Последний военный год. Небольшой городок в Сибири. Война от нас далеко, не одна тысяча километров. Не грохочут снаряды, не полыхают дома. Но война на каждой улице, в каждом доме. Сумрачно все, и улицы, и дома, и изможденные лица людей. Мужчин в городе почти не видно, изредка стучат деревяшками, вернувшиеся без ног с фронта солдаты. Ребятишки боялись этого стука, сразу прятались. Это было так страшно и неестественно, когда у человека вместо обычной ноги деревянная.
Был лозунг: "Все для победы!" И город давал. Снаряды, бомбы, гранаты, электропечи, обувь, махорку, лекарства. Всего и не перечислить. А еще лечил раненых в 25 госпиталях. Никаких выходных всю войну, рабочий день без нормы, на сколько сил хватало. Голодом, холодом, карточками, очередями запомнилось детство.
Жаркий солнечный денек. Я - маленькая, тощая, белобрысая девчонка лет шести. Двоюродный брат, он постарше года на два, уговаривает меня пойти на базар с ведром холодной воды.
- Будешь кассиром, вдруг что заработаем, купим жмыха, знаешь, какой он вкусный!
Для несведущих, жмых - это то, что остается после подсолнечных семечек, когда из них отжато масло, идет на корм скота.
Текут слюнки, есть хотелось всегда. Пока не видит бабушка, достаем из колодца в нашем дворе небольшое ведро холодной воды, берем с кухни граненый стакан. На базаре брат тонким голосом кричит.
- Подходите! Холодная водичка! Стакан копейка, военным бесплатно.
Народ подходит, жара. Ворча, отдают копейку, я крепко держу ее в кулаке. Мне боязно, вдруг кто прикрикнет или отберет денежки. На случай опасности договорились бежать в разные стороны. Вот около нас раздается скрип телеги, фырканье коня, мы бросаемся в сторону. На телеге, запряженной какой-то блекло-рыжей лошадью с черной полосой на спине, сидит великан, могучий мужик, грубое обветренное лицо, огромные плечи, мощные руки, которыми он держит вожжи, и зычный голос: - "Но!"
Я остолбенела, испугалась его грозного вида, а потом возмутилась, по какому праву он здесь, ведь все отцы на фронте. Мой папка лежит израненный в госпитале в Рыбинске, прислал недавно письмо оттуда, а этот, вон какой здоровый, здесь.
Брат тащит меня за телегой.
- Пойдем, покажу фокус.
Я возмущенно упираюсь, но иду. Вот лошадь остановилась у магазинчика, похожего на сарай. Вижу, с телеги на землю летит какая-то детская игрушка, маленькая тележка с четырьмя колесиками. Не успеваю удивиться, как на нее ловко прыгает великан. Но, теперь его голова лишь слегка возвышается над телегой. Потрясенная, я вижу, что у него совсем нет ног, просто совсем. Это так страшно, я не выдерживаю, прячусь за спину брата и плачу.
Но любопытство пересиливает, выглядываю и вижу, что великан, даже без ног он мне кажется великаном, отталкиваясь руками, едет на тележечке к магазинчику, потом возвращается, везя на спине стол, который дряхлая бабулька поддерживает руками. Тут подскочил какой-то мужичок, помог погрузить стол на телегу, посадил туда и бабульку.
А великан тогда скатился с маленькой тележечки, закинул ее на телегу, а сам, оттолкнувшись от земли руками, прыгнул туда же. Брат в восторге.
- Здорово, да? Хорош фокус!
Пока великан брал в руки вожжи, боже, у него и пальцев-то не было, он просто ловко сунул свои будто обрубленные руки в сделанные на концах вожжей петли, прохожий, шутя, ему сказал.
- Шибко не гони, Николаша, а то все рассыплется и стол, и бабка.
