Тюрина Екатерина Александровна : другие произведения.

Отчуждение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
     
    Иногда здесь очень страшно. Не потому что кусок неба то и дело застилают драконьи тени, а от того что творящиеся в них кошмары, кажутся столь обыденными.  
    Если и есть место в этом мире хуже чем эти пещеры, то я бы хотела туда попасть. Как угодно, но ни вечные муки, ни остывший и подёрнувшийся пеплом разум, не пугают меня так, как человеческое падение ставшее привычкой.
     
    Продолжение ЦН. Насколько непрямое пока самой неясно)
    UPD: 26/08/2018г.
  
  

ЧАСТЬ 1. ОТЧУЖДЕНИЕ

  
  
  
  
  
  Мне казалось раньше, суд - это процесс торжественный.
  Большой зал. Двое судей, доносящие суть дела до системы. Обвинитель, защитник и обвиняемый - в строгой, но нарядной одежде с кружевными манжетами, такими белыми, каким не бывает даже молоко. Даже молоко, налитое в голубую чашу. Я знаю, я сама однажды стащила такую чашу с торгового прилавка. Пусть она и была не из настоящего камня, а всего лишь куском глины, покрытой глазурью, и стоила дешевле ленты в волосы, но даже и таких денег у меня не было. И ленты не было тоже.
  Молоко в этой чаше приобретало чудный голубоватый оттенок, но все равно не такой, каким в моих представлениях были те манжеты. Да и недолго я любовалась, ведь молоко мне выдавали по карточке матери, для Ли, но вскоре карточки не стало. Как и чаши.
  Еще в суде непременно должно быть светло. Не светом паршивых свечей, сотый раз отлитых из одного и того же воска с примесью вовсе даже не благовоний, а светом настоящим, какой дают белые лампы установленные на стенах под самым потолком, а то и прямо в потолке; они негромко потрескивают и наделяют все и вся четкими темными тенями.
  Конечно, суд я представляла себе нечасто, куда реже, скажем, церемонии передачи или церемонии наречения имени, хотя и их я никогда не видела. Но все же взрослые больше всего говорили именно про суды. И если случалось, что по улице вели человека в кандалах, они показывали на него пальцами, а потом, с жаром обсуждали и жадно ждали в газетах приговора.
  Могла ли я тогда, глупый маленький ребенок, хотя бы на миг представить, будто однажды по тем же улицам поведут и меня? Без кандалов - женщинам их не надевают - но под неусыпным надзором белых плащей?
  Здание суда в нашем квартале было единственным, которое можно назвать чужим словом 'красивое'. Строгие прямые линии, каменные стены, ступени из серого, с цветными вкраплениями, гранита. Оно возвышалось среди зданий-соседей подобно серебряному бокалу среди глиняный расколотых кружек, хотя соседство прогнивающего дерева и паршивой облупленной краски совершенно его не красило.
  Каждый десятый день - судный. У ступеней, на которые никто не решается подняться, собираются горожане. И ждут, от самого рассвета и до солнечного полудня, ждут - иные вестей, а иные зрелищ.
  С правой стороны у суда есть помост-пристройка, из того же гранита, с годами потемневшего. Ничего особенного, но взошедший на него преступник, живым уже не спустится. Его смерть насытит голодные взгляды толпы. Труп под каркающие вопли стариков и звенящие - детей, вынесут на площадь и оставят до вечера под табличкой с подробным описанием проступков несчастного. К табличке приставлен юный служитель с белыми манжетами, какие положены всем работникам суда - оглашать написанное.
  Читать здесь умеет, в лучшем случае, каждый третий.
  Для меня суд оказался не таким.
  Не стали ждать судного дня, оттого не было ни толпы, ни суматохи ни плевков на одежду. Только босые ноги шаркнули о шершавые ступени и двойные высокие двери отгородили меня от прочего мира.
  Не собрание трёх, но всего один судья. Обвинитель, красный от удушающего захвата форменного воротника.
  И я.
  Маленькая комнатка, а вовсе не зал, с единственным столом и стулом - для судьи, даже обвинитель, прямой как палка, стоит, глядя прямо перед собой. И никаких тебе белых манжет - судья, обмахиваясь листом бумаги с усталым возмущением поглядывает на кучку отстёгнутых кружев, лежащих с краю.
  Между прочим, обидно.
  Обвинитель вовсе снял пиджак и остался в рубашке. Красной. А судья в обычном костюме. Без мантии... И без манжет. Вот, правда, лампы были, и даже почти такие, какими я их представляла. Но это не утешило.
  И вообще, всё как-то слишком обыденно.
  Белый плащ усадил меня на стул и преспокойно вышел. Обвинитель поприветствовал, но как-то мельком, будто мы давние друзья, и с головой ушёл в чтение каких-то бумаг. Судья же, немолодой дяденька и обладатель солидных рук, пытался кое-как этими руками занести данные в систему. Пальцы его соскальзывали со слишком мелких значков, выходило медленно и не очень хорошо.
  Я потёрла разбитую коленку и приуныла.
  Спустя некоторое время судья со вздохом оторвался от экрана и с хрустом размял пальцы. Посмотрел в мою сторону - как-то очень обычно посмотрел, словно бы и не знал всего того, написанного обо мне в раскинутых веером перед ним бумагах.
  - Хочешь что-нибудь добавить? - указал на экран.
  - Нет.
  - Смотри, - пригрозил пальцем. Рукав пиджака немного съехал, обнажая массивное запястье с выступающей косточкой. - А то поставлю подпись и всё, назад не отыграешь.
  В глаза будто сыпанули раскаленным белым песком. Я закрыла их, чтобы не видеть, как эти руки подпишут мой приговор.
  ... Несмотря на тёплую погоду, гранит будет холодить босые ступни. А тела на жаре начинают вонять очень быстро.
  - Нет.
  Он не стал уговаривать. Уже не время; уговоры велись раньше, когда доблестная стража вела допросы и не получала необходимых ответов, или получала не те, которые были желанны. Теперь уже поздно - на этапе суда поправки в дело не добавляются, так мне говорили.
  Сказать мне всё равно нечего.
  Судья в последний раз послал мне неодобрительный взгляд, и, видно, решил, что его миссия по спасению заблудших на том исчерпана, или же просто устал впустую тратить силы, потянулся к экрану и приложил к нему раскрытую ладонь - тот щёлкнул, принимая. Обвинитель оторвался от бумаг, посмотрел тоже, и выпрямился ещё больше, оправляя брюки с аккуратными стрелками. Перегнулся через плечо судьи и приложил свою руку тоже, дождался одобрительного щелчка экрана.
  Как-то все это... Неторжественно. Совершенно обыкновенно.
  Обвинитель кивнул мне, как показалось - с сочувствием:
  - Теперь ждём ответа. Потерпите.
  Я покосилась на узкие окна, сквозь которые начинали пробиваться солнечные лучи. Как-то ускользало, что уже наступило утро. Последнее утро, последние часы, моего последнего дня.
  Да что уж там. Потерплю.
  Обвинитель собрал свои бумаги и, перебросившись парой фраз с судьей, ушёл. На этом его работа по моему делу окончена. Ага, прощайте-прощайте, уважаемый, как вас там... Не помню. Но все равно - прощайте. Наше знакомство не было долгим и плодотворным и друг друга мы забудем скоро, но все же, мог бы и попрощаться, вежливый. Хотя и к лучшему. Может, еще и увидимся.
  На казни, например.
  Быть может, меня удостоят даже публичной.
  Я видела казнь несколько раз. Издалека - детей пропускали, но я боялась подойти ближе.
  - Что будет с тем человеком? - вертя головой, спрашивала я, когда мать впервые привела меня сюда в судный день. Место казни, наполненное людьми, неумолимо притягивало. Ведь если не пускают, так самое интересное же!
  - Его убьют.
  - Убьют? А как это? А за что? Ма-ам! Пойдём, посмотрим?
  Она строго одернула меня, схватила за ушко:
  - Не говори глупостей!
