Толстой Владислав Игоревич : другие произведения.

Беседа Лазаревой с фрондирующими писателями

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это версия одного из эпизодов в книге уважаемого Влада Савина "Алеет восток". Огромное спасибо уважаемым Владу Савину, Библиотекарю, Зануде Ака Александру, HeleneS, Old_Kaa - Вы мне очень помогли. Сделана правка, окончательная версия, вариант от 15 мая.
  Беседа Лазаревой с фрондирующими писателями.
  
  Квартира Ахматовой огромна - великая Поэтесса переехала сюда к мужу, в двадцать четвертом. Сейчас - вся ее целиком. Были соседи, вся семья погибла в Блокаду. Жилплощадь даже больше, чем у нас с Михаилом Петровичем в Москве, и зелень за окном - а вот отчего-то ощущение, давяще-затхлое, как в склепе! Впечатление, что мы с Люсей попали в сектантскую молельню, атмосфера нетерпимости к любому мнению, кроме принятого здесь, создает ощущение почти физической духоты, хочется распахнуть настежь окна, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Давит на психоэнергетическом уровне, создавая ощущение сильнейшего дискомфорта. Сильнее всего эта атмосфера чувствуется не в коридоре, а в комнате, когда мы туда вошли. Это была гостиная - красный плюшевый диван, обеденный стол со стульями посреди, белый кафельный камин, с потолка свисает лампа с красным абажуром. И хозяйка сидит в кожаном кресле, как на троне, вполоборота к двери. Выглядит моложе своих шестидесяти лет, из-за короткой мальчишеской стрижки, на ней простое синее платье, из-за цветового эффекта дополнительно ее стройнящее и добавляющее ей строгости. На диване двое - талантливый Писатель, импозантный седой мужчина, и его дочь, сорокалетняя дама с лицом английского типа, при виде которого хочется убрать подальше овес - в мире 'Рассвета' приобрела известность отнюдь не литературными трудами, а оголтелым антисоветизмом, ставшим ее профессией.
  Выдержав паузу, хозяйка повернула голову. Узнала меня. На лице ее за какую-то секунду сменились, первоначальное равнодушное высокомерие, промелькнувший на долю секунду испуг, и наконец, истинно королевское холодное презрение.
  - Лева, ты кого привел? - произнесла она, растягивая слова, как с французским прононсом - эта женщина присутствовала на моих допросах! И вы посмели, прийти сюда, в эту квартиру? Вон!
  Она царственно вытянула руку, указывая на дверь. Как истинная королева - нет, пожалуй, уже свергнутая королева в изгнании! Что же, от Анны Андреевны этого следовало ожидать - дама волевая, этого у нее не отнять. И мне надо ее не сломать, нет - мне требуется сделать ее пусть не нашим искренним союзником, это вряд ли возможно, но, хотя бы нейтралом. Задача до крайности непростая, именно для меня - если мужчины, как правило, спокойнее относится к более успешным собратьям, то с женщинами все совсем иначе. Проще говоря, реакция стареющей, одинокой, глубоко несчастной женщины на молодую, красивую, очень многого добившуюся в жизни даму, вдобавок, счастливую в браке (женщины такие вещи чувствуют на подсознательном уровне, безошибочно и мгновенно - точно Вам говорю!), определяется негативными эмоциями. Сила этих эмоций у нас в таких случаях нередко такова, что они пересиливают не только трезвый расчет, но, случается, даже инстинкт самосохранения. Поэтому мой единственный шанс добиться успеха - филигранно работать на ее слабостях, и, при этом, не дать ей даже намека на повод выплеснуть неприязнь ко мне. Конечно, куда лучше было бы отправить к ней мужчину или кого-то вроде 'товарища Брекс', но, Льва Николаевича курирую лично я, так что перекладывание своей работы на кого-то станет нарушением неписаных 'правил игры'.
  Что же поделать, это часть моей работы.
  Говорю ей спокойно, глядя как на человека, равного мне, но, без малейшего вызова:
   - Анна Андреевна, у англичан есть поговорка 'Даже кошка может смотреть на короля'. Что же касается людей, то, что в европейской традиции, что в русской, даже приговоренному к смерти злодею предоставляется последнее слово. Я предлагаю Вам побеседовать - просто побеседовать, не более того. Вас эта беседа ни к чему не обязывает - можете считать ее просто разговором случайно встретившихся в трамвае людей.
   Во взгляде Ахматовой мелькнула почти незаметная искорка интереса - неприязни там было намного больше, но, слабенький интерес все-таки появился. Отлично, начало получилось - будем 'раздувать из искры пламя'.
  - Позвольте представиться - Лазарева Анна Петровна, инструктор ЦК ВКП(б), работаю в отделе идеологии и пропаганды. - говорю я - В мои служебные обязанности входит и работа с интеллектуальной элитой нашей страны. Именно поэтому я и присутствовала на вашем допросе, Анна Андреевна - мне надо было понять, что Вы за человек, как с Вами говорить, и имеет ли смысл это делать вообще. И если с Львом Николаевичем ситуация более или менее понятна, то Вы для меня, после прочтения вашего дела, оставались 'хомо инкогнита'.
   - Позвольте узнать, почему мне такая честь? - автоматически ощетинился Лев Николаевич Гумилев - похоже, это у него происходило рефлекторно.
  - Во-первых, потому, что Вы, Лев Николаевич, несмотря на все сложности, имевшие место быть в Ваших отношениях с Советской властью, пошли добровольцем на фронт, честно и храбро отвоевав на 'Куйбышеве'. Это поступок - но это и показатель того, что судьба страны для Вас важнее, чем недовольство властью.
  - Конечно, тогда Вы не могли знать историю, случившуюся с генералом Деникиным - но мотив и у Вас, и у него явно был один.
  - Я не знаю этой истории, Анна Петровна - Гумилев был явно заинтригован - не могли бы Вы ее рассказать?
  - К Вашим услугам, Лев Николаевич - согласилась я, боковым зрением отслеживая реакцию остальных: Анна Андреевна смотрит на меня с интересом, постепенно пересиливающим неприязнь; писатель с дивана смотрит, скорее, с любопытством; его дочка - с откровенной ненавистью! Это очень хорошо - глупого врага, не умеющего логически мыслить, но, лишь освоившего набор штампов, принятых в его среде, можно с успехом использовать!
  - История простая - весной 1943 года к генерал-лейтенанту Деникину пришли гости и увидели на стене его гостиной карту, на которой красными флажками было отмечено продвижение Красной Армии. Возможно, Вам не доводилось этого слышать - но, и в русской, и в советской военной традиции принято отмечать красными флажками положение своих войск; противника всегда обозначают синими флажками.
  - Гости, в не столь далеком прошлом, офицеры Белой армии, были шокированы: 'Антон Иванович, Вы же воевали с большевиками не на жизнь, а на смерть!'
  - Генерал Деникин отрубил: 'Это - Русская Армия!' (было в РеИ В.Т.).
  - Продолжение Вы знаете - Антон Иванович, как и многие другие бывшие белогвардейцы, сделали выбор в пользу настоящего и будущего, приняв советское гражданство. Позволю себе заметить, что страна тоже сделала такой выбор - прошлое не забыто, но нельзя жить прошлым, поэтому избрано было будущее.
   -Во-вторых, Лев Николаевич, вспомните, Полярный, октябрь сорок третьего, матросский клуб. Может быть, Вы помните рукопись, про "тысячу лет вокруг Каспия", которую Вам тогда передали для ознакомления. Так получилось, что человека, написавшего это, и еще многое другое, материалы мы вам можем дать - сейчас нет с нами. Но есть мнение, что именно вы можете продолжить его дело, очень важное для советской науки.
  - Мы следили за вашей судьбой, чтобы Вам не мешали заниматься наукой.
  - Что же касается возникших у Вас сложностей, мне бы, конечно, с Вашего разрешения, хотелось обратить Ваше внимание на некоторые моменты - дождавшись выраженного кивком согласия, я предельно мягко продолжила. - Лев Николаевич, при всем моем, поверьте, искреннем и глубоком уважении к Вашему таланту - тысячу раз прошу Вас принять мои самые искренние извинения - но, может быть, не стоит проявлять такую нетерпимость к чужому мнению? В частности, если это мнение старших товарищей, и своего же научного руководителя, в самом-то деле. В конце концов, всем нам свойственно заблуждаться, Вы не находите?
