Лохматая Шельма шустро подняла морду и напрягла ушки домиком, но сообразив, что это не ей, потянулась и снова уснула, укрыв нос пыльным хвостом.
- Хорошо папашкины рыбацкие сапоги улетели!
Довольная и предприимчивая Машка бросила мышку и встала из-за компа. Ее хищный взгляд стукнулся о грязноватое стекло:
- О! - В аквариуме рылась в камушках откормленная красноухая черепаха.
- А ну, иди-ка сюда! Дай ка я на тебя посмотрю.
Машка выудила недовольную, пытающуюся бежать по воздуху Тартилу, покрутила в пальцах туда-сюда, понюхала и поморщилась.
- М-да... надо бы помыть тебя сперва, а потом уж фоткать.
Она взяла сестрин французский гель для душа, бабкину зубную щетку для протезов с батарейками, и давай наяривать: ножки, панцирь со всех сторон, стараясь не попасть в личико. Потом Машка наполнила прохладной водичкой ванну и запустила ее полоскаться.
- Ишь, как улепетывает! Как новенькая!
Машка взяла махровое мамино полотенчико для лицевых компрессов, расстелила на табуретке и, засучив рукава, нырнула за черепахой. Выудить ее удалось не сразу. Тартиле явно не понравилось такой пристальное внимание к своей персоне и она с шумом выдохнула и втянула голову.
- Так, вытрем и пузико. Как ты засияла! А? Как медаль олимпийская. Теперь - фотосессия. Ага. Садись-ка на Ленкин халат. Она еще не скоро из своего РэГэГэУ прикандюхает, успеем. На шелку ты еще красивее будешь, как японская гейша. Зелени только не хватает. Где бы...
Машка пошла на кухню и отломила сочную макушку от дедова алоэ, похожего на зеленого озябшего осьминога.
- Алоэ...Алоэ... Какое оно у вас гнин-ное, - вспомнила она что-то смешное из телека и положила колючую растопырку рядом с черепахой на шелковую подстилочку. Красиво получилось.
- Так. Теперь улыбочку... Готово!
Машка булькнула черепахой, вернув ее в аквариум, и врубила ей свет и компрессор. Потом села по-турецки на табурет и прилипла носом к компьютеру.
- Так. Из рук в руки... За сколько бы тебя поставить? Давай за полторы!
Она быстро разместила объявление и... Дзынь!
- Ало-э! - томно и сдержанно ответила Машка ленкиным голосом. - Да, американская красноухая. Здорова. Два года. Я не знаю, кто оно: Тарлтил-ло или Тартил-ла. Я её считаю девочкой. Да. Удобно. Давайте. Я только из ванной. Даже не знаю. А что если я пошлю к вам дочь. Прекрасно. Остановка шестьсот сорок пятого. Есть. Через час.
Она оторвала клубок от бабкиного вязания, выдернула из петель спицы и упаковала черепаху в недовязанный носок. Потом, забравшись на стул, достала с верхней полке мамашкино дорогущее взяточное печенье, вытряхнула его на софу и бережно положила в неё товар. Схватила и сунула в карман мобильник. Так. Варежки, ключи, спички, и - помчалась на стрелку.
Покупатель был на месте.
- Ой, какая милая! Ой, какая прелесть! Чудо! Это просто чудо! - восторгалась и прыгала от радости первоклашка, новая хозяйка Тартилы. Ее папа не знал на кого смотреть, на свою сияющую девочку или в свой кошелек. Конечно, он дал две тысячи. За носок и коробку накинул. Сам!
По дороге домой Машка размышляла, задумчиво шелестя синими бумажками в кармане: "Повезло Тартиле. Там, у них, ей будет веселей, конечно. Такие симпатичные люди - папа с дочкой, смеются, радуются. Моя вонючка для кого-то - чудо...Чудо-чудо-чудо!.. Надо же!"
Часа два она слонялась по району, курила всласть и пила Рэд Буль до "не хочу". Качалась на качелях во дворах и смротрела в вечерние окна, в небо, на прохожих и машины. Кто-то оставил недопитое пиво в стеклянной бутылке.
- Спасибо, незнакомец.
