Аннотация: 1(3) место на конкурсе КЛФ (весна, 2006 г.); опубликован в 1)журнале "Техника - молодежи", сентябрь 2006 г. 2)сборник "Цветная ночь", издательство "Снежный ком", 2010
Светлый шелк неба у каждого получался своего, особенного оттенка. У серьезного Зима - бирюзовый, прохладный; у его соседа - густо-синий, как в июньский полдень.
Томео, пряча улыбку в густую бороду, еще раз обошел учеников. Семь голов, старательно склоненных над работой; семь льняных платков, распятых на тугих деревянных кольцах. Семь небес, рождающихся под проворными пальцами. У каждого - свое.
- После того, - негромко сказал Томео, опираясь кулаками о каменный подоконник и разглядывая настоящее небо. Высокое, лазоревое, безоблачное. - После того, как вы научились видеть цвет, следует потренироваться в создании формы. Ученик Зим, о чем надлежит помнить, прежде чем положить первый стежок?
- Прежде чем соединить нитью начало и конец первого стежка, необходимо проложить мысленно не только этот стежок, но и последующие.
- Почему, ученик Зим?
- Потому что нельзя вышить поверх того, что уже вышито.
- Хорошо, ученик Зим,- Томео задумчиво смотрел в круглые глаза Зима. Запомнил. Но понял ли то, что запомнил? - Ученик Аль! - Нельзя дать повод думать, что мастер Томео выделяет своего сына из прочих и проявляет снисхождение.
- Ученик Аль, на занятиях надлежит смотреть не в окно, а в свою работу или на учителя. Что есть игла вышивальщика, Аль?
Темные глаза Аля, обратившиеся к отцу, вспыхнули беспокойно и горячо. В такие смотреть, будто угли в ладони держать - и красота мерцающая, колдовская; и жжется - до боли, до кровавых волдырей. Мамины глаза. А голос свой - не робкий, как шелест летнего ветра; а звонкий, подобно говору быстрого горного ручья.
- Игла есть продолжение не только пальцев вышивальщика, но его сердца и глаз. Нить, продетая в иглу, связывает воедино взгляд, сердце и руку. Каждый стежок настоящий мастер делает сперва глазами, потом сердцем, и только потом - рукой.
- Что ты опять увидел в этом окне, ученик Аль?
- Птицу, учитель.
- Что? - вздрогнув, Томео повернулся. Ему почудилось, что на подоконник упала тень огромных крыльев. Будто не городская пичуга - юркий воробей или неуклюжий голубь - пролетела мимо, а какая-то большая нездешняя птица.
- Только я думаю, что это не так, учитель.
- Что? - Томео опять вздрогнул. Глаза сына смотрели взволнованно; губа закушена, вороная прядь перечеркивает бледный лоб. "Мальчик мой, - задохнувшись от нежности, подумал Томео: как же ты похож на Альду. Особенно сейчас". Эта прозрачная кожа, детская хрупкость узких плеч, тонких запястьев. Захотелось обнять, нежно и крепко, прижать к сердцу, никогда не отпускать. Защищать - от ветра, времени, непогоды. От смерти. Игла вышивальщика - продолжение сердца? Ты - мое продолжение, мальчик. Моя солнечная нить. Что я без тебя? Пустая игла, которая бестолково ранит ткань жизни, не оставляя ни света, ни красоты волшебного рисунка. Томео заставил себя опустить задрожавшие руки. Потому что знал, что бессилен. Так, как не смог уберечь Альду. А ведь пытался. Лучшая знахарка, лучшие лекарства. Рубашку вышил - с хризантемами. В каждый лепесточек весь свет, всю надежду вложил. Сам все время рядом; в последние дни о еде и сне вообще забыл, домашние считали, что помешался. А ему казалось - если не выпустит из руки исхудавшую ладошку - удержит. Не отдаст - той, костлявой страшной гостье, которая уже по-хозяйски озиралась на пороге. Не удержал. Так потом и похоронили в той рубашке с хризантемами. Соседки все шептались, что непорядок - живое, мол - живым. Дуры. Разве он мог кому-то еще отдать те, ее цветы?...
Разве он мог теперь лишний раз приласкать мальчика, опасаясь вызвать у других зависть; опасаясь испортить его слишком мягким воспитанием; опасаясь потерять. Будто мальчик теперь был единственным живым цветком, и страшно было сломать его неловким движением. Будто теперь само прикосновение Томео, не сумевшего удержать любимую супругу, было отравлено беспомощностью и обреченностью.
- Что не так, ученик Аль? - строго переспросил Томео.
- Я думаю, что сперва мастер делает стежок сердцем, а потом уже взглядом. Потому что мастер часто вышивает то, чего нет на самом деле. То, чего нельзя увидеть.
***
- Какие цвета, матушка Клио! - восхитился Томео, перебирая мотки новых шелковых ниток. - И откуда вы берете такие дивные краски?
- Ну, мастер Томео, - коричневое лицо старушки еще больше сморщилось от довольной улыбки: - Я ведь не выпытываю ваших секретов!
Пальцы вышивальщика с удовольствием поглаживали теплый шелк - будто спинки разноцветных чудных зверьков.
- Черный, - Томео удивленно разглядывал растрепавшийся моток на своей ладони, похожий на огромного паука. - А вот еще... Раньше ведь у вас не было черных ниток, матушка Клио? И серых... Помните, много лет назад, когда я спросил, Вы мне сказали, что даже глаза не могут быть черны - я просто плохо разбираю цвет. И что туча, несущая плодородный дождь, на самом деле переливается серебром и перламутром, если разглядеть ее суть... А иные тучи изображать не след...