  - Кроме того, если взять формальности, то с ними ведь действительно не все в порядке, Лев Николаевич - прекрасно, что Вы владеете фарси, но неплохо бы Вам изучить и какой-то из основных европейских языков, в противном случае, по формальным признакам это является профессиональной непригодностью. Ведь Вам это будет не столь уж и трудно - посудите сами, если я, хоть и не получила законченное высшее образование из-за того, что началась война, свободно говорю по-немецки, по-английски, по-итальянски. Да, кстати, позвольте поздравить Вас с защитой кандидатской диссертации. Что же касается будущего - Лев Николаевич, все зависит от Вас, от того, каких результатов Вы сумеете добиться в Вашем научном поиске. Я не люблю что-либо обещать заранее - но, мне хочется надеяться на то, что достигнутые Вами результаты позволят исполниться самым смелым Вашим мечтам..
  - Знаете, Анна Петровна, я не могу понять одного - я верю Вам, но, получается, Вы готовы помочь продвинуться к вершинам научной карьеры откровенному врагу, оспаривающему основу Советской власти, ее эгалитарность? - спросил Гумилев.
  - Лев Николаевич, надеюсь, Вы меня простите - но Вы уверены, что Ваши дворянско-монархические воззрения настолько несовместимы с принципами Советской власти? - мягко спросила я.
  - Вы говорите загадками, Анна Петровна - Гумилев уже 'включился' на меня - теперь он был готов к серьезному разговору.
  - Если я не ошибаюсь, то ваши прошлые сложности были вызваны высказыванием, что решать должны не массы, а узкий круг элиты? - спросила я.
  - Не дословно так, но смысл Вы передали верно - согласился Лев Николаевич.
  - С Вашего разрешения, давайте сначала определимся с понятийным аппаратом - предложила я - если исходить из классического определения, то 'элита', в дословном переводе с греческого, значит 'лучшая часть'. Как Вы считаете, верно ли это определение?
  - Да - согласился он.
  - В таком случае, нам надо определиться с характером элиты - должна ли элита быть замкнутой корпорацией, подобной титулованному европейскому дворянству, принадлежность к которой передается исключительно по наследству, или принадлежность к элите определяется личными заслугами человека? - поинтересовалась я, снова ставя вопрос так, чтобы собеседник не мог не согласиться - посредством этого нехитрого психологического приема я вырабатывала в Гумилеве т.н. 'настрой на согласие'.
  - Скорее, второе - хотя бы потому, что замкнутая корпорация, не имеющая притока 'свежей крови', неизбежно выродится - высказался собеседник.
  - В таком случае, у меня возникает следующий вопрос - должна ли элита быть малочисленной кастой, чем-то вроде жрецов Древнего Египта, или чем многочисленнее она, разумеется, без потери качества, тем лучше для страны и народа? - задала я вопрос, чувствуя себя библейским змеем-искусителем.
  - Второе, без сомнения - уверенно ответил Гумилев.
  - В таком случае, Лев Николаевич, мне бы хотелось знать Ваше мнение относительно следующего определения элиты - начала 'подсекать рыбку' я:
  Первое - в любом обществе должна быть элита, которая является лучшей частью общества;
  Второе - в обществе должны быть эффективно действующие 'социальные лифты', благодаря которым умные, смелые, патриотичные люди будут продвигаться к вершинам власти;
  Третье - поскольку единственным способом взрастить максимальное количество талантов при равной численности населения является повышение среднего уровня образования и культуры, во всех смыслах, то ключевым моментом во взращивании элиты является повышение этого среднего уровня.
  Надо было видеть, какими глазами смотрел на меня Лев Николаевич - честное слово, на мгновение я почувствовала себя неловко.
  - Вы правы, Анна Петровна - медленно, очень медленно, сказал он.
  - А теперь сопоставим ключевое условие взращивания элиты с высказыванием Ленина о том, что 'Советская власть должна создать такие условия образования и воспитания, чтобы каждая кухарка могла, при необходимости, квалифицированно вмешиваться в дела государственного управления' - я нанесла 'удар милосердия'.
  - Вы просто Великий Инквизитор из романа Достоевского! - вскрикнула Поэтесса.
  - Почему, Анна Андреевна? - спросила я - мысленно поздравив себя с тем, что Поэтесса не знала принципа 'Непроницаемо только молчание'.
  - Вы, Вы - искушаете людей исполнением их самых сокровенных желаний! Это неслыханная подлость! - Анна Андреевна явно была выбита из равновесия.
  - Знаете, Анна Андреевна - доверительно, как не чужому человеку, сказала я, внутренне звеня как натянутая струна - сейчас настал переломный момент, очень важно было выбрать правильный тон и нужные интонации - в первой половине 1942 года я была снайпером в партизанском отряде, воевавшем в Минской области. Было неимоверно тяжело - не только физически, а, в первую очередь, морально - впрочем, Вы же прекрасно помните это страшное время.
  Я сделала паузу - впрочем, тут я не играла, меня до сих пор пробивал озноб, стоило мне вспомнить, как немецкая военная машина шла на восток, перемалывая наши войска, и, иногда в душу закрадывалось сомнение, по силам ли нам остановить ее. Так что я ничуть не солгала, сглатывая возникший в горле комок - и с облегчением увидела едва заметный кивок Анны Андреевны.
  - Нам помогали держаться сообщения Совинформбюро и сборники стихов, которые присылали редкими рейсами с Большой Земли, вместе с взрывчаткой, патронами и свежими батареями для рации - просто, очень искренне сказала я - тут нужна была настоящая искренность, наверняка Ахматова умела тонко чувствовать фальшь. Вы, конечно, помните эти сборники военных лет - тоненькие, напечатанные на плохой газетной бумаге, с нечетким текстом.
  - Некоторые стихотворения я помню наизусть до сих пор, например, это:
  Мы знаем, что ныне лежит на весах,
  И что совершается ныне.
  Час мужества пробил на наших часах,
  И мужество нас не покинет.
  Не страшно под пулями мертвыми лечь,
  Не горько остаться без крова,-
  И мы сохраним тебя, русская речь,
  Великое русское слово.
  Свободным и чистым тебя пронесем,
  И внукам дадим, и от плена спасем
   Навеки!
  (стихотворение 'Мужество' из цикла 'Ветры войны' - автор, разумеется, А.А. Ахматова, написано в феврале 1942 года В.Т.).
  Я терпеливо выдержала паузу, дав Ахматовой немного прийти в себя - она явно не ожидала того, что ее стихи знает и ценит человек, которого она искренне считала врагом. Надо было не передавить - Ахматова, с ее эгоизмом и эгоцентризмом, даже, скорее, нарциссизмом, в принципе не принимала ни малейшего давления на тот, очень во многом выдуманный ей самой, мир, в котором она безраздельно царила. И, тем более, неприемлемо было давление при свидетелях. Играть надо было на ее слабостях, тонко дозируя восхищение и лесть.
  - Скажите, пожалуйста, Анна Андреевна, неужели Вы написали эти прекрасные стихи потому, что Вас кто-то искушал? - тихо спросила я, методично загоняя Поэтессу в ловушку, созданную ее же бешеным самолюбием и эгоизмом.
  - Нет! - гордо ответила королева поэзии.
  - Значит, Вы можете переступить через свое прошлое во имя страны? - так же тихо спросила я. - Вовсе не потому, что Вас кто-то искушает - а потому, что Вы русский человек, великая поэтесса России?
  - Да что бы Вы понимали в моем прошлом?! - с гневом и горечью бросила Ахматова.
  - Я, конечно, не могу в полной мере прочувствовать Вашу боль от потери близких людей - собственно, никто этого не может, кроме Вас самой - тихо согласилась я.
  - Ваш старший брат, Андрей Андреевич, покончивший с собой в эмиграции, будучи не в силах пережить потерю маленького сына; Николай Степанович, расстрелянный ЧК за участие в 'организации Таганцева'; Ваш младший брат, Виктор Андреевич, которого Вы долго считали погибшим - я сознательно называла самых близких Поэтессе людей, потеря которых ударила по ней, пробив броню ее эгоизма и эгоцентризма - в сущности, Ахматова была страшно, трагически одиноким человеком, пусть и по своей вине, поскольку она совершенно не умела строить и поддерживать долгосрочные отношения с близкими людьми, но ей от этого было ничуть не легче; сейчас надо было доказать ей, что я способна ее понять - но, что такое потеря близких людей, я знаю - мои родители погибли здесь, в Ленинграде, когда в наш дом попала немецкая бомба.
  - У Вас были все основания написать эти горькие стихи:
  Не бывать тебе в живых,
  Со снегу не встать.
  Двадцать восемь штыковых,
  Огнестрельных пять.
  
  Горькую обновушку
  Другу шила я.
  Любит, любит кровушку
  Русская земля.
  (Стихотворение 'Не бывать тебе в живых' А. А. Ахматова, 1921 год В.Т.)
  - Вы хорошо изучили мою биографию и мое творчество - после долгой паузы сказала Поэтесса - хорошо хоть, в ее голосе теперь не было явной вражды, это был голос неимоверно уставшего человека, дошедшего до предела своих сил - положим, в смерти Андрея Вашей прямой вины нет, но Николая Степановича расстреляли Ваши.
  - Анна Андреевна, Вы, лучше, чем кто-либо на этом свете, знаете, что Николай Степанович был Воином в той же мере, что и Поэтом - я поддерживала доверительный тон изо всех сил - и Вы не хуже меня знаете, что он действительно сделал свой Выбор, Выбор с большой буквы, иначе и не скажешь.
  - Эти стихи написаны словно о нем:
  Собрался воевать - так будь готов умереть,
  Оружие без страха бери!
  Сегодня стороною обойдёт тебя смерть
  В который раз за тысячи лет.
  Не станет оправданием высокая цель;
  Важнее, что у цели внутри.
  И если ты противника берёшь на прицел,
  Не думай, что останешься цел.
  
  Добро твоё кому-то отзывается злом -
  Пора пришла платить по долгам!
  А истина-обманщица всегда за углом,
  Бессмысленно переть напролом.
  Пусть кто-то гонит толпами своих на убой -
  Свои же и прибьют дурака.
  Но можно дать последний и решительный бой
  Тогда, когда рискуешь собой!
  
  Собрался воевать - так будь готов умереть,
  Мы смертными приходим на свет.
  Судьба дает победу обречённым на смерть
  В который раз за тысячи лет.
  Но если чья-то боль на этой чаше весов
  Окажется сильнее твоей,
  Судьба, приняв решенье большинством голосов,
  Отдаст победу именно ей.
  (Алькор, 'Правила боя' В.Т.)
  - Стихи довольно простые - констатировала Поэтесса, возвращаясь в привычную роль надменной королевы - собственно, затем я их и прочитала, чтобы дать возможность Ахматовой вернуться к привычному, психологически комфортному для нее образу, не 'потеряв лица' - использованы просторечные слова - но, в сущности, неплохие и весьма искренние. Вы не знаете, кто автор, Анна Петровна?
  - К сожалению, я не имею права назвать автора - дело в том, что он офицер одной из специальных служб ВМФ, имя этого человека засекречено - ответила я, мысленно извинившись перед настоящим автором, Светланой Никифоровой. - Я познакомилась с этим человеком на Северном флоте.
  - Странно, у меня такое впечатление, что эти стихи написала женщина - сказала Анна Андреевна.
  - Думаю, я не нарушу режима секретности, если скажу Вам, что в спецслужбах флота служат и женщины - после некоторого колебания сообщила я - конечно, они работают во вспомогательных службах, занимая должности радисток, шифровальщиц, врачей. Но их не так уж и мало и в разведке, и в контрразведке ВМФ.
  - Я этого не знала - посмотрела на меня Ахматова - так это не Ваши стихи, Анна Петровна?
  - Как это ни грустно признавать, но поэтического таланта у меня нет, даже самого скромного - глядя собеседнице в глаза, искренне сказала я - я только читатель.
  - А еще какие-нибудь стихи этого автора Вы можете прочитать, Анна Петровна? - спросила Ахматова.
  Естественно, я была готова к этому вопросу - проблема была в том, что почти все стихотворения Светланы Никифоровой были либо вопиюще несоветскими, абсолютно не соответствуя менталитету наших современников, либо, помимо этого, еще и были наполнены понятиями, присущими будущему. Ну не мог советский офицер нашего времени написать 'Железный крест' или 'Рейд' - не то восприятие у наших людей. Но одна очень подходящая вещь у Алькор была - собственно, ее прочтение было важным элементом моего плана.
  Собственно, первую часть моего плана я уже выполнила - давний конфликт между матерью и сыном, в мире 'Рассвета' приведший к их полному разрыву в 1961 году, сейчас был переведен из идеологического русла в сугубо материально-эмоциональную плоскость, если так можно выразиться.
  Я выстроила беседу, исходя из особенностей психологии и представлений о мире, существующих у фрондирующей богемы. Могу лишь искренне поблагодарить своих учителей, начиная с преподавателей в разведшколе и дяди Саши, и заканчивая психологами и вербовщиками-практиками из ведомства товарища Фитина (политическая разведка, ПГУ МГБ СССР В.Т.), приложивших массу сил для того, чтобы научить меня тонкостям сложнейшего искусства вербовки. Что же касается практического применения полученных знаний, то недостатка в возможностях для этого у меня за эти годы не было.
  Что можно сказать об объектах применения моих умений? Богема диссидентского толка представляла собой такой террариум, по сравнению с которым пауки в банке являлись добрейшими и приятнейшими созданиями; по моему глубокому убеждению, сравнить первых со вторыми значило сделать им совершенно незаслуженный комплимент. Дикая, утробная зависть к собратьям, прикрытая высокопробным лицемерием и переходящая все границы жажда признания, старательно замаскированная заверениями в собственной гениальности, дополнялись настоящим низкопоклонством перед Западом, плавно переходящим в лютую ненависть к своей стране и народу - и это как-то совмещалось с искренней верой в то, что народ должен кормить эту богему просто потому, что она существует на белом свете. Да, чуть не забыла - за редкими исключениями, представители этой клоаки были готовы публично лизать руку власти, если она сочтет нужным подкормить их, одновременно кусая кормящую руку исподтишка.
  На фоне такого большинства не скрывавшая своей искренней нелюбви к Советской власти - и, положа руку на сердце, имевшая для этого основания - Ахматова, и, не разделявший нашей идеологии Чуковский, избравший своим способом протеста, по определению Ильина, 'внутреннюю эмиграцию', могли считаться порядочными людьми, без малейших натяжек; ну а прямолинейный, как штык трехлинейки, патриот белой России, Лев Гумилев, не любивший власти, но, никогда, даже в мелочах, не предававший интересов страны, был почти святым.
  Сравнивать этих порядочных и искренних людей с подавляющим большинством моих 'подопечных', многих из которых я бы с удовольствием загнала в Норильск или Магадан на две или три пятилетки, проветрить мозги на свежем северном ветерке, было просто невозможно. К сожалению, моя работа заключалась и в том, что зачастую приходилось улыбаться законченной мрази, моральным проституткам, нравственная нечистоплотность которых была просто неописуема литературной речью. Но приходилось использовать в наших играх имеющиеся в наличии организмы - людьми их назвать было затруднительно - конечно, в 99% случаев в качестве 'слепых агентов'. Прав был полковник Николаи, сказавший бессмертную фразу 'Отбросов нет - есть кадры!' (реальное высказывание Вальтера Николаи В.Т.). Другое дело, что в интересах социальной гигиены большую часть этой публики стоило бы подвергнуть остракизму, создав в обществе атмосферу полнейшей нетерпимости к тем, кого потомки назовут либерастами, а меньшую - трудоустроить на лесоповале.
