Аннотация: Крупнейшая мировоззренческая катастрофа в истории человечества; Россия двадцатого века должна была найти выход из "ужаса истории", познать историю на эмоциональном обыденном уровне и научиться управлять историческими процессами.
Двадцатый век в России дал человечеству уникальный шанс "почувствовать" историю - в прямом, буквальном значении, грубо и зримо. Умозрительные историософские схемы наполнились артериальным биением алой и горячей крови.
До нас история была абстрактной: сборником патетическо-патриотических упражнений в красноречии (спасибо дедушкам Геродоту и Титу Ливию) или собранием умозрительных схем (спасибо товарищам Марксу и Энгельсу). В любом случае она была чем-то отдалённым, вроде текста и тусклых наивных картинок в учебнике, что обращается к разуму, но никак не к чувствам. Способность "переживать" исторические события с тем же накалом страстей как факты собственной биографии - способность крайне редкая для подавляющей части человечества недоступная. Ничто не удостоверяет современного человека в том, что события столетней давности имеют к нему отношение и о них вообще стоит знать.
История для человека всегда делилась на два ветвления, между которыми воздвигалась непреодолимая преграда. Есть личная история - родословие, опыт ближайших предков, отцов и дедов, который основан на хрупкой человеческой памяти и потому ограничен несколькими десятиетиями, в лучшем случае - веком. Это "личная" история, которая воспринимается чувствами. Где-то параллельно со школьной "настоящей" историей существует собственная родословная, в которой исторические события приобретают значение, так как в них действуют лично знакомые люди из старших поколений.
"Настоящая" история неизбежно абстрагируется от конкретного человека и переходит к постижению высших законов. Иной "настоящей" истории не было. Самые первые попытки описать события жизни человеческих общин прибегали к необходимости персонифицировать эти самые общины в виде богов, которые враждуют или мирятся, заставляя соучаствовать покорных им человеческих вассалов. От богов-олицетворений общин и их мелкой суеты история поднималась к борьбе тёмных и светлых начал - учение Заратуштры сделало человека активным участником вечной борьбы Ахура-Мазды и Ангро Манью. Иудаизм и христианство поставили человечество в центр мироздания, сделали постижение Бога смыслом истории: путь человечества идёт от грехопадения, отпадения от Бога, к возращению к вечному Отцу. Факты биографии отдельного человека и судьбы великих держав - лишь шаги на этом пути, назад или вперёд.
Материалистическое мировозрение заменило Бога в центре мироздания на некие исторические силы, но вот человек всё так же оставался второстепенным элементом истории. Над ним властвовали силы, намного превосходившие понимание среднего человека, заставлявшие подчиняться себе, действовать в человеческой массе или трагически противостоять потоку событий.
Человек пытается объять необъятное - шагами измерить расстояние до звёзд, а своей эфемерной жизнью постигнуть причину смены исторических эпох. Впрочем, безуспешно. Между человеком и "настоящей" историей - грань почти непреодолимая. Человеческий разум умопостигает только частности, он не в силах объять необятное. Не случайно наши науки, проникающие в тайны мироздания, по-математически абстрактны - в них нет самого мира, в них только условные аксиомы и построенные на них гипотезы. И эти науки оперируют отвлечёнными величинами, которые лишены человеческой размерности: метрами, секундами, паскалями и так далее.
История ничем не лучше точных наук. Между веком человеческим и веком историческим разница как между футом и длиной человеческой стопы в сантиметрах. Фут - очеловечен. Сантиметр - обезличен. Не может быть физики космических тел в футах и локтях, пядях или саженях. Требуется особая тренировка ума, чтобы изжить всё человеческое из личного понимания физики перед тем как познать тайну движения планет. Вся современная историософия выбрасывает из истории самого человека и заменяет его идеальными схемами. Только так можно познать исторические события огромной протяжённости, которые превышают жизнь нескольких поколений, столетия и тысячелетия.
Мы же наполнили историю кровью, ужасом и восторгом. Хронология тысячелетий была спрессована в жизнь трёх поколений. 70 лет, от революционного 1917 года до кризисного 1992 года - в демографическом измерении смена трёх поколений, каждое из которых условно длится 25 лет. Три поколения пережили целую историческую эпоху.