- Ну, - старушка будто смутилась - времена меняются, мастер. И после яркого заката наступает ночь, хотим мы этого или нет. Вот и я теперь решила, что нитки должны быть всяких цветов, чтобы каждый мог выбрать то, что ему нужно.
Матушка Клио отобрала у Томео черный моток и сердито отшвырнула обратно в корзинку. Черного паука - к беззаботным ярким бабочкам.
***
- Ученик Лис, о чем должен думать мастер за работой?
- О работе, учитель, - востроносый белобрысый юноша запнулся под строгим взглядом. Поправился: - О предмете, который создает... о...о его сути. Иначе суть созданного предмета, а значит, его назначение и действие могут быть искажены...
- Хорошо.
Семь пар глаз выжидательно смотрели на Томео; семь тонких игл подрагивали в нетерпеливых пальцах, готовые связать воедино мысль, чувство и волшебное сияние шелка.
- Когда вы будете вышивать тучу на своем небе, вы должны думать о дожде внутри ее. Добром, долгожданном дожде, о котором молятся крестьяне в жаркие дни. О жизни внутри вашей тучи - но не о темноте и тяжести. Понятно? Теперь можете начинать.
Он посмотрел, как иглы скользнули к чистым полотнищам ткани - одни медленно и нерешительно, другие - уверенно. Оперся о подоконник, с удовольствием чувствуя пальцами прохладное прикосновение камня. Над ратушей в безоблачном небе плавилось раскаленное солнце. Сейчас приятно думать о дожде - о теплом летнем ливне, который прибьет горячую пыль, вымоет до блеска мощеные улицы. Под таким ливнем хорошо плясать, хохоча и подставляя под ласковые струи лицо, плечи и ладони. Хорошо - особенно когда ты беззаботный мальчишка, а не уважаемый мастер цеха вышивальщиков... Давно не было дождя - недели две, три? Странно, уже очень давно...
- Что это, ученик Аль? - Томео вдруг осип, и вопрос получился почти беззвучным.
- Дождевая туча, мастер, - почтительно ответил Аль, не прерывая работы. Стежок за стежком ровно ложились на туго натянутую ткань, обозначая границу между светлой глубиной неба и краем тучи. С каждым движением проворной иглы туча на ярко-синем небе Аля все больше становилась похожа на огромную хищную птицу. Черную птицу, раскинувшую крылья над маленьким, будто игрушечным городом.
Черную птицу.
Черную.
Мастер Томео все еще пытался справиться с голосом. Аль ловко закрепил последний стежок; нагнувшись, перекусил кончик нити. И тут за окном в небе, потемневшем в один миг до густой чернильной темноты, полыхнула молния. На улице вскрикнула женщина; один из учеников испуганно ахнул; упала корзинка со швейными принадлежностями, с жалобным звяканьем рассыпались по полу коробочки с иглами. На город, измученный трехнедельной жарой, обрушилась яростная, сверкающая огненными молниями, чернокрылая гроза...
***
Утром в дом мастера Томео ворвался посетитель. Отряхнул на пороге грязь с башмаков, истрепанных дорогой; сбросил мокрую накидку из козьих шкур. Долго кланялся удивленному хозяину, раскладывал у ног подарки - бочонок с медом, легкое, будто кружевное одеяло из козьего пуха. Благодарил сбивчиво, но искренне, захлебываясь словами.
Мол, слава мудрому мастеру Томео, который все знает и чувствует. И позор на голову глупого Мак-Гала, дурня из дурней. Даром что выбрали его старостой восточные хранители хлеба. Не заметил Мак-Гал, что истлела старая, еще дедам дареная вышивка. Рассыпалась в пыль. Пока сообразил дурень Мак-Гал заглянуть в сундук; пока ахал да собирался в путь; пока топтал неуклюжими ногами дорогу - тут бы и совсем засохла земля, погиб урожай. Но слава мудрому мастеру Томео, который все знает и чувствует! Ах, какой могучий ливень вчера ласкал пересохшую землю! А теперь мастер Томео передаст глупому Маг-Галу новую вышивку - чтобы добрый дождь впредь всегда поил досыта восточные земли?
Мастер Томео долго разглядывал вчерашнюю работу сына. Хмурился. Велел Алю показать иглу. Игла оказалась обыкновенной, ученической, как и должно. Спросил, указывая пальцем, но избегая дотрагиваться до бока черной хищной тучи:
- Почему ты вышил ее так, Аль?
Аль ответил робко, не поднимая глаз; но упрямо:
- Помните, Вы мне ответили, отец, что сначала мастер должен увидеть будущее создание. Но не глазами, а своим сердцем. И потому это не всегда будет то, что видят остальные. Я увидел ее такой.
Сначала Томео хотел приказать сыну распустить злосчастную вышивку - стежок за стежком, начиная с самого последнего. В порядке обратном тому, с которым стежки ложились на ткань. Потом передумал. Это было бы равносильно признанию, что ученическая работа пугает мастера Томео. Что ей придается больше значения, чем должно. Что вчерашняя гроза, кстати, ударившая молнией в ратушу, могла быть не просто совпадением.
В конце концов, Томео с осторожностью, которую предписывали при обращении со старыми опасными вышивками, отнес работу сына в хранилище и уложил в сундук, прикрыв чистой тканью.
А в следующую ночь мастер Томео создал для восточных хранителей хлеба вышивку взамен умершей. И в отягощенной добрым дождем пухлощекой туче, которую он вручил утром довольному Маг-Галу, не было ни одного черного стежка. Ни единого.
***
Перед выпускным экзаменом Томео волновался, кажется больше сына. Даже учителю не следовало заранее спрашивать учеников о придуманной дипломной работе - дабы не повлиять на замысел и не исказить результаты. Но Томео спросил.
- Я собираюсь изобразить Стену Мира, отец, - послушно ответил Аль. - И цветы возле ее подножья. И небо над ней.
Стена Мира часто становилась темой дипломных работ. Это поощрялось. И монументально, и патриотично, и чем чаще будет воспеваться крепость и незыблемость Стены Мира, тем лучше.
- Хорошо, - с облегчением кивнул Томео. Задумался, пытаясь отыскать возможный подвох в такой спокойной теме. Черная тень той, надежно упрятанной в старом сундуке, вышивки еще иногда мерещилась ему, будто задевала затылок краем ледяного крыла. Томео уточнил: - В том небе, Аль, не будет туч? Или птиц? Черных птиц?
Аль задумался. Потом улыбнулся. Покачал головой.
- Я еще неотчетливо вижу мою Стену, отец. Но ничего такого не будет. Точно. Там будет чистое светлое небо. Я обещаю.
***
На вступление в цех вышивальщиков в этом году претендовали четыре ученика мастера Томео. Экзаменуемых проводили в кельи во Дворце мастеров и под наблюдением мастера Бри, главы цеха вышивальщиков, запечатали двери. Ровно через сутки ученикам надлежало представить дипломные работы на суд экзаменаторов во главе с губернатором Города. Учителям дозволялось присутствовать при оценке.
Первые два ученика не посрамили Томео. Выпуклые колосья на одной работе так и манили ухватить в ладонь, ощутить упругость и тяжесть зерен, порадоваться доброму урожаю. Над пшеничным полем вдалеке возвышался восточный край Стены мира. На второй вышивке из бурливой горной речки, играя, выпрыгивала форель с перламутровым блестящим брюхом. Один из экзаменаторов вдохнул, будто пытаясь ощутить запахи реки и рыбы - такой свежестью веяло от работы.
Томео натянуто улыбался в ответ на поздравления губернатора и с тревогой смотрел, как Аль идет по проходу, держа на вытянутых руках свою прикрытую белой тканью вышивку.
Бри, сухонький востроносый старичок, сообразил быстрее всех. Кто-то еще только успел ахнуть, восторгаясь красотой и живостью алого цветка на переднем плане; кто-то недоуменно нахмурился, разглядывая изломанные стебли и смятые лепестки других цветов, кто-то еще только скользнул взглядом к нависающей над полем громаде стены Мира, отмечая какую-то несуразность знакомого силуэта... А мастер Бри уже споро накинул на вышивку белую ткань. Морщась, как от зубной боли, пробурчал скрипуче и резко:
- Недоработано. Мастер Томео извольте забрать и обьяснить ученику его... э... ошибки.
Обернулся к губернатору:
- Извините, Ваша светлость, юноша безусловно талантливый, но слишком переволновался. Дозвольте перенести экзамен на будущий год.
Губернатор, так и не успевший ничего разглядеть, милостиво кивнул.
***
Ночные гости редко приносят добрые вести. Даже если среди ночи приходит старый друг. Верный друг, не побоявшийся рискнуть своей репутацией и жизнью, чтобы упредить о беде.
- Не нужно, - морщась, махнул Бри на поднос с фруктами и вином, предложенный заспанной служанкой. Сухая старческая ладошка была словно птичья лапка. - Холодного чаю полкружки или воды. Душная ночь. - Ясные не по возрасту глаза обратились к Томео. - Та...вышивка... еще существует?
Томео неохотно кивнул.
Когда они с молчаливым Алем вернулись со злосчастного экзамена, Томео первым делом потребовал распустить вышивку. Стежок за стежком, в порядке обратном тому, с которым они ложились на ткань. Потому что только создатель мог уничтожить свою работу - если сам желал этого. Впрочем, даже у самих создателей это получалось не всегда. По крайней мере - не всегда точно так, как им хотелось.
Аль отказался.
- Прости,отец, - сказал он, не поднимая взгляда: - Я не могу. Даже для тебя... я не могу солгать ни одним стежком. Я увидел ее так...
"За что мне это? Ну за что?",- подумал Томео, глядя на бледного, напряженного, как преступник на допросе, сына и Стену мира за его спиной. Несокрушимую, вечную Стену мира, на вышивке Аля оскалившуюся рваной раной черного провала. Полоса священных цветов перед Стеной была вытоптана; только один цветок покачивался на слишком тонком стебле и его дрожащие на ветру лепестки напоминали капли крови. Мастер Томео тяжко вздохнул и, укутав страшную вышивку белой, не знавшей иглы, тканью - будто покойника в саван - отнес ее в сундук. К той, первой, где черная птица простирала над Городом огромные крылья, предвещая беду...
- Неважно,- мастер Бри глотнул чаю, снова поморщился, как от уксуса, отставил чашку. - Теперь неважно. Томео, вели своему сыну собрать вещи. Легкую сумку. Пусть поторопится. Потом ты проклянешь его и изгонишь из дома и из города, а я засвидетельствую обряд. - Бри предупредительно поднял сухую ладошку, заставляя мастера Томео молчать. - Времени мало, Томео. Ты мне веришь?
Томео склонил голову под его взглядом.
- Нельзя ли... - тяжко вздохнув, начал он.
- Поторопи сына.
Поднятый с кровати Аль торопливо одевался. Томео вернулся в гостиную, время от времени пребольно щипля себя за руку - в надежде наконец проснуться и забыть происходящий сейчас кошмар.
Бри стоял возле окна, напряженно вглядываясь в пустынную ночную улицу.
- Вечером к губернатору прилетела почтовая птица от пастухов западных лугов, - сухо и отрывисто сказал Бри, не оборачиваясь. - Черная птица. Знак беды. В записке... - Бри осип, кашлянул несколько раз, продолжил тихо, еле слышно: - В записке говорилось о трещине, о провале в Стене Мира.
Бри обернулся - страшно постаревший и осунувшийся за несколько минут.
- Ты понимаешь, Томео, что они сделают с твоим сыном, когда вспомнят, какую вышивку он представил на экзамен?
***
Он даже не успел ничего толком обьяснить сыну. Аль моргал спросонья недоуменно и растерянно, пытаясь улыбнуться - должно быть, ему тоже казалось, что все это - просто дурной сон. Тяжелые, непоправимые слова срывались с закостеневших губ Томео. Мастер Бри, вслушиваясь, кивал, прикрыв глаза.
- Если ты осмелишься вернуться к порогу моего дома, я захлопну дверь перед твоим лицом, - закончил Томео. Лучше бы я проглотил все свои иглы, и они вспороли мне внутренности, подумал он. Лучше бы...
- До рассвета, юноша, тебе следует покинуть город, - сказал мастер Бри, подхватывая Аля под локоть. - Поторопись. Мы проводим тебя до ворот. Ступай на восток. Вот тебе письмо к доброму Мак-Галу, он будет счастлив оказать тебе гостеприимство.
Она вывернулась невесть откуда - шустро выпрыгнула из темноты, запричитала, хватая Аля за руки:
- Ай, сыночек, да куда же! В темную ночь, на незнакомую дорожку, ай-ай!
- Матушка Клио, - изумился Бри, первым признавший старушку.
- Вот пирожков на дорожку-то, тепленьких, держи, держи, малыш, - матушка Клио силком впихнула в руки Аля полотняный мешочек; подергала куртку, заставив юношу нагнуться; расцеловала в обе щеки, погладила по голове: - дорожка-то длинная, ай! Ну, ступай, раз старшие велят. Ступай. Раз такая у тебя дорога. - Матушка Клио легонько подтолкнула Аля в спину.- Пусть небо тебе будет светлым шелком, сынок.
Так и получилось, что Аль шагнул в ворота Города не под проклятия отца, а под доброе напутствие матушки Клио.
"Ты - мое продолжение, мальчик, - думал Томео, глядя вслед сыну: Моя солнечная нить. Что я без тебя? Пустая игла, которая только больно колет пальцы и не умеет оставить даже простого рисунка..."
Хотелось крикнуть: "Я люблю тебя, сынок!", но он не мог даже пожелать светлого неба, как матушка Клио. Хотелось, чтобы Аль обернулся, хоть разочек. Чтобы понял. Чтобы простил - за слова, которые были сказаны, и за те, которые так и не были произнесены.
Аль не обернулся. И мастеру Томео почудилось, что ножницы в чьей-то невидимой руке перерезали солнечную нить его жизни. Ножницы, чьи черные лезвия были похожи на крылья огромной птицы...
***
Сперва Аль шел, не разбирая дороги. Слезная муть застилала глаза, и в ней плавало видение бескровных отцовских губ, роняющих проклятия, и двери родного дома с медным кольцом, до блеска натертым сотнями ладоней. Двери, теперь закрытой для Аля навсегда.
Потом Аль сообразил, что идет не на восток, как велел мастер Бри, а на запад. Остановился. Измученные ноги задрожали. Юноша присел на траву возле дороги. Вдохнув горьковатый запах полыни и душистый - мяты, шмыгнул носом; припомнил горячий чай с мятой и медом, который пили дома по утрам - и расплакался.
Высоко поднявшееся солнце напекло затылок. Из мешочка матушки Клио, подвернувшегося под щеку, вкусно пахло пирожками. Аль утер слезы, сьел сладкий пирожок с земляникой, и решил, что теперь все равно, в какую сторону идти. Какая разница, если у него больше нет своего дома.
Цветы на лугу, через который он шел, были такими красивыми - захотелось сейчас же подобрать цвета и хотя бы наметить рисунок, чтобы потом, уже не торопясь, завершить вышивку. Аль полез в котомку, не сразу припомнив, что мастер Бри, пересмотрев собранные вещи, отобрал шкатулку с нитками и иглами. А ту, ученическую иглу, которой Аль вышил свою дипломную работу, мастер Бри уронил на пол и раздавил каблуком. Недовольно морщась, будто исполнял крайне неприятную обязанность. Аль опять едва не расплакался, вспомнив обломки ни в чем не повинной иглы.
***
Его будто что-то гнало вперед. Аль почти не ел - пирожки матушки Клио потихоньку каменели в мешке. Спал урывками - стоило закрыть глаза, Аль проваливался в серую вязкую муть, как в болото, из которого сейчас же хотелось выбраться. Сперва думал - из-за непривычки к ночевкам под открытым небом; потом разобрался, что любая остановка раздражает, кажется пустой потерей времени. Будто внутри Аля поселился кто-то чужой, зло и нетерпеливо погоняющий усталое тело и непривычные к долгой ходьбе ноги. Куда? - растерянно спрашивал у него Аль. Скорее, сердито торопил чужак. Скорее.
