Тимофеева Елена Антоновна : другие произведения.

Час Ангела

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:


   ЧАС АНГЕЛА
   "Час Ангела" - заключительная часть трилогии ("Ключик от Рая", "На краю гнезда", "Час Ангела). Все три части романа тесно связаны между собой событиями и судьбами главных героев, поэтому, дорогие читатели, автор предлагает начать знакомство с самой первой части, т.е. с "Ключика от Рая".
  
  
   В тяжелейшие моменты нашей жизни мы призываем высшие силы на помощь. Есть в сутках несколько минут, когда эти силы слышат нас лучше, и время это называют часом Ангела. Милосердный Ангел обязательно откликнется на просьбу, идущую из самой глубины души...
  
   Глава 1
  
  
   Она никогда не спала так замечательно крепко и проснулась с желанием вскочить и немедленно пробежаться по всему Ленинграду ещё и ещё раз. Только надо захватить с собой Шурочку. Кира резко села в кровати. Шурочка! Они же опоздают в школу! Одеваться! Быстро-быстро. Огляделась в поисках халатика и откинулась на подушку. Таких плотных полосатых штор у них с Шуркой никогда не было. Пусть сейчас они задёрнуты и от этого в комнате полутемно - всё равно можно разглядеть очертания шкафа, туалетного столика, кресла и даже коврика на стенке. Это ничуть не похоже на их комнату в коммунальной квартире на Кировском проспекте Петроградской стороны. И это совсем не Ленинград.
   Кира крепко-крепко зажмурилась, заставила себя медленно посчитать до десяти, открыла глаза: то же самое, никаких изменений. И никаких сомнений: Каменецк. Если сейчас отодвинуть в сторону тяжёлое полотнище шторы, в окно постучится ветка старой сирени, а вдалеке блеснёт нестерпимой белизной высоченная башня крепостного донжона. Каменецк! Но почему?! И где Шурочка и Серёжа? Волна безумного ужаса накатила, покрыв тело мурашками и сжав сердце когтистой лапой. Шурочка осталась там! Где "там"?! В Ленинграде или Петербурге? Её ребёнок, её маленькая девочка где-то затерялась то ли во времени, то ли в пространстве, а она, её мать, валяется тут на мягкой постели... Чтобы не завопить от бессилия, Кира вцепилась зубами в уголок пододеяльника.
   Скрипнула дверь, без стука вошла мачеха Вера Ивановна.
   -Ну вот и слава Богу! Проснулась! - она раздвинула шторы на окне, и жаркое солнце потоком хлынуло через отмытое стекло. - А мы уж стали беспокоиться. Только доктор Степан Иванович всё успокаивал, говорил, что так и должно быть. Мол, поспит-поспит и проснётся здоровенькая.
   -Какой доктор? - уцепилась за имя Кира, - Степан Иванович? Он здесь? Где? Где он?
   -Внизу, сейчас поднимется. Да что это ты так переполошилась? - удивилась мачеха. - Ты уж, Кирушка, не пугай его. Он у нас здесь человек новый, непривычный ещё.
   -Вера Ивановна, мне причесаться бы, - попросила она. Степан Иванович! Надо же! Мачеха подала ей расчёску:
   -Вот, держи. Только что тут причёсывать-то? Срам один, а не причёска.
   -Погодите, у меня же коса была?! - поразилась Кира и ощупала голову: в самом деле - никакой косы. Она вопросительно уставилась на мачеху.
   -Так пришлось срезать. Иначе в колтун бы сбилась.
   Кира не помнила, когда обрезала волосы, но сейчас не это важно. Сейчас появится доктор Степан Иванович, и тогда она всё-всё ему расскажет. Вера Ивановна неодобрительно следила за её рукой с зажатой в пальцах расчёской. Кира нервно и безжалостно водила ею по совсем коротким волосам.
   -Ты вот что, ложись пока. Сейчас доктор придёт. Увидит, что ты вскочила, и заругается. А вот и он, кстати. Входите, Степан Иванович, входите. Проснулась наша спящая царевна, видите?
   -Вижу, вижу, - тенорочком, задыхаясь, ответил запыхавшийся от подъёма по лестнице старичок. В комнате сразу противно запахло лекарствами и нафталином. - Ну как мы себя чувствуем, барышня?
   Кира отодвигалась от подошедшего к ней старенького доктора, пока не уперлась спиной в стену.
   -Кто вы? - прошептала она испуганно.
   -Доктор я, доктор. Степан Иванович Жученко. Ну-ка, дайте вашу ручку. Так-с, так-с. Пульс учащённый. Покажите язык. Ну что же вы? Не упрямьтесь. У меня, кроме вас, и другие больные есть, а я здесь сижу да на ваши капризы время теряю.
   Кира покорно предъявила доктору язык, дала послушать лёгкие и сердце, стараясь дышать в сторону.
   -Ну-с, - нафталинный доктор пересел к столику, - сейчас рецептик выпишу. Что-нибудь с бромчиком, успокоительное. Вот рецепт на микстуру Бехтерева, по одной столовой ложке три раза в день. Как возьмёте у провизора, так смотрите, сигнатуру не потеряйте. А то и знать не будете, что и как принимать. Вера Ивановна, вы, конечно, добрая душа, проследите?
   -А как же? Всё сделаем. Как скажете, так и будет, - засуетилась мачеха. Кира с изумлением посмотрела на Веру Ивановну. Раньше у неё никогда не было такого выражения лица - как у затюканной заботами мышки. Насколько Кира помнила мачеху, у той всегда был голос и манеры бравого драгунчика.
   -Вот и ладненько, - он поднялся, - постельный режим отменяем. Барышня сильная, быстро на поправку пойдёт. Только кормите её получше - совсем ведь исхудала.
   Он кивнул на прощание и вышел. Кира исподлобья следила, как Вера Ивановна достаёт из шкафа лёгкую блузку, тёмную юбку, бельё.
   -Вот, Кируша, сейчас умоешься, переоденешься и совсем себя по-другому почувствуешь, - хлопотала она.
   -Вера Ивановна, - изо всех сил стараясь быть спокойной, сказала Кира, - подождите. Идите сюда, сядьте и всё расскажите. Я ничего не помню. Как я заболела?
   -Это, Кируша, грустная история. Может, не стоит тебе сейчас расстраиваться? - она с сомнением посмотрела на падчерицу.
   Но та упрямо мотнула головой: мол, говорите уже! Вера Ивановна кивнула:
   -Что там у вас в пансионе случилось, уж не знаю. Скандал был ужасный. Посуди сама: все к выпускному балу готовились, да вдруг заболела девочка. Да странно так заболела: вроде спит и вроде не спит. Потом ещё одна заболела, и ещё одна. А как шестой случай произошёл, так закрыли пансион. Полиция была, доктора понаехали. К счастью, девочки стали просыпаться. Неделю каждая спала, а потом просыпалась как ни в чём не бывало. Так и не было у вас там выпускного бала, всех по домам развезли. Ты уж последняя заболела. Меня сразу вызвали. Бросила хозяйство на кухарку и помчалась. Шесть дней тебя с ложечки кормила-поила. А позавчера ты проснулась. Мы сразу домой и поехали. Да вот только ты опять заснула и сутки проспала.
   Кира слушала, кивала и ничего не понимала:
   -Вера Ивановна, какой выпускной бал? Кого выпускали-то?
   -Обычный, как положено. Гимназию кончила - и выпускной бал.
   То есть как гимназию кончила? Ей же ещё не менее трёх лет учиться надо. Нет, путает что-то мачеха. Или с Кирой вновь что-то не так. А что не так?
   -Вера Ивановна, - она строго посмотрела на женщину и спустила с кровати ноги на прохладный дощатый пол, - какое нынче число?
   -Двадцать седьмое мая уже.
   Двадцать седьмое мая. А там, в Ленинграде, был декабрь. Канун Нового года!
   -А год, год какой? - она смотрела, как мачеха горестно сложила на груди руки и покачала головой.
   -Всё никак не отойти тебе от этой болезни проклятущей, Кируша.
   -Вера Ивановна, так какой год идёт сейчас?! - чуть не заплакала она.
   -Тринадцатый, какой же ещё?
   Кира сжала голову руками. 1913 год! А Шурочка с Серёжей в 1910! Получается, они прожили без неё около трёх лет. Что же теперь будет? Надо немедленно ехать в Петербург и там искать их. Немедленно. Она вскочила: умываться, одеваться и на вокзал.
   - Вот и хорошо, вставай. Сейчас дам умыться, - мачеха поставила на табурет белый эмалированный тазик, взяла большой кувшин с тёплой водой, - ну, что же ты? Давай солью.
   Мачеха никогда не отличалась добротой, и Кире это показалось странным. Ещё одна странность? Она подставила ладони лодочкой под струю воды, а Вера Ивановна осторожно лила её тонкой струйкой из кувшина.
   -А где Ирочка и Аннушка? - Кира намылила лицо земляничным ярко-розовым мылом, - они тоже курс гимназии закончили?
   -Это ты о ком же? Подруги твои? - не поняла Вера Ивановна.
   -И подруги тоже, конечно. Ирочка и Аннушка - ваши дочери, мои сводные сёстры. Что это вы, Вера Ивановна, своих дочерей забыли? - она промыла глаза и покосилась на мачеху. Та, раскрыв рот, смотрела на Киру.
   -Что-то не пойму я тебя, Кирушка, - жалобно сказала Вера Ивановна, - какие дочери? Сроду никаких детей не было. Я ж девица!
   Кира так и шлёпнулась на кровать.
   -Как не было? Вы, наверное, забыли: Аннушка и Ирочка - ваши девочки, - понимая, что говорит несуразность, попыталась втолковать ей Кира, - мы всегда летом вместе играли, к старой крепости бегали. А когда вы за папеньку замуж вышли...
   -Господь с тобой! - Вера Ивановна быстро-быстро несколько раз перекрестилась, - да что ж это такое! Я за твоего папеньку замуж вышла?! Что ты такое говоришь? Да я всегда экономкой у Стоцких служила - и вдруг замуж! Надо же сказать такое!
   Кира поняла: дело не шуточное. Явно что-то перепуталось у бедной женщины в голове. А вдруг (опять противные мурашки побежали по позвоночнику) это совсем не у Веры Ивановны в голове всё перепуталось? Кира не хотела сейчас об этом думать. Но пришлось: надо же разобраться в этой путанице. Она решила досчитать про себя до двадцати и начать сначала.
   -Вера Ивановна, - рассудительно и вроде бы даже спокойно начала она, - расскажите, как мы тут жили. Вы не пугайтесь и не сердитесь. Это у меня что-то с головой после болезни.
   Мачеха (или не мачеха?) кивнула:
   -Расскажу, всё расскажу. Только сейчас пойдём вниз. Сегодня Полина приезжает, хочу кухарку на базар послать: пусть прикупит чего к обеду.
   -Кто приезжает? Тётя Полина? - поразилась Кира, - разве она жива? Она же умерла в конце одиннадцатого года...
   -Да что же это делается-то! - запричитала Вера Ивановна, - это как же ты так болела? То-то ты всё бредила во сне да кричала... И вот, пожалуйста...
   -Вы хотите сказать, что тётя Полина жива и здорова? - и больно дёрнула себя за волосы: она, конечно, спит и, может, проснётся от боли? Ничего не изменилось. Вера Ивановна со страдальческим выражением смотрела на Киру:
   -Конечно, жива. Сейчас приедет, тогда с нею и поговоришь.
   У Киры голова кругом пошла. Они спустились по скрипучей лестнице в столовую, где уже был накрыт к полуденному чаю стол. Знакомый чайный сервиз в красных розах, серебряная (мамина) сахарница - всё родное, давно привычное. Она пила чай и размышляла. Вернее, пыталась размышлять, только плохо это у неё получалось. Мало того, что на дворе тринадцатый год, а Вера Ивановна не мачеха ей, так ещё и Полина жива-живёхонька. Что же это за болезнь такая, от которой вся жизнь сном кажется?
  
   Полина Ивановна, цветущая, в модном дорожном туалете и шляпке с пером, отпустив извозчика и поручив кухарке перетаскивать сумки и баулы, быстренько засеменила по кирпичной дорожке к дому. Идти обычным шагом у неё не получалось: не давала длинная узкая юбка в серо-бордовую клетку. Но Полина не жаловалась - мода есть мода. Вера Ивановна выбежала навстречу:
   -Полинушка, здравствуй, милая! Наконец-то приехала! Я уж совсем тут сбилась... Не знаю, что и делать. Но теперь я спокойна, ты всё разберёшь...
   -Здравствуй, Верочка, - дамы обнялись, - бедняжка Сонечка опять приболела. Как смогла оставить её, так сразу и поехала. Как не поехать после такой-то телеграммы, что ты дала? Как Кирочка? Лучше?
   -Да вроде, лучше, - махнула рукой Вера Ивановна, - только... Вот поговоришь с нею и сама поймёшь. Она, кажется, умом тронулась, - шёпотом добавила она.
   Полина вскинула в удивлении брови, покачала головой:
   -Ну и ну...
   Кира тоже вышла навстречу тётке. Странно было видеть эту элегантную молодую женщину после известных событий, да ещё Софья Григорьевна с её откровениями. Тогда на "Титанике", за несколько часов до катастрофы, она сделала чудовищное признание, от которого у Киры мороз по коже пошёл: Полина пыталась отравить племянницу и только случайность её уберегла. Случайность в лице Софьи Григорьевны Преображенской. Это она в тот злополучный час поменяла местами чашки, и Полина по ошибке выпила не свой кофе, а тот, что предназначался Кире. Бледная, с испариной на лбу, Софья Григорьевна рассказывала, как после внезапной кончины Полины на огромном двойном портрете в гостиной их квартиры на Каменноостровском проспекте прямо на нотах проявилась надпись. Эта надпись преследовала бедную женщину, и виделась ей везде. Софье Григорьевне казалось, что и все окружающие читают страшное слово - "убийца".
   Получается, ничего этого не было? Ну не приснилось же ей?! Вот ключевое слово - "приснилось". Неужели её больной мозг играет с нею в такие злые игры? От побежавших по спине колючих мурашек, её передёрнуло.
   -Кирочка, детка! - Полина Ивановна живенько подсеменила к племяннице, - вижу, вижу, что здорова. Ну слава Богу! Слава Богу!
   Она чмокнула воздух где-то возле Кириного уха:
   -Пошли в дом. Верушка, сил нет, чаю хочу. И скажи, чтобы ванну приготовили. Эти наши дороги - просто ужас! Не провожай меня, Кирочка, не трудись. В своём доме я дорогу знаю, - и тётя уплыла по лестнице в комнату, где раньше была спальня родителей.
   Кира с недоумением посмотрела ей вслед. Как она сказала? "В своём доме я дорогу знаю"? С чего бы это фамильному гнезду Стоцких принадлежать Полине Баумгартен-Хитровой? Вот ещё новость. Или очередной вопрос, на который нужен ответ.
   В кабинете Сергея Петровича ничто не изменилось. Кира прикрыла дверь. Да, всё на месте, и всё так, как они со Штефаном оставили, уезжая отсюда в марте 1912 года. Даже маменькин сундук громоздился на том месте, где раньше стояло разбитое Верой Ивановной зеркало. Кира тронула крышку - закрыто. Конечно, сундук же с секретом. И этот секрет всегда у неё на руке - маменькино кольцо. Сундук признал хозяйку, и с мелодичным позвякиванием крышка откинулась. Кира заглянула внутрь: пусто. Странно, она хорошо помнила, как аккуратно укладывала в его пахнущее пряным деревом нутро маменькины платья и шали после того, как горничная Катюша все проветрила. А теперь здесь пусто. И в тайничке под дном сундука тоже ничего не было.
   На письменном столе, отвалив набок крышечку-шлем, сохли чернила, бронзовая собачка по-прежнему охраняла ключи от стола. Но и в столе не осталось никаких бумаг. Всё чисто и пусто. Кирин взгляд зацепился за серебряные часики у неё на руке - подарок родителей. Такие же часы, только мужские, были у Штефана. В тридцатых годах он их отдал своему приёмному сыну Серёже. Часы - это доказательство, что всё было: и Штефан, и Шурка, и Серёжа. Разве может так мучительно ныть сердце, тоскуя о потерявшейся дочери, если это было сновидением? Вдруг Киру охватил ужас: маменькина шкатулка! Где этот объёмистый резной ящичек, за который теперь отвечает она, Кира?
   -Вера Ивановна, - Кира влетела в столовую, где уже на столе поставили самовар и два блюда с малюсенькими пирожками с капустой и с яблочным повидлом. - Вера Ивановна, где мой саквояж?
   От неожиданности экономка так вздрогнула, что чашки, которые она подавала, чуть не слетели с блюдец:
   -Ну нельзя же так! Что ты носишься, как оглашенная?! - рассердилась она. - Какой саквояж тебе сейчас нужен? На что он тебе?
   -Так вы его разобрали? Что там было?
   -Что было? - наморщила нос Вера Ивановна, - бельишко твоё немудрёное, платье красивое для выпуска - всё вроде...
   -А маменькин сундучок? Он где? - разволновалась Кира.
   -Как где? Да где обычно. В гостиной на каминной полке стоит. Зачем он тебе?
   Но Кира уже не слушала. Она побежала в гостиную. Там на каминной полке красовался маменькин сундучок. Кира взяла его, осмотрела - как новенький, ни единой царапины. Но должна, должна быть царапина от перочинного ножа Вацлава. Он, мерзавец, пытался взломать сундучок, да только ничего у него не вышло. Кира ещё раз оглядела шкатулку: никаких повреждений. Она несколько раз вздохнула, пытаясь успокоиться, и приложила кольцо к замку. Как и следовало ожидать, крышка откинулась. Пустой синий футляр от браслетов и тяжёлая металлическая коробка лежали на своих местах. Кира осторожно взяла коробку. Открыть? Как тогда в библиотеке? А если она её откроет, где гарантии, что не случится что-то непоправимое? Они твердят, что всё, что она чувствует, всё, что пережила, было из-за болезни и привиделось ей в бреду. Что это был болезненный сон, ничего не имеющий общего с реальностью. Так стоит ли рисковать? Нет, пожалуй, не стоит. Сначала надо разобраться с тем, что происходит в её жизни сейчас, а тогда уж можно рискнуть и заглянуть внутрь этой коробки ещё раз.
   -Вот ты где, - появилась в гостиной Полина Ивановна. - О, да ты в Тонечкину шкатулку забралась. Это что-то невероятное! Уже много лет никто не мог её открыть. Как это тебе удалось? Ну-ка, ну-ка, дай взглянуть, - она требовательно протянула руку к коробке, но Кира "уронила" её в сундучок, и крышка захлопнулась. Полина едва успела отдёрнуть руку, - что за дурацкие шалости!
   Её глаза зло прищурились, она помахала длинным пальцем перед Кириным носом:
   -Никогда так не делай! Надо слушаться, когда тебе старшие приказывают.
   Кира опустила глаза, ей совсем не нравился тон и выражение лица тётки.
   -Что же ты молчишь? - прорвалось раздражение у Полины Ивановны. - Что сказать надо?
   -Что сказать надо, тётенька? - она сделала вид, будто не поняла, о чём речь.
   Полина поморщилась:
   -А сказать надо, мол, простите меня, пожалуйста. И не называй меня тётенькой. Это так провинциально, так по-мещански.
   -А как же звать? - удивилась Кира.
   -Зови меня просто: Полина. Этого достаточно, - она изящно присела на краешек стула, - так какие у тебя планы? Что делать собираешься?
   -Скажите, тё... Полина, мне что-нибудь, кроме дома, осталось после папеньки?
   -Странные вещи ты говоришь. "Кроме дома" ... Дом пока тебе не принадлежит, дорогая. И, думаю, принадлежать не будет, у меня на него другие планы. Напомню тебе, что по завещанию Сергея Петровича, дом не может быть ни подарен, ни продан. А на вопрос - чей он, могу ответить очень просто: имущество принадлежит вдове. Кому ж ещё?
   -Но Вера Ивановна сказала, что она никогда не выходила за папеньку. Кто ж тогда вдова?
   -Я. Кто же ещё? - равнодушно пожала плечами Полина.
   -Вы?! Вы вдовеете по папеньке? - Кире показалось, что она ослышалась, - но как же маменька?
   -Маменька? При чём тут маменька? Да ни при чём. Кира, ты взрослая барышня и мы можем о многом поговорить. Хотя лично я не вижу много пользы в этом разговоре, потому что ничего нового не скажу, ты всегда знала драматическую историю нашей семьи. Допускаю, что ввиду болезни (так мне сообщила Верушка) что-то стёрлось на короткое, я полагаю, время из твоей памяти. Ну что ж, мне остаётся напомнить детали этой не очень приятной истории, секрет которой тщательно оберегался от посторонних. Главное заключено в нескольких словах: твой отец никогда не был женат на твоей матери. Никогда. Так уж получилось. Мы познакомились с Сергеем Петровичем на балу в Дворянском собрании. Я тогда заканчивала гимназию. Твой отец был очень хорош, а я молода и легкомысленна. Сознаюсь, мне - юной девице - льстили ухаживания взрослого привлекательного кавалера. И однажды этот чудный кавалер сделал предложение. Я его приняла. Он часто бывал в нашем доме и, конечно, познакомился с Тонечкой. Это естественно, она моя старшая сестра и в некотором роде отвечала за меня, так сказать, опекала. Сергей Петрович, как это положено, просил у неё моей руки. Состоялось венчание...
   -Венчание? Но...
   -Да, состоялось. Какой ветер гулял тогда в моей голове, одному Богу известно. Потому что очаровательная, но взбалмошная девица, то бишь я, сбежала сразу после венца с приятелем мужа. Конечно, случился жуткий скандал. Даже газеты об этом что-то писали. Тонечка самоотверженно бросилась утешать несчастного обманутого мужа. Ну а дальше уж совсем скучно. Они влюбились друг в друга до неприличия.
   -И что же папенька? Не просил развода?
   -Какие слова ты знаешь! Развод - это ещё один скандал. К тому ж им не разрешили бы пожениться, потому что налицо прелюбодеяние. И потом ещё и церковный суд, а там бы вынесли решение, что "оставлены навсегда в безбрачном состоянии", да и в монастырь могли меня загнать. С них сталось бы! Ну какая из меня монахиня, посуди сама?
   Кира согласно кивнула: из Полины вышла бы плохая монахиня. Но чувство справедливости не давало покоя:
   -И всё же, почему они виноваты в прелюбодеянии? Это же вы сбежали от законного мужа, а не папенька от жены. Это вы его обманули с каким-то приятелем!
   -Тихо, тихо, не горячись. Да, сбежала я. Но к тому времени, как Сергей Петрович попросил у меня развод, уже родилась ты. Это, во-первых. Во-вторых, мой коварный соблазнитель, - она усмехнулась, - был столь же непостоянен, как и я. Иными словами, он оставил меня в Петербурге, и, если бы не Сонечка, трудно бы мне пришлось. И, в-третьих, я не захотела дать развод, потому что обиделась на Сергея Петровича за то, что он так быстро меня забыл. Но, заметь, всё же мы переступили через обиды, встретились и договорились с твоими родителями, что скроем обстоятельства этого брака от всех - пусть живут, будто они венчаны. А тебя папенька признал своею законной дочерью. Прошение государю подавал. Теперь понимаешь, кто здесь хозяин?
   Этого не может быть - в который раз за последние несколько часов сказала себе Кира. Может, она всё ещё спит? И ущипнула себя за руку - больно. Не спит. Бред, полный бред. А Полина, та самая, которая умерла два года назад, удобно устроилась на стуле и с чувством язвительного превосходства разглядывала племянницу.
   -Что, не ждала ничего подобного? - улыбнулась краешком губ Полина. - Так что опекун у тебя есть. Догадываешься, о ком идёт речь? Да, дорогая, и я выполняю свои обязанности вполне достойно. Можешь не волноваться: сиротку не брошу, теперь ты всегда рядом будешь. А насчёт средств могу сказать, что по завещанию твоего отца, тебе по совершеннолетии или после замужества причитаются десять тысяч. Это тебе от папеньки, а от маменьки - вот этот самый сундучок. И всё, дорогая.
   Она победно взглянула на совершенно подавленную племянницу.
   -Теперь тебе понятно твоё положение. Конечно, это для тебя неприятная новость. Но такова жизнь. Кстати, я не собираюсь сидеть в этой пыльной дыре. Завтра же мы едем в Петербург. Но сначала заедем в Одессу. Ещё есть кое-какие дела в Киеве, туда мы заглянем, но задерживаться не станем. Так что можешь собирать вещи, - её тёмные глаза весело блестели. И в них не было ни тени раскаяния, ни тени смущения.
   Кира гордо выпрямилась:
   -И вам не совестно?
   -Что-что-что? - Полина тоже встала и окинула племянницу неприязненным взглядом, - кажется, "истинный шляхтич" изволит проявиться? - её тон был оскорбительно уничижителен, - да-да, это характер папеньки в тебе играет. Маменька твоя, Тонечка, была кротким безобидным существом. Но ты, милочка, не забывайся...
   -Не говорите со мной, как с горничной! - вспыхнула непокорная племянница.
   -Прикуси язык, дорогая. И не забывай, кто является твоим опекуном. Кстати, пора подумать о твоём будущем, - и она вышла из гостиной, прошелестев шелковым подолом платья.
  
   Полина умела действовать быстро. Через сутки извозчик катил их по Одессе среди зеленеющих свежей листвой платанов в сторону Ланжероновской улицы. У Киры в ногах пристроили старую дорожную сумку, на дно которой она определила шкатулку, а сверху уложила немногочисленное своё "приданое": юбка, пара блузок, бельё, какие-то мелочи и выпускное платье. С платьем вышла история. Это было то самое платье, в котором она со Штефаном встречала новый 1912 год. То самое, черное с золотом, с вышивкой стеклярусом, в котором она танцевала с мужем моднейшее танго в ресторане в день своего семнадцатилетия в марте того же года. Кира схватила его, прижала к лицу - оно ещё пахло духами, теми, которые подарил ей на Рождество Андрей Монастырский.
   -Вот, видите, вот доказательство. Это не было сном! - почти плакала она, но вошедшая Полина брезгливо покачала головой:
   -И это выпускное платье?! Как могла ты, Веруша, позволить такую вольность?
   -Но, Полиночка, я же тебе писала, - стала оправдываться Вера Ивановна, - наша Кирочка выбрала это платье в салоне мадам Жюмо. Оно было выставлено в витрине, и весь город любовался им, проходя мимо. Кирочка хотела только этот наряд.
   -Это платье для замужней дамы, а не для восемнадцатилетней барышни на выпускном балу. И хорошо, что бал отменили. Ты бы просто опозорилась, если б его надела.
   -Я надевала его и не один раз, - проворчала Кира, - никакого позора не было.
   -Когда же это было, позволь тебя спросить? - нахмурилась тётка.
   -Я надевала его, когда мы встречали Новый год в Петербурге, а ещё на мой день рождения здесь в марте того же года. Мы отметили его в ресторане. Кстати, наш сосед Витенька видел, как мы со Штефаном танцевали танго...
   -Кто такой Штефан? - переглянулись Полина с Верой Ивановной.
   -Штефан Пален - мой муж.
   -Кто?! - хором переспросили дамы.
   -Муж, - пробормотала Кира и в отчаянии посмотрела на них, - вы хотите сказать, что ничего не было? Что всё это мне привиделось во время болезни?
   -Именно это мы хотели тебе сказать, - пожала плечами Полина, - доктор говорил, что болезненный сон, вызванный неизвестной инфекцией, что-то там спровоцировал у тебя в мозге. И не только у тебя. Все девочки, заболевшие в твоём пансионе, тоже рассказывали невероятные истории.
   -Может, кому-то и снились невероятные истории, но со мною всё было на самом деле! - упрямо стояла на своём Кира, - я знаю всё, что дальше будет. А будет в России через год война с Германией. Потом ещё хуже - будет революция. Я видела, что делалось в тридцатые годы. И у меня дочь родилась в 1968 году, и на самолёте я летала в Одессу в 1975 году...
   Но Полина не замахала на неё руками, не затопала в гневе. Вместо этого она засмеялась:
   -Ну вот, ты сама себя слышишь-то? Война с Германией! Государь император станет воевать со своим близким родственником? С какой стати? Что нам делить? И какая может быть у нас революция? Кто ж её устроит? Санкюлоты французские? Наелись мы этих бунтов достаточно. Кто теперь пойдёт против правительства колобродить? И можно ли серьёзно слушать, что у тебя дочь? Тебе сколько лет-то? Когда, говоришь, она родилась?
   -В 1968 году, - прошептала Кира.
   -Милая, позволю тебе напомнить, что женщины в семьдесят три года уже не рожают детей. Я уж не говорю о том, что ты не белочка, чтобы через десятилетия, как с ветки на ветку, перепрыгивать. Что там ещё осталось? Самолёт в Одессе? Вот это, пожалуй, возможно. Я сама видела полёты господина Уточкина. Так что поразмысли, что с твоими мозгами сделала болезнь. Я думаю, всё совсем просто: где-то люди говорили о демонстрации полётов, о беспорядках всяких, может, войну с Японией обсуждали, а твоя больная голова что-то напридумывала себе. Болезнь она так и зовётся болезнью, что из-за неё людям плохо.
   Кира слушала Полину, исподлобья глядя на тётушку-мачеху, и упрямо молчала. Пусть смеются, пусть не верят, им не удастся её сбить так легко. Но сердце билось в испуге где-то в горле, и в голову закрадывались сомнения, оставляя во рту мерзкий металлический привкус.
  
   -Красивое здание, правда? - Полина кивнула в сторону оперного театра.
   -Очень красивое, - согласилась Кира, - я в хоре служила там целый сезон...
   -Ты опять? - закатила глаза Полина, - держи свои глупости при себе! Иначе тебя примут за душевнобольную.
   -Тогда откуда я знаю, что сейчас извозчик свернёт налево? Что нам нужен вон тот дом? Это же дом дедушки, правда?
   -Естественно, ты об этом знаешь, - пожала плечами Полина, - твои родители не раз упоминали в разговорах о доме, принадлежавшем генералу Хитрову. Что тут удивительного?
   -И вы никогда не скрывали, что получаете доход от сдачи квартир в нём?
   -Чтобы я скрывала такое? С какой стати?
   -Но почему вы не делились с маменькой? Это же и её наследство, - возмутилась Кира.
   -Твоя маменька, а моя сестра Антонина, отказалась от наследства в мою пользу. И случилось это в год твоего рождения.
   Кира замолчала. Вот, значит, как откупилась от сестры маменька. Не нужны ей были деньги - только бы быть рядом с любимым человеком.
   -Мне жаль, - Полина искоса взглянула на Киру, - мне жаль, что с твоими родителями произошло несчастье: пьяный извозчик перевернул пролётку. Такая нелепица! Но на всё воля Божия. Они жили вместе и ушли навсегда вместе...
   -Почему вместе? - не поняла Кира, - сначала не стало маменьки, а через два года папеньки.
   -Ты опять? - рассердилась тётка. - Сколько можно повторять: тебе приснилось, привиделось, померещилось, почудилось - как угодно можешь назвать, но этого не было!
   -Вы считаете, что если станете на меня сердиться и кричать, я переменю своё к этому отношение? - Кира сама удивилась тому, как у неё это саркастически прозвучало. Для Полины это тоже стало неожиданностью. Она уставилась на племянницу, хотела что-то ответить, но передумала.
   -Останови здесь, голубчик! - крикнула она извозчику и легко вышла из пролётки.
   Кира оглядела "наследственный" дом. Он выглядел подновлённым, ухоженным, даже у дворника был чистейший, без пятен, передник, а бляха с номером на груди ослепительно сверкала. Дворник, видимо, знал Полину Ивановну, потому что снял картуз, поклонился, сгрёб ручищами тётушкины чемоданы и потащил их по лестнице наверх. Свой саквояж Кира не выпустила из рук. Она знала наперёд, что сейчас поднимется на последний этаж, что там маленькая квартирка, которая не сдаётся и держится на случай приезда хозяйки.
   Полина дала мелочь дворнику, велела ему обойти все квартиры и попросить нанимателей подняться к ней для разговора.
   -Кира, у меня сейчас будут деловые беседы. Я могу попросить тебя заняться чаем? - подчёркнуто вежливо попросила Полина.
   -Конечно, с удовольствием, - Кира решила, что лучше жить в мире с тёткой и не стоит её раздражать упрямством по пустякам.
   На маленькой кухне был нелюбимый Кирой примус, к которому она когда-то боялась подойти, но тридцатые годы научили её обращаться с оглушительно шипящим прибором. Пока она кипятила в чайнике воду, пока заваривала чай и устраивала на подносе чашки, блюдца и привезённое из Каменецка печенье, к Полине Ивановне потянулись съёмщики квартир.
   Кира внесла тяжёлый поднос и устроила его на чайном столике, сама села рядом и стала разливать чай, не особо прислушиваясь к разговору за большим столом. А там Полина Ивановна деловито принимала по очереди разных посетителей, делала пометки в своей толстой записной книжке и всем говорила одно и то же, что, мол, времена настали трудные, что везде всё дорожает и потому ей приходится повысить плату за квартиру. Не все с радостью принимали новые условия. Люди реагировали по-разному: кто-то начинал ворчать, но Полина сразу пресекала недовольство, намекая на очередь желающих здесь поселиться; кто-то удручённо кивал, принимая к сведению новость и соглашаясь; кто-то пожимал плечами и не соглашался. С последними Полина вежливо прощалась, ставя в известность, когда следовало освободить квартиру. Но таких было всего два человека.
   Кира всех поила чаем с печеньем, поглядывала через полукруглое окно на зеленеющие молодой листвой деревья Пале-Рояля и придумывала, как ей сбежать от тётки и пройтись по Одессе без сопровождающих. Маршрут был известен: через городской садик в сторону Реформатской церкви. Но последние визитёры настолько ошеломили её, что прогулка не понадобилась.
   Стукнула входная дверь, которую не стали закрывать, чтобы не бегать постоянно на звонки, и вошла потрясающая пара. Кира в этот момент наливала в очередную чашку кипяток да так и замерла, открыв рот и глядя на вошедших. В комнату впорхнула... Олечка, а за нею бочком втиснулся Полди!
   -Полина Ивановна, дорогая, - сияла улыбкой и ямочками на щеках Олечка, - какая удача, что я сегодня не пою! Могу поболтать с вами запросто, по-дружески...
   -Рад, душевно рад, - гудел Полди, поднося к губам надушенную ручку Полины, - а мы-то с Лялечкой смотрим - пролётка останавливается, а там вы. Сунули Серёжу няньке и поспешили на зов петербургской прелестницы.
   -Садитесь, господа! Кира, - оглянулась она на племянницу, - где же чай? Познакомьтесь, господа, это моя племянница Кира Сергеевна Стоцкая.
   Витольд прищёлкнул каблуками, склонив кудрявую голову:
   -Полди-Комаровский Витольд Болеславович, - и улыбнулся чуть снисходительно, - а это...
   -Олечка, - прошептала Кира, делая шаг навстречу подруге, - Олечка!
   Но та смотрела с лёгким недоумением:
   -Мы знакомы? Как мило вы меня назвали - Олечка. Так меня только родители называют. А все прочие - Лялечкой.
   -Конечно, знакомы. Ты так много рассказывала о своих родителях, о том, как они живут в Виннице...
   -Где живут? - удивилась Лялечка, - в Виннице? - она недоумённо посмотрела на мужа, - но мы никогда не были в Виннице, мы всегда жили здесь, в Одессе. Вы, вероятно, ошиблись.
   -Да нет же, - Кира стиснула руки, - вовсе не ошиблась!
   -Я слышала, что люди, живущие в разных местах и незнакомые друг с другом, могут быть похожи, как близнецы, - Олечка окинула Киру взглядом, - вот вы, например, очень похожи на одну девушку из хора...
   -Конечно, я же в хоре служила, - обрадовалась Кира.
   -...ужасная особа, - поморщившись, продолжила Олечка, - постоянно крутилась возле Витольда, прохода ему не давала. То на лестнице будто случайно встречала, то костюмерам ни с того ни с сего помогать шла да так и норовила в его гримуборную заскочить. Помнишь её, Витек?
   Тот энергично закивал:
   -Как не помнить! Уж и не знал, куда от неё бежать! И имя у неё странное такое было: Епифания, кажется. Потом на неё инспектор хора рапорт подал - она же вечно опаздывала на спевки, даже на спектакль могла опоздать. Вот её и уволили к всеобщей радости. Но ты, Лялечка, по-моему, ошибаешься. Мадемуазель Стоцкая нисколько не напоминает ту странную особу.
   Олечка устроилась за столом с чашкой чая, рядом присел Витольд.
   -Полина Ивановна, вы позволите вашей племяннице рассказать о моём двойнике? Это так занимательно!
   -Не думаю, что это хорошая затея, Ольга Яковлевна. Видите ли, Кира недавно болела, и в её словах часто бывают странности. То, что она говорит, - эти фантазии стали последствием болезни, во время которой она как бы видела удивительные сны. В этих снах её душа или сознание витали где-то в таких недоступных нам сферах, что теперь она время от времени рассказывает невозможные вещи. Но доктор нас утешил - сказал, что со временем всё пройдёт.
   -Ах, как жаль! - огорчилась Лялечка. - Но может, Кира Сергеевна хоть чуть-чуть, хоть самую малость поведает?
   -Конечно, это не составит труда, только тётя считает всё это сном больного человека, - отозвалась Кира. Ей не нравилось, что обсуждают её болезнь, и не верилось, что перед нею вместо Олечки сидит какая-то Лялечка. Упрямо вскинув голову, она продолжила: - если считать то, что я пережила, не сном, история покажется вам совершенно невозможной.
   Три года назад, мне пришлось уйти из дома, а попросту сбежать, здесь в Одессе мне встретилась Олечка Матвеева, дочь священника из Винницы. Если бы не её помощь, не знаю даже, что со мною было бы. Хотя ей самой было очень несладко: человек, которого она любила, - тут Кира в упор посмотрела на Полди, да так, что тот поёжился, - так вот этот человек - местный Ловелас по имени Витольд Полди-Комаровский бросил её и ребёнка...
   -Да что же это такое! - возмутился Витольд, - что за оскорбительные глупости?! Лялечка, как ты можешь такое слушать?!
   -Ах, Полди, прекрати! Это же не о тебе идёт речь, - она задумчиво посмотрела на Киру, - но он прав: ваша история совершенно невозможна. Мой отец - коммерсант, всю жизнь жил здесь. И с Полди мы встретились ещё в музыкальном училище. Теперь поём вместе: и он, и я - премьеры в нашем театре. У нас очень счастливая жизнь, чудный сын...
   -Сын Серёжа, который родился в 1909 году, - закончила за неё Кира.
   -Ну да, Серёже четыре года, он славный ребёнок и очень похож на отца. Мне жаль, милая Кира Сергеевна, но ваша тётя права: вы были сильно больны, а ваша душа Божьим чудом, видимо, смогла что-то провидеть, но больной мозг сочинил при этом свою историю. Не расстраивайтесь, это пройдёт, - мягко закончила она.
   -Благодарю вас, Ольга Яковлевна, что вы с пониманием отнеслись к бредням моей племянницы. Давайте лучше допьём чай да о деле поговорим, - завершила разговор Полина.
  
   Кире было плохо, очень плохо. Спать она не могла, потому что в голове засел чудовищный вопрос - неужели Олечка-Лялечка и Полина правы? Что если странная болезнь, поразившая воспитанниц пансиона, что-то спровоцировала в работе мозга? И только ли дело в работе больного мозга? Не всё можно объяснить с материалистической точки зрения, как учили её когда-то преподаватели философии в библиотечном техникуме. Уж Кира-то это знает, и тут же она прикусила язык. Какой техникум, какой материализм, какая философия?! С ума можно сойти! И всё-таки: а что если, пока тело находилось в состоянии глубокого сна, похожего на кому (кома - откуда она знает это слово?), душа витала в неведомых пространствах? А потом болезненное состояние всё-всё перемешало. Может быть такое? Может, чёрт побери! Получается, тётка права: ей всё привиделось. И плевать на материализм!
   Она подошла к маленькому полукруглому окну, захотелось свежего воздуха. Окно открылось с трудом, Кира присела на подоконник, вдыхая запах цветущей акации. Неужели всё неправда? Всё создано болезненным воображением? Единственный, восхитительный, невероятный Штефан, ненаглядная девочка Шурочка - они придуманы её поражённым болезнью мозгом? У неё вырвался тяжёлый стон-всхлип, Кира зажмурилась крепко-крепко, чтобы не расплакаться.
   К шелесту молодых листьев добавился шорох мелкого дождика. Девочка лет шести, подпрыгивая то на одной, то на другой ножке, поравнялась с Кириным окном, задрала голову, рассматривая её:
   -Грустишь-тоскуешь? - с ехидной усмешкой спросила она.
   -На дворе ночь, а ты скачешь по улице, - нахмурилась Кира, - и дождь идёт...
   -Дождь - это ерунда, - отмахнулась удивительная девочка.
   -Почему ты одна? Нельзя маленьким детям ночью гулять. Хочешь, я спущусь и провожу тебя домой?
   -Вот всегда ты так, Стоцкая, - обиделась девочка, а Кира рот открыла от удивления, - то шляпку не ту наденешь, то погулять не даёшь. По ночам-то только и гулять! Эх ты!
   Девочка пошарила в кармашке фартука, достала что-то и с силой швырнула Кире. Та машинально схватила летящий предмет и ахнула: ярко-жёлтый теннисный мячик. Она глянула вниз, но девчонки там не было. А мячик был - тяжёленький, волосато-шерстяной, цвета варёного желтка. Словно скорпиона, Кира положила его на подоконник, и он довольно закачался, стремясь скатиться на пол.
   Предупреждение! Это предупреждение. Но о чём? Что хотят ей сказать? Угроза приближается к Кире? Но от кого? Неужели от любимой тётушки Полины?
  
   А Полина тоже не спала. Покоя не давала сегодняшняя история с супругами Полди-Комаровскими. Несмотря на то что она отлично понимала происхождение болезненного состояния племянницы, ей всё же было не по себе от Кириных выдумок. И теперь Полина серьёзно задумалась, нужно ли держать её при себе. Мало ли что ещё выдумает! Сочинила же она, что война с Германией будет. Чушь какая! И всё же, Полина это заметила, пусть и малюсенькая часть правды, но она есть в Кириных словах. Это пугало и настораживало. Неплохо бы выдать её поскорее замуж за какого-нибудь пожилого чиновника. Непременно чтобы у него было состояние, пусть и небольшое. И пусть они уедут куда-нибудь подальше. На Камчатку, например. Но вот незадача: Кира наотрез отказывалась обсуждать эту тему, талдычила очевидную глупость о своём мифическом обожаемом муже. Ну хорошо, если не замужество, тогда что? Гувернанткой идти? Или в сельскую школу крестьянским детям азбуку преподавать? Кто её там, такую пигалицу, слушать будет! Всё же самое правильное - это выдать её замуж, и поскорее. Полина вздохнула. Ничего путного в голову не приходило, и не спалось. А выспаться бы надо. От бессонницы морщинки появляются да и цвет лица портится, к тому же завтра они едут в Киев. И скорее бы уже в Петербург, к привычным хлопотам и делам.
  
   В Киеве Полина Ивановна не стала нанимать гостиницу. Чего ради деньги тратить, если уже сегодня же ночным курьерским они отправятся в Петербург. Они оставили багаж в камере хранения на вокзале и на извозчике поехали в нотариальную контору по каким-то загадочным Полининым делам. Кире эта деловая возня показалась настолько скучной, что она отпросилась у тётки, придумав предлог, что хочет помолиться в Лавре. Полина строго-настрого велела ей из Лавры не выходить и ждать её у могилы Петра Аркадьевича Столыпина - место приметное, там они не разминутся.
   Остаться без пригляда тётушки - было Кириным горячим желанием, у неё имелись свои планы на то, как провести ближайшие два часа. Едва пролётка с Полиной скрылась за углом, Кира наняла извозчика и велела ему ехать к Кирилловской церкви. Она рассудила так: если, действительно, её мозг играет с нею в такие странные игры, нужно отделить правду от фантазий, созданных её больной головой. Тем не менее оставались вопросы, на которые она хотела получить ответ, но не могла, как ни старалась. Например, откуда она знала об Олечке Матвеевой и Полди? У Полины, конечно, на всё было своё объяснение. Закатив глаза и изображая чудо терпения, она, в очередной раз, напомнила, что Кира могла случайно где-нибудь услыхать их имена, к тому же супруги Полди-Комаровские приезжали с концертами в Каменецк. Кира выслушала тётку молча, без возражений, но про себя решила, что она должна со всем этим делать. Нужно, по возможности, навести справки по каждому эпизоду своей "приснившейся"жизни. Всего-то несколько дней провела она в обществе Полины, и та уже сумела не просто заронить сомнения в её душе - она почти уверила Киру в своей правоте. Сознавать это было очень больно. Кирин мозг уже готов был смириться с нежеланной реальностью, но тоскующее сердце всё ещё сопротивлялось, не желая поддаваться.
   И вот очередная "проверка" - Кирилловская церковь. Вон она белеет на холме, маячит своими пятью главками. Кира уже знала, что там встретит людей, одетых в серую больничную одежду, и ей не хотелось видеть бессмысленные лица несчастных. Она опустила вуальку шляпки низко на лицо, попросила извозчика ждать её у церковной ограды и вошла внутрь, где по чисто выметенному двору слонялись мужчины и женщины в казённом платье.
   Перекрестившись, Кира вошла в древние стены церкви. Служба уже кончилась, народа внутри почти не было. Первое, что бросилось в глаза, - был иконостас с мраморными колонками и образ Божьей матери, которая широко раскрытыми встревоженными глазами в упор смотрела на неё. Губы Киры сами начали шептать слова молитвы, она не сводила глаз с лица Богородицы, и через минуту на неё вновь нахлынуло состояние отрешенности от всего окружающего. Живые тревожные глаза Богородицы не отрывались от её глаз, она пыталась ей что-то сказать, о чём-то предупредить и от чего-то предостеречь. Но Кира никак не могла уловить, что же именно та хочет от неё.
   Мимо прошелестел рясой священник, и вздрогнув Кира пришла в себя: отец Афанасий. Она смотрела на него и в который уже раз мучительно задавала себе вопрос: откуда она его знает. Но знает же!
   -Отец Афанасий, благословите! - метнулась она к нему и откинула вуальку.
   Тот привычным движением перекрестил её, всматриваясь в лицо, потом перевёл взгляд светлых глаз на лик Богородицы и осенил себя крестным знамением.
   -Пожалуйста, уделите мне несколько минут, отец Афанасий, - попросила Кира, тот кивнул и отступил к стене.
   -Слушаю тебя, дочь моя, - пробасил священник.
   -Не удивляйтесь, пожалуйста. У меня личный вопрос, - смущённо начала Кира, - мне очень нужно, просто необходимо увидеть вашего сына Андрея...
   Священник вздрогнул, отступил от неё на шаг, круглое лицо его стало неприязненно-суровым:
   -Не понимаю тебя, - пробормотал он.
   -Конечно, вам трудно понять, - согласилась Кира, - но, видите ли, я давно знаю вашего сына и...
   Он оборвал её жестом руки, тускло сверкнул крест на его рясе:
   -Пойдём, - и двинулся к выходу из церкви. Он шел быстрым размашистым шагом сквозь блуждающих по двору серых людей, которые расступались перед ним и глядели вслед. Кира еле успевала за ним. Он провёл её за церковь, где среди молодых липок, оказалось небольшое кладбище. Здесь отец Афанасий пошёл медленней.
   -Куда вы меня ведёте? - спросила Кира у спины священника, тот дёрнул плечом, не ответил, лишь прошёл ещё несколько шагов между могилами. Внезапно обернулся:
   -Не знаю, зачем было нужно причинять такую боль человеку... Бог простит тебя, - отрывисто произнёс он, - вот тот, кого ты хотела видеть, - он перекрестился, резко развернулся и оставил её одну.
   Кира перевела взгляд с удаляющегося священника на могилу, возле которой стояла. На ажурном чугунном кресте значилось: "Монастырский Андрюша. 2 февраля 1886 - 28 февраля 1896. Господи, да будет воля Твоя". Она так и села рядом на простую деревянную лавочку и тупо уставилась на надпись, читая и перечитывая её. Вот, значит, как. Семнадцать лет назад не стало десятилетнего мальчика Андрюши. Но для чего её мозг сплёл занимательную историю их знакомства? Ей стало зябко, хотя июньское киевское солнце жарило во всю. Она медленно поднялась с лавочки и поплелась к ожидавшему её извозчику.
  
   Глава 2
  
   Петербург встретил их роскошной погодой: солнце ослепительно сияло в чистых окнах, во дворах цвела сирень всех оттенков, а фонтаны, разбрызгивая хрустальную пыль, строили над собой разноцветную радугу. Почтительный дворник, сняв новенький картуз, поклонился Полине Ивановне и, подхватив её вещи, побежал к правому крылу дома Лидваля. И вновь то же тягостное состояние узнавания, ставшее уже привычным. Она не только помнила этот тёмно-серый дом с многочисленными зверушками и цветами на стенах и знала, на какой этаж надо подняться на подъёмной машине, а попросту, на лифте, - она даже запах квартиры на третьем этаже узнала едва переступила её порог.
   Дорога до Петербурга далась ей нелегко. В голову лезли мрачные мысли, особенно угнетённо она почувствовала себя после встречи с отцом Афанасием. Волны ужаса прокатывались время от времени по телу, перехватывало дыхание, и начинался мучительный озноб. Кира куталась в тёплую шаль Полины Ивановны, пила горячий чай, но согреться никак не могла. Она стала бояться своих воспоминаний. В какой-то момент Кира поняла, что больше ничего не хочет узнавать ни о Штефане, ни о Шурочке. Ей представилось, что она встречается с Эльзой Станиславовной, спрашивает о Штефане, как спросила об Андрее у его отца, и та ведёт к могиле сына. А Шурочка?! При мысли о ней у Киры начинали от дрожи стучать зубы.
   Всю дорогу Полина читала модный роман, делая вид, что не обращает внимания на Кирины мучения. Но та время от времени ловила на себе задумчивый Полинин взгляд, от которого на душе делалось ещё тяжелее. Поезд мерно отстукивал вёрсты, приближая их к столице, а Кира гипнотизировала себя, забивая голову разными песенками, лишь бы не возвращаться в мыслях к мужу и дочери.
  
   -Ну-ка, ну-ка, покажите мне скорее эту замечательную девочку, - Софья Григорьевна отодвинула на расстояние вытянутой руки Киру и вертела её в разные стороны, - ну что ж, бледноватенькая, конечно, но это сейчас в моде. Худышка-то какая! А волосы жаль... Но ничего - отрастут. Полинушка, девочке нужен другой гардероб. Кто ж теперь такое носит? Не волнуйся, Кирочка, этим мы займёмся и немедленно.
   Кира и не думала волноваться из-за такой ерунды, она "крутила" в голове очередной романс, забивая мысли о ребёнке и муже, и оглядывала гостиную. Взгляд её остановился на огромной картине над диваном: Полина в вечернем платье за роялем смотрит в ноты, а Софья Григорьевна ожидает вступления к арии. Ноты раскрыты, но никаких страшных надписей на странице нет. Спасибо и на этом!
   Как и следовало ожидать, ей определили комнату с видом на крепость. Она прошлась, разглядывая темно-синие обои с золотым рисунком "дамаск", тяжелые золотистые шторы и лёгкий тюль, определила на крохотное дамское бюро маменькин сундучок. Теперь она нисколько не боялась, что кто-то его откроет -никто, кроме неё, не сможет это сделать. Присела в венское кресло, задумчиво глядя на летящего в облачной синеве ангела на шпиле собора. Что дальше? Тётя Полина намекнула сегодня, что хотела бы достойно определить Киру. Куда - она не сказала. А чего бы хотелось самой Кире? Тут и спрашивать нечего: найти Шурочку и Штефана. Но как это сделать, если у неё сердце замирало и дыхание прерывалось от ужаса при мысли о том, что она может узнать. И всё же надо решиться и поставить все точки над "i".
   Пока Кира раздумывала о своём будущем, Полина, присев на бархатную банкеточку в своей комнате, делилась с подругой впечатлениями о поездке.
   -Не могу объяснить тебе, Сонечка, как действуют на нервы эти её истории. Представь, она чуть не поссорила меня с семейством Полди-Комаровских, рассказывая им, как гнусно поступил Витольд со своей женой...
   -Но ты же говорила, что доктор обещал...
   -Да, доктор обещал, что всё пройдёт. Но до того времени может случиться ещё масса казусов. Представляешь, что она наговорит нашим знакомым? Мы потом ни в один приличный дом приглашены не будем. Может разразиться жуткий скандал! И, скажу тебе честно, Сонечка, - Полина понизила голос, - иногда я её просто-напросто боюсь. Эти её безумные глаза - совершенно дикий взгляд!
   -Да? А я и не заметила, - Софья Григорьевна посмотрела на подругу, - может, тебе показалось?
   -Ничего не показалось. Скоро сама увидишь. Я уже жалею, что привезла её, надо было оставить в Каменецке. Там бы Веруня нашла ей подходящую партию...
   -Представляю, что нашла бы твоя Веруня в Каменецке! - фыркнула Софья Григорьевна, махнув рукой, - ничего, Полинушка, ты просто устала с дороги. Мы присмотримся к девочке, кое с кем посоветуемся и решим, что делать дальше.
   -Наверное, ты права. Но ты ещё не знаешь, какой у неё характер! Внешне она - вылитая Тонечка: маленькая да беленькая. Но та была тихая да кроткая. А эта - эта характером в папеньку своего, "гордого шляхтича", пошла: упрямая да с гонором. И опять же, эти её дикие глаза! Чует моё сердце: быть беде!
  
   К ужину был гость. Как догадалась Кира, по всем приметам гость желанный и приятный Полине. Он принёс роскошные розовые пионы и перевязанную розовым бантом коробку шоколадных конфет. Его элегантный летний костюм от заграничного портного подчёркивал атлетическую фигуру, молодцеватые тёмные усы украшали лицо без модной бледности.
   Когда он вошёл в гостиную, там были Софья Григорьевна и Кира, которая, глядя в окно, любовалась лучами солнца, проглядывающими сквозь грозовые тучи.
   -Как же всё-таки красивы белые ночи! Сколько раз уж видела эту красоту, а привыкнуть никак не могу, - обернулась она к Софье Григорьевне.
   -Когда ж ты успела налюбоваться ими? - удивилась та, - ты ведь только сегодня приехала в Петербург?
   Кира не успела ответить. Отстранив горничную, в гостиную стремительно вошёл Григорий Александрович Иванов. Он мило улыбнулся Софье Григорьевне:
   -Как всегда очаровательны, - весело проговорил он, с почтением целуя ей руку, - ну что наша путешественница?
   -Вернулась, вернулась, ваша ненаглядная. Да ещё, смотрите, кого привезла, - она повернулась к совершенно растерявшейся Кире, - познакомьтесь, дорогой Григорий Александрович. Кира Сергеевна - племянница Полинушки.
   Григорий Александрович сдержанно поклонился:
   -Иванов Григорий Александрович, старинный приятель вашей тётушки, - и прищёлкнул каблуками. Кира ответила на приветствие слабым кивком, она чувствовала, как её лицо заливает краска негодования. Опять этот человек! Она уже открыла было рот, чтобы высказать ему в лицо всё, что думает о нём, как в гостиную вошла Полина Ивановна, сияющая и восхитительно помолодевшая из-за приятного ей мужчины. Лебёдушкой она поплыла навстречу господину Иванову, протягивая ему обе руки для поцелуя:
   -Вот я и вернулась, - проворковала она. - Сонечка уже успела поведать о результатах поездки?
   -Если вы имеете в виду вашу подопечную, то да, успела, - он свободно расположился на диванчике рядом с Полиной, - весьма похвально, что вы берёте на себя этакую ношу. И что ж вы, позвольте спросить, теперь станете с ней делать?
   -Ума не приложу,- озабоченно вздохнула Полина, - вот с вами посоветуюсь, и что-нибудь вместе придумаем.
   Они вели разговор так, словно в комнате никого, кроме них, не было. Это неприятно подействовало даже на Софью Григорьевну, а уж о Кире и говорить нечего - та прямо-таки кипела от возмущения.
   -А вы не забыли, господа, что, как вы выразились, "подопечная" здесь, рядом с вами? - не смогла удержаться Кира, - и что она уже взрослый человек, который сам может решить, чем ей заняться и что ей делать?
   Григорий Александрович и Полина в изумлении обернулись и несколько секунд молча разглядывали Киру, как если б случилось что-то совершенно невозможное, например, заговорила на китайском языке огромная фарфоровая собака на рояле.
   -Господа, - покашляла Софья Григорьевна, - пойдёмте ужинать, - и поднялась с кресла.
   За ужином болтали о всякой всячине, не обращая внимания на сидящую молча Киру. Потом пили кофе в гостиной, и Софья Григорьевна немного, по-домашнему, импровизировала на рояле. Григорий Александрович галантно предложил дамам прокатиться на Крестовский остров, где стало модным любоваться закатом. Но Софья Григорьевна тактично отказалась, а Киру забыли пригласить, чему она была только рада. Полина с Григорием Александровичем укатили на Крестовский. Кира пошла к себе. Её вдруг потянуло покопаться в маменькином сундучке.
   Она удобно устроилась возле бюро, выудила из резного нутра сундучка тяжёлую коробку, повертела её. Ни замков, ни швов, ни петелек, ни кнопочек - ничего не было на поверхности. Как же так получилось, что коробка открылась? Её приятно было держать в руках: гладкая обтекаемая форма, тяжесть литого металла, удобный для ладони размер - замечательная штука! Открыть бы... От её рук стенки коробки слегка нагрелись. Лёгкий щелчок - и она открылась. "Записная книжка" выпала на стол и рассыпалась на листочки-пластиночки. Не прикасаясь к ним, Кира стала их разглядывать. Да, в тот страшный миг в школьной библиотеке, когда гремели пистолетные выстрелы, когда жалко и тоненько закричала Шурочка, тогда ей не показалось: там, на страничках шла своя жизнь. В сложном переплетении узора не было покоя, там всё время что-то шевелилось и менялось. И чем пристальнее Кира всматривалась в хитрые разноцветные линии, пунктиры и точки, тем активнее становилось это шевеление.
   Узор, который образовывался на страничках, менялся очень своеобразно: все линии, чёрточки, точки оставались на своих местах, но то в одном, то в другом месте линии вдруг утолщались, потом вновь становились тоненькими. Точки делались то жирными, то еле заметными, пунктир сливался в единую линию, а потом опять распадался на крохотные черточки. Кира разглядывала завораживающее движение на страничках, не прикасаясь к ним, ей во что бы то ни стало захотелось уловить систему в рисунке, связывающим все страницы. Но это никак не давалось. Она предположила, что должна быть некая последовательность - допустим, такая же, как в книге: первая страница, вторая, третья и так далее. Бывает, на страницах нет нумерации, тогда можно попробовать восстановить последовательность изложения через текст. Ничего не вышло. Текста не было. Никакого намёка на текст - лишь хаотичное движение. И всё же, она уверена, в рисунках была своя система, надо только понять её.
   От мельтешни на страничках у Киры зарябило в глазах. Больше не задумываясь о правильной последовательности страниц, она как попало сложила книжечку и закрыла коробку. Взглянула на часики: время пролетело мгновенно, оказывается, она почти два часа любовалась страничками книжки - даже не заметила, как стемнело. Стемнело?! Всего-то десять вечера. Куда это запропали белые ночи? Вернулась с прогулки тётя или нет? Она ничего не слышала - так увлечена была своим делом. Уже лёжа в кровати, Кира смотрела в окно на погасшее небо, слушала отдалённый перезвон курантов с колокольни Петропавловского собора. А в душе крепла уверенность в необходимости поездки в Эстляндию. Она должна узнать всё. И будь что будет!
  
   Утром вставать совсем не хотелось. От солнечного дня и светлого вечера не осталось и следа. Хмурое небо, с которого потоком лил дождь, распугало недавно ещё по-летнему одетых людей. Теперь по улице катили пролётки с поднятым блестящим от дождя верхом, а по тротуарам ползли чёрные шляпки зонтов. Умывшись, Кира вышла в столовую. Там уже за самоваром, словно васнецовская Алёнушка над прудом, сидела печальная Полина. Её вид сразил Киру. Ещё вчера густые волнистые волосы её превратились в редкие неопределённого цвета волосёнки, которые тётушка заплела в две неопрятные косицы. А такого старушечьего утреннего платья, наверное, даже в пьесах Островского днём с огнём не найти. Полина Ивановна плаксиво морщила лицо и шмыгала покрасневшим носом.
   -Ты уже встала, Кирочка? - задала она ненужный вопрос и засуетилась, - садись скорее, пока самовар не остыл. Попей чайку с сайкой.
   -Доброе утро, Полина! - отозвалась Кира, удивлённо разглядывая тётушку, - что с вашими волосами?
   -Не понимаю, о чём ты? - пожала плечами Полина, - всё как обычно. И я просила тебя не говорить мне "вы". Мы же родные друг другу. Кроме меня, у тебя никого нет - чего церемониться? И набрось шаль - что-то прохладно сегодня. Хотя, чему удивляться: октябрь всё-таки.
   -Но... - ещё больше удивилась Кира, но тут шумно вошла в комнату Софья Григорьевна.
   -Всё ещё киснешь? - презрительно бросила она Полине. - Представь, Кира, со вчерашнего дня эта особа ходит с красным носом и плаксивым лицом. Как узнала, что мы с Григорием Александровичем решили обвенчаться, так и киснет. Заметь, не радуется за меня, свою благодетельницу, а сидит тут и куксится, как перекисшая квашня.
   Полная негодования, она уселась за стол.
   -Ну чего ты ждёшь? Налей мне чая, наконец! - прикрикнула она на Полину. Та вздрогнула, её лицо ещё больше сморщилось, но она совладала с собой, наполнила чашку и подала певице.
   -Что ж ты всё сердишься, Софья Григорьевна? - тоненько проговорила Полина, робко заглядывая в лицо Преображенской. - Ты же знаешь, как я рада твоему счастью. И Григорий Александрович -достойный человек, и состояние у него, и опять же дом в Петербурге. Но ты уж прости меня, привыкла я с тобою быть. И что теперь делать?! Как мне не убиваться, коли ты гонишь меня прочь? Жила я тихо да спокойно, а теперь нам с Кирочкой надобно о своём доме думать: квартиру да заработок искать. А много ли мы с нею шитьём шляпок заработаем?
   -Пойми, Полина, - смягчилась Софья Григорьевна, - я бы взяла тебя к себе экономкой. Но ведь ты ничего в этом не смыслишь, а дом и хозяйство у Григория Александровича сама знаешь какие. Да и он не хочет никого из прежних наших приятелей видеть. У него другой круг общения, ты же знаешь...
   Кира слушала их беседу и ушам не верила. Всё изменилось, да так, словно она попала в чужой дом.
   -Софья Григорьевна, - не выдержала она, - вы правда выходите замуж за Григория Александровича Иванова?
   -Ну да, - подтвердила Софья Григорьевна, - он давний мой друг, и мы решили наконец-то обвенчаться. Конечно, мне придётся оставить сцену. Собственно, я уже написала прошение...
   -Как?! - вскрикнула Полина, - ты оставила сцену?
   -Ах, пожалуйста, без дамских вскриков и ахов! Венчание через месяц, дел невпроворот. Думаю, вы с Кирой сможете кое в чём помочь. Ты же не откажешься помочь мне? - ехидно адресовалась она к Полине. Та только всхлипнула в очередной раз, приложила платок к глазам и кивнула. - Вот и ладно. Кира, проследи, чтобы к обеду было то, что любит Григорий Александрович. В прошлый раз у Аглаши консоме не задался. Так что проследи, пожалуйста. Я сейчас к портнихе, потом в театр.
   Оставшись наедине с Кирой, Полина уронила голову на руки и беззвучно зарыдала.
   -Тётушка, пожалуйста, не надо, - Кира обняла её, погладила по пегим волосёнкам, - ничего, проживём как-нибудь без неё.
   -Ах, ты не понимаешь, Кирочка, - подняла некрасивое заплаканное лицо тётка, - я всю жизнь при ней. И горничная, и компаньонка, и костюмерша, и подруга - всё я. Везде вместе. Замуж не вышла, всё думала, как тут она без меня останется. И пожалуйста, выставила меня, словно ненужную вещь, словно изношенные ботинки. Вон - и всё.
   Кира смотрела на тётку и не узнавала её. Вчера это была красивая ухоженная женщина, уверенная в себе, властная. А сегодня - несчастная слезливая старая дева в старушечьем платье. Если вчерашняя Полина не вызывала никакой симпатии, то от жалости к сегодняшней бедолаге заныло сердце. И что там тётушка говорила об осенних холодах?
   -Тётушка, а какое сегодня число, - осторожно спросила Кира, - что-то я запуталась?
   -Так вон календарь висит, посмотри. Я вечером всегда прошедший день зачёркиваю, - она деликатно высморкалась.
   Кира подошла к красивому - настоящее произведение искусства - настенному календарю: 14 октября. Она растерянно уставилась на дату. Но цифры, вписанные в изящную виньетку, просто сразили. 1914 год! Кажется, она сходит с ума. Кира потрясла головой - может, это обман зрения и ей только кажется? Нет, не кажется. Её охватил ужас: она всё дальше и дальше отдаляется от нужного ей 1910 года. Мало того, что, как чёртик из коробочки, выскочил совсем другой год, но и люди изменились, да и события идут совсем по-другому! Почему? Что произошло? И тут её осенило: коробка! Она сложила листочки "книжки" произвольно. Может ли порядок страничек влиять на время? И не только на него? Люди тоже стали другими, у них другая жизнь, другая судьба. Неужели это она, Кира, виновата во всей этой чехарде? От этих мыслей у неё мороз по коже пошёл.
   А Полина тем временем совсем закручинилась. Теперь она сидела, подперев рукой подбородок и раскачиваясь из стороны в сторону, слёзы ручьём текли у неё из глаз. Зрелище невыносимое, прямо-таки душераздирающее.
   -Тётушка, - вдруг вспомнила Кира, - а ваш дом в Одессе, в нём-то жить можно?
   И без того плаксивое лицо ещё больше сморщилось:
   -Разве ты не помнишь? Как случилась та история с твоим папенькой, так мы с Тонечкой дом-то и продали.
   -Какая история, тётушка? Я ничего не знаю.
   -Точно, я и забыла: Тонечка не хотела, чтобы ты знала. Но теперь уж скрывать нечего. Твои родители как обвенчались, так ещё год в Петербурге прожили. Батюшка твой, Сергей Петрович, тут служил. Но вышла история. Пропали из полковой кассы деньги: пятнадцать тысяч. Взять могли только двое: либо Сергей Петрович, либо верный друг его Григорий Александрович. Ох и напереживались мы тогда! Сергей-то ничего никому не говорил, почернел весь от нервов. А Григорий ходил везде да суда чести требовал.
   -И был суд?
   -Нет, до суда не довели. Нашлись деньги. Уж как там они с бумагами в сейфе смешались и не заметили их - не знаю. Но нашлись. И лишь мы трое знали, как они в сейф попали. Мы с Тонечкой тогда дом в Одессе продали, а Сергей деньги в сейф подложил. Только всё равно пришлось им отсюда уезжать. Под Варшаву папеньку твоего перевели. И Григория куда-то отправили.
   -Так кто же взял деньги?
   -Не знаю, Кирочка, не знаю. Но не Сергей - это уж точно. И дружбе их с Григорием конец пришёл. Дуэль у них была...
   -Папенька никогда бы так не сделал. Значит, это Григорий Александрович... А ты знаешь, кому дом продали?
   -Конечно, знаю. Софья Григорьевна купила. Выгодно купила. Дом не меньше двадцати тысяч стоил. Он же каменный, в три этажа. Там восемь квартир сдавалось. А она за пятнадцать взяла.
   -Скажи, Полинушка, а папенькин родовой дом в Каменецке кому завещан? Мачехе?
   -Мачехе? Какой мачехе?! Ты что это сегодня? Такие вещи странные говоришь! Тонечка с мужем вместе погибли. Откуда мачеха?!
   -Прости, тётушка, это я что-то перепутала...
   -Ничего себе - "перепутала"! - сердилась Полина, - а дом в Каменецке - твоё приданое. Твой он, этот дом.
   -Вот и хорошо, Полинушка. Ты там жить станешь, и хозяйкой его будешь. Не нужен нам Петербург. Вот найдём здесь кое-кого и уедем.
   -Нет, ни за что! Это твой дом, - упрямилась Полина.
   -Всё, решено: ты жить там станешь. И не спорь со мною, - она строго сдвинула брови и обняла Полину, - лучше скажи, что Григорию к обеду подать надобно. Что он любит?
   Полина чуть приободрилась. Ей понравилось предложение жить в далёком от Петербурга Каменецке. Она вытерла слёзы и стала перечислять любимые господином Ивановым блюда:
   -Обед соберём самый простой. Закуски всякие - это само собой. А вот первое блюдо - консоме с пашотом. На второе подадим говядину жареную и суфле из картофеля, ну и, разумеется, компот в бисквите - он его любит. Только надо помочь Аглаше. Ну да с этим мы справимся.
   Они справились. Всё прекрасно получилось: и консоме, и суфле, и бисквит. Кира даже успела уложить тётке волосы в приличную причёску. А ещё она стащила у Софьи Григорьевны платье, которое та давно не надевала, и заставила тётку влезть в него. Полина попыталась было сопротивляться, но Кира была непреклонна. Получилось очень неплохо. Когда Софья Григорьевна об руку с Григорием Александровичем вошла в столовую и увидела изменившуюся подругу, у неё сделалось сначала удивлённое, а потом странно неприязненное выражение лица. Но она сдержалась и ничего не сказала.
   А Кира разглядывала господина Иванова. У неё складывалось впечатление, что тот ничуть не изменился. Таким подтянуто-молодцеватым, с идеальной выправкой, она видела его в той своей - другой жизни. Но были и отличия. Этот господин Иванов отличался от того господина Иванова наличием нелепого фатовства, глупым бахвальством и чрезмерной самоуверенностью. О чём бы ни зашла беседа, он тут же бесцеремонно вмешивался, переводил её на себя любимого и никому не давал рта раскрыть, напористо излагая своё видение предмета разговора и ничуть не сомневаясь, что его мнение самое правильное. При этом он кривил рот в снисходительной усмешке и крутил и без того лихо закрученные усы. А когда Кира поймала на себе его липкий взгляд, ей стало совсем тошно. К тому же она в очередной раз попала впросак, поинтересовавшись, как идут дела на фронте.
   -Осада Антверпена уже закончилась? - Кире вспомнился учебник истории, который был в её школьной библиотеке. Там, конечно, описывался ход Первой мировой войны, но не очень подробно. Она смутно помнила, что в октябре 1914 года немцы взяли Антверпен. Её вообще удивляло отсутствие в разговоре темы войны, словно это никого не касалось.
   Все замолчали и уставились на неё.
   -При чём тут Антверпен? - удивилась Софья Григорьевна.
   -Но война же идёт? И Россия воюет? - в свою очередь удивилась Кира.
   -С чего вы взяли, что Россия где-то воюет? - усмехнулся господин Иванов, - это кому же в голову может прийти бредовая идея с нами воевать?
   -Но разве 1 августа Германия не объявила войну России? - понимая, что спрашивает зря, Кира смутилась и покраснела.
   -Какая чушь! Что-то ты совсем, матушка, сегодня... - Софья Григорьевна не договорила, только кинула сердитый взгляд на Киру и отвернулась.
   Софья Григорьевна была крайне недовольна: сначала эта возмутительная выходка Полины, надевшей без спроса чужое платье, а теперь ещё и девчонка с дурацкими вопросами отвлекает внимание обожаемого Гришеньки на себя - вон как он косит глазом в её сторону.
   Кира уже поняла, что не стоит задавать лишних вопросов, и сидела, молча опустив голову. Но на этом неприятности не кончились. После обеда, когда все перешли в гостиную, Кира сбежала к себе. Она решила немедленно заняться "записной книжкой". Но тут без стука к ней вошёл Григорий Александрович.
   -В чём дело?! - возмутилась Кира, - как вы смеете входить без стука?!
   -Ах-ах, какое негодование! Как пылают твои глазки! - он двинулся к ней и сделал попытку схватить её. Кира отскочила:
   -Немедленно убирайтесь! - прошипела она.
   -Ну-ну, хватит притворяться! Ты же глаз с меня не сводила всё это время. Что ж теперь-то кочевряжиться? - и он поймал её руку.
   Но дверь распахнулась, и на пороге появилась Софья Григорьевна:
   -Так я и знала, - гневно заявила она, - Полина, иди сюда! Посмотри, что устроила твоя дорогая племянница!
   Полина выглянула из-за плеча Софьи Григорьевны.
   -Кирочка, что происходит? - пискнула она.
   -Господин Иванов, видимо, ошибся дверью, - вскинув голову и глядя на Софью Григорьевну, ответила Кира, пряча за спину руку, на запястье которой остались следы пальцев Григория Александровича.
   -В самом деле, Сонечка, - ухмыльнулся господин Иванов, покручивая ус, - ошибся, перепутал. Поедем-ка лучше кататься, а потом поужинаем в "Аквариуме".
   Софья Григорьевна легко дала себя уговорить, и они поехали кататься по осеннему городу. Но она успела шепнуть Полине:
   -Чтобы завтра же ноги этой дряни здесь не было!
   -Но, Сонечка, как же так? Как я без Кирочки?
   -И ты убирайся вместе с нею. Надоела ты мне своим нытьём хуже горькой редьки.
   Кире пришлось успокаивать беднягу, поить её лавровишнёвыми каплями. От них Полина вскоре уснула, и Кира, укрыв тётю пледом и оставив гореть ночник, вышла. Ну что ж, если Софья Григорьевна выгоняет их, они переедут в меблированные комнаты. Но это завтра. А сегодня у неё ещё есть срочные дела. И она направилась к телефону. Аппарат был в гостиной, там же лежал тоненький телефонный справочник за 1913-й год. Кира открыла его, поискала фамилию Пален. Нашла. Адрес тот же: Каменноостровский проспект, дом Циммермана. Ей ответил приятный женский голос.
   -Могу я поговорить с господином Паленом? - Кире показалось, что на том конце провода слышат, как отчаянно бьётся её сердце.
   -Никого нет. Господа уехали за границу, - равнодушно ответили ей и положили трубку.
   Кира изругала себя последними словами. Надо было спросить Штефана, а так получилось, что непонятно, какого господина Палена спросили. Она ещё раз попросила соединить себя с квартирой Паленов.
   -Простите, и Штефан Иванович Пален уехал? - задала она свой вопрос.
   -Ну я же сказала, что все господа за границей, - раздражённо ответила женщина.
   Штефан за границей! Он есть, он существует! Он не выдумка её больного мозга! Кира прошлась по гостиной, остановилась у портрета Софьи Григорьевны. То, что это была картина, хорошо известная Кире, сомнений не вызывало. Раньше огромное полотно занимали две главные фигуры - Полина за роялем и Софья Григорьевна рядом, - теперь оно выглядело иначе. У рояля в роскошном концертном платье чуть в пол-оборота, небрежно пропуская через пальцы длинную нитку жемчуга, мечтательно улыбалась Софья Григорьевна. Одна. Полины не было совсем. Да, прелестно - дальше некуда.
   Она вернулась к себе и занялась разгадыванием рисунков "записной книжки". В который уже раз разложила золотые листочки на столе, поворачивая их и так и этак. Ей показалось, что вчера совпало изображение на двух листочках. А сегодня кажется, что пульсирующий рисунок, причудливо извиваясь, совмещается и находит продолжение на третьем листочке. Кира закрыла мгновенно уставшие глаза, уж очень мельтешили узоры на блестящей поверхности. Но по слепящей белизне под опущенными веками продолжали хаотичное движение линии и точки.
   Итак, совместился узор на трёх страничках, но четвёртая никак не хотела укладываться. Вот, казалось бы, уже всё получилось, линии перетекают и не прерываются, но в самом уголке пунктир вдруг стал сплошной толстой чертой, а тоненькая линия наоборот изменилась в пунктир. Когда от напряжения уже стало рябить в глазах, Кира сложила три "правильных" листочка и, вздохнув, приложила, явно не так как должно, четвертый, спрятала всё в коробку и закрыла сундучок. Она прилегла не раздеваясь, потому что хотела дождаться Софью Григорьевну с её прогулки и поговорить о Полине. Может, эгоистичная дама придержит хоть самую малость свой вздорный характер и не станет так помыкать бедной женщиной?
   Прилечь-то прилегла, да и задремала. Очнулась от лёгкого стука.
   -Кира, можно к тебе? - спрашивали из-за двери.
   -Конечно, входите, - отозвалась Кира, поднимаясь и потягиваясь - отлежала левую руку до мурашек. Осторожно вошла Софья Григорьевна, прошуршав шёлковой юбкой. Она щёлкнула выключателем настольной лампы, и кольца на её руках заиграли разноцветными огоньками. Кира настороженно следила за нею, рассматривая аккуратную кремовую блузку с агатовой камеей у ворота, - что-то слишком скромный туалет выбрала сегодня для себя Софья Григорьевна. Женщина приблизилась и присела на краешек кровати.
   -Как ты? Отдохнула? - она потянулась рукой к Кире, но та отшатнулась, - да что с тобой?! Я же всего лишь хотела потрогать твой лоб - нет ли температуры?
   -Я здорова, - отозвалась Кира. В облике Софьи Григорьевны что-то изменилось. - Хорошо, что вы зашли. Я хочу поговорить о Полине...
   -А что с нею? - всполошилась Софья Григорьевна, - она нездорова?
   -Будто вы не знаете, - усмехнулась Кира, - видели бы вы, как она вчера рыдала, когда вы велели нам убираться вон из вашего дома!
   -Я?! Я велела убираться вон? - Софья Григорьевна сжала в ужасе руки, - Кира, ты бредишь! Никогда бы я не прогнала Полину. Как можно?
   Она замолчала, негодующе глядя на Киру:
   -Постой, ты сказала, что она вчера рыдала? Вчера? Но это же невозможно.
   -Почему же?
   -Где ты могла её видеть, если она уже второй день гостит у своей приятельницы в Павловске? Да и ты сама только вчера вечером у нас объявилась.
   -Подождите, вы хотите сказать, что Полины уже два дня нет дома? Но... - и замолчала. Вот что изменилось в облике Софьи Григорьевны со вчерашнего дня: характер. Вчера это была вздорная эгоистка, но сегодня... сегодня она предстала такой, какой была в далёком сентябре 1911 года. Неужели ещё один перевёртыш времени? Сердце Киры учащённо забилось, - Софья Григорьевна, скажите, какое нынче число?
   Певица с жалостью посмотрела на девушку. Это как же надо было замучиться в дороге, чтобы счёт дням потерять?
   -Ты, Кирочка, не волнуйся. Спешить нам некуда. А Полине я уже телеграмму в Павловск послала. Представляю, как она обрадуется, увидев тебя здесь живой и здоровой. Я как вчера тебя на пороге нашем увидела, сразу узнала, хотя мы до этого и не встречались. Твои родители в письмах слали карточки, и мы с Полиной долго их потом рассматривали. А тут вдруг твоя мачеха прислала телеграмму...
   -Мачеха? Вера Ивановна?
   -Ну да, кто ж ещё? А в телеграмме прямо криком кричит, мол, пропала девочка. Как мы всполошились с Полиной, ты и представить не можешь. У Полины сердце слабое, вот я её и отправила к нашей старинной приятельнице в Павловск. Пусть отвлечётся, отдохнёт... Но ты-то, ты, умница! И как только добралась до нас?! Одна, в такую даль... Видела бы ты себя вчера: продрогшая, с красным носом, совсем без сил ... Ничего удивительного, ведь брела пешком от вокзала сюда к нам на Петербургскую сторону. И это по такой-то погоде! Ну ничего, мы тебе молока с мёдом дали - вот и сморило в тепле-то.
   Кира выглянула в окно. Так и есть! Опять сменилось время года. Густой снег валил за окном, устилая снежным ковром землю. Она обернулась к Софье Григорьевне:
   -Так какое же число сегодня? - от волнения у неё пропал голос.
   -Восемнадцатое декабря, - покачала головой Софья Григорьевна. - Но я, Кирочка, к тебе вот с чем пришла. Тебя спрашивал один человек...
   -Кто? - оживилась Кира.
   -Это старая история. У твоего батюшки был приятель по юнкерскому училищу - некто Григорий Александрович Иванов...
   -О нет, - схватилась за голову Кира, опять Гришка-прохвост объявился!
   -Так ты знаешь этого субъекта?
   -Не совсем. Так, кое-что слышала.
   -Так вот: потом в полку вышла какая-то история, и друзья раздружились, говорят, даже дуэль была. Но это уже потом. А тогда в Одессе Григорий Александрович свёл знакомство с Полиной - мы все ещё в пансионе были, учились в старшем классе. Мы ведь четверо дружили: я, Полина, Верунчик и Леночка. Историю Верунчика ты знаешь - это твоя мачеха. Леночка сразу замуж вышла за какого-то мелкого чиновника и жила в Одессе. Но мы переписываемся, карточки посылаем друг другу. Но я не о том...
   Так вот: Григорий Александрович на именины Полины привёл своего приятеля. Сергей Петрович тогда сильное впечатление произвёл на нас, юных барышень. Твой батюшка был очень привлекательным молодым офицером. И, конечно, - что уж скрывать-то? - мы все в него влюбились. Но он, как увидел Тонечку, так больше на нас, девчонок, внимание и не обращал. А нам обидно. Злились мы ужасно. Но потом время прошло, и мы с Леночкой успокоились, к тому ж я стала уроки пения брать у одной известной певицы, а за Леночкой стал ухаживать господин Киселёв.
   -Так это Елена Валентиновна? - улыбнулась Кира.
   -Да, она самая. Так вот: нам с нею не до дурацких интриг стало. Но Верунчик с Полиной никак не могли успокоиться и устраивали всякие каверзы. То записку Сергею Петровичу подкинут якобы от Тонечки, то свидание от её имени назначат - глупости разные. И помогал им, догадайся кто? Да-да, Григорий Александрович. Интриги эти, как ты знаешь, кончились ничем. Сергей Петрович женился на Тонечке. А Полина то ли от злости, то ли назло самой себе закрутила роман с господином Ивановым. Да какой роман! Но это уже дело прошлое. А вот пару месяцев назад этот господин опять в нашей жизни появился. И это спустя столько лет! Опять он Полине голову кружит, а та прямо-таки, как барышня юная, краснеет и бледнеет при господине Иванове.
   А сегодня он явился к нам с тем, чтобы тебя увидеть. Говорит, дело к тебе есть, а какое не сказывает. Я-то спровадила его, сказала, что ты устала с дороги и нездорова. Но он, настырный такой, обещался вечером зайти. Вот я и хотела спросить, что ему от тебя надобно?
   -Не знаю. И, честно говоря, не испытываю желания узнать.
   -И мне он неприятен. Но принять придётся. Ради Полины придётся беседовать и чаем-кофе угощать.
   -Не беспокойтесь, Софья Григорьевна, я немного знаю, что из себя представляет этот человек и чарам его не поддамся, - немного рассеянно отозвалась Кира. Её терзала одна единственная мысль - какой сейчас год идёт. С числом она разобралась, но год ей пока был неизвестен.
   -Ну хорошо. Тогда умывайся и завтракай. А мне пора на репетицию в театр. Спектаклей сейчас нет по случаю поста, но мы потихоньку репетируем. К обеду вернусь. Так что не волнуйся, к визиту Григория Александровича я уже дома буду.
   Первым делом, когда певица вышла, Кира проверила, на месте ли саквояж и закрыт ли в нём маменькин сундучок. Саквояж стоял в шкафу, ящичек был на месте. Кира не стала доставать "записную книжку", она боялась сдвинуть листочки и нарушить равновесие узоров на их поверхности.
   Она поискала в гостиной календарь и с замирающим сердцем вгляделась в изящно вписанные в сложный рисунок цифры: 1910 год. Она, наконец, попала в желаемое время! Значит, правильно сложились листочки в "книжечке". Все, кроме одного последнего, и это её не просто беспокоило, это пугало. Что ещё преподнесёт ей последняя страничка? Она чувствовала, срочно надо правильно пристроить эту страничку, потому что в рассказе Софьи Григорьевны были неточности. Певица рассказывала, что Сергей Петрович в Одессе был "молодым офицером", но это не так. Ему тогда уже было за тридцать, и он уже вышел в отставку. Кира похолодела. А вдруг чем дольше она станет разбираться с "книжкой", тем больше изменений будет происходить по сравнению с ЕЁ 1910 годом? А тут ещё этот господин Иванов...
  
