Когда-то, в очень уж сейчас далеком 90-м, совпали весна, книги и стихи. А еще страна, люди и еще Бог весть что.
Сперва было стихотворение.
Николай Гумилев "Северный Раджа"
...посвящается Валентину Кривичу
1908 г.
1
Она простерлась, неживая,
Когда замыслен был набег,
Ее сковала грусть без края,
И синий лед, и белый снег.
Но и задумчивые ели
В цветах серебрянной луны.
Всегда тревожные, хотели.
Святой по-новому весны.
И над страной лесов и гатей
Сверкнула золотом заря -
То шли бесчисленные рати
Непобедимого царя.
Он жил на сказочных озерах,
Дитя брильянтовых раджей.
И радость светлая во взорах,
И губы, лотуса нежней
Но, сына царского, на север
Его таинственно влечет:
Он хочет в поле видеть клевер,
В сосновых рощах желтый мед.
Гудит земля, оружье блещет,
Трубят военные слоны,
И сын полуночи трепещет
Пред сыном солнечной страны.
Се - царь!Придите и поймите
Его спасающую сеть.
В кипучий вихрь его событий
Спешите кануть и сгореть.
Легко сгореть и встать иными,
Ступить на новую межу,
Чтоб встретить в пламени и дыме
Владыку Севера, Раджу.
2
Он встал на крайнем берегу,
И было хмуро побережье.
Едва чернели на снегу
Следы глубокие, медвежьи.
Да в отдаленной полынье
Плескались рыжие тюлени,
Да небо в розовом огне
Бросало ровный свет без тени.
Он оглянулся. Там, во мгле
Дрожали зябнущие парсы
И,обессилев, на земле.
Валялись царственные барсы.
А дальше падали слоны,
Дрожа, стонали, как гиганты,
И лился мягкий свет луны
На их уборы,их брильянты.
Но людям, павшим перед ним,
Царь кинул гордое решенье:
"Мы в царстве снега создадим
Иную Индию - виденье.
На этот звонкий, синий лед
Утесы мрамора не лягут,
И лотус тут не зацветет
Под вековою сенью пагод.
Но будет белая заря
Пылать слепительнее вдвое.
Чем у бирманского царя
Костры из мирры и алоэ.
Не бойтесь этой наготы
И песен холода и вьюги.
Вы обретете здесь цветы,
Каких не знали бы на юге.
3
И древле мертвая страна,
С ее нетронутою новью,
Как дева юная, пьяна
Своей великою любовью
Из дивной Галлии вотще
К ней приходили кавалеры,
Красуясь в бархатном плаще,
Манили к тайнам чуждой веры.
И Византии строгой речь,
Ее задумчивые книги
Не заковали этих плеч
В свои тяжелые вериги.
Здесь каждый миг была весна
И в каждом взоре было солнце,
Когда смотрела тишина
Сквозь закоптелое оконце.
И каждый мыслил: "Я в бреду,
Я сплю, но радости все те же,
Вот встану в розовом саду
Над белым мрамором прибрежий.
И та, которую люблю,
Придет застенчиво и томно.
Она близка... Теперь я сплю,
И хорошо у грезы томной".
Живет закон священной лжи
В картине, статуе, поэме -
Мечта великого Раджи,
Благословляемая всеми.
Мне не удалось разыскать никаких сведений о том, как появилось это стихотворение, откликом на что оно было. Кажется, больше у Гумилева больше нет стихотворений, посвященных Индии, тем более в таком неожиданном ракурсе. И для поэтов серебряного века такие мысли тоже не были характерны. Индия для них была чуждой и далекой экзотикой.
Мне "Северный Раджа" всегда вспоминается именно весной. Хотя, кажется, купил эту книгу в другое время, скорее всего предшествующим летом. Тогда это было первое практически полное издание Николая Гумилева, расстрелянного белогвардейца. Есть авторы, которые мгновенно становятся своими - интонацией, темой, своей правдой, которая становится твоей. Редкая удача, на которую можно не набрести целую жизнь. Этот образ похода из Индии в Арктику, поражающий своей внешней неправдоподобностью (ну, представьте боевого слона в сугробе) и какой-то очень глубоко сокрытой истинностью. Да, не было слонов в Сибири, но ведь что-то стоит за этой аллегорией!
Потом пришли первые книги Свами Прабхупады, первые издания на русском языке.
Вначале я заметил их в букинистических отделах, незадолго перед этим была разрешена свободная торговля старыми книгами (раньше разрешался только обмен) и я активно пополнял библиотеку редкими изданиями. Стоили они совершенно невообразимо - 150 руб, хорошая месячная зарплата. Поэтому я даже не стал их просматривать. Потом на работу к нам заглянул первый кришнаит и я купил у него три книги Прабхупада за более разумную цену - 90 рублей.. Надо заметить, что Омск тогда был закрытым городом, и тлетворное иноземное влияние доносилось до нас с огромным опозданием. Власти тщательно блюли нашу идеологическую невинность. Кришнаизм, если о нем кто-то и слышал, один из сотни вроде меня, воспринимался только как экзотика без всяких эмоций.
Поначалу я прочитал книги без особого энтузиазма.
Мне больше нравился тогда старый Китай, сухие и чуть печальные истины которого соответствовала моему характеру. Китайская классика переносила меня в волшебный сад поры золотой осени, где деревья и павильоны готовы были щедро делиться со мной своими плодами - мудростью тысячелетий. Преклонение перед Старшим братом осталось со мной навсегда.
