Тодер Олег Якубович
Освоение Южной Африки белым человеком . Великий Трек. Глава 1-2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
Оценка: 7.20*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Выкладываю на пробу две главы. Пару лет назад начинал как перевод отличной книги Ренсфорда, но, по мере освоения темы, пришлось многое менять, главным образом по фактажу и трактовкам событий, так что, чем дальше тем роднее :)

Великий Трек

   Русский историк Сергей Соловьев в свое время писал: "...самый лучший способ для народа познать само­го себя -- это познать другие народы и сравнить себя с ними; познать же другие народы можно только посредством познания их истории". Но что нового может узнать о себе современный читатель из событий, происходивших полтора века тому на другом конце Земли? Каждый ответит на этот вопрос по-своему. Для кого-то рассказанная история будет просто повестью о занимательных приключениях, кто-то задумается о цене слов "свобода" и "независимость", кто-то изумится мужской слабости и женской силе духа. Но уверен, закрыв последнюю страницу, никто не останеться равнодушен.
   Освоение Южной Африки белым человеком - событие не менее эпохальное, чем завоевание Америки, а подвиги и приключения южноафриканских колонистов  - одна из наиболее необычных страниц истории, достойная самого вдумчивого и тщательного изучения. За минувшие полтора столетия о тех временах написано и позабыто много замечательных книг, а само слово вуртреккер - первопроходец исчезло из круга современных понятий так же, как выцвела и потускнела роль белого человека в Южной Африке. История о переселении буров вглубь континента - Великом Треке стоит того, чтобы ее пересказать еще раз, хотя бы потому, что она чрезвычайно насыщена драматическими событиями. К тому же, не зная пршлого, невозможно понять натянутые отношения буров-африканеров с Британской Империей, вылившиеся в несколько англо-бурских войн.
   По историческим меркам Великий Трек стал молниеносным прыжком на север, предпринятым белыми поселенцами Капской Колонии в начале викторианской эпохи. Несколько тысяч человек, вооружившись мушкетами и Библией, захватив стада и нагрузив вагоны нехитрым домашним скарбом, отважились бросить вызов двум самым могучим черным империям юга континента. При этом африканские племена представляли собой намного более грозного противника, нежели краснокожие индейцы, мешавшие продвижению американских пионеров к тихоокеанскому побережью.
   Основным побудительным мотивом, породившим Великий Трек и определившим его маршрут, стало желание голландских колонистов жить по правилам и традициям, установленным их предками и предшественниками на Капе. Вкратце дело сводилось к следующему: каждый бюргер должен обладать шестью тысячами акров пастбищ (приблизительно 2500 гектаров), правительственный контроль сводится к минимуму, и, самое важное - установленное Господом различие между белыми христианами и цветными язычниками должно неукоснительно соблюдаться.
   Когда новая британская администрация, утвердившаяся на Капе после наполеоновских войн, пренебрегла этим основополагающим принципам, голландские обитатели решили покинуть Колонию и искать новое жизненное пространство - lebensraum в глубине Африки.
   Большинство историков того времени считали, что целью треккеров являлась колония Наталь (в конце концов доставшаяся Британии), но на самом деле, главным призом, выпавшим на долю африканеров, оказались бесконечные пространства Верхнего Вельда, ставшие колыбелью нового народа, целое столетие игравшего не последнюю роль в мировой политике. К тому же эти необъятные выгоревшие под жарким южным солнцем пустоши, неожиданно для самих обладателей, оказались крышкой сундука, наполненного богатейшими сокровищами мира.
   Возможно, эта книга, в основу которой положена замечательная работа Оливера Ренсфорда, поможет читателю понять и сформировать собственную точку зрения на события, происходившие в Южной Африке в далеком, и не таком уж далеком прошлом, и, заодно, получить ответ на вопрос: что такое СВОБОДА, и какую цену следует заплатить, чтобы дорожить ею.

ТРЕККЕРЫ

   К концу восемнадцатого столетия в Южной Африке объявились люди, подобных которым Европа не помнила со времен великого переселения народов. Это были трекбуры - наследники белых колонистов, обосновавшихся на мысе Доброй Надежды после 1652 года. В том знаменательном году Голландская Восточно-Индийская Компания организовала на пустынном африканском мысе первую станцию для обслуживания судов, идущих в "Индии" и обратно. Новые обитатели не без проблем, но довольно быстро освоились на Мысе, став неотъемлемой частью южноафриканской действительности. Первые поселенцы были преимущественно голландцами, но вскоре к ним присоединились немцы, а после отмены в 1685 году Нантского Эдикта и возобновления во Франции гонений на протестантов, De Kaap впитал изрядную порцию французских гугенотов. К 1800 году почти 40000 человек, обитавших в колонии, благодаря бракам настолько перемешались и породнились, что больше напоминали гигантскую семью, живущую в родовом поместье, чем многоязычное сообщество, изыскивавшее скудные средства к существованию в одном из заброшенных уголков земного шара.
   Одни колонисты предпочитали побережье, в то время как другие осваивали терассы убегающих ввысь холмов, отделявших белых поселенцев от неизвестной и таинственной континентальной части Африки. Глядя на исчезающие в глубине материка горы, колонисты с трудом верили, что за синими хребтами лежат земли, простирающиеся до Египта и Средиземного моря.
   Поселившись на Капе, эти люди стали заложниками не только гигантских расстояний, диких животных и черных племен, таившихся в глубине континента, но и прихотей своих хозяев - "Совета Семнадцати", управлявшего из Амстердама обширнейшими владениями Голландской Восточно-Индийской Компании.
   "Семнадцать Великих" обходились со своими "подданными" довольно деспотично. Рядовые белые поселенцы Де Каапа рассматривались лишь в качестве солдат и поставщиков свежих овощей и фруктов с плантаций Компании, снабжавшей свежей провизией проходящие голландские суда. Колонисты не допускались ни на какие ответственные посты. Все без исключения вакансии заполнялись жителями Голландии. По завершении контракта лишь незначительная часть поселенцев могла оплатить обратный проезд в Европу, где после "освобождения" очень немногие из "свободных бюргеров" находили себе достойное место под солнцем.
   В 1657 году, в связи с возникшими проблемами при закупке продовольствия у местных племен готтентотов Совет позволил некоторым поселенцам заняться ведением фермерского хозяйства вдоль речушки Лисбиик (в те времена именовавшейся Амстел), вытекавшей из скалистых расщелин Кристенбоша и впадавшей в Тейбл-Бей близ крохотного поселения Де Каап.
   Но лиха беда начало. С этого момента горстка бюргеров принялась заботливо взращивать хиленький росток будущей свободы. Число фермеров помалу росло, и администрация колонии сочла целесообразным поощрять буров (что на голландском означает "фермер") к разведению скота, тем самым решив проблему снабжения судов Компании свежим мясом. Буры-скотоводы в поисках пастбищ тут же устремились за границы поселения. Компания легко предоставляла права на участок, располагавшийся во внутренних землях, численность скота быстро росла, и Де Каап всегда в избытке снабжался свежим мясом. Занятие скотоводством не требовало значительного капитала. Животные выменивались у готтентотов (обычно за спиртное), а сами буры оказались отличными пастухами. К тому же они всегда могли пополнить семейный бюджет за счет удачной охоты.
   Чтобы почувствовать прелесть свободы от мелочной опеки каапской администрации, новоявленным фермарам потребовалось не так уж много времени. Но проникновение во внутренние районы страны сдерживала цепь вздымавшихся, словно гигантские бастионы, горных хребтов - прекрасных на вид, но пугающих своей неприступностью. За ними прятались земли, таившие в себе неведомые опасности, земли, населенные дикими племенами, с непривычным животным и растительным миром. Более доступные пастбища тянулись вдоль побережья, но, продвигаясь по ним, на севере скотоводы вскоре уткнулись в засушливые области, а на востоке в непроходимые лесные массивы.
   Буры быстро сообразили, что проблему новых пастбищ можно решить, лишь найдя проходы в горных грядах. Самые рисковые из них запрягли в огромные вагоны двойные упряжки волов и по долинам и ущельям (клоофам) устремились на штурм неприступных эскарпов. Тяжкий труд увенчался успехом, открыв перед белыми новый мир. Они взобрались на обширное внутреннее плато, которое, хотя и ограничивалось с запада пустыней Намаква, но многообещающе тянулось в северном направлении. Конечно, Малое Кару, как его теперь называют, отличалось скудной растительностью, редкими дождями, и большей частью не представляло особой ценности как пастбище, но кое-где заросли великолепных душистых трав в сочетании с малочисленностью обитателей превращали ее в скотоводческий рай. Редкие крохотные поселки готтентотов и бушменов не стали особой проблемой для белого человека, вторгшегося в эти земли. Представители местных туземных племен имели желтую кожу и разговаривали на занятном щелкающем языке, предполагавшем их общее происхождение. Но в то время как бушмены жили преимущественно охотой и собирательством, готтентоты стояли на более высокой ступени развития, владея большими стадами крупного и мелкого скота. Возможно благодаря лучшему питанию, они отличались более крепким сложением, чем охотники-бушмены.
   Авангардом белых скотоводов Верхнего Вельда стали рисковые охотники и шайки грабителей, угонявших туземный скот, но все же большую часть переселенцев составляли добропорядочные фермерские семьи, предпочетшие опасности бродячей жизни манерному, освещенному свечами миру Де Каапа и пышным садам Паарла.
   Буры, поначалу не придававшие особого значения различиям между желтокожими, скоро усвоили, что готтентоты готовы с ними торговать и жить в относительном мире, в то время как бушмены нет. Изначально готтентоты вели кочевой образ жизни, постоянно переходя с места на место в поисках лучших пастбищ. Теперь же они селились вокруг лагерей белых фермеров, меняя свой скот на бусы, ружья, табак и бренди, обретая определенную безопасность в обмен на работу в качестве пастухов и домашней прислуги. Бушмены же не желали входить в контакт с белыми, предпочитая отступать в труднодоступные внутренние районы. Тем не менее, их присутствие ощущалось всегда, и большей частью как недоброжелательное, поскольку смышленый, прыткий бушмен не мог устоять перед искушением слегка пощипать стадо европейца. В целом отношения колонистов с готтентотами носили мирный характер, в то время как бушменам белые объявили войну на истребление.
   Прорыв европейцев во внутренние части южноафриканского субконтинента изменил не только психологию пастухов-голландцев, но и их внешность. Перед этими людьми, как нежданно обретенный величайший дар Господен, простерлась новая родина. Свобода и бескрайние пространства словно сбросили с бывших крестьян вериги духовной и физической закрепощенности. За первопроходцами в новые районы тянулось все больше и больше буров. Условия жизни здесь оказались настолько благоприятными, что юное сообщество колонистов пережило своеобразный популяционный взрыв, сформировав ядро новой нации. По своей обновленной сути буры превратились в таких же свободных кочевников, как бродившие по вельду готтентоты или стада антилоп. Трекинг - вечное движение - стал для них стилем жизни.
   "Вся Африка, - писал в 1699 году губернатор Капа, - не способна в достаточной мере дать пристанище трекбурам". А еще годом позже в своем отчете Совету Семнадцати он с удовлетворением отмечал, что: "Кап обещает прирастать своими собственными людьми, которые, не зная другой родины, не станут отсюда уезжать".
   К началу восемнадцатого столетия на удаленных фермах жили уже тысячи трекбуров. Некоторые из них каждую зиму мигрировали к побережью, где их скот наслаждался сочной травой. Но большая часть треккеров, решив, что старые пастбища истощились, или, путешествуя по окрестностям, найдя более привлекательные участки, просто уходила вглубь континента. Эти люди редко основательно оседали на земле. Чаще всего домом им служили вагоны, расставленные возле источника воды на "арендованном участке", регистрировавшемся у официальных лиц Компании. Фермы, как правило, имели "удобоуправляемый" для Африки размер в 6000 акров. Разметка производилась доступным и нехитрым способом - бур садился на лошадь и полчаса ехал в каждую сторону от вагона.
   Основным источником средств к существованию для трекбура, несомненно, являлся скот, но, если позволяли условия, и почва отличалась плодородием, он выращивал зерно. Тем не менее, бур не особенно привязывался к одной, раз избранной, ферме. Скорее он ощущал неразрывную связь со стадами, которыми владел, и девственной землей, которую Провидение ему открыло. Трекинг проник в кровь новоявленных викингов, став сутью их натуры. Этот неукротимый дух, который они называли trekgees, непрестанно толкал буров на поиски новых земель. Хозяин мог переехать на новое место, если ему докучали дикие звери, враждебное племя или сборщики налогов, но гораздо чаще он отправлялся в путь, побуждаемый надеждой, что лучшее пастбище лежит где-то за линией горизонта. "Дорогая, мы отправляемся в трек", - говорил глава семьи своей жене. Без лишних слов паковались нехитрые пожитки, волов запрягали в упряжки, и неуклюжие вагоны, под скрип колес и щелканье бичей, неторопливо плыли по степи, мерно покачиваясь на кочках. Эти микромиграции, или trekkies стали настолько обыденным явлением, что все члены семьи досконально знали свои обязанности. Мужчины ехали впереди, разыскивая удобный путь для вагонов и источники воды для ночного отдыха, дети и слуги вели волов как voorlopers, в то время как женщины наслаждались отдыхом под парусиновым тентом вагона. Каждый день такого перехода на десять-пятнадцать километров отдалял семью от Капштадта.
   Читая страницы официальных документов Компании и малочисленные публикации воспоминаний самих трекбуров, можно заметить, как постепенно, почти незаметно, эти фермеры-скотоводы все лучше приспосабливались к окружающему их миру. Они все увереннее разбирались в местных болезнях скота и правилах ухода за животными, что благоприятно сказывалось на растущей плодовитости стад. Они все искуснее обращались с ружьем, воловьей упряжкой и лошадью. Совершенно неверно считать трекбуров элементом инородной цивилизации, расползавшейся по телу Африки. Эти новички неожиданно стали такой же неотъемлемой частью африканского ландшафта, как готтентоты или пока еще неизвестные им банту (синхронно мигрировавшие на юг континента). Словно подчеркивая привязанность к новой родине, буры начали говорить о себе как о afrikanders, а затем как о afrikaners, таким образом, проводя различие между собой и горожанами, живущими на Капе. Эти обитатели внутренних территорий становились все более обособленными и самодостаточными. Конечно, ежегодно они совершали путешествие в Де Каап для возобновления пастбищных лицензий, устраивания или заключения браков, закупки предметов первой необходимости, которые не могли производить сами (пороха, одежды, кофе, спиртных напитков, сельхозорудий). Там же они сбывали продукты своего труда и охотничьи трофеи - лошадей, крупный рогатый скот, овец, копыта, кожи, шкуры, мыло, пчелиный воск и слоновую кость.
   Но большее время года трекбуры оставались отрезаны от общества, что способствовало росту их самоуверенности, самодостаточности и нежелания подчинятся административным ограничениям. Чем дальше, тем решительнее эти люди сопротивлялись робким попыткам должностных лиц Компании навязать им определенные правила. Инстинкт первопроходцев, неспособных смотреть на горный хребет, заслоняющий горизонт, без мысли, что за ним, возможно, лежит Рай, уводил этих людей все дальше и дальше от докучного административного давления. Четыре сменявшие друг друга поколения трекбуров отдельными семьями или небольшими группами неспешно, без взаимной координации шли через горы и в обход Большого Кару к пышным пастбищам Верхнего Вельда, лежащим на юг от Оранжевой Реки. Здесь, среди дикой природы они могли вволю наслаждаться lekker lewe - сладкой, независимой, безмятежной жизнью, которой они столь дорожили.
   Используя готтентотов на полевых работах, в качестве пастухов и домашних слуг, они избавились от изнурительного рутинного труда. Конечно, некоторые из них испытывали дискомфорт, лишившись привычной религиозной жизни, свойственной оседлым сообществам, или возможности купить необходимые товары на месте. Но, по меньшей мере, на фермах, расположенных в не слишком глухих местах, эти потребности удовлетворял странствующий пастор или бродячий торговец, кроме ружей и пороха везший на спине своего мула иголки, нитки, пуговицы и всевозможные "штучные" товары, олицетворявшие Западную Цивилизацию.
   Стиль жизни африканера и его характер рождены и взлелеяны землей и духом Южной Африки, бескрайними просторами, на которых хозяйничал бур, мягкими красками и очертаниями вельда, разбросанными тут и там столообразными холмами - копи, цепями дымчато-сизых гор, высящихся на горизонте. Африканер не придавал особого значения комфорту и еще меньше уделял внимания элегантности. Хижины, так называемые hartbees, что он возводил в краткий период оседлой жизни, на время позволяли его семье избавиться от тесноты вагона, но сами по себе были грубыми и непрочными. Обычно подобное убежище имело три комнаты, глинобитный пол, соломенную или тростниковую крышу. Такое строительное сооружение предоставляло кров всей большой семье. Двое или трое мужчин с женами ютились в одном доме, производя на свет кучу детей. Дом обставлялся самой простой мебелью: сиденья и кровати - не более чем деревянные рамы с натянутыми кожаными ремнями - riempies, покрытые грубыми матрасами и туземными накидками - карросами. Стульями на традиционной stoep (веранде) служили черепа быков. Кожа являлась наиболее доступным и универсальным из подручных материалов. Тенты, римы (riem - длинный ремень из сыромятной кожи, заменявший европейскую веревку), обувь и даже одежда изготавливались из этого практичного и наиболее доступного скотоводу продукта. На питание буры также не жаловались. Мясо всегда имелось в изобилии и служило основой большинства блюд, характерных для африканерской кухни, уходившей корнями в голландскую, немецкую и французскую традиции. Особый колорит пище придавало щедрое использование восточных пряностей, заимствованное у завезенных на Кап малайских рабов.
