Я вот не имею привычки носить с собой какие-нибудь инструменты, а вот Пиня Шамошвалов имеет. Плоскогубцы там, тисочки небольшие, рубаночек, ключи гаечные разных размеров. Но не потому что Пиня мастер на все руки, а потому что он садист-любитель, и инструменты эти ему нужны для его занятий садистических, в которых он очень сильно профессионалом большим хотел стать, но так и не стал. Любителем остался. Как Лев Яшин в футболе.
И поэтому не зарегистрирован Пиня ни в одной садистской организации - в качестве официального садиста с инструментами. И в профсоюзе он тоже не состоит. И пенсии у Пини Шамошвалова тоже не будет. Хотя в своих садистических кругах он некоторыми чуть ли не за легенду этих вот занятий почитается. Потому что начинал, когда не то, чтобы организаций подобных не существовало в Советском Союзе, а и любительские кружки были и то редкостью, и за участие в таком кружке могли очень сильно наказать и в тюрьму отправить, почти как за тунеядство, или за чтение философа Ивана Ильина, к примеру. Или, как если бы, к примеру на стене в комнате портрет Победоносцева висел, а к примеру портреты советских писателей-лауреатов исключительно только в туалете бы лежали вместо туалетной бумаги, и на лбу у каждого при этом свастика бы фашистская нарисована была бы или фраза "in Devil we trust".
И вот в те-то дремучие и нецивилизованные времена начинал юный театральный рабочий сцены Пиня Шамошвалов свой извилистый путь садиста с инструментами, на всю страну известного своими умениями и оригинальным видением собственного призвания и чужого к этому призванию интереса и возжелания.
Был он одиночкой, и ни в один кружок подобный не входил, и вокруг себя тоже не создавал. А все из-за того, что не понимали многие почему он в качестве предмета для собственных садистических занятий - не живых людей выбрал, а парковые лавочки и скамеечки? И иногда, когда совсем уж сильно его пробирало, его внутренним садистических зовом, то расширял он объекты своего интереса до фонарных столбов. Многие другие садисты этого не понимали. Пытались понять, но не могли. Не получалось у них.
- Ну какой в этом интерес? - допрашивались они у Пини, - Им же не больно совсем, этим твоим парковым лавочкам да скамеечкам! Про фонарные столбы мы вообще молчим! Халтурщик ты, Пиня, а не садист! Так навсегда и останешься любителем.
Но сам Пиня посматривал на таких совсем уж презрительно. И в долгие объяснения даже и вдаваться не пытался.
- Во-первых, больно, и еще как! - так он ответствовал. - А во вторых по живому человеку рубаночком остро заточенным поводить, чтобы крика добиться, каждый дурак может. А вот по лавочке деревянной в парке стоящей, чтобы она закричала - это уметь надо! Или чтобы фонарный столб от тебя уворачиваться начал, когда ты к нему с плоскогубцами подходишь под песенку Леонида Утёсова из карманного транзистора пританцовывая. И прямо в этот момент чувствуешь, как столб этот фонарный весь сжимается от испуга, и даже на верхушке лампочка у него электрическая мигать начинает, как если бы почти что уже перегорала, но пока еще так и не перегорела. Как если бы живой человек глазами обоими мигать бы начал поочередно, и тоже сжался бы оттого, что к нему с плоскогубцами подходят.
Но многие из тех, кто упрекал Пиню, что не с людьми он садиствует, в такие объяснения не верили, и считали поэтому Пиню Шамошвалова выдумщиком и слабаком. Но это только некоторые, потому что были и другие.
Собственно легендой сам Пиня-то начал становиться с того момента, когда его еще один увлекающийся подобной темой человек ночью в парке увидел, потому что сначала стоны мучительные услышал, и на стоны эти пошел. А там Пиня возле лавки стоит, спиной к нему обернувшись, а рядом инструментики в ряд разложены - и плоскогубцы, и тисочки небольшие, и рубаночек. И вот берет Пиня один такой инструмент и снова над лавкой склоняется, и стоны сразу в парке приглушенные раздаваться начинают, и он после этого все сильнее инструментом, склонившись над лавкой работает, а потом замирает на пару секунд, а потом инструмент отставляет и снова берет, но уже новый.
И, конечно же, подумал тот второй садист, что у Пини на лавке человеческая жертва какая-то привязанная лежит, которая и стонет от Пининым садистических над ней действий, а когда подошел, то увидел, что никакого человека на лавке этой нет, а стоны тем не менее раздаются. И поначалу подумал, что это сам Пиня Шамошвалов так стонет, как будто кого другого на этой лавке представляет - вроде как бы за него. А потом понял, что стоны из самой этой лавки раздаются. И вот тогда-то и восхитился он Пининым садистическим умением, и понял, что перед ним великий мастер. И попросил взять его к себе в ученики, но Пиня отказался, потому что слишком уж это интимное дело. И тогда попросил тот второй садист хотя бы объяснить - как он такого добивается, чтобы самая обыкновенная деревянная лавка в парке стонать от боли начинала?
- Это не потому что я ей в данный момент очень сильно больно делаю, - ответил ему Пиня, - А всё из-за того, что я очень и очень хорошо её понимаю.
- И что же ты именно понимаешь, Пиня? - спросил тот второй садист, который даже закурить забыл от волнения, что с ним настолько большой мастер до разговора снизошел.
- То, что и хотела бы эта скамеечка из парка убежать, да не получится у нее это никогда. Но даже и не это ей особенно сильно больно и неприятно, а кое-что иное. То, что никто не относится к ней настолько с большим интересом и нежность и трепетом, как я со своими слесарными да плотницкими инструментиками. Вот именно поэтому каждое прикосновение моё - сильнее и ощутимей самой изощренной садистской забавой над живым человеком. И вот поэтому лично мне живые существа из мяса вообще не интересны ни разу для моих занятий. А что может заинтересовать - если крик после первого же прикосновения рубаночком раздается? детский сад какой-то. А вот здесь долго надо стараться, даже что и мне, даже что я и самый большой специалист в этих занятиях, хотя пока и не признанный.
И вот с тех пор стали распространяться по всей стране слухи о необычном этом человеке и мастере Пине Шамошвалове. И несмотря на то, что многие хотели посмотреть на то - как именно он работает, мало кому это удавалось. Потому что Пиня и в юности ранней не сильно любил внимание, а с возрастом и вовсе разлюбил, и практически ни с кем не общался.
Мне довелось повстречаться, а после и подружиться с Пиней за несколько лет до его смерти, и вряд ли стоит удивляться тому, что это произошло ночью в парке. Я в ту ночь повесил на этом столбе веревочную петлю, а сам уселся на скамейку напротив и очень долго смотрел на неё, прикидывая все за и против. И в этот момент подошел Пиня, хотя в тот момент я разумеется не знал - ни кто это такой, ни как его зовут.
- Сними её, - он кивнул на петлю и посмотрел на меня как-то меланхолично, - Столбу так не больно, а просто неприятно. К тому же это мой столб, я с ним уже больше восьми месяцев работаю.
- В смысле работаете? Как? - недоуменно спросил я. - С фонарным столбом? И при чем здесь не больно.
Он терпеливо посмотрел на меня, как на полного недоумка, а потом не торопясь отцепил мою веревочную петлю, кинул мне, достал из кармана небольшой рубанок и медленно провел по столбу где-то в районе полутора метров от Земли. Я отчетливо увидел, как по столбу пробежала почти что человеческая дрожь, и в ночной тиши парка раздался сдавленный негромкий стон, напоминавший человеческий. Пиня убрал со столба рубанок и посмотрел на меня: