Ночью Лешке приснился сон: Леся в летнем голубом платье перепрыгивает через пузырящиеся лужи, а по асфальту частой дробью весело барабанит дождь. Леська промокла и, кажется, дрожит, мокрые волосы облепили улыбающееся лицо. Она могла бы переждать где-нибудь ливень, но не захотела. Торопилась очень. К нему торопилась. ...
Лешка вздрогнул и проснулся. Тишина вокруг стояла живая, ненадежная. В любой момент содрогнется взрывом, полыхнет заревом пожара. И закричат командиры, засверкают огни ракет, побегут ошалевшие спросонья солдаты. Но сейчас тихо. Никто не мешает лежать, зарывшись в сено, и представлять себе, что никакой войны нет, что завтра утром можно будет пойти на реку купаться... И не будет страха. Жуткого, животного страха, от которого кишки скручивает в стальной жгут, так что не выдохнуть - не вздохнуть. Думал ли он, уходя на фронт добровольцем, что испытает нечто подобное? Положа руку на сердце: нет, не думал. О другом думал. Высокие слова в голове свистели, как птицы на заре. А на деле что? Грязь окопов, бешеная скорость марш-бросков и атаки в лоб... И кровь, много крови... Жалел ли он о своем решении? Никогда. Там в тылу осталась Леся...
Алексей осторожно поднялся и на цыпочках стал выбираться из сарая. Рядом спали товарищи, и беспокоить своей бессонницей никого не хотелось. Скрипнула старая дверь. Прямо в лицо дохнула пахучей свежестью ясная майская ночь, звезды перемигивались друг с другом, о чем-то шептался с деревьями ветер. Хорошо как! И снова стало горько. Война показалась страшным ночным кошмаром, вот нет её и всё тут! Ведь не могут люди стрелять в людей?! Зачем, за что?! Все хотят жить!
Вспомнился первый бой. Вокруг рвались снаряды, комарами пищали пули, огалтело строчили пулеметы, а прямо на него выскочил высокий немец - глаза дикие, руки с автоматом трясутся, а сам орет, как заведенный.
- Нихьт шисен! Ихь ергебе михь! Нихьт шисен!
Это потом Леха узнал, что фриц сдаться хотел, просил не стрелять, а тогда с дикого перепугу шмальнул. И убил. А немец жить хотел... Долго потом тот солдат снился. Все жить хотят! Все!
Ветер принес запах сирени и черемухи. Сладкий, тягучий, душистый...
В ту, ночь, когда он уезжал на фронт, тоже пахло сиренью. Но в этот чистый мирный запах вплетался другой: едкая вонь вагонов, которые расхлябянили для проветривания, черная копоть из трубы паровоза. Леська держалась за него крепко, не хотела отпускать. Огромные испуганные глаза застыли, дрожащие губы бормотали клятвы, обещания, просьбы. Но она не плакала. И он был ей благодарен за то, что прощались без слез. Так легче уходить, когда без слез.
- Паря! Паря! - вдруг позвал кто-то тихонько.
Лешка обернулся и почувствовал, как замерло от испуга сердце. Прямо за его спиной стоял высокий мужик в рваной гимнастерке, лицо перепачкано черным, в темноте и не разберёшь чем. От солдата разило запахом мертвечины.
- Паря! - позвал он снова.
- Напугал ты, - прокашлявшись, сердито сказал Лешка. - Тебе в санчасти лежать надо, а ты по ночам бродишь! Ну чего тебе? Проводить, что ли?
- Да я, паря, девятина уж сравнялась, как помер. Когда через реку лезли, испужался шибко. Назад повертался. Меня наши же и шлепнули. Без суда, значит. Да как собаку в канаве бросили.
Алексей почувствовал, как встал дыбом каждый волосок на теле, а ноги намертво приросли к земле, шевельнуться и то никак не получается. Иначе бежал бы он без оглядки!
- Это дюже хорошо, что ты меня зришь, паря. Я - лишеник. Нас окрест много таких. Ты не пужайся. Зазор смыть треба нам. Иначе земля не принимает...
- Чего ты хочешь-то? - просипел Лешка.