  Я обиженно потерла горящее ухо, и попробовала выдернуть из цепкого захвата руку - сама посмотрю! Не вышло, мама только разозлилась и отвесила мне еще и оплеуху:
  - Ну что за ребенок! Иди спокойно!
  Прохожие смотрели на неё неодобрительно, наверное, тоже не понимали, почему ребенку нельзя смотреть. Я насупилась, но любопытство пересиливало:
  - Мам, а что такое смерть?
  Она странно посмотрела на меня, продолжая крепко сжимать руку, так крепко, что я ощущала как её ногти до крови впились в мою кожу. Парой синяков больше.
  - Узнаешь.
  Права она была тогда. Узнаю. На собственном, кхе-кхе, опыте.
  Раздался негромкий писк оповещения. Судья до того со скучающим видом созерцающий стену, встрепенулся, вчитался в текст.
  Мне бы испугаться, занервничать. Да уж куда там... Только любопытно: публичная казнь будет или нет? Торжественная?
  В процессе чтения судья похмыкивал, постукивал пальцами. Сказал бы уж, чего тянуть-то?
  - Не повезло тебе, - наконец, резюмировал.
  Ой, ну ладно вам, я от природы везучая.
  Погодите. Что?
  - Имя семьи упразднить... Это понятно, кроме тебя и не осталось никого. Ходатайство о помиловании от Храма... Принято и рассмотрено; приговор смягчен до следующего... Нахождение на территории... без права выхода за границы... обстоятельства значения не имеют... в случае нарушения, в исполнение приводится приговор номер один. Все поняла?
  - Не совсем, - осторожно ответила. Бубнёж судьи был неразборчив, наполнен непонятными словами и явно не предназначался мне. Они здесь любят не замечать ступивших на противоположную от закона сторону. Будто таким людям не положено ни ума, ни переживаний.
  Особенно ума, конечно.
  - Не повезло тебе, - повторил судья. Переносица него жирно блестела, над губой выступил пот. И эти небольшие помехи, совершенно очевидно, волновали его в разы больше моего положения. - Казнь отменили. Отправят на работы.
  - Куда?
  - В Адон Либ.
  Я почесала висок. Повезло, не повезло... Какая разница. Сейчас-то мне что делать?
  Оказалось - ничего. Посидеть смирно, подождать пока судья сходит за обручем виновного и вернётся. Обруч был даже красив - ярко-белый, испещренный огненными трещинками по всей поверхности. Судья приложил его к моей шее, и он тут же сомкнул концы, превратившись в сплошную полоску, без швов и замка.
  Шею он не холодил, жестким не был, наоборот, при движении изгибался как вторая кожа. Я повертела головой, привыкая, и поскребла его пальцем - странно ощущается. По виду - металл, на ощупь - неясно...
  - Проводника вызвали, - оповестил судья, не отрывая от ошейника равнодушного взгляда. Украшение, конечно, красиво, но ведь не настолько? - Идём на площадку.
  Здание суда, как и все прочие, принадлежащие власти императрицы, было оснащено посадочной площадкой для драконов. Туда мы и направились, причём мне и потеющему стражнику в плаще, приходилось ждать судью едва не на каждой ступени. Не успели даже подняться, как в воздухе, напоенном вечерним ветром, зашумели крылья. Я дернулась и сжала в кулаках подол платья, когда подъемник дрогнул от удара мощных лап, и сквозь прозрачные его стены я увидела сверкающую драгоценность.
  Тёмной зелени чешуя, прозрачная на изломе, ловила и отражала лучи солнца и слепила глаза. Две пары крыльев - верхняя, меньшая, над другой, куда большей, не опускались, ловили токи воздуха, в любой момент готовые вознести сильное тело в бескрайнее небо...
  Маленькая узкая голова на длинной тонкой шее, повернулась ко мне. Когда на тебя смотрим разумный дракон, это ни с чем не сравнимое ощущение. Теплый ветер, дёргающий волосы, мелкая дрожь под кожей. Узкие чёрные глаза смотрели, и взгляд казался мне давящим.
  По лапе дракона ловко съехал высокий мужчина с чёрной маской на лице. Всадник запнулся при первом взгляде в мою сторону, едва заметно, и почти сразу взял себя в руки. Но я успела отследить движение. Будто в ответ, дракон выпустил когти, царапнув площадку и напряжённо изогнул шею.
  На что он среагировал? На своего всадника или на судью со стражем?
  Голову повернулась в сторону города, но один глянцевый глаз как будто смотрел на меня.
  Свёрток, в руках всадника, оказался плащом, который он тут же протянул мне со словами:
  - Наверху холоднее, чем здесь.
  Судья передал ему свернутые и спрятанные в кожаную тубу бумаги и откланялся. Он старался не смотреть ни на дракона, ни на его всадника, я почти видела, как его трясёт от страха и отвращения. Стражник держался не лучше, не справляясь с дрожащим подбородком.
  Вот это да.
  Мои провожатые, откланялись и ушли, чтобы не сказать сбежали. Я бы, если честно, весьма не против была последовать их примеру. Но вместо этого продела руки в рукава накидки - плаща, расправила складки, скрывая и потрёпанное платье и голые исцарапанные колени. Накидка предназначалась мужчине, судя по длине и плечам, так что задрапировалась я надёжно, солнце там или нет.
  Всадник продолжал смотреть и взгляд его в прорезях маски мне не понравился.
  - Сколько тебе лет?
  Я втянула голову в плечи, прячась. Подпустила страха в голос:
  - Не знаю...
  - Больше двенадцати?
  - Не знаю, - повторила. Какая ему разница? В Старом взрослели два научившись ходить. Но я не знаю, что ждёт девушку в Адон Либ. И я буду молчать.
  - Хорошо, - всадник примирительно показал мне раскрытые ладони. - Мы соль-терро, если ты слышала о нас. Не бойся, дракон тебя не тронет. И я тоже, - добавил, подумав. - Меня зовут Черори, моего дракона - Нефрит. Боюсь, тебе придётся полететь с нами.
  Полететь. Теперь я задрожала по-настоящему.
  - Не ори и не визжи, - предупредил соль-терро. - Драконы этого не любят. Там есть седло и я буду держать тебя, не бойся. Подойди. - Едва я приблизилась, соль-терро быстрым движением - слишком быстрым для человека - схватил меня за плащ, не касаясь тела под ним, и забросил вверх, в седло. Сам устроился позади, завозился, пристёгивая ворох тонких ремешков на моих бедрах. Подоткнул плащ.
  Самому ему седло, конечно же, не нужно.
  - Не ори, - повторил. - Протяни руки, там есть петли. Нашла? Схватись и сожми пальцы. Не бойся, я держу тебя. Если поплохеет, наклонись влево. Ты знаешь ведь какая сторона - левая? Хорошо. Да, вот так. Наверху холодно и сильный ветер. Зажмурься сразу и рта не открывай. Сейчас взлетим.
  Не было никакой команды, подготовки, сигнала. Дракон переступил, приближаясь к краю площадки, напряг мощные лапы, напомнив мне кошку перед прыжком... и да, прыгнул.
  Прыгнул!
  Я не закричала только потому, что подавилась потоком воздуха, мокрой тряпкой ударившего в лицо. Под ногами под плотной чешуёй ходили мышцы, пятками я задевала основания верхней пары крыльев. Нет, дракон не взлетел сразу - падение быстро сменилось движением строго по прямой, крылья дрожали, под нами плыли дома и улицы детства знакомые, и абсолютно сейчас не узнаваемые.
  Но вот, встретив новый порыв ветра, крылья хлопнули, раз, другой...
  Я зажмурилась, чтобы не видеть, как благословенная твёрдая земля рывками отдаляется. Пальцы на петлях свело. Сейчас я мечтала, чтобы всадник обхватил меня руками, хоть какая-то ощутимая опора, потому что натягивающиеся, вместе с движениями дракона, ремни, угрожали сползти, слететь и уронить меня следом. Но нет, соль-терро по-прежнему держал плащ, а не меня.
  Но и это не всё. Когда дышать стало нечем, когда шум ветра и крыльев остались единственными звуками - дракон рванул вперёд.
  Я обречённо закусила губы. 'Тебе не повезло' - сказал судья и оказался чертовски прав.
  
