Аннотация: "Земля была безвидна и пуста..." Описание деревни Захламино близ Омска. уничтоженной при строительстве Нефтяников
ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ
На месте Нефтяников ранее располагалась деревня Захламино.
Кажется невероятным, что спустя поколение, каких-то двадцать-тридцать лет, никто не мог показать каких-то примет былого селения, ориентиров, связывающих историческое место с современностью.
Отчасти в этом можно винить плоский рельеф местности, действительно не дающий никаких зацепок зрению и памяти. Единственный ориентир на сотни вёрст окрест - это Иртыш, но его бесконечные извивы сами по себе однообразны. Только речники способны ориентироваться в бесчисленных протоках, островах и извилинах, которые плавно и незаметно перетекают друг в друга, в конце концов оставаясь в памяти однообразной панорамой зелёного прибрежного ивняка и жёлтых глинистых обнажений.
Если в здесь ранее что-то существовало, но не оставило монументальных развалин, то без надёжных ориентиров на местности исчезает бесследно. Только человеческая память сохраняет обрывки свидетельств о былой жизни. А потом, со временем, не имея материальных подтверждений, совершенно стираются и они. Это общее свойство всей Западносибирской равнины, которая всегда представляется пришельцам tabula rasa, чистым листом, на котором они могут писать историю с самого начала.
Основатели Захламино не имели никакого представления о своих предшественниках и считали себя первопоселенцами от зарождения мира - позднее точно такое убеждение сыграло с ними такую же шутку и стёрло с лица земли саму деревню и память о ней.
В доступной литературе мне не удалось отыскать точную дату основания "Захламиной деревни". Из исторического контекста: основание Омской крепости в 1716 году сопровождалось появлением близрасположенных станиц и деревень. Наряду с Омской упоминают Чернолученскую слободу (она же станица) на севере и Ачаирскую (в том же неопределённом статусе) - на юге. Чернолученская и Ачаирская слободы возникли одновременно примерно на одинаковом расстоянии от Омской крепости - до сорока вёрст. Это стандартный дневной переход. Основаны они были практически одновременно на стратегической коммуникации, связывающей Тару с верховьями Иртыша. На официальный военно-политический скелет сразу же нарастала плоть из деревушек и запашек. Захламина деревня была ближайшей к Омску из ряда станиц-деревень верх по правому крутому берегу Иртыша, расположенных друг от друга на расстоянии часа ходьбы - пяти-шести километров.
На карте 1745 года на правом берегу Иртыша между Чернолученской слободой и Омской крепостью располагаются два селения. Одно называется Кулачье и в нём можно видеть зародыш нынешнего обширного Большекулачья, другое - Захламино. Следовательно, Захламино - одна из старейших деревень в окрестностях Омска. Название своё деревня получила от древнеславянского 'хлам' - 'холм', которое сходно звучит на украинском, болгарском и сербском. За-хламино - то есть, за холмом. И действительно, Омск и Захламино отделяла возвышенность, которая на плоской равнине воспринималась как настоящий холм. Отчего в названии проявился южный акцент - сказать трудно: видимо, сказалась пестрота первых поселенцев Омска или типичная для населения Сибири малоросская составляющая.
Разнобой в точном определении статуса отчего-то характерен для поселений в полосе Сибирского казачьего войска. Странно, вот на юге Европейской России обозвать станицу войска Донского или Кубанского деревней язык ни у кого не поворачивался (тамошние казачки были людьми сурьёзными и за сопоставление с презираемыми ими расейскими били в морду). А вот в окрестностях Омска (не берусь расширять это суждение на остальную Западную Сибирь) населённый пункт одного наименования разными авторами обзывается то деревней, то слободой, то станицей. Или казачий облик станиц в мирной Сибири не бросался в глаза как на милитаризированном юге России, или же в разные периоды истории населённые пункты относились к разным бюрократическим категориям.
Захламино в этом ряду упоминается то как деревня, то как станица. Разумеется, до 1920 года, когда всякая память о Сибирском казачьем войске уничтожается - вместе с самим субэтносом сибирских казаков.
Расположенная в тени Омска деревня удостоилась лишь отрывочных упоминаний в краеведческой литературе.
Капитан Иван Григорьевич Андреев, будучи переведён в Омск из Семипалатинска, "..10-го числа (июня месяца 1796 года) ездил в Захламину деревню, взял у мужичка Кирилы Холмогорова земли в верстах в 4-х для посева хлеба, и тогда ж зачал сеять овса". Видно, честный служака таким образом пытался прожить на скудное офицерское жалование, чему немало страниц посвящено в его замечательном труде "Описание Средней орды киргиз-кайсаков, с касающимися до сего народа, також и прилегающих к российской границе по части Колыванской и Тобольской губерний крепостей дополнениями". В скобках стоит добавить - и вести наряду с ревностным исполнением служебных обязанностей высокоинтеллектуальную жизнь: в наследство от него осталось ещё несколько замечательных исторических и этнографических трудов, хозяйственных прожектов и создание первого в Сибири литературного журнала "Иртыш, превращающийся в Иппокрену".
Спустя полвека деревня удостаивается замечания туриста Иосифа Белова "Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири" (1850 г.) :"...смиренная деревня Захламино, окруженная подобно рогатками, ветряными мельницами." Сельскохозяйственная округа Омска кормила помимо скромного городка и отнюдь нескромного гарнизона еще десятки тысяч сибиряков и степняков. Для неё мельницы действительно были типичной частью пейзажа: не только ветряные на продуваемых всеми ветрами полях, но и водяные. Последние при особом желании можно было различить на противоположном от Захламино берегу Иртыша - на пересохшей ныне Камышловке.
В начале двадцатого века ближайшая к городу деревенька упоминается как место разгула - особенно купеческого. Омские обыватели выезжали на тройках в гостеприимные захламинские кабаки и дома, где предавались разгулу с местным колоритом - скорее всего, пьянке до белой горячки.
На берегу Иртыша между опытными полями Сибирской аграрной академии и Захламино располагались дачи зажиточных обитателей Омска - в частности, купчихи Шаниной, владелицы торговых рядов в центре города.
Если бы риторический вопрос: "кому живётся весело, вольготно на Руси" обрёл бы добротное статистическое обоснование, то в числе немногих счастливцев оказались бы сибирские крестьяне, особенно вблизи городов и трактов. Они не испытывали дефицита в земле, что было проклятием Центральной России, они не знали унижающего помещичьего ига, да и начальства в Сибири было не пример меньше чем вблизи столиц Российской империи. Правда, сибирская почва и сибирский же климат райскими не назовёшь, но по сравнению с остальными российскими бедами они казались легко преодолимыми. Омская аграрная округа с самого начала имела немногочисленное население на относительно плодородных землях в относительно же благоприятном климате. Рядом же располагался обширный (по сибирским меркам) рынок сбыта. В окрестностях Омска жили казаки и крестьяне. Первых постоянно отвлекали имперские войны, которые разбрасывали омичей от Китая до Китая - от Семиречья до Амура; вторые размножались на вольной земле, принимали пришельцев из-за Урала и мало-помалу окружили город множеством деревень. Поток столыпинских переселенцев прокатился мимо Омска, потому что здесь плотность сельского населения уже была критической; всё-же часть из них закрепилось тут батраками и с начала двадцатого века стала врастать в налаженный быт. По тому, что в окрестностях Омска не было крестьянских выступлений, можно предположить, что сословные и социальные противоречия не достигали здесь особой остроты.
