно опустив взгляд на чемодан, который держала в руке. Затем, все еще вздернув подбородок и упрямо демонстрируя непокорность, повернулась к неожиданным гостям. - Пожалуйста, проходите. Боюсь, в доме не так уж много еды. Видите ли, здесь только мы с мужем, а я собиралась в город. Конечно, что-нибудь должно найтись.

- Настоящий рождественский дух! - усмехнулся маленький старичок, проходя дальше по коридору в сопровождении своей хрупкой жены, которая всегда держалась рядом, как будто боялась его потерять. - Приятные молодые люди. Прекрасный старый дом. Не то что эти современные самодельные штуковины, такие маленькие, что в них и кошку не протолкнешь.

Процессия, возглавляемая Памелой, направилась в библиотеку-гостиную, где в камине тускло и мятежно мерцал огонь, очень похожий на пылающие, полузадушенные мысли в маленькой головке Памеллы. Но даже с мятежом можно справиться с достоинством, и Памела добилась этого. В голове у нее промелькнула мысль: Энтони никогда не смог бы сказать, что она осталась здесь по какой-то другой причине.

- Я займусь едой, - сказала она, когда они все собрались в комнате, а Энтони принялся подбрасывать дрова в камин, чтобы пламя разгорелось более ярко. Здоровяк, говоривший о том, что нужно держать полицейских в неведении, хрипло запротестовал.

- Не беспокойтесь обо мне. Я не хочу есть.

- А я даже не мечтаю о коктейле, - сказала девушка с накрашенными губками, не сводя с Энтони оценивающего взгляда, не ускользнувшего от Памелы.

- Я тоже, - заметил маленький старичок.

- Чепуха! - рассмеялся Энтони, когда огонь в камине разгорелся ярче. - Первый вопрос, который вы задали, сэр, когда вошли, был о том, где находится бар. Ну же! В такую плохую ночь, как эта, нам всем не помешало бы выпить...

- Ни в коем случае! - засмеялся маленький старичок. - Это всего лишь моя старая шутка, когда я спросил, где находится бар. Видите ли, моя бывшая профессия - бармен. Не такой бар, конечно. Бар париков и платьев... Вот тут-то вы и должны рассмеяться, молодой человек. Понимаете?

Энтони, довольно застенчиво, согласился. Как и Памела, он все еще был немного ошеломлен и решительно не знал, что думать об этих людях, таких разных и совершенно нежеланных, хотя и невольных, но нарушителях серьезнейшего супружеского кризиса.

Что касается последнего пункта, то, возможно, Энтони был обеспокоен даже больше, чем Памела. Поскольку между ними должен был произойти разрыв, чего она, очевидно, добивалась, он хотел только, чтобы это произошло немедленно и окончательно. Эти люди своим нелепым и почти дерзким вмешательством сделали его обидчивым и раздражительным, и этот факт сделал его смех неискренним.

- Вы думаете, что это плохая шутка, скажите мне правду! - настаивал маленький человечек.

- Вовсе нет! Я... - запротестовал Энтони. - Я...

- В вас еще нет должного рождественского настроения! - кивнул маленький человечек. - Я это вижу. Мы все так думаем, не так ли?

Он повернулся к остальным, словно ожидая от них подтверждения. Только маленькая женщина, стоявшая рядом с ним, своими улыбками подбадривала его, чего он и добивался. Крупный мужчина беспокойно ходил взад и вперед, подозрительно вглядываясь в тени, словно ожидал, что там что-то прячется. Девушка в меховой шубке все еще смотрела на Энтони с выражением мягкого восхищения в глазах. Она заговорила первой.

- Омела еще совсем не распустилась, - сказала она, доказывая, что ее глаза увидели больше, чем можно было ожидать. Она обратилась к Энтони: - Вы что, не верите в Рождество?

- Конечно, верю. - Энтони выглядел смущенным. - Только, видите ли, у моей жены был срочный вызов в город сегодня вечером в связи с... праздничным сезоном.

- Я никогда не была замужем, - сказала девушка довольно неожиданно и очень задумчиво. - Я никогда не встречала Рождество в собственном доме с мужем. Странно, не правда ли? И ужасно тоже. Я была создана, чтобы выйти замуж. В любом случае, я была создана, чтобы меня любили.

Памела нахмурилась. От того, как это было сказано, по комнате пробежал легкий трепет. В этом странном хрипловатом голосе, от которого сжималось горло, прозвучала такая утонченная страсть, такое одинокое страдание, что Энтони, очевидно, был тронут этим; он повернулся, чтобы получше рассмотреть девушку, его глаза сияли. Она была на редкость привлекательной, хотя искусственность подчеркивала соблазнительный румянец на ее губах и щеках, и дерзкий изгиб темных бровей.

- Но именно поэтому я такая, какая есть, - сказала она, слегка пожав плечами.

- Что... кто вы такая? - Памела, вероятно, задала этот вопрос из-за странного молчания, которое последовало за этим. Казалось, кому-то необходимо было что-то сказать. Девушка отвела взгляд от Энтони и посмотрела на Памелу.

- Кто я? - спросила она. - Конечно, вы можете видеть. Я... ну, я не из тех женщин, которых вы бы пригласили...

- Послушайте...

Крупный мужчина застыл на месте, настороженно вслушиваясь.

- Это был стук в дверь? - спросил он. - Этого не может быть. Они бы никогда не выследили меня здесь. Нет. Я вышел сухим из воды.

- Это никому не удается, - сказала маленькая старушка своим серебристым, пронзительным голосом. Крупный мужчина пристально посмотрел на нее, а затем, казалось, сник. Он выглядел странно маленьким и немного испуганным.

- Нет... - сказал он. - Этого никому не удается. Нельзя убить женщину и остаться безнаказанным. И все же - она это заслужила... Что такое?

Он смотрел на Памелу, которая в ужасе уставилась на него, инстинктивно отпрянув.

- Вы действительно кого-то убили? - ахнула она, внезапно охваченная паникой.

- Я думал, что убил, - последовал ответ. - Но, конечно, на самом деле вы никого не можете убить. Они продолжают жить как прежде. Они никогда не оставляют вас. Они вас преследуют. Моя жена - я расскажу вам. Мы были женаты ровно два года, когда она ушла от меня. Она поступила как крыса, покидающая тонущий корабль. Хотела просто попрощаться и разойтись со мной, потому что... ну, со мной все было плохо, и она не могла получить все, что хотела. И... позже у меня появился кто-то еще, кто-то, о ком я заботился, но - моя жена не хотела разводиться со мной. Она добивалась денег, или как там это называется. Денег на развлечения. Она больше ничего не хотела. Ну...

- Зачем вы рассказываете все это этим милым молодым людям? - несколько нетерпеливо спросил маленький старичок. - Зачем портить им Рождество своей мрачной историей? Вы сбежали. Вы...

- Боже мой! - воскликнул Энтони, который все это время слушал с растущим изумлением и леденящим душу ужасом. - Вы знаете, что этот человек совершил убийство, и помогаете ему скрыться?

- Нет, это не так! - ответил маленький человечек. - Я не имею к нему никакого отношения. В любом случае, он не может сбежать. Такого понятия, как побег, не существует. Вы можете обойти закон - да, конечно. Но...

- Кто-то стучит в эту дверь! - настаивал крупный мужчина, лихорадочно теребя нижнюю губу худыми руками и вглядываясь в тускло освещенный холл. - Они следили за мной...

Кто-то определенно ломился во входную дверь, громко и властно.

- Я посмотрю, кто это! - Энтони повернулся на каблуках, собираясь направиться к двери. Но высокий мужчина преградил ему путь.

- Если вы впустите их... - начал он, но маленький старичок прервал его, положив ладонь на руку собеседника.

- Какой абсурд! - сказал он. - Зачем пытаться убегать? Сколько еще раз вы будете пытаться оттянуть неизбежное? Предположим, мы с Мэри подняли бы шум только потому, что не смогли провести еще один медовый месяц после сорока лет, и все из-за того, что поезд сошел с рельсов?

- А у меня вообще не было медового месяца! - заметила девушка в меховой шубке своим задумчивым хрипловатым голосом.

- Никогда. И все же я была бы хорошей женой любому мужчине - любому.

Она оглядела их всех.

И снова дверной молоток с внешней стороны входной двери отозвался в доме мрачным раскатом грома. Энтони нетерпеливо обернулся, настороженно глядя на крупного мужчину, который, однако, казалось, больше не собирался протестовать, а спрятал лицо за худыми и очень белыми руками - страшное, сероватое лицо, которое Энтони был рад видеть скрытым.

- Вы, право, должны меня извинить... - неловко сказал он, направляясь к двери и выходя в коридор.

Оказавшись там, он был немного удивлен, обнаружив, что Памела последовала за ним, закрыв за собой дверь.

- Ты не можешь оставить их одних! - запротестовал он вполголоса.

- Я должен. Если бы я этого не сделала, Тони, я бы закричала. Что нам делать?

- Что делать?

- Если полиция охотится за этим ужасным человеком? Почему он пришел именно сюда?

- Спроси меня о чем-нибудь другом, Пэм. Застряли, когда поезд восемь-тринадцать потерпел крушение, и начальник станции - так сказал старик - посоветовал им идти сюда. Хотя, зачем Дженкинсу это понадобилось, я не знаю. Ему следовало бы быть умнее. Я поговорю с ним об этом утром. А пока...

Дверной молоток снова глухо загрохотал по затянутому туманом холлу. Энтони нетерпеливым движением распахнул входную дверь, впустив еще больше тумана, вытаращил глаза и отступил назад.

- Боже милостивый... - воскликнул он, отчасти с облегчением, отчасти с удивлением. - Это же Дженкинс собственной персоной. Кстати, о дьяволе...

- Нет, нет, сэр! - хрипло рассмеялся человек в плаще, маячивший на пороге. - Только не дьявол, мистер Марш! Он не пожелал бы вам и вашей даме счастливого Рождества и, кроме того, не принес бы подарки.

- Подарки?

- Это прибыло последним поездом из города, мистер Марш. - Начальник станции протянул ему большой сверток. - Я как раз собирался в Райзингдейл, чтобы пропустить стаканчик с родственниками моей жены, у меня сейчас выходной, и решил заглянуть к вам и оставить это, пожелав вам обоим всего наилучшего в это время года.

- Большое спасибо! - Энтони рассмеялся, взглянув на посылку. - Кстати, мы как раз говорили о вас, Дженкинс, - моя жена и я. Послушайте. Что, черт возьми, вы имели в виду, посылая этих людей к нам?

- К вам, сэр? - начал начальник станции. - Каких людей?

- Эти четверо. Старик и женщина, крупный мужчина и девушка. Сказали, что они задержались, потому что разбился поезд восемь тринадцать, следовавший из Барминстера.

- Восемь тринадцать - как, мистер Марш? Я только что пришел с вокзала, после того как отправил его в город. Он не пострадал, и я никого к вам не посылал. Зачем бы мне это делать? В любом случае, там не было никого - ни одного, не говоря уже о четверых. В этом я готов поклясться.

- Вам лучше войти, Дженкинс. - Озадаченный Энтони втащил мужчину внутрь и закрыл входную дверь. - Либо у вас плохая память, либо мы выслушали кучу лжи, не так ли, Пэм? Просто пойдемте со мной.

Пэм, шедшая впереди, открыла дверь в библиотеку-гостиную. Именно Пэм издала возглас изумления, заставивший Энтони поспешить за ней в комнату за открытой дверью. За исключением их двоих, там было пусто!

- Будь я проклят! - выдохнул Энтони себе под нос, уставившись на Памелу, а затем на закутанного в пальто начальника станции, который ввалился в комнату следом за ними, - медлительный мужчина, страдающий ревматизмом.

- Что, черт возьми, с ними стало? - пробормотала Памела, широко раскрыв глаза, и вся краска отхлынула от ее лица. - Тони... Тони... Что это значит? Они могли уйти только через дверь.

- Боже милостивый... Боже милостивый... - это было все, что смог произнести Энтони, после чего резко повернулся к начальнику станции.

- Послушайте... Вы, наверное, думаете, что я чокнутый или что-то в этом роде. Но вот моя жена, которая подтверждает мои слова. Мы только что оставили здесь четырех человек. Людей, которые сказали нам, что восемь-тринадцать разбился. Люди, которые сказали, что вы отправили их сюда. Один из них - ну, он открыто говорил о том, что убил свою жену. Когда вы постучали, он подумал, что за ним пришла полиция. Мы оставили их всех здесь, чтобы выйти и посмотреть, кто там у двери.

- Вы же не хотите сказать, мистер Марш... - Начальник станции тоже уставился на него. Правой рукой он прикрывал рот, обросший усами. В его глазах был легкий испуг. - Что вы говорите серьезно?

- Конечно, я говорю серьезно. Неужели вы думаете, я рассказал бы вам подобную историю, если бы этого не случилось? Но что это значит...

- Одному Богу известно... - медленно произнес начальник станции. - По крайней мере, так оно и есть... это можно объяснить, хотя звучит так же странно, как и то, что вы сказали. Однажды с восемь-тринадцать действительно произошла авария - серьезная авария. Это было в первый год, когда я приехал сюда - около девяти лет назад. Это случилось недалеко от этого дома, там, где линия проходит рядом с вашим садом, насколько я помню. И сюда привезли людей.

- Это была такая же ночь, как эта, - медленно добавил он. - Туман был густой, как гороховый суп. Ужасная авария, много людей погибло. И, если я правильно помню, по моему приказу в этот дом, где тогда жили другие люди, доставили четырех человек. Там было четверо - тяжело раненных - они умерли в больнице Барминстера. Один из них, как вы и сказали, находился в розыске за убийство. Да... Я это хорошо помню. Вы говорите - сегодня вечером?..

- Ради Бога, Дженкинс, давай выпьем, а то я подумаю, что спятил!

Энтони открыл шкафчик, достал графин и бокалы. Его руки дрожали. Он чувствовал себя разбитым. Только после того, как выпил, он начал мыслить ясно...

После ухода начальника станции они с Памелой вернулись в библиотеку-гостиную. Памела крепко вцепилась в руку Энтони. Она вся дрожала. Он прижал ее к себе, успокаивая, защищая.

- Это черт знает что... Нам лучше сделать все возможное, чтобы забыть об этом... - пробормотал он себе под нос.

- Нет... - Пэм подняла на него глаза. - Я никогда этого не сделаю. Эти пожилые люди, женатые сорок лет и отправляющиеся во второй медовый месяц. Эта девушка, которая никогда не знала, что такое медовый месяц. Этот мужчина, от которого ушла жена, - как крыса, покидающая тонущий корабль... Тони... Тони, - всхлипнула она, - подумать только, я, возможно, оказалась достаточно порочной, чтобы решить оставить тебя...

ПОЧЕМУ ДЖЕННИ ГОЛДЕР ТАК ПОСТУПИЛА?