  
  

***

  
  
   Сейчас мягкие туфли, которые чудом не терялись хотя были в полтора раза велики, и сквозь которые очень сильно ощущались не только любые неровности дороги, даже каждая пылинка, вспомнились с сожалением. Не знаю по какому дурацкому правилу осуждённых водят босиком, но уж очень это неудобно,все камешки которых в избытке на плато, где нас наконец-то презимлили, мгновенно впились в ступни. После ошеломительного полета - скорее, правда ужасного, а не прекрасного, меня повело, и с камешками также ознакомились мои коленки и ладони.
   - Ты как? - соль-терро присел рядом на корточки.
   У-уйди, ради всего доброго. Сгинь.
   На деле моя вялая попытка махнуть ладонью его не убедила, поднялся вон, заодно подняв и меня за шиворот плаща. Ошейник туго сжал горло. Какой любезный тип, вы только посмотрите. Ой, да не тряси ты меня, нормально все... Спасибо.
   Под руку своего разлюбезного сунул любопытную морду дракон. Ему - или ей? - наверняка неясно, чего это я не прыгаю от радости, ведь - полет! Небо! Красота!
   Мамочка... Это земля трясется или меня шатает?
   Да уйди ты!
   Соль-терро оттолкнул драконью голову повел меня куда-то придерживая за плечи. Я смотрела себе под ноги, на прыгающую землю и думала что больше ноги моей на драконе не будет... То есть не ноги, а... А не важно. Не будет, и все.
   Камень и пыль сменились деревом, скрипнула дверь и я рискнула поднять голову.
   Мне здесь не понравится.
  
