Аннотация: Написан в 2014 году на конкурс "Рваная Грелка" (не вышел в финал). Тема: "It's only dark when the lights are on".
Единственной, кто провожал его этим утром, была Натали. Она медленно, словно не сразу узнавая, улыбнулась ему и помахала рукой. Она всегда так делала.
Заварзин помахал рукой в ответ.
На стоянке он встретил Блинова. Почти столкнулся с ним у лестницы.
- О, привет! - сказал тот. - Я думал, ты давно ушел.
- С "Мессенджера" прислали снимки новые, - сказал Заварзин. - Там местечко интересное есть, я давно его приметил. Как раз на терминаторе оказалось.
- Где?
- Между Стравинским и Рубенсом. Тебе-то какая разница?
- Мне просто названия нравятся. Между Стравинским и Рубенсом. Между Бетховеном и Лермонтовым. Между Вагнером и Чеховым.
- Вагнер с Чеховым недалеко, да, - улыбнулся Павел. - А от Бетховена до Лермонтова пол-Меркурия.
- Неужели со всеми фамилиями угадал? - удивился Блинов.
- Да у нас фамилии скорее кончатся, чем там кратеры. Давай, ладно. Тебя Натали заждалась.
- Да иди ты... к Бетховену! Она вообще спит?
- Только не в твою смену.
Блинов скорчил зловещую физиономию и потопал наверх. Заварзин, ухмыляясь, пошел к своей Тойоте.
А и правда, когда Натали спит? Он даже и не помнил, когда ее не было на дежурстве.
По возвращению домой Павел первым делом набрал Абастуманскую обсерваторию, чтобы обговорить свой приезд. Исследования Меркурия были одним из традиционных направлений работы Абастумани. У Заварзина сложились очень теплые отношения с прежним директором обсерватории, Гией Джавахишвили, несмотря на приличную разницу в возрасте. Однако Гия ушел на покой год назад, а его преемник держал себя подчеркнуто на расстоянии.
На экране появилась строгая красивая женщина, которая на вопрос Павла некоторое время проверяла базы, а затем ответила:
- Вас в списках нет.
- Проверьте, пожалуйста, я должен быть. Я с Григолом Константиновичем лично связывался.
- Вас нет в списках. Подождите, я узнаю.
Экран временно потускнел, а затем на нем появился сам Григол Табидзе, директор Абастумани.
- Павел, дорогой! - сказал он. - Все понимаю! Не могу! Не в силах!
- Ну как же так, Григол Константинович?!
- Есть вещи, которые сильнее меня, Павел. Не могу. Запретили исследовать Меркурий.
- Как это?! - изумился Заварзин. - Кто?!
- Не могу, дорогой! Поверь!
Григол отключился.
Павел некоторое время сидел ошарашенный, а затем длинно и витиевато выругался.
Жена высунулась из библиотеки.
- Ты чего?
- Не пускают в Грузию. Меркурий, говорят, запрещен к исследованию.
Лена подумала.
- И чего?
- Как это чего? Что там на Меркурии такого?!
Заварзин осекся.
- Ага, значит, есть на Меркурии что-то такое? - хитро поддела жена.
Павел молчал. Потом посмотрел на часы.
- Я слетаю на денек в Грузию, - сказал он.
- Тебя же не пускают.
- Я не в Абастумани. Вернее, в Абастумани, но не в обсерваторию. Я к Гие.
- А может, вместе? - оживилась Лена. Павел не раз брал ее с собой, и семья Джавахишвили всегда очень тепло привечала миниатюрного биолога.
- Не надо вместе, - сказал Павел. - Странное что-то творится. Я его разговорить хочу, почему он из обсерватории ушел. С тобой он может побояться.
На самолет Заварзин едва не опоздал.
Он уже почти выехал с подземной стоянки, когда дорогу машине заступил какой-то мужчина в шляпе. Павел с такой силой ударил по тормозам, что казалось, машина ударилась в незнакомца, как в столб. Мужчина неторопливо обошел машину и наклонился к Павлу.
- Прекратите заниматься Меркурием, - медленно, почти по слогам сказал он.
- Вообще-то я специалист по Меркурию, - сказал Павел. - Я не могу заниматься ничем другим.
- Занимайтесь другими кратерами. Не трогайте Стравинского!
