...Юной мечтательницей я ступила на серый асфальт и киношный булыжник его каменных залов - его великолепных, в своей унылости, площадей. Он рассматривал меня с интересом и сомнением: выживет ли? На мне были темные, с бирюзовым отливом, туфли, купленные в хабаровском "Доме одежды", и темно-вишневое пальто, приобретенное там же. Приехала я не в карете, как ездят героини сказок, а на поезде. А оранжевое с белыми цветами платье мне подарила добрая фея - бабушка, жившая в Хабаровске на Пятой Площадке. Время тогда было андроповское... Хотя человек сверяет время не по телевидению или приемнику, а по себе. Если сверять "по мне", то было раннее утро. Раннее, потому что я была наивна, как и положено счастливой молодости. А для счастья порой достаточно выпить томатного сока с пирожным "корзиночка", посмотреть фильм с любимым артистом, прочесть книжку стихов Ярослава Смелякова в заводской библиотеке или просто ходить по Городу и восхищаться им.
Помню, как я впервые увидела Исаакиевский Собор.
Я шла, о чем-то задумавшись, и вдруг, подняв голову, увидела, что на меня надвигается огромная темная баркентина. Она торопилась, словно все демоны ада гнались за ней, везущей солнце золотого купола! Но их ярость была бессильна против мощи и величия каменного парусника! И чудилось мне, что статуя святого с поднятой рукой дает команду палить по пиратам-демонам, что ангелы заряжают невидимые пушки... Но тут же фантазию сменяла новая: собор становился утесом; мифическим островом князя Гвидона, на отроги которого присели отдохнуть царственные лебеди с изумрудными брызгами на крыльях. В то время я была крайне впечатлительна. Никого Петербург не испытывает так жестоко, как романтиков. Для них это - мистический, мрачный город. Но химерическая унылость сия распределена по городу неравномерно. Иногда стоит перейти улицу или зайти памятнику в спину, как гнетущее настроение исчезает (либо появляется), небо словно бы светлеет (либо наоборот), тревога уходит ( охватывает со всех сторон!). Поневоле верится, что болото, на котором построен город, не исчезло. Оно осталось и существует, становится более топким, ширится в ином, параллельном мире. Неосторожного болото может засосать или постепенно отравить ядовитыми испарениями, сделать ипохондриком. У счастливчика, напротив, и квартира в сухом месте, и под ноги ему попадаются только надежные, неплавучие кочки. Если бы у нас была карта "параллельного болота" со всеми зыбунами-трясинами, то мы могли бы выявить все гиблые места Петербурга. Но я хочу рассказать о реальном доме и о том, что имело место в действительности.
...В то время я жила неподалеку от станции метро "Электросила" в районе, по старинке называемом сталинским. Здания здесь добротные, но довольно-таки грозные и угрюмые, а то, где размещалось женское общежитие, вроде бы ничем особенным не отличалось от остальных. Серо-каменное сооружение в пять этажей. Большие окна. Под ними голый асфальт, ни травинки. Гостей пропускали только по паспорту и лишь до десяти вечера. Обыкновенно заводские ребята легко нарушают строгие уставы. Но про этот серый замок ходила особенная, жутковатая слава. Говорили, мол, штурмовать его, залезая по водосточным трубам и архитектурным изыскам, небезопасно. История общежития знала даже такие трагические случаи, когда горячий молодой ухажер или пьяный мужичок, которому не терпелось попасть на ночное свидание, срывался и разбивался насмерть под высокими окнами. Так что желающим увидеться со своей знакомой позже установленного часа, безопаснее полюбовно договориться с комендантшей - пожилой зоркоглазой теткой, и проникнуть в крепость через дверь.
Внутри общежитие столь же мрачное, как и снаружи. Грязноватые каменные лестницы, гулкие коридоры. Бодрые тараканы (которых травить было так же безнадежно, как в комарином месте бороться с комарами) старались, что называется "скрасить" здешнее уныние. А вот девушки - те, кто прожил тут достаточно долго, - бодрость и веселость теряли. Я, например, стала унылой и суеверной особой всего за год. На меня обрушились невзгоды и неурядицы, и, казалось, что черные кошки (темнее пасмурных ночей в декабре!) специально перебегают дорогу, когда, сокращая путь к остановке, заворачиваешь за угол, под арку... Вокруг общаги черных кошаков было, что лягушек на болоте. Похоже, они сбегались сюда со всего квартала - или, самозарождаясь в серых стенах, разбегались отсюда по всему кварталу - что, в конечном счете, одно и то же.