Гарольд Стэндиш Корбин

Весь Париж, от уличных кафе на Монпарнасе до гостиных на авеню дю Буа-де-Булонь, вновь обсуждает трагическую смерть очаровательной Дженни Голдер, кумира французских мюзик-холлов, которая всего год назад покончила с собой. Молодая, красивая, богатая, любимая, какой мало кто из парижских танцовщиц когда-либо мечтал стать, Дженни, казалось, имела все, ради чего стоило жить. Однако, утверждая, что ее преследует дух ее умершей подруги, который уговаривал ее последовать за ним, Дженни приставила револьвер с перламутровой рукояткой к своему сердцу и нажала на спусковой крючок.

Почему она это сделала? Почему, когда успех, казалось бы, увенчал годы ее упорного труда, она устремила свою душу в ту таинственную Неизвестность, которая лежит сразу за Завесой и на берегах которой витают хрупкие призрачные фигуры? Действительно ли ее преследовал призрак - призрак ее умершей подруги, которая тоже покончила с собой?

Несколько недель назад стало известно о письме, написанном незадолго до смерти Дженни. В нем танцовщица, находившаяся на пике своей карьеры, упомянула о призрачном голосе, который преследовал ее, приказывая перешагнуть через Пропасть. Она написала, что это был голос ее подруги Клод Франс, которая покончила с собой накануне показа одного из своих величайших экранных успехов - наполнив свою комнату газом.

"Я увидела ее в своей комнате, - написала Дженни. - Она появилась, склонившись над моим плечом, с призрачным револьвером в руке, и протянула его мне. "Чего стоят все твои успехи? - спросила она. - Как долго ты сможешь наслаждаться ими, Дженни? Завтра ты состаришься. А сейчас пойдем с нами. Здесь все спокойно и умиротворенно. Мы ждем тебя. Приходи"".

Обнаружение письма, естественно, породило множество теорий относительно истинной причины трагического поступка Дженни Голдер. Насмешники, конечно, утверждают, что она была на грани нервного срыва из-за переутомления. Психологи объясняют ее отчаянный поступок и утверждение о том, будто она слышала "голоса", тем, что они называют "эхом" в мозгу. Говорят, почти у любой женщины, склонной к нервозности, в мозгу есть "эхо", хотя лишь в редких случаях это "эхо" бывает достаточно сильным, чтобы подтолкнуть ее к самоубийству.

Они утверждают, что эхо - это мрачное предчувствие, выраженное в старой пословице: "Сегодня смейся, а завтра плачь". Это тот же самый импульс, который заставлял древних заставлять своих рабов шествовать перед ними со скелетами в руках в разгар пиршества и веселья, чтобы напомнить гостям, что боги завидуют всем, кто по-настоящему счастлив, и что, вполне вероятно, завтра все они будут мертвы.

Но выше всех домыслов и банальных объяснений стоит определенное утверждение, содержащееся в письме Дженни Голдер, о том, что ее посещали призраки и что призрачный голос шептал ей в ночной тишине, когда она была одна.

Более того, необходимо объяснить странное видение Гарри Пилчера, партнера Дженни по танцам. По его собственным словам, в ночь трагедии Пилчер внезапно пробудился от крепкого сна, почувствовав, будто его схватила холодная рука. Напрягая зрение в темноте, чтобы разглядеть то, что, как ему казалось, было там, но чего он не мог разглядеть, он случайно взглянул на телефон. У Пилчера перехватило дыхание, а по спине пробежали мурашки.

- Я не мог поверить своим глазам, - сказал он позже. - Аппарат, казалось, светился в темноте. Казалось, он был охвачен огнем или внезапно стал неосязаемым и фосфоресцирующим предметом. Как только я взялся за него, раздался звонок. К звонку словно прикоснулись раскаленным проводом.

Пилчер вскочил с постели, чтобы заглушить пронзительный звон. Он едва осмелился поднять трубку. Но телефон звонил настойчиво. И, словно какая-то сила, более могущественная, чем он сам, направляла его движения, Пилчер внезапно протянул руку и поднес трубку к уху.

- Кто, кто это? - спросил он.

- Алло! Алло! - раздался голос. - Это горничная Дженни Голдер. Дженни...

- Только не говорите мне, что она это сделала! - воскликнул Пилчер, потому что, как и другие, он знал, что было на уме у девушки.

- О Боже, да! - закричала горничная. - Она прострелила себе сердце!

Пилчер отшатнулся, выронив трубку. Ему показалось, он услышал в темноте вздох удовлетворения, хотя к нему примешивались рыдания и раскаяние. Телефон больше не светился. Холодная рука, которая, казалось, прежде сжимала его, исчезла.

У скептиков есть объяснение и этому. Они говорят, что телефон зазвонил еще до того, как Пилчер проснулся, и что из-за внезапного нервного потрясения, вызванного пронзительным дребезжанием звонка, ему только показалось, что телефон светится.

Но те, кто занимается изучением духовных феноменов, стремятся получить более полное представление о происшедшем. Существуют ли потусторонние силы - силы, о которых мы ничего не знаем, но которые воздействуют на нас, людей? спрашивают они себя. Правда ли, как утверждают некоторые, что дух, измученный сокрушительным ударом смерти, оцепеневший и ошеломленный, прежде чем он сможет найти свой путь к этому странному потустороннему миру, в отчаянии обращается на какое-то время к живым, с которыми он был связан до того, как его, обнаженного, выбросили во Тьму?

Если это правда, то был ли правдой и тот факт, что Клод, приятельница Дженни, действительно явилась ей и по какой-то странной причине призвала присоединиться к ней в Другом Мире?

Преподобный К. Дрейтон Томас, английский писатель, в эссе на тему "Религия и выживание" объясняет, что в результате многочисленных экспериментов в области оккультизма:

"Жизнь (за ее пределами) полна, но без усталости, пресыщения или болезней, и каждый находит занятие, соответствующее его способностям и предпочтениям. Существует также служение помощи друзьям, в котором многие могут принять участие; похоже, что эта помощь заключается в основном в предоставлении ментальных впечатлений".

Если это так, то разве не возможно, что подруга Дженни, Клод Франс, находя в высшем мире место отдохновения от суматохи, которая окружает жизнь популярной актрисы, пожелала, чтобы ее подруга Дженни присоединилась к ней, покинула этот мир и достигла более высокого уровня покоя? Разве она на самом деле не передала Дженни те "ментальные впечатления", которые в конечном итоге привели к ее самоубийству? Давайте посмотрим.

Дженни Голдер была по происхождению австралийкой из бедной семьи. Она училась танцевать в школе танцев для девочек в Мельбурне. Какое-то время ей приходилось нелегко. Но она мужественно держалась, полностью посвятив себя намеченной карьере, работая день и ночь, отдавая себя без остатка своей цели.

Успех в какой-то мере воодушевил ее. У нее было запланировано турне по Америке. Впереди ее ждал лавровый венец достижений и золотой дождь.

Она завершила турне по Америке и вернулась в Париж, и именно там к ней пришел полный успех - внезапно и безоговорочно. В 1922 году она дебютировала в "Казино де Пари". За три месяца она достигла вершины карьеры. В двадцать пять лет она была признана самой популярной девушкой на эстрадной сцене. Почти не осознавая этого, она пением и танцем завоевала сердца парижан, а тысячи туристов стекались сюда, чтобы услышать и увидеть ее.

Громкими криками: "Да здравствует Джинни Голден!" зрители снова и снова вызывали ее на сцену.

Успех следовал за успехом. Она выступала в музыкальной комедии на Елисейских полях, в Альгамбре и во дворце.

В 1926 году последовало блестящее турне по Италии. Вернувшись в Париж еще раз, она выступала вместе с Полом Пилчером во дворце. Тысячи американцев помнят ее по "Ревю Нью-Йорк - Париж 1928 года".

Воодушевленная своими успехами, взволнованная всеобщим признанием, но физически и морально уставшая, она внезапно открыла для себя новый этап в жизни. Вместе со всей этой популярностью появились и другие знаки внимания, о которых она до сих пор мало задумывалась. Богатые и знатные мужчины толпились вокруг нее в поисках ее улыбок, они снова и снова хотели оказаться в очаровательном присутствии этой танцующей красавицы. Драгоценности, автомобили, прекрасные наряды - все это было у нее, стоило ей только попросить. Они хотели осыпать ее великолепным дождем таких знаков своего внимания, какие можно купить только за огромные деньги.

До тех пор, пока она оставалась привлекательной, до тех пор, пока она оставалась кумиром толпы, все это было так. Перед ней были открыты два пути. Она могла бы стать ленивой и отказаться от многочасовой тяжелой работы и неустанных усилий, чтобы выйти замуж за одного из богатых мужчин и провести остаток своей жизни в роскоши. Или же она могла продолжать в том же духе, но с каждым годом ей становилось бы все труднее сохранять свою красоту и популярность на сцене, зная, что в конце концов мантия общественного признания упадет с ее плеч на более молодую возлюбленную сцены.

К удивлению многих, эта бедная маленькая австралийская девочка выбрала второе. Успех в карьере был обеспечен, и она наслаждалась своей работой. Она решила продолжать в том же духе. Теперь у нее быстро появлялись собственные деньги, а другие богатства ее не привлекали. У нее была непрерывная череда триумфов. Она была еще молода. "Почему, думала она, дюжина актрис, которых она могла бы назвать по именам, продолжали играть, даже когда на них тяжким бременем легли годы: Бернхардт, Дузе, миссис Фиске, миссис Лесли Картер?" Все они, к счастью, принимали аплодисменты толпы еще долго после того, как молодость покинула их.

Затем до Дженни донесся слабый тревожный голос. Психологи назвали это "эхом". Что бы это ни было, он стал первым тревожным элементом в доселе счастливой жизни Дженни. Это заставило ее написать в своем дневнике: "Тебе слишком везет. Это не может продолжаться вечно. Это не может продолжаться вечно. Что-то должно произойти".

Может быть, именно тогда она услышала первый далекий шепот своей подруги с той стороны Пропасти, девушки, которая включила газ на пике своей карьеры?

В письме, которое недавно стало известно, рассказывается об этом шепоте.

"Это был голос Клод, - написала Дженни. - Я слышала, как она что-то шептала мне. Казалось, она склонилась ко мне через плечо.

И я услышала, как Голос произнес:

- Сколько стоят все эти вещи, Дженни? Какое настоящее счастье ты можешь найти в драгоценностях, одежде, цветах, подарках, автомобилях, банкетах, восхищении? Скоро твои поклонники устанут от тебя и обратятся к кому-нибудь другому. Скоро о тебе забудут. Сейчас ты на пике популярности. Скоро твоя популярность пойдет на убыль".

Голос продолжал:

- Как долго, по-твоему, ты будешь обладать ими или наслаждаться ими - этими вещами? Завтра ты столкнешься с горем и бедностью. Присоединяйся к нам там, где счастье вечно. Твоя жизнь - всего лишь игра воображения. Эта жизнь - реальна. Иди к нам, Дженни. Мы ждем тебя".

Предполагается, что "мы" означало Люси Лантельм, Реджину Флори и Клод Франс. Дженни не была знакома с прекрасной страной Тельма, но Реджина и Клод были лучшими друзьями Дженни. Обе девушки - Регина и Клод - так же, как и Дженни, добились успеха в свете рампы. И обе они стали жертвами самоубийства, перейдя от жизни, полной кажущегося счастья, к смерти.

Но задолго до того, как умерли, они с Дженни размышляли о том, почему Люси Лантельм, знаменитая французская красавица, предпочла умереть.

- Правильно ли это было, - спрашивали они себя, - уйти так внезапно и быстро на пике своей карьеры? Это был мудрый поступок?

Реджина считала, что так оно и было. Она настаивала на том, что настало время уходить - когда человек молод, красив и находится на пике славы. Реджина не только приняла эту идею, но и воплотила ее в жизнь. Она покончила с собой. Вскоре после этого Клод Франс последовала за ней.

Последняя картина, в которой Клод сыграла главную роль, уже была готова к показу, когда актриса положила этому конец. В ее комнате был найден сейф, наполненный бриллиантами и другими драгоценными камнями. В ночь перед смертью она весело танцевала в модном ночном клубе. В тот день она даже заказала несколько новых платьев, которые должны были быть отправлены к ней домой, во дворец в пригороде Парижа. В тот вечер подруги, прощаясь с ней, пожелали ей спокойной ночи.

- Это будет хорошая ночь, - сказала она, - потому что она будет короткой.

В письме, которое она написала близкой подруге в тот вечер, она объяснила:

"Успех достигнут. Жить больше не для чего. Я сыграла во многих комедиях. Я хочу опустить занавес в величайшей комедии всех времен - "Жизнь"".

Конечно, ее смерть стала тяжелым ударом для Дженни. Вскоре после этого танцовщица начала слышать шепот. Всякий раз, когда она ложилась в своей роскошной квартире, ей казалось, что она слышит голос своей умершей подруги. Вскоре Клод, казалось, вышла к ней из тени и вошла в ее сны.

Клод сказала, что Лантельм, Реджина и она сама были правы. Она встретила их, сказала она, и наконец-то они узнали. И еще долго после того, как Дженни очнулась от своих снов, голос не переставал звучать - голос Клод, зовущий, зовущий ее...

Примерно в это же время Дженни познакомилась с Альфредом Левенштейном, чей взлет к сказочному богатству и власти поразил всю Европу. Позже, как вы помните, этот финансовый волшебник шагнул из своего самолета в вечность, когда самолет пересекал Ла-Манш.

Дженни, в отличие от других, не спрашивала его, как зарабатывать деньги. Она спросила его, приносят ли ему счастье деньги, положение в обществе, роскошь. Он ответил, что нет. Он сказал:

- После того, как человек достигает успеха, он теряет вкус ко всему остальному. Ему не к чему стремиться. Что такое моя жизнь? Я постоянно спешу. Я нанимаю себе в помощь небольшую армию клерков. Я летаю туда-сюда по Европе на самолете, чтобы сэкономить время. Льстецы заискивают передо мной. Меня от них тошнит. Никто меня не любит. Им нравятся мои деньги - им нравится положение, которое я могу для них создать. Но они не любят меня. Мне, кажется, ничего не остается, как уйти.

И он ушел.

А потом для Дженни настал конец. Все началось с физического расстройства. Танцуя, она повредила небольшую мышцу на ноге. Она сразу же представила, что ее сценическая карьера закончена. Впереди она видела только страдания. Она больше не сможет танцевать, сказала она себе. Теперь поклонники покинут ее, чтобы отдать свои почести кому-то другому - кому-то помоложе. Они потребуют нового кумира. Дженни не вынесла бы такой неудачи. Ее успехи пришел внезапно и сопровождал ее непрерывно.

Однако опытный хирург заверил ее, что это не конец ее карьеры - пока нет. Он сказал ей, что, перевязав ногу определенным образом, она сможет продолжать танцевать. На момент ее смерти травма была почти излечена.

Но из темноты раздавался голос Клод, сейчас даже более сильный, чем прежде.

- Ты видишь! - говорил голос. - Это начало конца. Чего ты ждешь? Ты хочешь, чтобы мир называл тебя "бедняжкой Дженни, которая когда-то была звездой"? Ты мудрее Лантхельм и Флори или Левенштейна и меня? Мы все ждем тебя, дорогая Дженни. Приходи к нам. Не жди. Приходите!