   Ланч начинался в одиннадцать часов утра, а ужин в семь вечера, но в промежутке для любого прохожего всегда находилась чашечка кофе, а в случае необходимости и кровать. Хотя британские миссионеры постоянно ворчали, что характер и манеры буров "чересчур просты и приближаются к грубым", даже самые заклятые враги никогда не обвиняли треккеров в недостатке гостеприимства.
   Мужчины-африканеры поражали иностранцев своим телосложением. "Буры, - писал один английский путешественник, - живущие на грубой мясной пище, чрезвычайно высоки ростом". Читая записки путешественников и миссионеров того времени, вновь и вновь встречаешь ссылки как на физическую силу и энергию этих бородатых гигантов, так и на достойную сожаления излишнюю тучность их жен.
   Во внутренней части Африки большие семьи являлись правилом. Обыкновенно мужчина женился в возрасте 19 лет, а для женщины обычным делом было рождение 14-15 детей. К главе семьи относились почти с библейским почтением, а для сыновей не считалось зазорным после женитьбы оставаться под отцовской крышей.
   Нельзя отрицать, что первые африканеры жили в настоящем интеллектуальном болоте, почти полностью изолированные от идей, будораживших Европу в течение всего "Века Разума". Многие треккеры не отличались грамотностью, но было бы ошибкой утверждать, что вопросы образования их не заботили. Конечно, из-за оторванности от мира часть буров не видела смысла обучать своих детей каким-либо иным языкам, кроме собственного разговорного taal, тем не менее, на многих фермах жили meesters из Европы, занимавшиеся обучением подрастающего поколения. Буры не испытывали недостатка в стимулах для умственного развития. Они достигли счастливого согласия с окружающей природой. Вельд был их миром, на каждом шагу демонстрировавшим неспешные чудеса сезонных перемен. Умение приспосабливаться к этим переменам, умение жить на гигантских безлюдных просторах развило и закрепило в поколениях треккеров уверенность в себе и своих силах. Потребность в общении с цивилизацией удовлетворялась ежегодной поездкой на Кап, все остальное давал вельд. По свидетельству современников "...эти фермеры живут без тревог, поскольку у них есть все, в чем они нуждаются, а их сыновья и рабы являются их каменщиками и кузнецами". Жизнь буров обладала покойным внутренним ритмом, реакция на все проблемы была неторопливой, а обсуждения долгими. Они медленно кружили вокруг вопроса, изучая его со всех сторон, но единожды приняв решение, следовали ему с непреклонной твердостью.
   Страна, которую буры считали полученной в дар от Господа, как нельзя лучше подходила их характеру. Обычно люди или любят южноафриканский вельд, или избегают его. Треккеры любили вельд по-настоящему, вопреки всем вызовам, которые тот бросал их стойкости, и чувствовали себя счастливыми лишь на его просторах. Сегодня, читая воспоминания путешественников, проникавших во внутренние районы Южной Африки, человек часто завидует жизни этих скотоводов и может понять тоску по прошлому, присущую их потомкам.
   Для отдыха и развлечения бур имел лучшую охоту в мире, причем охотничьи угодья начинались сразу за порогом его дома. "Изобилие", "чрезвычайно много", "кишит" и "неизмеримо" - подобные эпитеты, употребляли путешественники, описывая гигантские стада антилоп, бродившие по вельду два столетия тому. Кроме антилоп в качестве объекта охоты всегда имелись слоны, жирафы, страусы, а для любителей особо острых ощущений - львы и леопарды. Постепенно африканеры становились неплохими стрелками, а поскольку зачастую возможность пополнить боеприпасы возникала раз в году, им невольно приходилось думать об эффективности каждого выстрела. Из прочих бесхитростных удовольствий, доступных обитателям пограничья, когда они время от времени встречались со своими соседями на nagmaal (причастиях) или иных религиозных службах, можно упомянуть музыку, танцы, спортивные забавы, карты и обычную соседскую болтовню.
   Но даже самая благополучная жизнь не может состоять из сплошных развлечений. Фермеры вели постоянную войну то с засухой, губившей пастбища, то с туземцами, пытавшимися угнать скот. Для разборок с последними треккеры время от времени собирали отряды добровольцев, получившие название commando. Эти отряды представляли собой своего рода легкую кавалерию, отлично приспособленную к действиям на обширных открытых пространствах. Коммандос (так называли себя члены коммандо) без проблем проводили вне дома, под открытым небом, по нескольку недель. В бою бур полагался лишь на свою лошадь и длинное как пика кремневое ружье - snaphaan, а единственным приемлемым стилем боя считал следующий: он направлял свою отлично выезженную лошадь прямо на врага, не спешиваясь стрелял в противника, затем быстро отъезжал для перезарядки ружья и вновь повторял атаку. Этот тактический прием, давно известный в Европе, зародился в вельде сам собой, имея в основе здравый смысл и представление о ценности жизни каждого соплеменника. Во всем цикле наиболее сложной процедурой выглядит перезарядка ружья. Буру требовалось отсыпать нужное количество пороха из пороховницы в ствол своего снапхаана, затолкнуть шомполом пыж, заложить свинцовую пулю размером с перепелиное яйцо, забить следующий пыж, удерживающий пулю, насыпать порох на полку, взвести ударный механизм и только после этого выстрелить. Невероятно, но коммандос, выполняя все эти процедуры на скаку, умудрялись производить пару выстрелов в минуту. Копья готтентотов и отравленные стрелы бушменов немного стоили в бою против таких грозных стрелков, конечно, если коммандос не оказывались настолько глупы или неосторожны, чтобы ввязаться в рукопашный бой. Дисциплина в коммандо была чрезвычайно слабой, если о ней можно говорить вообще. Более того, отсутствовал даже намек на субординацию, характерную для профессиональной армии. "У них есть командант отряда, - объясняет французский путешественник, - но за ним не признается право наказания, и коммандос подчиняются ему лишь в той степени, в какой полагают полученную команду адекватной ситуации". Африканеры приучали своих слуг сражаться радом с ними, и в случае необходимости могли выставить в поле довольно значительные силы.
   В 1774 году упоминалось об "общем коммандо", насчитывавшем около сотни "христиан" и "полторы сотни полукровок и готтентотов", отправившихся в экспедицию против бушменов. Они убили около пятисот и взяли в плен двести пятьдесят человек, которым было суждено стать "слугами-подмастерьями" у фермеров.
   Африканер,  прежде всего, - глубоко религиозный человек. Рожденный кальвинистом, он следовал суровому, но практичному вероисповеданию, основанному на Ветхом Завете (книги "Исход" и "Иисус Навин" пользовались особой популярностью). Он скорее идентифицировал себя с "детьми израилевыми", получившими Землю Обетованную, чем проникался духом Нового Завета. Бур верил, что Библия - единственный достойный посредник между ним и Богом, и не испытывал нужду в других посредниках. Авторитет африканерской церкви опирался на собрание верующих, а не на священника и, как следствие, буры не видели ничего крамольного в критике проповедника, проводящего богослужение (и еще менее почитали исполнительных лиц Компании, пытавшихся установить над ними светский контроль). В то же время это замкнутое сообщество придавало громадное значение регулярному и должному отправлению всех религиозных обрядов и отмечанию религиозных праздников. Бур мог провести в пути много дней, чтобы крестить детей или участвовать в ежегодном nagmaal своего округа.
   Слегка переиначенное учение Жана Кальвина убеждало африканеров, что Господь преднамеренно разделил людей на различные расы и не дело человека стирать это различие. Таким образом, Реформаторская церковь, в не меньшей степени чем оторванность треккеров от цивилизации, выступала цементирующим фактором этого оригинального сообщества, и именно ее догматы определили нетерпимость треккеров в отношении к "цветным", с которыми они делили эту землю. Разве Библия не учит о детях Хама, осужденных на вечное рабство, и не запрещает якшаться с язычниками? Эти мужчины и женщины росли в искренней вере, что белый человек является "высочайшим образом и подобием Божьим" и настолько одарен, что созидательный план Провидения отвел ему первую позицию в мире. Африканеры пошли еще дальше: они не только пребывали в уверенности, что имеют с Богом особые отношения, но и искренне полагали, что в своей повседневной жизни заново переживают ветхозаветную историю. Каждый бур жил под таким же небом, под каким жил Авраам, он занимался тем же делом, он понимал зрительные образы ветхозаветных писаний лучше, чем европеец, поскольку каждый день имел их перед глазами. Подобная вера вела буров к ветхозаветному жестокосердию, но она же давала им силы противостоять враждебному внешнему окружению со стойкостью библейских пророков, твердо знавших, что Господь на их стороне.