Машка понюхала, выпила и его. Ей захотелось чего-то огромного, неземного. Петь, плясать, писать стихи!
- Вот загорелась звезда...Звезда... - Начала она в такт качелям. Но дальше какие-то нескладушки, и ни с чем кроме какой-то дурацкой п--ды не сочеталось. Машка осерчала на себя, плюнула с досадой, по-ребячьи шумно и далеко.
Вечером Машке была хорошая взбучка. И за черепаху, и за халат, и за щетку, и за алое, и за... Ленка старалась перевопить взрослых:
- Мы всей семьей учимся, работаем, света белого не видим, а ты?! Где ты была? Ах, гуляла она видите ли! Ты даже собаку не удосужилась вывести! Кому ты подарила черепаху? Говори адрес, телефон!
- Да Бог с ней, с черепахой. Не отнимать же назад. Когда ей с ней возиться? - мама нервно листала дневник. А уроки? Сделала? Показывай. Ну конечно. Я так и знала. - Я в твои годы уже Шиллера переводила с немецкого! Учительница плакала от счастья, ставила меня в пример всей школе! А что ты сделала с цветком дедушкиным? Он им лечится. К него же трещины. Ну, объясни, я не буду ругаться! Я понять хочу! Зачем?
- Причем тут... Я за цветок и не в обиде, цветки быстро корешки пускают. Я вон его в водичку поставил, буркнул дед. - А вот то плохо, внуча, что ты скрытничаешь. Все молчком да молчком. Ты нас не любишь? Хоть бы тарелки помыла, или подмела. Эх! То-то счастье тому будет, кому будешь ты жана...
- Гляньте-ка, ухмыляется, нахалка! А ну, марш в угол! - мама угрожающе тряхнула пыльно-волосатым веником, за который было схватилась.
- А почему все я? - огрызнулась Машка - Почему вы не орете на Ленку-пенку-со-своим-лысым ментярой?!
На кухне ругань перешла в крик и рыдание. Нашли печенье... Машка сделала ладони лодочками и хлопала себя по ушам. Получалось забавно: вау-вау-вау-вау. Сидя на корточках в углу, за стеклянной кухонной дверью, она слышала, но не слушала, как льется на кухне из крана вода, что они говорят. Вау-вау-вау... Что ей нужно нанять репетиторов, вау...Отобрать телефон и компьютер, что ее упустили...вау-вау-вау...И куда она катится в свои двенадцать лет, и что с ней будет, когда она вырастет... Вау-вау-вау...
Да ничего не будет.
Тут, в уголке, у нее были маленькие фотки из журналов: Леди Гага, Паттисон и Стрыкало... Машка поцеловала их и притихла.
Машка знала, что у неё ничего не будет в жизни. Как ничего не произошло с ними - мамкой, бабкой, Ленкой. То есть, совершенно.
Если, конечно, не случится какое-нибудь чудо. Вау-вау-вау...
Чудо-чудо-чудо!..
КОГДА МНЕ БЫЛО СЕМЬ
Я обожала выступать перед гостями. На Новый Год мы с Дашкой, моей старшей сестрой, устраивали представление. Билеты рисовались и рассылались по почте заранее. Все знали, что у нас будет просто отпад и бросали всё и ехали к нам. Какой там "Голубой огонек, когда у Титовых праздник. Титовы-это мы.
Приходили: бабушка, дедушка, и мам-папины друзья. Ну и дядя Слава с тетей Любой. Она в духах и кулончиках, а он в залысинах и концертной бабочке. В руках тортик и шампанское.
В программе участвовали все наши звери, включая кошек, черепаху и морского свина. Все в костюмах. Главный артист, конечно, любимец публики - пес Буча - ньюф-недоросток. Он и на задних лапах ходит, и на передних, и поет с мамой поёт "Гори-гори, моя звезда", и сахар на носу держит, и ловит колбаску в прыжке, и подыхает по команде, закатив глаза. Великолепен!