Снова и снова, когда она лежала одна в темноте своей квартиры, ей казалось, будто она видит Клод, склонившуюся над ней. Это призрачное присутствие успокаивало ее. Она чувствовала руку Клод на своем лбу, словно прохладный туман, наплывающий с деревьев. Клод казалась еще прекраснее духовным существом, чем была при жизни. Она казалась умиротворенной, и все прежние тревоги, которые иногда омрачали ее красивое лицо, полностью исчезли.

Дженни пыталась отогнать это призрачное присутствие. Она закрывала глаза в темноте и попыталась убедить себя, что больна. "Духи не возвращаются с Того света, - пыталась урезонить она себя. - Это все галлюцинация. Клод нет рядом с моей кроватью. Клод мертва. Я должна держать себя в руках".

Затем, по ее словам, она открывала глаза и обнаруживала призрачное присутствие, стоящее в тени, явно печальное, но ожидающее. И она слышала голос Клод, умоляющий ее прийти.

Всякий раз, когда она рассказывала об этом своим друзьям, они смеялись над ней.

- У тебя не в порядке с нервами, - говорили они ей. - Забудь об этом.

Когда она обратилась по этому поводу к врачам, они мудро покачали головами, благожелательно улыбнулись и дали ей лекарство - отвратительное на вкус.

Но, оставшись одна в своей комнате, Дженни слышала медленные шаги и чувствовала какое-то движение в темноте. До нее доносился призрачный шепот, как будто здесь были два или три человека, размышлявшие о ней и болтавшие между собой. Затем из тени снова выплывал таинственный образ Клод, который подходил к ее постели, чтобы снова и снова убеждать ее уйти из жизни.

Был ли этот призрак просто выдумкой, вызванной расстроенными нервами? Не могла ли эта странная личность быть настолько реальной, насколько могут быть реальны призраки по сравнению со смертными?

Преподобный мистер Томас пишет:

"Наши друзья... обнаруживают, что в тишине нашей домашней жизни они способны установить с нами более тесные отношения, чем это возможно через ограниченный канал мозга медиума; что во времена нашего душевного спокойствия, когда нас не отвлекают спешка и заботы, они общаются с нашим внутренним существом..."

Несомненно, постоянное давление со стороны той или иной личности, с которой столкнулась Дженни, в конце концов одержало над ней верх. Более поздние исследования доказали, что девушка планировала свою смерть самым преднамеренным образом.

Некоторое время она проводила отпуск в своем загородном доме в Ле Везине. Но там, вдали от шума публики, от суеты повседневной жизни, от внимания и подарков своих поклонников, Дженни, казалось, ближе соприкоснулась с призраком, который, по ее словам, витал вокруг нее. Действительно, казалось, что "не отвлекаясь ни на спешку, ни на заботы", между девушкой и духом, которого, по ее словам, она видела и чувствовала, установилось более тесное общение.

Затем, внезапно, словно не в силах больше выносить уединение, Дженни вернулась в свой дом в Париже. С ней была ее постоянная спутница, миссис Брюс. Последняя, как и Дженни, была австралийкой, пожилой женщиной, у которой Дженни находила сочувствие и понимание, когда ей это было нужно.

Но среди вещей, которые Дженни прислала из своего загородного дома в Ле Везине, был револьвер, - красивое маленькое оружие 32-го калибра с перламутровой рукояткой, - которым она никогда раньше не пользовалась.

Утром того трагического дня Дженни пошла к врачу и попросила его объяснить точное расположение ее сердца.

- Зачем вы хотите это знать? - спросил он. Возможно, глядя на нее, врач увидел на ее лице какой-то намек на то, что было у нее на уме.

- Потому что... потому что у меня здесь небольшая проблема, - объяснила Дженни, прижимая руку к левой груди.

Наконец доктор показал ей место расположения сердца. Затем Дженни ушла.

Позже миссис Брюс рассказала подробности трагедии.

Танцовщица вернулась домой в восемь часов вечера, выглядя так же, как обычно. Она извинилась перед миссис Брюс и вышла из гостиной на несколько минут, чтобы пройти в свою комнату. Миссис Брюс ждала ее, потому что они должны были поужинать вместе.

Внезапно раздался звук выстрела. Миссис Брюс вскочила и побежала в спальню. Там она обнаружила Дженни, полностью одетую, склонившуюся над своим туалетным столиком. В одной руке она все еще сжимала маленький револьвер с перламутровой ручкой. Пуля, выпущенная из него, пронзила ее сердце.

Позже, той же ночью, партнер Дженни по танцам, Гарри Пилчер, почувствовал случившуюся трагедию, когда внезапно проснулся и уставился на преобразившийся телефон. Это было, конечно, через несколько часов после смерти Дженни.

Но для тех, кто интересуется изучением оккультных феноменов, в том, о чем рассказывает Пилчер, нет ничего странного. Это, по-видимому, совпадает с идеей, выдвинутой достопочтенной миссис Альфред Литтлтон, доктором медицинских наук, которая провела много исследований в этом направлении. Миссис Литтлтон пишет:

"Вероятно, каждый, кто умирает, оставляя после себя кого-то, кого он очень любил, сначала пытается установить с ним контакт. Вполне возможно, что мотивом для установления контакта с живыми является не только желание утешить, но и желание получить его. Ибо необходимо учитывать возможность того, что те, кто покидает нас, не сразу обретают счастье. Скудные новости, которые приходят к нам, как будто указывают на большее счастье, но мы не знаем, на каких этапах было достигнуто это счастливое состояние".

Разве не легко в это поверить, учитывая события, происшедшие с Дженни? Она услышала голос своей умершей подруги Клод. В конце концов, она уступила мольбам Клод и попыталась присоединиться к ней. Но от внезапного потрясения, последовавшего за ее смертью, душа Дженни не знала, куда обратиться. Поэтому она инстинктивно попыталась связаться с Пилчером, который был одним из ее самых близких друзей среди ныне живущих. Несомненно, когда Дженни поднесла пистолет к груди, она увидела в темноте фигуру Клод и даже услышала ее голос, который подгонял ее.

Но, пройдя сквозь тонкую завесу, отделяющую эту жизнь от Потустороннего мира, смогла ли Дженни сразу же найти Клод по ту сторону? В этой незнакомой темноте, ошеломленная сокрушительным нервным потрясением смерти, не дрогнула ли душа Дженни, не испугалась ли она в одиночестве?

Конечно, мы не можем сказать наверняка. Но, возможно, ее одинокий дух, обезумевший в своем новом окружении, вернулся на землю на некоторое время, пока каким-то таинственным образом ее не привели к духам, призвавшим ее туда.

Миссис Литтлтон намекает на это, когда пишет:

"Мы не знаем, сколько времени требуется духу, чтобы освободиться от тела. Имеющиеся данные указывают на множество вариаций, как и в большинстве других человеческих действий, но, похоже, этот процесс медленный и постепенный..."

Французские психологи утверждают, что только философ может пережить шок от раннего и продолжительного триумфа. Опечаленные и изумленные друзья Дженни, расследовавшие обстоятельства, предшествовавшие ее смерти, пришли к выводу, что для ее саморазрушения не было видимых причин. Но когда она сама сообщила, что ее звала ее умершая подруга, разве это утверждение не было основано на фактах?

Те, кто изучает оккультные феномены, скажут "да". Другие, менее позитивно настроенные, будут утверждать, что из массы умозаключений однажды возникнет истина о том, существует ли мир за пределами этой жизни и могут ли те, кто ушел раньше, общаться с нами.

Но есть еще один вопрос, который задают себе некоторые из бывших поклонников Дженни в Париже. Возможно ли, что Дженни Голдер, в свою очередь, явится к какому-нибудь другому кумиру сцены, как, по ее словам, поступила с ней Клод Франс, и так же попросит ее устремиться к высшей жизни? Это будет интересно узнать.

МОИ ОПЫТЫ ШЕСТОГО ЧУВСТВА

Фрэнсис М. Тейлор

Я собираюсь очень просто и в форме дневника описать свои собственные оккультные переживания, надеясь, что когда-нибудь они могут оказаться полезными для тех, кто посвятил свою жизнь исследованию всего, что называется оккультным, - под чем я подразумеваю все, что не поддается научному объяснению.

Я не очень рассчитываю на то, что меня услышат, ведь такие выдающиеся умы, как Метерлинк Ломброзо, профессора Джеймс и Хислоп, сэр Оливер Лодж и Конан Дойл - все они, люди с научной и литературной славой, годами продвигались вперед, пытаясь пролить свет на этот удивительный внутренний, или шестой, мир, как я буду называть это за неимением лучшего названия.

Единственное в моих переживаниях, что, возможно, может представлять особую ценность для других, заключается в том, что они произошли со мной лично и непосредственно; и нет того, что часто приводило в замешательство в случаях, приведенных в Трудах Общества по исследованию оккультных явлений, - это произошло с "мистером А." и "мистером Б." через "мисс С." и заверено "мистером Д." или, возможно, его невесткой, "мисс Х.". Все эти инициалы, как правило, снижают впечатление достоверности этих записей. В результате к тому времени, когда после многих путешествий этот инцидент попадает в поле зрения читателя, возникает опасение, что он разросся по ходу дела.

А теперь краткий очерк о себе, прежде чем начать свой оккультный дневник. Я американка по происхождению, с английскими и шотландскими корнями, родственница по материнской линии Элизабет Кэди Стэнтон, реформатора. По профессии я библиотекарь и воспитана в унитарианской вере, которая, как всем известно, настолько далека от спиритизма, насколько может пожелать самый скептичный человек.

Я всегда питала отвращение к спиритизму, хотя почти ничего не знала о нем, кроме как из книг. Мне не нравилась идея о возвращении умерших в эту "юдоль слез" после того, как они были освобождены от ее оков; поэтому я осудила эту теорию как причудливую и основанную на фантазиях людей нервных и им подобных.

Я никогда в жизни не видела медиумов и не посещала их до тех пор, пока не случились большинство моих переживаний, и поэтому находилась в совершенном неведении относительно чего-либо сверхъестественного. Все, что сейчас последует, я подтверждаю своим честным словом, как абсолютно достоверное во всех деталях, а также способное быть подтвержденным лицами, упомянутыми в моем дневнике.

Трудно найти подходящее начало, поскольку мои оккультные переживания были столь многочисленны и разнообразны и продолжались в течение последних двенадцати лет моей жизни. Теперь я знаю, что всегда обладала этим шестым чувством - и, действительно, им обладают все, но у многих людей оно дремлет, пока, возможно, какое-нибудь внезапное потрясение или большое горе не пробудят его. Многие используют его ежедневно в его первичном или полу-развитом состоянии, называемом интуицией; многие неосознанно используют это внутреннее зрение и руководствуются им, не имея ни малейшего представления о том, что они "экстрасенсы" или что у них есть "духовные помощники", которые ведут их к великим высотам и славным успехам.

Я всегда "видела истинные сны". Мои сны "всегда сбывались", и это было очевидно для всех, даже когда я была совсем маленькой.

Довольно часто эти сны были символическими, но эту символику мне было довольно легко понять и истолковать. Теперь я знаю, что почти все послания из духовной сферы жизни передаются нам на языке символов.

За неделю до смерти моей матери мне приснилось, будто я вижу ее в гробу, на крышке которого горкой лежат желтые и белые хризантемы - именно такими их видели все, кто присутствовал на похоронах. Она умерла в ноябре, когда этих цветов было больше всего.

Во время ее непродолжительной болезни, когда я ухаживала за ней, кто-то дал ей маленький стаканчик с желе, который она держала на столике возле кровати. Я сидела в другом конце комнаты и читала, когда банка с желе внезапно опрокинулась, и содержимое разлилось, хотя было видно, что к нему не прикасались. Никто не стоял рядом со столом и никоим образом не прикасался к стакану, и тот факт, что он так таинственно опрокинулся, заставил мою маму сказать: "Это желе, должно быть, заколдовано", - потому что оно повторяло свое странное действие - опрокидывалось и проливалось каждый раз, когда я ставила его на место. Но в последний раз я отчетливо услышала (своим внутренним ощущением) слова: "Твоя мать не выживет". Излишне говорить, что это сообщение оказалось правдивым, и боль от него была почти невыносимой.

Позже, тем же вечером, когда я несла ей наверх стакан лимонада, он, казалось, выпал у меня из рук, и все до капли пролилось, в то время как моя "внутренняя машина" снова услышала то же самое сообщение, которое скоро сбылось. Она умерла в конце той недели. Ей было всего сорок, и у нее был приступ аппендицита, от которого у нас были все основания полагать, что она поправится.

Первый, последний и единственный раз, когда моя мать вернулась, чтобы дать мне о себе знать, произошел всего через два года после ее смерти. Но прежде чем рассказать об этом случае, хочу сказать, что я все еще ничего не знала о спиритуалистах, медиумах и обо всем, что граничит с оккультизмом, поскольку была верной прихожанкой унитарианской церкви в маленьком городке недалеко от Бостона.

Итак, я только что обручилась с молодым человеком, который, как я, естественно, считала, был воплощением благородства, поскольку он дал мне все основания верить в него. Мой отец дал свое согласие на этот брак, но не санкционировал его, поскольку в нашей семье было двое младших детей, которых нужно было воспитывать, и он - как мне показалось, эгоистично - хотел, чтобы я посвятила свою жизнь заботе о них и о себе.

Однако однажды ночью, после того как мы с Лоуренсом были помолвлены около месяца, я внезапно проснулась в три часа ночи - сначала от того, что услышала, как часы пробили три, а затем от самых ужасающих и необъяснимых ощущений, какие я когда-либо испытывала.

Сначала мне показалось, будто мой внутренний слух пронзил продолжительный звон. Сказать, что это было похоже на отдаленный телефонный звонок, - вот самое близкое объяснение, какое я могу дать этому ощущению. Затем я услышала несколько незнакомых голосов, каждый из которых пытался дозвониться друг до друга. Это было в точности похоже на междугородний звонок, только гораздо страшнее, так как сила была настолько велика, что меня затрясло; наконец я услышала голос моей матери, такой ясный и отчетливый, что не могла его спутать. Она все время повторяла: "Не выходи замуж за Лоуренса, он обманывает тебя". Это сообщение повторялось снова и снова, в то время как я, напуганная до полусмерти странностью услышанного от нее, пыталась возражать ей.

Так вот, каждую ночь в течение целой недели после этого, в одно и то же время (в 3 часа ночи) мама общалась со мной подобным образом. Я возражала против ее совета и даже сказала ей, что она эгоистка, раз не желает мне счастья. Кроме того, я была очень напугана и нервничала из-за этого переживания, я боялась потерять рассудок, настолько это приводило меня в ужас. Я дрожала в течение часа после того, как ее голос умолкал. Поэтому я собрала всю свою силу воли и потребовала, чтобы она больше не пыталась говорить со мной таким образом, поскольку это вызвало у меня слишком сильный страх и потрясение. Она выполнила мое желание.

Два года спустя я горько пожалела, что не последовала ее совету. Это избавило бы меня от многих огорчений, поскольку Лоуренс оказался обманщиком, и в конце концов я была вынуждена порвать с ним. Позже я узнала, что смерть моей матери наступила в 3 часа ночи, о чем я тогда не знала, так как она умерла в больнице.

