Едет во улице машина, стекла в машине прозрачные, сидит на заднем сидении молодой человек лет 78 с половиной в панамке красивой, а на панамке сорок восемь букв написаны ручкой и все матерные. Но чу...светофор впереди загорелся красным, и останавливается машина на светофоре, а молодой человек смотрит в окно, и вот что он за окном видит, и вот почему вдруг глаза у него расширились, а панамку на затылок слегка сдвинул и лоб почёсывать начал...
Стоит прямо напротив того места, где машина остановилась, точно такая же почти что машина, как и у него, но только маленькая совсем, а в ней тоже он сидит, но не на заднем сидении, а за рулем, и тоже маленький, и тоже в панамке, и панамка на голове у него тоже маленькая, и сорок восемь матерных букв на ней тоже маленькие, настолько маленькие, что и не разберешь их издали, и не сосчитаешь, а просто знает он, что матерные они и что их ровно такое количество, потому что наверняка тоже сам писал, как и на той панамке, которая у него самого на голове надета.
И вот видит он, что тот, который в маленькой машине на тротуаре, тоже на него смотрит, но нет в его глазах никакого удивления, а только лишь недовольство одно вроде как проскальзывает, а почему непонятно.
Но это сначала непонятно, а уже спустя минуту сразу и понятно стало. Потому что тот, который в маленькой машине обращается вдруг сразу к нему, как будто не далеко на тротуаре находится, а прямо сразу в ухо говорить начал:
- Ты почто, молодой человек в большой машине черной, точно в такой же панамке, как у меня по миру разъезжаешь? Ты что же - не мог себе свою собственную панамку придумать, чтобы только у тебя одного такая была? Это ведь даже не подростка перехитрить, это можно сказать, совсем дитятю малого. Я вот целых четыре дня потратил на то, чтобы панамку эту буквами этими исписать, так чтобы сразу все, кто видел - всё про меня понимали, и кем я стану, когда вырасту, тоже. И это несмотря на возраст, и на то, что буквы эти матерные в моем возрасте слушать вообще запрещается, а не то, что произносить, и уж тем более в панамке, ими украшенной, по улицам расхаживать, или вот как в данный момент. Но ты-то...
Но тут загорелся зеленый на светофоре, и поехала большая машина дальше. А тот, кто в машине, панамку снимать не стал, потому что посчитал, что от переутомляемости все это ему почудилось и послышалось. Хотя на самом деле и заблуждался он в этом.
Потому что тот, который на тротуаре в маленькой машине остался, засмеялся в это время так довольно и даже слегка злорадно, и сказал сам себе вот какие слова:
- Он меня даже не узнал. И даже никакой мысли у него про меня не мелькнуло. А раз так, то не стану я снимать панамку свою со словами матерными, и так в ней ходить и продолжу. И когда вырасту, то стану вот таким, как он, и тоже стану ездить в большой черной машине. Но в отличие от него - никто не скажет мне с тротуара то, что я ему сказал. А если и скажет, то я точно как и он - не задумаюсь в этот момент ни о чем, и тоже себя не вспомню.
Спустя семьдесят два года на том же самом перекрестке эта ситуация повторилась. К загоревшемуся красным светофору подъехала машина, на заднем сидении которой сидел очередной молодой человек 78 с половиной лет в панамке, украшенной сорока восьмью матерными буквами. Хотя на этот раз было и отличие, и весьма существенное.
Еще в тот момент, когда машина только въехала на эту улицу, сидящий на заднем сидении пассажир в панамке уже изнывал от предвкушения того момента, когда машина подъедет к светофору и остановится, а он сквозь прозрачное стекло увидит тротуар и стоящую на нем маленькую машину с находящимся в ней маленьким человеком. Собственно он думал об этом с самого раннего утра, и даже заготовил ответ, который выкрикнет, и пару гнилых помидоров.
Однако к тому моменту, когда машина подъехала к светофору, на нем продолжал гореть зеленый, и остановиться не получилось, чтобы не нарушать движение. Никакой маленькой машины на тротуаре не было. И никого в похожей исписанной матерными буквами панамке тоже.
Может исчез. Может не явился. А может и не было никогда. Кто знает?