В общем, дело, как любит приговаривать товарищ Дзержинский, труба. Думаю, объяснять не надо, что это не тот Дзержинский, которого то сносят, то вновь пытаются установить, а, как понятно, совершенно другой. Тот, первый, имеет теперь, если вообще имеет, не только холодную голову, но и прочие фрагменты тела, так что при всём желании и слова не вымолвит. Второй же - говорун ещё тот. Пьяница, болтун и бабник. Или, как опять же он себя называет: врун, болтун и хохотун. Во всём этом есть доля суровой истины. Дзержинский К.С., Константин Сергеевич, Костя-Костян, 1976 года рождения, голубоглазый статный брюнет, сочетание редкостное, особенно для уроженца какого-то райцентра в Волгоградской области, типа Урюпинска, в самом деле, идёт по жизни, смеясь. Нет, скорее хохоча. Мне этой легкости, или, как говорит Костя, порхатости (от слова порхать, - поясняет он обычно) явно не хватает. Падение индекса Доу-Джонса в далёких Штатах повергает меня в уныние. А NASDAQ?! А невнятный курс доллара, который скачет козой и на который у меня завязаны все товарно-денежные отношения, типа съёма квартиры? А хмурое октябрьское утро?! А слякотные московские зимы?! Я уж не говорю об арабских террористах, снижении-росте цен на нефть и глобальном потеплении... В общем, перечислять и перечислять до скончания века. И ныне, и присно. Одним словом, аминь. Выбить из колеи меня проще простого. Костян сейчас сказал бы: "Гонишь, братан". Гоню, конечно, по большому счёту, но только по большому. Я, правда, чересчур восприимчивый какой-то. Уродец, опять же по определению Кости. Костян-то по любому из этих поводов только бы и произнёс со смешком: "Дело - труба" и забыл, а я не могу.
"Дело - труба" - любимая присказка Кости Дзержинского. Она ко всему может относиться. К препятствиям любой степени сложности. От самых простых - баба отказала, до самых сложных - в виде похмельных мук и поиска денег.
С Костей мы познакомились на почве покорения столицы. Он, как и я, или я, как и он... в общем, мы оказались в одном потоке при поступлении во ВГИК, на актёрское, естественно, отделение. Опыт вхождения в высшие интеллектуальные круги у каждого был уже не первый, правда не в столице, а в провинции, но в артистическую среду, да еще какую - каждый рванул впервые. Сошлись мы с Костей, благодаря его незнанию географии. Он почему-то решил, услышав о Тамбовской области, откуда я родом, что она граничит с Волгоградской, и, по сути, мы земляки, волжане. Разубеждать я товарища Дзержинского не стал, тем более, как сказал Костя, топографический кретинизм присущ не только женщинам, да и разубедить его большого труда стоило бы, это я понял впоследствии. Земляк так земляк - на том и сошлись. Ещё больше мы сдружились, когда оба с одинаковым успехом провалили первый же экзамен. Накануне мы засиделись в баре, декламировали друг другу стихи - при входе поклялись, зуб дали: никакого серьёзного спиртного, даже джина с тоником, - ни-ни.
- Во, моё любимое, - Костя отхлебнул из высокого стакана какого-то сложносоставного коктейля, "абсолютно не пьянящего", как заявил Костя. - Это из Саши Чёрного. "Мухи".
Он встал и, размахивая стаканом, начал декламировать.
На дачной скрипучей веранде
Весь вечер царит оживленье.
К глазастой художнице Ванде
Случайно сползлись в воскресенье
Провизор, курсистка, певица,
Писатель, дантист и девица.
Народ начинал на нас подозрительно коситься. Бармен из-за стойки сделал знак рукой: мол, усаживайтесь, нечего орать на весь кабак. Я подёргал Костю за рукав, пытаясь вернуть на место, но Костя в поэтическом запале выкрикнул "Пошли все на хуй!" и продолжал как ни в чём не бывало.
"Хотите вина иль печенья?" -
Спросила писателя Ванда,
Подумав в жестоком смущеньи:
"Налезла огромная банда!
Пожалуй, на столько баранов
Не хватит ножей и стаканов".