Принято считать, что в 25 лет у матери и отца рождается ребёнок, который будет следующим поколением. Спустя четверть века ребёнок сам станет отцом или матерью. 25 лет - удобное число. Четыре поколения - и вот сменяется век, на которые делится история.
Исторический масштаб вроде бы приобретает человеческое измерение. Но тут разверзается пропасть, через которую может перейти только человеческий разум - но не человеческие чувства.
Средневековые мудрецы Востока пытались постигнуть ход истории через рассуждение о трёх поколениях царствующей династии.
Первое поколение - основатели династий, поднявшиеся из безвестности благодаря своим воле и мужеству. Второе - сыновья этих мужественных и суровых завоевателей, на долю которых выпадает устроение державы. И есть третье поколение, сыны сыновей, уже слабое и развращённое, при которых династия клонится к закату, при котором превращается в прах основанная некогда держава. Потом появляется новая династия, которая совершает тот же оборот - и сама уступает место новому историческому циклу.
Восток давал немало подтверждений этому наблюдению: степные царства вспыхивали и сгорали в считанные десятилетия, действительно ограничиваясь несколькими поколениями владык на одном троне. Но Восток не был бы Востоком, если бы за пёстрой мишурой человеческих страстей и калейдоскопом династий не проглядывала бы вечная незыблемая основа этого мира. Мусульмане и китайцы скрупулёзно отсчитывали года своих хронологий только для того, чтобы подчеркнуть контраст между человеческой суетой и Вечностью: в одном случае - Аллахом, в другом конце Азии - перед Поднебесной. Индусы не занимались даже этим ребячеством перед лицом создателя - Брахмы: к чему считать то, что повторяется со скучной регуярностью.
Восточная мудрость дала неожиданные плоды в соединении с западной учённостью. Схожее представление положено в основание теории этногенеза Льва Гумилёва - о закономерной смене исторических психотипов в рамках одной цивилизации. Так была сделана попытка соединить человеческое измерение истории в поколениях с теоретическим научным восприятием. Чередование поколений получило научное обоснование в виде возростания и умаления доли пассионарности в обществе, а обыденное восприятие поколения заменено на фазы этногенеза. На этногенез, то есть на полное развитие народа, отводилось от тысячи до тысячи двухсот лет. 75 - 100 лет средневековой теории "смены поколений" растягивались до законченного исторического тысячелетнего цикла.
Видимо, на протяжённость этногенеза в свою очередь повлиял миф о тысячелетии "вечного Рима", после которого ему суждено было бесповоротно пасть. История античного Рима действительно уложилась в пресловутое тысячелетие, после чего началась новая история папского Рима, центра эфемерной теократической империи. Спустя тот же самый отрезок времени, Рим был снова умалён и ему предстояло возродиться в новом качеств - в качестве столицы государства Италия и фашистской империи. Так как европейская история вертелась во многом вокруг римского наследия, то тысячелетние циклы вошли в ряд исторических аксиом - хотя новейшее восприятие истории, базирующееся на теории непрерывного прогресса, в последнее столетие отставило в сторону наблюдения древних летописей. В нынешнем понимании история не могла иметь замкнутости и тем более определённого срока - ей предстояло быть развёрнутой в бесконечность, в светлое будущее. И всё же тысячелетний цикл по-прежнему воспринимался как синоним максимально возможного исторического периода. Последний отзвук этого - "тысячелетний Райх", почти вечное государство чистокровной арийской расы.
2
Никто не мог представить, что тысячелетие, отведённое на жизнь великой империи, может быть прожито за гораздо меньший срок.
Никто не мог предположить, что история сможет быть воспринята чувствами, перейти из абстрактного логического регистра сознания в область эмоций.
Эта возможность стала реальной в одном месте и в одно время - в России двадцатого века.
Ровно три поколения потрясли человечество: фанатичное поколение завоевателей-разрушителей, прошедшее Революцию и Гражданскую войну, суровое поколение защитников и строителей 30-50-х, а затем поколение конформистов 70-80-х, предавшее идею великого Исхода из вечного рабства ради Золотого Тельца. И то, что произошло на "одной шестой части суши", не было тривиальной заменой династии. Пробилась сквозь исторические глыбы, расцвела и увяла великая цивилизация, которую ничего не предвещало и которой вряд ли найдутся аналоги.
