Он липким потом гладит мою спину, мерзко шепчет на ухо криками, сжимает голову в тиски боли. Там, за стеной, звери убивают. За то, что они ненавидят нас, за то, что мы для них звери. Сквозь мутную красную пелену, окутывающую меня, когда я закрываю глаза, я слышу плач. Это очень обидно и страшно, когда плачет папа. Но в аду, за моей стеной, может быть все, что угодно. А еще там кто-то умер, - живые люди так не дышат и не стонут. Я не хочу знать, кто умер. Я не знаю, кто умер.
Я. Не. Знаю!
Скоро ад войдет ко мне. Сердце медленно и гулко отсчитает секунды, - а потом звери примутся за меня. Боже, дай мне сойти с ума. Или я уже? Тогда почему мне так страшно лежать под кроватью? Почему я боюсь настолько сильно, что прижимаюсь мокрой спиной к стене, за которой ад?
Дверь открылась.
Я хочу, чтобы меня не было.
***
- Том.
Голос слегка встревожен. По моему лицу легко, почти невесомо бегают детские пальчики, я чувствую их касания. Это удивительно приятно, это единственное, что может достать меня из липкого ада. Джерри это знает. Дети Второго поколения вообще многое знают, только не знают откуда.
- То-ом?
- Да живой я, - бормочу. - Спасибо.
С некоторым усилием приподнимаюсь, только потом открываю глаза. Вокруг неприятно холодный свет ламп, - я тут же вздрагиваю от этого холода, рефлекторно экранируюсь и быстро "пробиваю" окружающий мир. Ничего необычного мой внутренний пси-сонар не находит, и я успокаиваюсь. Пережитый кошмар отзывается пульсирующей болью в виске, но и она через десяток-другой секунд проходит. Джерри приглушенно хихикает.
- Хватит ржать, - притворно обижаюсь я.
И зачем-то добавляю, подумав:
- Бэтмен.
- Сам ты Бэтмен.
Он уже возится с ноутом, потеряв ко мне всякий интерес.
- Джерри, - чувствую, что теряю сознание.
Больше ничего сказать не получается. Джерри тянется ко мне своим пси, играючи сбивает с ауры черные комья обиды и страха, одним уверенным движением вкачивает в меня энергию. Затем встает, подходит и кладет ладошки на мои виски. Его тело напряжено, он сосредоточен, - мы сейчас с ним одно целое, я чувствую все, что чувствует он, а он уничтожает мой кошмар, а я думаю, какой он на энергетическом уровне уверенный, сильный и невероятно красивый, а он...
...он отпускает меня. Делает шаг назад, вытирает пот со лба.
Я чувствую себя полным сил, уверенным и спокойным.
- Спасибо, - взъерошиваю его волосы ладонью.
Он со смехом отстраняется, пытается щелкнуть меня по носу.
- Ну ты, "индиго два ноль", - уворачиваюсь, - прекрати издеваться над инвалидом.
Джерри знает мой диагноз. У меня сорвана регенерация силы, необратимое поражение воспроизводства энергии. Потому что меня сначала долго лечили, а потом, когда я перенервничал и "впорол" психологиста всей детской мощью нерастраченного пси, долго изучали. Как результат - кошмары, фобии, комплексы, расстройства психики, разрушенные энергетические связи. Нас умели изучать и лечить.
Когда мой знакомый, Ли Дудкин, говорит, - я, мол, привык ко всем этим кошмарам, - мне хочется хорошенько дать ему в глаз. Да, вот так запросто в глаз, как будто мы с ним вернулись на пятнадцать лет назад и снова топчем степи Херсона, поразительно слабой энергетической зоны планеты. Дудкин всегда хотел быть выше, сильнее и умнее других, и это было вполне нормально, но при этом он еще и всем своим поведением это показывал даже среди своих. За такое даже нормальный человек захочет дать другому в глаз. А среди детей Первого поколения нормальных не было вообще.
К этим кошмарам нельзя привыкнуть. Можно задвинуть все пережитое далеко-далеко, можно не вспоминать об этом, - в конце концов, сейчас-то все в порядке, а в жизни есть вещи поинтереснее, чем тяжелое детство и унизительное прошлое. Можно вытеснить дурное, запомнить только хорошее, - в конце концов, как мы с Дудкиным и Полуэльфом дурили сканера, это ж умереть не встать. Или когда Полуэльф, фамилия которого была Иванов, вдохновенно врал, что прямой потомок лаосских коммунистов, и лаборанты, глядя на эту восточно-европейскую харю с честными-честными глазами, ахали, охали и отправляли запросы. Было смешно.
Но все равно внутри живет тот, чьи воспоминания истинны, Марк Томилов по кличке "Том". Тот, кто зачем-то сбежал из психиатрии, сдуру выжил в липком аде, лениво оттоптал херсонские лагеря с такими же ненормальными, энергетическими толчками изо дня в день мстительно портившими здоровье надзирателям. Который хочет задать только один вопрос, хотя вслух бормочет только спасительное "я хочу, чтобы меня не было".