- А ты, паря, позови нас днесь, как заваруха начнется. Израдци, мол, на отмоление грехов выходи. Мы рядом с тобой и станем. А ты, паря, знай веди. С заду ворогов заводи, в обход наших-то. А не то своих положим...
Мертвец потоптался на месте и сгинул.
Алексей так на землю и сел: ноги подогнулись.
Кое-как в сарай вернулся и до самой зари проворочался. Не всё, из того что говорил страшный гость, он понял. Смысл некоторых незнакомых слов ускользнул. А может, показалось? И не было этого мертвеца, которого не принимает земля?
Утром неожиданно поднялся ветер, дуло, так что ходуном заходила крыша на сарае. Приказа выступать не было, видимо, решали командиры как лучше взяться за хорошо укрепленного противника, а может приказа ждали или донесений разведки? Лёшка радовался передышке: после бессонной ночи гудела голова, а в глаза точно песком сыпнули. Он почти убедил себя, что тот солдат ему примерещился. И даже посмеивался над собой, копая яму под окоп.
Вдруг метрах в двадцати пропахал землю снаряд. Лёшка присел, вжался в пахнущую сыростью землю, зажал уши руками. А вокруг уже рвались мины, захлебнулись в бешеном ритме пулеметы, зарядили одиночные выстрелы. Все похвастались за оружие.
- Проворонили врага, гады! - проорал, пробегая мимо лейтенант. - А ну за мной бегом марш! - это уже он Лешке.
И тут же рухнул гробастыя руками траву - пули прошли навылет.
Лешка кое-как выкарабкался из ямины, и, пригибаясь, побежал к сараю, где размещалось на постое его отделение. А вокруг начиналась паника. Как потом оказалось, дом, где совещались офицеры, накрыли самым первым. Так что командовать стало просто не кому.
Сослуживцы сбивались по двое-трое и яростно отстреливались, ругаясь матом. Но предотвратить наступление немца выжившие после минометного обстрела просто не могли. Из лесочка выступила одна ровная серая шеренга с автоматами наперевес, за ней шла другая, третья...
Рядом с Лешкой смертельно раненый упал Володька Иванов. И только когда стеклянные глаза друга закрылись сами собой, Алексей вспомнил другого погибшего, того, что приходил к нему ночью. Терять было уже нечего. Некрылов встал в полный рост и заорал:
- Израдци, на отмоление грехов выходи. Выходи, говорю, собачьи дети! Долг Родине отдайте, хоть сто раз вы дохлые! - он и сам плохо соображал что несет, но повторял эти слова раз за разом, пересыпая бранью и проклятьями.
- Не стой, паря! - вдруг сказали совсем рядом за спиной. - Веди!
Лешка не стал оборачиваться, он просто пошел на врага. А в затылок ему дышала зловонная стужа. Он видел, как остановилась стена фрицев, как забились в их руках, выплевывая куски железа автоматы, и даже смог удивиться, почему до сих пор жив. Но шел, пёр, не оглядываясь, не сбиваясь с шага.
- Вперед! - сипло крикнул Некрылов и взмахнул рукой.
И словно черная свирепая туча пронеслась по обе стороны, врезалась в серую массу, раздавила ее, разметала. После Лешка долго не мог прогнать из памяти страшно обезображенные трупы, разорванные на части тела и окровавленное лицо мертвого солдата, что подошел к нему.
- Благодарствуй, паря. Выручил. Мы на покой, ты других кличь. Придут. Прощай, паря.
И дымкой растаял. Лешку трясло знобной лихорадкой, он бессмысленно тыкался между трупов, то приседал, разглядывая, то поднимался и заплетающееся походкой брёл дальше. Только через час в себя пришёл, да и то, потому что Сенька Бритов оплеуху закатил и проорал:
- Ты чего, брат? Контузило, что ли?
Алексей кивал головой, а сам загонял вглубь проклятую дрожь, не давая прорваться истерике.
- Ты посмотри, как удачно они на мины вышли-то! - восторгался в припадке Сенька. - А я и не знал, что здесь наши пошурудили! Ай, молодца! Ну, ты не стой, в самом деле! Драпать надо, вдруг другие рядом есть?!
