Ирина Титановская

Королева полей

Глава из книги "Молодая мама"

Мой дедушка очень любил фотографироваться и дарить свои фотографии с дарственной надписью. Писал он всегда одно и то же. Например: "На память моей внучке Ирочке от её дедушки Михаила Платоновича Бондаренко (обязательно имя, отчество и фамилия), участника трёх войн." Ярко, благодаря потоку военных фильмов, я представляла только последнюю из войн - Вторую мировую. Насчёт Первой или Империалистической, как её называли бабушка и дедушка и Гражданской представление имела смутное, сформированное учебниками истории и рассказами Гайдара, которые, кстати, люблю до сих пор. Но сама цифра меня удивляла. Три войны! Этот факт не ужасал детское воображение. Волновало другое - туманные глубины времени в котором дедушка и бабушка были молодыми, черноволосыми и дедушка служил в кавалерии, носил сапоги со шпорами, длинную саблю, которая цеплялась за брусчатку и высекала из неё искры, а, случалось, скакал на лошади, держа копьё наперевес. Круглый и неторопливый дедушка моего детства никак не ассоциировался с образом лихого кавалериста. Однако, на все свои войны шёл добровольцем.

У дедушки была ещё одна страсть - газеты. Теперь правда я сомневаюсь в том любил ли он их на самом деле или так трепетно к ним относился потому, что газета для него была партийным документом. Не знаю. Оставлю это воспоминание без циничного комментария человека пережившего Перестройку. Просто - дедушка любил газеты. Утро, раннее, часа в четыре-пять, начиналось у него с чтения газет, припасённых с вечера под подушкой, чтобы можно было, не вставая с кровати, только включив маленькую настольную лампу-грибок, насладиться новостями, фельетонами, решениями и директивами. А газеты ведь запаздывали, радио, не замолкавшее ни на минуту, приносило эти же новости несколькими днями раньше. Когда ещё появятся новые технологии позволившие нам читать свежую прессу в один день со столицей. И всё равно он их внимательно прочитывал от слова до слова, включая состав редколлегии, бережно складывал и не позволял использовать в хозяйских целях. Кипы газет уносились в сарай, складывались везде, где только можно и, конечно, все ими пользовались по необходимости, что-то завернуть или разжечь, не говоря о более интимных нуждах, но так, чтобы дедушка не знал. Бабушка тихо ворчала, но сильно не возмущалась. У них вообще были странные отношения. Я к ним вернусь, а сейчас ещё немного о газетах. Пока не забыла.

Мой учитель физики, а потом и коллега по работе Марк Константинович зашёл ко мне в библиотеку и попросил старую газету, завернуть книги. Я, не глядя, вынула из старой подшивки, которую уже не нужно было хранить, газету и подала ему. Он взял, посмотрел передовицу, оторвал первую страницу, вернул мне, а оставшиеся забрал. А был в это время, тысяча девятьсот семьдесят какой-то год. Как надо было напугать людей, чтобы такая вот осторожность вошла в них на генетическом уровне? И ещё. Умирает Брежнев. Все немного взволнованы. Предстоят перемены и все это чувствуют. Мы в учительской дискутируем насчёт Андропова и Черненко. Я, ничего не понимая, просто нахватавшись слухов, уверенна, что будет Черненко, а наш завуч - Александр Александрович (математик по прозвищу - Квадрат), говорит, что будет Андропов. Так случилось, что права оказалась я. Я звоню Александру Александровичу домой и торжественно ему об этом сообщаю.

- Не понимаю, о чём ты говоришь, - сходу, не задумываясь ни на секунду, говорит мне Александр Александрович.

Я запальчиво напоминаю ему о нашем споре, а он стоит на своём.

- Каком споре? Не понимаю, о чём ты говоришь.

И, наконец, до меня доходит, что одно дело говорить с ним с глазу на глаз и совсем другое по телефону. Закалка. Помогает ли она ему сейчас в Германии? Наверное, помогает. Согласитесь, иногда неплохо проявить осторожность в разговоре. Даже с близкими нам людьми. Другое дело - не сметь "своё суждение иметь". С этим не соглашусь никогда.