- А что с ним не так?
Мужчина не ответил. Вместо этого он немного посверлил Павла глазами, затем неожиданно улыбнулся, дотронулся до края шляпы и степенно ушел прочь, через минуту скрывшись за столбами.
В аэропорту пришлось бросить машину на почасовой стоянке - это было дороже, но выбирать не приходилось - и бежать на паспортный контроль. Зато уже через несколько часов Павел с удовольствием вдыхал высокогорный воздух Абастумани.
Гия Джавахишвили встретил его у ворот. Неизменно лысый, все такой же подвижный и деловитый.
Павел не мог себе представить, что Гия добровольно оставил обсерваторию. Однако год назад он без объяснения причин сложил с себя обязанности директора Грузинской национальной астрофизической обсерватории, и уехал в свой родной дом. Почему - никто не знал. Он был в возрасте, но в полном здравии, был предан своему делу, и уйти по своей воле просто не мог. Никто в это не верил.
- Знаю, зачем приехал, - сказал он. - Но ничем не могу помочь. Телу могу помочь. Разуму не могу. Пойдем в дом, холодно. Гика чихиртму приготовила, попробуй. А потом чурчхелу, давно такой хорошей чурчхелы не получалось. Я тебе с собой дам. Жене понравится.
Они пообедали вкуснейшей чихиртмой с бараниной, лепешками мчади, запивая легким сладким вином. Павел все время наблюдал за Гией - тот суетился, не выказывая внешне беспокойства, но Заварзину то и дело казалось, что суетливость эта нарочитая, лишняя. Он все ждал, пока Гия сам заговорит о своей отставке, но тот или молчал, потягивая вино, или рассказывал, какой у них уродился урожай, и о родившемся неделю назад ягненке, и о том, что планирует летом чинить крышу в своем доме.
- Почему меня в обсерваторию не пускают? - спросил Павел, отщипывая потихоньку чурчхелу.
Лакомство действительно удалось на славу.
- Не могу сказать, - помрачнел Гия.
- Да что за заговор такой?!
- Не кричи, - сказал Гия. - Не потому не могу, что боюсь. Потому не могу, что разочаруешься. Или во мне, или в мире.
- В тебе точно не разочаруюсь, - улыбнулся Павел.
- Не лги никогда! - серьезно сказал Гия. - Мне не лги, себе не лги. Когда я оставил ГНАО, что подумал?
- Что случилось что-то.
- Случилось...
Гия подошел к окну и долго смотрел в него.
- Вот мы смотрим вверх, - сказал он. - Смотрим в темноту. И на нас оттуда тоже смотрят. И мы думаем - о, наверное, там братья. Старшие братья. Или пусть даже родители. Пусть боги. А ты знаешь, что там думают?
Павел молчал.
- Там думают, что мы - планктон, - сказал Гия. - На нас не смотрят. На нас посматривают. Иногда. Им все равно! Мы для них - биомасса. Сырье для нефти. Что, думаешь, я спятил? Правильно думаешь, дорогой! Правильно. Давай лучше еще выпьем. А потом поезжай домой, в Штернберге понаблюдаешь.
- Да что я там в Штернберге увижу? - с досадой сказал Павел. - Что я, не пробовал? Над Москвой световой фон с каждым днем все сильнее. Не видно нихрена! Тем более у горизонта.
- Ну вдруг увидишь? Вдруг увидишь? Через неделю элонгация максимальная будет. Авось с погодой повезет. Попробуй.
- Может, в южное полушарие куда ломануться? - начал рассуждать Павел. - Куда-нибудь в Чили, в Ла-Силью, например?
- Да, давай, на Хаббл сразу попросись.
Заварзин фыркнул, оценив шутку. На Хаббле наблюдение околосолнечных объектов было невозможно в принципе. Солнце выжгло бы аппаратуру.
- Или туда тоже не пустят? - посерьезнел он.
- Дело не в том, пустят или нет. Пустят, наверное. Дело в том, что тебе туда не надо. Хорошо, что ты туда не успеешь за неделю. А то поехал бы.
- Почему?
- Потому, что если в Штернберге ты что-то увидишь, то будешь сомневаться. А, например, в Алме...
Гия умолк. Опять долго смотрел в окно.
- Что там, на Меркурии? - спросил Павел.