Утром третьего дня Аль раздвинул колючие лапы последних елей на краю западного леса. Над изломами мертвых скал выступал краешек Стены Мира. Аль замер, задохнувшись на миг - и в этот миг осознав, куда так стремится идти. Он хотел увидеть Стену Мира. Ту, что была вышита его сердцем, рукой и ученической иглой, раздавленной башмаком мастера Бри. Увидеть и убедиться, что Стена Мира цела; и уродливый разлом не коверкает ее совершенного силуэта. Конечно же, цела, а что может с ней приключиться?
Торопясь, спотыкаясь, едва не падая, Аль спустился вниз, в долину Сухой воды - в узкое изломанное русло давно пересохшей реки. Кратчайший путь к западной Стене Мира среди мертвых скал.
***
Ноги увязали в песке; запинались о камни, обточенные водой и выбеленные солнцем - похожие на черепа странных существ. Некоторые огромные валуны приходилось обходить, через некоторые - перелезать, чтобы не застрять в завалах из коряг, веток и камней, преграждавших путь. Аль запыхался. Солнце, будто застывшее в зените, обжигало затылок и плечи, слепило глаза. Слишком поздно - лес уже скрылся за несколькими изгибами мертвой реки - Аль вспомнил, что не догадался захватить воды. Возвращаться назад было почти столько, сколько идти вперед. По крайней мере, Алю хотелось так думать. Разозлившись сам на себя, он ускорил шаг - попытался ускорить - не обращая внимания на цветные круги, все ярче вспыхивающие перед глазами. Просто солнце. Скорее, торопил чужак- тот, который верил, что еще все можно исправить. Если успеть до того, как Стену Мира разорвет черная трещина, если успеть... А потом цветные круги сложились в ослепительную радугу на вышивке во Дворце мастеров; а из-под радуги вспенилась и полетела по мертвому руслу полноводная бурливая река. Обожгла брызгами пересохшие губы Аля - и обрушилась на него; сшибла с ног, залила ледяной водой глаза, рот, ноздри, потащила по дну вместе с камнями и обломками веток...
Аль закашлялся, пытаясь вдохнуть.
- Живой! - Говор был непривычным, гортанным - будто язык, знакомый Алю с детства, с трудом пробивался сквозь рокот горной реки.
- Так, Ра, живой, - подтвердил еще более неразборчивый и низкий голос: - Только сейчас захлебнется. Отберите у него флягу.
Аль открыл глаза и сейчас же прищурился. Солнце запуталось в облаке пушистых волос - будто богиня Радуги и Солнца наклонялась над Алем, протягивая в ладонях напиток бессмертных. Привыкнув к сиянию золотого нимба, Аль разглядел тонкий профиль, птичьим крылом взлетающую к виску бровь, и блестящий глаз удивительного яблочного цвета и узкого дивного, похожего на лепесток цветка Чи, разреза.
- Ну, чего уставился? - кривя губы в усмешке, богиня отняла флягу; дернула головой: - Красивая?
- Красивая, - благоговейно выдохнул Аль, завороженный вспыхнувшим на солнце нимбом. И не сразу разглядел, что левая сторона лица девушки обезображена длинным кривым шрамом - от скулы до виска, до розовой сморщенной кожицы, затягивающей ослепшую глазницу.
***
Полоска черной ткани закрывала Алю глаза во время тряской и торопливой дороги.
- Вот лазутчик, отец, - хрипло и презрительно сказала богиня Радуги. Сорвала повязку и подтолкнула Аля в спину - так, что он упал на четвереньки на жесткие вытертые шкуры.
- Я не лазутчик, - возмутился он, пытаясь подняться.
- Правда? - широкоскулое смуглое лицо склонилось над Алем. В раскосых глазах будто плавали капли тягучего солнечного меда. И голос был как мед - неторопливый и вязкий. - Правда? Тогда тем более ты нам все расскажешь, да?
Полог из тяжелой темно-серой ткани качнулся, отрезая от Аля светлое небо. Будто набухшая дождем туча, которая еще не решила - то ли проплыть мимо, то ли раскрыть черные крылья и кинуться на землю огненной грозой. Как ворон на цыпленка.
***
- Отец сказал - ты мой пленник, мне тебя и отпускать, - богиня посмотрела хмуро; покусала тонкую губу, шевельнула рукой. Аль не успел заметить, как в ее пальцах блеснуло тонкое лезвие, разрезало ремни на его запястьях. - Он тебе поверил.
- А ты?
Богиня дернула плечом. Мол, какая разница? Нет, не богиня. Когда говорит или усмехается вот так дергано - просто диковатая, обиженная на кого-то девчонка. Понятно, на кого - кто изуродовал ей лицо, превратил совершенство рисунка в мятую рваную ткань. И у кого рука поднялась? Или просто - случайность? Несчастный случай?
- Чего пялишься? Красивая?
- Когда не злишься и не кричишь - красивая, - стараясь говорить ровно и спокойно, ответил он. Выдержал взбешенный взгляд. Осторожно указал на длинные ножны на поясе девчонки, вышитые разноцветными бусинками. - Можно? Можно взглянуть?
Серебряная молния очутилась в руках девчонки еще быстрее, чем нож. Затанцевала, отбрасывая на серые стены шатра солнечные блики.
- Что, правда, никогда не видел сабли? - усмехнулась девчонка, наблюдая за восхищенным лицом Аля. Он покачал головой. Осторожно тронул перевитую кожаными ремешками рукоять, хищно выгнутое сияющее лезвие. Ледяное, как вода в горном ручье. Палец дрогнул, из тонкого пореза выступила капля крови.
- Зачем? - удивился Аль, разглядывая царапину и скалящееся огромное лезвие. Осекся, переведя взгляд на кривой шрам, исковеркавший лицо богини. Девчонка фыркнула, с лязганьем швырнула саблю в ножны. Отвернулась.
- Что, у вас вообще нет оружия?
- Я ведь уже говорил. Нет, - уже начиная немного сердиться за недоверие, ответил Аль.
- Как это?
- А зачем?
- Ну... - девчонка вроде даже растерялась: - Как зачем? Понять, кто сильнее; кто вождем будет...
- Хранители хлеба на осеннем празднике соревнуются кто сильнее - кто быстрее и дальше с мешком зерна пробежит; лесовики - бревна поднимают... Только э... вождем все равно самый мудрый становится - кто больше примет помнит, кто лучше об урожае и о людях сможет позаботиться.
- Ну, а если кто нападет - как отбиваться? - не сдавалась девчонка.
- Кто нападет? - удивился Аль. - Зачем?
- Как зачем? Землю отобрать, коней, овец, зерно...
- Зачем отбирать? Если надо что другому - поделись, а когда тебе будет надо - он с тобой поделится. А отбирать... - Аль улыбнулся: - малые дети в песочнице игрушки отбирают друг у друга - пока разговаривать не научились и договариваться.
- Странный ты, - фыркнула девчонка. - Сабли не знаешь. Может, из лука умеешь? Нет? Тогда кто ты? Лесовик?
- Вышивальщик, - гордо ответил Аль.
Девчонка недоуменно смотрела, будто решая - шутит или нет; потом расхохоталась.
- Ой, не могу! Вышивальщик! Как моя колченогая бабка Лиса - вышивальщик!
***
Пора было идти. Вещи ему вернули, даже мешочек с закаменевшими пирожками. Аль поднял котомку, оглянулся - ничего не забыл? Вспомнил презрительную усмешку Ра. "Если бы у меня была игла и хоть немного ниток, я мог бы показать", - вздохнув, подумал Аль. Если бы... Он сунулся в котомку, еще раз неторопливо перебрал свое скудное имущество - спешить-то некуда. Никто не гонит, никто не ждет. Аль вынул из мешочка матушки Клио все пирожки - куда их теперь? - и ойкнул, наткнувшись внизу на что-то острое. Доставал осторожно, затаив дыхание - боясь ошибиться. Не тусклая, ученическая, а сияющая, стальная - игла мастера, легла в ладонь Аля, выскользнув из мягкого гнезда разноцветных шелковых мотков.
***
- Ты вышьешь мне цветок? Или бабочку?
- А хочешь - радугу? Ра - это от Радуги?
- Вот еще, - Ра досадливо покусала тонкие губы. Аль заметил, что она избегает поворачиваться к нему левой, изуродованной половиной лица. Ра помолчала. Потом сказала неохотно - Ра - это Солнечная. Дурацкое имя, да?
Она запрокинула лицо к небу, прищурилась на солнце. Моргнула, смахивая слезинку. Не Солнце, подумал Аль. Теперь - Луна. Луна, половинка которой сияюще прекрасна, а половинка утопает в черноте.
- Красивое имя,- серьезно сказал он. - Очень красивое.
И наметил кончиком иглы первый стежок.
***
- Кто ты, колдун? Лекарь? Святой? - цепкие пальцы больно стиснули плечи Аля; смуглое лицо казалось серым в полумраке шатра; а золотисто-медовые глаза под узкими, как у Ра, крыльями бровей - почти черными.
- Вышивальщик, - сипло ответил Аль, пытаясь не показать, что испуган до полусмерти.
- Неважно, - руки неожиданно выпустили его. Кусая длинный ус, в котором седина уже мешалась с чернотой, вождь отвернулся. - У вас все так могут? - глухо спросил он.
- Мастера, - ответил Аль. - А ваши мастера разве не... - он осекся. Признался: - я сам не был уверен, что получится. Не всегда рука направляет иглу, но иногда - игла - руку. Если боги удержали бы мою руку, я бы не смог...
- Спасибо, - улыбка на скуластом, будто из камня вырезанном лице вождя выглядела непривычно - робкой гостьей, случайно заглянувшей на огонек: - спасибо тебе, вышивальщик. Останься, - не то попросил, не то приказал. - Я хотел бы еще говорить о твоем Городе. И я хотел бы отблагодарить тебя, если сумею.
Аль склонил голову. Ему все равно было некуда идти.
Напряженно замерев у входа в шатер, за разговором наблюдала девушка с глазами удивительного яблочного цвета и узкого дивного, похожего на лепесток цветка Чи, разреза. И кожа на ее левой щеке была такой же гладкой и нежной, как и на правой.
***
- Наверное, это мы виноваты, - неуверенно сказала Ра, вместе с Алем глядя на провал в Стене мира.
- Почему? - удивился Аль.
- Ну, знаешь, мы ведь убегали от степняков. А тут стена. Дальше некуда бежать. Мой отец сказал воинам - помолитесь светлому небу. Чтобы путь был легок. Потому что воин, убитый в бою, прямо на светлое небо уходит, по солнечной лестнице.
- А у нас говорят, - перебил Аль, - что если мастер умирает за работой, то он тоже, ну... сразу на светлое небо... к богине Радуги, чтобы вышить для нее настоящую радугу. Да, они помолились - и что?
