Возможно, заголовок раздела покажется некоторым читателям неожиданным. В самом деле, эпос в широком смысле понимается нами как произведения народного творчества в виде героических сказаний и песен. Даже прилагательное "эпический" имеет устоявшееся понимание как нечто, исполненное величия и героизма. Законно ли тогда соотнесение сказаний и повестей явно летописного характера, в которых главенствующим является описание реальной истории, с эпосом, в котором, напротив, на первый план выдвигается именно героика событий, а не их историчность? Вопрос совершенно оправдан, и его обсуждение заслуживает формата отдельной книги. Тем не менее постараемся ответить на него в достаточной степени конкретно и кратко, избегая, однако, поверхностных суждений. Напрашивается следующее противопоставление: эпос - это творчество народное, а всякое историческое повествование имеет вполне определенного автора, обычно очень образованного для своего времени книжника, хотя бы имя его и осталось для нас, потомков, навсегда неизвестным, затерянным во тьме веков. Указанное противопоставление, однако, следует отнести к разряду кажущихся. Если древний конкретный автор широко использовал в своем историческом произведении народный фольклор и стилистику известного ему героического песенно-былинного творчества, как это сделал, к примеру, неизвестный нам гениальный создатель "Слова о полку Игореве"; более того, оно оказывается чуть ли ни единственным источником наших знаний об этой самой практически утерянной архаической стилистике народной словестности - то у кого повернется язык отказывать подобному произведению в принадлежности к эпосу? И ничего для нас не изменится, если совершится чудо, и мы узнаем имя создателя упомянутого "Слова". Допустим, им окажется боярин и придворный летописец киевских князей Петр Бориславич, на чем достаточно обоснованно настаивал академик Б.А.Рыбаков, - что из того? "Слово" навсегда останется для нас гениальной эпической поэмой, созданной наиболее талантливым подвижником зарождавшейся великой словесности. На нем учились настоящему русскому языку, ему подражали - но никому не пришло в голову его редактировать. А как тогда относиться к безусловно летописной повести "Поход князя Игоря Святославича Новгород-Северского на половцев" из знаменитого Ипатьевского летописного свода? Язык ее ярок и художествен, что совсем не обязательно для сугубо летописного сообщения; кроме того, как и положено произведениям, относящимся к героическому эпосу, она посвящена одному герою - князю Игорю. Не уверен, что данную повесть, как и ей подобные, уместно именовать эпической летописью, но одно несомненно: в ней неразделимо соединены летописное и эпическое начала, как, впрочем, и в "Слове", и в "Повести о Мамаевом побоище". Все подобные неординарные произведения живут своей собственной жизнью, которую нельзя разъять на части без гибели целого. Задайтесь вопросом: что в вашем сердце, что бьется в груди, от отца, а что от матери? Родительское в нас неразделимо!
Все рассмотренные нами к настоящей книге исторические сказания - независимо от того, живут они самостоятельной жизнью как отдельные литературные произведения или являются неотъемлемой частью летописного повествования - имеют эпический характер. Ведь героика христианского смирения "Сказания о Борисе и Глебе" - тоже героика, только не на поле брани, а на морально-этическом поле, и в реальной жизни ее бытие оказывается не менее трагичным. В этом отношении древнерусский эпос существенно отличается от западноевропейского, более сближаясь с азиатским. Как развивались два последних - науке в общих чертах и даже в деталях известно. Более древний азиатский эпос - индийский, китайский, персидский - опирался на тысячелетние традиции использования своих исключительно образных языков как языков письменных. Создатель громадного по объему персидского эпического свода "Шах-наме" поэт Фирдоуси, творивший в X веке на территории современного Афганистана, не только использовал все художественные и стилистические возможности древнеперсидского языка фарси, но и как истинный гений продолжил его развитие применительно к героическому эпосу, соединив историчность и легендарность в изумительный по красоте поэтический сплав. Ничего подобного или хотя бы относительно сопоставимого в русском языке не было создано не только в Древней Руси, но и в России всего последнего тысячелетия. Это и понятно, если учесть, что стилистически приемлемый русский поэтический язык насчитывает всего два столетия своего реального существования, из которых следует изъять многие десятилетия удушающего партийного управления советской литературой, варварский цинизм которого исковеркал разум и дух отечественных словесников. Не менее важно и то, что писателями в Древней Руси были исключительно христианские священнослужители, которые не могли знать в необходимом объеме и качестве языки исламских и буддийских по вере народов. Следовательно, они не могли и перенять у них хотя бы азы составления эпических произведений. К тому же просвещенная Азия была отделена от северных славян тысячекилометровой по ширине полосой степей, населенных полудикими кочевыми народами. История возникновения западноевропейского христианского эпоса также имеет существенные отличия от отечественной опять же в силу несопоставимости стартовых условий. Романские языки сформировались под влиянием высокоразвитого латинского, равно как и их письменность. Среди писателей в начальные века был принят именно латинский в качестве и языка письменного общения, и языка литературного, что позволяло им задолго до формирования развитой национальной письменности создавать сложные по замыслу и художественному исполнению произведения, посвещенные национальной тематике, к которым прежде всего относятся произведения на исторические темы и эпос. Длительное сосуществование двух национальных письменных языков обеспечивало ускоренное развитие письменного эквивалента языка разговорного. Приведем наиболее яркие примеры, представляющие для нас особый интерес в свете дальнейшего развития обсуждаемой в разделе темы.
На рубеже XI-XII веков во Франции была создана эпическая "Песнь о Роланде", написанная на старофранцузском языке. Она была посвящена событиям первого похода франкского короля Карла Великого в Испанию против мавров, имевшего место в 778 году. Вблизи Сарагосы Карл встретил сильное сопротивление и вынужден был повернуть назад; при этом во время отступления арьергард его войск под командованием графа Роланда, племянника короля, попал в засаду, устроенную в Пиренеях басками, и полностью погиб. Автор выдающейся героической поэмы (возможно, именовавшийся Турольдом) представил Роланда в качестве образцового, "идеального" рыцаря, образ которого был, вероятнее всего, далек от своего прототипа. Поэма написана по законам жанра исторического эпоса, когда реальность переплетается с откровенным вымыслом, подчас нарочито гиперболизированным. К примеру, численность мавров (ими автор поэмы стыдливо заменил реальных басков), напавших на отряд Роланда, исчисляется многими сотнями тысяч, то есть завышена в десятки и сотни раз, равно как и численность отряда Роланда ( двадцать тысяч). Вспомним, однако, что похожие оценки соотношения сил противников и их численности проглядываются и в летописных рассказах о походе Игоря Святославича на половцев, и в летописных повестях о походе Дмитрия Донского на Дон, а в "Задонщине" прямо говорится о как минимум полумиллионе татар, противостоявших полкам князя Дмитрия, тоже впечатляющим своей численностью. Вообще между "Песнью о Роланде" и "Словом о полку Игореве" можно отыскать много явно не случайных параллелей, поэтому отечественные комментаторы французской поэмы неизменно сопоставляют ее именно со "Словом". Имеется два достаточно серьезных основания исторического характера для подобных сопоставлений. Одно из них следует из того, что "Слово" написано столетие спустя после создания "Песни", и за столь долгий промежуток времени информация о ней в каком-то виде могла попасть из Франции на Русь по неизвестным нам светским каналам (тем более, что авторы обоих произведений явно не священнослужители, и антагонизм между православной и католической церквями не мог в данном случае создать какие-либо препятствия для культурного обмена). Напомню, что дочь Ярослава Мудрого Анна около 1050 г. вышла замуж за французского короля Генриха I, а после смерти супруга в течение пятнадцати лет была соправительницей Франции вместе с сыном Филиппом. Прямые связи с англо-французской знатью имел и Владимир Мономах, женатый на дочери английского короля Гите, и его сын от Гиты Мстислав, женатый на дочери шведского короля Христине. Последнее, кстати, позволяет высказать предположение о том, что на Руси могли быть знакомы и с латиноязычной исторической хроникой валлийца Гальфрида Монмутского (середина XII столетия), более похожей на эпос, чем на сугубо исторические труды Геродота или Беды Достопочтенного. (Гальфрид - священник, историк и поэт - является создателем литературных эпических образов короля Артура и прорицателя Мерлина). Другое основание для сопоставления западноевропейского авторизованного эпоса с авторизованным отечественным заключается в самом не имеющем аналогов в мировой литературной практике феномене "Слова о полку Игореве": в подобном эпическо-поэтическом стиле ничего сопоставимого с ним по художественному и идейному уровню в русской литературе не было создано ни до него, ни много столетий после. Наши литературоведы прямо-таки упиваются столь необычным фактом неисповедимого проявления отечественной гениальности, которая может вырасти как бы из ничего, на ровном месте культурного варварства. Исследователи, не ангажированные "квасным патриотизмом", замешанным на "таинственности русской души", сразу после случайного открытия забытого на Руси столь необычного текста заговорили о возможности подделки под старину. Об этом говорят и спорят до сих пор и у нас, и за рубежом. А ведь суть проблемы совершенно в другом. Отбросив в сторону ненаучные и просто наивные представления об исключительной самобытности и пиковой скачкообразности русского культурного пути в такой его сложнейшей области, как литература, неразрывно связанной с преемственностью в развитии языковых стилей и наработкой профессиональных творческих навыков (так называемой литературной школы), следовало бы больше внимания сосредоточить на выявлении не просто параллелей между культурами, а путей обогащения и заимствования.
А зачем нам-то, спросите вы, углубляться в плохо исследованные специалистами ответвления отечественного литературоведения, не слишком привечаемые и постпартийной светской властью, и властью церковной? Патриотизм - штука тонкая, опасная; в особенности патриотизм современный, мутировавший под влиянием расплодившихся дьявольских генов шоуизации. Увы, не затронуть болезненную проблему создания "Слова о полку Игореве" мы не можем, притом по причинам, совершенно не связанным с какой-либо партийной и иной идеологией. Если нами движет искреннее желание как археологам докопаться до истинной в своей объективности сути старины, то мы просто обязаны обратить внимание на следующее. В тексте наиболее раннего произведения, посвященного Куликовской битве - "Задонщине" - содержится много речевых оборотов и целых фрагментов текста, явно заимствованных из "Слова о полку Игореве". В подражании литературному шедевру, созданному двумя столетиями ранее, нет, на первый взгляд, ничего удивительного. Но все обстоит далеко не так просто, как может показаться неискушенному читателю. Уже в XIX в. у литературоведов возникли сомнения в отношении подлинности текста "Слова"; точнее говоря, некоторые сочли его подделкой под старину, довольно искусно выполненной в конце XYIII в., когда и обнаружился случайно единственный список "Слова". После первой публикации текста "Задонщины" в 1852 г. полемика обострилась с новой силой, поскольку не нашлось убедительных аргументов в пользу признания первичности создания того или иного произведения. Спор по данному вопросу продолжается и по сей день, однако более вероятно, что а) "Слово" первично в отношении "Задонщины"; б) заимствования носили текстуальный характер, то есть из списка "Слова" в авторский текст "Задонщины" (см. вступительную статью А.Горского к одному из современных изданий "Слова о полку Игореве", 36). Последнее утверждение для нас очень важно, поскольку из него вытекает, что "Задонщина" создавалась именно как письменное произведение, а не изустное; таким образом, находит подтверждение тот вывод, к которому мы уже пришли ранее. Но мы установили также, что Куликовская битва была вымышлена автором "Задонщины", и этот вымысел был как бы канонизирован впоследствии путем закрепления его в летописи и "Сказании". Отечественные фальсификаторы существа истории донского похода князя Дмитрия 1380 г. трудились явно по заказу и под контролем свыше. Почему же они в качестве "рыбы" для своих псевдоисторических трудов выбрали именно "Слово о полку Игореве", заимствования из которого прослеживаются и в "Сказании о Мамаевом побоище"? Ответ может быть такой: "Слово" как нельзя лучше подходило для поставленной цели, заключавшейся в создании исторической фальсификации с привнесением в нее элементов общеполитической достоверности и художественности. Но из сказанного следует вполне логичное утверждение, что и в тексте "Слова" имеется принципиально недостоверное изложение событий, а именно, что поход князя Игоря со товарищи в половецкую степь в мае 1185 г. имел место, но никакого жестокого сражения с половцами не было, оно полностью вымышлено. Данное утверждение слишком серьезно, чтобы можно было бы ограничиться одним упоминанием о возникшем подозрении относительно достоверности столь серьезного и всесторонне исследованного первоисточника сведений о событиях весны 1185 г. Оставим пока в стороне вопрос о том, имеем ли мы дело с намеренным искажением истории, иными словами, с исторической фальсификацией, или недостоверность может иметь обычный для эпоса характер выдумки как элемента поэтического творчества. Попробуем разобраться в следующем: могло ли реально произойти сражение 1185 г. между русскими и половецкими войсками так, как оно описано в "Слове" или соответствующих летописных повестях?
Первоисточников, из которых мы черпаем всю информацию о походе князя Игоря Святославича на половцев в апреле-мае 1185 года, всего три: "Слово о полку Игореве" неизвестного автора конца XII века (9,38,); киевская летопись в составе Ипатьевского летописного свода (список первой четверти XY века) (37,т.II;38); владимиро-суздальская летопись в составе Лаврентьевского летописного свода (список 1377 года) (37,т.I;38). События указанного времени, описанные в них, в общих чертах совпадают, но существенно разнятся в деталях, причем эти детали и разночтения таковы, что их значимость в полной мере могут выявить и оценить только специалисты по истории, лингвистике и источниковедению вообще. Но выявить и оценить - это еще не значит прийти к общему мнению относительно реальной исторической истины, скрытой от нас за восемью с лишним веками, из которых более половины приходится на так называемую "тьму средневековья". Общими, согласованными и потому ставшими каноническими положениями признаются сейчас следующие: сепаратный военный поход северских князей против половцев во главе с князем Новгород-Северским Игорем Святославичем начался 23 апреля 1185 года; протяженность похода до неоднозначно определяемого места встречи с войсками половцев составила не менее 500 км от столицы княжества; боевое столкновение между русскими и половцами длилось три дня и закончилось полным разгромом русского войска и взятием в плен всех северских князей; князь Игорь через некоторое время сумел бежать из плена и благополучно добраться до своих земель; его старший сын Владимир, участник похода и битвы, пробыл в плену еще около двух лет, женился на дочери главного половецкого хана Кончака и затем с женой и сыном-младенцем без помех вернулся к отцу. Уже вышеприведенные, самые общие сведения о походе третьестепенного князя в степь с очевидно разбойными целями вызывают, мягко говоря, недоумение. Вот уже два столетия подряд его пытаются рассеять тысячи казенных специалистов и любителей-славянофилов, обожествление которыми старины буквально лишает их необходимого любому исследователю здорового скептического разума, иначе говоря, здравомыслия. В самом деле, русские совершили набег на половецкие кочевья, уже заранее готовясь к тому, что их там наверняка перебьют. Выходит, что десять тысяч здоровенных княжеских дружинников не самых простых сословий добровольно легли костьми в землю ради поганых вонючих курток и бабьих побрякушек? Идем далее. Князь Игорь в плену у Кончака устроился еще лучше, чем дома: соколиная охота, вино, девки - и никаких надоедливых государственных забот! Да полно, плен ли это был? И побег он совершил какой-то необыкновенный: верст двести пешком по степи, в которой рыскали во всех направлениях конные половцы, знавшие родную местность как свои пять пальцев. В довершение всей этой абсурдной трагикомедии княжич Владимир женится на басурманке и заводит от нее потомство. Еще можно было бы такое оправдать принуждением пленного. Так нет: по возвращении домой половчанку окрестили, а затем отец организовал свадьбу сына с соблюдением строгого христианского обряда, хотя вполне мог презреть обеты, данные сыном в стане поганых. Собственно, женитьба Владимира - единственный не вызывающий морального неприятия итог злополучного похода. Но разыгрывать ради нее кровавую драму с тысячами трупов - это даже по средневековым понятиям слишком круто! Вот почему элементарное здравомыслие не может свободно и непринужденно принять к сведению версию первоисточников. Не было бы летописей - и мы читали бы гениальное "Слово" как блестящий образец чисто светского средневекового эпоса, чуждого надоедливой христианской назидательности, и не придавали бы никакого серьезного значения его реальному историческому содержанию, поскольку всякий истинный эпос немыслим без выдумки и преувеличений. Но включение кем-то составленной явно позже "Слова" и на его основе обширной летописной повести в солидный киевский свод 1198 г. (он читается в Ипатьевской летописи), который компоновал и редактировал один из самых образованных и осведомленных людей своего времени - игумен придворного Выдубицкого монастыря Моисей - совершенно меняет ситуацию. "Слово о полку Игореве" необходимо рассматривать в качестве первого, изначального исторического документа о событиях 1185 г., написанного либо их очевидцем, либо со слов очевидцев, возможно, и самого князя Игоря Святославича. А поскольку летописные повести мы просто обязаны рассматривать в качестве исторических документов, пусть даже условно достоверных, то некоторая эпичность одного из документов не должна приниматься во внимание.
О самой битве мы мало чего узнаем существенного. Решающее сражение 11-12 мая произошло на неизвестной реке Каяле, недалеко от которой протекала столь же неизвестная река Сюурлий. Исследователи до сих пор ищут их по всему огромному бассейну Дона - увы, без особого успеха. Русскими войсками во время битвы руководили князья Новгород-Северский Игорь Святославич и Трубчевский Всеволод Святославич, родные братья; а вот кто был предводителем половцев - неизвестно (но не Кончак и не Гза, подошедшие к месту решающего сражения, по мнению Б.А.Рыбакова, когда битва уже началась). И это очень странно, если учесть то, что все предводители основных половецких родов были современникам хорошо известны, и русские князья не чурались брать из них себе жен; в частности, сам отец Игоря Святослав Ольгович был наполовину половцем по матери, да и его первая жена также была половчанкой. Численность русского войска неизвестна, а летописное сообщение о шести полках (38, с.353) информации на сей счет не добавляет, поскольку в древние времена под полком понимали и сам боевой поход, и любой воинский отряд с отдельным воеводой. Правда, русский историк XYIII столетия В.Н.Татищев привел данные о 5000 русских воинах, попавших якобы в плен к половцам. Но, во-первых, историк почерпнул данные сведения из несохранившегося "Раскольничьего манускрипта" - летописи, сгоревшей при пожаре в его имении, которую, стало быть, видел только он сам; во-вторых, многие исторические сведения Татищева впоследствии были признаны недостоверными, вследствие чего полагаться на сделанные им добавления в историю похода князя Игоря не приходится; в-третьих, в "Слове" неявно утверждается о почти полной гибели русского войска, легшего костьми в поле незнаемом. Неизвестен и состав русского войска, то есть остается неясным важнейший для воссоздания картины боя вопрос о том, имелась ли у князя Игоря пехота. Странное впечатление оставляет описание завершающей стадии упорнейшего 30-часового сражения. В "Слове" говорится об этом очень кратко, но поэтично: "Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы, и кровавого вина не хватило; тут и докончили пир храбрые русичи: сватов попоили, а сами полегли за землю Русскую". В Ипатьевской летописи не более пространно: "И уже схваченный, Игорь видел брата своего Всеволода, крепко бившегося с врагом, и стал просить душе своей смерти, дабы не видеть его погибели. Всеволод же бился столь яростно, что рукам его не доставало оружия. И бились, обходя вокруг озеро ... (Далее следует покаянный монолог Игоря). И тогда окончилась битва, половцы пленников разлучили и повели в свои вежи" (38, с.354-356). Создается впечатление, что авторы первоисточников либо не знали ничего о деталях боя, либо - что более вероятно - не желали на эту тему распространяться. Трудно поверить в то, чтобы древний эпический поэт легкомысленно прошел мимо предоставившейся возможности описать выгодную с художественной точки зрения драматическую картину гибели храброго русского войска, не посрамившего живота своего. Если, к примеру, перечитать еще раз описание гибели отряда графа Роланда, то можно обнаружить совершенно явное нежелание почти современного русскому французского поэта расставаться с представленной им трагической картиной, переполненной страстями людей, оказавшихся на краю жизни.
Используемая нами методика аналитического исследования требует детальной проверки соответствия сообщаемых первоисточниками исторических фактов общей картине события как непротиворечивого целого, если исходить из того, что данное событие действительно имело место в исторической материальной реальности, а не только лишь в идеальной, вооброжаемой нами. Прежде всего обратим внимание на вопрос о составе войск противников. То, что половецкое войско было исключительно конным, обсуждению не подлежит: кочевники с детских лет неразлучны с конем и воюют только верхом. Они умеют хорошо и метко стрелять из лука даже с дальних расстояний, и именно лук является их основным оружием. Кривой меч или сабля пускались в ход всадниками значительно реже, да и не у всех они имелись из-за их дороговизны; кочевник предпочитал сабле копье, которым также владел виртуозно, либо дубинку-палицу, не мешающую быстрой скачке и удобную в тесной рукопашной схватке. А вот в отношении состава русского войска в первоисточниках имеются противоречивые сведения. Судя по тексту "Слова", оно было конным. Таковой была Игорева княжеская дружина. "Сядем, братья, на своих борзых коней да позрим на синий Дон!" - с таким ободряющим призывом обращается князь к своим воинам во время затмения, смутившего их души. Затем Игорь соединился с несомненно конной курской дружиной брата Всеволода, который не без гордости хвастается своим отменным профессиональным воинством: "А мои куряне - опытные воины: под трубами рождены, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им ведомы, яруги известны, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли изострены; сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы". Б.Рыбаков в своем фундаментальном труде "Петр Бориславич: поиск автора "Слова о полку Игореве", утверждает не без оснований, что фразу из "Слова" "Рано утром в пятницу потоптали поганые полки половецкие, и рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких..." следует понимать так: при первой стычке с половцами на реке Сюурлий с русской стороны в бою участвовала только легкая конница юных князей Святослава и Владимира, а также ковуи воеводы Ольстина Олексича, присланные черниговским князем Ярославом Всеволодичем в помощь кузену Игорю (ковуи - бывшие кочевники, перешедшие на постоянную службу к южнорусским князьям). Иные русские войска или их воеводы нигде не упомянуты, что, вместе с другими косвенными данными, почерпнутыми из первоисточников, позволило Рыбакову сделать общий вывод о том, что русское войско, принимавшее участие в битве на Каяле, было исключительно конным (39, с. 88-89). Но не все так просто и однозначно, как хотелось бы уважаемому академику. Поскольку детальному рассмотрению подлежит центральный и определяющий для всего дальнейшего изложения сугубо военный вопрос, представляется совершенно необходимым привести полную, без купюр, цитату из упомянутой книги Рыбакова, содержание которой позволяет уточнить понимание им соответствующих фраз "Слова", относящихся к описанию самой битвы; тем более, что в летописях, писавшихся церковными книжниками, слабо разбирающимися в тонкостях военного дела, ничего, кроме дополнительной путаницы, почерпнуть не удается. Вот эта цитата (с. 89,93):
"Дрожит земля; копытами половецких коней взбаламучены немногочисленные реки этого "поля безводного"; степь окутана пылью ("пороси" - от "прах", "пыль"), слышно трепетание стягов на быстром бегу... Половцы окружили Игоря "от всех стран", стремительно сужая огромное кольцо, охватывающее многотысячное русское войско. По всей степи несутся воинственные клики нападающих "бесовых детей".
Заключительная фраза: "а храбрые русичи преградиша (степь) чръвленными щиты", в которой мчащимся с криком и гиканьем половцам противопоставлены русские, закрытые щитами, наводит на мысль, что русичи стояли на месте, поджидая противника и до последнего момента не бросаясь на него рассыпанной лавой.
Несущимся над степью крикам скачущих половцев противопоставлена стоящая на месте стена храбрых и стойких русских всадников. В пользу этого говорит и летопись, где отмечено, что "изумешася князи рускии - кому их которому (против какого хана) поехати".
От общей картины, обрисованной как с птичьего полета, Автор переходит на поле сражения. Здесь Яр-Тур Всеволод ведет конный оборонительный бой. Это уже третья стадия конного боя, а вторая (наезд на противника с копьями) пропущена, очевидно, потому, что русские не "наезжали" в конной атаке, а поджидали половецких всадников, обороняясь. Для первой встречи мчащейся конницы почти несомненно должны были быть устроены какие-то препятствия (воткнутые в землю копья, колья); для этого на какое-то время, вероятно, пришлось спешиться ("съседоша с коний"), но по остановке половецкой лавы началась основная рукопашная конная битва".
Приятно иметь дело с историком, чуть ли ни единственным, снизошедшим с эпических небес до разбора незначительных для армии верхоглядов тонкостей собственно военной стороны дела. Да, фраза о том, что русские перегородили поле червлеными щитами, является центральной для всего описания битвы, и не согласиться здесь с Рыбаковым никак нельзя, как и не отдать должное его принципиально последовательной позиции, заключающейся в том, что "Слово" следует рассматривать в первую очередь как своеобразное историко-политическое произведение, а отнюдь не только художественно-эпическое. Если мы с такой позицией согласны, то фразе о "червленых щитах" следует дать вразумительное объяснение. Действительно, представим себе, что конница одной из сошедшихся на поле битвы сторон стоит неподвижно, а конница противоположной стороны несется на нее лавой с копьями наперевес, причем лавой, численно превосходящей стоящего противника. Не надо обладать специальными знаниями в области тактики средневекового конного боя, чтобы понять, что нападающая сторона приобретает очевидное и решающее преимущество в инерции движения: движущаяся конная масса неминуемо сомнет стоящую на месте и обернет ее вспять. Кроме того, всадник с копьем всегда старается нанести удар копьем с ходу, усиливая его движением коня и соединенной большой массой коня и всадника; тогда как удар копья всадника, стоящего на месте, более похож на неэффективный против щита и доспеха тычок. Таким образом произошедшая сшибка на поле русской и половецкой конниц неминуемо должна была привести к быстрому разгрому значительно меньшего по численности русского войска в первые же минуты битвы. Однако и "Слово", и летопись настаивают на том, что сражение длилось не менее тридцати часов: весь субботний день 11 мая, всю последующую ночь и воскресенье с утра до полудня. Отметим здесь, что многочасовая битва конниц на открытом поле вообще невозможна: либо один из противников обращается в бегство, не выдержав первого удара, либо всадники перемешиваются и начинают рубиться - тогда победа остается через полчаса-час обычно за стороной, обладающей численным перевесом (разумеется, при условии, что на лошадей не посадили совершенно необученных мужиков или пехоту). В любом случае конное сражение всегда скоротечно!Приведем наглядный пример из русской же истории. В 1223 г. русское конно-пешее войско вступило в бой на реке Калке с 20 тысячами монголов, ведомых полководцами Чингиз-хана Субудай-багатуром и Джебе-нойоном. Оба войска разделяла река. Князь Мстислав Удатный повел русскую конницу через реку в атаку на стоявшего на месте в некотором отдалении от берега противника. Монгольские воеводы подождали, пока часть русской конницы переправится на другой берег и в свою очередь начали встречную атаку своей тяжелой конницы. Ряды противников быстро перемешались, и уже через короткое время численное преимущество и лучшая организация дали преимущество монголам. Русская конница покатилась назад, смяла подходящие свои конные и пешие подкрепления и устремилась в беспорядочное бегство. Разумеется, этот исторический пример был хорошо известен и Рыбакову, поэтому ему пришлось предположить, что стоящая на месте в окружении русская конница, отказавшаяся от встречного боя, успела соорудить вокруг себя нечто вроде укрепленного лагеря, оградившись по периметру вбитыми в землю кольями и копьями. Легко понять, что сделать это в тех реальных условиях было попросту невозможно. Князь Игорь с воеводами только на рассвете смогли обнаружить, что они буквально окружены численно превосходящим противником. И не просто окружены: половцы сразу же бросились в атаку с громким боевым криком. Если русские увидели их и оценили обстановку версты за три (не более, поскольку линия горизонта в степи удалена всего на четыре версты от наблюдателя) от приближающейся к ним со скоростью 35-40 км/час конной половецкой лавы, то у их воевод было в распоряжении всего-навсего пять минут, чтобы принять решение об обороне, построиться, снять с повозок несколько тысяч кольев и, добавив к ним еще тысячи копьев, вбить их в землю хотя бы ряда в два по кругу с наклоном наружу. Очевидно, что успеть выполнить все перечисленные операции за считанные минуты просто невозможно. Мы даже оставляем в стороне вопрос о самом наличии кольев в безлесной степи: их князь Игорь должен был привезти с собой в обозе - но в таком случае он как бы заранее предполагал возможность ведения оборонительного сражения в голой степи, что в условиях организации внезапного и стремительного набега совершенно неразумно. Вывод из сказанного может быть только один: у русской конницы не было шансов продержаться в обороне от превосходящих сил половецкой конницы не только хотя бы до вечера, чтобы попытаться улизнуть из окружения в темноте, но и один утренний час. Следовательно, описанное в первоисточниках конное сражение не могло иметь места в реальности.
Возможен, правда, такой оборонительный вариант для кавалерии: спешиться и укрыться за щитами, выставив вперед ряды копий. На стену из щитов и ряды копий могут пойти только специально обученные кони, прикрытые спереди железными либо толстыми кожаными доспехами. Однако подобная тяжелая конница таранного типа имелась только у западноевропейских рыцарей и в составе элитных монгольских войск времен Чингиза и Батыя. У половцев, по-видимому, подобной конницы не имелось, да она им и не была нужна, поскольку соперников в степных просторах у них в XII в. не было. В этой связи Рыбаков, предваряя приведенный выше текст из его книги, делает следующее утверждение: "Ни о каком спешивании русских всадников в самом начале битвы нет и речи". То есть подобного в "Слове" нет. Но историк потому специально обратил на такую возможность внимание, что в Ипатьевской летописи имеется следующий текст, предваряющий начало утреннего субботнего сражения: "И тогда, посоветовавшись, все сошли с коней, решив, сражаясь, дойти до реки Донца, ибо говорили: "Если поскачем - спасемся сами, а черных людей оставим, а это будет нам перед богом грех: предав их, уйдем. Но либо умрем, либо все вместе живы останемся". И сказав так, сошли с коней и двинулись с боем" (38, с.355). Иными словами, мужицкая пехота у князя Игоря была, и конная дружина не захотела ее бросить на верную гибель. Во владимирской летописи утверждается несколько иное, а именно, что в ходе долгой битвы, продолжавшейся три дня, кони без воды изнемогли, и русским всадникам пришлось продолжать битву пешими, что и явилось причиной поражения (там же, с.369). Как мы видим, два летописных рассказа явно противоречат друг другу при описании причин спешивания русских всадников и момента его осуществления. Примечательны и другие не бросающиеся в глаза разночтения. Киевский летописец сообщает, что в войске князя Игоря помимо конных дружин имелся и пеший полк, составленный из простонародья (черных людей); владимирский же, напротив, молчит о пехоте, но в два раза удлиняет длительность битвы. Вариант спешивания Рыбаков отверг без дополнительной аргументации по существу, хотя очевидной может быть только невозможность спешивания русских всадников уже в ходе битвы. Действительно, подобное равносильно самоубийству перед лицом конного противника, который может поражать копьем и мечом пешего врага сверху, что намного удобнее. А вот вариант спешивания перед началом битвы следует рассмотреть подробнее. Имели ли спешившиеся русские всадники возможность организовать отпор конной атаке половцев без дополнительных оборонительных средств и мероприятий, на которые, как мы уже выяснили, у русских воевод просто не было времени? В этом критическом случае для быстрого построения внешней оборонительной линии, способной напугать конницу, необходимо было использовать длинные копья и щиты. Копья у всадников имелись, а вот со щитами дело обстояло много хуже. Щит у всадника круглый, примерно 50 см в поперечнике и достаточно легкий. В походном положении щит висит у всадника за левым плечом, а в бою он перетягивает его вперед, на запястье левой руки (поскольку ладонь удерживает поводья лошади, а правая рука занята копьем или мечом). Таким щитом можно отбить удар копья противника, нанесенный спереди, и удар меча; для надежной защиты от стрел подобный небольшой щит не предназначен - наездник может рассчитывать только на прочность доспеха и умение не попадать под прицельную стрельбу лучников. Ясно, что строй пеших всадников, защищенных только доспехами и небольшими круглыми щитами, слишком уязвим и для броска копья вражеского всадника, и в особенности для стрел. Половецкой коннице достаточно было бы просто приблизиться к такой оборонительной линии и постепенно расстрелять ее из луков. Если бы пешие русские конники, бросив лошадей и разбившись на сотни, построенные в виде небольших квадратов, попытались под защитой столь ненадежных щитов отойти к Донцу, как описано в киевской летописи, то, не имея возможности отстреливаться из луков и уязвимые сами для стрел половецких всадников, кружащих вокруг них, не продвинулись бы к цели и на версту и несомненно были бы истреблены. А ведь, по данным Рыбакова, от Каялы до Донца было около 80 верст! Мне могут возразить, что, мол, в XYIII и XIX столетиях пехота в открытом поле эффективно оборонялась от нападения от кавалерии, построившись в квадраты - каре. По периметру квадрата выстраивались ряды солдат, держащих наперевес ружья с примкнутыми штыками. Лошади на штыки не шли, а солдаты без помех могли в упор расстреливать каварелистов. Солдаты внутри квадрата занимались перезарядкой ружей и передачей их в передние ряды. Подобные каре могла разбить только артиллерия. Но в средние века каре было совершенно неэффективно, если у кавалерии противника имелись луки, что характерно именно для половецкой и татарской конницы. Передние ряды пеших стрелять из луков не могли, поскольку их руки были заняты щитами и копьями, а из задних рядов каре вести прицельную стрельбу в снующих перед строем вражеских всадников было трудно. Таким образом, мы подтвердили точку зрения Рыбакова, утверждавшего, что русские конные дружинники добровольно ни перед боем, ни в его процессе с коней не сходили.