Как оказалось из всей роты выжило всего двадцать человек рядовых. Решено было отходить на восток, где стоял батальон Желтоногова. Командование на себя взял тот же Сенька. Собрали, кто, сколько мог оружия и патронов, распихали по карманам хлеб и двинулись.
Шли по лесу, нервно озираясь. Бритов торопил, подгонял, но ребята едва передвигали ноги, после боя всем нестерпимо хотелось спать. Даже возможная близость немца давала сил только чтобы не свалиться под ближайший куст. "Плохие мы солдаты", - думал Лёшка.
К вечеру неожиданно вышли к болоту.
- Откуда тут болото? - сердито вопрошал своих измученных товарищей Сенька. - Я карту видел: нету тут болота! Нигде нету! Лес есть, а болота нет!
Но его уже почти никто не слушал. Двинулись по самому краю в обход, в топь лезть не хотелось. Так и набрели на избу с позеленевшей ото мха крышей. На завалинке сидела старуха лет ста с кривой клюкой и в цветастом платке.
Та открыла бесцветные глаза и прошамкала беззубым ртом что-то невразумительное.
- Есть или нету? Ты головой потряси, мы поймем! - не унимался Бритов.
А Лёха едва сдерживался, чтобы опрометью не броситься прочь. Он видел Их. Они стояли по колено в зеленой воде с ряской. Плечо к плечу. А бабка вдруг так зорко глянула на него, что душу наизнанку вывернула.
- В дом ступайте, - приказала она сильным скрипучим голосом. - Немец идет. Схоронитесь, кто где и носа не показывайте.
- Ты откуда знаешь-то, бабка? - шепотом, заозиравшись, просипел Сенька.
- Я их чую. Сгиньте, окаянные! А ты постой! - остановила она Лешку.
Он обреченно замер подле лавочки, покорно глядя, как исчезают один за другим в сенях однополчане.
- Ты-то куда собрался? - строго сказала старуха. - А этих кто поведет? - она кивнула в сторону болота.
Алексей заставил себя обернуться и посмотреть на свою армию. Армия не армия, но батальон точно есть. На сей раз никто не обратился к нему с просьбами, просто стояли и, не мигая, смотрели на Лёшку. По спине побежали ручейки ледяного пота.
- Вишь тот лесок-то по праву руку? - проскрипела бабка. - Туда иди. Они, голубчики, окопы там роют. Чай слышишь говор-то? - Лёшка и взаправду услышал немецкую речь. - Ступай. И лишеников с собой забирай. Заждались они тебя, паря.
Но Алексей только и мог стоять и на старуху глазеть.
- Ты недавно что ль? - удивилась та. - Ан я тебе водичку-то поднесу заговоренную. Бояться не будешь, потом страх придет, а сейчас нельзя тебе.
Она проворно доковыляла до колодца.
- Пей, сынок, - ворожея сунула Лёшке в руки жестяной ковш полный ледяной воды. Вкуса он не понял, только лишь ощутил, как холодок пробежал по жилам, как прихватило горло и остудило желудок. Но ужас исчез. Лёха оглянулся на мертвяков.
- А что такое лишеник? - спросил он.
- Несчастливый значит.
- А израдци?
- Предатели.
- Они что же все такие? - кивнул на болото.
- Нет. Есть и невиноубиеные. Но тебе дело какое? Ты знай, веди! - ответила старуха и снова на завалинку уселась.
- Айда, паря, за мной! - азартно гикнул Лёха, срываясь в указанном направлении. И с остервенелым удовлетворением заметил, что холод движется за ним как привязанный.
Фрицы так ничего и не поняли. Как из под земли на них выскочил сумашедший с перекошенным лицом, размахивающий табельным. Он что-то орал, срываясь на фальцет. А дальше... дальше была смерть. Страшная.
Лёху рвало прямо на серый китель. Когда раздирающие пополам спазмы прекратились, он смог отползти подальше от жуткого месива, в которое превратились еще совсем недавно живые люди. Всего четверть часа назад они смеялись, может даже пели. Мечтали о доме и кружке горячего чая. С мятой. Ползком едва живой Алексей добрался обратно до избушки на краю болота. Там кроме бабки уже никого не было.