  
  
   Глава 3
  
  
   Господин Иванов не заставил себя ждать. Едва Кира закончила с завтраком - конечно, двенадцать часов пополудни - позднее для завтрака время, но так уж получилось, - как раздался в передней звонок, и горничная ввела Григория Александровича в гостиную. Он поклонился:
   -Как видите, я не смог оставаться на месте и последовал за вами, - он внимательно всматривался в Киру строгими глазами, - вы, скажем так, настолько стремительно покинули родной город, а попросту - сбежали, что Вера Ивановна свалилась в нервном припадке, и доктор приписал ей курс пиявок.
   -Что вам угодно, сударь? - Кира стояла у окна, не предлагая ему присесть.
   Она разглядывала этого человека, с которым жизнь постоянно её сталкивала, и в очередной раз удивлялась переменам в нём. Подтянутый, с прямой спиной - отличная выправка, начинающие седеть густые волосы и пушистые усы - всё это было ей знакомо. Но если вчера самоуверенность и фатоватые манеры отталкивали, то сегодня её поразила искренняя тревога в умных глазах и, чего уж совсем не могло быть, однако было: доброе выражение лица. Он в самом деле волновался за неё!
   -Как вы суровы, - пробормотал он и покосился на ожившие напольные часы, пробившие четверть первого. - Я спешил увидеть вас, чтобы поговорить. Наедине поговорить. Дело важное и серьёзное.
   -Хорошо, давайте поговорим, - она жестом пригласила его присесть, сама села в кресло спиной к окну, ей хотелось, чтобы скудный зимний свет падал именно ему в лицо. - Слушаю вас.
   Он выдвинул стул и сел напротив.
   - Вы не должны обижаться на мачеху, дорогая Кира Сергеевна. Ей хотелось устроить вашу жизнь так, как она себе это представляла: кончить курс гимназии, удачно выйти замуж за достойного человека и жить спокойной провинциальной жизнью этого маленького городка. И тут её представления о счастье вступили в противоречие с вашими. Прозябание в пыльном городишке вам не подошло. Вы помните тот разговор, что состоялся месяц назад в гостиной вашего дома в Каменецке?
   Кира не помнила, да и не было, и не могло быть никакого разговора месяц назад в её родном городе. У неё мурашки пошли по коже и стали влажными ладони.
   -Неужели не помните, как вы вдруг появились на пороге дома с известием, что вас исключили из пансиона за непочтительное поведение по отношению к классной даме? Вас выгнали за то, что вы сбежали на свидание с каким-то сопливым мальчишкой-гимназистом. И на выговор от классной дамы - заметьте, весьма почтенной женщины - надерзили ей самым возмутительным образом, - он помолчал, - какое странное выражение лица сейчас у вас. У меня складывается впечатление, что вы ничего не помните.
   -Это на самом деле так. Видите ли, в дороге я приболела, и сейчас в голове у меня всё перепуталось...
   -А, ну тогда понятно, - он потёр переносицу. - С другой стороны, это как же нужно было "приболеть", чтобы позабыть такие события? Ну да ладно... Вы заявили, что больше нигде учиться не желаете, что хотите поступить на сцену, чтобы стать артисткой. Вера Ивановна, что не удивительно, всполошилась, загорячилась - между вами вышел неприятный спор. Тогда-то она вам и заявила, что лучше своей волей - волей опекунши - выдаст вас замуж хоть за кого. А так как при этом разговоре присутствовал я, она указала в мою сторону. Да-да, сударыня, я всего лишь подвернулся ей под руку. Вы же убежали к себе и три дня не выходили. Потом спустились вниз и заявили мачехе, что согласны выйти замуж за меня.
   -О Боже!
   -Да-да, именно так. И Вера Ивановна - она всегда была не очень далёкой женщиной - решила воплотить в жизнь свою бредовую мысль. Но, сударыня, ни мне, ни вам этот брак не нужен. И я вам всё высказал при первом же удобном случае. Мне очень хотелось помочь вам. И тогда мы пришли к обоюдному согласию: пусть Вера Ивановна занимается вашим приданым, а мы что-нибудь придумаем. И вот, когда вроде бы мы обо всём договорились, вдруг вы исчезаете неизвестно куда! Говорить о том, как мы переволновались, я не стану. Вас искали, но, вы догадываетесь, безрезультатно. Тогда я вспомнил о вашем горячем желании поступить на сцену и решил, что, скорее всего, вы обратитесь к вашей тёте. И помчался в Петербург. Вот я здесь.
   -Да, вы здесь. Но, сударь, - Кира видела, он что-то не договаривал, - всё, что вы рассказали, не составляет тайны. Почему же вы настаивали на встрече с глазу на глаз? Что ещё вы хотели бы поведать?
   -Вы правы, у меня есть ещё кое-что, о чём срочно необходимо поговорить. Это касается не только вас, но и ваших родителей.
   -Вот как! Что можете о моих родителях сказать вы - человек, запятнавший дружбу, оклеветавший товарища и чуть не убивший его на дуэли? - рассердилась Кира.
   Он молчал, удивлённо глядя на неё.
   -Какие странные обвинения! "Запятнавший дружбу, оклеветавший товарища" - откуда вы это взяли?
   -А разве не так?
   -Конечно, не так! Мы с Сергеем учились вместе, дружили - как я мог предать его?
   -А полковая касса? Куда делись пятнадцать тысяч?
   -Да вы с ума сошли! Какая полковая касса? Какие тысячи? - у него гневно раздувались крылья носа, тёмные брови сдвинулись в одну линию.
   -Но за что же тогда вас перевели из Петербурга в захолустье? Не за это ли?
   -Ах, это нелепая история нашей молодости! Да, нас с Сергеем перевели под Варшаву. Случилось это из-за дочерей полковника Григорьева. Мы ещё мальчишками-юнкерами стали бывать в их доме. Частенько туда захаживали. Там было весело, барышни Григорьевы, я бы сказал, не отличались застенчивостью. Вообразили себя свободными от родительской воли, решили, что они эмансипированные особы и повели себя, скажем так, не очень благонравным способом. Нет-нет, ничего говорящего о падении нравов там не было. Пара поцелуев да объятий в тёмном углу комнаты - и всё. Но однажды полковник Григорьев узнал о проделках дочерей, потребовал нас к себе в кабинет. Там состоялась беседа, из которой мы с Сергеем узнали, что, оказывается, своей несдержанностью скомпрометировали доверчивых барышень и в их окружении уже пошли разговоры. Жениться мы не могли, так как ещё не выслужили себе чина. И хотя полковник готов был на многое закрыть глаза, мы-то с Сергеем не собирались пока обзаводиться семьёй, да ещё с такими барышнями. Вот он и "похлопотал", чтобы нас из столицы отправили в предместье Варшавы.
   -А дуэль была?
   -Вот тут правда. Дуэль была. Тут я виноват и признаюсь в этом...
   -Вот видите...
   -Нас командировали в Одессу за какой-то военной надобностью. Там я познакомился с Полиной. Она ещё в гимназии училась. Вначале очень она нам понравилась, мы даже на свидание по очереди с нею ходили. Решили, пусть сама выбор сделает. Но тут она нас в дом пригласила. И всё. Как увидели мы Тонечку, так оба и влюбились. Только она сразу вашего папеньку выделять стала. А мне обидно... Короче, повздорили однажды и до того, что я вызвал Сергея. Состоялась дуэль. Только я всю ночь тогда думал: вот убью я друга своего и что, полюбит меня за это Тонечка? Она выбор свой сделала. Что ж я меж ними лезу? И когда была моя очередь стрелять, я выстрелил в воздух. Извинился таким образом. И с горя закрутил роман с Полиной. А потом подал рапорт да перевёлся в другой полк.
   -Вот, значит, как оно было, - задумчиво прошептала Кира. Вновь время перевернуло судьбы и характеры. Перед нею сидел не Гришка-прохвост, перед нею был честный, благородный, смелый человек. Этот господин Иванов заслуживал доверия, и он ей нравился. Она подняла голову: - простите меня, Григорий Александрович. Я не должна была так с вами разговаривать.
   -Да ладно, чего уж там, - отмахнулся он, - пустяки. Я хотел с вами говорить совсем о другом. Есть одна вещь, которая не даёт мне покоя последние годы. Смерть ваших родителей, - Кира вздрогнула. - Есть в их уходе что-то непонятное мне, странное. Нет, нет, это только ощущения, и ничего более. Но я никак не могу отделаться от мысли, что произошло это не случайно. Видите ли, Кирочка, я уже не молодой человек и жизнь многому научила. Не понаслышке знаком с разными её негативными проявлениями. Одно из таких проявлений - женская зависть.
   -Но почему вы мне об этом говорите? - удивилась Кира, - и как это связано с моими родителями?
   -Я много лет знал вашего батюшку. Это был очень крепкий человек. И вдруг он, заметьте, не болея никогда, в одночасье опочил. А до этого нелепо связал свою жизнь с женщиной, не имеющей с ним ничего общего, - с Верой Ивановной. И это через год после скоропостижной кончины Тонечки - этого светлого ангела. Не странно ли? Я под присягой могу подтвердить, что жену свою, ангела Тонечку, Сергей больше жизни любил. Вы, наверное, знаете, что было четыре подруги: Соня, Полина, Вера и Елена. И все они безумно увлеклись вашим батюшкой. Но когда Сергей остановил свой выбор на Тонечке, Соня с Еленой поплакали да и стали к нему относиться, как к брату. А Полина с Верой никак не могли успокоиться и лелеяли нелепую надежду, что всё ещё может измениться. Впрочем, дело это давнее и не стоит терять время на воспоминания о нём.
   Если б не одно обстоятельство. Эти горячие особы - Полина и Верунчик - поклялись отомстить Тонечке, её мужу и, слушайте внимательно, будущему их потомству...
   -Вы простите меня, Григорий Александрович, но всё это звучит совершенно по-дурацки: тайная страсть, клятвы мести. "Парижские тайны" какие-то!
   -В жизни иногда случается более странное и запутанное, чем в любом романе, дорогая Кира Сергеевна. Я ведь с Верой часто вижусь. Как приезжаю в Каменецк по делам, так и встречаюсь по старой памяти, молодость вспоминаю, Тонечку да Сергея. Представьте, как-то Вера сболтнула лишнее: то ли рюмочку-другую выпила, то ли довериться решилась - не знаю. Но вот, что она сказала. В вашей семье уже много-много лет ящичек хранится, а в нём сокровище неописуемое. Только добраться до него просто так нельзя, не каждый может этот ящичек открыть. Вера знает, что вы, Кира, можете - дано это вам от рождения. Вот и хотят они с Полиной забрать его у вас. Но тут тоже есть закавыка: вы сами должны его им отдать. Хитрая деревяшка только тогда подчиняется владельцу, если ему её по доброй воле подарили. Вы сами, без понуждения, должны отдать шкатулку, иначе она не откроется. Правда это или нет - не знаю. Конечно, история на сказку похожа, но дамы прочно вбили себе в голову, что, вскрыв ящик, они получат это вожделенное сокровище. И готовы на всё, лишь бы своего добиться.
   Кире не верилось, что тётя может строить такие интриги ради мифического сокровища. Глупость какая-то!
   -Но там нет никаких сокровищ! Разве они не знали этого?
   -Откуда им знать? Шкатулку никогда не открывали. Я её хорошо помню, она всегда стояла на каминной полке в вашем доме в Каменецке. Но никто её не трогал. И кто знает, что там внутри?
   -Да ничего особенного. Хотите, покажу вам? А вы расскажите тёте и мачехе, что видели в ней.
   -Право, не знаю, - он колебался, - стоит ли?
   -Конечно, стоит. Это много времени не займёт.
   Кира сбегала за шкатулкой. В самом деле, какие глупости навоображали себе Полина с Верой Ивановной. Пусть Григорий Александрович объяснит им, что там находится. На минуту она задумалась, можно ли доверять господину Иванову. И решила: этому Григорию Александровичу - честному и благородному, искреннему другу её отца - доверять можно. Она даже отругала себя за излишнюю подозрительность. Так она скоро совсем перестанет верить людям.
   -Вот, смотрите, - она поставила ящичек на стол. Григорий Александрович подошёл, равнодушно оглядел его, пожал плечами.
   -Ничего особенного. Ящик как ящик. Работа тонкая, красивая.
   -Открыть его, в самом деле, не каждый может, но мне это пока удаётся.
   Крышка мелодично звякнула и откинулась.
   -Видите, тут только три предмета: тетрадь, футляр и коробка. В тетради нет нарисованных карт для поиска сокровищ. Там только записи в хронологическом порядке о владельцах сундучка. Футляр пустой, сами видите. А в коробке скрыта записная книжка. И всё, - она сложила все предметы в ящичек и закрыла его.
   -Нет, не всё. Об этих предметах ваша матушка рассказывала, она-то знала, что скрывается внутри шкатулки. И Полина это знает. Значит, есть ценность у этих предметов. Не просто же так ваша семья столько лет хранит их. Я знаю одно: Полине, этой взбалмошной упрямице, во что бы то ни стало хочется завладеть этим ящичком. Иногда я спрашиваю себя, за что я так привязан к этой сумасбродке? Наверное, за общие безумства молодости да милые воспоминания. Но, должен вам сказать, как бы я не отговаривал Полину, она пойдёт на любые хитрости, лишь бы исполнилось её желание. И тут я подхожу к ещё одному и очень неприятному вопросу. На что готовы подруги - Полина с Верой - пойти ради своей давней клятвы? На какие каверзы способны? То, что они придумают, как окрутить вас, чтобы вы своими руками отдали им шкатулку, я не сомневаюсь. Но как далеко при этом зайдут?
   -А я не отдам им - и всё. Благодаря вам я уже знаю об их намерениях.
   -О, вы ещё не сталкивались с истинным коварством! Что же предпринять? - он задумался.
   -Можно им сказать, что шкатулку у меня украли в дороге, - придумала Кира. И тут же разочарованно добавила: - нет, это не подойдёт. И в камеру хранения её не сдашь, вдруг в самом деле пропадёт. А здесь прятать бесполезно - найдут.
   -Я могу предложить свои услуги, если вы, конечно, мне доверяете, - улыбнулся он.
   В передней два раза тренькнул звонок.
   -Это Софья Григорьевна, - с досадой проговорила Кира, - если б она на полчаса позже пришла, мы бы успели обо всём договориться.
   -Так как, доверяете вы мне?
   -Конечно, доверяю. Но сейчас я не могу передать вам шкатулку, Софья Григорьевна может её увидеть и тогда бесполезно сочинять о её пропаже. Пойду спрячу.
   Софья Григорьевна очень удивилась, застав в гостиной господина Иванова. Она рассчитывала ещё раз поговорить с Кирой до его появления. Пришлось отложить разговор на более удачное время. Во время обеда говорили о новом короле Англии Георге, о строительстве Багдадской железной дороги, о недавней смерти графа Толстого, о новой постановке оперы "Кармен" - в общем, о всякой всячине. В середине обеда вихрем влетела в столовую Полина, на ходу сбрасывая шубку и разматывая молочного цвета кашемировую шаль.
   -Добрый вечер всем! Кирочка, дорогая моя! Как же я рада, что ты с нами! Как получила телеграмму от Сонечки, так бросила всё - и вот я здесь, - она обняла и расцеловала племянницу, погрузив её в облако сладковатых духов. Потом обернулась к Григорию Александровичу, - и вы здесь! Как хорошо!
   Он подошёл к её руке, Полина с удовольствием протянула ему надушенную ладошку. Именно такой - милой, добродушной, чуточку взбалмошной - помнила её Кира. "Неужели тётя все эти годы коварно мечтала о мести за безответную любовь?" - засомневалась Кира, глядя на смешливую очаровательную женщину. Что-то не верится. Она перевела взгляд на картину, занимавшую треть стены. Раньше она висела в гостиной, а теперь её перенесли сюда. Обе женщины: и Полина, и Софья Григорьевна были в вечерних туалетах. Полина приготовилась аккомпанировать, она придерживала на пюпитре ноты, с улыбкой глядя на Софью Григорьевну. А та что-то говорила подруге, улыбаясь ей в ответ. Никаких роковых надписей на нотах не было. Кира вздохнула с облегчением.
   Потом они пили кофе в гостиной. Григорий Александрович был очень мил, шутил с дамами, вспоминал общих знакомых. Он кофе не пил, его угощали хорошо выдержанным коньяком. Он по-домашнему лениво откинулся в кресле, поглядывая на золотистый напиток в рюмке, пальцы правой руки беззвучно отстукивали какой-то мотив, который, видимо, звучал у него в голове. Кира не сводила глаз с крепких сильных пальцев, отстукивающих мелодию, ей даже показалось, что она узнаёт её. Глаза Киры стали слипаться - сказывалась усталость. Она повозилась, устраиваясь поудобнее в кресле, чувствуя, как наваливается дремота, совсем не хотелось подниматься и уходить из тёплой уютной гостиной. Голоса доносились как бы издалека и гулко отдавались внутри головы.
   - Смотри, Полина, кажется, Кирочка засыпает. Бедняжка, как она только дошла до нас? - Софья Григорьевна участливо заглянула в лицо девушки.
   -А я ей в кофе своих сердечных капель добавила. Пусть выспится. Совсем замучилась девочка.
   -Ты бы поосторожнее с каплями, Полинушка. То, что тебе доктор прописал, может для неё отравой станет... Григорий Александрович, не сочтите за труд, помогите девочку перенести. Не хочется её тревожить лишний раз.
   -Да какой же это труд? Она лёгонькая, хорошо, если веса два пуда набрала. Совсем ещё дитя.
   -Ну, дитя не дитя, а всё-таки шестнадцатый год! - Полина строго глянула на старого приятеля, - так что не гусарствуй, Гришенька! Мы сейчас с Сонечкой постель разберём, а уж потом ты перенесёшь её.
   Мимо прошуршали шёлком юбки, голоса замолкли. Мягкими неслышными шагами прошёлся по комнате Григорий Александрович, мурлыча себе под нос мелодию. Вот-вот, именно это он отстукивал на подлокотнике кресла. "Ты одессит, Гришка, а это значит..." - напевал Григорий Александрович. Неправильно, не Гришка, а Мишка: "Ты одессит, Мишка..." - хотела поправить его Кира, но совсем заснула и не проснулась даже, когда её, легко подняв на руки, Григорий Александрович перенёс в кровать. Полина с Софьей Григорьевной похлопотали, укрывая её и крестя на ночь, оставили гореть ночник и тихонько вышли. На сегодняшний вечер у них ещё предполагалось заехать в Камерный театр (спектакли шли там, несмотря на пост) и посмотреть на московскую диву Верочку Каралли в "Лебедином озере", потом где-нибудь поужинать в приличном месте в богемной компании.
  
   Кире снился старый детский сон, тот самый, от которого она страшно плакала, а маменька приходила и ложилась рядом, гладила по голове, тихонько шептала что-то тихое и нежное и не уходила, пока маленькая дочь не успокоится. Плечистые великаны с волчьими мордами вместо лиц встали в оконном проёме, вот они бесшумно спрыгнули на паркет, скаля острые клыки, и медленно двинулись в её сторону. Кира укрылась с головой, она не хотела видеть, как приближаются чудовища, как лунный свет играет на блестящей шерсти, покрывающей их тела, как горят мёртвой зеленью не волчьи глаза. Но любопытство заставило преодолеть жуткий страх, и она приоткрыла глаза. Исчезли великаны-волки, вместо них в лунном луче уселась на задние лапы пушистая рыжая лисица, вот она повернула голову к Кире и та увидела, что это не лиса, точнее, не совсем лиса. Половина морды и вдоль хребта всё золотилось лисьей шерстью, а другая половина отливала седым волчьим мехом. Половина морды "улыбалась" этакой гигантской лисичкой-сестричкой, но другая половина скалилась смертельным оскалом волка. Мурашки поползли по коже. А волколис встал на толстые лапы и двинулся к сжавшейся в комочек Кире. Она ждала, внутренне цепенея от ужаса, что сейчас пахнёт гнилью из открытой пасти и в неё вцепятся острые зубы. И вдруг возмутилась: чего бояться? Это же всего лишь сон. Страшный детский сон. Но она-то давно не ребёнок! Так с какой стати надо укрываться с головой и зажмурившись трястись при виде призрачных чудовищ? Просто надо проснуться - и всё.
   Но проснуться не получалось, она ворочалась, билась как рыбка, выброшенная на лёд, и чувствовала, что вновь вся цепенеет.
   -Кира, проснись, - прошептал на ухо тихий голос, - проснись, ты должна проснуться! Не спи! Выпей кофе и проснись совсем! Тебе надо что-то вспомнить. Ты должна вспомнить.
   -Да, маменька, да, я сейчас, - и вновь тяжёлая голова упала на подушку, - это из-за Полининых сонных капель, они не дают раскрыть глаза.
   -Кирочка, нельзя спать. Открывай глаза, поднимайся, иначе заснёшь и больше не проснёшься. Заставь себя проснуться!
   Она выпуталась из сбившейся простыни, спустила ноги на холодный пол, поёжилась - из открытой нараспашку форточки несло морозом, ветер задувал в комнату снежинки. Кира доползла до окна и стала под форточку, её тут же охватило холодом. Это подействовало, будто её окатили ледяной водой. Взгляд сфокусировался на большой чашке с чёрным кофе, от которого поднимался пар. Такую огромную красную чашку она видела в немецком журнале, который принёс как-то Серёжа. Он посмеивался над ними, потому что Кира и Шурочка внимательно разглядывали каждую страницу, сверкающую яркими красками, так, словно это были эрмитажные репродукции. Реклама кофе занимала целый разворот: шоколадного цвета густой напиток был налит в ярко-красную чашку, в зеркальной поверхности отражалось чьё-то довольное лицо, а вокруг чашки маслянисто блестели кофейные зёрна. Вот именно такая чашка сейчас стояла на столе. Откуда здесь только что сваренный кофе?! Стуча зубами от холода, она взяла в руки горячую чашку, глотнула и зашипела, ошпарив себе язык. В голове стало проясняться, она упорно стояла под ледяным ветром из форточки, чувствовала на лице покалывание от попадающих на кожу снежинок и глотала обжигающий сладкий кофе. Взглянула на часы, блестящие стрелочки показывали половину второго. А заснула она около шести вечера.
   Она должна что-то вспомнить. Что? Тяжёлые мысли еле-еле ворочались в ещё больной голове. Что произошло вчера? Кира стала вспоминать поочерёдно все эпизоды вчерашнего дня. Приходила Софья Григорьевна с разговором, потом Григорий Александрович предлагал помощь, потом они обедали, и приехала Полина. Был чудесный вечер, но она заснула прямо в кресле. Григорий Александрович пел что-то знакомое, что-то неправильное. Они перенесли её сюда, уложили спать. Что же надо вспомнить?
   Кира вновь начала перебирать в памяти незначительные события вчерашнего дня. Дурацкие капли всё ещё туманили голову. Полина слишком много влила их в её кофе. Григорий Александрович предупреждал, что надо остерегаться её. Кира это должна вспомнить? Надо быть осмотрительнее с тётушкой? Григорий Александрович предлагал спрятать у него шкатулку. Не хотелось бы делать этого, но, видимо, придётся. Григорий Александрович... Что он напевал? "Ты одессит, Мишка, а это значит..." Нет, он пел по-другому: "Ты одессит, Гришка..." Обычная песня из репертуара Леонида Утёсова... Как Утёсова?! Кира чуть не выронила чашку из разом ослабевших пальцев. Как Утёсова?! Ему сейчас только пятнадцать лет, они же одногодки! Мало того - оба мартовские! И песня эта написана во время войны - Великой Отечественной войны. Откуда Григорий Александрович может знать её?! У Киры побелело в глазах. Вот они, волколисы, подкрадываются... Бежать, немедленно. Но куда? Теперь её мозг лихорадочно работал, она должна придумать, куда сможет скрыться от этих волколисов.
   Можно попробовать уехать. Куда? А если?.. Она знает, куда убежит от них. Только надо действовать немедленно. Кира не стала включать свет - собиралась почти на ощупь, неслышно проскользнула в переднюю. И замерла. Что она делает? Зачем бежать? Ей же удалось сложить в нужном порядке три странички "книжки", осталось правильно приладить последнюю. Каждый раз, когда она подбирала нужную последовательность страниц, вокруг неё что-то менялось. И была некая система в этих изменениях, и логика подсказывала, что она совсем близко подошла к окончательному варианту. Так зачем куда-то бежать? Надо всего лишь найти решение с последним листком.
   Так же бесшумно Кира вернулась к себе, достала из саквояжа ящичек. Аккуратно выложила золотые листки и уставилась на них. Они тоже изменились! Первый листочек из золотого постепенно становился прозрачным, как тоненькое стёклышко, второй - был полупрозрачным с золотым отливом, третий и четвёртый оставались плотно золотыми. Почему это происходило, Кира не понимала. Может, это "книжка" разрушалась таким образом, потому что Кира нарушила запрет и вскрыла коробку? Или это был знак того, что она правильно сложила страницы? Некогда гадать, надо дело делать.
   Как уже было не раз, от пристального разглядывания постоянно меняющихся узоров, её стало охватывать странное состояние, что-то вроде гипнотического транса. Она потрясла головой, открыла форточку и подставила лицо под холодный воздух. Это помогло.
   Линии на страничках тянулись вверх, превращались в пунктир, вытягивались и скручивались. Ей показалось, что она уловила гармонию системы: вот, именно эта сторона должна прилегать к третьей странице. Она приложила листочек. В "книжке" что-то щёлкнуло, все странички намертво соединились и сложились гармошкой, при этом из четвёртого листка выпал ещё один - пятый - совершенно чистый лист. А этот куда приложить: в начало или в конец? И как определить, какой стороной надо его приставить, если на нём ничего нет?
   Кира подумала, что иногда в книгах оставляли специально последнюю страницу чистой - без текста - для того, чтобы тот, кто читал, мог записать свои мысли, если они, конечно, у него появлялись, по поводу только что прочитанного.Может, владелец (или хозяин) этой "книжечки"предполагал записывать свои впечатления? Или, что больше похоже на правду, на пустую страничку надо занести продолжение истории? Пока Кира раздумывала, третья и четвёртая страницы стали прозрачными, она поднесла их к глазам. Там, словно в окошечке, открывалось нечто сияющее, радостное, серебристо-розовое, оно клубилось и переливалось перламутровыми бликами, от него не хотелось отводить глаза, хотелось смотреть, любоваться, восхищаться и пить это волшебное облако счастья. А то, что это было именно счастье, Кира не сомневалась. И она решилась: пусть у истории - её истории - будет продолжение, возможно, только ей доверено создать это самое продолжение. Ей - самой слабой, доверчивой, простодушной, беспомощной и нуждающейся в защите. Может, она вернёт или выстроит заново тот мир, который потеряла?
   Приложила чистый золотой листок к прозрачным окошкам, внутри "книжечки" что-то тихонько и мелодично затренькало, он тут же прирос к страничкам. Она попробовала отцепить его, но он крепко держался. Тогда Кира спрятала "книжечку" в футляр и закрыла шкатулку. Что ж? Утро вечера мудренее. Она сделала свой выбор. Будет ли он правильным - время покажет. Хотелось наивно верить, что все недруги остались в других историях, на других страницах.
  
  
  
  
  
  
   Глава 4
  
   -Доброе утро, Кирочка, - Софья Григорьевна поставила на блюдце чашечку с недопитым кофе, зябко повела плечами, укутанными чёрной пуховой шалью, - что-то я мёрзну сегодня. Не разболеться бы!
   -Доброе утро, Софья Григорьевна, - она присела рядом.
   -Как спалось?
   -Спасибо, Софья Григорьевна, как обычно.
   -Кирочка, мы с тобой уже говорили об этом. Верно, ты забыла. Я прошу: не называй меня так длинно и скучно. Бедняжку Полину ты звала тётей, - она поднесла платочек к глазам, - но потом мы все решили, что не нужны нам эти церемонии. Ничего не изменилось за месяц после кончины Полинушки. Так что я прошу тебя по-прежнему называть меня Соней. Иначе я обижусь.
   -Конечно, тётя Со..., конечно, Сонечка, - улыбнулась ей Кира.
   Вот, значит, как! Месяц назад не стало Полины... В той, прежней, жизни это случилось в начале ноября. И это был 1911 год. Её захлестнула боль: Шурочка уже целый год без неё, и Штефан, и Серёжа!
   -Как ты побледнела, Кирочка! Подожди, сейчас форточку открою, - засуетилась Софья Григорьевна.
   -Ничего, Сонечка, сейчас пройдёт, - она уронила в ладони лицо. Софья Григорьевна погладила её по коротким волосам, вздохнула, покосившись на двойной портрет над диванчиком. В кудрявой багетной раме были изображены обе подруги: и Полина, и Софья Григорьевна. Они сидели за роялем вполоборота к зрителям, склонив головы друг к другу, и мягко улыбались своим мыслям, их обнажённые руки лежали на клавиатуре. Кто бы мог подумать, что всего месяц назад они с Полиной вот так, как на портрете, сидели за роялем и пели дуэт из "Пиковой дамы"? Она ласково провела рукой по серебристым Кириным волосам: бедная девочка, так много потерь!
   -От Викентия письмо получила. Почти месяц шло из Америки! - адвокат Викентий Велле был старинным другом и поклонником певицы, он уехал за океан к брату, у которого в Нью-Йорке было открыто своё дело. - Требует, чтобы я ехала к нему...
   -Конечно, Сонечка, поезжай. Но, ради Бога, только не на "Титанике"! Сонечка, дай мне слово, что на "Титанике" не поплывёшь!
   -Какой ещё "Титаник"? О чём ты? Уж не та ли громадина, о которой газеты трубили? Да они его, кажется, только начали строить. Что ты, Кирочка, его не скоро спустят на воду. Нет, для нас уже готовы корабли попроще да подешевле. Но не хочется мне туда, в Америку эту. Что я там забыла? Среди индейцев этих? - она налила себе и Кире кофе из блестящего кофейника, гревшегося над спиртовкой, подсунула девушке ломтик французской булочки, масло, сыр. Та благодарно кивнула и стала намазывать масло на булку. - Меня, Кирочка, зовут в консерваторию, хотят, чтобы учила студентов пению.
   -Это же замечательно, Сонечка!
   -Я уже согласилась. Решила, этот сезон допою - и хватит. Неприлично же в моём возрасте Кармен изображать.
   -Да какой возраст-то? Ты с Полиной одних лет, вы же вместе учились. Некоторые и до шестидесяти в опере поют.
   -Ну да, и весь зал смеётся, когда уже безголосая толстая старая тётка изображает юную чахоточную Виолетту или Джильду в обтягивающих штанах. Нет, пусть меня лучше молодой да сильной запомнят. Я уже и директора предупредила, что пою последний сезон.
   -А разве сейчас есть спектакли? Ведь пост идёт...
   -Сейчас всё больше концерты... Кстати, меня пригласили в Ревель, хотят, чтобы в предрождественском концерте выступила. С удовольствием поеду, сто лет не была в Эстляндии. У меня там друзья есть интересные. Так что готовься, через недельку тронемся.
   -Ты и меня с собой берёшь? - обрадовалась Кира.
   -А как же иначе? - удивилась Софья Григорьевна, - ты же теперь на месте Полинушки. Теперь ты мой секретарь, - она помолчала, - как всё-таки удачно сложилось с этим твоим замужеством!
   Кира вздрогнула и в изумлении уставилась на Софью Григорьевну, а та, не заметив её реакции, продолжила:
   -То, что твоя мачеха глуповата, я ещё с гимназии помню. Верунчик никогда большим умом не отличалась, но Полину она обожала и делала всё так, как та ей приказывала. Не помню, рассказывала я тебе или нет, как мы все четверо в твоего папеньку влюбились. Чего только не придумывали, чтобы привлечь его внимание! Да где уж! Он никого, кроме своей Тонечки, видеть не видел. А когда та история в полку вышла, мы все наши безделушки заложили, да к деньгам, что за ваш одесский дом дали и добавили.
   -Не мог папенька взять из полковой кассы, - старая обида за отца захлестнула Киру.
   -Конечно, не мог. Тут и говорить не о чем. Знали мы, чьих это рук дело. Но доказать не могли. Ну его, мерзавца! Подумать только, недавно здесь был!
   -Кто, господин Иванов?!
   -Он, он, прохвост. В сентябре вдруг появился и опять Полине голову задурил. Уж я ли не уговаривала её бросить мерзавца! Так ведь, нет. Упрямая была твоя тётушка. Земля ей пухом! - она перекрестилась и внезапно призналась: - знала бы ты, как мы твоего папеньку обожали, к Тонечке ревновали. Мы тогда хитрость придумали: Верунчика к твоим приставили, чтобы помогала хозяйство вести да докладывала, как они живут-поживают.
   -Как же это понимать, Сонечка? Вера Ивановна, значит, шпионила?
   -Шпионила? Можно и так сказать, но мы хотели, чтобы хоть какая помощь Тонечке была. Она же совсем слабенькая была, тоненькая да беленькая, как ромашка полевая. Куда ей одной с хозяйством справиться? Вот Верунчик ей и помогала. А когда Сергей Петрович Тонечку потерял, мы все всполошились. Он тогда на себя стал не похож: бледный, худой, молчит, видеть никого не хотел, опять курить свою трубку начал. При Тонечке-то бросил - она запах табака не любила. Вот мы собрались все четверо и, посоветовавшись, решили, что Верунчик придумает что-нибудь жалостное и попросит папеньку твоего спасти-помочь ей. Он же шляхтич, рыцарь - даму, даже такую, как наш Верунчик, в беде не бросит. Так и случилось. Прикрыл Сергей Петрович своим именем выдуманные Верушкины страсти-мордасти. Отвлекли мы его тогда от мыслей дурных.
   -Вот из-за чего папенька женился на ней!
   -Вот именно, мы всю эту историю придумали для его же спасения. Только Верунчик совсем из ума выжила в этом вашем Каменецке. Что это ей стукнуло в голову тебя выдать замуж за господина Иванова?! Видела бы ты, как Полина разозлилась, когда письмо от Верунчика получила. Мы телеграмму отбили длиннющую с таким выговором, что у твоей мачехи уши неделю должны были от стыда гореть. Но ты к тому времени уже сбежала от них в Одессу. И хорошо, что там всё так кончилось удачно. Фиктивный брак - это серьёзный шаг. Не каждый решится на такое. А твой студент - просто молодец: раз - и готово. Я только не пойму, почему ты не хочешь имя его назвать.
   Кира молчала, придумывая себе оправдание, потом подняла голову:
   -Сонечка, мы с ним так договорились, что всё сохраним в тайне. У него своя жизнь, у меня - своя. Мы решили не мешать друг другу. Не сердись, ладно?
   Софья Григорьевна пожала плечами: ладно, мол. А Кире на глаза попался пёстрый, весь в золотых виньетках календарь, висящий возле буфета. Она смотрела и не могла понять, то ли глаза её обманывают, то ли это чья-то шутка.
   -Сонечка, - не выдержала она, - почему у нас здесь старый календарь висит?
   -Где старый календарь? Этот? - недоумение отразилось в серых глазах певицы, - чем же он старый? Вот пройдёт ещё три недели, сменим на новый. А пока всё как должно быть - календарь на 1910 год. Какой же ещё?
   У Киры побелело в глазах, шумом наполнились уши, и она опустилась на пол прямо возле стола.
  
   Следующие два дня Софья Григорьевна, напуганная болезненным Кириным видом, категорически запретила ей выходить на улицу, уложила в кровать и вызвала доктора. Кира пыталась протестовать, объясняя, что совершенно здорова и не нуждается ни в каких докторах. Но Софья Григорьевна была непреклонна и зорко наблюдала за больной, когда та пила выписанные доктором укрепляющую микстуру и успокоительные капли. От укрепляющей микстуры у Киры появлялась изжога, а успокоительные капли дурманили голову, и всё время хотелось спать. На третий день Кира взбунтовалась и сказала, что если не выйдет сегодня на улицу, то объявит голодовку. Конечно, это был шуточный ультиматум, но он подействовал и Соня сняла "домашний арест" с Киры, позволив недолго погулять по Каменноостровскому проспекту, чем та с радостью тут же воспользовалась.
   Зима давно устоялась, снега навалило так, что дворники не успевали расчищать тротуары, прохожие спешили по своим делам, то и дело оступаясь и попадая ногами в ботах в наметённые с двух сторон сугробы. Кира выскочила на волю и, жадно вдыхая чудесный морозный воздух, поспешила в сторону дома Циммермана, туда, где была квартира Паленов. Она решила во что бы то ни стало хоть что-нибудь разузнать о Штефане, даже если для этого ей придётся расспрашивать дворника. Пробежав мимо швейцара, она взлетела к знакомой двери и нажала на кнопку электрического звонка. Хорошенькая горничная в крахмальной наколке вопросительно уставилась на Киру:
   -Что угодно-с, сударыня?
   -Катюша?! -радостно воскликнула Кира и тут же сконфузилась - спокойнее надо быть, не стоит пугать людей своими вскриками. - Вас зовут Катюшей?
   -Да, сударыня, - удивилась та, -но что вам угодно?
   -Скажите, кого я могу видеть из господ?
   -Дома только барыня Эльза Станиславовна. Но они не принимают-с.
   -Ах, как жаль! А что молодой барин скоро будет?
   -Это вы о Штефане Ивановиче спрашиваете-с? Так их нет в городе, они как с батюшкой своим уехали лечиться, так ещё и не вернулись. К Новому году должно возвратятся.
   -Ах, как жаль, - повторила ещё раз Кира и собралась уже уходить, но в этот момент заурчал подъёмный механизм лифта, лязгнула металлическая дверь и на площадку впорхнула ещё одна Кирина знакомая - очаровательная Елизавета Максимовна Бех, вся обвешанная аккуратными свёртками. Она с любопытством взглянула на Киру и уже хотела было пройти мимо, но тут выражение лица её изменилось - она узнала девушку:
   -Вы?! Не может быть! Какая неожиданность! - заулыбалась она приветливо, - простите, что не приглашаю. Я здесь всего лишь в гостях, а сегодня тётя Эльза не принимает.
   -Да, я понимаю...
   -Но мне бы так хотелось поболтать с вами! - она подумала и предложила: - а что если мы посидим в кондитерской? Тётя Эльза не одобряет всякие пирожные да конфеты, а я обожаю сладкое. Ну как, посидим за кофе?
   -С удовольствием, - улыбнулась Кира.
   -Вот и отлично. Катюша, возьми, пожалуйста, все эти покупки и положи в моей комнате. Я сама всё покажу тёте Эльзе, когда вернусь.
   Она передала свёртки горничной:
   -Пойдёмте скорее, а то тётя Эльза меня не отпустит, - и побежала вниз по лестнице.
   На пересечении Карповки с проспектом в одном из доходных домов весь первый этаж занимала очередная "Французская кондитерская" с обязательными крахмальными снежно-белыми скатертями, с живыми цветами в хрустальных вазочках и умопомрачительными официантами. Девушки выбрали столик у окна с видом на тихую замёрзшую Карповку и сделали заказ.
   -Ну рассказывайте, рассказывайте, как вы очутились в Петербурге? - блестящими от любопытства глазами Лиза смотрела на спутницу, - как уладилось ваше дело?
   Кира молчала: знать бы ещё, какое дело и как оно уладилось?
   -Да вот, видите, приехала к тёте в Петербург, а она, к несчастью, скончалась.
   -Мне так жаль, - посочувствовала Лиза, трогая ложечкой пирожное с розовым кремом, и доверительно наклонилась к Кире, - знаете, с того сентября столько всего произошло... Дядя Йоганн до сих пор простить себе не может, что отпустил нас со Штефаном погостить у своего университетского друга в Одессу. Да и мне кажется, что все наши неприятности начались с того злополучного праздника в Аркадии.
   -Правда? - Кира желала сейчас одного: чтобы Лиза всё-всё рассказала.
   -Правда, правда. Вы, конечно, помните, как ваша подруга нас познакомила? Честно говоря, мне не очень-то тогда хотелось ехать к морю в компании этих развесёлых студентов и их подруг-курсисток. Но Штефан уговорил - он умеет уговорить человека. Вот и решил, что мы слишком чопорные в нашей столице и должны веселиться. Совсем, как в студенческом гимне: "Будем веселы, пока мы молоды!" И что? Из всей пёстрой компании более менее смирными были мы с вами. А потом это злосчастное происшествие... Как вспомню, как все закричали, когда увидели, что вы упали в воду, - прямо мурашки по коже бегут.
   "Вот тебе и на! Оказывается, я упала в воду!" - подумала Кира. Только этого не хватало!
   -Я тогда не нарочно, - пробормотала она.
   -Ну конечно, не нарочно. Никто вас не обвиняет, - похлопала её по руке Лиза и подхватила с тарелки следующее пирожное, - как можно винить за то, что не понравилось болтать об анатомии в компании эмансипированных девиц с папиросами в зубах, да ещё и господа студенты расшумелись после выпитых напитков. Помню, как следила глазами за вами. Вы тогда ушли на волнолом, а дело шло к вечеру, и ветер поднялся - вот шляпку и унесло. Любая барышня бросилась бы доставать свою шляпку. И я тоже. Это же просто нелепая случайность, что вы поскользнулись и свалились в воду. Тогда все замерли с открытыми от испуга ртами. Только Штефан не растерялся. До сих пор перед глазами картина: он сломя голову несётся к волнолому, срывая на ходу с себя тужурку... Бедняжка, вас тогда так сильно побило об камни! Но Штефану удалось вас вытолкнуть из воды прямо в руки товарищей. А помните, как вас и его везли на извозчике в больницу?
   -Совсем не помню, - покачала головой Кира.
   -Ничего удивительного, вы же тогда почти без сознания были. А у Штефана оказалось сломано ребро. Это он ударился о камни, когда вас вытаскивал. Но он всё равно не захотел в больнице оставаться. Мы навещали вас. Ну и историю рассказали тогда вы! Это же какой произвол - заставлять человека выходить замуж насильно! И это в наше-то время! Что мы только не придумывали! Всё сочиняли, как вас из этой истории вытянуть. А помните, как я предложила вам написать объявление в газету, что, мол, желаете фиктивно выйти замуж для обретения свободы. Штефан только посмеялся над нашими прожектами.
   -Посмеялся, да?
   -Конечно, разве мужчины понимают наши трудности? Но он пообещал что-нибудь придумать. А потом мы вернулись в Петербург и тут-то всё и началось. Он заболел.
   -Как заболел? - испугалась Кира.
   -Да вот так: перестал разговаривать. Замолчал - и всё. Вот тогда его и повезли лечиться за границу. Тётя Эльза и дядя Йоганн увезли Штефана в Швейцарию. Но к Новому году они должны вернуться.
   -Помогло лечение?
   -Не знаю. Тётя Эльза раньше вернулась, но не хочет об этом говорить. Ничего, скоро сами всё увидим. А вы-то, вы как? Решилось ваше дело?
   -Решилось. Нашёлся добрый человек. Так что теперь я не завишу от мачехи. Вот служу секретарём у Софьи Григорьевны Преображенской - это известная певица.
   -Да, конечно, я знаю госпожу Преображенскую. Мы часто в театре бываем. Я очень рада за вас, - она взглянула на часики, - ой, тётя Эльза станет сердиться. Мне, к сожалению, пора.
   Они очень по-доброму простились. Кира не спеша возвращалась домой, обдумывая всё, что услышала от разговорчивой Елизаветы Максимовны. Старый друг и просто очень хороший человек - Андрей Монастырский когда-то, наверное, сто лет назад, рассказывал, как он познакомился с Паленом во время вылазки студентов на пикник. Тогда какая-то девушка свалилась в воду следом за улетевшей шляпкой, а Штефан вытащил её. Получается, что этой девушкой была именно она, Кира. Он не только вытащил её из воды, но и придумал, как найти выход из сложного положения, в которое она угодила. Пален дал ей совет и предложил свою помощь? Но почему они разъехались? Там, в той жизни они любили друг друга. Этого не должно было случиться. Но случилось. Не трудно сообразить: из-за того, что брак их фиктивный и они договорились не докучать друг другу своим присутствием. А если она вышла замуж вовсе не за Палена? Почему она решила, что её обвенчали именно с Паленом? Кира похолодела. Тогда за кого? Первым делом надо найти брачное свидетельство, там будет всё написано. И ещё: Штефан болен. Что с ним? И с этим надо разобраться.
   Пока Кира добиралась домой, она так замёрзла, что, взбегая по лестнице, мечтала лишь о горячем чае и огромном вязаном пуховом платке. Она уже сто раз с сожалением вспомнила меховые сапожки, которые носила в Ленинграде и шапку-ушанку из пёстрого кролика за двенадцать рублей. Пожалуй, на этих удобных деталях одежды все её сожаления по концу двадцатого века заканчивались. Она совсем не страдала из-за отсутствия некоторых тамошних удобств. Да, здесь не было метро, троллейбусов, автобусов, не пахло бензином от автомобилей. Ну и что? Зато были извозчики и конка - пусть передвигались они ужасно медленно, это её не раздражало, даже наоборот - нравилось. Видимо, ей, родившейся в девятнадцатом веке, всё-таки ближе было начало двадцатого века, чем его конец. А как Шурочка с Серёжей? Им-то тяжелее приспособиться к повседневной "старине". Кира вздохнула: скорее бы уже их найти.
   Отогревшись за огромной чашкой чая и замотавшись в серенький шерстяной платок, Кира полезла в свой дорожный саквояж. Документов в нём не оказалось. Она ещё раз перерыла вещи, вынимая и раскладывая их на кровати, но никаких бумаг не нашла. Оставалось лишь одно место, где могли храниться её документы - маменькин сундучок. Как обычно, тихо звякнув, откинулась крышка, и Кира изумлённо уставилась в битком набитое нутро ящичка. Сверху лежало шанжановое платье - то самое, сшитое у настоящей портнихи в Одессе, то самое, в котором она венчалась с Паленом. Кира осторожно вынула его, расправила и приложила к себе - её любимое платье! Оно пахло нежно и свежо, навевая лучшие воспоминания о её жизни. Она тряхнула головой, не разрешая себе впадать в сладостное уныние, и стала доставать другие предметы. Плоский футляр с маменькиным жемчугом, шёлковый шарф, затканный золотыми пчёлками, узенькую коробочку с браслетом с зелёными гранатами - подарок Штефана на Рождество, тетрадь-хронику семьи Баумгартен. На самом дне оказался бархатный футляр от проклятых браслетов. Она открыла его - пусто. Все гнёзда пустовали. А вот и золотая коробка, где спряталась главная тайна их семьи - книжица с лепестками-страничками, ставшими совершенно прозрачными. Кроме последней страницы - чистенькой и гладкой.
   Документы лежали на дне ящичка: паспортная книжка и заполненный лист гербовой бумаги с печатями, марками и подписями - выписка из метрической книги о бракосочетавшихся за 1910 год. Вот оно - 20 сентября 1910 года, и запись о ней и Штефане. За полгода до их знакомства, ведь они встретились в конце февраля 1911 года! Она опустилась на стул. В голове не укладывалось: события поменялись местами. Но это же совершенно невозможно! Получается, из её жизни вычеркнули (или наоборот, прибавили?) несколько месяцев со всеми радостными и печальными перипетиями.
   В дверь стукнула горничная:
   -Кира Сергеевна, к вам пришли.
   -Кто пришёл? - встрепенулась Кира.
   -Господин Иванов. Дожидается в гостиной.
   Первое, что пришло Кире в голову, - это отказаться от встречи с ним. Но потом она решила, что от этого господина просто так не отвяжешься и уж лучше с ним встретиться. Она уложила все вещи, кроме платья, назад в ящичек и закрыла его. Взглянула на себя в зеркало и расстроилась: бледненькая, растрёпанная - совсем заморыш. Причесавшись, она независимо вскинула голову и, выпрямившись, шагнула в гостиную с мыслью о том, что "истинный шляхтич умеет держать себя в руках".
   Господин Иванов был таким, каким Кира запомнила его по 1911 году: подтянутый, сильный, привлекательный и опасный. Он вскочил при её появлении, поклонился:
   -Душевно рад видеть вас, Кирочка, - мягко сказал он.
   -Кира Сергеевна, с вашего позволения, господин Иванов, - она присела на краешек стула, готовая сорваться с места и убежать, и предложила присесть ему.
   -Ну к чему такие условности между почти родственниками? -ухмыльнулся он. Кира встала, собираясь немедленно уйти. - Ну хорошо, хорошо. Как хотите, пусть будет Кира Сергеевна. Но Кира мне больше нравится, - он закинул ногу на ногу и уставился на девушку с усмешкой.
   -Что вам угодно, сударь?
   -Мне угодно, сударыня, выполнить обещание, которое я дал вашей мачехе и вашей тётушке: вернуть вас домой, в Каменецк.
   -С какой такой стати? - Кира начала злиться, а когда она злилась, нервы подводили её.
   -Напомню вам, драгоценная моя, - Кира поморщилась, но господин Иванов не обратил на это внимание, - в августе должна была состояться наша с вами свадьба. Вы сбежали совершенно постыдным образом, затем достаточно скомпрометировали себя в Одессе. Нам с вашей тётей больших трудов стоило разыскать вас. И, заметьте, я не допытываюсь, где вы пропадали всё это время и чем занимались. Так что можете оценить моё благородство. К сожалению, Полина внезапно ушла в мир иной, но она взяла с меня обещание довести дело до конца.
   -До какого конца? Уморить меня хотите? - вырвалось у Киры. - Думаете, я не знаю, что на самом деле вы меньше всего нуждаетесь во мне? Вам не я нужна, вам нужен... - она не договорила. Трижды тренькнул звонок в прихожей, и в гостиную буквально влетела раскрасневшаяся от мороза Софья Григорьевна. Она стала за спинкой Кириного стула и уставилась на господина Иванова возмущенными глазами:
   -В чём дело, сударь? Почему вы здесь? - потом, не дожидаясь от него ответа, заглянула Кире в лицо: - надеюсь, этот господин не обидел тебя?
   -Он требует моего возвращения в Каменецк с тем, чтобы я вышла за него, - обиженно ответила та.
   -Вот ещё! - фыркнула певица, - а луну с неба он не требует?
   -Напрасно вы так шутите и напрасно упрямитесь, уважаемая Софья Григорьевна, - его глаза обдали женщину холодом. - Мы с вами давно знакомы, и, зная меня, вы понимаете, что я не отступлюсь.
   -О да, я слишком хорошо вас знаю, - криво усмехнулась Софья Григорьевна, - Кира, принеси бумагу, ну ты знаешь какую...
   -Сейчас, Сонечка, - Кира вышла и тотчас вернулась с выпиской из метрической книги, - ты об этом документе говорила, Сонечка?
   -Да, именно об этом. Покажи этот листок господину Иванову, дорогая.
   Григорий Александрович небрежно взял выписку из рук Киры, взглянул раз, потом ещё раз уже внимательнее:
   -Вот как! Это даже лучше. Но, позвольте спросить, где же ваш счастливый супруг? Только не говорите, что его призвали дела по спасению отечества и он срочно отбыл к месту службы в Маньчжурию.
   -Вас, сударь, это не касается, - холодно и непочтительно бросила Кира.
   -Вы, Кира Сергеевна, думаете, что обвели всех вокруг пальца? Ошибаетесь, дело наше не кончено, - он поднялся, - и в самом скором будущем мы непременно увидимся. Боюсь, что наша встреча не будут столь мирной...
   Кира отвернулась, не желая видеть неприятного ей человека. За окном по косой ветер гнал мелкий снег, наступающие сумерки раскрашивали серо-голубыми оттенками улицу, прохожих, экипажи. Высокий мужчина стоял под только что зажженным фонарём, он ёжился от ветра и отворачивался от летящего снега. Светлые волосы, запорошенные снежинками, выглядывали из-под тёплой шапки. Вот он повернулся и поднял кверху лицо, разглядывая фасад дома. На миг их глаза встретились, и Кира отскочила от окна. Не может быть! Смятение охватило её. Она осторожно, прикрываясь шторой, выглянула в окно: никого. Показалось или нет? Потом вздохнула облегчённо: конечно, показалось. После визита Гришки-прохвоста ещё и не такое может привидеться.
  
   Ревель встретил их лёгким морозцем и предрождественским настроением. Цветные фонарики украшали каждую лавочку, каждый магазинчик, в витринах красовались чудесные пряничные домики, сахарные и марципановые фигурки. Игрушечный город готовился радостно встретить праздник, аромат которого витал над всеми улицами. Из каждой кондитерской, из каждой кофейни вкусно тянуло корицей, имбирём и ванилью. У Киры сразу поднялось настроение и даже на минуту забылось неприятное видение: на последней станции перед Ревелем, когда поезд тронулся, мимо окна вагона медленно проплыл стоящий на платформе Григорий Александрович Иванов. Он заметил её и дурашливо поклонился. Что ему понадобилось в здешних краях? Об этом Кире не хотелось задумываться.
   Софья Григорьевна с большим успехом пела в двух концертах в Дворянском собрании, и ещё раз она должна была выступить уже после Рождества. В номере гостиницы от аромата подаренных цветов кружилась голова, пришлось открывать окно и проветривать комнату. Преображенская сияла от успеха и выглядела если не ровесницей Киры, то её старшей сестрой. В голову певицы даже закралась мысль о том, что, может, она поспешила с окончанием карьеры? А тут ещё встретились на концерте петербургские знакомые и пригласили провести Новый год в имении под Ревелем. На святках намечалась Рождественская мистерия с участием гостей, и поэтому выступление "дорогой Сонечки" было бы как нельзя кстати. У Софьи Григорьевны вытянулось было лицо: её приглашали не ради неё самой - милой петербургской дамочки и семейного друга, - им всего лишь понадобился её голос для выступления перед гостями. Но взглянув на притихшую Киру, в глазах которой полыхала надежда на поездку, она согласилась с условием, что в дуэте из "Пиковой дамы" они будут петь обе.
   Всю дорогу до гостиницы Софья Григорьевна ворчала:
   -Надо же, я-то думала, они меня хотят видеть, - она так сердито глянула на городового, что он вытянулся перед нею и поднёс руку к шапке, - а им, видите ли, мой голос понадобился... Вот всегда так! Ну да, "мы артисты, наше место в буфете". А я-то считала её приятельницей!
   -Ну что ты сердишься? Какие пустяки! Лучше расскажи всё-всё, что знаешь об этой семье.
   -Обычные немцы, давно обрусевшие. Имение, говорят, очень красивое, со старинным домом. Там природа чудесная: лес, лес и лес, а ещё речка и озеро. А лес в основном еловый - такой, как я люблю. Залив, правда, далековато, но, сейчас не лето, и он нам ни к чему. Всё это мне приятельница рассказывала. Ну, ты её только что видела. Их семья уже лет двести здесь распоряжается. А впрочем, не знаю. Я ведь с её слов говорю. Вот завтра поедем, и всё сами увидим. Она написала мне, до какой станции ехать, а там за нами пришлют сани, наверное.
   -Не волнуйся, Сонечка, не заблудимся.
   -А я и не волнуюсь. Даже интересно ехать туда, где ни разу не бывал. Рождественское приключение, правда?
   -Ещё и какое! - Кира слушала Соню и размышляла о цепочке случайностей: встреча с Лизой Бех, затем неожиданная поездка в Ревель, а теперь приглашение в Большое имение. Все это совпадало с её желанием отправиться в Эстляндию - случайность? Или необыкновенное везение? Она разволновалась, потому что чувствовала: удача могла покинуть её в любой момент и порвётся цепочка случайностей, закончится полоса везения.
   После обеда они ещё раз прошлись по лавкам Ревеля, где торговали всякой всячиной к Новому году и кое-что прикупили в качестве небольших подарков. Им предстояло утром сесть на местную "кукушку" - поезд всего с одним вагоном - и отправиться в сторону Тапса, где на станции их должны были встретить и проводить в имение. Поэтому дамы решили не полуночничать и сразу ложиться спать, чтобы наутро выглядеть свежими и не уставшими. Софья Григорьевна немного почитала на ночь какой-то модный роман, но на второй странице стала клевать носом и вскоре благополучно заснула.
   Кира ворочалась с боку на бок, мечтая о встрече с Шурочкой и Штефаном, представляла себе эту встречу и подгоняла время, но оно, кажется, остановилось на половине первого и никак не желало торопиться. Наконец она тоже заснула, но проспала всего минут пять, не больше, открыла глаза - за окнами было светло и спать уже не хотелось. Что-то время от времени позвякивало, Кира повернула голову и увидела Полину. Та, сидя за круглым столиком, пила чай, а звякала её ложечка о розетку с вишнёвым вареньем. Заметив, что Кира уже проснулась, она помахала ей ложечкой:
   -Хватит спать, соня! Иди чай пить. Знаешь, какое варенье самое моё любимое и самое ненавистное? Вишнёвое. Знала бы ты, сколько мы с Сонечкой этих ягод перечистили! Её мама никому не доверяла варить варенье из вишни. Она что-то такое таинственное делала с ягодами, и они никогда не разваривались, всегда были целыми и крепенькими. Косточки мы с Соней ловко научились вынимать. Возьмёшь шпильку - самую обычную шпильку для волос - и давай ею косточки поддевать...
   -Полина, ты здесь? - Кира не верила своим глазам, - но ты же... ты же...
   -Ну и что? - дёрнула плечиком в утреннем платье Полина, - что я не могу чаю с вареньем выпить, что ли? Так ты будешь варенье?
   Кира помотала головой.
   -Ну как хочешь. Мы с Соней да ещё с Верунчиком любили пасьянсы раскладывать. Правда, если б классная дама узнала, нам бы ох, как досталось! Или возьмём Тонечкин сундучок (тот, что ты за собой везде таскаешь),и давай разбирать его...
   -Разве вы могли его открыть? -удивилась Кира.
   -А что там долго думать? Приставь бабушкино колечко к замку - и всё. Там гарнитур был в синем бархатном футляре - браслеты. Краси-и-вые! Из белого золота с тонким рисунком, они парные были: два на запястья и два надевались чуть выше локтя. Жаль, что один потерялся, три осталось, и мы их обожали себе на руки надевать.
   -Подожди, Полина. Футляр синего бархата с браслетами - ты о нём говоришь?
   -Ну да. Другого там не было.
   -И вы надевали и снимали эти три браслета?!
   -Что тебя удивляет, не пойму? Конечно, сто раз надевали и снимали. Что тут такого?
   -Чем же ещё вы играли в детстве?
   -Чем? Ну, там ещё была знаменитая головоломка Баумгартенов. Мы тайком её доставали, потому что Тонечка опасалась, что мы можем сломать её - уж больно тонкая работа была. Детям эту головоломку обычно не давали и строго-настрого наказывали ни под каким видом не открывать коробочку, в которой она хранилась.
   -И вы её всё-таки открывали?
   -Понимаешь, эта баумгартеновская головоломка хитрая такая. Там внутри коробочки лежат золотые пластины, их надо сложить правильно, и они станут прозрачными. Уж как это мастер сделал, какую хитрость применил - никто не знал. Да и не интересовались мы этим по малости своих лет. Но голову ломали каждый раз, пытаясь сложить пластиночки.
   -Получилось?
   -Нет, ни разу не получилось. На то она и головоломка, чтобы загадку эту разгадывать. Да, много мы в детстве проказничали, - и вдруг пожаловалась: - устала я, Кирочка. Столько волнений, столько хлопот. Эта твоя болезнь...
   -Какая болезнь?
   -Ну вот, ты не помнишь. Ты, когда в Одессу от глупышки Верунчика сбежала, там простудилась ужасно. Говорили, что во время прогулки ты случайно оступилась и упала в воду. А море-то в конце сентября уже было холодным, вот и застудилась. Но поначалу-то все подумали, что обошлось лишь испугом да ушибами. Подержали тебя пару дней в больнице да и отпустили. А когда до Петербурга добралась, тут ты и свалилась. Неделю без памяти пролежала! И главное болезнь такая странная: ни температуры, ни болей каких - ничего. Только спала всё время и бредила. Снилось тебе всякое и что странно - ты время от времени просыпалась, рассказывала нам с Соней свои удивительные сны и вновь засыпала.
   -А что же я рассказывала? - Кира дивилась Полине, которая наливала себе из самовара уже третью чашку чая и всё подкладывала и подкладывала варенье из вазочки в розетку. Никогда она не видела тётку такой обжорой.
   -Совершенно невозможные вещи рассказывала, - Полина отставила чашку, и она исчезла, но Киру это совсем не удивило, будто так и должно быть: самовары и чашки внезапно исчезают, словно растворяются в воздухе. Да и чему удивляться, в самом деле? Это же сон! И Кира прекрасно отдавала себе в этом отчёт: Полина ей снится. А та мгновенно переместилась к Кире и удобно расположилась в ногах постели. - Например, ты заявила, что я хотела тебя отравить. Это я-то! Зачем бы мне это делать?! Или вдруг ты стала говорить о каком-то городе, которого и в помине-то нет: Ленинград какой-то. И аэропланы там летают чуть ли не на Луну, и поезда под землёй бегают. Но самое главное: у тебя там дочка оказалась! А сама ты книжки то ли раздавала, то ли продавала. И тебя какие-то злодеи преследовали, чуть ли не сам Григорий Александрович Иванов. Представляешь, каково ему было твой рассказ услышать?
   -А я и ему это рассказывала?
   -Конечно. Он же помогал нам тогда, знаешь как? И врача хорошего нашёл, и сиделку. Ей-то, бедняге Глафире, досталось: сидела днями и ночами возле тебя, но выходила с Божьей помощью. И с нашей помощью, конечно.
   -Сиделку Глафирой звали?! - встрепенулась Кира. В Каменецке за ней ухаживала женщина с таким же именем.
   -Так что наслушались мы небылиц...
   Кира больше не слышала голоса Полины, сон тягучий и тяжёлый навалился на неё. Она проспала пару часов без всяких сновидений, но под утро почувствовала, как кто-то трогает её за плечо. Открыла сонные глаза: приблизив своё лицо к лицу Киры, Полина дёргала рукав её ночной рубашки:
   -Я смотрю, ты мне не очень-то веришь? - Полина обиженно поджала губы, - ну и ладно! А хочешь, можешь всё у Сонечки выспросить, она расскажет тебе. Спроси у Сони...
   Звук голоса Полины стал эхом отдаваться в голове и пропал, и сама она тоже исчезла. Кира завозилась, завозилась... и проснулась. Какой неприятный сон! Всё смешалось: правда, выдумка. Разобраться бы, сколько там выдумки. Вот и Лиза Бех совсем по-другому историю знакомства Киры и Штефана рассказывала. И Полина уверяла её, что всё произошедшее с нею, - всего лишь болезненный сон? А если, тут по позвоночнику у Киры поползли противные мурашки, если её маленькая обожаемая Шурочка- в самом деле сон? Она уткнулась носом в подушку и крепко-накрепко зажмурилась: нет, и ещё раз нет.
   -Кира, ты проснулась? - Соня подняла голову, - доброе утро, Кирочка. Поваляться бы ещё полчасика, но надо вставать. Иначе на "кукушку" опоздаем.
  
   "Кукушка" представляла из себя крохотный паровозик и всего-навсего один вагон, но зато двухэтажный. Такие "кукушки" бегали обычно между Петергофом и Ораниенбаумом в дачные сезоны, а здесь в Эстляндии, видимо, они круглый год стучали колёсами. Софья Григорьевна наотрез отказалась лезть наверх, и потому они с Кирой устроились в нижней части вагона. Нервы Киры были не просто напряжены, ей казалось, что внутри у неё всё скрутилось в узел и чем ближе они подъезжали к Тапсу, тем сильнее этот узел затягивался. Софья Григорьевна уже успела заметить бледность девушки, тёмные круги под глазами и её натянутое молчание. Через двадцать минут она не выдержала:
   -Кира, что случилось? Вчера у тебя было совсем другое настроение. Что произошло? Ты плохо себя чувствуешь?
   Кира тоскливо посмотрела на убегающий заснеженный лес:
   -Дурной сон приснился, Сонечка, - тусклым голосом отозвалась она.
   -Дурной сон? Всего-то-навсего! Знаешь, как надо делать, когда снится что-то неприятное? Надо посмотреть в окно и три раза сказать: "Куда ночь, туда и сон". И сразу всё пройдёт. Запомнила? Куда ночь, туда и сон.
   -Запомнила. А скажи, Сонечка, я сильно болела, когда приехала из Одессы?
   -Ах вот оно что... - Софья Григорьевна участливо посмотрела на девушку, - ты из-за этого такая бледная? Ну и напрасно. Ничего особенного не было. Конечно, ты приехала вся взвинченная, нервная. Полина тогда так засуетилась вокруг тебя, что даже своего Григория оставила тосковать в одиночестве.
   -А он часто у вас бывал?
   -Весь сентябрь - каждый день, каждый вечер. Когда ты приехала, дня через три-четыре, началась эта болезнь. Григорий (надо отдать ему должное) тогда помогал нам: доктора привёл, сиделку нанял. Болезнь у тебя странная была, - она покачала головой, - представь, то ты спала и бредила, то вдруг приходила в себя и начинала рассказывать, что тебе приснилось. Ну и сны это были! С такими снами в театр ходить не надо! Бедного Григория объявила призраком, так ему и сказала, что убили его давным-давно. Полину и Верунчика обозвала отравительницами. Это-то ладно, но потом ты рассказала, как мы с тобой плыли в Америку и корабль (не помню названия) утонул. Ужас!
   -Значит, это всё было во сне?! - её глаза трагически расширились, наполнились слезами. Она кусала губы, стараясь не разрыдаться, но это плохо получалось, и слёзы потоком хлынули из глаз.
   -Ну, не надо, Кирочка, - Соня попыталась успокоить её, но поняла, что сейчас это бесполезно. Вздохнув, она достала маленькую плоскую фляжечку, отвинтила крышку, - вот, глотни...
   Кира сделала несколько глотков, совсем не ощущая жжения в горле и вкуса коньяка. Но всё-таки крепкий напиток сделал своё дело, потому что через несколько минут она уже сидела молча, без слёз, и безучастно глядела в окно. Так и просидела до Тапса. Уже подъезжая к станции, вспомнила, что она здесь бывала и не один раз, и она знает, как выглядит деревянное вокзальное здание, перрон с фонарями - места знакомые. Не во сне же она всё это видела! Поезд остановился, паровоз пыхнул клубом пара и, когда он разошёлся, в горле её образовался комок: это был другой вокзал - вокзал с красными кирпичными стенами и большими окнами. Никакого намёка на старое деревянное строение. Значит, всё-таки сон! Увлекательный, богатый приключениями, создавший ей дивную семью - Шурочку и Штефана, но тем не менее всего лишь работа больного уставшего мозга, всего лишь изощрённое воображение - всё-всё привиделось. Да, было от чего впасть в уныние.
  
  
  