- Дальше там еще 5 строф, - наконец-то садясь, сказал Костя. - Я всё читать не буду, а так, вкратце: каждый что-то паршивое бурчит про себя, - начал объяснять Костя. - Все друг друга ненавидят, а собрались для чего - хер знает. Так, отметились в художественной богеме. Это, знаешь, как считающий себя интеллигентным провинциал говорит при случае: "Был в Москве, ходил в Ленком, на Чурикову. Сдала немного, но ещё ничего, держится". В общем, пометил территорию. Приложился к прекрасному. Ладно, дело не в этом. Тут, кстати, очень удобная штука для чтения: можно разыграть, я потому и выбрал для экзамена. И финал:
Уселись под старой сосною.
Писатель сказал: "Как в романе..."
Девица вильнула спиною,
Провизор порылся в кармане
И чиркнул над кислой певичкой
Бенгальскою красною спичкой.
Костя опрокинул в себя остатки коктейля.
- Правда, причём здесь мухи я так и не понял, но, согласись, стихотворение классное? Есть экспрессия. Драматургия. Ладно. У тебя что в программе?
Я, наверное, был трезвее Кости. Во всяком случае, вскочить и проорать стихи на весь кабак, заглушая музыку, у меня не хватило духу.
- Чего ты там под нос себе бормочешь?! Давай громче! - Костя подбадривал меня как мог.
Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк:
Удаль в городе пропала, - замотался паренек...
А как девица-царевна, светом ласковых очей,
Душу вывела из плена - стали песни позвончей.
А как только домекнулся: кинуть город мне пора, -
Всколыхнулся, обернулся в удалого гусляра!
- Коротковато, по-моему, - выдал Костя, когда я дочитал. - А так ничего. Что-то есть в этом. Сам написал?
- Почему сам?
- Смешно немного. "Девица-царевна, светом ласковых очей". Старомодно. Такое чувство, что писал дилетант, подлаживающийся под чей-то стиль.
- Это кто-то из классиков почти, - немного обиделся я. - Правда, не помню кто.
- Бог с ним, - простил Костя. - Слушай, я тебе ещё почитаю. Я только классику брал. Это на любой вкус прокатит. Одно имя чего стоит. Ты, кстати, придумай автора-то. Скажи, что это малоизвестное стихотворение Пушкина, например. Хотя, нет Пушкин не пройдёт. Им сейчас все по горло сыты. Надо кого-нибудь не настолько наскученного. Ладно, придумаем.
Наутро, после обильного прочтения "абсолютно не пьянящих коктейлей", и небольшого, в общем-то, количества пива, так, напоследок, чтобы коктейли напрасно не пропали, выяснилось, что читать ещё и для комиссии - явный перебор. Язык заплетался, не помогали даже рекомендованные Костей артикуляционные упражнения, мысли путались, и в голове всё смешалось настолько, что хуже не могли представить себе и в доме Облонских. Никакой "Алказельцер" не спасал. Но назло всему прочитали-таки. Косте даже поаплодировали. Вяло, правда, но всё же. Его дикий ор я слышал даже в коридоре. Одно это можно было удостоить жидкими профессорскими аплодисментами. Кто-то из старой актерской гвардии даже пожелал Косте успехов. "Вам бы глашатаем где-нибудь на площади", - сказали ему в конце выступления. От провала не спасло и Костино умение танцевать под собственный аккомпанемент. "Эх, яблочко, куда котишься?" - думая, что поёт, орал Костя, изображая при этом некий матросский танец.
Тур мы не прошли: ни я со своим "подносным" чтением, ни Костя - со свои громогласным. Тогда-то я и услышал классическое Костино "дело - труба". Не дрянь, как обычно говорят, а именно труба. Почему "труба", Костя и сам объяснить не мог. "Это, видимо, один из вариантов идио-мати-ческого выражения", - заплетающимся языком пытался втолковать мне Дзержинский, когда вечером того пролётного дня мы уселись в баре спрыснуть наше невезение.
- На хер это кино, - сказал тогда Костя. - Зря мы с тобой во ВГИК рванули. В Щуку надо было, театр - это школа. Весь мир - театр. А кино? Ладно, поезд ушел. Я б, - Костя засмеялся. - Слышишь, как звучит: [ja-п], [ja-п], [ja-п]. [Jo-п-рст]. Это так, потуг филологический. Театральный класс за спиной плюс два курса филфака. Это тебе ни хрен собачий. А теперь - я б в охранники пошёл, пусть меня научат. В Москве без охраны куда? Ни туды и ни сюды. Пойду сторожить склад каких-нибудь гондонов. Хоть деньги будут. А кино что?! Сейчас и не снимают ничего толкового. Не в говне ж сниматься каком-нибудь.