Эта горячность у меня от бабушки. Она была человеком решительным и волевым. Дедушка же, несмотря на свою военную молодость и зрелость, был молчаливым, обстоятельным и внимательным к мелочам. Как я уже говорила, утро у него начиналось с чтения газет, потом было умывание. Летом у рукомойника во дворе, зимой в коридоре. Умываясь, он намыливал лицо и голову целиком, потом, ополаскиваясь, отфыркивался, насухо вытирался и шёл к большому зеркалу-трюмо в зальце своего дома. Там он причёсывал бороду, так как другой растительности на его голове не было, охорашивался и шёл завтракать. Потом, после завтрака, снова оглядывал себя в зеркале. Очень он любил свою бороду. Холил её. Я у него была одна внучка, остальные - мальчишки и ему были приятны мои девчачьи забавы с его бородой. Забравшись к нему на колени, я заплетала бороду в косички, гладила лысину и сообщала, что она скоро зарастёт, потому что вокруг много курчавых и густых волос. Дед смеялся. В пору моего раннего детства, дедушка ещё работал. Возвращался поздно и часто, летом, приносил мешки грибов. Дед работал экономистом-плановиком в колхозе, обходил поля, где и собирал грибы, если попадались. Перед глазами такая картина. Летний вечер. Темнеет. Во дворе, под окнами веранды, освещённое светом из этих же окон, стоит цинковое, квадратное корыто, доверху наполненное грибами, залитыми водой. Воду берут из колодца тут же во дворе. Бабушка сидит на маленькой скамеечке, чистит грибы и чищенные кладёт в ведро. Грибов много.

- Они ужарятся, - говорит бабушка.

И действительно. После варки в двух водах и жарки их количество сильно сокращается. Но вкусно!

Дедушка затеял строить дом в большом дворе своего дома. Заложили фундамент, подняли стены под крышу и остановились. Видимо не расчитали ни бюджета, ни сил. Так и стояли эти стены на семи ветрах много лет. Я с подружками играла там в домики, а с мальчишками в казаки-разбойники. Мальчишки - мои братья. Два двоюродных и родной. По сей день я не ощущаю этой разницы. Мы все - родные. Я - младшая сестра. Братья относятся ко мне бережно. Есть фотография, где мы все (дети) сидим на куче больших камней, привезённых с гор для фундамента. Жара, лето. Мы все в трусах и босиком. Это обычная для деревенских детей одежда тех лет. Я думаю, людям, выросшим в Азии, эта картина знакома: камни возле дома, которые или остались от стройки, или припасены для новой и разложенные для просушки саманы. Самодельные кирпичи, которые делали из глины, замешанной с соломой. Саманный дом для азиатского климата незаменим. Летом сохраняет прохладу, зимой тепло. Потом, много лет спустя, когда уже не было ни бабушки, ни дедушки, дом пришлось продать. И вот я часто думаю, достроили ли новые хозяева тот недостроенный дом? Или просто снесли?

Не помню, чтобы бабушка сокрушалась или упрекала деда по поводу этого недостроенного дома. Как и вообще не помню случая, чтобы она при нас делала бы деду, какое-то замечание, хотя было за что. И выпить он любил и помечтать. Как я благодарна ей сейчас за её терпение, за то что она сохранила мне дедушку без которого я не представляю не то что детства, но и жизни.

Они всё пережили вместе, все войны, выпавшие им на долю, неоднократный голод, смену партийных вождей, всегда сопровождавшуюся какими-нибудь опасными сюрпризами и, конечно, понимали друг друга без слов. Им было, что вспомнить, о чём поговорить, но говорили они редко. Бабушка весь день была занята работой по дому, а каждую свободную минуту проводила с книгой или журналом. Она и умерла с книгой. Уснула за чтением и умерла. Но было ей тогда уже восемьдесят девять лет. Ни одной грязной тряпочки после себя не оставила, все вещи её были в идеальном порядке. Труженица была великая. Никакой работы не боялась и не стыдилась. Дед звал её Люсик. Я больше не встречала такой модификации имени Ольга. Дед любил её безусловно и беззаветно. Для него, в принципе, не существовало других женщин.

