Аннотация: Возмечтал браток солидную фирму открыть, да лучше не одну...
ЖОРА ПОЛОСАТЫЙ
Толяна убил участковый. Двумя выстрелами. Одна пуля пробила шею навылет, другая застряла в голове. Погиб пацан из-за каких-то вшивых полштуки баков.
Провернул он с участковым квартирное дело, выселили алкаша-синюшника из комнаты. Участковый дал наколку и обеспечил явку в нужное время и в нужное место, а Толян прессовал гопника, пока тот не подписал доверенность на комнату. Переселили его в какую-то развалюху, в деревянный барак за городом, заработали на этом шесть с половиной штук. Шесть разделили, а из-за оставшихся пятисот раздор вышел. Ну, Толян за гантель, а участковый за кобуру. Каждая рана, констатировали врачи, оказалась несовместимой с жизнью, и смерть наступила мгновенно, после первого же выстрела. Теперь Толян в могиле гниёт, а участковый под Нижним Тагилом на зоне парится. Жалко Толяна. Братва похоронила его, как подобает, по-пацански. Хоть и молодой был, всего восемнадцать лет от роду, но четыре из них, с четырнадцати, в банде. И крепкий пацан был, надёжный.
Георгий перекрестился, поставил свечу на канун, прошептал молитву.
- Упокой, Господи, душу убиенного раба Твоего Анатолия, прости его прегрешения вольные и невольные и даруй ему Царствие Небесное.
И опять перекрестился.
Отошёл от кануна, остановился возле Смоленской иконы Божией Матери. Бездумно и бесцельно, зацепившись взглядом за пятнышко - набухший, с мелкими беловатыми трещинками выявившегося левкаса слой краски на одеянии Богородицы в левом нижнем углу. Нет, не то чтобы уж совсем бездумно стоял. Хотел Георгий открыть какую-нибудь крупную фирму. А лучше не одну. И мечта эта, пока мечта: на открытие денег ещё недоставало - постоянно жила в нём, присутствовала в сознании, чем бы он в тот момент ни занимался, что бы ни делал. Надо, наверное, Одигитрии-Путеводительнице помолиться, чтобы на нужный путь, на верное дело вывела. Но не складывалось желание в молитвенное прошение, вот и стоял так.
Мимо шёл невысокий, с небогатыми, но волнистыми и совершенно седыми, молочно-белыми волосами, собранными на затылке в пучок тёмно-фиолетовой резиночкой, батюшка. Уже почти прошёл, но вдруг обернулся, посмотрел чистыми голубыми глазами на Георгия.
- Всё спишь, Илья Муромец? Пора уже просыпаться да с печи слезать.
И пошёл дальше.
Встрепенулся Георгий, недоумение охватило: о чём это он? А священник остановился у аналоя, с минутку послушал поджидавшую его женщину: гордо вскинутая голова и возмущение на лице. Взял её ладонь в свои ладошки и стал что-то тихонько говорить.
Георгий прошёл к аналою: что за базар, в натуре, почему он Илья Муромец и с какой печи ему слезать? Остановился на должном расстоянии, чтоб не слышать женщину - услышишь чужие грехи, сам потом за них расхлёбываться будешь.
Батюшка говорил спокойно, с лаской и с сочувствием. Возмущение на лице женщины через некоторое время сменилось недоумением, и голова уже не гордо вздернута, а никнет, и недоумение сменяется испугом и сожалением, и слезинки в углах глаз у переносицы заблестели.
- Значит, я во всём виновата...
Батюшка на это не сразу ответил, выдержал паузу, дал ей самой прочувствовать её слова.
- Сегодня вечером на всенощную придёшь. После службы дома Последование ко Святому Причащению прочитаешь. После двенадцати ночи ни пить, ни есть, ни курить нельзя. Утром к половине десятого на исповедь и, Бог даст, за Литургией причастишься.
Женщина часто и покорно закивала, сделала шаг от аналоя, обернулась, похоже, что-то сказать хотела.
- Завтра. Завтра на исповеди ещё поговорим. Сегодня достаточно.
Священник взял в левую руку крест и Евангелие и, прижимая их к груди, направился к амвону.
- Батюшка, благословите, - попросил Георгий.
Тот благословил и взошёл уже на солею, но остановился, обернулся, посмотрел прямо в глаза. Как показалось Георгию, до самой глубины нутра, до подошв рассмотрел его душу батюшка. Даже встрепенулся он от того взгляда. Возвратился батюшка, положил на аналой крест и Евангелие и к себе подозвал.
- Как твоё имя?
- Георгий.
- Что ж это ты, Георгий, имя святое носишь, а дела непотребные творишь? Ты зачем татством да разбоями занимаешься? Зачем людей обираешь?
- Да я...
- Или к бессмертным себя сопричёл и к смерти не нужно готовиться? Или по окончании земного пути тебе по мытарствам не идти и на Страшном Суде пред Господом не стоять? Ты зачем душу свою губишь? Зачем жену обижаешь, с непотребными женщинами прелюбодействуешь? Почему с малыми детьми твоими суров, ласки твоей они мало видят? Почему с ближними жестокосерд? Родителей почему не почитаешь? По какому праву на отца руку поднимаешь?
- Да я... Да он...- Хотел было возразить, оправдаться, но вместо того склонил голову и прошептал. - Грешен, батюшка. И в этом грешен, и во многом другом грешен. Безжалостный я, батюшка, и жадный. Такой жадный, что сказать невозможно. И гордый. А в детстве... - И стал Георгий перечислять грехи свои от детства, и вспоминались они легко, будто в память кто вкладывал, и исповедывались просто, лишь те небольшую заминку вызывали, которые с грязной похотью сопричастны были. И с каждым словом, с каждым выговоренным вслух грехом, легче становилось и спокойнее: ещё один груз сбросил. А под конец воскликнул. - Да никак мне, батюшка, от грехов не избавиться! Грешу и грешу!
- Сам не избавишься. "Без Мене не можете творить ничесоже". Господа о помощи моли. Господь милостив, поможет. Наклонись. - Георгий ещё ниже склонил голову, батюшка накрыл епитрахилью и:
- Аз, недостойный иерей... - прочитал разрешительную молитву. Подождал пока Георгий поцелует крест и Евангелие и благословил:
- Поезжай в Сусанино к старице Любушке. Послушай, что она скажет. Ну, иди с Богом.
Вот это прикол! Остановившись у этой маленькой питерской церковки, в которой он до того ни разу не был, лишь на пару минут, чтобы поставить свечку за упокой души Толяна, никак не ожидал Георгий такого разговора. Ну ладно, что он бандит, батюшка по внешности определить мог: высокий, широкоплечий, накачан, коротко стрижен, к церкви на "бомбе"1 подъехал. Но про остальное... Про постоянные и злые, до рукоприкладства, стычки с отцом, откуда ему знать?!
- Батюшка...
- К Любушке, в Сусанино поезжай. И не откладывай, - батюшка ещё раз осенил благословляющим крестным знамением и скрылся за алтарными вратами.
Постоял ещё несколько минут перед алтарем, надеясь, не выйдет ли батюшка, хотелось ещё с ним поговорить, душа просилась к батюшке в собеседницы. Но батюшка не вышел.
Сел в машину. Всё ещё находясь под впечатлением обличения, нечаянной исповеди и благословения на поездку, не понимал, что будет означать в его жизни эта встреча, но уже осознавал, что она не случайна. Посидел минуты две опершись руками на руль, прежде чем тронулся с места.
На душе было спокойно и легко, будто в эти минуты душа его в некоем коконе покоилась, защищенная от никчемной суеты и пустых, тщеславных забот сего мира. "Всё суета. Суета сует и томление духа".
Значит, надо ехать к Любушке. Не зря батюшка настаивает. А то может получиться, как с Толяном.
Дважды ездил Толян к старцу на остров, что на Псковском озере. В первый раз старец сказал:
- Водку не пей, табак не кури, людей не обижай, - и легонько, как рассказывал Толян, едва прикоснувшись - откуда у почти девяностолетнего старца сила - стукнул Толяна ладонью по щеке. Но у Толяна от шлепка того звон в голове пошёл, искры замельтешили и, как он сам выразился: сопля с глаз упала.
Увидел всё непотребство своих дел.
Но, увы, ненадолго. Вернулся к старому. Жить привык широко, а ничего другого, кроме как быть бандитом, не умел. Вскоре опять поехал. Вернувшись, пожаловался Георгию, что в этот раз сковала его непонятная оторопь, не посмел он приблизиться к старцу. Старец же из-за калитки посмотрел сквозь него, как сквозь пустое место.