Нарядное платье я почти перестала надевать, оно уже казалось мне слишком детским, хотя и было довольно длинным, чуть ниже колена, по тогдашней моде. Однако по-настоящему модно было носить джинсы. Их я купить не могла - они стоили слишком дорого, но бабушка сшила мне когда-то брюки из черного вельвета (купленного, после нескольких часов стояния в очереди, в том же Доме Одежды), и эти брюки я обычно носила, стараясь очень беречь их. Еще из нарядов у меня был алый свитер, тоже связанный бабушкой. Его украшала разноцветная вышивка - цветы и листья были вышиты столь искусно, с такой теплотой, что казались настоящими.
Читатель наверное спросит: что ж мне все шила бабушка, почему я сама-то не научилась? Отвечу честно - у меня оказалось слишком мало терпения, чтобы научиться. Но я помогала бабушке вовсю - там, в Хабаровске. Я вдевала нитки в иголки, подметала, поливала фиалки на окне, а, главное, рассказывала бабушке разные истории. Ведь она очень любила со мной разговаривать. Она пыталась научить меня шить, и иногда я сметывала что-нибудь простенькое - например, домашний халатик из розовой байки с милыми такими светлыми то ли ромбиками, то ли кружочками, - уже не помню, - да и зачем, спросит, читатель, припоминать такие подробности?
Затем ли, что воспоминания ранней юности на самом деле - сумрачные гравюры, рисунки, выбитые на скалах Невозвратимого, и лишь огромное усилие воли превращает их в живописные полотна? Если я вспоминаю, как, сдавленная толпой в трамвае, стала падать в обморок под сочувствующие возгласы, и у меня потемнело в глазах, то ведь не спинки сидений и поручни помню, но пугающую черноту... грань, из-за которой так ясно выглядывают чьи-то крылышки, головы с гребнями, хвосты с шипами, странные физиономии... И трамвай уже становится дрожащим дилижансом либо дряхлым звездолетом. Он и остался бы ими сразу, одновременно, если бы не удалось вдруг подкинуть в сознание цвет - желтый цвет, оранжевые полоски, и трамвай опять обернулся трамваем, а не шмелем на цветке балкона, и не чем-то еще иным.
Сейчас юная девушка в рабочих штанах и куртке (штаны я, помня бабушкины уроки, аккуратно ушила по высокой и тощенькой своей фигуре) кажется мне загадкой - я удивляюсь ее силе в одних жизненных ситуациях и слабости в других... И в то же время, когда она, привычно-застенчиво сутулясь, шагает в своей пропахшей машинным маслом спецовке мимо метро на станции Ломоносовская и разглядывает огромные дома, я знаю, что эта девушка имеет ко мне некоторое отношение. Но продолжу рассказ.
Увы, Петербург, его загадочная красота уже не радовали меня. Не из-за бедных бродячих животных, трассы которых порой пересекались с моими, а просто из-за того, что жизнь складывалась не так, как ожидалось. Воздушные замки проваливались в трясину обыденности. Однообразность существования угнетала, и одновременно я свыклась с ней. Перестала ходить в кино и музеи, и все чаще оставалась дома в четырех равнодушных и ненавистных стенах. Иногда я просиживала в комнате полностью свободные от работы дни - субботу и воскресенье. Кроме меня, здесь были прописаны еще двое; но одна девица уезжала на выходные к родителям в пригород, а другая - уже довольно пожилая дама, не равнодушная к выпивке, обитала у своего любовника, который время от времени украшал ее синяками. Итак, никто не мешал мне читать и мечтать, но книги (за исключением, ряда заученных стихов из русской и латиноамериканской поэзии) стали раздражать меня - жизнь в них казалась слишком яркой, придуманной.