Станица Захламино была в 1918 году базой белых добровольцев Анненкова, отсюда они уходили в легендарный налёт в самое большевистское логово, центр Омска, за стягом Ермака. Красной власти во время "триумфального шествия Советской власти" в пригородных деревеньках-станицах не было, большевики рисковали появляться здесь только в сопровождении вооружённых отрядов. Гражданская война никак не затронула окрестности Омска - настолько быстро и без применения артиллерии менялась боевая обстановка. Где-то за Захламино, ближе к Николаевке по неокрепшему льду Иртыша 14 ноября 1919 года шли в глубокий фланговый обхват Омска с севера части Тухачевского. Никаких попыток остановить их, равно как и в других местах, не было.
В советское время Захламино пережила коллективизацию в конце 20-х и репрессии 1937 года. Тех, кого причислили к сибирским казакам и прочим социально опасным элементам увезли, так что о судьбе их можно только догадываться. Во всяком случае, обратно они не вернулись.
В 30-40-е на месте Захламино был колхоз имени 7-го Ноября Захламинского сельсовета Омского района Омской области.
ПОПЫТКА ВОЛЬНОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ
Внешний вид и быт Захламино можно реконструировать по однотипным деревням, которые некогда также были нанизаны на прииртышский тракт в сторону Чернолучья-Красноярки. До сего дня с разной степенью разрушенности/перестраивания сохранились Николаевка и Ново-Александровка, которые располагались следующими за Захламино. До 1970-х обе упомянутые деревни были пригородными и не входили в городскую черту.
Общие черты планировки: главной (и единственной) улицей была дорога на Чернолучье. Не исключено, что в таком положении дорога сохранилось с 1720-х годов, времён освоения омской сельскохозяйственной округи. Строения располагались по обе стороны дороги, от дороги могли отходить переулки, выводящие к коротким параллельным улочкам. Из-за такой планировки деревня изрядно растягивалась: сегодняшние деревни-близнецы протянулись километра на три. Улица=дорога шла вдоль русла Иртыша, по самому краю береговой террасы. Пойма никогда не застраивалась, так была болотистой в межень и регулярно затапливалась в половодья. На берегу могли располагаться сараи для лодок, а также места разделки рыбы.
Жители при-омских деревень и самого Омска промышляли на реке ловлей плавника (или воровством того, что плохо - с их точки зрения - плавало). Об этом вспоминает житель Кировска в своих детских воспоминаниях, относящихся к 50-м. Собранный плавник аккуратно складывался на берегу и ревниво оберегался от соседей-расхитителей. Был ли такой промысел в обычаях у захламинцев - вполне вероятно. В отличие от Ново-Александровки, Захламино располагалось почти на берегу и грех было не воспользоваться халявой.
Вдоль нынешних Нефтяников иртышская пойма практически отсутствует. В самом широком месте, в районе Советского парка, ширина достигает трёхсот метров. Этого мало для образования протоки-старицы или пойменного озера. В других местах расстояние от уреза воды до подошвы террас может сужаться до десятка метров. Полноценная ловля рыбы для захламинцев могла вестись только в самой реке. В первую половину двадцатого века Иртыш рыбой был богат, рыбья снедь приятно разнообразила скудный стол сибиряков или пополняла семейный бюджет после продажи на рынке.
Ново-Александровка располагается на скате прибрежной террасы, Николаевка - на плоскости выше береговой террасы. Это общее правило прибрежных сибирских деревень - с одной стороны, быть выше возможного паводка (от уровня межени от может подниматься на три-четыре метра) , с другой - как можно ближе к реке. Захламино не могло иметь иное расположение. Все нынешние варианты самодеятельной локализации исчезнувшей деревни указывают на прибрежный участок высокого правого берега.
Заливных лугов подле Захламино не было. На долю местных жителей оставались плодородные, но тяжёлые глинистые почвы.
В окружении деревень сохранялись отдельные рощицы берез - колки на местном диалекте. В целом деревни располагались привольно, на открытом месте, которое бы ныне воспринималось как пустынное, лишённое укрытия. Высокое место по-над рекой в русских традициях именуется красивым и вид серых приземистых строений вряд ли мог испортить общего впечатления свободы и простора.
До сих пор сохранилось несколько видов типичных сибирских сельских домов, на которых можно изучать вид Захламино.
В среднем длина стандартного бревна для сруба колеблется от пяти до шести метров. Длина срубленного ствола хвойной породы обычно не даёт бОльшей длины, которую можно использовать для строительства: с одной стороны утолщение комлевой части, чрезвычайно твёрдой, с другой - располагаются ветви, которые дают сучки, а толщина бревна утончается. Брёвна редко подбирали по диаметру, в срубе они чередуются вразброс. Для утепления стен между брёвнами прокладывали мох.
В окрестностях Омска хвойные леса отсутствовали изначально, деревянная первая Омская крепость была отстроена из сплавленных по реке брёвен Семипалатинского бора. В дальнейшем строевой лес в окрестности Омска поступал по Омке. Кедр, лиственницу, сосну вырубали в таёжных верховьях и сплавляли вниз по реке. Детали, менее ответственные и меньшие по размеру, выделывали из березы.
Основным типом дома был сруб в обло (то есть с выпусками брёвен на углах - это предохраняло углы от промерзания). Сруб не требует устройства фундаментов, достаточно примитивных опор под углами. В Омске часто срубные дома стоят на кирпичных фундаментах или даже полноценных погребах, но в деревнях такого не встречается. С целью изоляции нижней части сруба от холода устраивается завалинка - дощатая стенка высотой полметра, на некотором удалении от сруба, засыпанная шлаком или опилками, и перекрывающие всю конструкцию доски. Сруб дополнительно скрепляют снизу и сверху матицы - плоские массивные брусья, на которые на половине пролета опираются доски пола и чердака. Крыша двух- или четырёх скатная, в двадцатом веке делалась из железа. Устраивать полноценные чердаки или мансарды не было принято. Такие дома почти всегда имели обширные погреба.
В качестве главного предмета обустройства следует упомянуть кирпичную русскую печку - обычно массивную, выполнявшую несколько функций: отопления, варки пищи. Старые печки, которые мне приходилось видеть, не были предназначены для сна наверху, как часто упоминается в дореволюционных описаниях деревенского быта. Русская печка капризна в топке, прожорлива в отношении дров, нагревается медленно, но при этом её массивные стены способны сутками хранить тепло и нагревать помещение.
В целом дом-сруб прост в изготовлении, функционален, доступен по цене и обеспечивает достаточную защиту от холода. Собрать сруб было доступно самим жителям сибирских деревень, специалисты требовались только для изготовления окон, кровли и кладки печки.
Простейший срубный дом представляет собой квадратную камеру внутренним размером от 4,5 до 5.0 метров. В двух стенах прорезались по два окна: одни смотрели на улицу, другие во внутренний двор. Вход обычно располагался со стороны, противоположной улице. Обычно устраивались сени, столь необходимые в сибирские зимы. Глухая стена выходила во двор соседей.
Двухкомнатный дом состоял из двух срубов - брёвна продольных стен крепились во внутренней перегородке. Расположение окон и дверей было аналогичным, только в этом случае с фасада на улицу смотрело четыре окна.
Теоретически наращивать=пристраивать количество срубов можно до бесконечности: именно так составлялись крепостные стены. Но для жилищного частного строительства в пригородных деревнях два пристроенных сруба было максимальным количеством. В Омске попадаются дома, сблокированные из 4 срубов (в форме квадрата) или вытянутые в длину на несколько секций.