- Я не знаю. Честно, не знаю. Я знаю, что там что-то есть. У Пушкина, да?
- У Стравинского.
- А у Пушкина?
Заварзин помолчал, вспоминая.
- Нет там вроде ничего такого, - сказал он. - Там разве что цирк есть небольшой, без центральной горки. Необычно для Меркурия.
- Вот именно, - сказал Гия. - А она там была.
- Что значит была? - Павел аж подпрыгнул. - Фотографии есть?
- Нет, - сказал Гия. - Не делали. Не думали, что это важно. Но я это сам видел. Не было там цирков. Но зато одна горка была необычная. Ровная слишком.
- И что потом? - напрягся Павел. - Почему вы ушли?
- Потому, что я - планктон, - сказал Гия. - И трус. И Григол - трус. Потому, что нашим богам сотни миллионов лет... Поезжай домой. Иди в Штернберг. Мне больше нечего тебе сказать.
- Что я там разгляжу?
- А это неважно, - сказал Гия, глядя Павлу в глаза. - Дело-то уже совсем не в Меркурии.
Заварзин ввалился домой в час ночи, долго топтался в коридоре, бурча под нос, и в конце концов разбудил жену. Та вышла из спальни взлохмаченная, в наспех натянутой ночной рубашке.
- Ну как?
- Чертовщина какая-то, - сказал Павел. - Чего-то они нашли на Меркурии, испугались и свернули вообще все исследования.
- А что именно?
- Гия не сказал. Он вообще какую-то околесицу нес. О том, что мы - планктон, и сырье для нефти. Вот что он имел в виду?
Лена зевнула.
- Ну, вообще считается, что основные запасы нефти получились именно из планктона, - сказала она. - И всякой другой доисторической живности. А основные запасы каменного угля - из деревьев. Поэтому период, когда формировались нефть и уголь, так и называется - карбон.
- То есть, из нас когда-нибудь тоже получится нефть?
- Если ты не ляжешь спать, из тебя сейчас получится отбивная! - буркнула жена и ушла обратно в спальню.
- Вай, боюсь-боюсь, - мрачно ответил Павел.
Спать ему совсем не хотелось.
Особенно его беспокоил тот факт, что по возвращению на стоянку он обнаружил передний бампер своей машины немного помятым. Сигнализация же утверждала, что машину никто не трогал.
И несмотря на все безумие этого варианта, получалось, что он помял бампер машины об того незнакомца в шляпе.
Натали, в своей обычной немного заторможенной манере, поприветствовала Павла дежурной улыбкой.
- Павел Петрович, - пропела она. - Пришли запрошенные вами документы. Они у вас на почте!
- Спасибо, Наташенька! - в тон ей певуче ответил Заварзин.
Натали проводила его ленивым взглядом.
Пришли данные о пробах меркурианского грунта, привезенные на землю "Нью-Маринером" два года назад. Павел быстро просмотрел индекс и застонал от разочарования. "Нью-Маринер" обошел Меркурий несколько раз. Но у Стравинского он не был.
Вздохнув, он еще раз достал фотографии с "Мессенджера".
В каждом кратере есть центральная горка. Обычно это группа гор, и среди них встречались и такие, что сами по себе образовывали подобие небольшого кольца. Однако в этом небольшом кратере рядом со Стравинским кольцо это получилось слишком уж правильным.
Павел разложил на столе распечатки "Мессенджера", старые фотографии с "Маринера-10" и все доступные фотографии Стравинского, сделанные за все время наблюдения планеты с Земли. Фотографии с Земли и с космических аппаратов были сделаны с разных ракурсов. Все - у терминатора, когда лучше всего виден рельеф местности.
И на всех совершенно одинаковая форма центральной горки. Словно остывший вулкан с огромным ровным жерлом.
Нет, бывает, конечно. В природе бывает что угодно.
Что-то свербило на краю сознания. Что-то не давало сосредоточиться на Стравинском.
Пушкин!
Павел снова загрузил отчет "Нью-Маринера". Пушкин в нем значился. Параметры самого кратера не отличались оригинальностью, но Заварзина заинтересовало примечание, которое относилось к возможным погрешностям измерений. В нем было написано, что образцы грунта, взятые рядом с Пушкиным, предположительно испорчены при транспортировке, так как их возраст отличается от возраста других проб, и составляет всего лишь приблизительно триста пятьдесят миллионов лет.
С минуту Заварзин сидел неподвижно. Затем вызвал справочную систему, ткнул несколько клавиш.
Карбон.
Когда на Земле формировались основные запасы нефти, кто-то на Меркурии за этим наблюдал.
- Что с вами, Павел Петрович? - протянула Натали, когда Заварзин шел домой.
- Что? - Павел вынырнул из собственных мыслей. - А, да ничего. Данные интересные прислали. Вот обдумываю.
- Вам поспать надо для этого, да? А я вот сижу и думаю - почему люди должны спать? Кто это придумал? Я читала, во время сна информация обрабатывается. Но неужели она не может обрабатываться, пока мы не спим?
Павел настолько был ошарашен странным поворотом разговора, что даже не знал, как реагировать.
- Представьте, если бы предки людей когда-то решили, что им все равно - день или ночь? Вместо мозга под смену освещения пришлось бы подстраиваться глазам. А в мозгу все процессы происходили бы непрерывно. Представьте, человек когда-то вычеркнул треть своей жизни только потому, что выбрал день для жизни.
Натали редко так много говорила с ним. Ее все считали слишком глупой. Похоже, зря.
Заварзину почудилось, что он совсем недавно слышал похожую манеру речи. Натали говорила, а он пытался вспомнить, где и кто говорил с ним так же.
- Не только человек, - сказал Павел. - Много кто выбрал. Все животные спят.
- Не все. Акула не спит. Дельфин.
- Ну не совсем. Дельфин как бы сам с собой по очереди спит. Да и акулы отдыхают, хоть и понемногу. Давно хотел спросить - а вы когда спите? Сколько себя помню - вы всегда здесь.
- Вот и я стараюсь не спать, - пропела Натали. - Я же никуда не выхожу. Информации мало, обрабатывать нечего, и спать мне, получается, нужно меньше.
Она улыбнулась, и Павел понял.
Ничего не сказав, он пошел к выходу, зная, что Натали нисколько не удивится. Потому, что она не умеет удивляться. Она умеет только улыбаться и певуче, почти по слогам, говорить.
В точности как тот незнакомец в шляпе на парковке.
Получить пропуск к телескопам астрономического института Штернберга было несложно. Заварзин имел репутацию одного из ведущих исследователей Меркурия, все прекрасно знали, когда у планеты период наибольшей элонгации - удаления от Солнца - и заявка Павла была воспринята и утверждена как нечто само собой разумеющееся. На этом, однако, трудности только начинались.
Меркурий. Максимальное удаление от Солнца - двадцать восемь градусов. Период благоприятного наблюдения - полчаса между восходом планеты и восходом Солнца. И если сам Меркурий можно наблюдать и днем, подобно Пьеру Гассенди, то увидеть детали его рельефа можно было только в последний предрассветный час.
Заварзин еще раз перепроверил настройки. Телескоп был в точности наведен на Меркурий, который пока находился за горизонтом. Сейчас планета выползет на небосвод, и взгляд телескопа, механика которого настроена на компенсацию вращения Земли, поползет вслед за ней.
Павел прильнул к монитору, включив режим сохранения изображений раз в секунду.
Первые минуты после восхода Меркурия ничего интересного не дали. Во-первых, засветка от городских огней была слишком велика, во-вторых, потребовалось время, чтобы настроить телескоп на максимальное увеличение и на соответствующий участок поверхности планеты. Кроме того, изображение Меркурия буквально плясало в толще атмосферы - известный всем астрономам эффект.
Лишь минут через десять можно было говорить об осмысленном наблюдении планеты. Заварзин, как мог, навел резкость и стал воочию наблюдать то, что раньше знал только по фотографиям.
Кратер рядом со Стравинским действительно выглядел очень необычно. Центральная горка, обычно беспорядочное нагромождение конусообразных возвышений, здесь была горой с ровным колодцем посередине, дна которого, естественно, видно не было. Заварзин силился разглядеть в этом кратере что-то еще, что-то доступное только в реальном времени.