Примерно через год после этого послания, когда я все еще была помолвлена с Лоуренсом, его мать, ничего не знавшая о моем странном переживании, рассказала мне о сне, в котором ей являлась моя мать, ей не знакомая. В нем мать пришла к ней и сказала, что не может успокоиться в своей новой жизни, но будет прикована к земле, пока я остаюсь помолвленной с Лоуренсом. Ее единственным замечанием было "какой странный сон".

Для скептиков должна добавить, что у нас дома не было телефона и что в ту ночь, когда я услышала этот ужасный звонок и голос моей матери, я не спала, наблюдая за временем; было три часа, так что это явление мне не приснилось.

Мой следующий опыт общения шестым чувством произошел несколько лет спустя, когда моя младшая сестра все еще училась в начальной школе в деревне Новой Англии, где мы жили в то время.

Однажды днем она не вернулась из школы в обычное время. Мы пережили несколько часов беспокойства и не на шутку встревожились, когда с наступлением темноты ее все еще не было дома. Я навела справки, обзванивая всех ее друзей, до которых смогла дозвониться. Мы с братом тщетно искали ее по всему городу, а также в лесу возле школы, опасаясь, что там с ней что-то случилось.

В качестве последнего средства я попыталась вспомнить фамилию ее приятеля, кузена Хильды Кертис, которого она по-детски называла просто "кузен Хильды Фрэнк". Я подумала, маловероятно, что моя сестра поехала повидаться с Хильдой, которая иногда проводила выходные в доме своего кузена Фрэнка. На самом деле Хильде приходилась родственницей его жена, и поэтому я знала, что его имя не могло быть Кертис. К счастью, я знала, где, по словам сестры, он работал, поэтому решила позвонить в аптеку, где он работал продавцом, попросить "Фрэнка", который был там, а затем спросить у него, не кузен ли он Хильды Кертис.

Пока я ждала, потому что при моей первой попытке набрать его номер линия оказалась занята, я была поражена, услышав, как внутренний голос или шестое чувство говорит мне: "Открой телефонную книгу, и твой карандаш коснется нужного имени". Это казалось совершенно невероятной идеей, поскольку телефонная книга охватывала весь Бостон и его пригороды; кроме того, я бы не узнала это имя, даже если бы увидела его, поскольку никогда не слышала, чтобы оно упоминалось.

Однако, поскольку эта внутренняя сила оказалась слишком велика, чтобы ее игнорировать, я сделала, как мне было сказано, и мой карандаш указал на имя доктора Джона Литтлфилда. Я снова подняла трубку, назвала оператору этот номер и затем спросила, на месте ли мистер "Фрэнк" Литтлфилд. "Говорит мистер Литтлфилд", - таков был ответ, который я получила. "Вы мистер Фрэнк Литтлфилд и кузен мисс Хильды Кертис?" - спросила я тогда, и, конечно же, это был он! Более того, мои неприятности вскоре закончились, когда он сказал мне, что моя сестра ходила к нему домой на чай и была там со своей одноклассницей Хильдой.

Это переживание нельзя объяснить телепатией, поскольку я никогда не видела и не была знакома с этим мистером Литтлфилдом, и фамилия Литтлфилд была мне совершенно незнакома, пока мой карандаш не наткнулся на нее в телефонном справочнике. Мой брат стоял у телефона, пока я звонила, и он может подтвердить правдивость моего заявления.

Следующий инцидент произошел в феврале 1913 года, вскоре после того, как мой самый близкий друг отплыл в Южную Америку, чтобы установить электрическую установку для медной компании Брейдена в Ранкауге, Чили. Однажды наш общий друг обнаружил и прислал мне вырезку из бостонской газеты, в которой говорилось, что группа инженеров, работавших в той же медной компании Брейдена, погибла на месте, когда поезд компании сорвался в пропасть во время подъема в гору. В этой вырезке указывалось, что несчастный случай произошел как раз в тот день, когда мой друг должен был прибыть в Чили.

Естественно, эта новость вызвала у меня сильную тревогу. Я опасалась худшего, но продолжала просить и молиться об истинном знании, жив он или нет. Я даже не смела надеяться на письмо от него, так как он сказал мне, чтобы я не ждал от него скорого ответа, поскольку письмо из Чили дойдет до меня только через месяц.

Сосредоточив всю свою силу воли на желании узнать, правда ли это, я увидела свое первое "видение", данное в ответ на мои мучительные вопросы. Это случилось в 4 часа дня, и я полностью проснулась, будучи слишком расстроенной, чтобы заснуть.

"Видение", которое я увидела, было удивительно похоже на реальность, даже с учетом естественных цветов. Сцена была размером с большую фотографию "Кодака", только больше походила на "кино", потому что я отчетливо видела, как наш почтальон поднимается на холм, где мы жили, протягивая мне два письма, и слова, прозвучавшие в моем "внутреннем ухе", были такими: "Срочные новости".

На следующее утро, в девять часов, я снова увидела то же самое видение, повторившееся в точности так же, как и накануне, а затем, когда оно исчезло, в нашу дверь позвонили, и наш почтальон передал мне два письма от этого самого друга из Южной Америки! Оба письма были написаны на борту корабля и отправлены обратно лоцманским катером, и, что самое приятное, в них содержалась обнадеживающая новость о том, что он решил остановиться на несколько дней в Кингстоне, Ямайка, чтобы дождаться приятеля, который присоединится к нему на следующем пароходе. Так что я была уверена, эта счастливая задержка спасла его от того ужасного несчастного случая.

Мой следующий опыт произошел в 1914 году, когда этот же инженер работал над освещением Панамско-Тихоокеанской выставки в Сан-Франциско. Мы были помолвлены, и он писал мне сообщения каждый день или два, и я не пропустила ни одного из его писем. Внезапно на целую неделю они перестали приходить. Естественно, я была очень обеспокоена и неоднократно пыталась с помощью своего шестого чувства выяснить причину этого. Но мои многочисленные попытки не дали никаких результатов, и я бросила это занятие.

Однажды утром, немного позже, застилая постель в комнате моего отца, я была поражена, услышав "внутренним слухом" следующие слова: "Открой книгу в ящике письменного стола твоего отца". Я, конечно, был озадачен, но сразу же подошел к письменному столу и открыл его, и там, в ящике, нашла уменьшенную копию стихотворения "Евангелина". Судя по надписи, это был подарок моей матери моему отцу, хотя я и не знала, что оно у него есть. Я открыла эту книгу, как было указано, и обнаружила, что мой палец лежит на строчке: "Твой возлюбленный ближе, чем ты думаешь". Я никогда не читала это стихотворение до конца, поэтому не знала, что в нем есть такая строчка.

Это произошло в 11 часов утра, а ровно через час после этого, в полдень, разговаривала по телефону с тем же самым другом, который позвонил мне с Южного вокзала Бостона по прибытии из Сан-Франциско. Он приехал внезапно, в ответ на телеграмму, в которой говорилось, что его отец умирает, поэтому он даже не стал ждать, чтобы написать мне о своем намерении.

Чтобы "гиперкритики" не заметили, что мое шестое чувство, похоже, работает только как своего рода помощь несчастной влюбленной, расскажу о нескольких случаях, представляющих более универсальный интерес.

Еще до того, как война была объявлена или даже ожидалась, и по крайней мере за месяц до того, как мир узнал об убийстве эрцгерцога, я ясно увидела следующее. Я гуляла со своей сестрой, которая может подтвердить это заявление, когда внезапно воскликнула, что вижу в океане огромный белый военный корабль под американским флагом, а вокруг него боевые корабли разных стран. Над ними развевались разноцветные флаги, и они, казалось, яростно сражались! В то время, когда видела эти корабли, я услышала также слова: "Война на воде", о которых рассказала всей своей семье и друзьям.

Позже, когда было так много сомнений относительно того, вступит ли Америка в конфликт, я с самого начала предсказала, что она это сделает, поскольку видела, как наш флаг вырисовывался в моем видении самым большим и ярким. Есть много друзей и членов моей семьи, которые хорошо помнят это предсказание, сделанное мной перед вступлением Америки в войну.

Далее я расскажу о самом замечательном, хотя и чрезвычайно печальном опыте взаимодействия с внутренней силой, который я когда-либо имела. Это произошло в 1917 году. У меня была милая подружка, работавшая рядом со мной стенографисткой в библиотечном отделе одного из самых известных издательств этого города. Я буду называть ее Лили Д. (ни имя, ни инициалы не указаны правильно), поскольку, как мне кажется, она хотела бы, чтобы я скрыла ее имя от других, кого могла огорчить ее печальная история. Ей было всего двадцать, на несколько лет меньше, чем мне, и она была очаровательной девушкой. Все любили ее; у нее была одна из тех редких душ, которым не суждено было долго пробыть с нами, и она была слишком хороша для такой жизни.

Лили выделила меня в первый день, когда я пришла к ней на работу. Я была очень удивлена, что она выбрала меня, ведь она была так молода и у нее имелось много друзей ее возраста. Но жизнь Лили оказалась очень трагичной, как я вскоре узнала из ее собственных уст. Она сказала мне, что, по ее мнению, я могу ее понять, и ей нужен кто-то, с кем она могла бы разделить свое бремя, слишком тяжелое для таких юных плеч.

В раннем возрасте она была взята из сиротского приюта семьей итальянцев, жестоко обращавшихся с ней. Позже ее забрали от них и поместили в церковный приют, где ее в конце концов усыновила немецкая семья, давшая ей свое имя и образование.

С самого начала нашей тесной дружбы я знала, что Лили обладает таким же шестым чувством, как и я. Мы часто говорили о загробной жизни, о возможности возвращения духов и общения с ними. Она рассказала мне, что ее собственная мать, казалось, часто звала ее, и что ей очень хотелось поэкспериментировать с доской для спиритических сеансов и посмотреть, сможем ли мы получить какие-либо доказательства.

Следующий опыт с доской для спиритических сеансов состоялся у меня дома и принес замечательные результаты. Мы с Лили сидели, положив руки на доску; моя сестра была единственным свидетелем, и записывала вслед за указателем.

Лили: "Моя мама здесь?"

Ответ: "Да".

Лили: "Как вы можете доказать, что вы моя мама?"

Ответ: "Я ваша родная мать, которая родила вашу младшую сестру". (Здесь я должна добавить, мне не сказали, что у Лили была младшая сестра, которую тоже оставили в этом приюте и о судьбе которой она была в полном неведении!)

Лили: "Неужели для меня будет лучше пережить то горе, которое я сейчас испытываю, оставаясь там, где я есть?"

Ответ: "Все, что я могу сказать, это: "О, моя дорогая дочь, о, моя дочь! О, моя бедная дочь!""

Это был единственный ответ на этот вопрос, хотя мы задавали его несколько раз. Затем Лили спросила: "Здесь ли мать мисс Тейлор?"

Ответ: "Нет".

Лили: "Почему бы и нет, раз вы можете приходить к нам?"

Ответ: "Ей не нужно готовить свою дочь к этой жизни".

Услышав эти слова, мы обе подумали, ее мать имела в виду, что, поскольку Лили так молода и вся жизнь у нее была впереди, она нуждалась в материнском руководстве в этом мире. Но поскольку моя дорогая малышка Лили умерла очень скоропостижно, ровно через месяц после того, как мы получили сообщение, ее мать, несомненно, имела в виду следующую жизнь и то, что ее помощь была оказана, поскольку Лили так скоро предстояло отправиться в мир иной. Кажется, это также объясняет ее слова: "О! моя бедная дочь!" и то, что она не советовала ей вносить какие-либо изменения в свой образ жизни. Затем Лили попросила совета, как ей вести себя в жизни, и на доске были написаны следующие слова:

"Делай людей счастливыми, Лили".

Дорогая Лили, могу с уверенностью сказать, что ее жизнь приносила радость всем, с кем она общалась. Во время своего краткого пребывания здесь она была подобна солнечному лучу.

С момента нашего первого знакомства она часто рассказывала мне о своем повторяющемся сне, в котором к ее дверям подъезжал катафалк и сестра милосердия, вся в черном, выходила из него и, протягивая руки к Лили, говорила ей: "Дитя мое, берегись своей жизни".

Лили так часто рассказывала мне об одном и том же странном сне, что мы обе восприняли его как предупреждение, и я умоляла ее быть осторожной, переходя Пятую авеню. Затем наступил последний день, когда я видела Лили живой. Во время нашего совместного ланча она сказала мне: "Фрэнсис, прошлой ночью на вечеринке я видела странное видение. Мы включили граммофон, и пока музыка играла мой любимый марш, я увидела видение прямо над машиной; я увидела, как машу на прощание всем своим друзьям, я увидела все их лица, твое и всех остальных девушек, и все они казались такими грустными, когда они помахали мне; обернувшись, я увидела группу совершенно новых и незнакомых молодых людей, которые ждали встречи со мной. Что это значит?"

Сначала я спросила: "Как ты думаешь, Лили, что это значит?" и она сказала: "Я думаю, это значит, что я собираюсь переехать в отдаленное место, завести новых друзей и никогда больше не видеть своих старых".

Тогда я сказала: "Нет, Лили, это значит, что ты скоро уйдешь из этой жизни!"

Я никогда больше не видела ее, кроме как в гробу. На следующей неделе она умерла!

Но в то время я и представить себе не могла, что моя интерпретация ее видения сбудется, поскольку она, казалось, была вполне здорова, хотя и не совсем на должном уровне. Помню, мы обе рассмеялись, когда я сделала такое мрачное предсказание.

Другой, и последний случай, о котором я расскажу, очень сильно склоняет меня к фатализму, поскольку я всеми возможными способами пытался предотвратить то, что так ясно видела и предсказала своей семье и нескольким близким друзьям. Эти друзья будут рады предоставить доказательства моих утверждений, если они того пожелают.

В мае 1917 года моя старейшая и вернейшая подруга Грейс С. заболела. Когда я пришла навестить ее, ее мать сразу же сказала мне, что у Грейс тяжелый случай тонзиллита и она не сможет много говорить, так как у нее очень больное горло.

Я зашла навестить ее и обнаружила, что она лежит, откинувшись на подушки. Она попыталась сказать: "Я не могу говорить, так как слишком больна!", но едва могла сделать это. Сразу после ее слов, обращенных ко мне, я увидела в видении, что она не поправится, и в то же время услышала странное сообщение: "Ты не услышишь о смерти Грейс до ее похорон, а потом ты услышишь об этом от ее отца, когда позвонишь и спросишь, как у нее дела, и он скажет тебе это по телефону, и это будет очень печально для тебя".

Это было самое невероятное событие, какое когда-либо могло произойти, поскольку мы с Грейс были самыми близкими подругами и дружили с детства. Мы были как сестры и всегда были вместе, даже посещали одну и ту же церковь, так что было совершенно невероятно, что я не узнаю о ее смерти (если предположить, что она умрет) ни от ее родителей, ни от наших друзей.

Когда в тот день, вернувшись домой после моего визита к Грейс, я рассказала своей сестре о том, о чем меня предупредили, она, вполне естественно, от души посмеялась над этим, поскольку это действительно казалось, и в равной степени мне, совершенно невозможным. И мой отец, и сестра сказали, что на этот раз я неправа, так как, конечно, родители Грейс сразу же сообщили бы мне об этом; а также, об этом стало бы известно в нашей церкви, где я обязательно присутствовала бы на ее похоронах.