  
  

***

  
  
   В одной старой песне, может кто помнит, были такие слова: каплями солеными мерит ожидание. Вовсе не странно, что запомнились мне только они, что пришли на ум лишь сейчас. Возможно, поющий эту песню и проливал по слезе ежевечерне, тем отмеряя дни в разлуке, он мог хотя бы так себя утешить. Нет, вовсе не слезами, - покажите человека, кому когда-нибудь помогли слёзы, - но знанием, что ещё один день остался позади и быть может время встречи приблизилось... даже если это неправда, надежду отнять не сможет никто.
   Мне же и надеяться не на что.
   И уж точно нельзя плакать.
   Там где меня поставили работать, не видно ни рассвета, ни заката, а солнце появляется лишь ближе к полудню - показывается через дыру в скальной "крыше" и вскоре прячется за противоположный её край. Прежде я никогда не замечала, какое важное значение имеет смена времени дня и ночи, а вот оказалось что имеет и ещё какое. Жить от рассвета до заката несоизмеримо проще, чем в пустом прохладном полумраке, гадая сколько тебе осталось до времени еды или времени отдыха. Сколько прошло: минута или час... или десять часов. Минута здесь может тянуться как целый световой день, но наоборот - никогда. Зато ночь пролетает за мгновение...
   Когда сверху светит солнце становится легче, можно катить тележку по световым тропам, где меньше таких же несчастных как я. Они боятся солнца, боятся губительного жара от которого может лопнуть и расползтись кожа. Они все здесь уже похожи на плесневелых людей, которыми движет рутина, а страх словно благословление, единственное чувство, пробивающееся сквозь мрачное отупение усталости.
   Мне их одновременно жаль и не жаль.
   Кожа зверски воняет мазью, которой тут велено натираться рабочим, волосы от неё висят паклями. Я исправно натираюсь, хотя мыться дозволено всего-то два раза в неделю и местная вода и местное мыло весьма неохотно берут ядреный жир мази, а вонь не отвязывается вовсе никогда. Меня не пугает солнце, я же вижу, что тех, кто долго тут работает, мазь не защищает, и даже понимаю, что дело совсем не в небесном светиле. Это просто местная сказка, а рабочим то ли недостаёт ума, понять правду, то ли им даже это всё равно.
   Кожу сжигают вовсе не яркие лучи, но едва заметная бесцветная пыль, поднимающаяся от мешков, что привозят сюда и никогда не вывозят обратно. Их спускают вниз, люди на вороте подъёмного механизма тоже стоят из наших, ошейных, но у них на лицах есть маски, а тела защищены плотными костюмами. Они страдают от жары, пот льёт с лиц градом, зато я не слышала, чтобы они кашляли. И кожа их не обожжена.
   Выделяться я бы не хотела ни в коем случае, но так уж случилось, что среди грузовых рабочих женщин кроме меня всего двое: большая старая Кабаха, и маленькая бессловесная рабыня с морщинистым лицом и вихляющей походкой. Невольно те рабочие-мужчины, что не совсем ещё погрязли в монотонности двигающихся туда-сюда тележек и нет-нет, по одному-двое да заваливали немую где-нибудь за мешками, те и на меня смотрели. Во взглядах я не замечала добра и, решившись, однажды соорудила из сорванной с подола рубахи полоски ткани полумаску скрывающую нос и рот. Заодно и лицо скрыла. Хоть и мало это поможет.
   Смерти они ведь разные. Одно дело ножом по горлу, подергаешься и отлетишь спокойно, но вот так, в раздирающем самую душу кашле, в кровавых язвах, с тупостью тягловой скотины в глазах и со скотским же умишком?
   Лучше пойти на корм дракону. С того хоть какая, а польза.
   Иное дело, драконы кажется падаль не жрут. А те кто сюда попадают часто даже хуже падали, хоть пока ещё живы.
   Новоприбывших ошейных всегда кидают сюда, приковывают к тележкам и уж потом смотрят. Кого-то потом переводят в другое место, куда, то мне конечно неведомо, но главное, чтобы подальше отсюда. Кто-то наоборот попадает с других работ, если совершил тяжкую провинность. Тележники хуже мяса, здесь иной судьбы кроме как сдохнуть от работы не увидишь, а ирония в том что выполнять её может лишь человек. Тележки не слишком большие, но глубокие, а на дне лишь одно маленькое широкое колесо. Держаться полагается за выступающий из широкого "зада" поручень, а слегка удлинённый "нос" под которым и приделано колесо, направлять, сдвигая с места собственным весом. Сама по себе тележка не тяжела, но пуста она бывает дважды в день: утром, перед первой загрузкой и вечером, после последней отгрузки. Неважно где закончится твой день, у подъёмника или от туннеля уходящего вглубь скалы, тележку оставляешь там, смотрящие без усилий снимут тяжелую цепь, что соединяет руку каждого тележника с его орудием и свободен до завтра.
   В первый день мне показалось, что расстояние между туннелем и подъёмником невелико: приложи ладонь к глазам и увидишь яркий камень-сигнал над огромным жерлом туннеля. К вечеру, когда я уже не могла видеть ни земли под ногами, ни солнца, один лишь только маяком горящий этот камень, я поняла как ошиблась.
   Дорога оказалась кривой, косой, в невероятных холмиках-изгибах, впадинах и ямах, покрытая сверху щедрым слоем щебени который почти бесполезно счищать: за ночь нападает нового, горы постоянно дрожат, постоянно стряхивают с себя лишнее, как женщина крошки с подола. Поэтому тут не проложить монорельс подобный тому, что гоняет вагончики по туннелю, а если закрыть пролом в "крыше", так задохнуться все. Я слышала, как об этом говорили смотрящие, когда один из рабочих упал и перевернул свою тележку. Но животные работать здесь не могли: слишком шумно, грязно, быстро сходят с ума, работать как надо не хотят, дохнут...
   Ну да, а когда дохнут люди то ли не так жалко... то ли такие люди, что не жалко.
   Вторая часть тележников - рабы. За какие провинности каждый из них сюда угодил, то мне неведомо, но вот на неговорящую рабыню Кабаха не единожды кричала нечто вроде 'это тебе не мужиков вскрывать'. Да и другим тележникам нередко шипела вслед. Говоря честно, я боюсь приближаться к Кабахе, от нее веет злым безумием и ещё чёрной завистью. Так она смотрит на рабыню и иногда - на меня.
   В бараке, где тележников запирают от работы до работы, всегда мало света - но лампы не гасят даже на ночь. Ряды тонких матрасов лежат прямо на полу, тонкие колючие одеяла стопкой в углу. Успеешь взять - повезло, нет - будешь мёрзнуть всю ночь. Я предпочитала мёрзнуть, но не лезть в драку.
   Кабаха всегда укрывалась двумя.