   Глава 5
  
   За ними прислали сани, и смешной рыжий мальчишка, сняв мохнатую шапку и поклонившись, пригласил их садиться. Он деловито поправил меховую полсть, укрывшую ноги путешественниц, забрался на передок саней и лихо взмахнул кнутом. Гнедая лошадка покорно потопала по заснеженной дороге, помахивая тёмным хвостом. Соня с довольной улыбкой рассматривала высоченные ели, сказочными великанами стоящие шеренгой вдоль дороги. Она всегда мечтала пожить в настоящем имении так, чтобы рядом не было и намёка на близкий город с его коптящими небо трубами. И теперь предвкушала чудесный отдых в старинном имении, а то, что придётся спеть на маскараде, - пустяки. Главное - природа здесь дивная, дышится легко, и даже мороз не кусается.
   А Кире казалось, что сейчас из огромного сверкающего сугроба выйдет высокий седой старик в серебрящейся инеем шубе, махнёт рукой в тёплой рукавице и следом из-за деревьев один за другим появятся его братья-месяцы. И пригласят они к своему новогоднему костру, где исполняются все сокровенные желания.
   -Красиво-то как! - вырвалось у Софьи Григорьевны, она повернулась к Кире, - никогда в этих местах не бывала. А ты, ты видишь что-нибудь знакомое? Полина твои сны пересказывала - заслушаться можно было.
   -Пока нет, не вижу, - меланхолично ответила Кира и вдруг выпрямилась, схватила Соню за руку, - ты сказала, что тебе пересказывала мои сны Полина?
   -Ну да, кто ж ещё?
   -Она говорила, что я во сне всё это видела? - волнуясь, уточнила Кира.
   -Она часто возле тебя сидела и много чего рассказывала. Григорий тоже дежурил, ну и, разумеется, сиделка Глафира.
   -А ты? Ты слышала, как я что-либо рассказывала? - допытывалась Кира.
   Соня поёрзала, её щёки покрыл румянец.
   -Ты прости меня, Кирочка, я тогда не смогла возле тебя быть. Понимаешь, боюсь я больных, да и не умею за ними ухаживать. К тому ж у нас генеральные шли тогда... - она виновато опустила голову, - ты простишь мой эгоизм?
   -Никакого эгоизма в том, что человек не умеет ухаживать за больными, нет. К тому же там и без тебя было кому посидеть возле моей постели. Ты лучше скажи, я правильно поняла: всё-всё, что ты о болезни моей рассказывала, ты со слов Полины знаешь? Для меня это важно.
   -Ну да, именно так. Полина, Григорий и сиделка всегда за чаем говорили о твоих странных видениях, - кивнула Соня и обеспокоенно посмотрела на девушку.
   -Сонечка, а ты не допускаешь мысли, что они могли сговориться между собой и соврать обо мне?
   -Но зачем им это? С какой стати они бы стали придумывать, что ты где-то витаешь в своих сновидениях? - пожала плечами певица.
   Кира ей не ответила, она откинулась на спинку саней и зажмурилась крепко-крепко, так, что перед глазами замелькали слепящие круги. Кира пыталась понять, что дало ей Сонино признание и насколько можно верить Полине и тем более Григорию Александровичу, убедивших всех, что она была очень тяжело больна. Они дружно объявили, что все её рассказы были всего лишь сонным мороком, бредом. Так ли было на самом деле? Можно ли доверять им? Опыт подсказывал, что этим двоим доверять нельзя, они могли всё выдумать. А если они сочинили свою историю и попытались навязать её всем и, прежде всего, самой Кире? С них станется. Уж что-что, а лгать и прикидываться добренькими они умели! Зачем им это было нужно - сейчас не имеет значения. Им было почему-то выгодно представить Кирины рассказы болезненным бредом. А если так, то, получается, есть ещё надежда, что всё не так. Ей не хотелось новых разочарований, но тем не менее слабенькая надежда постучалась в её сердце. Ну что ж, время покажет, до Большой усадьбы уже рукой подать.
   Мальчишка ловко правил санями, изредка оглядывался на пассажирок, улыбался им и кивал, мол, скоро приедем. У развилки, где странно кривая заснеженная сосна склонилась над дорогой, он чуть придержал лошадку, потом опять махнул в воздухе кнутом, и та, весело всхрапнув, понеслась по прямой к показавшимся вдали въездным воротам. Дамы с любопытством смотрели на парадный въезд в усадьбу. Там высились два мрачных гранитных обелиска, стоящих на изъеденных временем каменных шарах, а за просторным газоном, по-зимнему засыпанному снегом, живописно высился господский дом. Лошадка обежала полукруг по дорожке и пошла шагом мимо главного входа с лежащими серыми гранитными львами.
   -А разве нам не сюда? - удивилась Софья Григорьевна. Мальчишка помотал головой и показал кнутовищем на одноэтажную постройку за каретным сараем. Они подъехали к симпатичному жёлтенькому домику с окнами в мелкую расстекловку и черепичной крышей.
   -Это, барыня, Кавалерский дом. Мне велено вас сюда доставить, - мальчишка осадил лошадь, спрыгнул на расчищенную от снега дорожку. Дамы переглянулись, выбрались из саней и в нерешительности остановились. Мальчишка тем временем отвязал багаж и потащил его к дверям. Кира, крепко сжимая ручку саквояжа, пошла за ним, следом двинулась, покачивая головой, Софья Григорьевна. Они вошли в тёплую прихожую с мощёным серым плитняком полом, от неё в обе стороны вели одинаковые двери с бронзовыми ручками. Мальчишка поставил багаж и постучал в правую дверь. Оттуда выглянула прислуга в белой кружевной наколке и длинном фартуке, она перебросилась с мальчишкой парой слов на эстонском и поклонилась:
   -Добрый день, сударыни. Вы госпожа Преображенская? - улыбнулась она Софье Григорьевне, та кивнула, - госпожа баронесса велели приготовить для вас комнаты. На этой половине для вас и вашей родственницы, а на той, - она кивнула в сторону второй двери, - мы разместим балетных артистов. Я буду прислуживать вам, зовут меня Хельга. Сейчас принесу вам перекусить, а к часу вас ждёт госпожа баронесса для репетиции. Я зайду за вами, - она присела в книксене.
   Покои, отведённые им, состояли из двух скромно убранных небольших комнат, гардеробной и ванной. В одной комнате стояли две узенькие кровати, зеркальный шкаф и туалетный столик, вторая комната служила, видимо, гостиной и столовой одновременно. Было тепло и даже немного душно.
   -Как тебе это нравится? - Соня подошла к пианино со свечами в подсвечниках, подняла крышку и пробежала пальцами по клавиатуре, - хорошо, что настроено... Нет, ну ты подумай! Разместили нас в доме для прислуги!
   -Ничего страшного, Сонечка. Ты же слышала, тут где-то ещё балетные будут. Считай этот домик своим артистическим приютом. А в большой дом, наверное, много гостей съехалось, вот нам и нашли здесь место. Нет, правда, смотри, как здесь красиво. А представь, как летом здесь хорошо, или осенью? Не будем хмуриться, ведь Новый год завтра. Ты же сама говорила, что это наше рождественское приключение.
   -Не будем хмуриться, - повторила Соня, уговаривая себя, - понимаешь, в этом году как-то всё насмарку пошло. Твоя болезнь, потом с Полиной это... Рождество мы обычно дома праздновали, в церковь ходили. А в этом году в гостинице да в чужом городе, и теперь вот и Новый год не так, как всегда.
   -Образуется! - улыбнулась ей Кира, доставая из дорожной сумки тёплый халат, - надо бы умыться с дороги. Хорошо бы горячей водой!
   Горячая вода была в достаточном количестве, видимо, Хельга побеспокоилась об этом и развела огонь в водогрее. И полотенца были мягкие и пушистые, и мыло с фиалковым ароматом, даже зубной порошок в красивой жестяной коробочке с лилиями стоял на полочке у зеркала. Пока дамы умывались и переодевались, Хельга принесла им завтрак и показала, как разжечь спиртовку под кофейником, если они захотят подогреть себе кофе.
   После завтрака повеселевшая Соня усадила Киру за пианино и велела аккомпанировать себе. Сначала они обе распелись, потом попробовали спеть дуэтом.
   -Нет, я думаю, надо транспонировать на полтона ниже. Как ты считаешь? - и спела так, как ей казалось лучше, - хорошо?
   -Не знаю, мне кажется, ничего не стоит менять. Хорошо же звучит! - возразила Кира. И они ещё раз запели: "Уж вечер... Облаков померкнули края, последний луч зари на башнях умирает...", и так увлеклись, что не заметили, как вошла Сонина приятельница - та самая, которую они встретили в Ревеле.
   -Ах, как чудесен Чайковский! - воскликнула экзальтированная дама, когда дуэт отзвучал. - Как вы устроились? Вижу, вижу: здесь вам удобно. Видели бы вы, что в Большом доме творится! Слуги с ног сбились! Одна суета, никакого отдыха и покоя. Пойдёмте, мои дорогие, я расскажу вам, как должно пройти ваше выступление...
   -Я-то думала, что нас в гости пригласили, - проворчала Соня.
   -Ну что вы, дорогая. Как я могу кого-то приглашать в гости без разрешения хозяйки дома? Я здесь дальняя родственница и всего лишь распорядитель праздника. Мне поручили устроить развлечение, причем, что-то в пасторальном духе. А тут я вас, моя дорогая, в Ревеле так удачно встретила. Помню, помню, как вы в Мариинском в этом дуэте в "Пиковой даме" пели. Чудесно! Восхитительно! И к тому же, - она понизила голос, - вам гонорар будет за выступление. И пожить вам разрешено здесь пару дней. Разве это плохо? А сейчас, пойдёмте, надо подобрать вам соответствующие костюмы и, конечно, всё отрепетировать уже в доме.
   Вскоре они, поднявшись по полукруглой с толстенькими балясинами каменной лестнице, вошли в мощёный красно-белой плиткой вестибюль. Баронесса повела их через обширный зал с бронзовыми люстрами и наборным паркетом, где уже были убраны ковры и всё готовилось к вечерним танцам. Она с таким воодушевлением и гордостью говорила о здешних порядках, что можно было подумать, будто она, по крайней мере, владетельная принцесса, а не одна из родственниц-приживалок.
   -Отсюда есть выход во внутренний двор. Там по периметру зажгут факелы. В этом есть что-то средневековое, не так ли? - она поправила несуществующую складку на воротнике.
   "Ну да, "средневековое"! - съехидничала про себя Софья Григорьевна, - какое тут средневековье, если усадьба построена в 18 веке?! Да тут ни одной грубой каменной кладки не видно. Всё гладенько оштукатурено".
   -Весь этаж делится на мужскую и женскую половины. И, представьте, у нас не принято просто так ходить друг к другу. Это давний и очень строгий порядок, - гордилась баронесса.
   -Неужто и дети к родителям не заходят? Что-то уж слишком строго! - не поверила Софья Григорьевна.
   -Ни боже мой! Детские комнаты на втором этаже, сюда детей не пускают.
   -Вот это воспитание! - воскликнула Софья Григорьевна и, когда баронесса отвернулась, скорчила забавную гримасу, шепнув Кире: - немчура несчастная!
   Кира неприлично хихикнула, чем вызвала строгий взгляд баронессы.
   -Итак, слушайте внимательно, - напустила на себя менторский тон баронесса, - ничего не перепутайте. С той стороны, где мужская половина, будут выступать артисты балета, а в этой, женской половине, будете петь вы. Хозяйка решила собрать только самых близких. Так что гостей будет не так уж и много, человек тридцать, не более. И это как всегда маскарад. Наши маскарады всем известны. Каждый год мы что-нибудь придумываем новенькое. В прошлом году гости должны были надеть костюмы времён Ивана Грозного, а тема этого года - оперы Вагнера. Поэтому здесь изображения лебедей, рыцарских доспехов.
   -Но мы же не исполняем Вагнера. Мы поём из Чайковского, - остановилась Софья Григорьевна.
   -Ну и что? Вагнер и так будет звучать. Сначала все соберутся на небольшой фуршет в большой гостиной и зелёной столовой, затем начнутся танцы. В десять вечера должны выступить балетные артисты, через полчаса вы. Потом опять танцы и балет, ваше второе выступление должно закончиться не позже половины двенадцатого...
   -Постойте, - опять остановилась Соня, - вы говорили, что мы один раз выступим.
   -Разве? - засомневалась баронесса, - не может быть! Было запланировано по два выступления артистов. Неужели я запамятовала? Но это же пустяки!
   -Но мы не репетировали! Как можно вот так, сразу?!
   Тон баронессы изменился, стал твёрдым и неприятным:
   -Не репетировали? Так отрепетируйте! Выступать будете здесь. Даю вам полчаса, затем Хельга отведёт вас в гардеробную, там подберёте себе костюмы для обоих выступлений, - она холодно кивнула и вышла из комнаты. Софья Григорьевна с возмущением посмотрела на Киру:
   -Что скажешь? Ведёт себя как с крепостными, - и топнула ногой, - а вот не будем выступать! Возьмём и сейчас же уедем, и не нужны нам их гонорары. Как ты думаешь?
   -Как же мы уедем? До станции не одна верста, и будет ли сегодня поезд? Нет, думаю, надо быстренько отрепетировать что-нибудь несложное, совсем простенькое.
   -Простенькое! Скажешь тоже! Всё-таки я служу в Императорском театре. А не в кафе-шантане. Как назло, ничего в голову не приходит, кроме "Сольвейг" Грига. Но это всем давно приелось.
   -Да, хотелось бы что-то поновее, - она задумалась, потом стала наигрывать мелодию. Пламя свечи отбрасывало золотисто-жёлтый свет на клавиши, по которым скользили её тонкие пальцы, наигрывавшие мелодию из её сна.
   -Ну-ка, ну-ка, что это? Я такое не слышала, - Соня присела рядом и включилась в аккомпанемент, - красивая мелодия, правда, несколько простовата! Кто написал?
   Кира тут же ответила, машинально, не задумываясь:
   -Французский композитор - Легран, только он давно её написал. Вот послушай, как со словами звучит, - и она вполголоса запела: "Уезжаешь, милый, вспоминай меня..."
   Несмотря на незамысловатость, песня Соне понравилась.
   -Вот её-то мы и споём. Мотив - проще не бывает, слова тоже. Только ты их мне запиши на листочке, мы его на пюпитр положим на всякий случай. И тональность удачная - ничего менять не будем. Теперь бы ещё костюмы подобрать...
   Они ещё порепетировали, заодно придумали мизансцены для обоих выступлений. Тут уж Софья Григорьевна разошлась не на шутку.
   -Коли звучать будет такая простенькая песенка, значит, нужно придумать антураж, и похитрее, - она подошла к окну и посмотрела на засыпанные снегом ели, - придумала! Ты сядешь здесь, свечу мы поставим вот так. Но рояле оставим немного света, чтобы меня было видно. Хорошо получится! Знаешь, иногда я думаю, что могла бы даже ставить оперы, мне нравится разводить мизансцены, объяснять всё артистам.
   -Поэтому тебя и пригласили преподавать. Уверена, у тебя всё отлично получится.
   Пока соображали, как лучше встать, куда свечи поставить, в голове у Киры стучало: "Мишель Легран. Шербурские зонтики". Она точно помнит, что видела этот фильм. И актрису - Катрин Денёв - помнит. И снег, летящий по экрану под заливающую всё пространство щемящую мелодию, тоже помнит. Где, когда она могла видеть цветной звуковой фильм, если сейчас эпоха немого кинематографа? Зачем Полина так упорно пыталась убедить, что вся её жизнь - всего лишь сон? Нет, не был сном Штефан - тот, с которым судьба свела её в конце февраля 1911 года! А значит, где-то блуждает по свету её девочка, её Шурочка... Чудовищная тоска острой болью скрутила её и швырнула в полуобмороке на пол. Вскрикнула в испуге Соня, бросилась к Кире.
   -Что? Что такое? - растерянно повторяла она, глядя на бледное, с закушенной до крови губой, лицо девушки, - тебе плохо? Воды? - плеснула из графина и с жалостью смотрела, как стучат Кирины зубы о край стакана.
   -Ничего, уже всё хорошо, - прошептала она в ответ. С осознанием того, что всё, что происходило с нею, - в самом деле было, пришла лёгкость, и боль отпустила. Она посидела ещё минуту, закрыв глаза и задавая себе вопрос: как она могла быть такой легковерной, такой доверчивой? Ведь знала же, что с Полиной не всё в порядке, что нельзя верить ни единому слову господина Иванова, что всего можно ждать от Веры Ивановны. Но вот поддалась же им, и всё из-за внутренней неуверенности в себе. Спасибо, спасибо, этой незатейливой мелодии, которая вернула ощущение реальности в её запутанную историю. Кира открыла глаза и пытливо посмотрела на Софью Григорьевну - можно ли ей верить? Вроде бы ничего плохого никогда от неё не исходило. Но можно ли довериться этой немного легкомысленной, чуть избалованной, но, в общем-то, очень доброй женщине? Под придирчивым взглядом Кириных глаз Софья Григорьевна поёжилась, потом всхлипнула и полезла в карман за носовым платком.
   -Ты так смотришь, - пробормотала она, сморкаясь в платок, - прямо огнём прожигаешь... словно виновата я в чём, - пожаловалась Софья Григорьевна.
   -Ну что ты, Сонечка, ни в чём ты не виновата. Всё у нас хорошо, а будет ещё лучше! - вспомнила Кира любимую присказку бабули Варвары Тихоновны. - Давай-ка ещё разик споём...
   Чуть позже за ними пришла Хельга и отвела наверх в старую гардеробную, вещи из которой обычно использовали для маскарадов и домашних праздников. Обилию разноцветных нарядов, кафтанов, сюртуков, шляп могла позавидовать костюмерная любого театра. Софья Григорьевна придирчиво рассматривала предложенные ей костюмы и остановила свой выбор на атласном платье с фижмами цвета "угасающего летнего неба", а попросту - бледно-голубого.
   С Кирой вышло осложнение: она тонула во всех предложенных нарядах из-за своей хрупкости и малого роста. Отчаявшись, Хельга уже вздумала было взять ножницы и укоротить часть подола, но эта мера ничего бы не дала, потому что узенькие Кирины плечи выскакивали из низкого декольте, и выглядело это неприлично. К счастью, Хельга вовремя вспомнила о том, что есть ещё кладовая, где хранились детские наряды. Там они нашли изумительное платье цвета, как определила Хельга, увядающей розы. К нарядам подобрали пудреные парички, примерили всё перед высоким напольным зеркалом. Стекло отразило двух хорошеньких фарфоровых куколок, которых оживил волшебник на несколько веселых часов. Только у одной из "куколок" лихорадочной зеленью полыхали глаза, делая их взгляд почти безумным.
   -Господи! Какие у тебя глаза! - попятилась от неё Софья Григорьевна, - у тебя взгляд древнего животного. Правда, я никогда не видела вымирающие существа, но, думаю, вот так бы смотрело последнее из живущих на земле.
   Кира криво усмехнулась и отвернулась от зеркала.
   Вернувшись к себе, они попробовали отдохнуть - сегодня был очень хлопотный день, да и встали они рано, чтобы успеть к поезду. Но подремать не получилось из-за шума во дворе и беготни слуг по дому. Ужин принести им забыли, но Софья Григорьевна не обиделась и не рассердилась, так как никогда не ела перед выступлением. А Кира, проглотив очередную чашку кофе, села у окна, тоскливо уставясь на круглую, как шар, луну, висящую прямо над парковыми деревьями. Для себя она уже решила: завтра, в первый день нового года, хоть в санях, хоть пешком отправится на мызу Паленов. Сердце подсказывало, там её ожидают новости.
   Гости начали съезжаться в сумерках, они выпрыгивали из саней на ковровую дорожку, расстеленную на снегу, и поднимались в дом, сверкающий всеми своими окнами. Перед входом их встречал высокий блондин в вечернем костюме, видимо, распорядитель. Удивительный человек: такой мороз, а он всего лишь во фраке и не боится подхватить простуду!
   Наконец за ними явилась измученная хлопотами Хельга и пригласила "на сцену" артисток, уже облаченных в костюмы. Всё необходимое для второго выступления они захватили с собой. Высокий блондин во фраке оказался управляющим имения. Кира, как рассмотрела его красивое лицо с эспаньолкой, так и обомлела. Она кинулась было к нему, но натолкнулась на отстранённое выражение ярко-синих глаз. Мужчина поклонился актрисам и отвернулся, занимаясь прибывающими гостями. Закусив губу, с полыхающими щеками Кира поплелась через стайку смеющихся гостей в комнату, предназначенную быть сценой для их с Соней выступления.
   Она могла чем угодно поклясться, что только что столкнулась с человеком, портрет которого видела в витрине фотоателье в Одессе. Его открытый смелый взгляд прямо-таки заворожил её. К той витрине она бегала каждый день и в любую погоду. Прибегала, чтобы увидеть и "поговорить" с прекрасным незнакомцем, чьи глаза и улыбка поддерживали её в самые трудные минуты жизни. А потом она решилась и выкупила у изумлённого фотографа портрет и поставила его на комод в своей комнатке в пансионе госпожи Киселёвой. При взгляде на славное лицо молодого человека ей делалось уютнее в самый ненастный день. Её замечательная подруга Олечка Матвеева прямо влюбилась в незнакомца и постоянно "цыганила" фотографию у Киры. Однажды, листая старый маменькин альбом, Кира наткнулась на портрет. Со старинного снимка на неё смотрел незнакомец с дагерротипа! На обороте значилось: "Ричард Баумгартен". Бабушка Татьяна была Ричардовна по отчеству, и фамилия её девичья - Баумгартен. Значит, Ричард Баумгартен - Кирин прадедушка. И вот новость: теперь его двойник встречает гостей здесь в имении?! Нет, конечно, ей привиделось сходство управляющего с Ричардом Баумгартеном. Не может же сам прадедушка здесь оказаться?! Насколько она знает, в 1854 году ему было около тридцати лет. Получается, что сейчас ему под девяносто? Управляющий имением - молодой мужчина и не может быть Баумгартеном. Но сходство их просто поразительное. И случайное?.. Да уж подносят сюрпризы здешние места!
   В бальном зале квинтет оркестрантов в камзолах и пудреных париках настраивал инструменты, слышались обрывки мелодий.
   -Это сколько же зелени надо было сюда притащить, чтобы так украсить зал! - восхитилась Софья Григорьевна. Кира огляделась. Да, видимо, сюда перебрались все растения из оранжереи. Вьющимися лианами с листьями всех оттенков были увиты зеркала и окна, в углах зала подвесили объёмистые корзины с ампельными растениями. Огромную бронзовую люстру зажигать не стали, подвели к ней со стен ветви лиан и таким образом выстроился зелёный купол. А в центре зала соорудили бассейн из дикого камня, поросшего мхом, с гигантскими ракушками на дне, с пучеглазенькими золотыми рыбками и даже с подсветкой.
   -Здесь только лебедей не хватает, - улыбнулась Кира, она уже пришла в себя после встречи с двойником Ричарда Баумгартена и теперь с изумлением озиралась по сторонам, - как же они бассейн устроили? Вот это мастера! Да ещё фонарики среди листьев! У меня ощущение, будто я среди декораций в театре.
   -Декорации - это точно. А насчет бассейна я тебе скажу, что в театре и не на такие фокусы насмотришься. В "Чио-Чио-сан" у нас даже ручеёк бежал по сцене. Но надо отдать должное: устроено занятно.
   -Это всё наш управляющий - господин Артен - придумал. Он мастер на такие затеи, - с гордостью, словно она сама всё соорудила, сказала Хельга и распахнула створки дверей, ведущих в малую гостиную. Здесь тоже проявился декораторский талант управляющего. Барочное зеркало отражало огни множества свечей в старинных канделябрах, жирандоль на рояле, играя хрусталём, перекликалась с хрустальной вазой, полной чайных роз. Двери изнутри оказались увитыми розовыми гирляндами.
   -Вот это да! - изумилась Софья Григорьевна, - это же настоящая бонбоньерка, а мы с тобой - две конфетки внутри красивой коробочки. Но, Хельга, здесь всё для "Пиковой дамы". А как же наше второе выступление? Эти декорации к нему не подойдут...
   -Не извольте беспокоиться, сударыня. Как только вы споёте, сюда придёт слуга и всё изменит так, как вам надобно. Господин управляющий всё предусмотрел.
   -Ну что ж, спасибо ему за это. Давай-ка, Кирочка, ещё раз осмотримся - вдруг что-то недоглядели - да распоёмся.
   Они порепетировали вполголоса и стали ждать своего времени. Из-за закрытых в бальный зал дверей доносились звуки музыки. Оркестранты играли Моцарта, Вивальди, потом зазвучали вальсы Штрауса и, конечно, Вагнер. Кира чуть-чуть приоткрыла двери и в щёлочку наблюдала за танцующими парами. Здесь были представлены почти все персонажи вагнеровских опер: Тристан, Изольда, Зигфрид, Лоэнгрин, Валькирия, Парсифаль, Тангейзер, даже парочка нибелунгов совсем не карликового роста.
   -Вагнер!.. Пела я Ортруду в "Лоэнгрине", - Соня заглянула ей через плечо, - не люблю и боюсь его петь. На предельном регистре долго не пропоёшь... Ты только посмотри, какие костюмы они себе придумали, бриллианты так и играют! А я всего лишь колье надела. Твой жемчуг, конечно, хорош - ничего не скажешь, да и браслетик симпатичный, но куда им до этих фейерверков драгоценностей.
   -Ну и пусть, - отмахнулась Кира, - зато это у меня подарки от самых дорогих и любимых людей.
   -О, смотри, смотри, какой Зигфрид прошёл по залу. Вот это красавец! Ему бы не Зигфридом быть, а лучше викингом. Есть в нём что-то разбойничье.
   -Викинг? Где? - рассеянно переспросила Кира, - а ну его! - и залюбовалась сверкающим платьем очередной Валькирии. В самом деле, что смотреть на каких-то викингов? Да и был уже в её жизни "викинг", такого мерзавца ещё поискать надо!
   Зазвучала мелодия свадебного хора из "Лоэнгрина", гости остановились напротив открывшихся дверей на противоположном конце зала. Под музыку Чайковского - началось выступление артистов балета.
   -Ну вот, следующие мы, - Соня посмотрела на Киру, - боишься?
   Кира помотала головой:
   -Не боюсь, но волнуюсь.
   Спустя полчаса вновь прозвучали вступительные аккорды свадебного марша и теперь уже распахнулись увитые розами двери гостиной. Гостям открылась милая картина: среди колеблющегося пламени свечей, окружённые розами, застыли у рояля две очаровательные девушки в атласе и кружевах - настоящие мейсенские статуэтки. Но вот они ожили и зазвучали их голоса: "Уж вечер... Облаков померкнули края, последний луч зари на башнях умирает...", - прелестная музыка Чайковского на короткое мгновение изгнала трагическую ауру вагнеровских персонажей и заставила гостей с улыбкой переглянуться.
   Под аплодисменты закрылись двери кукольной бонбоньерки.
   -Уф, - выдохнула Соня, - кажется, с этим мы справились. Теперь всё-всё надо здесь переставить.
   -Да, и ещё переодеться, - заторопилась Кира. Из боковой двери появился лакей, как и вся прислуга сегодня, он был одет в парадную ливрею. Он загасил все канделябры, оставил гореть только свечи в хрустальной жирандоли, сдвинул рояль чуть в сторону, и, пока Хельга за ширмой помогала дамам переодеваться, раздвинул тяжёлые шторы и придвинул к окну стул.
   Когда после нескольких тактов свадебного марша распахнулись двери, среди гостей пронеслось дружное "ах". Таинственно мерцали свечи на рояле, создавая игру света и тени на лице и руках Софьи Григорьевны, она, легко касаясь клавиш, сплетала ноты в грустную мелодию. В незашторенном окне снаружи над спящими под снегом ёлками висела огромная перламутровая луна, она подсвечивала бледное лицо Киры, скользила по её серебристым волосам, мерцала, отражаясь в глазах, обрисовывала её тонкий профиль. Голос Киры на пианиссимо слился с голосом Сони, потом остался солировать, безутешно выводя: "Ты в краю далёком вспоминай меня, где бы ни был ты, я тебя жду..."
   Отзвучал последний аккорд, но аплодисментов не последовало. Видимо, не хотелось разрушать очарование тонкой нежной грусти. Наконец кто-то менее впечатлительный зааплодировал, и тогда присоединилось всё общество. Двери закрылись, скрыв волшебную картину.
   -Вот это успех! - прошептала Соня и посмотрела на всё ещё не очнувшуюся после выступления Киру, - песенка-то немудрёная, мотивчик простенький, да и слова - ничего особенного, а вот, поди ж ты, овацию устроили. А ты молодец! Я и предположить не могла в тебе такой талант. Так проникновенно, так жалостливо, так тоскливо - просто диву даюсь, как замечательно спела. Только одно тебе всё же скажу: нельзя так душу рвать! Ты же не голосом пела, ты сердцем эти слова выводила. Так тебя надолго не хватит, Кирочка.
   Та глянула на певицу светлыми от непролитых слёз глазами, кивнула, потихоньку приходя в себя.
   Они незаметно выскользнули из дома через боковой выход, ведущий к озеру, где расчистили снег и устроили каток с цветными фонариками на деревьях. Луна всё ещё светила огромным перламутровым глазом с бархатно-синего неба, освещая и парк, и озеро с блестящим льдом, отбрасывая от деревьев и построек голубоватые сверкающие тени. От холодного воздуха пощипывало щёки и нос.
   -О, нет! В такой холод нам на улице делать нечего, - Соня поёжилась, - пойдём скорее в тепло!
   -Подожди, Соня, посмотри, как красиво! Мы с тобой как две Снегурочки в волшебном лесу. И Дед Мороз с мешком подарков сейчас выйдет из-за во-он той ёлки, а рядом будут прыгать белки да зайцы. Ну где, скажи, Сонечка, ты увидишь всё это сразу: луна, лес, парк, озеро?
   -Ты прямо Наташа Ростова: подхватила бы себя под коленки и полетела... Где, говоришь, можно увидеть это всё сразу? Как минимум в двух местах. Во-первых, почти в любом парке Петербурга, а во-вторых, на сцене, в "Лебедином озере" хотя бы. И всё! Довольно любоваться! Пошли ужинать. Теперь-то нам должны принести поесть. Иначе я очень обижусь! А лучше бы найти Хельгу и напомнить ей, что Новый год - это и для нас с тобой праздник.
   Они вышли через небольшие кованые воротца к парадному крыльцу, где у входа в подвальную часть дома лежали смешные каменные львы, похожие на уснувших собак.
   -Вот что, - остановилась Софья Григорьевна, - постой здесь, а я спущусь в кухню и напомню Хельге, что мы тоже гости этого дома. Если начнёшь мёрзнуть, спускайся вниз, там тепло - кухня всё-таки.
   -Осторожнее, Сонечка, там скользкие ступеньки, - Кира заглянула в полукруглое кухонное оконце. Прислуга копошилась у огромного стола, в углу пылал настоящий очаг, на цепи висел объёмистый котёл. Все были заняты, и Кира подумала, что вряд ли сейчас Соня сможет привлечь внимание Хельги к своей персоне.
   -Ну вот мы и встретились, Кирусик! - её больно ухватили за руку и развернули. Вацлав! Кира в ужасе смотрела, как кривятся в противной улыбке тонкие губы. Значит, тогда в Петербурге ей не показалось... Это он стоял под окнами дома!
   -Тебя нет! Тебя застрелил твой мерзавец родственник! - она попыталась вырваться, но Вацлав ещё крепче сжал пальцы,
   - Не дёргайся, не дёргайся! От меня не уйдёшь, милочка, - зло сощурился он, - как видишь, не застрелил!
   -Что тебе надо? - она с отвращением смотрела в красивое лицо "викинга", - ищешь посредника для своих торговых операций? Ведь ты когда-то мечтал продавать лекарства, которые здесь ещё не изобрели? Что не идёт коммерция?
   -Замолчи, дурёха! - прошипел он, - Послал бы я тебя вместе со всем, что здесь есть... Слушай меня внимательно: мне надо вернуться домой и ты мне поможешь.
   -С чего бы это мне помогать тебе? С какой такой стати? А, знаю: тебя к телевизору потянуло. Или уже успел болячки здешние подцепить - антибиотики понадобились?
   -Язвишь? Веселишься? - он тряхнул её так, что зубы лязгнули. Покашливание наверху лестничного марша заставило его выпустить Кирин локоть. Высокий мужчина в вечернем фраке - господин Артен - спускался по каменным ступеням, не сводя глаз со взбешённого Вацлава. Тот оттолкнул Киру.
   -Ещё увидимся, - процедил он яростно и словно растворился в темноте. Киру била дрожь, и зубы стучали друг о друга. Артен приблизился, заглянул в её бескровное лицо, обнял и прижал девушку к себе.
   -Ничего, ничего. Это не страшно. Совсем не страшно, - он погладил её по голове. Кира уткнулась носом в его снежно-белую рубашку, от него шло тепло, и оно успокаивало, - смелая девочка не станет бояться какого-то ублюдка. "Истинный шляхтич ничего не боится!" Так?
   У неё закружилась голова, но она всё же смогла кивнуть, чувствуя, что непролитые сегодня слёзы готовы вот-вот пролиться и испортить крахмальную сорочку... кого? Она подняла голову и встретилась с ярко-синим взглядом смеющихся глаз.
   -Ричард Баумгартен? - прошептала она.
   Он отрицательно покачал головой:
   -Рихард Генрихович Артен, управляющий имением. Только и всего.
   -Артен, Артен - Баумгартен! Ты, как Лоэнгрин, хочешь скрыть своё имя? - она улыбнулась лёгкой прозрачной улыбкой, - но от меня тебе не стоит скрываться. Ведь я всегда тебя знала.
   -Всего лишь управляющий Большим имением, - повторил он.
   -А ты не исчезнешь? Не уплывёшь на волшебной лодке с лебедем? Не оставишь меня?
   -Разве ты - глупенькая Эльза? Мы не оперные персонажи - мы живые люди, и мы не в сказке.
   -Кира, - голос Сони был полон изумления, - что здесь происходит?
   Артен выпустил Киру и отступил на шаг. Она покачнулась и вцепилась в его руку.
   -Сонечка, позволь тебе представить господина...
   -Рихард Генрихович Артен, к вашим услугам, - управляющий поклонился певице. Та кивнула и вопросительно взглянула на девушку.
   -Я поскользнулась, а господин Артен помог мне подняться.
   -Поражаюсь вам, сударь. Как вы не мёрзнете? Стоите во фраке, без шубы - и не мёрзнете.
   -У меня привычка не кутаться зимой, - улыбнулся он, - но вы правы: мороз изрядный. Ваши нежные голоса могут пострадать, если немедленно не спрятаться где-нибудь в тепле. Позвольте проводить вас.
   -Не стоит, сударь. Вы же знаете, что нас вон в том доме поселили. Уж лучше вы бегите в дом и погрейтесь, - и величественно кивнув на прощание, Софья Григорьевна подхватила Киру под руку и почти потащила к кавалерскому дому. Управляющий взбежал по ступеням наверх и оттуда помахал Кире рукой.
  
   -Ну, давай, рассказывай, - Софья Григорьевна, сбросив шубу, грела замёрзшие руки о кафель печки, - только без выдумок. Видела я, как ты обнималась с этим - как его? - Артеном.
   Кира засмеялась строгому тону певицы:
   -Ах, Сонечка, если бы только знала, как я рада, что встретила его! Ведь я его сто лет знаю.
   -Кажется, я просила тебя не выдумывать всякие небылицы, - проворчала Соня.
   -Нет-нет, это не выдумка. И я тебе расскажу невозможную историю. Сегодня новогодняя ночь - как раз то, что нужно для волшебства. Смотри, пока мы там пели, нам уже принесли ужин. Даже шампанское есть! - она налила в высокие узкие бокалы вино, - с Новым годом, Сонечка! С Новым 1911 годом! И пусть всё плохое останется в старом году, пусть наши желания исполнятся в этом году!
   Они выпили шампанского, загадывая про себя заветные желания и улыбаясь друг другу. Сейчас, как никогда прежде, Кира была уверена, что совсем скоро она увидит Шурочку и Штефана. Конечно, и быть по-другому не может, иначе зачем вдруг в её жизни появился такой человек, как Рихард Артен?
   Соня поглядывала на девушку, улыбаясь про себя: вот такой она ей нравилась. С лица Киры исчезло трагическое выражение, теперь её зелёные глаза искрились предвкушением небывалой радости. И это всего лишь после встречи с импозантным управляющим? Здесь явно что-то не так. И Соня решила во что бы то ни стало всё-всё разузнать.
   Лёгкий стук в дверь отвлёк их от ужина.
   -Кто бы это мог быть? - удивилась Соня. Кира насторожилась: неужели Вацлав решил нанести "визит"? Только этого не хватало. И она поискала глазами что-нибудь тяжёлое - так, на всякий случай.
   Но это был не Вацлав.
   В комнату вошла высокая стройная женщина поразительной красоты. Она сбросила на стул шубку и осталась в элегантном вечернем туалете цвета спинки майского жука, тонкая цепочка на шее удерживала похожий на изумруд камень. Соня с невольным восхищением рассматривала безупречную элегантность красавицы, отмечая, что, несмотря на явную моложавость, даме уже хорошо за сорок.
   У Киры перехватило дыхание. Она медленно поднялась навстречу Эльзе Станиславовне, а та не сводила с девушки прозрачных карих глаз:
   -Я не ошиблась, - печально произнесла Эльза Станиславовна, - это вы...
   -Сударыня, - вмешалась Соня, - может, вы объяснитесь?
   -Да-да, конечно. Простите, что явилась без приглашения... Моя фамилия Пален. Могу я поговорить с вами, - обратилась она к Кире. Та кивнула в ответ, у неё образовался ком в горле, она пыталась сглотнуть, но никак не получалось. Тогда Кира схватила первое, что попалось под руку - это оказался бокал с шампанским, глотнула из него и закашлялась до слёз. Эльза Станиславовна терпеливо ждала, только слегка поморщилась.
   -Прошу вас, садитесь, - Кира промокнула глаза салфеткой и приготовилась к разговору. Эльза Станиславовна посмотрела на девушку, потом на Соню. Та поняла:
   -Я оставлю вас, - она кивнула гостье и вышла в соседнюю комнату.
   Эльза Станиславовна проводила глазами певицу, повернулась к Кире:
   -Я навела справки. Вас зовут Кира, да?
   -Кира Сергеевна Стоцкая.
   -Да, конечно, я видела бумаги у сына. Вашу церковную выписку, - пояснила она, - сын рассказал нам с мужем вашу историю. Я пришла сказать, что это неправильно. Он не должен был так поступать!
   -Вы ставите в вину сыну то, что он помог человеку, оказавшемуся в отчаянном положении?
   -Ах, оставьте! Мой сын всегда был готов всем помогать. Он с детства привык спасать щенков, котят, птиц, даже лягушек - всех несчастненьких и убогих.
   "Несчастненьких и убогих" - ничего себе! Щёки Киры залила краска. Ей было и стыдно, и обидно. Стыдно за себя и обидно за Штефана.
   -Ваш сын, Эльза Станиславовна, поступил благородно. Штефан не был бы самим собою, если бы не попытался мне помочь.
   -Вы не должны были соглашаться! Как он мог?! Связать себя со случайным человеком, с какой-то хористкой церковным браком - это так необдуманно, - возразила Эльза Станиславовна и вдруг резко бросила: - это из-за вас он заболел...
   Кира вспыхнула:
   -Это не так!
   -У моего сына прекрасно шла учёба в университете, он благополучно закончил его. В будущем муж собирался отпустить сына в Петербург к профессору Бехтереву. Штефана, с его талантом и трудолюбием, несомненно, ждала блестящая карьера. Но вот появились вы, и всё рухнуло.
   -Что вы такое говорите?! Почему это теперь всё рухнуло? Что мешает вашему сыну работать у Бехтерева? Уверяю вас, он ещё будет служить у него.
   -Вы разве не слышали? Мой сын болен, очень тяжело болен. После его возвращения из Одессы (ненавижу этот город!), где он имел несчастье познакомиться с вами, он заболел.
   -Заболел? - растерянно переспросила Кира, - но что с ним?
   -Он перестал нас узнавать - вот что с ним, - с горечью ответила Эльза Станиславовна, - через неделю после возвращения он вдруг исчез. Его везде искали. Нашли в лесу, без сознания. А придя в себя, он не узнал нас с мужем. Мы лечили его за границей у лучших специалистов. Теперь ему, несомненно, лучше. Он уже осознаёт окружающее, даже зовёт меня мамой. Но с его психикой что-то произошло, он перестал быть медиком, теперь он боится подходить к больным. Это всё из-за вас!
   -Но почему из-за меня? - Кира чуть не плакала.
   -Да потому, что он, скорее всего, понял, какое ярмо надел себе на шею, женившись на вас. Он такой впечатлительный! Зачем, зачем вы согласились на эту авантюру с фиктивным браком? Вы же сломали ему жизнь!
   Кира слушала жестокие слова Эльзы Станиславовны и с горечью вспоминала, как совсем недавно эти же слова бросал ей в лицо Яков Моисеевич -доктор-обманщик, отец Дашеньки. Он тогда сказал ей: "Там, где появляетесь вы, остаются одни руины".
   -Где он сейчас? - чужим голосом спросила Кира.
   -Они с мужем ещё за границей. Но на днях должны вернуться. Не вздумайте показываться ему на глаза! При виде вас ему только хуже станет. Собственно, именно для этого я и пришла к вам. Я прошу вас немедленно уехать отсюда и никогда не встречаться с моим бедным сыном. Слышите, я требую, чтобы вы даже близко не подходили к Штефану. Он не должен вас видеть.
   -Вы не можете это решать за него, - упрямо вздёрнула голову Кира.
   -Я пущу в ход все свои связи, со временем этот брак будет расторгнут, не сомневайтесь, - она поднялась и надменно глянула на девушку, - и он перестанет писать ваши портреты...
   -Что? Что вы сказали? Он пишет мои портреты? - Кира побледнела.
   -Да, вы правильно поняли: ваши портреты, - и она вышла не попрощавшись.
   Кира рухнула на стул. Нет-нет, это не Штефан пишет её портреты. Ошиблась Эльза Станиславовна. Это Иво Рюйтель пишет её портреты.
   Тихонько, бочком вдвинулась в комнату Соня:
   -Я всё слышала, Кирочка. Но я не подслушивала, просто вы громко говорили, а слух у меня хороший, - она подошла к девушке, обняла её, - ты бы поплакала. Говорят, помогает...
   -Нет, Сонечка, я не стану рыдать, рвать на себе волосы, даже просто тихо сопеть и утирать глаза платочком не стану. Когда-то я пообещала себе, что больше не будет слёз. Вот и держусь. Да что толку-то плакать? Разве это поможет?
   -Но эта женщина - твоя свекровь - она была так сурова с тобой.
   -Она - мать, её можно простить. Ведь она о сыне беспокоится.
   -Ну, знаешь, тут я с тобой не соглашусь. Она должна уважать поступки сына, если любит его.
   -Ах, Сонечка, это всё слова, слова. Всё так запуталось, так сложно запуталось.
   -Вот что, - решительно заявила Соня, - давай рассказывай. Может, вместе и распутаем.
   -Да, думаю, надо рассказать, - она усмехнулась, - новогодняя ночь как раз располагает к таким историям. Я покажу тебе один предмет. Сейчас вернусь, - Кира сходила за саквояжем.
   -Ты что, уезжать собралась? Зачем тебе саквояж?
   -А вот смотри, - она достала шкатулку. - Узнаёшь?
   Соня посмотрела на ящичек, пожала плечами:
   -Что я должна узнать? Эту шкатулку? Кажется, что-то подобное я однажды видела у Тонечки. Но та ли это шкатулка или нет, не знаю. Они все похожи: ящик и есть ящик, хоть и с такой красивой резьбою.
   -А Полина говорила, что вы в детстве тысячу раз открывали его и играли с теми предметами, что там внутри, - удивилась Кира.
   -Ну-у, Полина! Она много чего могла наговорить. Выдумщица знатная была, - улыбнулась Соня. - У неё была любимая сказка о сундуке с сокровищами. Говорила, что от маменьки остался огромный сундук, полный драгоценностей, но открыть его не всякий может. Там надо было знать какой-то секрет.
   -Сундук в самом деле есть, и открыть его не просто. Но, уверяю тебя, все ценности там - всего лишь обычные вещицы, оставшиеся после маменьки, да вот ещё этот сундучок.
   -Полина выпрашивала его у Тонечки, уж так просила-умоляла. Но та сказала, что шкатулка эта не для Полины. Теперь вижу, кому она предназначалась. Тебе.
   -Попробуй, Соня, открой его. Вот это кольцо надо сюда приложить...
   Соня прижала кольцо к нужному месту, но крышка не двинулась. Тогда Кира сделала то же самое и крышка откинулась.
   -Вот уж забавная штуковина, - засмеялась Соня, - знает хозяина!
   -Видишь ли, Сонечка, с этой шкатулкой связана вся моя жизнь. Это длинная история, так что приготовься долго слушать, - и Кира стала рассказывать, словно волшебную сказку, свою историю. Софья Григорьевна умела слушать, она не перебивала, только ахала да охала время от времени, недоверчиво взглядывая на рассказчицу. А та вспоминала свою такую короткую и такую долгую жизнь, и всё говорила, говорила...
   Новогодняя ночь подошла к концу, когда Кира достала из шкатулки футляр от браслетов и "записную книжку".
   -Вот, смотри, здесь они лежали, эти несчастные браслеты, видишь? А вот та самая книжица, - она провела рукой по металлу, и раскрылась обложка. Кира осторожно развернула тоненькие пластинки, - смотри!
   Как завороженная, Соня разглядывала волшебное прозрачное оконце:
   -Это чудо какое-то! "И вижу берег очарованный и очарованную даль...", - она подняла на Киру заблестевшие глаза, - но что же дальше будет, Кирочка?
   -Не знаю. Знаю одно: мне надо найти дочь и мужа. И я чувствую, что это вот-вот случится.
   -Кира, но ты говорила, что здесь крутится этот, как его, Вацлав. Он же не даст тебе жить спокойно.
   -Ничего, пусть крутится, - она секунду подумала и мстительно добавила, - да я на него господина Артена напущу. Тогда узнает, как приставать!
   Сказать, что Соня безоговорочно поверила Кире, было бы нельзя. Она выслушала девушку, и история показалась ей совершенно невозможной, особенно эти игры со временем. Ну кто, скажите, в здравом уме поверит, что можно перескочить через десятилетия и оказаться аж в 1975 году! А этот её рассказ о войнах и революциях? Какие могут быть революции?! Кто ж себе враг?! Вывод напрашивался вполне определённый: девочка ещё не выздоровела после болезни. И всё же кое-что было правдой, в этом Соня не сомневалась. Взять хотя бы историю её замужества. Да и появление надменной красавицы - матери Кириного мужа - говорит, что часть рассказа всё же правдива. И ещё сделала вывод добросердечная Софья Григорьевна: девочке нужна помощь.
  
  
  
  
  
  
   Глава 6
  
   Они проговорили всю ночь. К утру глаза Сони стали неудержимо слипаться и Кира, пожалев бедную женщину, которая изо всех сил боролась с собою, чтобы не заснуть прямо здесь на стуле возле стола с недопитым шампанским, закончила свой рассказ и отпустила беднягу спать. А у самой сна не было ни в одном глазу, наоборот, хотелось что-то делать, двигаться, выскочить на мороз, пробежаться по снегу. Лихорадочное ожидание встречи со Штефаном и дочерью вылилось в совершенно осязаемое нетерпение, не дававшее сидеть на месте. Недолго думая Кира оделась и вышла на улицу. Первое января нового года уже не просто наступило, оно сверкало и переливалось искрами нетронутого снега на огромном газоне подъездного круга. Холодные лучи замёрзшего солнца добавили розовато-оранжевых оттенков в искрящуюся снежную пыль. Деревья отбрасывали на снег тёмно-голубые тени, и казалось, весь холод концентрируется именно там, под зеленеющими в снегу лапами ёлок.
   Она вдохнула полной грудью искрящийся воздух и засмеялась. Новый год! Он не может не принести радости! В такое дивное утро нельзя не верить, что всё-всё хорошее сбудется. Кира сердцем чувствовала, что и Шурочка, и Штефан где-то рядом и вот-вот наступит момент, когда они все встретятся. "Где бы вы сейчас ни были, мои дорогие, мои самые родные, я с вами. И пусть моя любовь убережёт вас и сохранит", - подумалось ей.
   Не спеша она двинулась по накатанной санями дороге, прошла мимо гранитных обелисков у входа в усадьбу. Здесь высоченные ели ещё скрывали от низкого зимнего солнца свои глубокие тени и царили все оттенки синего цвета. Они вспыхивали и переливались холодными искрами. Задрав пушистый хвостик, пронеслась через дорогу серая белка и мгновенно вскарабкалась по стволу старой ёлки. От неожиданности Кира ойкнула, потом улыбнулась: ещё неизвестно, кто больше испугался - она или белка. Она вспомнила, как в той прошлой жизни Штефан подарил ей на Рождество изящную безделушку - пресс-папье, в хрустальной глубине которого брела к заснеженному домику девочка. Стоило потрясти это пресс-папье, как внутри начинал идти снег, он сыпался и сыпался, покрывая и домик, и деревья, и девочку. Сейчас Кира чувствовала себя этой крохотной потерянной девочкой, заточённой в прозрачный хрусталь.
   -Вот ты где! - громкий голос разбудил тишину. Она резко обернулась. Вацлав. Только его здесь не хватало!
   -Откуда ты взялся? - Кира оглянулась, надеясь увидеть хоть кого-то из работников усадьбы, ей не хотелось оставаться наедине с этим человеком. Там, в усадьбе, работники уже давно занимались своими делами, но здесь, на дороге, никого не было видно.
   -Чего оглядываешься? - осклабился Вацлав, - боишься? Защитников ищешь?
   -Что тебе нужно? - она пропустила его вопрос мимо ушей.
   -Кирка, - он сменил тон на просительный, - помоги мне! Знаю, я неприятен тебе. А лучшее сказать, что мы оба друг друга не выносим...
   -Это правда. Ты подлец и убийца! Думаешь, не знаю, из-за кого Викуся в реанимацию попала?
   -Вот что ты болтаешь? Всё не так было. Да, был я в твоей комнате, и не один раз. Ты не забывай, где я работаю. У меня задание было, а Вика застала меня, когда я этот чёртов ящик хотел вскрыть. Я его ножом ковырял, забыл дверь закрыть, а она влетела и сразу начала кричать, что я вор. Потом в коридор выскочила. Я за ней - она и там орала. Соседи тут же повысовывались. Она к себе сунулась, думала на замок закрыться, но я успел ногу подставить. Всего-то хотел объяснить, что никакой я не вор. А она ножа испугалась - нож-то у меня в руке был. К окну кинулась, раму дёрнула и вскочила на подоконник. А рамы там, сама знаешь какие, ещё дореволюционные, прогнили давно. Вот она и вылетела вместе с Викусей. У меня только кусок подола от её платья в руках остался.
   -Прямо ангел небесный, ни в чём не виноват, - съязвила Кира.
   -Не ангел. Но и не демон, - огрызнулся Вацлав. -Я всю ночь в больнице у Вики был и потом ещё дежурил. А этот твой дружок - Сергей Степанович - заладил, мол, ты Викусю столкнул... Так бы и двинул гаду, да я стариков не бью.
   -Да?! А Ниночка? Её ты, скажешь, тоже пальцем не трогал? - взвилась Кира.
   -Ты о бабуле говоришь? Жаль бабулю, она хоть и строгая была, но любила меня. Там вообще гадость получилась. Тут виноват я, ох и виноват! Нечего было дядю Сашу слушать. Но, с другой стороны, как его не послушать? Он же мой начальник. Дядя Саша сказал, что у него есть препарат, который помогает у человека всё дознать. Укол делают - и всё: человек как бы спит с открытыми глазами и рассказывает. Он сказал, что это очень важно, для нашего дела важно - расспросить бабулю. А она ни в какую не хотела о тебе говорить. Вот он и вколол ей. Она всё и рассказала. А потом надо было отвезти её из Лисьего Носа назад в Ленинград. Но уже день наступил, соседи крутились бы рядом. Мы подумали и решили оставить её на даче. Привязали, чтобы она не упала - лекарство-то ещё действовало, она себя не осознавала и кто знает, куда потащилась бы. Мы решили, что я попозже, когда стемнеет, заеду и заберу бабулю. Но меня срочно командировали во Псков. Я сразу позвонил дяде Саше, и он сказал, что всё сам сделает. И не сделал.
   -И опять ты не виноват. Какой хороший мальчик!
   -Ладно тебе ёрничать! Я же признаю, виноват. Мне за это ещё на том свете отольётся. Но ты-то хоть понимаешь, где я служу? Там такие дела делаются! Кстати, твой Сергей Степаныч на дядю Сашу сердитую писульку написал. Думал, его можно этим напугать.
   - Твой "дядя Саша" - мерзавец, он во время войны во Франции с фашистами сотрудничал, людей выдавал. Из-за него погибла жена Серёжи. Знаешь, сколько лет он искал твоего "дядю"?
   -Ну и что с того? "С немцами сотрудничал"! Как же, накажут его! Ты что думаешь, дядя Саша во Францию тогда туристом ездил? Да он спецзадание выполнял. И, кстати, тебя оно касается, потому что связано было с твоим делом.
   -То есть как это с моим делом? - не поняла Кира.
   -А вот так. У нас тобой давным-давно занимаются. Думаешь, это только мы в Большом Доме историю твою изучали? Как же! Ещё до революции в спецотделе дело было заведено. Понятно? Потом кто-то не шибко умный сдал его в архив, но ближе к тридцатому году возобновили. С тех пор и ведут. У нас паранормальными явлениями разные серьёзные отделы ведают. Так что всё, что тебя и твоей семейки касается, - наблюдают и изучают. Ясно тебе?
   -Мне-то ясно, что тебя, бедненького, по рукам-ногам связали, нож к горлу приставили и сказали: "Служи у нас, а не то..." Не хотел бы, так не служил. А ты добровольно и с радостью хвостом завилял, лишь бы выслужиться.
   -Чёрт! Не получается у нас разговор, - он досадливо махнул рукой.
   -Не получается, - согласилась Кира,- сегодня такой день красивый - Новый год. А ты портишь его!
   - Сама всё портишь. Говорю же тебе, плохо мне здесь, не могу я всё время: "господин" да "госпожа". А ещё эти лошади кругом! Я их боюсь: спереди зайдёшь - укусить норовят, а сзади - так могут копытом приложить, что костей не соберёшь. А там, дома, без гаража моя "единичка", мои "Жигули" бедные стоят! Что от них за эти три с половиной месяца осталось?! А здесь: тому говори "ваше благородие", тому - "ваше высокоблагородие" - пойди разбери, кому как надо... Пойми, я к себе хочу, туда, где все товарищи! Где утром "Пионерская зорька" по радио и песню "Взвейтесь кострами, синие ночи!" поют. Где автомобили пусть и по плохим дорогам бегают, но не эти хвостатые твари с копытами.
   -Ах-ах, как мне тебя жаль! Сейчас расплачусь. Ты же сам этого хотел. Вспомни, как мечтал лекарства, которых здесь нет, продавать больным людям. Что ж не продаёшь? Не получается мародёрствовать?
   -Дура ты. Я с тобой по-хорошему, по-человечески, а ты... Мне тогда всё другим казалось, всё просто: привезу сюда то, чего здесь ещё нет, капитал сколочу и жить буду барином. Бабуля рассказывала, как они раньше жили. Хорошо жили, прадедушка во флоте служил, его уважали.
   -Глупый ты, Вацек. Везде служить надо: и там - у вас, и здесь - у нас. А ты не служил, ты прислуживался - вот теперь и плачешь.
   -Твой Сергей Степаныч обещал помочь.
   -Серёжа? Серёжа договаривался с тобой? - не поверила Кира.
   -А что ты удивляешься? Я ему обещал сказать, когда начнётся операция по вашему захвату, вот он за это и пообещал помощь. Ты что, забыла, как я прикрывал их: его и твою Шурку?
   Кирины глаза сузились:
   -Я помню! Я хорошо помню, как ты руки ему крутил и Шурочкой прикрывался.
   -Ну ты совсем без понятия! Да если б я ею прикрывался, дядя Саша в неё попал бы! А он, гад, чуть не убил меня. Хотя мне и сейчас иногда кажется, что я не живой. Ведь тогда, в библиотеке, он трижды в меня попал. Трижды! Григорий Александрович говорил, что меня в подворотне совсем дохлого нашли, а потом оказалось, что я живой.
   -Какой Григорий Александрович? Иванов?!
   -Ну да. Это он нашёл меня и в больницу свёз. У меня же ничего не оказалось: ни денег, ни документов - всё твой замечательный Сергей Степаныч утащил. А он, Григорий Александрович, свои денежки заплатил, и потом ещё докторам давал, чтоб лечили лучше. Документы помог получить. Мне тогда в бреду всё бабуля виделась. Будто сидит рядом, за руку держит, ласково так смотрит и головой качает. А ещё она с Григорием Александровичем всё время ругалась.
   -Очень даже может быть. А он, Григорий, знает, что ты его сына застрелил?
   -Откуда ему знать, если тот ещё не родился? А может, знает? Я скоро совсем с ума сойду с этими вашими парадоксами: призраки среди людей болтаются, время обратно движется... Помоги мне, Кирка! Верни назад!
   -Да не знаю я, как тебе помочь! - она досадливо поморщилась, - и как ты вернёшься? Ты же дядьку своего застрелил. У тебя репутация, мягко говоря, подмоченная. Да, нелегко тебе. Знаю, каково это - попасть не в своё время.
   -Григорий Александрович говорил, что у тебя есть то, что может помочь вернуться. В том ящике, который я открыть хотел.
   -Ты бы меньше слушал господина Иванова. С дядькой ты хорошо знаком был, а подлым характером его сынок в батюшку пошёл.
   Они довольно далеко отошли от усадьбы. Здесь уже и намёка не было на парковые посадки: настоящий густой лес, весь укутанный нетронутым снегом.
   -Господи! Ты только посмотри! - он вытаращился на невесть откуда взявшийся туман. Кира с изумлением увидела, как из искрящегося радужным сиянием воздуха выткались сначала головы, а потом корпус и ноги двух белоснежных лошадок с роскошными гривами и хвостами. Они везли сверкающую лаком белую карету с зажженными фонарями. Лёгкий перезвон колокольчиков сопровождал бесшумный шаг лошадей. Кучер в серебристой ливрее и белом цилиндре остановил карету возле оцепеневших Киры и Вацлава. Резная дверца распахнулась и показалась хорошенькая барышня в платье с глубоким декольте, с высокой причёской из пудреных волос, украшенных живыми(!) цветами.
   -Ах, вот и вы, сударыня! Поднимайтесь к нам! Вы, наверное, замёрзли? - барышня мило улыбалась и не забывала обмахиваться расписным веером, хотя на морозе ей при таком декольте явно не могло быть жарко. - Ну что же вы? Заходите!
   И Кира, оглянувшись на остолбеневшего Вацлава, забралась в карету.
   -А как же я? - обиженно заглянул внутрь Вацлав, - возьмите меня с собой!
   -Нет-нет, мы без вас. Возвращайтесь назад, сударь, - приказала барышня и кивнула кучеру, чтобы трогал. Карета плавно покатилась, оставляя позади раздосадованного Вацлава Иванова.
   Внутри было тепло, в хрустальных вазочках по углам кареты стояли цветы, и пахло свежестью. Кроме очаровательной барышни в бледно-сиреневом атласном платье, в карете оказалась ещё одна красавица в светло-розовом туалете. Они улыбались и переглядывались так, словно совершили какую-то хитрую проделку.
   -Лизонька, наша гостья заскучала, - посмотрела на соседку в розовом барышня постарше.
   -О, нет! Мы не дадим скучать! Правда, Полина? - та кивнула в ответ.- Сударыня, ваше вчерашнее пение было превосходным. Даже мы с княжной Полиной не могли бы спеть лучше. А ведь этот романс написан для нас.
   -Для вас? - глупо переспросила Кира, - но как же...
   -Все молодые господа, особенно офицеры, обожают его. А один инженерный офицер так просто замирает, когда мы это поём. Правда, Лизонька? - и она лукаво посмотрела на покрасневшую подругу.
   -А вот и нет. Это твой граф Томский хочет, чтобы мы пели, - надула губы черноглазая Лиза, - и всегда-всегда жалуется бабушке на твои капризы.
   -А вы знаете, сударыня, Лизонька скоро выходит замуж за князя Елецкого.
   -Поздравляю! Он очень достойный молодой человек, - отозвалась Кира и незаметно ущипнула себя за руку - не спит ли? Рука заболела, значит, она не спит.
   -Вот видишь, все знают, что князь Елецкий - отличная партия, - кивнула Полина. - Для простой графской воспитанницы он чудо как хорош.
   -Постойте, - встрепенулась Кира, - так не может быть. Если вы, Лизонька, воспитанница графини, то не можете быть невестой князя Елецкого.
   -Это почему же? - сделали круглые глаза обе девушки.
   -У Пушкина нет князя Елецкого, он есть только в опере Чайковского. И если Лизонька воспитанница старой графини, значит, речь идёт о повести Пушкина, потому что в опере она её внучка.
   -Ах, вот вы о чём, - засмеялись обе красавицы. - Какие пустяки! Подумаешь, нет у господина Пушкина или у господина Чайковского. Мало ли где чего нет! Может, вы, сударыня, хотите, чтобы всё точно, как в опере было и Лизонька топились бы в Зимней канавке?
   -О нет, я вовсе так не хочу, - запротестовала Кира. - Пусть уж лучше всё перемешается, и Лизонька выйдет замуж за Елецкого, а безумный Германн так и сидит в своём доме скорби.
   -Я не согласна, - тут же заявила Лиза, - Германн - бедный и несчастный, и он мне нравится. Пусть он лучше выиграет свои дурацкие деньги и женится на какой-нибудь немочке. Я пойду за князя Елецкого, а Полина - за графа Томского. Так пойдёт?
   -Конечно, так лучше, Лизонька. Но я всё равно не прощу твоего коварного кокетства с графом Павлом на балу. Вспомни, как ты с ним мазурку отплясывала. Бедный князь Елецкий аж пожелтел от переживаний.
   -И ничего не пожелтел. Он тогда ещё вздумал объясниться. Нашел место, где о серьёзных вещах говорят! - они опять спорили и трещали, как сороки.
   Кира выглянула в окно: мимо проплывал дом Паленов. Какое-то время она оторопело смотрела на уходящую назад постройку, потом встрепенулась:
   -Подождите, пожалуйста, подождите! - почти закричала она. Барышни разом замолчали и уставились на неё. - Остановите карету, я здесь выйду!
   -Вы уверены, что хотите выйти именно здесь? Там, дальше, есть много чего интересного, и, возможно, именно там вас ждёт счастье. И всё-таки хотите выйти?
   -Да, да, скорее, пожалуйста, остановите лошадей!
   Полина кивнула и постучала кучеру. Тот свесился к окошку кареты.
   -Останови здесь, - приказала девушка, и лошади стали. - Мы хотели бы ещё покататься с вами, но, видимо, вы торопитесь. Что ж, в другой раз!
   -Но вы точно здесь хотите выйти? - Лиза пытливо всматривалась в Киру.
   -Да, да!
   -Ну что ж, так тому и быть. Вы сами это место выбрали. Были рады с вами познакомиться, - Лиза улыбнулась, - и не пугайтесь, если случится опере перепутаться с книжкой. Нам так даже интереснее. Да и в жизни всё часто перепутано так, что не сразу распутаешь. Уж вы-то это знаете!
   Кира смотрела, как растворяется в сверкающем туманном облаке карета. Вот серебристый перезвон колокольчика совсем стих. Она вздохнула и побрела к дому Паленов. Взглянула на часики: третий час! Казалось, только что было раннее утро, да и в карете проехала всего ничего, а день подошёл к концу, смеркаться начало. И опять снег пошел. Глухой топот копыт заставил её обернуться. Призрачный всадник или ещё одна призрачная карета? Не довольно ли на сегодня странных встреч?
   Всадник вылетел из-за поворота, он гнал своего серого першерона прямо на Киру. Она отскочила в сторону:
   -Осторожнее! Нельзя же так! - вырвалось у неё.
   Всадник пронесся мимо и вдруг резко осадил лошадь, спрыгнул на землю и двинулся к Кире:
   -Не может быть! - услышала она, - Кира?!
   Она смотрела в улыбающееся лицо и не верила своим глазам:
   -Серёжа! - кинулась к нему, - это ты! Боже мой! Где Шурочка?
   Она обнимала, тормошила его и повторяла:
   -Шурочка? Где она? Да говори же, наконец!
   -Здесь она, здесь со мною на мызе. Успокойся! Ты меня совсем задёргала.
   -Пойдём к ней! Скорее пойдём! - она дёргала и тащила его за рукав полушубка.
   -Подожди, рукав оторвёшь, - он высвободил из её рук рукав. - Лучше я приведу её сюда.
   -Но почему? Пойдём вместе, - настаивала Кира.
   -Кирка, подожди, - опять остановил он её, - ты подумала, как представишься на мызе? Назовёшься мамой Шурочки? Девочки, которой восьмой год пошёл?
   Кира молчала. Она только сейчас разглядела, насколько изменился Сергей. Неожиданно ей стало страшно. А вдруг он не настоящий, вдруг он тоже... неживой - призрак, как те очаровательные барышни в белой карете? Закусив губу, она сделала шаг назад.
   -Ты чего? - удивился Сергей, - что ты так меня разглядываешь?
   -Я не знаю, ты ли это? Только что здесь проехала белая карета с кем-то, кто никак не может существовать. Разве что только во сне или в воображении. Но они были, и они говорили со мною. А теперь ты... Ты стал другим. Ты не тот Серёжа, с которым я встретилась недавно в Ленинграде.
   -Тебя смущает мой вид, - догадался он. - Вспомни, мы с тобой тогда боялись, что оказавшись в 1910 году, я начну стремительно молодеть и превращусь в младенца из-за того, что родился годом ранее. Так поначалу и было, каждая неделя сбрасывала с меня десятки лет. Знала бы ты, как я торопился привезти Шурочку сюда, к её дедушке и бабушке, к её отцу, наконец. Боялся, что не успею. Успел. Да и "омолаживание" моё, к счастью, прекратилось. Понятно?
   -Понятно. Сейчас тебе не дашь больше двадцати двух, - она говорила вроде бы спокойно, но взгляд всё ещё был настороженный. Сергей заметил это и поморщился.
   -Слушай, какие тебе нужны доказательства? Живой я, живой! Вот смотри... - он достал перочинный ножик из кармана полушубка, открыл маленькое лезвие и с размаху полоснул по ладони. Кровь тут же раскрасила чистый снег, - теперь веришь? У призраков есть кровь? Она может вот так капать с пальцев?
   -Не знаю, - она смотрела, как он прижимает снег к ране, - я никогда их не резала ножиками. Дай руку!
   Он протянул кровоточащую ладонь. Кира осторожно прикоснулась, видимо, всё ещё опасалась его, но потом крепче взяла за руку. На секунду прикрыла глаза, принимая его боль на себя, вздохнула и отпустила.
   -Всё! Посмотри! - и улыбнулась: Серёжка не был призраком, он живой, живой по-настоящему.
   -Ух ты! Ловко! Ни следа не осталось, - он восхищённо глянул на Киру, - ну теперь давай думать, как нам тебя представить тамошним обитателям. Нет, не стану ничего сочинять, просто скажу - знакомая.
   -Как же вы жили всё это время?
   -Я всё-всё тебе расскажу, только позже. Да, чуть не забыл! Меня зовут Николай Львович Тузенбах...
   -Кто-кто? Тузенбах? - прыснула Кира.
   -И нечего смеяться, - Серёжа сделал вид, что обиделся, - такое литературное имя досталось. Так вот: Тузенбах. Запомнила? И здесь мы с сестрой дожидаемся доктора, чтобы он её посмотрел...
   -Зачем доктор?! Шурочка больна? - всполошилась Кира.
   -Нет, теперь всё хорошо. Но раньше... Погоди, скоро всё узнаешь. А доктор нам нужен был как предлог, чтобы здесь быть. Я ведь служу тут сторожем, - похвастался он, - это господин Артен предложил.
   -Артен? Он предложил тебе остаться здесь? Вот умница!
   -Он замечательный человек! И инженер толковый, в шахматы отлично играет.
   -Как ты его расхваливаешь! - улыбнулась Кира, - а тебе не показалось его лицо знакомым?
   -Конечно, показалось. Он похож на того типа на фото, что мама бережно хранила и от отца прятала. Ты ещё мне его показывала в альбоме, помнишь?
   -Ещё как помню! - она хитро усмехнулась, - значит, к тебе он хорошо относится?
   -Очень хорошо. Слушай, мне надо Томаса отвести в конюшню. Ты постой тут, за ёлкой, а я Шурку приведу, - он повёл першерона к воротам, оставив Киру в нетерпении переминаться с ноги на ногу в ожидании дочери. Снег повалил настолько густой, что в десяти шагах всё терялось в белой пелене.
   Минут через десять ворота мызы отворились. Лошадка с мохнатыми ногами вывезла большие сани, за кучера был Серёжа. За его высокой фигурой Кира не сразу разглядела седока. А когда разглядела, рванулась навстречу и услыхала, как Серёжа говорит Шурочке:
   -Ты только посмотри, какая Снегурочка там пряталась!
   Девочка повернула голову в сторону, куда указывал Сергей, присмотрелась и, вдруг взвизгнув, кубарем слетела с саней и, путаясь в длинной шубе, понеслась к матери. Она налетела на Киру со всего размаха, опрокинула её в сугроб. Они обнимались и хохотали, валяясь в снегу. Кира всё пыталась разглядеть лицо девочки, но у неё никак не получалось, потому что Шурка зарылась носом ей в воротник и не желала отпускать.
   -Дамы, а вы не хотите вылезти из сугроба? Скоро вас совсем засыплет, - он поднял за ремень на шубке Шурочку, потом поставил на ноги Киру, - садитесь в сани. Мне разрешили немного покатать Шурку, - он обтряхнул с ребёнка снег, то же проделал с Кирой, усадил их в сани и прикрыл какой-то тяжёлой шкурой.
   Кира теребила дочку, что-то спрашивала и сама же отвечала. За всё это время Шурка, ласкаясь к матери, не сказала ни слова.
   -Шурочка, что же ты молчишь? - прижимая к себе дочь и радуясь её румяным щекам, спросила Кира. Девочка потянула её ближе к себе и даже не сказала, а, скорее, просипела прерывающимся голосом:
   -Ты теперь не уйдёшь?
   -Ни за что! - поцеловала в холодную щёчку и озабоченно спросила: - но почему у тебя такой голос? Ты простудилась?
   Шурка помотала головой, а Серёжа обернулся к ним:
   -Кира, мы об этом позже поговорим, - и тронул вожжами лошадь. Та двинулась медленным шагом в сторону Большой усадьбы, - сейчас мы тебя подвезём, а потом с Шуркой вернёмся на мызу.
   -И не подумаю оставаться, - возразила Кира, её страшно обеспокоило Шуркино молчание, - только покажусь Соне и с вами назад. Как ты мог подумать, что я теперь отпущу Шурочку? Во-первых, ты обещал мне всё-всё рассказать, а во-вторых, я должна вам кое-что объяснить. Так что езжай в усадьбу, попьём чая с пирожными - Новый год всё-таки, а потом покатим на мызу. Там и переночуем.
   Лошадка бодро побежала по дороге. Уже совсем стемнело, но от белизны снега и выкатившейся полной луны было всё видно, да и снег пошёл уже не стеной, а мелкими и медленными хлопьями. Ехать бы так и ехать, прижимая к себе Шурку. Что ещё нужно? Чего ещё не хватает? Кира горько усмехнулась: ясно же, кого не хватает. А как было бы хорошо втроём скользить в санях по искрящемуся снежному богатству! Она даже глаза зажмурила от удовольствия, представив эту сцену: её и Шурку обнимает Штефан, и они так уютно чувствуют себя в его руках.
  
   Софья Григорьевна места себе не находила от беспокойства. Она проснулась поздно, время уже шло к обеду. Обычно она так долго не залёживалась, но сказалась усталость, волнения - вот и спала как младенец. Проснувшись, ещё повалялась на пуховой перине, потом заметила, что Киры в комнате нет. Решила, что та встала раньше и вышла пройтись. И тут Софья Григорьевна вспомнила историю, которую ей поведали. Совершенно невозможную историю, свидетельствующую лишь об одном - девушка больна и больна серьёзно. Эта мысль как-то сразу свела на нет хорошее новогоднее настроение, и Софья Григорьевна стала придумывать, к каким докторам надо обратиться, чтобы вылечить Киру.
   Прошло время обеда, а Кира всё не появлялась. Уже стало смеркаться. Тогда Софья Григорьевна отправилась в господский дом, чтобы хоть там что-нибудь разузнать. Ничего не вышло. Дом был пуст: и хозяева, и гости - все отправились кататься в санях вдоль берега, причём прихватили с собой изрядное количество шампанского. Побродив по нарядным комнатам, среди слуг, занимавшихся подготовкой к позднему праздничному ужину и в очередной раз обидевшись на неверную приятельницу, искушавшую важностью её визита для обитателей поместья, Софья Григорьевна отправилась в Кавалерский дом. Вскоре появилась неутомимая Хельга и, к изумлению и негодованию Софьи Григорьевны, позвала её пообедать на кухне вместе с прислугой. Конечно, это предложение было гордо отвергнуто. Хельга не обиделась и, сбегав несколько раз в дом, притащила столько разных вкусностей, что их, наверное, хватило бы на роту солдат.
   Когда уже совсем стемнело, заглянул приятный молодой человек, которого Софья Григорьевна заметила ещё вчера во время бала. Он извинился за вторжение, представился Вацлавом Борисовичем Ивановым - старым знакомым Киры Сергеевны - и поинтересовался, не вернулась ли она с прогулки. Софья Григорьевна пригласила его выпить с нею кофе (не сидеть же весь день одной!), но Вацлав Борисович отказался, сославшись на какие-то неотложные дела. И певица вновь осталась в одиночестве и жутко сердилась на Киру. Поэтому, когда стукнула входная дверь, она независимо выпрямилась и обижено уставилась в тёмное окно.
   -Сонечка, прости, дорогая! Не получилось предупредить тебя, да и не думала я, что задержусь надолго, - раскрасневшаяся с мороза Кира подбежала к певице и обняла её, - смотри, с кем я пришла!
   Софья Григорьевна не умела долго обижаться, к тому же любопытство - коварная вещь, и она удивлённо уставилась на Шурочку и Серёжу.
   -Это мой давний друг Сергей Степанович Палёнов, - Серёжа поклонился, он уже научился кланяться так, как здесь принято. - А это Шурочка - моя дочь.
   Шурочка тоже изобразила что-то вроде книксена. Привставшая было Софья Григорьевна плюхнулась обратно в кресло и с испугом посмотрела на Киру. Та не сводила счастливых глаз с хорошенькой девочки в кроличьей шубке и шапочке.
   -Я... я рада, - растерянно пробормотала певица, - очень рада.
   -Раздевайтесь, сейчас будем чай пить, - сияла Кира улыбкой. Она постоянно поглядывала на Шурочку: никак не могла на неё наглядеться. Ей казалось, что Шурочка если и не выросла, то как-то повзрослела. У девочки появилось новое выражение: она пытливо, без улыбки, как-то не по-детски, вглядывалась в лица людей, и от этого её взгляда у Киры сжималось сердце. Она понимала, сколько всего пришлось пережить ребёнку за эти месяцы, и была бесконечно тронута той заботой, которой окружил Серёжа её девочку. - Смотри, Шурочка, твоя любимая "картошка", а в эклерах - заварной крем - всё, как ты любишь.
   Кира усадила всех за стол, налила чая из недавно принесённого хлопотливой Хельгой самовара и с удовольствием любовалась тут же измазавшейся в сахарной пудре Шуркиной мордашкой. Взглянув на замурзанную Шурочку, Серёжа тоже приложился к эклерам, красовавшимся на столе, он-то всегда был сладкоежкой.
   Пока пили чай, перебрасываясь лёгкими шутками, Софья Григорьевна в основном помалкивала. Ей было не просто не по себе от всего происходящего - Софья Григорьевна испугалась. Её по-настоящему испугало появление этой развесёлой компании. Если до этого момента, как она считала, проблема со здоровьем была у одной Киры, то теперь число больных утроилось. Или... А что "или"? Или следует признать: это она, Софья Григорьевна, сошла с ума. Но, с другой стороны, они, не считая тех фантастических вещей, о которых говорили, не производили впечатление душевнобольных. В общем, она запуталась. А ещё её поразил этот молодой человек, назвавшийся Сергеем. Она глаз с него не сводила. Наконец, не выдержала:
   -Скажите, Сергей Степанович, вы случайно не родственник Витольда Полди-Комаровского? Простите, что интересуюсь, но сходство ваше поразительно. Он должен был дебютировать у нас, и мы уже репетировали "Кармен". Чудесный голос - лирический баритон - бархатного тембра, такого красавца Эскамильо ещё поискать надо было.
   -Да? И что же с ним случилось? Не приняли в труппу? Провалился? - Кира лукаво глянула на Серёжу, тот сидел насупившись, как обычно, когда речь заходила о Полди.
   -Нет, не провалился. Наши господа солисты взревновали к нему публику и не дали выступить. А Витольд - гордый человек, не стал настаивать и интриговать. Он бросил всё и уехал куда-то на юг.
   -В Одессу он уехал, Сонечка. Там служит в оперном театре. Так ты его хорошо знала?
   -Даже очень хорошо, - Софья Григорьевна порозовела, - он очень любезный молодой человек, и талантливый. А сходство ваше с ним, Сергей Степанович, удивительное. Вы мне показались его младшим братом - вот какое сходство!
   Кира уже было открыла рот, чтобы перевести разговор на другую, более приятную для Сергея тему, как вдруг он, опустив глаза и пристально разглядывая чашку с чаем, обронил:
   -Витольд Полди-Комаровский - мой отец.
   Кира пристально посмотрела на Сергея. И в этом он изменился: раньше он никогда бы не признался, что Полди его отец, а теперь - пожалуйста. Софья Григорьевна решила, что ей послышалось:
   -Как вы сказали? Кто он для вас?
   Теперь Сергей поднял на певицу жгучие чёрные глаза:
   -Это мой отец, - повторил он и пояснил: - мама не хотела, чтобы мы с ним встречались.
   -Но... но вам уже так много лет! - воскликнула Софья Григорьевна. - А Витольд ещё так молод.
   -Сонечка, - вмешалась Кира, - вспомни, что я тебе рассказывала. Серёжа в самом деле родился в 1909 году. Посмотри, и Шурочке идёт восьмой год, хотя мне здесь ещё и шестнадцати не исполнилось. Я не знаю, как это так получается, наверное, у учёных есть тому название, но видишь, мы все здесь. Понимаешь?
   Софья Григорьевна, совершенно выбитая из колеи происходящим, только кивнула с жалким выражением лица.
   -Да, - вдруг вспомнила она, - Кира, тебя спрашивал молодой человек. И очень расстроился, узнав, что ты ещё не вернулась.
   -Кто бы это мог быть? Он не назвался?
   -Назвался. И я легко запомнила имя, потому что лучший у нас среди балетных - Вацек Нижинский. А этого молодого человека зовут так же. Тебя спрашивал Вацлав Борисович Иванов.
   -Кто?! - чуть не подавился пирожным Серёжа, - кто спрашивал? Вацлав?!
   Шурочка тоже отложила на тарелку эклер и испуганно уставилась на певицу.
   -Да ну его, - отмахнулась Кира, - со вчерашнего дня он таскается за мною, требует вернуть его назад. А как я могу это сделать? У меня же нет машины времени, - тут она заметила странную реакцию Шурочки и Сергея, - что это вы так странно смотрите? Ну да, Вацлав Иванов здесь...
   -Кира, - Серёжа сделал вдох, - Кира, он не может быть здесь. Вацлав Иванов умер.
   -Что? Как умер? - растерянно посмотрела Кира сначала на Сергея, потом на Шурку. Они молча закивали.
   -Понимаешь, он был смертельно ранен тогда в библиотеке и умер в грязной подворотне уже здесь. Ниночка закрыла ему глаза.
   -Ниночка? Но ты же знаешь, что она...
   -Знаю, - он сделал предостерегающий знак глазами, показав на Шурку. - Ниночка отдала нам его документы, а сама осталась с ним.
   -Вот оно как, - протянула Кира. - То-то он говорил, что ему всё время казалось, будто бабушка его за руку держит. Но ты ошибся, Серёжа. Он чудом выжил. И в больницу его привёз не кто иной, как Григорий Александрович Иванов. Тут, конечно, без Ниночкиного вмешательства не обошлось.
   -Григорий Александрович? - встрепенулась Софья Григорьевна.
   -Именно он, Сонечка. Видишь ли, его и Ниночку связало трагическое будущее, но это ещё не скоро. Значит, - она посмотрела на Сергея, - значит, она простила Вацлава и попыталась его спасти. Спасти своего внука.
   -Может, ты и права, - он задумчиво посмотрел на заглядывающую в окно луну, потом поднялся, - нам пора возвращаться. Иначе Марта станет волноваться.
   -Хорошо, только возьму с собой самое необходимое, - Кира поставила на стул открытый саквояж и стала складывать туда вещи.
   -Куда ты? - встревожилась Софья Григорьевна.
   -Сонечка, я поеду на мызу Паленов. Не думаешь же ты, что я могу расстаться с Шурочкой, даже если это всего лишь на несколько часов? Я переночую там. Да и Серёжа расскажет, как они тут жили всё это время.
   -Но, Кира, та дама, твоя так называемая свекровь, она запретила тебе появляться вблизи её сына.
   -Как, Эльза Станиславовна виделась с тобой? - изумился Сергей.
   -Виделась, - подтвердила Кира, - и велела близко к мызе не подходить. Но, Серёжа, сейчас ведь январь 1911 года. А мы с ней должны встретиться лишь летом. И вообще всё так запуталось!
   -И всё же, Кирочка, может, не стоит сегодня туда ехать? Можно же девочку здесь уложить. А Сергей Степанович поедет и предупредит кого надо. Мне тут одной так неуютно будет... - она жалобно посмотрела на уже надевшую пальто Киру.
   Кира покачала головой:
   -Нельзя, Сонечка. Серёжа там не под своим именем живёт, а Шурочку за свою сестру выдаёт. Ведь не всякому нашу историю можно доверить. Ты не грусти. Завтра увидимся.
   Они уехали. Софье Григорьевне было как-то неспокойно, ей чудилось нечто роковое, страшное, казалось, что всё хорошее невозвратно ушло. Она долго молилась перед образом Божьей Матери. Просила за себя, за Киру, за тихую девочку Шурочку, за малознакомого ей Сергея и за его легкомысленного отца, помянула светлые души Сергея Петровича и Антонины, и беспокойную душу Полины- постаралась вспомнить всех-всех. Тяжесть с её сердца ушла, она присела к роялю и до глубокой ночи в морозной тишине двора были слышны звуки шопеновских ноктюрнов.
  
  
   Глава 7
  
   Кире удалось незаметной мышкой проскользнуть в дом, пока Серёжка отвлекал любопытную кухарку Марту. В доме Паленов всё выглядело так, как она это помнила. Прихожая с длинной вешалкой для пальто и стойкой под галоши, направо - дверь в кабинет Ивана Фёдоровича и смотровую, прямо - гостиная, потом столовая и лестница наверх к коридору, куда выходили комнаты Штефана, его родителей, бывшая детская, теперь предназначенная для случайных гостей. Всё это Кире было знакомо, даже пахло в доме так, как она запомнила - смесью лимона и пчелиного воска для натирки полов и совсем чуть-чуть каким-то лекарством. И ещё: дом её узнал. Она поняла это по ставшей чуть тёплой дверной ручке, по мягкому скрипу ступеней лестницы, по нежному перезвону больших часов в гостиной. Дом узнал её и был ей рад. Она неслышно пробежала наверх, туда, где теперь размещались Шурочка с Серёжей, села возле круглого оконца и стала их ждать.
   Они появились через полчаса, уже умывшиеся на ночь и еле отбившиеся от ужина, предложенного Мартой. Серёжка притащил спиртовку и кофейник, полный кофе, - знал, что им с Кирой предстоит долгий разговор.
   Кира с удовольствием помогала раздеваться Шурочке, хотя та протестовала, уверяя её, что она уже совсем большая и всё умеет делать сама. Кира улыбалась, целовала дочку и кивала ей. Она уложила Шурку, укрыла одеялом, села на краешек кровати. Девочка ухватила мать за руку:
   -Спой, мама, - попросила она. И Кира тихо-тихо, еле слышно пела ей про зелёную карету, пока Шурка не заснула.
   Серёжа, сидя в соседней комнате, чуть не плакал от умиления, слушая их возню. Он вдруг позавидовал Шурочке, над которой сейчас ворковала мать. И затосковал по своему беззаботному детству. Ему, взрослому, прожившему длинную жизнь мужчине, вдруг захотелось, чтобы давно пропавшая мама Олечка приголубила его, приласкала и, может быть, тоже спела ему колыбельную. А ещё он внезапно понял, что его вечная тяжёлая тоска и мучительная печаль по навсегда потерянной Франсуазе, изменилась, переросла в тихую, спокойную грусть и словно бы отпустила его.
   Вошла Кира.
   -Уснула, - ответила она на его вопросительный взгляд, - я так благодарна тебе, Серёжа, за Шурочку, - она прошла к столику с горящей спиртовкой под кофейником, - сколько же вам пришлось всего пережить!
   -Да, впечатлений много, - усмехнулся он, наливая ей кофе в чашку, - как вспомню эти выстрелы в библиотеке... А Шуркин крик до сих пор в ушах стоит...
  
  
  
  
   -...Ма-а-ма! - Шурочка вырвалась из рук Серёжи, бросилась к стене, только что возникшей на том месте, где была библиотечная стойка. Девочка билась об каменную стену, сдирая кожу с кулачков. - Ма-ма!
   -Шурочка, - Серёжа обнял ребёнка, - не надо! Это не поможет. Мы найдём маму, но не сейчас. Ты слышишь меня?
   Девочка высвободилась из его рук, прижалась щекой к потрескавшейся штукатурке - и замерла, обнимая раскинутыми руками стену, мучительная гримаса застыла у неё на лице.
   Сергей понуро огляделся и потёр затылок. Грязный булыжник под ногами, тусклый фонарь, явно неэлектрический, пытается разогнать наступающие сумерки. В дальнем углу облезлой подворотни сполз по стенке и застыл неподвижно в неловкой позе Вацлав. Сергей осторожно приблизился. Нет, помощь Вацлаву Иванову уже не понадобится. С красивого лица, навсегда сохранившего обиженное выражение, в пустоту смотрели мёртвые глаза.
   Тёмная женская фигура возникла из-за угла, неслышно подошла и опустилась на колени:
   -Вот ты и попал туда, куда так стремился. Глупый, глупый мальчишка, - горестно сказала Ниночка, закрывая ему глаза, - прими, Господи, его душу грешную!
   Сергей смотрел, как она ласково отвела прядь белокурых волос со лба Вацлава. Обернулась:
   -Ты иди, Серёжа. Здесь вам с девочкой нельзя оставаться - сейчас полиция явится. Я посижу возле него, - Сергей не двигался с места, - иди, слышишь? Посмотри у мальчика в карманах, если нужно что - возьми. И уходите!
   Не хотелось касаться убитого, но Сергей понимал, что Ниночка права. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака Вацлава толстый бумажник, сунул себе, повернулся, чтобы уйти.
   -Подожди, - остановила его Ниночка. Придерживая тело Вацлава, она сняла с него крестик с жемчужиной и протянула Серёже, - отдай это Кире. Может, она простит его?
   Он взял блеснувший в свете фонаря крестик:
   -Передам. Но увидимся ли?
   -Береги девочку! - она махнула рукой, - вам туда.
   Он кивнул. Шурочка по-прежнему стояла, прижавшись к стене. Сергей взял её холодную ручонку - она не сопротивлялась - и повёл туда, куда указала Ниночка.
   Они прошли по тёмному переулку. Он всё ещё не мог определить, где они находятся. Но свернув за угол и увидев в конце улицы силуэт памятника Екатерине, понял, что они на Малой Садовой. Только теперь она называлась по-другому - Екатерининская. Мимо проходили мужчины в котелках и цилиндрах, женщины в длинных платьях, и ему показалась странно непривычной их одежда, цокали копыта, и очень сильно пахло лошадьми. Крупный мужчина в шинели и с шашкой на боку проводил их вопросительным взглядом. Сергей выпрямился, принял уверенный вид и повёл Шурочку в сторону садика. Его тревожило молчание девочки. Он понимал, что потрясение, которое она пережила, показалось бы невыносимо тяжёлым даже взрослому человеку. А что уж говорить о семилетнем ребёнке!
   -Сейчас мы с тобой сядем на скамеечке под фонарём и обдумаем наше весёленькое положение, - пряча свою неуверенность за нелепо бодрым тоном, произнёс он, сжимая вялую холодную Шурочкину ручонку. - Ты не замёрзла?
   Шурка не ответила. Глупый вопрос: на них была зимняя одежда, а сейчас, скорее всего, ранняя осень, сентябрь. В садике пожелтели ещё не все листья на деревьях. Он мысленно порадовался, что их одежда не выглядит так уж непривычно для здешнего народа. Конечно, на них заинтересованно поглядывали, но пальцами не тыкали и полицию не звали. Видимо, петербуржцы и не к таким выкрутасам привыкли.
   Они устроились на скамейке под фонарём. Серёжа подумал, что неплохо бы узнать, какой сейчас год и день. Сделать это легко, если купить газету. Вон мальчишка в кепке-пролетарке бежит с целой охапкой листков. Но нужна мелочь, а медяков у них не было. Не совать же газетчику зелёную трёшку? Из урны в виде корзины торчал уголок какого-то печатного листка. Оглянувшись - не смотрит ли кто - Сергей брезгливо поморщился, сунул руку в урну и достал из неё мятый листок. Далеко отставив газету от глаз, ему не хотелось доставать очки, прищурившись, он разглядел дату: 15 сентября 1910 года и смог прочесть несколько заголовков. Один из них сообщал о полёте дирижабля "Америка" через Атлантику, другой с прискорбием вспоминал недавнюю кончину писателя Луи Буссенара.
   -Шурочка, - он кинул газетку в урну, - мы с тобой действительно оказались в 1910 году. Сейчас сентябрь. Ну что ж, посмотрим, что у нас есть.
   Он достал солидный бумажник Вацлава. Довольно толстенькая пачка разномастных денег - их ещё надо перебрать, а то можно сунуть продавцу купюру, а на ней год напечатан, который ещё не наступил. Документы! Вот это кстати. На первой странице бессрочной паспортной книжки значилось, что она выдана в 1910 году в мае месяце - и тут Серёжа чуть не застонал - на имя Тузенбаха Николая Львовича, потомственного дворянина по свидетельству департамента герольдии, рождения 19 января 1880 года, православного, место постоянного жительства Санкт-Петербург.
   Мало того, что у владельца паспорта фамилия чеховского персонажа, так ещё и по возрасту он не подходил. Ну вот как он, шестидесятишестилетний седой мужчина, может сойти за тридцатилетнего молодого человека? Да ещё с такой литературной фамилией? Чем думал Вацлав, когда "подбирал" себе документы?!
   Он покосился на Шурку и обеспокоился: сидит, не шелохнётся. Дело плохо. Надо искать ночлег и как-то растормошить девочку.
   -Шурка, есть хочешь?
   Девочка помотала головой, потом попыталась что-то сказать, но у неё не получилось. Она открывала рот, силилась произнести слово - и ничего, ни звука. Беспомощно посмотрела на Сергея и беззвучно заплакала. Сначала Серёжа растерялся, он прижал к себе Шурочку, шепча ей в макушку:
   - Ничего, Шурка, ничего. Это пройдёт. Я слышал, так бывает, когда человек сильно понервничал - голос пропадает. Но потом человек успокоится, и голос вернётся. Ты подожди чуть-чуть, всё восстановится. Всё будет хорошо. Вот что, давай я тебе расскажу, что мы теперь с тобой станем делать. Хочешь?
   Шурка подняла заплаканную мордашку и кивнула. Серёжа вздохнул, достал носовой платок:
   -Вот, держи, - она взяла, вытерла глаза, высморкалась и выжидательно уставилась на него, - теперь наша фамилия - Тузенбах. Только не смейся, пожалуйста! - она и не думала смеяться, ждала, что он ещё скажет, - и зовут меня Николай Львович. Дворянин. Запоминай, Шурка: Тузенбах Николай Львович. А из тебя мы сделаем мальчика, и будешь ты моим племянником. Или нет, лучше сыном. Как ты считаешь?
   Шурочка кивнула.
   -Вот и хорошо. Потом я ещё раз просмотрю документы. Без очков не всё вижу. А сейчас надо найти ночлег. И поесть бы.
   Через дорогу светился витринами и переливался огнями лампочек в колпачках в виде цветов ландыша магазин Елисеевых. Серёжа решил заглянуть туда. Они осторожно перешли дорогу, невольно отшатываясь от проносящихся мимо упряжек. Внутри знакомого зала празднично сверкали букеты светильников, приказчики сноровисто обслуживали прилично одетых покупателей. Серёжа, напустив на себя отчего-то недовольно-презрительный вид, подвёл Шурочку к витрине с колбасами и ветчиной. Да, выглядело это изобилие внушительно - глаза разбегались. Стыдно сказать, но Сергею вдруг захотелось сбежать из этого колбасного рая. Но он сделал над собою усилие и справился с неизвестно откуда взявшейся робостью. Они купили полфунта нежно-розовой ветчины, попросили её нарезать. Приказчик, виртуозно владея длиннющим острым ножом, накроил им шесть тонюсеньких ломтиков и завернул их в промасленный лист, а потом ещё в один слой обёрточной бумаги. Потом они купили парочку французских булок, уложили всё в бумажный пакет и вышли на Невский.
   Уже совсем стемнело. Но везде горели электрические фонари, прибавилось народу на улице. Покупая булочки, Серёжа поинтересовался у приказчика, где ближайшие меблированные комнаты. И теперь они целенаправленно шли в сторону Екатерининского канала. Сергей уже справился с непонятной робостью - может, начал привыкать к новому времени? Довольно уверенно, зарегистрировавшись у служащего, он получил комнату на третьем этаже в меблирашке под вывеской "Рим" и даже заказал самовар. Комната им понравилась: чистенько, кровать под покрывалом в алькове, окно с видом на канал и даже электричество. Коридорный предложил ванную с душем, только он его назвал дождём. Утром им полагался горячий завтрак и всё это за три рубля.
   Напились чая с бутербродами, умылись, освоили местные коридорные удобства и решили ложиться спать. Серёжа внимательно осмотрел постель на предмет клопов и тараканов. На всякий случай велел Шурке ложиться прямо в одежде, накрыл её одеялом. Девочка сегодня настолько устала и так нанервничалась, что вначале никак не могла уснуть. Тогда Серёжа почитал ей статейки из найденной в номере газеты, и Шурочка заснула. А он, налив себе уже остывшего чая в стакан, сел разбираться с документами в бумажнике Вацлава.
   Кроме паспортной книжки, в бумажнике были деньги. Больше трёх тысяч! Все три тысячи в купюрах, выпущенных после 1910 года. Что из этого следовало? Из этого следовало, что у них с Шурочкой всего около восьмисот рублей, тех самых, что "коллекционировала" девочка в Ленинграде. Конечно, деньги немалые. Но в их положении, положении людей без всего необходимого в чужом для них времени, - это копейки. Одежду купить надо? Надо. За квартиру платить? Надо. Еду покупать надо? Надо.
   А всякие там извозчики, парикмахер, прислуга и ещё чёрт в ступе? И ещё доктор! Надо Шурочку показать врачу, да не простому, а хорошему специалисту. Какой из этого вывод? Требуется экономия во всём. Ну хорошо, с деньгами всё ясно: надо экономить. Но ведь экономь не экономь - они когда-нибудь закончатся. Что тогда? Надо искать работу. Как они тут это делают в своём 1910 году? И что из его умений может пригодиться? Можно, конечно, написать книгу - какой-нибудь роман из жизни будущего. Серёжа вздохнул: написать-то он напишет, но найдётся ли издатель, готовый издать его опус? И опять-таки - когда ещё это будет! Нет, нужно попробовать себя в привычной специальности. В журналистике.
   Он достал блокнот, записал в столбик: мама, Кира, отец. Объединил их фигурной скобкой и приписал: искать. Подумал и добавил: Сергей. Потом дописал второй пункт: купить одежду - и перечислил необходимое для себя и Шурки. Так он педантично составил список длиною в целую страницу. Мысленно посмеялся над собою: педантизм не русская черта характера, но сказывались годы жизни в Германии. Допил холодный чай, завернул остатки ветчины в бумагу и положил между рамами окна, чтобы не испортились -холодильников здесь нет. Улёгся рядом с Шурочкой, думал, что от усталости не заснёт. Но едва голова коснулась подушки, провалился в глубокий сон.
   Его разбудил незнакомый шум города: цоканье копыт, какие-то непонятные крики, свистки, потом ко всему этому добавился шум в коридоре. Проснулась Шурка и села на постели, потирая кулачком глаза.
   -Доброе утро, - улыбнулся ей Серёжа, прислушиваясь к топоту сапог в коридоре, - кажется, там целая армия топочет...
   -Доброе утро, - еле слышно отозвалась Шурка.
   -Вот видишь, - обрадовался Серёжа, - ты уже шёпотом можешь говорить!
   -У тебя здесь клок чёрный, - Шурка тронула его висок.
   -Запачкался? - он подошёл к маленькому настенному зеркалу, - вроде, нет...
   Действительно, над ухом появился смоляной клок волос, исчезла его снежно-белая седина - предмет гордости, потому что ему страшно не нравилось, когда седина отливала желтизной. Теперь его густые волосы напоминали мех серебристой лисы, или, как в народе говорили, перец с солью. Он внимательно разглядывал себя в зеркале. А что если он, очутившись во времени, где ему исполнилось около полутора лет, теперь начнёт стремительно молодеть? Что станет с Шурочкой? Он похолодел от этой мысли.
   -Мне надо в туалет, - услышал он Шуркин шёпот.
   -Пошли, - он решил не поддаваться панике, решил заниматься делами из длинного списка, составленного ночью, и далеко не заглядывать. Будь что будет.
   Несколько часов спустя они с Шуркой так преобразились, что теперь уже никому бы не пришло в голову оглядываться на них. Посетив пару домов готового платья, они остановились на относительно дешёвом магазине под вывеской "Шульц. Венский шик". Там Серёжа купил себе пиджачную пару, причём приказчик, помогавший примерять костюм, наговорил столько любезностей насчёт его фигуры, что вогнал его в краску. Шурке купили костюмчик в английском духе и пальто. Хотели прикупить и ночую сорочку мадаполамовую с шитьём и прошивкой - очень простой кружавочкой по вырезу за 2 рубля 75 копеек. Но Серёжа решил, материал уж больно жёсткий - Шурке будет неприятно в ней спать. Поэтому остановили выбор на нансуковой без рукавов за 1 рубль 90 копеек, но зато с шитьём. И Шурке понравилось, как рубашка блестит и какая тонкая да гладкая на ощупь. А когда девочку подстригли в "русском стиле", получился хорошенький глазастый мальчишка.
  