Остается последний вариант рассмотрения самой физической возможности ведения полками князя Игоря длительного оборонительного боя против превосходящих сил конного половецкого войска, а именно вариант возможного присутствия в составе русского войска пешего полка, на что прямо указывает киевский летописец. Ответим сначала на следующий вопрос: а способно ли было вообще русское пешее войско тех времен эффективно защищаться от конницы наподобие легкой половецкой? Хорошо вооруженный по тем временам пеший русский ратник имел большой, почти в человеческий рост щит миндалевидной формы, заостренный к низу; длинное копье со стальным широким наконечником, которым можно было поражать противника и прямыми, и боковыми ударами; длинный нож и далеко не всегда меч; копье и меч вполне могли заменить рогатина, с которой ходят на медведя, и топор на длинной ручке. Щит делался из доступных легких материалов: дерева, кожи и т.п., а также крепился по краю железным ободом и в центре снабжался круглым металлическим выступом. Деревянная основа щита обычно красилась червецом, отчего она приобретала яркий красно-малиновый оттенок (отсюда и пошли названия червленые щиты и червленые ладьи). Такой большой и довольно тяжелый щит пехотинца был удобен и в обороне, и в наступлении. В случае обороны передний ряд ратников становился плечом к плечу и вбивал перед собой щиты острыми концами в землю, выставив в промежутки между щитами длинные копья. Таких рядов могло быть несколько, вперемежку с лучниками, которые могли прицельно стрелять как бы из-за крепостной стены. Это оборонительное построение и называлось "стена". Конница кочевников против него была бессильна, к тому же "стена" надежно прикрывала ратников от стрел. Подобное построение использовалось в еще более глубокой древности римскими легионами. При атаке против пешего противника русские ратники тяжелыми щитами с умбонами с силой ударяли по передним рядам вражеских воинов, оглушали их и валили наземь, давая возможность задним рядам прорваться во внутрь неприятельского построения. Летописи и предания донесли до нас описания использования русскими ратниками построения стена в обороне. Приведем лишь один из них. В упоминавшейся выше битве 1223 г. на Калке киевский князь Мстислав Романович, не принимавший участия в неудачной конной атаке Мстислава Удатного, быстро оценив обстановку, построил свое пешее войско в оборонительный порядок "стены", успев натыкать в землю перед щитами острые колья. Три дня монголы кружили на конях вокруг киевлян, не имея никакой возможности прорвать их оборонительные порядки. Только отсутствие воды вынудило князя решиться на переговоры с монголами, которые якобы за окуп согласились выпустить русскую рать из окружения. Но как только строй киевлян был нарушен, монголы ворвались внутрь, всех ратников перебили, а князей и воевод положили под сооруженный для победного пира помост и пили кумыс, наслаждаясь воплями и стонами раздавленных рюриковичей.
То обстоятельство, что даже Рыбаков не принял во внимание прямое сообщение киевского летописца о наличии пешей русской рати в составе полков князя Игоря, лишний раз свидетельствует о совершенно необоснованном, хотя и не всегда осознанном, игнорировании отечественными историками и уж тем более деятелями культуры специфически военной стороны исторического бытия наших предков. В качестве своеобразного курьеза позволю себе привести такой наглядный пример. В упоминавшейся выше книге "Слово о полку Игореве" издательства РОССПЭН (36), снабженной обширной вступительной статьей известного российского историка А.А.Горского, на обложке воспроизведена картина знатока русской древности художника И.Я.Билибина "Князь Игорь". Левой рукой князь опирается на вышеописанный древнерусский щит миндалевидной формы, только без умбона, но с заостренной нижней частью. Щит небольшой, достает князю всего лишь до пояса. Очевидно, что князь, путешествующий и воюющий только верхом, использовать его не может: щит слишком высок, чтобы возить его за спиной; но нельзя им пользоваться и в бою, держа в левой руке, поскольку длинный острый низ может поранить лошадь или ногу самого седока; при этом им невозможно по той же причине отбить удар врага справа. Острие необходимо щиту пешего ратника, но сам щит при этом должен быть высотой не менее полутора метров, иначе его размер и форма теряют всякий смысл. Истинное назначение изображенного на обложке красивого древнерусского червленого щита оказалось неизвестным русскому художнику; но прискорбнее то, что подобную нелепость не заметил и столь уважаемый современный специалист по древней истории Руси!
Вернемся, однако, к более серьезным вещам. Мы убедились в том, что щиты пеших русских ратников вполне могли дать шанс на спасение большей части Игорева войска. Так может быть, именно эту ситуацию и имел в виду автор "Слова", когда упомянул о червленых щитах, которыми храбрые русичи перегородили поле утром 11 мая, собираясь отсидеться за их стеной? Да, он говорил только о русских всадниках, но ведь он не говорил, что не было пеших русских ратников, о присутствии которых прямо утверждается в Ипатьевской летописи. Теперь, казалось бы, становится понятным, почему в Лаврентьевской летописи говорится именно о трех днях решающей битвы, а не полутора, как в Ипатьевской летописи и "Слове": окруженные русичи просто не смогли продержаться за щитами более трех суток без воды под палящими лучами степного солнца. Воины стали падать от изнеможения наземь, становясь легкой добычей половцев. Не эту ли понятную теперь обиду на жаркое языческое божество высказала небу плачущая на стене Путивля Ярославна? Мы, однако, уважаемые читатели, стоим на той неколебимой точке зрения, что ни один из привлекаемых к рассмотрению фактов не должен противоречить выстраиваемой нами гипотетической картине реально имевших место в прошлом исторических событий, пусть даже этот факт или факты носят косвенный характер. К сожалению для возникшей у нас гипотезы, но подобные факты в отношении ее имеются. Рассмотрим их.
Общие соображения можно отнести к разряду косвенных аргументов, или фактов идеального характера, именуемых иногда факторами. Подобный контраргумент в отношении гипотезы присутствия в войске князя Игоря полка пешей рати - полка мужицкого, из "черных людей" - состоит в следующем. Северские князья задумали осуществить скоротечный внезапный набег на половецкие кочевья, находящиеся на значительном удалении от границ южнорусских земель (естественно, по меркам того времени, когда русские княжеские дружины опасались заходить далеко в степь). Каковы бы ни были причины, подвигнувшие левобережный клан Ольговичей на подобное очень рискованное мероприятие, но очевидно, что запланирован был именно стремительный набег с целью грабежа кочевых становий, не ожидавших столь отчаянной дерзости со стороны третьестепенных князей. (Если первостепенными считать великих князей Всеволода Юрьевича Владимирского и Святослава Всеволодича Киевского, а второстепенными, к примеру, князей Ярослава Всеволодича Черниговского и Давыда Ростиславича Смоленского, которые, правда, тоже именовались великими как правители крупнейших уделов, то князья Новгород-Северский Игорь Святославич и Переяславский Владимир Глебович могли претендовать только лишь на третью степень важности в сложившейся к тому времени иерархии князей рода Рюриковичей). Ничего иного Игорь осуществить бы все равно не смог, поскольку для ведения более серьезной войны со степью у него не было ни средств, ни людских ресурсов. В набеги пешком не ходят, тем более в степь, где единственное и универсальное средство передвижения - лошадь. Спрашивается: зачем мог понадобиться Игорю медлительный и неповоротливый пеший полк, если князь собирался совершить стремительный конный рейд на половецкие вежи и столь же быстро уйти с добычей восвояси? Окружение в безводной степи - верная гибель, поэтому у князя, конечно же, и мысли не было об обороне. Мы, следовательно, приходим к выводу, что пешая рать северским князьям в их майском рейде в половецкую степь не только не была нужна, но и свела бы на нет все преимущества в маневренности опытных княжеских конных дружин, ставя под угрозу самый замысел похода.
Другой аргумент, направленный против версии о найме князем Игорем для своего похода простонародья в пеший полк, основывается на редко используемом историками летописном факте, не вызывающем каких-либо возражений. Великий князь Киевский Святослав Всеволодич и его соправитель в Киевщине Рюрик Ростиславич после осуществленного ими прошлым летом успешного похода на днепровские половецкие кочевья, завершившегося разгромом юрта Кобяка, решили закрепить достигнутое в слишком уж затянувшейся русско-половецкой войне и осуществить летом 1185 г. большой и длительный поход на юрт Кончака, располагавшийся в бассейне Дона, точнее, Северского Донца. В целях подготовки похода и сбора необходимых войск Святослав в апреле 1185 г. отправился речным путем (разумеется, не верхом, поскольку в это время ему было уже 65 лет) из Киева через Чернигов и Новгород-Северский в Корачев, расположенный в землях Вятичей. Киевский летописец фактически утверждает, что князь Святослав не заметил в Новгород-Северском никаких приготовлений своего кузена к сепаратному походу в степь, поставившему крест на летнем общерусском походе. И князь Игорь, и князь Ярослав Черниговский, конечно же, имели возможность соблюсти режим секретности, готовя к походу собственные служилые полки. Но если бы Игорь кликнул "охочих" по городкам и селам княжества в пешее войско, то утаить подобное от ушлых слуг и подсылов великого князя, очень опытного в деле управления государством, было бы невозможно, и Святославу уже на его пути в Вятичи конечно бы донесли о подозрительных сборах мужиков в землях своего кузена. Однако, если верить летописи, ничего подобного великий князь не заподозрил, считая, что все идет по ранее согласованному плану. Следовательно, сбора ополчения в северских землях, судя по всему, действительно в то время не было.
Обратимся, наконец, к уже испытанному нами и даказавшему свою эффективность методу соотнесения расстояний и времени, потраченного на их преодоление - методу совершенно объективному и бесспорному. В качестве исходных данных примем, во-первых, описание маршрута движения войск Игоря, данное в реконструкции Б.Рыбакова (см. его книгу "Петр Бориславич"); во-вторых, временные ориентиры, приведенные в Ипатьевской летописи. По Рыбакову, маршрут похода можно разделить на две части: девятидневный переход из Новгород-Северского к реке Уды ("Донец" в "Слове о полку Игореве") с 23 апреля по 1 мая (день солнечного затмения) протяженностью по прямой в 260 км, и шестидневный переход со 2 по 9 мая, за вычетом двух дней ожидания подхода Всеволода из Курска, от Уды до верховьев реки Самары, где, по мнению Рыбакова, и произошла встреча войска князя Игоря с половцами, переход протяженностью 23О км, рассчитанной по спрямленным отрезкам. Получается, что русское войско до затмения на Удах преодолевало в день в среднем по 29 км, а после затмения по степи в среднем по 38 км. Разница в скоростях передвижения объясняется легко: до границы со степью войскам на походе пришлось переправляться через несколько рек и обойти десятки оврагов, которыми столь богато Черноземье; по степи же кони пошли намного резвее. А пешие ратники? Скорость их передвижения на марше составляет примерно 4 км/час, не более, притом по ровной дороге. Семь-восемь часов ходьбы - это физический предел, тем более, что столько приходится "топать" каждый день; следовательно, 30 км за день без преодоления препятствий - физически предельное расстояние, одолеваемое пешим войском за день. Фактически, с учетом движения по бездорожью, по пересеченной местности, необходимости организации переправы людей и военного снаряжения следует снизить величину дневного перехода пехоты до 20-25 км. Получается, что предполагаемое пешее русское войско реально не вписывается в необходимые ему 29 км в день на первом участке похода, а на втором разница становится почти двукратной. Не бежали же, в самом деле, мужики по густотравью раскаленной степи или по ночному полю, спотыкаясь о неровности и кочки! Вывод очевиден: за указанную в летописях продолжительность похода пешее войско дойти до Каялы не могло! Данный вывод не изменится, если принять любой из альтернативных принятому выше маршрутов похода, поскольку расстояния только увеличатся. Кстати, имеется летописный же "проверочный" вариант правильности наших оценок. Игорь и Овлур бежали из мест содержания князя в плену в районе реки Тор на правобережье Северского Донца до пограничного русского городка Донец, преодолев не менее 200 км. Сначала они мчались на конях, стремясь уйти как можно дальше, затем бросили загнанных скакунов и 11 дней добирались пешком. Если принять, что им удалось проскакать галопом 25 км, то оставшиеся 175 км они проходили, преодолевая в день или за ночь не более 16 км. Комментарии, как говорится, излишни: ни о каких 30 и тем более 40 км в день и речи идти не может!
К чему же мы пришли? Во-первых, пеших полков в войске князя Игоря быть не могло, что вполне согласуется с позицией Рыбакова. Во-вторых, не могло быть решающей битвы между русским и половецким войсками в том виде, как она описана в первоисточниках; не могло быть ни по способам ведения боя, ни по его длительности. Следовательно, все три имеющихся в поле зрения историков первоисточника совершенно недостоверны в центральном пункте своих повествований. Если мы все же хотим восстановить хотя бы приблизительные очертания очевидно искаженной первоисточниками исторической истины, то необходимо провести критический анализ всей иной информации, имеющей отношение к столь неожиданно злополучному походу князя Игоря - неожиданно и для современников князя Игоря, и для нас, вдруг засомневавшихся в истинности того, во что мы безусловно и искренне верили до сих пор. Это тем более необходимо, если мы желаем разобраться в скрытой пока от нас сущности взаимосвязи "Задонщины" и "Слова о полку Игореве" и сущности взаимосвязи древнерусского летописания и эпоса вообще.
Поскольку серьезные сомнения вызывает теперь существование самого факта военного похода северских князей на половцев в 1185 г. и его трагического завершения разгромом русского войска, нам предстоит исследовать в рамках возможного достоверность совокупности сведений, почерпнутых из первоисточников, "обрамляющих" возможно недостоверный факт самой битвы.
Повествование о походе князя Игоря Святославича на половцев киевский летописец начинает с незначительного, на первый взгляд, сообщения о том, что Игорь выпросил у своего сюзерена, черниговского князя Ярослава, Ольстина Олексича с черниговскими ковуями, который присоединился к войску Игоря не позднее 23 апреля и, стало быть, отправиться из Чернигова должен был еще раньше. Однако в той же летописи выше приведено сообщение об отказе еще в феврале Ярослава Черниговского своему брату Святославу Киевскому в просьбе принять участие в весеннем походе на Кончака. Якобы Ярослав заявил брату следующее: "Азъ есмь послалъ к нимъ (к половцам - Е.Т.) мужа своего Ольстина Олексича, а не могу на свой мужь поехати!" (38, с.350). Послал же Ярослав своего боярина к Кончаку с предложением заключить между ними мир, и этот мир Ольстин Олексич в Чернигов привез. А уже спустя полтора месяца тот же Ольстин Олексич повел конную черниговскую дружину воевать половецкие кочевья рядом с юртом Кончака, с которым договорился о мире. Это уж слишком даже для средневекового коварства! К тому же и безрассудно: ведь всесильный Кончак, узнав, что ему приходится сражаться с тем самым русским воеводой, с которым он только что сладил мир между ним, ханом, и князем Черниговским, крепко оскорбится и начнет мстить всей Черниговщине за подлость ее князя. Зачем, спрашивается, это нужно Ярославу? Поссориться одновременно и с великим князем Киевским, и с великим ханом половецким способен только очень недальновидный князь-юнец, а не седовласый правитель одного из сильнейших княжеств Руси. Да быть этого не может, а эпизод с посылкой ковуев на помощь Игорю, скорее всего, просто выдуман летописцем.
Вызывает недоумение согласие наших историков с ничем не подтвержденным сообщением В.Н.Татищева о большой численности северского войска. Татищевские 5 тысяч плененных на Каяле русских воинов превратились у Рыбакова в 10-15 тысяч всадников, выступивших в поход. С точки зрения разумности соотношения между погибшими и плененными цифры Рыбакова, может быть, и обоснованы, а по существу ничего общего с реальностью они иметь не могут. Представим себе, что князь Игорь захотел бы приобрести 10 тысяч воинов, чтобы затем одеть, обуть их, вооружить, посадить на коней и отправить в гибельный поход. Сколько ему на это потребуется средств? Стоимость холопа на Руси в XII в. можно оценить по сумме штрафа за его незаконную продажу, которая составляла 12 гривен серебра, при этом один вол стоил 1 гривну (13, с.195), и столько же князь Ярослав Мудрый уплатил каждому новгородскому ратнику за участие в победном походе на Киев в 1015 г. Следовательно, наем свободных и приобретение холопов обошлись бы князю в огромную сумму не менее чем 15-20 тысяч гривен! Сколь велика эта сумма, можно оценить при сравнении ее со стоимостью общинного праздничного пира, устраиваемого одной из купеческих гильдий Новгорода середины XII столетия для своих членов, которая равнялась 25 гривнам. Купеческий новгородский пир не беднее великокняжеского, поэтому стоимость тысячи пиров для третьестепенного князя совершенно неподъемна. А ведь еще нужно учесть стоимость вооружения, боевых коней, припасов и много чего прочего, потребного для военного похода. Совершенно очевидно, что подготовка 10-15 тысяч всадников соответствует общегосударственному масштабу военных мероприятий, но никак не скромным возможностям вассала черниговского князя. Но если согласиться с нашими уважаемыми историками и принять к сведению их оценки численности северского войска князя Игоря, то каким же по количеству должно было бы тогда быть все войско десятков княжеств, собираемое под знаменами великих князей Киевщины? Уж никак не менее ста тысяч! Странно, что тот же Рыбаков не обратил внимание на ранее опубликованную статью М.Г.Рабиновича "Военное дело на Руси эпохи Куликовской битвы" (40), в которой совершенно обоснованно утверждалось, что все Киевское княжество в период своего наибольшего расцвета в конце XI в. имело войско численностью в пределах 8 тыс. человек. Даже такое наиболее мощное на Руси конца XII в. государственное объединение, как Великий Новгород, могло набрать для осуществления важного военного похода войско не более чем в 12 тысяч человек! И это еще не все несуразицы при вольном оперировании столь большими числами. Рыбаков строит свою концепцию Игорева похода, исходя из необходимости соблюдения князем скрытности похода и от Святослава Киевского, и от половцев. Вряд ли можно было бы утаить столь значительный масштаб военных приготовлений от Киева. А вот что касается скрытности от вражеской степной разведки, то можно предложить вниманию читателей наглядную картинку. Армия в 10 тыс. всадников, построенная в походную колонну по десять, растягиватся на пять километров плюс километр-два на повозки. Пыль поднимается неимоверная, а топот копыт десятков тысяч лошадей (с учетом заводных) разносится кругом верст на десять. Половцам надо было быть совершенно слепыми и глухими, чтобы уже в районе затмения на Удах не засечь столь большое русское войско и не предпринять контрмеры. Не мог не понимать этого и опытный воевода князь Игорь. Но, пожалуй, самое поразительное в древнеруской истории то, что несуразные выдумки подневольных и заказных летописцев не подвергаются современными историками хотя бы сравнительному критическому анализу, тем более, что до нашествия Батыя кровопролитных сражений на территории самой Руси было предостаточно. Вспомним хотя бы знаменитую Липицкую битву 1216 г. близ Юрьева-Польского (древний город восточнее Москвы), в которой решался вопрос о новом разделе земель всей Руси между кланами князей Рюриковичей. Друг против друга встали войска самых богатых и сильных в военном отношении земель: Суздальской, Владимирской, Переяславской, Муромской, Ростовской, Новгородской, Псковской, Киевской, Смоленской, Галицкой. Знаменитыми были и предводители: князь Новгородский и Галицкий Мстислав Удатный; сыновья Всеволода Большое Гнездо Юрий, великий князь Владимирский (через 22 года погибший на реке Сити в сражении с Батыем), и Ярослав, впоследствии тоже великий князь, отец Александра Невского. Битва была непродолжительна, но на редкость кровопролитна, поскольку озверевшие ратники бросавших оружие в плен не брали. С обеих сторон, как сообщает летопись, погибло 9233 человека, в подавляющем большинстве черных людей из мужицких полков. Следовательно, вооруженные силы почти всей Руси составили, вероятно, 25 - 30 тысяч человек, преимущественно пеших ратников, что разумно соответствует общим людским ресурсам славянских земель, а также сделанной нами в предыдущем разделе реалистичной оценке численности войска Дмитрия Донского, которое он смог собрать для организации отпора Мамаю. Кстати говоря, та же летопись отмечает, что в ходе липицкого сражения "погоду" сделали всего два княжеских конных полка Мстислава Удатного и Владимира Псковского, посекших мужиков. Ну как можно поверить в то, что какой-то северский князь имел конное войско, раз в десять превосходившее конницу великого Мстислава, о котором наслышан был даже Чингиз-хан!
А теперь, уважаемые читатели, зададимся следующим вопросом: куда и зачем все-таки вел свое могучее войско князь Игорь? Просто в бескрайнюю и маловодную степь, дышащую изнуряющим полдневным жаром, чтобы молодецки погонять сарацина, как в старой народной сказке? Разумеется, это не так, огромные и дорогостоящие армии для забавы не собираются. Послушаем, что говорит по этому поводу академик Б.Рыбаков, один из наиболее сведущих в вопросах истории Древней Руси ученый. На с.84 цитируемого нами его труда "Петр Бориславич" читаем: "... Игорь... напал на окраинное кочевье, о котором в летописи ничего не сказано о принадлежности его тому или иному хану... В "Слове" нет обычного для эпоса противопоставления двух враждующих полководцев; есть Игорь, есть Буй-Тур Всеволод, а кто возглавлял тогда, в процессе битвы, половецкие войска, нам (а, может быть, и русским людям XII века) неизвестно". И далее академик так подытоживает свое исследование (с.85): "Игорь не нападал на юрт Кончака. Кончак не организовывал окружение Игоря". Прямо как слова известной сказки: иди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что! Кто-то из читателей может возразить с недоумением: на кого шел Игорь войной - неизвестно, а вот куда именно шел, знают даже школьники: на реку Каялу, где и приняла смертный бой с половцами героическая русская дружина. Вот только как узнать, где эта проклятая Каяла протекает, в каких землях? За ответом снова обратимся к академику (с.135): "Летопись не дает нам точного местоположения Каялы. В "Слове" есть разночтения: с одной стороны, "Игорь к Дону вои ведет", битва должна произойти "на реце на Каяле у Дону Великаго", а с другой стороны, "Половцы идут от Дона и от моря", "Идти дождю стрелами с Дону Великаго". Целый ряд исследователей ищет Каялу в бассейне Дона, опираясь на приведенные примеры. Замечу, что эти примеры не дают еще права решать вопрос так однозначно...". Сам Рыбаков считает, что пресловутая Каяла вовсе не река правобережного бассейна Северского Донца, а река левобережного бассейна Днепра! Ее и рекой-то назвать сейчас нельзя: это почти пересохшая от безводности пустыни Скелька, приток грязной речки Бык в верховьях реки Самары. И что только в таком гиблом месте искал князь Игорь со своим могучим конным войском? Богатый полон и славу? Полноте, господа историки и прочие любители сказочных летописей! Ничего в этих Богом проклятых местах нисколько не страдавший безумием князь не искал, потому что никогда там и не был. А вот зачем летописцы послали своих легковерных потомков (т.е. нас с вами) искать ветра в поле - еще предстоит выяснить. (Заметим, что летописный ветер гуляет по широким степям очень вольно: А.Горский, к примеру, предлагает искать Каялу на левобережье Северского Донца).
Вообще, когда вчитываешься в текст "Слова" и сопоставляешь его с летописью, недоумение постепенно перерастает в неприятие смысла всего того, что нам пытается всучить в качестве исторической реальности хитрющий древний иноверец. Нет, я не оговорился: вы попробуйте отыскать в "Слове" имя Христа. Оно начисто отсутствует, как нет и упоминания о Боге; зато автор твердит нам о Стрибоге и Даждьбоге, идолища которых двести лет назад святой Владимир свергнул с киевской кручи в Днепр; да и не просто твердит, а прямо считает русичей "внуками Даждьбожьими" и тычет князьям былым титулом, более почетным, нежели великий князь - хазарским каганом (9, с.19). Возникает подозрение, что "Слово" писал явно не православный боярин, а иудей хазарин или космополит грек, бежавший на Черниговщину от ужасов крестовых походов. Уж им-то незачем стесняться, раздавая упреки и назидания владетельным русским князьям-варварам. И талантливых книжников уже в те глухие времена было полно среди евреев и греков, имеющих представление об изящном, художественном письме. А мы, зашорив свои умы и души ложно понятым патриотизмом, до сих пор ищем гения средневековой словесности среди отечественных варваров. Да опуститесь же, господа, на землю с виртуальных патриотических высот: не было в те времена отечественного литературного детства высокой и мудрой поэзии слова на Руси и быть не могло; как, очевидно, не было и художников слова среди беспросветного русского полуазиатского средневековья. И давайте обратим более пристальное внимание именно на наше понятное, привычное и потому не замечаемое нами доморощенное варварство, в котором иногда высокой нравственности побольше, чем у закордонного продажного рационализма в изящной словесной обертке. Поверим поэту и летописцам, что битва Игорева войска с половцами все-таки имела место, и в окровавленном степном ковыле навеки уснули многие тысячи русских воинов. А что было дальше? Вспомним "Сказание о Мамаевом побоище" или "Задонщину". Их авторы, несомненно православные люди, даже в выдуманных текстах не посмели не почтить память якобы павших русичей и уверили нас, что все они были отделены от поганых и погребены по христианскому обычаю. Автору же "Слова" на христианские традиции глубоко наплевать. Он ни словом не обмолвился о погребении тел христиан. Вспомним его последние слова о несчастных воинах: "Тут пир окончили храбрые русские: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а дерево с тоской к земле приклонилось". О загубленных христианских душах, о непогребенных телах сожалели только травы да деревья. А сожалел ли о них, попав в плен, виновник их гибели князь Игорь, или хотя бы его героический брат Всеволод? Автор "Слова" все эти христианские глупости попросту проигнорировал. Летописец тоже ничего не сказал, поскольку списывал сюжет с языческого "Слова", однако счел нужным поддержать если не моральный, то хотя бы княжеский имидж Игоря, сообщив, что жилось ему в плену вольготно, ездил князь с ястребами на охоту, имел полдюжины слуг и даже вызвал к себе попа. Либреттист оперы "Князь Игорь" намек летописца понял правильно: охота, вино, девки да дружба с Кончаком. Если бы у князя по прихоти поэта-иноверца была не языческая душа варяжского варвара, а христианская, совестливая, то он вымолил бы у Кончака разрешение похоронить своих валявшихся под открытым небом дружинников хотя бы руками русских же пленников, которых, если верить Татищеву, имелось немало. Но ни в "Слове", ни даже в летописях на это и намека нет. Если "Слово" сочинил за деньги нехристь, то подобное равнодушие понятно и в глубине души иноверца оправдано: ему ли сожалеть о непогребенных неверных! Но если все же допустить, что гений отечественной словесности был христианином, то хотя бы косвенным оправданием его совсем нехристианской бесчувственности может послужить только лишь одно: битвы в действительности не было, ему пришлось ее выдумать; стало быть, никакого подобного греха ни он, ни реальный князь Игорь за душой не имеют и не имели. Умные поймут, а для дураков и так сойдет!
Если рассмотреть вместе всю совокупность детально разобранных нами предположений, то наиболее вероятным и при этом очевидным в своей простоте представляется итоговое утверждение о том, что вообще никакой битвы 10-12 мая 1185 года войск князя Игоря с половцами не было. Но тогда возникает следующий большой и требующий от нас определенного ответа вопрос: а имел ли тогда вообще место в указанный в летописях период времени какой-либо поход северских князей в половецкую степь, и если да, то с какой целью? Как это ни странно, но отвечать на поставленный вопрос в том логически естественном порядке, в каком он поставлен, вряд ли возможно. Допустим, что нами отыщутся какие-то достаточно убедительные аргументы в пользу версии, отрицающей сам факт похода - ни военного, ни "свадебного" (в исторической литературе имеется и такая гипотеза) и вообще никакого. Тогда придется признать, что летописные сведения о большой русско-половецкой войне 1183-87 гг. совершенно недостоверны при описании событий, как раз приходящихся на самый интенсивный и по времени сердцевинный ее период. Вряд ли киевский игумен Моисей мог опуститься до того, чтобы предложить современникам и потомкам перечень эпических фантазий вместо исторических сообщений, да и независимые от киевских и черниговских властей летописцы Северо-Восточной Руси распознали бы слишком обширную фальшивку. Разумеется, подобные скорее эмоционально-психологические, нежели объективно-фактологические аргументы не могут приниматься в качестве доказательства, и о них не следовало бы даже упоминать при рассмотрении столь общего вопроса. Увы, серьезные документальные основания для подобных сомнений все же имеются: как отметил Рыбаков, "в новгородских летописях поход 1185 г. не только не комментируется, но даже не упоминается" (39, с.157). Данный неопровержимый факт можно интерпретировать двояко: либо действительно такого похода не было, либо новгородские летописцы просто сочли подобную историческую мелочь не достойной их внимания. Следовательно, объективности ради нам все же целесообразно начать анализ поставленного выше вопроса именно со второй его части и попытаться выявить возможные цели и задачи похода князя Игоря как принимаемого apriori реального исторического события.
Нам потребуется освежить в памяти и даже уточнить содержание и суть тех исторических событий, без учета которых выявление вероятных причин осуществления князем Игорем своего столь знаменитого в потомках похода невозможно. Вспомним, прежде всего, кто был кем на политической арене 1180-х годов в Южной Руси. Более всех интересующий нас деятель - князь Игорь - происходил из знаменитого своей воинственностью и усобицами рода черниговских князей Ольговичей, получившего свое наименование от князя Черниговского Олега Святославича (ум. в 1115 г.), которого автор "Слова" прозвал "Гориславичем" за его непримиримость в борьбе с родичами за более почетное место в сложившейся княжеской иерархии; в борьбе, которая стоила многой крови простому народу Руси. Олег Черниговский фактически завершил обособление Чернигова и всего левобережья Днепра от Киева, которое началось еще во времена Ярослава Мудрого, когда тот вынужден был временно уступить Чернигов своему брату Мстиславу Тмутараканскому. Впоследствии на Черниговщине властвовали только сыновья и племянники Олега, образовавшие разветвленный клан Ольговичей, который стал соперничать с кланом потомков Мстислава Великого, сына Мономаха. Игорь, сын Святослава Ольговича Черниговского (ум. в 1164 г.), как и его старший брат Олег (ум. в 1180 г.), после смерти отца были оттеснены в Черниговском великом княжении на вторые роли сыновьями дяди Всеволода Святославом и Ярославом. Именно двоюродный брат Игоря Святослав Всеволодич до своего вокняжения в Киеве в 1181 г. был князем Черниговским, передав затем титул брату Ярославу. Олегу же, а после его смерти Игорю дастался на Черниговщине Северский удел (Новгород-Северский, Курск, Трубчевск, Путивль), поэтому Игорь формально оказался вассалом своих двоюродных братьев, как и младший брат Игоря Всеволод, князь Трубчевский. Впрочем, ничего обидного здесь быть не могло, поскольку Игорь, появившийся на свет в 1151 г., был много моложе своих двоюродных братьев Ольговичей: Святослав, родившийся предположительно в 1120 г., вполне мог считаться отцом Игоря и потому звал его "сыновцем".
В 1180 г. Ольговичи затеяли усобную войну с Ростиславичами, потомками Мстислава Великого, за право владения Киевщиной. Игорь принял в ней активное участие. Поскольку он успел, видимо, установить союзнические отношения с половцами, земли которых непосредственно граничили с владениями северских князей, то приглашенные Святославом половецкие ханы Кобяк (западный, поднепровский юрт) и Кончак (восточный, донской юрт) как главные владетели степи согласились выступить совместно с дружиной Игоря в качестве авангарда армии Ольговичей. Этот авангард был, однако, разгромлен войсками Рюрика Ростиславича. Игорь с Кончаком едва спаслись, переплыв в одной лодке Днепр и бежав в Чернигов, а хитрый Святослав заключил мирный договор с Рюриком, в соответствии с которым Святослав стал великим князем Киевским, а все земли Киевщины вне самой столицы отошли к Рюрику. Ярослав Всеволодич сел на освободившийся черниговский престол и тоже сделался великим князем, хотя и более низкого ранга, а Игорь не приобрел ничего, кроме дружбы с Кончаком, которому он, видимо, уже тогда пообещал женить на его дочери своего старшего сына Владимира, когда тот подрастет. Ярослав Черниговский наверняка остался недоволен союзом своего старшего брата с кланом смоленских выскочек Ростиславичей и поэтому начал проводить в жизнь политику сближения с половецкими ханами, надеясь тем самым не только оградить Черниговщину от их набегов, но и ослабить слишком высоко вознесшегося с его же помощью старшего брата. Разумеется, новгород-северский Игорь в данном вопросе был полностью солидарен с Ярославом, втайне надеясь, что великий Святослав когда-нибудь споткнется, и его заменит на киевском столе младший брат, а он, Игорь, переселится владетелем в богатый Чернигов.
Святослав Всеволодич, понимая, что отсиживаться в боярском Киеве без дела не только стыдно, но и опасно, презрел свои лета и занялся подготовкой общерусских военных походов на половецкую степь, чтобы не просто отодвинуть подальше от Киевщины кочевья Кобяка и Кончака, но и разгромить их совсем. В этом благом и масштабном деле Святослав в полной мере проявил себя энергичным и талантливым организатором. Большинство южнорусских земель поддержало инициативу киевского князя и, забыв былые распри, охотно участвовало в его военных мероприятиях. В 1184 г. соправители Киевщины Святослав и Рюрик организовали и возглавили большой поход 11 русских князей на юрт Кобяка. Близ реки Орели, левого притока Днепра, 30 июля половцы потерпели сокрушительное поражение, а хан Кобяк попал в плен. Ярослав с Игорем от участия в походе отказались, не без скрытой издевки сославшись на большую удаленность кочевий Кобяка от их владений.