Свой "фокус" Николаша, мне очень понравилось имя великана, повторял каждый день в течение многих- многих лет. Девчонкам из-за своих размеров и увечий он казался грозным и страшным, а мальчишек тянуло к нему. То, как он взлетал с земли на телегу, восторгало их, это было что-то подобное цирку, которого они никогда не видели. Николаша был и великолепен, и страшен в своем полете.
Часто он был в тельняшке, в холодное время на плечах бушлат, по праздникам на груди награды. Когда я научилась читать и узнала про подвиги на войне, мое детское воображение рисовало героические картины сражений, где Николаша, великан краснофлотец при обороне Севастополя, когда кончились боеприпасы, в бескозырке и расстегнутом бушлате вставал во весь свой могучий рост, и как Илья-Муромец в рукопашной схватке громил фрицев, наводя на них ужас. Чтобы остановить русского богатыря его забрасывали гранатами. А потом раненого моряка, надрываясь, тащила медсестра, позднее после ампутации ног и кистей рук сопровождала его в родной город и осталась с ним, не могла бросить, расстаться. Так ли это было на самом деле, до сих пор не знаю.
Только повзрослев, я поняла, какой несладкой была его жизнь, жизнь его жены и детей, как он мучился, когда был зависим от других. Я не думаю, что он был ангелом, он был самым обыкновенным мужиком. Мог и слово крепкое сказать и поддержать компанию в застолье. Надо сказать, пьянство после войны было почти узаконено, в городе было больше рюмочных, чем продуктовых магазинов. Редкий мужчина, прошедший войну, после наркомовских ста грамм был трезвенником. Не было никакого ГАИ, даже шофера в своих поездках пропускали стаканчик-другой. Но Николашу пьяным никто никогда не видел.
Меня закрутила своя жизнь, другие города. Но, возвращаясь в родной город, на душе теплело, когда я видела могучую фигуру Николаши, сидящую на телеге и везущую и самих покупателей, и купленную ими мебель. Долгие годы автотранспорта в городе не было, и мебельный магазин держал в штате для развозки мебели две-три подводы с лошадьми и возчиками. Нет работы, возчики дымили самокрутками, вели разговоры, Николаша в центре. Иногда видели рядом с ним парнишку, видимо, помогал сын, уважительно обращался к нему: "Батя, как закрепить-то?" Слышала, что у него было четверо детей, почти все получили высшее образование. Неудивительно, мужество отца, сила его воли были перед глазами.
Даже, когда в мебельном магазине появились фургоны, говорили, что телегу великана можно было видеть на пятачке у магазина, я думаю, его держали из уважения. Исчез Николаша в начале перестройки. Тогда и здоровые-то люди, классные специалисты оказались не нужны родной стране, а тут безногий возчик.
Не могу сказать, что в любую трудную минуту я вспоминала его. Бывало, что наваливались жизненные невзгоды, предательства, потеря близких. Свое горе казалось безмерным, душа так переполнялась отчаянием, обидой на жизнь и жалостью к себе, что никакой светлый лучик не пробивался.
И все же. Как укор, нет-нет, да и мелькнет перед глазами видение полета безногого великана, и сожмет сердце боль и восторг.
Как-то увидела в Санкт-Петербурге молодого атлетического сложения парня, сидящего у Никольского собора и просящего милостыню табличкой: "Подайте участнику Чеченской войны", я подала, но уважения не почувствовала.
Перед глазами стоял Николаша. Я думаю, он никогда бы не опустился до этого, не протянул бы руки за подаянием. Он не клянчил ничего ни у государства, ни у людей, просто работал, как мог, и его за это уважали. Возможно, с таким сильным характером в современное время он достиг бы более достойного места, чем быть просто возчиком на телеге.
В нем была дикая сила тела и духа, человеческое достоинство и гордость человека, особая гордость, которая делает мужчину мужчиной. И его полет несгибаемого покалеченного русского богатыря, самое сильное и яркое воспоминание из моего детства, у меня перед глазами.