- Ну, - согласился я с Костей. - Точно. А я куда-нибудь в продавцы пока подамся. На хер это кино. У кого сниматься-то?! К Михалкову-Кончаловскому просто так не попадешь, а у всяких фраерманов-эйрамджанов не наш уровень.
- Во-первых, Санёк, - глубокомысленно заметил Костя, - сейчас никто не говорит "продавец". Менеджер по продажам - это круче. Я тебе как филолог говорю. А, во-вторых, я с тобой согласен: на хер нам это кино. Давай за это и выпьем.
- Давай, секьюрити. На хер так на хер.
На этом мы с Костей и порешили. Хотя в глубине души каждый из нас считал себя актёром, причём актёром лучшим, чем кто бы то ни было, и, наверняка, Костя так же, как и я, затаил мысль, что на следующий год поступит уж точно. Правда, забегая вперед, скажу, что и на следующий год мы не поступили. Были причины - другие уже. А пока я устроился менеджером по продажам в отдел бытовой техники крупного супермаркета, Костя в том же маркете стал секьюритить. Домой возвращаться, ясный пень, смысла не было. Дзержинскому, как я понял по обрывочным фразам, из-за стыда перед подругами и друзьями. "У меня не получится?!" - возмущался Костя перед отъездом. А мне просто не хотелось ехать обратно в деревню, где родственники были поставлены перед фактом, что "у меня все отлично", практически сразу, как только я вышел на перрон Павелецкого вокзала.
В общем, пусть и не так, как хотелось, а столицу мы покорили. С пропиской, конечно, поначалу были сложности, но потом ничего, благодаря каким-то Костиным дальним родственникам и одной одинокой пенсионерке (спасибо им!), которая записала нас как своих внуков, купили себе московскую регистрацию. Чтобы чувствовать себя абсолютно белыми людьми. Благо, сбережения кое-какие были... И сплыли.
2.
- Ты не видел мою губную помаду?
- Какую?
- Как будто у меня их много.
- Не видел.
- Сестра не могла взять?
- Она сюда не заходит.
- Ну, мало ли. Ладно, обойдусь без помады. Собирайся.
Я уже не единожды за вторые сутки нашего пребывания в деревне пожалел о том, что поддался на уговоры Евы навестить моих безумных родственничков. Дело, действительно, труба. Сопли по колено. Вот уж не ожидал, что мои так расчувствуются при виде меня. Даже как-то неудобно стало, что я больше года отмалчивался как партизан, только однажды побаловав отца сообщением: "у меня все нормально". Я вообще-то считал, что родственные связи, если они и были когда-то, давно распались, "между нами все порвано", и особого желания ходить по старым дорогам не возникало. Но у Евы, в отличие от меня, сохранялось какое-то смешное патриархальное представление о семье. "Семья, - говорила она чуть ли не с пафосом, - это не только мы с тобой. Это целые поколения, которые за нами". Скажи мне об этом кто-то другой, не Ева, я бы ржал, как безумный, весь день напролёт. В "целое поколение родственников" у меня входили отец, моя непутевая сестрица и тетка с племянником, которого я не видел уже года три. Всё. Больше в нашей родословной никто не значился. Мать умерла на пороге моего разумения, а существовавшие некогда бабушки и дедушки остались безымянными, просто "деда" и "бабаня", где-то там, во мраке прошлого. Так что за своей спиной я если и чувствовал чьё-то дыхание, то только конкурентов, такой же лимиты, как и я, пытавшейся всеми силами закрепиться в Москве. Еве хорошо было рассуждать о связи поколений и прочей снобистской белиберде, имея за спиной благополучный род столичных музыкантов. "У нас даже серебро дореволюционное сохранилось", - особым тоном подчёркивала Ева незыблемость семейных традиций. У них,к примеру,было принято собираться всем вместе повоскресеньям в родительском доме. По рассказам Евы, это был настоящий паноптикум. Я живо представлял себе, как подползали престарелые тетушки, беспрестанно дымившие "Беломором", стайками врывались безбашенные племянницы, чинно входили дядья, все как один преподаватели и профессора: в общем, за воскресным столом, перед непременным гусем в яблоках восседал настоящий клан безумцев. Гудящий, перебивающий друг друга, спорящий до хрипоты, ругающийся, но при всем этом - единый организм, не представляющий, что в одно из воскресений кто-то может выпасть из цепочки и не будет сидеть напротив.