   Для борьбы с невзгодами и опасностями, подстерегавшими трекбуров в неведомых диких местах, требовалась незаурядная решительность и смелось. Быстрота, с какой эти потомки горожан, веками обитавших в европейской сутолоке, приспособились к жизни на бескрайних просторах, достойна, по меньшей мере, удивления. А уверенность в превосходстве белого человека над туземцами дополнительно способствовала развитию африканерского индивидуализма. Нельзя сказать, что треккеры были излишне воинственны. Просто они почти перестали воспринимать "рациональные" аргументы. Вдобавок у них выработалось с трудом скрываемое неприятие всех форм административного диктата. В свете последнего, общее направление хаотичных миграций, уводящих буров все дальше и дальше от должностных лиц Компании, перестает казаться таким уж случайным. Неспешное продвижение треккеров сквозь африканские пустоши происходило с неотвратимостью прилива, при этом каждую отдельную партию можно уподобить очередной волне, набегающей на новый пласт неосвоенных земель. Этих людей не вдохновлял взрыв чьей-либо амбициозной воли, соблазн присвоить богатства завоеванной страны или тяга к вновь открытому золоту. Миграция стала подсознательным коллективным поиском свободы, замешанным на потребности в уединении, неприятии власти и постоянным вопросом:  насколько хорош вельд, скрывающийся за следующей линией холмов? Процесс продолжался год за годом, десятилетие за десятилетием весь семнадцатый и восемнадцатый век. В общем плане движение происходило двумя главными потоками. Один вначале устремился вдоль Атлантического побережья на север, а затем, когда местность стала слишком засушливой, повернул на восток вдоль южной окраины Большого Кару. Второй, более полноводный, подобно волнам Индийского Океана, блестевшим по правую руку, тек навстречу Солнцу, пока дремучие леса на берегах Брак-Ривер не отклонили его (частично через Малое Кару вдоль Лангеклооф к Гамтоос-Ривер, а частично меж складками Лангебергена и Звартбергена) вглубь континента, где он выплеснулся на прекрасные пастбища верховий Сандейс-Ривер. Здесь оба потока вновь слились в один и, смешавшись, устремились к Оранжевой Реке.
   Продвижение было хотя и медленным, но безостановочным. К 1745 буры заселили западный берег Гамтоос-Ривер. В 1760 Якобус Кутзее в поисках слоновой кости переправился через Оранжевую Реку, а чуть позже за ним последовали фермеры, осевшие на берегах Оранжевой или обосновавшиеся на Зееку-Ривер (в 1798 году эта река была официально признана границей Капской Колонии, и губернатор Ван Плеттенберг поставил здесь маркер). К 1770 году небольшая группа фермеров жила в районе Сневбергена, который подобно Стромбергу представлял собой один из уступов гигантского внутреннего плато.
   Двумя годами позже треккеры достигли Брейнтйес Хоогте и вступили в долину Большой Фиш-Ривер. Сотню лет потомки фермеров, получивших участки на Лисбиик-Стрим, забирались все дальше и дальше, пока некоторые из них не обосновались более чем в тысяче километров от Де Каапа.
   Затем, совершенно неожиданно, миграция застопорилась. На севере путь треккерам преградили сухие пространства Намакваленда, на северо-востоке им мешало растущее противодействие бушменов Сневбергена, а на юге буры неожиданно для себя столкнулись с другим миграционным потоком. Сердцем этого встречного вала многочисленных, сильных и мужественных черных обитателей центральной Африки, являлись племена кхоса. Конечно, это было далеко не первое столкновение белого и черного человека в юго-восточной Африке. Хотя путешествия за Гамтоос-Ривер долгое время находились под официальным запретом, с начала столетия охотничьи партии стремились к Большой Фиш-Ривер. Участники этих экспедиций редко отказывали себе в удовольствии увести скот встречавшихся по пути готтентотов, но в 1702 году возле современного города Сомерсет-Ист они столкнулись с грозными кхоса, способными защитить свои стада. В 1736 году произошло еще одно столкновение, в ходе которого черные уничтожили партию белых охотников, углубившихся за Кейскама-Ривер.
   Но теперь, пятьдесят лет спустя, банту столкнулись с белыми людьми, направлявшимися на восток не охотиться, а закладывать фермы и строить дома на земле, которую черные племена считали своей собственностью. Столкновение закончилось битвой, а затем подобием патовой ситуации. В итоге Большая Фиш-Ривер стала наскоро слепленной границей между треккерами и банту. При этом река не представляла собой серьезного препятствия, поскольку в сухой сезон превращалась в тощий ручеек. Она была плохой границей и по другим соображениям: густой кустарник, росший вдоль берегов, предоставлял отличное укрытие угонщикам скота обеих рас. Зато Фиш стала подлинной границей в другом смысле - по ней проходила линия раздела радикально чуждых друг другу культур. Даже сегодня путешественник, пересекающий Фиш-Ривер, не может избавиться от странного сверхъестественного ощущения, что именно сюда уходит корнями многовековая борьба между белыми и черными, продолжающаяся в Южной Африке и ныне.
   Прощупав друг друга в ходе первых стычек, противники, недовольно ворча, осели по разным берегам Фиш. Скоро освоившись на новой территории, треккеры и банту принялись совершать регулярные набеги на стада друг друга. Белые проникали на восток вплоть до Буффало и Кей, а черные, в ответ, грабили фермы у самых Плеттенберг-Бей и Книсны.
   К концу восемнадцатого столетия, с границами, проходившими по Оранжевой и Большой Фиш-Ривер, треккеры стали обладателями территории, размером превышавшей Францию. Как народ они сплавились в замечательно однородную общность, развили свой taal в новый, своеобразный язык, получивший в позднейшее время название африканс. Этот язык сформировался на основе разговорного голландского с включением слов из немецкого, португальского, банту и некоторых других языков и диалектов. Треккеры совершенно оборвали связи с Европой и были готовы подобным же образом оборвать отношения с Компанией на Капе. Опасаясь такого развития событий, официальные лица Колонии пытались поддержать свой авторитет в отдаленных районах, назначив магистрат в Свеллендаме и Графф Ринете, но добились лишь усиления трений между служащими Компании и жителями пограничья. Открытое восстание вспыхнуло в 1795 году, когда значительная часть трекбуров отказалась подчиняться Компании и создала две собственные республики. В том же году Великая Британия, ведя очередную Столетнюю Войну с Францией, решила оккупировать Кап, чтобы защитить морские пути в Индию. Совершенно неожиданно африканеры обнаружили, что их lekker lewe угрожает уже не Голландская Восточно-Индийская Компания, а более грозный и сильный враг. Они стали заложниками политики расширения границ Британской Империи. Еще одну, не менее серьезную опасность представляла для треккеров деятельность британских миссионеров, прибывших на Кап следом за "красными мундирами" и ратовавших за проведение реформ касающихся цветного населения.

ДЕБАТЫ АФРИКАНЕРОВ

   За первые одиннадцать лет после Французской Революции "капскими" бурами управляли четыре различные администрации. В 1795 году на смену клеркам Голландской Восточно-Индийской Компании пришли представители британского правительства. После Амьенского мира 1802 года, вместе со скороспелой Батавской Республикой, в колонию вернулось голландское правление. Когда годом позже в Европе вновь вспыхнула война, британское правительство серьезно озаботилось "ключом от Индии", и в 1805 году к Капу отправился английский флот. В тревожное для Старого Света время, когда все внимание европейского континента занимали Аустерлиц и Трафальгарская битва, шестьдесят три британских корабля неприметно взяли курс на Южную Атлантику. После короткой стычки в Блаувберг-Страндских дюнах голландцы уступили силе, и началась вторая британская оккупация Капа. С этого времени бурами управляла череда сменявших друг друга губернаторов и должностных лиц, стандарты и ценности которых слишком отличались от их собственных. Новые хозяева Капа даже не пытались маскировать свое намерение возложить на буров утомительные обязанности содержания британской морской станции, расположенной на пути в Индию. Взаимоотношения англичан и голландцев осложнялись еще и тем, что новые владельцы имели склонность сочувственно и, пожалуй, предвзято выслушивать обвинения в сторону буров вместо того, чтобы сесть и спокойно обсудить хотя бы наиболее обоснованные, жалобы колонистов.
   Мало того. В формировании тенденциозного отношения официальных лиц и британской публики к бурам принимал активное участие сонм христианских миссионеров, полных решимости проповедовать новомодную доктрину братской любви и расового равенства каждому, кто их слушал. С их прибытием буры неожиданно попали под сокрушительный пресс либерализма и негрофилизма, которыми увлекалась британская публика того времени. Деятельность миссионеров, определенно, вызывала острую антипатию африканеров, которые не только пребывали в убеждении касательно своего расового превосходства над готтентотами и банту, но и искренне верили, что само существование белого человека в Африке зависит от подчинения туземных обитателей внутренних районов. Касаясь этого вопроса, нельзя не посочувствовать бурам, поскольку миссионеры в своей подавляющей массе оказались людьми, не имевшими опыта проживания в многорасовом обществе, и свои симпатии целиком адресовали цветным. Многие миссионеры происходили из прослойки ремесленников, обретя свое призвание в годы становления британского евангелизма. Например, Джон Филип, к которому африканеры испытывали особую ненависть, перед тем как вступить в лоно церкви, был заводским рабочим, а Роберт Моффат Куруманский начал жизнь садовником.