Невероятным было бы предположение, сделанное даже за пару лет до 1917 года, что события такого масштаба вспыхнут и отгорят в считанные десятилетия, что прежний неторопливый исторический цикл будет сжат как раскалённая болванка под чудовищным прессом. А обратной реакцией сплющенного, смятого человеческого материала будет порождён невероятный импульс энергии, которому предстояло изменить ход истории.
Были люди, которые воочию пережили этот исторический опыт. Правда, пережили - не значит осознали. Зрелыми людьми они встретили кровавый рассвет Революции, а в глубокой старости - тусклые сумерки Перестройки. И всё это было на их глазах. Невероятно, но это факт. Это выглядит так, как если бы Рюрик был ветхим дедушкой и проживал в деревне с курочками, куда бы наведывалось на выходные всё почтенное семейство; Дмитрий Донской одевал бы на 9 Мая свои ордена и гордо вышагивал в шеренге ветеранов; Пётр Первый, как всегда озабоченный и шумный, разъезжал на служебной "Волге"; а Николай Второй слушал "Голос Би-Би-Си" поздней ночью и на кухне под водочку рассказывал анекдоты о Брежневе. Нам невозможно в мыслях совместить эти исторические персонажи даже в пределах отведённого тысячелетия - настолько они разнятся, что им тесно даже в рамках официальной хронологии. Так и хочется видеть жестокого и мрачного Рюрика где-нибудь в каменном веке, где его деяния выглядели бы уместнее, а Петра Первого - во времена фараонов, коим исторический деятель Нового Времени полностью уподоблялся своим строем власти.
То, что было раньше достоянием вереницы поколений - и стиралось из памяти безжалостным временем - в Советском Союзе могло быть осознанно одним человеком. Причём в массовом порядке: ведь история абстрактная, "настоящая" сменилась "родословием", которое куда ближе обыденному опыту.
Зачем это было нужно? Это один из тех вопросов, которые, будучи правильно сформулированными, сами по себе дают верный ответ.
Я отвечу лично от себя.
Бог говорит со своими одухотворёнными творениями по-разному.
Безмолвным веянием Духа Святаго в человеческой душе.
Притчами Иисуса Христа, которые мы пытаемся постигнуть без малого две тысячи лет.
Или свирепым ураганом, кошмаром чумы, грохотом войны, подвижками цивилизаций, которые как тектонические плиты сталкиваются друг с другом и порождают тысячелетние конфликты.
Божий глагол не примеряется к узкому сознанию обывателей, к плоской мудрости политологов, суетности политиков. Он вне наших представлений о Добре и Зле, о том, что плохо и что хорошо, о том, что нам понятно или непонятно. Это как удар молота в лоб, когда ждёшь ласкового шепотка на ушко. Разговор с Богом идёт в совсем иных регистрах, чем те, которые используются в общении между людьми. Но это не повод принижать Бога до своего уровня: это повод возрасти до Него.
Бог снизошёл к человеческой малости и переложил умопостигаемые законы истории на простой и понятный язык эмоций, сузил исторические горизонты до пределов протянутой руки - так, чтобы их можно было ощупать, почувствовать вкус и цвет. Люди пытались понять историю. Они бесконечно взывали к Богу в поисках смысла своего существования. Теперь ответ получен. Россия двадцатого века - и есть сшедшее свыше разъяснение. Сотни миллионов человеческих судеб перенесли на себе эксперимент в стерильных условиях: что происходит, когда дух Добра обретает плоть и почему становится Злом. А то, что оно не умещается в мыслях, что оно отторгается сознанием, которое по прежнему ищет чего-то более привычного, знакомого, приемлимого - проблемы отнюдь не Бога. А наши собственные.
Россия была распята между прошлым и будущим, принесена в жертву за весь род людской как искупление всеобщих грехов.
Детям и внукам на примере отцов и дедов предстояло осознать тайное биение пульса истории, вникнуть в подспудное течение событий. То, что раньше было достоянием умственных усилий избранных - историков и философов, должно было стать обыденным общим опытом. Познание истории переходило с умопостигаемого, логичного и абстрактного регистра в регистр восприятия обыденного, эмоционального и личного. Такое познание гораздо доступнее человеку; более того, на такой основе возможно появление и развитие общественного сознания, способного понимать - и более того - управлять историей.