   Этим вечером они решились на визит. Серёже в голову не пришло, что он нарушает правила этикета, явившись вечером в незнакомый дом без приглашения. К тому же он собирался нанести визит вместе с Шурочкой - не оставлять же её в меблирашке?
   Извозчик довёз их до Каменноостровского проспекта. Шурка крутила головой, разглядывая дома и прохожих. И Серёжа от неё не отставал. Всё вокруг было знакомым и незнакомым одновременно. Всё привлекало внимание: дамы в огромных шляпах, мужчины в галошах, мальчишки-газетчики, снующие между людьми, экипажи и извозчики, очень-очень редкие смешные автомобили, мастеровые в картузах, тётки в платках - киношный призрачный мир. И они с Шуркой - персонажи этого странного мира.
   Они прошли через открытые ворота с уже зажженными медными светильниками, мимо фонтанчика, разбрасывающего вокруг себя серебристую россыпь капелек, к знакомому Серёже с детства подъезду. У зеркальных дверей стоял усатый швейцар в шинели с воротником, отделанным золотисто-жёлтым галуном.
   -Любезный, квартира госпожи Баумгартен-Хитровой в каком этаже будет?
   Швейцар оглядел их, поклонился, открыл перед ними дверь:
   -Третий этаж, по левой стороне. Извольте на подъёмную машину, господин хороший.
   -Благодарю, мы с сыном пешком...
   На чёрно-белом мраморе не было ни соринки, ковровая дорожка с медными штоками чисто подметена.
   -Знала бы ты, как твоя мама отмывала эту лестницу... Теперь я понимаю, почему она так старалась, - шепнул Серёжа Шурке.
   Дверь им открыла молоденькая горничная в белой наколке и передничке и вопросительно уставилась на них.
   -Скажите, голубушка, барыня дома?
   -Да, - ответила горничная, рассматривая посетителей, - как прикажете доложить?
   -Барон Тузенбах. По личной надобности.
   -Прошу подождать. Узнаю, сможет ли барыня вас принять, - горничная упорхнула в глубину квартиры. Серёжа заставил себя отвлечься от воспоминаний и сосредоточиться на предстоящей встрече. Он весь день ломал голову, под каким предлогом можно появиться у Кириной тёти и ничего лучшего не сочинил, кроме как представиться давним приятелем её отца.
   Вернулась горничная и пригласила их в гостиную. Серёжка не ожидал, что Полина окажется такой молодой и хорошенькой женщиной. Она стояла возле огромного фикуса, будто в тени африканской пальмы, элегантная, стройная, с копной светло-русых волос, уложенных в пышную причёску, едва уловимое сходство напоминало об их с Кирой родстве.
   -Чем обязана? - мужчина, так внезапно возникший в её доме, был высок, неприлично хорош собой и ужасающе дёшево одет. И ещё: горничная не подала его визитную карточку. Видимо, у него таковой не имелось. У Полины тут же мелькнула мысль, что этот человек не заслуживает доверия.
   -Простите, сударыня, - начал Сергей, удивляясь собственной смелости, - простите, что занимаю ваше время...
   -Ах, оставьте, сударь, - прервала его Полина, внимательно вглядываясь в незнакомца. - Какое дело привело вас ко мне?
   -Моя фамилия Тузенбах, Николай Львович. Это мой сын Александр. Я давний знакомый вашего зятя, мы с Сергеем Петровичем вместе учились. Когда-то близко дружили, вели переписку. Более того, я являюсь крёстными отцом вашей племянницы...
   -Как? Вы, сударь? - удивилась Полина, - впервые слышу...
   -Да, это так. Боюсь, я был не очень хорошим крёстным отцом. Но вот теперь хочу исправиться. Хотелось бы увидеться с крестницей и передать ей давно обещанный крестик, - он вынул из кармана крест с жемчужиной и протянул его Полине. Она взяла его, повертела в пальцах и вернула Сергею.
   -Но что же вы хотите от меня? - её глаза были полны недоумения.
   -Помогите нам увидеться с вашей племянницей, сударыня.
   То, что последовало за этим, показалось фрагментом из какого-то плохого спектакля. Полина вдруг заломила руки:
   -Вы - крёстный отец? - она горько улыбнулась, - вы - совершенно не знакомый для меня человек требуете встречи с моей дорогой племянницей? Вы, сударь, говорите, что состояли в переписке с её отцом, следовательно, имеете представление, о том, где живёт моя племянница. Иначе говоря, можете сами съездить туда и лично передать ей свой дар. Вместо этого вы являетесь ко мне и рассказываете какую-то историю с этим крестиком. По-вашему, я должна вам верить?
   Серёжа слушал в смущении.
   -Понимаю. Вам нужны доказательства. Возможно, некие тайны семейства Стоцких, доступные мне, внушат вам доверие? Скажите, имя Григория Александровича Иванова вам знакомо?
   -Да, я знаю господина Иванова.
   -Тогда, возможно, вы в курсе стародавней истории, из-за которой Сергею Петровичу пришлось оказаться в Варшаве?
   -Это всё ложь, - её глаза зло прищурились, - это ложь и наговоры.
   -Значит, вы в курсе. Ещё один вопрос. Вам знакомы причины, по которым Григорию Александровичу Иванову пришлось покинуть Каменецк?
   -Не буду скрывать, вы меня удивили своей осведомлённостью, скажем так,о не совсем приятных моментах в жизни нашей семьи. Вижу, вы в курсе дел моего покойного... - она сделала эффектную паузу, - моего мужа.
   -Вашего... кого? - ему показалось, что он ослышался.
   -Моего мужа, сударь. Что это вы вскочили? Сидите, сидите.
   -Но я не понимаю... - он совсем растерялся, - как такое может быть? Сергей Петрович был женат на вашей сестре...
   -Теперь это уже дело прошлое, и я могу вам - близкому нашей семье человеку - раскрыть некоторые тайны, - она явно издевалась, и это ей нравилось. Сергей уже догадался, что это всего лишь "театр". И "театр" продолжился. Он решил досмотреть "спектакль" до конца, потому что пока ещё не понял, зачем она это делает. Полина Ивановна указала рукой на кресла, вновь приглашая их присесть, - да-да, сударь, семейные тайны! Если вы крёстный Киры, то должны знать, что девочка была рождена вне брака. Но Серж, с моего согласия, признал её своей законной дочерью.
   -Но как же Вера Ивановна - мачеха...
   -Вера Ивановна - моя подруга по пансиону. Она умеет держать язык за зубами. Для всех прочих Серж был женат на Антонине, тогда как на самом деле они никогда не состояли в браке. Мне не хотелось бы говорить о подробностях этой старой истории, - она виртуозно извлекла откуда-то крохотный платочек и приложила его к сухим глазам, - когда ушли из этого мира моя дорогая сестра и мой несчастный супруг, встал вопрос о дальнейшей судьбе племянницы. Она странная девочка, неуправляемая, неподчиняющаяся доброй воле старших, упрямая и дерзкая. Обуздать её смогла бы только сильная мужская рука. Мы с Верой нашли человека, готового взять на себя дальнейшую заботу о девочке. А теперь слушайте внимательно, господин Тузенбах, - она криво усмехнулась, - какая, однако, у вас литературная фамилия! Ваша крестница сбежала из дома. Куда? Не знаю. Сначала мы подумали, что она приедет сюда. Но прошёл уже месяц - она так и не появилась. Так что ничем помочь вам не могу. А теперь, - она поднялась, - прошу простить меня, я тороплюсь на встречу.
   Когда посетители ушли, Полина Ивановна направилась в кабинет.
   -Ну что ты об этом думаешь? - обратилась она к мужчине, расположившемуся за столом.
   -Забавно, - задумчиво произнёс он.
   -Забавно?! Тебя забавляет появление этого странного человека, одетого во всё новое из дешёвого модного магазина? Да ещё и с ребёнком. Кстати, ты ничего не заметил такого диковинного в этом мальчике?
   -Мальчику непривычна одежда. Ему неловко в ней. Но, может, это потому, что одежда мальчика такая же новая, как и у его отца? И отец ли? Они совсем не похожи.
   -Но откуда этому Тузенбаху, - она фыркнула, - хоть бы придумал себе фамилию другую! Откуда ему известно о том старом варшавском деле? Кто мог рассказать? - Полина подошла вплотную к мужчине, положила руки ему на плечи, - откуда он тебя знает, Григорий?
   Он привлёк её к себе, обняв за талию:
   -Хороший вопрос, - его глаза недобро блеснули, - но я разберусь...
  
   Сергей пребывал в недоумении. Правду ли сказала Кирина тётка? И что из этого следует, если это правда? Но зачем ей врать? С другой стороны, слишком на спектакль похоже: все эти заламывания рук, кружевной платочек к сухим глазам, демонстративно дрожащие пальцы - прямо-таки актриса на амплуа "благородной матери". Она осторожничала, не доверяла ему? Тогда зачем эта нелепость о её якобы браке с Кириным отцом? Скорее всего, единственной правдой было то, что строптивая племянница сбежала из дома и местонахождение её неизвестно.
   Шурка дернула его за рукав:
   -Там в другой комнате кто-то был, - прошептала она.
   -Ты считаешь?
   -Он подходил к двери и в щёлку смотрел, - кивнула девочка.
   -А знаешь, я это почувствовал, - согласился с нею Серёжа и задумчиво добавил: - кажется, нам здесь скучно не будет... Вот что, коли мы с тобой здесь, на Петроградской (чёрт, на Петербургской) стороне, давай-ка заглянем ещё в одно местечко. Может, там нам повезёт?
   Они не стали отпускать извозчика. Держа Шурку за руку, Сергей приблизился к дородному швейцару в фуражке с лакированным козырьком:
   -Скажите, любезный, - начал уже привычно Серёжа, - дома ли кто из господ Пален?
   Швейцар оглядел их, слегка поклонился и ответил без подобострастия, но почтительно:
   -Нету их-с.
   -А когда будут? - не отставал Серёжа.
   -За какой надобностью интересуетесь? Мы, сударь, справок не даём-с.
   Серёжа достал из кармана серебряный полтинник, сунул его в лапу швейцара. Тот хмыкнул, спрятал монету:
   -Госпожа графиня утречком-с, значит, к себе в имение покатили-с, в Эстляндию. Телеграмма им вчера была.
   -А когда вернется, не говорила?
   -Нет-с, не говорили-с. Вот-с, как всегда, цветы просили поливать, - и швейцар отвернулся, давая понять, что отработал сполна свой полтинник. Серёжа понятия не имел, что переплатил минимум в десять раз за информацию. А что швейцар? Тот действовал по правилу: дают - бери...
  
   -Вот, Шурка, какие дела, - Серёжа проводил глазами встречную коляску, - кое-что мы узнали. Правда, не очень-то нам это помогло. И что теперь?
   -Что теперь? - повторила Шурочка.
   -Теперь, пока ещё средства позволяют, надо съездить в Одессу. Осенью этого года твоя мама поступила хористкой в театр. Тогда же там служила и моя мама. Посмотрим, да, Шурка?
   -Посмотрим, - прошелестела она в ответ.
   -И ещё. Шурочка, надо учиться. У нас бы ты уже букварь дочитывала. Всякие там "мама мыла раму" и палочки считала. Помнишь, как мы с тобой задачку про яблоки решали?
   Шурка скорчила гримаску:
   -Здесь всё по-другому пишется, читать трудно.
   -Это пустяки, привыкнем. Мне тоже надо выучиться писать по-здешнему. Какой же я журналист, если безграмотно писать стану? А ещё буду учить тебя французскому и немецкому.
   -Мама меня учила.
   -Умница твоя мама, - он посмотрел на грустную Шуркину физиономию, - ничего, не волнуйся, мы найдём твою маму и нашего замечательного папу. Представляешь, явимся к нему - ты да я - и скажем: "Привет, узнаешь нас?"
   Сергей балагурил, но на сердце кошки скреблись: смогут ли они найти Киру, успеет ли он передать Шурку отцу до того, как 1910 год возьмёт своё из его жизни?
  
  
  
   Глава 8
  
   -Ну сколько можно ждать? Это просто неприлично, - хорошенькая женщина с "интересной бледностью" в лице остановилась перед Сергеем. Тот изумлённо уставился на неё:
   -Простите, сударыня... - начал он, но дама перебила:
   -Ой, я, кажется, обозналась. Извините, ради Бога, - смутилась она и с интересом посмотрела на Серёжу, - но какое поразительное сходство!
   -Позвольте узнать, кого это я вам напоминаю?
   -Мой знакомый... просто одно с вами лицо! Только вы постарше будете - теперь-то я вижу это.
   Эта странная встреча состоялась возле служебного входа в театр. Они с Шуркой ранним-ранним утром сошли с петербургского поезда, который своим черепашьим ходом чуть не довёл Серёжу до белого каления. Он, привыкший к самолётам и скоростным поездам второй половины двадцатого века, очень трудно осваивал здешние скорости. Злой, мятый и небритый, он решил, прежде всего, снять номер в гостинице, привести себя в порядок и накормить Шурку нормальной едой - не той, что была в ресторанном вагоне поезда. Поэтому он потребовал, чтобы извозчик отвёз их в приличную гостиницу. Их привезли на Преображенскую в меблированные комнаты Туркова, где можно было снять комнату хоть на сутки, хоть на час. Пока они отмывались и переодевались после дороги, пока Серёжка чертыхаясь приспосабливался к новому бритвенному станку, пока они пили чай, а Шурка ела манную кашу, прошло около двух часов и уже совсем рассвело. Очередной извозчик доставил их к театру. Они постояли, разглядывая великолепное здание, зашли в Пале-Рояль, где ещё вовсю цвели на клумбах розы и журчал водичкой по покрытому мхом камню фонтанчик. Шурка во все глаза таращилась на одесские прелести, вспоминая мамины рассказы, и постоянно дёргала Сергея, тыча рукой то в одну, то в другую сторону. Спустившись по узенькой каменной лестнице к служебному входу, они было решили зайти в театр и навести справки у служителя, но тут-то и появилась эта хорошенькая барышня с "интересной бледностью". 1910 год не переставал удивлять Сергея обилием хорошеньких женщин. Как правило, небольшого роста, с пышными волосами, уложенными в разные интересные причёски, с осиными талиями и скромно опущенными глазками на лицах с полным отсутствием косметики - они напоминали музейные фотографии, только расцвеченные настоящим временем. Он ловил на себе украдкой брошенные взгляды и почему-то краснел, как смущённый юнец. Разглядывая себя в зеркальце во время бритья, в очередной раз убедился, что время продолжает для него свой обратный отсчёт: теперь из глубины стекла на него смотрел жгучий брюнет лет тридцати пяти. Да, надо торопиться. Шагреневая кожа его жизни стремительно уменьшалась в размерах...
   Барышня с "интересной бледностью" направилась в сторону служебного входа.
   -Сударыня, постойте, - остановил её Сергей, - вы служите здесь?
   -Да, служу, - остановилась она.
   -Возможно, вы певица?
   -Да, сударь, певица.
   -Не могли бы вы помочь нам? Может, вы знаете Ольгу Матвееву или Киру Стоцкую?
   -Стоцкая? Нет, эту даму я не знаю. А вторая - Ольга Матвеева, кажется? - она внимательно посмотрела на Сергея. - Да, я знаю эту девушку...
   -Знаете? - заволновался Сергей, - нам очень-очень надобно повидать её. Подскажите, пожалуйста, как её найти?
   -Боюсь, я мало чем смогу вам помочь, сударь. Олечка Матвеева служила у нас в прошлом сезоне. Но я разочарую вас: в этом сезоне она не появилась. Поговаривали, что она в Петербург собиралась, а может, осталась у родителей, кажется, в Виннице, - она помолчала, - и всё же это очень странно, что вы задаёте такие вопросы...
   -Почему же? - конечно, Сергей предполагал, что вряд ли кто-нибудь знает о его матери, тем не менее он расстроился.
   -Вы так на него похожи... и тоже интересуетесь Матвеевой, - выпалила девушка, посмотрела вдоль улицы, - смотрите, вон идёт тот человек, который может быть вам полезен, - и упорхнула.
   Сергей посмотрел в ту сторону, куда показала барышня, и крепко стиснул зубы. Витольд Полди-Комаровский! Шурка уставилась на него и дёрнула Сергея.
   -Да-да, вижу, - отозвался он и двинулся навстречу Полди. Тот попытался аккуратно обойти возникшего у него на пути человека, но Сергей ещё раз заступил ему дорогу. Полди недоумённо посмотрел, брови его удивлённо взметнулись вверх.
   -В чём дело, сударь? - начал он.
   -Вам, господин Комаровский, известно имя Ольги Матвеевой? - бесцеремонно прервал его Сергей.
   -Полди-Комаровский, сударь. Кто вы такой, и почему я должен отвечать на ваши вопросы? - надменно бросил Витольд.
   Сергей разглядывал этого человека, которого всю свою молодость презирал и даже ненавидел. Но сейчас он поймал себя на том, что не испытывает к нему никакой ненависти. Презрение - да, но только не ненависть. Он тяжело вздохнул:
   -Вы, Полди, поступили самым подлым образом по отношению к этой женщине...
   -Да кто вы такой, черт возьми?! Родственник, сват, брат? - взорвался певец.
   -Родственник. И представьте, самый ближайший, - он не хотел скандала, поэтому говорил тихо и миролюбиво. - Лет сорок пять назад я бы надавал вам пощёчин по вашей смазливой физиономии. А сейчас я всего лишь спрашиваю: что вам известно об Ольге Матвеевой?
   -Вы что, думаете, я испугался? Тьфу на ваши угрозы, сударь! Он бы мне надавал! Ещё неизвестно кто кому бы надавал, - он смерил Сергея гневным взглядом. - А об Ольге я ничего не знаю. Была и вдруг пропала. Может, уехала куда-то. С ребёнком уехала и общаться отказалась.
   -А вы хотели общаться? - удивился Сергей.
   -Не ваше дело, - огрызнулся Полди. - Если вы так близко её знаете, то должны знать о сыне Ольги. Она спрятала его от меня. И больше я вам ничего не скажу, - он попытался обойти Сергея, но тот удержал его за рукав.
   -Минуту. Вы хотите сказать, что если бы Ольга не уехала с маленьким Серёжей, вы бы повели себя иначе? То есть не как избалованный вниманием мерзавец, а как настоящий отец?
   -Вас это не касается! Дайте пройти, наконец! - обозлился Полди. Сергей отступил в сторону:
   -Полди, - позвал он артиста. Тот замер. - Полди, вы хотели знать, кто я такой. Моё имя Сергей Степанович Палёнов. Запомните это имя! И ещё: если хотите прожить долгую жизнь, никогда, слышите, никогда не приезжайте в город Ленинград. Это тоже запомните, даже запишите: Ленинград. Прощайте, Полди.
   Витольд недоумённо пожал плечами и вошёл в театр. А Сергей, кивнув Шурке, перешагивая через две ступеньки, двинулся по лестнице наверх. В молчании они прошли через Пале-Рояль, спустились к городскому саду. Тут Сергей остановился:
   -Скажи, я в самом деле так похож на него?
   Шурка посмотрела на Серёжу, подошла к скамеечке, присела, болтая ногами.
   -Не болтай ногами, - он сел рядом, - это неприлично.
   -Он тебе кто?
   -Это мой отец. Мой настоящий отец, - он сосредоточенно разглядывал каменную скамью под платаном.
   -Твоя мама женилась с ним?
   Серёжа хмыкнул:
   -Женщины не женятся, они выходят замуж. Женятся мужчины.
   Шурка покорно поправилась:
   -Твоя мама вышла замуж за него? - он помотал головой, - значит ты тоже ублюдок?
   -Шурка, ты что? Это отвратительное слово. Где ты могла такого набраться? - изумился он. Серёжа вспомнил, как Кира рассказывала, что едва лишь стало известно о её беременности, отношение к ней изменилось. В женской консультации, в роддоме, в детской поликлинике - везде на неё неприязненно косились, а выражение "нагуляла ублюдка - так теперь не жалуйся" просто преследовало её. И всё из-за того, что ей по документам было всего шестнадцать лет, а в графе "отец" у Шурочки значился прочерк. Если бы не помощь Варвары Тихоновны, плохо бы ей пришлось.
   -Вот и мама сказала: слово плохое. Но мама Маринки Королёвой всё равно меня так называет, потому что...
   -Меньше слушай всяких дур! - рассердился он.
   -А мама говорит, что нельзя так о взрослых говорить, - её рот расплылся в лукавой улыбке.
   -Точно, один - один! Мама, как всегда, права, - он обнял её, - Шурка, Шурка, что бы я тут без тебя делал...
   -Смотри, там лев сидит, - она показала на скульптуру. Он проследил глазами за её рукой.
   -Львица, - уточнил он, - видишь, гривы нет? Значит, львица.
   -Мама говорила, что папа жил рядом с садиком, где были лев и львица.
   -Ну конечно, - хлопнул он себя по лбу, - как я мог забыть? Это же Городской сад, здесь рядом должна быть церковь, кажется лютеранская. Там жили студенты... Пошли.
   Они прошли через сад, вышли на Преображенскую и сразу увидели яркую, как праздничный тортик, изящную постройку с башенкой, увенчанной крестом.
   -Знаешь, Шурка, в Германии есть похожие здания. Что-то мне подсказывает, это то, что нам нужно.
   Он не ошибся, именно здесь квартировали весёлые студенты-медики. Но не было среди них ни Андрея Монастырского, ни Штефана Палена, и о Кире Стоцкой здесь тоже не слыхали.
   -Видимо, наша с тобой дорога лежит лишь в одну сторону - в сторону Эстляндии, - грустно заключил Сергей. - И всё же есть одно место, куда мы с тобой заедем на денёк. А уж потом прямиком на мызу.
   Этим местечком, где захотелось побывать Сергею, была Винница. Тихая, совершенно провинциальная, она встретила их нежарким приятным теплом, цветущими за заборами мальвами и всё ещё летней припылённостью совершенно зелёных деревьев. Рыженькая лошадка довезла их до Рождественской улицы, где среди тополей и акаций пряталась скромная беленькая церквушка. Утренняя служба только что закончилась, немногочисленный народ расходился по своим делам, крестясь и кланяясь надвратному образу Богородицы. Нищие тянули к ним замурзанные руки. Вот и батюшка вышел.
   Серёжа взволнованно смотрел на отца Иакова. В далёком, том счастливом детстве он запомнил его именно таким: среднего роста, худощавый, седой, серебряный крест на крепкой цепочке. С отчаянной решимостью он двинулся к нему.
   -Простите, сударь, - от волнения он забыл, как надо обращаться к священнику. - Не могли бы вы уделить нам несколько минут?
   -Конечно, сын мой, - неожиданно глубоким густым голосом отозвался отец Иаков. Он внимательно, снизу вверх, оглядел незнакомца, но не задал ни одного вопроса, - пойдёмте.
   -Скажите, вы давно получали известия от вашей дочери? - выпалил Сергей.
   Священник резко остановился:
   -Что вы знаете об Олечке? Ну же, говорите!
   -Пожалуйста, не волнуйтесь! И, пожалуйста, тише. Мы не одни.
   Отец Иаков оглянулся: парочка нищих с любопытством следила за ними.
   -Прошу прощения, - он вытер платком взмокший лоб, - вы правы: здесь не место для разговора. Пойдёмте к нам.
   Он двинулся вперёд, Сергей с Шуркой пошли следом. Они обогнули церковь и попали в небольшой, огороженный белым штакетником, палисадничек. Галечная дорожка вела к крылечку под навесом. Живую ограду создавали кусты шиповника с краснеющими толстыми ягодами, головки ромашек величиной с ладонь кивали под лёгким ветерком. Всё такое ухоженное, чистенькое, будто каждую ромашку, каждый её лепесток тщательно промыли и протёрли мягкой тряпочкой. Они гуськом вошли в дом, тщательно обтерев ноги о половичок на крыльце. Вкусно пахло мёдом и яблоками.
   -Глашенька, - позвал отец Иаков, - я гостей привёл!
   Из глубины домика появилась... сильно постаревшая Олечка. Серёжа побледнел, замер, прижав руки к груди:
   -Мама, - вырвалось у него, сердце забилось быстро-быстро, он закашлялся, пытаясь скрыть волнение. Матушка Глафира всплеснула руками:
   -Сейчас, сейчас водички дам! - побежала в кухню и тут же вернулась со стаканом воды. - Попейте, сударь. Всё сразу и пройдёт.
   Сергей взял холодный стакан, пил воду и никак не мог оторваться от лица женщины, от её ярких, похожих на спелую вишню глаз. Густые тёмные волосы, причёсанные на прямой пробор и собранные сзади в толстый узел, обрамляли лицо с лучиками морщинок у глаз. Единственным украшением её темно-синей блузки в белый горошек был белый воротничок, освещавший снизу её лицо. Мама - такой бы она стала лет в шестьдесят!
   В этом почти кукольном домике и гостиная напоминала комнатку для куклы. Кружевные занавески на окнах, салфеточки на этажерках с книгами, вязаная скатерть на столе под букетом фиолетовых астр. Сергей взглянул на угол с образами, и рука сама потянулась перекреститься. Краем глаза он заметил, как Шурка повторила его жест.
   -Прошу, садитесь, - пригласил отец Иаков с напускным спокойствием. - Слушаю вас.
   Сергей оглянулся на стоящую у входа матушку Глафиру:
   -Моя фамилия Палёнов, Сергей Степанович Палёнов. А это Шурочка, - он не стал уточнять, кем ему приходится ребёнок, не хотелось громоздить ложь. Он вымученно улыбнулся: - вы, батюшка, не ответили на мой вопрос - давно ли получали известия от вашей дочери - Ольги Яковлевны?
   Матушка Глафира тихонько вскрикнула и опустилась на стул. Её вишнёвые глаза со страхом уставились на Сергея. Священник с тревогой посмотрел на жену, коротко вздохнул:
   -Уже два месяца никаких известий. Писали её квартирной хозяйке - без ответа. Вот на будущей неделе собираюсь ехать в Одессу. Раньше бы поехал, да Глашенька занемогла, - он сокрушённо покачал седой головой. - Как я понимаю, вы, сударь, имеете какое-то касательство к нашей дочери. Не томите, рассказывайте, - попросил он.
   -Да-да, сейчас, батюшка, - он всё никак не мог начать - мешал ком в горле, который появился, как только он увидел матушку Глафиру. Он сглотнул и глухо заговорил: - помните, Ольга Яковлевна в то замечательное лето, сразу после курса гимназии, отправилась в Одессу? Конечно, помните. Она страстно мечтала о музыкальном училище, где когда-то училась великая Нежданова. Но, к моему искреннему сожалению, Олечка в это двухэтажное здание с треугольным фронтоном никогда не входила. Я хочу сказать, что там она никогда не училась.
   -Позвольте, сударь, - отец Иаков оторопело выпрямился, - то есть как не входила? Как не училась? Вы что-то путаете... И потом откуда вы всё это знаете?
   Сергей смущённо помолчал, машинально перебирая пальцами бахрому скатерти.
   -Мы с Ольгой Яковлевной были близкими друзьями, потому мне известно даже то, что никто не знает. Нет, я не путаю. Ваша дочь никогда не училась в музыкальном училище. Именно так. Никогда. Но, ради Бога, не спешите осуждать её! Она была молода, прелестна, нетерпелива и допускала ошибки, как все юные особы. Так уж совпало, что в тот жаркий июнь в театре проводили набор в женский хор, и Ольга Яковлевна, которой до смерти надоели всякие учения в гимназии, поступила на должность хористки.
   -Хористки?! - жалобно вскрикнул отец Иаков и перекрестился.
   -Да как же это?! - встрепенулась матушка Глафира. - Она же нам каждую неделю писала, как учится, какие подруги у неё.
   -Писала, - кивнул Сергей, - а как же? Вы бы расстроились, узнав, где она служит. Правда? Вот то-то же. Она вас всегда очень любила и не хотела травмировать...
   -Что не хотела Олечка? Трав... - не поняла матушка, нерешительно глянув на мужа.
   -Травмировать, причинять боль, - пояснил Сергей и мысленно выругал себя за употребление лексики, не свойственной этому времени, - она решила пока ничего не сообщать вам. К тому ж там ей встретился один молодой человек. Обладая прекрасным голосом, он служил солистом в труппе и на беду женской половины труппы был очень привлекательным, - он взглянул на Шурку, та сидела, сложив руки на коленях, и внимательно слушала. - Этот молодой человек тоже приметил Ольгу Яковлевну - её нельзя было не заметить. Но, к сожалению, роман их был непродолжительным и вскоре оборвался насовсем. Бедная Ольга Яковлевна тяжело переживала эти события. Сразу скажу, настолько тяжело, что жить не захотела...
   -Что ж она к нам не пришла? - тихонько заплакала и перекрестилась матушка Глафира. Отец Иаков, с каменным лицом, поднялся, налил из графина воды и протянул жене. Та взяла стакан и отставила его в сторону, - не пришла к родителям!
   -Вы уж простите её, - робко и неуверенно попросил Сергей, помолчал и продолжил: - она, бедняжка, тогда совсем растерялась, это было трудное для неё время, очень трудное. Но, к счастью, мир не без добрых людей. И там они тоже нашлись: хорошие, славные люди - муж и жена, пожилые актёры, - они помогли. И когда в марте родился мальчик, они её очень поддержали...
   -Постойте, постойте, - опешили батюшка с матушкой и переглянулись, - какой мальчик? Кто родился?
   -У Ольги Яковлевны мальчик родился, - он опять закашлялся и отчаянно покраснел, - назвали Серёжей...
   - Мальчик? - не верил своим ушам батюшка. Он схватил со стола стакан с водой и одним махом осушил его, - вну-ук?!
   Матушка Глафира плакала, уронив голову на плечо мужа. Серёжа молчал, болезненно щурясь, он ждал, когда они хоть чуть успокоятся.
   -Пожалуйста, не сердитесь на неё, - опять попросил он, - постарайтесь понять. Она страшно боялась, что здесь, в маленьком городке, где всем всё мгновенно становится известным, пойдут мерзкие сплетни. И не хотела причинять вам беспокойство. Не хотела позорить семью.
   -Позорить семью?!Беспокойство?! Да какое там беспокойство! Как же так - скрыть от нас такое? Грех-то какой! Внука скрыть! Прости, Господи, гнев мой, - негодовал батюшка, - где же теперь она? Где ребёнок?
   -Где Серёженька? Где? - сквозь слёзы спрашивала матушка Глафира.
   -О нём не беспокойтесь: Серёжа воспитывался под Петербургом у тех самых старых актёров, которые отнеслись к Ольге Яковлевне, как к дочери.
   -Немедленно едем туда, - вскочила матушка Глафира, - уж я Олечке всё-всё скажу! Мыслимое ли дело: родного ребёнка людям отдавать!
   -Погоди, Глашенька, - остановил её отец Иаков, - молодой человек ещё не всё нам рассказал. Правда?
   -Правда, - он вздохнул. Ах, как не хотелось врать! Но случившиеся события требовали продолжения, и он стал излагать не очень ловко придуманную историю, - случились так, что на пути Ольги Яковлевны встретился очень порядочный, состоятельный человек - некто господин Баумгартен. Он инженер путей сообщения, из очень хорошей семьи, недавно подписал контракт с компанией в Соединённых Американских Штатах. Они обвенчались. Но дела потребовали его срочного присутствия на месте, и они всей семьёй незамедлительно покинули Россию. Ольга Яковлевна даже не смогла толком написать вам. Поймите, сборы в дорогу, документы всякие - они очень торопились, собирались к вам приехать, но не получилось. Вот потому-то они просили меня нанести вам визит и всё-всё объяснить.
   Родители Олечки растерянно смотрели на Сергея.
   -Но как же так? Без родительского благословения? Даже не заехала, не сообщила? И письма не написала? - горестно повторяли они. Сережке стало невыносимо жаль стариков, хотелось броситься к ним, обнять, расцеловать и признаться во всём. Вместо этого он подчёркнуто бесстрастно пожал плечами:
   -Она не могла, я же говорю, очень торопилась. Но у меня есть карточка, - он достал бумажник. Там хранились фотографии: на одной была снята Олечка с годовалым сыном. Они схватили карточку и стали жадно разглядывать. У матушки опять полились слёзы. Сергей вынул пятьсот рублей, оставив себе минимум на дорогу до Эстляндии, - и ещё вот это. Олечка просила не гневаться и молиться за них.
   Старики с недоумением смотрели на зеленоватую бумажку с портретом Петра Первого.
   -Зачем? У нас всё есть, - равнодушно отодвинул деньги отец Иаков, - не нужно нам.
   -Отец Иаков, дочь от всего сердца это шлёт вам. Видели бы вы, как она переживала, что пока может прислать лишь такую малость! - он покачал головой, неуверенно посмотрел на Шурку, - прошу простить великодушно, но нам пора на поезд и ещё билеты покупать...
   Матушка Глафира встрепенулась:
   -Куда же вы? И чаю не выпив? - засуетилась она.
   -И правда, Сергей Степанович, куда вы торопитесь? Только приехали и сразу уезжать. Так не годится. Какие такие у вас срочные дела?
   Сергею очень не хотелось уезжать отсюда, и он подумал, что если они побудут до завтра среди родных, это не сильно им с Шуркой навредит. Ну не станет же он младенцем за ночь? Шурка подошла, взяла его за руку.
   -Останемся? До завтра? Да? - и заглянула ему в глаза.
   -Останемся, - с превеликим удовольствием сдался он.
   -Вот и славно, - обрадовался отец Иаков. - У нас яблоки, мёд свежий, недавно качали. Любишь мёд-то? - спросил он Шурку.
   -Люблю, - кивнула она, - у тебя пчёлы живут?
   -Живут. За домом три улья стоят. Хочешь посмотреть?
   -А можно? - оживилась Шурка.
   -Можно. Вот сейчас бабушка Глаша пойдёт в огород травку всякую к столу собрать, ты с нею и пойди.
   Матушка Глафира дала Шурке корзинку, и они вместе вышли. Отец Иаков проводил их тревожным взглядом, потом шагнул к Сергею:
   -Ну-с, сударь, а теперь скажите, что из вашего повествования было правдой? Быстро говорите, пока жена не вернулась.
   Сергей растерялся. Ему-то казалось, что сочинил он правдоподобную историю. Оказалось, нет. Он молчал, отвернувшись к окну.
   -Что же вы молчите? Неужели ни слова правды? Что с Олечкой? Жива она? - голос отца Иакова дрогнул.
   Сергей повернулся, взглянул в красные от невыплаканных слёз глаза старика.
   -Боюсь, батюшка, вы не сможете мне поверить, потому что я и сам ещё до конца не уверился в настоящем. Но одно скажу сразу: Олечка жива и, я думаю, счастлива.
   Старик перевёл дыхание, перекрестился на образа, что-то пошептал неслышно. Повернулся к Сергею:
   -Говорите! Бог даст, пойму вас.
   -Вы, батюшка, священник, в Бога милосердного веруете...
   -И в Отца и Сына и Святаго Духа... в милосердие и кротость Его...
   -И паству наставляете словом Божием по воскресеньям?
   -А как же? И не только по воскресеньям.
   -А проповеди свои записываете? Обдумываете их, сочиняете. Потом берёте листочек и пишете, так? Так. А скажите, сразу набело пишете, или черновики имеются?
   -Не пойму что-то я ваших, сударь, вопросов.
   -Сейчас объясню. Но прежде ответьте: выкидываете черновики или бережно собираете их?
   -Кто ж черновики собирает? Они потому и зовутся черновиками, что их набело переписать надобно и за ненужностью в печи сжечь.
   -То, что я сейчас скажу, возможно, покажется вам богохульством. Но не спешите отрицать. А что если Господь создал не один мир? Если он сотворил своё чудо, да что-то Ему не понравилось? А попросту черновик получился. И решил Он всё переделать?
   - "Кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею"
   -Вот-вот! А куда деть тех, кого Он уже оживил своим Божественным дыханием?
   Отец Иаков с жалостью смотрел на несчастного, окончательно запутавшегося в своих вопросах и предположениях. Ему было жаль его, он вызывал сочувствие, потому что (отец Иаков ясно видел это) прошёл он через множество мук и страданий. Сергей замолчал, мгновение не сводил неподвижного взгляда с хорошенького мальчика на фотографии.
   -Да, трудно поверить в то, о чём я говорю. Я и сам... Но вот, смотрите, - он достал деньги Вацлава и протянул их священнику. Тот взял, повертел и недоумённо взглянул, - вы на год выпуска посмотрите.
   Отец Иаков всмотрелся, ахнул, ещё раз посмотрел и с презрением отбросил бумажки от себя:
   -Вы фальшивомонетчик?!
   -Ну что вы, батюшка! Какой фальшивомонетчик станет рисовать деньги выпуска ещё несуществующего года? Это настоящие деньги. Вот смотрите: эта бумажка выпущена в 1911 году. В будущем сентябре некто Богров сделает своё чёрное дело: убьёт Столыпина...
   -Что вы! Господь с вами! - священник перекрестился.
   -А вот эта денежка с Екатериной Второй - сторублевая бумажка - появилась позже, уже в 1914 году. Это год начала Мировой войны, долгой и тяжёлой. Потом будет революция и гражданская война. Многие погибнут, - тут его голос дрогнул, но он взял себя в руки, - всё это Ольга Яковлевна пережила вместе с мужем и сыном. Смотрите, вот фотография 1917 года. Узнаёте дочь?
   Старик дрожащей рукой взял снимок. Олечка в шапочке, тесно облегающей голову, кокетливо склонилась к плечу исхудавшего Палена, восьмилетний Серёжа скорчил гримаску в объектив. На обороте Андрей Монастырский написал: "Застывшее во времени мгновение. Петроград, 1917 год"
   -Петроград? - поднял глаза на Сергея отец Иаков.
   -Это Петербург, потом, как война началась, его переименовали в Петроград - так ближе к русскому языку. Но это ещё не всё. Смотрите, - он протянул следующий снимок. С него, обнявшись, смеялись Олечка и её взрослый сын. На обороте рукою Андрея было: "С днём рождения! Ленинград, 1930 год".
   -Ленинград?
   -После смерти Ленина Петроград стал носить его имя, - не вдаваясь в подробности, объяснил Сергей. - Жизнь была отвратительна и интересна до невозможности. Церкви закрывались, священников... Ладно, не будем об этом. Просто поверьте мне. Она ушла в мир радостный и счастливый.
   -Она погибла? - глухо проговорил отец Иаков.
   -Да нет же! Я же вам говорю, она ушла, как если бы через порог перешагнула, туда. Там светло, радостно и там человек, которого она любит. Смотрите, - он достал снимок, который стащил из Кириного альбома. Отец Иаков осторожно взял снимок: его дочь - истинная правда! - была безмерно, безгранично счастлива. Это читалось в блеске ярких глаз, в уверенной улыбке, она прямо-таки купалась в нежном взгляде красавца, стоящего рядом. Отец Иаков перевернул снимок, на обратной стороне никаких надписей не было.
   -Хорошо, допустим, я вам поверю, но откуда вы всё это знаете: 1917, 1930 - это же невозможно?!
   -Невозможно, - согласился Сергей, вздыхая и доставая ещё один снимок, - полароидный, - это 1975 год. Узнаёте кого-нибудь?
   Этот снимок две недели назад сделала Вика - соседка Киры по коммуналке. Получилась удачная фотография: обнимающий Киру и Шурочку смеющийся Серёжа - все трое у подъезда дома на Кировском проспекте, а за ними припаркованные жёлтые "жигули".
   -Странная какая! - отец Иаков поковырял ногтем полароид, повертел его так и сяк, поднёс ближе к глазам, - узнаю ли я кого? Ну да, вот Шурочка. Постойте, Шурочка - девочка?! Зачем это?
   -Шурочка моя сводная сестра. Мы с ней подумали и решили, что в костюме мальчика ей будет удобнее "путешествовать". На снимке её мать - Кира. И...
   -И, погодите-ка, этот мужчина - ваш родственник? Нет, - он всмотрелся, - этого не может быть, но... я бы сказал, что это вы. И на тех снимках - там тоже вы? Ничего не понимаю... - он перебирал фотографии дрожащей рукой и чуть слышно бормотал: - вот она с внуком Серёженькой, а тут он уже подрос... Но родился-то он в прошлом году! А на снимке ему лет восемь... Я же вижу, это тот же ребёнок - это Серёженька. И всё это вы?!
   -Вы не ошиблись. Это я. Когда мы с Шуркой попали сюда, со мною стали происходить изменения. Мы здесь всего несколько дней, и вы можете видеть разницу. Видите ли, я родился в марте 1909 года, и, боюсь, в один прекрасный момент...
   -Это либо ложь, либо розыгрыш. Только зачем? Зачем вы хотите, чтобы мы поверили, будто младенец на руках у нашей дочери и вы - одно лицо? Вы хотите, чтобы мы поверили, будто вы наш внук?! Всё, что вы рассказали, невозможно. Господа литераторы сочиняют разные богомерзкие глупости. Однажды Олечка, из шалости, подсунула нам с Глашенькой сочинение господина Уэллса. Чтение его не доставило нам удовольствия. Но вы... вам-то зачем, вам зачем глумиться над стариками?!
   -Всё, довольно, - Сергей решительно собрал фотографии. Он всего лишь хотел увидеть и успокоить одиноких стариков. А вышло всё наоборот, он только внёс смятение в их жизнь. Ему тяжело далось напускное хладнокровие, - будем считать, что свою миссию я выполнил: теперь вы знаете, что с вашей дочерью всё хорошо, она жива и здорова...
   -Серёжа, там такие котятки! Смотри! - Шурочка с котёнком на руках влетела гостиную, - и ещё пчёлы! Жужжат! Я ничуточки не испугалась...
   Она замолчала, почувствовав напряжение между взрослыми, и вопросительно посмотрела на Сергея. Тот нахмурился:
   -Шурочка, мы сейчас уходим. Красивый котёнок, - он погладил полосатую спинку, - но ты снеси его маме-кошке, ведь он ещё совсем маленький. И сразу возвращайся. Думаю, мы ещё успеем на поезд.
   Девочка кивнула и вышла.
   -Вам, сударь, совсем незачем уходить. Вы согласились быть нашими гостями, рассказали о дочери, - старик сглотнул, - прошу покорно, не меняйте своего решения. Боюсь, жене я не смогу придумать правдивых объяснений, а лгать не приучен. Здоровье её оставляет желать лучшего, волнения ей противопоказаны. Потому ещё раз прошу, останьтесь.
   -Хорошо, - вздохнул он, - ради покоя матушки Глафиры, мы останемся.
   -Я иду в церковь, - старик изо всех сил старался быть любезным, - не хотите ли осмотреть храм?
   Он не сказал: "Не хотите ли помолиться", но Сергей его понял и согласился.
  
   Шурка давно уже спала. Она наелась мёда так, как никогда ещё не наедалась. Матушка Глафира испекла оладьи, и Шурка ела их, поливая мёдом и любуясь тягучей тонкой золотой ниточкой, стекающей с ложки. Потом она попробовала макать в мёд кусочки яблока - это ей тоже понравилось. Предложенное матушкой Глафирой молоко с мёдом она уже выпила чисто из вежливости, не желая обижать гостеприимную хозяйку.
   А Сергею не спалось. Он провёл в церкви около часа. Не стал ходить и разглядывать убранство относительно новой церквушки. Построенная во второй половине 19 века, она была что называется "типовой" для своего времени. Приземистая, с золочёными крестами и звонницей, она скромно несла своё пятиглавие. Внутри пахло воском, ладаном и ещё чем-то обязательным для храма, но названия этому специфическому аромату Сергей не знал. Он прошёл в правый придел, там было сумрачно, и стояла скамья. Он присел на неё и задумался. Отец Иаков - дедушка - не поверил его рассказу. Ничего удивительного. Он и сам с трудом верил в то, что с ними произошло. Он почувствовал себя уставшим и совершенно разбитым. Меньше всего ему хотелось видеть холодный взгляд деда, отчуждённость и непонимание. Но, видимо, с этим придётся смириться. Он тяжело вздохнул. Повернул голову и встретился с ласковым, кротким взглядом прозрачных карих глаз Богородицы. "Помоги, Матушка!" - сорвалось у него, защипало глаза. Он часто заморгал, прогоняя набежавшие слёзы, и вздрогнул от звука благовестного колокола, зовущего к началу службы.
   Теперь он лежал на пахнущей лавандой постели и смотрел, как бьётся внутри красненькой лампадки в ажурном воротничке хилый огонёк. Перед сном он побродил по комнате, потрогал книги, учебники. Это была комната его матери. Родители бережно хранили её старые гимназические учебники, исписанные тетрадки. На столике стояла стеклянная чернильница, возле неё - обкусанная ручка с засохшими чернилами на пёрышке. Он представил маму за этим столиком, склонившуюся к тетрадке, и чуть не заплакал. Да что же это такое?! Неужели он в самом деле впадает в детство - всё время на слёзы тянет? Он подошёл к этажерке с учебниками. Взял самый "лохматый" - по русскому правописанию, он раскрылся на двадцатой странице. Там лежала закладка: кабинетный портрет Полди. Во фраке и с бабочкой, он смотрел таинственно и интригующе своими чёрными глазами. Внизу по косой округлым почерком написано: "...жизнь моя, вместе ль нам маяться?" и подпись: "В. Полди-Комаровский. Одесса, 1910 г." Если ориентироваться на дату, получается, этот снимок Полди подарил Олечке через год после их разрыва. И мама взяла его и хранила, пряча от всех. Закусив губу, смотрел он на фотографию с модной блоковской строчкой и ловил себя на том, что в сердце тихой сапой просочилась жалость к этому красивому, но, в сущности, одинокому человеку, так и не сумевшему свить своё гнездо.
  
   Старики Матвеевы тоже не спали. Матушка Глафира думала о дочери и слушала, как тяжело вздыхает отец Иаков.
   -Ну что ты всё вздыхаешь, Яшенька? - наконец не выдержала она, - болит что или думы тяжкие?
   -Душа болит, Глашенька, и думы тяжкие, - он ещё раз вздохнул, - как там Олечка наша?
   -Бог даст, всё наладится...
   -Бог даст... Хочу у Сергея Степановича снимок выпросить, тот, где Олечка с сыном. Как думаешь, даст?
   -Отдаст, Яшенька, отдаст. Он, этот Сергей Степанович, добрый. Видел, как с сестрицей своей обходится?
   -Он, Глашенька, говорил, что через несколько лет плохо у нас тут будет. Война, беспорядки... Говорил, что уезжать надобно.
   -Да откуда ему знать-то? - удивилась Глафира.
   -Знает... О нас с тобой беспокоится.
   -Бросить всё? И куда податься? Может, к Олечке - в Америку эту?
   -Где она, эта её Америка? А хорошо бы хоть разок увидать Олечку! Хоть разок...
   -Гостинец внуку Серёженьке передать бы!
   Отец Иаков хмыкнул:
   -Ты завтра гостям на дорогу сготовь чего вкусненького. А я им баночку мёда, орехов да яблок соберу. Мёд-то не только Шурочке понравился, вон и Сергей уплетал за обе щеки.
   -Хороший он, Сергей-то, ласковый, уважительный. Говорит мне давеча, мол, давайте, бабушка, водички вам натаскаю да дров наколю. А Шурочка всё бегала да полешки укладывала. Знаешь, Яшенька, странные истории она говорила. Про машины с крыльями, которые летают...
   -Так то аэропланы. Видел я в Одессе, как Уточкин летал.
   -Ты погоди. Она про поезда подземные говорила, как они там быстро-быстро по рельсам бегают. А ещё будто ящик такой в комнате стоит, а в нём живые картины показывают. Придумает же!
   -Да... Чудны дела твои, Господи!
  
   Можно было, конечно, ехать в пассажирском поезде - всё-таки дешевле, но Серёжа решил, что не стоит экономить на дальней дороге, лучше пусть будет подороже, но зато со спальными местами. Шурка в полном восторге щурилась на сверкающие медные ручки, смотрелась в зеркало на двери купе и сразу заявила, что спать будет на верхней полке, где уже постелили постель. Они поставили свой багаж под нижнюю полку, определили под столик корзинку с пирожками да яблоками и вышли на перрон к провожавшим их старикам Матвеевым.
   Матушка Глафира расчувствовалась, обняла Шурочку, расцеловала и перекрестила. Двинулась было к Сергею, но оробела и замерла с протянутыми руками. Он подхватил её сухонькие ручки и поцеловал - сначала одну, потом другую. Тогда она притянула его голову к себе и приложилась ко лбу губами, потом перекрестила. Отец Иаков смотрел на них блестящими глазами и всё покашливал, а когда Сергей с Шуркой пошли в вагон, крестил их вслед и что-то шептал.
   Поезд плавно двинулся, и платформа со стариками поплыла назад. У Сергея сердце заныло при виде уплывающих от них сиротливо стоящих дедушки и бабушки, и он дал себе слово во что бы то ни стало ещё вернуться к ним.
  
   -Да, грустно это...
   -Простите? - Сергей повернулся к соседу по купе. Тот участливо кивал головой, глядя на уплывающие от них окраинные домики Винницы.
   -Я говорю, грустно прощаться, молодой человек, - повторил мужчина в мышиного цвета сюртуке с совершенно неуместной гвоздичкой в петлице. Отсутствие волос на голове компенсировали роскошные усы, переходящие в пышные бакенбарды. - Вся наша жизнь состоит из встреч и расставаний, - изрёк он очередную банальность, - но вы по причине очевидной молодости ещё не пришли к этому печальному выводу. Не правда ли? Позвольте отрекомендоваться: Пётр Петрович Золотов, коммерсант.
   -Не сомневаюсь, что ваш богатый жизненный опыт позволил сделать столь справедливое заключение, - постарался быть вежливым Серёжа, - позвольте представиться: Тузенбах Николай Львович. Мой брат Александр. Следуем в Петербург по личной надобности.
   Вообще-то в планы Серёжи не входило заводить дорожные знакомства. В его жизни было столько дорог: и самолёты, и теплоходы, и, конечно, поезда! И всегда он сторонился дорожных разговоров "по душам". Не любил он выворачивать душу перед случайными попутчиками. Помнил это состояние, когда сходишь с поезда, а на душе осадок, словно что-то не доделал, не договорил, не объяснил. Ещё хуже, когда случайно встречаешься с бывшим попутчиком. Уже нет полумрака вагона, чтобы скрыть румянец неловкости от излишних откровений, а при ярком свете и видится, и вспоминается всё по-другому.
   Поэтому он больше ничего не стал объяснять и ограничился сухим, почти армейским рапортом. Кажется, господин Золотов догадался о нежелании общаться, он обиженно засопел и углубился в газету. Курьерский поезд отстукивал вёрсты, изредка останавливаясь на крупных станциях, и Шурка с радостью выскакивала на десять минут подышать свежим воздухом. Они прогуливались вдоль вагона, и девочка ужасно переживала, что поезд тронется, а они останутся на перроне. Они повторяли французский, учили новые слова по-немецки, на одной из станций в лавочке купили дорожные шахматы, где у каждой фигуры была маленькая ножка и её надобно было вставлять в дырочку на доске. Шурка играть не умела, и Серёжа занялся её обучением, переходя с русского на французский, а с французского на немецкий.
   Утром в Витебске к ним прибавился ещё один пассажир - долговязый мужчина со скучным выражением лица, который пробормотав приветствие, сразу полез на верхнюю полку и тут же уснул, время от времени всхрапывая. Господин Золотов ещё пару раз пытался завести беседу, но Сергей либо делал вид, что не расслышал вопроса, либо отделывался коротким ответом. Так и добрались к концу вторых суток до Петербурга. На вокзале встретился глазами с человеком, показавшимся ему знакомым. Хотел было поздороваться, но тот отвернулся и быстро скрылся в толпе встречающих. Какое-то время пытался вспомнить, где он видел этого господина, но так и не вспомнил.
  
  
   Глава 9
  
  
   -Всё, Шурка, теперь будем экономить, - немного нервно заявил Сергей, когда они разместились в уже знакомых меблированных комнатах с видом на Екатерининский канал, - завтра двинемся в Эстляндию, но уже пассажирским поездом. Ты не очень расстроишься из-за этого?
   -К папе поедем? - голос уже почти вернулся к ней, но ещё изредка спазм сжимал горло, и тогда она переходила на шёпот.
   -К папе поедем, - все эти дни он ломал голову, каким образом начать зарабатывать на пропитание себе и Шурке. Сочинил статью о впечатлениях путешествующего в первый раз на поезде, прочёл её Шурке - ей понравилось. А дальше-то что? Нести в газету? Как у них здесь требуется? Перепечатать нужно или нет? И где найти машинистку или как тут называются эти барышни, которые подрабатывают машинописью? Или это не барышни вовсе, а специальные служащие? Так ничего и не придумал: сунул статью в саквояж.
   Была ещё одна неожиданная проблема: он вырос. Или внезапно села ткань костюма? Но если пиджак не вызывал особых претензий, разве что стал свободнее и почти болтался на нём, то брюки серьёзно огорчили: они стали неприлично короткими.В принципе ему было наплевать на такие пустяки, но выглядеть персонажем Чарли Чаплина не хотелось из-за Шурки, потому что всё-таки у нас встречают по одёжке, пока до ума доберутся, двадцать раз не просто проводят - взашей вытолкают. Он покрутил брюки в руках, потом попросил у коридорного нитки и иголку, отпорол низ, удлинив их на два пальца. Теперь надо было это как-то подшить. Нитки-иголки - не самое его любимое занятие. Пока он складывал брючину так и этак, потерялась иголка, нашлась иголка - куда-то делась нитка. Шурка с интересом смотрела, как он портняжничает.
   -Ты неправильно нитку вдеваешь, - заявила она, - смотри, как надо...
   Ловко сунула нитку в ушко иголки:
   -Вот, держи, - но едва он сделал парочку неуклюжих стежков, забрала у него работу, тем самым прекратив его мучения, - видишь, здесь не должно быть видно с лица. Мама говорила, что это потайной шов.
   -Потайной шов?! Что бы я без тебя делал, Шурка? - в который раз задал он вопрос.
   -Пропал бы? - хитро улыбнулась Шурка.
   -Конечно, пропал бы, - кивнул он.
   Теперь они стали экономить буквально на всём, потому что денег оставалось в обрез. Купили билеты в третий класс на ревельский поезд, который уходил с Балтийского вокзала поздним вечером. После роскошного купе в курьерском деревянная скамья общего вагона показалась местом, предназначенным для наказания за особо тяжкие проступки. Всю дорогу им предстояло "любоваться" невесёлой окраской деревянных скамеек, морозным узором окна, слушать простуженный голос усатого кондуктора. Только-только поезд тронулся, как отовсюду потянуло домашней колбасой с чесноком и едким самосадом. Сергей попытался открыть окно, чтобы хоть чуть-чуть впустить свежего воздуха, но, видимо, кондуктор чем-то заблокировал его, и оно не открылось. Так и катили в сизых облаках папиросного дыма вперемешку с "ароматом" чеснока и сапожной ваксы. Через два часа у Сергея заныла спина, он попытался менять позу и так и этак, пока не получил от соседа ощутимый тычок локтем в бок. Миниатюрной Шурочке было легче: она забралась на скамью с ногами и скрутилась в немыслимой позе, устроив голову на колени к Серёже, который не то что спать, даже подремать не смог.
   Ехали они до Тапса, и поэтому после Везенберга Сергей осторожно разбудил Шурочку. Перегон здесь был небольшой, а поезд стоял на станции всего две минуты. Они вылезли из вагона в полной темноте и "опьянели" от свежего воздуха, ошалело оглядывались кругом слезящимися от дыма глазами, не соображая, что стоят рядом с одноэтажным кирпичным зданием вокзала с тёмными арочными окнами по всему фасаду. Сергей перехватил поудобнее ручку саквояжа, взял Шуркину ладошку и повёл её в вокзал, мечтая подремать до рассвета в более удобной позе, чем в вагоне. Кроме них, в зале ожидания никого не было, и станционный буфет ещё не работал.
   -Шурка, сейчас будем спать. Надеюсь, нас не прогонят, - он поставил Шуркин маленький саквояжик ей под голову, - давай ложись и спи.
   Умница Шурочка, не капризничая, улеглась на жёсткую скамью, Сергей, укрыв её своим пальто, устроился на соседней, приспособив свой объёмистый саквояж вместо подушки. Скамья, конечно, оказалась короткой для его немалого роста, но он так устал, что не обратил на это внимание и сразу уснул. Ему снился Париж, снилась Франсуаза. Она махала ему рукой из окна их квартирки и что-то кричала, но он никак не мог разобрать что именно. Тогда она отстегнула от жакета букетик фиалок и кинула ему. Он поймал его, прижал к лицу, чувствуя свежий лесной аромат и глядя, как Франсуаза, смеясь, посылает ему воздушный поцелуй. С этим и проснулся.
   Над ним стоял станционный служитель и внимательно рассматривал его заплаканное лицо.
   -Вам плохо, сударь? - по-русски с акцентом спросил он, сочувственно глядя на молодого человека, - могу я помочь?
   Сергей сел, достал платок и вытер лицо:
   -Спасибо, всё хорошо. Это всего лишь сон.
   Станционный служитель кивнул и отошёл к буфету, где уже кипел самовар. За окнами хмурился рассвет, в зал ожидания заходили люди. Кто-то подсаживался к столику и заказывал чай с бутербродами, кто-то устраивался на скамье в ожидании поезда. Проснулась Шурка, зевнула, потягиваясь, и удивлённо уставилась на пол:
   -Ой, смотри! - она соскочила с места и подняла изящную бутоньерку из живых фиалок, скреплённую светящейся брошкой в виде сердца, пронзённого стрелой. Сергей, как во сне, протянул руку и взял нежный букетик. На миг ему показалось, что цветы хранят тепло рук Франсуазы, он вдохнул их аромат и зажмурился.
   -Наверное, кто-то уронил, когда поезд провожал, - предположила Шурка, но Сергей покачал головой и спрятал цветы в бумажник. Он не стал говорить ей, что эту брошку он подарил Франсуазе в самом начале войны.
   -У нас ещё есть деньги? - спросила Шурка, с аппетитом поглядывая в сторону буфета, где на блюдах высились горки разных пирожков и бутербродов.
   -На завтрак хватит, - они подошли к стойке. Самый дешёвый пирожок был с ливером за две копейки, столько же стоила большая кружка молока. Отягощённый знаниями о вокзальных буфетах тридцатых годов, Серёжа решил не брать ничего мясного. Они остановили свой выбор на красиво скрученных булочках с корицей и молоке.
   -Не подскажете, кто-нибудь сегодня едет в сторону Локсы? - спросил он, расплачиваясь за завтрак.
   -Не могу знать, - буфетчик занялся протиркой стаканов, - разве что к вечернему поезду кого-то доставят да сразу и обратно. К родственникам изволите ехать или отдыхать?
   -Отдыхать, но нам не совсем в Локсу. Просто это в ту же сторону. Нам нужна мыза Пален.
   -Это не та ли мыза, где живёт доктор?
   -Да-да, - оживились Сергей и Шурка, - там живёт доктор Иван Фёдорович Пален.
   -Да, туда пешком не дойдёшь. Я сейчас работника посылаю в Большое имение, так вот до поворота он вас довезёт. А дальше уж сами как-нибудь.
   За какой надобностью посылал буфетчик тринадцатилетнего рыжего Андреса в Большое имение, он не сказал, но всё же лучше было трястись в телеге, чем шлёпать под мелким дождём по просёлочной дороге. Шурочка взгромоздилась на телегу, рядом устроился Серёжа, они накрылись брезентовым плащом, который одолжил им буфетчик, и непонятного цвета лошадка покорно потопала в сторону имения. Рыжий Андрес вначале изображал из себя бывалого возницу, лихо сплёвывал сквозь зубы на дорогу, свысока поглядывал на Шурочку, но потом любопытство взяло своё:
   -А зачем вы на мызу едете? Лечиться? Только там никого нет сейчас.
   -Как никого нет? - встрепенулся Сергей, - откуда ты знаешь?
   -Да уж знаю! У меня мамка там кухаркой служит. Вот откуда! Они все уехали молодого доктора лечить.
   -Ой! - вскрикнула Шурочка и вцепилась в Сергея.
   -Шурочка, ну что ты? Мы же ничего не знаем, а мальчик что-то путает, - он пытался успокоить Шурку, а у самого сердце куда-то ухнуло.
   -С чего это мне путать? Чай не маленький... Старый доктор всегда в больнице принимал и жил на мызе. А ихний сын - молодой, значит, доктор - учился где-то далеко, а как приезжал домой, тоже больных смотрел. А тут нет его и нет. Куда пошёл - никто не знает. День прошёл, ещё день - искать стали. Новый управляющий из Большого имения прискакал, говорит, давайте цепью по лесу пойдём. Я тогда со старым доктором до самого утра с фонарём ходил. Вернулись мы, а там, оказывается, уже нашли его. Управляющий нашёл и привёз. Только он, молодой доктор-то, не в себе оказался...
   -Что же с ним случилось? - надежды таяли прямо на глазах.
   -Мамка говорит, он умом тронулся... - сообщил он шёпотом и пугливо огляделся по сторонам, будто кто-то мог услыхать его. Но вокруг лишь качали верхушками мокнущие под дождём ели.
   -Как умом тронулся? - упавшим голосом переспросил Сергей.
   -Да вот так... - мальчик ещё раз огляделся, - лечить его повезли, уже два месяца как уехали. Не велено говорить об этом. И не спрашивай, барин. Больше ничего не скажу.
   -Да кем не велено-то? Старый доктор запретил говорить? Да?
   -Не-а, не старый доктор. Он-то добрый - конфету всегда давал. Управляющий сказал, ежели кто болтать станет, язык, говорит, оторву. И оторвёт! Он может!
   -Что ж это такого злодея нанял доктор Пален?
   -Не нашенское это дело - судить управляющего. Только строгий он - не приведи Господь! - мальчишка замолчал, беспокойно вглядываясь в глубину леса.
   Сергей посмотрел на упавшую духом Шурочку. Шапочка её от дождя намокла, волосы серебристыми кудряшками облепили бледное худенькое лицо, в несчастных глазах - то ли слёзы, то ли дождь. Он укрыл её полой своего пальто, прижал к себе:
   -Ничего, Шурка, ничего. Раз лечить увезли, значит, вернутся. А мы подождём, правда?
   Шурочка всхлипнула, но не заплакала, сжала его руку холодными пальчиками, кивнула.
   Лошадка бойко чвакала копытами по мокрой дороге. Серые тучи низко повисли над лесом, из-за деревьев пополз белёсый туман, стало совсем промозгло и неуютно, будто это не утро, а ноябрьский вечер. Андрес натянул вожжи, и лошадка покорно стала.
   -Вот, барин, вам туда, всё прямо и прямо, не сворачивая, - он махнул кнутовищем, - только это ещё вёрст пять будет.
   Они слезли с телеги. Под ногами хлюпало, и в ботинки сразу натекла холодная вода. Сергей связал носовым платком ручки саквояжей, забросил их себе на плечо, как это делали носильщики на вокзалах с чемоданами, - всё-таки Шурке легче будет без груза идти.
   -Спасибо тебе, - поблагодарил мальчишку Сергей, - а то подвёз бы до мызы, с матерью повидался бы?
   -Не, никак нельзя. За опоздание управляющий накажет, ещё и штраф положит. Прощевай, барин! - он сдёрнул картуз, поклонился и тронул лошадку вожжами. Мгновение - и они скрылись в тумане. Серёжа посмотрел на Шурочку, взял её за руку:
   -Подумаешь пять вёрст! - улыбнулся он, стараясь казаться беззаботным, - давай играть будем. Умеешь в города?
   Шурка умела и в города, и в животных, и в имена. Так они прошли с полверсты, увидели два пенька, стоящих рядом.
   -Присядем? - предложил Серёжа. Он заметил, что Шурка устала, да и вроде не тяжёлые саквояжи ощутимо оттягивали его плечо. Они сели на мокрое дерево, - сейчас бы кресло-качалку возле жаркого камина, тёплые тапки и горячего чая, да?
   -И пушистый плед - так мама говорила, - печально вздохнула она, - и ещё она мне колыбельную пела, - она стала тихонько напевать:
   Все, все уснули до рассвета, лишь зелёная карета
   Мчится, мчится в вышине, в серебристой тишине...
   -Красивая песня... Ещё и туман этот дурацкий, - он с досадой стукнул себя по колену. Шурочка прислушалась:
   -Слышишь?
   -Что? Ничего не слышу.
   -Да вот же, кто-то топает. Может, это Андрес?
   Теперь и Сергей услыхал приближающийся стук копыт и обрадовался:
   -Наверное, он рассказал о нас управляющему и тот послал его подвезти нас до мызы. Вот это кстати!
   Из тумана выплыли вороные лошади с белыми, как в цирке, султанами, впряжённые в блестящую от дождя карету с горящими латунными фонарями. Смуглый возница в белых перчатках приветливо приподнял черный цилиндр:
   -С удовольствием подвезу вас! Садитесь.
   Серёжа с Шурочкой уставились во все глаза на это чудо, не решаясь подойти.
   -Но мы совсем промокли и напачкаем вам... - честно признался Серёжа.
   -Какие пустяки! - отмахнулся кучер, - садитесь же!
   Они мигом забрались в тёплое нутро кареты, и она тронулась, мягко покачиваясь на рессорах. Ни Сергей, ни Шурочка никогда не ездили в карете, но им сразу понравился такой способ передвижения.
   -Смотри, - Шурочка провела ладошкой по стёганому тёмно-зелёному бархату на стенке, - зелёный - как в песне. Только мы медленно едем.
   -А ведь я не сказал ему, куда нам нужно, - вспомнил Серёжа, - хотя тут всего одна дорога, так что не проедем мимо. Как тепло здесь! Снимай пальтишко, а то потом выйдешь на улицу и сразу замёрзнешь.
   Они разложили на сидении пальто, за окном в серебристом тумане проплывали ели и сосны. Шурка начала клевать носом. Конечно, это от усталости, но Сергея немного беспокоила её сонливость. Он заметил, что стоит ей где-нибудь присесть, как она тут же, как котёнок, сворачивалась клубочком и буквально впадала в спячку. Может, сказывалось нервное напряжение, невозможное для такого впечатлительного ребёнка? Что говорить о семилетней девочке, если он, мужчина, проживший длинную и трудную жизнь, порой совершенно терялся в этой новой для них реальности. Самое печальное, что он совершенно не представлял, что там дальше будет. Когда вернутся Палены - кто знает? Мальчик сказал, что мыза пустая. Значит, работники там не нужны. Можно наняться в Большом имении. Но что он умеет? Здесь его знания и умения, скорее всего, не сильно пригодятся. Серёжа посмотрел на смутное отражение в каретном стекле. Теперь он соответствовал возрасту, указанному в паспортной книжке. Тридцать лет. В тридцать он встретил Франсуазу. Сергей достал из бумажника вянущие фиалки, потрогал пальцем кончик стрелы на брошке. Франсуаза! Его вечная боль, вечная тоска... Можно ли изменить то, что должно случиться?
   В одних фантастических романах, которые он не любил, но которые изредка попадали ему в руки, авторы рисовали страшные картины, если кто-то пытался изменить своё будущее. В других - кто-то спасал тех, кто должен был погибнуть. Каково это, знать всё и по собственной воле менять будущее? Взять на себя функции бога? Кричать на каждом углу, что "Титаник" утонет и не пускать на корабль людей? Или толкнуть под руку Гаврилу Принципа, и тогда не будет убит эрцгерцог Франц-Фердинанд, и не начнётся Мировая война, и, может быть, не будет в России революции? Ему даны знания, но имеет ли он право применить их? Это чёртово "имеет ли он право"! А сидеть и спокойно ждать, как Франсуаза, жертвуя собой, пойдёт спасать эту сволочь Шарло - это правильно? Ему стало так тошно, что если бы не Шурочка, за жизнь которой он отвечал, взмолился бы кому угодно, лишь бы вернули его назад, в год 1975.
   Карета качнулась и остановилась. Он выглянул в окно: кучер остановил лошадей возле дома Паленов. Пальто успели высохнуть, хотя ехали они от силы полчаса. Одевшись, они вышли из кареты.
   -Большое спасибо, - поблагодарил Серёжа, - вы так помогли нам!
   -Готов служить, - прикоснулся к полям цилиндра кучер и тронул лошадей. Мерно покачивая белыми султанами, они двинулись вперёд, и вскоре лакированный зелёный задник кареты скрылся в тумане. Дождик превратился в густую морось, которая пропитала воздух настолько, что казалось, будто вдыхаешь водяную пыль.
   -Смотри, Шурочка, из трубы дым идёт. Значит, там кто-то живёт. Может, это кухарка, о которой говорил Андрес?
   Они поторопились спрятаться от мороси в доме, все входы и выходы которого были отлично знакомы Сергею. Одноэтажная кухонная пристройка блестела чисто вымытыми окнами, по их поверхности стекали капли дождя. Они постучались, тут же открылась сбитая из досок дверь. Рыжеволосая женщина лет тридцати с небольшим в белом фартуке вопросительно уставилась на них.
   -Сударыня, не могли бы вы впустить нас? - снимая шляпу, спросил Серёжа.
   Женщина молча посторонилась, пропуская их в идеальной чистоты кухню, где было тепло и пахло чем-то жареным.
   -Видите ли, мы проделали долгий путь, чтобы увидеть доктора Палена, - Серёжа не стал уточнять, какого из докторов Пален они хотят видеть.
   Женщина озадаченно пожала плечами:
   -Доктора сейчас нет. Все уехали, а когда вернутся, не говорили. Я здесь кухарка, да вот ещё за домом присматриваю. А кто привёз вас сюда?
   -Со станции нас вёз мальчик Андрес...
   -Андрес? - обрадовалась женщина и сунулась к окну, - где же он?
   -У него было поручение, поэтому он высадил нас у поворота к Большому имению.
   -Неужто вы пешком шли почти пять вёрст? Что-то не верится - совсем не промокли, - она недоверчиво покачала головой.
   -Нам повезло, сударыня. Мимо проезжала карета, кучер был так любезен... - он замолчал, удивлённо глядя, как переменилась в лице женщина, - что случилось? Почему вы так смотрите?
   -Нет, нет, ничего, - отозвалась она. - Вот что, раздевайтесь! Время обеденное, вы, наверное, есть хотите...
   Шурочка и Серёжа переглянулись, удивляясь перемене в её настроении. Но есть хотелось по-настоящему, и они с удовольствием уселись за выскобленный до белизны стол.
   -Когда господ нет, я готовлю просто, - она поставила на стол фаянсовые тарелки - тяжёлые, белые, с голубой каёмкой; положила простую ложку, вилку. Подумала и добавила к приборам ножи, - меня Мартой зовут, у здешних господ я почитай десять лет служу.
   -Простите, мы не представились, - встал с места Серёжа, внутренне поморщившись: - позвольте рекомендоваться: Николай Львович Тузенбах, а это Шурочка - моя сестра.
   Он и сам не знал, почему сказал правду о Шурке, сказал - и всё. Женщина внимательно осмотрела Шурку:
   -Сестра? А не похожи...
   -Мы сводные, - объяснил Сережа.
   -А что ж так одета-то? Девочка, а в штанах?
   -У нас всё стащили, - начал смущённо выкручиваться Сергей, - и деньги, и одежду, и документы. Вот только моя паспортная книжка случайно осталась.
   -Да, сейчас ездить опасно, - согласилась Марта. - И как же вы теперь?
   -Сами не знаем, - честно признался Серёжа. - Ехали, чтобы Шурочку показать доктору. Нам знакомые посоветовали, а теперь что делать - ума не приложу. Может, работа какая здесь есть? Нам бы доктора дождаться.
   -Да какая ж тут сейчас работа? Никого нет. Я бы пустила вас в гладильную, там можно ночевать. Ну а вы дрова бы кололи, по двору чего делали... Да только управляющий у нас новый, строгий - прямо ужас. Не разрешит чужим здесь быть. Так что до послезавтра поживите, а потом Андрес сюда приедет, он вас на станцию и отвезёт.
   Сергей вздохнул:
   -Да нам и билет-то обратный купить не на что. Может, в Большом имении работники нужны?
   -Может, и нужны. Не знаю. Ладно, все разговоры потом. Ешьте, а то остынет.
   Ни Шурку, ни Сергея дважды уговаривать не понадобилось, они мигом умяли жаркое с тушёной картошкой, даже тарелки корочкой хлеба протёрли. Хозяйка улыбнулась их аппетиту, поставила на стол кофейник и ватрушки с творогом. Шурке налила молока в пузатую чашку с сизой сливой на боку и капнула в него кофе, а Сергей отказался от молока и пил чёрный кофе.
   -Пойдёмте, покажу вам комнату, - позвала их Марта, когда они закончили с обедом.
   Бывшая гладильная оказалась маленькой комнаткой, где стояла кушетка и диванчик. Кухарка принесла подушки, одеяла, бельё, помогла постелить постель. С сомнением оглядела Сергея:
   -Кушеточка маловата будет, но можно стул подставить.
   Сергей не переставал благодарить и порывался колоть-пилить дрова, но Марта, видя, что у них от усталости и сытости глаза закрываются, велела отсыпаться, а все дела по хозяйству отложила на завтра. Она зажгла керосиновую лампу, достала толстую Библию и села её читать, время от времени задумчиво поглядывая на закрытую дверь в гладильную.
   Проснулись они рано от аромата свежего хлеба, который доносился из кухни. Он заглянул туда, но там никого не было. На столе под чистыми полотенцами отдыхал только что вынутый из русской печи хлеб. Насколько помнил Серёжка, прислуга здесь мылась в тёплой боковушке, специально пристроенной со стороны двора, там же была уборная для слуг. Оставив Шурку в приятной дрёме валяться в постели, он, захватив бритву, поторопился привести себя в порядок.
   Шурка потянулась, зевнула и уставилась на большую коробку в углу. Там что-то возилось. Она вскочила и осторожно подошла. В коробке лежала большая пушистая кошка, три котёнка ползали по её серой спинке, а четвёртый ловил белый кончик хвоста. Кошка не испугалась Шурки, спокойно лежала, только хвост её стал двигаться чаще да расширились зрачки жёлтых глаз.
   -Ты не бойся, - прошептала Шурка, не подходя ближе, - я не трону твоих котят. Можно, я постою здесь и посмотрю?
   Кошка ничего не ответила, лизнула лапку и опустила на неё голову, а котята решили поесть. Глядя на них, Шурочке тоже захотелось есть, но сначала надо в туалет, потом умыться, переодеться в чистое, а уж тогда можно и позавтракать.
   -Шурка, проснулась? - чисто выбритый, умытый Серёжа сегодня выглядел много лучше, чем вчера. - Пойдём, покажу, где здесь моются и всё остальное.
   Он захватил чайник с плиты, чтобы Шурка могла помыться тёплой водой. Пока она умывалась, он поменял бельё, надел чистую рубашку, достал всё необходимое для Шурки и разложил на диванчике. Подумал, что нужно выстирать бельё, а то им нечего будет надеть. Кошка, прищурившись, наблюдала за его действиями, котята спали, накрывшись её пушистым хвостом, как одеялом.
   Сегодня осень решила вспомнить о лете: ни дождя, ни мороси, даже тумана не было. Тепло и сухо. Какой-то мужчина подъехал верхом, спрыгнул с лошади и уверенно направился в кухонную пристройку. Сергей смотрел на него из окна и ловил себя на том, что его лицо кого-то напоминает. Но он готов поклясться, что никогда с этим человеком не встречался. В дверь стукнули и, не дожидаясь ответа, вошёл высокий незнакомец.
   -Здравствуйте, - поздоровался он по-эстонски с Сергеем, снял шляпу и повесил её на крючок.
   -Здравствуйте, - по-русски ответил Серёжа, разглядывая незнакомца. Тот, в свою очередь, не сводил с него глаз.
   -Вижу, у доброй Марты гость, - он чисто говорил по-русски, без акцента, - где же сама хозяйка?
   -Видимо, хлопочет по хозяйству. Вот хлеб свежий испекла, ещё горячий.
   -Удивительная женщина: ни минуты не посидит. Уж как её господин граф уговаривал отдохнуть, пока они в отъезде. Ни в какую! Говорит, скучно ей без работы. А хлеб её все в округе знают, мягкий да лёгкий - нигде лучше не найдёте.
   В кухню просочилась Шурка с кошкой на руках и уставилась на незнакомца.
   -О! Какая барышня пожаловали, - восхитился он, мгновенно определив пол Шурки. Он протянул ей руку, - позвольте представиться: Рихард Генрихович Артен.
   Шурка прихватила одной рукой кошку и осторожно вложила свою ладошку в крепкую ладонь господина Артена, прошелестела в ответ так, как её учил Серёжа:
   -Александра Тузенбах, - кошка выскользнула из-под Шуркиной руки на пол и стала тереться о сапоги Артена, потом одним ловким движением взлетела ему на руки. Он привычно поймал её и посадил на плечо. Она тут же стала умываться, удобно устроившись на широком плече господина Артена.
   -А почему шёпотом? Я испугал тебя?
   -Простите, господин Артен, я не представился, - вмешался Серёжа, - Николай Львович Тузенбах. Шурочка моя сестра, и здесь мы, чтобы показать её доктору Палену.
   -Ах вот оно что, - Артен кивнул, - тогда всё ясно. Но вот ведь незадача: доктор Пален сейчас в отъезде, а когда вернётся не известно.
   -Да, Марта уже сообщила об этом. Но, видите ли, возвращаться нам некуда. Мы распродали всё наше хозяйство перед отъездом. Да вот в дороге случилась неприятность: обчистили нас на вокзале в Петербурге. Всё, что осталось, поместилось в саквояж.
   -Беда-то какая! - посочувствовал Артен, - и документы утащили?
   - К счастью, не все. То, что у меня в бумажнике было, осталось. Марта говорит, что мы не можем здесь оставаться, что здешний управляющий очень строг к чужим людям. Но у нас на обратную дорогу ничего нет. Да и куда ехать? Лучше всего мне бы работу какую сыскать и ждать возвращения доктора.
   -Да, чужих у нас не любят. Да и плохо сейчас в уезде: шалят мужички. Вот я Марте всё говорю, мол, сидишь тут одна, не ровён час забредёт кто недобрый. Мало ли что... Хоть бы собаку завела. А работу у нас сейчас сыскать трудно. К зиме дело идёт, сами управляемся.
   -Господин Артен, доброе утро! - с появлением Марты в кухне, казалось, стало светлее. - Случилось что? Или так, в гости?
   -Доброе утро, Марта. Вот заехал тебе сказать, что неспокойно у нас стало. Хутор Терву на днях сожгли, да добро растащили. Хорошо, хоть все живы остались. И это уже не первый случай.
   -Что ж не ловят бандитов? - она быстро собирала на стол.
   -Послали стражников, да пока они добрались до хутора, там уж одни головешки остались. Может, ты, Марта, всё же переберешься в Большое имение?
   -И что мне там делать? Кухарка у них есть, да не одна. Спасибо за заботу, господин Артен, но я у себя тут привыкла.
   -Ну, как знаешь, - он повернулся к Серёже, - так, говорите, всё мазурики утащили? А если бы вам предложили сторожем при господском доме пожить? Не обидела бы вас такая служба, господин Тузенбах?
   -Сторожем? - удивился Серёжа, - разве это служба? Это для инвалидной команды дело...
   -Не хотите, значит? - поднял тёмную бровь господин Артен, - ну...
   -Кто сказал, что не хочу? Да мне сейчас любая работа нужна, - поторопился исправить свою оплошность Сергей.
   -Вот именно: любая, - назидательно помахал рукой Артен. - Да и Марте не так одиноко здесь будет. Как ты считаешь, Марта?
   -Тут вы абсолютно правы, господин Артен, - согласилась женщина.
   -Подождите, - спохватился Серёжа, - но, говорят, у вас тут строгий управляющий. Вдруг он не разрешит?
   Господин Артен кивнул и улыбнулся:
   -Управляющий, слышал, точно строгий. Но мы его уговорим. Да, Марта?
   Та улыбнулась в ответ:
   -Само собой, конечно, уговорим.
   -Вы уже, наверное, догадались, господин Тузенбах, что этот строгий управляющий - это я и есть. И от имени господина доктора я могу нанимать работников. Так что считайте себя принятым на службу, но для порядка хотелось бы взглянуть на ваши документы.
   Сергей протянул управляющему свою паспортную книжку, тот внимательно изучил её и вернул назад.
   -Ну что ж, паспорт ваш хороший. Жить будете в доме. Там есть комната горничной. Марта покажет. Что будет входить в ваши обязанности? Каждый день проветривать дом, раз в три дня протапливать печи. А то сырость наша губительна для книг и мебели. Неплохо бы с пылью побороться, но это на ваше усмотрение. Сам терпеть не могу пыль вытирать, потому и не настаиваю. И ещё часы заводить надобно. Их в доме много - разберётесь. И, конечно, если хотите, помогайте Марте. А за это она кормить вас будет да обстирывать. Подходит вам такая служба?
   -Господи, да я и надеяться не мог на такую удачу! - обрадовался Серёжа.
   -Вот и хорошо. Да, ещё. Завтра пришлю вам собаку - будет дом охранять. Что ж не спрашиваете о жаловании? Каждая служба должна оцениваться. Думаю, господин Пален не возражал бы против 20 рублей сторожу. Вот вам аванс в десять рублей. Скоро в Ревель мой помощник поедет, так я велю ему за вами заехать. Купите в городе себе всё на первый случай. В Тапсе или Везенберге не покупайте, там не самый лучший товар.
   Потом они пили кофе, намазывая на тёплый ещё хлеб такое вкусное масло, что Шурка съела целых два бутерброда и выпила два стакана чая с молоком. Кошка как сидела на плече управляющего, так и продолжала сидеть, поглядывая на стол жёлтыми глазами и щурясь от удовольствия, когда он поглаживал её пушистую спинку. Когда господин Артен уехал, Марта повела их в дом "определяться на постой". Чувствовалось, что здесь давно не живут люди. Идеально чисто, всё в полном порядке, но жильём не пахнет.
   В памяти Серёжи почти не сохранилось, как они с отцом и мамой приезжали сюда до Первой мировой войны, но как они с Эльзой Станиславовной и Иваном Фёдоровичем прожили здесь одиннадцать месяцев в тридцатые годы, - это время он отлично помнил. Дедушка (Иван Фёдорович ему раз и навсегда объяснил, что сын его сына для него - внук и никак иначе) с энтузиазмом отправлялся в пешие прогулки, в которых их сопровождала бабушка, не желавшая мириться с возрастом. Теперь, идя за Мартой, он вспоминал свою жизнь здесь. За ними, косясь на портреты на стенах, пробиралась мимо мебели, затянутой чехлами, Шурка.
   В первый день "вселения" в старый дом они сразу занялись делами. Серёжка наколол дров, и они с Шурочкой отнесли их ко всем печам. Конечно, девочка не умела топить печи, да и у Сергея был в этом небольшой опыт, но когда нужно открыть, а когда закрыть вьюшку, он знал. С непривычки возились они долго и, конечно, устали. У Сергея ныли плечи и руки, но он всё же посидел возле засыпающей Шурки, рассказал ей сказку о Гензеле и Гретель и пряничном домике в лесу.
   -А злая ведьма ела пряники? - вдруг открыла глаза Шурка.
   -Нет, конечно. Она же берегла их для детей.
   -А кто ей напёк столько пряников? - не унималась Шурка.
   -Может, она сама пекла? - он поправил ей одеяло.
   -Жаль её. Старенькая бабушка, живёт одна. Печёт пряники, а не ест их. Вот потому она и стала такой злой.
   -Ты думаешь? - но Шурка уже заснула. А Сергей понял, что от усталости не сможет заснуть. Он достал бумажник, вынул фотографии и разложил перед собой. Вот они с Франсуазой на набережной Сены, ветер развевает её длинные волосы, а он смеясь заправляет ей за ухо чёрную прядь. Фиалки приколоты к её жакету, а он-то никогда не обращал внимания на этот крохотный букетик.
   Мама и отец. У них усталые лица с грустными глазами, но они смущённо улыбаются в объектив. Иво Рюйтель в компании артистов. Что же случилось с тобой, Штефан? Когда же ты возвратишься и сколько ещё приключений предстоит, прежде, чем мы увидимся? А вот мама рядом с Ричардом Баумгартеном, беззаботная и счастливая. Сергей присмотрелся к снимку. Ну вот же! Как он сразу не сообразил, кого напоминает ему управляющий. Тут на фото высокий блондин с тонкими чертами лица, только усов не хватает. А у господина Артена импозантная эспаньолка, очень идущая ему. Да, они не просто очень похожи, они словно близнецы. Случайность? Или вновь мистические штучки? Он взял фотографию, с которой улыбалась Кира. Кира, Кира! Только ты во всём сможешь разобраться. Где ты теперь? Встретимся ли мы?
  