  Но я отвлеклась - сейчас надо было переходить к выполнению второй части моего плана, заключавшейся в том, что я собиралась использовать эгоизм и эгоцентризм Ахматовой для достижения своих целей. Проще говоря, я продемонстрировала не просто признание таланта Льва Николаевича властью - даже обычный инструктор ЦК ВКП(б) является очень серьезной величиной, не уступающей по своим возможностям иному первому секретарю обкома, мои же полномочия простирались намного дальше, правда, мои собеседники об этом не знали - но и несомненную востребованность его таланта, на что я весьма прозрачно намекнула, с соответствующим вознаграждением за труды. Реакцию Анны Андреевны просчитал бы даже первокурсник школы милиции - сейчас Поэтесса горела желанием доказать всем, а, прежде всего, самой себе, что она не просто не уступает сыну, а находится вне любой конкуренции. Моя же задача сводилась к предоставлению ей такой возможности без малейшего ущерба для болезненного самолюбия действительно великой поэтессы.
  - К сожалению, наизусть я помню немногие его вещи - скромно сообщила я - но одно из его стихотворений я рискну прочитать Вам, Анна Андреевна.
  Нас дорога ведёт, всё равно, или днём или ночью.
  Светло-серый асфальт, или чёрная грязь в ободах.
  Размечающей путь чёрно-белой пунктирною строчкой
  Уведёт далеко, а иной заведёт в никуда.
  Можно сколько угодно ругать обстановку и базу,
  Но опять прогревать дизеля, и ты снова спешишь,
  Чтоб виток за витком на колёса накручивал трассу
  Белый крейсер "Малыш".
  
  Нас дорога ведёт, но куда? Вы такого не ждёте!
  Три фанерных крыла гравитация гнёт в моноплан.
  Мимо жёлтых огней-фонарей проходили на взлёте,
  Чтоб освоить другой, неизвестный ещё океан.
  Можно сколько угодно ругать обстановку и базу,
  Но команда на старт разрывает ковыльную тишь,
  Чтоб виток за витком по орбите накручивал трассу
  Белый крейсер "Малыш".
  
  А потом мы взлетаем туда, где дорог не бывает.
  И неважно, что стонет железо и короток век.
  Если кто-то опять на земле дизеля прогревает -
  Обратите внимание, вдруг это наш человек.
  Можно сколько угодно ругать обстановку и базу,
  Только звёзды зовут, и ты снова на старте висишь,
  Чтоб виток за витком по орбитам накручивал трассу
  Белый крейсер "Малыш".
  (Алькор 'Белый крейсер 'Малыш' В.Т.)
  - Очень недурно - сдержанно одобрила Поэтесса - сами стихи, конечно, не слишком изысканны, но тема странствий раскрыта весьма оригинально и свежо. Интересные люди, оказывается, служат на Северном флоте..
  - Анна Андреевна, возможно, Вам будет интересно съездить на Север? - спросила я, внутренне торжествуя - я затем и читала это стихотворение, чтобы дать возможность Ахматовой снизойти до принятия приглашения на СФ. Планируя беседу, я учитывала тот факт, что Анна Андреевна после развода с Гумилевым называла его своим духовным братом, а уж в его творчестве тема странствий была одной из основных. - Вы ведь дочь, сестра и мать русских моряков - быть может, Вас заинтересует тема морской мощи России, побед ее возрожденного флота?
  - Я подумаю, Анна Петровна - царственно кивнула Поэтесса.
  Мысленно я поздравила себя с успешным выполнением второй части плана - сейчас Поэтесса, выдержав диктуемую приличиями паузу, согласится на поездку к североморцам; само собой, прием мы ей организуем по высшему разряду. Зная ее действительно выдающийся талант, дополненный бешеным желанием указать всему литературному миру его место у подножия трона Королевы Поэзии, можно было смело рассчитывать на написание Ахматовой блестящего цикла, посвященного нашим морякам. Ну а дальше, при приложении должных усилий, все пойдет по накатанной колее. Разумеется, фрондирующая богема немедленно начнет шипеть по углам 'Ахматова продалась'; зная характер Анны Андреевны, плохо совместимый с критикой, не говоря уже об откровенном злопыхательстве, ее реакцией станет отказ от дома диссидентам от литературы. Да, кстати, Поэтесса быстро убедит сама себя в том, что ей просто воздали должное, а она снизошла до власти - во что искренне поверит. И любые сомнения на сей счет, пусть высказанные в самой деликатной и доброжелательной форме, только укрепят ее в этом убеждении.
  - Интересный Вы человек, Анна Петровна - задумчиво сказал сидевший на диване Писатель - насколько я понимаю, Вы искренне верите в дело, которому служите.
  - Да, Корней Иванович - спокойно согласилась я, констатируя тот факт, что подставилась третья цель из моего списка, так что пришло время развивать и закреплять ранее достигнутые успехи.
  - Простите, Анна Петровна, а Вам никогда не думали о том, что позиция 'слуга царю, отец солдатам', при всех личных достоинствах человека, избравшего ее для себя, может быть двойственна? - спросил Чуковский.
  - Простите, Корней Иванович, а не могли бы Вы подробнее изложить свою мысль? - 'отзеркалила' я Писателю его вопрос, провоцируя его на откровенность.
  - Такой человек может быть храбр, умен, честен - соответственно, его полезность не подлежит сомнению, при том условии, что общество справедливо устроено - 'раскрылся' Чуковский - но, когда общество несправедливо, то все его достоинства превращаются в свою противоположность, поскольку служат злу.
  - Интересный вопрос Вы поставили, Корней Иванович, достойный философов Древней Греции - благожелательно кивнула я, по достоинству оценив мужество оппонента - задавать такие вопросы инструктору ЦК по идеологии, даже для ведущего детского писателя СССР, значило рисковать нарваться на нешуточные неприятности, пусть и не включавшие в себя продолжительную экскурсию в отдаленные районы страны. - Пожалуй, я рискну сформулировать его следующим образом - остается ли добро, пошедшее на службу Злу, добром, или же оно автоматически становится Злом?
  - Вы очень точно сформулировали мою мысль, Анна Петровна - согласился Писатель, настороженно глядя на меня - кажется, до него с некоторым опозданием начала доходить мысль, что безупречный интеллектуал, ставший рафинированным инквизитором, в некоторых ситуациях может быть опаснее десятка костоломов.
  - Но, тогда нам надо определиться с понятийным аппаратом - что есть Добро, а что - Зло, не так ли? - мой тон оставался доброжелательно-заинтересованным. - Конечно, я не возьмусь решить вопрос, над которым тысячелетия работали лучшие умы человечества - мои скромные познания и таланты слишком малы для решения столь грандиозной задачи. Остается лишь одна возможность - попытаться решить, что есть Добро и Зло в отдельном частном случае, непростительно погрешив при этом против самой сути философии, которая является наукой об общем. Устроит Вас такой вариант?
  - Мне будет интересна Ваша точка зрения - Чуковский вел себя достойно, не провоцируя конфликт, но и не 'поджимая хвост' при первом же намеке на квалифицированный отпор.
  - В таком случае, поскольку согласно правилам древнегреческих 'симпосионов' умозаключения следует подтверждать наглядными доказательствами, я попрошу Вас встать и подойти к окну - сказала я, сохраняя спокойно-доброжелательный тон человека, беседующего с равными ему.
  Писатель слегка удивлен - но послушно встает с дивана и подходит к окну, смотрит на закатное небо.
  - Там, на западе, за Балтийским и Северным морем, Англия - говорю я - а на ее аэродромах находятся тяжелые бомбардировщики Стратегического авиационного командования ВВС США. Они давно освоили эти аэродромы, еще с 1943 года. Концепция их применения основана на доктрине Дуэ. Знаете, был такой итальянский генерал, считавший возможным ради сбережения жизней своих солдат и офицеров организовать геноцид мирного населения вражеской страны, основанный на самых современных технических достижениях. Раньше такого не было - хотя нет, я неправа, раньше такое было немыслимо, так будет точнее. Как выразился фельдмаршал граф фон Мольтке-старший, когда его спросили о жертвах среди мирного населения во время франко-прусской войны: 'Я с мирными жителями не воюю!'. Фельдмаршал не солгал - действительно, 97% процентов погибших во время этой войны были военнослужащими, и, лишь, 3% пришлись на мирных жителей. Тогда это были случайные жертвы, это правда.