История является сокровищем, тайной, которую бдительно стерегут посвящённые - учёные: они берут на себя право делать оракулы от лица своей таинственной богини, предсказывать будущее на основании прошлого. В этом они видят смысл своего существования. В России история должна была вырваться из своего заточения и сделаться вождём народных масс, она должна была вести их за собой в новый мир.
Не случайными были ещё два совпадения.
Именно в двадцатом веке история впервые стала глобальной, мировой, она выбралась из детских пелёнок исключительно европейского опыта и восприняла наследие других великих культур. В научный оборот - а потом и в общественное сознание - были внедрены представления об исторических циклах, о закономерностях возникновения, расцвета и угасания цивилизаций, причинах этого, общих закономерностях и об отличиях. История ушла вглубь на сотни тысяч лет и распространилась по всей поверхности земного шара. Век девятнадцатый испытал шок от опровержения библейских истин о семи тысячах лет существования человечества и о том, что за пределами античного мира шла своя жизнь. Этот век жадно набросился на сбор информации, взгрызаясь в землю и в тексты, открывая всё новые и новые культурные горизонты. Веку двадцатому предстояло осмыслить накопленные знания, перейти от накопления их - к созданию подлинной науки "история", такой же точной и действенной как физика или механика, способной служить преобразованию общества. Научно-техническая революция двадцатого века должна была сопровождаться революцией в гумманитарных науках. Две разделённые половинки должны были сложиться в единой целое, обеспечить светлое будущее человечества.
А Советский Союз стал первой страной, в которой была совершена подлинная культурная революция. О ней как-то подзабыли, но коммунисты вполне справедливо считали её важнейшим своим достижением, обозначали её сакральным термином "революция" и ставили вровень с преобразованием аграрной страны в индустриальную сверх-державу. Впервые подавляющая часть населения стала грамотной, получила хотя бы первоначальное представление о науках. Впервые был обеспечен фактический доступ ко всем достижениям общемировой культуры, хоть и в марксистской интерпретации.
Полученный эмоциональный опыт постижения истории в России - уникальное сочетание обстоятельств!!! - мог получить логическое подтверждение. И работа эта могла быть совершена не только кастой избранных - учёных, а всем народом.
Сомнительно, что такое совпадение повториться в ближайшем будущем.
Даже если бы Россия не смогла бы подняться до высоты поставленной перед ней миссии - оставался шанс, что наблюдатели со стороны разберутся в сакральном смысле советской истории. Предоставленного материала было вполне достаточно.
Но мир не принял русское благовестие истории. Советский Союз стал сакральной "империей зла", сосредоточением всего, чего не должно быть в цивилизованном мире. Человечеству ещё предстоит поплатиться за своё невежество и узкомыслие. Россия должна была массой жертвенных жизней проломить выход из кошмарного круговорота истории, бесконечной цепи бедствий, преступлений и безумств - показать на своём примере что есть Добро и Зло, человек и общество. Теперь миссия поиска выхода из непрекращающегося ужаса истории будет возложена на другого: иному народу взваливать на плечи упавший от безсилия крест. Или же Бог сочтёт, что человечество уже бесполезно учить чему-то ещё.
Сейчас речь о другом - поняла ли сама Россия смысл произошедшего и происходящего.
3
Я не могу ответить на вопрос - почему советская эпоха не была осмыслена? Почему она не получила художественного воплощения? Почему не появились эпопеи - литературные, кинематографические? В них бы умозрительные концеции и пережитые эмоции получили художественное воплощения, то есть были бы осознаны и переведены в разряд обыденных истин.
Под историей сейчас формально подразумевается набор исторических фактов, структуризованных вокруг какой-то концепции. Но такое понимание истории - слишком научное, оно является достоянием немногих избранных из числа историков-профессионалов. Теоретически такое восприятие истории должно давать высшее и среднее образование. Это необходимое условие для воспитания действительно грамотного человека, способного мыслить хотя бы в пределах функционирования полноценного члена общества. Разумеется, этого не происходит. Не стоит в очередной раз сетовать, что "у нас" ничего путного выйти не может - судя по глобальному бедламу в остальном мире дела обстоят ничем не лучше, а расплодившиеся в головах граждан всего мира тараканы отличаются разве что мастью, размерами и количеством. Подлинная история никому не нужна - требуется только оправдание прошлым современной политики. История превратилась в набор клише, собрание тщательно отобранных исторических фактов-символов, которые должны вызывать у народонаселения строго определённые эмоции. Это одна из основ манипуляции сознанием в государственном и глобальном масштабах.