- Плакал, когда я согласилась стать его женой, - говорила бабушка.

- А почему плакал? - спрашивала я. Бабушка смеялась. Смеялась она звонко и от души, но не часто. На дедовы шутки не обращала внимания. Например, была у него шутка, которую он любил повторять время от времени.

- Бабушка, - ласково и вкрадчиво говорил дед, - бабочка, гусеница - вредительница сельского хозяйства.

Бабушка была значительно старше его, а пережила намного. И выглядела всегда моложе. Существует такая семейная история. Дед, как он это делал часто, привёл домой на обеденный перерыв, молодого специалиста. Бабушка тоже приходила домой, кормила семью и снова шла на работу руководить районным здравоохранением. Их дочери, моя мама и тётя, были уже школьницами. И специалист, познакомившись с семьёй Михаила Платоновича, сходу попросил руки его старшей дочери - Ольги. Дедушка, представил бабушку только по имени, думая, что и так понятно, что это его жена. Оказывается нет. Представляю смущение этого специалиста.

Дедушка и бабушка очень уважительно относились к еде. Вся жизнь их мерилась периодами от голода до голода, от войны до войны. Все мои братья умеют готовить. Но деда у плиты я не видела ни разу. Не помню даже, чтобы он чайник на плиту поставил. Всё делала бабушка. Готовила быстро и вкусно. Баклажанную икру и рассольник вкуснее бабушкиных мне есть не приходилось. А одесские штрудели с яблоками? Я не очень уже и маленькая, наблюдаю за дедовой степенной трапезой и вдруг задаю дурацкий вопрос.

- Дедушка, - спрашиваю я, - а ты любишь покушать?

Дедушка обиделся. Может быть единственный раз в жизни он обиделся на меня. А мне стыдно до сих пор. Жизнь закалила их так, что каждый день они готовы были к трудностям.

- Что купить? - спрашивал дед, идя в магазин.

Бабушка перечисляла необходимые покупки и в конце обязательно добавляла,

- Соль и спички.

В сарае к потолку был подвешен мешок наполненный спичечными коробками и стратегический запас соли. Они так и не смогли расслабиться и забыться. Если завтра война - вот девиз их жизни. Помню дед встречает моего брата Виктора из школы и они меряются ростом.

- Солдат, - говорит дед.

- Пока я кончу школу и воевать негде будет, - сокрушается брат.

- Будет, - утешает его дед.

Он серьёзно ждал, мой наивный большевик, когда же мировой пролетариат поднимет новую социалистическую революцию.

За его домом большой фруктовый сад. Ни разу ни одного яблочка с этого сада не было продано. Мои непрактичные бабушка и дедушка угощали всю округу. Мало того, специально готовили еду для соседских многодетных семей, покупали их детям школьную форму. Всего не перечислить. Да это перечисление и не понравилось бы им. Никогда они не ставили это себе в заслугу. Делали так потому, что по-другому просто не могли. Когда я слышу анекдоты о завистливых и жадных "хохлах" я вспоминаю своих стопроцентных украинцев бабушку и дедушку, щедрее и благороднее которых не встречала. Ещё многие помнят их. Как приятно мне было здесь в Канаде, разговорившись со своим земляком, услышать от него хорошие слова о моём дедушке, Михаиле Платоновиче Бондаренко. Во истину - мир тесен.

А пока это шестидесятый год. Дедушка, из солидарности с Хрущёвым, посадил во дворе, перед самым крыльцом кукурузу. Одно зёрнышко. И вымахала она, на просторе и солнце, выше крыши. Дедушка радуется её росту, как ребёнок и каждое утро, выйдя на крыльцо, отдаёт честь Королеве полей и счастливо смеётся. И нам весело рядом с ним, даже строгая бабушка улыбается.