А через неделю Толяна не стало.
Надо ехать не откладывая, а то мало ли что может случиться: работа у него опасная.
Но, не откладывая, не получилось.
Директор "подкрышного" магазина пожаловался на свою заместительницу - та нагрела его на четырнадцать тонн баков. Георгию, или как звали его свои за пристрастие к белым рубашкам в полоску, Жоре Полосатому, или чаще Полосатому, надлежало провести "разработку" заместительницы.
Взял двух братков из своего звена, и поехали в магазин.
Директор выделил подходящий закуток в подвале, где располагались складские помещения, в который можно войти из магазина, а можно и со двора.. Туда привели заместительницу, высокую, стройную, можно сказать тоненькую женщину лет тридцати пяти-тридцати семи.
- Верни деньги! - Потребовал Георгий
- Я не брала чужих денег.
- Шутить мы с тобой не собираемся. Где деньги?
- Я правду говорю. Я ничего не брала. Ради Христа поверьте, что я не лгу, - женщина перекрестилась.
- Ты мне дуру не гони, - ударил её ладонью по щеке. Несильно шлёпнул, ударь он изо всей силы, голова отлетит. Но и от слабого удара голова её мотнулась от плеча до плеча. Вскрикнула, перетерпела боль, подняла голову, в глаза Георгию посмотрела.
И взгляд её, со слезами, с мольбой и болью, и нет в том взгляде ни страха животного, ни злобы и одновременно анализа: поверил - не поверил, провела - не провела, что так или иначе проскакивает во взглядах хитрящих, стремящихся утаить, не отдать захваченное, но испуг и недоумение. И понял, что не виновата, оговорил её директор, чтобы бабки сорвать.
Кивнул пацанам.
- Наручники.
Те подтолкнули женщину к стеллажу.
- Руки подними.
- Зачем?
- Ну!
Женщина покорно подняла руки.
Один из бандитов завёл за стойку над полкой стеллажа наручники и защёлкнул их на запястьях женщины над её головой. Та стояла с испуганными глазами и тихонько, почти беззвучно, шевелила губами.
Подошёл, слов не расслышал. Посмотрел прямо в глаза, а в глазах её мольба о помощи.
- Господи, спаси меня! - Уже слышно для Георгия прошептала она.
- Как зовут?
- Марина... Марина Денисовна, - и опять взгляд её, и мольба о помощи в нём.
Нет, не виновата. Оклеветал её этот скот.
Прошёл к углу, где штабелем были составлены прохладительные напитки, взял из початой упаковки полуторалитровую пластиковую бутылку пива, подошёл к женщине и несильно стукнул бутылкой по нижним рёбрам. Та вскрикнула, дёрнулась и замерла - дыхание перехватило. Подождал, пока отдышится.
- Впечатляет?
- Больно, - ответила женщина. - Очень больно. - И слёзы побежали по её щекам.
- Будет ещё больнее, - пообещал Георгий и оборотился к браткам:
- Пацаны, вы идите к директору, отдохните. А я пока один с ней побеседую. А, Мариночка, поговорим по душам?
Запер за ними дверь и спросил:
- Жить хочешь?
Та, шмыгая носом, часто-часто закивала, затрясла головой.
- Тогда делай, что скажу, - взял другую бутылку с пивом, вылил напиток из неё в раковину. - Кричи. Громко и по-настоящему. - И звучно, но не опасно для внутренних органов ударил её пустой емкостью по боку.
Женщина пискнула, как мышка или комарик.
Жора вытаращил на неё страшные глаза и прошипел:
- Кричи, дура, иначе обоим нам хана!
Та опять часто-часто закивала и вдруг завизжала так пронзительно и громко, что Жора всякого наслышавшийся за свою бандитскую практику, чтобы спасти барабанные перепонки, одно ухо к плечу прижал, а другое закрыл ладонью.
- Теперь нормально. Только предупреждай заранее, - тихонько попросил он. И, замахнувшись пустой бутылкой, заорал. - Говори, сука, где деньги прячешь!
Через час с небольшим Жора, по-настоящему уставший и от своего крика, и от стонов и воплей своей жертвы, хотел пристегнуть её пониже, к батарее, и посадить на табуретку, чтобы она тоже отдохнула. Утомлённая от крика и стояния с поднятыми вверх руками, она уже подгибала колени и порой повисала на наручниках.
Но отказался от своего желания: рано ещё, увидят, могут неладное заподозрить.
- Потерпи. Так надо.
Пошёл к директору. Директор, молодой, лет тридцати, не более; высокий, статный, но не красавец. Глаза, подёрнутые прозрачной маслянистой плёнкой, которая скрывала их выражение, делала неживыми, и желтоватые, будто подгнившие, верхушки зубов, сильно портили его. Покурил, выпил коньяку, уходя взял недопитую бутылку с собой и спросил:
- Хочешь на девушку посмотреть?
- Чего я в ней не видел? - Пожал тот плечами, но через секунду мнение переменил. - Пойдём, гляну.
Георгий отпер замок, приоткрыл на узенькую щёлочку дверь. Директор заглянул.
Заместительница уже не могла стоять, ноги её подгибались, она резко приседала, но боль от впивавшихся в запястья наручников возвращала к реальности, сразу выпрямлялась. А несколько секунд спустя ноги опять подкашивались, опадала и, вскрикнув от боли, снова выпрямлялась.
- Ну, как? - Спросил Жора.
- Смотри, чтобы раньше времени не подохла.
- Не подохнет. Сейчас дам отдышаться.
Подождав, пока директор уйдёт, Георгий запер дверь изнутри. Снял наручники, подвинул сначала стул, но, увидев, что она валится со стула, пересадил в кресло. Налил полстакана коньяку, потребовал:
- Выпей.
Та помотала головой и жалобно попросила:
- Пить... Ради Бога, пить...
Взял со стола чайную чашку, сполоснул под краном, отошёл к штабелям прохладительных напитков, спросил:
- По вкусу может быть не понравится, горчит, но взбадривает и утоляет жажду хорошо.
- Я знаю, я люблю тоник, - чуть слышно прошептала она.
Первую чашку Марина выпила залпом. Вторую так же быстро до половины, а остатки мелкими глотками. Дождался, пока допьёт, подвинул стакан с коньяком.
- Всё выпей, до дна. Легче будет.
Выпила коньяк, запила тоником и, уронив голову на плечо, обмякла. Георгий не торопясь допил коньяк и тронул Марину за плечо.
- Блузку расстегни.
- Зачем? - С удивлением и испугом взглянула на Георгия и медленно - пальцы на передавленных наручниками руках плохо слушались - но покорно стала расстёгиваться.
- Не сверху, снизу расстегни. Бока покажи.
Бока уже были припухшие, покрасневшие, местами проявились синяки.
- То, что надо. Пора продолжать.
- Уже?! Ещё немножечко отдохнём, если можно.
Отдохнули.
- Пить хочется.
Пила она медленно, мелкими глотками, сначала жажду утоляла, потом время тянула. Видел, но не торопил. Выждал, дал отдохнуть сколько возможно, и продолжили они свой спектакль. Впрочем, не совсем уж спектакль, игра должна идти по-настоящему, заподозрят фальшь - обоим несдобровать.
Ещё час Марина кое-как выдержала, а на большее её не хватило, сдалась.
- Отдам я ему эти четырнадцать тысяч. Жалко, конечно, своё... и последнее... отдавать, но не пропадать же из-за денег. Пусть подавится.
На её слова Жора только улыбнулся, как улыбаются наивности ребёнка.
"Не знаешь, ты, голубушка, что не предусмотрено тебя живой оставлять. После того, как отдашь деньги, отвезут тебя в баню, хозяину бани твой директор немало должен, и будешь ты в массажных кабинетах и комнатах отдыха с клиентами директорский долг отрабатывать, пока с ума не сойдёшь. А как свихнёшься и станешь ни на что не годной, отвезут тебя в лес, убьют и закопают".
Но говорить пока не стал. Подвинул кресло к батарее, пристегнул Марину наручниками к трубе.
Пошёл к директору.
- Организуй машину и шофёра.
- Зачем?
- Говорит, не брала. В лес отвезу, там расколется.
- У вас же своя машина есть.
- Своя - для своих дел. И шофёра не забудь, я не могу вести, коньяк пил.
Но не желание поберечь свою машину было главным в этой просьбе: нужен был свидетель, которому директор полностью доверяет, потому не только машину, и шофёра требовал.
Свернули с шоссе на просёлок, потом на просеку и где кончался сухой, пригодный для легковой машины путь, остановились.