--
Отдай мне собаку. Ну, отдай, Володь, Такой талант пропадает? У меня в Кишиневе это будет фурор, аншлаг, ты понимаешь? - молил в прошлый раз папу знаменитый дрессировщик, артист цирка Волошевский. Я даже тогда испугалась: а вдруг отдаст? Но папа сказал, что Бучик - не просто собака, а равноправный член семьи. Его собачий голос решающий на семейном совете. Так что - нет. И на этом разговор был исчерпан.
А кошки!..Какой там Куклачев. Тогда до его кошачьего цирка было, как до Китая пешком, двадцать лет. Дрессировки у нас как таковой почти и не было. Все добровольно. С каким естественным кошачьим достоинством и грацией лохматый и мощный кот Бубля стоял столбиком на задних лапах, как ловко прыгал на лыжные палки-трапеции! За каждый трюк - поощрение, кусочек мясца. Зульфия, мини-Багира, шла полуползком по хитроумному туннелю из картонных коробок и в конце появлялась из дырки в пятке старого валенка. Очень смешное у нее выражение лица тогда было: уши прижаты, глаза в пол-лица. А еще Беседина и Тараненко в это время так проникновенно поют: "Выйдет доверчиво маленький при-и-нц!" Умора!
Далее шла эквилибристика и пластические этюды. Но это для отвода глаз. Пока я, разодетая снежинкой, неистово вращала хулахуп, стоя на одной ноге на табуретке, Дашка за дверью в смежную комнату готовила гвоздь программы, - фокусы. Только я, в реверансе, разошлю воздушные финальные поцелуи и сунусь за кулисы, Дашка шипит: "Давай, делай что-нибудь, у меня ничего не готово ещё. Тяни время". И я назад, крутить кольца, жечь бенгальские огни и подбрасывать мандарины.
Прямо посреди моего номера внезапно гас верхний свет. Ну, наконец-то.
- Фокусы!
Дашка в длинном плаще с потайным разрезом сзади, мрачно представала перед публикой, скрестив на груди руки. Это был условный знак. Я пряталась у нее за спиной, распластавшись на полу. Тут не зевай: только вертись, меняй под пристальным вниманием зрителей заготовленные Дашкой предметы. Черепах на апельсины, книги на бокалы с "Буратиной"...Обман на высшем уровне Мол, загляните в рукава, ощупайте подкладку, - все по правде. Когда Дашка важно обходила гостей, предлагая убедиться в чистоте опыта, я перекатывалась за ширму.
- Вот цыганята! - прыскала в кулак Бабушка, и они с дедом чокались плечами, мол это они в нас пошли!
А в завершении программы - совершенно убийственный для слабонервных зрителей номер. Мрачно и слегка с прононсом Дашка объявляла:
- А сейчас, уважаемая публика, - финальная сцена из драмы Шекспира "Отелло". В тот раз, помню:
- Молилась ли ты на ночь, Дездемона? - прорычала она и, не дождавшись ответа прыгнула на меня! О, с каким нескрываемым наслаждением свирепая Дашка - обманутый мавр, - душит меня, невинную и оболганную Дездемону. Я вся в белом, Дашка с головы до ног в коричневой гуаши. И руки, и ноги, и шея, и лицо. И ведь не шутит. Вошла в роль до отказа и стиснула мне горло очень убедительно. "Ма-ма!" - думаю.
- Судороги, судороги давай! - кричит в азарте дядя Слава. - Переживает, значит! И я трясусь в агонии, картинно раскинувшись и высунув язык. А Дашка увлеклась. Так свирепо, так страшно наседает. Ну и руки у неё - холоднющие, просто клещи.
- Хватит, хватит! Верим, верим!- кричали тетя Люба и дядя Слава и так хохотали! До слез прямо..
- Э-э! Полегче! Хорош! - встревожился папа, приподнявшись из-за стола.
- Кхе... Довольная Дашка отвалилась от меня и принялась уже кланяться, так сказать, пожинать лавры. Я же еле поднялась на поклон. Голова кругом: мама, папа, дядя Слава, мама, папа, дядя Слава... Все хлопают, просто прям овации какие-то!