Как выразился один весьма прозорливый человек: "Пока народ безграмотен, важнейшими из искусств для нас являются кино и цирк". Спустя девяносто лет после опубликования цитата весьма актуальна, только вместо устаревшего цирка следовало бы употребить: "шоу-бизнес". И уточнить, что вместо неграмотности населения России начала двадцатого века появилась неграмотность начала века двадцать первого, которая характеризуется не отсутствием знаний, а полной мешаниной из них.
Искусство - ныне в первую очередь кинематограф и телевидение - как раз формирует псевдо-исторический образ мыслей, подменяет научное восприятие истории. Так было, так есть, так будет - и в России,и во всём мире. Это может осуществляться в рамках создания государственной идеологии (чем усиленно занимался сам СССР), может выражать оппозиционный образ мыслей (ревизия русской истории в период перестройки и 90-х годов), наконец, может быть созданием отдельного творца, востребованным или невостребованным впоследствии (версия Солженицина о ГУЛАГЕ, на основании которой сформировалось представление о репрессивной системе, и его же изложение событий 1917 года, которое не нашло отклика в обществе). Если исторический период не получает художественного воплощения - то он как бы выпадает из общественного сознания, теряет историческое наполнение, не воспринимается как урок для настоящего. Именно так произошло с советской эпохой - как законченный исторический цикл она рассматривается. Она словно разорвана на несколько исторических процессов, которые потеряли связь друг с другом и между которыми не просматривается логическая связь. Революциям 1917 года, Гражданской и Отечественной войнам посвящены шедевры общемировой культуры: а между ними, после них - провалы в художественном воплощении, в которых словно ничего не происходит, время замирает, не происходит эволюции общественного сознания. Этот упрёк не может быть адресован к мастерам культуры советского времени - они принадлежали своей эпохе, они не имели отстранённой от советской действительности точки зрения. Это претензии к нынешним творцам, у которых появилась взможность обозреть прошлое и высказаться о нём.
Если отсчитать два десятка лет от совершившегося переворота в сознании и в общественном строе (хотя бы от 1991 года)- и сравнить с тем же периодом после 1917 года - то контраст не может не поразить.
К середине 30-х в мировую литературу вошли советские эпопеи - шедевры: "Хождение по мукам" Алексея Толстого, "Тихий Дон" Михаила Шолохова, а также другие, менее прославленные советской пропагандой, но от этого не менее значительные. Двадцатые годы вообще были первым периодом расцвета новой, тогда ещё не советской, а новой, революционной литературы, тогда ещё не загнанной в рамки идеологии. Эта литература искала новые формы самовыражения, чтобы описать перелом эпох, сдвиг исторический пластов, апокалипсис старого мира и почти трансцендентное рождение "нового неба и новой земли", а также нового безгрешного человека из кровавой купели.
В 2009 году, если и удасться найти с десяток добротных честных романов и кинофильмов о крушении великой империи, то их можно сравнивать разве что с произведениями второстепенных или провинциальных авторов 20-х годов. Не рассматривая художественные достоинства - слишком уж рискованно сопоставлять творения разных эпох - то можно точно подметить сужение исторического масштаба до описаний переживаний главного героя и его окружения. В современных произведениях утеряно время, размыто пространство - никто и ничто не напоминает, что события происходят во время событий, которые случаются раз в столетия.
У меня несколько версий, только мне кажется, что они слишком логичны и обыденны, чтобы отражать суть произошедшего.
В очередной раз хочется помянуть "тихим незлым словом" идеологов от КПСС, которые создали сословие "инженеров человеческих душ", советских деятелей культуры. За ними была закреплена монополия на художественное воплощение исторических событий, а за советским народом - благоговейное внимание изрекаемым истинам. Как всегда, корпоративные интересы оказались для избранных выше интересов общественных, сытая кормушка госзаказов - слишком привлекательным местом, чтобы допускать к ней таланты со стороны. В застой деятели культуры стали замкнутой кастой, которая формировалась по наследству или по кумовству, занималась весьма интересными делёжками в своей среде, о своей общественной функции вспоминала только в разговорах с вешестоящим начальством. Ожидать, чтобы почтенные совслужащие Союзов писателей, художников, кинематографистов, театральных деятелей и иже с ними разделят с народом крушение Родины и найдут в себе силы отразить катастрофу - по меньшей мере, наивно.