- Выходи, - приказал Георгий Марине.
Помог выйти, и, помогая, на ухо прошептал:
- Будет страшно. Но ничего не бойся. Всё закончится хорошо, - обернулся к машине. - Я один с ней пойду. Ждите меня здесь.
Отвёл с просеки, но недалеко, так чтобы и из машины происходящее было видно, поставил спиной к дереву, за деревом сомкнул запястья наручниками и громко спросил:
- Где деньги?
- Я не брала.
- Последний раз говорю: отдай деньги! - Поднял пистолет.
- Не брала я! Как вам сказать, чтобы поверили?!
Жора выстрелил, пуля вошла в ствол над головой, крошки древесной коры посыпались на голову Марины. Она завизжала, присела, дёрнулась закрыть руками голову, но руки скованы.
- Не брала я, не брала! Ну как мне сказать вам, чтоб вы поверили?! Не брала-а!!!
- Где деньги? Ну!
Снова выстрелил. Марина вскрикнула и упала, повисла на руках. Убрал пистолет, подошёл. Она лежала без чувств. Освободил руки, пошлёпал по щекам, растёр уши. Не помогло. Пошёл к машине.
- Посмотри в аптечке, нашатырь есть?
Сломал головку ампулы, дал понюхать. Заморщилась, замотала головой, пришла в себя. Взял под мышки, поставил на ноги и, прижимаясь губами к её уху, прошептал:
- Всё прошло. Успокойся, - и громко. - Пойдём в машину, - взял за руку выше локтя и повёл её, заплетающуюся, к просеке.
На въезде в город по сотовому связался с Пашкой, бригадиром.
- Сейчас подъеду, базар есть.
Бригадиру объяснил, что разработку провёл полную, полдня в подвале прессовал и даже в лес на расстрел вывозил, два раза в неё стрелял. Не брала она денег.
- Поезжай в магазин, свои вопросы решай с директором сам. А я потом с ним разберусь, - распорядился Пашка.
Подъехали к магазину. Марина с братками осталась в машине, Георгий с шофёром пошли в магазин. Директора в кабинете не оказалось, хотя звонил ему по сотовому, предупреждал, что возвращаются. Шофёр пошёл искать. Ну что ж, пусть доложит о том, что видел.
- Не брала она денег. И ты это знал, - сказал Георгий, когда остались в кабинете вдвоём с директором.
- Как же не брала? Я точно знаю, больше некому. Надо было активнее с ней работать, - директор нервно задвигал руками по столу.
- За свой базар я отвечаю, а твой базар мне по барабану. Въезжаешь? Теперь расчёт. Пацаны остаются у тебя до утра. С собой им ничего, но выпить и закусить, из того, что есть в магазине, что пожелают и сколько захотят, то дашь. Тёлки им понадобятся, организуешь. Из своих найдёшь, или по вызову - твои проблемы. Мне в сумку, аналогично, выпивку и закуску, - подвинул к нему сумку такого объёма, что любой оккупант позавидует. - И заместительницу свою мне отдашь. Насовсем.
- Нет проблем, - с готовностью, но не с радостью ответил директор.
Посидел у директора в кабинете, перекурил, дождался, когда наполнят его сумку деликатесами, и вышел.
Пересадил Марину в свою машину, объяснил браткам условия расчета и, когда они ушли в магазин оттягиваться до утра, сел за руль.
- Теперь куда? - Насторожилась Марина.
- Не беспокойся, всё будет хорошо.
Когда достаточно отъехали от магазина остановился, достал из сумки бутылку коньяка, из бардачка складной стаканчик и налил Марине.
- Выпей, расслабься.
Выпила, сколько налил. Убрал бутылку и положил ей на колени коробку конфет.
- Не хочу, - отказалась она, - в горло не лезет.
- А с чего вдруг директор решил опустить тебя? Бабки-то не малые.
- Сама дура. Недавно на дне рождения у этого козла, у директора, зашёл разговор... Теперь думаю, они специально тот разговор завели... Муж у меня полтора года назад погиб. Возвращался с объекта поздно вечером, уже ночью, и заснул за рулём. Уставал страшно, работал много, спал три-четыре часа в сутки.
- Чем он занимался?
- Много чем. Особняки новым русским строил. Квартиры по евростандарту ремонтировал, немного лесом торговал.