   И ела за двоих - но еду ей отдавали добровольно. Меняли на что-то. Я никогда не видела на что именно, потому что сидела в самом углу у входа, где всегда дует в дверные щели, зато никому этот угол не нужен.
   Но Кабаха не была самым худшим из зол.
   На пятнадцатый день пребывания здесь я поняла как возят грузы от туннеля.
   Первый, третий и четвёртый день недели всегда тяжеленные мешки, но кроме них и тачки с чем-то гремящим. Их отдавали трём самым сильным мужикам - Гебру, Ободу и Сидне. Наверное, это их и сплотило - клятая троица вместе таскала грузы, вместе отбирала у других тележников еду и одеяла, вместе по полночи валяли на сдвинутых матрасах рабыню. Их я боялась куда больше чем Кабахи, да что говорить, если она сама предпочитала с ними не лаяться лишнего разу. Наоборот, лебезила, подставляла под грязные их руки свои необъятные сиськи и громко хрипло смеялась.
   Второй день - жидкости. Сначала я думала - вода, пока один из плотных мутных коробов не треснул и на ноги старого тележника не плеснуло - тряпки мгновенно проело, кожа поплыла. Он орал потом всю ночь, наутро его увели и обратно пока не вернули. Я на всю жизнь запомню, какая в эту ночь в бараке стояла вонь.
   А на его матрасе виднелись липкие тёмные пятна и клочья чего-то отвратительно похожего на оплавленную размягченную кожу.
   Пятый и шестой дни везли всё подряд, в деревянных ящиках, иногда полегче, иногда потяжелее.
   А вот седьмой день я ненавидела всей душой. Почему? В седьмой день возили только лёгкие и хрупкие грузы. Тележки ходили полупустые, охранники нервничали и орали, чтобы тележники ничего не смяли, не повредили. Те тележники кто за неделю заслужил похвалу в этот день отсыпались, обычно это были угрюмый бородатый Йен и его безымянный родственник. Охранники их любили за молчаливость и аккуратность, так что оба свободных дня отошли им.
   Остальные скрипели зубами и пахали как есть. Впрочем, к вечеру седьмого дня усталость оказывалась отнюдь не такая, как всю неделю, а вот раздражение прямо клубилось в воздухе. Отстёгиваясь от тележки, я каждый раз гадала: что вечная троица придумает на этот раз?
   В первый седьмой день досталось рабыне, да досталось так, что она потом больше висела на своей тележке, чем шла. За это ей влетело ещё от охранников, да еды вечером дали на одну порцию меньше.
   Во второй, с самого утра предчувствуя беду я пихнула плечом Кабаху и уже к обеду два раза успела полежать под своей тележкой и один раз, споткнувшись о невовремя подскочивший к ногам камешек, удариться лицом о поручень тележки. Вечер и ночь прошли в полубреду, в ушах звенело и я, забившись в самую тень барака, даже не услышала когда развернулась драка.
   О последствиях узнала только утром, когда вместе с другими работниками вышла на улицу и заметила что не одна сегодня такая красивая с разбитым лицом, все одинаковы. Охранники тоже увидели. Два дня без еды - и ладно, голова так болит, что о еде я думаю в последнюю очередь.
   На подъёмнике в тот день охранник внимательно посмотрел на меня и велел набирать не больше половины груза. Послушалась с радостью, но даже с половинной меркой к вечеру два раза теряла сознание от усталости, ненадолго, на несколько секунд, пока колени не ударялись о неровную дорогу. Прямо как в первые дни было, пока не привыкла...
   Половинная мерка весит больше меня раза в два, не меньше.
   Вечером тот же охранник, не прерывая разговора с напарником жестом подозвал меня подойти. Я спрятала под рукав полоску сбитой кольцом кожи и подошла, стараясь держаться более-менее ровно. Кабаха злобно дышала в спину.
   - Сними платок, - велел охранник.
   Сняла. Тряпка давно уже побурела и свежей крови на ней видно не было, но охранники всё равно поморщились и переглянулись. Правый, который меня и подозвал, кивнул:
   - Я же говорю, хватит ей уже.
   У второго были красивые голубые глаза, прозрачные как водица в лужице, большего за маской и не разобрать, а голос ей же приглушён:
   - Покажи ошейник.
   Опасаясь, что едкая пыль попадёт на кожу, я мотала на себя всё тряпье, что находила, особенно не вглядываясь там чьё оно и в чём оно тоже. Бесконечные слои мази, наносимые один на другой пропитывали тряпье и делали его жестким, так что оно ломалось в руках как восковое.
   На ошейник они едва глянули.
   - Заматывайся. Кто тебя привёз? Или ты из наших?
   - Куда? - не совсем поняла я. Звук собственного голоса меня даже несколько удивил, за дни проведённые в Адон Либ я отвыкла от его звучания.
   Голубоглазый хмыкнул:
   - Сюда, куда ж ещё. Ты из Лей? Или из внешнего города?
   О чем они вообще, кто бы подсказал... Решаю сказать правду:
   - Прилетела на драконе.
   Охранники снова переглядываются, на этот раз дольше.
   - Соль-терро значит... Имя помнишь?
   Я прикрыла глаза вспоминая. Лоб прострелило болью, из носа потекло... не-ет бесполезно.
   - Ери...Рорри... Дракон зелёный был такой, как листья старые...
   - Аа, - голубоглазый охранник со значением прищурился, - Черори- Нефрит. Ясно, иди.
   Ну я и пошла, хоть не очень-то хотелось. На полпути к бараку меня стерегла Кабаха:
   - К охране не лезь, таскуха маранная!
   Это потом, вспоминая как она кривила губы, как жадно месила меня руками и ногами, я поняла, что Кабаха чего-то очень боялась и оттого злоба её распирала как забродка бутыль.
   Но больно было всё равно.
   Тем же вечером в барак явился моложавый длинноносый лекарь с сумкой всякой всячины. Охрана ему нажаловалась, вот он и пришёл мне нос вправлять. А заодно плечо, кисть ну и так, ухо надорванное подшил. Я с ним не говорила, он тоже молчал. Потом только ругался, когда после меня рабыню смотрел, и что-то там делал с ней, я не видела. И в сотый раз повторял нам слышанное от охраны - про мазь там, про сон, про еду, ну чтобы никто ни у кого не забирал пайку.
   С его ухода мне доставалось чуть меньше, всё так чтобы синяков не увидела охрана, они на меня часто поглядывали. Дверь барака на ночь стали оставлять открытой и на любой шум являлся кто-то из ошейных с дубинками. Шумевшему доставалось. Так что едва трое скотин начинали идти в мою сторону я открывала рот для визга - лучше получить по спине деревяшкой, чем эти станут...
   Они только ругательствами бросались, а мне что, я можно подумать бранных слов с детства не слыхала. От них кровь не течёт.
   А вот рабыня молча сносила всё, а доставалась ей и за меня и от хорошего настроения.
   А я отчаянно искала способ пережить следующий ненавистный седьмой день.
  