- И тут - трещина в стене,- пожала плечами Ра: - Не то появилась, не то только заметили. Мы в нее и вошли.
- Знаешь, - Аль нахмурился, припоминая уроки истории на общих классах: - у нас говорят, что мы когда-то тоже пришли сюда через дверь в Стене мира. А потом дверь закрылась.
- Значит, мы пришли сюда по одной дороге?
Ра повернулась; ее глаза дивного разреза и цвета очутились напротив лица Аля - будто светло-зеленое закатное небо - узкая полоса между багрянцем умершего дня и чернотой наступающей ночи.
- Да, - согласился Аль: - по одной.
Щека Ра была прохладной и нежной, как гладь шелковой вышивки; а губы - неуверенными и горячими, как прикосновение летнего солнца.
***
- Вышивальщик, - глаза вождя больше не казались золотистыми - теперь будто огонь полыхал из узких щелей в каменной маске лица. Аль отпрянул. - я не хочу трогать твой город. Если хоть половина из того,что ты рассказал - правда... Если ваши гончары делают такие чашки, которые превращают дождевую воду в ароматное вино; кузнецы - колокольчики, песня которых заставляет улыбаться; а плотники... если... Я верю тебе, вышивальщик, потому что я видел, что умеешь ты. Твой Город - чудо, каких, наверное, больше нет в этом мире. Но тот, кто идет по моим следам, не знает, что такое чудеса. Мы с ним оба воины. Но для меня сабля - как для тебя игла; а танец с соперником - как для тебя ткань, на которой ты вышиваешь свой самый лучший узор. А для Тен-Чина, идущего за мной, это просто еще одна кошма, которую он бросит под свои грязные ноги. Мы с ним оба воины, но в этом разница между нами. Ты понимаешь?
Аль неуверенно кивнул. Вспомнил, как плясала сияющая сабля в тонкой руке Ра, и подумал, что это и в самом деле похоже на иглу в руках мастера-вышивальщика, увлеченного работой. Так же красиво, так же волшебно.
- Беда в том, что я сейчас между ним и твоим Городом. И я не удержу Тен-Чина и тьмы его рыжих дьяволов, когда он прийдет сюда. Но если твои мастера хоть вполовину таковы, как ты... мы вместе могли бы... Вышивальщик, ты покажешь мне дорогу к вашему Городу - чтобы я мог попробовать договориться с вашими мастерами - так, как вы обычно договариваетесь между собой?
Аль ответил, не поспев мыслью за своими словами - как иногда не поспевает рука за торопливой иглой, уже понявшей суть узора. За иглой, в этот миг ведомой не рукой, а одним сердцем.
- Да, я покажу дорогу.
***
Они шли, как захватчики. По молчаливым пустым улицам. Гулко цокали подковы, фыркали лошади, звякало железо. Только один раз раздался смех и детский восхищенный вскрик: "блестящая лошадка, мама, смотри!" и сразу же гулко хлопнуло окно наверху, отрезая и смех и глухой встревоженный выговор: "тихо, детка, сегодня нельзя".
Аль чувствовал себя предателем. Под взглядами слепых, наглухо закрытых окон родного Города хотелось поежиться. Широкая спина вождя, туго обтянутая серой чешуей кольчуги, невозмутимо покачивалась впереди. Рядом - такая же чешуйчатая фигурка Ра; золотой нимб волос спрятан наглухо под блестящим колпаком шлема. Как змеи, подумал Аль и неприязненно тронул рукав своей кольчуги. Змеи, вползающие в светлый город. Позади в три ряда - затылок в затылок, блестя металлическими боками и затылками, двигались воины. Девять десятков. Лучшие. Остальные ждали снаружи, за городской стеной, превратив цветущую поляну для праздника урожая в стального ежа - ощетинившийся копьями дозорных, временный лагерь. "Они все равно нашли бы дорогу, - подумал Аль: даже если бы я... И они хотят помочь нам..." Но видение стальной змеи, ползущей по улицам его любимого, светлого Города не уходило. Как и видение другого, еще незнакомого зверя - страшного, рыжегривого с огнедышащей пастью, идущего по следу змеи через рваную дыру пролома в Стене мира. Пролома, который был вышит иглой Аля - его руками и сердцем.
***
На совещание Аля не позвали. Он маялся в комнате гостевого дома, где обычно останавливались хранители хлеба и пастухи, приезжая на праздник урожая. Хотел спуститься вниз, пройти по улицам - пешком, без тяжелой кольчуги, натирающей плечи. Но не решался.
А вечером пришел отец.
Постоял на пороге, растерянно щурясь, будто никак не мог разглядеть своего сына в юноше с выбеленными солнцем волосами и загорелым худым лицом. Потом позвал неуверенно:
- Аль.
Аль качнулся навстречу, кусая губы, вспоминая свою последнюю ночь в Городе, отцовские проклятья, ускользающий в сторону взгляд.
- Прости, мальчик, - выдохнул Томео: - Прости.
И сделал то, о чем мечтал и на что уже не надеялся очень давно. Крепко и нежно обнял сына, свою самую большую драгоценность, единственную солнечную нить своей жизни.
***
- Не знаю, - признался мастер Томео, после того, как Аль рассказал ему все. - И никто точно не знает, мальчик. Может, мастер только умеет предвидеть то, что должно произойти в любом случае. А может, умеет сам творить будущее. А скорее всего - и так, и так. Скорее всего, он просто выбирает лучшее из возможного - то, что ему по сердцу. До тех пор, пока боги дозволяют ему выбирать. Твоя мама... - Томео запнулся, тронув тему, которой раньше избегал - особенно в разговорах с сыном. - Я пытался что-то сделать, но...