В нашей семье не было ничего. Ни дружных посиделок за общим столом, ни, естественно, застольных бесед, ни участия в чужой, хотя какая уж она чужая - родственная по крови, жизни. Немногочисленное наше семейство - всего мужиков-то, отец мой да я - связывали только общие кровь и кров. Крыша была одна над нашими головами, но под ней у каждого находилась собственная келейка со своим уставом. В разное время уходили, в разное время возвращались, иногда не видели друг друга неделями, и ничего - не жалели, не плакали.
Когда Ева начинала в тысячный раз намекать, что пора бы познакомиться с её родственниками, я в ужасе отказывался. Я заранее начинал бояться этого шумного многолюдья. Тем более, предполагал я, что разговор, как мыло из мокрых рук, будет всё время ускользать от меня. Они уйдут в своих размышлениях в такие дебри знания, что я попросту потеряюсь, пытаясь понять, о чём это?
От крестьянских корней оторвался, к чужому берегу прибила случайная волна. А хотелось быть в Москве своим, из одной стаи, потому-то я старательно вычеркивал из своей жизни всё, что было связано с деревней. Не получалось. А тут ещё Ева решила ткнуть меня мордой в лужу, вернув пусть на время, на две недели, но туда, откуда я бежал.
- Ты собираешься или нет?
- Почти.
- Что "почти"? Или ты не хочешь идти к тетке?
- Нет.
- Что, дым отечества не сладок?
- Не приятен.
- Я не понимаю, как ты так можешь? Столько времени не видеться с родственниками, а сейчас прятаться от них.
- А я не представляю, о чём я буду с ними разговаривать. Мы и так-то были чужими людьми, а сейчас...
- Ну, о чем-то же говорят люди при встрече. Расскажешь, наконец-то, где пропадал. Да и я послушаю. Наверняка, не всё знаю.
- Ты не представляешь, что тебя и меня ждёт. Это же не твои интеллектуальные родственники. Мы в деревне.
- Я знаю, где мы находимся. Это свинство с твоей стороны - так отзываться о родне.
- Нет, ты ничего не понимаешь!
- Я всё понимаю! Нечего орать. Я не жду интеллектуальных бесед, я от них устала уже. Просто посидим, потреплемся за жизнь. Так у вас говорят?
- Ладно, твоё дело. Трепись за жизнь. Я тебя предупреждал.
3.
С Костей мы виделись нечасто. Он постоянно менял квартиры, прибиваясь к одиноким пожилым, по моим меркам, москвичкам. Они заменяли ему, по всей видимости, и мать, и жену. Я первое время удивлялся, откуда у Кости деньги. Он всегда был готов ссудить энную сумму, никогда не требовал вернуть долг в определённый срок, да и вообще относился к деньгам крайне легкомысленно, при этом они всегда у него водились. Это потом я начал понимать, откуда что берётся. Костя был альфонс, и своим хорошо сложенным телом и смазливой мордашкой зарабатывал и отрабатывал своё содержание. Он, по-моему, носом чувствовал, куда нужно ткнуться, чтобы на тебя пролился золотой дождь. Я уж начал было подозревать, а не тем ли Костян подкупил и прописавшую нас бабульку, но её приближающийся к ангельскому порогу возраст был всё-таки надежной защитой от моих грязных домыслов. Хотя от Дзержинского всего можно было ожидать.
- Костя, она же старуха почти, - начинал возмущаться я, когда Костян в очередной раз похвалялся своими успехами на ниве сексуального просвещения из последних сил бодрящейся гастрономической бухгалтерши или хозяйки торговой точки какого-нибудь Измайловского рынка.
Но у Дзержинского всегда на этот случай были припасены свои, легко объясняемые им, взгляды на жизнь.
- Я же благотворитель по большому счету, - повторял он периодически. - Кем они, помятые жизнью и чужими руками, предпенсионерки, 40-50 с плюсом, еще будут востребованы? А я им жизнь фактически продлеваю. В том числе и половую.
- Да уж, благотворитель. Ты же их попросту имеешь, вместе с квартирой, халявной жратвой, стираными носками и прочим, - пытался я сломить его логику.
- А они меня нет? Они же просто кровь из меня пьют вместе с другими жидкими субстанциями. Эх, Санёк, мало ты смыслишь в жизни. Жаль, что мы артистами не стали: из тебя неплохой герой вышел бы. Не любовник, конечно, а этакий Робин Гуд, защитник униженных и оскорблённых.