На окна обязательно устанавливались ставни. Они служили для защиты от зноя или холода. Вероятнее всего, в начале двадцатого века эта деталь фасада, которая традиционно украшивалась, потеряла прежнее, в первую очередь магическое предназначение. В великоросской традиции было принято обильно наносить оберегательные знаки на все ходы в дом, коими могла воспользоваться нечистая сила. Прежняя магическая резьба к концу девятнадцатого века выродилась, и превратилась в деталь дизайна. В народном сознании ещё бытовала потребность в каком-то украшении своего жилища, но в форме полузабытой традиции. Поэтому ставни в деревнях были простой формы и снабжены минимальным набором украшений - из узоров, прорезанных в досках. В Омске в это же время был 'украшательский' бум, связанный с распространением по всей России новой моды на 'модерновую' резьбу: её обильно покрывались ставни, доски кровли, даже стены. Но, скажем, в Ново-Александровке, наиболее сохранившей оригинальный дореволюционный вид, таких домов не более пяти на несколько сотен. Это свидетельство претензии на 'красивость' по-городскому, на мещанский шик.
Иногда попадается особый тип дома, который, кажется, привнесён переселенцами-малороссами. Это мазанка, но в отличие от украинской традиции, глиной по дранке обмазывался сруб. Не берусь судить, насколько эффективная была такая теплоизоляция. Глина регулярно обмазывалась известью, отчего снаружи дом покрывался прочной белой коркой, которая отчасти предохраняла обмазку от размывания. Такие дома встречаются в Ново-Александровке - там же сохранилось деление на местных и хохлов, а также украинские колодцы-журавли.
Двухэтажные жилые дома в пригородных омских селах не встречаются. Впрочем, и в самом Омске они попадались нечасто. С уверенностью можно сказать, что не велось строительство кирпичных зданий. Дерево было дешевле и привычнее, применение кирпича требовало привлечения артели каменщиков, перевозки за десятки верст тяжёлого кирпича и значительного срока строительства: в качестве связующего для кладки применялась известь, а для её доведения до товарного вида ('гашения') требовались долгие месяцы, если не год-два.
Со стороны улицы дворы имели массивные глухие ворота и калитку - высокие, дощатые, которые полностью закрывали вид двора. Надворные постройки обычно были представлены сараем для сены, дровником (навесом), загоном для скота, курятником, баней, нужником. Обычно огород отделялся от жилого-скотного двора дополнительным тыном.
За столетия интенсивной пахоты, внесения навоза и перегнивания частей злаков на огородах образовывался почти метровый плодородный рассыпчатый чёрной земли. На нём могло расти всё - если бы было чему. А вот огородный набор аборигенов-захламинцев показался бы сейчас крайне ограниченным: картошка - вечная спасительница России, капуста, репа, лук, редька. Этот набор овощей пришёл с первой волной переселенцев в восемнадцатом веке и остался таким до самого конца Захламино. Акклиматизация фруктовых деревьев для сибирского климата в первой половине двадцатого века только начиналась, возможно, Захламино как пригородное хозяйство, использовалось как испытательный полигон для новейших сортов. На карте 1940 года район Захламино именуется плодопитомником. В огородах захламинцев плодоносящие деревья отсутствовали - их тогда просто не было.
Нынешние Николаевка и Ново-Александровка, а также фотографии начала века, дают интересную подробность - жители пригородных деревень отчего-то не любили деревья и кустарники, естественно произраставшие берёзы вырубались во время строительства деревень, а культурное озеленение потом не проводилось. И в палисадниках в лучшем случае могли расти сирень, черемуха и рябина.
В Захламино была своя церковь - увы, это единственное, что можно утверждать наверное. Об истории захламинского прихода и церквях, которые сменяли друг друга на протяжении двух веков, устных свидетельств не сохранилось.
По статистическим обзорам дореволюционное Захламино имело кожзавод.
Вряд ли это было какое-то солидное предприятие, построенное под специальное оборудование. Обработка кожи заключалась в очистке от тканей, вымачивании в специальных растворах, дальнейшем высушивании, растягивании и обработке полуфабриката до определённой кондиции - в соответствии с сортом кожи. Никаких механизмов при этом не применялось, самой громоздкой частью предприятия были котлы под открытым небом, в которых кожа вылеживалась несколько дней. Все остальные производственные операции выполнялись вручную, буквально на коленках или столах. Размер завода, то есть количество сараев, зависел от количества перерабатываемой кожи, которая скупалась во время забоя домашней скотины. Вероятнее всего, заводик занимался скупкой кожи в самом Захламино и ближайших деревнях - объем в целом небольшой. Так как производство это требует много воды и источает крайне неприятные запахи, то наверняка располагалось на окраине, у самой реки.
Единственное место, точно принадлежавшее Захламино и сохранившееся в топографии Нефтяников - бывшее кладбище
Нынешние кладбища Николаевки и Ново-Александровки располагаются выше по склону от строений самих деревень. Для русских расположение кладбища в болотистой местности, где вода может заливать могилы, граничило с кощунством. В топографическом и гидрологическом плане кладбища - самые сухие участки в округе. В современных Нефтяниках до сих пор сохранились незастроенные площадки по обе стороны от проспекта Мира в районе университета. Это захламинское кладбище, переставшее функционировать в самом конце 50-х. От захоронений не осталось ни следа, в самом начале 60-х на их месте был устроен временный парк, но по странной игре коллективного сознания в памяти новых поселенцев от всего обширного Захламино сохранились только сведения о кладбище.
С кладбищем связаны два обстоятельства, которые потом будут привлечены для размышления о социальном эксперименте 50-х. Первое - почему в планировке промутопии не нашлось места кладбищу и, второе, смысл гораздо более позднего памятного знака, появившегося на месте бывшего кладбища. В 1968, полувековой годовщине ВЛКСМ, потомкам 2018 года была оставлена капсула с посланием. Над капсулой воздвигнута кубическая стела с соответствующей надписью.
Идеологический посыл понять можно так - сначала новая коммунистическая община отменяла смерть как физиологическое явление, а следующее поколение освящало старое кладбище тем, что располагало на месте руин отжившего прошлого сакральный памятник.
Сибирская деревня и казачья станица формировались на одинаковых началах - соседской общине, мире. Община считала общей землю вокруг деревни, лишь перераспределяя её по членам общины. Данное утверждение полностью верно относительно удалённых деревень, полностью сохранивших старожильческий образ жизни. Государство считало для себя выгодным иметь дело с общиной, чем с отдельными налогоплательщиками, так как имелась возможность взыскивать недоимки с общества, а не ловить отдельных фискальных злоумышленников. Юридически положение об общем землевладении выглядело не совсем так, на практике встречались многочисленные отступления от общего правила в виде выделения заимок, но в целом в общественном сознании утвердилась именно такая модель общества. Отношение к общине со стороны государства изменилось только во времена столыпинской реформы, которая имела целью создание слоя единоличных крестьян-товаропроизводителей, то есть фермеров. В целом, в Сибири реформа не имела особого эффекта, но поспособствовала разрушению общинного духа. В пригородных деревнях, наиболее подверженных развращающему влиянию рынка, старые устои распались к концу девятнадцатого века, переселенческая политика времён Транссиба и столыпинская реформа имели своими последствиями появление новых поселенцев, которыми 'уплотняли' старожильческие деревни.
Для жителей пригородных деревень (безотносительно - были ли это крестьянские деревни или казачьи станицы) сельское хозяйство не составляло основной источник дохода. Гораздо больше прибыли приносили другие промыслы, которые приносили быстрые и высокий доход. В Захламино таковым было содержание кабаков, а, равно, и сопутствующие промыслы, вроде самогоноварения. Остальная часть населения, прямо не участвующая в основном промысле, работала (в прямом и переносном смысле) на рынок. Из Захламино на омские базары, на закупочные пункты кооперации шли мясо и молочные продукты, плоды огородничества, выловленная в Иртыше рыба. Иными словами, обитатели Захламино не имели объективной необходимости поддерживать общинный характер обращения с землёй, потому что они не занимались в основном хлебопашеством - а именно вокруг пахотной земли выстраивалось мировоззрение крестьян. Захламинцы скорее свято блюли общность выпасов и покосов, скот значил для них куда больше. А пахотная земля распределялась в частные наделы без особого сопротивления общества.
