Аннотация: Несколько глав из новой книги о Трансваале и Оранжевой республике в предвоенные годы и войне 1899-1902
ЧЕЛОВЕК С РУЖЬЕМ
Борьба буров Оранжевой Республики и Трансвааля с Британской Империей всколыхнула весь мир. 11 октября 1899 года судьба далеких южноафриканских государств, вдруг, обеспокоила людей, днем ранее даже не подозревавших о существовании такого народа, как буры. Еще бы - затерявшаяся в вельде кучка дремучих фермеров, осмелилась бросить вызов самой могущественной империи мира, в распоряжении которой имелись и несметные финансовые ресурсы, и обученная армия, и последние технические достижения.
В 1899 году на театр военных действий устремился сонм военных наблюдателей, журналистов и писателей из Европы и Америки. Три долгих года тема англо-бурской войны не сходила со страниц мировой прессы.
Что это за народ? Откуда он взялся и куда идет? В чем истоки его сил и его слабостей? Был ли у него шанс? В данной книге предпринята попытка кратко ответить на эти вопросы, вовсе не претендуя на полноту охвата и глубину раскрытия темы. В основу работы легли увлекательные заметки американского журналиста Говарда Хеллигаса, бывавшего в Южной Африке до начала конфликта, и посетившего армию буров на первом этапе войны.
В настоящем варианте книга, представляет собой лишь костяк будущей работы, но мне кажется, даже в таком виде, она будет интересна читателю, желающему глубже разобраться в истории конца девятнадцатого - начала двадцатого века. Ее можно рассматривать, как своего рода продолжение книги "Великий Трек. Освоение Южной Африки белым человеком". Тем, кто интересуется только военной стороной вопроса, в большей степени полезна вторая часть работы. В любом случае - приятного чтения.
ЮЖНАЯ АФРИКА КОНЦА ДЕВЯТНАДЦАТОГО СТОЛЕТИЯ
Южная Африка - легендарная страна золота и алмазов, слоновой кости и малярии, за которую боролись находившаяся на пике могущества Великая Британия, молодая и энергичная Германская Империя и угасающая, но еще не забывшая о былой славе Португалия. В этой книге речь пойдет о судьбе четырех колоний, находившихся в зоне влияния Британии. 11 октября 1899 года волею судьбы, человеческой гордыней и алчностью, Капская Колония, со знаменитой Столовой Горой и почти европейским Кейп-Тауном, благоухающий Наталь и две отрезаные от моря, затерявшиеся в бескрайнем вельде бурские республики - Оранжевая и Южно-Африканская (Трансвааль), оказались втянутыми в самый громкий колониальный конфликт конца девятнадцатого века.
Говоря об обитателях Южной Африки политики, журналисты и писатели условно выделяли три главных сообщества: уитлендеров - чужаков, приехавших в Африку за богатством и с нетерпением ожидавших момента, когда смогут ее покинуть, коренных белых (африканеров), мечтавших, что бы это время поскорее наступило и черных, не надеявшихся ни на что. Буры - коренные жители, Капской Колонии, Оранжевой Республики, Трансвааля и Наталя, составляли приблизительно половину (около полумиллиона человек) белого населения, проживавшего южнее Замбези-Ривер, вторая половина приходилась на недавно натурализовавшихся европейцев и уитлендеров. Популяция черных насчитывала около пяти миллионов, делясь на множество племен, постоянно враждующих между собой, но объединенных затаенной ненавистью к белому человеку.
Юг материка заселялся европейцами в ту же эпоху, когда Северная Америка уничтожала индейцев, и подобно Америке, разрывался на части политическими интригами, расовым антагонизмом, скрытой ревностью и открытыми раздорами. Африканеры голландского происхождения (в основном жители Капской Колонии и Наталя) и буры имели общего врага - уитлендеров. Капские британцы прохладно относились к обитателям Наталя, будучи относительно едиными с последними в противостоянии голландцам и бурам, в то время как в действительности, у всех белых в Африке был лишь один настоящий враг - черные.
Южная Африка это не знойные пески Сахары и не дикие непроходимые заросли экватора. В этом уголке земного шара густые леса соседствуют с плодородными равнинами, а безводная пустыня с великолепными пастбищами. Здесь можно встретить огромное разнообразие почв, климата и рельефа, и это сочетание настолько удачно, что к концу девятнадцатого века не менее полумиллиона белых нашли его привлекательным для жизни. Прибрежная полоса, шириной в полторы сотни километров отличается плодородием, здоровым климатом и хорошими условиями для поселения. За ней, вглубь континента, простираются несколько сотен километров высокогорных плато и покрытых лесами гор. Еще глубже находится Большое Кару - полупустынное преддверие холмистых равнин Кимберли, Оранжевой Республики и Трансвааля. В сухой сезон Кару выглядит унылым царством иссушенных солнечным зноем тощих пучков травы да вечных облаков желтой пыли, размывающих горизонт. В нем пересыхают не только ручьи, но и реки, и пассажиру поезда, ползшему из Кейп-Тауна на север, казалось, что единственными живыми существами в этом аду были изредка встречавшиеся пастухи-буры и их терзаемые жаждой стада.
Чем дальше на север, тем больше оживает окружающий мир, но настоящее буйство жизни возвращается в него лишь с началом сезона дождей. Ливни, в сравнении с которыми европейские дожди выглядят легкой моросью, могут идти неделями, напитывая степи, или вельд, как их называют буры, долгожданной влагой, а земля покрывается густыми сочными травами.
В сердце этих бескрайних равнин, за Оранжевой Рекой и Ваалем, в тысячах километрах от мыса Доброй Надежды (Капа), притаились золотые жилы Ранда, затмившего собой Калифорнию и Клондайк. Еще дальше на север лежали почти неразведанные Машоналенд и Матабелеленд.
Из облюбованных белым человеком регионов Южной Африки, наименее заселенным оставалась Южно-Африканская Республика, или, как ее чаще называли, Трансвааль - царство щедрого солнца и бескрайних равнин. Если бы природа спрятала золото и алмазы в ином месте, никто, кроме буров, не проявил бы ни малейшего желания селиться за Оранжевой и Ваалем - в странах столь непривлекательных для большинства европейцев и сравнительно малопродуктивных.
Капская Колония и Наталь - британские владения на побережье - выглядели их прямой противоположностью. Благодаря климату эти колонии были комфортны для проживания, их почвы удивительно плодородны, а труд негров дешев.
Столицей Капской Колонии являлся Кейп-Таун. К концу столетия его населяли около пятидесяти тысяч обитателей, преимущественно англичан, каждый из которых казался озабочен лишь прибытием очередного почтового парохода из метрополии. Долгое время город являлся сердцем всего региона, пока неожиданно выросший в вельде Йоханнесбург не превратил его в обыкновенный транзитный пункт. Кейп-Таун мог похвастаться не только электрическим освещением, трамваем, хорошими доками и великолепной железной дорогой, уходившей вглубь континента, но и всеми другими атрибутами английского города.
Любой британец имел основания им гордиться, поскольку перед его глазами высилась статуя королевы Виктории, по улицам слонялся верный "Томми Аткинс", и повсюду развевался британский флаг. В Кейп-Тауне заседали политики, определявшие интересы Британии во всем регионе. Из Южной Африки в Лондон вели два телеграфных кабеля, и оба они погружались в океан у Кейп-Тауна.
Около трех дней пути, если следовать морем вдоль восточного побережья на север, располагалась колония Наталь. Отвоеванный бурами у зулусов, а затем, в свою очередь, отобранный британцами у буров, этот райский уголок пытался дистанцироваться от Капской Колонии, во всех вопросах, касающихся собственного развития. Находясь дальше от метрополии и будучи моложе, Наталь сумел избежать политического чванства Кейп-Тауна, и пытался идти собственным путем.
Находясь в плодородной прибрежной полосе, Наталь предоставлял прекрасные возможности трудолюбивым поселенцам, большинство которых были шотландцами самой крепкой закалки, сумевшими создать в Южной Африке своего рода миниатюрную Шотландию. Дурбан - морские ворота колонии. Широкие, обсаженные пальмами и цветами улицы, рикши-зулусы, великолепные окрестности и здоровый климат делали Дурбан самым уютным городом на всем Черном Континенте. В отличие от него, Питермаритцбург, столица колонии, не мог похвастаться ничем, кроме имени.
Колония производила большое количество кофе, чая, сахара и фруктов, поставляя их в трансваальский Йоханнесбург, который, в свою очередь, порождал много золота и не меньшее количество проблем.
Оранжевая Республика, подобно Трансваалю, лежавшая в далеком вельде, изначально не имела для Британии ни малейшей коммерческой ценности. Но в семидесятых годах девятнадцатого столетия, после открытия алмазных копей Кимберли, у страны начались неприятности. В отличие от Трансвааля буры Оранжевой Республики не решились противостоять могущественному соседу, позарившемуся на их богатства. Британия приобрела у местного вождя сомнительные старые права на соблазнившие ее земли, и хотя арбитражный суд не признал эти притязания, англичане, по праву сильного, объявили алмазоносные земли своими. Под давлением и угрозами Оранжевая Республика уступила район Кимберли за сумму в девяносто тысяч фунтов. К концу столетия шахты, принадлежавшие синдикату, возглавляемому символом британского империализма - Сесилом Родсом, принесли более восьмидесяти миллионов фунтов прибыли.
Черные племена, в начале века владевшие всей Южной Африкой (за исключением небольшой части земель, принадлежавших Капской Колонии, и нескольких квадратных километров на восточном побережье), к концу столетия низвели до положения изгоев. Они сохранили за собой лишь небольшие территории и резервации. Черные не имели доступа к благам цивилизации, за исключением Капской Колонии, где с определенными оговорками им предоставили право голоса и, в общем-то, мало выиграли с наступлением в Африке эры белого человека, несмотря на все усилия миссионеров и британского правительства.
Лишенные лучших земель, туземцы платили налоги за менее продуктивные участки территории. Относительно немногие из них находились на заработках дольше трех месяцев в году, да и то, лишь под угрозой наказания за неуплату налога. За исключением обитавших в городах и поселках, туземцы носили скудные одежды своих отцов и следовали старым привычкам и обычаям. Колдовство и суеверия продолжали править умами большинства черных, причем во многих районах колдовство, несмотря на преследование закона, по-прежнему практиковалось в самых изощренных формах. Продажа туземцам "великого цивилизатора" - рома - находилась под запретом во всех государствах и колониях.
Несмотря на щедрое использование белыми пуль "дум-дум", пулеметов и других продуктов цивилизации, с пресечением извечной межплеменной резни черное население быстро росло. К тому же Колониальный Офис всевозможными способами поощрял туземцев. В Натале практиковалось все, что способствовало увеличению численности населения колонии. Правительство закрывало глаза даже на полигамию, что использовалось туземцами в полной мере.
Бессчетные полицейские посты и магистраты покрывали всю страну, предотвращая междоусобные войны и мелкие стычки. Правительство колонии оградило зулусов от внешних войн, эпидемий и голода. Радикальные методы времен легендарного Чаки, регулировавшего численность своих подданных дубинкой и ассегаем, сменились близорукой филантропией британской администрации.
В результате, за короткое время, численность черного населения Наталя четырехкратно превысила число подданных Чаки. В колонии сложилась угрожающая ситуация, когда пятидесяти тысячам белых противостояли до полумиллиона зулусов, не смирившихся с поражением в последней Зулусской войне.
Трансваальские буры - народ охотников, пастухов и фермеров, пытаясь ускользнуть от навязчивых объятий Британской Империи, на свою беду поселился на участке земли, где природа спрятала одно из ценнейших своих сокровищ.
В течение десятилетия золотые шахты Витватерсранда покрыли отвалами пастбища, на которых буры еще недавно безмятежно пасли стада и отары. Нежданно оказавшись обладателями несметных богатств, они, как и следовало ожидать, приобрели множество проблем, главной из которых стал могучий британский сосед, положивший глаз на золото.
Но, золото же, превратило Трансвааль в неиссякаемый источник, из которого черпала средства к существованию вся Южная Африка. Республика стала главной шестерней всей южноафриканской машины. Если в Трансваале возникали проблемы, Капская Колония, Наталь и Оранжевая Республика, дыша с ним в такт, также приходили в волнение. Когда Трансвааль процветал, процветала вся Южная Африка, когда испытывал затруднения, соседи также впадали в депрессию.
До открытия алмазов и золота Южная Африка в деловом мире была пустым звуком. Она ничего не экспортировала, производя лишь то, что требовалось для внутреннего потребления и, будучи слишком бедной, не могла импортировать значительные количества товара. Открытие алмазных трубок Кимберли, на мгновение оживило жизнь и торговлю всего региона, но образование синдиката "Де Биирс", монополизировавшего отрасль, положило конец краткому периоду всеобщего процветания и обрекло индивидуальных старателей на нищету.
Регион вновь вернулся к полусонному существованию, когда в Трансваале обнаружили золото. На этот раз не нашлось достаточно сильного синдиката, способного объединить все шахты и монополизировать индустрию, а наученные горьким опытом Кимберли, буры решительно противились попыткам выдавить их с этой территории.
Одновременно происходила очередная перетасовка местной геополитической колоды. Пока Лобенгула - вождь племен, обитавших западнее Трансвааля - контролировал свою страну, строители Британской Империи были стеснены в действиях, поскольку Трансвааль выступал единственным проходом в обширные центральноафриканские области. Когда же власть над державой Лобенгулы перешла в руки британцев, многие ожидали, что Трансвааль утратит свою ценность, как ключ к Центральной Африке. Но, благодаря золотым рекам, потекшим в государственную казну, республика, заняла доминирующие экономические позиции в регионе, приобретя соответствующее политическое значение и став настоящим сердцем Южной Африки.
Витватерсранд - узкая полоса золотоносной земли, тянется более чем на сотню километров с востока на запад. За двадцать лет с момента находки золота, покрытый буйными травами вельд превратился в гигантское нагромождение городков и поселков. Там, где прежде путешественник изредка встречал одинокие фермы, к концу столетия высились сотни шахтных копров, от которых сотни стволов и штреков потянулись к золотоносным пластам. На смену меланхоличным воловьим упряжкам пришли скоростные локомотивы, а слепленные на скорую руку хижины фермеров превратились в Йоханнесбург - город, ставший домом для сотни тысяч людей и фактической столицей региона. Все главные дороги Южной Африке теперь вели к Йоханнесбургу.
Трансвааль, превратился в главного производителя денег и главного потребителя. Будучи внутренним государством, он стал кормильцем для Капской Колонии, Оранжевой Республики и Наталя, отрезавших его от моря. Каждая тонна груза, поступавшая в Трансвааль через Капскую Колонию, становилась жертвой высоких таможенных пошлин и невероятных расценок на перевозку. Оранжевая Республика также облагала груз пошлиной и брала плату за провоз по своей территории. Третий налог, кроме стоимости перевозки, шел в пользу правительства Трансвааля. В итоге грузы, доставляемые из Европы и Америки, облагались пошлиной пароходной линии, Капских Железных Дорог, Трансваальской Железной Дороги, а также таможенными пошлинами Капской Колонии, Оранжевой Республики и Трансвааля.
Особенно нагуливала жир Капская Колония. С учетом значительных накладных расходов по обслуживанию неприбыльных линий, главная магистраль Капских Правительственных Железных Дорог приносила прибыль от пятнадцати до двадцати процентов. Таможенные пошлины, собираемые Капской Колонией, почти со всего транзита, доходили до пяти процентов стоимости, что в те времена выглядело откровенным грабежом. Не в пример Капу, колония Наталь позволяла транзитному грузу следовать без таможенных пошлин. Натальское правительство, владея железными дорогами, довольствовалось прибылью от перевозки трансваальских грузов.
Но не только британское Колониальное Правительство имело выгоду от существования золотых шахт Трансвааля. Многие города и поселки Капской Колонии, Наталя, Оранжевой Республики вместе со своими обитателями также переживали период беспрецедентного процветания. Природные ресурсы Трансвааля были огромны, но не разработаны, и дефицит товаров восполняли другие колонии. Почти все продукты, потребляемые Трансваалем, прибывали из-за границы. Наталь и Капская Колония поставляли пшеницу, скот и сахар, при этом, пользуясь фактической монополией, они достаточно произвольно назначали цены на свои товары.
Повышенные прибыли от производства продуктов в Натале и Капской Колонии, всецело зависели от Трансвааля, и во многом способствовали быстрому росту населения британских колоний. Большие фабрики по производству сахара и фруктовые фермы Наталя располагали единственным рынком сбыта - Йоханнесбургом. Фермы и виноградники Капской Колонии снабжали его же. Порты: Дурбан, Порт-Элизабет, Кейп-Таун и Ист-Лондон были важны, главным образом, как промежуточные станции для товаров, идущих в или из Трансвааля. Благодаря последнему, из апатичных городков они превратились в центры деловой активности. Из-за недостатка сырья, эти южноафриканские города не имели больших фабрик и заводов, и их обитатели вынужденно завесили от потока грузов, следовавшего вглубь континента. Несмотря на то, что Наталь и Капская Колония выглядели щепками, раскачиваемыми трансваальским прибоем, они постоянно досаждали правительству Южноафриканской Республики всевозможными законами и предложениями, поскольку соломинка в глазу республики всегда казалась им больше, чем бревно в собственном.
Трансвааль привлекал спекулянтов инвесторов со всех краев земли. К концу века он добывал более трети мирового золота, что гарантировало поступление денег для дальнейшего развития добычи. Пока золотые запасы казались неистощимыми, а шахты продолжали приносить дивиденды в сто - сто пятьдесят процентов, Трансвааль мог не опасаться за свой титул центра коммерческой и финансовой активности всей Южной Африки.
БУРСКИЕ РЕСПУБЛИКИ
Треккеры - буры переселенцы, покинувшие Капскую Колонию в 1835-1837 годах, а также их соплеменники, ушедшие за Вааль вслед за ними, к середине столетия овладели громаднейшей территорией. Хотя гигантские пространства и взаимное неприятие лидеров не способствовали сплоченному союзу, после многочисленных трений буры сумели создать единый законодательный орган - Фолксраад. Враждебные партии, основали четыре столицы: Утрехт, Лиденбург, Потчефстроом и Зоутпансберг, ставшие четырьмя естественными центрами притяжения. Когда выяснилось, что Фолксраад не способен адекватно решать возникавшие проблемы, поселения преобразовались в Республики, каждая со своим, независимым правительством. Контроль над ограниченными территориями, занимаемыми четырьмя республиками, было достаточно полным, но окружавшие их земли стали практически ничейными. Как следствие образовавшегося вакуума власти, по ним постоянно слонялись беглые преступники и сотни небольших банд мародерствующих туземцев.
Буры ввели трудовую повинность для всех черных, проживавших на территории новопровозглашенных республик, и в течение десяти лет эта повинность безропотно выполнялась. Однако вскоре, туземные племена, оправившись от потерь, нанесенных им треккерами, почувствовали себя достаточно сильными и стали оказывать вооруженное сопротивление белым. При первой возможности они разрушали бурские фермы, убивая их обитателей и угоняя скот.
Руководствуясь инстинктом самосохранения, четыре республики решили объединиться. После многочисленных диспутов и разногласий, в мае 1864 года буры создали единую республику, президентом которой избрали Мартинуса Преториуса, а коммандант-генералом Пауля Крюгера.
Десять месяцев спустя племя барампула, подстрекаемое несколькими европейцами, восстало против нового правительства, и Крюгер предпринял попытку привести их к покорности. По ряду причин, в том числе из-за недостатка боеприпасов и средств, он не сумел подавить восстание и буры были вынуждены отступить. Много лет правительство Капской Колонии старалось воздерживаться от вмешательства в дела за Ваалем, но очередное восстание туземцев, последовавшее за мятежом барампула, привело к созданию арбитражного суда, в котором английский губернатор Наталя исполнял роль третейского судьи.
В результате бунтующие племена получили независимость, а буры потеряли огромную территорию. Фермеры, были убеждены, что в потере земли виновен президент Преториус, и вынудили его уйти в отставку. Во главе республики стал преподобный Томас Бургерс -священник-правовед. Бургерс верил, что его стране предначертано стать мировой державой, и энергично принялся за дело. Он отправился в Голландию, чтобы добыть денег, новых поселенцев и учителей для государственных школ. В Европе он нашел деньги достаточные для строительства железной дороги от Претории до Делагоа-Бей, и отправил строительные материалы в Лоренцо-Маркес, где они благополучно ржавели.
По возвращении домой, Бургерс обнаружил, что Секокени, вождь большого племени бапеди, бросил вызов его правительству хладнокровно убив белых иммигрантов. Бургерс лично повел армию для наказания Секокени и захватил один из опорных пунктов врага, но затем потерпел настолько жестокое поражение, что его коммандос пали духом и разъехались по домам. Оказавшись в затруднительном положении, Бургерс повысил налоги, но фермеры не могли или отказывались их платить. В итоге его правительство не могло заниматься повседневными делами, а не то, что подавлять восстания туземцев. Страсти накалились до такой степени, что гражданская война казалась неминуемой. Но тут в ситуацию вмешалось британское правительство, отправив из Наталя в Преторию сэра Теофилуса Шепстоуна (в сопровождении двадцати пяти конных полицейских). Шепстоун заявил Бургерсу что аннексирует страну в пользу Британии, и в качестве довода привел неспособность буров привести к покорности воинственные туземные племена.
Бургерс доказывал Шепстоуну, что племенные войны это внутренняя проблема буров, поскольку черные не беспокоят английские колонии. К тому же, по его мнению, новая конституция, в основу которой положена американская модель, и постоянные полицейские силы численностью в двести человек, положат конец республиканским проблемам с туземцами. Однако Шепстоуна поддержала партия буров, недовольных действиями администрации Бургерса и обвинявшего президента в стремлении установить диктатуру. 12 апреля 1877 года, республику объявили владением Британской Империи. В знак протеста Бургерс ушел с поста президента, а Шепстоун сформировал новую администрацию, в короткое время признанную многими бурами. Он дал республике ее легендарное имя - Трансвааль и увеличил британское военное присутствие.
Отстранив президента Бургерса от дел и несколько поостыв, буры, не привыкшие к вмешательству иностранцев, дважды посылали депутации в Англию, прося вернуть им управление страной и приводя множество доказательств, что аннексию совершили без согласия большинства граждан республики. Но Колониальный Офис отказался спустить британский флаг в Трансваале.
В 1879 году Шепстоуна сменил сэр Оуэн Ланьйон, судя по отзывам современников, не отличавшийся особым чувством такта и к тому же весьма недолюбливавший буров. За краткий срок пребывания на посту он сумел возбудить у обитателей Трансвааля такую ненависть, что страна оказалась на грани вооруженного восстания.
Открытое выступление отложили в связи с избранием Гладстоуна Премьер-министром Англии. Зная, что находясь в оппозиции, Гладстоун многократно и публично декларировал правоту буров, последние надеялись с его помощью добиться восстановления независимости. Но, освоившись на посту Премьер-министра, Гладстоун занял более осторожную позицию и отказался вмешиваться в трансваальские дела.
13 декабря 1880 года разочарованные и раздраженные буры собрались у современного Крюгерсдорпа и избрали триумвират в составе Пауля Крюгера, М.В.Преториуса и Питера Жубера. Подобно своим отцам, бросившим вызов империи зулусов во времена Великого Трека, сыновья искали помощи у Господа, не решаясь вступить в схватку, с грозным противником без могущественной поддержки. Собравшись у Паардекрааля несколько тысяч бюргеров, держа камни в руках, дали священный обет: "Перед ликом Всемогущего Господа, читающего в сердцах людей, из наших домов в Трансваале мы приехали на эту встречу, Свободные бюргеры, ища Его милости и веря в Его благоволение, мы связываем себя и наших детей священной клятвой быть верными друг другу и плечом к плечу противостоять нашему врагу до последней капли крови. Да поможет нам Всемогущий Господь".
Камни сложили в одну большую пирамиду, над которой, в 1891 году возвели монумент. В последующие годы к нему ежегодно съезжалось множество буров, молившихся и возобновлявших торжественный обет защищать страну от врага. Забегая вперед, заметим, что в 1900 году британцы разобрали пирамиду, утопив камни в Ваале у Вереенинга.
16 декабря 1880 года, в национальный праздник "День Дингаана", над временной столицей Трансвааля - Хейделбергом вновь взметнулся четырехцветный флаг республики.
Триумвират направил манифест сэру Ланьону, пояснявший причины недовольства и кончавшийся знаменательным посылом, ставшим девизом каждого бура:
"Мы заявляем перед Господом, который читает в наших сердцах, и перед миром, что люди Южно-Африканской Республики не являются подданными Ее Величества и никогда ими не будут".
Ланьон решил, что лучшим ответом зарвавшимся бюргерам станет демонстрация силы. Чтобы "местные оборванцы" не питали иллюзий относительно его решимости, британские солдаты обстреляли партию буров, направлявшуюся к Потчефстроому. Война, назревавшая несколько месяцев, началась как-то внезапно. Ни один из противников не был к ней готов.
Ланьон приказал гарнизону Лиденбурга, численностью 264 солдата, под командованием полковника Анструзера направляться в Преторию. У Бронкхорст-Спруйта британскую колонну атаковало почти такое же по численности коммандо буров. После короткой, но жестокой схватки англичане сложили оружие.
Сэр Ланьон, осознав, что не в состоянии самостоятельно справиться со вспыхнувшим "мятежом", обратился за помощью к Наталю. Откликаясь на его зов, сэр Джордж Колли с колонной, численностью более чем в тысячу солдат регулярной армии и волонтеров, отправился в Трансвааль на помощь соотечественникам, засевшим в осажденных городах. Коммандант-генерал Питер Жубер, с коммандо численностью около 1500 бюргеров, выступил навстречу Колли к натальской границе, и занял узкий горный перевал, известный как Лэингс-Нек.
28 января 1881 года Колли пытался сбить буров с позиции, но те отразили атаку. Потери британцев были столь серьезными, что их командир принял решение отступить к Маунт-Проспект и дожидаться прибытия подкреплений из Англии.
Через одиннадцать дней после боя у Лэингс-Нек, генерал Колли и три сотни его людей, патрулируя дорогу у Ингого-Ривер, были атакованы бурами под командованием Николааса Смита. Буры убили и ранили две трети участвовавших в стычке британцев, а остальных обратили в бегство. Ночью 26 февраля генерал Колли предпринял маневр, закончившийся серьезным поражением британцев. Буры выиграли бой за Манджубу, несмотря на мизерные шансы на успех. Они продемонстрировали решительность, доблесть и абсолютную уверенность в победе людей, верящих, что их ведет Бог.
Манджуба-Хилл - столообразная гора с обрывистыми склонами и совершенно плоской вершиной, лежала между лагерями генерала Колли и коммандант-генерала Жубера. На вершину вела лишь одна узкая тропа, воспользовавшись которой Колли с шестью сотнями солдат регулярной армии, только что прибывшими из Англии, лунной ночью поднялся на вершину и с первыми лучами солнца уже рассматривал лежащий в долине лагерь буров.
Его план был следующим: оставшиеся внизу отряды штурмуют Лэингс-Нек, а британцы на Манджуба-Хилл их поддержат огнем, и сломив, таким образом, оборону противника. Англичане были настолько уверены в успехе, что глядя на палатки противника с вершины, заключали пари, скольким бурам удастся выжить.
Наступило воскресное утро, и будь расстояние между врагами меньше, британцы могли бы слышать псалмы и молитвы, которыми буры встречали грядущий день. Казалось, Коли держал буров в руках, и будь у него орудия, перебили бы их всех до одного. Склоны холма были чрезвычайно крутыми и британцы не верили, что бюргеры рискнут атаковать вершину, поскольку единственная тропа охранялась оставшимися внизу войсками. Мысль, что буры, взбираясь с уступа на уступ, от одного куста к другому, сумеют достичь вершины, казалась абсурдной. Еще до того как бурский лагерь пришел в движение, английский солдат, стоя на краю плато, возбужденно грозил им кулаком, крича: "Идите сюда, голодранцы!"
Вскоре буры обнаружили присутствие англичан на холме. В их лагерь поднялась такая суета, что британские солдаты решили - противник готовится бежать. Неожиданно, вместо бегства, бюргеры направились к основанию холма. Когда полторы сотни буров начали взбираться по склонам, бахвальство британцев сменилось нервным ожиданием. Солдаты вели огонь все утро, но бюргеры так проворно перебегали от одного валуна к другому, что за время почти пятичасового подъема потеряли лишь одного человека.
Достигнув вершины холма, буры залегли за камнями на краю плато и открыли ожесточенный огонь. Британцы отступили к центру плато, где, примкнув штыки, приготовились к контратаке. Но приказ так и не поступил. В это время вершины достигла новая партия бюргеров, угрожавшая флангу англичан, которые, потеряв почти всех офицеров, находились на грани паники. Через несколько минут после того, как пуля настигла генерала Колли, британские солдаты, уцелевшие под свинцовым ливнем, уже прыгали, бежали и катились по крутым склонам Мандждубы. По составлении списка потерь, выяснилось, что буры убили девяносто двух британцев, ранив сто тридцать четыре и взяв в плен пятьдесят девять из шести сотен, взошедших на Манджубу. Потери бюргеров - один человек убит и пятеро ранены.
Вскоре между сэром Эвелином Вудом (заменившим погибшего генерала Колли) и бурским триумвиратом было заключено перемирие, приведшее к частичному восстановлению независимости Южно-Африканской Республики. Условиями мира, заключенного между двумя правительствами, предусматривался сюзеренитет Великой Британии. Впоследствии договоренности изменили таким образом, что Трансвааль получил абсолютную независимость в своих внутренних делах, но Великая Британия, сохраняла право вето на его договора с другими державами.
ЗОЛОТЫЕ ПОЛЯ ЙОХАННЕСБУРГА
Открытием золота на территории Трансвааля человечество обязано германцу по фамилии Маух, путешествовавшему в этой части региона. Он вернулся в Берлин с удивительными рассказами о найденом золоте и пытался привлечь капитал для закладки шахт. Неизвестно, то ли ему не поверили, то ли германцы не захотели ввязываться в стычки с черными, но имя Мауха в истории страны больше не встречается. В 1854 году голландец по имени Ян Мараис, незадолго до этого вернувшийся с золотых полей Австралии, провел изыскания в Трансваале и обнаружил множество свидетельств наличия золота. Буры, опасаясь, что их страну захлестнет волна золотоискателей, заплатили ему пять сотен фунтов и отправили домой, заручившись обещанием, что он сохранит эти сведения в тайне.
Англия услышала о наличии золота в Южной Африке лишь в 1884 году. Фред Стубен, проживший в стране несколько лет, рассказал такие невероятные истории о подземных сокровищах Трансвааля, что сотни британских старателей бросились в Южную Африку. Как только были вскрыты великолепные жилы на ферме называемой Стеркфонтейн, мир захлестнула очередная золотая лихорадка. В одно мгновенье новости достигли Европы, Америки и Австралии, после чего гигантская армия золотоискателей, двинулась в направлении Ранда.
Индийские, русские, американские и австралийские золотые поля были брошены. Пароходы и парусники, идущие в Южную Африку, были полны мужчин и женщин всех социальных слоев и национальностей. Дорога к Ранду оказалась дорогой, опасной и тяжелой, но не прошло и года, как почти двадцать тысяч человек пересекли пустыни и равнины, осев на приобретенных у буров участках. В декабре 1885 года, была построена первая мельница для дробления золотосодержащих гнейсов. Это событие отмечает начало действительной разработки Ранда, который к концу века давал треть мировой добычи драгоценного металла. Прибытие тысяч иностранцев обогатило владельцев ферм, на территории которых залегали золотые жилы. Цена фермы, перед тем не стоившей почти ничего, взметнулась до невероятных цифр. За крохотный клочок земли под разработку платили цену, эквивалентную стоимости фермы в тысячу акров двумя годами ранее. В июле 1886 года, правительство отвело старателям девять ферм, и все они с тех пор являются наилучшей собственностью в районе Ранда. Названия ферм стали названиями шахт, расположившихся на их территории: Ланглаагте, Дреифонтейн, Рантьеслаагте, Доорнфонтейн, Вогелструитсфонтей, Паардерлаатс, Турффонтейн, Эландсфонтейн и Роодепоорт.
Первоначально железная дорога, идущая из Кейп-Тауна на север, достигала лишь алмазных полей Кимберли. Оттуда до вожделенной цели оставалось еще около восьмисот километров пути, которые предстояло преодолеть на волах или пешком. Но золотоискатели не пасовали перед подобными мелочами. Партии численностью в сотни человек двигались к золотым жилам. Волы тащили вагоны с оборудованием, необходимым для работы шахт и извлечения золота из породы. Старателям приходилось также везти с собой каждую унцию пищи и каждый фут дерева.
Ранд напоминал Калифорнию 1849 года. Повсюду бродили какие-то бородатые типы с кирками и лопатами, а вся округа покрылась палатками и хижинами из жести, возведенными с живописным отсутствием какого-либо однообразия. Во второй половине 1886 года сообщество старателей разрослось настолько, что правительство распланировало город и назвало его Йоханнесбургом. Правительство, владевшее большей частью земли, провело три продажи участков под застройку или "стендов" как они назывались в Трансваале, выручив более шестидесяти тысяч фунтов.
Цена стенда размером пятьдесят на сто футов доходила до двухсот фунтов. Спекулянты Англии и Европы вложили в развитие шахт миллионы фунтов. Индивидуальные старатели интенсивно продавали свои участки крупным компаниям, располагавшим неограниченным капиталом. Невероятно высокие дивиденды, выплачиваемые некоторым инвесторам, привели в 1889 году к ажиотажному спросу на бирже, как и положено, закончившемуся паникой. Инвесторы потеряли тысячи фунтов, и несколько месяцев сама судьба золотых полей казалась весьма туманной. Однако открытие железной дороги к Йоханнесбургу, а также быстрое восстановление реальной рыночной стоимости участков, придало золотодобытчикам уверенности, и жизнь в Ранде забурлила с прежней энергией.
То ли из-за отсутствия у буров необходимых навыков, то ли из-за нехватки финансов для полноценного участия в разработке золотых полей, новая индустрия почти всецело попала в руки вновь прибывших уитлендеров, За короткое время в республике возникли два совершенно различных сообщества. Уитлендеры, численность которых в 1890 году составляла около ста тысяч человек, обитали в Йоханнесбурге и его пригородах, расположенных вдоль Ранда. Буры, прежде владевшие землями в этих местах, переселились в другие районы республики, продолжая заниматься привычным разведением скота или земледелием.
Презрение британцев, составлявших большинство уитлендеров, к людям, стоявшим, по их мнению, на низшей ступени развития, создало пропасть между бурами и чужаками. Линия раскола углубилась, когда приезжие предприняли попытки получить долю в политической жизни страны. Буры, неожиданно для себя оказались в меньшинстве и, естественно, противились вмешательству людей, не горевших желанием стать гражданами страны, но требовавших права решать вопросы национального масштаба, не заботясь о процветании республики.
Среди уитлендеров было много хороших и честных людей, но общий тон, как и следовало ожидать, задавали спекулянты, головорезы, незаконные скупщики алмазов, и подобные им типажи, большинство которых покинули родину из-за проблем с законом. Девизом Йоханнесбурга стало слово "Золото", в то время как "Честь" и "Справедливость" - пустыми звуками. Бурское правительство обвинялось в самых тяжких грехах: в голоде, засухе, нашествии саранчи. Достаточно одного примера демонстрирующего отношение уитлендеров к бурам, хотя можно привести десятки подобных. Когда президент приехал в Йоханнесбург, выяснить, чем правительство может помочь золотодобытчикам, толпа встретила Крюгера грубыми насмешками над его внешностью и запела "God save the Queen". Затем, с флагштока перед домом, где президент встречался с влиятельными жителями города, сорвали трансваальский флаг.
Тем не менее, часть трансваальского правительства не оставляла надежды достичь взаимопонимания с чужаками. Проводились частые встречи официальных лиц с влиятельными обитателями Ранда. Буры создали Второй Фолксраад, дававший уитлендерам возможность доносить свои требования к правительству напрямую. Были начаты и другие реформы, благосклонно воспринятые Йоханнесбургской Горной Палатой (Chamber of Mines), которые, несомненно, были бы завершены, не начни уитлендеры играть в революцию.
Когда беспокойная часть уитлендерской общины обнаружила, что все попытки управлять Рандом на свой лад, бесплодны, Сесил Родс, тогдашний премьер Капской Колонии, начал кампанию по установлению контроля над частью трансваальской территории. Провоцируя конфликт, он изводил правительство Крюгера всевозможными претензиями и подталкивал британского Секретаря по Колониям к участию в делах уитлендеров. Дошло до того, что он предложил Чемберлену оплатить половину расходов на войну с Трансваалем.
Ставил ли Родс целью консолидировать йоханнесбургские шахты в руках небольшого круга лиц и ограничить добычу золота, подобно тому, как ограничил добычу алмазов в Кимберли, или ему не давала покоя слава строителя Британской Империи, известно лишь ему. В любом случае, он действовал как профессиональный мастер государственных переворотов, загнав своей энергией в глухой угол йоханнесбургских революционеров-аматоров.
Кульминацией внешних и внутренних интриг стал так называемый рейд Джеймсона - вторжение отряда родезийских и бечуаналендских полицейских, нанятых Джеймсоном, в Трансвааль. Прелюдией к рейду явился митинг в ноябре 1895 года, организованный Йоханнесбургской Chamber of Mines, ранее демонстрировавшей подчеркнуто-дружелюбное отношение к правительству Претории. Президент организации, Лайонел Филлипс, произвел сенсацию, зачитав список претензий уитлендеров, сформулированный "Трансваальским Национальным Союзом", пригрозив, в случае отказа в удовлетворении требований, перейти к революционным методам.
Выступление Филлипса, по сути, являлось ультиматумом, прикрываясь которым, мятежники планировали захватить Йоханнесбург, провозгласить временное правительство страны и выступить против Претории. Одновременно с формированием правительства планировалось опубликовать в мировой прессе список претензий и требовать, передачи управление страной в руки представителей большинства белого населения. Заговорщики надеялись, что, в точности следуя плану, сумеют добиться успеха без единого выстрела. Для подстраховки было договорено, что доктор Леандер Стар Джеймсон, командовавший людьми, находившимися на службу " British South Africa Company", возглавляемой Родсом, пересечет границу и, подойдя к Йоханнесбургу, поддержит мятежников. Сесил Родс, мозг всего предприятия, оставался в Кейп-Тауне, и мог лишь надеяться, что его план будет исполняться в точности.
Восстание в Йоханнесбурге наметили на 28 декабря, соответственно этой дате велись и приготовления. Из Кимберли в Йоханнесбург компания "De Beers" тайно отправила две тысячи винтовок (буры впоследствии утверждали, что двадцать тысяч), сто двадцать пять ящиков с боеприпасами и три "Максима". Уитлендеры создавали и готовили боевые отряды, а люди Джеймсона с нетерпением ожидали приказа на переход границы.
Под предлогом организации нового маршрута перегонки скота, в нескольких километрах от дороги, по которой отряд Джеймсона планировал следовать в Йоханнесбург, создавались "лавки" и пункты приема пищи, щедро снабженные пищей и фуражом. Параллельно оказывалось психологическое давление на правительство Трансвааля в надежде сломить его волю и заставить заранее смирится с неизбежностью разделения республики.
Но 28 декабря широко разрекламированная революция не состоялась. Несколько отрядов уитлендеров, промаршировали по улицам города, однако этой "демонстрацией силы" все и ограничилось. Зато тысячи йоханнесбуржцев, испугавшиеся, что буры обстреляют город, осадили железнодорожную станцию, дерясь за возможность попасть в вагоны натальских и капских поездов. Среди тех, кто первыми бежал из города, оказалось много состоятельных англичан, еще недавно числившихся наиболее решительными симпатиками революционного движения.
Йоханнесбург полностью находился в руках уитлендеров, поскольку горстку Трансваальских полицейских правительство вывело из города. Буры надеялись, что угроза артиллерийского обстрела из орудий йоханнесбургского форта, удержит жителей от беспорядков.
Вскоре в среде "революционеров" произошел раскол, которого и следовало ожидать, поскольку уитлендеры принадлежали к различным политическим группировкам и преследовали разные цели. Англичане, уверенные в близости победы, настроили других мятежников против себя, требуя поднять британский флаг. Эта преждевременная вспышка эмоций открыла глаза и насторожила участников мятежа, не испытывавших особой любви к Англии и начавших подозревать подвох. В результате революционная партия разделилась на два лагеря. К англичанам примкнули шотландцы, валлийцы, ирландцы, канадцы, австралийцы и американцы, работавшие на британских шахтах. В противоположном лагере оказались немцы, французы, шведы, норвежцы, финны и другие уитлендеры, не имевшие счастья родиться на Британских островах, и подсознательно чувствовавших чрезмерность столь радикальной меры, как мятеж. Дополнительным раздражителем для части повстанцев стал громко обсуждавшийся в мировой прессе спор о границах Венесуэлы. Француз или немец, негодующий, слыша, что Англия пытается урвать себе зловонное болото в далекой Венесуэле, просто выходил из себя, осознав, что его руками Англия, безо всякого угрызения совести, собирается стащить золотой сундук Трансвааля.
Теряя почву под ногами, руководители повстанцев просили Джеймсона отложить вторжение, но на второй день мятежа его отряд пересек границу Трансвааля. Родсу отправили сообщение, отмечавшее время пересечения границы и срок предполагаемого вступления в Йоханнесбург. Нескольких солдат послали перерезать телеграфные провода, чтобы новости о рейде не достигли внешнего мира раньше времени, но те, по незнанию или халатности, перерезали лишь линию, ведущую в Кейп-Таун. Не успели рейдеры Джеймсона пройти по трансваальской территории и сотни километров, как правительство Претории получило об их продвижении и готовило встречу.
Уитлендеры Йоханнесбурга, введенные в заблуждение своими лидерами, утверждавшими, что вторжение отложено, не имели понятия о местоположении отряда, пока на следующий день, по доброте душевной, буры не предоставили информацию их представителям, приехавшим в Преторию со списком требований. Едва новости достигли Йоханнесбурга, брожение в городе усилилось. На скорую руку сформировали "Реформенный Комитет" численностью около ста человек, взявший руководство восстанием на себя. С балкона Биржи звучали бесконечные пламенные речи, пока какой-то, более практичный, оратор не предложил, если горожане все-таки собирались делать революцию, извлечь винтовки и боеприпасы из ящиков.
Предложение приняли, и вечером пять сотен винтовок, которым, по мнению заговорщиков, предстояло уничтожить республику, уже были на улицах Йоханнесбурга в руках людей, желавших заработать по десять долларов за ночь. На следующий день, пока доктор Джеймсон и его люди спешили к Йоханнесбургу, лидеры мятежа вновь развлекали толпу речами с балкона и ждали новостей из Претории. Первая часть плана - захват Йоханнесбурга - прошел без единого выстрела, поскольку буры вывели своих людей из города, и там не осталось ни одного человека, в которого опереточные революционеры могли бы стрелять.
Следующим шагом значился захват Претории. С этой целью небольшая экспедиция отправилась к столице, но быстро вернулась, как только увидела тысячу буров, с притороченными к седлам винтовками, собравшихся на ежегодный "Nachtmaal".
Последний день года застал уитлендеров в крайней растерянности. С одной стороны доктор Джеймсон шел к ним на помощь, с другой преторианское правительство оказалось готовым подавить мятеж, который еще даже не начался. Члены "Реформенного Комитета", несколькими неделями ранее готовившие прибытие доктора Джеймсона, теперь отрицали малейшую причастность к вторжению. От Джеймсона отреклись. Комитет, много часов дискутировавший по вопросу, какой флаг поднять в случае успеха мятежа, в итоге отправили своего представителя охранять четырехцветный флаг Трансвааля.
События развивались самым курьезным образом. Поднятием рук члены Комитета, лидеры мятежа, клялись в верности флагу Трансвааля, который незадолго до этого поносили и осыпали бранью. После клятвы лояльности, Комитет продолжил готовиться к обороне города. Слух, что доктор Джеймсон атакован бурами, но отразил нападение, приободрил, приунывших было горожан. Обсуждался вопрос об отправке навстречу британцам отряда всадников, но этот план так и не был осуществлен. Сообщение о победе Джеймсона, в сочетании с просьбой правительства Претории о встрече и обсуждении путей прекращения волнений, привели к тому, что Реформенный Комитет раскаялся в своей поспешной клятве на верность Трансваалю. Члены комитета уже были готовы направить помощь вторгшимся рейдерам, когда в последний час года узнали, что британский Секретарь по делам колоний отмежевался от действий доктора Джеймсона.
В первый день нового года уитлендеры пугали друг друга слухами, что буры накапливают силы на окраинах. Опасаясь, что Йоханнесбург может быть атакован в любой момент, Реформенный Комитет, ранее энергично трубивший о силе повстанцев, телеграфировал патетическую мольбу о помощи британскому Верховному Комиссару в Кейп-Таун. Но тут курьеры донесли, что доктор Джеймсон и его люди находятся в двадцати километрах от Йоханнесбурга. Небольшой отряд выступив из города, встретил передовой пикет рейдеров и проводил их в город, в то время как остальные "революционные силы" устроили торжества в честь ожидаемого прибытия Джеймсона.
Пока Йоханнесбург, громогласно и напыщенно обещавший сражаться, пребывал в самом разгаре празднеств, доктор Джеймсон и те из его шести сотен людей, что еще не лежали мертвыми в густой траве у Доорнкопа, размахивали белыми платками, сдаваясь бурам. Революция, порожденная деньгами и легкомысленными обещаниями Родса, закончилась бесславным "громким пуком", который капские и йоханнесбургские газеты столь часто приписывали бурам.
Финальные сцены рейда состоялись в Претории, куда были доставлены люди доктора Джеймсона, и в Лондоне, где офицеры экспедиции предстали перед судом и были фактически оправданы. Йоханнесбургские заговорщики сдали оружие и боеприпасы бурам, которые в ответ пытались уладить конфликт мирным путем.
Рейд заметно повлиял на йоханнесбургские дела, причем такого эффекта организаторы и приверженцы революции, скорее всего не ожидали. В течение трех месяцев после описанных событий, почти пятая часть обитателей города оставили страну. Бизнес остановился. Инвесторы не желали вкладывать деньги в золотые шахты пока политическая обстановка оставалась нестабильной. Многие рудники прекратили добычу. Акции упали, и европейские акционеры, ни сном, ни духом не ведавшие о местных проблемах, потеряли десятки тысяч фунтов. Депрессия продолжалась два года. Ее последствия были столь значительны, что сотни респектабельных горняков и бизнесменов, привыкших жить в роскоши, стали банкротами, и думали лишь о куске хлеба. Счастливчики продавали активы и покидали страну, в то время как сотни других, мнее везучих, были бы рады уехать, но не имели денег на дорогу. Вместе с Йоханнесбургом в депрессию погрузилась вся Южная Африка. Синхронно с доходами от золотых полей упали прибыли, приносимые пассажирами и грузами, следовавшими в Трансвааль. К тому же, словно в наказание, на регион обрушилась чума рогатого скота, погубившая более полумиллиона голов, тучи саранчи, уничтожившие почти всю растительность и засуха.
Но все проходит, в том числе и бедствия. Вскоре политическая атмосфера несколько разрядилась и экономика Ранда ожила. Добыча золота возобновилась. Вернулись многие из тех, кто покинули город в период депрессии. Среди европейских инвесторов восстановилось доверие, сопровождавшееся обильными финансовыми инвестициями в золотодобычу и торговлю.
Если вскоре после рейда Джеймсона Йоханнесбург представлял собой печальное зрелище, то уже через несколько лет этот удивительный город, выросший в сердце Черного Континента, вновь являл собой убедительное доказательство кипящей энергии и предприимчивости белого человека конца девятнадцатого века.
БУРЫ
Как только в 1803 году британцы завладели мысом Доброй Надежды, на буров обрушились потоки клеветы, неослабевающим потоком изливавшиеся на их в течение столетия. Немалую лепту в создание малопривлекательного образа грязного, ограниченного бродяги со всклокоченной бородой внесли английские литераторы, в охотничьих экспедициях или скоротечных поездках по стране наблюдавшие объект своей неприязни из окна железнодорожного вагона или во время трека.
Долгие годы мир черпал знания о бурах главным образом из уст заангажированных политических деятелей, не жалевших черной краски в надежде, что на подобном фоне более жесткая политика в отношении бюргеров будет выглядеть приемлемой и даже необходимой. Миссионеры, торговцы и биржевые дельцы также не упускали возможности выставить буров в дурном свете. Таким образом, определенные силы развернули целенаправленную кампанию дискредитации с единственной целью - возбудить у британцев враждебность по отношению к бурам. Беспристрастные сообщения тонули в потоке откровенной клеветы и чуши, вызывая ответную, не менее резкую, реакцию обвиняемых.
Большинство англичан, поверхностно узнав буров, но не постеснявшихся представить свое мнение миру, утверждали, что те тормозят развитие Южной Африки и должны уйти с политической арены. Часть подобных "исследователей" доходили до эпитетов: "крайне отвратительные", "виновные в непристойностях и семейной распущенности", "темные и нецивилизованные". Но за упоминанием тенденциозно подобранных фактов и описанием отвратительных персонажей, встречающихся в любом уголке земного шара и в любом обществе, легко проглядывалась истинная причина подобного подхода - желание буров самим определять собственную судьбу.
Большая часть обитателей вельда ценили уединение. Они наслаждались эти главным богатством Южной Африки несколько поколений, и желание жить обособленно впиталось в их кровь. Бур любил вельд, где ничто, кроме высокой травы, не закрывало линию горизонта. Он был совершенно счастлив, выслеживая антилопу или поднимая стаю птиц с земли, испокон веков не ведавшей плуга. Вельд был его природным окружением, и он испытывал дискомфорт, отправляясь туда, где на квадратном километре, по его мнению "ютилось", более десятка домов.
Кочевая жизнь наградила бура беззаботно-жизнерадостным характером. Одни находили его ленивым и медлительным, не понимая, что бур располагал массой времени и прежде чем действовать всегда "считал до десяти". Другие называли этот умением жить в мире с самим собой. Присмотр за стадами скота и отарами овец с библейских времен считалось более легким трудом, чем добывание руды и плавка металла. Бур понял это, и, используя открывшиеся ему возможности, не обращал внимания на то, что его не касается.
Бур не стал земледельцем, поскольку природа страны не поощряла это занятие. Иногда жара за неделю иссушала реки, и скудные ручьи едва могли напоить скот. В конце плохого года владелец фермы мог считать, что ему повезло, если засуха и болезни не уносили половину достояния. Патриархальные привычки никоим образом не предполагали недостатка общительности и дружелюбия. Обзаводясь семьями, дети бура селились на небольшом расстоянии от родительской фермы, обычно в нескольких сотнях метров. Таким образом, за пару десятков лет из семейного гнезда вырастал небольшой поселок, раскинувшийся на площади от пяти сотен до пяти тысяч гектаров неогороженного пастбища. Каждый сын, женившись, получал долю фермы, таким образом, личные участки с каждым поколением становились все меньше. Когда участок становился слишком мал, чтобы поддерживать своего владельца, тот забирал свои стада и отары и переселялся в другую часть страны, где получал от государства необходимое количество земли. Дома буров, как правило, располагались на большом расстоянии от основных дорог, чтобы проход больных животных не спровоцировал эпидемию в стадах или отарах фермера. В результате подобной самоизоляции на ферму редко заглядывали случайные гости и чужаки. Новости из внешнего мира бюргер узнавал, главным образом в ближайшем поселке, куда отправлялся для закупок необходимых ему продуктов и предметов.
Его любимым времяпровождением была охота, считавшаяся не только отдыхом, но и обязанностью, поскольку он предпочитал пустить в пищу антилопу, а не убивать быка или овцу. Оружие стало его постоянным компаньоном и в вельде, и дома. Этот длительный союз создал ему репутацию лучшего стрелка и лучшего иррегулярного солдата в мире. Бур не был спортсменом в английском понимании этого слова, стрелявшим из азарта или амбиций. Будучи практичным охотником, он не испытывал, подобно заезжему европейцу, восторга от того, что, проведя несколько недель в лесах Замбези или в Калахари, возвращался оттуда с хвостом жирафа, несколькими рогами и пучком перьев в качестве трофея.
Бур носил одежду грубого фасона и материала, соответствовавших его роду занятий. Пиджак и брюки из вельвета или фланели, широкополая фетровая шляпа, удобные для ходьбы по траве мягкие ботинки на кожаной подошве - таково типичное одеяние бура. Одежду ему шили жена или дочери, не особо заботясь о моде. В большинстве случаев использовался фасон, одобренный еще вуртреккерами 1835 года, вполне удовлетворявший бура, жившего в конце столетия.