Следующий, 1185 г. начался с постыдной дипломатии коварства и обмана. Святослав наверняка рассчитывал на то, что уж в новом походе на Кончака его родной брат Ярослав примет участие, поскольку юрт Кончака непосредственно примыкал к Черниговским землям, в состав которых входили северские уделы его двоюродных братьев Игоря и Всеволода. Необходимость в новом большом походе была всем очевидна: Кончак по снегу пошел воевать пограничное Посулье, стремясь перехватить у Святослава Киевского военную инициативу. Ярослав затеял с Кончаком мирные переговоры, послав к нему боярина Ольстина Олексича, и якобы теперь ожидал ответа. Однако выставлять себя явным сепаратистом Ярослав все же побоялся и, видимо, договорился с Игорем о том, чтобы новгород-северский князь разыграл роль громоотвода от назревавшей грозовой опалы Киева. Дальше произошли совершенно непонятные события. Войска Святослава и союзных с ним князей преградили путь коннице Кончака и даже потрепали 1 марта его арьергард на реке Хорол. Погода была неблагоприятной для сражений: начал интенсивно таять снег, и передвигаться верхом или пешим ходом было равно тяжело. Игорь с конной дружиной выступил на соединение с войском Святослава, но в тумане потерял ориентировку и застрял где-то на Суле. Кончак тоже не спешил уходить с той же Сулы. Трудно поверить в то, чтобы два конных войска могли пройти друг мимо друга, не высылая вперед и в стороны положенные дозоры. А ведь если бы Игорь обнаружил Кончака и поспешил известить об этом воевод Святослава, то все половецкое войско неминуемо было бы зажато русскими с двух сторон в труднопроходимой из-за весенней распутицы местности. Итог грядущего сражения нетрудно было бы предсказать, и половецкая угроза была бы на десятилетие снята, как говорится, с повестки дня. Вместо этого Игорь просто приказал возвращаться домой, и не подумав продолжать поиски половцев или идти на соединение с войском Киева. Рыбаков, подробно разбирая данный эпизод, прямо не обвинял князя Игоря в предательстве, однако и не счел возможным скрывать свои подозрения на данный счет. Вот что он пишет в книге "Петр Бориславич" на с. 60: "Нельзя пройти мимо того факта, что, когда Игорь в апреле этого же года отправился в степной поход, он уже был сватом Кончака. Дочь Кончака уже была просватана за княжича Владимира, сына Игоря. Такие браки обычно скрепляли важные дипломатические союзы. Комфортабельная жизнь Игоря в плену у Кончака, подробно описанная летописцем, подтверждает наличие союза между князем и ханом". Борис Александрович, конечно, был абсолютно прав, когда выдвинул гипотезу о том, что над всеми действиями Игоря довлел заключенный ранее негласный союз между ним и Кончаком, правда, с одной существенной поправкой: существовал более широкий именно "дипломатический" союз между коалицией левобережных князей во главе с князем Черниговским Ярославом и главным ханом донских половцев Кончаком. Этот союз преследовал далеко идущие цели, в ряду которых брак между детьми Игоря и Кончака занимал важное, но не первое место. После разгрома Кобяка у Кончака появилась реальная перспектива объединить под своей рукой всю половецкую степь от Днестра до Волги. Конечно, у Кончака имелись серьезные внутренние проблемы с управляемостью десятков свободолюбивых половецких ханов, но в 1185 г. наиболее серьезной для его лидирующего положения являлась перспектива длительного военного противостояния с коалицией южнорусских князей во главе с киевским князем Святославом, который проявил неожиданные для его преклонных лет волю и энергию в деле окончательного решения для Руси "половецкой" проблемы. Возможность отрыва от южнорусской коалиции богатого и сильного великого черниговского княжения представлялась Кончаку счастливым подарком судьбы, которая когда-то свела его в одном боевом строю с молодым князем Игорем, близким родичем Ярослава и вторым после него лицом в Черниговском княжестве. Без участия Ярослава и Игоря поход Святослава на Дон был трудноосуществимым мероприятием по чисто военно-стратегическим соображениям. Но не менее важным формирующийся союз с Кончаком представлялся и княжескому тандему Ярослав-Игорь, укрепляя его позиции в противостоянии Святославу, фактически изменившему клановым интересам Ольговичей в пользу Ростиславичей в обмен на титут великого князя Киевского. Правоборежная Русь растрачивала свои ресурсы в борьбе с половцами, тогда как Черниговщина, используя дружбу с Кончаком, не только сохраняла, но и накапливала их. Кроме того, Ольговичи могли вполне надеяться и на прямую военную помощь со стороны Кончака в случае нового обострения отношений с Ростиславичами. Мы видим, что союз черниговских князей с Кончаком содержал много дипломатических тонокостей, которые подлежали обсуждению и согласованию на высоком посольском уровне, но при этом его истинные задачи и конкретные мероприятия должны были оставаться вне поля зрения Киева. Именно такую посольскую миссию в стан Кончака и осуществил боярин Ярослава Ольстин Олексич. Из летописи становится ясно, что его посылка к Кончаку скрывалась от Святослава, пока факт отправки посла Ярославу не пришлось дезавуировать, чтобы как-то оправдать свое демонстративное бездействие. При этом Ярослав хитроумно дезориентировал брата относительно истинных намерений Чернигова согласием на участие в весенних военных действиях против Кончака своего вассала Игоря. Данную ему роль в разыгрываемой Ярославом политической пьесе Игорь сыграл превосходно; к тому же он ничем не рисковал, поскольку заранее знал, что Кончак в январе или начале февраля был предупрежден боярином Ярослава, и потому никаких неприятностей от хана дружине Игоря не предвидилось.
Промежуток времени от февраля до 23 апреля изложен в летописях торопливо и маловразумительно, поэтому Рыбакову понадобилось все его выдающееся мастерство исследователя и комментатора "Слова", чтобы углядеть в нем некие параллели с летописью. Если русское войско 1 марта разбило на Хороле арьергард Кончака, то, следовательно, половцы уже отходили в Посулье. Значит, они совершили в январе-феврале зимний набег на Русь, когда снег наиболее глубок, из-за чего проезд и проход сквозь леса и перелески невозможен. Зимой с Русью воевать сложно из-за морозов и снегов; и это со стороны половцев тем более странно и непонятно, когда в стане Кончака в феврале обретался посол черниговского князя, привезший хану какие-то предложения не то о мире, не то о совместных действиях на весну и лето. Если Кончак задержался на Суле до весны, до тяжелой распутицы, из-за которой вывоз награбленного в степь просто невозможен, то, значит, он вообще не собирался уходить до лета из Посулья, которое, видимо, уже считал своей территорией. Далее, наши историки летопись понимают буквально и даже с запасом. Например, Горский так говорит о битве 1 марта: "В начале 1185 г. в поход на Русь выступил Кончак. Его войска дошли до реки Хорола, притока Псла, и были отброшены 1 марта соединенными силами южнорусских князей" (36, с.9). Следовательно, на Кончака ополчилась большая союзная армия, которая, правда, из-за распутицы и тумана половцев не нашла. Большая война окончилась пшиком! В это же время Кончака искала небольшая княжеская дружина Игоря. Значит, и у Кончака силы были небольшие, достаточные для набега, но никак не для серьезной войны. Для отражения небольших половецких набегов у Киева всегда имелись под рукой "черные клобуки" (кочевники русской службы). Откуда тогда и зачем на границе Киевщины успели разместиться эти пресловутые "соединенные силы южнорусских князей"? В апреле воевода князя Святослава Роман Нездилович успешно повоевал каких-то половцев и взял много полона и коней. Рыбаков с трудом нашел в "Слове" очень спорное соответствие данному сообщению летописца, при этом счел поход воеводы Романа "разведкой боем". Данное событие киевский летописец пометил 21 апреля, не уточнив, что именно произошло в этот пасхальный праздник: успешное для русских сражение, получение в Киеве известия о нем или возвращение победителей с добычей? Очевидно, что великий князь должен был бы дождаться своей разведки, узнать от нее последние новости о половцах, отпраздновать вместе с народом главное христианское торжество и уж потом отправляться в Вятичские земли для сбора войск для летнего похода (это при том, что в его распоряжении уже имелись внушительные союзные силы!). Но вот ведь накладка: князь Святослав, по мнению академика, миновал Новгород-Северский до 23 апреля на пути в Корачев ("Игорь протрубил сигнал похода, похода сепаратного, утаенного от великого князя, недавно проехавшего через Новгород-Северский" (39, с.62)) - а ведь от Киева до Новгород-Северского триста верст по прямой, а по реке существенно больше. Триста верст для старика - это не менее двух недель пути в ладье на веслах вверх против течения Десны. Несостыковка с разведывательным походом воеводы Романа очевидна, а вот дата начала похода князя Игоря вполне соответствует православным обычаям: отметить как подобает самый великий праздник христиан, и уж потом отправляться в поход на басурман. Нельзя признать правоту Рыбакова и в другом: а именно в его предположении, что великий князь Киевский должен был застать своего "сыновца" в северской столице и, следовательно, еще раз заручиться его словом о непременном участии северских князей в летнем походе на Кончака под руководством киевских князей. Чтобы не давать лживых обещаний и клятв (ведь это грех великий!), князю Игорю, напротив, надо было уйти из Новгород-Северского до приезда Святослава, а не после. Но уйти только с ближней дружиной, чтобы не возбудить подозрений у недоверчивого старого киевского князя.
Если верить летописи, то вся весна прошла в активных боевых действиях между русскими и половцами без каких-либо ощутимых итогов для обеих сторон. Спрашивается, зачем им было истощать себя бесплодными стычками в весеннюю грязь и холод, когда даже днем из-за тумана ничего не было видно? Думается, что все это нужно было летописцу, но не воинам и их опытным и разумным воеводам. Исходя из исторической ситуации, сложившейся к концу апреля, у князя Игоря не возникало необходимости в организации военного похода в степь на половцев; более того, подобный поход не объясняется никакими разумными соображениями. В самом деле, Святослав военных действий от Игоря весной не требовал, даже наоборот; Ярослав фактически установил сепаратный мир со степью в лице Кончака, поэтому отправлять Игоря в разбойный поход было бы с его стороны нелепо и безрассудно; сам Игорь, ставший сватом хана, не имел никаких причин для вражды с ним или его соседями; никакой усобицы между половецкими ханами весной 1185 г. летописи не отмечали, да и не до этого им было в ожидании продолжения большой войны со Святославом и Рюриком. А вот князь Черниговский Ярослав к лету неизбежно попадал в сложную и опасную для него ситуацию. Отказав брату Святославу в военной помощи в феврале, вторичным отказом весной от участия в подготовке общерусского похода на Кончака Ярослав фактически объявлял себя прямым союзником половцев и, следовательно, врагом Киева и долгосрочных интересов всего Поднепровья. В этой ситуациии он вполне мог ожидать репрессивных действий со стороны коалиции Ростиславичей с киевским боярством, и вряд ли Святослав в подобной ситуации рискнул бы встать на защиту родного брата, запятнавшего себя предательским сговором с половцами. Наивно полагать, что всего этого опытный политик Ярослав и его бояре не осознавали и не искали выхода из создавшейся ситуации. И выход был найден - простой и вместе с тем оригинальный. Святослав, проезжая мимо Чернигова и Новгород-Северского в апреле, направляясь на север к Вятичам, потому не заметил ничего подозрительного в землях своего брата, что ничего там и не происходило: ни военных сборов, ни переговоров между князьями, о чем великому князю непременно бы сообщили осведомители и подсылы, без которых получать объективную информацию от соседей было бы попросту невозможно. Ярослав был посвящен в планы брата и поэтому сумел все обговорить с северскими князьями и Кончаком задолго до приезда Святослава с очевидной инспекционной проверкой (ну не дело же старому великому князю самому ездить по закоулкам Руси и клянчить у местных феодалов холопов для войны!). Как только великий князь покинет пределы северского удела, все его четыре князя, взяв собственные княжеские конные дружины, якобы самовольно, не посоветовавшись с князем Черниговским, уходят в степь в набег на половцев (разумеется, без ковуев Ярослава!). Князь Игорь с ближайшими родичами якобы просто взяли да ускакали в неизвестном направлении, а не пошли в военный поход. Когда Святослав будет возвращаться по Десне из Корачева в Киев в начале мая, то получит крайне неприятное известие, что его взбалмошные двоюродные братья Игорь и Всеволод, взяв с собой двух юных несмышленышей Владимира и Святослава, сына покойного брата Олега, отправились в лихой молодецкий набег на половецкую степь со своими дружинами. Приплыв в Чернигов, Святослав получит тому подтверждение из уст брата Ярослава, который якобы даже не догадывался о глупой затее молодежи. Но теперь как бы с чистой совестью черниговский князь все серьезные разговоры о грядущем общерусском походе на Кончака мог отложить до выяснения ситуации со своими сбежавшими за добычей в степь удельниками.
Итак, князь Игорь со товарищи отправились в половецкую степь не за военной добычей, ища честь себе и славу, а сбежали от киевской рекрутчины сами и увели с собой боевые конные дружины, чтобы не только не участвовать в готовящейся большой войне с Кончаком, сватом и другом Игоря, но и своим уходом попытаться сорвать спланированный Киевом грандиозный общерусский наезд на степь с целью окончательного устранения надоевшей половецкой угрозы. Апрельский поход был в сложившейся ситуации необходим северским князьям, и они его осуществили без какой-то особенной и длительной подготовки, поскольку поход на самом деле был просто уходом из дому на время пребывания в нем владетельного ревизора в лице самого великого князя Киевского, вдохновителя и организатора будущей войны с Кончаком. Выйдя за пределы русских земель, Игорь не торопился (два дня оставался у Оскола, поджидая брата Всеволода из Курска), хотя сразу же попал под надзор половецкой разведки в верховьях Северского Донца. Этот хитроумный план наверняка был детально обговорен с Кончаком еще Ольстином Олексичем, поэтому на маршруте следования дружественных русских конных дружин никаких столкновений с половецкими отрядами не было, и они благополучно добрались до кочевий хана на Торе, правом притоке Северского Донца, где и должны были дожидаться его возвращения из Посулья. Свой стратегический побег в степь князь Игорь намеревался объединить с еще одним полезным делом, которое нельзя было афишировать перед Святославом: нужно было познакомить пятнадцатилетнего сына Владимира с назначенной ему половецкой невестой и с будущим тестем и обговорить организацию грядущей торжественной свадьбы, которая укрепила бы родственными узами формирующийся военно-политический союз межде кланами Ярослава с Игорем и Кончака. Но совершенно неправомерно и даже наивно предполагать, чтобы именно сватовство было главной и единственной целью похода Игоря в степь, превращая его в свадебное мероприятие. Во-первых, ни русские, ни иные средневековые владетели никогда не подчиняли брачным интересам интересы государственные; наоборот, браки всегда рассматривались ими как инструмент продолжения внутригосударственной и международной политики. Во-вторых, в сложившейся на 1185 г. ситуации Святослав Киевский бракосочетания двоюродного внука с принцессой из вражьего стана попросту не допустил бы, а тайная женитьба русского принца, не освященная с подобающим торжеством высшими иерархами церкви и не сыгранная с соответствующим сану и роду отца размахом, противоречила бы вековым обычаям и была бы расценена знатью как унизительная для горделивого клана Ольговичей. И уж, конечно, ни о какой официальной женитьбе Владимира Игоревича в стане Кончака тем более не могло быть и речи: на Руси подобную свадьбу сочли бы в народе поганой.
Что же могло произойти далее? К сожалению, до этого места достаточно определенно просматриваемая с помощью летописей исследовательская тропа выходит в открытую степь, где не то что троп - мало и вообще каких-либо примет, поэтому заплутать очень даже легко. Каким же ориентирам для определения своего местоположения в далеком историческом бытии мы вполне можем довериться? Один из них твердо установлен нами в процессе вышеизложенного исторического анализа: а именно, что никаких боевых столкновений сопровождавшей князя Игоря дружины с половцами не было, и поэтому он беспрепятственно прошел вдоль правого берега Северского Донца к стану хана Кончака. Другой, опирающийся на сообщение Татищева и явно не опровергаемый первоисточниками, предполагает пленение Игоревой дружины половцами. Еще один неопровержимый ориентир - это факт летнего нашествия половецких орд одновременно на южные рубежи Черниговских и Киевских владений. И, наконец, утверждение, что первым на Русь вернулся один князь Игорь, оставивший в стане половцев своих родичей и сына. Правда, последний исторический ориентир может показаться наименее достоверным, поскольку как бы вытекает из выдуманной автором "Слова" и поддержанной летописцами концепции военного поражения русского войска и захвата всех князей в плен. Имеется, однако, очевидное соображение, позволяющее считать летописную версию побега князя Игоря вполне достоверной. Счастливое возвращение из плена правителя Северских земель - слишком заметное и знаковое событие, чтобы его можно было каким-то образом сфальсифицировать; на такое не решился бы ни один летописец и уж тем более составитель солидного Киевского летописного свода 1198 г. игумен Моисей, современник событий десятилетней давности. Да и не позволил бы подобное тогдашний полновластный правитель всей Киевщины Рюрик Ростиславич, принадлежавший к клану, исторически враждебному Ольговичам. Видимо, такой факт действительно имел место, и именно на него и опирался творец "Слова", создавая свою гениальную историческую подделку под эпос.
Теперь попытаемся восстановить, опираясь на указанные четыре основных ориентира, реальность которых не вызывает больших сомнений, в самых общих чертах и с большой долей неопределенности последовательность событий, происходивших после прибытия северских князей в стан Кончака. Предположим, что хан либо уже находился в это время на Торе, поджидая свата с будущим зятем, либо, как предполагается традиционной версией, поспешил уйти из Посулья, где находился с начала весны, узнав, что Игорь с дружиной объявился поблизости от его родных кочевий по среднему течению Северского Донца. В таком случае реконструировать в самом общем виде дальнейший ход событий не представляет труда. Авторитет хана и его собственная боевая сила были таковы, что другие половецкие ханы не посмели бы осуществить в отношении ненавидимых ими русских какие-либо враждебные действия. Игорь с князьями и дружинниками без забот и хлопот разбили бы свой собственный гостевой стан поблизости от стана Кончака, благо места в степи хватало всем. Игорь, Кончак, их сородичи и знать дни напролет проводили бы время в соответствующих их высокому положению забавах. На веселом пиру высокородные отцы по обычаю отпраздновали бы обряд обручения княжича Владимира Игоревича с половецкой принцессой и обговорили бы довольно сложный вопрос об организации в Новгород-Северском православной свадьбы жениха и невесты, предварительно окрестив половчанку, без чего совершение церковного брачного обряда было бы невозможно. Разумеется, обговорили бы при этом не только размеры приданого и выкупа за невесту, но и будущую совместную политику двух владетелей по отношению к надоевшему всем старому киевскому князю и Киеву вообще, а также в отношении создававшейся на их глазах степной державы великого хана Кончака, преемника могущества былых хазарских каганов. Месяца отдыха Игоря на донских берегах вполне бы хватило, чтобы вопрос о коалиционном походе южнорусских князей на Дон в текущем году отпал сам собой, что, собственно, и требовалось для реализации долгосрочных планов союза Игоря с Кончаком. Затем Игорь с родичами и дружиной возвратились бы домой, порассказав всяких небылиц о том, как попрятались от них половцы, испугавшись боевого соперничества с ними, в доказательство чего дружинники представили бы много всякого половецкого барахла, якобы взятого на вежах разбежавшихся кочевников. Униженный подобным поворотом в своей военной политике Святослав растерял бы весь нажитый ранее авторитет в глазах молодых князей, чего, собственно, и добивались черниговские Ольговичи.
Но, как нам достоверно известно, все обернулось по-иному, что можно объяснить только одним: Кончак ни в апреле, ни в мае в свой стан на Торе с Сулы не вернулся. Измыслив битву на Каяле, автору "Слова" пришлось подкрепить эту выдумку упоминанием печально известных на Руси имен половецких ханов Кончака и Гзы (Гзака), соблюдая известное правило мистификаторов от литературы: лгать надо масштабно, иначе не поверят! Киевский летописец, принявший на исполнение концепцию истории, изложенную в "Слове" (Рыбаков выразил увереннность в том, что фабула "Слова" была использована при составлении годичных летописных статей), вынужден был буквально гонять по полям взад-вперед уже пожилого хана Кончака, отец которого Отрок воевал с Мономахом еще в самом начале XII в. В самом деле, если верить летописи, то Кончак сперва по зимним сугробам преодолел около пятисот верст от Северского Донца до правоборежья Сулы, затем вернулся обратно, чтобы выкупить Игоря, пойманного каким-то Чилбуком; после этого снова отправился в Посулье и еще далее, в направлении Киева; навоевавшись, не позже начала осени вернулся в родной стан на Торе, едва не застав сбежавшего за день до этого князя Игоря. Получается две с лишним тысячи верст по зимнему и летнему бездорожью на пожилого хана, отца большого семейства, бывшего фактическим главой всей Половецкой степи! Безвестные авторы псевдоисторических источников об этом и не задумались, а вот нам бы не помешало. Более вероятно, что Кончак отсиделся на Суле, а затем, взяв подкрепления от днепровских кочевий Кобяка, жаждавших отмщения за прошлогоднее поражение от Святослава, вновь пошел на Киевщину, не опасаясь удара со стороны северских князей, гостевавших в его собственном становье. Возможно, что соседним ханам присутствие русских князей в сердце их донских кочевий не понравилось, и, к примеру, Гза, стан которого располагался на левобережье Северского Донца, и другие более мелкие половецкие вожди презрели гарантии безопасности, данные Игорю Кончаком, и пленили всех четырех князей и их дружинников - без боя или в результате короткого сражения, в котором у русских не было никаких шансов. Князья были как бы задержаны до возвращения Кончака из похода на Русь и содержались половцами в достаточно хороших условиях, чтобы не навлечь на себя гнев великого хана. А вот с пленными дружинниками обошлись по обычаю: отвели на берег Каспия и продали работорговцам, выручив хорошие деньги за крепких молодых русичей. Во всяком случае, о дальнейшей судьбе пленных русских воинов в летописях ничего не сообщается, что позволяет судить о том, что их участь оказалась печальной.
Игорь не мог не понимать, что оказался жертвой собственного хитроумия, более похожего на предательство. Он оставил северские земли без лучших и опытных воинов и без военного руководства, и теперь Гза с другими ханами отправились грабить по существу беззащитные княжества юга Черниговщины. По возвращении Кончак, без всякого сомнения, навел бы порядок в собственном стане и отпустил домой Игоря и остальных князей, а также оставшихся в живых и не проданных еще в рабство дружинников, хотя, конечно же, пленившим их жадным до серебра ханам не было никакого смысла ждать возвращения Кончака. Игорь, разумеется, мог договориться с родичами о сокрытии всех позорных обстоятельств фактической сдачи ими в плен врагу собственного войска; а вот рассчитывать на молчание самих бывших пленников из простонародья князь не мог. Соплеменники стали смертельно опасными свидетелями предательства и позора своего князя, поэтому Игорю просто необходимо было от них избавиться. Он мог бы их спасти от угона в рабство или казни до прихода Кончака - если не всех, то хотя бы часть, - пообещав уплатить за них выкуп; однако не сделал этого. Татищев на основании не дошедших до нас источников считал, что Игорь бежал из плена до прихода Кончака потому, что не в состоянии был уплатить требуемый с него огромный выкуп в 2000 гривен. Если действительно мог возникнуть вопрос о каком-то выкупе из плена, то, конечно, речь шла не о плате за самого князя как собственности Кончака, а за освобождение плененных дружинников, которым только и грозили в случае отказа продажа в рабство или смерть. За дружинников половцы вполне могли затребовать оптом по гривне за голову, что составило бы примерно названную Татищевым сумму. Однако князь Игорь не только отказался от спасения пленных русских воинов, но и решил бежать до прихода Кончака, чем обрекал их на погибель. В подтверждение именно такого объяснения причины бегства Игоря из стана Кончака приведем отрывок из Ипатьевской летописи, имеющий прямое отношение к рассматриваемой ситуации: "Но, как говорилось прежде, возвратились от Переяславля половцы (где как раз воевал Кончак - Е.Т.). И сказали Игорю думцы его: "Мысль высокую и не угодную Господу имеешь в себе: хочешь взять с собой мужа (половца Овлура или Лавра - Е.Т.) и бежать с ним. А о том не думаешь, что придут половцы с войны и - как слыхали мы - перебьют всех князей, нас, бояр ваших, и всех русских. Да не будет тебе ни славы, ни живота". Запал князю Игорю в сердце совет их. Устрашившись возвращения половцев, решил он бежать" (38, с.362). Источниковеды давно уже отмечали явную противоречивость указанного отрывка. То ли в нем говорится о том, что хотя бы одному князю следует бежать потому, что все равно всех перебьют с приходом Кончака; то ли, напротив, его просят отказаться от мысли от побега, поскольку именно его присутствие и спасает пока всех остальных от гибели. Не только летописцы, но и их редакторы не посмели ясно изложить на пергамене действительно сложную и позорную ситуацию предательства князем собственной дружины. Факты же говорят сами за себя: князь бежал один, не взяв с собой никого из русских - потенциальных свидетелей, и тем самым обрек оставшихся (кроме князей, разумеется) на погибель. Бежал или ушел - сути дела не меняет. Скорее всего, именно ушел, поскольку наивно полагать, что пущенные в погоню половцы не догнали бы и не вернули назад шедших 11 дней пешком на север беглецов. Да и в летописи ведь ясно говорится, что князь с Лавром на заходе солнца проехали через половецкие вежи, и никто их не остановил. Князь Игорь бежал именно от своих, а не инородцев, совсем ему не опасных. Всеволод остался дядькой при Владимире, закрутившим любовь с Кончаковной, поскольку и на доблестном брате Игоря лежал позор глупой потери своей прославленной курской дружины. А вот что касается четвертого князя - племянника Святослава Ольговича Рыльского, то о нем ничего в летописях с 1185 г. не известно, так что и нам гадать о его дальнейшей судьбе не имеет смысла. Всеволод же мог вернуться только после того, как Игорь уладил бы дело на родине с помощью заинтересованного в том черниговского князя. Игорю действительно удалось все уладить, изложив последовательно князьям и боярам Новгород-Северского, Чернигова и Киева вымышленные подробности своего опрометчивого военного похода на юг и героической гибели всего войска в центре половецкой степи. Опровергнуть ложь было некому, поскольку не было ни одного свидетеля, кроме преданного Игорю половчанина Овлура, молчание которого вполне объяснимо. Летописец, правда, сообщает, что ковуй Беловолод Просович чудом вырвался из окружения и прибежал в Чернигов как раз в то время, когда там находился возвращавшийся на ладьях из Корачева великий князь Киевский Всеволод, и что беглец и рассказал князю "о том, что случилось от половцев". Но, во-первых, как мы установили выше, Ярославу Черниговскому, у которого служили ковуи, не было никакого смысла дискредитировать себя в глазах брата Святослава посылкой без его ведома части своего войска в степь с Игорем, поэтому все, что связано в летописи с ковуями, следует полагать вымыслом. Во-вторых, сама возможность прорыва из окружения при свете солнца единичных конных ковуев на уставших после суточного боя лошадях сквозь толпы половцев абсолютно фантастична; тем более, что беглецам спрятаться в открытой степи было негде. В-третьих, ковуи, согласно той же летописи, бежали с поля боя на рассвете 12 мая, поэтому счастливец Беловолод не мог знать, что именно случилось с князьями и их войском, и поэтому у Святослава еще не было оснований, чтобы плакать по своим сородичам, как об этом утверждает летописец. Басня про спасшегося ковуя понадобилась киевскому монаху для того, чтобы придать видимость существования независимого от рассказа самого князя Игоря свидетельского показания. Прискорбно, что этой басне всецело поверил даже умудренный исследовательским опытом Борис Александрович. Поставив перед собой задачу непременно состыковать "Слово о полку Игореве" и киевскую летопись, что явилось бы подтверждением достоверной историчности первого, во что академик уверовал a priori, он, в частности, написал следующее: "Святослав рассказывает боярам, что видел в своем дворце на киевских горах мрачный, предостерегающий, "мутен сон". От Чернигова до Киева 140 километров; плыть по извилистым протокам Нижней Десны нужно было долго, и, по всей вероятности, Святослав, получив весть от Беловолода Просовича, поскакал в Киев на подменных конях, подобно своему прадеду по матери Владимиру Мономаху, покрывавшему этот же самый путь из Чернигова в Киев "от заутрени до вечерни". Весть о разгроме, крушение планов похода на Кончака, торопливая скачка в Киев, все, что бояре истолковали тем, что "туга ум полонила" - все это вполне объясняет мрачные предсказания этого вещего сна" (39, с.114). Написано красиво и убедительно, но ссылаться на подвиги Мономаха Рыбакову не следовало бы. Знаменитому воину князю Владимиру Всеволодовичу в те времена его черниговского правления - 1080-е годы, на которые ссылается Рыбаков, было лет 30-35, и находился князь в самом расцвете физических сил. Святославу же Киевскому в 1185 г. стукнуло уже 65 лет, и был он стар и сед, хотя, судя по его делам, еще не дряхл, как отец Мономаха в 60 лет. Право, неприлично старому русскому академику заставлять старого русского государя скакать на перекладных без роздыху с рассвета до ночи, наслушавшись трепатни сказочно спасшегося трусливого ковуя.
Нелетописный и, как представляется, значительно более реалистичный ход событий 1185 г. в общих чертах выглядит следующим образом:
Зимой половецкий хан Донского юрта Кончак осуществил набег на южные окраины Киевской Руси в районе реки Сулы. Войска Поднепровья в начале весны половецкий набег отразили, но из-за наступившей распутицы вынуждены были вернуться домой. Войско же Кончака также вследствие неблагоприятных природных условий застряло вплоть до мая в Посулье.
Князь Черниговский Ярослав и князь Новгород-Северский Игорь проводили политику полного обособления всего днепровского левобережья от Киева. Ярослав заключил мирный договор с Кончаком, а Игорь стал сватом хана, и брак княжича Владимира с ханской дочерью считался делом решенным. Ярослав отказал брату Святославу, великому князю Киевскому, в военной помощи в борьбе против половцев, а Игорь только делал вид, что он является участником коалиции южнорусских князей во главе с дуумвирами Киевщины Святославом и Рюриком.
Святослав с апреля 1185 г. начал готовиться к длительной летней кампании против Кончака, которая должна была привести к полному разгрому половцев, кочевавших в степях между Днепром и Доном. Чтобы не только избежать втягивания Черниговщины в грядущую войну против своего стратегического союзника, но и сорвать намечавшийся летний общерусский поход на половцев, Ярослав с Игорем спланировали уход всех северских князей с их дружинами на Северский Донец, заранее предупредив Кончака о мирном характере подобной политической акции, направленной против интересов их общего врага - Святослава Киевского.
В конце апреля князь Игорь с братом Всеволодом, сыном Владимиром и племянником Святославом увели все княжеские конные дружины с территории северских земель в половецкую степь. Переход в район становья хана Кончака на реке Тор, правом притоке Северского Донца, занял около трех недель и прошел без каких-либо столкновений с половецкими отрядами. Кончак в это время оставался со своим войском в Посулье, готовясь к летней военной кампании и перекрывая пути возможного выдвижения войск Святослава и Рюрика в половецкую степь.
В нарушение договоренности с Кончаком местные половецкие ханы внезапно захватили в плен всех русских князей и их дружинников, намереваясь продать последних в рабство как свою военную добычу. Игорь и его сородичи содержались на положении заложников в стане Кончака до возвращения хана.
Гза и другие половецкие ханы, кочевавшие на Северском Донце и сохранявшие относительную самостоятельность от Кончака, решили воспользоваться тем, что юго-восточные области Черниговщины остались без военного руководства и постоянного конного войска, и предприняли широкомасштабный набег на северские земли, едва не захватив Путивль. Одновременно Кончак, подтянув силы из приднепровской степи, находившейся ранее под управлением его соратника хана Кобяка, плененного князем Святославом во время прошлогодней военной кампании, начал наступление на Киевщину, создав непосредственную угрозу захвата ее столицы. Святослав и Рюрик, оставив мысли о походе в половецкую степь, все имевшиеся под рукой силы направили на оборону русского Поднепровья, с большим трудов отбив половецкое наступление.
В конце лета Кончак, захватив большую добычу и множество пленных из числа мирных русских жителей, решил завершить свой длительный и на редкость удачный поход на Русь и повел войско домой, на Северский Донец. Игорь, палец о палец не ударивший для вызволения из неволи своих несчастных и ни в чем не повинных дружинников, решил окончательно бросить их на произвол судьбы и в одиночку сбежать от половцев, чтобы окончательно не запятнать себя в глазах русских князей откровенным соглашательством и дружбой с главным врагом Руси. С одним лишь половецким коноводом, игравшем роль проводника, Игорь беспрепятственно покинул охраняемый ханский стан до возвращения в него хозяина и, затратив полторы недели на путешествие по степи, благополучно достиг южной окраины своего княжества.
В отсутствие живых русских свидетелей злополучного похода князь Игорь в Чернигове, а затем в Киеве представил в оправдание своего предательства общерусского дела вымышленную версию о якобы неудачном сепаратном военном походе на Кончака северских князей и геройской гибели всей дружины в неравном и жестоком бою в центре безводной половецкой степи. Князь Черниговский Ярослав, заинтересованный в сохранении тайны относительно истинных намерений и действий Игоря, вымысел своего двоюродного брата поддержал.
Князь Всеволод Святославич с княжичем Владимиром остались в стане Кончака на положении его не то заложников, не то гостей и даже сватов. Владимир разделил ложе со своей половецкой невестой и прижил от нее сына. Через два года новая княжеская семья с дядей Всеволодом благополучно вернулась в Новгород-Северский. Что сталось с князем Рыльским Святославом, племянником Игоря, неизвестно; его имя после 1185 г. навсегда исчезло со страниц русских летописей. Судьба плененной северской дружины, скорее всего, сложилась трагично, что вполне соответствовало жестоким обычаям раннего средневековья. Скорее всего, молодые и сильные русичи пополнили собой рабские команды гребцов на персидских и генуэзских кораблях.
Скандал в великокняжеских семействах Ольговичей и Ростиславичей так и не разразился, хотя он, конечно, очень бы даже позабавил правителя Владимиро-Суздальской Руси Всеволода Большое Гнездо. Поверили Святослав и Рюрик рассказам Игоря или только сделали вид - этого мы никогда не узнаем, но выносить сор из избы им было совсем не с руки, не говоря уже о князе Черниговском Ярославе, закулисном дирижере плачевно завершившейся интриги. В обмен на забвение киевскими и смоленскими князьями былого предательства Ярослав и Игорь предали забвению свою прежнюю политику сепаратизма, примкнули к союзу южнорусских князей и уже зимой 1187 г. ходили со всеми вместе в поход на степь. Кончак, видимо, не особенно обижался и прожил еще около двух десятков лет, не досаждая зятю своими разбойными привычками. Всеволода и Владимира с дочерью и внуком он в 1187 г. (или 1188) милостиво отпустил на Русь; может быть, те и сами не спешили возвращаться, давая возможность главам их княжеского клана нейтрализовать общественный негатив и в отношении самого похода, и в отношении женитьбы Владимира. Во всяком случае, все прошло гладко, Кончаковну крестили и свадьбу сыграли под звон церковных колоколов с подобающим торжеством и размахом. В семействе Ольговичей все устроилось, как нельзя лучше, да и Киевская Русь почти на три десятилетия, вплоть до кончины великого князя Киевского Рюрика Ростиславича, обрела столь чаемую уставшими народами тишь. Правда, природный авантюризм и беспринципность характера князя Игоря унаследовали его младшие сыновья, но уж они-то от судьбы получили взбучку по полной программе. Игорь как-то дал приют бежавшему из Галича княжичу Владимиру, сыну Ярослава Осмомысла, бузотеру и пьянице (по слишком пристрастному мнению Карамзина), и тем самым невольно ввязался сам и приобщил к галицкой политической интриге своих детей. После смерти в 1202 г. отца, бывшего в то время князем Черниговским, трое Игоревичей, оттесненные сынами Святослава от черниговского стола, ввязались в галицкую усобицу, изумив галичан невиданными доселе коварством и жестокостью. В конце концов вся троица попала в руки жителей Галича и была ими повешена на городской площади. Даже привередливые летописцы сочли столь позорную казнь представителей древней и высокородной знати вполне заслуженной. Так история сполна воздала князю Игорю в его потомках за предательски загубленные им души своих верных дружинников.