  - Все изменилось во время Первой Мировой войны - именно тогда стали нормой сознательные потопления госпитальных судов, расстрелы мирных жителей, бомбежки жилых кварталов и применение боевых газов. Называя вещи своими именами, западные страны отбросили мораль во имя достижения максимальной эффективности ведения боевых действий; хотя, у нас есть люди, предпочитающие определение 'ценят жизни своих людей' - я посмотрела Чуковскому в глаза, без гнева или ненависти, просто с холодной твердостью - Писатель не был глупцом, так что он понял, что я цитирую его высказывание - что же, можно использовать и такое определение, хотя оно явно неполное; я предпочту формулировку 'ценят жизни своих людей, осуществляя эту политику посредством массового уничтожения мирного населения вражеских стран'. Как Вы считаете, Корней Иванович, моя формулировка достаточно точна?
  Писатель предпочел промолчать. Ну что же, как известно, молчание - знак согласия, так что я продолжила методично разъяснять оппоненту его заблуждения.
  - Вам прекрасно известны методы фашистов - но, методы, которыми наши бывшие союзники сохраняли жизнь своих солдат, у нас известны намного хуже. С Вашего разрешения, я объясню это в деталях - сейчас мне надо было 'показать кнут' и спровоцировать на откровенность Лидию Корнеевну.
  - Если Вас не затруднит, Анна Петровна - вежливо высказал свое согласие Чуковский - что же, его реакция была предсказуема. Умный человек, он оценил профессионализм, которые я продемонстрировала, привлекая на свою сторону Льва Николаевича и Анну Андреевну - и пользовался случаем, чтобы попытаться понять столь нестандартного для партийных работников высокого ранга, нового куратора советской творческой интеллигенции.
  - Итак, стратегические бомбардировки союзников заключаются в том, что сотни тяжелых бомбардировщиков - иногда до тысячи - наносят удары по крупным городам - тоном, подобающим академическому ученому, читающему доклад уважаемым коллегам, начала я.
  - При этом используются фугасные и зажигательные бомбы, в различных сочетаниях, в зависимости от условий применения и поставленной задачи.
  - Одним из типичных последствий таких ударов является 'огненный шторм', так же называемый 'огненным смерчем'. Это атмосферное явление, возникающее, когда множественные очаги пожаров сливаются в один гигантский пожар. Воздух над этим колоссальным пожаром нагревается, соответственно, его плотность уменьшается, и он поднимается вверх. С периферии пожара поступают массы холодного воздуха - разумеется, они тоже нагреваются, возникает механизм нагрева и подсоса воздуха, подобный гигантской дымовой трубе. Разумеется, его параметры трудно представимы людям, никогда не видевшим этого - центростремительные воздушные потоки поднимаются по спирали на высоту до пяти километров, скорость ветра превосходит значения, возникающие при большинстве ураганов, температура воздуха в центре пожара достигает тысячи градусов. Разумеется, все, находящееся рядом, потоками воздуха втягивается в пожар. Да, погасить его невозможно - он будет гореть до тех пор, пока не сгорит все, что может гореть.
  Ахматова, Гумилев и Чуковский смотрели на меня с удивлением - мой спокойный тон находился в категорическом противоречии с изложенным. Доченька классика детской литературы смотрела с неприкрытой злобой.
  - Вы лжете! - крикнула Лидия Корнеевна.
  - Лида! - попытался утихомирить ее отец.
  - Прошу Вас меня простить - наверно, я плохо объяснила - вежливо извинилась я, мысленно радуясь реакции будущей диссидентки - сейчас эта дура дала мне повод перейти к более натуралистическому описанию, намного более доступному для гуманитариев, привыкших оперировать не столько цифрами, сколько образами.
  - При таких температурах даже не требовалось непосредственного контакта с пламенем - в городах Германии и Японии, например, в Гамбурге мгновенно сгорали дерево и ткани, горели асфальт на улицах и кирпичи в стенах домов, плавились алюминий и медь, размягчалась сталь в конструкциях домов. По улицам и проспектам с жутким воем проносились гигантские огненные смерчи, сталкивавшиеся на перекрестках и превращающиеся в огненные вихри. Люди - а это были женщины, дети, старики; мужчины ведь воевали на фронте - оказавшиеся на открытом пространстве, сгорали заживо, их тела превращались в золу, как в крематории. Не менее мучительная смерть ждала тех, кто пытался найти спасение в бомбоубежищах - пламя выжигало кислород, люди задыхались.
  Теперь во взглядах троих из четверых был настоящий страх - Чуковскому, Ахматовой, Гумилеву не составило труда представить описанное мной в Ленинграде. Винить их у меня не повернулся бы язык - я хорошо помнила свою собственную реакцию на немецкие материалы, с истинно германской дотошностью описывающие ход и последствия стратегических бомбардировок союзников. Это был настоящий ужас, ничем не уступавший кошмару гитлеровских лагерей смерти - вся разница была в технических средствах, аморальность же тех, кто применял подобные методы, по моему глубокому убеждению, была одинакова.
  - О последнем изобретении американцев, атомной бомбе, точнее, о возможных последствиях ее применения, я просто не хочу говорить - искренне сказала я - этот ужас многократно хуже 'огненного шторма'. Пожалуйста, примите мои извинения.
  - Я всего этого не знал - после долгой паузы сказал Корней Иванович.
  - Я понимаю - кивнула я. Но, Вы позволите дать Вам совет на будущее?
  - Я буду очень Вам признателен, Анна Петровна - ответил Писатель.
  - Единственная преграда, которая отделяет ленинградцев от 'огненного шторма', не говоря уже об атомной бомбе, способной мгновенно погубить больше людей, чем умерло в Блокаду - это наши воины: летчики-истребители, зенитчики, операторы радиолокационных станций - медленно произнесла я. - Можно выразиться иначе - мы все еще не стали прахом только потому, что те, кто принимает решения на Западе, прекрасно понимают, на что способны наши Армия и Флот - так что им просто не хочется разделить судьбу бесноватого фюрера. Поэтому, когда кто-то использует применительно к своим защитникам термин 'солдафоны', подумайте о том, какой вопрос возникает у тех, кто обладает всей полнотой информации.
  Чуковский кивнул - он действительно все понял, это было видно по глазам, в том числе и то, что вопрос будет ставиться так: 'А можно ли считать имярек не то, что порядочным человеком - о порядочности речи быть не может - а, вообще человеком, а не последним мерзавцем?'.
  - Итак, я рискну предположить, что те, кто защищает свой народ от физического уничтожения, в данном конкретном случае являются несомненным Добром - вернулась к тону академического доклада я - а, те, кто планирует уничтожение его значительной части, независимо от набора красивых слов, которыми прикрывают эти планы, являются столь же несомненным Злом.
  - Или, если перейти от понятийного аппарата философии к понятийному аппарату классической русской литературы, то, полагаю, уместно будет вспомнить постулат Достоевского о 'слезинке ребенка' - завершила интеллектуальный разгром оппонента я - рискну предположить, что граница между Добром и Злом здесь видна как нельзя лучше.
  Писатель молча склонил голову, признавая мою победу в дискуссии - что же, умен был Корней Иванович, умен и порядочен, это я знала давно, работая с оперативной информацией по творческой интеллигенции.
  А вот чего он не знал, и, знать никак не мог, так это того, что еще в 1944 году товарищ Сталин спросил у меня: 'Товарищ Лазарева, как Вы считаете, почему интеллигенция сыграла такую роль в развале Советского Союза? Причем, ведь интеллигенты действовали во вред себе - большинство из них, лишились очень многого, будучи отброшены в бедность и нищету, не так ли?'
  Тогда я могла только честно сказать, что не знаю ответа на этот вопрос. Товарищ Сталин добродушно хмыкнул в усы - и посоветовал мне подумать над этим вопросом.
  Как это ни парадоксально может показаться, но ответ мне подсказал человек, отродясь не занимавшийся идеологией. Однажды вечером я пожаловалась мужу на то, что не могу найти ответа на поставленный товарищем Сталиным вопрос.