И вот финальный проход, парад-алле: Дашка под общее ликование и хоровое скандирование марша Дунаевского "Советский цирк" бодрым шагом несет меня на плече и я улыбаюсь, и щедро сыплю, сыплю конфетти... Они падают в бокалы с вином и тетя Люба их не замечая, пьет за наше здоровье! На мне мятежный Бублик, он утробно рокочет, и обезумевший от грохота и воплей Фома Фомич Опискин - морской рыжий свин. Последний воздушный поцелуй в публику, и Дашка меня уносит. Но аплодисменты и крики не стихают. Мы слышим их из-за двери. И все хохочут, чокаются и поздравляют маму и папу с "такими грандиозно талантливыми детьми".
И мы с Дашкой улыбаемся, потому, что у нас есть теперь своя тайна. Сказать? Когда мы вырастем, то станем бродячими артистми Точно!. Поедем в сперва в Италию, на родину моего любимого Буратины, а потом можно и в Англию. Там Дашкины ненаглядные Битлы. Она будет Тибул, а я Суок. Я уже могу втавать на мостик и до шпагата совсем чуть-чуть осталось.
Пока взрослые там говорят о своем, дядя Слава пошел на перекресток ловить такси, а мы с Дашкой пьем чай в своей гримерке и мечтаем. Уютно. С нами усталые коты и так ничего и не понявший Фома. А розочку от торта - конечно же нашему улыбчивому Буче.
Потом все взрослые чмокаются в коридоре и, потоптавшись в прихожей, едут на лифте вниз. И я выхожу с Бучкой под звёзды. Мама кричит из окна отъезжающему такси с торчащими из окон и дверей машущими руками:
- С новым годом!
- С новым счастьем! - гаркает веселый таксист и красиво выруливает со двора. Становится тихо-тихо. Ночь такая загадочная. Будто и вправду наступает первый день. Первый день нового тысяча девятьсот семьдесят второго года.
ДЕДА
Моему незабвенному
Владимиру Сергеевичу Лебедеву.
Когда утром он выходил из подъезда, преисполненный благосклонного величия, бабки на скамеечке в один голос выдыхали: "Драссте, Владимир Сергеевич!", и их лица светились неподдельным уважением. Он почтительно приподнимал шапку-пирожок, раскланивался и направлялся в гастроном за антрекотиком для Груни - нашего толстого избалованного кота, а также за мороженым "для Катечки", то есть для меня.
Деда всегда вежливо, на старинный манер, обращался к продавцам: "Барышня, будьте так любезны!.."- и этим располагал их к себе. Они всегда оставляли ему свежий кусочек отменного мяса и двести граммов швейцарского сыра.
Мы с Груней с нетерпением ждали дединого возвращения дома. Как только раздавался звонок в коридоре, мы кидались ему на встречу, и я помогала ему тащить полные авоськи с добычей на кухню. После того, как я получала обещанное мороженое, а Груня мясо, мелко нарезанное кубиками, следовало длинное повествование о походе по магазинам - в лицах и с лирическими отступлениями.
Без приключений Деда обойтись никак не мог. По дороге с ним обязательно что-нибудь случалось. Рассказывая, Деда то и дело принимал эксцентрические позы, хватался за сердце, томно заводил глаза и грозно сводил кустистые брови. Однажды, по его словам, его чуть не сбила "Волга", но он не растерялся, сделал красивый прыжок, и оказался на капоте мчащейся машины. Самое удивительное то, что ряженка и яички в авоське остались целы и невредимы. Свидетели происшествия приветствовали отважного героя продолжительными аплодисментами. В другом рассказе Деда смотрел, как ломают старые дома в районе Пролетарки, и подошел слишком близко. "Чугунная "баба" пролетела в дюйме от моего виска!" - говорил Деда, эффектно откачнувшись от воображаемой опасности, прикрыв голову рукой.
- Ну, Катя, одевайся на прогулку! - командовал Деда и взгляд его был многообещающим. Я пулей срывалась с места.
- Только не долго! - грозила бабушка с кухни, - А то знаю я вас!
- Ах, Марриванна, моя Марриванна, я никогда не забуду тебя!.. - пел Деда разводя театрально руками и показывая, как он её не забудет.
- Иди, иди, артист малого погорелого театра!
И мы, взявшись за руки выходили на шумный двор.
У подъезда на скамеечке, как всегда, народ. Деда галантно приветствует "дам" и жмет руку Петру Иванычу, давнишнему товарищу и соседу по лестничной клетке. Тот поспешно подвигается, предлагая местечко рядом, но Деда уже откланивается:
- Мы с Катечкой идем на прогулку.
- Чехи-то вчера продули 4 : 0! - с надеждой кричит Петр Иваныч нам в след, но Деда уже не слышит.
Мы доходили до угла размеренным "приличным" шагом, потому, что бабушка строго смотрела с балкона. А от угла рассчитывались на первый-второй и в ногу, с песней: "Мы красные кавалеристы и про нас / Былинники речистые ведут рассказ..." шагали добрых два километра до птичьего рынка, заходя на все без исключения детские площадки и не минуя ни один из ларьков с вывеской "Мороженое". Деда рассказывал много интересного и поучительного про всё, что видел вокруг. Про то, какие раньше были улицы и люди, про довоенный рынок, конки и пролетки, жуликов и беспризорников, героев войны и первые аэропланы.
Многоэтажные дома тогда были в новинку, и мы долго стояли, задрав головы, и наблюдали за стрелой трудяги - подъемного крана.
--
Во-о-о-он, видишь, кабинке человечек сидит? Он краном управляет.
А Птичий рынок был сразу за калитниковским кладбищем. Ух, как много красивых ракушек, рыбок, улиточек разных там было! Птички! Киски! Собачки! Мы всех мотрели, гладили и счастливые возвращались домой с полными карманвми нужных вещей.
Дома Деда ходил в неизменной фуфайке и в шароварах с начесом. По моей просьбе бабушка купила мне такое же обмундирование, - чтобы быть "как Деда".
--
Катенька, а тыкого больше любишь - маму или папу?
--
Деду.
--
А кем ты будешь, когда станешь большой?
--
Как Деда. Инженером-радиотехником. И муж у меня будет Вовочка.
Тут все взрослые начинали хохотать до упаду, а я пожимала плечами, чего смешного-то?
Что мы только ни придумывали, когда оставались дома одни! До пенсии Деда работал радиоинженером, и его огромный рабочий стол был до отказа забит всякими полезными детальками, инструментами разных назначений и разноцветными лампочками различных видов и размеров. Мне разрешалось помогать Деде в работе над его какой-то немыслимой радиоконструкцией, и я с удовольствием держала пинцетиком проводок, пока не затвердеет оловянный шарик, оставленный дединым паяльником. Мне очень нравились запахи канифоли и хлорвиниловых проводов, которые цветными косами лежали повсюду. Когда нам надоедало паять, строгать и сверлить, мы, вооружившись спринцовками, шли на кактусы. Их колючая колония размещалась на подоконнике. Мы поливали их аккуратно, с фармацевтической точностью: по несколько капель в каждый горшок. Зато бегонии поливали щедро и опрыскивали из самодельного пульверизатора, изготовленного самим Дедой по его же проекту.
Не самое скучное дело и вычесывание кота. Кот весил двенадцать кило и одному человеку справиться с ним было трудно. И вот, Деда держал его, а я маникюрными ножничками состригала с его шикарных штанов шарики свалявшейся шерсти. Кот очень нервничал, переживал за свои галифе и обещал отомстить. К бабушкиному приходу с работы от былой кошачьей красы мало что оставалось. Добытая в бою шерсть не выбрасывалась, а складывалась в пакетик, как ценное сырье. Время от времени Деда взвешивал ее на аптекарских весах: "Семьдесят восемь с половиной грамм! Скоро будем с Катичкой прясть!"
Мы с Дедой упивались общением друг с другом. Как мы смотрели по телевизору "Неуловимых", сидя рядышком на тахте, и радовались, что еще не конец фильма и будет продолжение, и есть время поставить чайник. Как мы слушали радиопостановки и концерты! Бывало, Деда наденет мне свои наушники: "Лунная соната"! - и улыбается, глядя на мой восторг.
Но самое замечательное всегда было вечером. После "Спокойной ночи" я никогда не ложилась спать, пока дедушка не расскажет мне сказку. Сказка была импровизированной и рассказывалась долго-долго.
Самой первой моей сказкой была "Кот в сапогах" в дединой обработке. Звучала она, примерно, так:
- Жил был котик. Когда он шел гулять, то надевал сапожки. Так его и звали - Кот в сапогах. Котик был хороший, слушался бабушку и всегда просился на горшочек.
Деда прилагал все силы своего таланта, чтобы достоверно передать шум ветра в лесу, скрип качающихся деревьев и голоса заблудившихся в лесу героев.
-У-у-у! Ого-го-о-о! Залез тогда Мальчик-с-пальчик на высо-о-о-окую ель. И видит: Далеко-о-о-далеко горит огонек, а наверху ветер так и свищет: Фщ-щ-щ!.. Деда подвывал и присвистывал, цокал языком, - так идет лошадка,- и причмокивал, как возничий одновременно.
Он буквально физически страдал, когда я капризничала и просилась на ручки. Не обращая внимания на упреки и запреты бабушки и мамы, "У, садисты! Дайте сюда девочку!" - он носил меня взад и вперед по комнате и пел колыбельные, которые я запомнила на всю жизнь:
"Птичка под моим окошком
Гнездышко для деток вьет.
То соломку тащит в ножках,
То пушок в носу несёт."
Или:
"Вот кошка за трубой ползёт.
Она вас всех перегрызёт!
Чирик-чирик, чирик-чирик,
Все пёрышки сорвёт!"
--
Смотри, дед, избалуешь девку, сядет она тебе на шею, тогда почирикаешь! - бурчала бабушка.
--
Э-э-эх! Понимала бы чего! Макаренко в юбке! - защищался тот, - " Ишь, не берут на ручки... справились с маленькой, бессовестные! Да, Катичка? Пойдем огоньки смотреть. Во-о-н фонарики зажглись на улице, смотри, какие жёлтенькие.
Деда учил меня рисовать. Сам он рисовал замечательно. У него был деревянный ящичек-чемоданчик с масляными красками и кистями. Деда очень любил природу. Часто рисовал лесные пейзажи. Особенно удачные картины висели на стенах, и бабушка нахваливала их: - Ну, Левитан! Ведь можешь! Можешь, когда захочешь! Я всегда говорила, что у тебя незаурядные способности!
А мои "шедевры" он аккуратно складывал в папку для бумаг. Всякий раз, когда он хотел пополнить коллекцию, говорил: "О! Как уже много! Скоро откроем выставку." Это меня подогревало и я с пущим рвением налегала на карандаш. "Чаще смотри на натуру", - говаривал Деда, - не увлекайся фантазёрством. А бабушка придёт и ахнет: кто же это так нарисовал? А это - Ка-а-а-тичка. И обрадуется!"
А бабушка сначала всегда замечала ощипанные Грунины штаны, заболоченные герани, и выразительно смотрела на Деду.
Я рисовала целые заросли грибов, кошек в юбочках, деревья и всевозможные узоры, узоры, узоры. Помню, Деда достал из-за гардероба большущий лист картона бежевого цвета, выдал мне свои личные кисти, акварель и мягкий карандаш. "Вот, Катя, будем рисовать кактусы с натуры." У нас были особенно два больших кактуса. Один имел форму кокоса, а другой груши и весь облеплен детками. Я воспринимала их как живых, даже прикалывала на колючки кружочки из бумаги, как будто глазки. Не тратя времени, я приступила к работе. Мне хотелось достичь наибольшего сходства с оригиналом. Вечером приехал папа, и я выставила на суд "портреты" кактусов. Папа долго смеялся над количеством колючек: я нарисовала их всех до единой. Папа с видом знатока похвалил " удачное композиционное решение" и поставил пять красным карандашом в уголке, "за смелость". Сходство с натурой было налицо, и Деда горделиво улыбался, стоя в стороне, как скромный учитель гения. Потом бабушка прогнала Деду и Папу полотенцем на лестницу, чтобы не дымили в квартире, а я осталась в комнате одна переживать свой первый успех.