  

***

  
  
   Барак стоял не то чтобы в изоляции, но так что ничего кроме него, туннеля, подъёмника и дороги, что соединяла эти два пункта и барак я не особенно видела. Одни только скалы кругом, камень будто до самого неба, а там иногда мелькают стремительные росчерки - драконы или птицы, даже по теням не вдруг разберёшь.
   Кроме охраны рядом с подъёмником иногда крутились другие работники, но не наши, а из трудящихся внутри горы, куда спускались материалы и откуда поднимались наглухо забитые ящики. Ошейных среди не было, только рабы - то есть те, у кого метка-клеймо на лбу.
   А вообще отношения у них складываются... интересно.
   Рабы и ошейные мимо друг друга так дерут носы, что даже смешно. А с первого взгляда и впрямь неясно кому хуже: ошейному, что попал сюда за преступление и уже никогда не избавится от наказания, или рабу что с рождения не знал понятия 'свободно', зато имел некоторый шанс заработать на свою свободу. На мой взгляд, для здешних рабов шансы как-то очень уж призрачны, невольные из поколения в поколения, длинные, худые и лысые, с тёмными щеками, они уже столь мало походят на людей, что вряд ли смогут жить сами, без лучше знающих хозяев. С другой стороны, я повидала людей и похуже, в конце концов, до сих пор все встреченные рабы проявляли признаки разумности, в то время как люди далеко не всегда.
   - Люди просто живут подольше, шш-шакал, - как-то сплюнул один ошейный вслед свободно разгуливающему рабу. Сквозь пыль и плавающие перед глазами круги я разобрала грязно-бурые космы и поняла, что говорил Йен. И притом - говорил со мной. - Им-то что, поработал пятнашку и в могилу, устать не успел, а ты горбаться тут пока срок не выйдет...
   Так я узнала, что немой всего тринадцать лет, но она уже давно взрослая женщина, даже немолодая. Она была женой другого раба и убила его не то в пылу ссоры, не то за что серьёзней, я не совсем поняла. Уже полтора года тянет свою телегу, да молчит вот...
   Рабы расходный материал. Живут недолго, вырастают быстро плодятся как собаки и стоят едва ли дороже клейма, которым их метят без разбора. Увы и работники из них аховые, кто бы что ни говорил а рабы и туповаты, медлительны и силой их природа обделила. Зато с пелёнок знают хозяина и неспособны пойти против его слова. В сухом итоге - такой же тягловый скот как ошейные, только живут меньше.
   Иногда здесь очень страшно. Не потому что кусок неба то и дело застилают драконьи тени, а от того что творящиеся в них кошмары, кажутся столь обыденными. Будто нигде в мире не происходит ничего хорошего. Вообще нет ничего кроме грязи что я вижу каждый день и ужасов о которых и не подозреваю.
   Если и есть место в этом мире хуже чем эти пещеры, то я бы хотела туда попасть. Как угодно, но ни вечные муки, ни остывший и подёрнувшийся пеплом разум, не пугают меня так, как человеческое падение ставшее привычкой.
  Как-то незаметно, Йен стал за мной приглядывать. Толкал свою тележку рядом, хоть я и таскалась медленнее всех, так он три раза успевал туда-обратно мимо меня пройти, пока я одну ходку делала. Ждал пока охранник снимет с меня браслет и только потом брёл к бараку. Родственник его, безымянный, бессловесный и безумный - пустой взгляд, скажешь идти - пойдёт, скажешь спать - уснет, скажешь портки сымать и в нужник справляться - сделает, а вот без приказа, пожалуй что и забудет. Так вот, этот родственник тоже всё под ногами крутится, матрас ближе перетащил и спит теперь рядом, а ночью часть своего одеяла мне на ноги накидывает.
   Даже измученный и отупевший он выглядит младше Йена. Даже странно, что такой молодой и быстрее сломался... хотя я же не знаю какой он был человек. Что пережил, через кого переступил. Бывают такие жизни, когда в пятнадцать уже старик, а в двадцать - хоронить пора, да что-то сердце не встаёт.
   Ну а сам Йен... Сразу после помывки, когда слой грязи и мази почти отодран вместе с кожей, а редкие рыжеватые волосы торчат во все стороны, он даже похож на нормального человека. Если про ошейник забыть.
   Ну тут ещё вопрос на кого я сама похожа, потянувшая вторую жилу, и так вижу как вспухли под кожей вены. Я и прежде была откровенно тощей, всю жизнь недоедала, но здесь с этим убийственным трудом от меня через несколько недель только мешок костей останется. И лицо вот разбито...
   Только я не дура. То есть дура, конечно, никакая наука мне впрок не пошла, даром учителя ломали языки, объясняя мне суть жизни, - но не такая дура, которая под своим носом не видит. И тело это - разбитое, иссохшее, воняющее мазью, отвечающее болью на каждый призрак движения - оно моё. И даже такое мне дорого. Любое дорого. Пока что.
   Йен подождет. Ещё немного и мне станет совсем всё равно, что там со мной происходит, бери да пользуйся. Уснёт разум, подёрнется пеплом память и тогда пожалуйста, то буду не я уже, а так, получеловек. И всё встанет на свои места, я ему желанное, он мне какую-никакую защиту, да покровительство... Но не до того момента.
   Ничего, уже немного осталось. Я уже чувствую, как утекает грязной водицею память, как сужается мир; я знаю: осталось чуть-чуть. Много ли надо тому, кто и до этого не слишком интересовался жизнью? Наверное, я даже долго продержалась. Ради чего только, непонятно.
   Каплями солёными мерит ожидание...
   Я согласна. То есть мне всё равно. Только вот пусть разум умрёт вперёд тела. Не хочется когда-нибудь во вспышке внезапного озарения осознать себя ни Кабахой, ни безмолвной рабыней.
   Мне даже есть чем гордиться.
   Я летала на драконе...
  