И вот, когда уже лучи восходящего Солнца уже начали забивать изображение, в жерле центральной горы ему почудилось шевеление, какой-то блик. Он был уверен в тот момент, что заметил какой-то объект, который выдвинулся из колодца, но в следующее мгновение свет Солнца залил зеркала телескопа, и продолжать наблюдения стало совершенно невозможно.
После наблюдений Заварзин планировал отправиться на работу. Но вместо этого он долго сидел в своей машине на парковке у Штернберга и думал.
Триста пятьдесят миллионов лет назад на Земле начался взрывной рост жизни. Деревья вытягивались на сотни метров вверх. Океаны превратились в бульон из планктона, размножавшегося в чудовищных количествах. Его жрали огромные рыбы, но его становилось только больше и больше. И вся эта протоплазма, вся эта органика, превратилась затем в топливо. В уголь. В нефть. И дальше - в графит. В алмазы.
Углерод.
Карбон.
Земля как вклад в банке, как депозит, из которого через сотни миллионов лет можно вытащить любые производные углерода в очень больших количествах. Зачем это надо? Кому это надо? Кто в здравом уме будет ждать столько времени?
Это невозможно.
На это способны только боги.
Он не спал почти всю ночь, и сейчас его мысли плыли в полудреме. Он вспомнил, как Гия сказал - нашим богам сотни миллионов лет.
А точнее - триста пятьдесят.
Какая ирония, думал Заварзин. Люди жгут свечи, чтобы ощутить близость со своим вымышленным богом.
А затем они идут, садятся в машину и снова зажигают свечи.
Только это уже совсем другие свечи. Свет, который никто не видит. Который вспыхивает миллионы раз, чтобы сжечь миллионы углеводородных капелек, которые выжаты из погибших сотни миллионов лет назад живых существ. Тот самый углеводород, который боги заложили в нашу планету, чтобы потом воспользоваться им.
Свечи, в пламени которых сгорают останки наших предков.
Карбон.
Павел встряхнулся и потянулся к зажиганию. Но еще несколько секунд колебался, прежде чем повернуть ключ.
Возможно, это было самовнушение. Но Заварзину казалось, что Натали ждала его, высматривала, когда именно он войдет в дверь. Когда он проходил мимо, она спросила про самочувствие, чего никогда раньше не делала. Павел промолчал, лишь коротко кивнул в знак приветствия.
На работе он долго сидел, глядя в одну точку. Конкретных мыслей не было. Разум отказывался принимать иррациональные объяснения текущей ситуации, равно как и выходов из нее. Не то, чтобы была какая-то особая ситуация - просто все было неправильно.
Наконец, Заварзин вскипятил чайник. Налил себе кофе, растворимого, без сахара, и пошел в холл. Людей не было - даже в астрономическом центре ночью их немного.
Натали словно вцепилась в него взглядом.
- Скажите, - спросил он, - а откуда вы вчера узнали, что мне прислали данные по почте? Они пришли на мою личную почту, не корпоративную.
- Это моя работа - все знать, - пропела Натали.
Заварзин понял, что Натали вообще не спала. Действительно никогда не покидала своего поста вот уже несколько дней.
Она делала это нарочно. Ждала, пока кто-нибудь заметит.
Она пыталась сама выйти на контакт.
Павел шагнул навстречу. Протянул дымящуюся чашку с кофе.
- Выпейте, - попросил он. - Пожалуйста.
Впервые он увидел Натали в замешательстве. Потом она протянула руку, сделала несколько глотков и отдала чашку обратно.
Павел уставился на темную жидкость, будто увидел ее в первый раз. А затем выплеснул весь кофе на девушку, облив всю ее белоснежную блузку.
- Вы что себе позволяете?! - вскинулась Натали. - Вы хулиган!
Даже в этот момент ее речь лилась певуче и медленно. Слишком медленно для ошпаренной горячим кофе женщины.
- Да, - спокойно сказал Павел. - А это - кипяток. А вам на это наплевать. Кто вы? Что вы?
В этот момент его схватили за шею и за обе руки. Сзади. Сдавили так, что Павел не мог дышать.
- Оставь его, - сказала Натали. - Это нарушение.
- Из-за него опять придется переносить станцию, - сказал голос.
Павел уже слышал этот голос. Это был человек в шляпе.
- Станцию и так придется переносить. Дисбаланс из-за повреждения карбоновой формы жизни потребует больше энергии.