- Прибыльное дело.
- Да, было прибыльное, пока жив был... Только с прибылей тех... После похорон спросила я у компаньонов мужа: как быть с долей Евгения? Фирму они втроём на паях создавали, поровну деньги вкладывали, должна быть там и его доля. Мне объяснили, что деньги, полученные за сделанную работу, он в фирме не хранил, уносил с собой. А что касается капитала фирмы, то, по уставу, он делится только при ликвидации фирмы между действующими учредителями. Раз так, говорю, возьмите меня на его место, по образованию я экономист и с менеджерской работой знакома, балластом не буду. Но не захотели: уставом передача прав учредителя по наследству не предусмотрена и в услугах экономиста они не нуждаются.
Похоронили мужа, правда, за счёт фирмы. Похороны и поминки богатые были, но больше я от них ни копейки не получила. А когда пригрозила, что в суд подам, открытым текстом заявили: подашь заявление - до суда не доживёшь. А ведь друзья были, семьями дружили.
Осталась мне квартира трёхкомнатная и деньги, что у мужа в домашнем сейфе лежали.
Вот на вечеринке я, под настроение, и пожаловалась, как тебе сейчас рассказала.
- И сумму, сколько денег в сейфе было, назвала?
- Точно не говорила... Так, приблизительно, сказала.
- Ох, языки бабьи, горе вам с вашими языками.
- Это точно, - вздохнувши, согласилась Марина.
- Сейчас одна живёшь?
- Нет, сошлась с одним мужчинкой. Обузы с ним, правда, больше, чем толку от него. Но не могу я одна жить. Рядом со мной обязательно должен быть мужик, и я при нём, иначе какой-то неполноценной, незащищённой себя чувствую.
Закрыла глаза, откинулась к заголовнику, но только Георгий тронул машину с места, встрепенулась, повернулась к нему не только головой, но и всем телом.
- Куда мы едем?
- У меня поживёшь.
Она оценивающе, как на мужчину, взглянула на него. Особых изъянов не нашла, тяжеловат только. Георгий перехватил её взгляд. Малозаметно, одними глазами, но всё-таки самодовольно, улыбнулся и великодушно успокоил:
- Спать со мной не надо, так погостишь. И жене веселее будет.
- А жена... Ничего? Что она подумает?
- Что надо, то и подумает. Не на дуре же я женился. А тебе нельзя ни домой, ни куда ещё. И из квартиры без моего ведома ни шагу. Опасно.
Но переоценил Георгий смирение жены своей Надежды: за две недели, что жила у них Марина, наслушался ревнивых слов.
И неудовольствия наслушался: не нравилось Надежде его занятие, не раз просила оставить бандитские дела. И при каждом удобном случае о том разговор затевала.
Но такие прошения он мимо ушей пропускал. А Надежда, поговорив и вздохнув, или всплакнув, оставляла всё как есть. Куда она могла деться? Он ей муж, они венчаны. И не муж за женой, но жена за мужем, куда иголка, туда и нитка.
Георгий своё ремесло не порицал, и разговор, с чего бы ни начинался и как бы не протекал, рано или поздно подходил к тому, что вопрошал он Надежду:
- Первым в рай кто попал? Забыла? - И сам напоминал. - Разбойник!
- Первым в рай попал бывший разбойником, но раскаявшийся в своих делах, то есть отрёкшийся от них.
- Да? - Не соглашался Георгий.
А тут и Марина кстати, как аргумент в его пользу, подоспела.
- Если бы не я Маринку "разрабатывал", давно б уже в бане клиентов ублажала или в лесу гнила.
- Судьбу её не ты решаешь, а Господь. И раз Господу угодно было спасти её, не тобой, так другим способом всё равно бы спас.
- Значит, угодно было мной спасти, значит, для того Он меня на это место поставил.
Вздохнула Надежда: выходит, не ко времени пока разговор, не слышит ещё. И оставила его до лучшего времени.
Георгий тоже вздохнул: "Приобщил к церкви на свою голову. Теперь учит да учит".
До знакомства с ним Надежда, хоть и была крещёной, в церковь не ходила. А когда в первый раз на исповедь пошла, на косметику так расщедрилась, что батюшка её не только от исповеди, но и из церкви выгнал: домой умываться отправил.
А познакомились они...