  
  

***

  
  
  Следующий седьмой день прошёл почти нормально. Охрана всё ещё не сбавила бдительности, так что горячая троица в этот раз даже рабыню не тронули так и завалились спать. Её правда кто-то другой потрогал, да я не стала смотреть кто.
   А неделя за ним всё равно что мимо пролетела: спасибо Йену я могла спокойно спать ночами, не дёргаясь на каждый шорох и есть вдоволь - еду больше не отбирали, а одной порции мне хватало с лихвой. Йена в бараке опасались, и кто видит, как он управляется со своей тележкой, тот поймёт почему. Может с клятой троицей ему силой и не потягаться, только они тоже не желали убиваться об чужие кулаки, да и свои чесали всё больше о безответных.
   Кормили нас сытно: пареная каша с жиром, хлеб из грубой чёрной муки или отрубей, отличившимся давали овощи сырьём. У меня редко дело даже до хлеба доходило, каша оставляла на языке толстый сальный налёт, зато живот заполняла до отказа с половины миски. Вскоре стало ясно что еда пошла впрок: дышать носом пока не выходило, но непрестанные головные боли стали потихоньку ослабевать. Йен говорил, что лицо тоже поджило. Я только знаю, что передние зубы перестали шататься, но дёсны продолжали иногда кровить, работая, я часто сглатывала солёную слюну. Иногда даже думалось, что вот так каша однозначно вкуснее, она ведь пресная совсем...
   Потом в барак привели новенького - волосатого мужика с шестью пальцами на каждой руке, громогласного, злого и какого-то больного, такими бывают бешеные уличные собаки, которые иногда перестают понимать своих-чужих, а то и вовсе про себя забывают. Я как-то видела как такая собака, давилась, скулила истошно, но обгрызала собственный хвост и орала же и дёргалась от боли, а всё равно грызла. Так вот, этот мужик очень походил на ту собаку. Про себя я стала называть его Псом.
   С приходом Пса Ободу, Сидне и Гербе резко появилось чем себя развлечь. Позабытая рабыня сначала отсыпалась-отъедалась, вылебезивая у Кабахи еду, а потом стала смотреть на скотскую троицу с какой-то даже ревностью.
  Где-то на этом моменте я решила, что несчастная моя голова всё ещё не в порядке и подкидывает дурные видения. Такое прежде было несколько раз, мне то жареное мясо вместе с костром и дымом в бараке чудилось, то ползающие крылатые змеи на дороге. Йен долго смеялся, когда я расспрашивала откуда тут такие водятся и не ядовитые ли они.
   Кстати Йен и Пёс не то чтоб поладили, но как обычно мужики - побуравили друг друга взглядами, разок вечером смахнулись, намяли загривки друг другу и разошлись по лежакам почти довольные. Больше даже не разговаривали, только кивали иногда, встречаясь взглядами. Впрочем, в нашу сторону Псу смотреть недосуг, его вообще бабы казалось не интересовали, мне потом даже сказали почему, а кроме меня примечательного в этом уголке барака не было.
   Дверь по-прежнему не закрывали, теперь потому что на улице почти потеплело, а охрана догадывалась какими способами утрамбовывается новый работник в старую змеиную яму, и смертоубийства в программе внерабочих развлечений тележников считала лишними.
   ...Первые язвы появились на руке, в том месте, где день ото дня не заживал след от браслета. Видимо край железной полосы стирал слой мази и пыль оседала на коже, и без того порядком травмированной. На следующий день я увидела у подъёмника голубоглазого и попросила охранника надеть браслет на другую руку.
   - Ты ещё тут? - удивился он. - Надо же. Ну давай свою лапку, чего стоишь.
   Впрочем, язвы заживать не торопились, наоборот мокли и расползались вширь. Йен чуть руки мне не оторвал когда увидел, что я густо мажу их мазью. Оказывается этого делать никак нельзя. Ну откуда мне было знать? А что можно? Йен сказал и даже показал, для чего потребовалось выйти вечером из барака. Под впечатлением от местных методов 'домашнего' лечения, я не спала полночи, принюхиваясь к рукам. Воняло впрочем по-прежнему мазью.
   Несколько раз Йен начинал тот самый разговор, глядя мне в глаза... до конца, впрочем, ни разу не договорил, а я, понятно, не спрашивала. Он, наверное, вообще считает меня недоумной: молчу постоянно, только глазами на всех моргаю, ни слова, ни взгляда поперек его. А может, ждал пока лицо заживет и башка шалить перестанет. Даже скорее всего именно так.
   А на противоположной стороне барака тем временем разворачивалась трагедия. Скотская троица во главе с Гербой и так и эдак окучивала Пса, но тот видимо родился двужильным, так что всех троих не без труда, но отбрасывал. Причём эдак с ухмылочкой, но не калеча, а словно издеваясь. Мужиков это бесило похлеще ехидных насмешек охранников, особенно Обода конечно. Но до полноценного мордобоя дело не дошло, охрана не зря дверь держала открытой.
   Эти ежевечерние потасовки стали уже привычными, прочие обитатели барака спали почти спокойно. Одна Кабаха продолжала портить всем кровь. Как ни странно такая ситуация не устраивала рабыню - та всеми правдами и неправдами силилась вернуть внимания троих полюбовников обратно и всё чаще это принимало какие-то не слишком нормальные обороты. Я, конечно, особенно не вникала во все перипетии сюжета, Йена увиденным делиться не научили, но отголоски долетали так или иначе, заставляя ломать голову.
   Так барак и жил.
   До одного момента.
  