  Михаил Петрович задумался - и, молчал добрых полчаса. Потом он предложил мне совместно проанализировать проблему - естественно, я согласилась.
  - Итак, Аня, начнем с начала - до Петра безусловным эталоном для всего населения России, от низов до власть предержащих была 'Святая Русь', как тогда было принято говорить. Реформы Петра привели к ментальному расколу нации - для элиты, после упорного сопротивления значительной части старой русской аристократии, был введен эталон 'Европа' - начал анализ мой Адмирал.
  - Но, Михаил, тогда нельзя было иначе! - возразила я.
  - Аня, честно говоря, вопрос, как мне доводилось читать, дискуссионный - пожал плечами Михаил Петрович - кстати, сам Петр говорил, что надо 'Догнать Европу - и повернуться к ней ..'. Но, мы с тобой ведь не историки, чтобы спорить об обоснованности петровских реформ - мы практики, которым надо определиться с сутью проблемы, чтобы попытаться найти пути ее решения, правда?
  - Правда - согласилась я.
  - В конце концов, элита Российской Империи стала своего рода культурным компрадором Запада в России - как выразился Пушкин 'Правительство является единственным европейцем в России' - продолжил Адмирал. - Когда в XIX веке в России сформировалась интеллигенция, она переняла от тех же аристократов и дворян мироощущение европейцев среди туземцев; если хочешь, своего рода роль европейских миссионеров среди белых дикарей, мессианство, как сверхзадачу, как цель и смысл своего существования. Этим, по моему глубокому убеждению, и объясняются все выверты нашей интеллигенции, сплошь и рядом несовместимые и с логикой, и с ее собственными интересами. Кстати, это и объясняет разрыв в убеждениях между технической и гуманитарной интеллигенцией - первые, в советское время, особенно после войны, сумели многого добиться своими силами, так что такой потребности смотреть на Запад, как на 'светоч разума' и 'маяк в ночи', у первых попросту не было. Этим же я объясняю и жесточайшую травлю либеральной интеллигенцией Лескова и Достоевского - дело вовсе не в политических убеждениях, они были лишь внешним проявлением разных 'систем координат'; если у первых 'альфой и омегой' была 'просвещенная Европа', то вторые были именно что русскими писателями, а не 'русскими европейцами среди русских дикарей'. В ту же 'копилку' идет и парадоксальная, на первый взгляд, дружба бывшего каторжника Достоевского с идеологом самодержавного консерватизма Победоносцевым - очень на то похоже, что оба понимали необходимость восстановления ментального единства нации посредством осознания и элитой, и интеллигенцией России как абсолютной ценности, как точки отсчета в системе координат.
  - Миша, так задача состоит в восстановлении общего восприятия нашей Родины как высшей ценности? - уточнила я.
  - Именно так, Аня - кивнул Михаил Петрович. - Кстати, в нашей истории товарищ Сталин после войны начал кампанию по борьбе 'С низкопоклонством перед Западом' - она была свернута после его смерти; да и насколько я знаю, особых успехов, фактических, а не формальных, достичь не удалось. Сильно подозреваю, что их и невозможно было достичь - переломить сложившуюся за два с половиной столетия традицию 'кавалерийским наскоком', при самой большой жесткости подхода, несколько затруднительно. Вообще, как мне кажется, традицию можно победить только посредством другой традиции, и, никак иначе.
   - Ты имеешь в виду то, что народ сохранил патриотизм? - поняла мысль мужа я. - Но, ведь у нас всячески поощряется сохранение народных традиций в творчестве!
  - У нас было то же самое - я еще застал в юности обязательное исполнение народных и патриотических песен известными певцами - согласился Михаил Петрович. - Но, как выяснилось чуть позже, для подавляющего большинства это была не более чем формальная демонстрация лояльности - внутри они оставались не просто западниками, а яростными противниками любой России, хоть Советской, хоть антикоммунистической.
  - Вообще-то я имел в виду немного иное: вот ты любишь на досуге читать фантастику и слушать исполнителей из моего времени - скажи, вот что общего у разных авторов, пишущих в жанре альтернативной истории?
  Я задумалась - авторы были весьма разными и по стилю, и по уровню добротности своих произведений, и по своим взглядам. Но мой Адмирал умел задавать интересные вопросы - так что же общего может быть у, несомненно, 'белых' Лысака и Звягинцева и столь же явно 'красных' Конюшевского и Буркатовского? Я тщательно вспоминала ключевые моменты прочитанных книг - и поняла.
  - Они все - патриоты России! - выдохнула я. - Что монархист Злотников, что сталинист Конюшевский совершенно солидарны в главном - наша Родина, наш народ лучше всех! У них у всех это ключевой момент во всех книгах!
  - Именно так, Аня - ты совершенно права - согласился Михаил Петрович. - Но есть еще один момент, не столь бросающийся в глаза - они все не профессиональные писатели. Офицер внутренних войск Злотников, капитан дальнего плавания Лысак, врач Звягинцев, инженер-буровик Михеев, учитель химии Коротин, промышленный альпинист Конюшевский - кто угодно, но ни одного члена Союза Писателей.
  - В мое время этот процесс пошел где-то с середины-конца 90-х - пока профессиональные писатели, выкормленные и обласканные советской властью, обязанные ей всем, били себя в грудь, клянясь в своем антикоммунизме - это в лучшем случае; в худшем - они распинались, соревнуясь в русофобских высказываниях, вообще отказывая любой России в праве на что-то большее, чем быть придатком Запада - а, тем временем, любители литературного творчества, независимо друг от друга, формулировали национальную идею в своих книгах, сводящуюся к трем простым положениям 'Мы - лучшие в мире, лучшие во всем! И мы обязательно возродим нашу страну! Тем, кто встанет у нас на пути, не позавидуют даже грешники в адских котлах!'.
  - И вот что интересно - поскольку у нас был капитализм, то читатель покупал то, что ему было интересно, а не то, что всячески поддерживала ненавидимая большинством власть. Соответственно, частное книгоиздательство и печатало тех авторов, которых будут покупать - а не тех, которых будет невозможно продать. Поэтому бывшие члены Союза Писателей, ставшие профессиональными антикоммунистами и русофобами, практически перестали издаваться - они никому на садовый овощ не были нужны; а, вот эти любители новой волны, как раз, заполнили своими книгами полки в магазинах и домашних библиотеках.
  - Не менее интересен и другой момент - все эти официальные писатели, за редкими исключениями, стали неинтересны народу отнюдь не в 90-е годы, а намного раньше. Я и застал сам, и слышал от представителей старшего поколения, что и в 70-е, и в 80-е годы книжные магазины были буквально завалены книгами официозных авторов, которые никто не хотел покупать. Тогда обычным делом была их продажа 'в нагрузку', это когда к одной интересной покупателю книге надо было купить одну или две неходовых книги, чтобы магазин мог выполнить план по продажам. Это происходило тогда, когда люди буквально охотились за интересными книгами, переплачивая книжным спекулянтам по две-три цены.
  - Ты хочешь сказать, что этот процесс следует запустить уже в наше время - утвердительно сказала я, прикидывая открывающиеся возможности.
  - Да - согласился Михаил Петрович - надо прекратить попытки купить лояльность всей этой антисоветской и антирусской богемы, поскольку прав наш народ, подметив, что 'Как волка не корми, он все в лес глядит'. Да и не купишь настоящую верность за деньги и привилегии, чепуха это.
  - А вот если вся эта публика станет из уважаемых и очень обеспеченных людей нищими, никому не интересными маргиналами, 'варящимися в собственном соку', захлебывающимися собственной ненавистью к народу, не желающему понимать их 'элитарное творчество' - это уже изменит существующие расклады. Еще больше их изменит то, что, на контрасте, рядом будут известные и уважаемые, зарабатывающие большие деньги своим литературным трудом Злотниковы и Михеевы нашего времени, наверняка ведь есть такие, просто сейчас у них нет никаких возможностей издаться. И это станет для прозападной публики куда более страшным ударом, чем любые административные меры по борьбе с тунеядством.