За что, твари?
Нет, я понимаю, что человеческое общество не обязано видеть нимб над каждым двоечником. Но тем более не стоило нас трогать. Поэтому - за что, твари? Почему мне теперь нужен малолетний гений, для того, чтобы выжить после любого серьезного энергетического выброса?
- Маркус, чаю бы мне.
- Руки с клавиватуры, - голос мой звучит строго, Джерри мгновенно перестраивается. - Дата "Дня Д", операция "Оверлорд". Время.
Щелкаю пальцами.
- Шестое июня тысячу девятьсот сорок четвертого, - снисходительно отвечает Джерри. - В течении трех недель после захвата плацдарма проводилась концентрация нужного количества войск, затем с нанесения с этих плацдармов крепких ударов по всему фронту с целью прорыва в глубину обороны войск вермахта началась операция "Кобра". Где мой чай?
- "Проводилась концентрация"? - хмыкаю я. - Ну-ну. "Тысячу".
Всегда забавно видеть, как Джерри теряется, если указывать ему на речевые ошибки. Такие дети не привыкли к тому, что им указывают на промашки. Обычно со Второго поколения пылинки сдувают. И это правильно, конечно. А Первые же получили свое последнее унижение: они теперь, видите ли, наставники неуправляемых детишек. Прошедшие через колоссальное количество незаслуженных страданий, искалеченные и больные, мы теперь сиделки при гениях. Самое унизительное - мы решили стать ими сами после закрытия программы, когда от нас, наконец, отстали. Поклявшись, что никто не пройдет через то, что прошли мы.
- Ладно, - сдаюсь я. - Так, придираюсь. Ты молодец. Кто был командующим войсками США в Европе, кстати?
- Эйзенхауэр. Раскройся, Марк, - просит Джерри. - Нервирует, когда ты закрыт.
- Точно, Эйзенхауэр. Ты, кстати, в школу ходить вообще собираешься?
- В декабре двенадцатого года конец света, толку?
Экий шутник, ты погляди на него.
- Георгий Андреевич, у вас устаревшие данные. В Гватемале нарыли очередной календарь майя после двенадцатого года, так что конец света снова отменяется. В школу маршем бег.
Джерри краснеет, - он ненавидит две вещи: ошибаться и свое имя, - быстро стучит по клавишам, хмурится.
- Я чай свой дождусь сегодня? - рассержено спрашивает он.
Я иду на кухню.
Почему бы, спрашивается, и не выпить чаю?
Хм, интересно, он что, и правда говорил о конце света всерьез? С ума сойти.
***
Кипяток с равнодушной жестокостью врывается в заварник, заставляя чай раскрываться, увеличиваться в размерах, отдавая горячей воде сначала цвет, а потом вкус. Ненавижу смотреть на этот процесс, потому готовлю чай быстро, - я переученный левша, поэтому руки у меня развиты одинаково.
Давайте ребенку свободу выбора; откажитесь от приказного тона. Не противодействуйте, не унижайте, проявляйте любовь. Обсуждайте с ребенком поведение, убедитесь, что он правильно понял то, что вы хотите ему сказать, делайте это один на один. Не забывайте хвалить его. Не оскорбляйте и не бейте.
Вот такие рекомендации по общению с одаренными неуправляемыми детьми. Да-да, представляете, - если ваш ребенок управляем или, не дай Бог, неодаренный, на ваш взгляд, то смело поносите его последними словами на людях, унижайте и мешайте ему жить. Он не оправдал ваших надежд. Заливайте его кипятком оскорблений, пусть отдает все, что имеет, пусть горит и плачет ночами. Он не "индиго", значит, не удался, - а так хоть чайку попьем.
Все-таки, хоть я и благодарен обывателям за то, что они сейчас обратили внимание на таких, как мы, не могу удержаться от вывода: обыватель идиот. Чудесное время, когда детей рожают инфантильные идиоты, каждый из которых хочет себе "индиго". Это теперь тренд.
Только мы вспыхнем и пройдем, я уже сейчас отчетливо это вижу.
Никакая у нас не синяя аура. Отвалите.
***
И Второе поколение никакое не второе. Наверное, даже не двадцать второе. Это мы с Ивановым и Дудкиным решили, что мы первые. Уверен, после всех унижений, дискриминаций и угроз мы имеем на это право.
Полуэльф нашел себе девочку-подростка, которая при знакомстве с перепугу так впечатала сына лаосских коммунистов в стену энергетическим выбросом, что тот едва не врезал дуба. Но мы видим и узнаем своих, сколько бы нам ни было лет. И всегда заинтересованы друг другом, пусть подчас и не хотим идти на контакт. А через время он написал короткую записку, исполненную витиеватой философии, и романтично застрелился в сердце. Пижон, - со вздохом прокомментировала эту новость девочка и была кругом права.