  
  

***

  
  
   О том что я нахожусь в Адон Либ, а не на каких-нибудь рудниках родного Старого города, долгое время не напоминало практически ничего. Ну горы и горы, скалы и скалы, в городе то же самое, только стены домов и холмы, а крышка эта каменная с дыркой больно прохудившуюся крышу напоминает. Дышать тяжело? Рядом со сточным каналами дышать тяжелее, это я со всей ответственностью заявляю.
   А потом потеплело и на злополучную крышу стали приземляться драконы. Поначалу я не сообразила, это началось где-то тогда, когда я видения ловила на дороге, а из носа у меня по чашке крови за день выливалось. Ну земля дрожит под ногами, это тут бывает. С потолка крошка сыпется, это тоже. А вот когда в дырку просунулась первая драконья голова я даже не заорала. Я после крылатых змеек не особенно была в состоянии орать, решила опять чудится.
   Не чудилось.
   - Не лезь к ним - предупредил Йен. - Эти мелкие, они не дотумкают пока хвостом не пришибут. А мамки их бешеные рядом где-то. Не смотри в глаза, совсем на них не смотри. Потеряют интерес, свалят.
   Охрана видимо тоже была в курсе как себя вести, так что в сторону нежданных гостей не было брошено лишнего взгляду. Я иногда смотрела, исподтишка - ну а как же, корову посреди дома легче было бы не замечать, тем более что вот это вдвое больше коровы и оно ещё ребёнок? Ужас какой.
   Тележникам было в массе всё равно. Дракон там не дракон, дали б пожрать вовремя. Эх...
   Против солнца рассмотреть драконов не было возможности, только кое-как уяснила, что их летает там двое, у одного вокруг головы что-то вроде капюшона, как у песчаной ящерицы, у второго нет, зато шея сильно длиннее. Этот самый, с шеей, видно очень любопытный родился, он иногда нас по воздуху до бараков провожал. Высоко, правда, летел, на землю не спускался. Но все равно, страшно.
   Так вот, со временем первый дракон отвалился сам собой, а этот серый как мышь и весь в пятнах каких-то, продолжал иногда прилетать. Даже ухитрялся пролазить сквозь дырку и на распахнутых крыльях планировать к подъёмнику. Охранники на него махали руками, но юный дурак как заворожённый пялился в механизм, вот сидел свернув хвост вокруг лап, прямо часами и смотрел. Кошка кошкой, только шея эта уродливая червяка напоминает. И вообще он какой-то неблагородный - Нефрит показался мне опасным, но красивым, а это сдохыть лишайная: пузо круглое, лапы короткие, шея и хвост наоборот, как нитки криво пришитые, башка тоже мелкая, в шишках каких-то. Работать он не мешал, тележки явно не такие интересные как ходящий туда-сюда трос с платформой.
   На нас чешуйчатый ребёнок вообще не обращал внимания. Я рассудила это от того что вымазанные мазью, мы ему наверное напоминаем коровьи лепёшки, если что не хуже.
   Если он утром прилетал, я ещё боялась, а если к вечеру, мне становилось всё равно, хоть бы сама великая Эмифи соизволила навестить своих глупых детей, а я слишком устала, пустите меня лечь куда-нибудь и там тихо помереть.
   Однако кроме меня, Пса который смотрел на дракона с плохо скрываемым восторгом, была ещё идиотка-рабыня, отчаявшаяся вернуть всё как было и снова стонать в мужских лапах. Чем её не устраивали лапы других мужиков, а не скотской троицы, лично мне непонятно, но ведь не устраивали же! Сама Кабаха перестала ржать и начала проявлять беспокойство и всё равно не успела остановить безголосую дуру.
  Вместе с голосом ей видно когда-то и ум отказал, потому что однажды поравнявшись с подъёмником и взяв груз, она вдруг схватилась за верхний мешок двумя руками, дёрнула и с разворота кинула в сторону, да так что сама не удержалась, упала и тележку за собой свернула. Мешок же вращаясь и распространяя вокруг облако пыли, полетел недалеко, но до дракона как раз хватило - шлепнулся ему о бок и сполз наземь.
   Я это видела своими глазами, я как раз шла вслед за ней и мою тележку сейчас отгружали, на самом дне осталось... Бросила взгляд на рассыпавшиеся по дороге мешки и сама шарахнулась - рабыня везла не просто то груз, то был тот самый едкий порошок, столь мелкий что просачивался сквозь грубую ткань мешков и разлетался вокруг, превращая сам воздух в яд.
   Получив столь неожиданный удар, дракон вскочил на все лапы и одной, конечно же, наступил на тот самый мешок. Взметнулось облако, заорали охранники, судорожно проверяя маски... я попрощалась с жизнью.
   Собственно попрощалась-то я давно, ещё до суда. Наверное, поэтому теперь сквозь страх и растерянность сообразила упасть на землю и насколько возможно заползти под тележку.
   Дракон завизжал, даже и не сказать по-другому. Ребёнок он может и ребёнок, но этот утробный вой был таким, что под ладонями дрогнул камень. Я повернула голову подглядеть сквозь пальцы, хотя знала что если порошок попадёт в глаз, то стоит с ним попрощаться. Дракон подскочил на месте, замотал шеей, продолжая верещать. Светлый порошок на серой шкуре оставил отчётливые разводы по форме чешуи. Не знала, что её тоже он может прожечь. Но видимо может: дракон сначала поднялся на задние лапы, потом рухнул на спину и на бок, свернув тележку рабыни и хвостом задев механизм, принялся кататься как собака в пыли, извиваясь всем телом.
   Но хуже того, он то ли не видел, то ли не понимал, что мешок зацепившийся за когти передней лапы продолжал растрясать вокруг едкую пыль, большая часть которой теперь летела дракону на пузо, уже совсем светлое.
   Скрежетал задетый подъёмник, что-то невразумительно орали охранники между собой. Дракон и не думал умолкать, его вибрирующий вой только набирал обороты. Пыль взлетала всё выше, часть наверняка падала в провал подъёмника. А я совсем рядом.
  
  
  
  Продолжение следует...
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"