Индия до этого меня отпугивала своей экзальтированностью и непомерной красочностью. Индия всегда представлялась мне каким-то фантастическим гопурамом, башней, выросшей до небес, и низвергающей с высоты бесконечный каскад странных богов, меняющих обличья, упитанных красоток и высохших до костей отшельников, в невообразимой смеси цветочных гирлянд, облаков цветных порошков, одуряющих запахов и "Танцора диско" из разбитого кассетника. Хоровод буйного карнавала, понять который можно, только если войти в него. А к этому я не был готов - и тогда, и сейчас. Внутреннее мое напряжение от экстаза бхакти, хотя потом я много раз имел возможность убедиться в искренности этого чувства, не оставляло меня при чтении.
А потом я почувствовал странный, незнакомый мне уют. Так бывает, когда какая-то случайная деталь напоминает о далеком позабытом эпизоде детства. Когда тебя укутывает вуаль воспоминаний и возвращает на секунду в потерянный рай.
Я словно читал и вспоминал о своем доме, который я не помнил и не мог помнить. Печатные слова обретали весомость воспоминаний. Многое понималось с трудом - обилие санскритизмов, шероховатости перевода, морализаторство Прабхупады, невозможность представить в Сибири образы давно исчезнувшей Индии - но поверх всего этого была высшая ясность и понятность. Проблемы были у разума, а не у души. Она-то, родная, понимала все. И я впервые ощутил в себе душу, крохотный огонек вселенского пламени. Тогда я стал верующим. Так я нашел свою настоящую родину. И потом, много-много раз, мне случалось встречать у разных людей, вайшнавов, правоверных и не слишком, и совсем уж религиозных мутантов, которые могут плодиться только на блаженной Руси, отголоски этого чувства - возвращения домой, в свою подлинную семью, к Отцу.
Я понял истинный смысл единственной власти, которой могу подчиниться.
Власти Кришны, играющего галактиками как мячиком и надевающего созвездия как венок на голову, но Который обращается к каждому живому существу, чтобы открыть жалкой твари, что и в ее душе теплится крохотный огонек - оторванная и заблудшая часть раскаленного сгустка, который есть сам Кришна.
Единственной власти, которая не приказывает, а только объясняет, увещевает и скорбит, когда это напрасно, и преисполняется радостью, когда человек принимает в себя хоть часть Божьего замысла.
Единственной власти, которая не карает сама, потому что за свои грехи приходится быть палачом самому себе и множеством пыток ввергать себя в ад отлучения от Бога.
Единственной власти, которая может дать единственное, что тебе нужно - жизнь во имя Бога и единение с Богом.
И стихи, и книги пришли в разное время, но их совместный смысл я осознал ранней весной.
Бывают редкие мартовские дни, когда после мучительно долгой стылой и темной зимы внезапно отверзаются голубые небеса, солнце торжественно прокатывается по небосводу и даже снег, серый, изъеденный грязью снег, укутывается белым сиянием. Еще не весна, только надежда на нее, только едва уловимый аромат влажного и теплого весеннего ветра.
Мне показалось, что все, что я вижу - теплый ветер, солнечное золото, нестерпимое снежное сияние, позабытые всеми стихи и учительские интонации Прабхупады обращены только ко мне, и я должен понять их смыл, разобрать сплетение тайнописи.
Мне все стало ясно.
Я понял, предвозвестием чего было стихотворение о Северном Радже и образ золотого, блещущего драгоценностями потока, неукротимо текущего на север по тайге и сугробам.
Владыка Кришна вернулся в свои подзабытые владения, чтобы собрать своих подданных.
Зачем? Ведомо Ему одному.
Зачем Ему нужны мы, несчастные изверившиеся люди, собирающие скудное пропитание на руинах великой империи? Поколение, выведенное из плена египетского, и брошенное вымирать среди духовной пустыни? Толпы, рвущие друг друга под рубищами обветшавших знамен? Существа, насильно вмонтированные в механизмы фабрик и армий, и нашедшие спасение в своих крысиных норах, как только разорвались стальные оковы?
Разве Ему мало других - и тех, кто рождается с верой в Него в благословенной Индии, и тех, кто взыскует Его духовной нектар среди щедрот земного изобилия? Но Он - владыка не храмов, а душ, и Он воздвигает свой престол там, где хоть одно сердце бьется в такт Махамантре.
Он пришел, и Он будет здесь, в своей бесприютной вотчине, пока последний, кто слышит Его, не вернется на свою настоящую родину. На землю истины, к источнику веры, к небу надежды.
У меня только одно объяснение этому, если, конечно, можно словом и мыслью приблизиться к подножию замысла Божьего. Ему нужна именно наша вера, грубая, жесткая, как сорняк, прорастающая сквозь препятствия в невероятные дела.
Вера, которая не умеет плести кружева утонченных идей, но которая способна быть тараном.
Вера, простая как хлеб и вода, вечная и насущная, как голод и жажда.
Вера, с которой начинается Надежда и Любовь.
Чтобы в России распустился лотос Кришны, нужно, чтобы он расцветал в ледяных глыбах. Крохотному ростку нужно уметь дробить лед, нежным лепесткам - плавить снег, благоуханному аромату - побеждать стужу. Таким будет белоснежно - алый лотос России, как наша вера и наша кровь. Лотос, взламывающий нежным бутоном ледяной панцирь и сохраняющий белизну в потоках грязи, достигающей высот райских планет - и не отрывающий корней от пропитанной слезами земли.
Однажды он прорастет, этот лотос, если уже не распустился где-то среди унылых и пыльных панельных кварталов - или на задворках полузаброшенной деревушки - или на перекрестке дорог под навесом автобусной остановки. Крохотный, как вместившее его сердце, цветок раскинет лепестки на всю страну.
И тогда сбудется пророчество, и мы увидим новое небо над новой землей, новую зарю над преобразившейся страной.