Столь же наивно предполагать, что современные "творцы" рождены обществом для выражения его (общества) глубинных чаяний, идейного вдохновения и им уготована роль духовных вождей, которым суждено возродить страну. Если они что-то и отражают, то только деградацию России, разложение народа. Гиене, которая терзает труп поверженного льва, мало дела до того, каков был царственный хищник во время своей жизни, которые подвиги свершал и как принял свою героическую смерть.
Новая эпоха не нуждается в идеологии или даже примитивном осмыслении действительности - скорее наоборот.
А "народ безмолвствует"...
Точнее, в народе идёт какое-то брожение, какая-та лихорадочная умственная деятельность, которая порождает удивительные представления, оставляющие далеко позади потуги профессиональных фантастов. Но эта подспудная жизнь словно зачарована - заклята от того, чтобы вырваться на поверхность и стать достоянием общественности. Снова можно сослаться на объективные причины - мол, нынешняя идеология направлена на отстранение народа от реальной власти, на разложение общества, на копирование чуждого опыта и уничтожение всего оригинального. Это, несомненно, так. Есть система, всеобъемлющая и чётко функционирующая, которая отсекает всё, что находится за пределами навязываемой России парадигмы мышления. Но и тут не обнаруживается стремления "рьъять необъятное", попытаться изложить советский опыт истории.
Возможно, между нами растёт мальчик, которому предстоит стать новым Львом Толстым, который опишет эпоху своих отцов и дедов как его великий предшественник, так, что даже профессиональные историки воспринимают эпоху "нашествия двунадесяти языков" через призму замысла романа. Кто-то из нас доживёт до того времени и прочтёт эту книгу. Тогда перед ним, может быть, откроется смысл перенесённых жертв и страданий.
Может быть. Дай-то Бог.
И, всё-таки, "Война и Мiр" - гениальная книга о самом Льве Толстом, а не гениальная книга об эпохе, с которой он соприкоснулся по рассказам старших и по скурпулёзному изучению источников. Она начинается со сцены, которая сразу же лишает роман сугубо исторической достоверности. Действие происходит в салоне Анны Павловны Шерер, фрейлины императрицы Марии Фёдоровны. На сам деле фрейлины, как лица, приближенные к сакральной фигуре императора, не могли вести светскую жизнь и принимать гостей на салонных вечерах... Лев Николаевич никогда не путал авторский вымысел с исторической подлинностью и не влагал свои собственные рассуждения в уста реальных исторических персонажей.
Ещё до конца нынешнего века Россия неизбежно породит мощный вал ностальгической постсоветской литературы Когда-то Александр Зиновьев крайне пессимистично относился к восприятию исторического опыта Советского Союза. Он считал, что победители-западоиды полностью сотрут Советский Союз из области общеизвестной истории и события двадцатого века на севере Евразии будут известны примерно как перипетии истории Кушанской империи. Диссидент-патриот верно оценил мощь удара глобальной цивилизации по СССР, но недооценил сопротивляемость соотечественников. Россия выжила в хаосе криминальной гражданской войны и глобальной оккупации, надеюсь, выберется из застоя стабилизации. Что возродится на величественных руинах Советского Союза и прорастёт из гнили настоящего, предположить невоможно. Не забывайте, господа, дело происходит в России, в которой регулярно сбывается только один прогноз - о том, что ни один прогноз не сбывается. Новому обществу потребуется своя собственная великая история, хотя бы ради самоутверждения. Искать величие в 90-х и 2000-х годах бесполезно, следовательно внимание общества уйдёт глубже, в то время, когда СССР боролся за мировое господство - один против целого мира. И с этим вряд ли сравниться могущество Российской империи или чего-то ещё, что существовало на севере Евразии.
Всё же такое поразительное невнимание к собственной судьбе и судьбе своей страны от лица творцов имеет какие-то более глубокие причины.