- Углеродной, - сказал человек в шляпе. Но Павла отпустил. - Здесь это называется углеродная форма. А вас я предупреждал.
- Что значит углеродная форма жизни, - просипел Павел, потирая шею. - А у вас тогда какая?
- Кремниевая, конечно, - пропела Натали.
- Кто вы такие? Что вы здесь делаете?
- Мы - это мы. Ждем. Наблюдаем. Изучаем.
- А что произошло в период карбона?
Натали пожала плечами.
- Мы просто подтолкнули слегка развитие жизни на Земле. Углеродная жизнь - это такая редкость.
- И вам не нужна нефть? - спросил Павел.
- Нужна. Нам все нужно. Особенно карбон.
- Углерод, - буркнул человек в шляпе.
- Ничего, что мы его успешно разбазариваем?
- Не страшно, - улыбнулась Натали. - Углеродная разумная жизнь гораздо интереснее. А нефть никуда не денется. Вы все равно превратитесь в нефть. Мы подождем. А сейчас прощайте, за мной пришли.
Послышался необычный сосущий звук. Павел, повернувшись, успел увидеть, как человек в шляпе буквально втягивается в стену.
В следующую секунду в дверь центра ворвались люди в форме. Необычной форме, Павел раньше такую никогда не видел.
К чести сказать, оружие они ни на кого не направляли. Хотя оно у них было. Подошли к ним, поинтересовались именами, фамилиями. Натали продиктовала все совершенно спокойно, Павел сбивчиво назвался вслед за ней. Она медленно встала, медленно собралась и пошла с ними. Вялая, тормозная и бестолковая девица, которая перед поездкой попросилась в туалет. Среди приехавших были две женщины, одна из них пошла с ней. Минуту спустя она вывалилась из двери, хватая ртом воздух и показывая пальцем внутрь.
В помещении никого не было.
Натали ушла, как и ее напарник. Растворилась в стене. В камнях, которые были ей родным домом.
Пару недель Павел занимался тем, что честно отвечал на вопросы самых разных людей самых разных силовых ведомств. Единственное, о чем он умолчал - о словах Гии про богов. Чтобы не подставлять старика.
Заварзину было страшно. Он был уверен, что его уберут. Но его не убрали.
Павел предпочитал думать, что кто-то из силикоидов использовал свое влияние.
Месяц спустя он сидел в кабаке, глуша свои тревожные мысли тем, что делился ими с Блиновым, одновременно заливая их пивом.
- В этом есть определенное утешение, - сказал Заварзин. - Миллионы лет спустя какой-нибудь потомок выкачает меня из скважины для того, чтобы заправить мной свой межзвездный драндулет. Я сгорю, и никто не увидит, как я сгорю. Но зато я принесу пользу. Почти религия.
- Есть мнение, что нефть - это не сгнившие живые организмы, - сказал Блинов. - Что она приходит откуда-то из недр земли.
- Отлично! Религия не может быть подтвержденной. Умереть, чтобы через миллионы лет возвратиться в виде нефти. Вечный период карбона.
- Какой-то ты депрессивный, - вздохнул Блинов. - Ты в Натали не был влюблен случайно?
- Было в ней что-то затягивающее, - согласился Павел. - Я все думаю, зачем она вот так нарочито угробила свою маскировку. И пришел к мнению, что просто ради хохмы. Она уже давно спалилась перед спецслужбами, и просто развлекалась, ожидая, когда это все закончится.
- Мне она всегда казалась странной. Уж очень тормозная.
- Нет, - улыбнулся Павел. - Мне кажется, что по меркам силикоидов это была очень шустрая девушка. Ей приходилось общаться буквально скороговоркой, чтобы мы воспринимали ее слова хотя бы как медленное певучее произношение. Они, должно быть, гораздо медленнее нас.
- Хорошо, что Лена нас не слышит, - серьезно сказал Блинов. - Обсуждаем какую-то инопланетную бабу. Тебе сегодня и так достанется. Давай лучше выпьем.
И они немедленно выпили.
Через полгода, когда Меркурий снова находился в максимальной элонгации, Заварзин добился трехдневной квоты на работу в обсерватории Алма, в Чили. Но рядом с кратером Стравинского уже не было ничего предосудительного.
Не то, чтобы Павла это сильно удивило. Его это обрадовало.