   Подобное прошлое неизбежно заужало широту их взгляда на местные проблемы, и эту беду могло компенсировать лишь основательное образование, которого миссионеры, как правило, были лишены. Нельзя отрицать, что цель этих людей была достойной, а их глубокая убежденность в изначальном равенстве людей заслуживает всяческого уважения, но, заняв одностороннюю позицию, миссионеры не желали выражать свое отношение к местным проблемам тактичнее и придерживались в отношении бюргеров излишне жесткого тона. Кроме того, конфликтуя с голландскими колонистами, они имели свободный доступ к уху губернатора Капа, и во многом именно благодаря их нашептыванию британская администрация в 1828 году издала указ об отмене любых законов, проводящих в жизнь дискриминацию по цвету кожи. Закон об обязательной паспортизации и "детское ученичество" также были отменены, и трудно не поверить бурам, утверждавшим, что главным результатом нововведений стало возросшее бродяжничество готтентотов и сопутствующая ему кража скота. Еще больше возмущал бюргеров найм готтентотов в качестве солдат для поддержания порядка в Колонии и факт, что слугам-готтентотам разрешалось (а скорее поощрялось) подавать официальные жалобы на несправедливое (по их мнению) обращение со стороны хозяев. В вопросах такого рода готтентоты не раз подстрекались миссионерами. Один из них хвастался, что послужил причиной ареста не менее двадцати белых фермеров под предлогом дурного обращения с цветными слугами. Следует принять во внимание следующее обстоятельство: ответ на подобное обвинение в суде означал, что мужчина должен на несколько дней, а то и недель, оставить на отдаленной ферме без защиты свою жену и детей. Можно понять возмущение одного из фермеров, который, получив вызов в магистрат, находившийся у черта на куличках, простонал: "Мой Бог! И так они обращаются с христианами!".
   Не все буры мирились с подобным положением дел, и в 1815 году произошел случай, ставший одним из переломных моментов в судьбе африканеров. Фермер Фредерик Безейденхаут игнорировал многократные вызовы подобного рода в Графф Ринет, не желая отвечать на обвинение в плохом обращении, выдвинутое одним из его готтентотов. Через два года солдаты-готтентоты под командованием белого офицера пытались арестовать Безейденхаута, тот оказал сопротивление и был убит. Через несколько дней его брат Йоханнес Безейденхаут, желая отомстить и "изгнать тиранов из страны", поднял восстание, развивашееся довольно вяло и закончившееся стычкой с драгунами у Слагтерс-Нек, в ходе которой сам Безейденхаут был убит, а его товарищи взяты в плен. Пятерых из них приговорили к повешенью. Казнь провели крайне неумело. У четверых приговоренных оборвались веревки, и их повесили лишь со второй попытки. Ужасную сцену, разыгравшуюся у Слагтерс-Нек (переименованного после этого события в Бутчер-Пасс), по приказу, поступившему из Капа, наблюдали все жители округа, и этот кошмар глубоко отпечатался в исторической памяти буров.
   Еще большее недовольство порождала слабость и открытость границы. Здесь белые и черные постоянно оспаривали друг у друга пастбища и охотничьи угодья, служившие неиссякаемым источником конфликтов. Несомненно, виновниками пограничных столкновений являлись обе стороны. Бурские коммандо совершали набеги за Фиш-Ривер, на что кхоса отвечали разбойничьими экспедициями, за которыми вновь следовали карательные вылазки буров. Маятник качался то в одну, то в другую сторону, пока, наконец, не устанавливалось кратковременное шаткое равновесие. Но после того, как британцы обосновались на Капе, у официальных лиц сформировалась стойкая тенденция пресекать попытки буров "вернуть христианский скот". Пит Уйс из Эйтенхаге, впоследствии ставший одним из лидеров Великого Трека, выражал не только свое мнение, говоря: "я предпочту скорее жить среди дикарей, где моя жизнь зависит от силы моих рук, чем быть повешенным британской полицией, считающей буров источником всех проблем, а кхоса неизменно безвинными...". Мы еще встретимся с этим коренастым голубоглазым блондином, пользовавшимся уважением, как буров, так и англичан, а сейчас скажем об этом человеке еще пару слов. В числе его друзей был и губернатор Капской Колонии сэр Бенджамин Дурбан, и полковник Гарри Смит. В свои тридцать восемь лет Уйс отличался невероятной энергией и непоседливостью. Лишь только вспыхнула Шестая Пограничная (Кафрская) война, Пит немедленно записался в коммандо и прининял активное участие в боевых действиях. 26-го октября 1835 года, возвращаясь домой после окончания конфликта, на пароме через Гамтоос-Ривер, Уйс узнал, что, пока он воевал, его жену взяли под стражу за, якобы, избиение черной служанки. Он немедленно направился в Порт-Элизабет, чтобы присутствовать на суде. И хотя Алиду Уйс оправдали и освободили, а служанке предъявили обвинение в даче ложных показаний, Пит Уйс был настолько раздражен, что обратился с жалобой на незаконный арест к губернатору Капа.
   А вот взгляд одного из соотечественников Уйса на ту же проблему под несколько иным углом: "В прошлом моя семя была пять раз начисто ограблена кафрами. В старые времена, будучи ограбленными, мы могли восстановить свое благосостояние, но теперь мои руки связаны, в то время как у кафров свободны". Число провокаций со стороны кхоса росло. Некоторые кульминационные моменты этой непрерывной борьбы, охватившей пограничье, получили наименование "Кафрских войн". Иногда историки называют их "Пограничными войнами". Наиболее разрушительной стала шестая Кафрская война 1834-35 годов, на несколько недель повергшая всех обитателей восточного Капа в состояние дикой паники. Иногда ее называют Хинтской войной, но на деле, хотя Хинтса и был вождем кхоса, его реальная власть ограничивалась восточным берегом реки Кей, и он не контролировал клан рабе, обитавший между Фиш-Ривер и Кей. Эта область, известная как Кискей, принадлежала вождю по имени Гайка или, правильнее, Нгквика. Именно люди Гайки в конце 1834 года вторглись в колонию, убили сорок белых мужчин (пощадив женщин и детей), сожгли около четырех сотен ферм и увели громадное количество скота и лошадей. Несмотря на то, что Пит Ретиф собрал фермеров Винтербергского округа для организации отпора рейдерам, кхоса хозяйничали в южных областях до Алгоа-Бей и Сомерсет Ист. "Семь тысяч подданных Его Величества, - жаловалось одно из официальных лиц, - за неделю доведены до нищеты".
   На счастье, в это время в Колонии находился полковник Гарри Смит. Этого прирожденного солдата, составившего себе достойную репутацию в Испании (во время наполеоновских войн на Полуострове), спешно отправили в новую "горячую точку". Резво взявшись за дело, Смит оттеснил противника до берегов Кей. Затем заключил мир с Хинтсой, заставив кхоса выплатить огромную контрибуцию скотом и уйти за Кей. Спорный район аннексировался как Провинция Королевы Аделаиды. К сожалению, полный успех энергичного полковника омрачился печальным инцидентом. Хинтса предложил себя в качестве заложника, пока не будет уплачена контрибуция, и даже вызвался сопровождать Смита в экспедиции по сбору скота. В качестве презента вождю выдали "прекрасную и мощную" лошадь, которой сановитый заложник не преминул воспользоваться. Улучив удобный момент, он притворился, что лошадь понесла. Гарри Смит пытался застрелить беглеца, но оба пистолета дали осечку. Тогда, бросившись в погоню, он настиг Хинтсу и сбил его наземь. Вождь не горел желанием снова оказаться в плену и "ожесточенно ударил меня ассегаем...", - как писал полковник в своих мемуарах. Хинтсе удалось скрыться в заросшем русле ручья, но его настигли, и в момент, когда беглец молил о пощаде, один из офицеров Смита раскроил ему череп, после чего британские и колониальные солдаты надругались над трупом.
   Этот печальный и неприятный финальный эпизод войны имел неожиданное продолжение. В то время как Смит, при поддержке губернатора Капа, пытался перенести границы колонии к Кей-Ривер и присоединить к ней Провинцию Королевы Аделаиды, новости о войне и сопутствующих ее окончанию драматических событиях достигли Лондона.
   Лорда Гленелга, британского Секретаря по делам Колоний, человека по натуре нерешительного и подверженного филантропии, потрясло описание трагических обстоятельств, сопровождавших смерть Хинтсы. Донесение, похоже, укрепило его во мнении, что регулярные неприятности на границе Капской Колонии провоцируются грубой нетерпимостью белых поселенцев, издевающихся над беззащитными кхоса. Один из его секретарей записал: "после внимательного изучения документов лорд Гленелг сказал, что возражает против войны как несправедливой по происхождению, жестокой по характеру и бессмысленной по результату". Лорд был глубоко убежден, что "...первоначальная правота находитя на стороне завоеванных, а не завоевателей...". Как результат, в декабре 1835 года в Южную Африку отправили депешу, которую члены "Клэпхэм Сект" - влиятельной группы реформаторов, ратовавших за освобождение рабов, запрещение работорговли и реформу уголовных наказаний, назвали "золотой", а южноафриканские колонисты "позорной" и "отбирающей плоды победы".