Все больше времени я стала проводить на общей кухне - все что-то готовила. хотя раньше способностей кулинара у меня совершенно не было. Стряпать для себя одной - тревожный симптом. Так постепенно входят в роль старой девы или бобылки. Пришла весна, но даже май казался неряшливым, тусклым. Дом отнимал мою энергию, жизнерадостность. Я была его пленницей. Однако никакое здание не может заслонить собою неба... а расположение звезд, бывает, что сопутствует даже недотепе-романтику, привыкшему вглядываться вдаль. Однажды занавес мглы истрепался. Черные кошки потеряли ко мне интерес. Или я просто перестала замечать их? Я влюбилась... Это было... да, если по "телевизионному" времени, то первые серьезные наши свидания почти совпали с победой "Зенита". Весь Питер тогда радовался, что "Зенит", наконец-то, стал настоящим чемпионом! И мы с моим молодым человеком тоже весьма гордились этим славным обстоятельством. На этих же страницах я хочу поведать странный сон, который мне привиделся вскоре после того, как я познакомилась с тем, кто полюбил меня не за стихи или бредни, и даже не за длинные ноги, а просто за то, что считал, будто бы я пропаду без него... С тех пор прошло много лет, сон иногда рассказывался родным и подругам, и от времени и повторений порядком стерся, выгорел. Эфирная субстанция, которую мы называем сном, теряет свои очертания, едва ее попытаешься передать словами Нашего мира, ибо сны протягивают ветви к коридорам Других миров. Не скрою, что в рассказ мой могут вкрадываться фрагменты разных моих сновидений. Постараюсь все же рассказывать, не приукрашивая.
Снилось, что иду по незнакомому городу. Почему-то одета в домашний розовый халатик, который ношу в общежитии. Вижу гигантское здание на возвышенности. Оно недостроено - возможно, потому, что замысел был слишком грандиозен. Это очень древняя постройка, но она принадлежит не прошлому, а будущему. Ибо я попала в немыслимое время, где даже будущее стало далеким прошлым. Купольный свод подпирается высоченными колоннами - они все в выбоинах и трещинах. Впрочем, когда я оказываюсь под сводом, он столь высок, что я не вижу его, а вижу колонны и столь же высокие, непостижимо огромные и сумрачные статуи, ждущие поклонения; они из мраморно-пещерного камня (во сне такой существует).
Здесь все пронизано сыростью, и может быть уютно только эху, но зачем-то я иду сюда. Много позже мне опять приснилось такое же огромное здание, но оно было уже без статуй, стояло на зеленом холме и состояло из льда, причем крыша его терялась в облаках, так что облака и становились собственно крышей. Я подошла поближе и поняла, что сейчас июнь, ледяному замку пора бы таять... и тут оказалось, что как раз в это время колонны подтаяли настолько, что здание стало рушиться. То было великолепное зрелище - ледоход, берущий начало в небе. Словно река шла ледопадом вниз, чтобы напоить живительной влагой природу. Ледяные брызги, шум и сверкание сопровождали это падение, я замерла от восторга, как ребенок, рушащий большую башню из кубиков. Однако на пышных склонах холма действительно играли какие-то дети, я испугалась, что они подойдут слишком близко, простудятся, ушибутся... и декорации изменились.
Но сейчас я рассказываю о другом сне и о другом здании. Оно по-прежнему являлось моей целью (неважно, что на мгновении я очутилась внутри здания), я помню, как иду к нему, и это движение столь же бесконечно, как если бы я шла к миражу.
Со временем, если только находясь в сновидении, можно говорить о времени, цель отодвигается меняется. Меняется мир - огромный, зыбкий, словно в нем отсутствовали целые куски пространства. Теперь он становится более конкретным, осязаемым, в нем появляется перспектива. Словно наводится резкость у бинокля или расправляется, смятый ранее в ком, лист плотной бумаги, только тот лист объемный, и рисунок на нем трехмерный. Раньше я шла, не чувствуя земли под ногами, - витала, а теперь без конца спотыкаюсь о колдобины. Даже воздух - городской смог стал осязаемым. Небо серое, совсем низкое. Сгущаются сумерки, а. может, они были всегда.
Откуда-то уже знаю, что иду по Невскому, хотя слово "Невский" имеет слишком большое значение за пределами сна, и это меня тревожит - смутно чувствую, что грязная кривая дорога не должна так называться.