4
Жить мне странно и страшно. За мной - обрыв, разрыв исторической ткани. Я постоянно живу с ощущением, что где-то по моему возрасту, по тем, кому сейчас 45, историю хряснули о колено и переломили пополам.
Я ребёнком ещё застал импульс творческого созидания, которым жила страна в 60-е. Я сейчас понимаю, как в 70-е интуитивно ощущал постепенное омертвление жизни. Я ещё успел поработать при реальном социализме, ещё до того, как он начал превращаться в абсурд перестройки. Разница в возрасте буквально на год-два сейчас означает многое. Даже нынешние сорокалетние не имеют реального восприятия социализма, которое давали работа на настоящем советском предприятии и семейная жизнь при всех прелестях застоя. Они могут судить о советской эпохе только по рассказам старших или же доверять письменным источникам. Для них Советский Союз уже стал историей, текстом в монографии или экспонатом в музее. Мои же сверстники, как на какой-то с(о)ветской Евхаристии, вкушали плоть и кровь социализма: он всё ещё живёт в нас.
И мы, сорокапятилетние - последние, кто может рассказать правду о Советском Союзе, у кого есть силы совершить это. Ведь потребуются долгие годы, если не десятилетия - на осмысление идеи, формулирование концепции, поиск адекватных средств выражения.
Ни один из созданных доселе жанров не состоянии соединить в себе требуемаые качества - широту охвата исторической панорамы с личностным, интимным восприятием событий, бездушную абстрактность хода событий с иррациональной эмоциональностью. Нужно показать то, что должно выглядеть оксимороном от искусства - но при этом быть абсолютно естественным: оказать всю трагическую противоречивость борьбы идеалов с реальностью, взлёта человеческого духа, обременённого тяготами быта, вспышки фанатичной веры и унылое тление обыденности.
Человечество не создало такого жанра. Писать по другому - бессмысленно. Молодое вино не наливают в ветхие меха. Печальный опыт осознания советского опыта как Тому, кто возьмётся переложить словесно или зрительно опыт трёх советских поколений, суждено быть непонятым.
Я не знаю, возможно ли вообще художественное воплощение советского опыта, не находится ли оно за пределом человеческих сил. То, что к нему существует эмоциональный ключ осознания, играет двойственную роль. Дверь открыть возможно - но отворившему её придётся выдержать невероятный и несопоставимый ни с чем натиск эмоций предельного напряжения. Человеческая психика не в состоянии перенести натиск, целый ураган того, что концентрировалось и настаивалось за все годы нашей истории. Как совместить фанатичную веру в правду - и постоянную святую ложь во имя её? Целые реки слезинок детей, которые должны были затопить Вселенную, но вызвали лишь мимолётное сожаление? Путь к свободе через добровольное рабство? Бравурные, наполненные великими свершениями дни, перемежаемые ночами, липкими от безысходного ужаса? Как понять человека, в котором всё это - и многое другое!!! - благополучно уживалось, развивалось и порождало совершенно невероятные химеры идей и замыслов?
Можно ли честно писать о Советском Союзе, не переживая "один к одному", доподлинно и со всей силой, всё то, что происходило? А кто вынесет такое нервное напряжение? Причём не один год, а долгие годы, пока не будет выполнена миссия.
Проклятая дилемма искусства: чтобы писать честно (а иначе можно работать только на рынок), надо открыться миру, принять все его беды и радости. Это не то что даже открыть глаза и прочистить уши - надо содрать с себя кожу, чтобы обнажёнными, горящими в жуткой боли нервными окончаниями по всему телу, принять реальность. Иначе действительность, отфильтрованная через благодушный и равнодушный ум, превратится в макулатуру типа "женского романа" или телевизионный сериал, естественный продукт умственного метаболизма. Но кто сможет выжить с заживо содранной кожей? У кого хватит сил в последних конвульсиях выплюнуть вместе с кровью выстраданную правду? Кто решится на это?