- Да уж, Казанова, Распутин и Калигула в одном флаконе достались бы тебе. Однозначно.
Работали мы с Костёй обычно в разные смены. Но, попадая в одну, после работы обязательно заполняли собой пространство небольшого барчика по соседству с нашим маркетом. Маленький, уютный и чистый - этим он нас и устраивал. Кроме того, постоянная публика. Никаких тебе явных отморозков и бесноватых, угнетаемых спермотоксикозом подростков-переростков. В общем, спокойная, почти домашняя атмосфера. Бармен называет тебя по имени, можно выпить в кредит, да и поесть тоже. Короче, славный уголок.
- Слышь, Кость, я симпатичный? - почёсывая затылок, спросил я Дзержинского в одно из совместных заполнений бара.
- Не в моем вкусе, - сгримасничал Костя.
- Ты мне обезьяньи жопки не строй. Я ж серьёзно.
- Что за гнилой базар, парень? Зачем тебе это нужно?
- Хочу понять, почему меня девушки не любят.
- Я старый, меня девушки не любят, - передразнил Костя. - У тебя что, депресняк начался?
- Что-то типа того. Я, правда, хочу понять.
- Знаешь, будь я пидором, я бы, может быть, даже поухаживал за тобой. Но я не пидор, я другой... Мой отец всегда говорил, что мужик должен быть чуть симпатичней обезьяны.
- Или крокодила. Это я уже слышал. Причем, от своего отца, а тот, видимо, от своего. Старо, Костя, и банально.
- О, какие мы продвинутые! Если слышал, чего переживаешь? На обезьяну ты не похож, на крокодила тем более, так что ты очень даже ничего. Хотя, повторюсь, и не в моём вкусе. Тут дело не в морде лица. Ты просто нерешительный.
- А ты баб наскоком берёшь? С места и в постель?
- Нет, сказки им перед этим рассказываю, - засмеялся Костя. - Есть такой принцип Ржевского. Слышал о нём?
- О Ржевском или принципе?
- О принципе Ржевского. Смысл, в общем такой: проси сразу, а там как получится.
- Этот анекдот я тоже слышал. "Можно и по роже получить, а можно и финтифлюхнуть". Я ж серьёзно спрашиваю: чем ты их берёшь?
- Покопайся у себя, может найдёшь эту штуку. Если цела ещё, конечно. Не отсохло, Санёк? - Костя похлопал меня по плечу.
- С тобой серьёзно разговаривать нельзя, - почти на самом деле обиделся я.
- Да, товарищ начальник, нельзя. Но обязуюсь исправиться.
- Кость, я серьёзно. Я тут, понимаешь, почти целый год без женской ласки мучаюсь, а ты меня подразнить решил.
- Целый год?! Санек, ну что дурака валять. Мы же в Москве. Ну не можешь завести себе подругу, позвони в салон какой-нибудь массажный. Хочешь, я тебе даже телефон сейчас найду.
- Не надо.
- Надо, Федя, надо. Иначе ты совсем крышу потеряешь. Надо, надо пое..ся по утрам и вечерам, - пропел Костя козлячьим баритончиком, как он сам определял свой вокальный дар, тут же достал мобильник и потыкал указательным пальцем в кнопки.
- Алё, Катя? Нет её? Ладно, до свидания. Ща, Санёк. Не волнуйся. Всё будет. Ларису Иванну хочу. Простите. Ошибся.
- Костя, давай в следующий раз, - остановил я Костю, когда он начал набирать новый номер.
- Нет, братан, следующего раза не будет. Сейчас-сейчас, труба зовёт. В общем, выбирай: или мы вызываем девочек на дом, или едем прямо в салон.
- Я никуда не поеду.
- Значит, на дом. Третьего не дано.
- Костя, для меня всё это очень серьёзно. Я не смогу с проституткой.
- Ничего, эта проблема решится. Твоего участия практически не потребуется. Там мастерицы знаешь какие! Всё сами сделают.
- Знаю, - сказал я, прикрыв глаза ладонью.
- Что? - Костя изумлённо вытаращил глаза. - Ты был?...
- Ну, был.
- И что?
- А ничего.
- Не забывайтесь, товагищ. Дзержинский здесь я. Смотреть в глаза. На вопросы отвечать развёрнуто. Ясно, гражданин подследственный?
- Ясно.
- Приступайте. Итак, раз пошли на дело - ты и Рабинович?
- Если собираешься слушать - молчи. Я рассказываю?