Внутренний протест против Знания, источник которого не помню. Откуда оно явилось? Или настоящий Невский мелькнул на мгновение прежде, чем превратиться в темную горбатую улицу? Или я услышала знакомое слово из разговоров прохожих? Те брели невдалеке, время от времени как бы выныривая из тумана и были, кстати, очень подозрительного вида. Плохо или нелепо одетые и все больные, все с каким-нибудь уродством - например. с кошачьей лапой. Навстречу прошла пьяная компания. У того, кто шел сбоку, качалась над плечом змея. Пресмыкающееся было частью человека, имея что-то вроде гнезда между его лопатками. Идущий угощал эту свою "часть" из бутылки, причем рука его поблескивала вроде как от чешуи, а пальцы не просто держали стеклянное горлышко полупрозрачного сосуда, а обвивались вокруг него. Видела я и старуху, несущую гнездо с потрепанным филином. Впрочем, возраст идущих было определить трудно, как затруднительно определить возраст нищих в переходах. А здесь все были наподобие нищих, потому что волокли какие-то котомки за спиной - ветхие, жалкие и, быть может, совсем пустые. Не могу сказать, что это "шествие" (а люди брели прямо по дороге, потому что машин все равно не наблюдалось, а дома отбрасывали слишком глубокие тени, и у стен валялось слишком много мусора) - не могу сказать, что это было похоже на войну или экологическое бедствие, какими их иногда показывают в фильмах. Это было похоже на равнодушие, запустение, длящееся гигантский отрезок времени - не меньше трех тысяч лет.
Ничего, ровным счетом ничего не было в этой улице от Невского! Хотя... если выбрать самую грязную, обшарпанную и зловещую, с выбитыми кирпичами, подворотню на всем проспекте, развернуть ее по кривой, суховатой и злобной (О, мне ли, обожающей деревья, не знать, что и они бывают злыми?!) ветви координат в бесконечность - словно раскатать до края земли ковер, сотканный из сонного рыбьего одиночества, - заселить этот длинный остров, плавающий в забытом Богом уголке Вселенной, химерами да монстрами, - получится что-то похожее.
Помню, меня по-прежнему очень волновал вопрос названия улицы - я боялась заблудиться, и мне все время казалось, что настоящий Проспект где-то рядом, просто на него никак не удается выйти. Один раз увидела заброшенные рельсы (вроде бы даже поросшие осокой) и сказала себе, что все-таки забрела не туда, потому что по Невскому не ходит трамвай.
Все это время я не просто блуждала, а весьма спешила - у меня была цель, которая к тому времени преобразовалась в простой кинотеатр, но и тот был нужен лишь, как ориентир. Один раз дорога изогнулась так, что кинотеатр - унылая коробка с белоснежной пристройкой вроде беседки - стал виден. Не было возможности пройти к нему - мешал то ли пустырь, то ли овраг, а потом дорога увела вперед, и дома накренились низенько, словно серые глухие стены хотели в перспективе сомкнуться в треугольник.
Помню, иду мимо здания, которое не ремонтируется уже наверняка не одну сотню лет, и возмущаюсь бездействию городских властей. Но больше всего сержусь на открытые люки, которых полным полно на дороге. Прохожие привычно огибают их как нечто самом собой разумеющееся, хотя из черных дыр прямо-таки дует ледяной ветер Бездны.
Но вот меня обгоняет женщина. Ее спутника помню смутно. Зато помню, как та женщина говорит мне, словно старой знакомой, чтобы я не сомневалась в том, что нахожусь на Невском.
Она ловко перепрыгивает через зияющий люк и устремляется дальше. А я, радуясь, что встретила хоть одного нормального человека, с которым можно поговорить, спешу за ней. Мне тоже приходится как-то миновать люк, при этом мой каблук (а я была в своих старых туфлях, которые уже и на улице-то не носила, а надевала только в общежитии) - звонко стукнул о тяжелую крышку. валявшуюся рядом с дырой. Нагоняя приветливую горожанку, я спросила ее, как пройти к кинотеатру. Спрашивая, я заметила, что она все-таки, увы, как и все здесь, ненормальная, потому что передвигается на ходулях. Не замедляя свой быстрый, почти летящий, шаг, женщина обернула ко мне бледное пятно лица и сказала: "Вам надо проехать две остановки - пешком не доберетесь..." Я приостановилась, а она скрылась где-то впереди, в тумане. Вообще после её слов туман сгустился, на улице стало совсем безлюдно, так что не у кого уже было спросить, где находится остановка.