Итак, через день или два я позвонила Грейс домой, чтобы узнать, как она себя чувствует, и не очень удивилась, услышав, что у нее пневмония и она опасно больна, за ней присматривает медсестра. Кроме того, ее мать попросила меня больше не звонить в их квартиру, так как они не должны беспокоить Грейс; но она сказала мне, что я должна звонить мистеру Сейвуду, молодому человеку, который жил с ними. Однако она не сообщила мне местонахождение фирмы мистера Сейвуда, и я, к своему неудовольствию, обнаружила, что не могу с ним связаться, и мне придется подождать и посмотреть, что будет дальше.

В последующие три или четыре недели я сама сильно простудилась и не могла посещать нашу церковь или видеться с кем-либо из членов нашей церкви. Время шло, у меня не было никаких плохих новостей о Грейс, и я была почти уверена, что она здорова и скоро придет в себя. Итак, однажды на работе я решила рискнуть и позвонить своей подруге, так как была уверена, что к тому времени ей стало лучше. Но, подойдя к кабинке, я снова получила то же сообщение, что она похоронена, и что ее отец ответит на мой звонок, и что его очень огорчит рассказ о своей потере.

Затем я решила, что, если этот "внутренний проводник" прав, - во что я тогда с трудом могла поверить, - то приму все меры предосторожности, чтобы ее отец не сообщил мне эту новость; что я предотвращу это, позвонив коридорному и попросив его сообщить мне, здорова ли мисс С. и все ли с ней в порядке. Что я и сделала, соблюдая величайшую осторожность, но коридорный, вероятно, из-за невнимательности к моим расспросам, ответил: "А вот и ее отец!" И в тот же миг голос отца Грейс ответил на мой зов.

- Как себя чувствует Грейс? - испуганно спросила я.

- Фрэнсис, - ответил мистер С., - разве ты не знала, что Грейс ушла от нас? Разве тебе не сказали, и разве ты не была на ее похоронах? Ее... похоронили... неделю назад... - Голос ее бедного отца сорвался, и он повесил трубку.

Все произошло именно так, как было угодно Судьбе.

Позже я, конечно, узнала, что на мое рабочее место было отправлено уведомление, но оно было направлено не в то издательство. Таким образом, я не смогла получить его, а мое отсутствие в нашей церкви помешало мне узнать печальную новость там.

Этим опытом я завершу свой дневник опытов с "шестым чувством". Я решила рассказать только о тех случаях, которые могу полностью подтвердить, хотя я могла бы привести много других, возможно, даже более примечательных, однако, не имеющих доказательств.

ТАИНСТВЕННАЯ МИСС ДЮВЕРНЬЕ+++++++++++++++++++

Нелл Кей

- Итак, - сказал редактор городского отдела "Дейли Диспатч", - вам есть, о чем рассказать. Звучит как настоящий материал. Много загадок и всего такого. Можете написать об этом колонку, если у вас получится хорошая статья.

Он протянул мне три газетные вырезки, которые я начал читать, выходя из его кабинета.

В первой вырезке говорилось, что некая мисс Мари Дювернье, "таинственная дама французского происхождения, проживающая в уединенном доме на вершине Пайн-Хилл", долгое время экспериментировала со своим радиоприемником, добавив к нему несколько собственных изобретений, пока, наконец, не добилась желаемого: способность воспроизводить на слух все еще существующие голоса своих умерших родственников. Она также смогла вызвать их духовные формы, доказав, по ее словам, что они все еще живы и бродят по старой усадьбе, которую теперь занимает мисс Дювернье.

"В интервью, данном репортеру "Диспатч", - гласила вырезка, - после того, как он выразил некоторое недоверие, она сослалась на некоторые заявления, которые уже были опубликованы на эту интересную тему, а именно..." (здесь цитируются две другие газетные вырезки, которые я получил).

В первом из них говорилось, что инженерам-экспертам компании "Маркони" недавно удалось перехватить радиосообщения после того, как они в третий раз облетели землю; и эти люди придерживаются мнения, что через пятьдесят лет голоса давно умерших людей, возможно, все еще будут бродить где-то поблизости и могут быть уловлены чувствительными устройствами.

Во второй вырезке говорилось об изобретении музыкального инструмента, основанного на принципах радиосвязи, который воспроизводил музыку простым взмахом руки оператора перед коробкой и извлекал из нее гармонию.

В вырезке из "Диспатч", касающейся мисс Дювернье, говорилось, что "после того, как наш репортер задал несколько относящихся к делу вопросов, которые мисс Дювернье сочла неуместными, она в срочном порядке удалила его из своего присутствия и с тех пор отказалась давать какие-либо дальнейшие интервью. Однако в ходе вышеупомянутого интервью выяснилось, что у этой дамы есть странного вида приспособление, покрытое таинственной тканью из черного бархата, которое она хранит в углу комнаты на верхнем этаже своего дома. Именно благодаря ему, по ее собственному утверждению, она может воспроизводить разговоры, которые когда-то вели ее ныне покойные родители, бабушки и дедушки, и для этого она просто определенным образом машет руками перед инструментом".

Это задание, безусловно, было мне по душе. Я всегда проявлял огромный интерес ко всему сверхъестественному и жутковатому, сам не знаю почему.

Было около двух часов дня, и я решил, не теряя времени, нанести визит мисс Дювернье. Я знал, что мне нужно придумать вымышленную причину для визита, поскольку она отказывалась давать интервью всем репортерам.

Чтобы сэкономить время, я поспешил в библиотеку и поискал мисс Дювернье в регистрационном журнале. Я обнаружил, что она была членом Общества защиты деревьев. Этого было достаточно. Это никоим образом не касалось ее изобретения и должно было развеять ее подозрения.

Подъехав к воротам ее уединенного жилища, я отпустил такси и медленно прошел по короткой подъездной дорожке.

Старая дверь казалась темной и таинственной под тяжелым каменным портиком. Когда от моего прикосновения по дому разнесся звон колокольчика, казалось, он разбудил призрачное эхо, а когда оно смолкло, воцарилась поразительная по контрасту абсолютная тишина. Не было слышно ни звука, кроме моего собственного учащенного дыхания.

После нескольких мгновений напряженного ожидания я позвонил снова, и дверь открылась с такой внезапностью, что я отступил на шаг. И хорошо, что я это сделал, поскольку на меня беззвучно выскочил огромный пес. К своему облегчению, я увидел, что он был на поводке, другой конец которого держала женщина - очевидно, таинственная мисс Дювернье.

Она была среднего роста и, на взгляд стороннего наблюдателя, невзрачна и непримечательна, пока не встретишься с ней взглядом. У нее были ясные, проницательные глаза ученого, искателя знаний - нестареющие, бесполые, откровенные, пытливые глаза, которые могли принадлежать мужчине, мальчику или женщине. Они спокойно смотрели на меня, и я почувствовал, что за ними скрывается мощная ментальная сила.

Но меня снова потянуло посмотреть на пса. Он вел себя как разъяренный зверь, бросаясь на меня и рыча, но при этом не издал ни звука. Было ли это животное немым, или находилось под заклятием молчания, или... было ли оно вообще настоящей собакой?

- Добрый день, - быстро сказал я. - Мисс Дювернье, не так ли?

- Да, - спокойно ответила дама.

- Я знаю, что вы заинтересованы в сохранении деревьев, - продолжал я, - и зашел, чтобы заручиться вашей помощью. Я собираюсь собрать петицию, чтобы спасти прекрасные старые клены на Мэйпл-Террас от вырубки для расширения дороги.

- Я не слышала об этом, - все так же спокойно ответила она, глядя на меня своими искренними серо-голубыми глазами. - Но пойдемте в дом и присядем, чтобы спокойно обсудить этот вопрос.

Она отвела меня, все еще держа на поводке задыхающегося, но странно немого пса, в большую полутемную гостиную. Затем извинилась, увела пса и где-то его привязала.

Вернувшись, она села напротив и посмотрела на меня глазами, которые, казалось, затуманились, как будто перед ними образовался туман. Затем внезапно они снова стали яркими и ясными, и она воскликнула:

- Я знаю! Деревья - для отвода глаз. Вы хотите знать о моем изобретении. Вы репортер!

Я начал что-то говорить, сам не знаю, что, но она подняла руку и продолжила: "Не утруждайте себя и не пытайтесь увиливать, пожалуйста: возможно, вы знаете, что я изучала экстрасенсорику и посвятила этому всю свою жизнь. Я не всегда получаю телепатические реакции немедленно, но в конце концов они приходят, и я никогда не ошибаюсь в получаемом сообщении или впечатлении, которое у меня складывается. Но я чувствую... я улавливаю реакцию, что вы не просто любопытный репортер, ищущий хорошую историю, но что вы лично со мной согласны и заинтересованы в моем открытии. Разве я не права?

Я поспешно заверил ее, что так оно и есть, начал извиняться и объяснять свою уловку, когда она снова подняла руку, - но уже решительным жестом, - и я внезапно обнаружил, что буквально лишился дара речи.

Едва я успел сообразить, что к чему, как она опустила руку, и дар речи вернулся ко мне. Она улыбнулась, и в ее улыбке было то же искреннее мальчишество, что и в ее глазах, и она полностью рассеяла мои страхи.

- Я и без вас это знаю, - сказала она, - так что, пожалуйста, не утруждайте себя объяснениями.

- Скажите мне, мисс Дювернье, - воскликнул я с глубоким интересом, - вы в состоянии... вы контролировали мою речь?

- Да, - ответила она. - За последние несколько лет я развила в себе эту способность. Вы заметили, что мой пес не рычал и не лаял, даже находясь в состоянии сильного возбуждения. Я заставила его голосовые органы замолчать. Я хотела открыть дверь бесшумно, без предупреждения. Если бы это был тот наглый репортер, который приходил ко мне вчера, я бы вернула Рексу голос.

- Но как вы это делаете? Что это за сила?

Она медленно улыбнулась мне, как улыбаются ребенку, задающему вопросы, на которые нет ответов.

- Что это, я не могу сказать, да и кто может? - произнесла она. - Но как это делается, я объяснить могу; и, возможно, после того, как вы увидите мой инструмент, вы поймете. Как вам, вероятно, уже сообщили, я могу извлекать из своего инструмента, определенными движениями рук, музыкальные звуки. С помощью некоторых других движений - и вкладывая в них всю силу своей личности - я могу извлечь из атмосферы блуждающие голоса, все еще витающие вокруг и создающие свои невидимые воздушные волны.

- Я надеюсь выяснить, - продолжала она, - путем дальнейших исследований, как выделять эти голоса и управлять ими - как доносить до меня только те, которые я хочу услышать, и не допускать других. Я обнаружила, что в настоящее время могу делать это лишь в ограниченной степени. Совершенно случайно я обнаружила, что могу уловить ваш голос - или голос любого из присутствующих здесь живых людей - за мгновение до того, как вы произнесете что-либо вслух. Вы действительно говорите, но в тот момент, когда вы произносите слова, я улавливаю их, "вытягиваю" из вас и заставляю замолчать.

Я сидел и изумленно смотрел на нее. Это казалось невероятным, но я сам испытал на себе ее силу. Наконец я спросил: "Вы говорите, "любой живой человек, который присутствует". Значит, вы не можете контролировать кого-либо на расстоянии?"

- Нет, если он находится за пределами определенного радиуса, не больше, чем я могу уловить голоса мертвых, пока они не окажутся в пределах моего досягаемости. Но я все еще нахожусь только на краю этого замечательного открытия, и когда-нибудь во мне может развиться еще более могущественная сила. В настоящее время я довольна тем, что могу заставить замолчать хриплый, скрипучий голос, раздающийся рядом, - резко оборвать ворчание или брань непрошеного посетителя. Это само по себе является удивительной силой, и обращаться с ней нужно с большой осторожностью.

Пока она отвечала, я лихорадочно соображал.

- В одном из интервью с вами, - сказал я, - говорится, что вы также вызываете духов умерших в видимом виде.

- Да, - медленно произнесла она, - но это утверждение, в некотором смысле, ошибочно. Эти духи пока мне неподвластны. Они появляются и исчезают по своему желанию: я не могу ни вызвать тех, кого хочу, ни удалять их. Я не совсем понимаю, что это за сила во мне, которая заставляет их появляться. Я знаю только, что они есть.

- Возможно, это эффект радио, - предположил я. - Согласно тому, что я прочитал в "Литературном обзоре", некоторые радиоволны на самом деле отбрасывают тени, как свет. Так что, возможно, они также могут высвечивать, подобно лучу прожектора, формы духов, которые уже существовали, но были невидимы.

- Возможно, - медленно ответила она, - но теперь позвольте мне отвести вас наверх и показать мой инструмент. Я знаю, вам не терпится его увидеть.

- Да, - ответил я, выходя вслед за ней из комнаты, - и вы, поскольку умеете читать мои мысли, можете судить, насколько серьезен мой интерес.

Мы прошли через холл, направляясь к лестнице, и уже собирались подниматься, когда раздался звонок у входной двери, за которым последовал громкий лай из того места, где была заперта собака.

Мисс Дювернье замолчала, и снова ее глаза, казалось, затуманились, словно для того, что, чтобы увидеть скрытое, нужно сначала выбросить из поля зрения обычное. Затем ее взгляд прояснился, и она направилась к входной двери с довольно печальной улыбкой.

- Это старый мистер Линч, - сказала она. - Он был другом моего отца, и когда тот проиграл все свои деньги на скачках, он давал уроки верховой езды сыновьям и дочерям своих друзей. Я была одной из его учениц, и он всегда относился ко мне по-отечески. Однако он склонен быть слишком откровенным, и тогда я лишаю его дара речи.

Направляясь к двери, она добавила:

- После того, как я заставлю его замолчать, я смогу воспроизвести слова, которые он произносил мысленно, с помощью моего инструмента.

- Таким же образом, как вы воспроизводите голоса тех, кто умер?

- Да, но гораздо легче, поскольку воздушные волны все еще довольно сильны и близки, как вы видите.

Она открыла дверь и впустила невысокого румяного ирландца в бриджах для верховой езды.

- Привет, Мари, - воскликнул он от души, - как я рад тебя видеть! Но у вас гости, - он кивнул в мою сторону.

Представляя меня, мисс Дювернье сказала ему, что мы собираемся посмотреть на ее изобретение, и он пошел с нами.

- Эта девочка сама по себе умная, - сказал он мне, поднимаясь вслед за мной по лестнице, - и совершенно не похожа на своих маму и бабушку. Они обе были самыми тихими маленькими старомодными женщинами, которых я когда-либо видел. Ее бабушка последние несколько лет своей жизни только и делала, что сидела в кресле с книгой на коленях, бормоча про себя молитвы и псалмы, не так ли, дорогая?