   Кроме осуждения действий администрации, депеша в каких-то двусмысленных выражениях говорила о возврате туземцам недавно завоеванной Провинции Королевы Аделаиды. Смит воспринял новости с глубоким негодованием. "С этого момента, - пишет он в своей автобиографии, - каждый акт жестокости со стороны кафров считался ответом на ранее пережитые ими притеснения". Он не скрывал своего презрения к бюрократам из Уайт-Холла, которые "вновь ввергали Провинцию Королевы Аделаиды в пучину варварства". Но его негодование не шло ни в какое сравнение с возмущением буров, считавших изгнание кхоса с берегов Фиш-Ривер лучшей из возможных гарантий мира на восточной границе.
   Хотя уход белых из Провинции до 1836 года не форсировался, слухи о колебаниях британской политики упорно циркулировали в Южной Африке, порождая в среде трекбуров, и без того разочарованных условиями жизни на востоке Колонии, неуверенность в своем будущем. Теперь к постоянному риску пограничной жизни и неизбежным конфликтам с черными добавлялся риск получить обвинение правительства в провоцировании новой войны. В этот год многие семьи решили эмигрировать из Колонии, поскольку та "перестала быть местом, где могли жить христиане".
   Конечно, подобные настроения возникли не в один момент. Уже несколько десятилетий фермеры подвергались всевозможным притеснениям, которые, хотя и выглядели булавочными уколами в сравнении с оставлением Провинции Королевы Аделаиды, тем не менее, внесли свою лепту в общий рост недовольства. В итоге добродушные и богобоязненные буры заговорили о революции и отделении от Британской Империи.
   Рассмотрим некоторые факторы, особенно волновавшие буров того времени. К сороковым годам в Капской Колонии из-за естественного роста численности африканеров и прибытия в 1820 году пяти тысяч британских колонистов стала ощущаться нехватка земли и, как следствие, возросли цены на нее. К тому же, несколько лет подряд, восточные провинции страдали от засухи - вечного проклятия Африки. Люди, пережившие хотя бы пару засушливых сезонов, поймут, почему засуха может довести фермера до отчаяния, заставив бросить все и отправиться в новую страну, где он не будет заложником неверной погоды. Еще одна проблема, действовавшая бурам на нервы, заключалась в медленном, но верном вытеснении родного языка английским, особенно в официальных кругах. Но, несомненно, самым тяжелым ударом для бюргеров стала британская политика освобождения рабов, в 1833 году принявшая силу закона на всей территории Британской Империи. Ее проведение сопровождалось, как с большой долей справедливости считали буры, неадекватной компенсацией владельцу. Особенно их раздражало, что мероприятие, словно умышленно, пришлось на сезон сбора урожая. В список обид свою долю внесли и миссионеры, щедро сыпавшие в адрес буров всевозможными обвинениями. Один из путешественников - Корнуоллис Харрис, посетивший Кап в 1835 году, считал, что обида на миссионеров в сердцах трекбуров никогда не угасала. Перечислив множество поводов для фермерских волнений, он добавил: "однако гораздо большее зло произошло от порочного влияния ханжей и интриганов, чье злонамеренное и необоснованное вмешательство, скрываясь под личиной человеколюбия, сосредоточилось, главным образом, на восточной границе".
   Признание равенства между белым и цветным никак не укладывалось в голове бура. Позже одна из женщин-африканеров - Анна Элизабет Стинкамп считала освобождение рабов, "ставившее их на одну ступень с христианами", противным Божественным законам и природному различению рас и религий, и спрашивала: "...не должны ли мы уйти, чтобы сохранить в чистоте нашу веру?".
   Таким образом, в тридцатых годах девятнадцатого века фермеры Восточного Капа то и дело собирались на stoep своих ферм. Они обсуждали отнюдь не виды на урожай, не состояние своих стад, и даже не затянувшуюся засуху. Наиболее животрепещущей темой бесконечных бесед была возможность ухода из-под британского контроля. Нелегкие думы о неизбежности восстания и отделения настолько овладели сознанием буров, что они уже не стеснялись выражать крамольные мысли вслух и все более склонялись к крайним мерам. Обычно следствием долго сдерживаемого раздражения является чрезмерная реакция. И Восточный Кап забурлил. Наиболее горячие головы призывали к вооруженному восстанию, но память о висельнице у Слагтерс-Нек была еще свежа, и большинство буров склонялось к общему исходу за границы Колонии. На западе и востоке открытого пространства было мало, к тому же путь туда преграждали кхоса. Зато на севере, за Оранжевой Рекой, раскинулись девственные земли с отличными пастбищами, к которым британцы, похоже, не проявляли никакого интереса. Малочисленные гриква, обитавшие за рекой, не представляли существенной проблемы, и казалось, этой территорией можно овладеть без особого риска.
   Охотничьи экспедиции, уходившие на север за слоновой костью, в те времена стали обычным делом, а гриква, или, как о них говорили буры - "бастарды" (поскольку большинство гриква являлись полукровками голландской и готтентотской крови), уже строили там фермы. Все больше фермеров-буров в сезон перегоняли скот за реку, используя преимущества свежих, неистощенных пастбищ. Некоторые из них даже селились в треугольнике, образованном реками Оранжевой, Каледон и Застрон. Один непоседа (Кунрад Буйс) в сопровождении пестрой кампании жен-банту, цветного потомства и английских дезертиров, вообще забрался далеко на север, и вскоре в колонию просочились слухи, что "народ буйс" обосновался возле Заутпансбергских гор, в прекрасной стране с достаточным количеством воды.
   Перед тем как планировать переселение, буры желали разузнать о новых землях как можно больше, и решили эту проблему, тайно подготовив три коммандо - Commissie Treks для разведки территорий за Оранжевой Рекой. Первое коммандо отправилось на запад, в засушливые земли, называемые сегодня Юго-Западной Африкой, и вернулось с разочаровывающими известиями о непригодности этих территорий для фермерства. Два других, проникшие в Наталь и район Заутпансбергского хребта, возвратились полные энтузиазма. Оба района изобиловали землей, пригодной для ведения хозяйства. В этих местах, утверждали коммандос, их соотечественники могут основать независимое государство и продолжать жить настоящей жизнью или, как они говорили - lekker lewe.
   Давайте взглянем на земли за Оранжевой Рекой, впоследствии ставшие провинцией Наталь, Трансваалем и Оранжевой Республикой.
   Верхний Вельд, в который трекбуры попали, взбираясь по крутым уступам горных хребтов, как оказалось, простирался далеко за Оранжевую, достигая высот более полутора километров над уровнем моря и, по мере удаления, становился все плодороднее. На востоке эти бескрайние степи упирались в громаду Дракенсберга (удачно прозванного Драконовыми Горами), большей частью неприступного вне перевалов. На западе вельд медленно понижался к засушливому бассейну пустыни Калахари. Равнину пересекал ряд спокойных рек, вяло извивавшихся в западном направлении меж берегов, заросших ивами. Вброд эти реки легче всего преодолевались в районе своих истоков - у Дракенсберга.
   С врожденной способностью метко подмечать характерные черты географических объектов и давать им подходящие имена, буры позже назвали эти реки Риит (камышовая), Моддер (илистая, грязная), Вилге (ивовая), Валш (обманчивые омуты), Реностер (носороговая), Олифантс (слоновья), Буффелс (кафрский буйвол) и Вааль (темная).
   За Ваалем гигантское плато продолжало подниматься к Витватерсранду и Магалисбергу, а затем, по мере приближения к Лимпопо, постепенно опускалось, прерываясь вначале Ватербергом, а затем Заутпансбергским хребтом. Обширная внутренняя страна, словно гигантский стол, раскинулась приблизительно на полторы тысячи километров в длину и шестьсот в ширину. Геологически ее слагали серии горизонтально залегающих осадочных слоев, из которых дожди и ветры за многие миллионы лет вымыли большую часть пород, оставив случайные массивы более твердых включений, лучше сопротивлявшихся эрозии. И сегодня монотонность зеленовато-золотистой степи то там, то здесь нарушают мерцающие в синеватой дымке причудливые громады скал. Иногда это большие плосковершинные "столовые" горы с резко-обрывающимся скалистыми краями, иногда небольшие изолированные копи (kopies), со склонами, усыпанными валунами, словно после стаявших ледников или альпийских морен. Эти холмы скрашивают однообразный пейзаж, с непривычки утомляющий взгляд европейского путешественника, и в монотонности их появления есть своя убаюкивающая прелесть. Вельду присуща особенная красота, совершенно отличная от пестрого разнообразия Европы, и его очарование не сразу открывается северному глазу. Но бескрайнее светло-голубое небо, ощущение безлюдности земли, уходящей в бесконечность, томительная тишина и слабогорький запах трав обостряют чувства путешественника, порождая в его сердце странную грусть по чему-то вечному. Почти каждый, кто какое-то время пробыл в вельде, неизменно стремится вернуться вновь.
