Металл двери холоден - это чувствуется даже сквозь подшлемник. Приятное ощущение. Сидеть бы так, ни о чём не думая, целую вечность - и ещё половинку вечности.
Но дело надо закончить.
Рыцарь встаёт, поднимая уставшее, израненное, непослушное тело. Берётся за железные ручки, с усилием тянет их на себя.
Дверь отворяется.
Длинный зал погружён в темноту. Лишь кое-где дотлевают свечи, оставшиеся от паломников.
Подняв меч - тьма всё ещё может таить опасность - рыцарь шагает в ласковый церковный сумрак, пахнущий воском.
Впереди, чуть освещённая пламенем свечей, высится фигура со склонённой головой и разведёнными руками.
Распятая.
И, кажется, ещё живая.
Конечно, живая - разве он не знает всех этих бесчисленных легенд о Бессмертной Матери Мариам? Бесчисленных молитв к той, что терпит на кресте бесконечную боль и тем искупает боль человечества?
Вот только - он знает это лучше, чем любой другой - боль человечества по-прежнему существует.
Люди воюют, ранят и убивают друг друга. Воруют и насилуют. Власть имущий превозносится над жалким землепашцем, а землепашец в свой срок выпускает кишки власть имущему, чтобы пасть от руки солдата - раба своего командира. Мир одолевают болезни, голод и нечистые твари. Мир содрогается от воплей вдов и сирот, стариков и гонимых - и Бессмертная Мать не отвечает на эти вопли.
Рыцарь тянет руку вперёд. Кончики пальцев касаются тела - живого, трепещущего, изнемогающего. Пульсируют вены, перекачивая кровь, спазматически содрогается живот - Мать жива и Мать страдает.
Долгий стон вырывается из её груди - быть может, впервые за тысячи лет. Стены храма, кажется, колеблются.
Мать поднимает голову. Спутанные, нечёсаные волосы - о чём только думали здешние служки?! - узкое, вытянутое, некрасивое лицо. Совершенно белые, без зрачков, глаза, непостижимым образом сохраняющие ощущение муки.
Рыцарь скорее чувствует, чем слышит: "Убей меня".
Что ж, именно за этим он здесь.
Ползёт из ножен старый ритуальный кинжал, кривой и зазубренный. Лезвие испещрено древними символами, блестит нехорошим, желчным блеском. Это просто - ударить в сердце, защищённое только лёгкой тканью рубашки. Добивать так врагов рыцарю приходилось редко - обычно им хватало удара меча - но приходилось.
Рука не дрогнет. Не в этот раз.
Кинжал входит в дряблое тело мягко, как в масло.
Подтаявшее.
Мир - нет, не храм, мир - содрогается. Откуда-то из невыносимого далёка, из-за пределов пространства, доносится жуткий вой, обрываясь на вдохе. Становится темнее.
Мать роняет голову на грудь и обмякает. Она мертва - впервые за тысячи лет.
Рыцарь бежит, опасаясь обрушения сводов храма - но храм ему благоволит. Стены как будто стареют, оседают - но не рушатся. Пока не рушатся.
Вот и двери - он ударяется в них всем телом, распахивая - и вываливается наружу, в свежий зимний воздух, ещё не успевший напитаться смрадом убитых им тел.
Тела на месте, мост на месте, всё как прежде, разве что, кажется, стало чуточку темнее...
А ещё - земля содрогается.
Это не землетрясение, это конвульсии.
Рыцарь поднимает голову к небу - и видит белое ничто, исполненное тайной муки. Именно такими были её глаза - глаза Бессмертной Матери.
Мост перед ним рушится, рассыпаясь в пыль.