Да, Деда меня баловал. И как баловал! Помню, как-то раз, я уехала с детским садом на дачу. И вдруг мне приходит посылка! Воспитательница собрала всех ребят вокруг стола и говорит:
- Ребята! Кате дедушка прислал необыкновенную посылку! С этими словами она ставит на стол небольшую коробку из плотного картона, выкрашенную весьма искусно под кирпич, с прорезными окошечками, на которых крепились ставенки. Из одного окошка на ребят смотрела черепашка.
Ну, да! Это она, моя неповторимая Мотя, которую мне дедушка купил за неделю до отъезда на дачу. Вот и дырочка в плашке панциря, прикрывающей хвостик. Деда аккуратненько просверлил её из гуманных соображений. Черепаха гуляла на балконе, где была довольно большая щель, через которую она легко могла свалиться вниз. Деда так рассуждал: "За ножку привязать - ей будет неприятно. Вот тебя бы за ножку привязать? А продеть веревочку сквозь дырочку и завязать на бантик - даже пикантно."
Я просто зашлась от любви, когда увидела свою Мотю. Целое утро я пасла её на лужайке и кормила одуванчиками. Ребята не отходили от нас. Но насладиться счастьем я не успела. Черепаху вместе с её прекрасным домиком быстренько ликвидировали во время тихого часа. Я обшарила всю территорию нашей группы, но черепахи и след простыл. Не могу описать горя, охватившего меня...
До сентября было еще очень далеко и я мучительно переживала разлуку.
Деда пользовался кремом для бритья "Флорена".
Я так любила запах этого крема, что он всегда разрешал мне мыть им руки. Он выдавливал мне на ладошку длинную перламутровую колбаску и я всё мылила и мылила руки, чтобы на подольше остался дедин запах.
В понедельник утром, когда меня везли на пятидневку в сад, я надевала дедушкино кашне. И каждый раз, когда отправлялась с группой на прогулку, внюхивалась в пушистый ворс и думала о долгожданной пятнице. Шарф я носила не назад, как все дети, а вперед, чтобы в любой момент можно было понюхать, погладить его и полюбоваться кисточками.
В пятницу я и моя подружка Алена стоим и смотрим на прохожих сквозь квадратики металлической сетки. Идёт снег, а мы ждем, когда нас заберут.
- За тобой кто придет? - спрашиваю я.
- Мама, наверное.
- А за мной дедушка.
Крупные снежинки мельтешат в свете изогнутого фонаря. Ребята расходятся по домам. То и дело слышится счастливое: "До свида-а-а-нья!" А мы нетерпеливо переминаемся с ноги на ногу, ждем. И вдруг:" Деда! " Я кидаюсь на шею долгожданному освободителю и, приплясывая, мы идем мимо воспитательницы. Деда степенно приподнимает шапку: "Всего хорошего!" - и мы обходим детсадовсий забор, и я вижу припавшую к сетке Аленку, всю заснеженную и грустную. Тогда Деда достает из кармана "Кис-кис" - мои любимые ириски, и сует их мне в руку: "Пойди, угости девочку." Я в своем счастье великодушно отдаю и свою конфетку.
-Ну пока?
-Пока, - вздыхает Аленка и ещё мужественнее глядит в ту сторону, откуда должна показаться её мама. А мы с Дедой с песней "Артеллеристы, Сталин дал приказ! Артеллеристы в путь зовет отчизна на-а-ас!" направляемся маршевым шагом к метро. А снег всё идет, и на шапке у Деды сугробик.
Когда мне было пять лет, мы с бабушкой и Дедой снимали дачу под Москвой. Деда был страстный грибник. Рано-рано утром, по росе, отправлялись мы в дальний лес с корзинами и целофановой сумкой "на всякий случай", как говорила бабушка. И мы приносили в ней шишки, красивые корни и прочие материалы, необходимые для моего творчества. Грибов было в изобилии, и искать не надо, только успевай снимать бархатные шляпки с боровиков. А ножки мы и не брали. Усыпанные сухой сосновой хвоей тропинки уводили нас в темные чащи, где было холодно от того, что солнечные лучи не могли протиснуться сквозь густые, сцепившиеся кроны.
Если я, увидев семейку белых, хищно кидалась к ней и быстро подрезала крепкие ножки, то Деда напротив:
- Катя, беги скорее сюда! Смотри, какой герой стоит!- кричал он из-под елки. Он аккуратненько, обеими руками обминал травку вокруг гиганта и, чтоб показать Мариванне, как он рос, вынимал прямо с кубиком дёрна.