   Климат Верхнего Вельда - один из самых благоприятных в мире. Воздух там всегда свеж и бодрящ. Зимой яркие, сверкающие дни сменяются звонкими холодными ночами, иногда с легким дыханием мороза. Летом жару смягчают частые грозы, придающие воздуху невероятную прозрачность. Вельд удивительно здоров и для людей, и для животных. Его пастбища - лучшее, о чем могут мечтать скотоводы, а по изобилию дичи, как отмечали первые исследователи и вуртреккеры, он превосходил даже Капскую Колонию. Повсюду вперемешку с зебрами и страусами бродили огромные стада блесбоков, гну, шпрингбоков, баутебоков, квагг и бубалов.
   За Витватерсрандом абсолютные высоты понижаются до восьмисот метров, и, по мере приближения к Тропику Козерога, прекрасные пастбища увядают, сменяясь буш-вельдом и Нижним Вельдом. Нижний Вельд это дикое царство колючих, блестящих на солнце кустов и цепких, надежно удерживающих в своих объятиях деревьев мопани. Линию его горизонта, чем-то напоминающего морской, нарушают лишь каменистые копи, гномоподобные баобабы да кое-где одинокие смоковницы, тянущие свои узловатые ветви к синеве небес. Сотни бродячих торговцев, несущих всякие безделицы из португальских Софалы, Инхамбане и Лоренцо Маркеса для обмена на слоновую кость и рабов внутренних районов Африки, протоптали в тех местах десятки троп. Эта жаркая страна, скупая на тень, кишащая москитами и мухой цеце, поющая после дождей мириадами цикад, продолжается до самой долины Лимпопо с ее еще более нездоровым климатом.
   Муха цеце и переносимая ею болезнь нагана - вообще один из "бичей Господних", свирепствующих в Южной Африке. Первыми с ней, очевидно, столкнулись охотники за крупной дичью. Иногда охотничья партия со своими волами, лошадьми и вьючными мулами вьезжала в невинного вида кусты, а спустя какое-то время животные начинали падать и незадачливым добытчикам приходилось возвращаться из экспедиции пешком. Слово нагана означает "уныние и упадок духа". Болезнь поражает в первую очередь лошадей. Сначала у них начинает блестеть шкура и вылезает шерсть, они быстро худеют, на животе появляются большие водянки, из носа течет слизь. Глаза постепенно застилаются молочной пленкой, и наступает слепота. Наконец они падают и вскоре погибают. То же самое происходит с крупным и мелким домашним скотом. Эта "казнь Господня" свирепствует преимущественно на высотах ниже километра над уровнем моря и почти неизвестна в Верхнем Вельде.
   Дракенсберг извивается до самых хребтов Стормберга и Снеуберга, и буры с благоговением говорили о нем как о Berg - Горах. Его вершины серией пиков взлетают почти на тысячу метров над восточным краем Верхнего Вельда, а затем резко опадают вниз к райской земле Наталя, которому это имя в далеком 1497 году дал сам Васко-да-Гама. Дракенсберг, словно сказочный дракон, окаймляет всю Южную Африку. Восточный склон этих "маленьких Анд", изорванный бесчисленными провалами, ущельями и каньонами, образует природный барьер между высокогорными степями внутренних территорий и субтропическим побережьем Индийского океана. Наталь, большей частью лежащий гораздо ниже, примыкает к Бергу серией предгорий, а затем сбегает на юг, к золотистым пескам океанского побережья. Тугела, рождаясь на склонах Дракенсберга, делит провинцию почти пополам, питая значительную ее часть своими притоками. Названия некоторых из них, наподобие Блаукрантц и Бушмен-Ривер, связаны для вуртреккеров с горькими воспоминаниями.
   За столетие до описываемых событий обширные территории Верхнего Вельда и Наталя заселили племена банту, устремившиеся на юг от заливаемых дождями лесов Конго, смешиваясь по пути с хамитскими племенами и бушменами. Банту - народ пастухов, отважных и воинственных, всю жизнь оспаривавших друг у друга право обладания пастбищами и скотом. В это время на землях между Дракенсбергом и морем обитали племена нгуни, а в Верхнем Вельде хозяйничали сото-говорящие племена. Но в течение почти десяти лет (с 1818 по конец 20-х годов 19-го столетия) часть Наталя, лежащая южнее Тугелы, и значительная часть Большого Плато подвергались катастрофическому опустошению, бедствию, о котором африканцы до сегодняшних дней с мистическим ужасом говорят как о Мфекане - Катастрофе.
   Произошло следующее: столкнувшись с противодействием своему продвижению на берегах Фиш-Ривер, банту обратили свой взгляд на север. В хрупком равновесии сравнительно мирных взаимоотношений банту и нгуни назрел кризис. В то время у банту на первые роли выдвинулся Дингисвайо - вождь племени мтетва, изменивший традиционную манеру ведения боя. Дингисвайо требовал от воинов сражаться в плотных рядах, напоминавших европейские батальонные порядки. Новый тип боевых построений позволил ввести более совершенные тактические приемы, увеличить ударную силу и стойкость отрядов. Как следствие, соседние племена не могли противостоять натиску его армии и вскоре, покорившись, объединились в конфедерацию под контролем Дингисвайо. Долгое время считалось, что талантливый дикарь почерпнул новые приемы у европейцев, в частности, с подачи доктора Кована - шотландского исследователя, исчезнувшего на берегах Лимпопо в 1808 году. Но в данном случае предания ошибаются, поскольку Дингисвайо ввел свои реформы до этой даты, хотя "европейский след" не исключен. Возможно, он позаимствовал идею у португальцев в Мозамбике. После смерти Дингисвайо, последовавшей в 1818 году, власть перешла к Чаке - вождю родственного племени зулусов. Новый король воспринял и усовершенствовал тактику Дингисвайо, вооружил своих воинов короткими ассегаями, снабдил их щитами из воловьей кожи высотой под два метра и выучил атаковать формацией в виде полумесяца. При этом фланговые "рога" в нужный момент, по сигналу, смыкались, окружая врага, после чего начиналась тотальная резня. Эти нововведения оказались настолько эффективными, что в течение нескольких лет непобедимая армия Чаки покорила всю территорию к востоку от Дракенсберга между реками Понгола и Тугела. Численность зулусов стремительно росла, поскольку они забирали себе девушек из покоренных племен, становясь обладателями не только огромного количества "реквизированного" скота, но и внушительных гаремов. В свою очередь потребность в пастбищах для бесчисленных стад толкала Чаку на продолжение войны, сопровождавшейся новыми завоеваниями и уничтожением коренных племен. Считается, что до своей смерти в 1824 году этот человек был ответственен за гибель полутора миллионов людей. Участок Наталя, лежащий к югу от Тугелы, совершенно обезлюдел, а его чудом уцелевшие обитатели через Дракенсберг бежали на Большое Плато. Одно из племен - нгванени, под предводительством вождя Мативане, будучи изгнанным со своей земли, начало войну с хлуби, а когда давление Чаки усилилось, ушло в Верхний Вельд, сея ужас среди людей сото. Это лишь одно из событий, обусловивших миграции банту. Волна за волной страдающие от голода воины, в сопровождении плетущихся за ними жен и детей, слонялись по вельду. В хаотическую цепную реакцию оказались вовлечены около двух с половиной миллионов людей. Следующие одна за другой кровавые бойни своей разрушительностью и бессмысленностью напоминали прокатившуюся по Европе Тридцатилетнюю Войну, в которой одна лишь Германия лишилась почти пяти миллионов человек. В некотором роде дело обстояло еще хуже: многие воины, не выдержав мук голода, попробовали вкус человеческой плоти и превратились в банды каннибалов, единственной целью которых стала охота на людей. Словно животные, гонимые страхом перед колотушками погонщиков, ни одна группа не осмеливалась осесть в облюбованном месте, опасаясь других волн беглецов, перекатывающихся через Дракенсберг. Они уходили все дальше по междуречью Оранжевой и Вааль, оставляя за собой полосу опустошенной земли, заваленную горами человеческих костей. Лишь небольшие группки отчаявшихся мужчин и женщин пытались спрятаться в укромных местах и добывать средства пропитания на диких равнинах, пока, скорее всего, также не скатывались к каннибализму.
   Колониальные власти изгоняли беглецов, норовивших пересечь Оранжевую, но некоторые племена все же нашли пристанище в суровой Калахари. Часть батлоква, или "Людей Дикой Кошки", под предводительством "женщины большого ума" по имени Мантатиси, обосновались в горах современного Лесото, деля их с племенами вождей Мативане и Мошвешве. На фоне всеобщего кошмара, затопившего Верхний Вельд, Мантатиси должно быть обладала неординарным, внушающим уважение характером. Туземцы пугали друг друга легендами, что у нее был лишь один большой светящийся глаз в центре лба. Доктор Моффат, живший в относительно безопасном Курумане, говорил, что: "могучая женщина по имени "Мантати" стояла во главе непобедимой армии, многочисленной как саранча, несущей опустошение и разруху, куда бы она ни шла". Моффат писал: "она вскармливает армию собственным молоком, пускает впереди себя шершней и делает мир необитаемым".