  - И это, при толковом проведении данной операции, станет смертельным ударом по западничеству в нашей стране, поскольку позволит постепенно преодолеть ментальный раскол между народом и интеллигенцией. Да просто то, что формулировать идеологию, формулировать смыслы для народа будут настоящие патриоты, будет колоссальным шагом вперед, ведь уже не будет раскола между официальной идеологией, в верности которой клялись на собраниях и митингах, и реальным неверием в нее, надо сказать, обоснованным - слишком уж расходились слова и дела.
  - Понимаешь, товарищ Сталин действительно прав в том, что мы являемся отдельной цивилизацией, цивилизацией Севера - вот только для того, чтобы полностью реализоваться в этом качестве, нам надо преодолеть ментальный раскол нации; сейчас, честно говоря, мы находимся в переходном состоянии между русской стратой европейской цивилизации и северной цивилизацией - закончил Михаил Петрович.
  - А как это сделать практически? - спросила я.
  - В советское время были литературные кружки, клубы любителей фантастики - наверно, изначально надо опираться на них - задумчиво ответил муж. - Ну, а как это сделать технически, я не представляю - я все же подводник.
  - Спасибо, Миша - поблагодарила мужа я.
  Через месяц, проработав технические и организационные моменты, я докладывала товарищу Сталину. Вождь внимательно меня выслушал.
  - Очень хорошо, товарищ Лазарева - одобрил он меня.
  - Как Вы считаете, почему я в свое время потратил столько времени и сил на организацию всех этих Союзов - писателей, кинематографистов, художников? Или Вы думаете, что товарищ Сталин не знает им настоящую цену?
  Я задумалась - конечно, я знала бессмертное высказывание 'Других писателей у нас для Вас нет!', но и без того я понимала, что товарищ Сталин и иллюзии по поводу нашей творческой интеллигенции существуют, говоря языком геометрии, в непересекающихся плоскостях.
  - Тогда все висело на волоске - твердо сказала я, глядя Вождю в глаза - и надо было обеспечить приемлемый уровень контроля всей этой публики - в противном случае, вал антисоветской пропаганды мог стать той самой 'последней соломинкой'.
  - Верно, товарищ Лазарева - согласился Сталин. Сейчас, конечно, все не так тяжело, как тогда - но всплеск антисоветчины нам и сейчас не нужен. Кроме того, в этих союзах, среди всей этой швали есть и искренне заблуждающиеся люди - дельные люди; не говорю о том, что там хватает действительно наших людей. Есть мнение, что от первых может быть большая польза Советскому Союзу - но их надо привлечь на нашу сторону. Так что Вы скажете?
  - План надо переделывать и дополнять - доложила я - надо будет все делать постепенно и незаметно, чтобы не встревожить эту публику раньше времени; одновременно надо будет приложить все усилия, чтобы сделать нашими союзниками действительно талантливых людей.
  - Вы когда-нибудь встречались с волками? - спросил Вождь.
  - Нет, товарищ Сталин - честно ответила я.
  - А мне, в сибирской ссылке, доводилось - знаете, товарищ Лазарева, волчья стая никогда не бросается на добычу сломя голову - неторопливо сказал Сталин - волки всегда умело обкладывают жертву, так, чтобы она и сбежать не смогла, да и возможностей для сопротивления у нее было как можно меньше.
  - Спасибо, товарищ Сталин - я все поняла - искренне поблагодарила я.
  - Это хорошо - ну что же, работайте - отпустил меня Вождь.
  Пока я размышляла о достижении трех поставленных перед собой целей из четырех - мне удалось перетащить на свою сторону Льва Николаевича, почти перетащить - Анну Андреевну, всерьез заинтересовать Корнея Ивановича - 'не вынесла душа поэта', точнее, то, что заменяет душу у антисоветчицы и русофобки Лидии Корнеевны.
  - И пусть - криком кричит она с дивана - если эта проклятая страна, в которой мы вынуждены жить, упустила возможность измениться в этой войне, придется ждать следующей! Неужели Вы не понимаете того, что если Запад не победит эту отсталую страну, то мы никогда не увидим свободы?! Единственный наш путь к свободе - поражение в следующей войне! За это не жалко никакой цены, даже самой ужасной!
  - Лида! - кричит на дочь Писатель - немедленно замолчи!
  Но Лидию Корнеевну несет уже неостановимо - я могу только порадоваться тому, что родители явно мало пороли ее в детстве, вкладывая болезной если не ума, так знакомства с постулатом 'Молчи - за умную сойдешь!' - она надменно вскидывает голову и декламирует:
  Подумаешь, опять спасли Россию?
  А, может, лучше было - не спасать?
  Реакция Льва Николаевича на такое предсказуема просто со стопроцентной точностью - его просто перекашивает в брезгливой гримасе. Что же, это не удивительно - он достойный сын своего отца, дворянин в изначальном значении этого понятия, воин и патриот Отечества, для него это вопрос чести, независимо от отношения к власти. Но, с большим удовлетворением я подмечаю боковым зрением брезгливую гримасу и на лице Анны Андреевны - как-никак, она дочь и сестра офицеров Русского Императорского Флота, супруга офицера Императорской Армии, мать моряка советского ВМФ - зря Лидия Корнеевна оскорбила страну, которой служили мужчины Ахматовой, такого ей Поэтесса не простит!
  - Простите, Лидия Корнеевна - следует ли понимать Вас так, что Вы отказываете нашей Родине в праве на выбор своего пути? - с ледяной вежливостью спрашиваю я.
  - Да! - даже не кричит, а орет доченька. - Зато мы будем свободны!
  - Я даже не буду тратить время на то, чтобы доказывать тот очевидный факт, что желаемая Вами свобода является свободой полицая при фашистских оккупантах - полагаю, присутствующим это очевидно - я столь же вежлива, но льдом в моем голосе можно насмерть замораживать птиц на лету; во взгляде Писателя, обращенном на меня, сейчас только первородный ужас - его можно понять, доченька уже наговорила себе на срок. - Но мне, признаться, интересно - как бы Вы назвали писателя ли, мыслителя ли, неспособного создать ничего своего, а, лишь повторяющего чужие мысли?
  Доченька смотрит на меня, как баран на новые ворота - она явно не понимает ни подтекста вопроса, ни, хотя бы того, зачем я его задала.
  - Анна Андреевна, позволю себе задать этот вопрос Вам - как бы Вы назвали такого писателя или философа? - сейчас в моем голосе вежливое уважение к признанному авторитету.
  - Полагаю, Анна Петровна, ответ на Ваш вопрос очевиден - это слабый писатель или философ - пожимает плечами Ахматова, в отличие от Чуковской все прекрасно понявшая, но не упустившая случая поставить на место забывшуюся гостью.
  - Благодарю Вас, Анна Андреевна - Вы разрешили мои сомнения - благодарно улыбаюсь я Ахматовой. - Насколько мне известно, идея 'Чтобы нация умная завоевала нацию глупую-с' не оригинальна уже полвека, если не больше. Что же касается права России на свой путь, то его признает сам Тойнби, автор цивилизационной теории, сформулировавший принцип 'Цивилизация есть ответ на вызов', выделивший Россию в отдельную самобытную цивилизацию.
  - Да что Ваш Тойнби может понимать в нашей жизни?! - у Лидии Корнеевны уже настоящая, неподдельная истерика.
  - Во-первых, он не мой, а ведущий историк Великобритании, во-вторых, его авторитет признают историки всего мира - холодно информирую доченьку я - но, судя по Вашим высказываниям, Вы чувствуете себя в силах его опровергнуть?
  В ответ Чуковская рыдает взахлеб на диване - ну, этого следовало ожидать, такие кадры редко способны достойно 'держать удар'.
  - Знаете, Корней Иванович, меня всегда удивляла способность иных представителей нашей интеллигенции считать себя принцами крови, живущими во Франции середины XVII века - доверительно делюсь своим непониманием с Чуковским - нет, я понимаю, трудно найти того, кто бы, читая в детстве Дюма, не представлял себя на месте принца Конде или герцога де Бофора, я уже не говорю о храбром гасконце или красавицах-аристократках - но, взрослые люди должны ведь отличать вымысел от реальности?