Хотя материальная основа общинности исчезла, даже в пригородных деревнях было живо ощущение родства и соседства. Оно почти ритуально возобновлялось на семейных празднествах, куда в обязательном порядке приглашались все родичи и знакомые. Праздники официальные, до революции церковные - двунадесятые, и народные игрища захватывали всю деревню, как говорилось - гуляли всей улицей. Чувство общности для части населения, казаков, поддерживалось общей службой, а также регулярными смотрами.
Во время общения с потомками жителей пригородных деревень, у меня сложилось впечатление, что существовало определённое единство населения в отдельных частях омской округи. Так, например, жители прииртышских деревень к северу от Омска (Захламино, Николаевка, Ново-Александровка, Надеждино, Большекулачье - современные названия) прослеживали общность происхождения и родство жителей разных деревень. Хотя память о первопоселенцах изгладилась за два века, в целом крестьяне и казаки считали себя потомками одной группы старожилов. Переселенцы более позднего времени, по мере забвения своего появления, втихомолку причислялись к семьям первопоселенцев, ведущим своё происхождение с незапамятных времён восемнадцатого века. И, хотя настоящая община прекратила своё существование, население одной деревни считало себя в родстве и свойстве, а с соседними деревнями/станицами существовали земляческие связи. Упомянутая мною группа деревень чётко отделяла себя от мещанского Омска, от расположенных через Иртыш левобережных деревень, а также от чернолученских поселений. Жители таких деревень предпочитали жить среди своих, и, если покидали свою деревню, то стремились селиться в родственной, где на самом деле могли сыскаться родичи и кумовья.
Насколько три десятилетия советской власти могли изменить облик дореволюционного Захламино?
Самым главным в изменениях следует считать разказачивание, то есть уничтожение казачества как сословия и стирание всякой памяти о нём. Возрождение казачества в определённых рамках в 40-х годах Сибирского казачьего войска не коснулось. Потомки сибирских казаков не числились в составах казачьих кавалерийских частей в Великую Отечественную, их не упоминали в фильмах вроде 'Кубанских казаков'. Вплоть до перестройки упоминание о возможности сохранения местного казачества упоминать не рекомендовалось. Остатки казаков старательно маскировались под крестьян. О происхождении отдельных семей и родов помнили только самые упёртые старики. Если до революции чётко выделялись сословия казаков, мещан и крестьян (а последние делились на старожилов и переселенцев), то уже в тридцатые крестьянство было однородно.
В социальном смысле и до революции в Сибири не было резкого деления на бедных и богатых: большинство сибирских крестьян числилось в середняках, кулаки-богатеи были обязаны своему благосостоянию отнюдь не земледелию, а бедняками становились по пьянству или состоянию здоровья. Кулаки-мироеды при советской власти исчезли, прочие остались на своих позициях.
К приметам нового времени можно причислить усиление миграции сельчан в город. До революции для крестьянина, имевшего землю и силы для её обработки, оставить своё родное место граничило с предательством. Даже малоземельные предпочитали заниматься отходом, работой на стороне, но летом, на сев и уборку урожая, они возвращались домой, к своим семьям, домам и наделам. Первое десятилетие советской власти такое положение сохранялось, тем более, что разруха в городах не давала возможности пристроиться там бывшим сельчанам. А вот потом коллективизация стала выталкивать крестьян с насиженных мест, а стройки первых пятилеток - давать им работу. Легче всего сорваться с места стало молодёжи, перед которой появилась возможность получить образование в ВУЗах.
Так было положено началу разрушения деревни - город стал высасывать из неё силы.
В середине 30-х в целом завершилась электрификация ближайших к Омску деревень, телефонные линии дотянулись до сельсоветов, правлений, отделений милиции и предприятий. БОльшая часть обработки земли приходилась на долю тракторов, если совхозы и колхозы пока не имели автотранспорт, то перевозка зерна на элеваторы осуществлялась на машинах. В те годы исчезли последние ветряные мельницы.
В конце 30-х начало повышаться благосостояние селян - то, что нещадно отбиралось у них в начале индустриализации, спустя десятилетие стало возвращаться товарами и свободными деньгами.
В 40-е медленная эволюция Захламино (и иже подобных) в новую жизнь оборвалась войной, которая забрала мужчин, и привела в деревни множество эвакуированных, которым был нужен хоть какой-то кров, а также ссыльных. Согласно практике того времени, в пригородных деревнях размещались те категории организованных беженцев, в которых не было прямой необходимости в промышленности - то есть женщины с детьми, старики, вывезенные сироты, престарелые, инвалиды. Они имели таким образом неплохие шансы на выживание. Помимо скудного пайка могли рассчитывать на участие хозяев, хотя бы и те жили впроголодь. Основная категория ссыльных в Омской области - немцы Поволжья. Их статус был не определён и до конца неясен местным властям: то ли изменники Родины, то ли почти полноценные сограждане. По большому счёту немцы отличались от местных тем, что не могли по своему желанию покидать места поселения даже на время, да ещё их постоянно проверяла милиция. В пригородных деревнях сейчас очень редко попадаются немецкие фамилии, в отличие от Омска, где до сих пор они на слуху. Видимо, после ослабления режима, грамотные немцы стремились в города.
Сильный толчок к слиянию пригородных деревень с Омском произошёл в годы Великой Отечественной. Омская оборонка требовала рабочих рук, даже сотни тысяч эвакуированных не могли восполнить дефицит трудовой силы. Из деревень молодёжь принудительными наборами отправлялась на омские заводы, транспорт, в училища. Большинство из них закрепились в городе. Они не потеряли связи с деревней, так как только помощью продуктами из дома, от родителей и родственников, можно было выжить в те голодные годы. В свою очередь, они помогали деревне деньгами: зарплата рабочих была на порядок выше того, что могли получить колхозники или работники совхозов: а колхозники бОльшую часть заработанного получали натурой и зачастую были не в состоянии выплачивать драконовские налоги того времени. Не могу не привести рассказ пожилой соседки, как она в войну, девчонкой, бегала на лыжах от города до Красной Горки, с увесистым мешком за плечами и с факелом в руке - отпугивать волков. Это обычная картина военных и послевоенных лет - люди с котомками, бредущие из деревни в город и обратно.
Как мне представляется, сибирская деревня, даже пригородная, к концу 40-х не слишком была затронута социальными экспериментами советской власти - до неё просто не доходили руки. Деревня подстраивалась под не совсем понятные ей приказы, жертвовала частностями, но в целом неохотно расставаясь с прежними представлениями. Тем катастрофичнее для Захламино было очутиться в самом эпицентре нового социального эксперимента: в захламинской жизни не было ничего, что могло быть использовано для построения нового общества
ОПИСАНИЕ ЗАХЛАМИНО У СЕРГЕЯ ЗАЛЫГИНА
Завершить описание старого Заламино стоит обширной цитатой из "Экологического романа" Сергея Залыгина. Герой его романа в конце сороковых-начале пятидесятых проживал в Захламино, руководя при этом отделением гидрографической службы в Омске. Сам автор не по-наслышке знавал Захламино - он учился в конце тридцатых в омской сельхозакадемии и проживал в Сибаках, то есть в нескольких километрах от описываемого населённого пункта:
"Трудолюбивая когда-то была станица Захламино, торговая, гульливая и зажиточная. Шесть черноземных прииртышских десятин на душу был у казачишек земельный надел, рядом казачий же опытный хутор с агрономами, и не с одним - любому хозяину дадут и совет, и собственной селекции семена; водились в Захламине и огороды - захламинские бабы огородное дело знали до тонкостей - и рыбный промысел: Иртыш рядом - нельма. стерлядь, и омский базар - бойкий, богатый и дорогой. Нет, захламинские казачишки не зевали ни в крестьянской одеже, ни в казачьей форме, ни в кожаных фартуках (обязательная принадлежность рынка). И свадьбы играли станичники по разному порядку - по-крестьянски, по-казачьи, по-купечески.