- Твои третьего дня как ушли, - прошамкала она.
- Так я... Так я же... - промычал Лёшка и завалился на пороге. Очнулся в тесной комнатушке насквозняк пропахшей сушеным чабрецом и полынью.
- Что случилось? - спросил он.
- Пошто так много сил позволил Им вытянуть? - попеняла ему бабка. - Чуть Богу душе не отдал, на силу вытащила. Осмотрительнее будь. Сделал дело - тут же отпускай, иначе с собой утащат.
- Я не хочу, - провыл Лёшка. - Не хочу больше!
- А кто, соколик, нас спрашивает хотим мы али нет? Твоя доля известная. Родине помочь. Али думаешь тебе не дар, а проклятие дано? Благодарить должен! На коленях ползать! А он "не хочу"! Ирод! - старуха вышла.
Еще неделю провалялся Некрылов в маленьком домике. А когда надумал уходить, бабка дала ему точные указания, как выйти на своих.
- Никому не сказывай что умеешь! Исподволь действуй, - поучала она его на дорогу.
Толи старуха заговаривала отвар, которым поила больного, толи он сам переосмыслил всё случившиеся, только помимо страха поселилась в нём еще и гордость.
До расположения своих частей добрался быстро. Врал легко и уверено. И пошёл дорогой войны, повёл за собой армию, которую никто не видел. Дали Алексею орден, потом звезду за доблесть и храбрость.
Думал так дальше и пойдет, так и покатит. Только однажды на его зов пришла Леся. В голубом платье с оборками...
- Как же так, Леся? - только и смог спросить.
- Я давно на фронте, - улыбнулась она. - А теперь видишь, родинка у меня новая есть, - она показала на пулевое ранение в аккурат посреди чистого лба. - Ты любил родинки мои считать. У меня их много было...
- Давно?
- Сорок дней уже. Ты всех наших зови, подымай. Большая битва будет. Мы лучше живых, нам уже не страшно.
- А помнишь, Леся, мы о домике с садом мечтали?
- Я хотела розы посадить. Идешь по песчаной дорожке, а тебе венчики кивают, и аромат голову кружит.
- Не будет этого...
- Не будет. Ты, Лёшка, нас не бойся, живых бояться надо. Я завтра за тобой встану, чтоб не так страшно было, хочешь?
- Хочу. А можно мне к тебе?
- Сам решай. Но наперёд знай, ты можешь дожить до победы, и встретится милая сестричка Оля из санчасти, где ты будешь лежать с ранением. И будет у вас сын. И дом с розами.
- Я с ней не хочу...
- Сам решай.
...Ночь рвалась всполохами, грохотала артиллерийскими снарядами, била прямо в небо зелеными ракетами. Тонул в грохоте крик, гасился вопль. Побелевшие пальцы дергали спусковой крючок. Очумевшие трясущиеся руки кидали гранаты. Воняло гарью, порохом, жженкой. В адском котле мешались и свои, и чужие. Все хотят жить... Все.
А за спиной стояла Леся. В голубом мокром от летнего прохладного ливня платье. Только чернела на высоком лбу ровная круглая точка. И глаза полыхали красным.
- Я с тобой останусь, с тобой! - шептал Лёшка, подставляя сердце под шальную пулю.
- Это ещё не конец, - ласково улыбалась она. - Всё будет хорошо.
Последнее что запомнилось - это хмельной запах сирени. И горький - полыни...
***
- Здравствуй, паря! Да ты не бойся, свои. Живых бояться надо, паря, живых...
Ночью Лешке приснился сон: Леся в летнем голубом платье перепрыгивает через пузырящиеся лужи, а по асфальту частой дробью весело барабанит дождь. Леська промокла и, кажется, дрожит, мокрые волосы облепили улыбающееся лицо. Она могла бы переждать где-нибудь ливень, но не захотела. Торопилась очень. К нему торопилась. Рассказ занял третье место в конкурсе "Подвиг предков".