  
   Глава 10
  
   - "Где ты теперь? Встретимся ли мы?"- знаешь, сколько раз я задавал себе эти вопросы? И всегда без ответа. Вот так мы и жили: ждали приезда Ивана Фёдоровича и Штефана, - Сережа рассказывал и словно заново переживал все события.
   Кира слушала эту "одиссею", подперев кулачком подбородок. Она не охала, не ахала - только всё более горестным становился излом её бровей да отсвет пламени спиртовки играл в распахнутых, полных непролитыми слезами глазах.
   -Я и не представляла, что ты можешь быть таким, Серёжа, - она ласково погладила его руку, он смутился, покраснел, - как же всё-таки хорошо, что мы встретились тогда в тридцать первом году в Ленинграде. Штефан бы гордился тобой.
   -Да ладно тебе, - он застенчиво отмахнулся, помолчал, - а ты слышала, он болен?
   -Слышала, - мрачно отозвалась она. -Может, он болен из-за того, что никак время не установится? В письме ко мне Нора требовала, чтобы я перестроила время. "У тебя в руках время", - это её слова. Как его перестроишь, если всё не так выходит? Все события перепутались: в январе одиннадцатого года мы даже не были знакомы, а в церковной выписке о браке, которая лежит у меня, мы обвенчаны уже в октябре десятого года. Как такое может быть? С ума можно сойти...
   -Да, надо дождаться его возвращения, а там видно будет... Подожди, - он прислушался.
   Внизу хлопнула дверь, протопали слуги, что-то невнятно говорили, потом скрипнула лестница, и опять стало тихо.
   -Кажется, Эльза Станиславовна вернулась из Большого имения.
   -Как она с тобой обходится? Не обижает? - Кира глотнула переваренного кофе и поморщилась, отставила чашку, - со мною она такая сердитая была.
   -Нет, всё нормально. Господин Артен нас с Шурочкой отрекомендовал как самых необходимых в хозяйстве людей. А она как приехала, так стала к Рождеству готовиться вместе с Лизаветой Максимовной. Мы с Шуркой им по хозяйству помогали: ёлку добывали, игрушки вешали все вместе. Лизавета такая бойкая барышня - везде успевает. Мне отчего-то кажется, что у неё виды на Штефана.
   -У неё всегда были на него виды, - неприязненно усмехнулась Кира. - Значит, Эльза Станиславовна не гнала Шурочку от себя?
   -Что ты! Наоборот. Она её везде с собой таскала и подарками завалила. Словно догадывается, что та её внучка. И Шурочка очень к бабушке привязалась. Вот тоже задача: как им объяснить, что у них семилетняя внучка?
   -Скажи, Серёжа, как тебе здесь? Комфортно? Если бы была возможность вернуться назад, ты вернулся бы? Я почему спрашиваю: Вацлав здесь не прижился. Тоскует, назад просится. Говорит, там у него автомобиль без гаража ржавеет, да и по Викусе загрустил...
   -Вацлав? Тот ещё пройдоха! Не он ли мечтал господином здесь быть? Он ни тут, ни там не нужен.
   -Ты слишком категоричен. Он, конечно, дуралей порядочный, но, может, Викуся из него всё-таки слепит человека, особенно после этого приключения? Мне кажется, он сильно изменился.
   -Ты ещё пожалей его, - буркнул Сергей, - помнишь ведь, чей он племянник! Яблоко от яблони...
   -Они с Гришкой-прохвостом и твоим "волчонком" не кровные родственники. А я бы дала ему шанс, только не знаю, как это сделать. Но ты мне не ответил. Ты-то сам как?
   -Если честно: не знаю. Вначале ломал голову, как найти службу - жить-то на что-то надо. Не сторожем же при часах всю жизнь состоять... А месяц назад придумал. Послал в столичную газету записки - нынешнюю орфографию я уже освоил - записки о путешествии по стране. Мне ведь многое в диковинку здесь показалось, и глаз не так как у местных журналистов "замылен". Вот и описал наши с Шуркой странствия. Прислали ответ, что будут частями печатать и хотят ещё что-нибудь получить. Даже гонорар выслали: пять рублей с копейками. Мало, конечно, но это пока начало. Ты спрашиваешь, хотелось бы мне вернуться? А зачем? Там меня никто не ждёт... - голос его стал глуховатым, он покашлял, помолчал, потом пожаловался: - сентиментальным становлюсь - возраст, наверное, сказывается.
   Кира смущенно хмыкнула. Смешно было слушать жалобы на возраст от двадцатилетнего здоровяка, она постаралась скрыть улыбку.
   -Зря ты смеёшься, - он, конечно, заметил её уловку и смутился ещё больше, - это на вид мне около двадцати, но ты-то знаешь, сколько мне на самом деле. Да, тело здоровое, крепкое, но душа... душа состарилась и болит. Если б не Шурка, сам не знаю, как выжил бы. Нет, скажу тебе больше: назад мне дороги нет. Здесь буду, рядом с вами, если не прогоните, конечно.
   -Болтаешь, сам не знаешь что, - рассердилась она, - "прогоните"! Ты о Шурочке подумал? Как она теперь без тебя? О себе я вообще молчу. Надо же придумал: "Прогоните"! Никогда так не говори!
   -Ладно, не шуми, - он отвернулся, полный смущения, и сделал вид, что разглядывает узор обоев.
   -Знаешь, я часто задаю себе вопрос: почему я. Почему именно мне выпало решать эти дурацкие глобальные проблемы? Ну что я такое? Гений? Эйнштейн в юбке? Не самая умная, не самая опытная - со всех сторон "не самая". С какой стати кто-то решил, что именно я должна сложить эту проклятую головоломку?
   - "Пути Господни..."
   -Вот-вот: "Пути Господни неисповедимы". Сколько раз я крутила-вертела золотые листочки. Сложу, а на следующий день всё вывернутое: то вдруг Полина - жена папеньки, то Соня - чудовище, то Олечка счастливым браком с Полди живёт...
   -Да что ты?!
   -Честное слово. Сама видела, как она командует им. И ему нравилось! Только был это не нынешний год, а тринадцатый. И годы мелькали: то тринадцатый, то четырнадцатый, то десятый. С ума сойти можно! Вот ты физику изучал в институте, может, объяснишь мне, куда все эти разные Полины-Сони подевались? Ведь они были! Существовали...
   -Ничего я тебе не объясню. И никто не объяснит.
   -Да? - ехидно глянула она, - а Гришка-прохвост говорил что-то о шутке Создателя, что это он себе такую игрушку придумал. Чтобы скучно, значит, не было. Только при чём тут я?
   -Да, в самом деле, при чём? - проворчал он, - если б речь шла о художественном фильме - американцы любят такие снимать -тогда другое дело. Там всегда какой-нибудь плохо выбритый мужик в драной майке планету спасает. Уж я насмотрелся этого добра! Только ты меньше господина Иванова слушай, ему соврать - раз плюнуть.
   -Вот-вот. Какой-нибудь Клинт Иствуд - и я! Ты только послушай: головоломка, от которой зависит жизнь людей...Бред какой-то! Да, ты же ещё не видел её. Сейчас покажу.
   Она принесла саквояж и достала шкатулку.
   -Вот смотри, - золотой футляр тускло блеснул при свете керосиновой лампы. Кира достала книжечку, - видишь, всё сложилось, кроме последней чистой странички. Если она правильно ляжет, тогда, наверное, тоже станет прозрачной. А может, и нет. Не знаю. Я теперь боюсь её трогать. Вдруг что-то опять перепутается и всё поменяется?
   -Как же там чудесно! - он с восторгом смотрел в "оконце", потом вернул головоломку Кире, - но, видимо, тебе придётся ещё покрутить её. Ты же сама видишь, не складываются здесь события.
   -Нет-нет, только не это. Серёжа, представь, я соберу её и вдруг Шурочка или Штефан пропадут?
   -Ну, как знаешь. Только тяжело тебе придётся. Ведь порядок-то нарушен.
   -А вдруг это мне подарок сделали: несколько лишних месяцев подарили?
   Кира уложила шкатулку в саквояж.
   -Всё, давай спать. Смотри, уже четвёртый час, - Серёжа встал и потянулся, - заснёшь тут, как же! Столько кофе выпили. Давай, иди к Шурке, переодевайся и ложись.
   -Да, сейчас. Только вниз на минуту спущусь.
   Кира тихонько отправилась вниз, чтобы умыться, да и в туалет давно хотелось. Ей не нужна была свеча, она хорошо ориентировалась в темноте и не натыкалась на мебель. Умывшись и глотнув воды, она прошла в гостиную. Присела на старый диванчик, обтянутый полосатым шёлком. Ей вспомнилось Рождество. Штефан тогда смотрел в её сторону таким жгучим взглядом... Как же они все тогда были несчастны и счастливы одновременно! Кира закрыла глаза и перед её мысленным взором закружилась сверкающая огнями ёлка, зазвучала страстная мелодия Листа, вылетавшая из-под пальцев Эльзы Станиславовны. Далёкий и такой родной голос звал её:
   -Кира! Кира!
   Она открыла глаза и часто заморгала: Штефан. Он сидел рядом и неуверенно улыбался, глядя ласковыми синими глазами.
   -Ты снишься мне, да? - прошептала с сожалением Кира, протянула руку, чтобы коснуться его, - как жаль...
   Он поймал её руку, поцеловал и ещё раз виновато улыбнулся:
   -Я не снюсь вам, - вздохнул он, - Кира, помогите мне! Там осталась Дашенька. Я должен вернуться!
   Она ахнула, ещё не особенно вдумываясь в его слова, кинулась ему на шею, но Штефан разомкнул её руки, отодвинул от себя:
   -Вы слышите меня? Там Дашенька одна, я должен немедленно вернуться!
   До Киры наконец дошли его слова. Она отпрянула, сердце сжалось от боли.
   -Штефан, послушай, вспомни, как ты появился в Ленинграде в 1969 году. Ты оказался в квартире ночью, тебя приняли за воришку, вызвали милицию, - она взяла его за руку - пальцы были холодные, словно с мороза. - Ну пожалуйста, вспомни всё!
   Он отстраненно молчал, холодно глядя на неё синими глазами.
   -У тебя руки ледяные. Тебе надо согреться. Пойдём на кухню, я чай приготовлю, - он отрицательно помотал головой, - не хочешь? Тогда вспоминай: тебя выпустили из милиции со справкой. Ты шатался по улицам, потому что некуда было идти. Случайно увидел, как подонки напали на девушку, ты вмешался. Была драка, жестокая драка. Потом больница. В больницу тебя отвезла Даша, - он вздрогнул, и Кира обрадовалась - хоть какое-то проявление интереса к её рассказу, - там работал её отец. Он тебя лечил, и он же внушил тебе, что ты не Штефан.
   -Это неправда, - он вырвал руку из её горячих пальцев. В чахоточном свете луны было видно, каким отчуждённым стало его лицо, - это неправда.
   -Нет, правда! Он, Яков Моисеевич, обожал свою дочь, и, когда он увидел, что Даша влюбилась в тебя - такого несчастного, выпущенного из милиции со справкой вместо паспорта, воришку, - он сделал всё, чтобы изменить твою жизнь. Пойми, он сам мне это рассказал, когда ты исчез из своей студии. Сам! Это гипноз - внушение. Ты не Иво Рюйтель, не художник. Если бы ты был Рюйтелем, пергамент не сработал бы. Ты - Штефан Пален! И поэтому ты здесь.
   -Чушь! Сказки! Гипноз, внушение - ерунда. Я помню родителей, помню, как мы жили в Тарту. Даже запах маминых духов помню... - он раздражённо взмахнул рукой.
   -Да что же это такое! - чуть не взвыла Кира, - я объясняю, объясняю, а ты не желаешь слышать! Твердишь своё!
   -То, что вы говорите, нелепо и невозможно. Здесь все меня пытаются уверить, что я Штефан Пален. Мне жаль этих добрых людей, которые потеряли сына. От горя у них помутилось в голове. Моё сходство с ним ввело их в заблуждение. И если раньше я ещё пытался бороться, доказывал, что я - не он, то теперь смирился и не спорю с ними. Но вы... вы-то знаете правду. Так зачем пытаетесь путать и меня, и их? Не хотелось бы верить, что в ваших действиях есть что-то корыстное.
   -Корыстное?! - тут она разозлилась не на шутку, - ты себя слышишь? "Корыстное"! Я, как Герда из сказки, из последних сил брожу в поисках заколдованного Кая, пытаюсь оживить его, а он самозабвенно играет льдинками, мечтая о паре коньков и обо всём мире впридачу! Хороша корысть!
   -Вы не Герда, я не Кай, и мы не в сказке, - процедил он, - это из-за вас я здесь. И вы обязаны помочь мне вернуться к жене.
   -Твоя жена - я, а там наверху сейчас спит наша дочь Шурочка. От всего, что пришлось ей пережить, она почти не может говорить. Она ждала твоего возвращения, мечтая, что наконец вернётся её добрый, замечательный папа. Вместо этого она дождалась холодного, упёртого постороннего дядьку.
   -Я сочувствую вам и Шурочке, но ничем не могу помочь. У вас свои обязанности, у меня свои, - он поднялся, чтобы уйти.
   Оглушённая его холодным тоном, опустошённая невозможностью доказать очевидное, Кира обхватила голову руками. Что теперь делать? Как быть?
   -Подождите, - ей пришла в голову мысль, - подождите. Только не думайте, что я смирилась, я всё равно найду способ доказать вам, что вы - Штефан Пален. Вы говорили, что из жалости к матери и отцу Штефана не спорите с ними. Но, несмотря на это, желаете вернуться в Ленинград. Так?
   Он кивнул, выжидательно глядя на неё.
   -Хорошо, я попытаюсь вам помочь, - натужно сказала она, - мы попробуем вернуть вас назад. Но взамен прошу вас поддержать меня. По документам мы с вами обвенчаны осенью прошлого года. Эльза Станиславовна категорически против этого брака, вчера мы говорили об этом. Она запретила мне видеть вас и даже подходить к вам близко.
   -И чего же вы хотите? - он вопросительно вскинул бровь, - чтобы я относился к вам как к жене?
   -Да. Именно этого я хочу. Я прошу вас сохранять видимость добрых отношений. Мне необходимо поселиться в этом доме, потому что здесь живёт Шурочка.
   -И вы готовы впутать в этот обман ребёнка? - протянул он. - Далеко же вы зашли...
   -Тут я с вами соглашусь: отступать мне некуда. Так вы согласны?
   -И я вернусь к жене?
   -Да, - скрипнула зубами Кира, - вернётесь к жене.
   -Хорошо. И помните о вашем обещании, - он неслышно вышел из гостиной, а Кира рухнула на диван, уткнулась лицом в подушку. Она зажмурилась, её плечи дрожали, воздух вышел из лёгких и никак не получалось вздохнуть. Так она пролежала несколько секунд, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Потом всё-таки получилось вздохнуть. Вот как всё обернулось! Яков Моисеевич - любящий папочка - вот что вы наделали, старый вы мерзавец! Он закодировал его мозг. Или как там это называется? То-то он смеялся ей в лицо, открыто издевался, говоря, что никогда она не вернёт Штефана. Кира побрела наверх. Сейчас ей казалось, что жизнь медленно вытекает из неё.
   -Ты где была? - поднял голову с подушки Серёжа, - чего так долго?
   -Штефан вернулся, - глухо отозвалась она, проходя мимо.
   -Да что ты! И как он? - он посмотрел ей вслед и догадался, что случилось нечто плохое, иначе она не прошла бы мимо траурной тенью.
   -Никак. У него по-прежнему синие глаза, и он требует, чтобы я помогла ему вернуться к жене, - её тон говорил, что Кира на грани срыва.
   Серёжа вылез из постели, прошлёпал к кровати, где рядом с Шурочкой скорчилась Кира, набросил на неё одеяло.
   -Значит, Иво Рюйтель? - догадался он. - Слышал я о таких вещах. У нас в Германии военные медики эксперименты проводили, они программировали человека и тот выполнял свою программу. Отменить её можно было только по кодовому слову. Ты вот что, постарайся сейчас поспать, ну хоть чуть-чуть. Мы найдём это слово, слышишь, найдём.
   Кира молчала, он погладил её по голове, как маленькую девочку:
   -Спи. Через час разбужу и отвезу в Большое имение, а потом устроим тебе торжественное возвращение. Шурку я предупрежу.
  
   Серёжа отвёз её в имение и сдал на руки Софье Григорьевне к восьми утра. У той лицо вытянулось при виде запавших Кириных глаз и тёмных кругов вокруг них. Но она ничего не сказала, перебросилась с Серёжей парой слов и пошла собираться. Она решила, что ни за что не оставит девочку в такой трудный для неё момент и в дом Паленов одну не отпустит. А Кире стало казаться, что эта ночь никогда не кончится. За окном по-прежнему было темно и морозно, и надо было помочь Софье Григорьевне собрать и уложить вещи, но на Киру нашла чудовищная апатия. Она свернулась клубочком под пледом и мрачно уставилась в одну точку сухими глазами, слушая тихую возню Софьи Григорьевны.
   В дверь постучали. Софья Григорьевна удивилась: кто бы это мог быть в такую рань? Она открыла дверь.
   -Это вы, Вацлав Борисович? Не кажется ли вам, что сейчас несколько рановато для визита? - не слишком любезно поинтересовалась она.
   -Прошу прощения, но мне надо видеть Киру... Киру Сергеевну, и добавил: - срочно.
   -Она устала, сейчас спит, - стала выпихивать его за дверь Соня, но с высоченным Вацлавом ей было не справиться.
   -Сонечка, пусть войдёт, - подала голос Кира, - я не сплю.
   Вацлав ввалился в комнату, чем-то сильно встревоженный. Увидел Киру, замер, потом сел на стул, не снимая пальто.
   -Ну и вид у тебя, - вырвалось у него, - ты что - всю ночь шампанское пила?
   -Говори, зачем пришёл, - отрывисто бросила она.
   -Кирка, тут дело такое. В общем, я пришёл тебе сказать, что Григорий Александрович что-то нехорошее задумал. Он сейчас на винокурню пошёл, потому я забежал к тебе.
   -Ты толком можешь сказать? Что нехорошее? - подняла голову Кира. - О чём ты?
   Вацлав помялся:
   -Не знаю я всего. Не доверяет он мне почему-то. Только слышал я, как он говорил с кем-то, что надо с девчонки начать и тогда ты как шёлковая станешь.
   Киру как пружиной подбросило:
   -Он о Шурочке говорил? - она схватила его за отвороты пальто и яростно встряхнула - откуда только силы взялись? - О Шурочке?!
   -Пусти, чего ты меня-то трясёшь? Конечно, о Шурочке твоей. О ком же ещё?
   -А с кем он говорил? - она постаралась взять себя в руки.
   -Не видел я. Вошёл в комнату, а он один там. Вот только что говорил с кем-то, а в комнате, кроме него, никого. С ним всё время какая-то чертовщина происходит... Короче, я тебя предупредил. Пора мне, а то он узнает, что я к тебе бегал.
   -Иди. Спасибо, что сказал. Да, Вацлав, вот возьми, - она достала из кармана крестик, - просили тебе передать...
   -Бабулин крест! - он обрадовался, - я уж думал, что потерял его. Но как он у тебя-то оказался?
   -Ниночка с тебя сняла и отдала Серёже, чтобы он мне передал.
   -Почему тебе? - не понял он.
   -Здесь жемчужина из моего ожерелья, - просто сказала она. - Когда-то я подарила его Ниночке. Иди, Вацлав, иди. Я умею помнить добро. Иди. И берегись господина Иванова.
   Вацлав надел крест, потоптался, потом махнул рукой и быстро вышел. Софья Григорьевна заглянула к Кире:
   -Я уже всё собрала. Очередь за тобой, - она постояла в нерешительности, - как ты думаешь, нам обязательно заходить к хозяйке дома для прощания?
   -Правила вежливости требуют, Сонечка, чтобы мы попрощались, - Кира быстро и ловко собирала свои немногочисленные вещи и укладывала их в дорожный саквояж.
   В дверь снова постучали.
   -Да что же это сегодня? - всплеснула руками Соня и поспешила в соседнюю комнату. Это оказалась Хельга. Она внесла поднос с кофе и булочками. Рядом с кофейником лежал длинный конверт.
   -Барыня просили передать вам, - указала на конверт Хельга.
   -Письмо? - удивилась Соня, взяла конверт, открыла его. Там оказались две бумажки в десять и пять рублей. Софья Григорьевна вспыхнула: ей передали деньги через горничную! Словно дворнику на водку дали. Она выпрямилась, царственно кивнула:
   -Благодарю вас, Хельга. Вы нам много помогали. Возьмите это себе.
   Хельга в изумлении отступила, но потом несмело улыбнулась и поклонилась:
   -Благодарствую, барыня. Всегда к вашим услугам, - сгребла конверт и выскочила за дверь.
   -Надо же, через горничную деньги! - возмущалась Софья Григорьевна, наливая себе и Кире кофе, - как прислуге вынесли!
   -Сонечка, Бог с ней, ты лучше поторопись. Сейчас Серёжа заедет за нами. Надо на мызу ехать. Не зря Вацлав приходил. От Гришки-прохвоста любой гадости надо ожидать.
   -Да, да. Я уже готова. Ты-то кофе глотни, здесь его варят очень даже неплохо.
   -Не могу. У меня кусок в горло не идёт, - Кира вглядывалась в ещё тёмный двор, - что же это Серёжа не едет?
   Сергей приехал через полчаса в больших санях, причём править доверил Шурке. Она лихо восседала на облучке, крепко сжимая вожжи в руках.
   -Мама! Смотри, как я умею! -сипло крикнула она, завидев Киру. А у той при виде дочери сразу на душе легче стало. И на миг ей показалось, что загадку, которую им преподнёс Штефан, они смогут легко разрешить, надо только сделать маленькое усилие. Для начала неплохо бы посоветоваться кое с кем. Кира оглядела двор. Да, надо обязательно встретиться с Артеном, и как можно скорее. Но, как назло, нигде не было видно его приметной фигуры.
   -Ты ищешь кого-то? - заметил Серёжа её заминку.
   - Артен срочно нужен, - объяснила она.
   -Так он у нас на кухне с Мартой кофе пьёт, - улыбнулся Сергей. Он радовался, что у Киры сменилось настроение к лучшему. Хотя тёмные круги вокруг глаз говорили об усталости и не украшали её.
   Погрузив и привязав чемоданы, дамы устроились в санях. Кира оглянулась. Уплывал, прятался за деревьями барочный усадебный дом с холодно блестевшими в свете начинающегося зимнего дня окнами. Холодный дом с чопорными обитателями, ну и Бог с ними. Она прижала к себе Шурку, закутанную в длинную, купленную на вырост шубку. Пока девочка рядом, ничего плохого не случится - в этом она была твёрдо уверена. Но не принимать во внимание слова Вацлава было бы глупо. И об этом тоже надо поговорить с Артеном. Кира решила не просто так с ним побеседовать, а поговорить начистоту, рассказать ему всю свою историю, хотя у неё не было сомнений, что он и так её знает не хуже её самой. Теперь надо выдержать "дружеский" приём Эльзы Станиславовны, уж она-то сумеет Кире показать её настоящее место. Хорошо, что Соня с нею, - хоть какая-то поддержка.
   А Софья Григорьевна испытывала неловкость оттого, что сейчас она буквально вломится в чужой дом, куда её никто не звал. Она стала придумывать себе оправдания, но ничего, кроме желания помочь Кире и быть рядом с нею когда трудно, ей в голову не пришло.
   -Кира, - она нерешительно глянула на девушку, - давай скажем всем, что я твоя тётка? Конечно, мне бы больше хотелось представиться твоей старшей сестрой, но это, на мой взгляд, уж слишком.
   -Сонечка, ты что, робеешь перед Эльзой Станиславовной? - та кивнула, - и я тоже, - призналась Кира, - я тоже её боюсь. Давай бояться вместе!
   -Мама, это в мультике котёнок так говорил щенку, - хрипло засмеялась Шурочка, - они грозы боялись. Ты же не боишься грозы, правда?
   -Грозы не боюсь, правда. А Эльзы Станиславовны побаиваюсь. Шурочка, ты помнишь, что тебе Серёжа говорил? Это будет, как в театре, мы будем играть роли, будто раньше не знали друг друга и встретились впервые только сегодня. Твой папа всё ещё нездоров, поэтому он не считает тебя своей дочкой, да и меня женой не считает. Он всё ещё уверен, будто он Иво Рюйтель.
   -Как будто его заколдовали, да? Злая ведьма или Снежная королева? - она заглянула Кире в лицо, - но мы расколдуем его, правда? Ты поцелуй его, как принц Спящую красавицу поцеловал, он и проснётся.
   Кира натужно улыбнулась: "поцелуй его". Легко сказать! Или ещё хуже: поцелуешь его, а он в медведя превратится и разорвёт её на части. Правда, её сердце и так разрывалось от мучительной тоски.
   Мохноногий Томас легко тащил сани по накатанной дороге, и вскоре они уже въезжали во двор мызы Паленов. Из кухни выскочил сын Марты, и Шурка, спрыгнув с саней, побежала к мальчишке навстречу. Серёжа, подхватив чемоданы, внёс их в дом, Кира и Соня двинулись за ним. Они остановились в нерешительности в прихожей, молоденькая горничная в крахмальной наколке и длинном переднике вопросительно уставилась на них.
   -Будьте любезны, доложите барыне, что её спрашивают, - Кира не стала называться, и горничная, чуть помедлив, отправилась с докладом.
   -Ну, я пойду, а то мне нагорит, - Серёжка ободряюще улыбнулся и ушел.
   Из кабинета выглянул Иван Фёдорович:
   -Вы ко мне? - спросил он, - я сегодня не принимаю, но если у вас срочно...
   -Нет-нет, - улыбнулась ему Кира, - мы не на приём. Мы...
   Она не договорила. Вошла Эльза Станиславовна и замерла на пороге:
   -Вы! - вырвалось у неё, - зачем вы явились? Я же предупреждала вас!
   Иван Фёдорович озадаченно посмотрел на жену. Он уже давно не слышал таких гневно-раздражительных нот в её в общем-то мелодичном голосе. Он слегка покашлял, привлекая её внимание. Эльза Станиславовна взглянула на мужа, глубоко вздохнула:
   -Ханнес, к нам пожаловала та самая особа, о которой я тебе недавно говорила. Это госпожа Стоцкая.
   Кира проглотила унизительное "особа", предназначенное ей, но ей не хотелось, чтобы Эльза Станиславовна так же обидела и Соню.
   -Да, вы правы, Эльза Станиславовна, - вскинув голову, начала она, - это я. Мы с моей тётей - Софьей Григорьевной Преображенской - осмелились нарушить несправедливый запрет обходить ваш дом стороной и решили нанести вам визит. Мы с тётей в курсе, что ваш сын вернулся из-за границы. Я прошу разрешения увидеться с ним.
   -Лизхен, госпожа Стоцкая имеет на это право, - предостерёг Эльзу Станиславовну от жёсткого отказа Иван Фёдорович, и Кира с благодарностью на него взглянула. По тому, как побелели костяшки пальцев Эльзы Станиславовны, сжавшихся в кулаки, Кира поняла, что мать Штефана возмущена до крайности. Но воспитание дало о себе знать: она позвонила горничной и, когда та вошла, распорядилась позвать Штефана.
   -И всё же я прошу вас как можно скорее покинуть нас, - холодно бросила она Кире.
   Та не успела ответить. В прихожую стремительно вошёл Штефан, и у Киры, как обычно при его появлении, сердце ухнуло куда-то вниз.
   -Доброе утро! - поздоровался он со всеми, заметил Киру и шагнул к ней, - вот это сюрприз! Какими судьбами? - он приобнял Киру за плечи, она потянулась к нему в ответ, заставив склониться к ней, поцеловала и тут же услышала прямо в ухо его предостерегающий шёпот: "Не переигрывайте!"
   Супруги Пален с холодным изумлением наблюдали эту сцену. Однако Эльза Станиславовна быстро взяла себя в руки:
   -Штефан, ты ничего не хочешь объяснить? -осторожно начала она, - мы с твоим отцом в некотором замешательстве.
   -Ах, простите, я нарушил все правила, - он виновато усмехнулся, - позвольте представить вам Киру Сергеевну Стоцкую-Пален, мою жену. А вы, видимо, тётя Кирочки? - повернулся он к Соне. Та выпрямилась, взглянула на молодого человека с видом герцогини, путешествующей инкогнито:
   -Вы не ошиблись, я тётя Кирочки. Софья Григорьевна Преображенская, актриса Императорского театра, - представилась она.
   -Очень рад, - он поклонился и тут же обернулся к матери, - но почему мы все стоим здесь? В прихожей? Прошу вас, проходите.
   Он помог Кире и Соне снять шубы и распахнул дверь гостиной.
   -Вы, наверное, замерзли? Мама, вы распорядитесь насчёт чая? И, пожалуйста, пусть приготовят комнату для Софьи Григорьевны.
   Эльза Станиславовна сделала знак горничной, показав глазами на чемоданы в прихожей. Горничная кивнула, потом замялась, взглянула в нерешительности на молодого барина.
   -Что случилось, Криста? - заметил Штефан её колебания.
   -Простите, я не поняла, куда отнести эти чемоданы? -пролепетала она.
   -Как куда? - удивился Штефан, - чемоданы Софьи Григорьевны в её комнату, а вещи моей жены - ко мне. Куда ж ещё?
   -Штеф, будь добр, выйди со мной на минутку, - Эльза Станиславовна сердито взглянула на сына, - простите, господа, я должна вас покинуть, у меня сейчас урок с воспитанницей. Сын немедленно вернётся к вам.
   Она кивнула обеим женщинам и вышла из гостиной, Штефан мягко улыбнулся и вышел следом.
   -Ты не говорила, что твой муж так потрясающе хорош собой, - ухмыльнулась Соня. - Я бы сказала, до неприличия хорош.
   -А я думала, тебе больше Серёжа понравился, он ведь вылитый Полди, - с невинным видом поинтересовалась Кира.
   -О-о! Вижу-вижу, у тебя есть зубки, - погрозила пальцем Соня, - можешь быть спокойна: я до чужого не охоча.
   Кира только хмыкнула в ответ.
   -Что-то долго Эльза Станиславовна "воспитывает" сына. Пора бы уже отпустить его, - Кира нервничала: время шло и управляющий мог уехать по своим делам. - Вот что, Соня, ты побудь здесь, а я схожу на кухню. Боюсь, уйдёт Артен.
   Она не стала слушать Сониных возражений, решительно двинулась к чёрному ходу, предназначенному для прислуги. К счастью, Артен ещё не ушёл. Он сидел в удобном резном кресле, задумчиво глядя в кухонное окно на барахтающихся в снегу Шурку и Андреса. Когда, стукнув дверью, в кухню вошла Кира, он не обернулся, так и продолжал смотреть на детей. А та остановилась - её вдруг взяли сомнения: что если она ошиблась и здесь сидит совсем не тот человек, которого она навоображала себе? Она выжидательно молчала, переминаясь с ноги на ногу.
   -Трудно иногда начать разговор, да? - повернулся он к ней. И уже в который раз Киру поразили его яркие синие глаза. "Такие же сейчас у Штефана", - подумала она. Артен кивнул на стул рядом с его креслом, - садитесь, в ногах правды нет.
   Кира присела на краешек стула, робко глянула ему в лицо:
   -Честное слово, не знаю даже, как начать. Тот ли вы человек, - она с надеждой смотрела в его спокойные глаза, - тот ли вы, кто поможет мне?
   -А это смотря в чём, - он откинулся на спинку кресла, - одно дело - совет дать, как с Эльзой Станиславовной помириться, а другое - мужа жене вернуть...
   Кира прерывисто вздохнула: она не ошиблась, это тот человек, который ей нужен. Но чем-то его слова ей не понравились:
   -Что, по-вашему, значит "мужа жене вернуть"? - помрачнела она. -Штефан - мой муж. Или вы имеете в виду ту, другую?
   -Именно её имею в виду, - подтвердил он. - Ты вот твердишь, что Штефан Пален твой муж. Это правда. А как быть с Иво Рюйтелем? Он любит свою Дашеньку, заметь, не тебя, а её, оставшуюся там без его помощи и нуждающуюся в нём. Как с этим быть?
   -Это они украли его у меня! - вспыхнула Кира, - они заморочили ему голову. Всё, что там у него было, - это обман, мистификация. Яков Моисеевич...
   -Со стороны Якова Моисеевича - да, обман. Но Даша любит своего Иво, они нужны друг другу. Почему ты решила, что если найдёшь кодовое слово, он разом вспомнит всё, вернётся к тебе, и никогда больше не станет думать об оставшейся там несчастной Дашеньке? Они прожили вместе не один день, и даже не один год. А если твой Штефан по-настоящему полюбил Дашеньку? Не Иво Рюйтель - вымороченный художник конца двадцатого века, а Штефан Пален - человек начала века?
   Кира вскочила, бледность залила её лицо:
   -Вы хотите сказать, что Штефан разлюбил меня?! - в её зелёных глазах плескался ужас, она всхлипнула, но не заплакала, не зарыдала, - вы хотите сказать, что, даже если я смогу вернуть его, он никогда не забудет Дашу, потому что я уже для него ничего не значу?
   Артен с сожалением кивнул.
   -Но что же мне делать? - она схватилась за голову, - как мне быть?
   Вот как Артен повернул дело! Ей и в голову не могло прийти, рассматривать всё это именно под таким углом. Она тут билась, пытаясь объяснить Штефану, что это только её, Киру, он все годы любил, что ему заморочили голову и место его не там, а здесь, рядом с нею. И вдруг ей "открыли глаза" на истинное положение. Оказывается, она бесцеремонно пыталась навязать ему свою волю. А нужно всего лишь "отпустить" Иво, чтобы освободить Штефана. Но как же разделить их: Штефана Палена и Иво Рюйтеля? Или, холодные мурашки побежали у неё по позвоночнику, они "оба" теперь принадлежат той, оставшейся в далёком Ленинграде женщине? Говорят, время не щадит никого... Да, время поступило с нею безжалостно, оно не только похитило годы жизни, но и украло любимого человека. Она встряхнула головой: или нет? Кира тоскливо посмотрела в окно. Там шла настоящая битва. Андрес и Штефан сражались снежками против Шурочки и Серёжи. Они соорудили стенки из снега и атаковали друг друга. Андрес испустил боевой клич и пустился на штурм укреплений противника, Штефан (или Иво?) не отставал от него. Снежная стенка рухнула под их напором, и вот они уже все вчетвером барахтались в сугробе. Кира перевела взгляд, полный боли, на Артена:
   -Почему вы не хотите мне помочь? - с отчаяньем выдохнула она, - почему?
   Тот покачал головой.
   -Но тогда что вы здесь делаете? Зачем вы здесь?
   -Я должен был помочь им, - кивнул он на сцену за окном.
   -А я? Как же я?!
   Управляющий молчал. Ему жаль было девочку, но не он выдумал условия и не ему их менять.
   -Видишь ли, - начал он, - ты сама себе должна помочь, никто, кроме тебя, не справится. И подумал: "Хватит ли у неё сил? Да, это серьёзный вопрос".
  
  
  
  
   Глава 11
  
   -Вот что, - выговорила она с трудом, - тогда забирайте этот свой ящик. Мне он не нужен и никогда не был нужен. Не знаю, кем была придумана та злосчастная головоломка, которую я сложила, но...
   -Сложила, говоришь? - Артен резко оборвал её, - уверена, что сложила?
   Кира удивлённо вскинула брови: вот это новость.
   -Конечно, сложила, - продолжила она уже не так твёрдо, - там все листочки соединились в одну прозрачную пластину.
   -Все-все листочки? - сухо уточнил он.
   -Все, - кивнула она, - только потом, когда всё сложилось в прозрачное окошечко, выскочил ещё один чистый листочек. Я думала, что он ещё не заполнен и поэтому на нём нет никаких значков и узоров. Неужели... - Кира с ужасом уставилась на него. Уж она-то помнит, как менялась действительность после очередного варианта, после каждой её попытки сложить головоломку. - Неужели вновь должно всё поменяться?! Но как я могу на это решиться?! Здесь Шурочка, здесь Серёжа, здесь Штефан, наконец! И вы хотите, чтобы я своими руками уничтожила их? Вы этого хотите? Лучше уж пусть я навсегда лишусь его любви, чем сотру их жизни со страничек этой чёртовой головоломки!
   Она вскочила с места, гневно глядя на помрачневшего Артена, развернулась на каблуках и выбежала из жарко натопленной кухни. Управляющий посидел ещё какое-то время, размышляя над сложившейся ситуацией и покачивая головой, потом встал, надел полушубок и вышел во двор, где Шурка и Серёжка торжествовали победу над поверженным противником. Кивнул Сергею и помахал рукой Шурочке, подошёл к конюшне, чтобы вывести своего коня, но тут у ворот мызы послышался крик: требовали доктора, и срочно. Все разом ринулись к воротам. Сергей ловко их открыл и посторонился, пропуская сани, в которых кто-то лежал, прикрытый шубой. Шурка помчалась за Иваном Фёдоровичем, а Штефан сдвинул шубу в сторону с белого от боли лица больного, давая возможность ему свободнее дышать.
   -Что случилось? - спросил он у сопровождающего больного встревоженного до крайности человека. Тот сдвинул фуражку на затылок, развёл руками:
   -Нелепость какая-то, сударь! Мы осматривали винокуренное хозяйство в имении. Работников всех отпустили по случаю праздника, остался лишь мастер, чтобы всё нам показать. Не представляю, как он руку под пресс сунул. И главное, гидравлика отключена была. Неужели руку отнять придётся? Ведь он молодой совсем ещё. Это мой племянник, сударь, - мужчина с горечью посмотрел на Штефана. Тот с жалостью глянул на искажённое гримасой боли лицо несчастного:
   -Здесь опытный доктор. Он сделает всё возможное для вашего племянника.
   Иван Фёдорович уже спустился с крыльца и подошёл к саням. Он бегло осмотрел больного, покачал головой:
   -Его состояние не позволяет везти его в больницу. Хотя там условия для операции значительно лучше, всё же придётся заняться больным здесь. Давайте отнесём его в дом.
   Штефан и мужчина в фуражке подхватили больного и следом за доктором понесли его в смотровую и уложили на стол.
   -Вы, сударь, пройдите в гостиную, там вами займутся наши дамы, - предложил Иван Фёдорович сопровождающему больного, потом взглянул на сына, уже собравшегося выйти из кабинета, - Штефан, ты мне нужен здесь. Останься.
   Тот в нерешительности топтался на пороге. Иван Фёдорович осторожно, чтобы не причинить лишнюю боль, снимал с раненого одежду.
   -Что же ты? Помогай мне! - подстегнул он всё ещё пребывавшего в нерешительности сына.
   -Но я не могу! -тот поморщился при виде крови, - я не умею!..
   -Всё ты можешь и всё умеешь! - оборвал его доктор, - кого я должен позвать? Мать? Кухарку? Твою жену? От них, ты полагаешь, будет больше толку, чем от тебя? Ты врач, и твой долг помогать больным. И, поверь, мне сейчас некогда заниматься твоими нервными припадками. Надевай халат, мой руки и помогай мне.
   Тон отца был столь категоричен и строг, что Штефан не посмел ослушаться, хотя всё в нём протестовало против предстоящих манипуляций с инструментами и главное - с живым человеческим телом. Он взял из шкафа халат, секунду-другую постоял, вдыхая его чистый запах, потом надел и стал мыть руки щёткой.
  
   В гостиной Елизавета Максимовна развлекала гостя. Она сидела с маленькими пяльцами в руках и усердно делала вид, что вышивает гладью носовой платок. Вышивку, вязание и прочие дамские рукоделия Лиза на дух не переносила, считала пустой тратой времени, да и терпения у неё не хватало на то, чтобы ровненько, стежок к стежку или петелька к петельке, создавать хитрый рисунок. Она предпочитала препарировать очередную лягушку или внимательно изучать под микроскопом червяка, но только не выписывать кулинарные рецепты в толстую книгу и уж тем более её не интересовали способы штопки мужских носков.
   Поэтому сейчас Лиза тыкала наугад иголкой в натянутый в пяльцах шёлк и с интересом слушала рассказ о несчастном случае, жалея, что не она оказалась рядом с раненым.Уж она бы постаралась получше разглядеть торчащие из раны косточки, о которых говорил господин Иванов.
   -Боже мой, - раздался голос Софьи Григорьевны от дверей, она в изумлении уставилась на мужчину, сопроводившего больного, - не может быть! Вы здесь?!
   Лиза удивилась: надо же было случиться такому совпадению - встретились давние знакомые.
   -Да, как видите, Софья Григорьевна, привёз к доктору племянника. Вот уже всё изложил любезной Елизавете Максимовне.
   -Не знала, Григорий Александрович, что у вас есть племянник, - хмыкнула Соня.
   -Как видите, есть. Скорее, внучатый племянник - так будет точнее. Бедный страдалец! Сейчас доктор им занимается. А вы какими судьбами?
   -Так ведь и я с племянницей сегодня приехала, - усмехнулась Соня, глядя в хитрые глаза Григория Александровича. - Она замужем за сыном здешнего доктора.
   Тут Лиза подскочила и ойкнула, уколовшись иголкой:
   -Да что вы! - вырвалось у неё, - Штеф женился?! Когда? Кто же она?
   Софья Григорьевна улыбнулась светской улыбкой, присела в кресло:
   -Мою племянницу зовут Кира Сергеевна Стоцкая, а брак их состоялся, насколько мне известно, в Одессе осенью прошлого года.
   -Кира Стоцкая?! -скривила губы Лиза, - но... это совершенно невозможно! А впрочем, - она тут же взяла себя в руки и ожесточенно стала тыкать иголкой в скрипящий шёлк. Да, такого от Палена Лиза не ожидала. Надо же, женился! И на ком? На девчонке, сбежавшей из дома. И, что уж совсем неприлично, на хористке. Интересно, как восприняли всё это старики Палены? Наверное, тётя Эльза закатила сыночку скандал. А эта самая Кира Стоцкая ничего при встрече в Петербурге не рассказала. Вот хитрюга, тихоней прикинулась! Так бы и ткнула иголкой эту нахальную особу.
   Прежде чем поднять голову от вышивания, Елизавета Максимовна просчитала про себя до двадцати, потом, на всякий случай, ещё раз до десяти, вздохнула, подняла глаза на гостей: Софья Григорьевна притихла в своём кресле, да и господин Иванов перестал бродить по комнате, уселся на диван, закинул ногу на ногу и в нетерпении уставился на дверь. Так они просидели в молчании минут пять. Конечно, Лиза должна была бы проявить гостеприимство от лица хозяев дома и занять гостей приятной беседой, но она так разозлилась на Штефана, что, против всех правил, упорно хранила молчание. Наконец, ещё раз ткнув иголкой безнадёжно испорченную вышивку, она поднялась с места, пробормотала извинение и вышла прочь.
   Григорий Александрович взглянул на Софью Григорьевну, побарабанил пальцами по обивке дивана.
   -Не ожидал встретить здесь тебя, Соня.
   -Почему не ожидал? Кирочка стремилась сюда, и ничего странного в этом нет. А вот каким образом ты здесь очутился?
   -Ты же слышала: привёз племянника к доктору. Боюсь, они отнимут ему руку. Скажу тебе по правде, Соня, - он снизил голос почти до шёпота, - не верю я здешним докторам. Ну какие врачи могут быть в такой глухой провинции? Что они здесь лечат? Золотуху да несварение. А тут кисть раздроблена - особое мастерство нужно. Так что потеряет Вацлав руку, как пить дать, потеряет.
   - Вацлав? Уж не Вацлав ли Борисович твой племянник? - спросила Соня и прикусила язык: не надо бы этого говорить, ведь предупреждала её Кира давеча.
   -Вот как! - тут же ухватился за вылетевшее имя Григорий Александрович, - ты, оказывается, племянника моего знаешь! Не стану спрашивать, откуда он тебе знаком, - ты правды не скажешь. Но странно, что Вацлав ничего об этом знакомстве мне не рассказал. Придёт в себя - потребую объяснений.
   -Не до объяснений ему будет, - не очень-то любезно отозвалась Софья Григорьевна. - Ты лучше скажи, чего от Киры хочешь. Ты же не просто так здесь появился.
   -Не просто, - бросил он в ответ, но не стал ничего объяснять.
   -Ты, Григорий, оставь девочку в покое,- с лёгкой угрозой проговорила Софья Григорьевна. Иванов уловил её неприязненный тон, косо глянул:
   -"Оставь девочку", - передразнил он Софью Григорьевну, а если не оставлю, то что? Обругаешь? Стукнешь? Ах, как страшно-то стало!
   Софья Григорьевна исподлобья смотрела на его кривляние, потом не выдержала:
   -Ты и Полину с толку сбил, и Стоцким столько всего дурного натворил, а теперь ещё и дочери их хочешь беду принести... Так вот запомни, Григорий, я найду на тебя управу. Как? Только тронь её - тогда и узнаешь.
  
   "Если для того, чтобы всё вернулось, нужно ещё раз перебрать головоломку, значит, это будет сделано",- Кира взбежала наверх. Там, в комнате Шурочки, стоял в шкафчике ящичек. Она остановилась в раздумье. Сейчас она займётся им, и вновь всё-всё переменится. Но разве можно это допустить? Нет. Что может вернуться? То, что было весною одиннадцатого года? Что тогда произошло? Она стала вспоминать: познакомилась со Штефаном, потом её выставили из театра, она искала работу и нашла её в заведении мадам Десмонд. Даже теперь щёки вспыхнули от гневного выговора, который ей учинил тогда Штефан. Потом был Каменецк, мачеха и господин Иванов с их планами насчёт Киры. Как тогда Штефан благородно предложил свою помощь! В Одессе они счастливо прожили совсем чуть-чуть - и раз: арест Палена. Дальше и вспоминать-то не хочется, но назойливые картинки сами встали перед глазами: её болезнь и Андрей Монастырский, потом... потом был Штефан. И вновь она глотнула счастья - совсем крошечный глоточек. Ах, если бы она тогда отказалась от поездки с Софьей Григорьевной! Нет, не отказалась. И полетело: "Титаник", события 1931 года, а затем и 1968 наступил. Она горько усмехнулась: сто лет назад, когда они с Олечкой пришли в гости к студентам, место ей нашлось только одно - на углу стола. Как тогда все смеялись и шутили: "На углу сидеть - семь лет без взаимности" ...Она не верила, а ведь сбылось!
   И вот теперь следует заново сложить головоломку с тем, чтобы всё повторилось? Но останется ли с нею Шурочка? А что будет со Штефаном? У Киры ломило в висках от состояния безысходности. Тысячу раз прав поэт: "Живи ещё хоть четверть века - всё будет так. Исхода нет". Она старалась отогнать воспоминания, машинально крутила в пальцах золотой футляр головоломки, потом сунула его в карман платья. Ей нестерпимо захотелось увидеть Шурочку, обнять её, приласкать. Кира тихонько спустилась вниз. Из гостиной слышался Сонин голос. Киру насторожила угроза, прозвучавшая в нём. Чтобы Сонечка кому-то угрожала, нужно было бы её чрезвычайно рассердить. С кем это она беседует? И похолодела, услышав мужской голос. Он вновь отыскал её. Гришка-прохвост напал на след.
   Стараясь не поддаваться панике, она медленно и глубоко подышала, потом на цыпочках перебежала через небольшой коридорчик, ведущий в кухню. На вешалке висел чей-то тулупчик, она схватила его и выскочила за дверь. Холодное солнце уже вовсю пылало в чистом небе, и всё вокруг приобрело чёткость и контрастность, исчезли полутона и полутени: малиновый круг солнца, синее небо, синие тени от сосен и ёлок на снегу чистейшей белизны. Синий, синий, и снова синий - как цвет глаз Артена, как глаза Штефана. Кира тряхнула головой, ещё раз огляделась. Где Шурочка? Где Серёжа? Может, в конюшне? Она осторожно приоткрыла дверь, и на неё пахнуло теплом и лошадиным духом.
   -...в тот день мальчик гулял с дедушкой, вчера они слепили снеговика, а сегодня решили проверить, цела ли морковка...
   -Конечно, цела, - звонкий голос Шурочки разносился по всей конюшне, - кто её съел бы?
   -А вот и нет, - усмехнулся Серёжа, - как раз морковку-то и утащили белки. Вот и стоял снеговик без носа и плакал горючими слезами.
   Кира вошла и прикрыла дверь. Конечно, эта неразлучная парочка была возле лошадей. Серёжа чистил своего ненаглядного Томаса, а Шурка сидела на скамеечке и выплетала кнутик из тоненьких полосок кожи. Голос у девочки был чистый, без хрипоты, и Кира порадовалась, что она не растеряла свой целительный дар и смогла помочь дочери. Вот бы ещё и Штефану помочь...
   -Снеговик не умеет плакать, -возразила Шурочка.
   -Ещё как умеет! Но ты слушай, не перебивай. Так вот: взяли они морковку и пошли. Холодно было - ужас! И дедушка оказался прав: утащили белки морковку и остался снеговик без носа. Подлечили они снеговичка да пошли домой. А там...
   -Нет-нет, - запротестовала Шурка, - ты пропустил... А домик?
   -Да, извини, про домик забыл. Домик стоял почти в лесу. Ма-а-ленький такой, в три окошка, но с крылечком. На верхней ступеньке сидел толстый-толстый полосатый кот Барсик. Он ждал мальчика и дедушку, и, когда они подошли, поднялся, выгнул спинку, а потом прыгнул к ним под ноги и сказал: "Мяу". Он так всегда встречал их. Бабушка уже ждала их, потому что пришли гости: хорошенькая барышня с зелёными глазами и очень сильный господин...
   -Он взял мальчика на руки и дал ему леденец, а барышня с зелёными глазами подарила игрушку.
   -Совершенно верно. Я уже столько раз тебе это рассказывал, что ты наизусть выучила, - он сел рядом на охапку сена, - не скучно?
   Шурочка помотала головой:
   -И ты совсем не испугался?
   -Вначале испугался, а потом - нет.
   -А сейчас ты папы не боишься?
   -С чего бы мне его бояться? - удивился Серёжа, - твой папа - самый добрый папа в мире.
   Кира покашляла.
   -Вот вы где, - вышла она на середину конюшни, - я вас искала.
   -Мамочка! - рванулась к ней Шурка и замерла, - ой, я же не должна так говорить! - и чихнула.
   -Да ладно, здесь же никого нет, - успокоил её Серёжа и вдруг нахмурился, - Шурка, а ты переоделась после снежков? Ты же вся мокрая была!
   -Забыла, - спряталась за Киру девочка. - А ты сам не переоделся! Мамочка, он тоже промок.
   -Во-первых, я мужчина, а мужчины не раскисают от парочки снежков. А во-вторых, ябедничать некрасиво. Быстро беги переодеваться! - рассердился Сергей, - ты же знаешь, здесь антибиотиков нет, потому и болеть нельзя. А вдруг воспаление лёгких?! Давай, марш-марш!
   Шурочка обняла холодными ручонками Киру и расцеловала:
   -Не бойся, мамочка, я не простужусь. А чихаю, потому что здесь пыль летает.
   -Конечно, не простудишься. Ты у нас сильная и закалённая. Но слушай Серёжу: беги переодеваться.
   Шурка ещё раз чмокнула мать в щёку и умчалась. Кира села на скамеечку, опустила подбородок на кулачок и застыла в молчании. Серёжа покосился на неё:
   -Так и будешь сидеть молча в позе роденовского мыслителя?
   Она дёрнула плечом, разглядывая лошадь чудесной кремовой масти, высунувшую голову из стойла:
   -Знаешь, кто в доме? Гришка-прохвост - вот кто.
   -Выследил, значит, - он не удивился, - теперь понятно...
   -Что, что тебе понятно?
   -А знаешь, кого сейчас оперируют наши доктора? Не догадываешься?
   -Говори уже, не тяни.
   -Вацлава. Вот кого. У него каким-то странным образом рука под пресс попала. Господин Иванов привёз его прямиком сюда, и теперь идёт операция.
   -Постой-постой, ты сказал "наши доктора"? И Штефан тоже?!
   -Штефан помогает Ивану Фёдоровичу, - кивнул он.
   -Серёжка, но это же замечательно! Ты же знаешь, как Иво Рюйтель боялся крови, даже вида её не переносил. А если Штефан помогает отцу, значит, он возвращается, да?
   -Не знаю. Но надежда есть. Слушай, может, мне с Артеном поговорить? Мне почему-то кажется, он может помочь.
   Кира неприязненно хмыкнула:
   -У него своя теория. Таким, как я - слабым и не шибко умным, он не помогает. Он говорит, что до всего сама должна дойти. Родственник называется! - съязвила она.
   Серёжа вопросительно посмотрел на неё. Кира ответила ему кривоватой улыбкой и вдруг крикнула в глубину конюшни:
   -Может, хватит уже подслушивать?
   Из стойла, откуда виднелась голова кремовой лошади, показался нисколько не смущённый Артен:
   -И не думал подслушивать, - невозмутимо ответил он, улыбаясь растерянному Серёже.
   -Рихард, почему вы не хотите нам помочь? - глядя на него в упор, задал вопрос Сергей, - мне казалось, вы испытываете к нам с Шурочкой дружеские чувства.
   -Это правда. И разве я не помогал вам? - он не отвёл глаз, не смутился. -То, что вы здесь, в этом доме - разве мало?
   -Мы с Шурочкой очень благодарны вам... Но Кира? Ей так нужна помощь!
   Артен покачал головой, по его лицу пробежала тень:
   -Это от меня не зависит. Кира должна пройти этот путь сама. Прошлое нам не дано исправить, но можно изменить будущее.
   Лошадь ткнулась мордой ему в плечо, он ласково погладил её.
   -Вы говорите загадками, господин Артен, - она достала из кармана головоломку, - заберите её. Я не стану ничего менять.
   Он взял золотой футляр, взвесил на ладони:
   -Нет, я не могу его взять. Пока не могу. Но придёт время, и ты вернёшь его мне.
   -Если раньше его не украдёт господин Иванов, - обронил Серёжа.
   Артен скривился, как от зубной боли:
   -Ищейка напала на след. Поосторожнее с ним.
   -Когда-то вы говорили, что он всего лишь кто-то там низшей ступени...
   -И сейчас так скажу. Но он затеял свою игру, и, видимо, готов пойти на многое ради успеха, - он взглянул на часы, - мне пора.
   Он вывел осёдланную лошадь из конюшни, легко вскочил в седло.
   -Кира, держи, - кинул ей головоломку, глаза его при этом полыхнули синим огнём, - ты должна всё сама решить. Сама!
   -Сама, сама, - проворчала Кира, глядя вслед Артену. - Ты видел, какие глаза у его лошади? Синие. Даже у его лошади синие глаза!
   -Глаза как глаза. Это редкий окрас - изабелловый - у них у всех голубые глаза.
   -Голубые, а не синие, - не сдавалась Кира, - и у Штефана теперь такие же: синие, до черноты. Куда Артен поскакал? Ведь к Большому имению совсем в другую сторону надо.
   Она задумчиво посмотрела на свои часики.
   -Серёжа, твои часы при тебе? Взгляни, который час.
   -Сейчас. Вот чёрт! - он с досадой почесал бровь, - стоят! Представляешь, с тридцать первого года шли, не требуя завода. А сегодня - остановились!
   -И мои тоже. Это знак. Но что он может значить? Только бы не самое плохое. Пожалуйста, не самое плохое, - взмолилась она.
   -Смотри, операция, кажется, закончилась.
   В самом деле на крыльцо в пальто внакидку вышел Штефан, он прислонился плечом к дверному косяку, устало глядя на верхушки елей. На безжизненном лице угрюмо светились синие глаза. "Не лицо, а гипсовая маска", - с горечью подумала Кира. Они с Серёжей подошли вплотную, но он не обратил на них никакого внимания. Серёжа кашлянул:
   -Как состояние пациента? - поинтересовался он. Штефан нервно дёрнул уголком рта, перевёл взгляд на стоящих перед ним Киру и Сергея:
   -Как говорили в старых фильмах: "Жить будет". Если, конечно, не случится осложнений. Антибиотик бы не помешал, да только где ж его взять? - он ещё что-то говорил, но Кира не слушала. Она видела, что голова его занята сейчас совсем другим. "Он же не просто потрясён, - мелькнуло у неё, - он разбит, и... и что-то ещё... Только что именно?"
   - Это ты оперировал Вацлава? Не Иван Фёдорович? - вырвалось у неё, и по его вспыхнувшим неподдельной обидой глазам поняла, что не ошиблась. Она прикусила губу: вот оно что... Кажется, до него начинает доходить, кто он на самом деле. Теперь в его душе ведут сражение художник Иво Рюйтель и медик Штефан Пален.
   -Оставьте меня в покое, - чётко и раздельно произнёс он и от его холодного, почти враждебного тона Киру бросило в жар. Он спустился с крыльца и медленно пошёл в сторону леса. Кира и Сергей переглянулись - никто из них никогда таким Палена не видели.
   -Часы остановились... - беспомощно пробормотала Кира, - вот почему часы остановились: он должен сделать выбор, - и мука отразилась в её зелёных глазах.
  
  
   Когда привезли стонущего больного и понадобилось перенести его в смотровую, ставшую в одночасье операционной, Штефан старался не смотреть в сторону окровавленной повязки на руке. Его мутило от вида бинтов. Потом Иван Фёдорович, строго глянув, велел сыну мыть руки и становиться к столу, чтобы помогать. У Штефана сразу стало горько во рту, к горлу подкатил комок. Он мыл руки под смешным рукомойником и чувствовал, как ему мерзко. Вначале он постарался стать боком к больному, чтобы не видеть размозжённых пальцев, но отец глянул таким гневным взглядом, что пришлось заставить себя развернуться к больному.
   Иван Фёдорович называл инструменты, а Штефан, не задумываясь ни секунды, находил нужное и протягивал отцу. Постепенно прошла тошнота, он внимательно следил за руками отца даже стал прикидывать, как ловчее перехватить тот или иной сосуд. Но в какой-то момент он почувствовал колебания Ивана Фёдоровича, движения рук хирурга замедлились, и тогда он понял, что того подводит зрение.
   -Позвольте мне, - вдруг вырвалось у Штефана. Иван Фёдорович замер, потом кивнул и поменялся с ним местами. Теперь уже отец ассистировал сыну. А Штефан с головой ушёл в работу. Его чуткие пальцы работали чётко и быстро. Не замечая восхищённых взглядов отца, он занимался привычным делом.
   -У тебя уже был подобный больной? - не выдержал Иван Фёдорович. Штефан поднял голову:
   -Во время осады Перемышля в начале пятнадцатого года одному артиллеристу лафетом траншейной пушки так же раздробило пальцы, пришлось повозиться, - и опять склонился к больному. Иван Фёдорович открыл было рот, чтобы спросить насчёт пятнадцатого года, но передумал и продолжал молча ассистировать. Они уже заканчивали, когда внезапно у Штефана в глазах всё поплыло, он побелел и сделал шаг от стола, боясь свалиться на больного.
   -Мне надо... мне надо выйти, - пробормотал он сдавленным голосом, сорвал с себя маску, перчатки, сбросил халат и выскочил на улицу, жадно глотая обжигающий воздух. Его мутило всё сильнее, а тут ещё подошла эта парочка - Кира и Сергей - и уставились на него. И тогда он позорно сбежал от них. Он шёл в сторону леса, оскальзываясь и спотыкаясь, с одним желанием: скрыться от чужих глаз как можно скорее. Шёл, не замечая ни холода, ни ветра. Постепенно тошнота прошла, и пришло осознание того, что он только что сделал сложную хирургическую операцию. Он, который не только вида крови не переносил, но даже в обморок падал, когда медсестра в поликлинике брала у него из вены кровь на анализ. И вот он только что со знанием дела ковырялся в человеческом теле, тыкал в него иглой, резал скальпелем... Он замер. Замер как вкопанный и словно бы раздвоился: наработанная привычность действий Штефана Палена совершенно исключала их возможность для Иво Рюйтеля. Ничего удивительного, что теперь в голове его царил полный сумбур. И бедная его голова ответила острой болью в виске. Он поморщился и огляделся.
   Ветер усилился и погнал под ноги снежную позёмку. Огромные сосны с красными стволами враждебной стеной встали с двух сторон забытой просеки, снег скрипел неприятным скрипом, и ему показалось, что кто-то затаился за белёсой завесой. Он тряхнул головой и поёжился - сейчас бы точно не помешала тёплая шапка. Свинцовое небо нависло так низко, что, казалось, придавливает верхушки сосен и елей. Надо бы повернуть назад, но что-то толкало Штефана в сторону всё теснее сжимающих просветы деревьев, и он упорно гнал себя вперёд.
   В белёсой круговерти обозначилась тёмная фигура, он подошёл ближе и оцепенел.
   -Как ты долго! - проворчала Даша, обиженно поджимая губы, - мы уже и чай выпили, и почти весь тортик съели, а ты всё где-то ходишь и ходишь.
   -Дашенька? - растерялся он и глупо спросил: - как ты здесь очутилась?
   -А ты как? - дёрнула она плечиком, - как ты, так и я. Папочка послал меня за тобой. Так прямо и сказал, мол, иди и забери его, нечего ему там делать. Вот я и пошла.
   Он зябко передёрнул плечами. Даша насмешливо улыбнулась:
   -Холодно? Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты шапку надевал! Вот всегда ты так... - и тут же участливо заглянула ему в глаза, - конечно, холодно. Но ты же знаешь, я запасливая. Вот, смотри, что я захватила.
   Она протянула ему вязаную шапочку, которую когда-то вместе покупали на рынке в Таллине. Он терпеть не мог головных уборов и старался их не носить, разве что шляпу мог надеть. Но Дашенька тогда уговорила его купить эту шапочку, говоря, что она ему очень к лицу и он похож в ней на итальянского безработного. Он сдался, решив про себя, что всегда сможет засунуть это изделие эстонских кустарей поглубже в карман. А теперь она стояла перед ним, невесть откуда взявшаяся, словно только что спустилась из их ленинградской квартиры, и протягивала ему шерстяной комок. Он помедлил, надел шапку и сразу согрелся.
   Они прошли ещё несколько десятков метров под ледяным ветром с колючим снегом и вышли к заброшенной сторожке. Покосившаяся избушка ждала их, холодно блестя стёклами двух окошек, будто напялила нелепое пенсне. Даша достала старинный портсигар, подаренный ей отцом на совершеннолетие (он тогда сказал, что хватит прятать сигареты и не стоит курить всякую дрянь), яркими переливами сверкнула россыпь крохотных камешков на крышке, открыла его и взяла сигарету.
   -Хочешь? - предложила она Штефану, он отрицательно помотал головой - его сознание ещё не смирилось с мистикой Дашиного появления. - А я покурю.
   Она щёлкала зажигалкой, но ветер задувал пламя. Тогда она догадалась прикрыться полой дублёнки, и тут же ветер бросил ему в лицо сизый дымок её сигареты с очень странным запахом.
   -Дашенька, где ты взяла сигареты? - поморщился он.
   -Ты же знаешь, я курю только то, что привозят папочке. Он специально для меня заказывает, - она глубоко и с удовольствием затянулась.
   -Выброси сейчас же, слышишь?! - громко и отчётливо приказал он, и повторил: - сейчас же!
   Она послушно выкинула сигарету в снег и поднялась по обледенелым ступенькам на крыльцо, дёрнула на себя дверь, обернулась.
   -Мне здесь не нравится, - доверительно склонилась она в сторону Штефана, - там у нас такая роскошная весна, сирень на Марсовом поле буйствует... А тут злая зима, холодно! Пойдём уже домой, ладно? Чай будем пить...
   Он смотрел на неё, слушал её голос с капризными интонациями и не верил своим глазам. Этой встречи не могло быть на самом деле. Не могло - и всё. И всё же это была она, его Дашенька, и она несмело требовала его возвращения. Но к кому обращалась она? Кто должен был вернуться с нею в Ленинград? Иво Рюйтель? Тогда это не к нему. Или всё-таки...Отчаяние, болезненное и тяжёлое, затопило его душу. А Даша стояла и спокойно ждала его решения, но в её бледно-голубых глазах уже вспыхивала обида, и губы начинали дрожать. От жалости к ней у него привычно защемило сердце:
   -Дашенька, я не тот, кто нужен тебе. Произошла чудовищная ошибка, - он не договорил. Даша шагнула к нему, и его руки привычно обхватили её плечи, он прижал её к груди, поцеловал в лоб, - я не знаю, как сказать тебе...
   -Ничего не говори, - она провела рукой по его щеке, - просто уйдём отсюда и всё. Но сначала согреемся. Вон ты какой заледенелый.
   Она пропустила Штефана вперёд, захлопнула дверь. В избушке неожиданно празднично горело несколько керосиновых ламп, от их тёплого света на бревенчатых стенах колебались причудливые тени. На столе исходил паром самовар с медалями, стояли большие чашки, расписанные яркими цветами, варенье в хрустальных вазочках, баранки, конфеты - словно их ждали.
   -Ну сейчас погреемся, - она небрежно сбросила дублёнку на гнутый стул, придирчиво оглядела стол, - смотри, варенье малиновое и крыжовенное - всё, как ты любишь. Садись же! Что толку стоять, когда чай на столе?
   Он не хотел чая, но подсел к столу. В этой нарядной избе всё казалось театральным, ненастоящим, словно умелый реквизитор разложил необходимые предметы: бутафорские баранки и конфеты - подготовил сцену для спектакля, а сам удалился, как и положено, за кулисы. Какой спектакль здесь сейчас представят? Драму? Комедию? Даша здесь привычно расположилась. Она не находила ничего странного в этой выморочной избе. Аккуратно налила себе очень крепкого чая, подцепила прозрачную ягоду крыжовника из вазочки, съела и облизала ложечку.
   -Папочка велел не задерживаться. Велел забрать тебя - и всё, - деловито сообщила она, с шумом прихлёбывая чай.
   -Что я - мешок с картошкой или чемодан? - насупился он. Головная боль вылилась в раздражение: - и потом ты даже не спросила, захочу ли я вернуться!
   Она широко распахнула влажно заблестевшие бледно-голубые глаза, растерянно захлопала ресницами:
   -Ты хочешь здесь остаться? Да?! Здесь, среди этого снега? Хочешь сидеть в старом доме с керосиновой лампой? Но почему? Разве плохо тебе было у нас? Или... или ты хочешь бросить меня? - она отшвырнула ложечку и горестно сжала руки, - но я же тебя люблю... Вспомни...
   -Дашенька, пожалуйста! - он тоскливо разглядывал темень за окном. Ему не хотелось причинять боль её чувствам.
   -Нет-нет, подожди! Почему ты не смотришь? Ну-ка посмотри на меня! Ты из-за этой женщины, да? Но она же тебе чужая. Или она красивей меня? Молчишь? Но любит ли она, как я люблю? Когда я привезла тебя в больницу, избитого, грязного, одетого в рваньё, забывшего всё и всех, - кто не отходил от тебя ни днём, ни ночью? Она?! Нет, это я держала твои руки в своих, я разговаривала с тобою... Ты метался без памяти. Где была она? Её не было рядом, а я была. С ложечки кормила, ни на минуту не покидала. Разве тогда я думала о друзьях, о знакомых? Никто мне не нужен был, кроме тебя. Я даже о папочке не вспоминала - только ты, один ты был нужен. Уж кто-кто, а ты-то это знаешь! И вот теперь ты меня покинул, бросил, сбежал... Ты жестокий, злой!
   -Ну что ты терзаешь и меня, и себя?
   -Мы ведь очень неплохо жили... - она достала из кармана брючек портсигар, открыла, но тут же захлопнула его и отложила в сторону. Руки её сильно дрожали. - Чего тебе не хватало? Всё было. Ну да, не было детей - это правда. И не нужно! Пойми, я всё равно не смогла бы разрываться между тобой и кем-то ещё. В любой ситуации я бы выбрала тебя и только тебя. Ну хорошо, давай поступим иначе. Хочешь, мы заберём девочку - эту, как её, Шурочку? Она же тебе понравилась.
   -То есть как "заберём"?
   -Очень просто: возьмём и увезём её к себе, - пожала плечами Дашенька.
   -Ты в своём уме? Как тебе в голову такое могло прийти - забрать ребёнка у матери?! Нашла игрушку! Шурочка не твоя кукла.
   -Ах, перестань, пожалуйста! Что тут такого? Она, что ли, мать? С чужими детьми возится с утра до вечера в своей библиотеке, а на собственного ребёнка времени нет. Она же совсем не занимается ребёнком. Разве это мать? Бедная девочка вечерами одна-одинёшенька сидит или смотрит телевизор с соседями. Ты сам мне говорил, что у девочки постоянные замечания в дневнике: дерётся, дерзит. А у нас ей понравится. Я разрешу ей играть в кукольной комнате с моими куклами. Ты гулять с нею будешь. И папочка будет рад, он любит возиться с детьми. Давай возьмём девчонку себе!
   -Дашенька, ты, прости меня, несёшь чепуху! - его поразил её холодный тон. Но она же совсем не такая. Она чистая, беззащитная. Её хочется защищать от всех...
   -Чепуху? Ах вот как! Ну хорошо. Не хочешь брать эту девчонку - и не надо. Мне она никогда не нравилась. Тогда вернёмся вдвоём: ты и я.
   Он отрицательно мотнул головой:
   -Я не вернусь, - вырвалось у него внезапно, и он виновато потупился. - Как ты не понимаешь, что внутри меня сейчас словно бы два человека сидят! И один с другим борется, рвут душу на части...
   -Это всё только слова. Но ты меня плохо знаешь, - в её глазах мерцало что-то дикое, - очень плохо знаешь. Ты и представить не можешь, на что я способна.
   -Даша, к чему эти угрозы? Разве так можно кого-либо удержать?
   -Но я тебя не отпускаю! - выпалила она. - Послушай, ты не можешь быть тут. Ты болен, очень болен. И папочка говорил, что ты ушёл, потому что болен. Так бывает, человек вдруг уезжает прочь из своего города, из своей семьи, живёт где-то, даже работает там и не помнит ни кто он, ни откуда. Папочка сказал, как это называется у психиатров, только я забыла. Что-то музыкальное такое...
   -Диссоциативная фуга. Это называется диссоциативная фуга. Дашенька, - он сглотнул, - твой отец зачем-то вложил в мою голову чужую жизнь. Он поступил неправильно, отвратительно...
   -Ты не смеешь так говорить о папочке, - прервала она его с обидой и даже стукнула ладонью по столу так, что звякнули чашки, - он столько для нас сделал!
   Штефан с досадой поморщился.
   -И не надо морщиться! Да, он всегда помогал нам. Разве ты не знал об этом? И когда ты учился, - помогал, и потом. Думаешь, кто тебе пробы для "Трёх товарищей" устроил? Я попросила, и он с режиссёром договорился. Только он не хотел, чтобы ты знал об этом. А я, видишь, проболталась... А думаешь, легко было ему устроить выставку-продажу твоих картин? Он и это сделал. Ты думаешь, кто тогда купил твои работы? Всё он - папочка. Потому что он любит меня и хочет, чтобы я была счастливой!
   -Вот оно что... - их взгляды встретились, и она увидела выражение его глаз, усталое и больное.
   Отчего-то она занервничала, руки суетливо поползли к воротнику вязаного свитера, стали его ощупывать:
   -Где же это? - испуганно глядя, вдруг спросила она, - где?!
   Пальцы её наткнулись на обрывок цепочки, она дёрнула её, выхватив толстый пучок ниток из свитера, поднесла к глазам и вдруг уронила голову на сцепленные руки:
   -Теперь понятно, почему всё пошло не так! Я потеряла её... Папочка говорил, что это нельзя терять! - её плечи затряслись от рыданий, - теперь всё пропало, всё пропало...
   -Дашенька, - прошептал он дрогнувшим голосом, - пожалуйста, не надо...
   Она подняла злое заплаканное лицо:
   -А что надо? Скажи, что надо? Это всё из-за неё! - она вскочила так, что стул отлетел далеко от стола, и, схватив дублёнку, выбежала за дверь.
   Штефан рванулся за нею. Она же погибнет там, в стылом лесу! Он вылетел на занесённое снегом крыльцо. Никого.
   -Даша! - выкрикнул он в иссинюю темень, - Даша!
   В ответ только ветер прошумел в деревьях. Он напряжённо всматривался в темноту, надеясь увидеть светлое пятно Дашиной дублёнки. К счастью, снег больше не падал и света луны хватило, чтобы всё рассмотреть на расстоянии в несколько метров. Штефан уже готов был сбежать с крыльца, но внезапно замер. Кровь бросилась ему в лицо: на чистом и ровном снегу не было никаких следов. Вообще никаких! Он сжал зубы и упрямо, до боли в глазах, продолжал вглядываться в нетронутый снежный ковер у своих ног: ни одного следа, словно бы Даша и не выходила наружу. Он потерянно шагнул обратно в избушку.
   Примёрзшая дверь открылась с тяжёлым скрипом, он вошёл в промёрзлую комнатёнку и схватился рукой за косяк. Сменились декорации безумного спектакля. Преобразилось всё: на облезлом столе догорал кособокий огарочек свечи, отбрасывая тень на черные от копоти и небрежно отесанные бревенчатые стены. В нос ударил запах плесени и почему-то свежевырытой земли. Из разбитого окна тянуло холодом, и под ним на полу нанесло горку снега. В тёмном углу громоздился не то огромный ларь, не то старый облезлый сундук. Штефан нервно обвёл глазами неузнаваемо изменившуюся комнату и вздрогнул: на столе, рядом с огарком свечи, мерцал россыпью бриллиантов забытый Дашей портсигар - свидетель того, что она побывала здесь. Штефан взял его в руки. С серебряной поверхности на него глянуло ухмыляющееся лицо деда Мороза, под искрящейся инеем бородой которого прислонилась к заиндевевшему дереву несчастная героиня некрасовской поэмы. Он вспомнил знакомое с гимназической поры: "А Дарья стояла и стыла в своём заколдованном сне...". Лицо Мороза было лицом Якова Моисеевича, и он язвительно улыбался ему.
   Штефан размахнулся и с силой швырнул портсигар в разбитое окно. Сверкнули прощальным радужным сиянием камешки на крышке, и он утонул где-то далеко в сугробе. Избушка недовольно затрещала вымороженными стенами. Но среди неприятных звуков Штефан уловил какое-то попискивание или возню, словно где-то закрыли котёнка, и тот изо всех своих слабеньких силёнок пытается выбраться. Он прислушался. Звук шёл со стороны ободранного сундука.
  