Надо думать, Ярослав и Игорь прекрасно понимали, что выдуманная ими устная история злополучного похода должна обрести обязательное письменное выражение, которое, собственно, и будет единственным реальным документом для современников и потомков. Но прямо обратиться к церковным летописцам было нельзя из-за опасности, что под пером дотошных книжников может неожиданно всплыть неприглядная правда, которая, возможно, уже кочует в виде слухов в недоступной князьям монашеской среде. Кроме того, летописные своды готовились только в крупнейших центрах, где и находились достаточно образованные и умелые писатели - в Киеве, Новгороде и Владимире. Последние два, естественно, отпадали, а для использования столичных монастырей требовалась санкция великого князя Святослава, обращаться к которому по такому щекотливому делу было опять-таки нельзя. Нужно было придумать нечто оригинальное, наподобие эпических сказаний франков, германцев и скандинавов, о которых князья наверняка имели представление. Трудность заключалась в том, что никто из русских книжников вне монастырей не был в состоянии изобразить нечто похожее, поскольку отечественная светская письменность находилась еще в младенческом возрасте. Среди монахов имелись редкие пока дарования, способные написать какое-нибудь христианское житие на заказ, но как раз форма житий данному случаю явно не соответствовала. К тому же пришлось бы грех лжесвидетельства умножать упоминанием имени Божьего, чего несомненно верующие Ольговичи должны были бы опасаться. Выход все же нашли: по-видимому, для влиятельного князя Ярослава бояре отыскали потребного ему для неизвестного им дела книжника из бывших хазар-иудеев, которых на Руси в те времена осело немало (к примеру, в ближнем окружении великого князя Владимирского Андрея Юрьевича Боголюбского находился бывший иудей из хазар Анбал, впоследствии соучастник убийства князя заговорщиками в 1174 г.), или терпимых к иноверию византийцев, или еще кого-либо из некрещеных западных славян. Этот неведомый нам книжник-иностранец справился с высоким заказом блестяще, сотворив на заданную ему тему "Слово о полку Игореве", ставшее вскоре образцом для подражания будущих отечественных сочинителей сказаний. Нечто христианское, да и то в косвенной форме, появилось у него только в самой концовке, которую многие современные исследователи "Слова" не без оснований считают позднейшим добавлением в изначальный совершенно языческий по форме текст. О самом князе Игоре в поэтическом сказании говорится кратко и без выкрутас, так что у читателя создается впечатление, что князь не герой безусловно эпического произведения, а жертва собственных простодушных страстей безвестного периферийного князька, которому опостылела скукота жизни без подвигов и который совершенно не способен предвидеть очевидные последствия своих молодецких деяний. Если бы не упоминание о сыне, то князю никак нельзя было бы дать более двадцати лет. Многословное и высокохудожественное историческое обрамление рассказа о самом походе и битве прекрасно исполнило роль отвлекающего от них очень смелого для своего времени размышления о политике бывших и настоящих владетелей земли Русской; размышления, которое свойственно только иностранцу и тем более иноверцу, лишенному внутреннего пиетета в отношении истории и правителей той страны, где ему пришлось жить и работать. Видимо, "Слово" вполне удовлетворило заказчиков и сделалось известным в кругах черниговской знати; от нее информация быстро перекочевала в монастыри, чья братия умела читать и оценивать уровень написанного. После кончины в 1194 г. великого князя Киевского Святослава отпали всякие препятствия для составления уже киевского летописного рассказа на основе письменного же "Слова" и включения его в свод игумена Моисея. Очевидно позднейший владимирский летописец, как бы он ни был критически настроен по отношению к деятельности всяких там Ольговичей, уже никак принципиально изменить киевские тексты не мог: бумага всегда сильнее и правдивее любого слуха! Единственно, что он позволил себе - так это сократить существенную часть летописного повествования более чем в четыре раза. В результате редчайшего в древней Руси феномена - посвящения рядовому событию светского эпического сказания-поэмы и двух отдельных и довольно пространных летописных сообщений, - историческая выдумка или, если выражаться точнее, мастерски сработанная заказная фальсификация реальных исторических событий, порочащих высшую родовитую знать, получила статус официальной и со временем общепризнанной истории одного из эпизодов из жизни южнорусских княжеств с их непростыми отношениями со своими половецкими соседями. Даже совершенно независимые и свободолюбивые новгородские писатели не посмели поставить под сомнение достоверность киевской версии, просто умолчав в своих общерусских летописях о походе князя Игоря. Разумеется, "Слово" как литературное явление, совершенно чуждое специфически православной русской традиции, не могло получить благословения церковных властей для последующего распространения путем составления многочисленных списков с оригинала и их рассылки по монастырям. Поэтому следует признать истинным чудом уже то, что хотя бы один из редких позднейших списков произведения (вероятно, XYI столетия) сохранился и побывал в руках столь уважаемого знатока древности графа А.И.Мусина-Пушкина, успевшего обработать его и издать в 1800 г., прежде чем оригинал списка погиб в московском пожаре 1812 г.
Если достаточно строго следовать требованиям методологии исторического исследования, изложенным в первом разделе книги, то выявленная разумность стратегии и тактики средневековых полководцев является весомым аргументом в пользу достоверности анализируемых исторических сообщений, в которых упоминаются походы и битвы. Справедливо и обратное: очевидная неразумность государей и воевод, проявленная ими в военных вопросах, свидетельствует о наличии в соответствующих исторических сообщениях недостоверности. Проведенный выше анализ сообщений о походах 1185 и 1380 годов наглядно иллюстрирует сказанное. К примеру, утверждение первоисточника о наличии пеших полков в войске князя Игоря, якобы отправившегося воевать далеко в степь, указывает на его недостоверность, поскольку со стороны Игоря в данном случае брать в поход малоподвижную пехоту для борьбы с конным противником было бы крайне неразумно. Напротив, князь Дмитрий, выйдя с войском навстречу конной орде Мамая, поступил очень дальновидно, усилив конные княжеские дружины пешим ополчением. В условиях сильно пересеченной местности такое смешанное войско может эффективно противостоять нападению конного. Мамай стратегически проиграл войну Дмитрию задолго до сражения, которое, кроме бессмысленных людских потерь, уже ничего нападающей стороне не сулило. Данные соображения подтверждают достоверность похода и встречи двух войск, равно как и недостоверность битвы между ними, о которой сообщают первоисточники. Читатели могут подумать, что автор специально рассмотрел в книге только те исторические события, которые подтверждают эффективность предложенной верификационной методологии, желая созданной видимостью ее универсальности прикрыть реальную избирательность. Что это не так, предлагаю читателям самим убедиться на новом примере анализа уже упоминавшихся нами трагических событий 1223 года, связанных с первым в истории Руси столкновением с татарами. Я поставлю перед вами только один вопрос: какое войско привели русские князья на Калку - конное, пешее или смешанное? Учтем, что от Киева до Калки более 600 км, от Днепра около 200, а приазовские степи совершенно пустынны. Следовательно, русские многоопытные князья - один Мстислав Удатный чего стоит! - должны были сообразить, что гоняться за конными татарами в голой степи можно только верхами, и пешие полки им совсем не нужны. В летописях прямо не говорится, какие именно русские войска отправились бить татар и имелись ли в их составе пешие полки. Но вот два считающихся вполне достоверными факта рассматриваемых событий. Во-первых, часть воинов прибыла на место общего сбора русских войск на правом берегу Днепра вблизи переправы через него из Галича, добравшись оттуда на ладьях по Днестру, Черному морю и Днепру, покрыв при этом расстояние свыше тысячи километров. Лошадей на ладьях не возят, поэтому дружинники галицкого воеводы Домаречича намеревались воевать с татарами пешими. Вариант пересадки на чужих лошадей в месте сбора отпадает, поскольку рубиться насмерть на чужом коне - это верный способ подставить свою голову под вражеский меч. Во-вторых, киевский князь Мстислав Романович в первоначальной атаке русской конницы на татар участия не принимал, стоя со своими полками вблизи берега реки на возвышении и огородив импровизированный стан кольями. После поражения и бегства войск Мстислава Удатного и других князей вместе с союзными половцами татары окружили киевлян и три дня пытались с ними расправиться, но безрезультатно. Очевидно, что конные дружинники кольями себя в случае общей неудачи не огораживают, а просто галопом покидают поле боя. Да и какой смысл им стоять за кольями, если татары могут расстрелять их из луков, поскольку воину на коне или коню за щитом от стрел не спрятаться. Значит, Мстислав Романович привел из Киева пешее войско, которое сумело быстро перестроиться в оборонительный порядок "стена", чтобы попытаться отсидеться за рядами больших пехотных щитов и копий. Так что же, старый и опытный князь, отправляясь в поход из Киева, собирался с пехотой гоняться по степи за конной ордой безвестных варваров? Это совершенно неразумно - а, значит, сообщения летописцев о битве далеко не во всем правдивы. Дальнейшую проверку данного события на достоверность желающие могут продолжить сами...
А теперь, уважаемые читатели, вновь перенесемся в осеннюю Москву 1380 года. Великий князь Московский Дмитрий Иванович мог быть вполне доволен жизнью: авторитет его и на Руси, и вне ее как никогда высок несмотря на то, что ему еще только 30 лет; грозный Мамай явно испугался и завилял хвостом, когда Москва продемонстрировала ему свою боевую мощь; горделивый Ягайло Литовский уже ищет руки его сестры и готов принять крещение по православному обряду; союз Московского и Литовского великих княжеств можно считать фактически состоявшимся, что означает конец обременительного и унизительного для рода Рюриковичей подчиненного по отношению к поганой Орде состояния. Дмитрию Московскому не хватало одного - славы, которую имел, к примеру, его предок Александр Ярославич. За пустяшную победную стычку со шведским ярлом Биргером на далекой пустынной Неве двадцатилетнего новгородского княжича стали гордо именовать Александром Невским, а у него, великого князя Московского и Владимирского Дмитрия, есть только бесцветное отчество Иванович. Льстивые бояре стали поддакивать князю примерно так: "Ты, мол, великий княже, одержал много большую и важную победу, прогнав с Дона самого Мамая, поэтому и зваться тебе пристало не иначе, как Дмитрий Донской. Надо бы только найти подходящего ловкача, чтобы сотворил он героическую песнь во славу московского князя и его войска, одержавшего великую победу. Не грех и не беда, если черноризец или иной умелец присочинит кровопролитную битву между русскими дружинами светлого князя Дмитрия и новоявленными половцами поганого Мамая - у латинян все так делают! Да и у нас подобное есть: песнь о князе Игоре Святославиче, внуке Ольговом. Слышали мы, что ходил он в степь, повздорив со своим двоюродным братцем Святославом Киевским; потерял по собственной глупости всю дружину, которая и мечей-то не обнажила; а после едва унес ноги из плена. И что же: сочинили про это Слово, придумали кровавое сражение, коего не было - и теперь этого мелкого южного князька знает вся грамотная Русь. Сочинитель, конечно, нашелся хоть куда - голова: слог отменный, ума палата. Нехристь, конечно, так ведь такого после и подправить можно. Прикажи, княже, и мы среди своих теперь отыщем умника, который сочинит не хуже немцев или варягов!" Князь, конечно же, приказал и денег выдал, чтобы живее все поворачивались. Ничего худого в затее он не видел, да и хотелось покрасоваться в обличии былинного героя хотя бы на пергамене. Быстро или нет - а подходящего человека нашли, сунули ему под нос пропыленный за два века список безбожного "Слова", объяснили, что требуется изобразить, дали серебра для вдохновения - и отпустили, пригрозив карой за худое радение. Возможно, что через год "Задонщина" была готова; никак не позже, поскольку позже было нашествие Тохтамыша, резня и разорение - то есть внешние трагические события, нисколько не способствовавшие сочинительству; да и сочинитель, городской или монастырский житель, вполне мог потерять летом 1382 г. не только охоту писать, но и саму голову. К тому же после "Тохтамышева взятия" пафос "Задонщины" выглядел бы явно неуместным, особенно в сгоревшей дотла, обезлюдевшей Москве, которую князь Дмитрий не смог защитить от тех же татар, которых якобы лихо бил два года назад на Дону.
"Задонщина", безусловно, была написана талантливо; вернее, списана со "Слова о полку Игореве" отечественным книжником, уверенно владевшим именно светским, а не сугубо христианским писанием. В самом деле: стиль, художественность и самый дух письма заимствованы автором "Задонщины" полностью; многие речевые обороты и целые фразы просто перенесены в нее со старинного образца без изменений. Параллели, объясняемые заимствованием, наблюдаются буквально во всем, даже в мелочах: в "Слове" образец для подражания гусляр Боян - в "Задонщине гусляр Софоний, причем произведений обоих ни в литературе, ни в фольклоре не сохранилось; в "Слове" воеводит храбрый Игорев брат Всеволод - и в "Задонщине" воеводит Владимир Храбрый; даже день недели обоих сражений один и тот же - суббота! Разница только в одном, но существенном: в "Слове" раненый князь Игорь попадает в плен к поганым, а в "Задонщине" раненый князь Дмитрий оказывается победителем над погаными. По части гипербол ученик древнего гения стесняться не стал: невообразимая огромность войск с обеих сторон под стать огромности победы и славы великого полководца Дмитрия, князя Московского. Ну как теперь не поименовать его после такой поэмы Донским!
Дмитрию Ивановичу "Задонщина" наверняка понравилась, поэтому ее начали интенсивно размножать, и, несмотря на последовавший разгром Московии татарами, она все же дошла до нас в нескольких списках и в разных вариантах. После 1382 г. интерес к "Задонщине", естественно, сошел на нет, и вряд ли кто о ней вспоминал вплоть до безвременной кончины князя Дмитрия, сильно опечалившей народ. В начале XY в. стали обостряться отношения с Литвой, да и Рязань не спешила становиться вассалом Москвы - даже наоборот, била челом великому князю Литовскому Витовту, только чтобы досадить великому князю Московскому Василию I. Видимо, в это время и было написано достаточно обширное летописное повествование о событиях 1380 г., в котором использован текст "Задонщины", однако в него вставили совершенно новый сюжетный элемент политического характера: легенду о сговоре литовского и рязанского князей, направленном на союз с Мамаем. Еще более позднее "Сказание о Мамаевом побоище" было призвано канонизировать фальсификационную историю событий, связанных с нашествием Мамая; при этом его автор и последующие редакторы озаботились показом выдающейся роли церкви в описываемых событиях, особо выделив участие в них Сергия Радонежского в качестве духовного лидера Руси и вдохновителя русского воинства на победу. Необходимость в осуществлении столь масштабной исторической фальсификации была вызвана не только стремлением потомков Дмитрия Московского заслонить негатив своего предка, проявившего очевидное малодушие во время нашествия хана Тохтамыша и тем самым бросившего тень и на них - то есть сделать то же самое, что было мастерски проделано ранее с образом князя Игоря Святославича. Фальсификация своеобразно утверждала также и иную, антиордынскую прогрессивную идею грядущего скорого конца татарского ига на Руси и, следовательно, имела явную патриотическую направленность, что было крайне важно в период формирования общерусской государственности во главе с Москвой. Автор "Сказания" создал великолепную по качеству исполнения историческую фальшивку, которая, как показало дальнейшая история России, постепенно превратилась в патриотический миф о великом подвиге русского народа; подвиге, которого на самом деле не было.
Так какую же информацию о далеком прошлом своего отечества мы, потомки древних русичей и иных, подчас безымянных народов, с которыми те бок о бок мирно и не очень уживались многие столетия, можем почерпнуть из письменного наследия, оставленного нам сказителями, летописцами и христианскими наставниками - то есть всеми теми, кто умел и имел возможность запечатлеть свои знания и мнения на пергамене? С точки зрения получения информации исторического характера все отечественное литературное наследие в известной мере условно удобно разделить на четыре группы: 1) мифы о богах и героях; 2) исторические мифы; 3) исторические фальсификации; 4) научно-исторические труды.
Первая группа представлена произведениями эпического характера: преданиями и былинами. Изначально они долгое время существовали в изустной форме, поскольку носителями информации являлись певцы и сказители. Общеизвестны былины об Илье Муромце, Василии Буслаеве, Никите Кожемяке, которые позволяют составить представление о понимании нашими предками сути героики. Менее известная "Вольх Всеславьевич", как считается, дает нам представление о запечатлевшемся в народе образе реального исторического лица - князе Всеславе Полоцком, сопернике сыновей Ярослава Мудрого в борьбе за старшинство на Руси (и замечу, очень жаль, что он эту борьбу проиграл!), тем более, что его великокняжеская (он ненадолго стал великим князем Киевским) летопись отсутствует. Мифы же как род литературы русский народ не создавал, по крайней мере их нет в нашей обыденной памяти. Если сопоставить последнее с тем, что каждому известно о мифах Индии, Персии, Греции, Рима, Скандинавии, запечатленных на древних языках по большей части в огромных по объему информации сводах и выборочно доведенных до нас в общедоступном изложении, то становится ясно, что в сравнении с многими другими народами Востока и Запада информативность произведений первой группы столь мала, что без ультрапатриотического допинга говорить о ней в сравнительном стиле не приходится.
Вторая группа произведений широко представлена (разумеется, широко в сугубо отечественном понимании) в древнейших летописях, прежде всего в знаменитой "Повести временных лет". Следует считать мифом всю нашу летописную историю вплоть до начальных лет правления князя Владимира I. Ее мифологичность усугублена еще и тем, что древние своды преданий, составленные одними авторами, безжалостно редактировались другими, более поздними осквернителями летописного дела - осквернителями в том смысле, что они в угоду власть предержащим не просто заменяли одни предания другими, а уничтожали все, что им не понравилось; иначе говоря, вели себя как варвары, разрушившие Рим только потому, что он был им ненавистен. Казалось бы, насколько интересен и плодотворен для истинных ценителей истории вопрос "Откуда и как пошла Русь?". Западные хронисты, учившиеся цивилизованному историческому ремеслу у древних греков и римлян, сперва излагали бы точки зрения, которые они считали ложными, и затем по мере таланта их опровергали, представляя на суд современников и потомков свое понимание возможного хода событий. Увы, русские летописцы превратили указанный вопрос в повод для беспощадной борьбы на уничтожение между сторонниками прокиевской и проновгородской концепций. Те летописцы, которые считали, что Русь пошла от варягов с Ладоги, а все ее князья являются потомками Рюрика, буквально выдирали из летописей листы, в которых утверждалось, что Русь пошла от Киева и его основателя Кия. Мономах и его недоброй памяти сынок Мстислав, которого подхалимы прозвали Великим за несуществующие заслуги (может быть, за резню минчан?), общерусскую летопись Нестора сочли за военный трофей, приказав переписать ее с помощью скребка и ножниц. В результате возник совершенно невразумительный и даже издевательсткий миф о роде Рюриковичей, которому теперь, увы, противопоставить ничего нельзя, кроме остроумных домыслов. По существу столь чтимый современными историками русский князь Владимир Мономах лишил русский народ его древней истории, превратив ее в топорно сработанную малограмотными, но по-своему хитроумными книжниками варяжскую сагу. Правда, до прямых, намеренных фальсификаций исторических событий, имевших место до начала XI столетия, дело не дошло, поскольку не было необходимости драпировать летописной ложью реальную нелетописную гнусность кого-либо из представителей правящего на Руси княжеского клана. Конечно, в мифе о святой Ольге регентша Руси творила зверские гнусности в отношении чтивших справедливость древлян - но ведь подобная мораль средневековых, языческих по сути правителей не считалась в те времена необычной и недостойной. Да и теперь многие молятся на портрет Сталина как на икону, а ведь этот дикий душой горец творил со своим народом куда более мерзкие злодеяния в совершенно невооброзимых масштабах!
Первая настоящая историческая фальсификация была введена в исторический оборот при изложении трагических событий 1015 года. Неведомый нам монах-книжник (возможно, Иаков мних) не просто состряпал клеветнический сказ о деяниях якобы окаянного душой великого князя Киевского Святополка, но и превратил этот сказ в замечательную, отмеченную многими литературными достоинствами первооснову для создания впоследствии христианского мифа о мучениках за веру Борисе и Глебе. Впервые глухое изустное предание было оплодотворено довольно тонкой исторической фальсификацией, дав последующим книжникам дурной пример для подражания. Отныне историческая мифология, "косящая под эпос", стала использоваться в качестве фона или полотна, на котором помещалась историческая фальшивка. Мы достаточно подробно разобрали еще только два примера фальсификации событий 1185 и 1380 годов, примера наиболее ярких и по мастерсту исполнения, и по эпической масштабности. Казалось бы, посредством собственного исторического исследования, проведенного на имеющемся общеизвестном материале, мы смогли убедиться в том, что любые хитроумные уловки древних мистификаторов в конце концов пасуют перед последовательным критическим анализом, который позволяет соскоблить с древнего исторического полотна намалеванную поверх него фальшивку. Но увы, проделанная выше работа лично в меня оптимизм не вселяет, и вот почему. Вплоть до начала XIX столетия в нашем родном отечестве не было создано сколь-нибудь весомых произведений, которые можно было бы отнести к четвертой из поименованных выше групп, а именно произведений научно-исторических. Н.М.Карамзин заложил основы научного источниковедения, и с тех пор в России история как наука дала крен в сторону самого широкого анализа первоисточников, а не тех событий, которые они описывают. В результате литературно-художественные достоинства первоисточника оказывали сильное психологическое давление на оценку его исторической достоверности, наподобие знаменитой Пушкинской формулы "Гений и злодейство несовместны!". Ну как, в самом деле, можно сметь сомневаться в реальной достоверности исторической картины, изображенной на гениальном художественном полотне "Слова о полку Игореве"! Конечно, историки не должны были бы путать историю с соседствующим с ней источниковедением, но в России во все времена истинные ученые всегда работали в неблагоприятном идейно-политическом климате, когда истина рассматривалась в качестве рабыни государственного прагматизма, будь то прагматизм феодального, крепостнического или тоталитарно-партийного характера. Российская власть всегда рассматривала ученых в качестве слуг, а излишне свободолюбивые мыслители третировались или попросту уничтожались, как в совсем недавние советские времена. Отсталость отечественного бытия от его западного уровня сформировала некий комплекс неполноценности всего сугубо славянского, и, разумеется, восточно-славянской истории как таковой в смысле насыщенности эпохальными событиями. Да одного позорного 250-летнего татарского ига достаточно, чтобы испытывать внутренний духовный дискомфорт. И вот этот самый естественно возникший дискомфорт породил особенный государственный патриотизм как своеобразную реакцию на государственную отсталость. Суть его в том, что даже ничтожные успехи и отличия в какой-либо сфере жизни гиперболизировались до невероятных размеров. "Наша соха лучшая в мире!" - так можно поиронизировать над квасным патриотизмом. Но этот патриотизм оказал историкам плохую стимулирующую услугу, вдохновив всякого рода фальсификаторов от истории на создание системы духовнообразующих мифов, как раз и опирающихся на фальшивки. Например, оба совершенно разнородных фальсификационных мифа о святых Борисе и Глебе и великой победе над Мамаем стали со временем неотъемлемыми частями того, что мы понимаем под историческим самосознанием русского народа, формирующим и его национальный менталитет, и самый дух нации. И как в этом случае поступать ученому-историку, профессия которого - выявление истинной картины реального исторического процесса? Развенчивая историческую фальшивку, неприемлемую с точки зрения науки, честный историк вынужден заодно способствовать разрушению сложившегося духовно-патриотического или, что еще болезненнее, религиозного стереотипа. Настоящий ученый обязан именно так и поступать в своих исследованиях, руководствуясь только профессиональной научной честностью, но не околонаучными соображениями лояльности, корпоративности, народности и прочими, и прочими, перечислить которые не представляется возможным. Но эта естественная профессиональная обязанность применительно к суровым российским условиям сопряжена не только с отчуждением такого честного историка от всевозможных государственных благ, но и обрекает его на отчуждение от народной обывательской массы. Российскую историю приватизировали власть и послушный ей народ, которые желают видеть отечественную историю такой, какой им хотелось бы ее видеть,а не такой, какая она есть на самом деле. Хотеть, конечно, никому не возбраняется, но так ли это полезно или хотя бы безобидно в отношении собственной истории и для народа, и для представляющей его власти?
Вероятно, после ознакомления с текстом данного раздела у многих моих читателей возникло ощущение какой-то внутренней неудовлетворенности явной недосказанностью его смыслового сюжета. К чему, собственно, мы пришли? Наш древний национальный эпос оказывается довольно-таки странным, явно противоречивым: в своей литературной ипостаси он игнорирует ту материально-духовную историю, которую создавал простой народ Руси, выступает явным прислужником власти; народный же эпос начисто игнорирует книжный, и прежде всего его историческую основу. Книжная и народная истории на Руси оказались совершенно несовместимы: в книжной в большинстве своем описываются события, которых не было, а в народной нет князей, которые действительно существовали и правили! История Древней Руси - сплошной миф, вот только созданный не на основе народных преданий, верований и сказок, а миф рациональный, заказанный властями, не желавшими глядеться в зеркальце, которое говорит одну лишь правду. Почему же на Руси не оказалось независимых и потому объективных в своих трудах церковных и светских философов, историков, поэтов, обладавших ученостью, кругозором и авторитетом, которые были бы признаны как у себя на родине, так и за рубежом, в те времена не огороженным пограничным непроницаемым забором? Ведь таковых у нас не было вплоть до XIX века, хотя собственная письменность существовала уже целых девять столетий! Без каких-либо доказательств выскажу сложившееся у меня на этот счет мнение, которое, возможно, опять покажется многим читателям неприемлемым по своей парадоксальности.
В вопиющей многовековой отсталости отчественной письменной культуры от мирового уровня виновата прежде всего основа письменности - алфавит, именуемый у нас азбукой. То, чем мы так гордимся - глаголицей и кириллицей, дарованными славянам греками Кириллом и Мефодием, уроженцами знаменитого македонского города Солуни (совр. Салоники), надежнее непроходимых лесов и пустынных степей отгородило Русь и от византийской, и от западно-европейской культур как правопреемниц высочайшей культуры древнего греко-римского мира. Думается, что из двух братьев-миссионеров младший Кирилл, получивший хорошее философское образование, не мог не понимать долговременного политического смысла того поручения, что дал им византийский император. Нападение русских варваров, бывших хазарскими вассалами, на Константинополь в 860 г. серьезно обеспокоило власти Восточно-Римской империи, которые неожиданно убедились в том, что широкая степная полоса стала вполне преодолеваема северными ордами и на конях, и на ладьях. Высокоразвитой империи грозило с севера то же, что некогда погубило Рим: нашествие многолюдных и достаточно хорошо вооруженных толп варваров, презирающих всякую культуру и потому по-звериному беспощадных к ее носителям. Чтобы не повторять ошибок Рима, Византия выработала хитроумную стратегию взаимоотношений с северными варварами, суть которой была двояка: с одной стороны, через внедрение к ним своей веры сделать их своими духовно-религиозными вассалами, а с другой стороны, затормозить развитие зарождавшейся у них цивилизации, чтобы не нажить себе в будущем еще и на севере опасного конкурента, которых у империи имелось в достатке и на востоке (Хазария), и на юге (Арабский халифат), и на западе (католическая Европа). Кирилл и Мефодий с поручением императора справились блестяще. Использовав знаки дохристианского славянского письма, они создали для варваров алфавит, не похожий ни на греческий, ни на латинский - так называемую глаголицу, и быстро перевели на новый письменный язык славян Евангелие и книгу о деяниях учеников Христа - "Апостол". "И рады были славяне, что услышали они о величии Божием на своем языке" - радовался летописец. А ведь радоваться было нечему! Славяне оказались вынуждены осваивать письменность, выражаемую знаками, которые нигде, кроме их земель, не использовались; книжникам латинского, греческого, еврейского и арабского письма они не были ни привычны, ни понятны, как и знаки сакрального рунического письма. Славянин, учившийся чтению и письму на основе славянской азбуки, что само по себе является процессом очень трудоемким, не приобретал аналогичных навыков, необходимых для хотя бы начального этапа освоения любого из общемировых языков культурного общения. Более того, для русских была создана специальная славянская азбука - кириллица, которая распространялась только у восточных славян, внося дополнительное культурно разделение в некогда единую славянскую общность.
В результате процесс культурного обмена между славянами и остальной Европой с Азией в придачу был обречен на одностороннее развитие - только в сторону славян и только как заимствование ими духовной и прочей культуры, с письменностью неразрывно связанной. Богослужебные книги пришли на Русь от западных славян, преимущественно от болгар. Их старославянский язык стал, естественно, языком христианского культа на Руси. В качестве узаконенного, церковнославянского языка он не изменялся в течение столетий, тогда как русский разговорный язык и светское письмо сильно видоизменились и обособились. В результате русская нация получила то, что имеет сейчас: христианское богослужение в отечественных православных храмах ведется на древнеболгарском языке, который малопонятен для верующих русских людей, пожелавших на богослужении присутствовать. И это еще далеко не все исторические "преимущества" славянской азбуки. Русским теперь не имело смысла ехать к грекам или латинянам, чтобы изучать письмо высокого уровня, поскольку приобретенные у них навыки этого письма не были востребованы у себя на родине. В результате на Руси не оказалось книжников, реально освоивших латинский или греческий, чтобы писать на них о жизни собственного отечества на уровне философов, поэтов и политиков латинского и греческого языков. Кириллица предопределила отсталость русской культуры. Что имеется в виду? К примеру, латинский язык, на котором говорили древние римляне, не исчез с гибелью империи Древнего Рима в Y столетии. Поскольку латинское письменное наследие содержало огромное количество разнообразной информации высочайшего уровня, то, естественно, все европейские книжники стали стихийно пользоваться этим "мертвым" языком (отсутствовал народ, который на нем говорил) как языком культурного общения. В течение столетий латинский (и в меньшей степени греческий) сделался, как бы сейчас сказали, общепринятым языком интеллигенции. Его преимущества были очевидны: во-первых, не нужно было переводить латинские книги на национальные языки, письменность которых пребывала еще в зачаточном состоянии; во-вторых, на латинском можно было учиться в любой западноевропейской стране. Поэтому неразвитость молодых французского, английского, немецкого и иных европейских языков не затормозила процесс развития ни национальных культур, ни общеевропейской культуры в целом. В результате Западная Европа довольно быстро выбралась из "тьмы средневековья", тогда как Русь задержалась в ней вплоть до петровских времен.
До середины XIX столетия русская письменная культура не была востребована Западом по причине ее крайней отсталости, как и замысливалось еще во времена расцвета Византии и реализовалось через посредство создания специальной азбуки для славянских варваров, изолировавшей их светскую и духовную письменность от остального мира. Только во времена правления Екатерины II русские дворяне, осознав ужасающую степень отсталости русского языка, несовместимого по культурному уровню с европейскими, стали в массовом порядке осваивать французский язык - язык наиболее передовой нации материковой Европы, развившей его до такого уровня, что латинский уже стал не нужен. К началу XIX столетия в России создалась парадоксальная ситуация: русская природная знать отказала своему собственному национальному языку в пользу французского! Но нет худа без добра: русская письменность, реально оплодотворенная европейской, постепенно подтянулась до уровня французской, вобрав в себя ее достижения - и западный мир был изумлен внезапным появлением новой русской литературы мирового уровня. Французский в России быстро сошел на нет, поскольку нужды в нем уже не было; тем не менее кириллица продолжала делать свое черное дело, отсекая теперь уже общенародную русскую культуру среднего уровня от европейской. Быть может, торжество большевизма как наиболее варварской формы коммунистической идеи и стало возможным именно в России, письменная культура которой как бы законсервировала в себе через кириллицу темное средневековье, придав и русскому православию, и вообще русской духовности черты "особой косности и реформационно-просвещенческой закрытости" (41, с.298).
7. К какой войне готовился Сталин: к новой Мировой
или новой Отечественной?
В XX столетии Великая Отечественная война прошлась кровавой полосой по судьбе России, но ее раны постепенно зажили, и для поколений россиян XXI века эта война - довольно старая история из жизни их дедов. Даже родившимся во время войны сейчас уже за шестьдесят, а отрокам военного лихолетья, сохранившим о нем какую-то память, далеко за семьдесят. Пройдет лет пять - и в стране практически не останется здравствующих ветеранов ВОВ даже призыва 1944-45 годов, сравнительно "благополучных" с точки зрения боевых возможностей и успехов Советской Армии в борьбе с гитлеровцами. А вот солдат и офицеров трагического 41-го, сражавшихся с фашистской мотопехотой на западных фронтах, XXI век в здравии не застал: не потому, что мужчины в России в среднем не доживают до 60 лет и тем более до 80, а потому, что считанные проценты кадровиков и призывников 41-го дожили до 42-го, а воевать-то надо было еще три с половиной года! И вот эта сугубо русская страшная специфика последней, будем надеяться, Отечественной войны дала возможность политическому руководству СССР полвека скрывать правду о том, почему вообще оказался возможен блицкриг германского Вермахта, едва не закончившийся взятием Москвы. В самом деле, рядовой и младший комсостав армии полностью полег в мясорубке первых военных месяцев. Старшему комсоставу и тем более генералитету повезло куда больше, но до смерти Сталина в 1953 г. никто из них даже во хмелю заикнуться не смел о том, о чем партия велела молчать. То же самое, очевидно, касалось и работников литературы и искусства, в особенности кино. Идеологический запрет на правду о войне несколько ослаб с начала 70-х, в знаменитую "Брежневскую эпоху"; вернее сказать, не ослаб, а видоизменил свое содержание. Сверху идеологическим аппаратом ЦК КПСС была спущена установка относительно того, что и как можно и должно освещать в любой информации о 1941 годе, будь то исторические исследования, военные мемуары, романы и повести, кинофильмы... Исполнение этой установки было поручено печально известному Главлиту и партийным органам на местах, что в тоталитарном однопартийном государстве, разумеется, вполне осуществимо. Ветеранское движение, получившее мощную и "заинтересованную" поддержку самого Генерального секретаря, наградившего себя всеми высшими знаками воинской доблести, также осуществляло свою патриотическо-воспитательную деятельность в идеологическом русле, заданном "советским Геббельсом" Михаилом Сусловым. Иначе и быть не могло, поскольку при физическом отсутствии ветеранов 41-го более "молодым" ветеранам не было причин упрекать себя в том, что они и их знаменитые военачальники плохо воевали. В 90-х годах ситуация мало изменилась: инерция предыдущих десятилетий и преклонные года самих ветеранов сохранили незыблемыми все привычные, ставшие традиционными и как бы самоочевидными оценки и Великой Отечественной войны, и всей Второй мировой войны в целом. Конечно, сказанное относится именно к отечественной действительности; на Западе всегда давались во многом отличные от советско-российской оценки военно-политической ситуации 30-х и начала 40-х годов. К сожалению, в 90-х годах к прозападной ориентации примкнули и некоторые российские историки и писатели (например, Виктор Суворов, автор нашумевших "Ледокола", "Дня-М" и "Последней республики"), не в последнюю очередь в погоне за сомнительной сенсационностью, приносящей известность и, разумеется, деньги. Автор настоящей книги предлагает читателям, как и прежде, попытаться вместе с ним выработать достаточно объективную точку зрения относительно некоторых дискуссионных вопросов, касающихся истинных причин и характера военного противостояния СССР и Германии, к которому обе великие державы начали готовиться еще в 30-е годы; причем совместное исследование мы начнем с темы, поименованной в заголовке раздела, без чего реальную историческую суть трагедии, разыгравшейся ранним июньским утром 1941 года, адекватно представить невозможно. Сам автор приступил к работе над данной очень идеологизированной и потому необычайно дискуссионной темой не по чьему-либо заказу и вообще в отсутствие какой-либо ангажированности, что так характерно для современных средств информации. Полученные им оценки и выводы являются исключительно следствием избранного выше и достаточно апробированного сугубо аналитического подхода при обсуждении имеющегося общедоступного исторического материала.