После коллективизации станица замерла - порядки эти пошли прахом. Войны германская и гражданская захламинских мужиков сильно поубавили - на троих из каждого десятка, избы добротные - вот они, а двери-окна заколочены, а коллективизация убавила от Захламина еще и еще".
Ну, а далее Сергей Залыгин описывает страшную участь Захламино превратившейся в пересыльный лагерь Гулага. Других подтверждений этому я не нашёл: захламинская пересылка не упоминается ни в перечне многочисленных омских лагерей, ни в истории стройки 501/502. Можно было бы списать дальнейшие цитаты на вольность автора да на перестроечный пыл, если бы Сергей Залыгин не был на самом деле вольнонаёмным участником стройки 501 и как минимум ещё один раз описывал эпизод со сгоревшей баржей с зеками в своих воспоминаниях.
"Совсем накрыла станицу, извела до конца перевалочная база Пятьсот первой: конвои, заключенные в колоннах, сторожевые собаки, зарешеченные бараки, склады, причалы, железнодорожные тупики; и в ночах не засыпало человечьим сном перевалочное Захламино - в ночную пору в недра нефтеналивных барж цепочкой по одному шли и шли зэки. Недели через две-три тех, кто не задохнулся в нефтяных испарениях, выгружали в Салехарде. Суденышки помельче принимали Лабытнаги, из Лабытнаг пешим ходом заключенных гнали на Урал строить Пятьсот первую стройку.
Голубев жил неподалеку от 'базы', в строениях бывшего земледельческого училища, в виду современного захламинского пейзажа он жил, и в памяти его навсегда сохранились два захламинских перевалочных видения.
Первое было: над проезжей дорогой провода строящейся линии электропередачи, на одном из проводов - висельник.
Монтажник какой-то ухитрился - повесился на ближайшей мачте, и уже в петле соскользнул в середину пролета между двумя мачтами, в точку наибольшей стрелы прогиба, наибольшего провисания, так обозначается в учебниках это место. С дороги видны были подошвы рабочих ботинок и лицо висельника набок в желтом освещении весеннего солнышка. И так и этак монтажная бригада пыталась коллегу снять, крючками его ловили - не удавалось, с подъемного крана доставали - не достали. Упрямый был висельник, только на третий день с ним управились.
Второе было: в июле в ночь на воскресенье на середине Иртыша горит -высоким и ярким пламенем - нефтеналивная баржа с заключенными. Пожар урчит, что-то хлопает, что-то в пожаре взрывается, а между этими хлопкамии взрывами - человеческие вопли".
При чтении романа, касающегося омских эпизодов, обнаруживаются несоответствия реалий: как будто автор смешивает разные годы и из разных деталей когда собирает захламинский антураж времён пересылки. Я пока не собираюсь разбирать их, тем более, что независимо от виртуальной реальности залыгинской пересылки настоящее Захламино постигла худшая участь. Она не только стала центром огромной зоны, но и была уничтожена без всякого следа.
ПОСТ-ЗАХЛАМИНСКАЯ МИФОЛОГИЯ
Современные легенды нефтяников неопределённо и осторожно связывают название с расположением деревни за общегородской свалкой: "за - хламом". Многозначительная народная топонимика, сочетающая произвольное толкование с идеологическим обоснованием. В школе, рассказывая историю Нефтяников, нас учили, что властям не понравилось, что такое красивое место отведено под свалку и поэтому здесь решили построить прекрасный новый город. О деревне уже не упоминалось. Какое-то основание для такого представления было - действительно, городская свалка располагалась на север от города, так что дорога в сторону Захламино иногда называлась 'свальной'. Но, разумеется, представлять, что пахотные пригородные земли были полностью завалены мусором - противоречило здравому смыслу.
В данном случае следует видеть подсознательное оправдание ликвидации деревни ради строительства городка Нефтяников, лишение данного места всякой ценности. Рай не мог иметь предысторию, промутопия как всякая утопия должна была возникнуть в пустоте, гармоничный космос - порядок возникал из небытия хаоса.
От Захламино в Нефтяниках ничего не осталось: ни топонимических привязок, ни материальных следов, ни представлений прежнего населения в виде легенд и баек. О том, что такая деревенька была, помнят лишь "новые" старожилы-нефтяники: в какой-то мере такая усечённая память является критерием новой 'старожильности" - если помнит, значит коренной нефтяник.
Существует даже путаница в понятиях - никто не может с уверенностью сказать, насколько правомочно наименование 'Захламино' - сохранившегося района частной одноэтажной застройки на берегу Иртыш. Столь же часто упоминается другое - 'Лукьяновка'. И если это Захламино - то в каком виде: чудом сохранившаяся окраина, поздняя застройка 50-х или же само селение, чудом сохранившееся?
Лично мне, несмотря на полвека проживания в Нефтяниках, не удалось встретить ни одного человека, который бы заявил, что он захламинец. Не попадаются их потомки в интернете. Тысяча с лишком обитателей и три-четыре тысячи их прямых потомков не могли исчезнуть бесследно - тем не менее, это факт. Общественное сознание нефтяников никак не отражает влияния этой группы населения, которая до середины 50-х должна была быть самой многочисленной и сплочённой. Также, не оставив следов в памяти, исчез ещё один слой населения Нефтяников - зеки и их охрана, десятки тысяч человек: в данном случае хоть понятно, что мало кто хотел сохранить такие воспоминания о данном факте своей биографии.
Отчасти это обстоятельство можно связать с психологическим настроем того времени: факт проживания или даже принадлежности иного рода в 'одноэтажном', 'деревенском' секторе свидетельствовал об отсталости или неудачливости индивида, которому не удалось выбиться в люди. 'Передовым', 'правильным' считалось проживание в новых многоэтажных домах. Предприятия и городские власти выделяли особо ценных работников тем, что предоставляли им новое, благоустроенное жильё. Поэтому сохранившиеся захламинцы не были склонны вспоминать лишний раз о своём происхождении и воспитывать потомство в духе любви к малой родине.
Отчасти 'старые' захламинцы растворились в 'новых' и переродились в новую общность.
Те, кто не были востребованы на стройке нефтезавода, не переехали в другие районы города и части страны, перебирались из своих разрушаемых домов в бараки и частные дома на окраинах промутопии. Там они слились с теми, кого власть силой принуждала строить новое общество - но сами они этого не хотели.
В окрестностях первых лагерей зеков и восторженных строителей воздвигались жилища, сляпанные на скорую руку из ворованных материалов. Это были зачатки 'нового' Захламино.