  
  
  
   Глава 12
  
   -Может, всё-таки пойти за ним? - еле слышно пробормотала Кира, глядя с тоской вслед Штефану. Ей ужасно хотелось броситься следом за Штефаном, но Серёжа покачал головой:
   -Не торопи его. Он должен всё обдумать. Да, чуть не забыл! - встрепенулся он, - когда мы этого несчастного тащили в дом, он, прежде чем отключиться, успел шепнуть мне, что нужно беречься Григория Александровича. Тот задумал что-то совсем плохое, ему от тебя надо получить одну вещь во что бы то ни стало.
   -Знаю я, что ему надобно - головоломку хочет заполучить. Только никогда ему не держать её в руках. А поподробнее Вацлав не успел рассказать?
   -Не успел. Да и господин Иванов рядом крутился. Кстати, это из-за него тот сознание потерял. Иванов так "удачно" поправлял руку больного и укладывал её удобнее, что тот взвыл от боли и сразу сник. Помощник чёртов!
   -От этого господина можно чего угодно ждать, - согласилась Кира, - но всё же, что хотел сказать Вацлав? Вот что: давай заглянем к нему? Я думаю, Иван Фёдорович не рассердится. Только Шурку дождёмся. Где она может быть? Сколько можно переодеваться?
   -Не волнуйся, сейчас появится. Это её Марта - добрая душа - скорее всего перехватила. Знала бы ты, как она пичкает Шурочку сливками! Каждый день требует, чтобы та выпивала полную чашку. Они с кошкой усаживаются рядом: Шурка на стул, кошка на табуретку - и обе улыбаются!
   -И кошка улыбается? - засмеялась Кира. Ей было радостно узнавать всякие пустячки из жизни дочери, и всё замечающий Серёжка с удовольствием делился наблюдениями:
   -Представь, и кошка улыбается. А уж когда Артен приезжает, тогда настоящий спектакль начинается. Кошка запрыгивает ему на плечо и сидит как пришитая, Шурка устраивается рядом, и он им сказки рассказывает. Только Артен не любит, когда кто-то ещё его слушает. Уж как я допытывался у Шурки об этих сказках! Видела бы ты, какую загадочную рожицу она скорчила. Не могу, говорит, рассказать, потому что дала слово никому не говорить об этом. Но я всё равно дознался. Он о светлом рыцаре ей рассказывал и о том, что тот за что-то был наказан. Чего ради из сказки тайну делать - не пойму.
   -Артен из всего тайну делает. Но коли ты говоришь, что Шурочка у Марты, тогда давай-ка навестим нашего больного, - и Кира взбежала по ступенькам на крыльцо.
   Раздевшись в передней, они на цыпочках подошли к обитой тёмной кожей двери кабинета. Серёжа тихонько постучал - никакого ответа. Переглянувшись, они осторожно вошли в кабинет. Там никого не было, только из смотровой, превращённой в операционную, лился яркий свет. Кира с Сергеем приблизились к дверному проёму и заглянули внутрь. Больного переложили на походную раскладную кровать, и он, кажется, спал, а может, только делал вид, что спит. Очень бледное осунувшееся лицо, покрытое каплями пота, почти не отличалось по цвету от наволочки на подушке, тёмные круги вокруг глаз, плотная повязка на правой руке - печальное зрелище.
   -Бедный "викинг"! - прошептала Кира, - такой беззащитный...
   -Не забывай, что этот "викинг" у нас на глазах пристрелил своего дядюшку, - напомнил Серёжа.
   -Ну да, - тяжело вздохнув, хрипло отозвался "викинг", - если бы не я, дядя Сашка бы не промахнулся...
   -Так и знал, что он прикидывается! Вся их порода такая: не могут не врать! - съязвил Серёжа.
   -Ты говори, да не заговаривайся! А то и схлопотать можно, - он закусил губу от боли и злости.
   -Серёжа, сейчас же прекрати, - дёрнула его за рукав Кира, - он сейчас болен, имей же сострадание!
   Сергей только раздраженно отмахнулся, но промолчал.
   -Как ты, Вацек? - участливо спросила Кира.
   -Нормально, - он отвёл глаза, - теперь, наверное, кисть отнимут...
   -С чего бы это? - удивилась Кира, - тебя Штефан оперировал, а он, знаешь, сколько в Первую мировую операций сделал? Сотни, а может, и больше.
   -Когда это было-то! Он с тех пор уже двадцать лет не стоял у операционного стола. Так что плохо моё дело, - совсем упавшим голосом пробормотал он.
   -Что тут происходит?! - они дёрнулись от гневного голоса Ивана Фёдоровича, а бедный больной застонал от боли. - Как вы посмели войти сюда без спроса? Немедленно выйдите!
   Кира кинула многозначительный взгляд на Сергея: что доктор успел услышать? Что теперь подумает?
   -Простите, Иван Фёдорович, - подал голос Серёжа, - но нам очень важно было поговорить с больным. Видите ли...
   -Молодой человек, - холодно и высокомерно прервал его Пален,- насколько я знаю, вы служите в нашем доме. Кем же вы служите, позвольте узнать?
   -Управляющий определил меня в охрану мызы. Но...
   -Другими словами, вы - сторож? - пригвоздил он Сергея надменным взглядом, - так извольте знать своё место и не вступайте со мной в пререкания!
   Серёжа потупился и неожиданно для себя стушевался. Кира поняла, что сейчас наступит её очередь, а затем их выставят отсюда, но они так ни о чём и не расспросили Вацлава. Потратили время на пустословие. Доктор перевёл суровый взгляд на неё, и Кира с сожалением увидела, как его лицо принимает брезгливое выражение.
   -Оказывается вы, мадам, хорошо знакомы с этими людьми. Настолько хорошо, что даже перешли с ними на "ты", - его глаза вспыхнули недобрым огнём. - Извольте выйти!
   Кира потерялась под тяжестью неприязни, обрушившейся на неё, но постаралась взять себя в руки:
   -Извините, господин Пален, но мы не уйдём, пока кое-что не выясним, - она постаралась придать своему тону мягкие интонации, но при этом в её огромных глазах мелькнуло сумасшедшее упрямство. Доктор это заметил и оценил:
   -Ну что ж, придётся позвать слуг, чтобы они выставили вас. Другого выхода нет, - развёл он руками.
   -Есть, конечно, есть, доктор. Пожалуйста, дайте нам всего пять минут. Поймите, это очень важно! - она не просила - она умоляла. Пален приподнял удивлённо брови, помедлил, кивнул:
   -Хорошо, только пять минут и в моём присутствии, - он демонстративно отошёл в сторону.
   -Вацлав, быстро говори, что задумал этот мерзавец? О чём ты предупреждал Серёжу?
   Но бедняге, видимо, стало хуже. Он посмотрел на Киру мутными от боли глазами:
   -Это он специально подстроил. Вызвал меня на винокурню, там никого не было. Он стал говорить, как с тобой разберётся... Велел девчонку твою забрать.
   -То есть как забрать? - побелела Кира, - говори же!
   -Я не хотел и не заметил, как он нажал на пусковую кнопку пресса... - голос его прервался.
   -Вацлав, - потянулась к нему Кира, - зачем ему Шурочка?
   Она хотела тронуть его за плечо, но Сергей перехватил её руку:
   -Ты с ума сошла! Тебе сейчас нельзя дотрагиваться до него!
   -Он что-то знает и может рассказать. Ты вот что, лучше найди Шурочку и не отходи от неё ни на секунду. Гришка-прохвост на всё способен. Иди, иди же! - прикрикнула она на него.
   Серёжа повернулся, вежливо поклонился доктору и почти выбежал из комнаты. Иван Фёдорович застыл каменным истуканом в углу. Его раздражала бессмыслица происходящего. Он с вызовом вынул часы и теперь следил по ним за временем, не желая давать на беседу больше отпущенных пяти минут. Кира оглянулась на него, потом решительно подошла к Вацлаву и положила обе ладони на его травмированную руку.
   Видимо, она потеряла сознание, потому что спустя минуту обнаружила себя лежащей на полу. Доктор совал ей в нос нашатырь, а она слабой рукой пыталась оттолкнуть от себя мерзко пахнущий пузырёк.
   -Ну что же это такое? - возмущался Иван Фёдорович, - только дамских обмороков тут не хватало! Вставайте, вставайте, мадам, - он подхватил её под мышки и, как мешок с картошкой, плюхнул на стул.
   -Вы ей воды дайте, - посоветовал Вацлав, спокойно наблюдавший со своей кровати за вознёй доктора.
   -Ваших советов ещё не хватало, - огрызнулся доктор, но налил воды в стакан и сунул его Кире. И тут до него дошло, что больной как-то выглядит по-другому. Только что он лежал почти без чувств и скрипел зубами от боли, а теперь совсем пришёл в себя, и цвет лица стал вполне здоровым.
   -Вы осторожнее, осторожнее! - остановил доктор попытки Вацлава подвигать раненой рукой, - что это вы машете ею? Мой сын провёл блестящую операцию, и мне не хотелось бы, чтобы вы всё испортили.
   -У него уже всё прошло, - слабо подала голос со своего стула Кира, - можете снять бинты.
   -Чушь! Какая чушь! - отмахнулся доктор, но Вацлав уже, помогая себе зубами, разматывал повязку.
   -Ей можно верить, доктор, - усмехнулся Вацлав, - я уже видел эти её штучки.
   Под изумлённым и негодующим взглядом Палена Вацлав снял и отбросил ком из пахнущих лекарством бинтов. Йод на руке выглядел перчаткой, покрасневшие пальцы распухли, но ни одного, даже самого маленького шовчика не наблюдалось. Молодой человек скривившись разглядывал свою уродливую кисть:
   -Ничего, пальцы двигаются. А отёк пройдёт. Правда, доктор? - он неуклюже двинул пальцами и посмотрел на ошеломлённого Ивана Фёдоровича, - спасибо, что пытались мне помочь. Ваш сын замечательный хирург.
   Вбежал Серёжа и с порога крикнул:
   -Шурка пропала! В доме её нет!
   -О чём я и говорил! - резво подскочил с кровати Вацлав, - где моя одежда?
   Доктор молча подошёл к корзине с грязным бельём, достал оттуда скомканную рубашку с разрезанным рукавом, пиджак в бурых пятнах и протянул всё это Вацлаву. Тот брезгливо поморщился, но быстро натянул одежду, повернулся к помертвевшей Кире:
   -Ну что ты стоишь? Искать надо! - он дёрнул её за руку, но рука безвольно повисла. - Этого только не хватало! Ну-ка, приди в себя! - и не успел Сергей ему помешать, как он шлёпнул её по щеке, потом ещё раз. Голова Киры дёрнулась, но взгляд сфокусировался и стал осмысленным, - вот так-то лучше!
   -Объясните мне, что происходит? - заговорил с запинкой Пален.
   -Человек, если можно его так назвать, который меня сюда привёз - похитил ребёнка - её дочь, - Вацлав подбородком указал на Киру, - девочку надо найти. Ясно?
   Доктор неуверенно кивнул, хотя ничего ясного для него не было. Дочь? Какая дочь? Чья?!
   -Доктор, - Сергей шагнул к Ивану Фёдоровичу, - сейчас у нас нет времени на объяснения, да и вряд ли вы нам поверите. Ваш сын всё объяснит, поговорите с ним.
   Он подхватил под руку Киру и почти поволок её за собой. Вначале она, вяло перебирая ногами, еле тащилась за ним, но потом высвободилась и, уже твёрдо держась на ногах, вышла из кабинета.
   -Ты весь дом осмотрел? - делано спокойно спросила она, - может, есть тут такие уголки, куда она любила забираться?
   -Конечно, я не весь дом обегал, но с Мартой говорил. Она напоила Шурку сливками, как обычно, и та убежала наверх переодеваться. Я был там и видел, что она переоделась в сухое, шубка висит на гвоздике и валенки стоят, а её самой нет.
   -Но тогда она должна быть в доме, - с надеждой взглянула на него Кира.
   -Думаю, Григорий должен искать с тобою встречи, - Вацлав старательно отводил от неё глаза, - это если он спрятал Шурку. Так похитители поступают, им же надо свои условия предъявить.
   -Что значит "если он спрятал"? - уставился на него Сергей. И догадался: - у него есть помощник? Да?! Кто? Говори!
   -Не знаю. И не ори на меня, - огрызнулся Вацлав, потом повернулся к Кире, - у тебя сообразительная девчонка - с кем попало не пойдёт. Так что не будем заранее дёргаться.
   -Получается, ему кто-то помогает? Кто-то из домашних? - допытывался Сергей.
   Кира молчала. Она приказала себе отбросить прочь все эмоции, заставила умолкнуть воображение, рисовавшее ей страшные картины, выдохнув застрявший в лёгких воздух, она посмотрела на мужчин:
   -Надо ещё раз осмотреть дом. Серёжа, ты с Вацлавом пройди по всем закоулкам наверху. Не забудь, там ещё дверца была на чердачок - туда тоже надо залезть. А я загляну во все комнаты.
   Молодые люди отправились наверх, а Кира, ещё раз приказав себе не впадать в панику, двинулась на второй этаж. Собственно, тут надо было осмотреть всего три комнаты: спальни Паленов и Штефана, а также бывшую детскую, теперь превращённую в комнату для гостей. Везде было пусто, кроме бывшей детской. Там в одиночестве скучала Софья Григорьевна. Она сидела, пригорюнившись у окна, как царевна Несмеяна, и меланхолично разглядывала дворовые постройки и беспорядочно летящий снег. Завидев Киру, Софья Григорьевна искренне обрадовалась, но, заметив встревоженное выражение её лица, обеспокоилась.
   -Шурочка? Ты ищешь Шурочку? - удивилась она, - а чего её искать? Она же на уроке у Эльзы Станиславовны. С полчаса назад забежала ко мне, рассказала, что уже прооперировали твоего знакомого, да и о нём кое-что поведала, а потом пошла к Эльзе Станиславовне.
   -Ух, прямо камень с души... - обрадовалась Кира, - а мы волноваться стали, искать её бросились. И всё из-за этого "Печорина" - господина Иванова. Григорий Александрович серым волком рыщет, как бы он что дурное не придумал!
   -Этот-то? С него станется, - согласилась Софья Григорьевна. Она наклонилась к Кириному уху: - только неуютно мне здесь, Кирочка. Тоскливо как-то. И томит что-то. Домой хочу. Но как тебя-то одну здесь оставить? Опять же Григорий за что-то зло на тебя затаил. Чем ты ему дорогу перешла? Чем не угодила?
   -Да уж не угодила, сильно не угодила, - сверкнула глазами Кира, - ну ладно, пойду позову Серёжу с Вацлавом. Они сейчас Шурочку на верхнем этаже ищут. Значит, она на уроке...
   -С полчаса уже. Как зашла за ней эта мадемуазель Бех, так и на уроке.
   -Лиза Бех зашла за Шурочкой? - удивилась Кира, - вот новость! Чтобы она была на посылках? С её-то заносчивостью! Чудеса...
   Хотя вроде бы ничего из ряда вон выходящего в этом не было - ну послали за девочкой Елизавету Максимовну - что тут такого? - Кире это не понравилось. Слишком хорошо она помнила злобный взгляд и проклятия старухи, в которую превратилась Лиза к 1975 году. Поэтому Кира решила спуститься в маленькую комнатушку, которую Эльза Станиславовна превратила в своё время в дамский кабинет.
   Мать Штефана и Лиза как раз пили чай, сидя на пуфиках возле крохотного столика, и тихо беседовали.
   -Простите, - извинилась Кира, стукнув в дверь, - Эльза Станиславовна, вы уже отпустили Шурочку с урока?
   Эльза Станиславовна выразительно посмотрела на Лизу, поджала губы, но всё же ответила:
   -С чего бы мне её отпускать, если она сюда не приходила?
   Беспокойство Киры стало стремительно нарастать:
   -Как не приходила? - она повернулась к Лизе, - мне только что сказали, что вы, Елизавета Максимовна, зашли за Шурочкой в комнату для гостей и повели её на урок к Эльзе Станиславовне.
   -Я?! Я ходила за этой девочкой? - фыркнула Лиза, - вы что-то путаете.
   -Ничего я не путаю! Софья Григорьевна только что мне сказала, что вы увели ребёнка! - вспыхнула Кира. - Куда вы её дели?
   -Не кричите, милочка. Что за тон? Что это вы себе позволяете? - надменно глядя, вскинула голову Эльза Станиславовна, - это среди ваших хористок позволительна такая бесцеремонность. А здесь люди другого круга. Извольте помнить об этом.
   Кира с досадой захлопнула дверь. Она проигнорировала выговор, полученный от Эльзы Станиславовны,- не до обид сейчас, но злая усмешка Лизы показалась ей странной. Неужели это Елизавета Максимовна помогала Иванову в его мерзких делишках? Несомненно, Лиза отчего-то невзлюбила Киру, но вымещать свою неприязнь на ребёнке?! Тут Кира вспомнила, что мадемуазель Бех не знает, что Шурочка её дочь. Получается, Лиза тут ни при чём. Тогда кто помог Григорию Александровичу выманить Шурочку из дома?
   У лестницы её поджидал Иванов. Ухмылка кривила его рот.
   -Никак девочку ищете, Кира Сергеевна? - оскалился он.
   -Значит, всё-таки это вы... - ей захотелось вцепиться ногтями в его физиономию.
   -Конечно, я, - радостно закивал он. - Не говорите ничего. Знаю всё, что вы сейчас готовы мне высказать. Сразу говорю: плевать я хотел на ваши переживания, на ваши слова и на вашу малютку Шурочку.
   Всё же Кира не сдержалась. Изо всех сил она влепила ему пощёчину и брезгливо вытерла руку о подол юбки.
   -Гадина, - прошипела она, - мерзкая тварь!
   -Это вы напрасно, дорогуша. Ох, как напрасно! - процедил он сквозь зубы, уголки рта его при этом нервно подёргивались. - Но мы ещё сочтёмся.
   -Где мой ребёнок? - потребовала ответа Кира.
   -Где? Не знаю. За подснежниками пошла, "да по зимнему ковру к новогоднему костру" ...Не бойся, мамуля, братья-месяцы помогут! - кривлялся Григорий Александрович. Потом серьёзно добавил: - пошли вниз. Там поговорим.
   Кира стала спускаться. Она знала, что сейчас потребует от неё Григорий Александрович и ни секунды не сомневалась, что ради Шурочки пойдёт на все его условия. И пусть перед нею предстанет хоть сам Архангел, она не променяет какую-то безделушку, пусть и самого мистического толка, на жизнь своего ребёнка. Даже если от этого шага будет зависеть вся её дальнейшая судьба, даже если она никогда больше не увидит Штефана.
   В гостиной она остановилась у стола и выжидающе посмотрела на господина Иванова. Он, чувствуя себя хозяином положения, сел к столу, закинув ногу на ногу.
   -Итак, любезная Кира Сергеевна, продолжим нашу беседу, - бросил он. - У меня есть то, что нужно вам. У вас есть то, что нужно мне. Как видите, всё очень просто. Давайте меняться!
   Кира достала из кармана головоломку и молча положила её на стол.
   -Забирайте. Где Шурочка?
   При виде золотого футляра глаза Григория Александровича жадно загорелись, воровато оглянувшись, он цапнул коробочку и тут же попытался её открыть.Но упрямое устройство не желало ему подчиняться. Он зло глянул на Киру и отбросил футляр. С тяжёлым стуком головоломка шлёпнулась о стол и по инерции проехала по скатерти.
   -Вы же знаете условие: она не откроется, если я не отдам её добровольно.
   -Так отдайте добровольно, - его глаза яростно блеснули.
   -Только после того, как вы вернёте ребёнка, - твёрдо заявила Кира.
   -Не пойдёт! - отрезал Иванов, - не пойдёт! Но вы сейчас сами всё сделаете, дорогуша. Вам же не хочется, чтобы ваша милая малышка окоченела среди крыс. Мамочка не даст превратиться своей крошке в ледяную статую. Сколько там сейчас на улице? Градусов двадцать есть? А бедняжка даже валеночки не надела!
   -Гадина! - она сделала шаг в его сторону.
   -Ах-ах, как страшно! Всё, хватит! Открывайте футляр! - приказал он.
   Кира затравленно оглянулась - никого. Никого нет, кто мог бы ей помочь. Она взяла в руки футляр, медленно открыла его и извлекла головоломку. От хрустальных страничек исходило радужное сияние. Одним движением она выстроила квадрат, и он засиял волшебным дивным светом. Только последняя страничка всё ещё как-то неловко крепилась к одной из его сторон. Она подняла голову, посмотрела на алчно склонённого к столу Иванова. Сердце Киры забилось часто и тяжело, во рту пересохло. Сейчас она, возможно, невозвратно изменит уже найденное настоящее, нарушит течение времени в этой жизни, разрушит судьбы тех, кто её окружает, и, в первую очередь, свою собственную. Она решилась.
   Под истошный вопль Иванова: "Не сметь!" Кира отстегнула последнюю непрозрачную страничку, быстро её перевернула и прищёлкнула к стороне квадрата. Тут же рамка квадрата изменилась, она как бы втянула в себя новую страницу и та сразу стала прозрачной.
   -Ах ты дрянь! -прошипел Иванов, он ринулся к Кире.
   С шумом распахнулась дверь, и в гостиную влетел Вацлав с неизвестно откуда взявшимся пистолетом в руках, за ним маячил Сергей. Из-за них испуганно выглядывали все обитатели дома: Эльза Станиславовна, Лиза, Иван Фёдорович и даже Софья Григорьевна с Мартой. Их взгляды тут же приковал к себе чудесный переливающийся свет, идущий от хрустального оконца в руках Киры. Только господину Иванову не было дела до этой волшебной красоты. Не обращая внимания на присутствующих, он двинулся на Киру. Та увернулась и отскочила к противоположной стене.
   К счастью, прозаический характер Вацлава не позволил ему отвлечься на волшебный свет. Слишком сильны ещё были воспоминания о дикой боли в раздавленных пальцах, и потому он видел перед собою лишь мерзавца, который изувечил ему руку.
   -Стоять! - заорал Вацлав, когда Григорий Александрович двинулся на Киру. Ему показалось, что в руках господина Иванова возникло нечто, напоминающее револьвер, и сейчас последует выстрел. Мозг Вацлава ещё анализировал предлагаемые драматическим моментом обстоятельства, а палец на курке уже дёрнулся. Оглушительно прогрохотал выстрел. Дамы взвизгнули. Григорий Александрович завалился на стол, уткнувшись лицом в забытое Лизой шитьё.
   Сергей подскочил к Иванову, выхватил у него из судорожно сжатых пальцев револьвер. Потом под всхлипы и ахи женщин уложил его на пол. Иван Фёдорович, оттолкнув вцепившуюся в него Лизу, склонился над раненым. Но помощь уже не понадобилась. Пален выпрямился и, свирепо глядя на Вацлава, рявкнул:
   -Вы убили его!
   -Если бы я не выстрелил, выстрелил бы он, - отозвался Вацлав, - этот человек - преступник.
   -Что ты наделал?! - вырвалось у Киры с надрывом. - Ты всё испортил!
   -И ты меня обвиняешь?! - возмутился тот, - да он бы убил тебя - и всё.
   -Он же не сказал, где Шурочка. Ты понимаешь, дурная голова? Надо было ранить его, а ты...
   -Ну извини, - обиженно шмыгнул носом Вацлав, - в следующий раз всё будет по-другому.
   -Смотрите! - крикнул Сергей, показывая на стену. Свет от хрустального оконца в руках Киры превратился в нестерпимо яркий луч, он упал на стену и словно бы раздвинул её. Закатные лучи сияли золотом в окнах огромного шестиэтажного дома с двумя башнями, осенний ветер гнал буро-жёлтые листья клёна по тротуару, неистовым канареечным светом мигал на площади светофор. На фасаде дома с башнями, занимая два этажа, был укреплён гигантский плакат, с которого приветственно и вальяжно махал рукой генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Надпись на плакате гласила: "Да здравствует 58 годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!"
   Первой опомнилась Кира:
   -Вацлав, скорее! - она толкнула его вперёд, навстречу порыву осеннего ветра. От её толчка он вылетел на площадь, еле увернулся от летящего по мостовой автомобиля. Обернулся к стоявшим с разинутыми ртами обитателям дома Паленов, хотел что-то крикнуть, но луч съёжился, превратившись в ровное сияние над хрустальным оконцем, а стена вновь стала обычной стеной гостиной.
   -Что это? - тоненьким голосом пискнула Лиза, - как это?
   Ей не ответили. Иван Фёдорович растерянно уставился себе под ноги:
   -Позвольте, но где же тело? - и перевёл взгляд на Киру, словно бы ища у неё объяснений. В самом деле, тело господина Иванова как сквозь землю провалилось, пока они все завороженно наблюдали за дивной картиной, открывшейся им.
   -Я стояла рядом, - подала голос Софья Григорьевна, - и видела, как Григорий словно бы растаял и совсем сгинул.
   -Это совершенно невозможно, - неуверенно пробормотала Эльза Станиславовна, - это какой-то гипноз или наваждение... да, Ханнес?
   Иван Фёдорович неопределённо пожал плечами и ничего не ответил. Его взгляд поймал что-то яркое, золотисто-жёлтое возле ножки стола, и он не мог отвести глаз от солнечного пятна.
   -Серёжа, он что-то говорил о подснежниках, потом о крысах, - Кира быстро свернула головоломку, уложила её в футляр и сунула в карман. - Здесь есть подвал в доме?
   -Подвал, конечно, есть, - помрачнел он, - но он сухой, тёплый и чистый.
   -Куда же он мог отвести её? - она до крови прикусила губу, - может, есть поблизости охотничий домик или сторожка?
   -Конечно, есть, - вспомнил Иван Фёдорович, - в пятистах метрах отсюда есть старая развалюха, где когда-то жил лесник.
   -Я знаю это место, - вскинулся Сергей, - пойдём.
   Он решительно двинулся к двери. Кира поспешила за ним.
   -Лучше на санях, ведь там столько снега навалило. И фонарь! Возьмите фонарь, скоро стемнеет, - крикнул им вслед Иван Фёдорович. И с недоумением посмотрел на подобранные им с пола жёлтые листья клёна.
  
  
   Короткий зимний день стал перетекать в пока ещё едва заметные сумерки, мороз усилился. Кира поняла это по тому, как стало пощипывать щёки. Она не стала дожидаться, пока Серёжа запряжет в сани лошадь, потому что была не в силах ждать. Преодолевая встречный колючий ветер, решительно двинулась вперёд по укатанной просеке в глубину леса. Высоченные ели и кустарник представляли сплошную заснеженную стену по обе стороны просеки. Пройдя сотню шагов, погружённая в свои невесёлые мысли, Кира не сразу обратила внимание на то, как тихо стало в лесу. Ни птиц, ни шума ветра, ни скрипа снега под ногами - ничего. Только лёгкий снежок серебрился, и от этого стало ещё тише. Она остановилась. Где же Серёжа с санями?
   За серебристой тонкой пеленой проступила тёмная масса какого-то строения. Это и есть сторожка лесника? Кира заспешила к домику, напоминая самой себе девочку, заточённую в хрустальном пресс-папье, подаренном ей Штефаном. Но разглядев избушку, она засомневалась: не сильно-то этот хорошенький домик был похож на заброшенную сторожку.
   Домик-избушка радостно светился двумя окошками, отбрасывая из них на голубоватый снег золотистые тени, лёгкий дымок курился над печной трубой, растворяясь в сгущающихся сумерках. Возле аккуратного крылечка в три ступеньки росла молоденькая ёлочка, из окна на Киру уставилась жёлтыми глазами пушистая серая кошка. "Здесь нет Шурочки", - обречённо подумала она, догадываясь, что домик этот совсем не так прост, как кажется. Но, горестно вздохнув, поднялась на крылечко.
   Вместо ручки к двери было привинчено толстое и широкое железное кольцо. Кира постучала им по двери, прислушалась - ничего. Она ещё раз погремела кольцом, и ей показалось, что там отозвались. Заволновавшись, она вошла в тёплые сени и сразу скользнула к двери в комнату, заглянула внутрь в надежде увидеть Шурочку. Девочки не было. Киру охватил смертельный холод и тоска. Где же Шурочка? Куда спрятал её этот мерзавец? Чувство безнадёжности и вины захлестнуло её. Что если, в очередной раз перестроив головоломку, она так изменила собственную жизнь, что в этой её новой версии она лишилась ребёнка? От этой чудовищной мысли у неё внутри всё оборвалось, на ватных ногах она дотащилась до стола. Но, видимо, наступил предел её силам, и она рухнула как подкошенная на крашеные доски пола.
  
  
  
  
  
   Глава 13
  
   Несомненно, звук шёл от старого сундука. Там кто-то возился. Может, крысы? Или ещё какой лесной зверь? В этом выморочном лживом доме всё может быть. Штефан осторожно подошёл к сундуку и резко рванул вверх его крышку. И с изумлением уставился на связанного по рукам и ногам ребёнка. С посиневшего от холода лица затравленно смотрели огромные глаза, и в них мерцало такое недетское отчаяние, что он невольно отшатнулся. Но тут же опомнился и, мысленно кляня всех мерзавцев на свете, способных обидеть ребёнка, стал развязывать верёвки.
   -Сейчас, Шурочка! Вот, уже почти готово. Но почему же ты не кричала? -он сбросил пальто и закутал в него девочку прямо с головой. Шурочка молчала, лишь смотрела на него взрослыми глазами. Штефан беспомощно огляделся: в этой вымерзшей избе уже через десять минут он превратится в снеговика. Можно, конечно, попробовать добежать до мызы, всё-таки, двигаясь, он не сразу заледенеет. Видимо, в нынешнем их положении - это единственный способ добраться до дома. Шурочка завозилась в его руках. Он отогнул воротник пальто, заглянул внутрь шерстяного кокона:
   -Что, Шурочка? Никак не согреться? - девочка помотала головой, продолжая упорно высвобождаться, только закусила губку, - ты хочешь выбраться из пальто? Но ведь холодно же...
   И тут до него дошло:
   -Шурочка, тебе в туалет надо? - она кивнула, - вон там за сундуком не так дует из окна. Я отвернусь. Ты не стесняйся, я же доктор. А доктора не принято стесняться.
   Он спустил её с рук, и, пока девочка возилась за сундуком, с удовольствием надел пальто.
   -Почему-то всегда не любил это пальто, - усмехнулся он, - а теперь радуюсь, что отец настоял на его покупке.
   Шурочка дёрнула его за рукав. Он повернулся и в очередной раз поразился, какая же она маленькая и хрупкая.
   -А может, это даже очень кстати, что ты такая миниатюрная, - пробормотал он, - вот что: обхвати меня за шею и крепко держись. Пальто широкое, я попробую запахнуть полы. Ничего, Шурочка, не пропадём! Бедная твоя мама - наверное, с ума сходит от волнения. И всё же, как ты тут оказалась? Кто тебя привёл сюда?
   Все его вопросы остались без ответа. Он надел ей на голову вязаную шапочку - пригодилось изделие эстонских рукодельниц - раскрыл полы пиджака и пальто, подхватил ребёнка, и она обвила его шею своими ручками-прутиками, прижалась к его груди, как котёнок. Выходили они из мерзкой избёнки уже в полной темноте - огарок свечи мигнул и погас. К счастью, ветра не было, но то, что мороз усилился, Штефан сразу понял по тому, как холод иголочками впился ему в лицо и уши. Он крепче прижал к себе ребёнка и двинулся по просеке, проваливаясь в снег почти по колено. Лунный фонарь освещал дорогу.
   -Смотри, Шурочка, какое чистое звёздное небо - настоящая новогодняя ночь. Сейчас мы придём, Марта согреет молока с мёдом. Мёд у нас свой, густой, прозрачно-золотистый. А горячее молоко нальют в большущую чашку...
   Он замер, прислушался: лошадь фыркает и копыта её мягко стучат по снегу.
   Сергей, издали завидев тёмную фигуру на снегу, быстрее погнал Томаса. Поравнявшись с ними, он натянул поводья:
   -Шурочка пропала! Надо посмотреть в сторожке лесника!
   -Здесь она, здесь. Знать бы, кто привёл её туда! Придушил бы паразита!
   -Здесь? - обрадовался Серёжа, - Шурка, ты где?
   Она завозилась, высунула голову и засияла улыбкой навстречу Серёже. А он поправил ей шапочку:
   -Замёрзла? Чего молчишь? - и догадался, - опять голос пропал? Ну не надо, не надо плакать! Вернётся, не бойся! Смотри, сколько тут докторов, да и мама в обиду не даст. Кстати, - он взглянул на Штефана, - где Кира? Она же вперёд побежала, не смогла ждать, пока я лошадь запрягу.
   -Кира? Её не было. И откуда ей знать дорогу к сторожке? - засомневался Штефан. - Надо поскорее домой добраться. Там разберёмся.
   -Садитесь в сани. Я захватил тёплую попону. Сейчас вас укутаю, - он сорвал шарф с шеи, протянул его Штефану, - этим можно голову замотать, тогда теплее будет.
   Штефан с удовольствием закрутил вокруг головы шарф. "Как немец под Москвой в сорок первом году", - улыбнулся своим мыслям. Серёжа развернул сани, и Томас, фыркнув облаком пара, двинулся в сторону мызы.
   -В Ленинграде вы мне показались много старше, чем сейчас, - вырвалось у Штефана.
   -Зато теперь наши года сравнялись, - отозвался Сергей. Он старательно избегал называть Штефана по имени, и тот это понял.
   -Я всё помню, Сергей, - тот недоверчиво оглянулся, - да-да, всё помню. И малыша Серёжу, и его маму Ольгу. И всё, что было до тридцать первого года, и после. Теперь я вспомнил всё.
   У Серёжи сжалось сердце: что-то было не то в словах Штефана. А он продолжал:
   -Теперь мы с тобой уже не отец с сыном, а скорее, братья. Но ты должен знать, что я помню и могу рассказать тебе о каждом прожитом нами дне. И я очень дорожу этими воспоминаниями.
   -Знал бы ты, - тихо отозвался Сергей, - как мне всегда хотелось сказать тебе и маме, что дороже вас у меня никого нет. Все долгие, бесконечные годы мечтал об этом, - он покашлял, стараясь скрыть наплыв эмоций.
   Штефан печально улыбнулся, вспомнив, как его приёмный сын вдруг в одночасье стал отвергать нежность, ласку, любовь, считая их проявление пережитком буржуазной морали, а потом даже собрался отказаться от родителей, да что-то удержало от последнего шага. Олечка тогда обливалась слезами, не понимая, в кого это выродился прежде добродушный, покладистый и чуткий ребёнок.
   Олечка! Сколько всего они с нею пережили! Знать бы, досталось ли ей хоть чуточку счастья в том сияющем зазеркалье, куда они с Андреем Монастырским сбежали? Хорошо бы, коли досталось! Если б мог, он бы всем-всем раздавал счастье и любовь полными пригоршнями. И тут его укололо: Дашенька! А она-то как? Только что была здесь - не фантом, не призрачное видение... Несчастная и одинокая. Откуда она взялась в заснеженном лесу? Вернулась ли к себе? И тут всё его существо охватило мучительное беспокойство: как она теперь там, одна, без него? Может, надо было вернуться вместе с нею? Нет, лучше пусть она здесь останется, потому что его выбор сделан: он может жить только тут. Он принадлежит этому времени, здесь его родители, его дом. И ещё Кира.
   Смутным и болезненным видением пронеслась в памяти его коротенькая семейная жизнь с беспокойной упрямой девицей, он помнил все странности этого давнишнего союза: от дерзкого фиктивного брака до полуиллюзорной встречи в тридцать первом году. Воспоминания причиняли мучительную боль, а он не желал этой боли. Но надо зажать сердце в кулаке и вспомнить подлинное прошлое, каждый год, каждый день. А как отличить истину от внушённой ему подделки, друзей - от врагов? Холод охватил его, зубы стали выбивать дробь. Потом до него дошло, что холод шёл к нему не снаружи, нет. Он пробивался изнутри, из самой глубины его нутра, расплываясь ледяными иголочками по всему телу так, что замирало сердце. К тому моменту, когда они наконец проехали злополучные полверсты от сторожки до мызы, Штефана уже не просто бил озноб, его трясло так, что Шурка высунула голову и с удивлением уставилась на него. А он только и смог, что натужно улыбнуться ей прыгающими губами.
   Добравшись до жарко натопленной кухни, он с облегчением передал Шурочку в руки разохавшихся Марты и Софьи Григорьевны, а сам взбежал к себе наверх. Когда через десять минут, Иван Фёдорович постучался к нему, чтобы напоить чаем с малиновым вареньем, он увидел сына, закутавшегося во всё, что нашлось шерстяного и укрывшегося пуховым одеялом по самое горло. Штефан лежал с закрытыми глазами. И Иван Фёдорович понял, что сыну сейчас не до разговоров. Он тихонько поставил чай на прикроватный столик и на цыпочках направился к двери.
   -Папа, пожалуйста, осмотри девочку. Она страшно промёрзла и, кажется, у неё шок от испуга, - услышал он срывающийся голос сына.
   Иван Фёдорович живо обернулся, но Штефан уже вновь лежал с закрытыми глазами.
  
  
   -Ты можешь осторожнее? Что ты её ворочаешь? Нельзя так осмотреть?
   -Кто из нас доктор? Ты или я? Лучше бы поддержала ей голову.
   Голоса - сердитый мужской и встревоженный женский - показались Кире отдалённо знакомыми. Она почувствовала, что её поднимают с пола чьи-то руки, перекладывают на что-то мягкое. Мужчина и женщина продолжали перебрасываться короткими сердитыми репликами, тихонько спорили между собой. Женщина настаивала, чтобы больную перенесли к ним в дом. Мужчина возражал, доказывая, что Кира сама должна решить, где ей лучше находиться.
   -Видишь, она никак не приходит в себя, - настаивала женщина, - отнеси её к нам, там не только ей, но и тебе будет удобнее её лечить.
   -Да пришла она уже в себя! Ты что, не видишь? - и после секундного молчания: - Кира, открой глаза. Я же вижу, что ты нас слышишь!
   Но Кира помотала головой:
   -Не хочу. Вас нет, мне всё снится.
   -Глупая, - засмеялась женщина, - мы здесь, рядом. Ну-ка открой глаза!
   Она разлепила сначала правый глаз, потом левый. Хорошенькая, очень молодая женщина улыбалась ей вишнёво-чёрными глазами, рядом смущённо теребил светло-русые кудри высокий молодой мужчина. Кира охнула и села, опираясь рукой в мягкую перину, на которую её уложили.
   -Олечка! Андрей! - протянула к ним руки, принимая в объятия обоих друзей.
   Несколько минут никто ничего не мог сказать, только беспорядочные ахи да вздохи. Дамы шмыгали носами, вытирая глаза уголком простыни - носовые платки, как обычно, внезапно все пропали.
   -Вот что, давайте чай пить, - предложил Андрей и резво полез в буфет. Девушки переглянулись и дружно хихикнули: ясно же, что он не хочет демонстрировать свою "слабость", потому и отвернулся, а у самого глаза на мокром месте и носом хлюпает.
   -Никогда не думала, - сказала Кира, глядя на подругу блестящими глазами, - что буду молчать, встретив вас. Столько раз с тобой мысленно разговаривала, спорила, а теперь сижу - и не знаю, с чего начать...
   -У меня то же самое, - кивнула Олечка, - так тебя не хватало, постоянно помнила, что где-то там осталась ты. А вот теперь...
   -Да бросьте вы, - отозвался Андрей, заваривая чай, - так всегда бывает, когда долго люди не видятся. Как же ты набрела на наш домик?
   Кира удивлённо посмотрела на него:
   -А что сюда дорога заказана? Шла-шла и пришла, - она вглядывалась в друзей и видела, как они изменились. У Андрея появились лучики морщинок в уголках глаз, да и их васильковый цвет будто бы слегка слинял. А у Олечки в волосах мелькали серебристые нити. Так странно: свежее лицо, но кожа словно бы истончилась и чуть пожелтела на висках. "Им можно дать около сорока лет. Конечно, они выглядят очень молодо, но годы уже чувствуются", - мелькнуло у Киры.
   -Что, постарели мы? - догадалась о её мыслях Олечка и вздохнула, - время идёт... Даже для Норы и Ричарда время движется, конечно, не так, как для нас, но всё же...
   Что-то в её тоне Кире показалось странным, она кинула быстрый взгляд на подругу.
   -Ты несчастлива там? Он обижает тебя? - спросила она напрямую. Андрей смущённо покосился на Олечку и закашлялся. А та встала, подошла к окну, где по-прежнему на подоконнике сидела и таращилась в окно серая кошка, погладила её пушистую спинку, повернулась к Кире:
   -Несчастлива? Обижает? - её карие глаза стали совсем чёрными, - да я каждую минуту Бога благодарю, что он позволил мне быть рядом с Ричардом. И молюсь только об одном, чтобы так всегда продолжалось, до последнего моего часа. И тогда, когда этот миг настанет, пусть мне будет позволено хоть тенью его тени остаться, но только чтобы с ним, - она страстно сжала руки. - А ты говоришь "обижает"!
   Кира перевела на Андрея потрясённый взгляд, тот лишь слегка пожал плечами, но ничего не сказал. Повисло неловкое молчание. Киру смутило такое бурное выражение чувств от обычно сдержанной Олечки. Сотни вопросов крутились у неё на языке. Она открыла рот, чтобы спросить, почему они раньше не давали о себе знать, ведь могли бы встретиться хотя бы в Ленинграде. Но тут кошка занервничала, спрыгнула на пол и побежала к дверям. Олечка переглянулась с Андреем:
   -Это, наверное, Ричард, - она подошла к зеркалу и стала поправлять безупречную причёску.
   В самом деле, в окошке мелькнула лошадь, впряжённая в сани, кто-то взбежал на крылечко, потопал ногами, сбивая налипший снег. Дверь распахнулась, и в комнату влетел разгорячённый, с румянцем во всю щеку, Сергей.
   -Кирка, вот ты где! - закричал он, - Рихард так и сказал, мол, ищи её в моём домике.
   -Шурочка? Ты нашёл её? Говори скорее! - она бросилась к нему.
   -Нашёл, нашёл! Только не я. Её нашёл Штефан. Они уже дома, там Марта с Софьей Григорьевной вокруг них вьются... - тут он запнулся и медленно обернулся, глаза его страдальчески сощурились. Он растерянно и совсем по-детски пролепетал:
   -Мама?!
   Олечка всхлипнула и повисла у сына на шее.
   -О, какие тут у нас страсти! - Ричард Баумгартен улыбался им всем с порога.
   Сергей поднял счастливое лицо:
   -Рихард, это моя мама!
   -Он не Рихард, Серёженька. Его зовут Ричард, - она выскользнула из объятий сына, подошла к Баумгартену, протягивая ему руку. Тот чуть сконфуженно, словно бы извиняясь, улыбнулся всем, принял Олечкину руку и легко коснулся губами, при этом его синие глаза засияли особым тёплым светом. У Киры от этой сцены заныло под ложечкой и сразу ушли все сомнения по поводу счастья подруги. Она поймала взгляд Андрея, тот кивнул, как бы говоря: "Вот, теперь сама видишь". Да, она всё видит, всё замечает. И всё же, откуда грусть-тоска в чёрных глазах подруги? И догадалась: время. Этот тихий, незаметный враг крадётся по пятам, требуя платы за минуты счастья.
   -Но разве и там, в вашем зазеркалье, время уничтожает всё, что мы любим? - вырвалось у неё.
   -Не будем об этом, - после неловкой паузы отозвался Андрей и сменил тему: - что ж не спрашиваешь о родителях?
   -Ты видел их? - оживилась Кира и с надеждой повернула голову к Баумгартену, - вы позволите мне увидеть их?
   -Разве я Господь Бог, чтобы запрещать или позволять такие вещи? - отозвался он. - Ты можешь с ними встретиться, если переступишь эту границу... - он махнул рукой в сторону зеркала.
   У Киры кругом пошла голова. Она может увидеть маменьку, она может обнять папеньку! Она может... Но, оказывается, Баумгартен ещё не договорил:
   -...если переступишь границу, ты можешь поселиться там среди счастливых, среди близких и дорогих для тебя людей...
   -Кира, как это замечательно! - Олечка схватила её за руки, - мы опять будем вместе. Знаешь, там, среди высоких сосен, прямо на берегу, наш дом. Море шумит под окнами. Я брожу по берегу, собираю цветные камешки, иногда волны выбрасывают кусочки янтаря...
   Кира смотрела в её блестящие глаза и кивала: да-да, туда, в тихую гавань. Сколько потрясений, сколько боли, потерь пережила она! Разве она не заслужила тихого спокойного счастья?
   -Серёжка, - улыбнулась она, - давай заберём твоих бабушку с дедушкой, старших Паленов, Сонечку, Шурочку со Штефаном - и поселимся все рядом с Олечкой и моими родителями! Это же просто Утопия какая-то. Неужели возможно?
   Она переводила взгляд с одного лица на другое и видела, как гаснут их улыбки.
   -Что? Почему вы вдруг стали такими, словно бы вас выключили? - от смутной догадки её бросило в жар, - вы так смотрите, потому что нельзя...
   Баумгартен шагнул к ней, присел рядом на диванчик:
   -Дорога туда открыта только для тебя, Кира, у тебя здесь есть "пропуск", - он коснулся е ё руки в том месте, где когда-то, сто лет назад, "расцветал" синячище на месте надетого браслета. И повторил: - только тебе откроется проход туда.
   -Но почему? - вскинулась она, - почему? У папеньки и маменьки ведь нет браслетов?
   -Если бы они остались, твоя история сложилась бы по-другому. Они бы опекали тебя, защищали и не давали к тебе подступиться. Помнишь, что писала тебе Нора? "В твоих руках время. От тебя зависит, получится всё исправить или нет".
   -Значит, они меня просто бросили? - голос её задрожал, - бросили, зная, как всё пойдёт?
   -Они не могли поступить иначе. Таковы были условия. Но они не бросили тебя. Разве ты не чувствовала их поддержку, их участие?
   -А Штефан? Почему он не может жить там у вас? - прямо глянула она в яркие глаза Баумгартена. Он вздохнул.
   -Он пока себе не принадлежит. И ещё неизвестно, захочет ли он вернуться.
   -Вернуться? - забеспокоилась Кира, - что это значит? Откуда вернуться?
   Но Баумгартен лишь покачал головой.
   -Опять тайны? - с обидой вырвалось у Киры, - вечные тайны. Только сдаётся мне, что все вокруг знают эти секреты. Все, кроме меня! Что там у вас за страна такая? Откуда она взялась? Говорите, - почти приказала она.
   Андрей с беспокойством взглянул на неё и покачал головой. Олечка взяла за руку Серёжу и подвела к столу, усадила его и сама села рядом, не выпуская руки сына. Ожили часы в углу, сыграли менуэт и стали хрустально-тоненько отбивать время. Все словно бы застыли, в молчании отсчитывая удары. И Кира машинально считала, но, видимо, сбилась, потому что у неё получилось не двенадцать ударов, а тринадцать. "Какой долгий день, - подумала она, - но вот и он кончился". Свет от лампы за головой Баумгартена, освещая его светлые волосы, засеребрил вокруг них сияющий ореол, он встал, прошёлся по комнате, потом подошёл к Кире и вновь присел рядом:
   -Тринадцать, - он улыбнулся, но синие глаза его смотрели прямо в её глаза без улыбки, - ты не ошиблась, ты правильно сосчитала удары: их было тринадцать. Это последний час, и ты должна принять решение. Больше такой возможности не представится, потому что пришло время итогов.
   -Каких итогов? - озадачилась она.
   Он помолчал, испытующе вглядываясь в неё.
   - Я расскажу тебе странную историю, почти сказку. Что в ней вымысел, а что правда - решишь сама, потому что наступает время, когда надо верить в то, что выше человеческого понимания.
   Сотни лет назад, а может, не сотни, а даже тысячи лет назад несколько самых юных творений Создателя резвились, придумывая всякие забавные штучки. Парочка смешливых существ - она и он - сочинили радостный кристально-чистый мир, где царила абсолютная гармония. Они показали свою игрушку друзьям, и те придумали населить этот игрушечный мир живыми существами. Так забавно было смотреть, как человечки радуются жизни в своей радужной стране. Но однажды один из друзей заявил, что скучно смотреть на бесконечно счастливых человечков, и предложил ввести в их жизнь немного трудностей. Всего лишь чуть-чуть - так, чтобы они не только распевали песни и плели веночки, но чтобы им и холодно стало, и ветрено. Легкомысленные юные создания стали придумывать всевозможные трудности для своих игрушечных человечков. И так заигрались, что не заметили, как бедные человечки, стали воевать друг с другом, стали болеть и даже убивать себе подобных. Когда это случилось в первый раз, юноша и девушка, сочинившие эту игру, испугались. Они никогда не видели мёртвых человечков, и им было до слёз жаль их.
   Вот тут-то и появился тот, кто объяснил юным творцам жестокость их поступка. Он отругал их за то, что они посмели так безответственно играть жизнями, и наказал их, отняв у них чудную игрушку. На прощание он им сказал, что нельзя создавать такие забавы и чтобы подобное не повторилось, он вынужден уничтожить эту радужную безделушку. Для юноши и девушки это был жестокий удар, потому что они уже привыкли к смешным человечкам, и научились радоваться и горевать вместе с ними. Как же можно уничтожить уже живущее своей неповторимой жизнью? Они не могли это допустить. И случилось то, чего никогда не было: они пошли наперекор Его воле. Юноша выкрал игрушку. Но так как он понимал, что будет за это наказан и, возможно, пострадает созданный ими хрупкий мирок, решил спрятать игрушку там, где найти её было невозможно. Наивный, он полагал, что есть такие места, где можно укрыться от всевидящего ока. Так появился однажды ласковый, добрый Луций. Только недолгим было его пребывание среди людей. Его нашли и потребовали возвращения. И вновь он пошёл наперекор всем. Вместо того, чтобы вернуться, покаяться и отдать злополучную игрушку, он перестроил её в головоломку, разгадать которую мог любой, но не каждому она далась бы в руки.
   А дальше, - сумрачный взгляд Баумгартена скользнул по Кириному бледному лицу, - дальнейшее тебе уже известно.
   -Его наказали, - полувопросительно прошептала Кира, - и его наказанием стало пребывание здесь с тем, чтобы он сам видел, как опрометчиво он поступил, создавая игрушку из человеческих жизней, чтобы он каждый раз привязывался к своим творениям, и мучительно страдал, когда они навсегда уходили от него. Чтобы он понял, как это страшно терять тех, кого любишь. Так?
   Он отвёл потемневшие до черноты глаза и кивнул.
   -Но не может же эта пытка длиться вечно? - вскинулась Кира и вдруг догадка осенила её: - ты сказал, что это последний час. Значит, это конец? Я должна отдать тебе твою головоломку, а ты вернёшь её тому, кто имеет право сломать и уничтожить её. Да? Но тогда всё здесь погибнет! - она сжала ладонями виски.
   -Кира, Он справедлив и милосерден. Надо положиться на Его волю.
   -Подожди. Я не совсем понимаю. Если я уйду с вами всеми туда, - она подбородком указала на зеркало, - мы будем живы, для нас мир будет существовать? А те, кто останутся, что с ними-то будет? В любое мгновение игрушку могут уничтожить. И они будут жить, даже не ведая, что в любую секунду Он может сломать ненужную игрушку? Какой ужас! И ты сможешь чувствовать себя счастливым там, зная, что в любой момент здесь всё погибнет?!
   -Всё в Его руках.
   -Всё? - её глаза зло сощурились, - а я не хочу!
   Она достала из кармана головоломку, быстро открыла её. Радужное сияние наполнило комнату, заиграло на лицах и в глазах замерших людей. По лицу Киры потекли слёзы, губы её дрожали:
   -Я не могу поступить иначе, - и прежде чем Баумгартен успел выхватить у неё головоломку, она переломила сверкающее чудо и раз, и другой. Острые края хрустальных страничек резали ей пальцы, но она не чувствовала боли, не замечала крови, полившейся из порезов, стояла, прижимая к груди потухшие осколки, и зажмурившись ожидала конца жестокой игры.
   В мёртвой тишине захрипели с натугой часы, начали отбивать четверть часа и вдруг сбились. Из деревянного нутра их раздался металлический царапающий звук и резко оборвался, словно бы лопнула старая пружина, там что-то бешено затикало, постоянно меняя ритм. Вдруг этот сумасшедший метроном стал замедлятьсяи совсем стих. Кира приоткрыла один глаз, потом другой: пока ничего не изменилось. Всё так же неслышно завывала вьюга за окном, и на подоконнике полосатая кошка наблюдала за метелью, щуря зелёные глаза. Всё так же Олечка сидела, уткнувшись лбом в плечо сына, а Серёжа судорожно сжимал руку матери. Андрей спрятал лицо в ладони, страшась того, что непременно должно случиться. Баумгартен с посеревшим лицом замер, прикусив губу. Кира уставилась на него огромными глазами, в которых читалась такая мольба и такая надежда, какой Ричард Баумгартен никогда прежде не встречал. Он осторожно протянул руку, чтобы забрать у неё осколки того, что когда-то было сияющим радужным миром. И остолбенел. Прямо на глазах у всех хрустальные осколочки один за другим стали исчезать, таять, растворяться в воздухе. С Кириных рук пропадали порезы и кровь.
   Внутри часов что-то щёлкнуло, раздалось сбивчивое тик-так, разразилось тоненьким мелодичным перезвоном старинного гавота, и ожившие часы пошли обычным ходом... Кира перевела дух, в голове мелькнула догадка: её поняли, её простили.
   Потом они прощались. Ричард о чём-то шептался с Сергеем, время от времени поглядывая в сторону Олечки и Киры. Олечка плакала, тихо, еле слышно всхлипывая.
   -Ну что ты, - Кира сочувственно гладила по плечу подругу, - не надо...
   -Да, тебе хорошо говорить! Ты тут остаёшься с Шурочкой и своим Штефаном, а я всех бросаю: и Серёжку, и родителей, - и слёзы градом полились по её щекам.
   -Тогда оставайся, - не подумав, ляпнула Кира и залилась краской.
   Олечка зашипела, как кошка:
   -Думаешь, я плохая мать?
   -Ничего такого я не думаю, - отодвинулась от неё Кира.
   -Думаешь, думаешь. По глазам вижу, что осуждаешь, - но тут же махнула рукой, - Серёжка уже взрослый, он сам о себе позаботится, да и о стариках моих тоже. А я - и мать никакая, и дочь такая же. Разве ж я не понимаю этого? И всё равно: ничего не могу с собой поделать. Не могу. Я без него не могу, - она указала глазами в сторону Ричарда, и вся поникла.
   Они помолчали.
   -Ты вот что, скажи Серёжке, чтобы он на Витольда не очень сердился...
   Кира удивилась. Олечка всегда ругательски ругала отца Сергея, а тут на тебе: "чтобы не очень сердился". Вот ведь мастерица на загадки всякие!
   -Понимаешь, есть на мне грех, - продолжала Олечка, смущённо потирая ладошку, - я не всё тебе рассказала. Он-то хотел Серёжу видеть, всегда хотел. Это я не разрешала, потому что злилась очень. А он и в квартиру нашу в Ленинграде вселился нарочно. Ему от театра давали тогда отдельную квартиру, а он отказался и въехал в наш клоповник. Это чтобы к Серёжке быть поближе.
   -Вот это да! - у Киры от изумления сделались круглыми глаза, - ничего себе история...
   -Да уж, - кивнула Олечка и хмуро посмотрела на Киру, - а ты совсем не изменилась.
   Не было в голосе подруги ни зависти, ни горечи - одна усталость, Олечка задумчиво перевела взгляд на мужчин за столом, потом повернулась к Кире:
   -А я старею. Видишь, седина появилась. И морщинки у глаз. Но всё равно ни о чём не жалею. Абсолютно. Начать с начала - так бы всё и повторила. Честное слово! - сухими глазами она глянула на Киру, - ты живи тут со своим Штефаном, с дочерью. Береги их. А я... - тут её глаза озорно блеснули, - я ведь всегда мечтала быть княгиней или баронессой. Не вышло. Зато хоть графиней побыла. Совсем чуть-чуть, но всё же.
   -Ах, ты! - улыбнулась ей Кира полными слёз глазами.
   Ричард встал. Серёжа подошёл к матери, та обняла его, потом отодвинула и перекрестила. Она кусала губы, чтобы не зарыдать в голос. Кира кинула вопросительный взгляд на Ричарда. Он печально улыбнулся, взял её шубку, помог надеть.
   -Это для Шурочки, - протянул маленькую коробочку, перетянутую шёлковой лентой, - там кукла, та самая, которую тебе подарили родители.
   -Ты расскажешь им обо мне, обо всех нас?
   -Конечно, - его загадочные синие глаза подозрительно блестели, - как же не рассказать о такой замечательной правнучке?
   -Не очень-то ты похож на древнего дедушку, - улыбнулась она.
   Он вздохнул, покосившись в сторону Олечки.
   -К сожалению, время щадит меня.
   -Ты всегда будешь с нею? - шёпотом спросила Кира.
   Он очень серьёзно посмотрел ей в глаза:
   -До самого конца.
   Кира кивнула. Она поняла то, что он не договорил, и ей стало жаль подругу.
   -А как же Андрей? - вдруг всполошилась она.
   Баумгартен печально улыбнулся:
   -О нём позаботится Нора. Всё у них будет хорошо: и у Андрея, и у Олечки. Не беспокойся.
   -Значит, Луций-лучезарный исправил свою ошибку?
   -Он давным-давно понял, что если ты что-то создал, даже пусть это будет всего-навсего игрушка, надо думать о последствиях и отвечать за свои действия.
   Кира всмотрелась в лучистые синие глаза. Поразительный взгляд: такой искренний, такой правдивый, такой...
   -А ведь ты всё придумал, другими словами, ты наврал нам. Нет, что-то, конечно, было. Но вот только что? - задумчиво глядя в прозрачную синеву его глаз, сказала она. Он не стал отпираться, лишь дёрнулась правая щека, и он чуть покраснел. - Но зачем ты придумал всё это? Ведь никогда не было его - Луция-светозарного...
   -Ты догадалась, - с лёгкой досадой покачал он головой, - я не хотел этого...
   -А чего ты хотел? И что было в самом деле? - устало спросила Кира, - к чему эта ложь?
   -Давай скажем иначе. Не ложь, а тайна, - он коснулся её руки, - мистика... И потом головоломка всё же была, и ты сама перекраивала её по собственному усмотрению. Разве нет? А история Луция... - он усмехнулся, - мне хотелось оставить в твоей памяти красивую сказку, легенду, миф - называй как хочешь. И это было хоть какое-то объяснение тому, что никак нельзя объяснить. Не сердись и не пытайся понять, почему летает ковёр-самолёт или как устроена шапка-невидимка. Даже если ты разберёшь их на отдельные ниточки, никогда не узнаешь их тайну. В это просто надо верить...
  
   Они вышли на крыльцо. Метель улеглась, только лёгкий снежок кружился в воздухе, на низком небе перемигивались звёзды, да ещё полная луна освещала всё, делая пейзаж контрастным. У порога переминался копытами и фыркал, косясь на людей синим глазом, облитый лунным сиянием серебряный конь, впряжённый в аккуратные санки. Они сели в сани, Сергей взял вожжи. Кира оглянулась. В ярко освещённом окне домика стояли, тесно прижавшись друг к другу, Баумгартен и Олечка, кошка теперь сидела на плече Андрея.
   Серёжа шевельнул вожжами, и, тряхнув шелковой гривой, конь двинулся по лунной дорожке. Чем дальше они отъезжали, тем сильнее серебрился воздух вокруг домика, мгновение - и искрящаяся пелена скрыла очертания стен и крыши.
  
   Шурка спала. Ей снилась красивая молодая женщина с холодными голубыми глазами. Она стояла посреди старой полуразвалившейся избушки и что-то говорила, говорила. Только Шурочка никак не могла разобрать её слов, но судя по гневному лицу голубоглазой, та была не на шутку сердита. Женщина время от времени касалась рукой странного украшения, висевшего у неё на шее. Это были две серебряные пластины с гравированной надписью, соединённые колечком и прикреплённые к тонкой цепочке. Шурочка в оцепенении смотрела, как шевелятся пухлые, ярко накрашенные губы, как яростно она отбрасывает назад мешающие ей густые пряди волос. Женщина замолчала. Потом перевела взгляд на старый сундук, стоящий в тёмном углу, сама себе кивнула, решаясь на что-то. Лёгкой походкой, словно танцуя, она подошла к сундуку, с трудом подняла его крышку, взметнув снежную пыль.
   Шурочка не хотела лезть в грязный сундук, она отбивалась от голубоглазой, но та исхитрилась связать ей руки и стала запихивать в страшный сундук. Шурка хотела кричать, но проклятый кляп не давал произнести ни слова. Она мычала и билась в своём кошмарном сне, слёзы текли по щекам.
   -Тише, тише, Шурочка. Всё прошло, всё у нас хорошо. Я с тобою, - голос мамы слышался рядом, и она успокоилась. Открыла глаза: мама сидела рядом на постели и её взгляд лучился нежностью.
   -Мамочка, - одними губами прошептала девочка, - это была та злая тётка...
   -Какая тётка? - Кира погладила дочь по голове, принимая на себя её страх и ужас, - какая тётка, Шурочка?
   -Из Ленинграда, - вполне нормальным голосом отозвалась Шурочка и зевнула, - ну как же ты не помнишь? Та, у которой целая комната кукол.
   -Даша? - догадалась Кира, - ты говоришь о Даше?!
   -Она хотела забрать меня с собой, - уже совсем засыпая, пробормотала девочка.
   Кира поцеловала Шурку, укрыла её одеялом:
   -У неё ничего не получилось бы. Спи, здесь её больше нет и никогда не будет, - она бросила взгляд на образ Богородицы. Колеблющийся свет лампадки высвечивал скорбные добрые глаза, играл искорками на серебряном окладе. -Защити нас, Милосердная! - Кира перекрестилась и перекрестила спящую Шурочку.
   Но на этом бесконечный и тяжёлый вечер, давно переваливший за полночь, ещё не кончился. Только-только еле стоящая на ногах от усталости Кира собралась улечься рядом с безмятежно посапывающей во сне Шурочкой, как приоткрылась дверь и её позвал Серёжа.
   -Серёжка, я сейчас свалюсь - так устала, - пожаловалась она, - что ещё случилось?
   -Ты только не волнуйся, - начал он смущённо.
   -Да что ещё? Говори уже, не тяни!
   -Говорят, Штефан заболел, сильно заболел.
   -Штефан?! - волнение тут же смыло усталость, - оставайся здесь возле Шурочки. Я пойду к нему.
   Она неслышно сбежала по лестнице, тихо скрипнула дверь. В комнате было жарко и душно, прикрученный язычок фитиля керосиновой лампы давал слабый свет, освещая бледное лицо больного с лихорадочными пятнами на щеках, запёкшиеся губы что-то шептали. Тёмные волосы разметались по подушке, длинные пальцы суетливо перебирали край одеяла. У неё перехватило дыхание от дежавю: так уже было тогда, в конце весны одиннадцатого года. Кира решительно отогнала воспоминания: ещё будет время поразмышлять. Она присела рядом с больным, поймала его беспокойную горячую руку и прижала к своей щеке. Дрожь прошла по всему её телу. Да, ему было очень плохо, она это поняла по тому, как затрепыхалось её сердце, как огнём запылала голова и сразу пересохло во рту. Но постепенно озноб отпустил её, сердце успокоилось, голова стала лёгкой. Она взглянула на Штефана и с беспокойством отметила, что ему почти не полегчало. Прошёл озноб, исчезла бледность, он уже не метался по подушке, но по-прежнему были закрыты его глаза и болезненно кривились губы. Кира приложила ладонь к его лбу -горячий! Неужели пропала её способность помогать больным? Но Шурочке она только что помогла. Так почему же не получилось помочь Штефану? В задумчивости она наклонилась к нему и вздрогнула: из-под длинных ресниц глаза Штефана настороженно следили за нею. Вот выражение его глаз изменилось, в них сверкнула радость, и она поймала себя на том, что улыбается ему в ответ. Он ответил ей такой прекрасной и тёплой улыбкой:
   -Дашенька, почему тебя так долго не было? - спросил он хрипловатым шёпотом. Кира отшатнулась. А он продолжал: - ты сердишься? Не надо! Ты прости меня! Я так рад, что ты решила остаться. Ты не беспокойся, твой отец всё поймёт, он же умный человек и любит тебя. Дашенька, пойми, я не смог бы быть там. А ты привыкнешь, вот увидишь: здесь тебе понравится.
   Он взял её руку в свою горячую ладонь, прижал к щеке и закрыл глаза:
   -Я немножко приболел, но когда ты рядом, вся хворь уходит. Ужасно спать хочется. Ты посиди рядом, ладно? - он резко распахнул затуманенные синие глаза и тут же болезненно сощурился, - этот свет, он такой яркий...
   Дрожащими руками Кира загасила фитиль, и комната погрузилась в темноту, только в красненькой лампадке у образов в углу подмигивал огонёк.
   -Дашенька, - забеспокоился Штефан, ловя её руку, - пожалуйста, не уходи...
   -Я не уйду, закрывай глаза и спи. Утром ты будешь здоровым, - голос её прозвучал сдавленно и хрипло. Его сильные пальцы осторожно и нежно сжимали её руку. Он послушно закрыл глаза, но её руки не выпустил.
   Кира смотрела туда, где на подушке угадывалось светлое пятно его лица. Вот, значит, какую цену она должна была заплатить за разбитый радужный счастливый мир. Правильно сказал Баумгартен, нельзя вернуть прошлое. Можно лишь вернуться назад и заново начать строить свою жизнь. Вот, получается, она вернулась, и теперь ей предстоит всё начать сначала. Без Штефана. Но грех ей сердиться! Шурочка с нею! А ведь могло и по-другому всё обернуться. Но сейчас у Киры не получалось убедить себя в том, что ей очень повезло. Грудь сдавило, и, чтобы не зарыдать, не забиться умирающей птицей, она осторожно высвободила руку из пальцев Штефана. Он тревожно завозился. Кира погладила его лоб, наклонилась и поцеловала в висок, туда, где билась тоненькая жилочка.
   -Прости меня, - глотая слёзы, прошептала она, - никто из нас не виноват. Так получилось. Она победила, и я ухожу.
   Она вернулась наверх, постанывая и пошатываясь. Её знобило. Знобило и ломило кости - каждую, даже самую тоненькую косточку раздирала ноющая боль. Но что такое физическая боль, когда душа болит? Не просто болит, а ноет, саднит, терзается - её бедная несчастная душа устала до изнеможения. Серёжка сидел, скрючившись на полу возле Шуркиной постели. Он поднял голову и посмотрел на Киру красными от усталости глазами:
   -Ну, как он?
   -Ему лучше, - ровным безжизненным голосом ответила Кира. Она вытянулась рядом с Шурочкой прямо поверх одеяла. Её огромные глаза сухо блестели в темноте, - завтра мы уезжаем.
   -Как? Почему? - встрепенулся Сергей, но Кира только покачала головой:
   -Завтра, всё завтра. К утреннему поезду мы будем готовы, - повторила она и провалилась то ли в сон, то ли в тяжёлое забытьё.
  
  
  
  
   Глава 14
  
  
   -Уже и не знаю, как тебя убедить! - Сергей с досадой и злостью оттолкнул стакан с остывшим чаем и возмущённо уставился на неё, - ты что, не понимаешь? Он же болен?! У него жар и бред. Что ж удивительного, что он назвал тебя её именем?
   Кира мрачно посмотрела на него и перевела потемневшие глаза с тенями от усталости на Софью Григорьевну и Шурочку, которые рассматривали на стене вокзального буфета произведение, видимо, местного живописца. В массивной раме среди заснеженных сосен и елей мчался поезд в сторону зрителей, из паровозной трубы валил дым, в окнах вагончиков белели лица пассажиров, разглядывающих зимний пейзаж. Если вчера был невыносимо длинный и тяжёлый день, то сегодня случилось не менее сложное утро.
   Вернувшись от Штефана, Кира провалилась в болезненный сон, но и там её преследовали тени. Язвительное лицо Якова Моисеевича, его голос, назойливо вползающий в уши: "Ты испортила ему жизнь, без тебя он жил бы спокойно и счастливо". Кира кричала в ответ, что это он, Яков Моисеевич, перевернул своей ложью их жизни, что это не она, а он виноват. А ещё она твердила, что уже всё кончилось, что она перестроила время: остановила и заново запустила его. Но проклятый старик не унимался: "Уйди, слышишь, уйди!", - бубнил он своё. Потом явилась Даша и стала обиженно хлюпать носом: "Я только хотела, чтобы всем стало лучше. И не собиралась я обижать твою девочку. Это всё из-за него. Я для него изобрела сюрприз и думала, вот сейчас достану Шурку и суну ему в руки. Пусть порадуется, что у нас теперь есть дочка. А ты ему ничем не поможешь! И когда он в больнице лежал, разве ты ему помогла? Это я его выхаживала. А ты? Где ты тогда была?"
   Кира так отчаянно отпихивала Дашино лицо, отрывала от себя её прилипчивые руки, что разбудила Шурку и та стала толкать её, пытаясь разбудить. На шум их возни примчался взлохмаченный Серёжка. Тут-то она ему твёрдо заявила, что сейчас же уезжает. Вот только сбегает за Сонечкой, соберёт вещи и попрощается с Паленами.
   -Ты с нами? - с чужим, похожим на маску лицом спросила она.
   -Нет, - отрезал он, - нет, и ещё раз нет. Ты приняла безумное решение...
   -Серёжа, - утомлённо прикрывая длинными ресницами глаза, перебила она его, - прошу тебя... Я всё решила. Значит, ты остаёшься?
   -Да, - его чёрные глаза обожгли её, - я остаюсь. Кто-то же должен быть рядом с ним?
   Кира дёрнула плечом и кивнула. Оставив Шурку ещё поваляться в постели, но велев ей всё же просыпаться, Кира поспешила к Софье Григорьевне. Вначале та не поняла, чего от неё хотят, но потом вскочила:
   -Вот и хорошо, Кирочка. Я ещё давеча хотела тебе сказать, неуютно мне здесь. И эта Лизавета Максимовна наврала зачем-то всем. Это ведь она приходила за Шурочкой тогда.
   Она посмотрела на измученную Киру и сочувственно покачала головой:
   -На тебе лица нет. Так и заболеть можно. Ты не бойся, всё у нас наладится. И ну их, этих Паленов! Вишь, какие аристократы гордые: сквозь зубы разговаривают. А сами-то, сами - немчура немчурой!
   Кира ничего не ответила, но Софье Григорьевне было хорошо знакомо такое её выражение лица, потому певица больше не решалась заводить разговор на эту тему. И она стала решительно укладывать свои вещи, что-то неодобрительно бормоча себе под нос в адрес не только Паленов, но и всей Эстляндии в придачу.
   Когда все уже были умыты и вещи уложены, перед тем, как спуститься вниз, Кира заглянула к Штефану. Он спал, и сон его был сном здорового человека. Она постояла, глядя в красивое лицо с "интересной бледностью" и испытывая неприятное ощущение от того, что всё происходящее уже когда-то было. В её глазах мелькнуло сомнение. Правильно ли она поступает? Кира протянула руку, чтобы коснуться его плеча. Ей нестерпимо захотелось увидеть его глаза, услышать его голос. Но он уже сам проснулся и с недоумением прищурился:
   -Вы? Что вы здесь... - и замолчал. Кира вспыхнула: только не этот взгляд - смесь заботы и жалости! Она повернулась и двинулась прочь, её спина дёрнулась, когда он окликнул её: - как ваша девочка? Кажется, вчера её напугали...
   -Напугали?! Моя девочка, - она выделила голосом это "моя", - мой ребёнок мучился кошмарными снами всю ночь.
   -Мне жаль, - по мягкому тону она поняла, что ему в самом деле очень жаль.
   -Пожалейте лучше свою Дашеньку, - вырвалось у неё помимо воли, и она увидела, как холодно прищурились его глаза, как потемнел их синий цвет, став почти чёрным. Теперь в его лице не было ни капли жалости, оно стало жёстким и чужим. И Кира поняла, что это значит. Это был конец. Ей здесь нечего делать. И, не взглянув на него, она вышла.
   Несмотря на ранний час, в гостиной собрались все, кроме Штефана: супруги Пален, Елизавета Максимовна, Софья Григорьевна и Шурочка. Кира сразу заметила облегчение на лицах родителей Штефана и скрытое торжество Лизы.Они радовались, что эта непонятная особа, эта странная жена их сына, покидает дом. Кира не держала на них зла. Старшие Палены упорно избегали говорить о немыслимых событиях, разыгравшихся вчера в их доме. Они улыбались, холодно, вежливо, немного натянуто, скрывая нетерпение, ожидали, пока Шурочка допьёт своё молоко. Девочка им нравилась, она была забавная и умненькая, но пусть лучше все уедут - и в доме воцарится потревоженный покой.
   Поэтому, когда в гостиную заглянул Серёжа, чтобы сообщить, что всё готово к отъезду, у них на лицах отразилось явное облегчение.
   Кирина дочь вдруг вспомнила, что забыла куклу и понеслась наверх. На самом деле кукла, заботливо укрытая от мороза и снега, лежала в Шуркином персональном саквояжике, но было ещё что-то, что во что бы то ни стало нужно было сделать. Она пробралась в комнату Штефана и на цыпочках подобралась к его постели. Тот лежал с закрытыми глазами, но явно не спал, а только делал вид, что спит. Он услышал, как кто-то тихонько крадётся к нему, но не стал "просыпаться" и ждал, что будет дальше. Тот, кто забрался к нему в комнату, молча стоял рядом, разглядывал его и тихонько сопел носом. Потом на грудь ему положили какой-то предмет, ещё несколько секунд посопели, шмыгнули носом и уже совсем не на цыпочках, а нарочито громко и уверенно шагая, вышли из комнаты, беспардонно хлопнув дверью.
   Закусив губу, Кира помогла забраться в сани хмурой Шурочке и встревоженной Софье Григорьевне, сама села рядом, Серёжа лихо взмахнул кнутом, и Томас, обиженно фыркнув белым паром, словно паровоз, потащился в сторону станции. Они приехали слишком рано, до прихода поезда на Петербург было больше часа, поэтому решили выпить чая с пирожками в буфете. Софья Григорьевна весело трещала, объясняя Шурочке разницу между басовым и скрипичным ключом.
   Серёжа несколько раз пытался завести разговор, но натыкался на отчуждённый Кирин взгляд и замолкал. Но, когда Софья Григорьевна, чтобы развлечь совсем загрустившую Шурку, повела её смотреть картину на стене, он решился, потому что время поджимало и скоро подойдёт поезд. Кира молча выслушала его доводы и отрицательно помотала головой.
   -О себе не думаешь, так о Шурке подумай! - вырвалось у Сергея.
   -О чём это ты? - противно-ласково спросила Кира.
   Сергей уже понял, что не нужно было затрагивать эту тему, но упрямо продолжил:
   -Сама знаешь о чём. Шурка выросла с мыслью, что где-то на свете есть её замечательный отец. И вот он здесь, рядом - и что? Ты увозишь ребёнка, не дав возможности им привыкнуть друг к другу.
   -Привы-ыкнуть, - протянула Киры скривившись, - ах привыкнуть! Когда ты был совсем крохой и ещё говорить-то толком не умел, он сразу нашёл к тебе подход. И играл с тобой, и кормил, и сказки читал. Сразу, заметь. Не тратил время на привыкание. А ведь ты не был его ребёнком! Шурка - его дочь, и он это знает. Но посмотри, как он сторонится её. Будто боится!
   -А может, и боится, - он взглянул на непривычно серьёзную Шурочку, слушающую болтовню Софьи Григорьевны, и продолжил менее уверенным тоном, - может, он ещё не всё вспомнил?
   Кира только отмахнулась:
   -До того, как начал оперировать Вацлава, конечно, он ещё не стал полностью Штефаном. Но, я уверена, потом он уже не сомневался, что никогда не существовало Иво Рюйтеля, что это был морок, вбитый в его сознание искусством Якова Моисеевича. И что? Он кинулся к нам с Шурочкой с распростёртыми объятиями и криком: "Любимая!"? - она досадливо усмехнулась, - ничего подобного. Ты, Серёжа, не можешь одного понять: он всё помнит, всё знает. Каждый год помнит: и одиннадцатый, и двенадцатый (будь он неладен!), и тридцать первый... - каждый год и каждый месяц он помнит.
   -Тогда я не знаю... - пожал плечами Сергей.
   -Я знаю, - сверкнув зеленью глаз, пробормотала Кира, посмотрела в тёмное ещё окно, потом на Серёжу, - я знаю. Мы были вместе, посчитай, сколько лет? Вот то-то и оно!
   -Что "то-то и оно"? - не понял он.
   -Серёженька, он, Штефан, не забыл меня, - она опустила голову, прикусив губу, взглянула исподлобья глубокими сухими глазами, - мой муж... мой дорогой муж всё-всё великолепно помнит. Просто случилось то, что, к моему несчастью, случилось: за двадцать пять лет он не только отвык от меня, он всего лишь меня разлюбил. Понимаешь, раз-лю-бил.
   -Нет! Что за глупость!
   Она покивала:
   -Разлюбил, - помолчала, - а может, и не любил никогда по-настоящему...
   Он молча смотрел как она ставшими вдруг пустыми глазами уставилась на тарелку с ненадкусанным пирожком.
   -Ну ладно, пусть разлюбил, - забыв о деликатности, ляпнул Сергей, - но Шурка-то тут при чём? Её он тоже разлюбил? - хмыкнул он.
   Кира неопределённо дёрнула плечом:
   -Кто его знает? - потом словно бы стряхнула с себя тоску, подняла голову и глянула прозрачными зелёными глазами, - мы немного поживём в Петербурге, а потом поедем с Шурочкой в Каменецк. Там тихо и спокойно. Будем жить в своём доме. И, как сказал, Баумгартен, заново начнём строить свою жизнь. С самого детства я, как дурочка, мечтала о счастье. И, знаешь, что для меня всегда было этим самым пресловутым счастьем? Семья и уютный дом. Глупо, да? По-мещански? Скажешь, мечта обывателя? Ну и пусть. Мне не нужно луны с неба. Не нужно миллионов рублей в карманах - ничего из этого не нужно. В мире так много всего разного - и плохого, и хорошего, и я уже пыталась перестраивать его, этот безумный мир. Была ли я счастлива при этом? Нет. Так пусть мир останется таким, каков он есть. Со всеми своими грехами и проблемами. Теперь мой мир - это любимый муж в домашней куртке и с газетой у камина, маленькая дочь, играющая с котёнком на ковре, и я - за накрытым к чаю столом. А на столе серебряная сахарница - точно такая, как была у маменьки в нашем доме. Смешно? Почему ты не смеёшься?
   Он покачал головой:
   -Обычные мечты обычного человека, которому нет дела до мировых революций и прочих потрясений. Не вижу ничего плохого в том, какие ценности ты себе определила в приоритет. Но, замечу, каждый видит своё счастье по-своему. У одного это "...коль гореть, так уж гореть сгорая", у другого...
   - "...им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни..." - так, да?- перебила она его, - и ладно! Пусть я - тупая, жирная гагара, но я хочу жить интересами своей семьи, до других мне сейчас дела нет.
   -Ну, долго-то ты в тишине и покое не проживёшь, - вернул её на землю Сергей. - Сколько нам этой тишины ещё осталось? Года четыре? А потом? Сама знаешь, что будет. Да и не знаем мы, как тут всё пойдёт. А вдруг войны не будет? ... Вот посмотрим, замёрзнет Ниагарский водопад или нет?
   -Ну замёрзнет? И что тогда?
   -Ты не поняла. Если водопад замёрзнет, а я читал, что он в 1911 году замёрз совсем, то, значит, все события пойдут так, как шли в нашем с тобой 1911 году. Ясно?
   -Что будет, то и будет, - вяло махнула она рукой. - Главное теперь никто вроде Григория Александровича крутиться вокруг не будет. Кончилась мистерия!
   Ах, как ему не нравилось такое её состояние! А что нужно делать, он не знал. Но понимал, Кире нужно время, чтобы хоть чуть прийти в себя. И ещё подумал, что обязан позаботиться об этой измученной и опустошённой женщине. Он мысленно добавил к своему длинному "шефскому" списку Шурку и её маму.
   Шурочке наконец удалось привлечь внимание Софьи Григорьевны к их сложенному на скамье перрона багажу. Она через буфетное окно показала ей, что шляпная коробка грозила скатиться прямо на рельсы. Певица взглянула, всплеснула руками и поспешила наружу ловить коробку. А девочка подошла к сидящим молча Серёже и Кире. Серёжка притянул к себе Шурку, поправил ей капор. Она прильнула к его плечу.
   -Поедем с нами, - шепнула она.
   Серёжа сильнее притиснул девочку к себе:
   -Не могу. Смотри, у тебя здесь мама, да и Софья Григорьевна тоже. А как же он? Кто-то же должен за ним присматривать, - он не назвал имени, но и так было ясно, что речь идёт о Штефане.
   Шурка кивнула, обхватила его шею руками и зашептала в ухо:
   -Присмотри за ним. Она его держит, не отпускает.
   -Это ты о ком? - удивился он, - что за сказки ты тут говоришь?
   -И вовсе не сказки, - она скосила глаза на мать, которая сидела, опустив голову, и думала о чём-то своём, - его держит ведьма...
   -Шурка, Шурка, - он слегка щёлкнул её по носу, - ты же уже большая девочка. Какая ведьма? Ведьмы только в сказках. В жизни всё гораздо проще и сложнее одновременно. Нет, дорогая моя, никаких ведьм нет.
   В зале появилось станционное начальство:
   -Господа, пожалуйте к поезду. Сейчас будет. Стоянка - две минуты.
   Шурка взяла Киру за руку и повела наружу, Серёжа шёл за ними. Кроме них, никаких пассажиров больше не было. Уже совсем развиднелось, серое небо нависло над зданием станции, и после тёплой буфетной стало зябко до дрожи. Шурка, всё ещё не привыкшая к извергающим дым и пар, взвизгивающим и гудящим поездам начала века, с опаской наблюдала, обхватив Кирину руку, за приближением пыхтящего паровоза. Горьковато запахло углем, сажей и ещё чем-то. Паровоз свистнул, выпустил с двух сторон струи пара и остановился. Проводник помог Серёже занести вещи, Софья Григорьевна поднялась в вагон и с тревогой наблюдала, как Кира обнимается с Серёжей:
   -Кирочка, скорее! - не выдержала она.
   Серёжка подхватил в охапку Шурочку, расцеловал её и поставил на площадку тамбура возле Киры. Паровоз как-то особенно пронзительно свистнул, сдал назад так, что дёрнулись все вагоны и двинул состав вперёд. Кондуктор уже закрыл дверь, но в полузамёрзшее стекло была видна одиноко стоящая фигура Серёжи на пустом перроне. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее она удалялась, сливаясь со стенами станции.
   Проводив хмурым взглядом уходящий за поворот состав и ощутив гулкую пустоту внутри, такую, от которой хотелось закрыть лицо руками и разрыдаться в голос, Серёжа вернулся в буфетную. Спиртного там не было, но, перемигнувшись с буфетчиком, он вскоре вышел, имея в кармане полушубка чекушку монопольки. Верный Томас приветственно покивал ему, ласково ткнувшись тёплыми губами в руки и получив свой кусочек сахара, схрумкал его и, когда Серёжа вспрыгнул на облучок, без понуканий потрусил в сторону мызы Паленов.
  