   В это время земля севернее Вааля подвергалась опустошению со стороны нгуни. Матабеле - родственники зулу, впали в немилость Чаки и в 1822 году медленно отступали через просторы будущего Трансвааля, уничтожая или сметая со своего пути сото и тсвана. В конце концов, они осели в плодородной долине реки Марико, протекавшей, казалось, на безопасном расстоянии от Зулуленда. Под руководством своего вождя - Мзиликази (миссионеры и буры использовали различный спеллинг имени этого монарха банту, иногда упоминая о нем как о Моселекатсе), матабеле стали для миролюбивых сото ничуть не меньшей бедой, чем импи Чаки.
   Таким образом, большая часть земель, на которые планировали мигрировать буры, к 1830 году практически лишилась населения. Основная масса беженцев группировалась вокруг Мошвешве и Мантатиси-Секоньелы, в труднопроходимых дебрях Лесото. Матабеле прочно обосновались в долине Марико, а грозные зулусы правили империей, включавшей большую часть современного Наталя. Их отлично вымуштрованная армия была разделена на отряды по тысяче человек, имевшие собственную униформу, в том числе головной убор из перьев и щит определенных цветов. В 1828 году великого Чаку сменил Дингаан. Новый король мог вывести в поле пятидесятитысячную армию (для сравнения Мзиликази имел лишь около шести тысяч бойцов). Натаниель Исаакс (британский еврей, совместно с лейтенантом Френсисом Фаревеллом и доктором Френсисом Финном принимавший участие в создание торгового поста Порт-Наталь) очень хорошо знал зулусов времен правления Чаки и оставил нам несколько живых и доброжелательных описаний этих, пожалуй, наиболее интересных людей банту. Он писал: "Мужчины высокие, атлетические, пропорционально сложенные с приятными чертами лица. Главный их порок - страсть к войне. Женщины имеют большей частью располагающую наружность, преимущественно грациозные фигуры, правильные и приятные черты", и, как он добавлял "свободно демонстрируют свою чувственную распущенность". Зулусские женщины произвели впечатление на Исаакса не только чрезмерной чувственностью, но и невероятной выносливостью. "Одна женщина, - рассказывает он нам, - с двухгалоновым горшком воды на голове и ребенком за спиной, привязанным на цыганский манер, за день прошла двадцать пять миль, и на следующее утро спокойно родила ребенка".
   Теперь вернемся к Commissie Treks, организованным в 1834 году фермерами восточной провинции Капской Колонии. Подобно шпионам Иисуса Навина, они направились разведывать земли за Оранжевой. Треккеры снарядили три экспедиции. Первая, как мы помним, вернулась из района современной Юго-Западной Африки с известиями, что там лежат пустынные земли, совершенно непригодные для поселения. Второй отряд, возглавляемый бюргером по имени Сольтц, идя на север, достиг Зоутпансберга. По счастливому стечению обстоятельств он разминулся с патрулями матабеле, и у подножья гор встретился с народом буйс. Разведчики возвратились в Колонию с рассказами о бескрайних безлюдных равнинах, изобилующих сочными травами.
   Третий отряд поведал еще более захватывающие истории. Это была самая большая экспедиция, состоявшая из двадцати одного мужчины, одной женщины, множества цветных слуг и четырнадцати вагонов. Ее возглавлял уже знакомый нам Питер Уйс. Партия шла по следам доктора Эндрю Смита, двумя годами ранее проложившего путь с восточного побережья в Наталь. Рассказыая о новых земелях Смит не скупился на краски. "Наталь,  - утверждал он, - изобилует реками и речушками, воду из которых можно подвести на тысячи акров, при относительно небольших издержках". Бур по имени Виллем Берг, сопровождавший доктора Смита, восторгался Наталем еще больше. "Гоподи! - повторял он своим друзьям, - я никогда в жизни не видел такой прекрасной земли". Пит Уйс вошел в контакт с вождями Хинтсой (кхоса) и Факу (пондо), пытаясь добиться у них разрешения на поселение, но те советовали ему вначале договориться с их врагом - Дингааном, не возражая против создания буферной зоны между ними и зулу.
   Наталь изумил и восхитил отряд Уйса. За грозно вздыбившимся Дракенсбергом лежала страна тенистых рощ и журчащих рек, даже более щедрая, чем расписывал Смит. "Только Небеса, - восклицал Уйс, - могли быть прекраснее". Натальланд, как называл эту землю Уйс, обладал перед Верхним Вельдом существенным преимуществом - хорошей природной бухтой. За предшествующие десять лет на ее берегах осели тридцать европейцев, в основном англичане - охотники и торговцы слоновой костью. Они поддерживали достаточно дружественные отношения с Дингааном, и постепенно рядом с ними обосновалось до двух тысяч африканцев. Белые чувствовали себя настолько уверенно, что 23-го июня 1835 года реорганизовали свое разбросанное очагами поселение в город и в честь губернатора Капа назвали его Дурбан. Эти люди тепло приняли членов натальского Commissie Treks. Пребывая в Натале, Уйс предпринял попытку войти в контакт с Дингааном и утвердился в мысли, что король не возражает против заселения бурами пустующих земель южнее Тугелы. С такой благоприятной информацией, которая, скорее всего, была продуктом самообмана, поскольку из-за полноводности Тугелы общение с зулусами свелось к перекрикиванию через реку, отряд вернулся домой. В целом, разведчики отлично справились со своей работой. Их единственным, но как показала жизнь, существенным промахом, стала неадекватная оценка возможного противодействия со стороны матабеле и зулусов.
   Уже первые рапорты экспедиций посеяли семена раздоров на многие последующие годы. Где же лежит "Обетованная Земля" африканеров: в Верхнем Вельде, как настаивал Схольц, или в Натале, всем сердцем полюбившемуся Уйсу? Несомненно, оба варианта имели свои преимущества и недостатки. Гигантское плато за Ваалем располагалось дальше от британского глаза, но не имело выхода к морю, способного обеспечить реальную независимость эмигрантов. С другой стороны, Наталь обладал великолепной бухтой (настолько великолепной, что британцы в любой момент могли на нее позариться), и его земля, бесспорно, отличалась большим плодородием. Правда, хотя реакция Дингаана и выглядела дружелюбной, буры не обольщались относительно туземных нравов, зная, что дикая армия зулусов, словно черная грозовая туча, будет постоянной угрозой для их ферм и семей.
   Дебаты об исходе из Колонии будоражили буров в течение всей первой половины тридцатых годов. Поскольку основной вопрос - быть ли треку к этому моменту решили положительно, бюргеры принялись обсуждать конечный пункт переселения. Зоутпансберг или Наталь? Все говорили, но никто не решался двинуться. Первым снялся с места Андрис Хендрик Потгитер, рискнувший всем во имя главной национальной идеи африканеров - жить по собственным правилам. Собрав многочисленных родственников и объединившись с семьями Стейнов, Либенбергов, Крюгеров, Бота и Роббертсов, он приготовился к треку на север.
   Перед выступлением предстояло сделать немало: продать фермы (пусть с убытком), получить деньги и закупить все необходимое для дальней дороги. После многочисленных хлопот запасы пищи и пороха были собраны, вагоны починены и под завязку забиты всевозможным имуществом, отправлены бесчисленные письма друзьям с рассказами о планах и указанием возможных мест встречи. Трек начался самостоятельным движением семейных групп, и только в потенциально опасном районе за Оранжевой Рекой, для обеспечения взаимной защиты, они планировали сойтись в один караван.
   Таким образом, Трек стал не внезапным массовым разрывом африканеров со своей прошлой жизнью, а спланированным неторопливым процессом, нараставшим словно река, в которую вливаются ручьи, по мере того, как отдельные семьи обрубали корни, связывавшие их с почвой Капа. Вначале нож африканерского антагонизма казался тупым, способным оставить на теле Капской Колонии лишь небольшую рану. С насиженных гнезд снялись всего около двухсот человек. Лишь впоследствии, когда новости о ликвидации Провинции Королевы Аделаиды достигли ушей ее обитателей, выяснилось что на самом деле рана очень серьезная. Размеры эмиграции разраслись и стали угрожать самому благополучию Колонии.
   Пока шли приготовления к основному Треку, Потгитер отправил две семейные группы проторить путь к Зоутпансбергу. Они должны были найти земли, пригодные для поселения, и ожидать главные силы Потгитера, разыскивая, тем временем, пути к португальским Лоренцо Маркес (на берегу Делагоа-Бей), Инхамбане или Софале. Лидерами первопроходцев - voorste mense Великого Трека, Потгитер избрал своего кузена Йоханнеса Ван Ренсбурга и богатого фермера по имени Лауис Трегардт.
Оценка: 7.20*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"