Ветер, неумолимый бушующий ветер, треплет волосы, путая сизые пряди, подталкивает его в спину, легонько, намеком: шагай, шагни, лети...
Он стоит.
Иногда пошатывается, но так и не делает шага - впереди, в туманной неверной зыби, не видно ничего. Под ногами - камень, малахитово-зеленая твердыня, а шагнешь - и пропасть поглотит тебя, сделает частью свой неясной мутноты, сотрет память и заберет чувства; безграничный полет на грани боли и экстаза.
Он стоит.
Ветер холоден, камень еще холоднее: в его изломах прячутся инеевые блики, но ему не холодно, его защищает кожа - обычная человеческая кожа, уже покрывшаяся мелкой моросью мурашек, безупречный алебастр отражающий зеленый камень. Совершенство испорчено лишь малость: две узкие царапины на спине.
Он стоит.
Возможно, он стоит так уже долго: год, век, тысячелетие... бесконечность. Ветер меняется и потому не помнит; камень помнит, но холодно-зеленые изломы хранят молчание, такое же вечное, как неясность обрыва.
Его же время не волнует совсем.
Он может так стоять еще целую вечность, или же в следующий миг шагнуть навстречу туманным объятиям, распростершим длинные витки настолько далеко, что даже ветер, вездесущий стремительный ветер, не знает им края.
Да, в его власти один выбор: стоять или шагнуть вперед. Все в его власти, тут, в эфемерности ветра, тумана и зеленого камня - кроме одного: шага назад. Назад нет ни дороги, ни пути; назад нельзя даже обернуться, иначе - туманный обрыв исчезнет, а с ним и выбор, единственный выбор ему оставшийся.
Он стоит.
В глаза бы снова серые глянуть, в волнах бы снова покоя найти, задохнуться под гнетом, задохнуться от яда... Под березами стройными, березами белыми, в травушке ласковой - яда вдохнуть. Водами синими, водами алыми, водами белыми - край; столпие каменно, столпие - временно, столпие свяжет обруком вытканным, знаком одарит ясно горящим. Камень времен на столпии выдолблен, камень покрошится пылью времен... Знаком горящим небо осветится, кровью обагренный - осенен.
Он стоит.
Ветер нашел новую игрушку, он изо всех сил старается сдвинуть цепь на шее его, но усилия эти напрасны: не та это цепь, не ветру она уступит. Ей держать клепсидру, ей блюсти время... А кровавый отсчет исходит к концу.
Белое злато, льняным покрывалом, цветами украшенным, стелется вдаль. Алые всполохи, Матерью дарены, путались в золоте, манили приблизиться... Руками неверными, руками не святыми, к чуду притронуться, гладить, глядеть...
Он стоит.
Клепсидра отсчитывает капли.
В руках его память: яблоко и лента. Красное и синее. Синее и красное.
Впереди обрыв: там по-прежнему клубятся туманные сети.
Под ногами зеленый малахит, холодный и мудрый, вечно хранящий бесчисленные тайны, цена которым - вечность.
Назад нет ни пути, ни дороги. И даже обернуться нельзя: выбор на то и дан, что избирать, а не бежать.
...На камень упали тяжелые капли, такие же, что отмеривали время, но и иные так же; их тут же жадно слизнул ветер, мстя непокорной цепи и ему, неподвластному воле ветров.
Капли упали. Он стоял.
Зеленый камень окрасился еще и соком; раздавленное в кулаке яблоко плакало ароматными каплями. Ветер получил еще один дар, радостно подхватил его, закружил и унес, играя в туман; а он...