   Первое время после приезда в Петербург Кира ждала, что вот-вот раздастся в передней звонок и на пороге появится немного смущенный, обаятельно улыбающийся Штефан. Она летела к дверям на каждый звонок впереди горничной. Та только недоуменно косилась на странную барышню и судачила о ней с кухаркой. Но прошла неделя, за ней другая - Штефан не приехал. Кира сникла, и, если бы не Шурочка с Софьей Григорьевной, совсем бы завяла. Певица развила бурную деятельность. Не обращая внимания на меланхолическое настроение Киры, она взяла в свои руки бразды правления и, первым делом, попросила своего старого обожателя адвоката Велле, успевшего вернуться из Нью-Йорка, проверить, все ли Кирины притязания по наследству справедливы.
   Викентий Павлович Велле просмотрел документы, сделал запросы в Одессу и Каменецк, дождался ответов и подтвердил, что все бумаги в порядке. Кира написала мачехе письмо, где сообщила, что, возможно, скоро приедет и немного волновалась, ожидая ответ, представляя, какое лицо будет у Веры Ивановны при чтении письма. Кира не забыла, как она слала проклятья ей и Штефану вслед. Но произойти это должно было в июне, а сейчас ещё только шёл февраль. От чехарды с датами у Киры порой голова кругом шла.
   Как ни странно, ответ пришёл на удивление быстро. В нём Вера Ивановна рассыпалась в радостных приветствиях, сообщала, что содержит дом в идеальном порядке и с нетерпением ждёт возвращения "своей дорогой Кирочки". Кира только головой покачала, читая эти строки. Вечером, за ужином, она прочла письмо Софье Григорьевне (сегодня у неё спектакля не было и они устроили тихий семейный вечер) и та, с тоской глядя на кусочек пресной отварной телятины (нужно было срочно сбросить парочку фунтов для уже готовой к генеральному прогону "Кармен"), лишь неопределённо пожала плечами:
   -Видишь ли, Кирочка, твоя мачеха - женщина непредсказуемая. Я-то хорошо помню, какие фортели они с твоей тёткой Полиной выкидывали в старших классах гимназии. Таких упрямых, несносных девиц, постоянно попадающих в разные переделки, ещё поискать надобно. Так что на твоём месте я бы не сильно ей доверяла, - она отрезала серебряным ножом микроскопический кусочек телятины, положила его в рот и стала задумчиво жевать. Шурочка хихикнула, за что тут же получила строгий взгляд сразу от двоих: от Киры и от гувернантки. Софья Григорьевна сделала Шурке страшные глаза, отчего та совсем развеселилась.
   У Шурки теперь была настоящая гувернантка. На её появлении настояла всё та же Софья Григорьевна:
   -Отдавать сейчас ребёнка в гимназию я бы не стала, - сказала она Кире, - да и мне предпочтительнее, когда девочка рядом. Давай наймём гувернантку!
   -Соня, ты себе представляешь - гувернантка! - поразилась предложению певицы Кира, - и зачем нам гувернантка, если я сама могу заниматься с Шурочкой?
   -Можешь, конечно, можешь, но не забывай, милая, что имея тамошнее образование, у тебя нет здешнего обычного гимназического. И потом, что тут такого? Это же всего лишь гувернантка, - невозмутимо продолжила Софья Григорьевна, - а если ты собираешься уезжать из Петербурга, пусть она едет с вами. Хотя, на мой взгляд, уезжать из столицы просто нелепо.
   -Гувернантка, - Кира фыркнула и повторила несколько раз слово, напоминающее, романы сестёр Бронте из жизни девятнадцатого века. Всё-таки несколько лет, прожитые в другом времени и при других обстоятельствах, отразились на её восприятии современного окружения. Хотя, с другой стороны, тут же рассудила она, ничего плохого в этом никогда не было. Средства у неё есть, можно и о гувернантке для Шурочки подумать. Только не до того ей сейчас было: Викентий Павлович как раз занимался её бумагами и Кира по уши погрузилась в юридические тонкости. А вот Софья Григорьевна, никогда не имевшая собственных детей, ретиво занялась Шурочкиным воспитанием. Обнаружив у девочки хороший слух, она решила приохотить её к роялю. Шурка с удовольствием тренькала всяких "Васильков" с "Петушками" и упрашивала поскорее научить её "играть двумя руками", но Софья Григорьевна была последовательна и требовала освоения инструмента не с налёту, а методично и постепенно.
   Почти каждый день Шурочка вытаскивала Киру на прогулку. Совсем как собачку на поводке, она тащила мать по Каменноостровскому проспекту в сторону дома, где они жили в коммуналке и где их нашёл Серёжа. Они заглядывали к деревянным двухэтажным домикам за заборами, скрывающими яблони в сугробах, - лет через двадцать здесь построят школу, где станет работать Кира и учиться Шурочка. Вспоминали разные смешные истории и хохотали так, что даже какая-то дама в шляпе с вуалеткой, глядя на них, однажды возмущенно топнула ногой. Потом Шурка решительно вела Киру к дому Циммермана, хотя та противилась и шла к огромному зданию очень неохотно. Кира понимала, что её дочь мечтает "случайно" увидеть Штефана, и не сердилась на ребёнка. Сама она уже перестала на это надеяться, и ей было больно видеть презентабельное сооружение со швейцаром у входа. Постоянная внутренняя боль - это была ещё одна причина, по которой Кире хотелось сбежать из столицы.
   Как-то они, совершая дежурную вылазку к дому Циммермана, перебрались на противоположную сторону проспекта, где между домами примостился крохотный садик со скамейками. Шурка сооружала снежную семью: папу, маму и дочку. Кира ей помогала, заинтересованно поглядывая на одиноко сидящую на скамье девушку. Они уже скатали из снега "маму" и "папу", начали лепить дочку, а девушка как сидела, нахохлившись на промёрзшей скамье, так и сидела. Снег нападал ей на шапочку и на облезлый воротник пальто, рядом уже вырос целый сугроб, но та ничего не замечала. Киру обеспокоило выражение отчаянной неприкаянности на её лице. Она оставила Шурочку возиться в снегу, встряхнулась и подошла к скамье.
   -Вы не будете против? - спросила она, стряхивая снег с деревянного настила и разглядывая девушку. Та испуганно глянула и красной от холода рукой стала очищать скамью.
   -Пожалуйста, конечно, садитесь, - пробормотала она и опять замерла, безнадёжно глядя перед собой.
   Постепенно Кире удалось её разговорить. Это была совсем юная особа, только что выпущенная из Павловского женского института, настоящая "павлушка-парфетка", и даже в зелёном, чуть ли не форменном, пальто. Получив прекрасный аттестат, она устроилась в очень приличную семью с двумя ребятишками.
   -Так вы гувернантка? - удивилась Кира.
   Девушка уныло кивнула.
   -Только я всего два месяца у них прослужила. Муж хозяйки был в отъезде, а когда вернулся, той не понравилось, как он смотрит на меня. И вот... - она совсем по-девчоночьи шмыгнула носом, достала из такой же облезлой муфточки, как и её заснеженный воротник, мокрый носовой платочек, вытерла покрасневший нос и обречённо замерла.
   -А вы можете рассказать о себе, - по-французски попросила её Кира, и девушка так же по-французски ей стала рассказывать, что жили они когда-то в Севастополе. Папенька был морской офицер, но погиб во время какого-то похода. То ли его смыло в море во время шторма, то ли подцепил лихорадку в южном порту - этого она не знает, потому как была совсем ещё малюткой. Маменьке выплачивали крохотную пенсию, она решила ехать в столицу к дальним родственникам в надежде на то, что они помогут, как когда-то помогли им её родители. Но родственники не приняли молодую женщину с маленьким ребёнком, сказали, что сами нуждаются и буквально выставили их на улицу. Несколько лет маменька служила экономкой в одной семье, но потом стала часто болеть: всё кашляла да кашляла. И её уволили. В общем, обычная история.
   -А где сейчас ваша маменька?
   -А вот как испросила позволения принять меня в Сиротский институт, так вскорости и померла от чахотки.
   -Круглая сирота, получается, - вздохнула Кира. Ей было жаль девушку. Куда она пойдёт? В заведение мадам Десмонд? И вспомнила, как гневно в своё время обличал её Штефан. Как он бросал ей в лицо злые слова, упрекал в том, что она вместо того, чтобы идти хотя бы санитаркой в больницу, нашла себе лёгкую дорогу в заведение к мадам. Она иронически хмыкнула. Девушка подняла на неё удивленные тёмно-карие, почти чёрные глаза.
   -У вас хороший французский, - похвалила её Кира.
   -О, у нас была строгая учительница - мадемуазель Дюпен-Дюдеван...
   -А у неё не было, случайно, псевдонима Жорж Санд? - усмехнулась Кира.
   -Почему Жорж Санд? - не поняла девушка, но потом догадалась, - вы это из-за совпадения имён? Да, мы тоже к ней приставали с этим, но она только отмахивалась и говорила, что мадам Санд вела безнравственный образ жизни и поэтому она не хочет о ней говорить. Но мы всё равно читали и "Консуэло", и "Индиану", и "Валентину". У нас в институте была хорошая библиотека, только не все книги разрешали читать.
   Кира слушала замёрзшую институтку и ловила себя на том, что девочка ей нравится. Она ей напомнила себя саму сто лет назад - такую же наивную и бесхитростную особу.
   -И что же вы намерены делать теперь? - осторожно спросила она.
   Та лишь неопределённо пожала плечами:
   -Что-нибудь придумаю, - и опять уставилась в пространство перед собой.
   -Пойдёмте в кондитерскую, - предложила Кира, - чашка чая нам не повредит после такого холода.
   Но девушка независимо выпрямила спину:
   -Благодарю вас, но я уже пила сегодня чай.
   -А мы ещё не пили, но вы же не откажетесь составить нам компанию? Мы с дочерью замёрзли, вот и погреемся. И подумаем вместе, может, я смогу вам помочь.
   Девушка с надеждой глянула на Киру и резво поднялась со скамьи, отряхиваясь от налипшего на одежду снега. В жарком зале кондитерской у воспитанницы Сиротского института тут же потёк нос, снег стаял с воротника и мех неизвестного животного на нём повис мокрыми сосульками.
   -Мы не познакомились, - улыбнулась начинающей согреваться девушке Кира, - меня зовут Кира Сергеевна, а эта барышня - моя дочь Шурочка.
   -Матвеева Ольга Яковлевна, - представилась девушка. Кира не поверила своим ушам.
   -Как? Как вас зовут?! - шевельнула она непослушными губами.
   Хорошо воспитанная барышня постаралась скрыть своё удивление и ещё раз повторила:
   -Ольга Яковлевна Матвеева.
   Да, это было больше, чем совпадение! Кира молчала, молчала ничего не понимающая Ольга Яковлевна, даже Шурка притихла на своём стуле. Молчание затягивалось и становилось неприличным. Кира покашляла, прочищая горло:
   -А можно взглянуть на ваши бумаги? - хрипло сказала она. Девушка с готовностью вытащила из муфточки перетянутый белой ленточкой рулончик. На Кирин взгляд, все документы были в идеальном порядке: свидетельство о рождении, паспорт, аттестат - всё настоящее, на казённой гербовой бумаге и с печатями. Кира задумалась. В её жизни было много разных чудесных совпадений, часть из которых была игрой того, кто однажды так необдуманно пошутил, создавая хитрую игрушку из человеческих жизней. Но, во всяком случае Кира так считала, всё уже осталось позади, игра кончена, головоломка собрана и разбита её собственными руками. И вот опять?! Или это всё-таки случайное совпадение? Потом она подумала, что уж не Олечка ли подаёт ей знак из своего чудесного далёка? Было время, когда и она, Кира, вот так же беспомощно стояла возле служебного входа в театр и, если бы не задушевная подруга Олечка Матвеева, неизвестно что с нею бы произошло в незнакомом городе.
   Она вернула документы. Девушка медленно засовывала их в мокрую муфту и не поднимала глаз. Кире стало её жаль. И ещё она подумала, что если теперь во всём будет искать чьи-то злые происки, то так совершенно невозможно будет жить. Она тряхнула головой, отгоняя сомнения, и предложила Ольге Яковлевне Матвеевой поработать у них, и та с протяжным вздохом облегчения согласилась.
   Теперь день Шурочки был расписан по часам: утренние занятия, прогулка, вечерние занятия - всё, как было недавно в Павловском институте у её гувернантки. Разве что питание не такое скудное, а вполне нормальное и здоровое. Ольга Яковлевна оказалась смешливой, живой и очень пугливой барышней, боялась всего: таракана на кухне, тёмных теней в парадном, строгой горничной Глаши. Но, оказавшись на должности Шуркиной гувернантки, она немного успокоилась, ревностно относилась к своим обязанностям, но без педантизма и чопорности. С девочкой она нашла общий язык, в дела "взрослых" не встревала, но если её просили помочь в чём-то, с радостью откликалась на просьбу. Конечно, в этом странном доме некоторые вещи ей казались странными. Например, то, что где-то вдали от семейства проживает супруг Киры Сергеевны, о котором никогда не говорят, но портрет которого висел в Шурочкиной комнате и, входя в неё, Кира Сергеевна непременно бросала быстрый взгляд на изумительно красивое лицо мужа. Иногда в беседах Софьи Григорьевны с Кирой проскальзывали странные словечки непонятного значения, а уж что придумывала Шурочка - уму непостижимо, воображение девочки было безграничным. Но Ольга Яковлевна считала, что отличное воображение является достоинством ребёнка. А некоторые странности, вроде прогулки всегда к одному и тому же месту на Каменноостровском проспекте, она относила к детским капризам и смотрела на такие мелочи сквозь пальцы.
   Неожиданно на Киру навалилась прорва бумаг. Прежде всего, надо было "узаконить" Шурочку, потому что получалась нелепица с разницей в возрасте ребёнка и матери. И вновь здесь неоценимую помощь оказал Викентий Павлович Велле. Это он раздобыл одному ему известным способом свидетельство о рождении для Шурочки. В нём было несколько неприятных пунктов, на которые либо надо было согласиться, переступив через свою гордость, либо... другого либо не было. Согласно этому документу Шурочка была подкидышем и воспитывалась в сиротском приюте. Откуда её взяли на удочерение супруги Пален. Такова была общая схема. Документы требовалось подписать, но силу имела лишь подпись Штефана - вот когда Кира возмутилась неравенством в правах женщин и мужчин в России начала 20 века.
   Она написала Серёже письмо, полное гневных выпадов в сторону правопорядка, и попросила его передать Штефану конверт с бумагами для подписи, сопроводив этот конверт крохотной запиской. Письма от Серёжи приходили часто: один-два раза в неделю обязательно, поэтому Кира была в курсе всех событий на мызе. Серёжа обязательно писал письмо и для Шурочки. И та ему с удовольствием отвечала. В одном из последних писем он рассказал занимательную историю. "Представь, - писал он Кире, - несколько дней назад Эльза Станиславовна за обедом задумчиво так на меня посмотрела (не помню, писал я тебе или нет, что Штефан привёл меня как-то в столовую и объявил всем, что вот, мол, его старинный друг и он, то бишь я, оказал всем честь своим присутствием в этом доме. Представляешь мою физиономию в этот момент? Так что теперь я завтракаю и обедаю со всем семейством и никто не обращает внимания на то, что по документам я Тузенбах). Так вот, смотрит она на меня и вдруг говорит:
   -А скажите, Сергей Степанович, вам никогда не приходилось бывать в Берлине? Мне почему-то очень знакомо ваше лицо.
   Я прямо-таки опешил. А Штефан спокойно так говорит ей:
   -Бывают люди очень схожие друг с другом. Или мы предчувствуем встречу с кем-то и тогда, встречая их, они кажутся нам уже знакомыми.
   Как тебе такой поворот событий? Но это ещё не всё. Елизавета Максимовна вдруг спросила Штефана, куда запропастился его приятель Андрей Афанасьевич Монастырский. Видела бы ты в тот момент лицо своего мужа! Так что, Кирочка, память - штука занятная!" Кира согласилась с ним и описала, как Софья Григорьевна встретила Шурочкину гувернантку. Когда Кира представила ей девушку, певица мило приняла её, потом задумалась и вдруг сказала:
   -А разве у тебя, Кирочка, не было знакомой с таким же именем? Что-то мне помнится, была какая-то история с её чудным малышом Серёженькой? Помню, бегал он здесь в гостиной...
   И вот теперь Кира с нетерпением ждала письма с подписанными документами из Эстляндии. По её подсчётам, ответ должен был прийти дней через десять. Она ни секунды не сомневалась, что Штефан незамедлительно выполнит её просьбу. Но десять дней спустя она начала нервничать и ругать себя за то, что доверила такие важные бумаги почте. Надо было сесть на поезд и в течение нескольких дней решить свою проблему. На четырнадцатый день она уже извелась от ожидания и решила дать телеграмму на мызу. Софья Григорьевна была на очередной репетиции, Шурочка с Ольгой Яковлевной отправились на прогулку. Кира договорилась с ними, что они все вместе поедут на Почтамтскую улицу сразу после обеда. Время ещё было, и она достала маменькин резной сундучок, в который не заглядывала после возвращения из Эстляндии.
   Она никогда не думала об окружающем мире и существах, населяющем его, как об игрушке, созданной для развлечения. Батюшка в Троицкой церкви, когда она подошла к нему со своими крамольными мыслями, слушал её и только качал головой. Но не прогневался и не выгнал из храма.
   -Господь Бог всех видимых и невидимых тварей Творец и Зиждитель, - тихо и как-то очень по-доброму глядя на Киру, сказал он и добавил: - ибо сказано: "В доме Отца Моего обителей много". Наступит время, когда мы должны веровать в то, что невозможно доказать и принимать то, что выше человеческого разумения.
   Эти же слова совсем недавно она слышала от Баумгартена. И вот опять! Тогда Кира решила, что нечего будоражить себя вопросами, на которые у неё нет ответов, нужно просто радоваться тому, что есть, и удовлетворяться тем, что имеешь.
   Резная объёмистая шкатулка показалась ей необычно тяжёлой. Она провела рукой по гладкому дереву, ощущая пальцами каждую чёрточку, каждый завиток. Вот удивительная вещица! Где она только не побывала! Прошла через времена, через страны, через сотни и сотни людей, а всё как новая. И, как обычно, ящичек послушно открыл ей своё пахнущее сандалом и лавандой нутро.
   Здесь были все её сокровища. Аккуратно переложенные хрустящей бумагой лежали саше с тонкой вышивкой, но не с носовыми платками, а с шёлковыми вышитыми шарфами-палантинами, тонкими, как паутинка. Два веера в сафьяновых футлярах по-прежнему радовали яркостью красок. Кира отложила для Шурочки набор для письма с цветным сургучом - пусть пишет красивые письма Серёже. А вот и изумительная серебряная сумочка с аметистами на фермуаре. Кира тут же решила, что обязательно пойдёт с нею на премьеру "Кармен", которая должна быть на днях.
   В плоском синем футляре покоился маменькин жемчуг, она приложила его к щеке, и ей показалось, что от жемчужин исходит нежное тепло. Рядом с футляром была ещё одна коробочка. Она отстегнула застёжку и чуть не заплакала. Это же их со Штефаном обручальные кольца! Те самые, которыми он заменил простенькие гладкие ободочки, надетые ими во время венчания. В те жаркие летние дни в Одессе они радостно праздновали каждую неделю их неожиданного брака. Штефан тогда потащил её на Соборную площадь к Спасо-Преображенскому собору. Там шло чьё-то венчание, и под слова "и ангел Твой да предыдет пред ними вся дни живота их" Штефан открыл эту коробочку и они обменялись кольцами. И глаза его сияли прозрачным янтарным блеском. Ей казалось, что тогда он любил её.
   И хотя Кира тщательно сберегала своё кольцо, в какой-то момент оно затерялось. Оказывается, нет, не пропало. Она надела изящный плоский ободок с эмалевыми вставками, расписанными незабудками на безымянный палец правой руки. Полюбовалась нежными, тонко выписанными цветочками, вспомнила, как маменька, высаживая зелёные кустики на клумбу, всегда ей говорила: "Незабудку голубую ангел с неба уронил, для того, чтоб дорогую никогда я не забыл".И вздохнула: помнит ли Штефан всё так, как она это помнит?
   На дне ящичка был приготовлен для неё ещё один сюрприз. Вот уж чего она не ожидала, так это увидеть вновь своё рождественское платье. Кира развернула папиросную бумагу, осторожно извлекла прохладную ткань и ахнула: платье было то же самое, из атласа и шифона, отделанное ручной работы тонкими кружевами и стеклярусом - всё так и одновременно не так. То её платье было черным с золотом, а это - из изумительного глубокого, тёмно-зелёного цвета шифона с серебряными кружевами на атласном зелёном чехле, оно переливалось стеклярусной вышивкой вокруг декольте и на поясе и казалось живым. Кира приложила это чудо к себе. Да, это было прекрасно! Но где тот, для кого она надела бы его? Не хватало самого главного украшения: рядом не было Штефана, а без него это чудесное платье было ей ни к чему. И Кира осторожно повесила платье в шкаф. Совсем как бедняжка Золушка, обронившая свой хрустальный башмачок, она вдруг поверила, что ещё не всё потеряно. Просто её красавец принц всего-навсего умчался за тридевять земель героически сражаться со страшным великаном, но он вот-вот вернётся. Обязательно вернётся. Вот только победит чудовище - и вернётся...
   Возвратившаяся с репетиции Софья Григорьевна так и застала Киру, шмыгающую носом, с покрасневшими глазами и перебирающую изящные вещицы на столе.
   -Ах, какая красота! - не удержалась актриса, разворачивая изумрудного цвета веер с галантными сценками в медальонах, - и перчатки того же оттенка! Да здесь целое сокровище! Но, на мой взгляд, слишком много зелёного. Можно, конечно, постараться внести сюда немного другого цвета, а то будешь напоминать зелёную царевну-лягушку.
   Кира искоса посмотрела на Софью Григорьевну - что-то в её тоне ей не понравилось. Певица была чем-то смущена, избегала смотреть в глаза, на щеках выступили красные пятна.
   -Что случилось, Сонечка? Тебя что-то беспокоит? - не выдержала Кира.
   -Беспокоит. Представь себе, беспокоит, - Софья Григорьевна села в кресло, достала платочек и стала им обмахиваться, - скажи, ты позволяешь Шурочке пить вино?
   Что-о? - у Киры глаза на лоб полезли, - Шурочка пила вино? Когда? Где?
   -Вчера. Мы сели за рояль, но ничего не вышло из занятий. Шурка с красными щеками, глаза блестят, смеётся как дурочка. И вдруг позеленела вся и помчалась в туалет. Вернулась бледная, в испарине, говорит, что её стошнило. Ну тут я вцепилась в неё и всё вызнала. Оказывается, это Ольга Яковлевна угостила ребёнка галицынским кагором. Я не стала больше ничего выяснять, решила, что ты сама примешь меры. Отослала Шурочку спать. Хотела тебе сказать, да отвлёк Викентий Павлович.
   -Вот почему она уже спала, когда я зашла поцеловать её на ночь! Но что же Ольга Яковлевна? Она-то где была всё это время?
   -Пока вы с Викентием составляли очередное прошение, Ольга Яковлевна отпросилась у меня. У неё голова заболела - теперь-то я понимаю почему - она решила пройтись по улице, подышать воздухом. Кажется, мы ошиблись в этой девушке, Кирочка, - с сожалением покачала головой Софья Григорьевна.
   Кира неопределённо дёрнула плечом: ошиблись? Девушка ей напоминала Олечку не только полным совпадением имён. Что-то в её характере было бесшабашно-добродушное, свойственное любимой подруге. Кира так и видела бесхитростную Олечку первых дней жизни в Одессе. И вдруг такая, мягко говоря, неприятность.
   -Да, надо разобраться. Но это ведь ещё не всё? Да, Сонечка?
   -Не всё. Кира, мы с Викентием решили остаться друзьями, - она преувеличенно внимательно разглядывала свой носовой платочек.
   -Соня! Но почему? Ты же ответила ему согласием на брак - и вдруг?
   -Так получилось. Понимаешь, слишком долго всё это тянулось. Перегорело, что ли? А тут ещё... - она замялась, - не знаю, как тебе сказать...
   Кира вдруг увидела, что Софья Григорьевна покраснела как девочка-гимназистка и сразу от этого помолодела. "А ведь она ещё совсем молодая женщина, и такая хорошенькая. Тридцать четыре года - разве это возраст?", - подумала Кира и улыбнулась.
   -Ну вот ты уже и смеёшься, - обиделась певица.
   -Да нет же, Сонечка. Я не смеюсь. Я радуюсь, - она обвила рукой хрупкие плечи Софьи Григорьевны, - и кто же он?
   -Представь, пока мы с тобой разъезжали по Эстляндии, у нас появился новый баритон. И теперь он репетирует со мною. Правда, мы были и раньше знакомы, но когда это было! Он - чудо! Голос - бархат, чистый бархат. А уж хорош как!
   Кира забеспокоилась:
   -Голос бархатный? Баритон? И хорош? Уж не Полди ли? - ахнула она и по сияющему лицу Софьи Григорьевны поняла, что угадала.
   -Он. Витольд Полди-Комаровский, - с удовольствием произнесла-пропела Соня имя старого Кириного знакомого, - говорят, на премьере будет кто-то из Вены. Ну, знаешь, что-то вроде прослушивания. Только не пойму, с чего бы у них к нам такой интерес? У них же там итальянцев пруд пруди. Но слух прошёл, что ищут они голоса, а какие: тенора, сопрано, меццо или баса с баритоном - не знаю.
   Наверное, Кира ещё бы поохала по поводу неожиданного увлечения Софьи Григорьевны, но в передней резанул уши дверной звонок, и вскоре появилась горничная с телеграммой на медной тарелочке. Кира распечатала её и прочла: "На днях буду Петербурге. Всё хорошо. Сергей".
   -Что "всё хорошо"? - подняла недоумевающий взгляд Кира.
   -"Всё хорошо" - это всё хорошо! Что тут придумывать? - пожала плечами Софья Григорьевна, - разместим его в кабинете... Ты согласна?
   -Господи, Соня, это же твоя квартира. Почему ты спрашиваешь? - смутилась Кира, - а кабинет ему давным-давно знаком. Там в тридцатые годы жил Андрей Монастырский.
   -Не напоминай мне эти ваши выкрутасы со временем. Я уже совсем запуталась, - и вдруг прижала ладонь ко рту, - но, Кира, он же его отец!
   Кира поняла, что беспокоит певицу:
   -Сонечка, пусть они сами разбираются друг с другом. Но приготовься, видеть их рядом - зрелище особое. Они же смотрятся почти близнецами - сходство невероятное. Я-то насмотрелась на эту парочку в своё время. В общем, пусть Серёжка сам выкручивается.
   Ещё раз - на этот раз коротко - звякнул звонок в передней, потом послышалось весёлое щебетание Ольги Яковлевны. Она что-то со смехом сообщила горничной. И вот они с Шурочкой вошли в гостиную, внеся свежесть с морозной улицы. Шурочка подошла к матери, поцеловала её в щёку, потом обняла Софью Григорьевну.
   -А Ольга Яковлевна сегодня села прямо в сугроб, - сообщила она, - и господин в круглой меховой шапке помогал её вытаскивать.
   -Может, не вытаскивал, а помог ей подняться? - поправила её Кира и обрадовала: - Серёжа скоро приедет.
   Шурка хлопнула в ладоши, покрутилась на каблуках и чинно уселась на стул.
   -Мадемуазель, надеюсь, вы не ушиблись, когда упали? - Кира внимательно посмотрела на гувернантку, с которой у неё предстоял неприятный разговор.
   Та кинула быстрый настороженный взгляд на Киру - видимо, что-то в её тоне проскользнуло не то. Но мило улыбнулась:
   -Благодарю, Кира Сергеевна. Всё в порядке. Это моя неловкость виновата. Как зима начинается, так я уж обязательно хоть пару раз да поскользнусь.
   Шурка переводила любопытный взгляд с матери на гувернантку:
   -Мамочка, пойдём завтра рано-рано гулять с нами? - неожиданно попросила она.
   -Это когда же? - улыбнулась Кира.
   -А по-омнишь, как мы на Карповке утром гуляли? - настойчиво глядя в глаза матери, протянула она.
   -Но мы же не... - начала Кира и запнулась. В Шуркиной настойчивости былочто-то необычное. К тому же называть прогулкой дорогу в ленинградскую школу не совсем правильно. Но Шурочка ждала ответа, и, когда Кира согласилась завтра к восьми утра выйти на Карповку, облегчённо вздохнула.
   Поговорить с гувернанткой этим вечером не удалось, потому что пришёл Викентий Павлович (теперь уже не как жених Софьи Григорьевны, а как её старинный друг, о чём, судя по всему он совсем не жалел), и они мило провели вечер, слушая ноктюрны и баллады Шопена в исполнении Ольги Яковлевны. А играла она отлично, но, на Кирин взгляд, излишне академично, как-то холодно. Впрочем, Кира тут же одёрнула себя, решив, что просто придирается к девушке из-за казуса с Шурочкой.
   Целуя на ночь Шурочку, Кира всё же спросила:
   -Завтрашняя прогулка - ничего не хочешь мне сказать?
   Шурка повозилась, устраиваясь поудобнее под одеялом, глянула светло-карими глазами:
   -Завтра всё сама увидишь, мамочка, - и зевнула. Кира только головой покачала: вот ведь мастерица тайны всякие придумывать.
   И уже совсем поздно, когда Кира собиралась тушить лампу, стукнула в дверь Софья Григорьевна. В тёплом халатике, отделанном по широким рукавам куницей, с распущенными по плечам волосами, она выглядела совсем юной барышней.
   -Кирочка, я на минутку, - немного смущаясь, начала она, - меня беспокоит... - она затянула поясок халата и стала перебирать пушистые кисточки на его концах, - меня беспокоит, как они встретятся.
   -Кто, Сонечка?
   -Витэк и его сын. Я-то помню, каким резвым и бойким мальчиком он был, как его мама переживала, чтобы он не расшибся. И помню, как она однажды вдруг расплакалась. Мы с Андреем Афанасьевичем кинулись её утешать, а она и говорит: "Вот смотрите, какой красивый и умный мальчик. Никогда-никогда Полди не прощу!" Прямо так и сказала: "Никогда не прощу". Представляешь, как она мальчику об его отце говорила?
   -Может, что-то и говорила, но теперь она по-другому думает. И Серёжа к своему настоящему отцу теперь иначе относится. Не так непримиримо, как раньше.
   -Так ты не боишься, что они могут встретиться?
   -Не знаю. Но, наверное, лучше им пока не встречаться.
   -Я тоже так думаю: лучше им пока не встречаться, - она поднялась со стула. - А с Ольгой Яковлевной ты не говорила?
   -Не смогла. После такой музыки идти выяснять отношения - пакостно.
   -Я так и думала. Кстати, Викентию её игра показалась механической, без души - одна техника. Он так и сказал, что её игра такая же ледяная, как её бледно-голубые глаза. Представляешь? Бледно-голубые! - хихикнула она.
   -Как же бледно-голубые, если они чёрные, как у Олечки Матвеевой? - удивилась Кира, - но, может, Викентий Павлович дальтоник? Я слышала, что у мужчин это чаще встречается, чем у женщин.
   -Но, во-первых, Викентий никакой не дальтоник, он всегда прекрасно отличал все цвета, - обиделась за старого друга Софья Григорьевна, - во-вторых, у Олечки, и я прекрасно это помню, были глаза цвета спелой-переспелой вишни, а вовсе не черные. Чёрные глаза, если хочешь знать, это у Витэка - не глаза, а очи, огненные и прекрасные, - тут Кира невежливо хмыкнула, и Софья Григорьевна одарила её суровым взглядом, - а в-третьих, а в-третьих, - забыла, что хотела сказать...
   Тут Кира не выдержала и засмеялась. Софья Григорьевна секунду обиженно смотрела на неё, но потом тоже залилась смехом-колокольчиком.
   -Вспомнила, вспомнила, - отсмеявшись, сказала она, - я же хотела пригласить тебя на генеральную репетицию завтра.
   -А с Шурочкой можно? - обрадовалась Кира.
   -Ну разумеется, можно. Кстати, что это за таинственную прогулку она затеяла?
   -Спрашивала, не отвечает. Завтра всё узнаем.
   -Вот что, - решила Софья Григорьевна, - я тоже с вами пойду. Это даже полезно продышаться с утра, всё равно буду нервничать перед генеральной, а свежий воздух успокаивает.
  
  
  
   Глава 15
  
   Конечно, было ещё совсем темно. Ничего удивительного - февраль всё-таки. Утренний морозец кусал за щеки и нос, фонари разливали вокруг себя неверный желтоватый свет. Дворник орудовал деревянной лопатой, сгребая снег с тротуара и ругаясь с воронами, которые дразнили его своим карканьем. При виде маленького женского отряда, бодро вышедшего из парадного во двор, дворник снял потрёпанный треух и поклонился дамам. Те вежливо кивнули в ответ, прошли мимо спящего фонтана и через высокие ворота с медными фонарями вышли на улицу, где служивый народ торопился по своим делам и носились с гиканьем лихачи. Решили взять извозчика и спокойно добраться до Карповки. Софья Григорьевна уже ругала себя за необдуманное спонтанное решение. Мало того, что не выспалась толком, так ещё и холодно, и ветер- так и горло застудить можно. Она поправила пуховую шаль, надетую поверх кокетливой меховой шапочки, и уткнулась носом в лисью муфту.
   Кира покосилась на Ольгу Яковлевну. Та сидела, выпрямив спину и таинственно улыбаясь, поглядывала чёрными глазами с высоты коляски на прохожих. Шурочка спала сегодня плохо, беспокойно и потому время от времени зевала, прикрываясь муфточкой. Возле училища принцессы Ольденбургской они вышли и попросили извозчика подождать их, а сами медленно двинулись вперёд. Для Шурочки и Киры, тысячу раз гулявших в этих местах в конце века, сейчас всё выглядело по-другому. Дом, в котором была семейная квартира Иво Рюйтеля и Даши только-только строился, на площади не было и намёка на импозантный, похожий на огромный замок, дом с башнями, вместо садика с памятником изобретателю радио за деревянными заборами прятались дома, а вместо дворца культуры имени Ленсовета сверкал огнями "Спортинг-палас". Ещё не светился белым камнем дом эмира Бухарского, но зато горел свет в окнах дома Покатиловой, и Шурка привычно погладила змеиную головку в оградке особняка. Её жест заметила Софья Григорьевна:
   -Ты зачем змею гладишь? Знаешь, что такое змея? Змея - это коварство, это злоба. А ты её гладишь...
   -А мне Серёжа говорил, что здесь никакое не коварство. Видите, она восьмёркой на шаре свернулась? Серёжа говорил, что это...забыла слово... Мама! Как такая змея называется?
   -Как называется? Не знаю. Но, думаю, если она лежит в виде восьмёрки, то, значит, изображает бесконечность.
   -Да-да! Вспомнила! Серёжа говорил, что это символ бесконечности, - и она ещё раз погладила чугунную головку змеи.
   -Много чего твой Серёжа наговорил тебе, - проворчала Софья Григорьевна, - а вот говорил он, что есть такой особый час, когда твой Ангел-хранитель обязательно исполняет желание?
   -Как это? - у Шурки глаза сделались круглыми, - все-все желания?
   -Все, - уверенно подтвердила Софья Григорьевна, - только надо знать, когда просить. И чтобы слова прямо из сердца шли.
   -Прямо из сердца, - повторила Шурка с придыханием, - а когда надо просить?
   -Мне матушка, когда я была маленькой, говорила, что у каждого дня есть такая особая минутка, когда можно с Ангелом пошептаться. Это называется "час Ангела".
   -А вы шептались с ним? С вашим Ангелом? - у Шурочки глаза прямо-таки горели от восторга.
   -Конечно. Я мечтала стать певицей и как-то попросила его мне помочь. Сама видишь: теперь служу в театре.
   Прошли чуть дальше, туда, где высился дом с эркерами. Где-то там, за тёмными сейчас стёклами, была их с Шурочкой комната, из окна которой они смотрели на дом Циммермана.
   -Мама, смотри! - Шурка дёрнула Киру, показывая рукой на светящиеся окна квартиры на третьем этаже. Кира замерла. Ах, как нужен ей сейчас этот самый час Ангела! Там, в доме Циммермана, в их квартире светились все окна. "Господи, пусть он уже вернётся к нам! Слышишь меня, мой добрый Ангел-хранитель, пусть Штефан будет с нами!" - пронеслось у неё в голове, и Кира вздохнула:
   -Наверное, прислуга готовит квартиру к приезду хозяев. Ты же читала телеграмму от Серёжи, - она решительно повернула назад. - Пошли лучше к Карповке.
   Они постояли у Карповки, хотя здесь, на перекрёстке, ветер задувал особенно жестоко.
   -И что? - Софья Григорьевна недовольно повела плечами, - так и будем мёрзнуть?
   -И правда, Шурочка, холодно, - поёжилась Кира, - может, пойдём домой?
   -Мамочка, подожди чуть-чуть. Рано же ещё! Мы быстро приехали, а надо было идти. Ты на часики посмотри.
   -Так что на них смотреть, они же не ходят. Как остановились первого января, так и стоят. Ты же знаешь, я их по привычке ношу - и только.
   Шурка взяла её за руку и прижала меховой рукав шубки к уху:
   -Тикают, мамочка, они тикают!
   Кира, не веря, отодвинула край рукава и поднесла часики к глазам: по мерцающему перламутровому циферблату бежала секундная стрелка. Она растерянно посмотрела на Шурочку и засмеялась.
   -Идут! Идут! Без пяти восемь натикали!
   -Вот видишь, ещё пять минут до восьми, - смеялась в ответ Шурка.
   -Ах, нет! - вмешалась Ольга Яковлевна, - ваши часы отстают на десять минут. Смотрите, уже пять минут девятого, - она отогнула край рукава пальто и предъявила свои часы, - давайте я поправлю стрелки.
   Ольга Яковлевна крепко ухватила Киру за кисть и попыталась повернуть головку часов, но тут Шурочка неловко оступилась и, чтобы не упасть, машинально ухватилась за первое, что попалось ей под руку, то есть за рукав гувернантки. И они обе, не удержавшись на ногах, сели в сугроб, оставленный дворником.
   -Какая ты неловкая! - вырвалось у Ольги Яковлевны, она выбралась из сугроба и стала яростно отряхиваться, но тут же рот её скривился в улыбке, - а впрочем, я сама виновата. Дай, Шурочка, я стряхну с тебя снег.
   Но Шурка резвым щенком встряхнулась и с невинным видом уставилась на свою воспитательницу.
   -Ну долго ещё нам тут стоять? - недовольно спросила Софья Григорьевна.
   -Смотри, Сонечка, вот они, - Кира махнула рукой в сторону сгустившегося серебристого тумана, - слышишь?
   Софья Григорьевна прислушалась. В опустившейся на них тишине слышался плеск воды в Карповке (Софья Григорьевна подумала, что это довольно странно - река же промёрзла чуть не до самого дна!) да цокот копыт лошадей. Но кого можно удивить всадниками, они тут десятками катаются по Каменноостровскому проспекту? Присмотревшись, она изумлённо глянула на улыбающуюся Киру, та только кивнула ей, словно бы говоря: "Да-да, это именно они, не удивляйся!"
   Всадники - мужчина и женщина - ехали шагом. Дама в тёмно-синей амазонке и кокетливом цилиндрике с голубоватой вуалькой легко и непринуждённо держалась в дамском седле. Её вороная лошадка с белыми носочками на ногах всхрапывала и прядала ушами, косясь на очарованных зрелищем женщин. Рядом, на гнедом коне, ехал элегантный мужчина в костюме для верховой езды. Поравнявшись с дамами, всадники остановились.
   -Искренне рады вашему возвращению, сударыня, - мужчина снял цилиндр и поклонился.
   -Чудесный вечер, не правда ли? - улыбнулась дама.
   -Вечер? - удивилась Софья Григорьевна, - разве сейчас вечер?
   -Для вас - утро, для нас - вечер, - прозрачные голубые глаза мужчины смеялись.
   -Позвольте вам представить мою лучшую подругу, - Кира взглянула на певицу, - Софья Григорьевна Преображенская - замечательное меццо Императорского театра и на днях у неё премьера "Кармен".
   -Поздравляю! Это, кажется, Мериме написал? Когда-то мне нравились его литературные мистификации... А вам, мой друг, - обратился он к даме, - что кажется интересным у этого француза?
   -Боюсь, я недостаточно знакома с творчеством господина Мериме. Но кое-что я всё же читала: "Локис" и "Венера Илльская" произвели недурное впечатление. Так, значит, скоро у вас премьера? - дама ослепительно улыбнулась Софье Григорьевне, - не волнуйтесь, я уверена, вы блестяще справитесь с этой партией. И вот вам подарок от меня, - она отколола брошь от платья и протянула её певице, - на востоке гранат считали царским камнем и верили, что он даёт власть над людьми. Пусть это будет ваш талисман, на счастье.
   -О, спасибо, сударыня! Я приколю её к своему театральному костюму и уверена, что она принесёт мне удачу.
   -А как ваши дела, юная барышня? - мужчина улыбнулся Шурочке.
   -Благодарю вас, сударь, - совсем по-взрослому ответила Шурочка, - я теперь занимаюсь с гувернанткой Ольгой Яковлевной. Вот она, - и подтолкнула девушку ближе к всаднику. Он посмотрел куда-то поверх головы Ольги Яковлевны и отвернулся.
   -Нам пора, - мягко коснувшись руки мужчины, проговорила дама в амазонке. Кивнув на прощание, она тронула поводья, и вороная лошадка двинулась вперёд. Мужчина отвесил всем сразу полупоклон, надел цилиндр и поехал следом за всадницей.
   Дамы молча провожали их глазами, пока они не скрылись в серебристом тумане.
   -Надеюсь, вы не обиделись на их некоторую неучтивость? - Кире не хотелось, чтобы у Ольги Яковлевны сложилось дурное мнение об этой замечательной паре.
   -Обиделась? Но разве можно обижаться на фантомов? - фыркнула Ольга Яковлевна, взяла Шурочку за руку и двинулась в сторону ожидавшего их извозчика.
   Кира так и осталась стоять с открытым ртом. Она посмотрела на Софью Григорьевну - та была не менее поражена, но ничего не сказала, лишь сделала "страшные" глаза и пожала плечами.
   Возвращались они молча. Все, кроме Ольги Яковлевны. Она тихонько ворковала на ухо Шурочке, показывая ей то одно здание, то другое. Шурка внимательно слушала, поглядывая на гувернантку, и кивала. Дома Софья Григорьевна потребовала себе в комнату крепкого кофе, она отказалась присоединиться ко всем за завтраком в столовой и теперь отдыхала, расположившись на козетке, пила маленькими глоточками чуть остывший кофе и разглядывала гранатовую брошь. С некоторых пор Софья Григорьевна стала проще относиться ко всяким странностям, сопутствующим Кире, и потому теперь она не задавалась никакими вопросами - просто отдыхала душой, вспоминая прекрасное лицо дамы, подарившей ей драгоценность.
  
   В театре, как обычно бывает на генеральной репетиции, собралось довольно много зрителей. И хотя это была ещё не премьера, но приподнятость в настроении и небольшая напряжённость чувствовалась во всём: в благожелательных улыбках капельдинеров и зрителей, в лёгком перешёптывании и тех и других, в котором мелькало имя нового премьера Полди-Комаровского, в скрытых иронических усмешках завистников - всё, как обычно в театре. За кулисами потихоньку нарастала паника, которой предстояло достичь апогея в день премьеры. В костюмерных доглаживали детали костюмов, искали неожиданно пропавшие шейные платки контрабандистов, гримёры делали последние штрихи в гриме, солисты распевались, хормейстер работал с хором, десятый помощник режиссёра давал указания мимансу - все были заняты. И постепенно, в соответствии со старинной театральной приметой, из словаря артистов исчезало слово "премьера", хотя до неё оставались ещё целые сутки.
   Кира с Шурочкой и Ольгой Яковлевной разместились в первом ряду амфитеатра и с волнением ожидали появления на сцене Софьи Григорьевны. Шурка в нетерпении ёрзала в кресле и под звуки настраиваемых инструментов рассматривала зрителей. Никто не поражал вечерними туалетами: ни мужчины, ни женщины, на дамах не было сверкающих драгоценностей - всё почти буднично и по-деловому, даже аплодисментов не полагалось. Дирижер вынырнул откуда-то снизу и занял своё место, тут же в оркестре все замерли, а потом зазвучала бурная и страстная музыка увертюры - спектакль начался.
   Кира покосилась на Шурочку: сейчас для девочки ничего не существовало, кроме событий на сцене. Что ж, так и должно быть, особенно, когда слушаешь оперу в первый раз. Да и в двадцать первый тоже! Она перевела взгляд на Ольгу Яковлевну и удивилась брезгливой гримасе на её лице. Но, видимо, она почувствовала на себе Кирин взгляд, и тут же её губы сложились в лёгкую улыбку. Смена выражения произошла быстро, и Кира решила, что ей показалось и это всего-навсего игра света. Действие шло своим неспешным ходом, спектакль не останавливали, так что стало ясно - всё в порядке. Когда на сцене появилась Кармен, Шурка ткнула острым локотком Киру. Софья Григорьевна в чёрном парике с высоким гребнем выглядела великолепно для всех, но не для Киры. Она сразу поняла, что это никакая не Кармен, это, скорее, дама полусвета, переодевшаяся в Кармен, и загрустила. Голос Софьи Григорьевны звучал как всегда восхитительно, но на сцене была маскарадная цыганка, и Кире стало обидно за подругу.
   В антракте Ольга Яковлевна настойчиво выспрашивала Шурочку, понравилось ли той слушать оперу. Шурочка уворачивалась от её вопросов, мотала головой. Наконец гувернантка отстала от девочки, а Шурка доверительно сообщила Кире, что ей совсем не понравились мальчики, которые маршировали по сцене.
   -Если бы я была мальчишкой, ни за что не стала бы так ходить! - фыркнула она.
   После небольшого антракта действие продолжилось и, когда появился стройный черноглазый красавец в нарядном ярком костюме тореадора с красной мулетой на левом плече, публика оживилась. Кира уже забыла, насколько сильно и бархатно звучит его голос. Да, Полди был хорош. Хорош, как всегда.
   И всё-таки аплодисменты были в конце спектакля. Зал поблагодарил артистов, музыкантов и всю "обслугу" за доставленное удовольствие. Занавес оставили открытым, погасли прожекторы, рабочие-планшетники занялись своим делом, а публика покинула зал.
   Всю дорогу домой Шурка напевала мелодии из оперы и размышляла, потом повернулась к Кире:
   -И зачем было убивать её? Ну, разлюбила - так что ж, убивать за это? - и так по-взрослому повела плечиками. - А как ты думаешь, если бы Хозе её разлюбил, она бы тоже его убила?
   -Кармен? - задумалась Кира, - не знаю, но вполне может быть и убила бы, - ей почему-то показалось, что Шурочка совсем не о цыганке Кармен спрашивала.
   Дома их ждала неожиданная почта - письмо от Веры Ивановны. В нём она сообщала, что выходит замуж за старинного приятеля, с которым свела знакомство ещё в гимназические годы. В прошлом военный, он теперь решил поселиться в Каменецке, где открывает оружейный магазин. Собственно, открывает магазин его компаньон, а он только участвует в деле своим капиталом. Человек он солидный, уже не первой молодости. "Сонечка его хорошо знает. Пусть вспомнит наши гимназические проказы и поручика Григория Александровича Иванова, - писала Вера Ивановна, - и как мы всей нашей компанией (Полинушка, Леночка, Сонечка и я) бегали тайком на музыкальные вечера, которые так только назывались, а на самом деле это был танцкласс, где кавалерами выступали заезжие молоденькие офицеры. Как видишь, Кирочка, и мне "перед закатом дня блеснуло счастье", и теперь у меня одна забота: найти моим дорогим девочкам - Ирочке и Аннушке - достойных мужей. Ах да, ещё надо приискать человека, который будет заботиться о твоём родовом гнезде, я-то теперь буду занята собственным домом".
   Прочтя о господине Иванове, Кира так и села. Опять?! Но как же тогда тот, в которого стрелял Вацлав в Эстляндии? Или всё же кусочки головоломки сложились чуть иначе? И теперь Григорий Александрович Иванов - всего лишь отставной офицер, не имеющий никакого отношения к мерзкой твари, возомнившей себя новым Творцом и получившей по заслугам, растворившись в небытие? Ну что ж, она планировала уехать в Каменецк, а там, на месте, всё окончательно станет ясным.
   Отправив Шурочку с гувернанткой погулять до обеда, Кира села писать ответное письмо Вере Ивановне, но звонок в передней прервал её занятия. Пока горничная открывала дверь, Кира перешла в гостиную, уставилась на дверь с тайной надеждой... На что она надеялась? На то, что откроется дверь и появится тот, ради которого она прошла сто дорог и готова пройти ещё столько же, только бы он вернулся в её жизнь.
   Дверь открылась - и вошёл Серёжа. По еле уловимому разочарованию, на мгновение промелькнувшему в её глазах, он догадался, кого ждала эта крохотная и такая сильная женщина:
   -А это всего лишь я! - пошутил он, обнимая её и целуя в обе щеки.
   -Что, так заметно? - нахмурилась и тут же насмешливо улыбнулась, - Серёжка, совсем франтом стал!
   Он подошёл к овальному зеркалу, посмотрел на себя и усмехнулся:
   -Никогда бы не подумал, что у здешних мужчин такая смешная одёжка. Одни шёлковые носки на подтяжках чего стоят! А уж воротнички у рубашек - мечта инквизитора.
   Кира внимательно посмотрела на него: за элегантной одеждой, беззаботной улыбкой пряталась усталость и беспокойство. В чём причина? И тут же сердце сжалось - Штефан, как он? Здоров ли? Но упрямо мотнув головой, прогнала беспокойные мысли.
   -Где же Шурочка?
   -Отправила её погулять с гувернанткой, - улыбнулась Кира.
   -У Шурки гувернантка? Вот это новость! - восхитился он, - и как они, ладят между собой?
   -Ладят, - отмахнулась Кира, - лучше расскажи, чем занимался?
   -Делами занимался, Кирочка, - его взгляд стал серьёзным, - кстати, теперь у меня новые документы. Как это удалось провернуть Ивану Фёдоровичу - не представляю. Но теперь перед тобой Матвеев Сергей Витольдович, дворянин, православный, и что там ещё пишут в нынешних паспортах.
   -Вот как! - она быстро глянула, - то, что Матвеев - это понятно. Взял фамилию матери. А...
   -А отчество теперь именно такое. Штефан поддержал, а мама, думаю, не была бы против.
   -Ты знаешь, он сейчас здесь. Сегодня на генеральной пел Эскамильо. И как пел!
   -Я знаю, - тихо сказал Серёжа, - я был в театре.
   -Ах ты! - дёрнула его за рукав Кира, - и не подошёл к нам! Ах ты поросёнок!
   Он смущённо засмеялся:
   -Видел вас всех: и тебя, и Шурочку, и какую-то белоглазую мадемуазель рядом.
   -Почему белоглазую? - удивилась Кира, - у Ольги Яковлевны чёрные глаза.
   -Чёрные? Ну, значит, мне показалось. Так её зовут Ольга Яковлевна? Забавно.
   -Ещё бы! Я чуть не упала, когда она назвалась: Ольга Яковлевна Матвеева. И подумала, что это Олечка мне её послала вместо себя и что теперь появится у меня подруга...
   -И что же?
   -Ничего. Пока ничего. Она внимательная, исполнительная, с Шуркой хорошо обходится. Но она сама по себе, и мы сами по себе. Да, ладно, ну её. Ты хотел рассказать, чем занимался. Давай рассказывай.
   -Я, Кирочка, за эти недели где только не побывал! И в Виннице, и в Киеве. Кстати, в Киеве зашли мы в церковь Кирилловскую. Должен сказать тебе, Врубель образ будто с тебя писал. На картинках-то я видел его, но чтоб вот так, вживую увидеть... Долго мы там стояли, глядя в полубезумные очи Богородицы. Пробрало нас, до мурашек по коже пробрало.
   Кира уловила это его "мы, нас", но не стала уточнять, с кем он ездил на Украину, ждала, когда он сам скажет.
   -В Киеве говорили с отцом Афанасием. Хотели уговорить их с матушкой перебраться в другие края. Ни в какую! Мы ему уж и так и этак - нет, упёрся и всё. Твердил, что Андрюшенька вернётся, а их на месте не будет. Мне казалось, Штефан может кого угодно уговорить, но и у него ничего не вышло. Потом поехали в Винницу. Там по-другому было. Может, потому что мы у дедушки с бабушкой тогда вместе с Шуркой побывали? - он помолчал, - а позавчера отправили в Швейцарию родителей Штефана, пусть там свой домик обживают. Чего ему пустым стоять?
   -Но там же снежные лавины, - напомнила ему Кира.
   -Помню, всё помню, - кивнул он, - не беспокойся. Так что осталось тут дел совсем немного: тебя с Шуркой забрать да и осесть тихим семейным кустиком в спокойном месте.
   Кира с сомнением покачала головой:
   -Не выйдет семейного кустика, Серёженька.
   -Из-за него? - он не назвал имя, но и так ясно, кого имел в виду. Кира отвела потемневшие глаза. Серёжа удручённо вздохнул, - ты не спеши. Он ещё только-только выздоравливает...
   -Мы с Шурочкой в Каменецк поедем, там у нас дом. Вера Ивановна письмо прислала: замуж она выходит. И знаешь за кого? За Григория Александровича Иванова. А? Каково?
   -И после такого известия ты думаешь, что мы сможем тебя отпустить в этот твой несчастный Каменецк?
   -Никакой он не несчастный, - обиделась за родной город Кира, - это маленький красивый город. Мы, конечно, уедем оттуда со временем. Сами уедем куда-нибудь. Время-то ещё есть.
   Серёжа прошёлся по гостиной:
   -Тебе не кажется, что мы похожи на крыс, бегущих с тонущего корабля?
   -Кажется. Мне страшно, больно, и безумно жаль тех, кто здесь останется. Но что мы можем сделать? Кричать на каждом углу, что наступит 1914 год, а за ним придёт семнадцатый? Кто нас станет слушать? И ещё. Серёжа, ты уверен, что всё должно пойти так, как уже однажды было и как мы с тобой знаем? Я в этом совсем не уверена.
   -Я книгу написал, - вдруг сообщил он, - там... - он не договорил. Быстрое треньканье дверного звонка возвестило о приходе с прогулки Шурочки и Ольги Яковлевны.
   Увидев Сергея, Шурка взвизгнула и понеслась навстречу, с размаху запрыгнула ему на шею и повисла, болтая ногами:
   -Серёженька, приехал! Приехал!
   Он смеялся, целуя красные с мороза Шуркины щёчки, поймал её ручку, сделал строгое лицо.
   -Почему холодные? Ты что, заболеть хочешь? - подышал на замёрзшие пальчики, повернулся к Ольге Яковлевне, - что же вы, мадемуазель, не велели ей варежки надеть?
   Гувернантка засуетилась, забормотала:
   -Я говорила, но Шурочка не слушала...
   -Ах, Ольга Яковлевна, - засмеялась Шурка, - вы что ж, не видите? Он же шутит. Серёжа, перестань пугать Ольгу Яковлевну!
   Шурка потащила Серёжу в свою комнату показывать ему какую-то свою секретную тетрадку.
   -Смотрите, Кира Сергеевна, - Ольга Яковлевна взяла толстенькую книжку в тёмно-коричневом переплёте, - здесь кто-то забыл модный нынче роман. Мы его сегодня в витрине книжной лавки видели. И в "Ниве" о нём писали.
   Кира взяла увесистый томик в руки. На плотной обложке с золотыми виньетками значилось: "Перед заходом солнца. Сочинение барона Николая Львовича Тузенбаха". Кира хмыкнула: ну и придумал Серёжка! Стащил название у Герхарта Гауптмана, который ещё только через двадцать лет напишет свою пьесу. Но почитать "сочинение барона" очень хотелось, и она унесла томик в гостиную, чтобы полистать до обеда.
   К обеду был сюрприз. Софья Григорьевна привезла Полди. В костюме от дорогого портного, с жемчужиной в галстуке - элегантный до умопомрачения - он без стеснения и смущения появился в гостиной.
   -Вот прошу любить и жаловать: мой замечательный партнёр Витольд Болеславович Полди-Комаровский, - представила его Кире Софья Григорьевна - она прямо-таки светилась от счастья. Полди поклонился и расположился в мягком кресле. Но тут из детской просочилась неразлучная парочка: Шурочка и Сергей. Они замерли в дверях, разглядывая Полди. А тот, бросив беглый взгляд в их сторону, вдруг заёрзал в кресле, оглянулся на Киру и Софью Григорьевну, медленно поднялся, не сводя глаз с Сергея.
   -Здравствуйте, - несколько неуверенно произнёс он и оглянулся на Софью Григорьевну, - не думал, что вновь вас встречу.
   -А разве мы встречались? - вскинулся Серёжа. Он ругал себя за вызывающий тон, но ничего поделать не мог. Как только он встречался с Полди, срабатывал рефлекс: хотелось дерзить и буянить - глупо до невозможного.
   Но Полди умел быть настойчивым и упрямым:
   -Да, мы встречались. В Одессе. Только тогда вы выглядели постарше. Не понимаю, зачем был нужен вам тогда грим, - он усмехнулся, - с вами был мальчик, который выглядел, как девочка. И сейчас этот мальчик, ставший девочкой, стоит рядом с вами. Напомнить вам, о ком вы расспрашивали тогда?
   Серёжа независимо повёл плечом:
   -Не утруждайтесь, - буркнул он.
   -Витольд Болеславович, позвольте представить вам родственника Киры Сергеевны. Это Сергей Степанович Палёнов, - она представила Серёжу под тем именем, которое знала по пребыванию в Эстляндии.
   Серёжа слегка наклонил голову, Полди ответил лёгким поклоном. Кира совершенно невежливо хихикнула, глядя на этих, словно близнецы, похожих молодых людей. Как два драчливых петуха, они сверлили противника жгучими взглядами, всем видом своим давая понять, что готовы если не подраться, то хотя бы вцепиться друг другу в волосы.
   -Мамочка, они сейчас подерутся? - громким шёпотом спросила Шурочка.
   -Не думаю. Это петухи дерутся, а они уже взрослые дяди, - так же громко прошептала в ответ Кира.
   Софья Григорьевна с беспокойством переводила взгляд с одного мужчины на другого:
   -Господа, пора обедать, - нашлась она, - прошу в столовую, и, подхватив Полди под руку, двинулась к столу.
   Говорили о прошедшей репетиции, о предстоящей премьере и о всяких пустяках. Немного посудачили о театральной братии.
   -Слышали, как не повезло господину Андрееву? - Ольга Яковлевна одарила всех лукавой улыбкой, - он со своим великорусским оркестром плыл на гастроли в Америку. А на пароходе кто-то настоящей оспой возьми да заболей. Никому не позволили сойти на берег. Судно поставили на карантин, а гастроли отменили. Бедный господин Андреев теперь терпит большие убытки.
   -Вот-вот, и я говорю, что на корабле все словно бы в консервной банке сидят посреди океана. Вот сама не знаю, отчего мне даже думать о морском путешествии страшно? - пожаловалась Софья Григорьевна.
   Впрочем, говорили больше дамы. Несколько раз Кира ловила на себе задумчивый взгляд певца.
   -Простите, Кира Сергеевна, мы могли с вами раньше встречаться? - наконец не выдержал он.
   -Вполне возможно, - улыбнулась Кира, - я много путешествовала. Может, в Париже?
   Софья Григорьевна настороженно следила за их диалогом.
   -В Париже? - с сомнением ответил Полди, - нет, не думаю, хотя мне приходилось там бывать.
   Кира развела руками. Софья Григорьевна отвлекла Витольда разговором о предполагаемом госте из Вены.
   -Вы согласились бы петь в тамошней опере? Бросили бы здесь всё и уехали? - спросила она.
   -Конечно, согласился бы, - кивнул Полди, - что меня здесь держит? Дома у меня нет, семьи тоже. А карьеру делать надо, годы-то идут. Молодость быстро проходит, и Венская опера - это уже не шутка.
   -Неужели совсем-совсем вас здесь никто не держит? - Кира имела в виду Олечку и Серёжу, но Полди понял по-другому:
   -Я сказал, что меня здесь ничто не держит. Ничто, а не никто, - его глаза недовольно сузились, - здесь у меня, как и у всякого нормального человека, есть приятели, знакомые, друзья, наконец, - и он, подхватив руку Софьи Григорьевны, поднёс её к губам. Та зарделась, как девочка.
   Кира решила, что он ничего не помнит и ей не стоит заставлять нервничать Софью Григорьевну. Та и так с волнением следила за каждой Кириной фразой. Они пили кофе с конфетами. И тут Полди, глянув на красивую коробку дорогих конфет и растерянно переведя взгляд на Киру, медленно проговорил:
   -Кира Сергеевна Пален... Кира Пален... - он помотал головой, - я помню ваш голос... Нет, подождите, не Пален, а Стоцкая! Ну конечно, это было в Одессе. Мы встречались в Одессе! Вы та самая девочка-хористка, которая дружила с Олечкой Матвеевой. А потом вы обе куда-то исчезли, - он смерил её взглядом, - и у меня к вам вопросы...
   Его тон стал враждебным, и Кира поняла, что если она сейчас не объяснит ему хоть как-то свою причастность к судьбе Олечки Матвеевой, будет скандал.
   -Хорошо, думаю, я смогу ответить на ваши вопросы, - храбро встретила взгляд его жгучих глаз Кира, потом поднялась и обратилась ко всем: - прошу прощения, но, видимо, нам с господином Полди надо кое о чём переговорить. Прошу вас, Витольд Болеславович, - пригласила она его за собой в кабинет.
   Полди молча поднялся и последовал за ней, Серёжа вскочил, собираясь идти с ними, но Кира взглядом остановила его.
  
   -Слушаю вас, Витольд Болеславович, - расположившись в кресле за столом, Кира наблюдала, как Полди разглядывает портрет Сони и Полины, который перенесли сюда из гостиной. Он взял стул и переставил его так, чтобы видеть портрет, сел, закинув ногу на ногу.
   -Это я вас слушаю, - холодно поправил он Киру, - это вы должны мне всё рассказать и объяснить.
   -Если я правильно вас поняла, вы хотите узнать об Олечке Матвеевой?
   -Вы правильно поняли.
   -Хорошо. Тогда задавайте вопросы, - спокойно глядя на него, проговорила Кира.
   Полди тут же разозлился. Его раздражал холодный спокойный тон девчонки. "Девчонки? - задал он себе вопрос, - но какая же она девчонка, если её дочери восьмой год? Это всё из-за роста. Маленькая собачка и до старости - щенок".
   -Сударыня, - взял он себя в руки, - меня интересует только одно: где Ольга и где мой сын?
   -Что это вы вдруг так ими стали интересоваться? - ехидно спросила Кира.
   -Вам нет никакого дела до наших с ней отношений, и я не намерен обсуждать их с кем попало, - опять разозлился Полди.
   -А вот если вы станете со мною таким тоном беседовать, то никогда ничего не узнаете, - оборвала его Кира.
   Он глубоко вздохнул, помолчал:
   -Прошу прощения, - но вид его не говорил о раскаянии.
   -Господин Полди, сведения мои небольшие. Ольга Яковлевна тяжело пережила своё разочарование в романтических отношениях. Но, заметьте, ей удалось справиться с этим, а потом она встретила по-настоящему достойного человека. Этот человек смог составить счастье не только ей, но и её сыну...
   -Это и мой сын!
   -Ваш, - миролюбиво кивнула Кира, - но вы в своё время не очень-то желали его появления на свет. Или я ошибаюсь?
   -Это была страшная ошибка, - опустил красивую голову Полди.
   -Да, это была ошибка, - согласилась Кира, - но вы упустили своё время. Ольга вышла замуж за человека, который усыновил её ребёнка и, уверяю вас, он сможет воспитать его достойно.
   -Где они?
   -Они с мужем переехали за океан. Искать её бесполезно. Но я могу вам передать то, что она мне сказала перед расставанием. Она простила вас, Полди, и не держит зла. А это вам от неё, - Кира достала из бархатного альбома фотографию и протянула её Полди.
   Там в овальной виньетке Олечка прижимала к себе чудесного мальчугана в бархатном костюмчике с кружевным воротником. На обороте её рукой значилось: "Я простила. Прости и ты". Витольд осторожно взял в дрогнувшую руку снимок, с минуту разглядывал его. Потом перевернул, прочитал надпись, вздохнул и бережно спрятал снимок в бумажник.
   -Я ответила на ваши вопросы?
   -Ответили. Не совсем так, как бы мне хотелось, но вы ответили, - он встал, - простите мою резкость, сударыня.
   -Одну минуту, господин Полди, - Кира искоса посмотрела на певца, - я очень люблю Софью Григорьевну и ценю её дружбу. Мне бы не хотелось, чтобы эта чудесная женщина испытывала горечь разочарований в чём-либо, а главное - в ком-либо. Вы понимаете меня, Витольд Болеславович?
   Он выпрямился и с высоты своего роста высокомерно оглядел Киру:
   -По-моему, вы пытаетесь влезть не в своё дело. И меньше всего я нуждаюсь в ваших предупреждениях. Сонечка - умная и, заметьте, взрослая женщина. Думаю, она сама разберётся в своей жизни. А мою историю она знает. Так что, простите, но нам ни к чему ваша опека, - его глаза опасно сверкнули.
   -Ладно, ладно, - усмехнулась Кира, - не будем ссориться.
   Он кивнул, уже в дверях обернулся:
   -Не знаю почему, но мне в этой квартире очень неуютно. Какое-то тягостное чувство, словно бы что-то было здесь со мною нехорошее... Но я-то знаю, что никогда здесь не бывал. И ещё этот портрет: дама за роялем будто следит глазами...
   -Вы, господин Полди, артистическая натура, сейчас взволнованы, и поэтому вам мерещится всякая всячина. А портрет - всего лишь краска на холсте, - успокоила его Кира. Но она-то прекрасно знала, какие штучки выкидывают иногда написанные художниками портреты.
   Она посидела ещё несколько минут в одиночестве, вспоминая свои одесские "приключения", потом встала из-за стола и направилась в гостиную, где уже собирались пить кофе, но зацепилась глазами за портрет. Ничего удивительного, что Полди почувствовал себя неуютно - глаза Полины прямо-таки обжигали злобой. Если раньше обе её руки красиво лежали на клавиатуре, то теперь правой рукой она собиралась перелистнуть страницу, а левой тщательно прикрывала название произведения, написанное крупными буквами. Из-под тонкой ладони были видны почти все буквы, кроме середины слова: "Provi....tiaememor". Кира задумалась. Она уже где-то видела эти слова, или похожие на них? Только где?
   За кофе шла беседа о завтрашней премьере.
   -Вот чего-то не хватает в моей Кармен, - пожаловалась Софья Григорьевна, - какая-то она у меня слишком приличная, пресная, что ли...
   -Вы, Сонечка, придираетесь к себе, - подал голос Витольд. Он ещё не отошёл от "беседы" в кабинете, был немного бледен и как-то подавлен.
   -Но я же чувствую, - возразила ему Соня.
   -А вот я видел одну постановку, так там Кармен появляется босиком, - Серёжка подмигнул Кире: уж она-то должна помнить эту постановку семидесятых годов. Кира кивнула:
   - Да, это был очень эффектный выход: волосы распущены по плечам, а не убраны в сложную причёску, как у тебя, Сонечка. Простая белая блуза и ярко-красная юбка чуть-чуть ниже колен, чтобы босые ножки видны были. Она такая вся свободная-свободная и плевать ей на всех.
   -Босиком?! Без чулок? - ужаснулась Софья Григорьевна, а потом задумалась, - а что? Это даже интересно...
   Удобно расположившись в кресле под пальмой, Полди украдкой поглядывал на Серёжу, тот заметил его взгляд и вопросительно выгнул бровь. Витольд отвёл взгляд, схватил с этажерки первую попавшуюся под руку книгу и стал листать её с преувеличенным интересом. Потом прочёл один абзац, другой, фыркнул:
   -Чего только не напишут эти господа сочинители! Вот послушайте: "В мае пятнадцатого года капитан немецкой подводной лодки дал приказ выпустить торпеды... Залп, ещё один - и корабельные часы четырёхтрубного красавца с волнующим именем "Лузитания", начали отсчитывать последние минуты жизни тысячи двухсот человек. Накренившись на правый бок, корабль пытался бороться с волнами, но тщетно..." Каково? Может ли быть такое?!
   -И что вас не устраивает? - голос Серёжи прозвучал холодно и противно.
   Кира насторожилась: эти двое опять могут сцепиться. И она проговорила тоном миротворца:
   -Автор имеет право на домысел. У вас в руках роман. Это художественное произведение, и автор может рассказать о своём взгляде на некоторые события.
   -Не думаю, что автор нуждается в заступничестве, - не сдавался Серёжа, - и почему вы решили, что пассажирское судно не может быть потоплено во время войны?
   -Да какой там войны? - с досадой вскинул голову Полди, - немцы, конечно, воинственная нация. Но воевать? В двадцатом веке? Он пишет, что погибло больше тысячи человек. Кто же согласится совершить такое чудовищное преступление? Как офицер - человек чести и достоинства - может отдать приказ топить гражданский корабль? Больная фантазия у этого автора. Как его? - и он, развернув к себе переплёт, прочёл фамилию писателя: - сочинение Николая Львовича Тузенбаха. И имя-то явно ненастоящее, за псевдонимом скрывается.
   -Ах, господа, прошу вас! Не нужно говорить о морских крушениях. Не знаю почему, но эта тема мне крайне неприятна, - с дрожью в голосе попросила Софья Григорьевна, - лучше найдите там что-нибудь оптимистическое, дорогой Витольд Болеславович.
   -Не знаю, не знаю, - он опять полистал книгу, - вот тоже не пойму, о чём это: "В большой закопчённой кухне коммуналки проходило собрание жильцов. Кто-то пришёл со своим стулом, кто-то стоял, прислонившись к стене. Тут было всё взрослое население коммунальной квартиры, детям велели не приставать к взрослым, потому что обсуждали предстоящее событие - возвращение в Ленинград делегатов съезда". О чём только автор думал? Я ни слова не понял, да и неинтересно это. Издают господа издатели всякую ерунду...
   -Чего ж тут не понять? - вмешалась в разговор Ольга Яковлевна. - Хотите, я вам растолкую?
   -Не думаю, что у вас получится, - с сомнением посмотрел на неё Полди, - вот, например, что такое "коммуналка"?
   -Коммуналка - это большая семья, - уверенно начала Ольга Яковлевна, - что-то вроде старинной патриархальной семьи.
   Кира переглянулась с Серёжей, и они дружно фыркнули.
   -И совсем не семья, - засмеялась Шурочка, - коммуналка - это большая квартира, где много-много соседей.
   -А ты-то откуда знаешь? - удивилась Софья Григорьевна.
   -Конечно, знаю. Мы же... - но Кира перебила её:
   -Господа, ещё кофе? - и Шурка смущённо уткнулась в свой чай.
   Полди задумался, потёр лоб:
   -Где-то я слышал это слово - Ленинград. Только где? - он поднял глаза на Сергея и нахмурившись смотрел на него несколько мгновений, - а ведь это от вас я слышал это слово. Это ведь вы сказали, чтобы я носа в Ленинград не показывал и чтобы запомнил это название навсегда. Что скажете?
   Сергей передёрнул плечами:
   -И повторю ещё раз: никогда не приезжайте в Ленинград. Думайте, как хотите. Мне дела нет до вашего мнения... - сорвалось у него с языка, он тут же пожалел об этом, мысленно обругав свой проклятый характер. В ответ Полди лишь смерил его холодным взглядом и отвернулся.
   Они бы, наверное, опять сцепились, но прозвонил телефон в кабинете, появилась горничная и сообщила, что просят Софью Григорьевну. Извинившись, певица вышла. Шурочка подошла к роялю и стала наигрывать что-то совсем детское и простенькое.
   -Какое всё-таки удивительное сходство между вами, Витольд Болеславович, и Сергеем Степановичем. И рост, цвет волос, и глаза... Вы, должно быть, родственники, - вдруг подала голос Ольга Яковлевна.
   Витольд удивлённо глянул на гувернантку, словно только сейчас её заметил. А Серёжа с досадой закусил губу.
   -Насколько я знаю, братьев у меня не было, - не очень вежливо ответил Полди.
   -А сыновей тоже не было? - не отставала Ольга Яковлевна, хлопая широко раскрытыми невинными глазами. По лицу Полди пошли красные пятна, он уже хотел что-то сказать в ответ, но тут почти вбежала Софья Григорьевна.
   -Витольд, какая новость! - она так спешила сообщить что-то радостное, что совсем забыла о присутствующих. Сейчас она видела только одного человека, - Витэк, только что позвонила Юленька Суржицкая. Ей один её очень большой друг сказал потрясающую новость: тебя приглашают в Вену! Этот господин, который должен был слушать нас завтра, приехал на день раньше. Сегодня он был в ложе с директором и уже всё решил. Ты точно приглашён.
   -Не может быть! - Витольд вскочил, сделал несколько быстрых шагов по гостиной, потом остановился, - а ты? Тебя пригласили?
   -Обо мне ничего не известно, но Юленька говорит, что, возможно, завтра всё решится. Но, Витэк, я так рада за тебя!
   -Соня, я без тебя никуда не поеду! - он взял её руку.
   -Ах, не думай об этом. Я поеду за тобой, даже если обо мне и не вспомнят!
   Кира встретилась глазами с Серёжей, он кивнул ей.
   -Ольга Яковлевна, может, вы почитаете что-нибудь Шурочке? И Сергей Степанович вам поможет. Он тоже очень хорошо читает сказки, а мне хочется немного пройтись после обеда, - решительно разогнала всех из гостиной Кира, - Сонечка, ты не рассердишься, если мы покинем вас?
   Софья Григорьевна только кивнула в ответ, кажется, она вообще ничего не слышала и ничего не поняла -сейчас не до светских бесед. Ушли бы все, и они с Витольдом без посторонних ещё и ещё раз обсудили замечательные перспективы, открывающиеся перед ним. Конечно, это против правил вежливости. Да и Бог с ними, с правилами!
  