- Я знаю, - Аль тронул его за локоть: - Я знаю, па.
Вздохнул. Спросил без надежды:
- Теперь ничего не изменить, да? Ты говорил - однажды вышитого - не изменить. Наш мир рухнул, да? Вместе со Стеной мира?
- Говорят, давным-давно мастера собрались и ушли из большого мира - от его грязи, боли, несправедливости. Отгородились огромной стеной - и построили под ее защитой свой мир, где оружие было запрещено, а детям с ранних лет внушали, что драться - дурно, и что лучшая доблесть - правильно положенный стежок, верно вылепленная чаша . Наш мир, Аль. Самый лучший из всех. Где ремесло превращается в искусство, а искусство - в волшебство. Странно думать, что где-то может быть по-другому, да?
- Он рассказывал, - перебил Аль: - Что там - по-другому.
Мастер Томео кивнул.
- Мы сегодня говорили с твоим вождем. Он тоже мастер - но другого искусства, которое наши предки решили не брать с собой. Не терзайся, Аль. Может, когда подмастерья этого вождя просили помощи перед запертой Стеной мира - ты их услышал. Нельзя не помочь просящим у тебя. А еще, знаешь, Аль, может, это и неправильно - отгораживаться стеной от всего остального мира.
***
Город бурлил, как горная речка весной. Торопились посыльные к восточным хранителям хлеба, западным пастухам, южным художникам садов. Из сумрачной глубины сундуков доставались старые запретные вышивки. Хмурясь, кузнецы изучали хищно изогнутые клинки сабель, длинные клыки мечей, примерялись молотом к заготовкам серпов и кос - получится ли убедить мирное железо стать военным? На главной площади подмастерья золотоглазого вождя учили новобранцев странным танцам с новым оружием.
Войско степняков подкатилось к Городу рыжим половодьем. Вились украшенные алыми лентами бунчуки; метались гривы низкорослых коней, блестели рыжие крупы, пламенели лисьи хвосты на шлемах воинов. Облако грязной рыжей пыли летело следом - прах земли, до смерти затоптанной копытами лошадей Тен-Чина.
- Мне нужно видеть, как они пойдут, - сказал Аль и, нагрузившись рамками для ткани, коробками с нитками и иглами, полез на стену - туда, где стояли лучники. Мастер Томео остановить его не сумел.
- Я пригляжу, - пообещал маленький воин, затянутый в серую чешую кольчуги, мимоходом тронув Томео за руку. Узкие светло-зеленые глаза блеснули в прорези шлема. Ра - девочка, портрет которой мастер видел у сына.
Глупости, рассердился Томео. Глупые дети, как они могут так рисковать. Заторопился, собрал свои принадлежности для вышивки. Задыхаясь, полез на ратушу, боясь не успеть. Нужно было начать как можно раньше. Рыжая волна уже катилась с гулом на городские стены; обрушилась - Город дрогнул, застонал, жалуясь, но и не желая сдаваться.
Мастеру Томео нужно было видеть только Аля. Закрепив ткань, он попросил прощения у Города. "У тебя вон сколько защитников, - сказал мастер Томео: а у моего сына?" И, прищурившись, положил первый стежок на контур мальчишеской фигуры, который уже виделся ему отчетливо и ясно. Юноши, стоявшего невредимым на крепостной стене под градом стрел с рыжим оперением.
Мастер Томео торопился, чуял - успеет закончить фигурку - все будет хорошо. И заметил слишком поздно, что кровь из ужаленного иглой пальца пятнает белую рубаху юноши, замершего на городской стене.
***
- А-аль!
Ра дикой кошкой впрыгнула из укрытия, схватила за руку.
- Пустяки, пустяки, - отмахнулся Аль,не замечая стрелы, вонзившейся в плечо и алых пятен, поползших по рубашке. Кольчугу он снял - несмотря на бурные протесты Ра. Мешала. Аль переложил иглу в левую, все еще послушную руку - и опять склонился над вышивкой.
- Аль!
Следующая стрела, метившая в горло Аля, щелкнула по затянутому в кольчугу локтю Ра. А следующая - вонзилась в узкую щель шлема, в левый глаз удивительно нежного зеленого цвета. Глаз, который был уже мертв когда-то - до тех пор, пока Аль не подарил ему еще одну жизнь.
Хрипя, пытаясь уцепиться за локоть Аля, Ра начала сползать вниз.
Опомнившись, уронив иглу - будто в один миг вывалившись из сна в реальность, Аль закричал, подхватывая девушку на руки.
- Аль, - прошептала она еле разборчиво: - Аль, нарисуй меня снова... Ты можешь, да? Нарисуй меня красивой, Аль...
Дальше Аль не помнил.
Воины, уцелевшие под ураганом рыжих стрел на крепостной стене, потом рассказывали о случившемся. Как треснула земля, и в рваный разлом хлынула бурлящая полноводная река - совершенно такая, как на вышивке у того парнишки. В один миг она обвила городскую стену тугим кольцом, сшибла рыжих всадников и бушевала, будто дикий зверь до тех пор, пока макушка последнего воина не скрылась под водой.
***
Бри начал, как всегда издалека. Мол, погода какая в этом году дождливая. Солнца мало. Светлого неба почти не видно. Молодежь все больше в лучники да в фехтовальщики идет. Тоже искусство, конечно, но... Зато из дальнего города, за Стеной, юноши приехали, просят их учениками взять. Может, и получатся мастера, а?