Название Нефтяники закрепилось за новым городским районом поздно, в середине 50-х, а до этого весь район по привычке именовали в память об исчезающей деревне. Исправительные лагеря не существовали в отрыве от остального населения, между зоной и нормальным миром всегда образуется буферная зона, живущая по своим законам. Её населяют охранники, обслуга из зеков, освободившиеся заключённые, которым некуда возвращаться и которые находят себя в нехитрых промыслах незаконного обслуживания зоны - доставке спиртного, наркотиков, проституции и тому подобных промыслах. Такая зона перехода не подпадает под действие общегосударственных законов: ни гражданских, ни исправительной системы. Там почти открыто действуют законы преступного мира в наиболее чистом виде. Власть допускает существование инфраструктуры зоны на воле, так как сама кормится от нелегального обслуживания. В рассказах Варлаама Шаламова красочно описаны быт и нравы столицы колымских лагерей: зеки в роли рабов и батраков, барские замашки лагерного начальства, воровские промыслы, обыденный беспредел - и постоянная борьба за кусок хлеба, за миску баланды, из которой далеко не все выходили победителями. То же самое было и в 'новом' Захламино в начале стройки. Архипелаг ГУЛАГ окружала обширная зона таких незаконных и формально не существующих трущоб, в которых пребывали сотни тысяч человек. На окраине Омска могли скопиться до десяти тысяч охранников, членов их семей, обслуги из зеков, имевших положение колонов - то есть право на жилище и возможность добывать хлеб, мошенников и спиртоносов, имевших свои интересы в зонах.
Зековская периферия почти сливалась со шлейфом строительства: освобождённые и вольные сосуществовали бок обок, изгородь к изгороди. Агрессивные воровские нравы распространялись беспрепятственно на лагеря идейных строителей нефтяников, заставляли выживать за счёт слабейших, развращали жаждой лёгкой наживы. Убогий быт, тотальное отсутствие всего необходимого способствовал преобладанию таких настроений. Об Омске того времени существовала присказка, известная чуть ли не всей стране: 'Был в Омске - и не убили!'. Она довольно точно отражает общую атмосферу лагерей и около-лагерной жизни, которая преобладала в городе.
Не совсем верно, что Нефтяники убили Захламино - сперва крепкая деревенская община была разложена около-лагерным бытом. Если бы захламинцы имели возможность поддерживать свой образ жизни, заниматься традиционным сельским хозяйством и рассматривать стройку только как источник дополнительного дохода, то Захламино бы имело шансы выжить. Уцелели ведь Николаевка и Ново-Александровка. Но у захламинцев была отнята земля, им пришлось почти принудительно идти на стройку в качестве неквалифицированной рабочей силы - значит, они не имели никаких объективных причин для сохранения традиционной морали, прежних общественных связей, образа жизни и гордости за свою малую родину.
Власть и первые нефтяники вряд ли сожалели о такой участи насельников территории строительства - они воспринимали исчезновение деревенской общины как плату за гораздо более весомый выигрыш: тёмным крестьянам предстояло стать передовыми строители коммунизма на одном из самых ответственных направлений. По крайне мере для тех, кто это пожелал, кто смог выйти за пределы своих представлений о жизни... Стихии диких после-лагерных нравов могли противостоять деревенская общинная мораль - но она исчезла по объективным условиям - и нарождающееся новое общество - коллектив соцпредприятия. Энтузиазма первых нефтяников вполне хватило, чтобы вовлечь в новое строительство основную массу люмпенов, в которых превратились захламинцы и остатки лагерного населения. В появившемся многотысячном коллективе уже не имело смысла вспоминать о захламинских ценностях. Они и исчезли, как элемент живой традиции, которая требует ежедневного подтверждения своей необходимости, зато исчезает мгновенно, когда пропадает надобность.
'Старое' Захламино исчезало в стройплощадках, дорогах и пристанях, зато 'новое' стремительно разрасталось на всю территорию нынешних Нефтяников. Как только сошли на нет большие лагеря ГУЛАГа, исчез самый главный источник неквалифицированной рабочей силы, то место зеков заняли приезжие со всех концов страны и Омской области. Управление строительством не имело возможности обеспечить их хотя бы местами в бараках, поэтому всеми правдами и неправдами, законно, полу-законно и не-законно росли времянки, по которым мыкались вольные строители. С этим острейшим дефицитом жилплощади связано весьма странное для коммунистического эксперимента решение о внедрении в Нефтяники частного сектора. Он разросся на периферии регулярной застройки 'жилой трапеции', появился в форме отдельных районов на некотором удалении. Это и было 'новое' Захламино, с которым путают 'старое': прежняя деревня исчезла к 1955 году, а вот Захламино как пункт остановки транспорта, слово в назывании учреждений попадается позже - до 60-х.
За одним из районов на окраине 'старого' Захламино, на его западной оконечности полулегально сохранилось прежнее название.
В Омске пару десятилетий после исчезновения деревни Захламино с лица земли, существовало представление о неком воровском 'Захламино', заповеднике чистых блатных нравов и прибежище вступивших в конфликт с законом. Так можно понять гордость 'солнца омской поэзии' Аркадия Кутилова 'Я Омск люблю легко и пылко':
... На Луговых украл гитару,
со всем Захламиным дружу...
И по Казачьему базару
с воровкой Эллочкой брожу...
Разумеется, бомжу, бродяге, завсегдатаю психдиспансера и КПЗ, хроническому диссиденту - это всё о нём, о самом выдающемся омском поэте второй половины двадцатого века - по нраву были не благоустроенные Нефтяники с ранжированным добропорядочным населением, а окраинный частный сектор с его делением на чужих и своих - чужих можно и нужно бить! - круговой порукой, ненавистью к любой власти и любовью к не совсем глубокомысленному времяпрепровождению.
Это последнее упоминание в большой литературе о Захламино. Стихотворение относится к 1970-м.
Оппозиция 'нефтяники' - 'захламинцы' в моей памяти отсутствует. Можно утверждать, что с конца 60-х не существовало противопоставление 'прогрессивных' нефтяников и 'отсталых' захламинцев. В годы моего детства реальное Захламино ушло в далёкое прошлое, и было полностью мифологизировано. Противостояние 'прогрессивного' и 'отсталого' переместилось в иные пространственные координаты. Но я чётко помню отношение к частному сектору: немного настороженное и презрительное, как к тёмной грани уютного мира Нефтяников. Возможно, такие представления были перенесены с разных ипостасей Захламино на вполне безобидный частный сектор Советского района: к моему детству исчез барачный быт, самодельные трущобы уступили место регулярной планировке честного сектора, да и тот регулярно отступал перед фронтом строительства многоэтажек.
Промышленная утопия 50-х, светлый город коммунистического завтра, по законам жанра не мог не сосуществовать со своим антиподом. Нефтяники невозможно представить без своего антагониста.
Вначале коммунистической идее создания ячеек нового общества противостояло косное, отсталое, старожильческое Захламино - как хаос, который надо было уничтожить и структурировать новое пространство. Тьму должен был сменить свет.
Потом коммунистический гуманизм отчаянно боролся с предшествующей фазой сталинизма - гулаговской экономикой, без которой нельзя было обойтись, но которая висела камнем на шее, препятствуя развитию новых отношений и прорыву новых технологий. Это было время вторжения благоустроенных кварталов в мешанину бараков и времянок 'нового' Захламино, втягиванию масс случайных людей в новые формы жизни.
И, наконец, вполне зрелое общество нефтяников, вполне сложившийся коллектив социалистического предприятия, отчаянно боролось с окружающим мещанством, нежеланием окружающих жить ради подвигов. Вот эта борьба закончилась поражением нефтяников, вынужденным компромиссом с остальной частью населения СССР. К застою память о Захламино вполне исчезла, вот только затхлый мирок совка перебрался во вполне благоустроенные жилища - хрущёвки, приобрёл внешний лоск и поглотил центральные Нефтяники - прежнюю цитадель промутопии.