История искусства - необозримый могильник добровольных жертв тех, кто срывал с себя кожу, взрезывал грудь ради того, чтобы через рассечённую плоть отпустить свою душу навстречу Миру и Богу. Чтобы через павшую преграду тленного тела слиться с единственной Правдой - а потом поведать о ней людям. Такая жуткая жертва практически всегда бессмысленна - человеку не дано перенести ни шока от боли разорванной плоти, ни вместить в открытое сердце ракрывающиеся истины. Такие люди сходят с ума, травятся алкоголем, сжигают себя в перенапряжении разума или в оргиях. Единицы способны сойти с такого лобного места и промолвить что-то связное. Те, кого мы называем гениями - те самые выжившие жертвы самозаклания, задержавшиеся на миг в нашем мире после собственного жертвоприношения на пол-пути к смерти.
В случае с опытом Советского Союза проблема становится неразрешимой: через себя надо пропустить не только свою собственную боль или боль тех, кто находится в пределах кругозора - нет, надо принять на себя цунами эмоций целой эпохи. Бог не даёт человеку испытаний более того, что он способен перенести: но вот тут я сомневаюсь, не находится ли задача далеко за пределами возможности человека.
Размышлял ли об этом Всевидящий, перед тем как сказать Своё слово - будет ли оно услышано и оценено?
С каждым годом надежда на воплощение чего-то подобного гаснет, становится призрачной, теряет очертания. Осталось лет десять, от силы - пятнадцать, в течение которых накопленный опыт ещё сможет претвориться в эпопею эпохи. Если это не совершится - реальный коммунизм канет в Лету, он станет абстрактной историей и перестанет быть жизнью.
Тогда исчезнет единственный смысл перенесённых жертв - их осознание, их восприятие как урока для народа и всего мира.
5
Мне хочется написать историю России двадцатого века от лица кошек.
О жизни многих поколений этих зверьков, сочетающих в себе мудрость природы с человеческой простотой. О том, как рождаются крохотные слепые комочки, об их шаловливом детстве и о первом столкновении юношеских амбиций с миром, где их никто не ждёт, и где каждый кусок счастья стоит много сил и крови; о годах зрелости и кошачьей мудрости, о том, как эти незаметные существа оплетают людские жилища энергетической паутиной мира и покоя, как они берут на себя человеческие беды и исцеляют несчастных мурчанием на коленях; о незримой связи кошек и их хозяев, о создаваемом руками и лапками домашнем уюте, которому суждено рушиться раз за разом, обращая людей - в беженцев, кошек - в диких бродяг.
О небогатой на внешние события жизни домашних питомцев, в которой вроде бы нет ничего кроме ежедневной миски молочка, рыбки с кашкой или сворованного мяса; постоянной полудремоты на диванных подушках и сопения рядом с хозяевами - но в которой есть какой-то глубокий смысл исполнения своего долга.
А за пределами кошачьего понимания вершатся эпохальные события: революции, войны - внешние и гражданские, голод, стройки и разрухи, года тучные и тощие. Ребятишки таскают пискливых котят, взрослеют, потом исчезают навсегда, едва успев погладить на ходу заматерелых Васек или Мурок - кошачьего короткого века не хватает на ожидание возвращения...Мало кому из русских в прошлом веке выпадает счастье умереть в родительском доме...Если же это случается, то рядом на кровати, согревая холодные ноги, пристраивается какой-нибудь отдалённый потомок первого котёнка, товарища детских игр.
А кошки всегда ждут своих хозяев, передавая эстафету ожидания и надзора за домом своим преемникам
Кошкам не дано понять спектакль, который им представляют люди. Они в недоумении - почему постоянно рушится кошачий уютный мирок, почему кошкам приходится покидать тёплые и сытные дома, чтобы выживать на холоде и голоде, почему их, хранителей домашних очагов, безжалостно выбрасывают на улицу. Кошки не делают ничего плохого - они вообше безгрешны, как могут быть безгрешны только звери. Кошкам не понять человеческой мистерии, история за гранью их понимания. Но судьба наказывает их снова и снова, каждое поколение кошек проходит через страдания и испытания.
Только кажется, что меня опередили. И что почти вся современная литература уже посвящена таким вот кошкам, только по воле автора они приобрели двуногость, возможность говорить и попутно - массу других челоеческих качеств, которые отличают людей от кошек далеко не в лучшую сторону.
Нет истории человека в России, как существа, способного проникнуть в замысел Бога и сознательно принять Его волю. Нет как исторической концепции, нет как проникновения в психологию того, кому выпало сомнительное блаженство "...посетить сей мир в его минуты роковые".