- Молчу-молчу.
И я, дурак, рассказал тогда Косте, как впервые в своей жизни купил себе бабу. Как заказывал её по телефону, и как противно дрожал при этом голос. Вот он где - козлячий баритончик! Как мне предложили на любой вкус и цвет всяких-разных. Как я долго не мог определиться. Как через час где-то ввалился в комнату похожий на перевернутый треугольник амбал в кожанке. Как он по-хозяйски осмотрелся и взял задаток, и как не спеша, враскачку, вышел в коридор. Как оттуда в комнату влетела суетливая пергидрольная блондинка, так же далёкая от описанного мне по телефону образа, как я в тот момент от мыслей об оргазме. Как она пыталась поначалу выяснить, что это будет. Как потом взяла инициативу в свои руки. Как она виртуозно работала языком и умело руками. И как я не реагировал на её старания честно отработать деньги. А у меня при одной мысли, что в нескольких метрах кто-то стоит, слышит, а, возможно, и видит нас за всем этим...
- В общем, деньги ушли вместе с красоткой и её котом, - подвел итог Костя. - А ты остался при своём интересе.
- Ну где-то так, - кивнул я.
- Точнее, гражданин. Где-то так или всё-таки - так?
- Так.
- Значит так, даю расклад. Ты лох, Саня, и тебя просто кинули. Девушка должна была отработать, во-первых. Во-вторых, в приличных домах никакие амбалы на глаза не лезут, а, в-третьих, лучше бы ты своей рукой обошелся. Толку было бы больше. Или купи себе резиновую Зину. А что?! Это, между прочим, вариант на все времена. Гигиенично, экономично и практично. В общем, Санёк, я прошу тебя, в следующий раз без меня не затевайся с такими вещами, если не знаешь.
- Воспитатель ты, Костя. Изливайся тебе после этого.
- Санёк, ты не обижайся и сопли не жуй как маленький. Обиделся, да? Я тебе одно только скажу: для изливаний есть сосуды и получше моих ушей, так что не нравится правда - не изливайся. Наливайся тогда, Санёк. Ладно, давай разливай, повторим, а потом попробуем что-нибудь придумать.
- Костя, лучше закроем эту тему вообще. Считай, я тебе поплакался, ты мою исповедь принял, а теперь забудем обо всём. Лады? Я как-нибудь сам, ручки не отсохли ещё.
- Как знаешь.
Так, в общем, и выпали из наших диалогов о животных вначале санпросветбеседы на сексуальные, а потом и прочие более или менее серьезные темы, и в результате остался пустой трёп "за жизнь". Дзержинского это вполне устраивало. Не такой он был человек, чтобы впадать в меланхоличные размышления о смысле бытия.
4.
Тётка Нина жила на соседней с отцом улице. Расстояние, не Бог весть, какое, но добирались мы по кисельному чернозёму полчаса, не меньше. Нога утопала в грязи по самую щиколотку.
- Да, надо было надеть резиновые сапоги, - вслух подумала Ева.
- А кто меня не слушал?! Здесь твои лодочки не пройдут. Не Москва.
Ева остановилась, посмотрела на меня. Пристально и осуждающе, сквозь прищуренные глаза. Она умеет припечатать.
- Я пойду босиком.
- Земля еще холодная.
- Ну ты же на руках меня не понесёшь?!
- Почему же?!
Я попытался подхватить Еву легко и непринуждённо на руки, но ничего не вышло: при всей своей внешней невесомости Ева оказалась для меня все-таки тяжеловатой штучкой. Но я, как честный человек, сопя и пыхтя, пронёс её несколько метров.
- Ладно, герой, бросай меня, а то надорвёшься, не дай Бог. Что я с тобой делать тогда буду?
На весу она осторожно, чтобы не испачкаться, стянула с себя туфли, соскочила с рук и уверенно зашлепала по грязи.
- Ну-ну, - только и сказал я.
Тёткин дом когда-то скрывался за двумя старыми вязами. В детстве мы любили с пацанами по ним лазить. Огромные разлапистые деревья были удобны с точки зрения мальчишеской военной стратегии. Если залезть на самую верхушку, то снизу тебя ни за что не заметить. Очень удобно. Ты всех видишь, а тебя - никто. Но сейчас от деревьев остались одни пеньки. Отполированные до блеска дождями, ветром, а больше - чьими-то задницами, они чёрными идолами торчали посреди двора.