Немного поблуждав, я нашла что-то вроде столба, отмечающего наличие остановки, потому что к нему был прибит фанерный прямоугольник.
Потом оказалось, что это вовсе не столб, а каменная тумба, и я стою на ней, а совсем рядом находится крыша так что я могу перебраться на низкий склон-скат. ...Неподалеку же греются на солнышке два существа. Сначала они оба относятся к неживой природе: одно представляет из себя кусок дерева, грубо отесанный, напоминающий ящера, а другое существо - каменная статуя, тоже наподобие динозавра. Первым оживает деревянный ящер: его пробуждают лучи, сами по себе в этом мрачном мире являющиеся чудом. Солнце дарит дереву жизнь Ящер начинает мотать хвостом, ему хочется играть и хочется иметь друга. ...Второму ящеру ожить труднее. Он похож одновременно на архитектурное украшение крыши и на тварь, вернее, творение, попавшее сюда по ошибке - возможно, свалившуюся из окна соседней мансарды - из мастерской сумасшедшего скульптора, которому заказали доисторическое животное, но забыли заплатить деньги, и он решил выставить произведение рядом с трубой и антенной. Одинокое и забытое здесь, оно, став частью городского пейзажа, постепенно обретает душу.
Неподалеку ветер кружит обрывок промасленной бумаги. Вот бумагу подогнало к скульптуре... и по непостижимой случайности, с которой только и начинается эволюция, ящерица, скучающая в заточении вечной неподвижности, съела этот пыльный но все же содержащий молекулы жира обрывок, и сразу стала более живой чем раньше. Забились каменные прожилки. С трудом, медленно, собирая кожу на шее в складки, чудовище стало поворачивать голову, чтобы осмотреть мир. Глаза, ранее, едва намеченные стали оживать, поблескивая... именно через видение, постижение пятен и узоров света в них проникает мысль. Удивительный динозавр может сейчас узреть меня. Его тело становится подвижным, словно по каменным прожилкам заструилась серая или светлая как песок плазма с такой же неизбежностью, как падает сыпучее вещество в перевернутых песочных часах... Я понимаю, что сейчас оба чудища уставятся на меня, и это мне совершенно неинтересно - они другой крови и у них иной образ мышления; мне просто становится не по себе от мысли, в каком виде-образе они поймут человека... Начинаю обходить их, и вдруг обнаруживаю крутой спуск - лестницу, что грезится только фрагментами и уходит далеко вниз. Здесь же, над лестницей, наклонилось крыло гигантской карусели, и вниз едут квадратики сидений. Догадываюсь, что это и есть транспорт! Спасаясь от чудовищ, хотя не помню, чтобы они за мной гнались, цепляюсь за сиденье карусели, некоторое время еду вниз, соскальзываю, падаю, прыгаю, бреду по теряющимся во мхах ступенькам и вдруг выхожу на современную улицу. Блестят витрины. По ровному асфальту едет множество сверкающих машин. Я попала совсем в другой мир, а вход в туманную вселенную остался далеко позади.