Провернул Георгий с пацанами из своего звена удачное дело, хорошие бабки сняли и не слабо оттянулись, сначала в ресторане, потом, до утра, в бане. Проснулся Георгий уже к вечеру, глянул в зеркало, а оттуда на него противная, опухшая и заросшая щетиной рожа мутными глазами смотрит.
Плюнул на эту рожу, но попал почему то не в неё, а на зеркало. Хотел побриться, да руки ходуном ходят. Позвонил в салон красоты, вызвал парикмахершу на дом. Пришла Надежда. Вымыла ему голову, постригла, побрила, а как дело подошло к оплате, тут жаба его задушила.
- Не дам, - говорит, - денег. Не буду платить.
Надежда оказалась девчонкой сговорчивой.
- Не будешь и не надо, - отвечает.
Сняла телелефонную трубку, набрала номер.
- Милена Константиновна? Это Надя. Я расчёт беру. Да, прямо сейчас. Замуж вышла, - положила трубку и повернулась к Георгию. - Давай ключи от квартиры, я у тебя жить остаюсь.
Вот и живёт с тех пор. Трёх детей ему родила.
То время, что Марина прожила у него дома, Георгию не до поездки в Сусанино было. Надо было охранять не только её, но и семью: неизвестно, что взбредёт в башку гнилому магазинщику.
Через две недели отвёз Марину домой. И та пропала, как говорится, ни письма, ни звонка. Подождал пару дней, заехал проведать, а у неё губа рассечена и слива под глазом сияет: сожитель ревновал, допытывался, где столько времени пропадала.
- Вечером он дома будет?
- Да.
- Заеду, побазарим. Только ему ничего не говори.
Вечером Жора взял братка, Триллера, который заменил в его звене Толяна. Не самого здорового, но с такой физиономией - лоб скошен, надбровные дуги как у орангутанга, взгляд тупой, тяжёлый, нос кривой, в сторону сбит и, мощный подбородок тёмно-розовым рваным шрамом наискось перечерчен - что дети от страха плакали и взрослые, крепкие нервами мужики вздрагивали, когда лицо его близко видели.
Приехали к Марине домой, и Георгий её кавалеру объяснил:
- Она жила у меня. Не как любовница. Я женат, у меня трое детей. И жена дома была. Её спрятать надо было - ограбить и убить могли. А теперь слушай. Ещё раз пальцем её тронешь, слово одно невежливое ей скажешь, тебя в лес отвезём и сломаем две руки и одну ногу. А за неломанную ногу подвесим на сук, вниз головой, и оставим так подыхать.
Триллер подошёл вплотную и спросил:
- Понял, лох?
- Понял, понял. Всё понял, всё у нас со Мариночкой будет хорошо. Правда, Мариша?
Накатывались новые и новые неотложные дела, но страшно было, судьба Толяна его пугала, оставил всё Георгий и поехал в Сусанино.
Дома Любушку не застал, в церковь ушла на службу. Хотел у дома подождать, но не вытерпел, подъехал к церкви, там дожидался конца службы.
Выходящая из храма согбенная старица Любушка, когда подошёл к ней, показалась ему такой большой, что если б выпрямилась, ростом и шириной плеч, казалось, превзошла бы самого Георгия.
Заговорила она в ответ, но гугнивой была, ничего не понял Георгий, а слова Любушки её келейница на внятный язык переложила:
- Разбойничье ремесло оставь, рэкетом не занимайся, вовсе отойди от этих дел.
- Да кто же меня из банды отпустит? - Не поверил в возможность такого исхода Георгий.
- Господу помолись, Господь управит. С Богом. Возвращайся домой. Ангела в дорогу.
Вот так задача. Жора всю обратную дорогу хмыкал, крякал да по сиденью ёрзал. Значит, мечту о крупной фирме придётся оставить. Нужно раскручиваться, на что хватит. А на что хватит? А из банды как уйти? Тут он вовсе просвета не видел. А может, обойдётся? Годик-другой подождать, пока на солидную фирму денег накопит? Но вставал в памяти Толян и пугал его своей судьбой: ослушался старца.
- Вразуми, Господи, куда пристать, к какому концу податься...
Приехал Георгий от Любушки, а Пашка-бригадир на него полканом сорвался: пора в Финляндию собираться, а он по попам да бабкам шастает. Георгий быстро в "свою" поликлинику, медсправки собирать. Врач, просмотрев анализы, сказал:
- Придётся повторить. Сахар великоват.