Я промолчал. Почему-то не захотелось делиться детскими воспоминаниями.
На стук в окно из-за двери донеслось ленивое: "Кто там?"
- Свои! - засмеялась Ева.
- Свои в это время дома сидят, - так же лениво произнесли в ответ.
Я не узнал голоса. Молодой басок был мне не знаком.
- Господи, Серёга! - удивился я, увидев в дверном проеме здоровущего детину. - Вот это ты вырос!
Последний раз двоюродного братца я видел, когда ему было около 17. Два года армии - его, мой год почти - в Москве, значит, сейчас ему за двадцатник, произвёл я математические вычисления.
- Ну, братан, здорово! - мы обнялись. С некоторым стеснением, как малознакомые люди. В принципе такими мы и были. Когда я жил здесь, он воспринимался мной как сопляк-мальчишка.
- Ева! - не дожидаясь, когда её представят, Ева протянула руку. Серёга смутился. Краска, залившая его лицо, была заметна даже в густых сумерках поздней весны.
- Ну, заходите, что ли, - небрежным баском, стараясь скрыть смущение, сказал Серёга. - Чего стоять-то?!
- Мне бы ноги помыть, - засмеялась Ева. - Я же по вашему чернозёму босиком шла.
- Ща организуем, - Серёга метнулся в дом, выскочив оттуда с ведром в одной руке и тапочками - в другой. - Пойдём к колодцу, - кивнул он Еве.
- Саш, ты иди. Мы сейчас придём, - Ева как-то нехорошо посмотрела в мою сторону. Не то что бы нехорошо... Мне не понравилось, как она, не глядя, на меня посмотрела. Словно сквозь меня, будто меня здесь не стояло.
- Мойтесь-мойтесь, - буркнул я скорее себе, чем ей, и пошел в дом.
Я не успел переступить порог веранды, как на меня налетела тётка. Было ощущение, что всё это время она наблюдала за нами.
- Саша! - закричала она с порога. - Боже ж мой! Сколько лет! Где ж ты пропадаешь? Вот паршивец! - тётка поворачивала меня в разные стороны как диковинную игрушку, словно не могла наглядеться. - Ты что, один?
- Ева ноги моет.
Недоумённый взгляд. Объясняю. Хотя, больше чем уверен, тётка видела нас.
- Она босиком шла. Собиралась в туфлях, да чуть в грязи не утонула.
- Эти мне москвички! - тётка притворно рассердилась. - Ну, ладно, пойдём в горницу.
Войдя в дом, тетка сразу засуетилась, забегала. Кухня - комната, комната - кухня.
- Саш, я пока на стол накрываю, ты рассказывай, где ты, как, что.
- Я так не могу. Давай вначале сядем спокойно, - усаживаясь, я вытащил из заднего кармана джинсов бумажник и положил его на стол, - а потом сказки начнём рассказывать.
- И то верно, - закричала тётка из кухни. - Серёжка заодно послушает. Может, за ум возьмётся. Кстати, что-то его долго нет.
- Он с Евой.
- С Евой? - тётка застыла на пороге.
- С Евой, - повторил я.
Тётка напряглась. Она посмотрела на меня, потом выглянула во двор.
- Пойду позову их, а то картошка стынет.
Ева зашла в комнату последней. Подол платья она скрутила в узел, оголив ноги практически до нижней линии трусиков.
- Заждался?! - засмеялась она. - А мы с Серёжей уже и идти не хотели.
Серёга на этих словах запылал и отвернулся.
- Ма, тебе помочь чем?
Тетка Нина засуетилась сверх меры.
- Да, Серёж, иди на кухню. Сало порежь. И хлеб там тоже.
- Так тут нарезано уже, - донёсся голос Сергея.
- Ничего, ещё подрежь. Люди с дороги.
Я кивнул головой на платье. Еву это не смутило. Она засмеялась ещё громче. Похотливо, как показалось мне. Хотя в чём в чём, а в похоти Еву обвинять было нелепо. Мне она казалась даже несколько холодноватой. Во всяком случае, секс она делала, на мой взгляд, больше механически, чем от души или любви к постельному искусству.
- Ты что, ревнуешь?! - Ева была готова ввязаться в драку.
- Нет.
- Ну и не валяй дурака тогда. Всё в порядке.
Я пожал плечами. В порядке. В комнате повисла тишина. Как будто огромным пылесосом высосали все звуки. И только из потустороннего мира - с кухни - доносилось шипение, шкворчание, скрип пола под тяжестью тётки и её недовольное ворчание в адрес сына.