Но в новеньком красивом мире я настолько смущаюсь своего старого халатика, что забываю даже, куда направлялась. Мне страшно, что люди посмотрят с осуждением. Тут ко мне начинает приставать какой-то старик. Помню его очень отчетливо, хотя больше он мне, к счастью, никогда не снился. У него были мохнатые длинные руки - он хватал меня этими своими граблями и вовсю ругался. Мой сон не был эротическим - я уверена, что старику ничего "такого" не было от меня нужно. Он просто вымещал на мне свою злость, костеря так, как костерил бы древний троюродный полусумасшедший дядюшка, если бы у меня таковой был, и если бы я была у него на побегушках. Может, у него разболелся живот или разнылась нога к непогоде, но он был страшно зол и очень напугал меня. Я никак не могла отодрать от себя скрюченные пальцы и убежать. Самым жутким и мерзким в старике был его цвет - он был зеленый, правда, не ярко-зеленый, а так... зеленоватый. Одет он был во что-то вроде старого пальто. Очень древние стариканы, у которых мерзнут кости, носят такие антикварные пальто даже в жару. Лица старика не могу описать, настолько диким, непристойным оно мне показалось. Было в зеленом старике что-то от жабы, крысы или даже паука, но в то же время было в нем и обыденное, знакомое, чуть ли не домашнее, словно мерзкий старикашка-интриган давно мне уж встречался, жил где-то неподалеку, а, может, и начальствовал. Он так ругался, цепляясь за мою одежду, тряся за плечи, словно имел на меня какое-то право. Он заслонил мне солнце. как старое сухое дерево мешает расти молодому ростку, хотя оно же, порой, спасает его от непогоды. Уж не помню, как мне удалось все-таки вырваться из его мерзких трясущихся лап и убежать. В старческих пальцах, которые все еще тянулись за мной, остался только поясок от моего халата. А я бежала, бежала, и так боялась погони, что, наконец, проснулась. Вздохнув с облегчением, я постаралась, как водится, стряхнуть с себя страшный и нелепый сон. Это было не так уж трудно, потому что у меня, как я уже говорила, появился друг, и мои мысли были целиком посвящены ему. Розовый пояс от халатика пропал - я не нашла его ни с утра, ни вечером, поймав себя на мысли, что не удивляюсь этому.
Через пару дней, когда впечатление от "ночного приключения" порядком сгладилось, я рассказала подруге из другой комнаты, в довольно юмористическом ключе, что ко мне во сне "приставал противный старик". Я была уверена, что подруга посмеется надо мной и пожелает следующей ночью увидеть кого-нибудь помоложе, но представьте мое удивление, когда меня стали слушать с величайшей серьезностью, и вдруг, перебив на полуслове, спросили, не был ли "мой старикан" зеленым или хотя бы одетым в зеленую одежду? - потому что, по описанию, он наверняка здешний домовой, что иногда снится девочкам в этой общаге и чаще всего является зеленым, обросшим мхом или плесенью, порой сгорбленным. Растерявшись, я признала. что да, мол, точно, дед был зеленоватым, и это-то и было в нем самое мерзкое, если не считать того, что лапы у него уж слишком длинные.
Тогда подруга, которая жила в общежитии дольше меня, растолковала мне, что Хозяин - раз уж он так ругался - выживает меня отсюда. Да, она знала, что у меня появился молодой человек, но она, конечно, не могла угадать, что он сделает мне предложение, и что его родители примут меня в свою семью, что в больших городах бывает не часто... Но со мной так случилось - очень скоро я покинула общежитие. И уже забирая из комнаты вещи нехитрого своего гардероба, я все ожидала, что розовый пояс найдется где-нибудь в углу шкафа или под кроватью - ведь он был тряпочным и наверняка никому не нужным, но поясок пропал... Факт его исчезновения по сию пору кажется мне необъяснимым.
Таким образом если бы кто-то решил придумать 'вирус' для проникновения в чужие сновидения, то для проживающего в этом общежитии хакера сновидений Зеленый Старик являлся бы ключом к посторонним снам). Но я плохо представляю, как это можно было бы сделать. Однако, если существует 'вирус' для 'взлома' 'программ сновидений', То ЗС - безусловно древнейший, с самостоятельным мышлением.
Город... Каменное чудище, оживающее во снах., будет ли твоя судьба счастливой? Или те яды, которые копятся в твоих лабораториях, отстойниках, на тупиковых железнодорожных путях и свалках, а главное, в душах некоторых людей, взорвут когда-нибудь оси координат и окунут тебя в иной, туманный мир, где яркие рюкзачки на горожанах - всего лишь ветхие жалкие котомки нищих, где лишь на ходулях можно пройти по замусоренной мостовой, и зияют повсюду черные дыры, как клевета и доносы, как отверстые глотки загубленных и нерожденных душ, вызывающих к отмщению? Что таит твое будущее, что за монстр стоит, невидимый, на подступах, в осаде твоих великолепных дворцов? Спасет ли твоя красота мир, как сказал гений, вскормленный тобой, или она изломится и сдастся под тяжестью наступающей эпохи техногенного палеозоя?