Обилие научной и художественной литературы, тысячи кинолент, посвященных великой человеческой трагедии минувшего века, казалось бы, не оставляют места даже у неискушенных в истории людей для неосведомленности и непонимания того, что связано у каждого с вопросами: кто начал мировую войну? с какой целью? почему Советскому Союзу пришлось так тяжело в 1941 году, отчего война мировая обернулась для него четырехлетней жестокой войной Отечественной? Подавляющее большинство современников убеждено, что на поставленные три вопроса имеется три очевидных ответа:
--
2-ю мировую войну начал Гитлер;
--
цель войны: реванш Германии, проигравшей 1-ю мировую, в направлении расширения для нее "жизненного пространства" и уничтожения большевизма;
--
катастрофа Советской Армии в первые месяцы войны с Германией есть следствие недостаточной готовности СССР к войне со столь могущественным противником, а также преимущества внезапности нападения врага.
Нам, однако, предстоит убедиться в том, что очевидность исторической истины, к которой все мы привыкли, - кажущаяся; более того, искомая историческая истина по ряду принципиальных положений не совместима с логикой данных ответов, к большинству из которых в целом следовало бы относиться как к заблуждениям, сформировавшимся и в отечественном, и в западном обществах не без заинтересованного нажима идеологизированных политиков. Для уяснения сути излагаемой автором позиции используемые фактологические и аналитические материалы, имеющие отношение к поставленным вопросам, удобно разместить в хронологическом порядке, соответствующем трем основным (с точки зрения СССР как одного из основных участников мировой войны) этапам:
--
Подготовка к 2-й мировой войне (1933-39гг.).
--
Подготовка СССР и Германии к началу войны между ними
(1939- 41гг.).
--
Начало Великой Отечественной войны (июнь-ноябрь 1941г.).
Событиям 1939-41гг. и непосредственно начального периода войны между СССР и Германией будет посвящен полностью следующий раздел, а в данном разделе мы попытаемся понять, почему история взаимоотношений большевистской России с государствами, ставшими участниками Второй Мировой войны, выстроилась вплоть до сентября 1939 г. по хорошо известному фактическому сценарию, а не как-то иначе? Уже сама постановка вопроса по своей структуре кардинально отличается от той иерархии причинно-следственных связей, которой мы придерживались при анализе истории Древней Руси. До сих пор мы исследовали достоверность самих исторических фактов, якобы имевших место в принимаемой общественностью на веру традиционной событийной картине древнего мира; при этом логика учета объективных возможностей реализации тех или иных событий, описанных в первоисточниках, была направлена не только на оценку их достоверности, но и на выявление причин фальсифицирования истории прошлого. Именно осознание причин дает нам известную внутреннюю удовлетворенность от исследования самих явлений, а история в целом из "вещи в себе" превращается в "вещь для нас" с точки зрения ее понимания. Теперь же нам предстоит реализовывать иную исследовательскую программу: опираясь на совершенно достоверные, документированные факты, выявлять исторические истины не в пространстве событий, а в пространстве причин их реализации, отделяя истинные причины исторических событий от заблуждений или намеренных фальсификаций.
Немаловажный вопрос: а какой именно фактический материал привлекался автором для обоснования заявленной выше нетрадиционности исторических взглядов? Ведь хорошо известно, что объективность исторического анализа во многом определяется теми содержащими описание интересных для нас событий и фактов первоисточниками, на которые опирается исследователь, берущий за основу своих умозаключений именно достоверность используемого им исторического материала. Авторитетность и компетентность источников позволяет автору исследования воспользоваться преимущественно логикой интерпретации самих фактов, а не их истинности, что, конечно, наилучшим образом подходит для решения поставленной выше задачи. В качестве одного из таких важнейших авторитетных источников автор избрал мемуары Маршала Советского Союза Г.К.Жукова - выдающегося полководца времен 2-й мировой. Именно Жуков занимал должность начальника Генштаба Красной Армии непосредственно перед нападением Германии на СССР, поэтому вне личностной характеристики автора мемуаров, которая всегда субъективна (нравится - не нравится), чисто должностная осведомленность маршала представляет для нас несомненную ценность и интерес. Кроме того, Жуков вследствие особенностей своего характера не пользовался любовью партийного руководства страны ни в сталинский период, ни позже. Его "терпели" в силу военной необходимости из-за достоинств как опытного военачальника - волевого и умного, не склонного к растерянности в тяжелой боевой обстановке. По этой причине его мемуары более "правдивы" (если подобный термин вообще применим к эпохе Брежнева), нежели воспоминания многих других военачальников, обласканных после войны власть предержащей партийной верхушкой. Итак, мы будем опираться в данном и следующем разделах книги прежде всего на фундаментальный труд Георгия Жукова "Воспоминания и размышления", изд. АПН, Москва, 1970г. (42). Весомым фактологическим дополнением к мемуарам Жукова послужит также недавно опубликованный издательством "Оренбургская книга" солидный труд Владимира Карпова "Генералиссимус" (43). Необходимо сразу предупредить читателей, что явно "просталинская" позиция Карпова нисколько не повлияет на используемую нами методологию исторического исследования, отвергающую субъективизм личностных мотиваций историка. Истинно научная объективность предполагает, что оценка роли личности является следствием предпринятого исследования, а не одним из его постулатов. Книги упомянутого выше Виктора Суворова (Владимира Резуна, бывшего сотрудника женевской резидентуры ГРУ), одного из наиболее активных апологетов концепции виновности сталинского СССР, наряду с нацистской Германией, в развязывании Второй мировой войны в Европе, также будут достаточно широко нами использованы при анализе той или иной аргументации сущности причинно-следственных связей. При этом еще раз отметим, что нас в упомянутых трудах Суворова будет интересовать прежде всего несомненно интересный и во многом достоверный фактологический материал, который, как можно судить хотя бы по книге "Миф "Ледокола"" его идейного оппонента Габриэля Городецкого (44), профессора истории в университетских центрах Израиля и США, так и не был убедительно опровергнут. По мере необходимости будут привлекаться и иные исторические материалы.
Вряд ли подлежит сомнению утверждение, что мощным политическим импульсом для ускорения процесса подготовки к новой мировой войне послужил приход в 1933 г. к власти в Германии фашистской партии во главе с Адольфом Гитлером. Люди (а историки тоже люди!) склонны персонифицировать любые эпохальные события - так они лучше и легче осознаются через простейшую дедукцию, опирающуюся на школьные навыки. Эти персоны - добрые или злые гении (иногда оба в одном лице), навязывающие свою волю историческому процессу. Добрый гений Владимир I крестил Русь, а злой гений Батый обратил ее в рабыню монгольских язычников; в чем-то добрый, а в чем-то злой гений Петр I сделал Россию европейской империей, а злой по убеждению современных отечественных демократов гений Сталин вновь ввергнул ее в азиатско-коммунистическое рабство. Судьбу Германии 30-40-х годов якобы определял безусловно злой гений Гитлера, дьявольски последовательного в осуществлении идей "Майн кампф", в основе которых лежит представление об исторической необходимости и даже предопределенности самой судьбой силового расширения жизненного пространства для немецкого народа как средоточия лучшей человеческой расы, расширения вплоть до завоевания мирового господства. Подобный подход к политической истории весьма живуч, поскольку его противники легко запутываются в сетях софистики, когда им предлагают ответить на очевидный в споре сторон вопрос: а что, например, было бы с Европой, если бы Гитлера в природе не существовало вовсе (не родился, умер, убили и т.п.)? Ясно, что позиция тех, кто во главу угла ставит уже случившееся и затем просто делает выводы из персонификации известных исторических фактов, в любом случае беспроигрышна. Вот только способна ли она выявить содержательную историческую истину?
Попытаемся прежде всего, опираясь на мнение Г.К.Жукова, оценить уровень военной подготовки СССР и Германии за пять лет, предшествовавших началу активных боевых действий в 1939 г. В последнее десятилетие, отчасти благодаря стараниям автора многих сенсационных публикаций о 2-й мировой войне В.Суворова, развернулась дискуссия о том, к какой именно войне готовился СССР: оборонительной или наступательной? Настроенные традиционно-враждебно по отношению к России общественно-политические круги, очевидно, придерживаются мнения о том, что Иосиф Сталин уже с начала 30-х годов вынашивал планы принудительной "советизации" народов Европы; считал в этой связи своим основным стратегическим противником именно Германию и ее фюрера Гитлера; готовил Красную Армию к наступательной войне в Европе - и тем самым спровоцировал новую мировую войну как войну за политическую гегемонию в Европе, а затем и в Азии. Бесспорно, готовность армии к длительным военным действиям, которую можно оценить достаточно объективно, является серьезным аргументом в данном историческом споре. Но армия крупного государства - это огромный и разносторонний организм, даже поверхностное описание которого выходит далеко за рамки рассматриваемых нами вопросов. Из всех родов войск армий 30-х годов доминирующим в Европе были стрелковые войска, поскольку именно они обеспечивали успех в будущей, сухопутной в основном, войне. Как же оценить по сравнительным характеристикам кадровые стрелковые войска СССР и Германии? Количественно они всегда были примерно равны. Правда, СССР обладал значительно превосходящим мобилизационным ресурсом, но зато уровень организации довоенной подготовки потенциальных призывников, в том числе и идеологической, в Германии был несомненно выше, приобретя размах всенародного "патриотического" психоза. Вооружение стрелковых войск также в целом было однотипно, как и их организация: подразделения, части, соединения и армии, а также группировки последних по территориальному либо фронтовому признакам. В общем, сопоставление стрелковых войск по боеспособности не показательно из-за неоднозначности самого подхода к такому сопоставлению и потому не может быть взято за основу сравнительного анализа.
Из "технических" родов войск непосредственно со стрелковыми контактируют прежде всего бронетанковые. Именно танки в современной войне являются средством захвата территории противника наряду с пехотой, и именно танки - главный враг или союзник пехоты в ходе боевых действий. В рамках же нашего анализа важно то, что первопричинами успешных действий Германии против СССР летом 1941 г. называются исключительная организованность и боевая мощь немецких танковых соединений, особенно проявившиеся на фоне неорганизованности и неэффективности советских танковых войск. Танки как специальный вид боевой техники достаточно легко поддаются сравнительной оценке, а количественные и организационные характеристики таковых войск без труда выявляются из общих сведений, по которым в исторических источниках не может быть существенных расхождений. Исходя из вышесказанного, далее мы обратим основное внимание на сопоставление армий СССР и Германии по их танковым войскам. Сделанных на этой основе выводов будет достаточно для формирования обоснованного ответа на некоторые из поставленных выше вопросов.
Как известно, инициаторами технического перевооружения Красной Армии в тридцатых годах были первый заместитель наркома обороны М.Н.Тухачевский и заместитель начальника штаба Красной Армии В.К.Триандафиллов. На с.115-116 своих мемуаров Жуков недвусмысленно "снимает" вопрос о том, правильно ли оценивало высшее руководство страны будущую военно-политическую обстановку, вероятного противника в войне и техническую основу его боевой мощи. Тогдашняя позиция Генштаба и Наркомата Обороны (маршалы А.И.Егоров и К.Е.Ворошилов) была Тухачевским официально озвучена на 2-й сессии ЦИК СССР: Германия усиленно готовит армию вторжения; ее боевая мощь будет основываться на танках и авиации; наиболее вероятный противник Германии в будущей войне - СССР. Отсюда отечественные историки послевоенных лет утвердили в массах идею о том, что СССР вынужденно готовился к войне, причем к войне сугубо оборонительной. Это утверждение не только являлось прямой ложью, но и противоречило основам тогдашней стратегии, согласно которым лучшее средство обороны - это нападение. Поэтому и у Жукова нет ни слова о том, что СССР собирался воевать на своей территории или хотя бы на границе. Нам достаточно провести краткий обзор бронетанковой техники будущих противников в войне, чтобы понять, кто и к какой войне готовился и был ли реально готов.
До 1936 г. в Красную Армию поступило на вооружение более 10 тысяч танков. Что это были за танки по их боевым возможностям?
БТ-5 и БТ-7 (вес 13,8т, двигатель мощностью 450 л.с., пушка калибра 45 мм), а также БТ-7А, вооруженный короткоствольной 76 мм пушкой. Совместно с легкими танками Т-24 и Т-26 они создавались для поддержки наступления пехоты, при этом мощные танковые двигатели обеспечивали им великолепные скоростные характеристики. Броня, естественно, была противопульной: зачем нужна быстроходной боевой машине тяжелая противоснарядная броня, если попасть в нее из пушки довольно проблематично?
Т-28 - класс средних танков (32 т, двиг. 500 л.с., лобовая броня толщиной до 80 мм, длинноствольная 76 мм пушка, 5 пулеметов). Всего их изготовили 600 штук, и, очевидно, по тем временам это была грозная техника не только в атаке, но и в обороне, поскольку снаряд из длинноствольной пушки такого калибра прошивал насквозь любую тогдашнюю бронетехнику насквозь!
Но и это не все. В 1933 г. в армию поступил на вооружение настоящий тяжеловес: танк Т-35 (45 т, пушка 76 мм + две пушки 45 мм, 6 пулеметов). Этот танк выпускался более 6 лет, вплоть до 1939 г., когда его вес достиг 50 т при толщине брони 80 мм. Очевидно, что подобный танк должен был стать грозой как для пехоты, так и для всех типов танков и бронемашин, но из-за относительной тихоходности предназначался прежде всего для обороны, являя собой передвижной опорный пункт.
СССР оказался на высоте и в части организации бронетанковых войск. К началу 1936 г. в Красной Армии было сформировано 4 механизированных корпуса по 500 танков в каждом, которые послужили прообразами будущих советских и немецких танковых армий. Разумное сочетание боевых возможностей легких и тяжелых танков, а также приданной корпусу артиллерии на механической и конной тяге делало подобный механизированный корпус мощным и вместе с тем универсальным оперативно-тактическим соединением. Отметим при этом, что в отсутствие у пехоты противника ручных гранатометов (фауст-патроны стали использоваться немцами только в конце мировой войны) остановить рейд мехкорпуса способно было лишь сравнимое по силе и столь же мобильное танковое соединение либо штурмовая авиация, использующая прицельное бомбометание с малых высот. Кроме танков, Красная Армия имела также на вооружении многие тысячи броневиков, иначе говоря, передвижных пулеметных и легкопушечных установок, позволявших быстро создавать на путях передвижения мотопехоты противника мощные огневые заслоны. Таким образом, уже к середине 30-х годов Сталин организационно и технически был готов и к оборонительной, и к наступательной современной сухопутной механизированной войне в Европе.
А чем располагал к тому времени Гитлер? Военная промышленность Германии получила приоритет только со времени прихода фюрера нацистов к власти, т.е. с 1933 г., и, естественно, существенно отставала от советской. К 1934 г. немецкими конструкторами были созданы легкие танки серии Т-I (5,4 т, двиг. 100 л.с., пушки нет, 2 пулемета), которые правильнее было бы именовать модернизированными броневиками с пониженной высотой, что уменьшало вероятность попадания в машину орудийного снаряда. Через два года Вермахт получил новые танки серии T-II, тоже легкие (7,6 т, более поздние модификации имели вес 10 т, двиг. 140 л.с., 20 мм пушка, 1 пул.). Назначение подобной бронетехники очевидно: поддержка пехоты в наступлении, если, конечно, у противника не имелось тяжелых и средних танков, для которых легкопушечные танки и бронемашины - желаемая добыча. С такой бронетехникой у Вермахта в военном конфликте с Красной Армией на равнинной местности не было ни малейшего шанса на успех, поэтому начинать войну в Европе Гитлер в 1936-37 гг. не мог, не опасаясь уничтожающего удара советских механизированных войск. Сталин же мог - но ведь не начал! Подобная ситуация прочитывается однозначно: в 36-37 гг. Гитлер хотел начать войну в Европе, но не имел для этого необходимого вооружения; Сталин же имел возможность без особого для себя риска ввязаться в любой вооруженный конфликт на суше, но не хотел. Относительная же военная неудача при оказании Советским Союзом интернациональной помощи республиканской Испании никак не могла служить показателем какого-либо отставания советского вооружения от западноевропейского уровня. Сказалась прежде всего значительная удаленность Испании от территории СССР, что затрудняло переброску необходимого количества боевой техники и оборудования для ее обслуживания и ремонта. К примеру, с подобными же трудностями дальних морских перевозок больших объемов грузов военного назначения столкнулись Англия и США в 1942 г. при оказании помощи СССР в его борьбе против Германии - а ведь совокупные транспортные возможности союзников Сталина были неизмеримо более значительны по сравнению с советскими 30-х годов.
Возможно, некоторым читателям покажется неубедительной логика автора, опирающаяся на примитивный дуализм: хотел - не хотел, мог - не мог. Отмеченный примитивизм, однако, всего лишь кажущийся, поскольку для раскрытия стоящего за ним смысла великих государственных решений, принимавшихся в свое время опытными вождями великих народов, требуется совершить многотрудный экскурс в историю Первой мировой войны и последовавшей за ней кардинальной перекройки политической карты Европы. Представляется, однако, необходимым хотя бы очень кратко высказаться по вопросу о том, на что именно были обращены долгосрочные политические планы Гитлера и Сталина. В отношении стратегических замыслов фюрера фашистов у историков никаких разногласий нет. Так, например, Л.Безыменский приводит следующие слова, сказанные Гитлером Борману в феврале 1945 г., когда фюрер уже мысленно подводил итоги своего близившегося к неотвратимому концу жизненного пути и потому считал необходимым кому-то исповедоваться (45, с.15): "Главной задачей Германии, целью моей жизни и смыслом существования национал-социализма являлось уничтожение большевизма. Как следствие, это привело бы к завоеванию пространства на Востоке, которое обеспечило бы будущее немецкого народа". Логика фюрера выглядит простой и последовательной, если ее прочесть в обратном порядке: суть жизни вождя немцев заключена в обеспечении хорошего будущего для своего народа, что не представляется возможным без расширения им жизненного пространства; это пространство лежит на большевистском востоке - и поэтому большевизм должен быть уничтожен. Если бы Россия была не большевистской, а меньшевистской, монархической, кадетской или анархической - основная политическая цель Гитлера нисколько бы не изменилась, так как фюрер нацистов полагался исключительно на силовые методы решения межгосударственных проблем. Политика Гитлера поддерживалась всем руководством партии, всеми рядовыми нацистами и подавляющим большинством немецкого народа. Если бы Гитлер от нее отступился, Германия нашла бы себе другого фюрера. А вот что касается жизненных целей Сталина, то их выявление осложняется общеизвестной непомерной скрытностью характера великого кавказца, вследствие чего, собственно, хулителям предвоенного большевизма представилась возможность для совершенно произвольных оценок мотивов поведения советского вождя во внутренней и внешней политике. Не вдаваясь в очевидно бесплодную дискуссию о существе истинных замыслов Сталина в отношении капиталистической Западной Европы, обратим внимание на такое соображение. Главным политическим врагом Сталина в двадцатые годы являлся его товарищ по партии Лев Троцкий. Напомню, кто такой Троцкий: руководитель Октябрьского переворота 1917 г. в Петрограде; второе лицо в партии большевиков после Ленина; руководитель вооруженных сил Российской Советской Республики в годы Гражданской войны, главный и непримиримый конкурент Сталина во внутрипартийной борьбе за титул вождя советского народа. Троцкий был буквально одержим идеей мировой революции, организуемой путем прямого, в том числе и военного, экспорта в Западную Европу идей социалистического переустройства мира. Сталин, естественно, занял прямо противоположную позицию защитника ленинской идеи о возможности построении социализма в отдельно взятой стране, оказавшейся в капиталистическом окружении. Свалив Троцкого и постепенно подчинив себе партию и народы России, Сталин все свои силы направил на политическое и экономическое построение СССР как великой многонациональной державы тоталитарного типа. Все и вся, что препятствовало или хотя бы отвлекало его от тяжелейшей задачи государственного строительства, было диктатором безжалостно уничтожено. Политиком Сталин считался вполне разумным и потому категорически не желал вести в духе Троцкого войну на два фронта: внутри собственной страны и за ее пределами, ограничившись рамками первой. Земли, природных и человеческих ресурсов было у советского вождя столько, что хватило бы и на добрый десяток западных стран. Так за что Сталину было воевать со своими ближними и дальними соседями? Забот же и в своей стране имелось по горло, поэтому Сталин принципиально не хотел планировать дорогостоящие военные экспедиции на соседей - и не планировал, что подтверждается полным отсутствием и соответствующих конкретных штабных планов, и официальных призывов вождя письменно и устно к вооруженному продвижению большевизма за пределы СССР.
Как же изменилась ситуация за последующие два года перед началом 2-й мировой войны по качеству и количеству вооружений будущих главных противников? Кардинально никак! Советская промышленность в 1939 г. выпустила модернизированный легкий танк БТ-7М (14,6 т, дизель 500 л.с. - такой же, как впоследствии и на знаменитой тридцатьчетверке) - достойный предшественник лучшего танка мировой войны Т-34. Дизельный двигатель, заменивший бензиновый, резко снижал пожароопасность, а его большая мощность при сравнительно малом весе позволяла танку развивать скорость до 90 км/час при соответствующей проходимости. Всего к началу 1939 г. танковый парк Красной Армии насчитывал более 15 тыс. единиц боевой техники, значительная часть которой была новой, с заводских конвейеров. Только в одном 1938 г. заводы выпустили 2271 танк - а ведь это все новейшая, модернизированная продукция, поскольку военные заводы хлам не производили! Поэтому Жуков имел право утверждать, что к началу 2-й мировой войны Советская Армия превратилась в передовую, современную армию, техническая оснащенность которой и организационная структура позволяли ей решать любые задачи по крайней мере на сухопутном театре военных действий.
А чем располагал к началу 1939 г. Гитлер? Кроме слегка модернизированных танков Т-I и T-II моделей 1934-36 годов, германская промышленность с 1937 г. стала выпускать для Вермахта новые, более мощные танки T-III и T-IV, которые только условно можно было именовать средними: T-III (15,4 т, двиг. 250 л.с., пушка 37 мм); T-IV (18,4 т, двиг. 250 л.с., короткоствольная 75 мм пушка, 2 пул.). Всего к 1939 г. в германских войсках насчитывалось около 3 тыс. танков в составе шести танковых соединений (46,47), причем боевых машин типа T-III и T-IV имелось всего 300 шт. Очевидно, что бронетанковые войска Германии значительно уступали аналогичным войскам армии СССР и в количественном, и в качественном отношениях. Вообще Гитлер вплоть до января 1942 г. (!) не считал целесообразным переводить промышленность Германии целиком на военные рельсы (46, с.73), полагая, что стратегия быстрых и потому дешевых локальных войн принесет желаемый успех в предстоящем деле новой перекройки политической карты Европы. Напротив, Сталин мобилизовал свою промышленность на военные нужды уже с января 1939 г., хотя и в предыдущие годы она давала Красной Армии в расчете на год более 3 тыс. танков, 3,5 тыс. самолетов, 5 тыс. орудий (45, с.280). Одних только полков полевой артиллерии в армии насчитывалось в июне 1939 г. 144, и одно только это могло бы охладить пыл любого агрессора; а ведь следует учитывать, что численность кадровой армии СССР к началу 2-й мировой была доведена до 2 млн. человек. Следовательно, Германия была не в состоянии эффективно соперничать с огромным по территории и численности населения Советским государством в 1939 г. на сухопутном театре военных действий. С Советским Союзом, но не с лоскутной Европой!
Правда, существует не лишенное оснований мнение, что Германия в будущей войне с СССР могла рассчитывать на серьезное ослабление боеспособности Красной Армии из-за проведенной Сталиным в 1937-38 годах массовой чистки ее командного состава, которая в наибольшей степени затронула генералитет и старших офицеров полкового уровня. Число репрессированных за указанный период командиров впечатляет: 40 тысяч человек! Полагая, что на одного старшего офицера приходится в среднем примерно 100 младших военнослужащих, получаем, что в период репрессий 37-38 гг. была полностью обезглавлена 4-х миллионная кадровая армия! И в советской прессе прежних времен, и в особенности в современной демократической под репрессированием почему-то понимаются арест и последующий расстрел без какого-либо юридически правомочного суда, поэтому даже в научной военно-исторической литературе говорится именно об уничтожении упомянутых 40 тысяч кадровых военных. В.Карпов, однако, приводит убедительные аргументы, позволяющие усомниться в достоверности получившей столь широкое хождение у нас намеренно идеологизированной исторической версии о "маниакальной кровожадности И.Сталина"(43, с.111-147). Желающие могут более подробно ознакомиться с документированным исследованием столь больной темы, специально проведенным Карповым, признанным знатоком военно-политичесих событий 2-й мировой войны. Для нас же, думаю, будет совершенно достаточным разъяснение самого Сталина, данное им по указанному вопросу на предвоенном пленуме ЦК ВКП(б) (см. 43, с. 126): "В ходе своевременного и правильного очищения наших вооруженных сил от проникшей в них иностранной агентуры товарищ Ворошилов и его заместители по наркомату обороны явно перестарались. Доверившись "информации", которую получали от бывшего наркома НКВД Ежова, уволили из вооруженных сил около 40 тысяч опытных командиров - якобы за политическую неблагонадежность. Большинство было уволено под прикрытием ставших модными лозунгов: за связь с врагами народа или за потерю бдительности. Достаточно было НКВД СССР установить, что среди знакомых военнослужащего или среди тех, с кем он повседневно общался по службе, оказался разоблаченный агент иностранной разведки, чего он, конечно, не знал и знать не мог, чтобы такого командира немедленно увольняли из вооруженных сил. Товарища Ворошилова, конечно, можно понять. Потеря бдительности - дело крайне опасное: ведь для того, чтобы осуществить успешное наступление на фронте, нужны сотни тысяч бойцов, а чтобы провалить его - два-три мерзавца-предателя в Генеральном штабе. Однако чем бы ни оправдывали увольнение 40 тысяч командиров из вооруженных сил - это мероприятие не только чрезмерное, но и крайне вредное во всех отношениях. Центральный Комитет партии поправил товарища Ворошилова. К январю 1938 года в армию и на флот возвращено 11 тысяч ранее уволенных опытных в военном деле командиров. Наши враги за рубежом в провокационных целях распространяют слухи о массовых расстрелах, которые якобы имели место в Советском Союзе, проливают крокодиловы слезы по разоблаченным нами и расстрелянным своим агентам, по всем этим Тухачевским, Егоровым, Якирам. Утверждают, что разоблачение иностранной агентуры в СССР якобы понизило боеспособность советских вооруженных сил, а число расстрелянных в Советском Союзе чуть ли не перевалило за миллион человек. Это провокационная клевета. В 1937 году за контрреволюционные преступления судебными органами осужден 841 человек. Из них расстрелян 121 человек. В 1938 году по статьям о контрреволюционных преступлениях органами НКВД было арестовано 52372 человека, при рассмотрении их дел в судебных органах осужден был 2731 человек, из них расстреляно 89 человек и 49641 человек оправдан. Такое большое количество оправдательных приговоров подтвердило, что бывший нарком НКВД Ежов арестовывал многих людей без достаточных к тому оснований, за спиной ЦК партии творил произвол, за что и был арестован 10 апреля 1939 года, а 4 апреля 1940 года по приговору Военой коллегии Верховного суда СССР провокаторы Ежов и его заместитель по НКВД Фриновский расстреляны".
Сталин умел говорить кратко и предельно информативно. Его власть над партией и страной перед войной укрепилась на таком уровне, что ему незачем было хитрить и изворачиваться, прикрывая свои истинные намерения в отношении собственного народа дипломатическим лукавством, которым живут современные руководители России. Генсек ЦК прямо говорил об уволенных из армии, а вовсе не арестованных и тем более расстрелянных из их числа. Да и каким образом можно было бы вернуть часть уволенных обратно в армию, если они были расстреляны: с того света, что ли? Часто в качестве косвенного доказательства существования именно масштабных репрессий в отношении командного состава ссылаются на неоспоримый факт массового выдвижения в предвоенные годы на офицерские должности новых людей, не имевших даже минимальной профессиональной подготовки, требуемой для постоянной армейской службы, не говоря уже о наличии боевого или хотя бы служебного опыта. Но ссылки эти совершенно необоснованы. Кадровая Красная Армия численно наращивалась столь стремительно, что офицеров с опытом службы хотя бы в относительно мирные двадцатые годы, не говоря уже об участии в военных действиях в Первую Мировую или Гражданскую войну, явно не хватало. В.Суворов приводит такие данные по темпам роста численности Красной армии (46, с.154):
1923 год - 550 000 человек
1927 год - 586 000
1933 год - 885 000
1937 год - 1 100 000
1938 год - 1 513 400
19 августа 1939 года - 2 000 000
01 января 1941 года - 4 207 000
21 июня 1941 года - 5 500 000
Как мы видим, прирост годовой потребности в офицерах для замещения вакантных должностей старших командиров исчислялся десятками тысяч, поэтому никакие резервисты закрыть образовавшиеся командные бреши во вновь формируемых дивизиях уже не могли, и в армию стали отправлять практически не обученных военному и вообще командному делу людей по партийному и комсомольскому призыву. Ко времени нападения Германии на СССР три четверти офицеров находились на своих должностях менее года (44, с.124). Да какие уж там кровавые репресии, когда армия задыхалась без толковых полевых командиров, штабистов и тем более спецов для службы в авиации, танковых войсках, артиллерии и войсках связи? А Тухачевского в качестве главного врага народа Сталин выставил первым лицом не только потому, что маршал сам признал себя на суде в качестве военного руководителя заговора против высшей партийной власти. Сталин прямо обвинил его в том, что он попытался перевести дивизии на 7-тысячный состав, что не позволило бы насыщать их современными видами вооружений. Совершенно справедливо Сталин считал, что дивизии такого уменьшенного численного состава должны были бы состоять либо из одних стрелков без пушек, танков и минометов, либо из одной техники без пехотного сопровождения. И тот, и другой вариант вели к резкому снижению боеспособности советских соединений, что иначе, как вредительством в пользу германского рейхсвера, назвать, по мнению Сталина, нельзя. Сомневающимся в прозорливости лидера партии большевиков могу предложить сопоставить основное требование реформы Тухачевского, заключавшееся в повышении мобильности и управляемости советских соединений путем сокращения их штатной численности, с данными по принятой в германской армии штатной численности дивизий различных родов войск. Перед началом битвы за Москву осенью 1941 г. численность всех 76 немецких дивизий, задействованных в операции "Тайфун", была доведена до штатных норм: пехотные - 15200 чел, танковые - 14400 чел, моторизованные - 12600 чел. Интерес для нас представляет численность танковой дивизии, в составе которой в среднем имелось 200 средних и легких танков. Очевидно, что сила немецкой танковой дивизии заключалась не столько в самих танках, сколько в сочетании под единым командованием чисто технических - танковых, артиллерийских, инженерных и транспортных - частей с частями мотопехотными, что обеспечивало автономность действия танковых дивизий в самых разнообразных условиях складывающейся боевой обстановки. Для обслуживания собственно танков, имевшихся в германской дивизии, хватило бы и трех тысяч человек, но война одними танками, как хорошо известно любому профессионалу, не делается. Аналогичная теснейшая организационная взаимосвязь войск различных родов просматривается в пехотных и моторизованных дивизиях Вермахта. Именно в части организации взаимодействия частей и подразделений в составе соединений дивизионного и корпусного уровней Красная Армия сильно уступала германской, что в немалой степени повлияло на достижение немцами столь фантастических успехов в начальный период войны с Советским Союзом. Завершая наше краткое обсуждение темы предвоенной чистки командного состава Красной Армии, необходимо сказать еще вот о чем. Столь масштабная чистка среди высшего командного звена должна была, по замыслу Сталина, по крайней мере запугать недовольных его диктатурой и тем самым снизить вероятность возможного предательства в будущей войне с Германией, которую он считал неизбежной. Можно как угодно относиться к организации кадровой чистки и методам ее проведения, но цели своей она в общем-то достигла: в период Отечественной войны только небезызвестный генерал-лейтенант Власов, командующий 2-й ударной армией Волховского фронта, в июле 1942 г. фактически добровольно (то есть не будучи тяжело раненым или контуженным) сдался в плен немцам после окружения и гибели своей армии. Власов не только согласился сотрудничать с немцами, но и стал организатором и руководителем РОА (русской освободительной армии). Не трудно себе представить, что бы произошло в 1941 г., если бы несколько советских командармов добровольно перешли бы на сторону врага со своими штабами и повели армии добровольцев из миллионов пленных солдат на Москву скидывать диктаторский антинародный режим Сталина. Мировая война вновь превратилась бы в гражданскую на территории России, как это уже имело место в 1918 г., но с учетом силы и имперского аппетита Гитлера ее вероятный итог представляется куда более трагическим для русского народа.
Нельзя пройти и мимо очередного заблуждения, которое внедряется в головы людей буквально со школьной скамьи, а именно, что Вторую мировую войну начала Германия. Но если не Германия, то кто? И зачем? Чтобы разобраться в данном вопросе, определившем судьбы сотен миллионов людей в середине XX столетия, удобно выстроить в хронологическом порядке события войны, перечислить их участников - и уж потом сделать окончательный и объективно-однозначный вывод, не ангажируя себя пропагандой старой псевдоисторической школы.
1. 11 мая 1939 г. : Япония в районе реки Халхин-Гол напала на Монголию, у которой с СССР имелся Договор от 12 марта 1936 г., согласно которому Советский Союз гарантировал Монгольской Народной Республике военную защиту от любой внешней агрессии. Нападение Японии не было спровоцировано монгольской стороной, тогда как захваченная территория последней впоследствии должна была быть использована Японией для реализации ею далеко идущих военно-стратегических целей во всем дальневосточном регионе - а это не что иное, как удар по Транссибирской железнодорожной магистрали, в случае успеха которого Советский Дальний Восток оказывался полностью отрезанным от Москвы. Наученное неудачным мюнхенским опытом умиротворения агрессора, советское руководство решило проявить твердость, через газету "Правда" заявив 1 июня 1939 года о том, что "границу Монгольской народной республики мы будем защищать, как свою собственную". Руководство Японии предупреждением пренебрегло и, следовательно, сознательно пошло на военный конфликт с Советским Союзом. В соответствии с указанным выше Договором СССР направил для оказания помощи своему союзнику армейскую группу под общим командованием генерала Г.К.Жукова.
2. Август 1939 г. : Армия Жукова в тяжелых боях уничтожила 6-ю армию Японии. В сражении с японской стороны участвовало 75 тысяч солдат и офицеров, с советской - 100 тысяч; были задействованы сотни танков и самолетов. Разгром японцев завершился 30 августа. Результатом успешной операции советских войск армейского (!) масштаба стало то, что Япония, состоявшая в военно-политическом союзе с Германией и Италией и бывшая одним из основных участников 2-й мировой войны, воздерживалась от прямого нападения на СССР и союзную с ним Монголию в течение всего периода мировой войны.
3. 1 сентября 1939 г. : Германия напала на Польшу и разгромила ее в скоротечных боях. Англия и Франция как союзники Польши вынуждены были объявить Германии войну, однако активных боевых действий не предпринимали в надежде на неизбежный, по их мнению, военный конфликт Германии с Советским Союзом из-за раздела польских территорий. Эти надежды не оправдались: СССР аннексировал также путем применения военной силы восточные области фактически разгромленной Польши - Западную Украину и Западную Белоруссию - при молчаливом согласии Германии, явно избегавшей вооруженного столкновения с СССР.
Не могу удержаться от того, чтобы процитировать остроумную реплику Виктора Суворова по поводу знаменитой даты начала Второй мировой войны: "Сам Гитлер понятия не имел, что началась Вторая мировая война. 3 сентября Британия и Франция объявили Гитлеру войну. Тогда ни Гитлер, ни правительства Франции и Британии тоже о Второй мировой войне не помышляли... мир того времени не воспринимал события в Польше как Вторую мировую войну. Это много позже нападение на Польшу стали считать началом Второй мировой войны, а тогда все газеты (включая и советские) писали о германо-польской войне. Объявление войны Британией и Францией воспринималось всеми как политическая декларация. 5 сентября 1939 года правительство США объявило о своем нейтралитете в германо-польской войне. Правительство США даже и после официального вступления в войну Британии и Франции не считало войну ни мировой, ни даже европейской" (46, с.151). Иными словами, быстротечный локальный военный конфликт в Европе между Германией и Польшей из-за территориального спора мировая общественность отказалась считать началом общеевропейской и тем более мировой войны, поэтому даже вмешательство в конфликт СССР 17 сентября явно на стороне Германии и явно с целью значительных территориальных приобретений сошло Сталину с рук.
4. 30 ноября 1939 г. : СССР объявил войну Финляндии. Прорыв в зимних условиях считавшейся неприступной оборонительной линии Маннергейма поставил Финляндию в безвыходную ситуацию, в результате чего в марте 1940 г. по условиям перемирия СССР аннексировал часть финской территории, что, как показал 1941 г., нисколько не способствовало укреплению его северо-западных рубежей.
5. 10 мая 1940 г. : Германия начала поход против англо-французской коалиции мощным ударом по Голландии, завершив его разгромом Франции к 25 июня и оккупацией континентальной части Западной Европы. СССР летом того же года фактически оккупировал Литву, Латвию и Эстонию, которые после капитуляции Финляндии не посмели противодействовать СССР в расширении его границ в западном направлении, о чем имелась тайная договоренность между германским и советским руководством. Румыния, также оказавшись в сходной ситуации, вынуждена была уступить СССР часть своих восточных территорий.
Требует более детального объяснения феномен "странной войны", когда после разгрома и раздела Польши Франция и Англия не вели на суше против Германии активных боевых действий. Феномен действительно странный, если не сказать большего, поскольку, как признал на Нюрнбергском процессе начальник штаба оперативного руководства германскими войсками Йодль, 110 французским и английским дивизиям могли противостоять на западном фронте всего лишь 23 германские (42, с.182). Можно, конечно, понять это так, что новая Антанта не испытывала большого желания возобновлять 1-ю мировую войну в "горячем" виде на сухопутном пространстве Западной Европы, предпочитая ограничиться морской блокадой итало-германского фашистского альянса со стороны Средиземного и Балтийского морей. Германия же просто физически не могла продолжить боевые действия, поскольку все триста (!) относительно приличных танков T-III и T-IV после завершения польской кампании были возвращены на заводы для проведения капитального ремонта вследствие исчерпания ресурса танковых двигателей (47). Возникает законный вопрос: если Германия ввязалась в авантюрную войну в Европе при острейшем дефиците современных танков, то почему все же Франция не воспользовалась, как говорится, "удачным моментом"? По моему убеждению, причина военной неуверенности и даже растерянности франко-английского тандема, равно как и беспрецедентного военного авантюризма Гитлера, кроется в хитроумной политике Сталина, сумевшего перевести мировую политику с фазы идеологического противостояния, в котором шансов на успех у него не было, в фазу передела территорий, рынков и ресурсов, в которых СССР совсем не нуждался. Мощная, доминирующая в Европе Антанта (бывший военный союз Англии, Франции и России) могла возродиться в середине августа 39-го, если бы военные миссии этих стран пришли в Москве к соглашению. Подписание взаимных обязательств не состоялось, как считается, исключительно по вине Англии и Франции. Да не по вине, а по необходимости! Когда на очередном заседании военных миссий командарм Б.М.Шапошников сообщил, какие силы СССР готов бросить на Европу (допустим, на Германию) в случае начала широкомасштабной войны - а это 120 кадровых пехотных дивизий (2,5 млн. чел.); 10 тыс. танков с неизрасходованным моторесурсом; 5,5 тыс. бомбардировщиков и истребителей - то "союзникам поневоле" стало ясно, что такая советская боевая армада способна отхватить пол-Европы с восточной Германией в придачу под прикрытием союзнических обязательств (как сейчас это практикуется американцами под флагами ООН или НАТО). Имелся ли для Англии и Франции экономический смысл в подобной победе Антанты? Разумеется, нет! Видимо, окружение Гитлера принимало в расчет это обстоятельство: что возрождение Антанты в 1939 г. неосуществимо, и Германии воевать на два фронта не придется. Но почему тогда Сталин не начал первым, имея возможность захватить разом Польшу (ее восточные, украинско-белорусские территории), Прибалтику и Молдавию с Бессарабией? Можно с уверенностью предположить, что у Сталина не было планов захвата Центральной Европы с Германией. А тогда зачем вообще быть зачинщиком европейской войны, вешать на себя ярлык агрессора, не преследуя жизненно важных для государства интересов? Урвать кусок земли в общей свалке - это одно, а быть ее единственным зачинщиком - это уже совсем другое! Гитлер же быть зачинателем войны в Европе не очень-то стеснялся: в его планы входили разгром и Франции, и СССР - но поодиночке. Тут уж безразлично, кто начал: пан или пропал! Заключенный между Германией и СССР в августе 1939 г. пакт о ненападении был выгоден обеим державам: Германия защищалась от удара в спину при нападении на Францию, ставя по крайней мере до 1941 г. жирный крест на планах возрождения Антанты; СССР же получал право "прирезать" себе западные земли со стратегически важными портами на Балтике (Таллин, Рига), сухопутным "Виленским коридором" в Западную Европу и их южным участком, позволяющим контролировать западное Причерноморье и устье Дуная. Но стратегически пакт Риббентропа-Молотова оказался более всего выгоден Германии, явившись своеобразной политической подготовкой ее нападения на СССР. Впрочем, к этому чрезвычайно важному и до сих пор спорному вопросу мы еще вернемся.
6. Июнь 1941 г. : Германия напала на СССР и воевала с ним до мая 1945 г.
7. Декабрь 1941 г. : Япония напала на США - союзника Англии и фактического союзника СССР, поскольку между США и СССР был заключен договор на широмасштабные поставки последнему военной техники и материалов военного назначения.
8. Лето 1945 г. : СССР объявил войну Японии как союзнице Германии и разгромил ее Квантунскую армию (около 1 млн чел.) в Манчжурии.
9. Август 1945 г. : Капитуляция Японии и завершение 2-й мировой войны. СССР вернул себе так называемые "северные территории" Японии, бывшие в прежние времена под юрисдикцией России.
А теперь, читатель, необходимо сделать напрашивающийся по логике перечисления событий истории вывод: основные участники 2-й мировой войны - Япония, СССР, Германия, Польша - начали между собой широкомасштабные (армейского уровня) боевые действия в 1939 г. и завершили их в 1945 г. Мировая война - это не битва стенка на стенку, а последовательная цепь взаимосвязанных событий военного характера, растянутая по времени на годы. Первый реальный шаг в этой войне сделала Япония, напав на азиатского союзника СССР и, юридически и фактически, на него самого. Затем Германия, а следом СССР продолжили войну на европейском театре военных действий, сопровождавшуюся захватом территорий независимых государств. В войну было втянуто большое количество государств, и продолжалась эта война более 6 лет, завершившись в августе 1945 г. Так когда же и кем была начата 2-я мировая война? Ответ однозначен: 11 мая 1939 г. мировую войну начала Япония путем нападения на Монголию, союзника СССР. При этом не имеет значения, объявляла Япония войну жертве агрессии или нет - важен сам факт начала боевых действий, сопровождавшийся длительным захватом государственной территории противника. В сентябре того же года война была продолжена сначала Германией, а затем СССР, поскольку последний оккупировал часть Польши не с согласия польского правительства, а по договоренности с агрессором - то есть Германией.
Не так уж, однако, и важно - кто именно начал войну. Она ведь могла начаться со случайного эпизода, с локального конфликта, намерения с помощью силы решить какой-либо частный политический или экономический вопрос. Более существенно в войне другое: какие стратегические цели преследовали участники войны и какие средства использовали. Только после анализа этой стороны вопроса обнаруживается истинный виновник (или виновники) мировой бойни. Искать его следует, очевидно, среди перечисленных выше держав, за исключением Польши, по традиции рассматриваемой в качестве бесспорной жертвы 2-й мировой войны (хотя и не без вины виноватой), к тому же не обладавшей сравнимой с другими участниками военной мощью. Рассмотрим "обвиняемые" государства в порядке, так сказать, очередности вступления в войну.
Япония.
У этого промышленно развитого островного перенаселенного государства есть ахиллесова пята: отсутствие природных сырьевых ресурсов и свободных земель сельскохозяйственного назначения. В первой половине XX в. правительство Японии видело только один реальный путь для сохранения за собой статуса великой державы: колонизация и ограбление соседей по Азиатско-Тихоокеанскому региону. Основа военной мощи морской державы - флот и мобильные экспедиционные корпуса как у всякой пиратской державы. СССР не мог быть стратегическим противником Японии из-за значительной удаленности основной массы его населения от тихоокеанского побережья; при этом у него не было авианосцев, новейших линкоров и тяжелых крейсеров, без которых война в океане невозможна. Со своей стороны Японии, контролировавшей Южный Сахалин и Курилы, ни в военном, ни в экономическом отношении не был интересен советский Дальний Восток с его бескрайней тайгой и бездорожьем, усугубленными малонаселенностью (т.е. отсутствием потенциальных рабов!). Конечно, Сибирь богата множеством полезных ископаемых, но попробуй до них доберись - а Японии стратегическое сырье необходимо было немедленно и по-возможности с уже освоенных месторождений. Поэтому военный конфликт 1939 г. между Японией и СССР не был вызван для его участников односторонними или обоюдными жизненно важными стратегическими интересами, хотя и имел важные военно-политические последствия.
А вот США представляли для Японии в тихоокеанском регионе реальную угрозу, поскольку именно эта великая океанская держава способна была остановить колониальную экспансию воинственных самураев хотя бы из одного желания защищать демократические ценности в мировом масштабе. Когда японцы, воспользовавшись разгромом Франции своим союзником по Тройственному пакту Гитлером, оккупировали французский Индо-Китай, США 24 июля 1941 г. потребовали вывода японских войск с оккупированных территорий, а для вразумления японского правительства наложили эмбарго на вывоз нефти в Японию и заморозили все ее активы в своих банках. Соперником Японии, собственно говоря, были не сами США в лице их континентального населения и государственно-политического руководства, а именно военно-морской флот США как мощнейший инструмент сдерживания колониальных аппетитов океанских грабителей. Сумев скрыть свои приготовления к войне, ранним утром 7 декабря 1941 г. японский флот, имевший в своем составе 6 авианосцев, совершил внезапное нападение на тихоокеанскую базу ВМС США Пёрл-Харбор на Гавайских островах. За 480 км от цели с авианосцев поднялись в воздух 360 самолетов и нанесли сокрушительный удар по американскому флоту: достаточно сказать, что из 8 американских линкоров 4 были потоплены, а остальные сильно повреждены. В результате японского авианалета, продолжавшегося всего лишь один час, тихоокеанский флот США стал небоеспособен и долгое время не мог соперничать на равных с ВМС Японии. Следует, однако, признать, что достигнутый адмиралом Ямамото частный, хотя и очень крупный, военный успех явился огромной стратегической ошибкой японского руководства, приведшей к длительной, изнурительной войне с промышленным гигантом по другую сторону океана. Видимо, японцы, вдохновленные примером Сталина, таскавшего каштаны из чужого огня, рассчитывали на то, что Германия нападет на Англию после очередного блицкрига на восточно-европейском фронте, и Америка как верный союзник Англии бросит все силы и прежде всего мощный атлантический флот на выручку стратегического партнера в Европе. Чем бы битва титанов ни закончилась - Япония успела бы решить все свои военно-стратегические задачи, не опасаясь ни США с их потрепанным тихоокеанским флотом, ни тем более СССР. Просчитались японцы - и жестоко за это поплатились!
Советский Союз
Иосиф Сталин к 1939 г. сделался самодержавным властителем огромной и потенциально очень богатой страны: территория в 1/6 часть планетной суши; население большое, полно молодежи; народ не требователен, согласен работать за гроши, при этом достаточно цивилизован и легко обучаем; угля, нефти и прочего природного сырья хватит на века. Насчет мирового господства Сталин не обольщался, остальное имелось в преизбытке, включая поистине царскую власть. Разумеется, как лидер идеологизированной партии он был не прочь установить административный и, как следствие, идеологический контроль над территориями, заселенными негерманскими народами. В этом случае, имея в центре Европы исконно дружественных русским православных сербов, Сталин мог влиять на политику не только стран Балтийского бассейна, но и всей Европы. Однако из-за одного только политического интереса Сталин, конечно же, не желал затевать новую стрельбу в Европе, уподобляясь царю Николаю II (чем для того закончилось участие в 1-й мировой войне, не оправданное защитой жизненно важных интересов государства, - известно: народ возложил вину за тяготы военного времени на главу государства, и вскоре самодержец реально лишился и короны, и головы!). В 1939 г. Сталин поступил дастаточно "мудро": приобрел значительные территории в Европе и политический вес, проведя всего лишь две локальные военные операции в Монголии и Финляндии - по тем временам на задворках цивилизации. Правда, конфликт с Финляндией стоил большой солдатской крови - но это вина не политического руководителя СССР, а результат бездарной подготовки вторжения Генштабом Красной Армии, офицеры и генералы которого не удосужились выяснить, чем нужно снабдить армию для прорыва хорошо подготовленной линии обороны в суровых зимних условиях Севера.
Германия
Невозможно оспорить фундаментальное положение исторической науки о том, что для Германии Гитлера 2-я мировая война - это продолжение проигранной 1-й с теми же целями: борьба за гегемонию в Европе и по ее результатам передел мирового сырьевого рынка, снабжающего промышленно развитую западную часть континента всем необходимым для обеспечения высокого уровня жизни ее населения. У Германии есть уголь, но нет нефти - источника высококачественного натурального топлива: бензина, солярки, мазута, без которых невозможны не только широкомасштабная и длительная война, но в перспективе и развитие новых промышленных технологий. Нет в Германии и таких богатейших рудоносных районов, как, например, в СССР или Скандинавии. Новые источники сырья были для Германии жизненно необходимы, равно как и новые сельскохозяйственные районы с дармовой рабочей силой. В этом, очевидно, не было между собой разночтений у германских политиков, промышленников и генералов. Со стороны Германии, таким образом, имелась необходимость решать свои жизненно важные проблемы с помощью военной силы и грабежа - и на это германский народ пошел совершенно сознательно, проявив редкостное "единодушие" со своим фюрером. (К примеру, поход Наполеона в Россию был проявлением неоправданного зазнайства и глупости бонапартистской верхушки, ради удовольствия потешить самолюбие фактически угробившей в 1812 г. все мечты о новой, республиканской Европе без крепостничества и родовой аристократии).
Неисчерпаемые по тем временам природные и людские ресурсы имел Советский Союз (достаточно назвать Украину, Грозный, Баку, Урал, Апатиты). Можно сказать прямее и однозначнее: без бакинской нефти, хлеба и алюминия Украины путь к европейскому и мировому господству для Гитлера был закрыт. Следовательно, война Германии с СССР на уничтожение всей государственной инфраструктуры противника была стратегически неизбежна, и дело здесь вовсе не в противостоянии идеологических систем (которого не было), а в экономической "необходимости" колонизации одной страны другой. Надо отдать должное политическому и военному стратегическому таланту Гитлера, использовавшего в начавшейся мировой войне необычную, но блестяще оправдвшую себя на первых порах тактику маятника, позволившую Германии длительное время избегать губительной для нее войны на два фронта. Предугадав, что Сталин не станет воевать с Германией "за так", то есть за голый политический интерес, и уж тем более в одиночку, фюрер сначала направил волну германской экспансии на восток (Австрия, Чехословакия, Польша) к большому и столь же наивному удовольствию Франции и еще более Англии. Наступивший "технический перерыв" в войне, вызванный необходимостью капитального ремонта выработавшей моторесурс боевой техники, Гитлер использовал для того, чтобы скрытно качнуть маятник войны на запад. В последующей фазе жертвами коварной гитлеровской стратегии стали Голландия, Бельгия, Дания и Франция - и германские войска расположились на восточном берегу Ла-Манша. Естественно, опять наступил технический перерыв в войне перед ее восточной, теперь уже советской фазой колебания: был необходим очередной ремонт бронетехники, причем не просто замена двигателей, а серьезная модернизация танков T-III и T-IV применительно к русским условиям (их утяжелили и усилили пушечное вооружение). Кроме того, количество танков указанных типов нужно было увеличивать в разы! Требовалось также переформировать и передислоцировать на восток большую часть пехотных соединений и воздушного флота. Вообще достаточно взглянуть на географическую карту и оценить расстояния от Западной Европы до границ СССР, чтобы понять, какую громадную подготовительную работу следовало осуществить военному ведомству Германии, да еще в условиях стратегической конспирации.
До весны 1941 г. Англия и СССР находились в полной уверенности относительно того, что Германия не станет перебрасывать на восток огромные массы людей и техники. А ведь понять, что новая восточная фаза войны именно в 1941 г. неминуема, было не так уж и трудно. Во-первых, для форсирования широкого морского пролива Ла-Манш, к тому же известного своей капризной погодой, у Германии не было средств: ни требуемого количества десантных судов, ни соответствующего прикрытия переправы силами флота, тем более, что британские ВМС значительно превосходили германские прежде всего своими большими надводными кораблями - линкорами и тяжелыми крейсерами, открытое сражение с которыми ничего хорошего германскому флоту не сулило. Чтобы справиться с Англией, Гитлеру нужно было сначала захватить Советский Союз и, использовав его территорию, сырье и промышленность, создать мощный флот морского и океанского базирования, чтобы изолировать Англию со стороны Атлантики и, следовательно, от США. Но создание океанского флота - дело не быстрое и дорогостоящее, требующее громадных материальных затрат. Надо сказать, что англоязычные историки вообще склонны преувеличивать влияние островного государства на германскую геополитику в силу застарелого колониального снобизма. В самом деле, если Англию трудно штурмовать с моря, то ведь и Англии не менее трудно воевать с острова континент. Если же она прямой военной угрозы для Германии не создавала, а стратегически важного сырья на Британских островах не густо, то, спрашивается, зачем вообще Гитлеру на них нападать? Сухопутная война между Германией и Англией обеим государствам была по большому счету не нужна, а в военном отношении и невозможна - что, собственно, и подтвердил весь ход 2-й мировой на европейском театре военных действий. Только вступление в войну с Германией США позволило создать реальные условия для открытия второго фронта в 1944 г. - через пять(!) лет после начала мировой войны! Во-вторых, в СССР полным ходом шел процесс перевооружения армии на новые, лучшие в мире танки и новые самолеты, тогда как Германия качественно обновить свое вооружение уже не успевала. В третьих, США еще до июня 1941 г. начали осуществлять крупные поставки в СССР товаров стратегического и военного характера, заняв недвусмысленную позицию в европейском противостоянии. С Америкой не шутят! Тянуть с войной против СССР до 1942 г. для Гитлера было равносильно самоубийству, а в 1941 г. ее можно было начинать только после того, как окончится весенняя распутица и "русские дороги" основательно просохнут. Оптимальный срок: вторая половина мая, что и произошло с опозданием почти на месяц. Я не склонен полагать, что мудрый и опытный в военных делах Сталин всего этого не понимал. Видимо, он полагал, что если Гитлер и решится напасть на СССР по образцу прошлых блицкригов, то его мобильные войска намертво увязнут в ходе приграничных сражений в массе кадровых советских войск и многократно превосходящей противника армаде советских танков. Если армия, надеялся вождь, в лице ее кадровых военнослужащих просто выполнит свой воинский долг, то после мобилизации населения призывного возраста быстрый разгром Германии неизбежен, и он сможет диктовать континентальной Западной Европе свои политические условия обустройства послевоенного мира, не обременяя себя соблюдением каких-либо союзнических договоров. Увы, но в чем-то основном и в определенном смысле иррациональном многоопытный вождь допустил роковой для страны просчет, обернувшийся для советского народа неслыханными потерями. В чем же именно, мы обсудим позже.
Таким образом, можно сделать окончательные выводы относительно причин возникновения второй мировой войны и ее зачинщиков.
--
Широкомасштабная война рассматривалась тогдашними руководителями Японии и Германии в качестве единственного, быстрого и эффективного средства решения сырьевых и прочих жизненно важных для обеих государств проблем.
--
Ни Япония, ни Германия без кардинального решения проблемы острого дефицита природного сырья не имели шансов стать мировыми лидерами и обеспечить своим народам высокий уровень жизни.
--
В условиях усиливающейся общемировой тороговой конкуренции, прежде всего со стороны США, Англии и Франции, ни Япония, ни Германия оттягивать войну не могли без риска стать второстепенными государствами, что означало бы и крах их политических структур.
--
Первой мировую войну начала Япония, следом в нее вступил Советский Союз, но вынужденно и без каких-либо значимых для своего развития экономических и стратегических интересов. Германия стала третьей активной участницей войны на европейском театре военных действий. Советский Союз на первых порах участвовал в мировой войне пассивно, воспользовавшись плодами сговора с заинтересованным агрессором, но никаких возможных стратегических выгод из бескровных территориальных приобретений 1939-40 гг. не получил (сюда, разумеется, не относится кровавый конфликт с Финляндией, не подготовленный в военном отношении и совершенно Советскому Союзу не нужный), тем более выгод экономических.
--
Нападение Германии на СССР было предопределено прежде всего важнейшими стратегическими интересами гитлеровской верхушки; напротив, СССР война с Германией принципиально не была нужна.
Халхин-Гол исполнил роль спускового крючка 2-й мировой войны. Возможно, впервые в истории одна великая держава позволила себе напасть на другую без каких-либо хотя бы формальных причин или поводов, не говоря уже о предупреждениях. В этом отношении азиатская наглость тогдашней милитаристской Японии оказалась воистину безгранична. Как известно, мирового осуждения агрессора не последовало, и СССР пришлось в одиночку ставить его на место. Но дурное оказалось слишком заразительным, и уже буквально через день после завершения начальной, довольно скоротечной фазы советско-японской войны (именно войны, а не конфликта, как ее обычно именовали позже и рассматривают до сих пор), Германия напала на Польшу, презрев союзнический договор последней с англо-французским альянсом. Маховик 2-й мировой войны раскрутился, увлекая в кровавую мясорубку десятки миллионов людей... Вина Японии как зачинщика и вдохновителя мировой войны в свете сказанного выше представляется отнюдь не меньшей, чем фашистской Германии. Вряд ли без морально-политической поддержки Японии Гитлер решился бы строить планы силового достижения мировой гегемонии. Япония взяла на себя роль нейтрализатора США - единственной, кроме СССР, державы "свободного мира", способной даже в одиночку сломать хребет несущему рабство народам планеты гитлеризму. И разве не странной, мягко говоря, представляется позиция современного российского руководства, занятая им в вопросе о "северных территориях" Японии, без возвращения которых последняя отказывается до сих пор подписать с Россией мирный договор? Вина Японии, наряду с Германией, в развязывании 2-й мировой войны слишком велика, чтобы требовать возмещения "территориальных убытков". Скорее Россия как правопреемник внешних обязательств СССР вправе требовать от Японии возмещения части материальных убытков, которые СССР понес из-за навязанного ему с 1939 г. длительного военного противостояния с германо-японским тандемом. Германия не требует ведь вернуть ей Кенигсберг с территориями бывшей Восточной Пруссии - христианская совесть не позволяет! А что, у японского народа его древняя религия менее "совестлива"?
Собственно, сказанного выше было бы вполне достаточно, чтобы признать, что руководство СССР в 30-х годах не было одержимо идеей перекройки политической карты Европы на "большевистский" манер, поскольку у него имелось, как говориться, "по горло" своих внутригосудаственных проблем, характерных для стремительно развивающегося общества новой политической формации. Увы, достаточно только для обычных здравомыслящих людей, зарабатывающих на жизнь не трудами по истории. Но как раз историки сейчас подняли новую штормовую волну, пытаясь подвергнуть ревизии тот факт, что зачинщицей европейской бойни конца тридцатых - середины сороковых годов выступила гитлеровская Германия. Историкам дают заказы политики, а политикам - бизнес-элита, которая обязана планировать на десятилетия вперед свои ходы на мировой экономической карте. Суть современной политэкономической проблематики вкратце такова. В начале третьего тысячелетия мировая экономика испытывает все возрастающий дефицит удобных углеводородных энергоресурсов в виде нефти и газа. Россия оказалась единственной из великих держав (наряду с Америкой, Объединенной Европой, Китаем, Японией), обладающей огромными запасами природных углеводородов, способными удовлетворить еще на многие десятилетия собственные энергетические и прочие сырьевые потребности. Потенциально это дает России несомненные преимущества в обеспечении конкурентноспособности ее продукции на мировых рынках. Ситуация для коллег России по великодержавию усугубляется еще и тем, что последние уже в ближайшем будущем в принципе не смогут обойтись без российских нефти и газа, хотя цена на них уже сейчас превзошла все мыслимые еще недавно предельные уровни. Очевидно, "русский медведь" становится слишком опасен Западу, и политики всерьез задумываются над тем, каким способом дать "укорот" счастливому обладателю несметных природных богатств, постепенно отряхивающемуся от идеологической спячки, который может запросто подмять под себя старую и брезгливую европейскую соседку. Идею подобного укорота выразил Г.Городецкий еще десятилетие назад, хотя сам, как можно понять из его книги, не является ее сторонником. Вот цитата, с которой он начинает главу, посвященную анализу двухлетнего периода подготовки Сталина к войне с Гитлером: "Поздно ночью 23 августа 1939 года в Кремле советский комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов подписал с германским министром иностранных дел Иоахимом Риббентропом пакт о ненападении. Хотя это был лишь договор о нейтралитете, он, как правило, рассматривается историками как наиболее очевидная, непосредственная причина второй мировой войны (выделено мной - Е.Т.). Это событие привело к военным действиям и потому заслуживает внимательного рассмотрения. До какой степени разделяет Советский Союз с нацистской Германией вину за возникновение войны? Некоторые историки идут в своих аргументах дальше. Они уделяют первостепенное внимание подписанным месяц спустя совершенно секретным протоколам, разделившим Восточную Европу на сферы влияния. Именно секретные протоколы, утверждают они, а не пакт о ненападении, отражают истинные цели советской внешней политики" (44, с.45). Господин Городецкий - человек интеллигентный, вежливый: степень вины Сталина за развязывание Второй мировой войны, мол, под вопросом, но, увы, не сама вина. Наемные же историки от политики не утруждают себя ни интеллигентностью, ни доказательностью. Спустя десять лет после выхода в свет книги Городецкого на русском языке уже единую в своем застарелом неприятии всего русского Европу вновь соблазняют идеей политической изоляции России как правопреемника грехов прежнего СССР. Если Германия была как зачинщица новой мировой войны предана суду, понесла наказание, впоследствии принесла всем обиженным ею извинения и даже частично оплатила причиненный ею ущерб, то, следовательно, аналогичную процедуру нужно осуществить и с Россией. Тогдашняя Советская Россия, вступив в преступный сговор с Германией в конце лета 1939 г., участвовала в неспровоцированном военном захвате и разделе суверенной Польши - следовательно, сейчас демократической России следует официально признать былые преступления СССР, попросить прощения и расплатиться за ущерб и материальный, и моральный прежде всего с той же Польшей и обманутыми в своих лучших дружественных к славянам чувствах Францией и Англией. А расплачиваться России есть чем: все теми же нефтью и газом. Если же Россия попробует заартачиться, то ее следует изгнать из всех европейских институтов и из ООН тоже.
Чтобы дать объективную оценку политической и военной роли пакта Риббентропа-Молотова, необходимо вернуться к преступной политической трагедии 1938 года, известной как Мюнхенский сговор; трагедии, в которой именно Польша, а не великие европейские державы, сыграла ведущую роль. Предистория Мюнхена такова. После присоединения к Германии Австрии территория независимой Чехословацкой республики оказалась глубоко вклиненной в территорию Германии, что серьезно препятствовало планам Гитлера по установлению гегемонии над всей территорией Центральной Европы, в особенности над Румынией с ее нефтяными ресурсами, без которых Вермахт был бы не в состоянии вести длительную и широкомасштабную войну. Славянское население Чехословакии не испытывало желания уступать свои земли алчному соседу, к тому же открыто презиравшему демократические ценности. Франция и Англия гарантировали безопасность Чехословакии от любых посягательств на ее территорию извне. Весной 1938 г. отношения между Германией и Чехословакией резко обострились. Гитлер потребовал присоединения к Германии областей Чехословакии с компактным проживанием немцев, прежде всего Судетской области, в случае отказа угрожая войной. Польша, несмотря на союзнические отношения с англо-французским альянсом, в возникшем конфликте выступила на стороне Гитлера, в свою очередь предъявив Чехословакии территориальные претензии (48, с.132). Советский Союз, напротив, поддержал Чехословакию, предложив ей оказание необходимой военной помощи для отражения агрессии Германии, при этом советское правительство обязано было согласовывать все свои действия с правительством Франции. Однако в чисто военном отношении разрешение ситуации вокруг Чехословакии целиком зависело от позиции руководства Польши. Именно Польша своей территорией перекрывала удобный для сухопутного сообщения между восточной и западной областями Европы Виленский коридор по линии Минск - Белосток - Варшава в обход с севера обширной полосы труднопроходимых припятских болот. Поскольку с запада Польша граничила и с Германией, и с Чехословакией, то Советскому Союзу необходимо было получить разрешение польского правительства на проход советских войск по польской территории. При наличии согласия Польши Сталин имел возможность разместить в Чехословакии достаточно мощную группировку войск, которая отбила бы у Гитлера охоту к военным авантюрам в Европе. Франция же могла оказать военную помощь Чехословакии только опосредованно путем демонстрации военных приготовлений на своей границе с Германией вдоль знаменитой линии Мажино. Однако польское правительство то ли вследствие застарелой ненависти к "москалям", то ли по тайному наущению политиков Англии и Франции в категорической форме отказалось рассматривать вопрос о пропуске советских войск на запад через свою территорию. Более того, оно предупредило руководство СССР, что Польша будет сбивать любой советский военный самолет над своей территорией. Одновременно польское правительство осуществило нажим на Румынию, чтобы и та запретила пролет над своей территорией советских самолетов, направляемых на помощь Чехословакии. Нетрудно догадаться, что за спиной Польши, по всей видимости, стояли не только Франция и Англия, совершенно не заинтересованные в возможном появлении советских войск в центре Европы, но прежде всего Германия, которой было просто необходимо в 1938 г. наглухо запечатать виленский коридор. Сталин, разумеется, при начале Германией военных действий против Чехословакии не мог двинуть свои войска через Польшу на запад, поскольку в этом случае именно он и был бы обвинен в разжигании мировой войны в первую очередь самой Польшей, ее союзницей Англией, и, разумеется, Германией, против которой советский экспедиционный корпус и предназначался. Чехословацкий народ не сомневался в том, что советский народ окажет ему братскую помощь; так бы и случилось, если бы не предательская позиция руководства Польши. Собственно, Сталин уже один раз спас соседнюю Литву от оккупации ее Польшей в марте 1938 г., пригрозив последней войной, если та осмелится применить в отношении Литвы силу (см.48, с.64).