- Насколько я помню, так оно и было, - ответила мисс Дювернье. - Вы знаете, - внезапно сказала она, остановившись, когда мы поднялись на верхний этаж, - до сих пор я могла воспроизвести только обрывки фраз и короткие восклицания моей матери и бабушки, но сегодня днем у меня появилось сильное чувство, что я добьюсь успеха в воспроизведении их некоторых прошлых реальных бесед. Я верю, что смогу уловить звуки бабушкиных молитв, которые она бормочет вполголоса. Кажется, она очень близка мне. Я рада, что вы со мной, - она с приятной улыбкой повернулась в мою сторону, - потому что вы можете стать свидетелем того, что на данный момент является моим высшим достижением. Я чувствую это. Я знаю это.

Ее глаза сияли энтузиазмом, который передался и мне. Охваченный сильным волнением, я последовал за ней в комнату, в которую вошла она, мистер Линч замыкал шествие. Это была большая пустая комната, с освещением через стеклянную крышу, из мебели в ней было только несколько стульев и круглый стол в углу. Последний сразу привлек мое внимание, потому что на нем я увидел что-то похожее на ящик, покрытое черной бархатной скатертью. Я был уверен, что это и есть таинственный инструмент или машина мисс Дювернье.

На полу рядом со столом валялись мотки проволоки, болты, гайки и другие подобные принадлежности, в то время как на стене с одной стороны висело то, что показалось мне безнадежно запутанным нагромождением проводов, лампочек, трубок и розеток.

- Что ж, будь что будет! - воскликнул старый мистер Линч со своим сильным акцентом, обходя стол, когда мисс Дювернье подняла скатерть. - Разве это не самая отвратительная вещь на свете!

- Разве вы не видели ее раньше? - спросил я его.

- Никогда, - ответил он.

- Мистер Линч всегда боялся заходить в комнату, - спокойно сказала мисс Дювернье. - Он просто стоял на лестничной площадке и слушал. Полагаю, это ваше общество придало ему смелости.

- Смелость, да! Смелее! - закричал старик, охваченный внезапной яростью. - С каких это пор Линчу нужна компания, чтобы набраться храбрости? Чтоб...

В этот момент, к моему изумлению, его разъяренный голос внезапно оборвался на полуслове. Я удивленно посмотрел на него. Его губы быстро двигались, но не издавали ни звука. В приступе дикого гнева он швырнул шляпу на пол и растоптал ее, глаза его горели, как раскаленные угли, но он не мог вымолвить ни слова. Мисс Дювернье стояла, пристально глядя на него, подняв руку. Она снова проявила свою странную власть!

- Если вы успокоитесь, - тихо сказала она, и в уголках ее губ появилась улыбка, - я верну вам дар речи. Но сначала, ради вашей же пользы, я сотру из воздуха ужасные волны гнева, которые вы мысленно посылаете своими невысказанными словами; тогда вы хоть раз услышите себя так, как вас слышат другие.

Она села за свой инструмент и начала совершать какие-то странные движения пальцами, словно расчесывала в воздухе невидимые шелковые нити. Ее глаза застыли в напряжении, и на них снова опустилась туманная пелена.

Затем из черного мундштука в крышке ящика, стоявшего перед ней, донеслись странные гортанные звуки, поначалу слабые. Они становились все громче, и в них можно было узнать голос старика, который продолжал с того места, где она заставила его замолчать.

Лицо мистера Линча, пока он слушал, было сосредоточенным.

Когда затихло последнее слово, мисс Дювернье снова подняла руку и быстро опустила ее на стол, устремив взгляд на мистера Линча. У того тут же развязался язык, и он разразился речью.

- Да простит меня Господь, я что, так выразился? Честное слово, я не виню вас за то, что вы заткнули мне рот, хотя, должно быть, это какое-то колдовство, которым вы владеете!

- Это, - тихо сказала мне мисс Дювернье, - лишь малая толика пользы, которую может принести мое открытие. Я думаю, немногие из нас захотели бы дать выход гневу, если бы могли слышать себя так, как слышат нас другие.

Я ничего не ответил. Я был слишком очарован, чтобы говорить.

Мисс Дювернье начала производить какие-то манипуляции с инструментом, а затем слегка коснулась кончиками пальцев обеих рук краев черного мундштука.

- Волны голоса моей бабушки кружат рядом, - произнесла она монотонным, как у сомнамбулы, голосом. Ее глаза затуманились, лицо напряглось. - Ближе... ближе... ах, теперь я могу дотянуться... Да, бабушка, я слышу тебя, я слышу тебя.

Она замолчала, и из черного динамика зазвучал слабый, дрожащий старушечий голос. Все началось с невнятного бормотания, и я разобрал одно или два слова: "Боже", "покарай" и "пусть Господь..."

- Конечно, это она молится, - произнес мистер Линч громким благоговейным шепотом.

Морщины от напряжения углубились на лице странной мисс Дювернье, и кончики ее пальцев медленно обвели край мундштука, как будто она буквально извлекала из себя, благодаря собственной жизненной силе, голос своей покойной бабушки.

Голос становился все громче, и теперь мы отчетливо слышали каждое слово, которое старуха бормотала сейчас или много лет назад, - и как мне описать то ужасное потрясение, которое я испытал!

Ибо совершенно отчетливо, как будто она говорила прямо у меня перед ухом, я услышал слова: "...и пусть Господь сделает его глухим ко всему, кроме проклятий, которые я выкрикиваю ему вслед; и пусть Богу будет угодно наслать волдыри на его язык, чтобы он больше никогда не смог произнести ни слова без боли и мучений; и если в аду есть какое-то особенно невыносимое наказание, пусть он будет обречен терпеть его вечно".

Мисс Дювернье быстро повернула несколько рычажков и уронила сжатые в кулаки руки на колени. Ее лицо было таким бледным, словно она увидела привидение. Она медленно перевела взгляд на меня, а с меня - на мистера Линча. Старый ирландец уставился на нее с открытым ртом.

- Ну! - воскликнул он наконец. - Так это проклятия, которые бормотала старая леди, а не благословения! И кто тот человек, которого она...

- Нет! О, нет! Это была не моя бабушка! - воскликнула мисс Дювернье, прерывая его поспешно, почти дико. - Я совершила ужасную ошибку. Я попала в перекрестье радиоволн, которые создавали помехи и донесли чей-то чужой голос.

- Должно быть, это была какая-то очень страшная старая леди, - предположил я.

- Да... или кто-то, кто терпел до изнеможения, - сказала она тихим голосом, как будто разговаривая сама с собой.

- Уверен, что это был голос твоей собственной бабушки, дорогая! - с жаром воскликнул старый мистер Линч. - Я много раз слышал ее речь, и уверен, что знаю ее голос так же хорошо, как свой собственный...

- Нет, говорю вам! - довольно резко воскликнула мисс Дювернье. - Конечно, я знаю, чьи голосовые волны я улавливаю, когда они проходят через меня!

- Если это была не старая леди, то кто же, черт возьми, еще говорил тем же голосом, что и она? - раздраженно воскликнул мистер Линч. - Конечно, если это что-то нечестивое, то это не что иное, как подделка, и я больше не буду иметь к этому никакого отношения! - С этими словами он встал, вышел из комнаты и спустился по лестнице. Перед тем как выйти из дома, он остановился и крикнул: - Будь осторожна, дорогая! Когда ужинаешь с дьяволом, тебе нужна длинная ложка!

Входная дверь внизу захлопнулась за ним, и воцарилась тишина. Я не решался нарушить ее, а мисс Дювернье, казалось, забыла о моем присутствии. Она сидела неподвижно, в задумчивости прикрыв глаза, и ее густые брови были сведены вместе в глубокой задумчивости. Казалось, она страдала душевно.

Когда я откинулся на спинку стула, ожидая, пока она обратит на меня внимание, мой бумажник со стуком упал на пол и прервал ее размышления.

- О, простите меня! - воскликнула она с внезапной улыбкой. - Я совсем забыла, что вы здесь! Мне жаль, что демонстрация не удалась. Однако я уверена, что скоро смогу слышать голос моей бабушки без таких ужасных помех, как сегодня. Возможно, если захотите, вы зайдете в другой раз, но сейчас, если вы не возражаете, я бы хотела побыть одна.

Соответственно, я ушел и как раз собирался закрыть за собой входную дверь, когда обнаружил, что забыл взять свой бумажник и должен вернуться за ним.

Мне очень не хотелось этого делать. Это казалось непростительным вторжением. Но у меня в бумажнике были деньги, и мне нужен был обратный билет. Поднимаясь по лестнице, я старался производить как можно больше шума, чтобы она могла заметить мое приближение. Но с таким же успехом я мог бы избавить себя от лишних хлопот, потому что, когда я приблизился к верху лестницы, до меня донеслись звуки прекрасной музыки, и, остановившись в дверях, я увидел, что странная мисс Дювернье исчезла из этого мира.

Она сидела перед своим похожим на шкатулку инструментом, совершая над ним плавные движения своими гибкими руками и, по-видимому, извлекая то ли из шкатулки, то ли из воздуха вокруг нее то, что казалось мне самой прекрасной музыкой, какую я когда-либо слышал. Наконец я понял, что она исполняет: это была та самая старомодная пьеса, которую играли наши мамы и бабушки, "Последняя роза лета", и исполнялась она на арфе мечтательно, ненавязчиво. Постепенно вокруг мисс Дювернье и ее инструмента сгустился мягкий туман, и, пока я смотрел, она и инструмент становились тусклыми и колеблющимися в нем. Затем завеса снова рассеялась, и я увидел не мисс Дювернье с ее инструментом, а леди с печальным лицом ушедшей эпохи и арфой. Она была одета в причудливое платье из парчи с длинными пышными рукавами и присборенной юбкой, со старинной брошью и серьгами. Она задумчиво перебирала пальцами, украшенными драгоценными камнями, струны прекрасной позолоченной арфы.

Я широко раскрыл глаза и вздрогнул. Мне это снится? Нет, потому что на полу у ее ног лежал мой упавший бумажник, а все остальное в комнате было таким же, как и раньше!

Внезапно, словно застигнутая врасплох появлением кого-то, кого я не мог видеть, эта причудливо одетая дама дрожащими пальцами схватилась за струны своей арфы и обратила испуганный взгляд в мою сторону. Затем с ее губ сорвался тихий вскрик, и она прикрыла лицо рукой, словно защищаясь от удара. Удар, однако, пришелся по ее поднятой руке: я услышал свист трости и отчетливо увидел, как на атласном рукаве появилась вмятина.

Судорожный всхлип сотряс тело женщины, затем она подняла лицо и, казалось, смотрела вслед удаляющейся фигуре. В следующий момент она вскочила со своего места и встала передо мной со стиснутыми руками и вытаращенными глазами.

- Чудовище! Дьявол, - прошипела она. - Прямо как мой отец по отношению к моей матери! Закон позволяет им использовать против нас "палку не толще большого пальца"! Мама, мама, как хорошо я понимаю теперь, почему, когда я склонилась к твоим губам на твоем смертном одре, последний взгляд твоих усталых глаз упал на моего отца, лежащего рядом с тобой, и твои последние слова превратились в проклятие! Никто, кроме меня, не слышал их, мама, и я никогда не выдам твоей страшной тайны ненависти. Когда я присоединюсь к тебе? О Боже, сколько еще? - Издав протяжный рыдающий стон, фигура снова растворилась в воздухе, туман рассеялся, и она снова превратилась в мисс Дювернье, сидевшую перед своим инструментом с опущенными на колени руками и лицом, похожим на мертвое.

Я тихо переступил с ноги на ногу, поднял свой бумажник и незаметно выскользнул из комнаты. Я чувствовал, она не хотела бы, чтобы я был свидетелем того, что произошло, или слышал, о чем они говорили.

Я вышел из дома.

Как только я счел целесообразным нанести еще один визит странной мисс Дювернье, то так и сделал, можете быть уверены. Она очаровала меня - она и ее странное изобретение. Увидев меня, она улыбнулась, хотя и довольно слабо. Однако она пригласила меня войти и на минуту отошла, чтобы привязать собаку.

Мы сидели и болтали, и вскоре я понял, что мисс Дювернье не собирается приглашать меня наверх для еще одной демонстрации. Возможно, она считала, что ее неудача в прошлый раз была вызвана присутствием посторонних. Но, скорее всего, подумал я, она сама испытала шок, узнав, какие "молитвы" бормотала ее бабушка (поскольку был убежден, что это была ее бабушка, и что она это знала), и не хотела, чтобы я получил еще одно свидетельство несчастья старой леди и ненависть к своему мужу. Однако, помимо личной заинтересованности, я хотел получить хорошую историю для "Диспатч", и поэтому решился на единственный шаг, который, как мне казалось, будет иметь для нее значение, - на откровенность.

Поэтому я сказал ей, что в интересах науки я бы на ее месте сдержал свое естественное отвращение к неприятному открытию, которое она сделала, ради более важной задачи, стоящей на кону, - продолжения исследований в области оккультного.

Затем я рассказал о сцене, свидетелем которой случайно стал, возвращаясь за своим бумажником.

- Полагаю, - добавил я, - что я видел и слышал вашу маму, и что ее мать, о которой она говорила, была вашей несчастной бабушкой. Должно быть, для вас стало печальным потрясением узнать, что они обе были так несчастны.

- Да, - сказала она, пристально глядя на меня своими большими, ясными глазами. - Поскольку вы услышали то, что услышали, я признаю правду. Я тоже узнала голос своей бабушки, но я не могла позволить незнакомым людям поверить в это, не могла позволить им раскрыть ее страшную тайну! Я уверена, вы понимаете. Вы мне нравитесь: наши ауры полностью совпадают. Я почувствовала это с самого начала. Это была главная причина, по которой я приняла вас. Я уверена, что могу положиться на вас в том, что вы не станете разглашать все, что может нанести ущерб репутации моей семьи. Остальное вы можете использовать в своей статье, как вам заблагорассудится. Исходя из этого, я с радостью попрошу вас снова посидеть со мной, поскольку мне всегда легче получать оккультные реакции, когда рядом со мной концентрируется сочувствующий дух.

С трепещущим от предвкушения сердцем я последовал за мисс Дювернье наверх. На потолочном окне в комнате с нижней стороны были натянуты зеленые шторы, отчего у меня возникло ощущение, будто я внезапно свернул с большой дороги и оказался в глубокой лесистой лощине. Эффект был восхитительно успокаивающим и подарил мне ощущение умиротворения, какого я не испытывал в прошлый раз.

- Я чувствую, что сегодня днем вы находитесь под тем же впечатлением, что и я, - сказала мисс Дювернье, занимая свое место перед накрытым столом, - покой...

Ее голос затих. Туман уже застилал ей глаза, а пальцы зависли над таинственным инструментом.

У нее вырвался долгий вздох, а затем послышалось множество слабых, отдаленных голосов. Невольно я оглянулся в поисках приближающейся толпы людей, но вскоре вспомнил, где я и что происходит, и сосредоточил свое внимание на мисс Дювернье и инструменте, над которым двигались ее руки. Я попытался уловить слова. Голоса стали немного ближе, и теперь я узнал обычные фразы, какие слышал на каком-нибудь светском рауте: мужские и женские голоса звучали вперемешку. На лице мисс Дювернье появилось выражение сосредоточенного усилия, она протянула руку вверх и провела ею по воздуху, как будто буквально расчесывала и разделяла множество голосов, привлекая к себе тот, который был ей нужен. И теперь я отчетливо услышал его, перекрывший все остальные:

- Он галантный хозяин поместья, не так ли? О да, и все говорят, какой он прекрасный хозяин и какой у меня замечательный муж! А-а-а! Когда-нибудь я, возможно, расскажу им - когда-нибудь мой язык нарушит пределы дозволенного, - и Господь обрушит на него страшное возмездие.

Это снова был голос старой бабушки. Она пробормотала еще одну "молитву"!

Внезапно ее голос потонул в более громкой молитве. Одна из присутствующих, казалось, повысила голос.

- Как же я ее ненавижу! - сердито произнес голос. - Посмотри на нее - одета, как девчонка-подросток, а ведь ей сорок, если не больше! Думает, что сможет поймать Дика, да? Но ему ненавистен сам ее вид! О, как дела, Рози, дорогая? Хорошо проводишь время? Да, я видела, как ты разговаривала с Диком, такой красивый мальчик, не правда ли? О да, он любит - я знаю, что он безмерно восхищается тобой - неважно, откуда, но я знаю!.. Слава Богу, она ушла приставать к кому-то другому.

Голос умолк, теперь всю эту мешанину перекрывал другой. Это был мужской голос, глубокий и зычный.

- Черт возьми, этот мужчина просто неотразим! Он расхаживает с важным видом... добрый вечер вам, сэр! Я только что говорил себе, какой вы любимец дам! Черт возьми, никто из нас не может заставить их даже подмигнуть, когда вы находитесь поблизости! Ха-ха-ха!.. Клоун! Вот он направляется к Мари с важным видом! Ей-Богу, ему лучше не заводить с ней слишком серьезных отношений, потому что... - И голос оборвался самой ужасной угрозой.

Мисс Дювернье вдруг судорожно опустила руки, и туман в ее глазах постепенно рассеялся.

- О, это было ужасно! - воскликнула она. - Эфир разлетелся вдребезги, словно битое стекло, от этого последнего яростного проклятия! У меня возникло ощущение, будто меня пронзили острием меча!

Она снова вздрогнула. Я потерял дар речи, совершенно ошеломленный странной силой этой женщины. Она продолжала.

- Я думаю, с меня хватит воскрешать голоса прошлого. Какую скрытую, кипящую ненависть мы обнаруживаем, когда нам дают заглянуть под поверхность! Для нашего ли блага мы развиваем эту способность? Не лучше ли оставаться в счастливом неведении?

Я ничего не ответил, но подумал про себя в том же духе. Разумно ли это было?

- Я собираюсь достичь чего-то более прекрасного, чем человеческие голоса, - печально сказала мисс Дювернье, устремив на меня свои прекрасные спокойные, ясные глаза.

- Музыка. Возможно, струнные инструменты. Не могли бы вы заняться музыкой вместе со мной?

Я с готовностью согласился. Интересно, проявил бы я такое же желание, если бы знал, какими будут результаты - ужасные результаты - этого? Теперь я верю, что я бы согласился; я не смог бы отказаться!

Однако я должен признаться, что, хотя и начал концентрироваться на музыке, как только туман перед глазами мисс Дювернье рассеялся, мои чувства, казалось, уснули, и вскоре я вообще потерял способность сознательно концентрироваться на чем-либо. Я был очарован этой странной женщиной. По мере того, как ее глаза становились все более затуманенными, я видел ее как бы в тонкой, пленчатой дымке. Ее руки начали двигаться, словно помимо ее воли, совершая пассы вокруг инструмента, и вскоре из него начали доноситься звуки музыки.

Однако это были не струнные инструменты. Это была военная музыка, которую зажигательно исполнял военный оркестр. Сквозь этот ритм и пульсацию доносился топот ног - по-видимому, лошадиных или человеческих, - внезапное хлопанье лошадиных уздечек и грохот колес тяжелой артиллерии. Затем раздались громкие крики - хриплые вопли жажды крови, стоны агонии, крики людей, охваченных боевым безумием; все это кружилось вокруг меня, как будто я находился в самом эпицентре ужасной битвы.

Послышался грохот отдаленных выстрелов, - все ближе, все оглушительнее, - пока я не готов был поклясться, что треск и грохот их раздавались в той самой комнате, в которой я сейчас сидел, парализованный страхом.

Внезапно прямо рядом со мной начали формироваться фигуры - ужасная орда окровавленных людей в лохмотьях и грязи. Один из них бросился на меня с безумными, горящими глазами, выставив свой штык, и, когда мне показалось, что он вот-вот проткнет меня, я потерял сознание.

Не знаю, как долго я оставался без сознания, но, должно быть, прошло несколько часов, потому что, когда я пришел в себя, в комнате было темно, и сначала мне показалось, что я один. Затем я различил смутный силуэт мисс Дювернье, все еще сидевшей в своем кресле у стола; ее руки лежали на инструменте, голова покоилась на них, и все ее тело сотрясалось то ли от отвращения, то ли от душераздирающих рыданий.

- Мисс Дювернье, - тихо произнес я. - С вами... все в порядке?

Она подняла голову, и в полумраке я увидел только белое пятно ее лица.

- Я не могу этого сделать, - сказала она дрожащим голосом. - Я вела безнадежную битву со своей душой. Я не могу. Я не буду. Я продолжаю твердить себе, что мой долг, если я обнаружила в себе силу, данную не всем, использовать ее, развивать в интересах других. Но все это слишком ужасно. Ненависть, проклятия, убийства, жажда крови - о, нет! Для таких вещей, если они вообще когда-либо случались, кануть в лету. Вы так не думаете?

- Не знаю, - ответил я, - возможно... если только вы не сможете пойти дальше и найти какой-нибудь способ регулировать то, что вы вызываете, - выбирать добро и не допускать зла. Разве вы не можете этого сделать?

- Кажется, так далеко я не продвинулась, - сказала она усталым голосом. - Иногда я действительно подхожу к этому очень близко - например, слышу отдаленные звуки музыки, когда сосредотачиваюсь на них, но кажется, что, когда я настраиваюсь на музыку, в нее включаются самые близкие звуки, которые в данный момент проходят мимо меня. Я не в состоянии контролировать их, и, если я не смогу этого сделать, моя сила будет не просто бесполезна - она будет ужасна.

- Но если вы, в конце концов, найдете способ сделать это, что ж, тогда...

- Возможно, я никогда не смогу, - ответила она. - Кто может сказать? Кроме того, - внезапно добавила она, - если бы я это сделала, если бы эта способность стала известна, другие начали бы экспериментировать, чтобы обнаружить и использовать ее, и многие, кроме меня, несомненно, обнаружили бы, что обладают ею; и тогда, хотя они и научились бы управлять звуковыми волнами, они, возможно, не захотели бы отсекать те, что несут несчастье. Некоторые люди наверняка использовали бы эту силу во зло.

Я не стал ей перечить, но внутренне не согласился. Я все еще размышлял над всем, что увидел и услышал.

- Моя дорогая мама! - после минутного молчания вслух подумала мисс Дювернье. - Я и не подозревала, что мой отец когда-либо был таким грубияном по отношению к ней. И моя бедная маленькая бабушка! У меня всегда было подозрение, что она несчастлива, но я и представить себе не могла, каким адом на самом деле была ее жизнь. И все эти люди на вечеринке - это была моя первая вечеринка в жизни. Я сразу узнала голоса - каждого из них. Я никогда не думала, что мои гости думают друг о друге столь ужасно и отпускают такие злобные замечания!

- Ну, - сказал я, когда она замолчала, - разве не все мы иногда в гневе произносим слова, какие вовсе не имеем в виду?

- В том-то и дело. Зачем же их воспроизводить? О них лучше молчать.

- И все же, я не могу полностью с вами согласиться, мисс Дювернье, - сказал я, разочарованно поднимаясь.

- Извините, - ласково произнесла она, - я, однако, уничтожу свой инструмент, чтобы не причинить вам еще больше вреда.

Она встала и открыла крышку инструмента, которая поднималась на петлях. И тут до меня дошел весь смысл ее слов. Уничтожить его, уничтожить работу многих лет, этот чудесный инструмент, который, возможно, никогда больше не будет воспроизведен, который концентрировал таинственные силы, извлекаемые ею из атмосферы, и делал их слышимыми... Нет! Его нельзя уничтожать!

- Прежде чем вы это сделаете, мисс Дювернье, - сказал я, чтобы выиграть время на размышление, - вы не возражаете, если я загляну внутрь?

Она любезно согласилась, и пока я разглядывал то, что казалось мне бессмысленной массой спиралей и трубок, она указала на один ослепительно сияющий кусочек хрусталя...

- Именно ему, - сказала она, - я приписываю главную силу. Я наткнулась на него случайно или, возможно, по подсказке. Это бриллиант из кольца моей бабушки. Она оставила кольцо моей матери со странным посланием, состоявшим в том, что, когда она захочет прочитать мысли своего мужа, она должна медленно повернуть кольцо на пальце, сильно надавливая при этом на бриллиант. Моя мама подарила его мне на мой двадцать первый день рождения и рассказала о послании. Она всегда боялась его пробовать. Я нисколько не испугалась, но, поскольку так и не вышла замуж, - мой жених погиб в конце войны, - я так и не смогла им воспользоваться. Вы заметили, в какую маленькую розетку он вставлен?

Я посмотрел на него и кивнул.

- Когда я усовершенствовала этот инструмент, - продолжила мисс Дювернье, - мне показалось, что ему не хватает четкости. Звуки получались слабыми и густыми - едва различимыми. И вот, повинуясь внезапному необъяснимому порыву, я открутила латунный винтик, который был у меня в маленьком гнездышке, и вставила бриллиант из своего кольца. И, как ни странно, он подошел идеально.

- Он все еще был в кольце? - спросил я.

- Да; не знаю, что заставило меня попробовать, но я это сделала - камень был установлен очень высоко, и, перевернутый и все еще прикрепленный к кольцу, он так плотно вошел в гнездо, что я был поражена, и сразу же слабые голоса зазвучали так отчетливо, как вы только что слышали. Я обнаружила, что вынуть камень из оправы снова невозможно, поэтому вынула кольцо, и с тех пор бриллиант находится в этой маленькой оправе.

В моей голове постепенно зарождалась идея.

- Тогда, без сомнения, можно было бы скопировать остальную часть этого инструмента, - сказал я, - но для придания мощности и четкости требовался бы именно этот камень?

- Я бы предположила, что умный механик с научным складом ума мог бы скопировать сам инструмент, да; но должен быть и человек-медиум, кто-то с экстрасенсорным даром.

- Да, конечно. И потом, если у них был этот бриллиант, почему...

Мне было трудно говорить, не выдав своего волнения. Но она закончила за меня.

- Они могли бы поступить так, как поступила я, - сказала она. - Да. Но никто, кроме меня, никогда не будет владеть этим камнем! Я собираюсь извлечь его, разбив инструмент.

Я стоял и смотрел, как она разбирает инструмент на маленькие части. Я знал, что мне не удастся получить ее разрешение на обладание им, но, по крайней мере, ее можно было скопировать, а бриллиант - нет. Я не должен был позволить ей уничтожить этот драгоценный камень, обладающий такой зловещей, но чудесной силой.

Все, что было в инструменте, теперь лежало кучей, и она держала бриллиант в своих руках.

- Смотрите, - сказала она, - он все еще в розетке. Я даже сейчас не могу их разъединить.

- Тем лучше, - сказал я, прежде чем осознал, что говорю. - Если оставить розетку, будет проще восстановить инструмент.

Она широко раскрыла глаза и бросила на меня один из своих ясных взглядов...

Она действовала так быстро и неожиданно, что я едва ли понимал, что она делает, пока все не закончилось. Она включила электрический свет, - до этого она работала при свете маленькой лампочки, горевшей внутри шкатулки, - бросила камень на пол, схватила со стола молоток и, наклонившись, разбила алмаз на кусочки.

- А теперь, - воскликнула она, выпрямляясь в полный рост с надменным жестом, - если эти осколки могут быть вам полезны, можете забрать их себе! Но я совершенно убеждена, что дух, который был воплощен в этом камне, теперь покинул его.

Она с презрительным выражением на лице вышла из комнаты и оставила меня одного.

Я чувствовал себя ужасно несчастным из-за того, что так обидел ее. Но моя газетная выучка взяла верх, и, наклонившись, я собрал осколки камня на лист бумаги, подобрал крошечную розетку и, надежно завернув их, унес с собой.

И все же, несмотря на мое горячее желание углубиться в этот странный эксперимент, я все еще иногда спрашиваю себя, стали бы мы лучше или счастливее, если бы могли вспомнить голоса прошлого - или гораздо лучше, если бы они молчали?

ИСТОРИИ О ДУХАХ

Граф Калиостро

Международное внимание к использованию ясновидения для выслеживания убийц впервые привлекло судебное разбирательство по делу об убийстве в Швеции. Ни шведские законы, ни законы какой-либо другой страны не признают в качестве юридического доказательства видения ясновидящего, но в знаменитом деле Густафссона результаты видения медиума при описании таинственного преступления, убийцы и даже дома, в котором он жил, вызвали в умах исследователей-экстрасенсов мысли об огромных возможностях использования медиумов при раскрытии преступлений.

Отчасти благодаря действиям доктора Бэкмана из Кальмара в этом знаменитом деле, сэр Артур Конан Дойл, создатель Шерлока Холмса, и другие известные исследователи оккультных явлений предсказали, что в ближайшем будущем использование ясновидящих детективными бюро станет такой же устоявшейся процедурой, как снятие отпечатков пальцев.

В деле Густафссона было совершено жестокое убийство, поставившее шведскую полицию в тупик в поисках мотива и возможного преступника. Доктор Бэкман, который экспериментировал с гипнозом и ясновидением, решил попробовать с помощью своего самого способного медиума, можно ли визуализировать сцену убийства.

Доктор Бэкман рассказывает свою историю в трудах "Общества по исследованию оккультных явлений". Его заявления в том виде, в каком были сделаны, затем проверялись следователями и полицией, и все, что он заявил, подтвердилось.

Рассказ доктора Бэкмана выглядит следующим образом.

"В октябре 1888 года окрестности Кальмара были потрясены ужасным убийством, совершенным в приходе Виссефьерда, находящегося примерно в пятидесяти километрах от Кальмара по прямой. Случилось так, что фермер по имени П. Дж. Густафссон был убит выстрелом, когда ехал за рулем, поскольку был вынужден остановиться из-за камней, положенных на дорогу. Убийство было совершено вечером, и подозревали некоего бродягу, потому что Густафссон, будучи младшим судебным исполнителем, однажды арестовывал его и приговорил к нескольким годам каторжных работ.

Это было все, что я или общественность знали об этом деле 1 ноября того года. Место, где было совершено убийство, и лицо, совершившее его, были совершенно неизвестны мне и ясновидящей.

В тот же день, 1 ноября, имея некоторые основания полагать, что такая попытка будет хотя бы частично успешной, я провел эксперимент с ясновидящей мисс Агдой Олсен, чтобы попытаться, если это окажется возможным, получить таким образом некоторую информацию об этом событии.

Местный судья, обещавший присутствовать, к сожалению, присутствовать не смог. Ясновидящую загипнотизировали в присутствии моей жены, а затем приказали "найти место, где было совершено убийство, и увидеть всю сцену целиком, проследить за убийцей, когда он убегал, и описать его, его дом и мотив убийства".

Мисс Олсен заговорила следующим образом, в сильном волнении, иногда используя резкую жестикуляцию. Я записал ее точные слова и воспроизвожу их здесь во всей полноте:

"Это между двумя деревнями... я вижу дорогу в лесу, вот приближается оружие, вот он приближается, погоняя лошадь, которая боится камней, придержи лошадь! Придержи лошадь! Сейчас! Теперь он убивает его, он стоял на коленях, когда выстрелил... кровь! кровь!.. сейчас он бежит по лесу... хватайте его!.. он бежит в противоположном направлении от лошади прямо через лес, а не по тропинкам. Он носит кепку и серую одежду... светлую... у него длинные жесткие каштановые волосы, которые давно не стригли... серо-голубые глаза... коварный взгляд... большая темно-каштановая борода... он привык работать на земле. Мне кажется, он протягивает правую руку. Между большим и указательным пальцами у него шрам или полоска. Он подозрителен и труслив...

Жилище убийцы - это красный деревянный дом, стоящий немного в стороне от дороги. На кухонном этаже есть комната, которая ведет в кухню, а оттуда снова в коридор. Есть также комната побольше, которая не сообщается с кухней. Церковь Виссефьерда расположена наискось справа от вас, когда вы стоите в проходе.

Его мотивом была враждебность... похоже, он что-то поднял... взял что-то... бумагу. Он ушел из дома на рассвете, а убийство было совершено вечером".

Затем мисс Олсен очнулась, и, как и все мои подопечные, прекрасно помнила то, что видела, и это произвело на нее очень глубокое впечатление; она добавила несколько подробностей, которые я не стал записывать.

Шестого ноября (понедельник) я встретил мисс Олсен, и она в сильном волнении рассказала мне, что встретила на улице убийцу из Виссефьерда. В сопровождении человека помоложе и двух полицейских он шел из полицейского участка в тюрьму. Я сразу же выразил сомнение в том, что она права, отчасти потому, что сельских жителей обычно арестовывает сельская полиция, а отчасти потому, что их всегда доставляют прямо в тюрьму. Но когда она настояла на своем и заявила, что это был тот самый человек, которого она видела в трансе, я отправился в полицейское управление.

Я поинтересовался, был ли кто-нибудь арестован по подозрению в совершении данного преступления, и полицейский констебль ответил, что так оно и было, и что, поскольку мужчина был доставлен в город в воскресенье, его продержали в полицейском участке всю ночь, а после этого его отправили пешком в тюрьму в сопровождении двух констеблей".

Подтверждение этим заявлениям было получено исследователями оккультных явлений, которые были поражены открывшимися возможностями использования ясновидящих или загипнотизированных лиц в уголовных делах. В отчете, опубликованном в журнале "Proceedings of the British Psychical Research Society", говорится, что констебль подтвердил описание убийцы доктором Бэкманом, дома, в котором он жил, его обстановку и все детали, сообщенные медиумом, вплоть до шрама на руке убийцы.

В ходе судебного разбирательства выяснилось, что вражда между двумя мужчинами была вызвана заключенным Густафссоном соглашением о покупке фермы у некоего Йоннассона.

Ясновидящая не ошиблась ни в одной детали при описании места происшествия и обстоятельств преступления.

"Мокрый индеец"

Всякий раз, когда рассказывается о странных приключениях первых путешественников по Французской Канаде, неизбежно приходится слышать о необъяснимом феномене, который стал известен как "Мокрый индеец", поскольку эта история является одной из самых захватывающих в истории острова Святого Лаврентия.

Около двухсот лет назад компания трапперов разбила свой лагерь в Ле-Экоррес на Ривьер-де-Прери, недалеко от Монреаля, и готовилась к ночлегу, когда их внимание привлек странный свет на небольшом расстоянии. Место, которое они выбрали для своего лагеря, теперь известно как Ле-Су-о-Реколле - Пороги Миссионера, и находится всего в нескольких милях к северо-западу от нынешнего города Монреаль.

В те далекие времена белые люди, путешествующие по дикой местности, всегда были настороже, поэтому маленькая группа трапперов, несмотря на усталость и тот факт, что они развели свой собственный костер, решила исследовать таинственное свечение, которое почему-то не казалось им похожим на обычный походный костер. Ночь, по словам одного историка, "была черна, как вороново крыло".

Опасаясь, что в лесу могут скрываться враждебно настроенные индейцы, они с величайшей осторожностью направились к костру на своих каноэ. Приблизившись к месту, они увидели одинокую фигуру индейца, сидевшего в футе или двух от пламени. Он сидел на земле, упершись локтями в колени и обхватив голову руками, вглядываясь в глубину призрачного свечения перед собой.

Охотники окликнули его, но он не ответил ни словом, ни движением. В его неподвижности было что-то сверхъестественное, и люди в каноэ, охваченные любопытством, приблизились к берегу. Вскоре они заметили, что с рук и волос краснокожего капает вода. Они снова заговорили с ним, но он не подал ни малейшего признака, что услышал их. Затем, к своему глубокому изумлению, они обнаружили, что вода, стекающая с его загорелого тела, не смачивает гладкий песок, и что бездымный костер не дает тепла!

Теперь уже не на шутку встревоженные, они бросили кусочки березовой коры в причудливо мерцающее пламя, из которого вытащили их нетронутыми. Охваченные ужасом, они вернулись обратно в свой лагерь, оставив неподвижную фигуру у неестественного костра. На середине реки они оглянулись, но и огонь, и индеец уже исчезли. Стена леса была черной и сплошной.

В последующие годы "Мокрого индейца" видели в разных местах в окрестностях, и всего несколько лет назад группа монреальских рыбаков, спускавшихся по Ривьер-де-Прери после целого дня рыбалки на озере Двух гор, увидела то, что они приняли за одинокого туриста, сидевшего на корточках, в попытке согреться над жалким маленьким костерком. Его едва можно было различить из их каноэ, и прежде чем они успели приблизиться на расстояние оклика, он исчез, вместе с тлеющими углями.

Естественно, рыбаки, среди которых был Росс Пеннойер из "Газетт Принтинг Компани", не придали этому событию особого значения; но когда позже они услышали историю об индейце-привидении, наводившем ужас на первых путешественников, то задались вопросом, могло увиденное ими быть этим древним призраком.

В исторических книгах рассказывается, что в 1645 году миссионер по имени Пайп Николя Виель был жестоко утоплен у подножия порогов Ле-Су-о-Реколле индейцем, с которым плыл в Монреаль из страны гуронов. Точная судьба этого жестокого убийцы неясна, поскольку существует несколько различных версий трагедии, но все сходятся во мнении, что он погиб какой-то странной смертью через несколько минут после того, как миссионер утонул. Смерть - и все рассказы в этом отношении единодушны - настигла его, когда он сушился у костра. В таком случае, вероятно, это и есть тот несчастный дух, который теперь известен как "Мокрый индеец"?

Нужен еще один Святой Патрик

Следующую странную историю привезли из Китая корреспонденты, следившие за успехами Армии Севера до ее падения. Если это правда, это означает, что древний и знаменитый Храм Земли не будет перенесен, чтобы украсить поместье какого-нибудь американского миллионера.

Согласно истории, рассказанной корреспондентам старейшинами деревень и владельцами ферм близ Пекина, подчиненные маршала Чан Цзолина продали великий храм двум китайским подрядчикам за 62,500 долларов. Храм Земли, уступающий только Храму Неба и являющийся местом, где в былые времена императрица совершала жертвоприношения, содержит огромный мраморный алтарь и другие сооружения, которые, по мнению подрядчиков, слышавших о "налетах" американцев, желающих перевезти крупные архитектурные памятники домой по частям, на английские замки, они могли перепродать им с приличной прибылью.

Однако этим планам не суждено было сбыться. Фермеры рассказали, что во время первого визита подрядчиков, чтобы оценить покупку с близкого расстояния, из-под земли появились две огромные змеи и дохнули на незадачливых покупателей, которые тут же упали замертво. Однако это, по-видимому, не испугало наследников подрядчиков, которые убедили священников впустить их в храм.

Снова появились змеи; на этот раз они обвили своими хвостами огромный мраморный алтарь и, чудесным образом удлинив свои тела, преследовали жрецов и потенциальных покупателей, пока те не выбежали за ворота. Больше не предпринималось никаких попыток потревожить храм, пока он не был взят под защиту победоносными южными войсками.

Знаменательный сон

Бывший конгрессмен от Нью-Йорка, судья Генри М. Голдфогл однажды рассказал следующее:

"Я считаю, что каждый, кто проходит жизненный путь, должен признать, в какой-то момент на этом пути мы сталкиваемся со многими вещами, которые невозможно объяснить.

У меня было несколько опытов в юридической практике, которые навсегда останутся для меня в области необъяснимого. Например.

Несколько лет назад нашей фирме удалось добиться взыскания с одного клиента, после ожесточенной судебной тяжбы, крупной суммы в пользу взыскателя. Стоимость имущества, на которое было обращено взыскание, оказалась недостаточной для удовлетворения судебного постановления, и было вынесено решение о возмещении недостачи на сумму в несколько тысяч долларов.

Как правило, судебные решения о несостоятельности, - так их обычно называют юристы, - оказываются бесполезными. Поэтому документы были отложены в долгий ящик, и на несколько лет о судебном решении забыли; местонахождение должника было неизвестно, и, следовательно, за ним нельзя было проследить.

Однажды утром я спустился в свой офис и рассказал своему партнеру по юридической работе сон, приснившийся мне накануне вечером.

Мне приснилось, что у ... (должника по судебному решению) имелся большой магазин галантерейных товаров в Джерси-Сити, и мы оформили взыскание на его имущество; шериф, который наложил арест на товары, распродал их и выручил достаточно, чтобы оплатить наше судебное решение. Мне приснилось, что мы добрались до магазина, пройдя по улице, на которой стояли красивые жилые дома.

- Чушь собачья, это всего лишь сон, - пожал плечами мой партнер.

Но я настоял, чтобы один из клерков съездил в Джерси-Сити и попытался выйти на след должника. Клерк повиновался инструкциям и после целого дня поисков обнаружил, что у должника был магазин, подобный тому, который я видел во сне, но он продал бизнес и переехал в Нью-Йорк, основав там крупный и, по-видимому, процветающий концерн.

Дальнейшее расследование выявило достаточно фактов, чтобы идентифицировать человека, которого разыскивали как должника, после чего моя фирма начала необходимую процедуру для взыскания по судебному решению - и о чудо! после того, как шериф наложил арест на имущество должника, недостача в размере нескольких тысяч долларов была выплачена в полном объеме.

Когда заместитель шерифа перечислял деньги юридической фирме, мой партнер-юрист, который был настроен так скептически, когда ему рассказали об этом сне, вежливо улыбнулся, вопросительно посмотрел на меня и сказал: "Предположим, ты пойдешь домой, хорошенько выспишься и снова увидишь сон; возможно, мы исполним еще несколько судебных решений".

Странный случай с клерком

Может ли дух живого существа покинуть свое тело, медленно дойти до своего кабинета, совершить там действия, которые занимают несколько минут, и вернуться в свое тело - и все это за секунду или две? Возможно ли это?

То, что такое необычное явление может произойти не только с медиумом, но и с человеком, который смеется над сверхъестественным, подтверждается случаем Р. П. Робертса, клерка с Биржевой улицы, 10, Манчестер, Англия, и подтверждено исследователями Британского общества по исследованию оккультных явлений, которые взяли интервью у вовлеченных в это лиц.

Робертс рассказывает свою историю следующим образом.

"Магазин, в котором я работал, находился на углу Касл-стрит и Рейтинг-роу в Бьюмарисе, а я жил на последней улице... Однажды я пришел домой обедать в обычное время и, когда уже почти закончил, посмотрел на часы. К моему удивлению, оказалось, на часах было 12:30. Я, конечно, подумал, что это очень необычно. Я только наполовину закончил обед, и мне пора было идти в магазин. Я засомневался, поэтому через секунду-другую посмотрел еще раз и, к своему приятному удивлению, обнаружил, что ошибся. Часы показывали 12:15.

Я так и не смог объяснить, как получилось, что я допустил ошибку. На несколько минут эта ошибка повергла меня в такой шок, словно что-то случилось, и мне пришлось приложить усилия, чтобы избавиться от этого ощущения. Я закончил свой обед и вернулся на работу в 12:30.

Когда я вошел в магазин, ко мне обратилась миссис Оуэн, жена моего работодателя, которая раньше помогала в бизнесе. Она довольно строго спросила меня, где я был после возвращения с обеда. Я ответил, что пришел прямо с обеда.

Последовала долгая дискуссия, в ходе которой были выявлены следующие факты:

Примерно за час до того, как я действительно вошел в магазин (то есть около 12:15), меня видели мистер и миссис Оуэн и известная покупательница миссис Джонс, заходящим в магазин, за прилавок и вешающим свою шляпу на крючок. Когда я заходил за прилавок, миссис Оуэн заметила, желая, чтобы я услышал, - что я пришел слишком поздно.

Это замечание было вызвано тем фактом, что за несколько минут до этого в магазин зашел покупатель, которому понадобился товар, лежавший на складе, находящемся в моем ведении, и который не удалось найти в мое отсутствие. Как только покупатель ушел, было замечено, что я вошел в магазин. Мистер и миссис Оуэн показалось, что я не заметил сделанного мне замечания. На самом деле, я выглядел довольно рассеянным. Сразу же после того, как повесил шляпу на крючок, я вернулся, снова надел шляпу и вышел из магазина, со странным взглядом, что побудило одну из сторон - я думаю, миссис Оуэн - сказать, мое поведение было очень странным, и она недоумевала, куда я ушел.

Я, конечно, опроверг эти утверждения и попытался доказать, что не мог съесть свой обед и вернуться через четверть часа. Это, однако, ничего не дало; во время нашего разговора вышеупомянутая миссис Джонс снова зашла в магазин, и мистер и миссис Оуэн сразу же обратились к ней. Она подтвердила каждое слово в их рассказе и добавила, что видела, как я шел по Рейтинг-роу, когда была в нескольких ярдах от магазина; что она находилась всего в шаге или двух позади меня и вошла в магазин как раз вовремя, чтобы услышать, как замечание миссис Оуэн о том, что я пришел слишком поздно.

Эти три человека дали свои показания по этому делу совершенно независимо друг от друга. В заведении Оуэн не было ни одного человека примерно моего возраста, и не могло быть никаких разумных сомнений в том, что они и миссис Джонс видели меня. Они не хотели верить моей истории до тех пор, пока моя тетя, обедавшая со мной, не подтвердила, что я не вставал из-за стола, пока не истекло мое время. Вы, несомненно, обратите внимание на это совпадение. В тот момент, когда я с удивлением почувствовал, что должен быть в магазине, и когда мистер и миссис Оуэн были крайне обеспокоены моим присутствием, я показался им таким, как они сказали, словно находился во сне или в состоянии сомнамбулизма".