Обратно идти у меня не было уже сил, и Деда, посадив меня на закорки, шёл и шёл терпеливо по шоссейной дороге, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух. А я держала его за уши.
В середине лета я стала совершенно черной от загара. В одних трусиках гонялась за бабочками на опушке, срывая налету головки ромашек.
Однажды, глядя на полуживую бабочку в моих руках Деда сказал: "Лучше отпусти, у нее , наверное, детки есть, они плачут, маму зовут." С тех пор я разлюбила охоту на бабочек.
Река была в пяти минутах ходьбы от домика. Крутая тропинка бежала вниз, вниз, между кустов малины и бузины, и в конце её вечером всегда можно было видеть Деду в клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами, тихо сидящего на деревянных мостках. И дымок папиросы, и его удочки, отражающиеся в воде, и большой рыбацкий ящик с лямкой через плечо. Деда давал мне удочку и всегда очень радовался, когда мне везло. Домой мы шли с победой. Деда всегда преувеличивал мои успехи. Он вдохновенно рассказывал о рыбалке, как у него сорвалась "во-о-о-о-т такая рыбина!" И бабушка хохотала, и мы ели жареных карасиков и смотрели на закат, и я разгоняла мошкару здоровенным зонтиком укропины.
Когда бабушка научила меня кое-как держать вязальный крючок, я сразу же начла большую работу. Из красных ниток свитер дедушке. Свяжу пару рядов и бегу скорее показывать. Деда терпеливо мерил бесформенную клякушку, изрядно запутанную, и поощрял: "О, как уже много! Спасибо, Катечка, как красиво получается!"
Осенью Деда повёл меня в школу. Не знаю, кто из нас больше волновался - я или он. На школьном дворе было торжественно и страшно от многолюдья. Я помню, как он переживал, передавая меня в руки учительницы, и долго махал из-за калитки мне в след. Лишь два месяца я проучилась в этой школе. Наконец-то моим родителям дали отдельную квартиру в одной из новостроек Москы. После продолжительных и темпераментных дебатов, мама и бабушка все-таки решили, то я должна жить с родителями. В декабре я переехала к маме в Гольяново и пошла в школу рядом с домом. В первое время я очень тяжело переживала разлуку с дедушкой, скучала. Бывало, сяду в кресло носом к спинке и скулю несколько часов кряду. Но Деда неизменно приезжал по воскресеньям, нагруженный подарками и сластями. Потом всё реже и реже, а я потихоньку привыкла на новом месте, обзавелась подружками. Позже я ездила к Деде лишь на праздники и каникулы.
Состарился и умер кот Груня, смерть которого Деда едва пережил. Целый месяц к старику ходила медсестра делать уколы, и в доме пахло валокордином. Вздыхала на кухне бабушка. Заглядывала в комнату, спрашивала: "Володь, не хочешь чего-нибудь?" Но Деда ничего не хотел.
С годами он становился сентиментален, часто плакал, когда по телевизору показывали чье-нибудь несчастье или счастье, но к которому герои шли долго и трудно.В хорошую погоду он подолгу сидел у подъезда и рассказывал друзьям-пенсионерам необыкновенные истории из своей жизни. Про то, как он работал шифровальшиком в Финляндии при Советском посольстве, как с Средней Азии строили первые радиостанции, про войну, голод, разруху... Теперь слушатели могли сколько угодно наслаждаться его импровизированными моноспектаклями. Иногда он замыкался в себе, и мог подолгу не двигаться с места, сидя в кресле на балконе.
Я выросла и пошла работать на фабрику. Времени стало в обрез, - все дела, дела... На визиты и вовсе не хватало сил. Потом Деды не стало.
Теперь у меня свои дети. Так летит время! У нашего кота смешное имя-Бублик. Когда я хожу за мясом для него и в очереди в гастрономе вдруг кто-то скажет продавцу: "Барышня, не сочтите за труд,"- я рефлекторно поворачиваю голову и ищу газами этого человека. Вдруг, он похож на Деду?