Дудкин удрал в Финляндию, пристроился учителем в школе Монтессори. Я его терпеть ненавижу, но вот он умрет - и я останусь последним, с кем можно парой слов перекинуться на одном, понятном только нам языке. Он последний свой для меня на этой планете.
Джерри... а что Джерри? Ему десять, он талантливый пианист, лауреат разных конкурсов, умен и эрудирован, уверен в своей исключительности, высокомерен и не признает никаких авторитетов. Пишет стихи и делает успехи в программировании, прямо как я когда-то. Иногда я испытываю настоящую черную зависть - так сильно с ним носятся. Поэтому Джерри не станет для меня своим никогда, не поймет до конца, - ему неведомы эксперименты со стрессовой нагрузкой психики. А вот я для него свой, он со мной считается, и когда он увидел мое навсегда искалеченное полурабочее биополе с характерными черными воронками энергетических пробоев, то некоторое время ходил пришибленный и удрученный. Искренне старался помочь, но последствия были необратимы. Наверно, лет через десять у него может получиться, если я каким-то чудом доживу. Вторые в разы мощнее нас, но при этом их характер куда хуже. Мы ругаемся, спорим, иногда всерьез ссоримся. Том и Джерри, - отношения поневоле будут очень сложными.
Мы нужны друг другу. Нас очень, очень мало. Мы это понимаем.
Первых искалечили, Вторых испортят. Будут ли третьи?
И куда мне деться от того факта, что я все чаще хочу, чтобы меня не было?
***
В аду снова жарко. День, за окном ездят машины, ходят люди, звонят телефоны и решаются вопросы, а в соседней комнате плачет отец и живет смерть. Я тянусь туда тонким лучом пси, чтобы раз и навсегда понять, жить мне или уже незачем, но в комнате, где я прячусь под кроватью, слышны шаги. Мне страшно, мне очень страшно. Я знаю, что они меня уже убили, осталось только уничтожить меня физически. Зачем я сбежал, почему пришел домой?
Теперь дома ад, липким потом поглаживающий спину. И от этих прикосновений хочется кричать. Меня ничто не спасет.
Свет и тишина.
По моему лицу невесомо бегают пальчики.
Только это может меня разбудить.
***
- Оно тебе не надо.
- Еще как надо.
- Ты сам видел, до чего это меня довело. Чай пей, ты ж так его требовал.
- Успею.
- Пиши свою музыку, к тридцати будешь как Уотерс, "Дарк сайды" писать.
Джерри берет левой рукой карандаш и задумчиво крутит его между пальцами.
- Долго.
- Я понимаю, - устало говорю я, - что тебе хочется быть крутым экстрасенсом. Ты уже сейчас силен, да. Но поверь, это не круто. Это утомительно и неблагодарно. Рано или поздно о тебе узнают, о тебе задумаются. И за тобой придут.
- Пусть идут.
- Я тоже так думал, - хмыкаю. - Теперь знаю, что надо быть не экстрасенсом, а психократом, чтобы отбиться при случае. Ты не хуже меня это знаешь.
Дети Второго поколения очень многое знают. Но одно дело знать, другое - понимать, что как бы умен ты ни был, у людей старше тебя есть одно неоспоримое преимущество: они просто дольше живут. Это называется опыт. Молодые зовут его трусостью. И сейчас Джерри смотрит на меня с брезгливой жалостью, - я в его глазах трусливый, сломавшийся взрослый, забитый и напуганный до конца жизни. Дети презирают таких людей.
Пока не становятся тридцатилетними, которым остается писать "Темную сторону Луны", пока не поздно. Может, к тому времени Джерри станет для меня своим.
- А ты мне, например, не завидуешь? - подозрительно спрашивает он.
- Иногда, - пожимаю плечами. - Тебя это удивляет? Только в будущем тебя ждет столько боли и разочарований, что тут уже не до зависти. Трудно очень, когда талант и возможности не идут нога в ногу с опытом и умениями.
- Умничаешь.
Джерри спокойно улыбается.
Значит, сейчас на меня обрушится его сумасшедшая истерика.
***
Теперь я один. С каждым разом наши ссоры все серьезнее.
Я прав, и он прав, - это понятно. Хорошо бы, чтоб он признал это, что я тоже прав. В своей правоте у него сомнений никаких. Но мне и самому все труднее верить в истинность своих мыслей, мыслей энергетического вампира, неспособного самому воспроизводить энергетику. Остается питаться чужой, значит, и суждения мои - суждения паразита. Джерри прав. Самоназначенные Первые во всем уступают Вторым, и Вторым они не нужны.
Полуэльф Иванов нашел выход, хоть и неисправимо пижонский.
Сегодня ночью я засну. И будь что будет.
Если истощусь до конца, не проснувшись - значит, так и надо.
Если Джерри завтра не придет, чтобы разбудить меня осторожными прикосновениями к лицу, то меня не станет.
А я давно по-настоящему хочу только одного.
***
Я хочу, чтобы меня не было, - улыбаюсь я, закрывая глаза и погружаясь в ад.