  
  
   Глава 16
  
   Кире нестерпимо захотелось выйти на улицу и пройтись по морозному проспекту. Хотелось избавиться от липкого недоброго прищура Полины, направленного в её сторону. Стереть бы, смыть с лица почти физическое ощущение злобного взгляда! В ноющей голове мельтешили непонятные слова, обозначившиеся на картине. "Provi...tiaememor, provi...tiaememor", - твердила она про себя, осторожно ступая по скользкому тротуару. Где она их слышала? Или видела?
   На перекрёстке уже горел костёр, хитро устроенный на специальной решётке. Рядом грелись мальчишка-газетчик и городовой, охранявший огонь. Возле его ног устроилась шелудивая собачонка, время от времени она задирала голову и следила за его руками в рукавицах - видимо, надеялась на корочку хлеба. Ветер ещё раз дунул в лицо колючим снегом и закрутил позёмку маленьким водоворотом. Кто-то назвал такое место ведьминым перекрёстком и советовал не наступать на вьющийся спиралью снег. Кто? Кажется, Ниночка. Да, она была большая охотница до всяческих примет. И Кира старательно обошла беснующиеся снежинки. На короткий миг ей показалось, что рядом легко ступает по снежной наледи высокая фигура в чём-то белом, вьющемся на ветру, словно крылья. Она вздохнула и мечтательно улыбнулась: может, и вправду Ангел-хранитель? Хорошо бы! И тут же, поскользнувшись, села в сугроб. "Нет, это явно не Ангел-хранитель, с ним бы я не упала, - подумала она, благодарно кивая доброму господину в бобрах, протянувшему ей руку и поставившему её на ноги. - Скорее всего, я уже пропустила свой час Ангела!"
   В садике напротив дома Циммермана дворник аккуратно расчистил дорожки, даже скамейки обтряхнул. Несмотря на продирающий до костей холод, она присела на окрашенную в дикий зелёный цвет скамью и тоскливо уставилась на яркие окна их квартиры. "Опять зима, - подумалось Кире, - опять мороз, и вновь я смотрю на свои окна. Ах, Штефан, Штефан... Когда я тебя увидела в первый раз? Ну да, это тоже был конец февраля. Холодно и мокро. Точно как у Пастернака: "Февраль. Достать чернил и плакать!"Слёз досталось с избытком, и это было лишь начало... Потом они встретились уже весной. Одесская ласковая, каштаново-акациевая весна. Потом Каменецк и вновь Одесса - самое счастливое лето её жизни. Каким коротким и быстрым оно оказалось! Зима, весна, лето...
   А осень? Осени для них не было. Не для них золотились деревья, пытающиеся поймать скупые лучи уже нежаркого солнца. Не для них. Она тут же вообразила среди буйства оранжевого, красного, зелёного цвета Штефана. Вот он в своём длинном пальто, небрежно наброшенном на плечи, составляет для неё букет, поднимая с золотистого ковра у ног самые красивые листья. Веки Киры внезапно стали тяжёлыми, она закрыла глаза, чувствуя, как её окутывает горьковато-осенний аромат прелых листьев и грибов, лицо обдал порыв ветра, смешанный с дождливой моросью. Она с трудом распахнула глаза и оторопело уставилась на блестящий под дождём асфальт. Яркий электрический фонарь высвечивал на земле бурую массу мёртвых листьев, один багряный листочек плавно опустился рядом и прилип к скамейке. Словно во сне, Кира медленно протянула руку и дотронулась до мокрой кленовой пятерни. Подняла голову. Сквозь прозрачную от опавшей листвы крону клёна неслись по низкому хмурому небу быстрые тучи, холодные капли дождя упали ей на лицо. Разноцветные автомобили проносились по проспекту с зажженными фарами и тормозили на перекрёстке у мигающего жёлтым светом светофора.
   И тогда она заплакала, твердя про себя: "Нет, нет, нет!". Скрипнув тормозами, остановились "Жигули", из которых вышел высокий мужчина в тёплой куртке. Он огляделся и двинулся в сторону Киры. Свет от фонаря подсвечивал его сзади, превращая фигуру в тёмное пятно, создавая сияние вокруг головы. От человека веяло силой и тайной. Вот он поравнялся с ярким фонарём, свет упал ему на лицо и Кира счастливо засмеялась:
   -Наконец-то. И теперь мне не страшно.
   -Разве может быть страшно, когда я рядом? - улыбнулся он в ответ, и его лучистые светло-карие глаза глянули ласково и спокойно, - Кира, ты совсем замёрзла. Вставай, тебе надо согреться! Слышишь меня?
   -А вы её, ваше благородие, по щекам похлопайте, - неприятно прозвучал рядом грубый голос. Кире это не понравилось: опять кто-то хочет отвлечь от неё Штефана. Она сердито посмотрела в сторону, откуда раздался голос. Советы давал мужик в полушубке, валенках и когда-то белом, а теперь замызганном фартуке с бляхой на груди. Он попятился от её взгляда, сокрушённо покачав головой, - ишь как смотрит-то!
   Вокруг собрались зеваки. Две бабы в платках снисходительно разглядывали полузамёрзшую барыньку и при этом не забывали забрасывать в рот семечки, лихо сплёвывая шелуху на свежий снег. Мальчишка-газетчик, шмыгая красным носом, кривил рот в недетской ухмылке.
   -Дворник, - подозвал Штефан мужика в фартуке, сунул ему рубль в шершавую лапищу, - я знаю эту барышню и отведу её домой. Попроси всех разойтись!
   Мужик кивнул, перехватил удобнее метлу и стал деловито разметать нападавший снег, повторяя:
   -А вот разойдись! А вот разойдись! - при этом он наступал прямо на зевак, те, видя, что замёрзшая насмерть женщина вовсе не умерла, разочарованно переговариваясь, пошли по своим делам.
   -Ты можешь встать? Тут пройти-то метров двадцать, сейчас согреешься, - Штефан потянул Киру со скамьи. Она с трудом подняла своё закоченевшее тело, и если б он не обхватил её за талию, не удержалась бы на ногах. - Хорошо, что дворник знал меня. Только я вышел из парадного, бежит навстречу и кричит, что там на скамейке дамочка замёрзла, народ стал вокруг собираться... Не думал, что вот так повстречаю тебя!
   Он осторожно вёл её в сторону кофейни, сверкающей огнями витрины. Внутри было жарко натоплено, пахло ванилью, корицей, кофе и свежими пирожными. За столиками сидели дамы с кавалерами, гимназисток из-за позднего времени уже не было видно. Они сели за столик в самом углу, и Штефан сделал заказ. За всё это время Кира не сказала ни слова, и это серьёзно беспокоило Штефана. Время от времени её взгляд как бы уплывал, потом вновь фокусировался на его лице. Она словно бы боролась с чем-то внутри себя. Официант принёс чашки, сверкающий мельхиоровый кофейник, тарелку с пирожными, хрустальный графинчик с чем-то отливающим зеленью и янтарём и крохотные рюмочки, быстро расставил всё, налил кофе в чашки, взялся за графинчик, но Штефан остановил его:
   -Благодарю вас, мы сами, - он отпустил ловкого малого, а когда тот отошёл от столика, налил из графинчика полную рюмку и подтолкнул её Кире, - выпей одним махом и запей кофе.
   Так как до неё, видимо, не очень-то доходили его слова, он сунул рюмочку ей в руку и, закрывая собой от любопытных взглядов, помог донести до рта. Секунду-другую Кира непонимающе таращилась на рюмку в своей руке, потом глотнула жгуче-горьковатую сладость, чудом не поперхнулась, запила горячим кофе, мгновенно опорожнив чашечку. Штефан забрал из её руки тонкую чашку и вновь наполнил её чёрным кофе, плеснув туда остатки ликёра:
   -Теперь можешь пить уже по глоточку, не залпом, - он с облегчением увидел, как загорелись румянцем Кирины щёки, изумрудной зеленью заблестели её глаза из-под длинных ресниц, - ну вот, кажется, ты оттаяла, бедная Снегурочка.
   - "Коль спасёшь девицу, на ней обязан ты жениться!", - мечтательно улыбнулась захмелевшая от ликёра Кира. Сейчас ей было тепло, даже жарко, она смотрела на Штефана и как всегда любовалась им, его улыбкой, его лучистым взглядом, где мелькали смешинки.
   -А если девица спасла кавалера? Она обязана выйти за него замуж? - хмыкнул он, касаясь тёплыми сильными пальцами её сжатого кулачка, - что это ты там прячешь?
   Он разжал её левую руку и удивлённо вскинул брови:
   -Откуда это здесь?
   Кира медленно перевела взгляд на свою ладонь, туда, где лежал смявшийся кленовый листик - живой, с чёрненькой точечкой у черенка, только что слетевший с осеннего дерева. Она брезгливо, как мерзкое насекомое, смахнула с ладошки багряную кляксу и, схватив салфетку, стала яростно оттирать пальцы.
   -Это было, значит, это было... - шептала она, потом отбросила салфетку, глянула на Штефана нездорово блестящими глазами, - я только что была в осеннем Ленинграде...
   Он вздрогнул, кинул на неё быстрый взгляд, поморщился:
   -Вот как! - и голос его прозвучал необычно мягко, но янтарные глаза прищурились.
   -Ты не веришь, - тут же рассердилась Кира, хмель слетел с неё, и ей опять стало холодно, - я присела на скамейку под клёном, смотрела на освещённые окна твоей квартиры и вспоминала, как мы с тобой познакомились. Помнишь, в конце зимы? А потом снова встретились весной, и как весело промелькнуло лето. Я подумала, что у нас с тобой не было ни одной осени, и стала придумывать, как бы мы гуляли среди разноцветных деревьев. Тут пошёл мелкий-мелкий дождик, машины шуршали по Кировскому проспекту, жёлтые листья кружились, падая на землю. Ты подошёл ко мне. И... и я вернулась... А ты, - она стиснула его пальцы, - а ты остался там? Но ты же здесь, рядом? - в её беспомощных глазах застыл страх, голос задрожал.
   -Конечно, я не остался там. Видишь, я здесь, - теперь в его тоне не было и намёка на шутку, - знаешь, на улице мне на миг показалось, что сейчас не зима, а глубокая осень, даже запахло так, как пахнет обычно в осеннем лесу: грибами и прелыми листьями. Тут прибежал дворник, и я пошёл за ним. Честно говоря, я думал, что все эти превращения и чудеса уже закончились. А теперь вижу, что нет, ещё не все странности с нами произошли...
   Между столиками ходила девушка в форменном платье и предлагала посетителям фиалки и шоколад. Когда она подошла ближе, Штефан подозвал её и выбрал для Киры букетик. Тут его взгляд упал на шоколад.
   -Штефан, не надо, я не хочу шоколада.
   -О, этот ты будешь, - с убийственно серьёзным видом он протянул ей плитку детского шоколада с овечками и девочкой на этикетке с дурацкой надписью: "Это вам бомбошки, кушайте же, крошки!"
   Кира повертела в руках шоколад: в то далёкое лето в Каменецке подношение Григория Александровича - её тогдашнего жениха - не вызвало у неё радости. Она взглянула на него из-под приспущенных ресниц. Его глаза лучились, в их янтарной глубине мелькали смешинки.
   -Значит, ты и это помнишь?
   -Конечно, помню. Я теперь всё-всё помню.
   Она слушала его тихий голос и успокаивалась.
   -У тебя опять глаза светло-карие! - удивилась и обрадовалась она.
   Он кивнул и застенчиво улыбнулся:
   -Ты сохранила кольцо, - он легонько погладил узорчатый ободок на её пальце и вздохнул, - а я своё потерял.
   Кирины глаза заискрились:
   -Ты так думаешь? А это что? - она достала из кармана коробочку.
   -Не может быть! - Штефан осторожно вынул кольцо из гнезда, его чуткие пальцы нежно скользнули по блеснувшей поверхности, - в самом деле, моё кольцо!
   Он нажал на крохотную выпуклость в виде незабудки и отщёлкнулись сразу три створки. В образовавшихся окошечках показалась эмалевая надпись хитрым готическим шрифтом по-немецки.
   -Как странно, - удивился он, - здесь была надпись по-русски и стояла дата. А теперь... - он присмотрелся и медленно прочёл: - "providentiaememor". "Помни о предопределении".
   -Providentiae memor?! - переспросила Кира, - ну да, конечно, именно это написано на нотах на портрете, - и пояснила: - на портрете Полина сидит за роялем, одной рукой она старательно закрывает эту надпись. Только часть букв видна. А помнишь, это было написано на сургучных печатях?
   Он непонимающе посмотрел на неё, надел кольцо, смутная улыбка скользнула по его губам:
   -Саксонский девиз? Да-да, припоминаю. И ещё помню, с каким удовольствием ты любовалась прелестными вещицами, когда мы сломали печати... Но подожди, у меня же тоже есть нечто с такой же надписью. И знаешь, кто мне это оставил? Шурочка.
   -Да что ты! Шурочка? Когда?
   Его лицо помрачнело.
   -После того, как я нашёл её в заброшенной избе. Она заглянула ко мне перед вашим отъездом и оставила это, - он сунул руку в карман и достал серебряные пластинки, соединённые колечком, - смотри, здесь... А нет, я ошибся, здесь другая надпись: "Non providentiae memor". Что за чёрт?! "Не помнить о предопределении"?
   -А если иначе? "Забыть о предопределении"?
   -Забыть? - на его глаза наплывала пугающая бессмысленность, - да, надо забыть...
   Кира испугалась. Она выхватила из его рук украшение. Безделушка, которую сдёрнула Шурочка с шеи светлоглазой Дашеньки, способной украсть ребёнка и бросить его умирать в промёрзшей избе. Дашеньки, у которой была комната, полная кукол в красивых одёжках, и к которым она никому не давала прикасаться. То, что идёт от Дашеньки, не может принести радости. Кира стиснула в пальцах холодный металл: сломать, немедленно изничтожить её. Хрустнуло колечко, скрепляющее две части украшения, и отвалилось слово "non", оставив только пластину с "providentiae memor".
   -Штефан, я лучше выброшу это, - её слова медленно доходили до него. Он протянул руку, взял пластинку с "providentiae memor", прочёл надпись раз и ещё раз, поднял на Киру оживающие глаза, тут его взгляд упал на морозное окно, и его зрачки расширились. Она резко обернулась и увидела фигуру, стоящую снаружи. Да это же гувернантка Ольга Яковлевна! Она смотрела на них и смеялась, потом повернулась и двинулась прочь. Лицо Штефана побледнело, он вскочил и бросился наружу, лавируя между столиками. До Киры донесся его крик: "Дашенька!"
   Несколько мгновений она, совершенно ошеломлённая и потерянная, сидела не двигаясь, сжавшись от обиды. Потом вскинулась: почему он крикнул: "Дашенька"? Там же стояла Ольга Яковлевна! И выбежала на улицу. Пока она, оскальзываясь и падая, бежала за Штефаном, её храбрость улетучилась и пыл угас. Она не станет навязываться, ни за что. Вот только пусть объяснит... Нет, ничего не надо объяснять, и так всё понятно.
   Вон они, стоят возле недавно открывшегося "Спортинг-паласа" и мило беседуют. Кто же это придумал зажечь такое безумное количество лампочек, да ещё и заставил их мигать так, что в глазах рябит? Кира остановилась, вздохнула и медленно пошла в их сторону, делая вид, что любуется бешенным мельканием огоньков. Штефан заметил её.
   -Кира! Я же просил тебя остаться в кофейне. Зачем ты вышла? Сейчас опять замёрзнешь, - по его тону она поняла, что он растерян, смущён и чем-то расстроен. Так это из-за Шурочкиной гувернантки он встревожен?! А она, Ольга Яковлевна, равнодушно стоит, даже отвернулась. Кира воинственно вскинула голову:
   -Ольга Яковлевна, почему вы здесь? Вы должны быть с Шурочкой...
   -Кира, - Штефан тронул её за плечо, - какая Ольга Яковлевна?! Разве ты не узнаёшь Дашеньку?
   -Дашеньку? Да что с тобой?! - она горестно смотрела в его обеспокоенное лицо, - о чём ты? Это же гувернантка, которую мы наняли для Шурочки...
   Кира не договорила. Ольга Яковлевна медленно повернулась, и на неё глянули водянисто-белёсые глаза Даши. Кира вскрикнула и отскочила. Прохожие с интересом поглядывали на них, кто-то даже остановился.
   -Вижу, что нам есть о чём поговорить, - усмехаясь и щурясь от слепящих лампочек, проговорила Даша. Или всё же Ольга? Кира видела, как постоянно меняются её глаза: то бледно-голубые, то вдруг жгуче-чёрные. Но может, это всего лишь игра света? А странная женщина - не то Даша, не то Ольга - предложила: - до нашего дома всего два шага, если ты, Иво, конечно, это ещё помнишь. Не пойти ли нам домой? Там и поговорим.
   И она двинулась вперёд, не оглядываясь, уверенная, что они беспрекословно последуют за нею.
   -Штефан, - зашептала ему на ухо Кира, цепляясь за его руку, - Штефан, тот дом, где была ваша квартира в Ленинграде, ещё не достроен! Куда она нас ведёт?!
   Он сжал её руку:
   -Сейчас увидим, - и доверительно шепнул: - ничего не бойся. Я с тобой.
   И Кира успокоилась: раз он говорит, что не надо бояться, она не испугается. И ещё он сказал: "Я с тобой". У неё даже в носу защипало от этих слов, и всё внутри запело. А Даша, широко шагая и не обращая ни на кого внимания, вела их к тёмному массиву строящегося здания. Вот она свернула туда, где в будущем появится подворотня, ведущая во двор. Чем дальше заходили они вглубь двора, ещё не ставшего настоящим двором, тем больше их окутывала тишина. Липкой ватой она закладывала уши, отрезая от всех привычных звуков. Вслед за Дашей они стали подниматься по недостроенной лестнице без перил. Штефан крепко держал Киру за руку, ведя её за собой. Они прошли второй, третий, четвёртый, пятый этаж. И продолжали подниматься.
   -Штефан, - опять зашептала Кира, - пока выстроили всего четыре этажа. Здесь просто не может быть ни пятого, ни шестого, и смотри, небо видно.
   Он поднял глаза и поразился. Есть такое затасканное выражение - "небесный купол". Сейчас над ними раскинулся именно он, чудесный бархатно-чёрный купол неба, весь усеянный мерцающими звёздами. У него появилось ощущение, что они не по лестнице поднимаются на шестой этаж, а восходят в бесконечность, беспредельность и безвременность. И эта мерцающая беспредельность заманивала и втягивала их в себя.
   Не обращая внимания на своих спутников, Даша как ни в чём не бывало достала из сумочки ключи и открыла замок.
   -Проходите, - пригласила она и пошла в глубь квартиры. Штефан вопросительно посмотрел на доверчиво прижавшуюся к его плечу Киру, та кивнула. Они переступили порог. Здесь ничто не изменилось с того вечера, когда Кира пила с Дашей и её отцом чай на кухне, а художник Иво Рюйтель заглянул на минутку к себе в мастерскую, чтобы вернуть старинный медальон, принадлежавший мужу Киры.
   В прихожей на вешалке рядом с Дашиной шубкой висела тёплая куртка, которую Иво Рюйтель носил зимой, на коврике возле двери стояли высокие сапоги, и один из них завалился набок, прямо на зимние мужские ботинки. Дверь в мастерскую была открыта, и они вошли. За огромным окном светился огнями Кировский проспект, проносились машины, а рекламный стенд на крыше дома напротив всеми своими цветными неоновыми лампочками призывал пользоваться услугами госстраха. Посреди мастерской скучал недописанный портрет на мольберте, пахло красками. Кира молча разглядывала набросок к своему портрету:
   -Интересно, - смешно наморщив нос, глянула Кира на Штефана, - ты по-прежнему умеешь рисовать?
   Штефан усмехнулся, подошёл к столу, выбрал из высокой жестяной банки подходящий карандаш. На секунду замер, сосредоточиваясь. Потом несколькими взмахами что-то набросал на листе бумаги. Кира подошла ближе. Легко и просто двигалась его рука, и вот уже с листа застенчиво и хитро смотрело большеглазое растрёпанное существо.
   -Шурочка, - выдохнула Кира и подняла на него заблестевшие глаза, - это Шурочка...
   Он кивнул и отложил карандаш.
   -В тот вечер, когда ты исчез, я сняла с мольберта портрет и унесла его. Он сейчас у меня дома. А теперь он опять здесь. Штефан, давай уйдём отсюда. Зачем мы здесь? Что она может нам сказать?
   -Я должен разобраться, - он потёр висок, - и вот здесь, как заноза сидит. И колет, и щиплет, и бьёт - не отпускает. Понимаешь, у меня такое ощущение, что не хватает воздуха. Хочется вздохнуть, набрать кислорода полную грудь, а не получается, словно сдавил кто и держит.
   -Эй, вы где? - сунулась в мастерскую Даша, - почему не сняли пальто? У нас всегда очень тепло, даже жарко, - видя, что её предложение проигнорировали, она пожала плечами, - ну, как хотите. Кира, хочешь я тебе свою последнюю куколку покажу?
   В кукольной комнате, забитой всевозможными куклами в роскошных туалетах, пупсами, настолько похожими на живых младенцев, что у Киры мороз по коже прошёл, прибавился домик в три этажа с миниатюрной мебелью. Там была спальня с кроваткой, покрытой розовым стёганым одеяльцем, крохотное трюмо отражало хорошенькую люстрочку, свисавшую с потолка. В гостиной на коврике играли кукольные дети, а кукольная бабушка вязала в кресле то ли носок, то ли шапочку. В ванной комнате кто-то мылся, и вроде бы даже журчала вода. На кухне кухарка в чепчике и переднике готовила обед, а горничная в кружевной наколке и темном платье пришивала пуговицы на хозяйское пальто. В столовой читал газету папа, а мама пила кофе из крошечной чашечки с золотым ободком. В этом домике было так много всего, что составило бы предмет острой зависти не только у ребёнка, но и у взрослой тёти!
   -Какой красивый домик, - вырвалось у Киры, но Даша небрежно махнула рукой:
   -Он мне уже надоел! Лучше сюда посмотри, - и она, не выпуская из своих рук, показала куклу ростом не больше двух ладоней. Одетая в чудесное бальное платье из тёмно-зелёного шифона, с серебристыми длинными волосами и огромными изумрудно-зелёными глазами, кукла открывала и закрывала их, когда Даша поднимала или опускала её. Кира закусила губу: это была её кукла. Та самая, которую когда-то подарила ей маменька, и хранилась она в Каменецке, но потом затерялась. Вернул ей эту куклу Баумгартен с тем, чтобы она отдала её Шурочке. И вот теперь она у Даши, а та всё крутила и крутила куклу, - ну что, узнала? Мне она тоже понравилась. Глазки такие хорошенькие, зелёненькие. Смотри, как хлопает ими...
   -Дашенька, ты хотела поговорить с нами, - мягко напомнил ей Штефан.
   -Не с вами, а только с тобой, - тут же рассердилась Даша, она схватила несчастную куклу за волосы и стала с силой дёргать, - только с тобой! Зачем мне она?
   -Оставь куклу, ты сломаешь её. Хочешь говорить - говори, - он присел на пушистый диванчик, потянув Киру за руку и усаживая её рядом.
   -Ты знаешь, как я жила всё это время? - пальцы Даши продолжали терзать куклу, из головы которой уже стали сыпаться волосы. Кире показалось, что это из её головы цепкие пальцы выдёргивают пряди волос. - Вот скажи, зачем ты ушёл? Зачем? Папочка так расстроился! Он искал, искал и никак не мог тебя найти. Бедненький папочка! Он так переживал из-за меня! Он всё думал, ходил, рассуждал вслух. И придумал. Он послал меня к тебе. А ты... ты решил остаться там. Девчонка порвала цепочку с "non providentiae memor", и папочка рассердился! Знал бы ты, как он рассердился! Даже ударил. Да, да, представь, дал пощёчину всего лишь за "non providentiaememor". Вот как ему было плохо. У него совсем сдали нервы. Не спал, не ел, всё время курил свои сигареты и пил коньяк. Мне так его было жаль! И тогда я придумала. У папочки под замком в аптечке были разные порошочки, таблеточки. Ключик он прятал, но я-то знала, где он лежит. Разве от меня можно что-то спрятать? Бедный старенький папочка!
   Кире не хотелось смотреть в безумные глаза Даши, и она отвернулась. Но от несвязного бормотания, от капризного детского лепета у неё стала кружиться голова. Она посмотрела на Штефана. Он слушал Дашино бормотанье очень внимательно, и выражение его лица испугало Киру. Каждый раз, когда она произносила латинское выражение, он вздрагивал, как от удара. А та продолжала:
   -Мне так было его жаль. Тортик засыхал, и он чай не допил...
   -Постой, Дашенька. Где сейчас Яков Моисеевич? Я хотел бы поговорить с ним.
   Даша помолчала, небрежно помахивая несчастной куклой, потом пропела:
   -Цветик над могилой; он в неё сошёл навек, не оплакан милой...
   Штефан подался вперёд:
   -Перестань. Ты не Офелия, а Яков Моисеевич - не Полоний. Так где же он?
   -Ну я же говорю тебе: коньяк папочке не понравился. Он так прямо и спросил, мол, до ключей от аптечки добралась? И так смеялся... Давно мы так с ним не смеялись... И он всё повторял и повторял: "non providentiae memor... non providentiae memor..."
   -Даша, я хочу видеть Якова Моисеевича, - голос Штефана стал бесцветным, сонным, он говорил с паузами между словами так, словно ему трудно было выговаривать их. Кира взяла его руку - вялая холодная ладонь. Надо прекратить этот разговор и немедленно!
   -Ну хватит, - вскочила она, - веди нас к своему папочке. Штефан, вставай, - и тронула его за плечо.
   Он не стал противиться, тяжело поднялся, цепляясь за её горячую руку, повернулся - Кира вскрикнула. Его изумительные глаза цвета прозрачного янтаря начали отливать синеватым цветом. Но Даша и не собиралась никуда их вести. Она по-прежнему сидела на розовом пуфике, и её блёклые глаза смотрели куда-то мимо Киры:
   -А папочки нет, - заявила она спокойно и почти весело, - он упал...
   -Что значит "упал"?
   -Ты злая, - вдруг заплакала Даша крупными, как горошины, слезами, - злая! Зачем спрашиваешь? И он не хочет с тобой говорить...
   -Кто "он"? О ком ты?
   -Как кто? Папочка, конечно.
   -Дашенька, бедная! Сколько же всего на тебя обрушилось! - голос Штефана был полон сочувствия.
   Кира бросила на него взгляд. Похоже, Дашино безумие постепенно переходит и на них. Он что, ничего не видит? Ничего не понимает?
   -Даша, - она попробовала говорить спокойно, - объясни, где твой отец? Он жив?
   -Не знаю, - она капризно надула губы, словно маленькая девочка, - ничего не знаю... Мы стояли на площадке на лестнице, и он смотрел вниз. Я слегка, совсем чуть-чуть подтолкнула... Что ты так смотришь? Ты что, меня осуждаешь? Разве я неправильно сделала? Посуди сама: он так тосковал, скучал, а когда на меня смотрел, вдруг смеялся. Я ему чай готовила, кофе варила, даже яичницу жарила. А он ничего не хотел есть, из того, что я готовила. Я готовлю - он не ест. Разве это правильно? Надо же было его успокоить? Вот я и придумала.
   -Ты столкнула отца с лестницы? - ужаснулась Кира и оглянулась на Штефана. Похоже, голова у него уже не болела. Весь полный участия к Дашенькиному бреду, он страдальчески морщился, поглядывая на Киру, будто бы говоря: "Ты только посмотри, как она настрадалась!". "Настрадалась"! Он по-прежнему ничего не замечает! Кира повторила свой вопрос:
   -Ты столкнула Якова Моисеевича в лестничный пролёт?
   -Конечно, нет, - она с досадой посмотрела на девушку, - как ты не понимаешь?! Я всего лишь помогла ему.
   - Он разбился? - глупо было это спрашивать: после падения с шестого этажа обычно не выживают.
   -Он так красиво летел, - мечтательно проговорила Даша, - пальто чёрное крыльями раскинулось... и он пел!
   -Пел?!
   -Ну да, пел. Я побежала вниз, хотела посмотреть, как он там лежит...
   -Надо было врача, скорую помощь вызвать! - вырвалось у Штефана.
   -Зачем? - искренне удивилась Даша, - его же там не было!
   У Киры голова кругом пошла:
   -Даша, ты только что сказала, что Яков Моисеевич упал с площадки шестого этажа и разбился насмерть...
   Даша капризно скривила рот:
   -Ничего такого я не говорила. Я сказала, что он полетел вниз - и всё. Когда я сбежала вниз, папочки там не было.
   -Как не было? Может, его унесли? Ты, наверное, долго спускалась.
   -Я не шла, а бежала, и всё время смотрела через перила. Он там был, был, а потом его не стало - и всё. Ни пальто, ни папочки - ничего.
   -Вот оно что, - протянула Кира. Она вспомнила, как совсем недавно, после смертельного выстрела Вацлава, прямо на глазах у всех исчез-пропал без следа Григорий Александрович. Значит, и Яков Моисеевич из той же гнусной породы.
   -Ты мне надоела со своими расспросами, - вдруг разозлилась Даша и со всего маху приложила куклу об пол. Фарфоровое лицо разлетелось на мелкие осколки, жалко повисли серебристые прядки волос. Кира ахнула и потянулась к убитой кукле, так похожей на неё.
   А Даша как ни в чем не бывало пожала плечами:
   - Мне скучно здесь сидеть. Пошли чай пить. Там тортик остался. Помнишь, папочка принёс и мы чай пили? Вкусный такой, - и она пошла в сторону кухни. Фарфоровые осколки хрустнули у неё под ногами.
   Тортик, который принёс её папочка?! Фантасмагория продолжается. Кира придержала Штефана за руку:
   -Ну теперь ты видишь? - шепнула она ему на ухо.
   -Что я должен видеть?! - с досадой отозвался Штефан, сверкнув синими глазами, - совершенно одинокого больного человека, которого нельзя было оставлять одного? Да, вижу. Никогда себе этого не прощу...
   -Штефан...
   -Не называй меня так! Я - Иво, - оборвал он её и пошёл следом за Дашей.
   Кира застыла на месте. Опять! Только-только всё начало возвращаться на свои места - и вот опять он считает себя другим человеком. Мало того, он испытывает чувство вины перед этой лживой женщиной!
   На кухне сияла всеми огнями люстра, сыто урчал холодильник, кипел на газовой конфорке чайник. На покрытом толстым слоем пыли столе были расставлены чашки с когда-то недопитым чаем, теперь высохшим и покрывшимся то ли серой плесенью, то ли просто пылью. Посредине на блюде каменели чудовищные остатки гниющей массы, когда-то бывшей тортом. Рядом толстый чёрный пасюк мыл лапками морду, безбоязненно поглядывая на вошедших.
   -Пошёл вон! - прикрикнула на крысу Даша, - опять ты здесь!
   Пасюк перестал умываться, неуклюже подкидывая тяжёлый зад, переместился на подоконник и уселся там, обвив себя длинным голым хвостом.
   -Он уже почти съел мой тортик! - пожаловалась Даша, - но ничего, тут ещё немного осталось. Садитесь!
   -Дашенька, ты не волнуйся, - он взял Дашины руки в свои и, заглядывая ей в глаза, мягко и ласково повторял, - не волнуйся, я с тобой...
   -Я знала, знала, что ты, Иво, придёшь за мною, - она прильнула щекой к его ладоням и счастливо улыбалась, - теперь ты не оставишь меня? Правда? Мы всегда будем вместе, да? Как раньше?
   -Бедняжка, ты больше не останешься одна. Не бойся, - при этих его словах Кире показалось, что Дашины глаза победно сверкнули.
   Кира не стала садиться на пыльную, со следами крысиных лапок, табуретку. Ощущая глухое раздражение, она молча смотрела на трогательную сцену полного взаимопонимания между Дашей и Штефаном и постепенно внутренне закипала. Видно же, что их обманывают, дурачат. Почему ей это видно, а Штефану нет? Кира точно помнила, в какой момент Штефан стал меняться. В мастерской он чувствовал себя Штефаном Паленом, но уже в кукольной комнате его глаза стали отливать проклятой синевой, и он стал опять Иво Рюйтелем. И случилось это в тот момент, когда Даша стала рассказывать о смерти Якова Моисеевича. Кира сунула руку в карман шубки и нащупала украшение, которое Штефану дала Шурочка. Украшение, сорванное с шеи Даши в том страшном вымерзшем доме, куда эта сумасшедшая притащила ребёнка и бросила его там замерзать. Но сумасшедшая ли она? Поразительно, что Штефан не видит, как лжив рассказ его "Дашеньки"! Она же симулирует душевную болезнь. Играет её, но играет плохо, с переигрыванием. Этот её тон капризной девочки, жесты испуганной птички... А лексика? Убогая лексика трёхлетнего ребёнка. И главное, всё это слишком! "Trop", - как сказали бы французы. Слишком всего много, даже излишне много. Всё в её рассказе сплошная выдумка, и Кира это почувствовала.
   В кухне что-то потрескивало. Оглядевшись, она увидела то, чего раньше здесь не было: камин. В его нутре гудел огонь и трещали поленья, чёрная мраморная поверхность отражала огоньки люстры. Даша заметила Кирин взгляд.
   -Откуда он взялся - не знаю. Как папочки не стало, так он и появился. Всё время горит, - она села за стол, брезгливо посмотрела на остатки торта, - когда папочка ушёл от меня, я тут всё сидела, сидела, а потом взяла и вышла из дома. Пошла по улице. Холодно было - ужас! Дошла до садика и думаю, вот сейчас сяду, замёрзну и умру. А тут ты подошла...
   -Но это была не ты! Там была Ольга Яковлевна - гувернантка,
   - Ну и что? - она пожала плечами, - папочка говорит, что люди видят то, что хотят видеть. Ты хотела видеть свою Олечку? Хотела. Вот к тебе и пришла Ольга Яковлевна Матвеева. Разве я плохо служила? - она смотрела тяжело, исподлобья, - я пришла забрать своё... Папочка так сердился на меня! И ты отдашь мне то, что твоя девчонка у меня украла!
   -Ты это о чём? Ах, вот об этом, - догадалась Кира, доставая из кармана серебряные пластинки. Она внимательно оглядела их: готическая вязь складывалась в три слова. В три проклятых слова, от которых воля Штефана цепенеет, - так ты хочешь это получить?
   Даша не церемонясь отодвинула в сторону Штефана, медленно поднялась, плавно поводя плечами. Такая беззащитная, трогательная и, не сводя глаз с украшения, протянула к нему руки:
   -Отдай! Оно моё! Это папочка подарил мне. Он так и говорил: "Береги, доченька,"Nonprovidentiaememor!", - лепетала она.
   -Дашенька, не надо! - попытался остановить её Штефан, виновато погладив по вздрагивающему плечу. Но Даша не обратила на него внимания. Она не сводила бесцветных глаз с Киры. Вот она выпрямилась, из глаз исчезло безумие, с лица сползла гримаса капризного ребёнка:
   -Догадалась, - ухмыльнулась она. Кира ожидала чего-то подобного, но тем не менее её поразили метаморфозы, происходящие с Дашей.
   -Штефан, теперь ты видишь? - обеими руками она встряхнула его - бесполезно. В своём иллюзорном мире он видел совсем другую Дашеньку: слабую, милую, нуждающуюся в его защите.
   -Оставь его, - равнодушно бросила Даша и даже зевнула, прикрывая рот ладошкой, - ну его! Итак, ты догадалась. Ну да, всё в этой жизни не просто так. Да и в другой... Ты что же, думала, будто тогда в Одессе пакет с апельсинами у меня просто так порвался?
   -Объясни, зачем ты нас со Штефаном постоянно сводила? Зачем тебе это было нужно? - Кира тщательно пыталась скрыть гадливую гримасу - у неё это плохо получилось. Дашины глаза тут же колюче сузились.
   -А ты знаешь, как рыбаки рыбку ловят? - вдруг спросила Даша, - на крючок надо червяка насадить. Глупая рыбка хвать червячка - и попалась.
   -Иногда рыбка может слопать червячка да и хвостиком вильнуть: только её и видели...
   -Раньше я хотела с тобой поменяться. Я тебе Штефана, ты мне - шкатулку, - она усмехнулась, - мне-то он теперь ни к чему. Он сломался, разбился, как та фарфоровая кукла. Но правила изменились. Да, с некоторых пор всё изменилось...
   -Это с каких таких некоторых пор? Уж не тогда ли, как головоломка исчезла?
   -Я же говорю, что ты догадливая. Но ты ошибаешься, дорогуша. Ты думаешь, игра закончена? А вот и нет! Совсем не закончена... Ты вот что, верни мне "Non providentiae memor!"
   -Так тебе именно это было нужно? - Кира помахала перед Дашиным носом пластинками, - конечно, забирай! Но только я кое-что изменю, - и она с силой швырнула пластинку со словом "non" в огонь камина. Даша зашипела, бросилась к огню. Но пламя полыхнуло ей в лицо, на удивление легко и быстро расплавило серебро, превратив пластину в каплю металла. Затем языки пламени съёжились, стали маленькими синеватыми огоньками на обугленных поленьях. А Кира помахала перед носом Даши отломанной частью пластины, - видишь, что осталось? "Providentiae memor"! "Providentiae memor" - помни о предопределении. Слышишь? Помни!
   Даша упала на колени возле камина, горестно глядя на серебряную капельку, сверкающую среди углей. Её лицо опять изменилось. Теперь оно стало неподвижным, похожим на безжизненную маску.
   Кира кинула взгляд на Штефана. Лицо его кривилось, как от зубной боли, но глаза были живые и чистые.
   -Штефан, ты помнишь расчудесного господина Иванова? - он кивнул, и Кира обрадовалась, что он не стал сердито внушать ей, что он совсем не Штефан. - Так вот. Ты обратил внимание, что этот господин постоянно возникал рядом с нами? Все эти годы он рядом маячил со своими злыми выходками, добивался чего-то. У него была задача найти шкатулку. И он своим острым нюхом ищейки упорно шёл по следу и всегда находил нужное место. В какой-то момент всё изменилось. С чего-то он решил, что этот предмет должен принадлежать его новому хозяину. Просто так забрать шкатулку он не мог - в своё время создатель ларца побеспокоился об этом.
   -Подожди, Кира, - теперь его голос звучал твёрдо, - о каком хозяине господина Иванова ты говоришь?
   - Вот это самое главное. Как-то Баумгартен сказал, что, похоже, Григорий Александрович затеял собственную игру. Моя задача была раскрыть её. Я сама должна была во всём разобраться, не рассчитывая на чью-либо помощь. Теперь я уверена, что всё поняла. Та замечательная, дивная, для кого-то забавная, а для кого-то недобрая игрушка, что издавна хранилась в шкатулке под печатью с латинским девизом "Помни о предопределении", могла подарить не только власть над людьми. Она давала власть над временем. Тот, кто владел этой вещицей и кому она подчинялась, чувствовал себя равным Богу и мог строить свой собственный мир, свою собственную вселенную. Представляешь, какой бы это был мир, если бы его создавал господин Иванов по своему вкусу?
   Он кивнул и подошёл ближе. Из его глаз постепенно уходил ненавидимый ею синий цвет, они вновь становились прозрачно-карими, но синие искорки всё ещё играли в их янтарной глубине.
   -Ещё Баумгартен сказал, что у Иванова есть хозяин и это для него он старается. Он добывал головоломку, прячущую в себе время и пространство, для своего хозяина. И вот у них - у Григория Александровича и его хозяина - ничего не получилось. Они потерпели поражение. Взбунтовался Вацлав и своим выстрелом отправил господина Иванова в неведомые места. Григорий Александрович испарился, исчез, как исчез Яков Моисеевич. Человек, который украл у тебя твою жизнь, твою память, забив её определённой последовательностью букв. И когда эти слова произносили...
   -...я получал приказ оставаться тем, кем меня определили, - закончил за неё Штефан.
   -Да, именно так. Ты же врач, занимался психиатрией и хорошо это знаешь.
   -Они превратили меня в пешку и двигали так, как им было нужно.
   -Они испробовали разные способы. Ты думаешь, случайно Даша оказалась поздней ночью в Ленинграде на твоём пути? - она посмотрела на смирно сидящую у камина женщину, - скажи сама, Даша, случайно или нет?
   Та лишь хмыкнула и отвернулась.
   -Вот видишь? Яков Моисеевич уже ждал её в клинике.
   -Так это всё его затеи? Он украл у нас часть жизни, - его голос чуть дрогнул, - но как мог он столь жестоко поступить со своей дочерью?
   -Ты смеёшься, Даша? С чего бы это? - удивилась Кира.
   Даша хихикая поглядывала на них снизу вверх:
   -Вы прямо, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Всё-всё распутали, всё-всё разобрали.
   -Пойдём, Штефан, пусть сидит тут и беседует со своей крысой...
   -Нет, погоди. Ты не сказала, кто был хозяином господина Иванова. Чьей воле он подчинялся?
   -Кто? - усмехнулась Кира, - да вот она и была. Да-да, такая беспомощная, такая несчастная и такая злобная, жестокая тварь. Ничего у тебя не получилось, Дашенька. Вот с тем и оставайся.
   Они вышли из кухни, оставив её пыль, грязь, разлагающийся торт, огромную крысу той, что называла себя Дашей. У входа в мастерскую Штефан остановился:
   -На лестнице темно, надо взять фонарь. У меня в мастерской когда-то был. И ещё: там остался рисунок...
   "Он не хочет оставлять в этом вымороченном доме Шурочкин портрет", - потеплело у Киры на душе.
   Фонарик нашёлся в ящике стола. Кира свернула в трубочку Шуркин портрет и сунула ему в карман пальто. На стене висела небольшая работа - городской пейзаж. Вид из окна мастерской, где вся площадь была как на ладони. И тёмно-красный дом с рекламой госстраха на крыше и светящимися окнами гастронома, где стояли в очереди к прилавкам покупатели; и шестиэтажный серого цвета дом с рыбным магазином внизу; и огромный дом с башнями, который старинным замком возвышался над всеми постройками на площади; и даже невзрачное сероватое здание со станцией метро в первом этаже - всё это такое знакомое, а многое ещё не рождённое архитекторами 1911 года. Кира сняла пейзаж со стены, оглянулась на Палена:
   -Можно? - он кивнул, подошёл к мольберту. С листа бумаги, потупив глаза, проступало бледное лицо совсем юной женщины. Было в этом лице и во взгляде из-под ресниц и нежность, и понимание. Штефан протянул руку, чтобы взять портрет, но Кира остановила: - не трогай, это обманка, очередная их обманка. В тот вечер, когда ты исчез, я забрала рисунок, он у меня дома. А здесь, смотри! Видишь, дата?
   -Вижу: 27.02.1911, воскресенье, - он быстро взглянул на неё, но Кирин взгляд был направлен на рисунок.
   -Да, здесь в уголке написано завтрашнее число, а на том рисунке его не было. Да и не могло быть. Ты же рисовал его не в одиннадцатом году.
   -И всё же я заберу его, - его пальцы коснулись бумаги, и в тот же миг она вспыхнула. Он отдёрнул обожжённую руку, огонь побежал по дереву мольберта, мгновенно перекинулся на стол с красками - и всё запылало. Они выскочили в коридор и замерли поражённые: пылала мастерская, но языки пламени не переходили её порога.
   -Нас словно бы выталкивают отсюда, - задумчиво сказал Штефан, - горит наше будущее, ставшее теперь уже прошлым, делая его совсем эфемерным.
   -Словно его и не было, - согласилась Кира.
   Они вышли из квартиры и стали осторожно, подсвечивая себе фонариком, спускаться вниз.
   -Ушли! Оставили меня! - донеслось сверху. Это Даша вышла на площадку и обиженно смотрела на них совсем бесцветными глазами. Она тоже стала спускаться, не переставая говорить: - бросили меня одну на кухне рядом с вонючими объедками... Хорошо это? Вы же такие добрые, честные, справедливые!
   Она медленно спускалась, не сводя с них блестящих глаз, при этом пальцы её рук сжимались и разжимались, словно она разминала их перед игрой на фортепьяно. Высокие каблуки её туфель звонко цокали по ступеням.
   -Штефан, не бросай меня! Разве плохо мы жили? Разве я не любила тебя? А ты? Ты и сейчас меня любишь! Признайся себе, честно признайся. Да, это я попросила папочку, чтобы он оставил тебя со мной. И всё потому, что влюбилась в тебя без памяти. А она - она всё разрушила! Скажи, Штефан, не из-за этой ли особы обрушилась вся твоя жизнь? Не из-за неё ли начались все твои беды? Молчишь? Тебе нечего ответить, потому что знаешь, что я права.
   Штефан остановился, потом шагнул обратно.
   -Дашенька, пожалуйста, - он виновато понурился. А Кира скрипнула зубами от его покаянного тона. Что же это такое?! Она в отчаянии дёрнула свою руку, которую крепко сжимали его пальцы:
   -Зачем ты держишь меня? - процедила она сквозь зубы, - отпусти! Оставайся с нею, если чувствуешь...
   Она ещё много чего хотела сказать, но Даша уже спустилась к ним и стояла с Кирой на одной ступени.
   - Головоломка больше не существует. Что тебе ещё нужно? Оставь нас в покое! - губы Киры страдальчески кривились.
   -Что мне нужно? - нависла над нею Даша, - мне ничего от тебя не нужно. Слышишь? Ни-че-го. Ты мне до смерти надоела и совсем не нужна...
   Она схватила Киру за локоть, но Штефан с силой рванул Киру к себе. Даша дёрнулась, споткнулась о ступеньку и, не удержав равновесия, замахала, замельтешила в воздухе руками, пытаясь удержаться. Не получилось. Им показалось, что она падала бесконечно долго, потом глухой удар в полной тишине.
   - Кира, скорее, может, ей ещё можно помочь! - Штефан потащил девушку за собой вниз, - что я наделал! Это из-за меня она упала!
   -Не надо, не беги! - пыталась остановить его Кира, - скорее всего, её там не будет.
   -Как же не будет? После падения с такой высоты она не сможет встать и уйти.
   Они крутились по лестничным пролётам, стараясь скорее достичь первого этажа, фонарик метался по запылённым мелом и цементом ступенькам. Чёрное звёздное небо уходило от них дальше и дальше, они словно спускались в бездонный колодец. Кира была совершенно уверена, что внизу никого нет. Но Даша была там. Вернее, там в пыли и мусоре лежало то, что раньше было Дашей. Она упала навзничь, её безжизненное лицо было обращено вверх, к небу, в застывших глазах ничего не отражалось. Штефан горестно вскрикнул, сунул Кире фонарик:
   -Свети мне на руки, - приказал он и склонился над телом. Он бережно и осторожно осмотрел её, - никаких повреждений. Странно. Ни одной гематомы...
   -Может, она жива? - неуверенно спросила Кира.
   Штефан отрицательно покачал головой:
   -К сожалению, нет, - он выпрямился, - надо вызвать полицию...
   -Не надо никого вызывать. Смотри, это уже начинается, - Кира отступила назад. Она уже видела такое: только что был человек здесь - и вот его уже нет. Вокруг тела Даши словно бы сгущался мрак, окутывая её и поглощая, а потом густая темень рассеялась, и на пыльном цементе ничего не осталось, даже следа, - вот и всё.
   Он побелел, чувствуя, как стены, лестница - всё плывёт, душу наполнила безнадёжная пустота. Кира бережно подхватила беспомощного Штефана под руку и повела прочь. Он покорно шёл, цепляясь за её тёплую ладошку. У выхода из подворотни они остановились в нерешительности. И ему, и ей вдруг стало страшно, потому что они понятия не имели, куда сейчас попадут: на Кировский проспект конца века или на Каменноостровский своего времени. Штефан крепко сжал Кирину руку, вопросительно взглянул на неё. Кира кивнула, и они шагнули на улицу. На улицу, где сияли желтоватым светом фонари, где цокали копыта лошадей, а извозчики лихо покрикивали, проезжая мимо. Кира нервно засмеялась:
   -Смотри, народу-то сколько! Интересно, который час? - она сунула в руки Штефану картину и отогнула рукав шубки, - не может быть! Всего-навсего шесть часов! А я из дома вышла в пять, получается всего один час прошёл... Сейчас домой поедем. Как ты?
   -Вполне сносно, - усмехнулся он, скривив губы. Он всё ещё был бледен, но его руки уже согрелись и не дрожали.
   Штефан свистнул извозчику, тот подкатил к ним и, как только они сели в коляску, бойко тронул лошадей. За мигом пролетевшие десять минут они не перебросились ни словом. Она поглядывала на Штефана из-под приспущенных ресниц: по его сосредоточенному лицу бежали отсветы фонарей, губы были плотно сжаты, брови нахмурены.О чём он так мучительно размышляет? Кира заволновалась. Потом решила, что ничего страшного: после таких событий, что они только что пережили, вообще можно от ужаса онеметь. Сейчас они подъедут к дому, а там тепло, там Шурочка с Серёжей - и всё будет хорошо. И он оттает, обязательно оттает, по-другому и быть-то не может после того, как исчезла злая Снежная королева.
   Высадившись возле дома, Штефан попросил извозчика подождать. Кира насторожилась: зачем это? Она задрала голову: все окна квартиры сияли праздничным светом. Пален бросил взгляд в сторону ярко освещённых окон и повёл Киру к парадному. Осанистый швейцар распахнул перед ними дверь и застыл, ожидая, когда они войдут.
   -Надеюсь, теперь с тобой ничего не случится, - смущённо улыбаясь, сказал Штефан.
   -Ты... ты не зайдёшь? - у Киры перехватило горло, и голос прозвучал неожиданно тоненько.
   -Возможно... чуть позже, - он передал ей картину, подтолкнул к двери и повторил: - позже.
   В глазах Киры надежда сменилась удивлением, потом разочарованием, она закусила губу, выпрямилась и, сдерживаясь из последних сил, кивнула:
   -Ну что ж, тогда всего хорошего. Было приятно встретиться, - пошла к лестнице, мимо швейцара, мимо подъёмной машины, к мраморным ступеням, покрытым ковровой дорожкой. Оглядываться она не стала: знала, что он стоит там, внизу, и смотрит ей вслед. И под этим его взглядом спина её совсем одеревенела, но она так и не обернулась. Истинный шляхтич не станет унижаться и выпрашивать... А что выпрашивать?
   Она не ошиблась. Штефан в самом деле не сводил с неё глаз. Он видел, как она выпрямилась в струнку, вскинула голову и, как королева, идущая на эшафот, стала подниматься по красной дорожке наверх. Ему стало нестерпимо жаль её, но сердце подсказало, что меньше всего она нуждается в его жалости.
  
  
  
  
  
  
   Глава 17
  
   Квартира встретила Киру ароматом готовившихся вкусностей. С кухни слышалось звяканье кастрюль и взволнованные переговоры прислуги. В прихожую высунулась Софья Григорьевна:
   -Что ж ты так долго-то? - её лицо раскраснелось от домашних хлопот, - целый час тебя дома нет. Я уж волноваться начала.
   -Почему шум на кухне? У нас званый ужин? - рассеянно откликнулась Кира, меньше всего ей сейчас хотелось возни с приёмом гостей.
   Софья Григорьевна вгляделась в её бледное скорбное лицо:
   -Что случилось? Тебя не было всего час, но за это время что-то произошло. Что?
   -Ничего особенного, Сонечка. Всё идёт так, как и должно было идти, учитывая наши обстоятельства. Просто я ещё никак не могу к ним привыкнуть. "И смириться с ними", - добавила она про себя.
   -Привыкнуть ко всем безумствам, что возле нас, невозможно, - отрезала Софья Григорьевна, потом сочувственно вздохнула, - там Шурочка пытается какие-то хвостики сделать, а я не понимаю, о чём речь. И ещё эта её гувернантка куда-то ушла...
   -Гувернантке я отказала от места. Не думай о ней. А Шурочка и без неё умеет сделать себе причёску. Да и я помогу. Но ты не ответила. Что за переполох у нас тут?
   -Отказала от места гувернантке? Вот и хорошо. Она мне сразу не понравилась. Где это видано - угощать ребёнка вином?! - хмыкнула Софья Григорьевна. - Сегодня у нас гости. Готовим праздничный ужин.
   -Но, Сонечка, спектакль только завтра. Не рановато ли праздновать?
   -И вовсе дело не в спектакле. Уже после того, как ты ушла, нам сообщили, что, кроме Витольда, приглашают в Вену и меня. Правда, меня приглашают пока без контракта. А у Полди уже состоялся разговор с представителем венской оперы, там уже всё решено. И всё так быстро! Я просто поверить не могу! Вот потому мы сегодня и решили собраться у нас. Но это ещё не всё! Знаешь, кого приведёт к нам сегодня Николай Александрович?
   -Понятия не имею, - пожала плечами Кира. В самом деле, откуда ей знать, кого может захватить с собой на ужин дирижёр? Да мало ли кого.
   - Николай Александрович приведёт к нам господина фон Станвица, - и глаза Софьи Григорьевны засияли от восторга, - знаешь, кто это? Это директор оперной труппы Венской оперы. Вот так-то!
   -Поздравляю, Сонечка! Я очень, очень за тебя рада. Это очень важный гость. А завтрашний спектакль?
   -Завтрашний спектакль - само собою, - они обе по старой театральной примете старательно избегали слова "премьера" и многозначительно улыбались при этом друг другу. - Так что поторопись, дорогая. Сбрось с себя эти скучные тряпки, надень то изумрудное платье, что ты прячешь в шкафу. Оно тебе очень идёт.
   -Мама! - в прихожую влетела растрёпанная Шурочка, - мама, я сделала хвостики, но потом посмотрела и мне не понравилось. У тебя лучше получается. Сделаешь?
   -Можно попробовать, конечно, - с сомнением проговорила Кира. Сейчас, когда дочь с надеждой смотрела на неё карими прозрачными глазами, Кира заставила себя задвинуть уныние в самый дальний уголок души. Зачем портить ребёнку праздничный вечер, куда её изволили пригласить совсем как взрослую барышню? И она улыбнулась Шурке: - пойдём, красавица, уложим твои волосики в модную причёску.
   В Шуркиной комнате Киру ждал сюрприз. Только она усадила дочь на стул перед зеркалом и взялась за расчёску, из-под кровати вальяжной походкой вышла пушистая сибирская кошка и, тоненько мяукнув, вспрыгнула на подоконник. Ошеломлённая Кира уставилась на серую красавицу, которая, не обращая никакого внимания на людей, решила умыться. Она вылизывала полосатую лапку в белом носочке и аккуратно мыла мордочку, при этом на её шее среди густого меха сверкал тоненький ошейник.
   -Шурочка, откуда?.. - поразилась Кира. И тут Шурочка ввергла мать в полное изумление. Она вскочила со стула и стала загораживать собою кошку.
   -Я не дам её выбросить! Ты не выкинешь её! - кричала она, сморщив нос и готовясь зарыдать.
   Кира шагнула к дочери, обняла её:
   -Шурочка, почему ты решила, что я её выкину на улицу? Разве ты видела, чтобы я, хотя бы один-единственный раз, выбросила какое-то животное из дома? - она заглянула ей в лицо.
   -Ольга Яковлевна сказала, что, как только ты увидишь кошку, сразу велишь её выгнать.
   -Ах, Ольга Яковлевна?! - вспыхнула Кира, - она ошиблась, Шурочка. И мне очень неприятно, что ты могла так нехорошо обо мне подумать. Так откуда взялось здесь это создание?
   Шурка сразу успокоилась, она погладила кошку, та выгнула спинку и потёрлась мордочкой о её руку.
   -Я спала, а она пришла. Я проснулась, а она сидит рядом и смотрит жёлтыми глазами. Ты узнаёшь её?
   -А мы разве знакомы? - улыбнулась Кира.
   -Разве ты не видишь, это же та самая кошка, с папиной мызы.
   Кира вспомнила серое создание, задумчиво смотрящее в окно на заснеженный лес, а рядом Баумгартен с Олечкой и выглядывающий из-за них Андрей Монастырский.
   -Она, конечно, похожа на ту кошечку, - с сомнением покачала головой Кира, - но, Шурочка, ты только представь, где мы и где мыза. Это же очень далеко.
   -Это она, мамочка, она. У неё ошейник есть. Видишь, блестит?
   Кира глянула внимательнее на кошкин ошейник и мысленно ахнула: ничего себе ошейник!
   -Шурочка, - усмехнулась она, - вообще-то это не ошейник. Это браслет. Давай попросим кошку отдать нам его.
   Кошка не возражала. Они сняли с её шейки блестящую зелёными камнями цепочку, к которой была привязана небольшая капсула.
   -А когда Ольга Яковлевна хотела снять этот ошейник, кошка зашипела и лапой махнула, - сказала Шурочка, наблюдая, как мать осторожно открывает капсулу, - а на тебя не шипит.
   -А с чего бы ей на меня шипеть? - удивилась Кира, - я ничего плохого ей не сделала.
   Шурка подумала, что и Ольга Яковлевна вроде бы тоже ничего плохого кошке не делала, но та на неё шипела и хотела поцарапать.
   -Здесь написано, Шурочка, что её зовут Дина и это подарок тебе от бабушки Тони и дедушки Серёжи.
   -Дина? - кошка тут же подняла голову, внимательно посмотрела на Шурочку жёлтыми глазами и мяукнула, - она отвечает, слышишь, мамочка? Она отвечает!
   Кира кивнула. Она разглядывала браслет с зелёными гранатами, когда-то подаренный ей Штефаном и грустно улыбалась. Надо же: кошачий ошейник! Господину Баумгартену в юморе не откажешь. Только не будет она сидеть у окна, как кошка, и ждать, когда господин Пален перестанет наконец винить себя во всех смертных грехах и переживать, что из-за него погибла его бедненькая Дашенька. Вот пройдёт премьера (тьфу-тьфу!) у Сонечки, и уедут они с Шуркой в Каменецк, будут жить там в своём родном доме. Истинный шляхтич не станет нюниться.
   -Это папа подарил тебе? - Шурка забрала браслет из рук матери и стала прилаживать на свою ручку-прутик, - можно я надену его сегодня?
   -Шурочка, - засмеялась Кира, - ты наденешь его, но только не сегодня. Подожди, подожди обижаться! Мне совсем не жалко, можешь взять его. Но, посмотри сама, он спадёт с твоей руки. Ты свободно можешь поместить внутрь обе свои ручки. Так что будешь носить его, когда чуть подрастёшь. Хорошо?
   Тут Кира заметила, как на этажерке, рядом с изголовьем кровати, что-то блестит. Это зеркальце отражало свет лампы.
   -Какое симпатичное зеркало, - Кира повертела его в руках, - откуда оно?
   Небольшой овал, вправленный в изящную серебряную рамку, на глазах словно бы наполнялся воздухом.
   -Это тогда, когда наше зеркало разбилось, я взяла один осколочек, - зеркало отбрасывало приглушённый свет и по лицу Шурки побежали переливы радужных цветов, - а потом он вдруг стал таким. Красиво, правда?
   -Очень красиво, - Кира осторожно положила зеркальце на этажерку, - береги его. Оно, наверное, волшебное.
   -Я знаю, мамочка, - и Шурочка занялась приготовлением к торжественному ужину, куда была приглашена на правах взрослого члена семьи.
  
   Первым пожаловал адвокат Велле. Никаких комплексов по поводу их с Софьей Григорьевной длительных отношений, оставшихся в прошлом, у него не было. Он весело поздоровался с Кирой (ей он принёс уже совершенно готовые бумаги насчёт Шурочки), поцеловал ручку "дорогой Сонечке" и придвинулся ближе к пылающему камину, чтобы погреть спину. Потом появился Полди. Кире он напомнил породистого вороного жеребца: грива смоляных волос, жгуче-чёрные сверкающие глаза, он ещё и голову вскидывал так, словно хотел избавиться от уздечки. А впрочем, он и самом деле был очень хорош, а уж Софья Григорьевна просто глаз от него не могла отвести. Кира всё присматривалась к нему, искала недостатки, но он держался безукоризненно и был очень мил с Софьей Григорьевной.
   Когда появился Сергей, на него стали посматривать с недоумением и даже переглядываться. А уж когда они с Полди оказались рядом, не заметить их сходства мог разве что слепой. Один был отражением другого. Дамы, прикрываясь веерами, перешёптывались, озадаченно глядя на зеркальное повторение Полди, и были страшно заинтригованы.
   -Кажется, нам нельзя стоять рядом, - глядя на Серёжу и усмехаясь, сказал Полди, - представляю, какие истории теперь придумает наша актёрская братия.
   -Не любитель сплетен, но тем не менее хотелось бы послушать, - добродушно отозвался Сергей.
   -Нам с вами надо поискать общих родственников, и, может, мы найдём хоть какое-то объяснение этому феномену? - предложил Полди.
   -Конечно, найдём, - кивнул Сергей, - со временем всё объяснится, не сомневаюсь.
   Шурка чинно стояла возле Киры, наблюдая, как собираются гости в гостиной. Она уже совершенно успокоилась: мама не стала возражать против кошки Динки. Теперь Шурка смотрела на мать с гордостью. А как же не гордиться? У кого ещё есть такое красивое изумрудное платье? А уж как оно идёт маме - не оторвать глаз. И браслет она надела, и камни его такие же зелёные и блестящие, совсем как её глаза. Только зачем она время от времени хмурится?
   -Мама, - прошептала Шурочка Кире, - не хмурься. Улыбайся!
   Кира серьёзно посмотрела на дочь и заставила себя улыбнуться как можно беззаботнее. Тут она поймала озабоченный взгляд Софьи Григорьевны и насторожилась. Только что певица была беспечна и весела и вот... Надо срочно выяснить, что успело произойти за последние полчаса и чего она, Кира, не заметила. Она хотела сказать Шурочке, чтобы та не путалась у гостей под ногами - итак они нарушают правила приличия, разрешив присутствовать на позднем ужине ребёнку, - но дочь уже сбежала к своему сердечному другу, и теперь они что-то обсуждали, словно два заговорщика.
   -Что-то не так, Сонечка? - тихонько, так, чтобы слышала только Софья Григорьевна, спросила Кира, когда ей удалось подойти к певице. У той взгляд сделался одновременно задумчивым и растерянным:
   -Он сказал, что в его жизни был очень некрасивый поступок, о котором он очень сожалеет и что я должна знать об этом, потому что его судьба теперь в моих руках, - ответила она и покраснела как девчонка.
   -Это ты о Витольде Болеславовиче? - улыбнулась Кира и подумала, что-либо они с Олечкой совсем Полди не знали, либо, сломав головоломку, она всё-таки что-то изменила в этом мире.
   -Конечно, о нём. О ком же ещё? Он говорит, что должен во что бы то ни стало найти своего сына и поедет за ним хоть на край света. Что делать, Кирочка? У меня голова кругом от всего этого идёт. Ты посмотри, посмотри на них! Вон стоят, словно братья-близнецы. И как я ему скажу, что сынок-то вот он, рядом, и ему не два годика, а целых двадцать два?!
   -Тише, Сонечка! А то твой Ромео уже с беспокойством смотрит на нас. Всё уладится. Как я понимаю, Витольд сделал тебе предложение?
   -Сделал, - совсем зарделась Софья Григорьевна, - но я не могу принять его...
   -Это почему? Разве он тебе не нравится? - удивилась Кира.
   -Что значит "нравится не нравится"? - отмахнулась Софья Григорьевна, - я же старше его на пять лет! Ты забыла об этом?
   -И это единственная причина, из-за которой у тебя возникли сомнения?
   -Ты считаешь, этого мало? - и её глаза сделались несчастными, - посмотри, какой он молодой и красивый... А как звучит его голос! А ведь ему только тридцать лет. Через десять лет у него будет лучший баритон в мире. А тут я - такая старушка-старушка! Имею ли я право привязывать его к себе?
   -Сонечка, прости меня, но ты говоришь нелепость, - улыбнулась Кира, - во-первых, ты не выглядишь старше его...
   -Это сейчас, а через десять лет? - перебила её Софья Григорьевна.
   -...во-вторых, следи за собой, а это ты умеешь и знаешь, как женщине-актрисе оставаться молодой - вон у тебя целый магазин разных кремов да мазей на туалетном столике...
   -За счёт мазей да кремов не омолодишься, дорогая, - опять перебила её певица.
   -...в-третьих, если он тебе нужен, а ты ему, вы просто будете жить и радоваться жизни, а не морочить голову себе глупыми "как, если, не могу". Да что я тут тебе мораль читаю?
   -Ты думаешь, я могу согласиться? - сверкнув глазами, спросила Софья Григорьевна.
   -Ни секунды не сомневаюсь! Смотри, твой герой уже забеспокоился и сюда направляется, - улыбнулась Кира и быстро добавила: - а сына он найдёт, не сомневайся. Просто не торопи события, - она поискала глазами Шурку, весь вечер крутившуюся возле Серёжи. И сейчас они стояли возле окна и о чём-то таинственно шептались. Почувствовав взгляд матери, девочка обернулась и сразу стала пробираться к ней, лавируя между гостями. Серёжа шёл за нею, словно крейсер за буксирчиком.
   -Мамочка, я ещё не хочу спать. И шумно. Я же не засну совсем! - сходу начала она, догадавшись, что сейчас ей скажет мать, - Серёжа, скажи ей!
   -Ну правда, Кира, рано же ещё, - попросил он и подмигнул Шурке.
   -Серёжа, ты ведёшь себя, как маленький,- укоризненно начала Кира, - а тебе уже совсем не годик.
   -Совсем не годик, - притворно тяжело вздохнул Серёжа и, поймав руку Киры, поцеловал её.
   Шурка прыснула, глядя на них, и тут же скорчила умильную рожицу:
   -Я побуду ещё чуть-чуть? - но Кира покачала головой. Шурка сердито сдвинула тёмные бровки, - а ему, значит, можно, а мне, значит, нельзя?! -двинула она подбородком в сторону опешившего Сергея.
   -Шура, - глаза Киры сделались строгими, - кажется, ты совсем забыла правила вежливости... Сейчас же извинись перед Серёжей! Ну, я жду!
   Шурка сверкнула глазами, но послушалась.
   - Извини, - пробормотала она и, круто повернувшись на каблуках, отправилась в свою комнату, всем своим видом выражая независимость.
   -Прости её, пожалуйста, Серёжа, - попросила Кира и, не дав ему рта открыть, сразу выпалила: - ты сам виноват! Нечего было так баловать её. Вот она и вообразила, что ты ей ровесник.
   -Да не баловал я её совсем! - стал оправдываться Сергей, - просто мы дружим. И зря ты напала на девочку, да ещё при посторонних.
   -Это кто же тут у нас посторонний? Не ты ли?! - изумилась Кира, но потом махнула рукой, - с вами с ума сойти можно! Ведёте себя, точно дети. Ну ладно ещё Шурочка... Но ты же, Серёжа, - взрослый мужчина!
   -Всё, всё, - замотал головой "взрослый мужчина", - сдаюсь! Только не пили, как пила. Лучше я пойду к Шурке мириться, - и двинулся в детскую.
   У Киры голова разламывалась от боли. Сумасшедший день, который никак не закончится! Хотелось уйти от суеты и шума сегодняшнего вечера, спрятаться в своей комнате, прилечь горячей щекой на прохладную ткань подушки, дать отдых уставшим ногам, закрыть глаза и провалиться в сон. И чтобы никаких дурацких сновидений, просто спать - и всё. Была бы её воля, она бы уже завтра уехала в Каменецк. Но она обещала Сонечке, что обязательно будет на премьере. Ну что ж, тогда они уедут послезавтра. Непременно уедут. И пусть, наконец, её перестанет преследовать искажённое горем лицо Штефана, его скорбно сжатые губы, потускневшие глаза, устремлённые к телу на пыльном полу.
  
   -Скажи честно, ты не ожидала такого от Софьи Григорьевны? - не выдержал молчания Серёжа. Кира пожала плечами. Ей не хотелось сейчас разговаривать. Они только что забрались в пролётку. Дядька в подбитом ватой синем кафтане до пят и огромных валенках слупил с них целый рубль. Он, как только они уселись, деловито помог им укрыть колени суконной полстью, потом залез на козлы и взмахнул кнутом. Лошадка довольно фыркнула и резво побежала по вычищенной мостовой. Они не стали поднимать верх пролётки, потому что вечер был тихий, почти без ветра, и только лёгкие мелкие-мелкие снежинки парили в морозном воздухе.Серёжа с досадой взглянул на Киру - ему не нравилось её настроение: молчит, недовольно кривится, и видно, что нервничает.-То, что она предъявила вчера на генеральной, - просто небо и земля по сравнению с сегодняшним вечером. Куда подевалась светская дама, притворяющаяся Кармен! Сегодня она свободная, раскованная, эмоциональная, грешная и прекрасная - вот за такой Кармен можно идти на край света. И это только первый акт! А если бы мы остались?!
   -Ну и остался бы, - бросила через плечо Кира, - я же написала Сонечке записку, объясняя, почему должна срочно вернуться домой. С какой стати ты за мною увязался? Сидел бы в ложе да слушал оперу.
   Серёжа обиженно засопел:
   -Так бы я тебя одну и отпустил! И что ты там в очередной раз себе навоображала? С чего ты взяла, что с Шурочкой непорядок? Что тебе вдруг показалось?
   Кира не стала объяснять, что ближе к концу первого акта оперы у неё внезапно побелело в глазах и дыхание стиснулось - вот прямо не вздохнуть никак. И первое, что пришло в голову: Шурочка. Она едва досидела до конца акта, нацарапала записку Софье Григорьевне с невнятным объяснением и извинениями и, не слушая удивлённых возражений Викентия Павловича, персонально приглашённого Софьей Григорьевной на спектакль, поспешила домой. Серёжа двинулся за нею. Теперь он изо всех сил пытался отвлечь Киру от мрачных мыслей. Только у него это плохо получалось.
   -Ну в самом деле, - продолжил он, - что могло случиться? Девочка дома, спит уже, наверное - всё-таки, - он взглянул на часы, - всё-таки половина десятого уже. Чего так уж беспокоиться? Не в первый же раз она у тебя остаётся дома. Кстати, там и горничная, и кухарка в квартире - не одна она в тёмной комнате сидит.
   -Не одна, - безжизненным эхом отозвалась Кира.
   -Вот и не дёргайся! Шурочка - вполне самостоятельная девочка. Она глупостей не наделает. И нечего тебе с нею так носиться! Прямо наседка с цыплёнком!
   -Ах, "наседка с цыплёнком"! - сверкнула зеленью глаз Кира и брякнула рассердившись: - болтаешь ерунду! Своих сначала заведи, а потом учи!
   И осеклась, глядя в разом побелевшее и постаревшее лицо друга. Ей тут же стало нестерпимо стыдно. Как у неё только язык повернулся сказать Серёже такое?! Ведь знает же его трагедию, помнит о гибели Франсуазы, но вот не сдержала злой язык - болтнула гадость.
   Она осторожно тронула Сергея за руку:
   -Пожалуйста, прости меня! Не знаю, что на меня нашло. Прости!
   Серёжа натужно кивнул, тоскливо глядя в сторону. Несколько минут они ехали молча, слушая, как покрикивают извозчики да фыркают лошади.
   -Скажи, - задумчиво проговорила Кира, - скажи, тебе не хочется вернуться туда... ну, ты знаешь куда?
   -Хочется, - он догадался, о каком "туда" она говорит, - скажем так, раньше хотелось. Но теперь, когда мы со Штефаном перевезли в Аппензель дедушку с бабушкой и они осваивают швейцарские обычаи, а дед к тому же собирается строить часовню Святой Ольги прямо в деревушке, это желание почти ушло. Там, - он выделил это "там", - у меня никого не осталось. А здесь: Шурочка, ты, Штефан, Эльза Станиславовна, Иван Фёдорович, бабуля с дедушкой - теперь мне есть, к кому возвращаться, о ком заботиться, кого любить, в конце концов.
   -Я иногда думаю, сколько ещё бурь предстоит впереди. Ты только подумай, одна война, революция, другая война... А там, в семьдесят пятом, это всё уже было позади.
   -А что там дальше? Никто не знает, - отозвался он.
   -Ну неужели же опять может повториться весь этот ужас?
   -Не этот, так другой. Люди не хотят учиться на чужом опыте, им собственный подавай. И потом, почему ты решила, что здесь будет всё именно так? Разве не видишь, что многое изменилось?
   -Вижу, - сердито ответила она, - ещё как вижу! Полди, например, решил во что бы то ни стало найти своего сына, даже в Америку собирается ехать за ним.
   -Вот и хорошо, пусть едет вместе с Софьей Григорьевной. Может, мы там ещё с ним встретимся. Знаю я, на кого ты сердишься. И зря!
   -Нет, Серёженька, совсем не зря! Я всё ждала, что мы вернёмся к тому 1911 году, с которого всё и началось. Будет конец февраля с мокрым снегом и сильным ветром, будет шумная компания студентов, горячий самовар, чашка чая. И он, такой серьёзный, такой спокойный, ласковый и внимательный... А вместо этого я вижу, как он страдает над этой мерзкой Дашенькой. Это как, нормально? И к тому же сегодня уже 27 февраля. А он ничего не помнит! Там на картине, которую он написал, появилось число "27". Это ведь ему было послание, это для него было предназначено. Думаешь, он вспомнил, что именно двадцать седьмого февраля мы познакомились в Одессе? Ничего подобного, не вспомнил. Понимаешь, он другой. Вот я принесла ему наши кольца. И он узнал их. Видишь, надел мне на палец, даже себе надел. Но тут появилась эта Дашенька, и он, как зачарованный, как привязанный, побежал за нею. Только что он был такой, как прежде, и раз - мгновенно изменился.
   -И всё же надо уметь ждать.
   -Ах, оставь ты этот тон. "Уметь ждать!" Да моя жизнь вся состоит из "ждать и надеяться". И ещё из папенькиного "истинного шляхтича" ... Да, возможно, я тороплю события. Это с твоей точки зрения. Но, Серёженька, в нашей ситуации дело вовсе не в торопливости. Торопи - не торопи, не имеет значения. Разве ты не видишь, Штефан только наполовину тот, прежний. А может, и не наполовину? Можно тысячу лет ждать, когда он станет прежним, тем, кого я знала. Ждать и надеяться. И ничего за тысячу лет не изменится, потому что он другой человек. И это мне наказание за то, что я разбила головоломку. Разве ты не понял, Серёженька, это же не просто красивая игрушка была? Это была, как бы найти нужное слово? - модель что ли, модель разных миров. А я взяла и разбила все эти сверкающие миры. Вот меня и наказали.
   -Ну ты и напридумывала себе! - протянул Сергей, - разве ты не помнишь, что рассказывал Баумгартен?
   -А ты поверил ему? - усмехнулась Кира, - это была всего лишь красивая сказка, Серёженька, всего лишь сказка.
   Он недоверчиво уставился на неё:
   -С чего ты решила?
   Извозчик подкатил к воротам, где вовсю светили медные фонари. Кира подняла голову к окнам квартиры и схватила Сергея за руку:
   -Смотри!
   Все окна были ярко освещены: и гостиная, и кабинет, и столовая, и комната Киры, и комната Софьи Григорьевны, и даже детская - вся большая квартира была залита светом.
   -Что за чёрт! - процедил сквозь зубы Сергей, сунул не глядя извозчику деньги и бросился за Кирой. Извозчик, разглядев бумажку, только крякнул и взмахнул кнутом над лошадкой, решив поскорее убраться, пока барин не передумал и не потребовал сдачи.
   Дома Киру ждала горькая новость: Шурочка пропала. И горничная, и кухарка в один голос твердили, что Шурочка выпила своё молоко, почистила зубы и пошла спать. Горничная заходила к ней, чтобы поправить одеяло. Ребёнок спал, и кошка лежала рядом с нею. Но когда горничная заглянула ещё раз, девочки в кровати не оказалось. Они стали её искать по квартире - мало ли, может, ей пришла в голову мысль поиграть таким образом, спрятавшись от всех. Нет, Шурочки в квартире не было.
   Кира, как безумная, пробежала по комнатам. Шурочка исчезла. В детской пушистая кошка спокойно спала на подушке, на прикроватной тумбочке светилось и жило своей жизнью зеркальце. Кира машинально глянула в него: радужный мир переливался и искрился.
   -Ну что? - сунулся к ней Сергей, - есть записка?
   Кира покачала головой и без сил опустилась на Шуркину постель. Её охватило странное оцепенение, ноги-руки онемели, голова стала лёгкой, как воздушный шарик. Видимо, её вид произвел на Серёжу впечатление, и он приказал горничной живо принести коньяк. А когда та на подносике принесла почти полный бокал, взял его и поднёс к посеревшим Кириным губам.
   -Выпей! - приказал он.
   Кира никак не отреагировала. Тогда он зажал ей нос и влил жидкость в горло. И не отпускал, пока она не глотнула. Потом повторил операцию. Кира замотала головой, закашлялась так, что слёзы выступили, она отпихнула Сергея:
   -Не хочу! Пусти!
   -Ну вот, кажется, ты очнулась, - и Сергей опрокинул себе в рот оставшийся коньяк, - давай попытаемся успокоиться и подумаем, куда Шурочка могла пойти. Сядь и сосредоточься.
   Кира подчинилась. Сейчас она цеплялась за его решительный и рассудительный тон, как за соломинку.
   -Понимаешь, она сегодня весь день куксилась, капризничала, - Кира шмыгнула носом, у неё от коньяка шумело в голове и заплетался язык, - вот как начала вчера капризничать, так сегодня и продолжила. И всего-то я попросила её сложить свою дорожную сумку, так она легла на кровать носом к стенке и даже обедать не вышла. Уж и подходила к ней, и звала - никакой реакции. И вижу, что не больна, - просто лежит и о чём-то своём размышляет. А уже перед твоим приходом вдруг поднялась, поужинала. Весёленькая такая была ...
   -Ясно. Она, как ты говоришь, думала, думала и придумала. Вот только что именно?
   Кира подняла на него блестящие от выпитого коньяка глаза:
   -Кажется, я знаю, куда она отправилась...
   Сергей не дал ей договорить:
   -К Штефану! - догадался он, - Шурочка пошла к нему.
   -Надо позвонить ему и предупредить. Пусть выйдет навстречу, и мы с тобой следом за нею сейчас же, - она вскочила и покачнулась. Резкие движения ей пока плохо давались. Но, упрямо мотнув головой, Кира торопливо прошла в прихожую к телефону.
   На звонок ответили не сразу, а когда ответили, оказалось, что Штефана нет дома и что он совсем недавно куда-то ушёл.
   -Ну что ж, пойдём и мы, - с кажущимся спокойствием произнёс Серёжа.
   Они вышли из парадного. Тусклый февральский вечер тут же накрыл их с головой злым ветром и колючим снегом.
  
   Шурка чувствовала себя хуже некуда. Она разозлилась вчера на всех: на маму, на тётю Соню и её друга Полди, а особенно на Серёжу. Почему они все весело болтали о разных пустяках, музицировали в гостиной, собирались пить кофе, а её, Шурочку, отправили спать? Сережке можно, а ей нельзя! Разве это не они вместе с ним столько пережили в путешествиях с сентября прошлого года? Как, значит, ездить в пахнущих углем поездах - можно, а вечер со всеми - нельзя?! Но не это было главным. Главным было то, что мама объявила об их отъезде. Они уезжают, а папа здесь остаётся! Это было неправильно. Как же долго они с Серёжей ждали возвращения Паленов на мызу! Сколько раз они вместе представляли этот волшебный момент! Папа наконец станет для неё папой. Даже в том оледенелом, занесённом метелью домишке, куда утащила её белоглазая Дашенька, Шурочка верила: папа её спасёт. Так и случилось. Но почему же потом он вновь стал словно бы чужим?
   Шурка размышляла весь день. Думала-думала и придумала. Как только мама с Серёжей уедут в оперу, она сбежит к папе. Придёт к нему и спросит, почему не нужна ему дочка. Пусть ответит. Она похвалила себя за то, что хорошо всё придумала, и даже повеселела. Поговорила с Динкой, пошептала ей в серое мохнатое ухо. Но кошка то ли фыркнула, то ли чихнула, потёрлась мягкой щёчкой о Шурочкин подбородок и улеглась на свою подушку на подоконнике. Шурка пропустила мимо ушей просьбу матери сложить свои вещички - вот ещё! Сначала надо встретиться с папой, а потом уж вещи складывать. Тихонько прошмыгнув мимо горничной, притащила шубку и капор из прихожей, потом сбегала за ботинками. Вот с ботиками не получилось - там всё время кто-то пробегал. Ну и ладно, обойдёмся без ботиков! Когда горничная, стараясь не шуметь, заглянула в детскую, она увидела замечательную картину: ребёнок давно спал и кошка спала - всё было тихо.
   Одеться самой, без помощи взрослых для Шурочки было просто, она всю свою небольшую жизнь сама одевалась - мама приучила. Даже суп могла сварить сама - подумаешь, "сложности"! Как-никак Шурка была очень самостоятельной и решительной особой. Она на цыпочках прокралась в прихожую, прислушиваясь к жужжанью женских голосов на кухне, - это горничная с кухаркой пили чай вприкуску, и выскользнула из квартиры. Конечно, ей был знаком Каменноостровский проспект, который в семьдесят пятом году назывался Кировским, поэтому она смело и бодро зашагала в сторону дома Циммермана.
   Плохо было то, что, во-первых, было уже довольно поздно - начало десятого - и маленькая девочка в приличной одежде если и не привлекала внимание, то у кое-кого вызывала удивлённые взгляды. Но хуже всего было то, что ей не удалось надеть ботики на ботинки, и теперь тонкая кожаная подошва скользила по заледеневшему тротуару. А ещё было холодно. Ветер нагло залезал в рукава шубки и кусал тут же покрасневшие от холода кисти рук - обе варежки на пришитой к ним резинке (чтобы не потерять) остались висеть в прихожей рядом с вязаным шарфом, который полагалось обмотать вокруг горла. Но упрямая Шурка, скользя и почти падая, настойчиво шла вперёд, стараясь не обращать внимания на все эти мелочи.
   Возле лицея, где в садике был бюст какого-то царя - Шурка не знала какого, - вдруг из-за ограды вышла крупная собака. Шурка замерла как вкопанная. Немногочисленные прохожие шли по своим делам, не обращая внимания на серую остроухую псину, а может, они её и не видели? Собака повела острыми ушами, опустила голову и стала напротив Шурочки, широко расставив толстые лапы. Шерсть у неё на загривке вздыбилась, морда оскалилась, она не сводила с девочки горящих глаз.
   -Пошла, пошла прочь! - неуверенно приказала Шурка. Пёс зарычал.
   -Что-то вы поздно сегодня гуляете, - прозвучал сверху спокойный голос. Шурка подняла голову: знакомый всадник на гнедой лошади остановился рядом, - помочь вам, мадемуазель?
   И не успела Шурка кивнуть, как он протянул ей сильную руку в перчатке, подхватил и посадил боком перед собой. Гнедая переступила ногами, надвигаясь на собаку, но та не стала ждать, пока её затопчут, и сбежала, поджав серый хвост.
   -Не думал я, что волки станут бродить по улицам Петербурга, - пробормотал всадник, понукая лошадь.
   -Так это был волк? - изумилась Шурка, - а я думала, что это собака.
   -Вы, мадемуазель, не ответили мне. Куда вы так поздно направляетесь?
   -Мне обязательно нужно к дому Циммермана, там у меня дело, - и Шурка вскинула подбородок, при этом едва не свалившись, но крепкая рука удержала её.
   -Ну что ж, тогда я провожу вас, - гнедая легкой рысью цокала по мостовой, оставляя позади редких извозчиков и прохожих.
   -А вы, почему вы сегодня один? Где ваша красавица спутница? - не удержалась от вопроса Шурка.
   -Вот так вышло. Сегодня у Натали разболелась голова, она осталась дома.
   -Передайте ей, пожалуйста, от меня привет, - церемонно ответила Шурка.
   -Шурочка! - полный изумления голос Штефана заставил девочку вздрогнуть. Он стоял на тротуаре и с изумлением смотрел на свою дочь, которую подвозил странно знакомый всадник на немыслимо красивой лошади.
   -Это мой папа, - объявила она всаднику, тот кивнул и спустил её прямо в руки Штефана.
   -Передаю вас, мадемуазель, в надёжные руки, - и, приподняв цилиндр рукой в тонкой перчатке, поклонился, мягко говоря, поражённому Штефану. Тот машинально ответил и пробормотал слова благодарности.
   -Удивительно знакомое лицо, - задумчиво глядя вслед всаднику, проговорил Штефан. Шурка шевельнулась у него на руках, и он перевёл на неё строгий взгляд, - в чём дело, Шурочка? Почему ты одна на улице в такое позднее время? И куда ты направлялась?
   Шурка поморщилась - слишком много вопросов.
   -Мы завтра уезжаем, - вздохнула она, разглядывая лицо Штефана.
   Он нахмурился и опустил её на землю. Она стояла перед ним, смирно сцепив покрасневшие от холода пальцы, глядя вниз и ковыряя носком ботинка кусочек угля на заснеженном тротуаре. Его взгляд разом охватил напряженную крохотную фигурку, уловил её безмерную гордость и такую же безмерную невысказанную надежду. И тут внутри у него словно что-то взорвалось и разом освободилось, в груди родилось диковинное ощущение тепла и бесконечной нежности. На мгновение он растерялся, потом склонился к Шурке, пряча за ворчливым тоном бурю страстей, бушующую в душе.
   -Разве тебе не говорили, что в мороз надо всегда надевать варежки? - он стащил с рук перчатки и сунул их девочке, - надень пока мои перчатки.
   -Я в них утону, - еле слышно ответила Шурка, но с удовольствием сунула совсем озябшие пальчики в тёплое меховое нутро.
   Штефан сдёрнул с шеи шерстяной шарф и замотал им горло дочери.
   -Как только могли отпустить тебя одну почти ночью и так плохо одетую на мороз? Им что, трудно за ребёнком присмотреть? - возмутился он.
   -Мама не знает. Она в опере. А Глаша не видела, как я уходила.
   -Тогда надо быстрее возвращаться домой, пока мама не вернулась. Представляешь, как она станет волноваться, если не найдёт тебя дома? - он хотел взять Шурочку за руку, но она отступила, требовательно глядя на него.
   -Мы завтра уезжаем! - почти выкрикнула она. Какая-то женщина, проходившая под руку с господином в бобрах, неодобрительно посмотрела на них.
   -Я слышу, слышу, - покосился на недовольную даму Штефан, - не стоит так кричать. А ты хотела бы, чтобы я поехал с вами? - Шурка кивнула, её глаза загорелись надеждой.
   -Ты думаешь, мама согласится взять меня с собой?
   Тут Шурка вдруг засомневалась, потому что в последнее время мама старалась не говорить о Штефане, вообще ничего не говорила.
   -Так как же? Разрешит мама мне поехать с вами в Каменецк? - повторил Штефан.
   -Не знаю, - протянула она и встрепенулась, - а ты сам у неё спроси!
   -Хорошо, - серьёзно глядя в яркие глаза дочери, согласился Штефан, - тогда пошли. Надо прийти домой до возвращения мамы из театра.
   Шурка ухватила его за руку, и они двинулись в сторону дома.
   -Тебе не холодно? - задрав голову, поинтересовалась она, - возьми перчатку с левой руки, надень. И я надену тоже - только на правую руку. А за левую мою руку ты будешь меня держать...
   -Что-то очень сложно: правая рука, левая рука, левую руку в правую, а правую в перчатку - так и запутаться можно, - и они дружно рассмеялись. Шурка тут же поскользнулась и шлёпнулась на попу. Штефан поднял её, отряхнул шубку, - не ушиблась? Конечно, в таких-то ботиночках ты будешь скользить, - проворчал он.
   -У них подошва кожаная и жутко скользкая. Раньше у меня были сапожки на резине, а тут такие не носят, - пожаловалась Шурка.
   -Тут много чего не носят, - согласился Штефан, - просто надо привыкнуть. И здесь принято на обувь надевать галоши и ботики, тогда ноги не скользят и обувь не пачкается.
   -Знаю, знаю, - хмыкнула Шурка, - мама мне это уже сто раз говорила.
   -Ну вот видишь: мама говорила...
   -А куда ты шёл, когда мы встретились? - полюбопытствовала она.
   -Вообще-то я направлялся к вам, - он улыбнулся, - и тут ты едешь верхом.
   -Так ты к нам шёл? - аж подпрыгнула Шурочка, - правда?!
   - Конечно, правда. Я должен был увидеть Киру именно сегодня и, надеюсь, увижу.
   -Увидишь, увидишь! - совсем развеселилась Шурка, - и мы тебя чаем напоим.
   -Со сливками и с сахаром? - улыбался Штефан.
   -И даже с вареньем, - смеялась Шурочка.
   -Ну слава Богу! Кира, смотри: вот же они! - Шурочка и Штефан так увлеклись картиной предстоящего чаепития, что не заметили подошедших почти вплотную Киру и Серёжу.
   -Шура! - Кира подхватила дочь, - как же мы волновались!
   -Да уж, ты, Шурка, хоть бы записку оставила, - вторил ей Серёжа.
   Но Шурка не слушала, она требовательно посмотрела на мать:
   -Мама, ты позволишь папе поехать с нами в Каменецк?
   Кира растерялась, попыталась улыбнуться. Улыбка вышла дрожащая и вымученная. Она бросила быстрый взгляд на Штефана, потом стала поправлять шарф на Шуркиной шее.
   -Мама, ты позволишь? - не отставала Шурочка.
   -А папа не хочет сам спросить? - наконец ответила она и глянула на смущённого Штефана.
   -Как ты не понимаешь, он же к нам шёл! - чуть не плача дёрнула она за рукав Киру, - к нам шёл! Домой!
   Тут Серёжа не выдержал:
   -Вот что, пусть они сами разберутся. Мы тихонько пойдём, а они за нами, - он взял девочку за руку и двинулся вперёд. Та пошла, но ежесекундно оглядывалась на родителей. Наконец она выдернула свою ладошку из пальцев Серёжи и остановилась, глядя на Киру и Штефана.
   -Так как же, - проговорил Штефан необычно мягко и взял тонкую Кирину руку в тёплые ладони, - ты позволишь мне сопровождать вас с Шурочкой в поездке?
   Кира смотрела в его поразительные глаза и не отнимала руки, ей показалось всё происходящие совершенно невероятным, невозможным.
   -Ты шёл к нам? - вопросом на вопрос ответила она, - так поздно?
   -Я должен был тебя увидеть. Сегодня 27 февраля. Ты помнишь этот день? - он требовательно заглянул в её глаза. Кира кивнула. Он облегчённо вздохнул, нежно улыбнулся и склонился к её руке.
   Голос Шурочки прервал их:
   -Мама, - громко и требовательно позвала она и вновь получила неодобрительный взгляд от прохожих, - мама! Что ты ответила?!
   -Ну подумай сама, как же мы без папы? - Кирины глаза заискрились счастьем.
   -Ура-а! - совершенно неприлично завопила Шурка и вихрем кинулась Штефану на шею. Он подхватил её и засмеялся. Всё было так, как она всегда себе представляла: папа - высокий, сильный - прижал её к груди. Шурка изо всех сил обхватила Штефана за шею и в блаженстве закрыла глаза. Но тут же снова открыла их, нашла взглядом Серёжу, махнула ему рукой: - иди сюда!
   Серёжа подошёл, отчего-то отчаянно смущаясь.
   -Ну, говори же, - велела ему Шурка и, не дожидаясь, выпалила: - Серёжа тоже с нами едет! Вот!
   -Шурка, - он укоризненно глянул на веселящуюся девочку, - я же сказал, что надо спросить разрешение у родителей. Может, они не будут этому рады?
   -Господи, Серёжа! - мягко улыбнулась Кира, - да разве тебе нужно от нас разрешение?!
   -И как мы можем быть не рады тебе? - изумился Штефан, - мы же семья!
  
  
   Дорогие друзья! Теперь, когда мы вместе с главными героями добрались до счастливого финала, пройдя длительный путь через испытания, пространство и время, автору было бы очень интересно узнать мнение читателей о романе-трилогии.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  

Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"