К 21 сентября нападение Германии совместно с Польшей и Венгрией на Чехословакию представлялось неизбежным. Германия могла выставить против Чехословакии до 80 дивизий против 40 чехословацких; однако последние имели возможность принять бой на оборудованных укрепленных позициях и продержаться до начала активных действий войск СССР и Франции против Германии. Увы, со стороны Англии и Франции не было сделано никаких шагов в направлении легализации советской военной помощи Чехословакии. Сталин имел все основания опасаться, что в случае каких-либо односторонних решительных действий со стороны Советского Союза по защите суверенитета Чехословакии он мог оказаться в состоянии войны одновременно с Германией, Англией, Францией, Польшей и Венгрией - то есть со всей Европой! Единственно, чем он мог бы помочь жертве агрессии - так это пригрозить санкциями Польше. Вот текст "Заявления Советского правительства правительству Польши" от 23 сентября 1938 г. (см. газету "Известия" от 26.09.38 г.): "Правительство СССР получило сообщения из различных источников, что войска польского правительства сосредоточиваются на границе Польши и Чехословакии, готовясь перейти означенную границу и силою занять часть территории Чехословацкой республики. Несмотря на широкое распространение и тревожный характер этих сообщений, польское правительство до сих пор их не опровергло. Правительство СССР ожидает, что такое опровержение последует немедленно. Тем не менее на случай, если бы такое опровержение не последовало и если бы в подтверждение этих сообщений войска Польши действительно перешли границу Чехословацкой республики и заняли ее территорию, правительство СССР считает своевременным и необходимым предупредить правительство Польской республики, что на основании ст. 2 пакта о ненападении, заключенного между СССР и Польшей 25 июля 1932 г., правительство СССР, ввиду совершенного Польшей акта агрессии против Чехословакии, вынуждено было бы без предупреждения денонсировать означенный договор". А вот угрожать Германии, не имея возможность вслед бумаге послать войска непосредственно к ее границам, Сталин совершенно благоразумно остерегся. К сожалению, руководители Англии и Франции Чемберлен и Даладье сделали свои выводы из сталинского демарша, сочтя за благо окончательно предать Чехословакию с тем, чтобы не дать СССР ни малейшего повода для вооруженного выступления на защиту жертвы обнаглевшего агрессора: 29 сентября 1938 г. в Мюнхене оба европейских премьера подписали совместно с Гитлером и Муссолини соглашение о передаче Германии значительной части территории Чехословакии и вводе на нее немецких войск. Советский Союз из переговорного процесса был полностью исключен, как и правительство самой Чехословакии. С Польшей же за ее услуги в деле нейтрализации Советского Союза коалиционная четверка расплатилась немедленно и также территорией Чехословакии, которая вынуждена была уже 1 октября передать Польше свою Тешинскую область. Начавшийся с ведома англичан и французов процесс раздела Чехословакии привел через полгода к ее полному устранению с политической карты Европы: 14 марта 1939 г. Словакия отделилась от чешских земель, став фашистским государством; венгерские войска начали оккупацию закарпатской Украины; через день на территорию Чехии и Моравии были введены германские войска. Так правители Западной Европы наказали Чехословакию всего лишь за попытку обратиться к Советской России за помощью по защите своего совершенно законного суверенитета, при этом Польша сыграла в англо-германской пьесе позорную роль "санитарного кордона" против русских, совершив прямое предательство общеславянских интересов.
Как известно, Бог шельму метит! Умиротворение фашистского рыцарства за счет славянских земель завершилось позором для высокомерной Англии и национальной катастрофой для Польши. Западные историки почему-то считают, что ответный демарш Чемберлена, предоставившего 31 марта Польше односторонние гарантии безопасности, объясняется импульсивной реакцией смертельно обиженного Гитлером премьера великой державы; причем основанием для заключения оборонительного пакта, якобы целиком направленного против агрессивных устремлений гитлеровской Германии, явились возникшие со стороны последней территориальные претензии к своему восточному соседу. Но для подобной точки зрения, призванной хоть как-то обелить хитроумную британскую дипломатию, фактически сдавшую материковую Европу фашистам, считавших славян недочеловеками, а европейским евреям вообще отказывавшим в праве на физическую жизнь, нет серьезных и объективных оснований. И дело здесь вовсе не в чрезвычайной запутанности европейской политики конца тридцатых годов. Чемберлен вознамерился возложить свою длань на пресловутый Виленский коридор, используя его в качестве своеобразного двустороннего клапана. В самом деле, если бы теперь после захвата Чехословакии Гитлер двинул свои войска на Польшу, то англо-французский тандем имел бы все шансы договориться со Сталиным, чтобы тот организовал отпор немцам с востока одновременно с ударом французских дивизий по Германии с запада. От совместного удара по Германии как агрессору Сталин вряд ли бы отказался, поскольку, захватив Польшу, Вермахт мог по Виленскому коридору подойти к Минску на расстояние всего лишь в 60 километров, не пересекая советской границы. Гитлер в таком случае получал войну на два фронта без малейших шансов на успех. При этом Англия и Франция имели право оккупировать территорию Германии как агрессора против стран новой Антанты, а вот Сталин вынужден был бы убираться восвояси с территории союзной с Англией Польши, в утешение навесив на свой большевистский китель почетные ордена от союзников-империалистов. Если же, напротив, Сталин попытался бы проявить хоть малейшую реальную активность на западе, то, немедленно объявив его агрессором, Англия и Франция могли наказать Сталина руками Гитлера, предоставив ему восточный карт-бланш на вполне законных основаниях. Польша не только пропустила бы дивизии Вермахта на восток в сторону Минска, но, надо думать, и сама бы присоединилась к сколоченному в Мюнхене альянсу четырех совместно с Венгрией и Румынией. Конечно, Красная Армия, имевшая подавляющее превосходство в бронетехнике над Вермахтом, а также количественно в авиации и артиллерии, не говоря уже о неисчерпаемых мобилизационных ресурсах, здорово потрепала бы немцев, но зато экономика на европейской части Советского Союза была бы из-за войны дезорганизована - что, собственно, и являлось конечной целью Запада, всегда рассматривавшего Россию только в качестве сырьевого придатка промышленной Европы, но никак не равноправного торгового партнера.
Гитлер ситуацию, сложившуюся после 31 марта, оценивал иначе. Презирая стратегические способности Чемберлена и Даладье, он был совершенно уверен в том, что сможет избежать губительной для Германии европейской войны на два фронта. В отличие от высокомерного дипломата Чемберлена бывший ефрейтор любил изучать военные карты в присутствии своих бравых генералов и хорошо представлял себе разницу расстояний до Варшавы от Лондона и от Берлина, из которой следовало, что с военной точки зрения гарантии, обещанные Чемберленом правительсту Польши, выглядели бумажным щитом против германского стального меча. В ответ на гарантии Чемберлена Гитлер немедленно приказал своему Генштабу начать подготовку плана "Вайс" нападения на Польшу, подписав соответствующую директиву уже 3 апреля, назначив вскоре точный (!) срок начала агрессии на 1 сентября 1939 года (см. 45, с.137). Зачем, спрашивается, Гитлеру нужна была Польша? Затем же, зачем и Чемберлену - для контроля стратегического восточного коридора, который мог быть впоследствии использован и в качестве плацдарма для дальнейшего продвижения на восток, и в качестве оборонительного бастиона против СССР в случае войны на Западе. При этом Гитлер как гениальный авантюрист умел хорошо считать ходы в разыгрываемой политической партии. Польшу нужно было брать именно в 1939 г., пока Сталин еще не забыл демонстративно антисоветского поведения польского правительства во время чехословацкого кризиса и по этой причине пальцем бы не пошевелил для помощи своему славянскому соседу; напротив, имелась реальная возможность подбить его на совместные с Германией действия против Польши аналогично тем, что сама Польша осуществила против Чехословакии. Доверительность же в отношениях между Сталиным и Чемберленом вкупе с Даладье после Мюнхена Гитлер начисто отвергал, тем более, что имел верное представление о подозрительности и мстительности характера большевистского вождя.
Руководство Советского Союза, занятое многотрудным процессом построения коммунистического общества (точнее, авторитарного коммунизма) в отдельно взятой стране при наличии идеологически враждебного капиталистического окружения, хотело бы, конечно, оставаться в отношении центральноевропейского кризиса в удобной позиции стороннего наблюдателя за грызней империалистических кукловодов. Сталин был совершенно уверен в том, что имеющаяся в его распоряжении кадровая Красная Армия, оснащенная разнообразной и достаточно качественной военной техникой, является столь внушительным средством сдерживания любого возможного агрессора, что вплоть до 1941-42 гг. Советскому Союзу можно было не опасаться нападения на него не только одной Германии, но и целой коалиции империалистических государств. Мюнхенский сговор четырех самых сильных европейских держав мог вызвать у Сталина разве лишь презрительную ухмылку, а англо-польский пакт о гарантиях безопасности только усугубил застарелую ненависть большевистского лидера к открыто антисоветской и даже антирусской политике польского правительства. Сильного ветра из виленской трубы Сталин, видимо, не опасался, прикрыв ее жерло лишь двумя укрепленными районами перед Минском и Полоцком, и просто выжидал, что же будет дальше - а ждать он мог сколь угодно долго, не испытывая никаких затруднений в снабжении бурно развивающейся экономики страны и ее вооруженных сил всем необходимым.
Вот уж что трудно понять, так это политику варшавского руководства. Польша, исторически зажатая с боков двумя сильнейшими государствами Европы - Германией и Россией, и оседлавшая столь горячее место, как Виленский коридор, по которому многие века ходили взад-вперед вооруженные до зубов армии Запада и Востока, во главу угла своих отношений со столь могущественными соседями поставила пресловутый польский национализм. Глава внешнеполитического ведомства Польши Юзеф Бек просто упивался временно дарованной судьбой польскому народу самостийностью и не желал видеть того очевидного обстоятельства, что былое кратковременное равновесие сил в Европе, удерживаемое англо-французским альянсом, к 1939 г. потеряло точку опоры, и Виленский коридор скоро будет востребован, а польскую затычку из него просто вышибут солдатским сапогом. Твердолобость польского руководства, выразившаяся в категорическом отказе на пропуск через свою территорию наземных и воздушных войск иных держав, заставила последние решать эту проблему силой. Заляпав свой национальный фасад грязью Мюнхена, Польша завесила неприглядную натуру фальшивого нейтралитета листками английских гарантий, словно не понимала, чем может закончиться для нее голый флирт с грубой солдатней. Следует прямо сказать, что именно Польша спровоцировала новую европейскую войну в 1939 г., став и ее первым чисто военным трофеем. Нет смысла обсуждать, какую политическую линию надо было избрать польскому правительству, но реализованная им оказалась наихудшей во всех отношениях!
Гитлер, дав в апреле своему Генштабу пять месяцев для подготовки нападения на Польшу, наверняка отдавал себе отчет в том, чем все это может для Германии обернуться. Польша, считавшая своим потенциальным врагом только Советский Союз, активно создавала оборонительные укрепления на востоке, не озаботившись проведением аналогичных мероприятий на своих западных границах. При одновременном массированном наступлении немецких механизированных соединений на территорию Польши сразу с трех незащищенных ничем сторон польская армия попадала в огромный котел, и ее учесть представлялась в этом случае плачевной. Без особого труда германская армия могла через месяц достигнуть восточной границы Польши с СССР. Вряд ли Сталин сохранил бы невозмутимость, обнаружив немецкую мотопехоту с танками в Негорелом, что всего лишь в 60 верстах от Минска. Германские и советские части вполне могли войти на польской восточной границе в боевое соприкосновение, что неминуемо спровоцировало бы войну между Германией и СССР, к которой Гитлер совсем не был готов и не мог бы ее успешно вести, не имея достаточного количества танков и самолетов и не обладая численным перевесом в стрелковых войсках. Поскольку Англия и Франция как союзники Польши обязаны были объявить войну Германии, последняя оказывалась бы вынужденной вести боевые действия на два фронта, причем восточный противник с его большевистским менталитетом представлял бы для гитлеровского фашизма смертельную опасность. Гитлеру было поэтому просто необходимо как-то отвлечь Сталина летом 1939 г. от польских дел, втянув его, к примеру, в какую-нибудь войну на необъятных советских восточных границах. Именно такую услугу Гитлеру и оказала его союзница по тройственному антикоминтерновскому пакту Япония, затеявшая в мае конфликт с Монголией явно провокационного характера. Упоминание о провокации имеет большую смысловую нагрузку. Если внимательно перечитать главу 7 мемуаров Жукова, посвященную описанию событий необъявленной войны на Халхин-Голе и ознакомиться с подробными военными картами, приведенными им на с.165, то возникает вполне обоснованное недоумение относительно того, что, собственно, хотели завоевать японцы в совершенно дикой и голой пустыне, лишенной растительности на сотни километров вокруг? В месте военного конфликта монгольская государственная граница обозначалась в 15 км восточнее реки Халхин-Гол прямыми линиями, имеющими осязаемый смысл только разве на картах, но уж никак не на местности. От границы к реке - полоса зыбучих песков, по берегам кусты и злющие комары, способные закусать солдата насмерть. И вот в эту проклятую полосу 60х15 км японское командование отправило части 6-й армии, квартировавшей в Хайларе, которые прогнали на западный берег Халхин-Гола конных монгольских пограничников и, выйдя к реке, с мая до начала июля никуда не двигались, явно дожидаясь, когда СССР, верный союзническому долгу, не соберет с большим трудом на западном берегу целую армейскую группировку своих войск с танками, артиллерией и авиацией и не пришлет из Москвы для руководства ею группу боевых генералов во главе с Жуковым. Большой труд - это действительно огромная по масштабам работа по переброске от ближайшей железнодорожной станции, отстоящей на 650 км от места будущих боев, нескольких дивизий, массы тяжелой боевой техники и около 100 тысяч тонн различных припасов, включая дрова для приготовления пищи, по грунтовым дорогам пустынной степи (читай, по бездорожью!). Японское командование преспокойно наблюдало, как Жуков в течение месяца собирал и готовил свою армию к боям (видимо, самурайская гордость не позволяла им сражаться с неподготовленным к войне противником), и лишь затем сделало попытку переправить группу своих уставших от скуки войск на другой берег реки в тыл русских войск, что те, естественно, прошляпили. К 5 июля Жукову с немалыми усилиями удалось прогнать японцев на восточный берег. Позиции армий противников стабилизировались, и они стали готовиться к новому сражению.
В это время руководство англо-французской коалиции ломало голову над тем, как разрешить противоречивую задачу: утихомирить с каждым днем все более наглеющую Германию, осуществлявшую откровенный нажим на Польшу, грозящий перейти в настоящую войну против нее, и вместе с тем не пустить в центральную Европу войска своего потенциального союзника коммуниста Сталина, которого консервативные англичане опасались не менее фашистского фюрера. Длительные дипломатические маневры привели к появлению в Москве 12 августа военных миссий Англии и Франции с целью проведения переговоров с советской стороной об организации совместного отпора фашистской агрессии в Европе. Вероятно, многоопытного и проницательного политика Сталина сразу насторожило то обстоятельство, что английское правительство сочло возможным назначить главой своей делегации отставного адмирала Дракса, не имевшего, как быстро выяснилось, реальных полномочий для принятия каких-либо важных решений, касающихся конкретных политических и военных мероприятий. Это, по мысли Сталина, могло означать следующее: англо-французский блок, зная, что Советскому Союзу пришлось ввязаться на востоке в оборонительную войну против Японии, которая совершенно очевидно согласовала свои действия с Германией, хочет втянуть его одновременно и в военные действия на западе, то есть заставить вести изнурительную войну на два фронта. При этом не могло не возникнуть подозрения, что существовал тайный сговор англичан и французов с фашистами с тем, чтобы на формально законных основаниях совершить совместную интервенцию империалистических держав Запада против СССР с целью уничтожения его политического строя и последующего раздела громадной территории. Так оно, видимо, и было!
Переговоры в Москве военных миссий трех держав, проходившие с 12 по 21 августа, содержат ряд примечательных моментов, на которых следует остановиться, чтобу лучше уяснить смыл принятых впоследствии Сталиным исторических военно-политических решений. Советская сторона в лице наркома обороны маршала К.Е.Ворошилова (за спиной которого незримо присутствовал сам Сталин) при обсуждении совместного плана оборонительных военных мероприятий трех сторон совершенно четко поставила перед миссиями западных держав кардинальный вопрос, на который так и не получила никакого официального ответа. В заявлении советской стороны, сделанном в последний день переговоров, позиция СССР сформулирована совершенно четко (см., например, 45, с.107): "Советская миссия считает, что СССР, не имеющий общей границы с Германией, может оказать помощь Франции, Англии, Польше и Румынии лишь при условии пропуска его войск через польскую и румынскую территорию, ибо не существует других путей для того, чтобы войти в соприкосновение с войсками агрессора". Речь идет прежде всего все о том же Виленском коридоре, наглухо запечатанном Польшей. Далее, "...советские вооруженные силы не могут принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными силами Франции и Англии, если они не будут пропущены на территорию Польши и Румынии". Явно недвусмысленная дипломатическая угроза со стороны Сталина в адрес несостоявшихся союзников: мол, пока Польша не изменит своей позиции по Виленскому коридору, Советский Союз считает себя совершенно свободным от каких-либо политических и военных обязательств перед Западом и Польшей в том числе. Непосредственно угрозы нападения Германии на СССР не существует, поэтому не СССР должен просить Польшу и Румынию заключить с ним соответствующие договора, от которых те воротят нос, а именно Англия и Франция обязаны воздействовать на своих союзников, с которыми они "имеют соответствующие политические и военные отношения". При этом советская сторона прямо предупредила западные державы о всей серьезности создавшейся ситуации: "Если, однако, этот аксиоматический вопрос французы и англичане превращают в большую проблему, требующую длительного изучения, то это значит, что есть все основания сомневаться в их стремлении к действительному и серьезному военному сотрудничеству с СССР". Намек слишком очевиден: если не удалось договориться с вами - договоримся с Гитлером! А можно ли было все же надеяться на изменение позиции самой Польши по данному вопросу? Ответ содержится в донесении германского посла графа Шуленбурга из Москвы в Берлин: "Польша ни в коем случае не потерпит того, чтобы советские войска вступили на ее территорию или даже только проследовали через нее... Польша ни в коем случае не предоставит аэродромы в распоряжение советской авиации" (45, с.104). Можно, конечно, сколь угодно долго рассуждать на тему о том, кто именно советовал Польше проявлять прямо-таки враждебную неуступчивость по отношению к сотрудничеству с Красной Армией - коварная Англия или коварная Германия? По-видимому, вопиющая неадекватность оценки руководством Польши сложившейся в Европе ситуации проистекает прежде всего из ее собственных интеллектуальных недр. В доказательство сказанного приведем цитату, заимствованную из 45, с.85: "В августе он (Юзеф Бек, министр иностранных дел Польши) сказал французскому послу в Варшаве Леону Ноэлю, что Красная Армия "ничего не стоит", а начальник польского генерального штаба генерал Стахевич объявил, что "не видит никакой выгоды в том, что части Красной Армии будут действовать в Польше"". И все это сказано в отношении советского войскового контингента общей численностью до 3 млн. человек (!) с соответствующим количеством авиации, бронетехники и артиллерии; контингента, который в одиночку способен был расправиться с Вермахтом в 1939 г. и избавить Европу от мировой войны. Можно, конечно, было бы поиронизировать над беспримерной спесью польских дипломатов и генералов, если бы эта спесь не обошлась так дорого и Польше, и Франции, и Советскому Союзу, территории которых были в скором времени буквально вытоптаны немецкими сапогами. Конечно, Польша явилась жертвой агрессии фашистской Германии, но именно ее тогдашнее руководство следует считать одним из главных виновников неимоверных страданий и самого польского народа, и всей Европы.
Какие же окончательные выводы должен был сделать к 21 августа 1939 года высший руководитель СССР Иосиф Сталин из бесплодного визита в Москву военных миссий Англии и Франции? Без особых натяжек их можно сформулировать в следующем виде:
--
Правительства Англии и Франции не хотят, чтобы Советский Союз получил законные с точки зрения международного права основания для оказания военной помощи Румынии, Польше и Прибалтийским государствам в случае агрессивных действий против них Германии.
--
Оставляя без реальной военной защиты Польшу, Англия и Франция фактически предлагают Гитлеру беспрепятственно захватить всю ее территорию и выдвинуть свои войска непосредственно на западную границу СССР, явно рассчитывая на то, что логика военных успехов погонит германскую военную машину далее на восток.
--
Создалась реальная угроза вовлечения СССР в войну на два фронта с двумя великими державами: с Японией на востоке, где развернулись ожесточенные боевые действия, и Германией на западе, с которой очень вероятно придется воевать уже в ближайший месяц без какой-либо помощи со стороны англичан и французов.
В подтверждение сказанного уточним информацию, которую имел Сталин к утру 22 августа. Ситуация на монгольском фронте была исключительно напряженной и непредсказуемой по своим последствиям. Разведданные указывали на то, что 6-я армия Японии на Халхин-Голе готовится 24 августа нанести сокрушительный удар по советским войскам, о чем Жуков немедленно сообщил в Москву. Поскольку армия Жукова также готовилась к удару с целью окружения и полного разгрома японцев в районе Халхин-гола, то Сталин принял решение опередить японское командование. Ранним утром 20 августа советские войска начали наступательную операцию, и по всему шестидесятикилометровому фронту завязалось многодневное ожесточенное сражение двух стотысячных армий с массированным использованием бронетехники, авиации и артиллерии. Забегая вперед, скажем, что успех войск Жукова обозначился лишь к вечеру 26 августа, когда им удалось окружить всю японскую группировку (см. 42, с.166-169). 30 августа уничтожение 6-й японской армии было завершено, а весь халхин-гольский военный конфликт окончательно исчерпан 16 сентября. Однако вероятность более масштабного продолжения начатой Японией войны с СССР была очень велика, поэтому советская группировка войск в Монголии не только не подлежала расформированию, но, напротив, была дополнительно усилена и сохраняла свою боеготовность на высоком уровне. Сам командующий Жуков со своим штабом с октября месяца располагался в столице Монголии Улан-Баторе и в связи со сложностью обстановки даже не был отозван зимой в Москву, чтобы принять участие в тяжелой войне с Финляндией, где его боевой опыт очень бы пригодился. Отозван Жуков был только в мае 1940 г. в связи с назначением его командующим Киевским особым военным округом. Советские же соединения, расквартированные в Монголии, были только осенью 1941 г. переброшены в Подмосковье, где, как отмечает Жуков, "дрались с немецкими войсками выше всяких похвал".
Таким образом, к 22 августа 1939 г. Сталин мог еще только надеяться на быстрый и решительный успех Жукова в боях на монгольской территории. Но ведь угрозу широкомасштабной войны с Японией ожидаемый успех нисколько не снимал; наоборот, разгром своей 6-й армии мог обозлить высшие военные круги великой и победоносной империи, и она была бы в состоянии бросить в отместку на Советский Дальний Восток не одну, а десяток армий, полностью парализовав Транссибирскую магистраль. Огромный японский флот, в составе которого имелись новейшие авианосцы, линкоры и тяжелые крейсеры, мог при наличии желания у Токио буквально испепелить все тихоокеанское побережье СССР и за сутки стереть с лица земли Владивосток. А что в случае необходимости способен был противопоставить японской реальной военной мощи Советский Союз? По существу ничего, кроме увеличения количества кадровых стрелковых соединений, да и то за счет опасного оголения своих западных военных округов. Поэтому Сталин хорошо понимал, что с дальневосточной проблемой необходимо развязываться не малоперспективными военными, а хитроумными дипломатическими средствами. Подвигнуть японское руководство хотя бы к относительному миру с СССР мог только союзник Японии, инициатор и вдохновитель "стального пакта" Адольф Гитлер. Поскольку именно Германия уже осенью 1939 г. могла стать единственно реальным и грозным противником Красной Армии на западной границе СССР в случае разгрома Вермахтом Польши, то направление поиска эффективного решения возникших проблем безопасности советского государства вырисовывалось совершенно определенно: следовало немедленно договориться с германским руководством о строгом разграничении сфер влияния на сопредельных европейских территориях и заключить на этой основе межгосударственный мирный договор. Такой договор наверняка умерил бы и воинственный пыл союзника Германии - Японии, в чем СССР был крайне заинтересован. Ожидаемую в таком случае возмущенную реакцию Лондона и Парижа можно было бы проигнорировать, поскольку после разгрома Польши и заключения взаимовыгодного добротного мирного договора с СССР вектор военных усилий Германии неминуемо развернулся бы на запад, и англо-французскому альянсу стало бы не до бумажной ссоры с большевистской Россией.
Включившись в августе 1939 г. в переговорный процесс с Гитлером, Сталин продемонстрировал не свой дьявольски коварный характер, на чем настаивают западные историки, а необходимую всякому высшему государственному руководителю дальновидность, определяемую не идеологическими пристрастиями и личными капризами, а общегосударственными задачами. Разумно оценив международную ситуацию и перспективы ее дальнейшего развития, Сталин внезапно перехватил дипломатическую инициативу из рук запутавшейся в собственных интригах Англии; при этом он преследовал не имперские цели колониального владычества, а сугубо практические цели международной безопасности своего собственного государства, хотя бы это и шло вразрез с сугубо национальными интересами его близких и дальних соседей. И это по-своему справедливо, поскольку своя рубашка ближе к телу, если иных никто не предлагает. Более того, с лета 1939 г. вплоть до объявления Черчиллем холодной мировой войны против коммунизма вскоре после окончания горячей идеология советского строя никому из мировых политиков не мешала, а Сталина любили или ненавидели не как лидера одиозной в глазах ортодоксальной буржуазии партии большевиков, а как вождя великого народа и великого государства.
Во второй половине августа 1939 г. сложилась парадоксальная международная ситуация: три наиболее мощных в военном отношении континентальных европейских державы - Франция, Германия и СССР - не были готовы к войне друг с другом и не желали такой войны; однако они опасались, что могут быть вовлечены в новую европейскую войну намеренно четвертой, неконтинентальной державой - Англией, известной всему миру старой интриганкой, или случайно. Что значит случайно? Франция и Германия имели протяженную сухопутную границу между собой. Случайное столкновение вполне возможно на необорудованной линии раздела войск - хотя бы по обычному пьяному делу. Но франко-германская граница была оборудована и укреплена сверх всякой меры, поэтому запросто через ряды колючей проволоки и минные поля не попрешь. Советский Союз пока что не имел общей границы с Германией, но оба государства знали, что она совсем скоро появится: граница оперативная, проведенная на штабных генеральских картах и потому совершенно не оборудованная. В этом случае элемент случайности был очень значителен и, конечно же, серьезно беспокоил руководство обеих держав, желавших, чтобы все совершалось исключительно по их царской воле, а не по прихоти случая. Поэтому в переговорах по урегулированию пограничных вопросов, которые необходимо имели не только военную, но и не менее важную политическую составляющую, были фактически заинтересованы только две стороны: германская и советская. Раз имелась нужда в подобных переговорах, ничто не могло помешать их проведению - что и было реализовано как необходимое следствие сложившейся во второй половине 1939 г. в Европе военно-политической ситуации.
По поводу "печально знаменитого" пакта Риббентропа - Молотова опубликованы горы всевозможных измышлений. Следуя апробированному нами объективному рациональному подходу к анализу исторических фактов, мы не станем вдаваться в критический разбор существующих мнений, а постараемся выработать собственную независимую и объективную точку зрения, отталкиваясь прежде всего от достоверно известных исторических событий и достоверных документов указанного времени. Важнейшим и несомненно достоверным документом является адресованная Сталину телеграмма Гитлера от 20 августа 1939 г., полученная в Москве 21 августа. Приведем ее текст без первых двух пунктов, имеющих общий характер (см., например, 43, с.155-156):
"Господину Сталину, Москва.
3. Я принимаю проект пакта о ненападении, который передал мне ваш министр иностранных дел господин Молотов, и считаю крайне необходимым как можно более скорое выяснение связанных с этим вопросов.
4. Я убежден, что дополнительный протокол, желаемый Советским правительством, может быть выработан в возможно короткое время, если ответственный государственный деятель Германии сможет лично прибыть в Москву для переговоров. В противном случае имперское правительство не представляет, как дополнительный протокол может быть выработан и согласован в короткое время.
5. Напряженность между Германией и Польшей стала невыносимой. Поведение Польши по отношению к великим державам таково, что кризис может разразиться в любой день. Перед лицом такой вероятности Германия в любом случае намерена защищать интересы государства всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.
6. По моему мнению, желательно, ввиду намерений обеих стран, не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом. Поэтому я еще раз предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа. Имперский министр иностранных дел имеет полные полномочия на составление и подписание как пакта о ненападении, так и протокола. Принимая во внимание международную ситуацию, имперский министр иностранных дел не сможет остаться в Москве более чем на один-два дня. Я буду рад получить Ваш скорый ответ.
Адольф Гитлер".
Достоверность данного документа несомненна; тем более, что имеется ответная телеграмма, отправленная 21 августа из Москвы в Берлин. Вот ее текст:
"Канцлеру Германского государства господину А.Гитлеру.
Я благодарю Вас за письмо.
Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами.
Народам наших стран нужны мирные отношения друг с другом. Согласие германского правительства на заключение пакта о ненападении создает фундамент для ликвидации политической напряженности и для установления мира и сотрудничества между нашими странами.
Советское правительство уполномочило меня информировать Вас, что оно согласно на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа.
И. Сталин".
Совершенно достоверным фактом является то, что Риббентроп действительно прибыл в Москву 23 августа, встретился со Сталиным и Молотовым и подписал от имени германской стороны Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, получивший в прессе наименование "Пакт Риббентропа - Молотова". Советско-германский договор о ненападении был ратифицирован 31 августа на внеочередной сессии Верховного Совета СССР в полном соответствии с действующей советской Конституцией. Сведения, касающиеся протокола к упомянутому Договору, и прежде всего сам текст секретного протокола, обнародованный США после капитуляции Германии в 1945 г., нельзя признать всецело достоверными на том основании, что оригиналы согласованного и подписанного советской и германской сторонами протокола до сих пор не найдены. Учитывая данную информацию, мы прежде всего обсудим текст телеграммы Гитлера от 20 августа.
Нет сомнения в том, что в своей телеграмме Гитлер излагал детали переговорного процесса, которые не могли быть опровергнуты Сталиным; в противном случае Сталин просто прервал бы переговорный процесс по причине недоверия сторон. Тогда, согласно п.3, проект пакта готовился советской стороной, и Риббентроп привез обратно в Москву упомянутый советский проект, согласованный Гитлером, уже для его окончательного утверждения. Логично предположить, что сама инициатива заключения пакта исходила также из Кремля, и ее задачи были сформулированы Сталиным непосредственно после третьего дня работы военных миссий Англии, Франции и СССР, то есть после 14 августа. Именно в этот день Ворошилов поставил перед западными миссиями вопрос о пропуске советских войск через территории Польши и Румынии в случае начала агрессии Германии против них или Франции. Ответ на вопрос получен не был, а по поведению глав миссий Англии и Франции стало очевидно, что его не будет вообще. При этом адмирал Дракс в полемике с солдатской прямотой обронил очень примечательную фразу, уточнив при этом, что он выразил всего лишь свое личное мнение: "Если Польша и Румыния не потребуют помощи от СССР, они в скором времени станут простыми немецкими провинциями, и тогда СССР решит, как с ними поступить". Сталин, разумеется, стенограмму переговоров читал внимательно, и откровенный совет старого адмирала принял к сведению: не теряйте, мол времени, европейская война на носу, и проблемы границ и суверенитетов буферных государств станут вскоре решать германские и советские солдаты, а не щелкоперы в дипломатических офисах. Поскольку Гитлер не позднее 19 августа имел на своем столе советский проект пакта, наверняка обговоренный с ответственными лицами, то надо признать, что сталинская чиновничья система действовала исключительно оперативно!
В указанной телеграмме недвусмысленно утверждается, что именно советская сторона потребовала составить дополнительный протокол к пакту. Пункт 4 телеграммы необычайно информативен. Прежде всего, его содержание доказывает, что протокол был составлен и наверняка подписан именно в Москве, а не ранее, поскольку, согласно п.6, именно такое поручение и было дано Гитлером Риббентропу. Далее, Сталин потребовал, чтобы протокол рассматривался в качестве секретного приложения к пакту, поскольку в ответной телеграмме он о протоколе не обмолвился не то что словом - даже намеком. И самое главное: Гитлер полагал, что уровень доверительности между двумя лидерами великих государств позволяет им обходиться и без официальных протоколов, решая все вопросы в рабочем порядке, в том числе и вопросы о суверенитете европейских государств. Сам же Гитлер и подал наглядный к сказанному пример: сообщил Сталину п.5 телеграммы, что в ближайшее время нападет на Польшу. День нападения, если внимательно вчитаться в содержание п.6, можно вычислить с большой точностью. Если Риббентроп должен был прибыть в Москву не позднее 23 августа, и ему разрешалось задержаться в советской столице не более чем на два дня, то, следовательно, уже 25-го он должен был вернуться в Берлин. Причина спешки прямо не названа, но подразумевается, что это война с Польшей. Обычно устанавливается недельный срок для подготовки всех служб государства к началу масштабной военной операции. Отсюда следует, что дата нападения на Польшу - 1 сентября. Что удивительно: фюрер мог предположить, что подобные вычисления проведет в Кремле также и Сталин - и однако он нисколько не сомневался в том, что о своих выводах его большевистский партнер не сообщит ни англичанам, ни французам, ни тем более полякам, сохраняя лицо в любых, самых скользких обстоятельствах. Именно на государственную порядочность и рассчитывал Гитлер, начисто лишенный подобных предрассудков: вождь большевиков поневоле становился соучастником плана поэтапной реализации захватнической политики фашистского вождя! Понятно, почему Сталин согласился на прибытие в Москву Риббентропа не 22, а 23 августа: потому что 22-го Ворошилов имел заключительную беседу с главой французской военной миссии генералом Думенком. Не исключено, правда, что данное соображение этического характера было для Сталина не главным: возможно, он ожидал более определенной информации о результатах наступления армии Жукова, начатого 20 августа, чтобы вести предстоящий торг с Гитлером, зная полный расклад своих собственных карт.
Текст одной только телеграммы Гитлера позволяет выявить те основные положения, которые Сталин считал необходимым официально согласовать с германской стороной в предвидении скорого и неотвратимого разгрома Польши. Эти положения необходимо вытекали из объективной оценки новой военно-политической ситуации, которая могла сложиться на западной границе СССР в том случае, если бы он избрал политику нейтралитета в отношении агрессии Германии. Польские горе-руководители предоставили Сталину слишком много оснований для того, чтобы тот без всяких сожалений по поводу печальной судьбы дружественного славянского народа наблюдал бы за гибелью с трудом добытой поляками государственно-национальной независимости. Англия и Франция под давлением возмущенного общественного мнения в странах западной демократии вынужденно объявили бы войну Германии, но, как проболтался адмирал Дракс, реально бы защищать Польшу не стали. В самом деле, если французская армия продолжает отсиживаться за укреплениями линии Мажино, то агрессию Германии против Польши можно было бы рассматривать как локальную европейскую войну наподобие азиатской, которую вел с Японией Советский Союз. Если же французы вторгаются на территорию Германии, то локальная война неминуемо разрастается до общеевропейской и, значит, мировой в ужасном горячем виде. В первом варианте Германия как фактический агрессор автоматически признается виновницей войны и вешает на себя все многочисленные неудобства и неприятности дипломатического и экономического характера, из которых самое опасное для нее - это неприязненное или даже враждебное отношение США. Во втором варианте все карты в европейской военно-дипломатической игре будут перемешаны, и разобраться в том, кто же в действительности больше всех виноват в развязывании новой мировой войны, можно будет только по ее окончании, когда выявится победитель - а ждать этого придется несколько лет! Конечно, предательство Францией и Англией польского союзника - вещь прискорбная, но понять его мотивы можно: французы с англичанами в реализованной судьбой истории сочли, что независимость и само существование польской нации не стоят мировой войны. Вот так вот, господа европейские ревнители прав человека!