Повторил Георгий анализ, и диагноз ему поставили: сахарный диабет.
И вместо Финляндии покатился Георгий по врачам и лечебницам. Без малого два года посещал кабинеты и стационары и умащивал докторов подношениями. Истратил все деньги, и повседневные, и на фирму отложенные, и машину продал. Даже в долги залез. А от лечения никакого результата. Ослаб, исхудал.
Из банды ушёл: кому он там больной и бессильный нужен.
Остались у Георгия из всего нажитого богатства - жена Надежда, сын Андрей, дочери Анастасия да Ольга и комната, от матери к нему по наследству перешедшая.
Жить как-то надо и семью кормить.
А сколько денег он по ветру пустил! Не меряно и не считано. Как бы они сейчас пригодились! Но не держались у него деньги, жгли они его, лихорадило от них, покоя не находил, пока не потратит. А как потратит все - новая головная боль: жить на что-то надо.
Лицензия есть, попробовал было в частные охранники податься, уже место нашёл и договорился. Фирма солидная, не бандиты, и зарплата... Не то, конечно, что на его долю в банде выходило, но и за то спасибо, в общем, сносная.
А накануне вечером зашёл к другу своему, бригадиру Пашке. Посидели, хорошо посидели. Не пьянки ради, а душу другу облегчить. Депрессия у Пашки. Подставили его и на бешеные бабки кинули. Чтобы рассчитаться, придётся не только все деньги отдать, но и всё продать: и дом за городом, двухэтажный, кирпичный, и квартиру четырёхкомнатную, а самому с женой и дочкой в однокомнатную хрущёвку переселяться, которую сейчас сдаёт арабу-студенту. И ауди на жигули поменять. Не хотел нищеты Пашка.
- Лучше застрелюсь, - сказал.
И поверил Жора: может. Знал он, где Пашка ствол держит, и перед уходом попросил кофейку заварить, а сам Пашкин ТТ себе за спину, за брючный ремень, засунул.
Выпили кофе, попрощались, отправился Георгий домой. На улице, сколько ни голосовал, ни одна машина не остановилась. И на проспекте то же самое, уже на проезжую часть вышел, но и там не лучше: по тротуару и по встречной полосе объезжали его машины: пьяный громила и вид бандитский, кто ж наберётся храбрости среди ночи такого в машину сажать. Осерчал Жора не на шутку, достал оба пистолета, свой и Пашкин, и на середину проспекта вышел, пистолетами размахивая, требуя, чтоб машины остановились.
Долго ждать не пришлось, джип затормозил и не успел Жора опомниться, как стоял уже, прижатый к капоту джипа, и ствол пистолетный ему в затылок упёрся.
- Братки, в куртке, внутри, в кармане, трубка лежит, возьмите себе, только домой отвезите.
Давно уже отключен был его сотовый за неуплату, но всё равно носил с собой, для солидности.
Но крепкие и коротко стриженые ребята в штатском, в коже и в золотых цепях, не отвечая ему, ноги его шире плеч ударами высоких ботинок разводят, и в дополнение к пистолету автоматный ствол под рёбра воткнув, извлекают из карманов содержимое и профессионально ощупывают его одежду.
Сколь ни пьян был, но быстро сообразил, что обознался и что лучше в этом случае делать.
- Земляки, мне в ментовку надо, ствол сдать. Подвезите.
- Подвезём. А откуда у тебя стволы?
- Один мой. Лицензия и разрешение на ношение в бумажнике вместе с правами. А второй только что возле сугроба нашёл.
- И много их там, возле сугроба, валяется?
- Я один видел.
- Что ж так мало?
Отвезли в милицию, протокол составили, оформили задержание за незаконное приобретение и ношение оружия. Пять дней на шконке валялся, пока баллистическую экспертизу делали и проверяли, нет ли криминала за Пашкиным пистолетом; и анализ карманов куртки и брюк на содержание микрочастиц металла и смазки Пашкиного ствола делали: они обязательно остаются при длительном ношении.
Дело завели. Аннулировали лицензию, отобрали разрешение на ношение оружия. Так что, прощай охранная работа в солидной фирме.
Те спецназовцы, что на улице его взяли, на следующий день по своим делам в отделение приезжали, один зашёл в камеру, предложил: