Я уже писал о творчестве талантливого русского писателя, харьковчанина, проживающего ныне в Германии, Михаила Елизарова ("Хранитель"//День литературы N8). Тогда в поле моего внимания попали крупные произведения автора, такие как повесть "Ногти", романы "Pasternak" и "Библиотекарь", в которых описывается отчаяние одних и ожесточенная борьба других в новой реальности, наполненной ужасом, цинизмом и жестокостью. Рассказ "Госпиталь" был прочитан мною позднее, однако произвел столь сильное впечатление, что не написать о нем я не смог. Этот рассказ, скорее всего, не будут читать люди со слабой психикой, домашние хозяйки, а также молодые зрители реалити-шоу "Дом-2". Но для неординарно мыслящих, радикально настроенных молодых людей, чей болевой порог, давно уже, помимо их воли, оказался повышен, и кто не желает жевать жвачку попсовой дряни и мириться с мерзостью нынешней отвратительной действительности, он будет не только интересным чтивом, но и прекрасным пособием при анализе катастрофы 1991 года, событий, которые еще не одно десятилетие будут привлекать внимание писателей и политологов. Как всегда, не ручаюсь за то, что мое толкование является единственно верным. Возможно, автор хотел выразить своим рассказом несколько иные мысли, но я воспринял его текст именно таким образом.
Действие разворачивается в военном госпитале, куда главный герой, от имени которого идет повествование, попадает, дабы "откосить" от армии. "Госпиталь переполнен... на двух спальных местах размещаются по трое". Действует система неуставных отношений: "дембеля и "деды" спят на панцирной сетке, "черпаки", "слоны" и "духи" посередине, на железном стыке". Жесткой "дедовщины" нет, хотя субординацию, так или иначе, соблюдают все. Одним словом, все как везде, в любой советской воинской части. Деревенский парень с Украины Шапчук, прозванный Шапкой, даже позволяет себе несколько покапризничать, прежде чем выполнить приказ "деда": "Hi, я не буду...Нэ хочу". Но после легкой оплеухи выполняет приказание заправить кровати. Боец Мамед Игаев, прозванный за "веревочную худобу и чернявость" Фитилем, знает по-русски только одну фразу: "Служу Советскому Союзу!" Причем звучит она у него так: "Слж свтскм Сэз!" И уже одним этим веселит и располагает к себе старослужащих. Бойцы Яковлев и Прасковьин потешают "дедушек" тем, что работают в сложном разговорном жанре, нечто вроде давно забытых сегодня Тарапуньки и Штепселя. Все как-то приспосабливаются к новым условиям, в которых приходится существовать.
Главный герой также находит расположение обитателей госпиталя тем, что умеет играть на гитаре, даже с пятью струнами. И в палате в его исполнении начинают звучать "Поручик Голицын", "Город золотой", лжеказацкий романс "Любо, братцы, любо", песни "Наутилуса" и "Кино". И хотя ему, естественно, никогда нельзя отказываться играть и приходится первое время залечивать вздувшиеся подушечки пальцев, герой считает, что ему очень даже повезло, что все так благополучно сложилось. Он даже дает уроки игры на гитаре незадачливым служакам, у которых не все, однако получается, но те претензий к нему не имеют. Появляется у героя и новый друг солдат Кочуев, с которым они находят уединение в архивной комнате.
Все меняется в связи с появлением в госпитале танкиста, вернее, мастера по ремонту бронетехники, старшего сержанта Прищепина. Резко изменилось отношение старослужащих к новобранцам. А в их с танкистом нашептываниях можно было различить фразу, сказанную Прищепиным: "Почему "духи" не шуршат?"Пришлый оказался страшен, "поселил смуту, кромешный ужас и проклятие". Из мягкого "неуставняка" стала вырастать жестокая "дедовщина", сопровождающаяся унижением человеческого достоинства, избиениями и насилием над личностью. Танкист быстро располагает к себе остальных старослужащих, а дела "духов" с каждым днем становятся все хуже и хуже. То, что ранее прощалось, стало жестоко наказываться. Мускулистая худоба Прищепина повергает в ужас всех без исключения. Перестали смеяться над Игаевым и Шапкой, с треском провалился дуэт Яковлев-Прасковьин. Стали сгущаться тучи над главным героем, которого теперь не может спасти даже самая искусная игра на гитаре. В палате начинается передел мест, в результате которого у некоторых бойцов вообще мест не оказалось. Новый хозяин наводит свой порядок.
Апофеозом этого нового порядка стали события, развернувшиеся в ночь, когда "ветераны" ушли домой на выходные, а "деды" стали "бухать". Ничего хорошего данная ситуация не могла принести. И не принесла. Жертвой кровавой ночной вакханалии становится Шапчук, который подвергается сексуальному насилию. Лишь по счастливой случайности удается избежать расправы герою повествования, который, отыграв для "дедов" очередной "концерт", незаметно скрывается. Войдя в комнату, где располагался архив, он обнаруживает истерзанного Шапчука. Тот в приступе безумия носится по комнате и разрывает на части карту СССР!А из его уст вырываются еле внятные слова: "Шоб вы усi поздыхалы!" Мамеда Игаева уносят в сортир его земляки, "бездыханным валетом" лежат Прасковьин и Яковлев, на входе в архив неподвижно сидит Кочуев. Такая жуткая картина открывается взору героя в ту ночь. На следующий день героя выписывают из госпиталя: "не годен к строевой службе в мирное время". Повезло.
До самого конца, до самой последней фразы непонятно, зачем автор раскрывает тему неуставных отношений в армии с такой откровенной жестокостью и подчеркнутым натурализмом? Зачем намеренно сгущает краски, погружая читателя в кошмар? Какую мысль пытается он донести, рассказывая эту простую жуткую историю? Последнее предложение, завершающее рассказ, ставит все точки над i. "Был понедельник, девятнадцатое августа, тысяча девятьсот девяносто первого года".
Мечущийся по архивной комнате Шапчук...Безумие в его глазах...Карта СССР, разрываемая им на части...Ничего не напоминает? "Он потрошил страну, лежащую как беззащитная шуба. Оторвал хлястик Прибалтики, крошечную, точно манжета, Молдавию, воротник Украины, подол Таджикистана". И это, кажется, понятно без комментариев. "Шоб вы усi поздыхалы!"
Россия, захотевшая жить по-новому, в припадке безумия набросившаяся сама на себя... Огромная и многоцветная карта СССР, так хорошо знакомая нам, ученикам еще советской школы, превратилась в одночасье в лишенное красок безжизненное пространство. "Обесцвеченная Родина в тот момент больше походила на мясницкое пособие с изображением коровьей туши". Разорванное пространство некогда единой страны, разделенный народ, взаимная ненависть людей, населяющих ее осколки. И над всем этим слышится: "Шоб вы усi поздыхалы!" Мы получили это в 1991 году и не можем преодолеть последствия катастрофы по сей день. Фраза, произнесенная елизаровским Шапчуком, стучит у меня в висках, когда я слушаю репортажи о событиях на Украине, вспоминаю недавний карательный рейд грузинских головорезов на Цхинвал. Когда на память приходят трагические события 1992 года в Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии, гражданская война в Таджикистане, две кровавых бойни в Чечне. Оскверненные памятники советским солдатам в Прибалтике, ветераны советских спецслужб за решеткой. Ничем, казалось бы, необоснованная ненависть к русским в бывших советских республиках. Нежелание больше жить в одном доме, напоминающем о "госпитале".
"Шоб вы усi поздыхалы!" Еще одно напоминание нам, русским, о нашей же вине за катастрофу своей страны. Нам, которые доверились и соблазнились ложными постулатами звериной морали. Нам, которые захотели, чтобы "духи зашуршали". Вместо "часового евразийских пространств" - пьяный танкист Прищепин.
В худом теле спящего Прищепина "не было ни демонизма, ни величия". Свое дело он сделал. "Духи" теперь "шуршат", но от этого шуршания становится не по себе.