А теперь внимательно, как и Сталин в напряженнейшие августовские дни, взглянем на карту Восточной Европы и попытаемся представить себе ход его размышлений. Если Советский Союз остается в роли стороннего наблюдателя за европейскими делами, то германский Вермахт, сокрушив за месяц Польшу, к октябрю выводит свои дивизии на девятисоткилометровую советско-польскую границу от Западной Двины до Днестра. На северной ее части до Полоцка и Минска рукой подать, да и Смоленск недалече; на юге из района Шепетовки прямая дорога танкам на Киев. Участь Литвы также предугадать нетрудно: она будет неминуемо поглощена вслед за Польшей только потому, что тоже расположена в стратегически важном Виленском коридоре. Если затем в зону германского влияния попадают Латвия и Эстония, что очень вероятно, то советский Балтийский Флот автоматически вытесняется в узкую Ленинградскую гавань и по-существу остается на Балтике не у дел, поскольку хозяевами Финского залива становятся немцы. Финны буквально нависали над Ленинградом. Без войны их не оттеснить - но это при условии, что им не помогут немцы. А кто может поручиться за действия Гитлера? Да и вообще, в случае твердого советского нейтралитета в отношении действий Германии пакт о ненападении - пустая формальность. По данным разведки, германский Вермахт сейчас не имеет ощутимых преимуществ перед Красной Армией, а в части насыщенности бронетехникой явно уступает. Следовательно, в течение года-двух Германия воевать с Советским Союзом будет не в состоянии. В таком случае пакт нужен именно Гитлеру в качестве дипломатического прикрытия своей восточной границы, а ему, Сталину, кроме обвинений в предательстве со стороны Чемберлена и Даладье, этот бумажный пакт не только ничего не даст, но и свяжет руки мирными обязательствами. Плюс у пакта только один: он может образумить Японию, явно рассчитывающую на ссору между СССР и своей союзницей Германией. Но где Япония и где Европа? Нет, одного этого плюса в обмен на ухудшение отношений с англичанами и французами недостаточно!
И Сталин выдвигает дополнительные условия к пакту о ненападении, о чем и сообщается в Берлин. Фюрер не раз говорил о разделе сфер влияния между Германией и СССР - что же, Сталин готов этот вопрос обсудить и согласовать. Суть советских предложений такова: 1) СССР желает отторгнуть от Польши в свою пользу территории, населенные преимущественно белорусами и украинцами, с целью воссоединения этих братских русскому народов. Процедура воссоединения может быть аналогична той, что осуществила Германия при решении Судетского вопроса - то есть через оккупацию Западной Украины и Западной Белоруссии советскими войсками. 2) СССР уведомляет Германию о наличии своих интересов в отношении всех прибалтийских стран, включая участие в их территориально-политическом переустройстве, которое станет неизбежным после раздела Польши между Германией и СССР. 3) СССР имеет территориальные претензии к Финляндии и Румынии, и в решении данных вопросов он хотел бы достигнуть взаимопонимания с руководством Германии. 4) Данные предложения должны быть согласованы и оформлены в виде секретного приложения к пакту о ненападении, ни в каком случае не подлежащего разглашению. В противном случае советское руководство не считает возможным подписывать сам пакт.
Реакцию Гитлера на дополнительные условия, выдвинутые Сталиным, легко было предвидеть. Конечно, фюреру очень хотелось бы сделать Сталина прямым соучастником и агрессии против Польши, и планируемого территориального раздела восточноевропейских буферных государств; однако он понял, что в данном вопросе многоопытного и осторожного советского вождя объехать шансов нет, и на секретность протокола приходится соглашаться. Румынская Бессарабия Гитлера не интересовала, поскольку не затрагивались его нефтяные интересы в данном регионе. А вот Литву отдавать Сталину Гитлер не захотел, желая удержать большую часть Виленского коридора в своих руках. Зато мудрого горца ожидал неожиданный арийский сюрприз. Утвердив протоколом примерную границу раздела Польши между Германией и СССР, Сталин наверняка будет, по мысли Гитлера, дожидаться момента взятия Варшавы немецкими войсками, не переходя восточную польскую границу. Падение Варшавы он представит как уничтожение польской государственности, поэтому немедленное вслед за взятием польской столицы пересечение границы советскими войсками будет рассматриваться не как акт интервенции, а как вынужденная мера, направленная на обеспечение защиты белорусов и украинцев от анархии в период безвластия. Сталин и не догадывался, что по плану "Вайс" германские войска не пойдут прямиком на Варшаву, а охватят польские соединения огромным полукольцом, стремительно выйдя к линии раздела. Вряд ли Сталину удастся надолго попридержать бросок своих дивизий на запад, чтобы, как говорится, не опаздать на поезд. Тогда Англия и Франция обязаны будут объявить войну и Советскому Союзу. Если подобное произойдет, то это будет самой блестящей стратегической победой фюрера в его европейской войне и роковым провалом хитроумной политики Сталина. Вождь большевиков, пляшущий под дудку фюрера фашистов - это ли не жесточайшая оплеуха всем прогнившим западным демократиям?
Риббентроп, получив перед отъездом подробные указания Гитлера относительно порядка согласования имеющегося текста Договора о ненападении и секретного приложения к Договору, проект которого должен был быть предъявлен ему при обсуждении самого Договора, вылетел 23 августа в Москву. В тот же день министр иностранных дел Германии провел две встречи с высшими советскими руководителями Сталиным и Молотовым. Хотя имеются стенографические записи бесед и воспоминаний В.М.Молотова (см. 43, с.157-159), в них , естественно (как, впрочем, и в других отечественных и зарубежных источниках), сведения о согласовании протокола начисто отсутствут. Надо отдать должное тогдашним руководителям Германии и СССР: секреты они блюли свято! Тем не менее факт присутствия на обеих встречах Сталина, как бы подтверждавшего тем самым высокие полномочия Риббентропа, свидетельствует о том, что основное внимание сторонами было уделено именно исключительно важному и содержательному протоколу к пакту, фиксирующему планы политического и административного переустройства стран Восточной Европы. Первая беседа Сталина с Риббентропом, проходившая при участии Молотова и Шуленбурга, длилась три часа. Как известно, Иосиф Виссарионович многословия не терпел, равно как и обсуждения неподготовленных своим аппаратом вопросов. Обсуждение, конечно же, уперлось в литовский вопрос: Сталин настаивал на включении Литвы, наравне с другими Прибалтийскими государствами, в сферу исключительных интересов СССР, а Риббентроп, следуя указаниям Гитлера, настаивал на включение Литвы в сферу интересов Германии (иначе говоря, присоединении к ней!). Отложить же решение спорного вопроса на более поздний срок не представлялось возможным, поскольку стороны должны были, помимо текстов, согласовать и карты с обозначением рубежей, далее которых войска Германии и СССР в ходе совместных военных действий на территории Польши не должны были заходить, чтобы исключить возможность возникновения непреднамеренного боевого соприкосновения между частями и подразделения союзников. Но ведь Польша имела протяженную границу с Литвой, и генштабисты обеих союзных армий, для которых указанные карты имели силу приказа, должны были знать, какие действия могут себе позволить их войска на литовской границе, а какие нет. Наверняка потребовался прямой телефонный звонок из кабинета Сталина (в ином месте он вести переговоры бы не стал - статус не позволял!) в резиденцию Гитлера - и Сталин в этот раз уступил. Еще один немаловажный вопрос: определялись ли примерные сроки выхода на согласованные рубежи раздела польской территории войск Германии и СССР (разумеется, с учетом чисто военного фактора)? То, что это было сделать необходимо с соответствующими отметками на картах (секретных, как и сам протокол) - не подлежит сомнению: у военных любые передвижения и размещения войск осуществляются по заранее подготовленным штабным планам и соответствующим образом обеспечиваются; тем более, если должны быть задействованы большие массы войск да еще в обстановке ведения боевых действий против польской армии. Указанные соображения косвенно подтверждаются общеизвестным международным прецедентом, во многом сходным по ситуации. Имеется в виду Мюнхенское соглашение от 29 сентября 1938 года. Оно было посвящено отнюдь не общеполитической проблеме мирного разрешения Судетского вопроса, а строгой регламентации порядка эвакуации чехословацких войск с согласованных сторонами Соглашения территорий и оккупации указанных территорий германскими войсками. Цель очевидна: исключить возможность возникновения случайного военного конфликта между чехословацкими и германскими частями при осуществлении раздела Чехословакии. Процитируем часть текста Соглашения, иллюстрирующую сказанное выше (см.48, с.329):
"1. Эвакуация начинается с 1 октября.
2. Соединенное Королевство, Франция и Италия согласились о том, что эвакуация территории будет закончена к 10 октября, причем не будет произведено никаких разрушений имеющихся сооружений, и что чехословацкое правительство несет ответственность за то, что эвакуация области будет проведена без повреждения указанных сооружений.
4. Происходящее по этапам занятие германскими войсками районов с преобладающим немецким населением начинается с 1 октября. Четыре зоны, обозначенные на прилагаемой карте, будут заняты германскими войсками в следующем порядке:
Зона, обозначенная цифрой I, - 1 и 2 октября; зона, обозначенная цифрой II, - 2 и 3 октября; зона, обозначенная цифрой III, - 3,4 и 5 октября; зона, обозначенная цифрой IV, - 6,7 октября.
Остальная область, имеющая преимущественно немецкий характер, будет незамедлительно определена вышеупомянутой международной комиссией, и она будет занята германскими войсками до 10 октября".
Примечательно, что четырехстороннее Соглашение по форме аналогично пакту Риббентропа-Молотова. Соглашение содержит в качестве дополнений различные декларации, собственно протокол и карту, составляющие в целом единый и открытый документ. Характер же пакта не позволял осуществить подобное объединение в открытом документе, поэтому протокол и карта были засекречены.
После достижения принципиального согласия по всем пунктам документов - самого Пакта и секретных Приложений - переговоры были на некоторое время прерваны для оформления документов в чистовом виде на двух языках, после чего уже поздно вечером встреча была продолжена в том же составе. Состоялось подписание всех документов, затем участники подписания по обычаю отметили политическую сделку скромным ужином и выпили за здоровье каждого из присутствующих и, конечно же, за фюрера, причем этот тост предложил сам Сталин (см. 43, с.160). Участь не только Польши, но и Румынии, и стран Балтии была предрешена...
При анализе столь сложной и неоднозначно оцениваемой политической ситуации, связанной с заключением пакта Риббентропа-Молотова и его последствиями, нам совершенно не потребовалось знание истинного текста секретного протокола, оригиналы которого на русском и немецком языках отсутствуют и, по всей видимости, уничтожены. Источниками того текста протокола, который до недавнего времени считался у нас фальшивкой, являются фотокопии с микропленок, сделанные с уничтоженных затем архивных материалов ведомства Риббентропа. Микропленки случайно попали после капитуляции Германии в мае 1945 г. в руки американцев, после чего в мае 1946 г. был впервые в открытой печати опубликован текст секретного протокола к Пакту. Нам незачем цитировать текст протокола и тем более обсуждать вопрос о его достоверности, поскольку аналитические выводы, сделанные нами выше, не противоречат содержанию, заложенному в данный текст его истинными составителями. Правда, в нем имеется очень важное упоминание об одной теме, которая не могла пока что возникнуть в рамках нашего исследования - о вопросе сохранения независимого Польского государства. К ней мы вернемся несколько позже, а сейчас, чтобы закончить обсуждение вопроса о причинах заключения Сталиным пакта о ненападении между Германией и СССР с секретным приложением к нему от 23 августа 1939 года, нам придется вынужденно дать критическую оценку приведенных в труде В.В.Карпова эксклюзивных материалов, якобы проливающих дополнительный свет на проблему достоверности материалов о секретных соглашениях.
На с.169-171 цитируемой нами книги Карпов приводит отрывки своей беседы с В.Н.Павловым - переводчиком, обслуживавшим переговоры между Сталиным и Риббентропом в Кремле 23 августа 1939 года. Вот выдержки из содержания беседы, которую Карпову пришлось воспроизводить по памяти, поскольку он не получил разрешения пользоваться диктофоном: "Риббентроп привез только текст основного договора, Сталин, Молотов обсудили его, внесли поправки. Сталин вдруг заявил: "К этому договору необходимы дополнительные соглашения, о которых мы ничего нигде публиковать не будем". Сталин, понимая, что ради спокойного тыла Гитлер пойдет на любые уступки, тут же изложил эти дополнительные условия: Прибалтийские республики и Финляндия станут сферой влияния Советского Союза. Кроме того, Сталин заявил о нашей заинтересованности в возвращении Бессарабии и объединении украинских и белорусских западных областей с основными территориями этих республик. Риббентроп растерялся от таких неожиданных проблем, сказал, что не может их решить сам и должен получить разрешение фюрера. Сталин сказал: не будем откладывать, вот телефон - звоните. Получив такое разрешение, Риббентроп из кабинета Сталина связался с Гитлером и изложил ему пожелания Сталина. Фюрер уполномочил Риббентропа подписать дополнительный протокол... После разговора с Гитлером здесь же, в кабинете Сталина, был составлен секретный дополнительный протокол. Его отредактировали, отпечатали и подписали".
Если сравнить текст приведенного отрывка с содержанием телеграммы Гитлера и секретного протокола, также приводимого Карповым в его книге, то легко обнаружить несколько совершенно несовместимых противоречий между сведениями, излагаемыми Павловым, и положениями, содержащимися в официальных документах МИД Германии в том виде, в каком они стали известны общественности. В самом деле, в телеграмме Сталину Гитлер в пункте 4 подтверждает, что ему известно о желании Советского правительства выработать дополнительный протокол; более того, пунктом 6 он подтверждает полномочия Риббентропа в части составления и подписания такого протокола. Само собой разумеется, что фюрер не мог уполномочить своего министра подписывать важнейший политический документ, о сути которого сам он не имел бы никакой содержательной информации. Павлов же утверждает, что вопрос о необходимости составления дополнительного протокола оказался для Риббентропа совершенно неожиданным. Далее, Павлов утверждает, что Гитлер по телефону дал согласие на предложения Сталина, касающиеся Прибалтийских республик. Очевидно, что подразумевались Литва, Латвия и Эстония, поскольку Финляндия выделена отдельно. С другой стороны, текст якобы подписанного Риббентропом протокола гласит: "...северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР". То есть Литва была отнесена к германской сфере интересов, а не советской. Следовательно, в процессе переговоров разногласия по вопросу о Литве должны были обсуждаться сторонами, что не могло не запомниться переводчиком. И, наконец, еще одна неувязка, возможно, не сразу бросающаяся в глаза. Если встать на точку зрения Павлова, то Гитлер, услышав по телефону впервые о политических и территориальных интересах Сталина в отношении сразу шести (!) пока что независимых государств, разом решил их судьбу, не вдаваясь в детали, что невозможно при очевидно коротком телефонном общении. Конечно, наглость Гитлера общеизвестна, но подобный беспредел не был характерен для столь опытного и хитроумного политика, каким, несомненно, являлся глава великого европейского государства. Сведения, сообщенные Павловым, нисколько не проливают свет на обстоятельства создания секретного протокола, как этого хочется Карпову; наоборот, только усиливают недоверие ко всякого рода свидетелям и комментаторам драматического дипломатического действа, совершенного в Кремле 23 августа 1939 года.
Итак, оставалось всего несколько дней до начала новой общеевропейской войны, которую по традиции ассоциируют с началом Второй мировой войны. Интересно, что даже в столь несущественном и в общем-то формальном вопросе проявилось застарелое высокомерие потомков древних германцев по отношению ко всему, что связано с "варварской, отсталой" Азией. Холеный ариец фон Риббентроп пил с полуазиатом Джугашвили в полуазиатском Кремле вино за здоровье презиравшего всяких там русских и грузинских недочеловеков Шикльгрубера, решившего 1 сентября начать военную прогулку по полям Польши и поохотиться на тамошних евреев как на дичь; а в это самое время двести тысяч русских, монголов и японцев в жестоком сражении уже четыре дня убивали друг друга без жалости и без отдыха. Надо было обладать поистине железной сталинской выдержкой, чтобы не поставить на место гитлеровского холуя, согласившегося уступить наследнице древней Киевской Руси ее собственные отчие земли и ее собственные белорусский и украинский народы. Единственно, что в эти часы могло утешить кипевший в глубине сталинской души гнев - так это понятное нам злорадное чувство по отношению к сановным польским тупицам, которые, шакаля вслед германскому волку, вдруг сами оказались перед его оскаленной пастью и неминуемо будут сожраны. Древняя мудрость гласит: если Бог хочет кого-то наказать, то отнимает у того разум. Польша, замутив государственный рассудок безумным тщеславием, явно переоценила свои реальные силы в сложной и опасной военно-политической игре, которую затеяли во второй половине тридцатых годов англо-французская и немецко-итальянская пары. Она надеялась на уважение к себе королей хотя бы как к даме, а высекли ее как шестерку. Да Бог бы с ней, с этой шестеркой! Увы, ею вымостили Виленский коридор, по которому железные валеты в скором времени покатились на восток бить красного туза. Если бы польское руководство, запрятав свой национализм куда подальше, заключило хотя бы временно оборонительный союз с СССР, не было бы Освенцима, Катыни, блокады Ленинграда, неисчислимых миллионов жертв кровавой европейской бойни, не было бы и позора Нюрнберга для великой и просвещенной Германии. Получив презрительный отказ поляков от военного сотрудничества, Сталин как мудрый государственный деятель вынужден был отказаться от политики пассивного нейтралитета, изображая из себя кролика, на которого уставился немигающий взор арийского удава. Перекройка восточнославянских рубежей была неотвратима, и Сталин избрал совершенно оправданную тогдашними объективными обстоятельствами стратегию активной обороны, используя и политические, и военные средства. Польша в 1939 г. всемерно способствовала тому, чтобы развалить новую Антанту, которая вполне могла утихомирить Германию реальной угрозой войны на два фронта. Оторванный Польшей от Запада Сталин вынужден был принять меры, чтобы по возможности не допустить стратегически опасного для себя усиления Гитлера на востоке, и одной из таких возможностей оказалось участие в разделе сфер влияния между Германией и Советским Союзом. Гитлер, как показали последующие события, рассматривал этот раздел в качестве временных, подготовительных военно-стратегических мероприятий. Надо думать, что и Сталин не питал на данный счет никаких иллюзий. Война в Европе еще только начиналась, и вся борьба была впереди. Сталин очень надеялся на то, что крутой и неожиданный поворот в политических отношениях с Германий от противостояния к сотрудничеству отвратит Японию от желания продолжать малоперспективную войну с Советским Союзом. И здесь он не ошибся: после поражения на Халхин-Голе Япония никаких военных действий против СССР не предпринимала, а 13 апреля 1941 года заключила с Советским Союзом пакт о нейтралитете. Японское руководство, разумеется, знало о назревающей войне между своим союзником Германией и своим врагом СССР, и упомянутый пакт нельзя расценить иначе, как своеобразную дипломатическую месть Гитлеру за то, что тот заключил аналогичный пакт со Сталиным именно в тот момент, когла советские дивизии уничтожали в Монголии несчастную 6-ю японскую армию. Можно только поражаться тому хитроумию, с которым Сталин обернул в свою пользу дипломатический просчет Гитлера, оскорбившего чувствительный к унижениям достоинства самурайский дух. Одним росчерком пера Молотова руководитель советского государства, вступившего в мировую войну, избавился от собственного второго фронта на Дальнем Востоке!
В соответствии с планом "Вайс" германские войска 1 сентября 1939 года начали агрессию против Польши. Насколько же Гитлер презирал это далеко не слабое государство, если заставил своих генералов с педантичной и вызывающей точностью соблюсти плановый срок начала операции! Авиация Геринга господствовала в воздухе, танки Гудериана громили тылы польских армий. Операция шла успешнее и, главное, быстрее, чем предполагал фюрер. В самом деле, через неделю боев немецкие войска уже подошли к Варшаве, а основные польские войска были окружены западнее Вислы. Переправившись через р. Нарев 9 сентября, танки Гудериана вышли в район намеченной в секретном протоколе границы раздела Польши между Германией и СССР. Разумеется, немецкое верховное командование не разрешило Гудериану двигаться на восток, и ему пришлось направиться вдоль границы раздела на юг, достигнув к 14 сентября Брест-Литовска. Однако Гитлера настораживало, что Сталин не спешил отдавать приказ своим войскам об атаке Польши с востока. Вслед за танками уже и немецкая мотопехота выходила на обозначенную на генеральских картах линию разъединения германских и советских войск - а разъединяться-то было не с кем! В адрес германского посла в Москве Шуленбурга сыпались телеграммы из Берлина с требованием поторопить советское руководство с выполнением договоренностей, достигнутых 23 августа. Ведь если бы СССР ввел свои войска на территорию Польши в первые две недели с начала войны, в самый разгар боев, да еще в тот момент, когда столица Польши еще не была захвачена немцами, то Англия и Франция, объявившие войну Германии, просто обязаны были бы сделать аналогичный шаг и в отношении СССР как агрессора против независимого польского государства, имеющего союзнические договора о взаимопомощи с Англией и Францией. Это явилось бы грандиозной стратегической победой Гитлера, которая, несомненно, направила бы мировую войну по другому руслу. Фюрер решил Сталина обмануть, приказав Риббентропу 8 сентября сообщить в Москву, что Варшава пала и, следовательно, никаких формальных препятствий для выдвижения Красной Армии на польскую территорию уже не существует. Но ведь Сталин договаривался с Гитлером вовсе не для того, чтобы воевать с Западной Европой. И вот 9 сентября Молотов отсылает Риббентропу телефонограмму (43, с.163): "Я получил Ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству Германской империи". Нетрудно представить себе гнев - гнев бессильный! - Гитлера, получившего от Сталина вместо военной поддержки агрессии дружеский привет из Москвы. Хитрый Сталин, умудренный опытом Гражданской войны, когда иной раз трудно было понять, какая именно власть установилась на данный момент в городе: красная, белая или зеленая, - сразу понял, что "вошли" еще не означает "взяли". Так оно на самом деле и было, поскольку Варшава была взята много позже - 27 сентября. А время шло. Немецкие генералы не понимали, почему им не разрешают захватить всю Польшу; руководство абвера, пестовавшее украинских националистов, нервничало, не получая точных указаний относительно самоопредения Галиции. Протянув целых 17 дней, Сталин все же добился своего. Хотя Варшава еще сражалась, но в целом управление страной было потеряно, и наступил хаос. Демократический мир смирился с фактом гибели Польши, поэтому отреагировал на ввод 17 сентября советских войск на польскую территорию довольно вяло, не сочтя это действие Советов за прямую агрессию; тем более, что Мюнхенским прецедентом оккупация как средство решения этнических проблем была как бы санкционирована мировым сообществом. Стремительно, хотя и не без боев, части Красной Армии вышли на означенные в секретном протоколе рубежи, и белорусский и украинский народы были воссоединены под единым, советским флагом. В результате Сталин совершил невозможное: германскими руками отобрал у Польши исторически принадлежавшие Руси земли западных славян без серьезных дипломатических и тем более военных осложнений с государствами обоих враждующих европейских лагерей.
Однако Гитлер, удовлетворенный блестящими военными успехами в Польше, не спешил признавать успехи Сталина в не менее трудной дипломатической войне. Коварный номер с намеренным оттягиванием времени окончательного захвата Варшавы не прошел, однако Гитлера осенила идея досадить Сталину сохранением частичной независимости Польши с тем, чтобы, посадив в Варшаве послушный Берлину режим, образовать на новой границе СССР новое Польское государство, фактически находящееся с СССР в состоянии войны и не признающее отторжение от Польши Западной Украины. Заодно попадали бы в глупое положение правительства Англии и Франции, если бы новое польское правительство объявило об отсутствии каких-либо претензий к Германии, одновременно заявив претензии к СССР по поводу незаконности осуществленных им территориальных приобретений за счет Польши. Реакция Сталина последовала незамедлительно. Справедливо полагая, что ссориться с ним Гитлеру из-за уже завоеванной Польши совершенно невыгодно и несвоевременно в предвидении предстоящих военных действий на пока что молчащем западном фронте, который немцам предстоит срочно усиливать за счет дивизий, находящихся сейчас на восточном фронте, он решил заявить о своей позиции по польскому вопросу в почти что ультимативной форме. Сказанное подтверждает телеграмма Шуленбурга, отправленная в министерство иностранных дел Германии 25 сентября, следующего содержания (см.43, с.165):
"Совершенно секретно! Срочно!
Сталин и Молотов попросили меня прибыть в Кремль сегодня в 20 часов. Сталин заявил следующее. При окончательном урегулировании польского вопроса нужно избежать всего, что в будущем может вызвать трения между Германией и Советским Союзом. С этой точки зрения он считает неправильным оставлять независимым остаток Польского государства. Он предлагает следующее: из территорий к востоку от демаркационной линии все Люблинское воеводство и та часть Варшавского воеводства, которая доходит до Буга, должны быть добавлены к нашей (германской) порции. За это мы отказываемся от претензий на Литву.
Сталин указал на это предложение как на предмет будущих переговоров с имперским министром иностранных дел и добавил, что, если мы согласны, Советский Союз немедленно возьмется за решение проблемы Прибалтийских государств в соответствии с протоколом от 23 августа и ожидает в этом деле полную поддержку со стороны германского правительства. Сталин подчеркнуто указал на Эстонию, Латвию и Литву, но не упомянул Финляндию.
Я ответил Сталину, что доложу своему правительству.
Шуленбург".
В переводе на понятный солдатский язык позицию Сталина можно изложить так: "Адольф, не ссорься со мной и не делай подлянок! Не хочу впредь ничего слышать о буферных государствах у себя под боком. Забирай все польское до Буга, а взамен уступи мне Литву. И учти, что пакт и протокол следует обновить". Имперскую спесь с Гитлера как ветром сдуло! Уже 27 сентября Риббентроп приземлился в Москве, а 28-го подписал все, что сунул ему под нос Сталин: новый Договор о дружбе и границе между СССР и Германией; два секретных протокола; секретную карту с обозначением новых границ между СССР и Германией. Отметим, что речь теперь идет не о ненападении, а о дружбе, причем СССР стоит на первом месте как старший брат (а ведь месяц назад первым стояла Германия!). По одному из секретных протоколов Литва передавалась СССР, по другому категорически запрещалась любая польская национальная агитация и на советской, и на германской территориях (иначе говоря, чтобы самостийной Польшей и не пахло!). Сделайте, уважаемые читатели, выводы сами: кто кому в сентябре 1939 г. был более нужен и кто кого более боялся?
Так к какой же именно войне готовился Иосиф Сталин, вождь Всероссийской Коммунистической партии большевиков и глава советского государства с диктаторскими полномочиями? Единственно разумный и обоснованный объективными историческими данными ответ таков: сама постановка вопроса, приведенного в заголовке раздела, неверна; точнее говоря, искуственна, поскольку не имеет ничего общего с сутью тех чрезвычайно запутанных реальных политических и военных проблем, которыми ежедневно приходилось заниматься руководству Советского Союза и прежде всего его главе. Общая стратегия, конечно, у Сталина имелась, но стратегия, если можно так выразиться, рефлективного характера. Неустойчивость и противоречивость мировой политики тех лет отражала тот факт, что в Европе и Азии чрезвычайно ускорились процессы политической и экономической суверенизации, что сказалось и на общем недоверии политиков ко всякого рода международным договорам, и на жизнеспособности Лиги Наций, предшественнице ООН. Кроме того, поистине революционные темпы технического переоснащения армий ведущих мировых государств и появление новых родов войск - авиационных и танковых - изменили взгляды некоторых мировых лидеров на возможности чисто силового решения жизненно важных национальных проблем, касающихся прежде всего ресурсного и продовольственного обеспечения государственно-политического развития. Однако ни одна страна мира не готовилась к новой мировой войне. Подобную идеологию попытался отстаивать в СССР один лишь Лев Троцкий, но поддержки у собственной партии не получил и вынужден был спасать свою жизнь в эмиграции. Даже вождь фашистов делал ставку на локальные войны, сознательно и довольно-таки искусно избегая многолетние военные "эпопеи". Гитлер лез в чужие огороды в силу идеологической и экономической необходимости, став заложником избранной партией фашистов средневековой внутренней и внешней политики. Над Сталиным подобная необходимость не висла, и вся его реальная деятельность была направлена исключительно на решение проблем собственного государства за счет своих собственных сил и средств, которых имелось в преизбытке. Внешняя политика для Сталина играла сугубо подчиненную роль по отношению к внутренней, и он наверняка завидывал американским руководителям, которые могли вплоть до конца 1941 г. вмешиваться в международную жизнь исключительно по своему собственному желанию. Увы, обстановка на западных границах СССР к благодушию и изоляционизму не располагала. Новый передел политической карты Европы был нетвратим. Сталину пришлось в нем участвовать в качестве одного из ведущих внешнеполитических операторов, активных по форме и пассивных по сути, поскольку этот грядущий передел сфер влияния он оценивал с сугубо утилитарной стороны: а именно, со стороны обеспечения военной безопасности собственного государства, где он царил истинным пожизненным хозяином, а не нанятым населением временным чиновником. В то время, как Чемберлен, Даладье и Рузвельт ориентировались на предпочтения избирателей, а Гитлер и Муссолини - на мнения соратников по партии, то Сталин не оглядывался уже ни на кого, даже на Бога. Как хозяин он ориентировался только на то, что считал важным и выгодным для своего хозяйского двора. Двор этот был богатый и обширный, а вот забор вокруг невысокий и непрочный. Поскольку за забором царили нравы средневековой вседозволенности, то Сталин безо всякого стеснения огородился вокруг новым частоколом, заодно передвинув его на более удобные для остережения места. Конечно, об этом пришлось договариваться с коварным магистром меченосцев со свастикой - Гитлером, что он и сделал с присущими ему хозяйским хитроумием и твердостью. Финны висли над Ленинградом - Сталин их отодвинул; эстонцы и латвийцы мешали поудобнее обосноваться Балтийскому флоту на море - он сделал их своими бесправными вассалами; прикупил Литву, чтобы обезопасить Виленский коридор; враждовавших с ним поляков лишил призрачной государственности, попутно решив свой собственный национальный вопрос и отодвинув рубеж от Минска и Киева; наконец, отодвинул и южный рубеж от торговой Одессы, расположив его на берегах Прута. Ни богатств, ни любви к себе Сталин тем не добавил, но от непочитания своего величия соседних мелких царьков разом отучил, припугнув на время даже самого Гитлера!
В отсутствие системы европейской и уж тем более общемировой коллективной безопасности всякий игрок на политической арене выступал сам за себя, исходя из учета своих собственных интересов. Сталину никакая завоевательная война в Европе и уж тем более в далекой Азии не была нужна - ни локальная, ни тем более мировая. Идеологическое противостояниеим обозначалось, но исключительно для внутреннего потребления, как эффективный метод управления толпами нищих дураков в отсутствие свободного телевидения и Интернета. В советском хозяйстве их насчитывалось полторы сотни миллионов. Добавилось в 1939 -40 гг. еще тридцать миллионов голодранцев - и что изменилось для холопского по сути сталинского социализма? Да ничего, кроме дополнительных забот вождям! Идеи мировой революции исчезли вместе с Лениным и Троцким, в тридцатых годах болтать о них в кремлевском окружении было и неприлично, и опасно. Вытаскивать их в наше время с чердака истории и совать в нос неискушенным молодым поколениям в качестве доказательства злого умысла большевистских дьяволов по меньшей мере безнравственно; впрочем, равно безнравственно и обелять бесчеловечность самого лагерного режима жизни народа, установленного Сталиным и его подручными. Из сказанного, однако, вовсе не следует делать вывод о том, что Сталин намеревался защищать свое лагерное хозяйство по старинке, отсиживаясь за частоколом от разбойных набегов и являя чудеса храбрости в войне на своей территории - войне Отечественной. Историю России малограмотный большевик ленинской гвардии Джугашвили, как и все другие, знал прилично. Ему было известно, чем обернулось для страны в 1812 г. оборончество царя Александра I: разорением французами Наполеона старинных русских городов и тысяч селений, сожжением Москвы, гибелью сотен тысяч русских солдат и офицеров, угрозой потери национального суверенитета. Барклай де Толли, Багратион, Бенигсен, потом Кутузов - все высшие чины русской армии были согласны в своем желании отступать вглубь страны - естественно, храбро огрызаясь! - хоть за Дон или за Волгу, поскольку драться на равных с опытными и умными наполеоновскими генералами были не в состоянии. Царь же мог отсиживаться в Петербурге за болотами в совершенной безопасности, под охраной огромной гвардии, дожидаясь, когда Наполеону надоест месить грязь и снега бескрайней русской равнины в окружении обозленных мужиков. Наполеон проиграл восточную кампанию не царю Александру и не фельдмаршалу Кутузову, а русскому народу, еще не разобщенному многочисленными национальными прослойками и потому настроенному стихийно патриотично, несмотря на свое фактически рабское состояние. В 1939 г. общественная ситуация в России изменилась кардинально: не было патриотически настроенного дворянства, послереволюционная национальная рознь подавлялась силой, традиционные духовность и нравственность уступили место по сути искуственной и по-разбойничьи наглой большевистской идеологии. Профессиональной, потомственной интеллигенции не было, как и по-настоящему профессионального генералитета и офицерства. Все это Сталин прекрасно знал, поэтому не мог не понимать, что отечественная война с немецкими профессионалами в 1939 г. при прочих равных условиях могла закончиться развалом наспех сколоченного союза советских республик и потерей Россией национального суверенитета, не говоря уже о гибели партии власти и ее вождя. Единственно, что могло компенсировать объективные слабости Красной Армии - это невиданное по размаху насыщение войск бронетехникой, артиллерией и авиацией, вполне современными качественно и фантастически огромными количественно. Когда Англия, Франция и, естественно, Германия узнали, какой по мощи экспедиционный корпус готов переместить по Виленскому коридору Сталин для войны в Западной Европе, то в их генеральных штабах ужаснулись: а сколько же у Сталина войск и вооружения могло еще оставаться? Мнение было единодушным: красная армада в большой войне одолеет любых профессионалов, поэтому война с СССР в ближайшее время невозможна ни порознь, ни сообща. Сталинская принудительная индустриализация и осуществленное на ее основе перевооружение отсталой армии - вот что реально избавило страну и от Мировой, и от Отечественной войны до середины 1941 года, а вовсе не политические интриги и пакты, сколь бы хитроумными они ни были. Однако после разгрома Франции маятник европейской войны от Ла-Манша начал неотвратимо отклоняться к своей восточной фазе, и вооруженное столкновение Германии и СССР становилось неизбежным.