Это повторялось повсюду в Омске, но только в Нефтяниках история сталинского преобразования общества, второй социалистической революции, лишена искажений и наслоений. Описанные мною этапы сопровождали прорыв 'сибирского Детройта' конца 30-х, эпическое становление омской оборонки в 40-х, но только Нефтяники дают возможность воссоздать эксперимент почти в лабораторной чистоте.
6-Й КИРПЗАВОД И АЭРОДРОМ ДОСААФ
Были ещё объекты, исчезнувшие при строительстве Нефтяников - но при этом какое-то время сосуществовавшие со стройкой.
Речь идёт о 6-м Кирпичном заводе. Он показан на карте 1940 года на месте нынешних Заозёрных, иначе говоря - на 'Озерках'. От него доныне сохранилась улица в два двухэтажных дома - 6-й Кирпичный переулок в окружении панельных высоток в виду пустыря, застроенного гаражами. Пустырь, надо полагать, представляет бывшую территорию кирпичного производства.
Кирпичное производство конца 30-х в СССР мало изменилось с дореволюционных времён, поэтому, скорее всего, было примитивным и основано на ручном труде.
Собственно, залегающие в земле слои глины и илистый песок в русле Иртыша, являются единственными полезными ископаемыми в районе Омска. Теоретически на их основе можно развивать производство кирпича. Вот только практически соответствующая глина, располагающаяся неподалёку от поверхности земли и не так далеко от места строительства, попадается не так часто. Омск хронически испытывал - и испытывает до сих пор - дефицит в качественном кирпиче. Дореволюционный кирпич производился мелкими партиями и до сих пор поражает своим качеством. В первые годы советской власти строительство, тем более кирпичное, почти прекратилось, а когда во второй половине 30-х начался строительный бум - многие знания были утеряны и их приходилось компенсировать энтузиазмом. Кирпич того времени откровенно плох, каковым оставался до 60-х - 70-х, пока производство не смогли полностью автоматизировать и механизировать, то есть всё-таки получать продукцию приемлемого качества.
Наверняка, единственным инструментом для добычи глины была лопата - во всех разновидностях. Плюс лом, кирка и деревянные клинья, которые использовались зимою для взламывания слоёв промёрзшего грунта. Для перевозки использовался гужевой транспорт, глину грузили в телеги и выгружали из оных вручную.
Промежуточной операцией было то, что сейчас называется дегидратацией - то есть удаление излишней влаги (если она присутствовала изначально) из буртов. Скорее всего, добытая на месте Озерков глина на самом деле была излишне увлажнена, так что складированная в длинные гряды-бурты глина лежала месяцами, высушиваясь и вымораживаясь.
Механизация того времени могла коснуться самого производства кирпичей - набивки глины в формы и отправки в печь. Выкладка кирпичей на вагонетки перед отправкой в печь и разгрузка (точнее, перегрузка в поддоны) до сих пор выполняются вручную. А вот перемешивание комьев глины до однородной массы, расстилание в формы и обрезка излишков поверху и понизу формы - ещё до революции работало от паровых котлов. Механизация должна была коснуться самой опасной и тяжёлой операции - перемещению вагонеток с кирпичом с печи, где люди не могли выдержать температуру в сотни градусов.
Завод состоял из нескольких одного-двух длинных бараков, вдоль которых перемещалась глина по пути формирования, обжига и превращения в партию красного силикатного кирпича - цикл этот занимал тогда несколько дней. Бараки должны были быть кирпичными, поскольку значительную часть её занимали печи. Если предположить, что завод снабжал кирпичом строящиеся Нефтяники, то его должны были расширить и модернизировать. В таком виде он просуществовал до того времени, когда под застройку попали территории, ранее отведённые под карьеры. Возить издалека сырьё на устаревшее предприятие смысла не имело.
Существует версия, основанная на изображении ж.д.путей на варианте проекта генплана Нефтяников, что существовала какая-то ветка со стороны города. Одним из промежуточных? конечных? пунктов мог быть кирпичный завод. Всё-таки он располагался в нескольких километрах от городской черты, и трудно представить, как гужевой и маломощный автомобильный транспорт обеспечивал поставку кирпича потребителям.
У меня есть подозрение, что так называемые 'Озерки' - крохотные озёра между Химиков и Заозерной, заросшие камышом в годы моего детства - на самом деле не детали естественного рельефа, а заполненные водой котлованы для добычи глины. По крайней мере - часть из них, наиболее глубокие. А глубина некоторых была более роста человека. Для лесостепи характерны болотистые низины, топкие места, крохотные озёра в локальных понижениях, но образования глубиной до двух метрах должны иметь искусственное происхождение.
Глина является прекрасным водоупором, то есть препятствует фильтрации=просачиванию грунтовых вод. Чем выше пластичность глины, то есть чем более глина подходит для производства кирпича, тем эти качества выше. Поэтому нет ничего невероятного, что котлованы располагались в болотистой местности. Их разрабатывали, пока просачивание воды через стенки и дно котлована не превращало глину в слой липкой грязи (это могло занимать недели), который не поддаётся лопате и требует слишком больших усилий для дегидратации. Такой котлован просто бросали и переходили на десяток метров далее.
У 6-го кирпзавода располагался крохотный жилой посёлок. Численность рабочих, раздутая из-за преобладания ручного труда, достигала сотни человек, с членами семей - триста-четыреста человек. Большинство из них должны были проживать рядом с заводом, так как от городской окраины жителям Омска приходилось бы топать километров шесть. А после десяти-двенадцатичасовой смены - и обратно.
В года войны на заводе работали трудармейцы - немцы Поволжья. Скорее всего, прежних обитателей уплотнили - а в Омске это делать умели: считалось нормой, когда на жителя приходилось по два квадратных метра жилой площади. Так что крохотный посёлок лишился пары нескольких десятков мужчин, ушедших на фронт, зато увеличился на сотню-другую работающих.
В тридцатые годы было правилом, что рабочие большинства предприятий самостоятельно обеспечивали себя жильём, а от завода они могли получить разве что койку в бараке. Так что посёлок 6-го кирпзавода состоял из нескольких бараков в хаотическом окружении лачуг и землянок вкупе с огородами и наделами под картошку. От подобных строений не осталось ни следа.
Нынешний 6-й Кирпичный переулок с двумя двухэтажными домами 60-х годов никак не связан с первоначальным посёлком - хотя бы потому, что новая планировка должна была располагаться на месте, свободном от прежних строений. Своеобразная ирония градостроительства состоит в том, что место самой первой промышленной застройки в Нефтяниках сейчас представляет собой обширные пустыри, заросшие кустарником, занятые свалками и самостроем - огородиками и кладовками.
В воспоминаниях очевидцев есть упоминание о грунтовом аэродроме ДОСААФ в районе 6-го Кирпичного. Аэродром явно был летним, так как обустройство для работы в суровую сибирскую зиму требовало бы устройства капитальных сооружений. Аэродром на дернине реально мог функционировать с конца мая по начало сентября, межу окончанием весенней и началом осенней распутиц. Без вариантов определяется тип применяемых самолётов - У-2(ПО-2) - и назначение: аэродром служил для подготовки лётного состава и парашютистов.