- Ладно, не злись, - первой нарушила тишину Ева. - Подумаешь, мальчик помог мне ноги помыть. Что такого?
И, правда, что?
5.
- Дело - труба, Санёк, - философски заметил Костян, когда я сказал ему, что собираюсь жениться.
- Это труба! - повторил он во второй раз, когда я сообщил ему, кто моя невеста. - Влип ты, парень, по самые помидоры.
- Не, Костян, вот здесь ты не прав.
- Я не прав?! Ты просто с ума сошел! - Костя начал горячиться. - Какое жениться?! Кто сейчас вообще женится? Забудь об этом. Потрахались - и славно, а теперь - до свидания! Ты её давно знаешь? Нет. Ну и успокойся.
- Костя, я её люблю. Этого уже хватит, чтобы жениться на Еве.
- О, куда тебя занесло. Любовь-морковь! Санёк, не смеши. Не детский сад, слава Богу, уже. Ты хоть что-то о ней знаешь? Может, она аферистка какая-нибудь? Лимита не хуже нас?
- Она коренная москвичка - раз. Она закончила консерваторию - два. Сейчас там и преподаёт - три. Живёт с родителями в трёхкомнатной квартире - четыре. Что тебя ещё интересует?
- Эти данные откуда? Агентурные сведения? Или ты у неё был?
- Нет ещё, но собираюсь.
- А ты не думаешь, что она могла и придумать всё это?
- А смысл?
- Да хотя бы просто для того, чтобы женить такого дурака, как ты, на себе. Девушка престарелая. Женихов в округе не предвидится, а возраст поджимает, вот и пытается она тебя захомутать. Сколько ей лет?
- Не знаю. Лет тридцать максимум. Это-то здесь причём? У нас любовь, понимаешь? Взаимная. Или ты и слов-то таких не слышал, поручик?
- Ты дуркуешь, Санёк, - укол Костя пропустил мимо ушей. - Для юноши, обдумывающего житьё, это простительно, но, хотелось бы верить, я вижу пред собой не мальчика, а мужа. Ну, ладно. Предположим, всё, что она говорит, - правда. И тогда жениться на москвичке - я понимаю. Но жениться на москвичке с консерваторским образованием - это уже вне понимания. Тебе кто жрать будет готовить, трусы стирать? Сам, что ли? Или прачку с кухаркой наймёшь? Она-то точно тебе делать ничего не будет. Ты сам-то что с ней делать будешь? Как там твоя деревня называется? Хряково или Свиньино?
- Да, ладно тебе...
- А вот и не ладно. Я тебе всерьёз на этот раз толкую: нечего тебе с этой пианисткой, или кто она там, делать. Москва - это хорошо. Квартира в Москве - это отлично. Но со своей подругой ты не будешь иметь ни первого, ни второго.
- Да, и компота тоже.
- Ну, может, хоть с компотом, если под ним иметь ввиду определенные отношения, тебе повезёт. Объясняю по порядку: прописывать она тебя у себя не будет - раз. С её родителями ты не уживешься - два. Она тебя какое-то время попользует как донора спермы, а потом выбросит - это три. Хорошо, если просто разведётесь, а то ведь можно и в тюрьму загреметь.
- Костя, по-моему, тебя несёт. Ты гонишь.
- Я тебе рассказываю то, что будет. Не, Санёк, ты болван. Ты придурок, если не понимаешь элементарных вещей. Твоя простота меня убивает. Вы ж не ровня.
- Какая ровня?! Что ты несёшь? Времена, слава Богу, не те.
- Как раз - те. Время социальных расслоений - слышал о таком? Ты - из нищих, она - почти из высшего класса. Испорченного, заметь, роскошью и развратом.
- Какой роскошью? Ты знаешь, сколько сейчас в консерватории получают?
- Представляю. Ты думаешь, она на зарплату живёт?! Ты мне хоть одного человека покажи, который живёт на зар-пла-ту. Да у неё, наверняка, бабушка где-нибудь в Израиле обретается ещё с 1974 года, с пяток учеников, которые платят в валюте за час занятий, да папа - подпольный Корейко. Ты на неё как следует посмотри, без этого любовного флёра. У неё ж на лице написано, что она не бедствует. И тебе до неё далеко.
- Завидки берут, да? - взорвался я. Впервые мы с Костей находились на грани разрыва.