По своему физическому развитию бур был равен, если не превосходил своего извечного врага зулуса. В других уголках земного шара трудно было встретить целый народ гигантов, подобных бурам Трансвааля и Оранжевой Республики. Мясная диета, кочевое существование, жизнь на открытом воздухе и относительная беззаботность привели к тому, что буры почти достигли совершенства в своем физическом развитии. Средний рост взрослых мужчин превышал 188 сантиметров. Их телосложение, несмотря на сравнительно праздный образ жизни, было на удивление великолепно. По свидетельству очевидцев, работа развитых мускулов хорошо проглядывалась через одежду, и давала представление о замечательной силе и выносливости, которую буры демонстрировали в многочисленных военных кампаниях. Они легко переносили физическую боль и не слишком страдали от отсутствия комфорта. Эти гиганты удивительно долго могли жить на мизерном количестве пищи. Бур мог неделю питаться полуторакилограммовым куском билтонга - мяса, высушенного на солнце до твердости камня. Во время войны билтонг был основой армейского рациона, а в мирное время - главным блюдом пастуха.
Искренняя религиозность бура казалась современникам самой яркой и удивительной чертой его характера. Простая вера в Сущего, принесенная в Южную Африку из семнадцатого века и, благодаря стечению обстоятельств, избежавшая "очищающего" влияния цивилизации, передавалась из уст в уста от одного поколения к другому. За два столетия войн, треккинга и кочевой жизни она, казалось, не утратила своей изначальной страстности.
Для бура его религия была путеводной нитью, а Ветхий Завет - образцом, которому он старался следовать. Отец семейства каждый день читал его своим домочадцам. Оттуда он черпал свою правду и свои заблуждения. Намеревался ли он меняться скотом с соседом или выдать замуж дочь, он обращался к Завету, и находил в нем совет, применимый к ситуации. Он не читал ничего кроме Библии, и, как следствие, его вера оставалась нерушима. Религиозный нрав бура постоянно сквозил в разговоре, а его привычка прибегать к библейским притчам и выражениям настолько поражала чужеземцев, что зачастую последние трактовали ее, как доказательство ханжества и лицемерия. Но бур цитировал Святое Писание не для того, чтобы продемонстрировать собеседнику свою набожность, а скорее использовал его, как моряк использует морской жаргон.
Бур чуждался демонстрации внешних признаков религиозного поклонения. Он был прост в привычках, и его религиозные церемонии отличались такой же простотой. Вычурные ритуальные одеяния, специальные позы, музыкальное сопровождение гимнов и показное проявление религиозности считались кощунством. Из девяти официальных праздников Трансвааля, пять: Страстная Пятница, Второй день Пасхи, Вознесение, Духов День и Рождество - церковные праздничные дни, и они строго соблюдаются по всей стране.
Государство контролировало церковь, а церковь, в свою очередь, контролировала государство, поскольку лишь зарекомендовав себя в религиозной жизни общины, бур мог надеятся обрести определенный политический вес. В результате подобного положения дел политиками неизбежно становились самые активные члены церкви. Степень влияния религии на политическую жизнь буров можно оценить по такому, казалось бы незначительному моменту, как разногласия относительно исполнения гимнов во время религиозной службы. Страсти среди буров накалились до такой степени, что допперы, объявив пение гимнов крайне мирским занятием, вышли из религиозной общины и основали собственное собрание. В итоге две главные политические партии опирались на две основные религиозные общины. Прогрессивную партию поддерживали те, кто пел гимны, а Консервативную - непримиримые кальвинисты. Главным праздником в календаре буров считался Nachtmaal или Святое Причастие, которое обычно проводилось в Претории в конце года.
Большинство буров жили в отдаленных частях страны, где было невозможно создать церковный приход. Поэтому каждый бур раз в год совершал поездку в столицу, и посещал службу. Претория была Меккой для всех буров, и в канун Нового Года небольшой уютный городок переполнялся пилигримами, их трековыми вагонами и волами. Те, кто жил далеко, отправлялись в путь за несколько недель до Nachtmaal, чтобы успеть прибыть вовремя. Полное путешествие туда и обратно в некоторых случаях требовало до шести недель. Когда бур достигал Претории, он разбивал бивак на большой площади перед старой кирпичной церковью в центре города, и проводил почти все время в церкви. Пилигримы, стоявшие кемпом на открытой площади в тени патриархальной церкви - одно из колоритнейших зрелищ старого Трансвааля.
Домашний быт этих грубоватых, простых людей, наряду с и их глубокой религиозностью, служил постоянным объектом нападок недоброжелателей. Но те, кто имел возможность узнать буров поближе, утвеждали, что не встречали более достойного образа жизни. Непредвзятые путешественники не уставали отмечать глубокую и искреннюю привязанность бюргеров к семье. Бур дорожил своей женой и детьми, и без устали их нахваливал. Он мог позволить отарам уйти на пару километров, рассказывая о каком-нибудь пустяке из семейной жизни, и предпочитал скорее недоспать, чем упустить возможность поговорить о домашних делах. В неспешной беседе он выкладывал перед собеседником подробную историю и характеристику каждого из своих предков, родственников и наследников.
Он был в высшей степени гостеприимен. Гость в его доме мог рассчитывать на лучшую комнату, лучшую лошадь и лучшую пищу. Естественно, иногда бур проявлял большую сдержанность в отношении англичанина, которого считал природным врагом, но чужестранцу другой национальности он без задней мысли открывал свое сердце и свой дом.
Жизнь бура, как правило, протекала размеренно и неторопливо. Он вставал с солнцем и до завтрака занимался скотом и овцами. За столом встречался с семьей и проводил семейное богослужение. Родители получали лучшие места, и с ними обращались с величайшим почтением. После завтрака бур планировал свои дневные дела - разведочный трек или охоту. Иногда он отправлялся на небольшой участок, к столу дававший овощи и зерно, или проводил остаток дня, присматривая за скотом. Ближе к ночи отец семейства собирал вокруг себя семью и читал им главы из Библии. По той же книге, пока не сгущались сумерки, он учил читать детей. На этом день бура заканчивался, и он отправлялся в кровать.
В сухой сезон его распорядок дня меняется лишь в том, что касалось места обитания. Бур запирал дом и превращался в кочевника, следовавшего за водой. Овцы и скот перегонялись к рекам, а семья перемещалась за стадами в больших транспортных вагонах, влекомых шестью-восемью парами волов. Когда очередное пастбище истощалось, бур кочевал дальше. С приближением сезона дождей семейство готовилось к возвращению в покинутый дом. Первые дожди и зазеленевший вельд служили сигналом, что пора возвращаться на свою ферму.
Дом бура был прост, как и его владелец. Обычно он представлял собой низкое одноэтажное каменное строение с черепичной крышей и небольшой пристройкой, служившей кухней. Дверь располагалась на одном уровне с землей. Четырех комнат - столовой и трех спален считалось достаточно для семьи любого размера. Полы из плотно утрамбованной глины, покрывал слой высушенного навоза, защищавший от насекомых, которыми кишели равнины.
Дом обычно располагался в ложбине, вблизи ручья. Иногда его укрывала тень нескольких деревьев. Вообще деревья встречались столь редко, что путешественник мог проехать несколько сотен километров, не увидев ни одного. Женщины буров не слишком нуждались в хворосте, поскольку привыкли готовить пищу на огне из высушенного коровьего навоза.
Нечистоплотность - один из главных пороков, приписываемых бурам, но если принять во внимание, что вода на равнинах Южной Африки зачастую была бесценным сокровищем, дальнейшие объяснения не требуются. Домыслы, что буры спят не раздеваясь, как и абсурдные утверждения, вроде тех, что вся семья делит одну постель, зачастую разносились людьми, не видевших Африки дальше окраин Кейп-Тауна.
Таков обобщенный портрет типичного бура того времени, жившего в вельде. Бура, пасшего скот и платившего налоги, стремившегося использовать любую возможность, чтобы стать богаче и, наконец, человека готового сражаться за свою страну и свою свободу. Конечно, среди них встречались и никчемные, опустившиеся типажи, но, по мнению большинства современников, таких было совсем немного.
Бур, живший в городе или поселке, имел определенное превосходство над своими соплеменниками. Он пользовался преимуществом лучшего образования и, зачастую, разговаривал на одном-двух языках, кроме африкаанс. Он был менее склонен к кочевой жизни и придерживался более прогрессивных взглядов. Он цитировал не только Библию, но и европейских философов, а его жена и дочери играли на пианино. Если он был богат, то сын учился в европейском университете, а дочери флиртовали на пляжах Дурбана или посещали женскую семинарию в Блумфонтейне. В разговоре он ничем не отличался от европейца, а когда намеривался заключить сделку, то жесткостью и цепкостью мог потягаться с денежными акулами из Йоханнесбурга.
Перед молодым буром, попавшим в город прямо из вельда и не имевшим какой-либо профессии или собственной торговли, маячили весьма безрадостные перспективы. Как работник, он проигрывал представителям почти любого класса городских обитателей. Занятий, которым он мог себя посвятить, было немного. В лучшем случае он мог рассчитывать заработать извозом, но из-за развития железных дорог, ставших основным средством доставки грузов, этот рынок труда постоянно сокращался. Недостаток образования закрывал для него большинство вакансий, имевшихся в таком городе, как Йоханнесбург, даже на пике деловой активности, а небольшая стагнация ввергала его в абсолютную нужду.
К концу девятнадцатого столетия бур оказался игрушкой в руках судьбы и других наций. Его теснили со всех сторон. Он не имел возможности развиваться. Покинув Капскую Колонию и бродя по диким землям, он выковал здоровый национальный характер, но заплатил за это полувековой отсталостью. Если бы вуртреккерам повезло закрепиться в плодородном Натале, имевшем выход к морю, их потомки, скорее всего, выращивали бы сахарный тростник и пшеницу, вместо того чтобы пасти скот и водить транспортные вагоны. Безусловно, это был бы не столь великолепный человеческий материал, но они бы избежали нависшей над ними угрозы быть стертыми с лица земли как нация.
ПРЕЗИДЕНТ КРЮГЕР
Стефанус Йоханнес Паулус Крюгер, "Дядюшка Поль", "Лев Рустенбурга" - так соотечественники называли этого удивительного человека, который, не имея формального образования, опираясь на природные ум, проницательность и хитрость, сумел обойти всех своих конкурентов и прочно обосноваться на трансваальском Олимпе. Люди, близко с ним общавшиеся, отмечали, что и в семьдесят пять лет, мышление президента оставалось совершенно ясным, а, по мнению некоторых, стало даже острее и масштабнее.
С молодых лет Крюгер проявлял задатки лидера. Еще юношей он приобрел славу хорошего следопыта, и убил больше львов, чем любой другой охотник в Колонии. Он отличался завидным самообладанием и выносливостью, мужественно перенося боль и дискомфорт. В качестве иллюстрации можно привести его рассказ об инциденте, в котором Крюгер лишился фаланги большого пальца на правой руке: "Однажды мы охотились на носорога. Старое ружье разорвалось у меня в руках. Я видел, что с моим большим пальцем покончено, и его нельзя спасти. Я попросил нож и отрезал палец, потому, что он мешал мне нормально держать ружье".
В глазах большинства людей, знавших его лично, президент Крюгер был исключительной личностью. На иностранцев он производил впечатление короля в одеянии крестьянина или гения в дурацком колпаке. Некоторые видели в нем неуклюжего фермера, натянувшего на голову чужой цилиндр. Его фрак был слишком мал для дородного тела, а брюки, казалось, испытывали природную антипатию к туфлям. Он не носил манжет, а присутствие воротника и галстука можно было установить, лишь отведя в сторону бороду. Несмотря на грубые манеры, Крюгер обладал большой природной притягательностью, свойственной людям, прожившим большую часть жизни среди охотников. Он с подозрением относился ко всему и всем, за долгую жизнь многократно столкнувшись с лукавством и предательством, как черных, так и белых. Осторожность была его второй натурой. Он не спешил заводить друзей, но однажды доверившись человеку, требовал многочисленных и неопровержимых доказательств, чтобы изменить свое мнение о нем. Он никогда не забывал добрых дел и никогда не прощал людей, опустившихся до измены.
Президент не отличался высоким ростом. Его ноги казались короткими и тонкими в сравнении с крупным телом. Если он не позировал для фотографа, то седые, почти белые волосы свободно спадали на широкий лоб и длинными локонами скрывали уши. При смехе, а в хорошем расположении духа президент просто заходился хохотом, полные щеки почти полностью скрывали маленькие серые глаза. Черты лица не отличались правильностью, но современники неизменно отмечали - когда Крюгер расплывался в улыбке, он покорял собеседника обаянием, заражая своим искренним смехом.
По общему признанию, внешность Крюгера скорее предполагала неуклюжесть и бездеятельность, чем живости и беспрестанную активность. Его облик разительно не вязался со списком удивительных дел, тонких и решительных политических ходов и дипломатических усилий.
Схематический набросок биографии Крюгера, даст возможность понять истоки его замечательно богатого жизненного опыта.
Хотя большинство его соотечественников были потомками голландцев или французских гугенотов, Пауль Крюгер имел германские корни. Первые Крюгеры, отмеченные в записях Голландской Восточно-Индийской Компании, прибыли на Кап в 1712 году. Предок президента по отцовской линии эмигрировал в Южную Африку в 1813 году из Потсдама. Здесь он женился на молодой уроженке Капской Колонии. Пауль родился 10 октября 1825 года в Колесберге, куда его родители переселились из Кейп-Тауна. Когда Крюгеру было около десяти лет, у буров обострились разногласия с колониальным правительством, и его семья оказалась в числе вуртреккеров, мигрировавших в глубинные районы Южной Африки.
Вольная жизнь способствовала его раннему развитию. В его биографиях упоминаются два случая, характеризующие храбрость и выносливость Крюгера. Когда пятнадцатилетний Поль с сестрой, столкнулись с южноафриканской пантерой (небольшой, но достаточно опасной), у юноши с собой был лишь нож, но он решительно вступил в схватку с хищником и после ожесточенной борьбы, получив серьезную рану, убил его. Другой случай иллюстрирует физическую выносливость юного Крюгера: состязаясь с туземцем в ходе двенадцатичасового перехода, он выиграл его с таким отрывом, что успел подстрелить в вельде антилопу и принести ее в отцовский дом прежде, чем соперник пришел к финишу.
Принимая участие в войнах с зулусами и матебеле, Крюгер достойно исполнял обязанности фельдкорнета. В 1848 году мы видим его, рядом с отцом, в бою против англичан у Боомплаатца. В тридцать один год Крюгера избрали заместителем генерал-комманданта трансваальской армии - очень серьезный пост в стране, где туземцы столь же коварны, сколь и многочисленны. Через пять лет, уже в должности генерал-комманданта, он возглавил карательную экспедицию против племени баквена.
На этом посту генерал-комманданта Крюгер оставался до аннексии Трансвааля англичанами в 1877 году. Затем, в ходе войны за независимость, Крюгер стал вице-президентом Триумвирата, осуществлявшего управление страной. После мира, заключенного в 1883 году его избрали президентом республики. Он трижды переизбирался на этот пост, и к концу столетия все еще стоял во главе Южноафриканской Республики.
В среде буров о жизни Пауля Крюгера ходили многочисленные истории и анекдоты. Часть их изначально являлась вымыслом, другие столько раз передавались из уст в уста, что, наверняка, потеряли всякое сходство с действительностью. Большинство рассказов касалось удали Крюгера, проявленной при охоте на львов, леопардов и слонов. Многие из них, возможно, правдивы.
Считается, что в ходе трека из Капской Колонии за Вааль буры застрелили не менее шести тысяч львов, и из этого числа Крюгеру приписывают две с половиной сотни. Своего первого льва он убил в пятнадцать лет.
Самоотверженность Крюгера ярко проявилась в 1857 году. Будучи заместителем генерал-комманданта Трансвааля, он приказал нескольким бюргерам отправиться в Оранжевую Республику, с которой у Трансвааля разгорелся серьезный конфликт, но этих людей арестовали. Как только Крюгер узнал об аресте, он поспешил в лагерь фристейтеров и попросил освободить пленников, на том основании, что они лишь выполняли его приказ. Коммандантфристейтеров, из уважения к поступку Крюгера, позволил его людям вернуться в Трансвааль.
Удивительной жизнестойкостью и способностью к напряженному умственному труду Крюгер был в равной мере обязан, как хорошей наследственности, так и заботе о здоровье и регулярным привычкам, которых он придерживался последние двадцать лет жизни. Он вставал в половине шестого утра и, если только не находился вне дома, следовал своему ежедневному расписанию. Покинув спальню, он направлялся в кабинет, где выпивал несколько чашек крепкого кофе и выкуривал несколько трубок. Затем он около часа посвящал домашнему богослужению и чтению библии. После завтрака, в половине восьмого, президент принимал членов Фолксраада, и занимался наиболее сложными из текущих дел. Когда члены Фолксраада отбывали по своим делам, он выходил на веранду своего маленького дома, где общался с бюргерами, обсуждая с ними государственные дела, угощая каждого кофе и табаком.
В десять часов прибывал государственный экипаж и эскорт из восьми разодетых всадников, главной функцией которых являлось не обеспечение безопасности президента, а произведение определенного впечатления на иностранцев и туземцев. Если у заезжих европейцев эта церемония вызывала скорее улыбку, то в отношении черных она была вполне оправдана. Усевшись в экипаж, президент направлялся в Дом Правительства, расположенный в нескольких кварталах. По прибытии он посещал одну из законодательных палат, где, в зависимости от ситуации, вникал в очередную проблему, выступал с речью или, не вмешиваясь, наблюдал за ходом законотворческих дел. В полдень он возвращал домой на ланч, но в два часа вновь приступал к обязанностям в Доме Правительства, где работал еще три часа. Затем до семи часов принимал бюргеров в своем доме, а ровно в восемь удалялся на отдых.
Влиянию Крюгера на соотечественников немало способтвовали постоянные беседы с бюргерами, посещавшими его дом. С восходом солнца буры тонкой струйкой тянулись к дому президента, где ожидали его появления на веранде. Вступая в их круг, Крюгер становился обычным бюргером. Эта традиция поддерживала в людях доверие к вождю, и обеспечивала президенту "обратную связь". В результате, если Крюгер отстаивал свою позицию по спорному вопросу, можно было с уверенностью сказать, что он заранее обсудил проблему со своими бюргерами, и опираться на большинство.
Крюгер считался хорошим оратором. Его обращения к Фолксааду были исполнены здравого смысла, сопровождались улыбками, цитатами из библии и вескими аргументами. Он говорил без подготовки, не баловался ораторскими изысками, использовал простой слог, хорошо понятный как бюргерам, так и государственным деятелям. Он всегда выступал на бурском "taal", хотя в официальной переписке и документах в Трансваале использовался чистый голландский язык.
Президент мог разговаривать на английском, но лишь в кругу самых доверенных друзей. Многочисленные попытки иностранных журналистов найти в Претории человека, слышавшего из уст Крюгера английскую речь, не увенчались успехом, хотя бытовало устойчивое мнение, что он свободно говорит на этом языке. Иногда, общаясь с иностранцем через переводчика, президент забывал о притворной неспособности понимать английский и отвечал на вопрос, не дожидаясь перевода.
Крюгер был женат дважды. Его первая жена, носившая фамилию Дю Плесси, была дочерью одного из первых вуртреккеров, и вместе с другими женщинами принимала участие в многочисленных стычках буров с туземцами. Она умерла вскоре после основания республики, оставив Крюгеру сына, который ненадолго ее пережил. Несколько лет спустя Крюгер женился во второй раз на племяннице своей жены. Подобно всем бурским женщинам, она находилась на втором плане, и редко появлялась перед публикой, главным образом на религиозных собраниях. Президент редко представлял ее своим посетителям, но она постоянно занимала жен и дочерей бюргеров, наносивших визит ее мужу.
Президент и фрау Крюгер родили шестнадцать детей, из которых выжило семеро. Один из сыновей, увлеченный передовыми идеями и тенденциями, был личным секретарем Президента, другой сын служил рядовым в полиции Претории, а третий обитал на отцовской ферме. Дочери вышли замуж за бурских фермеров и бизнесменов. Один из зятьев Крюгера, капитан Элофф (к слову сказать, мультимиллионер), во время рейда Джеймсона был заключен уитлендерами в тюрьму, и с тех пор не выбирал выражений в общении с соседями-англичанами, открыто выражая о них свое мнение.
Состояние президента оценивалось в четверть миллиона фунтов, чего никак нельзя было заключить из его образа жизни. Президентское жалование составляло семь тысяч фунтов, в дополнение к которым он ежегодно получал еще триста на содержание дома. Эту ренту, так называемую huishuur, он получал с самой покупки дома. В какой-то степени она компенсировала расходы на табак и кофе для посетителей. Правда, со временем одна из южноафриканских финансовых легенд - Барни Барнато, взял на себя обеспечение президента табаком. Барнато же подарил президенту две мраморные статуи львов, украсивших лужайку президентского дома. Фотографии, которыми хвастались трансваальские ура-патриоты, традиционно представляли Крюгера возложившим руку на одного изо львов, что трактовалось как превосходство буров над британцами.
Крюгер отличался искренней религиозностью и христианскими добродетелями, в типичном для бура понимании, распространявшимися лишь в отношении белых. Один из зулусских вождей, живший возле Вааль-Ривер, утверждал, что во время исхода треккеров из Наталя, Крюгер запряг его в транспортный вагон вместе с волами, и вынудил исполнять работу тяглового животного, при этом соглашаясь, что в этом отношении хозяин поступил так же, как поступил бы любой другой бур.
Крюгер был введен в лоно церкви американским миссионером Даниэлом Линдли в 1842 году, и с тех пор религия завладела его сердцем, став величайшим утешением во всех трудах и заботах.
В тридцать пять лет религиозный энтузиазм Крюгера чуть не привел его к смерти. В какой-то момент удары судьбы заставили его усомниться в действенной помощи Господа. Пытаясь найти поддержку и утешение в Слове Божьем, он потерпел неудачу и испытывал мучительную тоску и душевную боль. В одну из ночей, попрощавшись с женой, он исчез в диких Магалисских холмах, к западу от Претории. Через несколько суток множество мужчин отправились его искать, и нашли стоящим на коленях и читающим молитвы. Проведя несколько дней без воды и пищи, он ослаб до такой степени, что не мог встать на ноги. После этого испытания он поверил в себя, как в инструмент божественной силы, и уверился, что избран Господом для защиты свободы и собственности своих людей. Крюгер никогда публично не рассказывал, что ему открылось в горах, но те, кто близко его знал, утверждали - это испытание стало началом новой жизни Пауля Крюгера. Соотечественники, которых не коснулись цинизм и скепсис конца девятнадцатого века, считали его обладателем божественной силы, в то время как политические противники насмехались и глумились над ним, обзывая религиозным фанатиком и ханжой. Большинство бюргеров, наблюдавших Крюгера за ежедневными занятиями, или слушавших проповеди с церковной кафедры, не оспаривали силу и серьезность его религиозного чувства и отвергали сомнения относительно чистоты его целей.
Стиль письма Крюгера хорошо отражает характер президента. Вот, прокламация, обращенная к жителям Йоханнесбурга через несколько дней после мятежа:
"Ко всем жителям Йоханнесбурга. Я, Пауль Крюгер, Президент Южно-Африканской Республики, по совету и согласию Исполнительного Совета, силой Статьи 6 Протокола Совета от 10 января 1896 года, настоящим довожу до сведения всех жителей Йоханнесбурга и его окрестностей: я несказанно благодарю Господа, за то, что жалкое и предательское вторжение в мою страну предупреждено, и, благодаря храбрости и доблести бюргеров, независимость республики сохранена.
Особы, виновные в этом преступлении, естественно должны понести наказание в соответствии с законом, иначе говоря, они должны предстать перед судом и жюри присяжных, но есть тысячи других, которые введены в заблуждение и обмануты. Я вижу, что многие обмануты даже среди, так называемых, лидеров движения.
Незначительное число интриганов внутри и вне страны искусно подстрекали жителей Йоханнесбурга и окрестностей к борьбе. Под видом отстаивания политических прав, они день за днем, как бы подталкивали их. И когда в своей глупости подстрекатели думали, что момент пришел, они заставили доктора Джеймсона пересечь границу республики.
Спрашивали они себя, под какой удар вас подставляют?
Я содрогаюсь, думая, какое кровопролитие могло случиться, если бы милосердное Провидение не спасло вас и моих бюргеров.
Я не буду говорить о финансовых потерях.
Теперь я обращаюсь к вам со всей искренностью. Работайте совместно с Правительством этой республики и помогите сделать эту страну землей, где люди всех национальностей смогут жить в общем братстве.
Месяцы и месяцы я планировал, какие изменения и реформы были бы желательны в Правительстве и стране, но омерзительная агитация, особенно в прессе, сдерживала меня.
Те люди, которые публично выступали как лидеры, требовали от меня реформ, тоном и манерами, которые они никогда не позволили бы себе в собственной стране из страха перед криминальным законом. Поэтому для меня и моих бюргеров, основателей республики, было невозможным принимать их планы во внимание.
На первой плановой сессии Раада я намерен представить на обсуждение черновой проект, где Йоханнесбургу будет дан муниципалитет во главе с мэром, которые будут осуществлять контроль над городом. В соответствии со всеми конституционными принципами, муниципальное управление будет избираться из жителей города.
Я настоятельно прошу вас, положить руки на ваши сердца и ответить на вопрос: после того, что случилось, могу и должен ли я представить этот проект на рассмотрение представителей народа? Мой ответ таков: я знаю, что есть тысячи обитателей Йоханнесбурга и его окрестностей, которым я могу доверить такое право выбора. Жители Йоханнесбурга, показали, что Правительство может предстать перед Фолксраадом с девизом "Забыто и Прощено".
Политическая платформа Крюгера базировалось на параграфе манифеста, направленного им, как вице-президентом Триумвирата, сэру Оуэну Ланьйону в 1880 году. Текст, очевидно написанный самим Крюгером, гласил:
"Мы заявляем пред Богом, который может читать в наших сердцах, и перед миром: Каждый, кто называет нас мятежниками - клеветник! Люди Южно-Африканской Республики никогда не были подданными Ее Величества и никогда ими не будут".
Складывается впечатление, что неприятие англичан было у Президента в крови, а освобождение страны от британских уз являлось главной цель его жизни. Крюгер был глубоко убежден, что кроме него в республике нет другого политического деятеля, желавшего и способного добиться полной независимости республики с минимальными трениями и конфликтами. Крюгер считал свою победу на избирательных участках страны, ступенями в достижении победы над Британским Колониальным Офисом, и утверждал, что в день, когда Англия откажется от всех прав сюзеренитета над Трансваалем, он посчитает свою работу исполненной, и уйдет на вполне заслуженный покой.
Мудрость и твердость Пауля Крюгера, выведшего свой народ на мировую арену, признавали не только бюргеры Южной Африки, но и государственные мужи Европы и Америки. Каблограмма, полученная от императора Германии Вильгельма I через несколько дней после пресечения попытки переворота, произвела сенсацию в мире. Слова, приводимые ниже, стали одним из наиболее ценных сокровищ в коллекции Крюгера:
"Получено 3-го января 1896 года
От Вильгельма I, Императора, Берлин
Президенту Крюгеру, Претория
Я приношу вам мои искренние поздравления, с тем, что, не обращаясь за помощью к дружественным силам, вы и ваши люди, собственными силами успешно противостояли вооруженным бандитам, нарушившим границы вашей страны, смогли восстановить порядок, и отстоять независимость вашей страны от посягательств извне.
Вильгельм I, Император"
Князь Бисмарк заявлял, что Крюгер был величайшим государственным деятелем своего времени. Уильям Гладстоун, имевший множество возможностей оценить искусство дипломатии Крюгера, отзывался о нем, как о проницательнейшем политике африканского континента и достойном сопернике, даже по европейским меркам. Среди титулов, которых Крюгер удостоился со стороны европейских правителей были: Рыцарь Красного Орла Первого Класса (Пруссия), Гранд офицер Почетного Легиона (Франция), Великий Рыцарь Ордена Леопольда (Бельгия), Великий Рыцарь Нидерландского Льва и Великий Рыцарь Португальского Ордена Выдающихся Иностранцев. Его политическая и дипломатическая борьба не изменила судьбы империй, подобно деяниям Наполеона или Бисмарка, зато Крюгер преуспел в том, что до него не смог сделать никто - стоя во главе небольшого государства, он бросил вызов и на равных сражался с могущественнейшей империей земного шара, пытавшейся покорить его страну, а это поступок, достойный государственного деятеля мирового масштаба.
СЕСИЛДЖОНРОДС
В 1881 году, Сесил Родс, в то время еще человек без особых финансовых средств и политического значения, стоял в маленькой кимберлийской лавке, задумчиво рассматривая карту Африки, висевшую на стене. Знакомый, наблюдавший за ним несколько минут подошел к Родсу и поинтересовался, не ищет ли тот Кимберли. Родс чуть пометил с ответом, а затем прикрыл ладонью большую часть Южной и Центральной Африки.
- Моя мечта, сделать это британским.
- Даю вам десять лет, чтобы ее реализовать, - пошутил собеседник.
- Накиньте еще десять, - ответил Родс, - и у нас будет новая карта мира.
Через пятнадцать лет, из когда-то накрытого ладонью Родса пространства, на карте осталось лишь два небольших пятна, еще не принадлежавших Британии. На пути к мечте его стояли лишь Оранжевая и Южно-Африканская Республики, с которыми Родс вел смертельную борьбу. Судьба республик зависела от того, улыбнется ли в очередной раз удача этому человеку. А фортуна ему редко изменяла.
В 1870 году, Сесил Родс - сын бедного приходского священника, был высоким худым юношей, которому доктор посоветовал отправляться в Южную Африку, если он не собирается через три года переселиться на кладбище. Вместе с братом Гербертом, Родс отплыл в Наталь и достиг Дурбана в самый разгар кимберлийской алмазной лихорадки. Парни, старшему из которых еще не исполнилось и девятнадцати лет, присоединились к партии старателей, и, после многих превратностей судьбы, почти без денег в кармане, достигли алмазных полей Кимберли.
В лагере старателей их встретили самые буйные типажи всей Южной Африки, привлеченные сюда блеском алмазов. Незаконная перепродажа находок стала кратчайшей дорогой к богатству, по которой прошел почти каждый южноафриканский миллионер. Родс был одним из немногих исключений, что подтверждали даже его враги.
"Разница между нами в том, - говорил Родсу Барни Барнато, - что вы не крали алмазы, но, в случае обвинения, вам придется это доказывать. Я же их воровал, но пусть мои враги попробуют меня в этом уличить".
Молодой Родс участвовал во многих деловых предприятиях и сохранил почти все, что приобрел. Какое-то время он откачивал воду из шахты, используя брошенную паровую машину, затем вступил в коммерческое предприятие. Проведя два или три года в полях, он вернулся в Англию и продолжил обучение в Оксфорде. В Англии он нанес визит врачу, который несколькими годами ранее отвел ему три года жизни.
- Вы тот самый Родс? - удивленно спросил доктор у здорового молодого мужчины, - согласно моим записям, вы уже какое-то время находитесь в могиле. Здесь запись: "Туберкулез, выздоровление невозможно". Вы не можете быть тем самым Родсом, сэр. Невозможно!
В конце каждого семестра в Оксфорде, Родс возвращался в Кимберли, и благоразумно инвестируя свои сбережения в участки под горные разработки, вскоре приобрел серьезный вес в области добычи алмазов. Когда за алмазной лихорадкой последовал обычный в подобных делах упадок активности, и для добытчиков наступили тяжелые дни, Родс купил все доли, заявки и земли, на какие только хватило денег. Анализируя положение дел в отрасли, он задумал создать монополию в алмазной индустрии, объединив все шахты и ограничив добычу.
Испытывая недостаток в средствах для осуществления своего грандиозного плана, он обратился с просьбой о финансовой помощи к Ротшильдам. Подобное экстраординарное предложение, требовавшее огромных средств, и исходившее от столь молодого человека, как Родс, вызвало у Ротшильдов некоторые сомнения в адекватности посетителя. Они попросили его перезвонить через несколько дней.
"Мое время слишком дорого, - несколько высокомерно ответил Родс, - я вернусь за ответом через час. Если вы к этому времени не решите, я буду искать помощи в другом месте".
Ротшильды отправили Родса в Африку с суммой, достаточной для покупки участков и собственности в районе Кимберли, а после того, как он образовал великую "Де Биирс Компани", назначили его пожизненным управляющим директором с годовым жалованием в сто пятьдесят тысяч долларов. Под управлением Родса шахты "Де Биирс" приносили ежегодную прибыль в пятьсот процентов. После Суэцкого Канала, алмазные шахты стали самой доходной собственностью в мире, и их коммерческий успех во многом обусловлен личными талантами Родса.
Именно во время монополизации алмазных копей Родс начал свою политическую карьеру, прекрасно понимая, что политический успех зависит не только от финансовых возможностей, но и от личной популярности - немаловажный фактор в стране, где избиратель столь разношерстен.
В двадцать восемь лет Родс получил пост Главного Казначея Капской Колонии. Он занимал эту должность, когда Чарльз Гордон, или как его называли как "Китайский Гордон", объявился на Капе и предложил Родсу присоединиться к его экспедиции в Хартум (Судан). Но после некоторых колебаний Родс предпочел остаться в колонии. Гордон, очень рассчитывавший на молодого и энергичного политика, был горько разочарован. Вскоре он отправился в Судан, где был убит во время восстания Махди.
За время правительственной службы Родс завязал множество связей, заложив фундамент будущих политических успехов. Он был другом англичан, африкандеров, голландцев и буров, и всегда умудрялся занимать позицию с которой мог действовать к выгоде одних, не возбуждая неприязнь других. Он никогда не оскорблял оппонента из политических соображений, как поступало большинство капских политиков, предпочитая уговаривать противника в вельде, или у домашнего очага. Если он не мог изменить позицию человека словами, он прибегал к более соблазнительному и надежному средству - деньгам. Надо признать, что Родс крепко верил в золото, как силу, доминирующую над всеми другими, и был убежден, что мнение любого человека может быть откорректировано определенным количеством денег. Это убеждение сформировалось у него в ранние дни алмазной лихорадки, и в течение жизни не особенно изменилось.
"Узнать цену человеку" - вот формула успеха Родса, выведенная им в тридцатилетнем возрасте, и даже его политические противники признавали, что он очень эффективно ее применял. В стране с таким кочевым и безразличным к вопросам общественной жизни населением, как Южная Африка, политику, вооруженному подобным подходом не составляло труда стать на период выборов популярным и влиятельным, так же как не требовалось много времени, чтобы сколотить партию, поддерживавшую любую его позицию.
Когда в 1884 году Родс стал Комиссаром Бечуаноленда - обширной и неосвоенной европейцами территории, примыкавшей к Капской Колонии с севера, и начал пропагандировать план присоединения этих земель к Британской Империи, он получил поддержку большинства избирателей колонии.
В то время Бечуаналендом правил вождь Лобенгула, чьи гигантские армии бродили по стране, не позволяя белым путешественникам и изыскателям пересекать границы его территории. В представлении белых южноафриканцев Бечуаналенд был настоящей Голкондой - землей, где драгоценные камни можно добыть без тяжелого труда, а земля столь плодородна, что приносит урожай четыре раза в год.
Решив сломать заградительный барьер, Родс отправил трех агентов для ведения переговоров с Лобенгулой. Агенты преподнесли старому вождю множество ценных подарков и в 1888 году добились от него исключительной концессии на поиски и добычу минералов в Бечуаноленде. Плата за концессию составляла сотню фунтов в месяц, тысячу винтовок и боеприпасов к ним, и небольшую канонерку на Замбези.
После того как мистер Родс оценил реальную стоимость концессии, он и несколько его друзей создали "British South Africa Company" больше известную как "Chartered Company", и получили от британского правительства лицензию, дававшую им исключительное право управления и торговли в стране Лобенгулы. Несколько лет спустя, бесцеремонная деятельность белых стала раздражать подданных Лобенгулы, так же как и племена Машона, занимавшие громадные территории, восточнее Бечуаноленда. Последовало восстание, закончившееся для туземцев катастрофой. Множество черных погибло от английских пуль, их земли были отобраны, а те, кто избежал смерти или плена были вынуждены искать убежища на севере.
В 1895 году "Британская Южно-Африканская Компания" стала практически монопольным владельцем Родезии - громадной территории отобранной у Лобенгулы и Машона, а Родс воплотив часть своей мечты, начал присматриваться к другим жертвам, за счет которых можно было бы расширить Империю.
Разглядывая карту Африки, уже значительно изменившуюся с тех пор, как он изучал ее в кимберлийской лавке, Родс не раз в задумчивости останавливал взгляд на Трансваале и Оранжевой Республике, все еще не окрашенных в цвет Британской Империи. Постепенно у него зрел план заговора, направленного на решение проблемы с их аннексией. К этому времени трения между бурами и уитлендерами достигли апогея, и Родс увидел достойный повод для английской интервенции. Родс не считал нужным разбираться в справедливости требований уитлендеров, и не испытывал особых симпатий их делу. Он считал, что избавить уитлендеров от притеснений со стороны буров проще простого. Однажды он так и сказал знакомому уитлендеру - "избавиться от полагаемой несправедливости довольно легко, ведь Трансвааль не защищен Китайской Стеной".
В это время Родс находился в зените славы. Он был мультимиллионером, возглавлял одно из величайших предприятий мира, управлял делами доминиона, занимавшего десятую часть континента, и занимал пост Премьера Капской Колонии. Его власть была почти абсолютной на территории, простиравшейся от Мыса Доброй Надежды до Центральной Африки, а на востоке лишь узкая полоска земли отделяла его империю от Индийского Океана.
Родс всегда считал достижение результата достаточным извинением для избранных средств. Он был готов примириться с потерей своих друзей-буров, если это компенсировалось приобретением двух республик. Падение Трансвааля неминуемо привело бы к падению Оранжевой Республики, и, чтобы бить зверя в голову, он решил начать кампанию именно с Трансвааля.
Организаторы заговора разошлись во мнении, следовало ли заручиться обещанием помощи от Колониального Офиса в Лондоне. В отличие от более осторожных коллег, Родс считал, что обладает достаточными силами, чтобы покорить Трансвааль. В конечном итоге его план вылился в мероприятие, впоследствии названное "Рейдом Джеймсона".
Предприняв все необходимые усилия, Родс вернулся в "Groote Schuur" - свой дом в Кейп-Тауне, где с нетерпением дожидался результатов столь тщательно продуманного и подготовленного плана. К его разочарованию, помощники Родса проявили излишнюю поспешность, а йоханнесбургские уитлендеры испугались бурских "маузеров". Так или иначе, план провалился, и Родс испытал первый и величайший удар в своей блистательной карьере.
Мечта, казавшаяся столь близкой, растаяла в один день, и вместе с ней, словно дым, растаяла репутация Родса. Он был вынужден оставить пост Премьера Капской Колонии, многие из его лучших и старейших сторонников в Англии отвернулись от него, он потерял уважение и высокую оценку в глазах голландских обитателей Южной Африки, прежде бывших его преданными союзниками. Легендарный Родс, идол Капской Колонии, вдруг оказался объектом нападок и насмешек большинства избирателей Капа. Пытаясь обелить репутацию Родса, парламентские слушания сняли с него все обвинения касательно участия в рейде Джеймсона, но голландцы и буры Южной Африки не восприняли этот фарс всерьез.
Не сумев уничтожить Трансвааль силой оружия, Родс попытался добиться желаемого экономическим мерами. Родезия - новая страна, которую он незадолго до этого отобрал у матабеле и машона, была провозглашена раем для поселенцев и Офиром (легендарной библейской страной золота) для старателей. Родс лично возглавил кампанию по лишению Трансвааля обитателей и коммерции. Но обещания золота, копей Соломона, великолепных ферм, новых железных дорог и телеграфных линий не смогли обеспечить желаемый приток иммигрантов в страну, которая, на деле, не имела реальных достоинств, разве что была гигантскими охотничьими угодьями, где, так называемая "голытьба" и армия могли безнаказанно отстреливать негров.