  Чуковский смотрит на меня с надеждой - ему хочется верить, что он правильно понял мой намек 'Уйми доченьку, заигравшуюся во Фронду!'.
  - И ведь в реальности, в той же Европе, власть была неотделима от ответственности - продолжаю развивать свою мысль я - ведь в европейской истории хватает случаев, когда самые родовитые аристократы, включая французских принцев крови или князей-электоров Священной Римской Империи Германской Нации (светские и церковные владыки, имевшие право участвовать в выборах (элекции) императора СРИГН В.Т.) платили за проигрыш частью родовых владений, свободой, а, иногда, и жизнью. Почему иные люди считают, что этот принцип на них не распространяется, для меня тайна; да, 'инженерам человеческих душ' в нашей стране дана большая власть - но, ведь обычные инженеры несут ответственность за плохую работу, я уж умолчу о сознательном саботаже, не так ли?
  Чуковский медленно наклоняет голову - он меня понял, это последнее предупреждение относительно его дуры-дочки.
  - Она же Вас просто покупает, предлагая 'чечевичную похлебку' материальных благ вместо Вашей свободы, Вашего 'права первородства' - раздается голос с дивана, сквозь громкие всхлипывания.
  - Господи, хоть и не верю я в тебя - но, все-таки, спасибо тебе за восхитительную, замечательную глупость этой беспросветной дуры - думаю я - если бы она была моим агентом, то не смогла бы сделать больше, чтобы подтолкнуть этих людей стать союзниками нашего строя!
  - Свобода от чего или для чего, Лидия Корнеевна? - с той же ледяной вежливостью спрашиваю я. - Если первое, так у нас не Америка, где до войны, даже призыва на военную службу не было - была исключительно добровольная вербовка, хотите, заключайте контракт с армией или флотом, хотите - живите гражданской жизнью в меру своих денег и разумения. Впрочем, сейчас даже США берут со своих граждан долг воинской службы по призыву. Если же второе, тут возможны варианты - впрочем, лучше Льва Николаевича мне это не высказать.
  Чуковская смотрит на меня непонимающе.
  - Лев Николаевич блестяще описал, как формировали свои хирды скандинавские конунги и русские князья - поясняю я. - Ты настоящий воин? Ты силен, храбр, владеешь воинским мастерством? Если так, то ты подходишь нам - и можешь встать в строй, став равным среди мужественных и доблестных!
  - Если проводить аналогию, то вопрос можно поставить так - Вы настоящий талант? Вы умны, образованны, любите нашу Родину? Отечество радо увидеть Вас среди его лучших сыновей и дочерей, среди элиты нашей страны! Что же касается материальных благ, упомянутых Вами - так за деньги покупают мразь, а своей элите Родина воздает должное за верную службу. Разница понятна?
  Был бы на месте доченьки другой человек, я бы сказала, что на него жалко смотреть - но Лидию Корнеевну мне было совсем не жалко, она получала заслуженное.
  - Это именно предложение, а не обязанность - подвела я итог, глядя в глаза Корнею Ивановичу - если человек считает нужным от него отказаться, выбрав самоизоляцию, замыкание в своем мирке, это его право, никаких претензий по этому поводу к нему нет и быть не может.
  - Глупцы! - криком кричит Лида - она же вас в ярмо загоняет! Во благо этой проклятой власти! Как в Древнем Риме - 'граждане рабы, ударным трудом крепите мощь Империи'. Папа, как ты можешь?!
  - Лидия Корнеевна, а что Вы так нервничаете? - по-прежнему ледяным тоном спрашиваю я. - Случайно, не из-за того, что Вы прекрасно понимаете, что Вам возможность войти в элиту Советского Союза не предложат? И дело вовсе не в Ваших политических взглядах?
  - А разве нет?! - Лидочка пытается изобразить сарказм, но получается у нее из рук вон плохо.
  - Возможно, я огорчу Вас - ледяным тоном говорю я - но есть немало творцов, не наделенных выдающимися талантами. Истинных гениев очень мало - такова уж жизнь. Таких людей можно разделить на две качественно разные страты. Представители первой страты упорно работают над собой, совершенствуя свой талант, пусть и небольшой - что же, эти люди заслуживают уважения, а их таланту находится свое применение и признание, пусть и не такое значительное, как гениям. Входящие во вторую страту встают на путь самообмана и ненависти, тем самым выжигая свою душу и свой талант: они уверяют себя и окружающих в том, что они являются гениями, а вся вина за их жизненные сложности лежит на 'проклятой власти', преследующей их за их убеждения. Естественно, это не проходит им даром, поскольку талант подобен цветку, который надо растить, холить и лелеять - постепенно они превращаются в агрессивных бездарностей, ненавидящих все и вся.
  Ахматова, Гумилев и Чуковский молчали - им не понравилась моя жесткость, но не признать справедливость моих слов они не могли.
   Лида бросает злобные взгляды - на меня и Лючию, на Ахматову, на Гумилева, на своего же отца. И со слезами тычется лицом в подушку, сквозь рыдания слышу "ненавижу, проклятые!'. Тяжелый случай - возможно, когда-то у нее и был неплохой интеллект, но сейчас не осталось ничего, кроме заученных наизусть шаблонных фраз, заменяющих мысли.
   -Простите, Анна Петровна, Вы дворянка? - спрашивает Ахматова.
   -Мой отец был рабочим на Балтийском заводе - отвечаю я - а мать, домашней прислугой. Ну а я училась в университете здесь, в Ленинграде, но не закончила, началась война - пошла добровольцем на фронт.
   -Удивительно - говорит Анна Андреевна - а, я была уверена... Да, милочка, не подскажете, Вы свою шляпку где покупали?
   -В Москве, в доме итальянской моды - отвечаю я, удивляясь неожиданному переходу темы.
   -Тогда, милочка, вам не сказали, про неписанное правило: после пяти вечера, не носят шляпок с полями больше пяти сантиметров! - говорит Поэтесса, придирчиво оглядывая меня - хотя замечу, что вкус у вас явно есть.
  - Огромное Вам спасибо, Анна Андреевна - я этого не знала - искренне благодарю я, понимая, что Ахматова продемонстрировала мне свое расположение.
  - Если Вы согласитесь принять мою визитную карточку.. - я делаю паузу - и, дождавшись кивков Гумилева и Чуковского, и, царственного наклонения головы, иначе и не скажешь, Ахматовой, протягиваю им свои визитные карточки, где аккуратно указаны мои имя, должность, служебные телефоны. - Буду очень рада быть Вам полезна, всем, что в моих силах.
  - Спасибо, Анна Петровна - отвечает Ахматова, при явном согласии во взглядах у мужчин и аккомпанемент доносящихся с дивана всхлипываний.
  - Было очень приятно с Вами познакомиться - но, время позднее, так что я вынуждена просить у Вас разрешения откланяться - вежливо говорю я.
  - Нам тоже было приятно с Вами познакомиться - вежливо, по праву хозяйки, говорит Анна Андреевна - позвольте пожелать Вам доброй ночи.
  - Спасибо! И Вам всего доброго - прощаюсь я.
  - Я Вас провожу - вызывается Лев Николаевич.
  - Спасибо - благодарю я.
  Выходим в прихожую, Лев Николаевич подает нам плащи, аккуратно одеваемся перед зеркалом, поправляем шляпки. Все это время в комнате тишина - но не гробовая, а, скорее, задумчивая..
  Когда мы садились в машину, я посмотрела наверх - в освещенном окне третьего этажа видны были четыре силуэта. Хотела бы я знать, о чем будет разговор - но не было у меня скрытой камеры и микрофона.
  - Аня, ну ты была просто чудо! - замечает Лючия, бывшая безмолвной зрительницей весь эпизод - и что теперь в итоге имеем?
  - Что имеем, Люся - три ярких, очень неординарных человека, смею надеяться, сыграют в истории нашей страны намного более полезную роль, чем в иной реальности. Стоило это потраченных нескольких часов, как ты считаешь? - задумчиво отвечаю я. Так Пономаренко и доложу. С подробным отчетом - в сумочке у меня был спрятан предмет из будущего, диктофон, как раз на наш разговор хватило.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"