За годы Второй мировой временное аэродромное хозяйство было доведено до совершенства и с тех пор не менялось всерьёз до того времени, когда лётная часть ДОСААФ была переведена на стационарные аэродромы с твёрдым покрытием. Мне приходилось видеть в детстве подобный аэродром, правда, в другом городе. Лётное поле в Орджоникидзе состоял из ряда полуразобранных 'кукурузников', которые периодически приводились в требуемое состояние и взлетали с широкого луга. Взлетно-посадочная полоса отличалась от остального поля тем, что её периодически выкашивал старичок на ослике, и где-то на ней присутствовала выполненная из песка буква Т. Поодаль от самолётов стояли брезентовые палатки, столовая под навесом и прицепы с цистернами. Часто на поле, прямо в высокой траве расстилали огромные полотнища парашютов, которые усердно собирались и раскладывались. В кукурузники грузились строем дисциплинированные парашютисты, которых выбрасывали где-то неподалёку - по крайней мере, возвращались они пешком, с белыми полотнищами на плечах, а девушки - ещё и с букетиками цветов. Меланхоличные коровы и сангвиничные овцы не слишком различали, где кончается их пастбище, и начинается территория ДОСААФ, пастухам и самим курсантам было лень наводить порядок: смачные лепёшки навоза попадались повсюду. Скотинку гоняли с ВПП только во время взлётов и посадок самолётов.
Аэродром мог иметь символическую ограду из колючей проволоки, хотя, вероятнее всего, охрана осуществлялась несением караульной службы самими курсантами - так, как это было в Орджоникидзе в середине 70-х.
В 30-х - 40-х были популярны праздники на аэродромах. Аэродром на окраине Омска привлекал к себе зрителей со всего города. В программе были показательные полёты с фигурами высшего пилотажа, демонстрация самолётов, более презентабельных, чем учебные машины, соревнования парашютистов.
Немудрено, что от такого аэродрома не сохранилось никаких следов и примет на местности.
ТОПОГРАФИЯ
Пожалуй, стоит в общих восстановить особенности рельефа окрестностей Захламино, тем более, что сейчас эти детали окончательно исчезли. Они имели определённое влияние на планировку городка и ход строительства.
Итак, Захламино - за-холмом. К северу от исторического ядра Омска на самом деле существовала (и существует до сих пор) возвышенность. Историческое название её неизвестно. Условно самой высшей её точкой можно считать нынешнее местоположение омской телевизионной башни. Естественно, что такое сооружение должно располагаться на высшей из имеющихся отметок, с тем, чтобы уменьшить высоту сооружения и так добиться экономии стоимости. Подъем на холм до сих пор чётко просматривается на подъезде по улице Красный Путь к остановке 'Телецентр' от остановки 'Аграрный университет'. Визуально перепад высот составляет до десятка метров, по проспекту Королёва он положе и ниже. Эти детали рельефа просматриваются на картах окрестностей Омска конца девятнадцатого - середины двадцатых веков. Возвышенность была вытянута в северо-восточном направлении перпендикулярно руслу Иртыша. Какие-то возвышенные участки прослеживаются до нынешнего проспекта Королёва, то есть отстоят от Иртыша на пять километров.
Сибирская аграрная академия и предшествующие ей опытные станции Сибирского Казачьего Войска располагались на южном склоне возвышенности - явно не случайно, так как в Омске господствуют северо-западные ветра, особо губительные весной для урожая. В СибАКАх есть переулок Горный, что тоже служит напоминанием о холмистости участка.
С северной стороны возвышенности располагалась ложбина, также вытянутая перпендикулярно Иртышу. На некоторых картах её контуры имеют условные обозначения обрывистости, то есть ложе было оврагом. Эти карты относятся к 40-м годам двадцатого века. Тогда окончательно сформировался периодически высыхающий водоток и для переезда через него пришлось сооружать арочный кирпичный мостик с длиной пролёта до пяти метров. Мостик почему-то назывался Красным (от цвета силикатного кирпича?) и находился на несколько сотен метров дальше от нынешнего створа улицы Красный Путь - проспект Мира. О существовании ручья или реки севернее исторического Омска я никогда не слышал, равно как о существовании переправы или брода через поток. Представляется, что с момента образования Омска ложбина была относительно сухой, только ложе её было увлажнено, а склоны от размыва сохраняли леса. Бесконтрольная вырубка в течении девятнадцатого века привела к эрозии почвы и образованию оврага.
Ложбина-овраг примерно соответствовала створу улицы Заозёрной (название говорит само за себя). При строительстве моста им. 60-летия ВЛКСМ в 1977 году через Иртыш это обстоятельство было учтено и въезд на мост располагался в естественном разрыве между крутыми склонами надпойменной террасы.
Ещё севернее располагался болотистый пустырь. Обитатели Нефтяников называли его Озерками. Заросшие камышом болотца и озерки ограничивали строительство с восточной стороны, не позволяли переходить за улицу Химиков. Нынешняя хаотичная планировка Поселковых отражает невозможность планомерного освоения участка в первоначальный период строительства - в начале сооружения возводились без учёта градостроительного плана (которого, кстати, на этот участок не было), а дальнейшее строительство вкривь и вкось развёртывалось от первых зданий. Сейчас Озерки полностью спланированы, многоэтажная застройка основывается на мощных насыпях.
Я не рискну сделать заключения о происхождении нетипичного для Западно-Сибирской равнины комплекса возвышенностей и низменностей. Предпочитаю склоняться к мысли о русле древней мелкой реки, пересохшей до появления русских и оттого не нашедшей отражения в топонимике. Тогда возвышенность на месте нынешнего телецентра - увал, ложбина - русло реки, а Озерки - пойма вблизи устья.
Параллельно руслу Иртыша на расстоянии шести километров от берега шла ещё одна заболоченная полоса. Тамошние озерца и болотца не сливались в сплошной массив как на Озерках, но делали невозможным сплошную застройку. Стройка там требовала или возведения огромных планировочных насыпей или же строительства на сваях - они должны были проходить илистый суглинок и достигать грунта с хорошими несущими способностями. Для конца сороковых это была трудноразрешимая задача. Поэтому жилая и промышленная застройки утвердились на возвышенных местах: это обстоятельство оказалось роковым для Захламино, так как деревня занимала единственное пригодное место. Благодаря этой полосе жилая и промышленная застройки оказались разнесены на значительное расстояние. Понятие 'санитарно-защитная зона', то есть зона вокруг предприятия, в которой застройка невозможна по санитарным причинам, в те годы только утверждалась. Практика промстроек 30-50-х допускала расположение домов рабочих буквально у проходных и ограждения, несмотря на опасность производства. В будущем для Нефтяников это случайное обстоятельство оказалось спасительным - увеличившееся на несколько порядков крайне опасное с точки зрения выбросов производство всё-таки оказалось на каком-то удалении.
Берег Иртыша в окрестностях Захламино был представлен комплексом прибрежных террас, которые прорезали овраги. Как известно, правый берег сибирских рек всегда высок и крут. Вдоль Иртыша (правда, гораздо ниже Омска) прослеживается Иртышский увал, который возвышается на высоту до нескольких десятков метров. Вблизи устья Оми правобережная возвышенность относительно невысока, достигает максимума на участке между нынешним телецентром и занимается весь нынешний Советский парк.
Изыскания, которые мне приходилось видеть, указывают на две надпойменные террасы. Следы их сохранились до сих пор в районе телецентра. Первая начинается почти от уреза воды и далее покатыми ступениями они уходят от берега. К северу от моста им 60-летия ВЛКСМ в пределах городка Нефтяников естественный прибрежный рельеф был нарушен. Иногда в него врезали искусственные террасы (профилактории у СибАДИ и спорткомплекс 'Сибирский Нефтяник', иногда формировали единый покатый склон (парк Советского района). Пойма была крайне узка, ограничивалась десятком метров топкого илистого пляжа; в таком виде она тянулась до Николаевки, где постепенно расширялась и образовывала пойменные озёра - Калачи (у деревень Береговой и Большекулачье). До конца 50-х, до зарегулирования стока Иртыша путём постройки плотин в его верховьях, половодья не позволяли что-то строить в пойме - она затапливалась регулярно.