Родс вложил сотни тысяч фунтов в развитие страны, носившей его имя, "British South Africa Company" прибавила к этому свои тысячи, но рука, способная превращать в золото все чего касалась, на этот раз оказалась бессильной. К тому же, туземцы, покоренные Джеймсоном, узнав, что тот заключен в тюрьму, подняли новое восстание. Увидев, что его детищу угрожает реальная опасность, Родс лично отправился в логово врага и заключил с Лобенгулой договор, которым фактически погасил восстание.
После усмирения Родезии, возложив рутинную работу по привлечению поселенцев на помощников, Родс направил свою энергию на завершение трансконтинентальной дороги и телеграфной линии, начатых под его покровительством несколькими годами ранее, но запущенными из-за более неотложных дел. Дорога и телеграф из Кейп-Тауна в Каир были столь масштабными предприятиями, что сами по себе могли легко принести Родсу всемирную славу.
Родс лично разработал план соединения Средиземного моря и Столовой Бухты стальными рельсами и медными кабелями. Лишь благодаря его усилиям и влиянию британские финансисты согласились предоставить деньги для осуществления проекта. Удивительную веру англичан в Родса, иллюстрируют несколько звонков в Лондон, которых ему хватило, чтобы унять бурю протестов поднятую пайщиками, испугавшимися, что два великих предприятия потерпят фиаско. После кратковременных отлучек в Европу или Америку он неизменно возвращался в Южную Африку, привозя с собой новые миллионы и вселяя уверенность в робких.
Родс испытал вкус абсолютной власти. Помешать ему добиться поставленной цели могло Провидение, но не люди. Туземцы рвали сотню миль телеграфной линии - посредством пулеметов он давал им урок и восстанавливал разрушенное. Белые боялись смертельной лихорадки Центральной Африки, но щедрая плата и пожизненные страховки для сонма родственников, гарантировали наличие людей, готовых идти на риск. Пайщики роптали на расходы - Родс грозил им, что их собственность пострадает, если извлечь средства из поддержки строительства железной дороги и телеграфа.
Несмотря на симпатии и антипатии, все южноафриканцы сходились во мнении, что Сесил Родс был выдающимся человеком, определявшим судьбу Африканского Континента. Ярые приверженцы шли дальше, заявляя, что он сделал для Британской Империи больше, чем кто-либо другой за всю историю ее существования. Но трудно было найти двух южноафриканцев, согласных между собой в оценках методов, используемых Родсом. Одни считали, что Родс обязан своим успехом несметному богатству, другие настаивали, что его влиянию способствовал невероятный личный магнетизм. Враги намекали на политическую беспринципность и изворотливость, в то время как друзья с негодованием отметали подобные сплетни, доказывая, что основой его успешной карьеры стала безукоризненная честность. Но никто, никогда не утверждал, что Родс был баловнем судьбы и счастливых обстоятельств, вознесших его на заоблачные высоты, хотя, при поверхностном взгляде на его жизнь, возникает искушение подумать именно так.
Южную Африку того времени считали раем для лентяев, и в этом саду праздности Родс слыл королем, что подтверждала поговорка - "ленивый как Родс", часто пускаемая в ход его недоброжелателями. Он гордился своей праздностью, и заявлял, что человек, работающий больше, чем обусловлено его физическими потребностями, просто глупец. Он говорил, что никогда не произносит длинных речей, поскольку слишком ленив, чтобы тратить на это силы. Он не соглашался пройти более трехсот шагов, если была возможность взять экипаж или носильщиков с гамаком, при этом перемещался столь медленно, что его продвижение было почти незаметно. Все, кто путешествовал по Африке, сходились во мнении, что Родс - этакий современный Соломон. Единственным физическим упражнением, в котором он себе не отказывал, была часовая прогулка верхом ранним утром, пока солнце еще не обрушивало на землю свои палящие лучи.
Несмотря на антипатию к физическим усилиям, Родс был большим любителем путешествий, и постоянно перемещался из одного места в другое. Если на прошлой неделе он принимал гостей в Кейп-Таунской резиденции - Groote Schuur, то на следующей уже размечал новую ферму в далеком Машоналенде. Еще через неделю его видели в португальских владениях на восточном побережье, а в конце месяца, вернувшись в Кейп-Таун, он готовился к вояжу в Англию с двухнедельной остановкой в Париже. Родс нанимал воловью упряжку или пароход одинаково не считаясь с затратами и принимая во внимание лишь то, что в заданное время ему нужно попасть в заданное место. Подобным же образом он заботился, чтобы в том месте, куда он следует, его ожидал собственный комфортный дом.
Обладая громадным состоянием, Родс искренне придерживался мнения, что деньги существуют для того, чтобы их тратить, и не испытывал ни малейших колебаний, когда приходилось подтверждать это мнение на практике. Он не помогал нищим и не бросил на ветер даже шестипенсовика, но без колебаний оплачивал поездку в Европу человеку, с которым желал помириться, или жертвовал сумму, достаточную для покупки тысячи ферм, племени, которое помогло ему в его предприятии.
Его принципы хорошо иллюстрирует история, рассказанная одним из его близких кимберлийских друзей. За несколько лет до своей смерти, Барни Барнато - прожженный южноафриканский спекулянт, убедил почти всех служащих алмазных шахт инвестировать накопления в "Плеяды" - золотоносный участок в Йоханнесбурге, на котором хотели заработать Барнато и его друзья. В итоге инвесторы потеряли все деньги. Родс, прослышав о махинациях Барнато, попросил того вернуть деньги работникам, на что Барнато лишь рассмеялся. Тогда, узнав общую сумму потерь, он возместил пострадавшим убытки из собственного кармана.
Хотя Родс имел в своем распоряжении финансовую поддержку любого банковского дома мира, в кошельке у него редко лежала сумма, достаточная для оплаты ланча. Его слуга, малаец-полукровка Тони, был его "банкиром", постоянно ссужая деньги хозяину.
Все, знавшие Родса в зрелые годы, отмечали его способность красноречиво молчать. Он говорил мало, краткими и резкими предложениями, но немногословность лишь придавала вес сказанному. "Я хочу здесь железную дорогу", или "Нам нужна эта шахта", или "Мы должны получить эту полоску земли". Но одновременно, он обладал удивительным даром убеждать собеседника в прямо противоположном тому, что тот хотел на самом деле, и делал это столь блестяще, что визави давал свое согласие, еще не понимая до конца сути предложения. Личное обаяние Родса, которому мало кто мог противиться, подкреплялось прямой, веселой сердечностью, вызывавшей у собеседника чувство уважения, восхищения и твердой веры в его слова. Родс общался с любым человеком, который ему был нужен, независимо от образования и общественного положения. Он, как правило, всегда добивался своего и от туземного вождя, и от европейского дипломата. Лобенгула прозвал его "братом, съедающим на обед целую страну".
Родс никогда не требовал того, чего добивался на самом деле. Он просил у акционеров десять миллионов, реально нуждаясь лишь в пяти, но таким образом получал необходимую сумму. Судясь с оппонентом, он предъявлял настолько завышенные требования, что мог достичь намеченного, уступив половину. В начале политической карьеры, требуя пост Премьер-министра Колонии, он удовлетворился должностью Комиссара Коронных Земель и Работ, что являлось его истинной целью.
Политический успех Родса ни в коей мере не зависел от личных связей с рядовыми членами партии, но он общался с ними с той же предупредительностью и уважением, что и с влиятельными гражданами Колонии. Родс постоянно встречался с лидерами поселковых и городских общин, не упуская возможность выразить им глубокую благодарность за поддержку. Родс вел себя по-королевски среди королей, но был фермером среди фермеров. В среде капских голландцев и буров подобные метаморфозы служили отмычками к сердцам и голосам множества людей. Нередко можно было видеть Родса в партии фермеров или погонщиков, каждый из которых был одет лучше, чем беседовавший с ним мультимиллионер.
Будучи членом капского Парламента Родс носил столь поношенную шляпу, что она стала предметом подшучиваний в газете. В Родезии, он надевал самый старый костюм из своего гардероба, и следовал обычаям пионеров, населявших страну. Он спал в туземных краалях, когда поблизости не было города, и ел то же консервированное мясо и крекеры, которыми его Chartered Company снабжала конную полицию. Избегая показных демонстраций и мероприятий в его честь, Родс мог проехать пятьдесят миль верхом в противоположном направлении, лишь бы не участвовать в утомительных формальностях. В день открытия железной дороги до Булавайо, столицы Родезии, Родс, сославшись на вымышленную болезнь, телеграфировал, что, к сожалению, не сможет присутствовать на торжествах. Он мог день и ночь находиться в пути, избегая мест, где его могли настичь телеграммы или посыльный. Когда его гость намекнул, что он пропустит торжества и не встретиться со многими выдающимися людьми южной Африки, Родс усмехнулся и ответил: "Именно поэтому я убегаю". Родс предпочитал провести вечер со старым колонистом, слушая его немудреные истории, чем полчаса на официальном банкете. На открытии железнодорожной ветки возле Кейп-Тауна, в разгар мероприятия организаторы торжества тщетно пытались найти Родса, в то время как "почетный гость" наслаждался купанием в протекавшем рядом ручье.
Родс не был женат, и имел репутацию закоренелого женоненавистника. Он считал женщину помехой для мужчины, пока тот не достгнет цели своей жизни, и не начнет нуждаться в роскоши. Он не только твердо верил в это сам, но и при каждой возможности внушал данную точку зрения собеседнику. Летом 1897 года капитан его волонтеров в Машоналенде, попросил у Родса разрешения на трехмесячный отпуск, чтобы посетить Капскую Колонию. Капитан прошел несколько туземных кампаний, и ему крайне требовался отдых. К тому же он намеревался жениться. После сурового допроса Родс выяснил настоящую причину просьбы. "Я не позволю вам ехать в Капскую Колонию. Я хочу, чтобы вы завтра же отправились в Лондон. По прибытии туда получите инструкции", - сказал Родс. Когда капитан достиг Лондона, в поученной от Родса каблограмме значилось: "Изучайте Лондон три месяца". Женитьба была расстроена.
Во всей Южной Африке не было жилища интереснее Groote Schuur - загородной резиденции Родса в Рондебоше, пригороде Кейп-Тауна. Он нашел время и сумел сделать свое поместье самым удивительным на Африканском континенте. Под сенью Столовой Горы, рядом с большим домом, напоминавшем о первых поселенцах, но не уступавшем в роскоши королевскому дворцу, раскинулось поместье, площадью, без малого, в пятьсот гектаров - настоящее чудо этих мест. Зоологическая коллекция Родса содержала почти всех представителей африканской фауны, а сотни цветущих деревьев и растений, привезенных за сотни миль, украшали и без того прекрасный ландшафт. Поместье располагалось в пяти милях к северу от Кейп-Тауна, у северного основания Столовой Горы, в самом узком месте перешейка, где волны двух океанов, казалось, готовы схлестнуться друг с другом. От одной из тенистых улиц, извивавшихся к Кейп-Тауну, тянулась прекрасная аллея высоких сосен и дубов, ведущая к особняку Groote Schuur, который (если судить по его названию), изначально служил амбаром, где два столетия тому голландские колонисты складировали запасы зерна и охраняли их от туземцев.
Родс сумел сохранить в доме своеобразие старой голландской архитектуры. Резные фронтоны, украшенные лепниной колпаки над дымовыми трубами, широкие веранды, голландские шкафы, бюро и другая мебель - все напоминало о былых временах.
Над поместьем витал старый голландский дух. Но за декорациями восемнадцатого века скрывались самые современные удобства, какие только могла предложить Европа. Кроме классических книг, обязательных для каждого уважающего себя выпускника Оксфорда, домашняя библиотека содержала одну из самых больших коллекций книг и манускриптов об Африке. В том же зале находился настоящий музей. Здесь стояли знамена, захваченные в войнах с португальцами, а так же изрешеченный пулями и порванный ассегаями "Юнион Джек". Посетители из Европы с интересом рассматривали сотни занимательных экспонатов, собранных Родсом в Родезии после покорения туземцев. В Groote Schuur собирались люди, заложившие основы величайших южноафриканских предприятий. Здесь же планировался рейд Джеймсона, и здесь, директора "Chartered Company" пили шампанское, в то время как их рейдеры сдавались бюргерами у Йоханнесбурга.
Вокруг усадьбы цвели и плодоносили прекрасные субтропические сады. С заднего крыльца гости могли любоваться "голландским" садом, взбегавшим тремя террасами от мощеного мрамором внутреннего двора к травянистому холму, окаймленному высокими соснами, на котором, то тут, то там виднелись могилы прежних обитателей Groote Schuur. Позади сосновой бахромы высились заросшие кустарником склоны Столовой Горы и Пика Дьявола, расположенных достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть каждую деталь этих удивительных и странных гор. Природа и Искусство шли рука об руку. Древовидные гортензии, азалии и десятки других цветущих кустарников и деревьев, произраставших в невероятном изобилии, порождали невероятный фейерверк красок.
Однако, несомненно, самой интересной чертой поместья являлся уникальный зоологический парк. На огромной территории, протяженностью в шесть миль, бродили всевозможные дикие животные. В этой коллекции были представлены все африканские олени и антилопы. Зебры, кенгуру, жирафы, эму, фазаны и страусы настолько пообвыклись, что присутствие человека их совершенно не беспокоило.
Но поместье, на обустройство которого ушло столько труда и несколько миллионов фунтов, редко посещалось его владельцем. Громадные предприятия на алмазных полях Кимберли и в Родезии поглощали столько времени, что Родс редко мог воспользоваться отдыхом в Groote Schuur. Считая его, своего рода национальным достоянием, Родс открыл это уникальное и очаровательное место для посещения публики.