|
|
||
|
По псам посвист |
|
|---|---|
|
— ...За многие-многие шаги от нашего Певчего Костра стоял богатый дом. Золота в нем было по самые флюгеры, и серебра — до подвалов, и камнями драгоценными ставни от делать нечего украшали. Словом, добра в доме накопилось всякого... — А жратвы не было! — Свистун! Не жратвы! Детей в доме не было!.. И озорной хохот стих, так, что слышно стало, как скрипят и потрескивают несгораемые поленца. — Так вот, — кашлянул в кулак рассказчик. — Богатства-то материального в достатке, да с избытком, а вот детей — не было. Ни у жены хозяйской не родилось, ни у... — Соседки, — снова влез неугомонный суфлер, насмешив даже рассказчика. — ...У соседки тоже не народилось, — отфыркался, наконец, тот. — И даже кошка — не котилась... — Куда она тебе катилась?!.. — ржали до слез, поймавшие заразную смешинку, путники. — После катков котятки не рожаются!.. Когда примолкли, рассказчик продолжил: — Жене хозяйской старая служанка натрепала, что не Судьбы это перегибы да вензеля, а самое что ни на есть вредоносное колдовство, что от какой-то ведьмы, мимикрировавшей под молочный люд, исходит. Ну хозяйка тут же в косы себе вцепилась, в крик и плач: «Пода-ать колдовку сюда немедля!». Слуги по углам пошарили, за соседские заборы наподглядывали. Нет, говорят, колдовки, знать таких наши коллеги из соседних домов не ведают... Слушатели, по большей части — охотники, посмеивались по-доброму над мирской житейской наивностью, а заядлые слушатели им радостно подхихикивали. — ...А тут хозяин из военного похода вернулся, толпу наложников с собой притащил, уже не терпится приступить к плотному процессу размножения, с новыми-то экземплярами... Ка-ак жена в ноги бухнется! Ка-ак заголосит! «Спаса-ай, защитник-повелитель, от чародейства злодейского! Сколько с тобой прожила, весь цвет волос на постельные премудрости спустила, одна седина осталась, а детишек нет. Ведьмы это всё! Ведьмы как есть!». Хозяин ей цацками новыми звенеть, чтобы отвязалась — да какое там! Вопит пуще прежнего аж захлебывается!.. И тут вспомнил огдар... — Кто? — влип «Свистун». — Огдар. Вожак, по-имперски, — нетерпеливо пояснил рассказчик, набрал воздуха полную грудь для следующего заплыва по запутанной истории, как Свистун залихватски свистнул: — Так ты еще и по-имперски соображаешь! — Уймись, лупень! — осерчали путники. — Угомонись, звонок велосипедный! Не мешай баять и слушать! Заткнули болтуну рот жареной индюшачьей лапой, и рассказчик выдохнул: — ...И вот вожак имперский, огдар тот, припомнил, что водятся на нашей... а ему — вражеской... стороне некие сумрачные типы: и ведьмаки — не ведьмаки, оборотни — не оборотни, словом, и Подгорный Демон не разберет, что они такое, но народ их кличет Охотой. Конечно же, после похода огдару больше нечего было делать, как на поиски неведомой Охоты пускаться, накатал на глазах супруги... на мигом просохших глазах-то... письмо охотничьему Клубу, заявил о проблеме, адресовал клубному шефу... то есть — главе, запряг самого старого, слепого и глухонемого раба, всучил ему послание и отправил с глаз долой. А как супружница-то активным действием утешилась, огдар к своим, куда более активным и приятным приступил: подхватил свежих наложников и — бегом от супруги подальше — плодиться!.. Но старый конь, хоть и бежит не шибко, зато подков не теряет!.. Добрался-таки старый раб до Клуба с его главой и всучил охоте хозяйское послание. Глава прочел, нахмурился: «Если мы начнем детородные проблемы населения решать, то охотится некогда станет». Потом поглядел на раба и жалко старика стало: такой путь проделал, но мычит... глухонемой же!.. мычит, пальцами знаки крутит: домой, значит, просится. А без Охоты назад — не моги: хозяйский приказ!.. Вздохнул глава и поехал огдарских ведьмаков ловить. Долго ли — коротко, прибыл на место и давай проверку на Монете учинять: выстроил всех домашних, вплоть до того слепоглухонемого раба, в ряды, ходит по ним и в пасти открытые Монету складывает. Те — визжат, конечно: холодом до мозгов языки пришпиливает, а вот ожогов ни у кого нет!.. Не было, не было, не было... доходит до огдарской жонки, а та артачиться: дескать, не стану после какой-то там наложницы в рот всякую пакость брать... Девчонок нету?.. — вдруг заозирался рассказчик. Ухмыляющиеся слушатели загудели, успокаивая: — Да где ж они возьмутся? А если и заглянут, то такие, что сами тебя в краску вгонят!.. Откуда?.. — ...Словом, — вздохнул тот, нимало огорченный, — глава намекнул жонке, что одного мужика с наложницей та делить не брезгует, а уж про Монету и вовсе молчать должна... Знаете же, что к ней никакая дрянь не пристает: сколько в лабораториях проверяли — до сих пор не надивятся... И Монетка-то жонку огдарскую и подожгла!.. Она от бесплодия да в полусознании силы ведьмовские проявила и стала помехи для зачатия всем подряд чинить — умом повредилась как есть. Словом, Охота пожгла ее, порченных полечила и уехала домой. А огдар, хоть и половину своих цацек на радостях избавления от жены раздарил, остался с другой половиной добра и переполненным верлёном... Да гаремом-гаремом, угомонись, лихорадка аржанская!.. и переполненным верлёном жить-поживать. А тут у свежей наложницы, невесть откуда им взятой, семечко огдарское выщелкнулось, и росток в ее утробе пустило. А там и роды поспели... И такое чудо уродило-ось! Тьма запредельная, Пограничье темное! — схватился за взъерошенные вихры рассказчик, пуча глаза. — Шрамы ожоговые, белесые на шкурке, как у гобоносцев! Глазища огнем болотным светятся!.. Еще толком не отмыли — а уже в улыбке разумной скалится, а та-ам!.. Батюшки-Старейшины! Матушки-сестры! Клычища треугольные в три ряда, как у брасской впадной рыбины!.. Пёс! Как есть пёс у огдара народился!.. Огдар-то смекнул, что все-таки Судьба плодиться не давала, а покойница-супруга ее оружием была, от беды новой род людской, молочный предостерегала... Но — наследник все-таки. Кровиночка-то — единственная, и нет больше родинок у огдара ни одной. А потому побоялся огдар Охоту опять звать: мало ли — пожгут изверги ребятенка, как и мамку, или вовсе — уволокут, на цепь посадят и будут только для лова на другую нежить спускать! Слушатели посмеивались по-доброму, не без печали: потому как несмышленышей, хоть долгосрочных, хоть краткосрочных, а хоть иномирных — не трогали. Сами семьями и детьми болели не хуже сказочного огдара. А рассказчик завершил байку внезапно, так же, как и начал: — И за многие-многие шаги от нашего Певчего Костра при Императорском Храме завелась особая Псарня, где щенков клыкастых пестуют-дрессируют и на победы военные натаскивают. Выращивают из них своих земных Богов — нери и получают могучих огдаров — противников Союза... Не успел Костёр запустить в небо десяток искорок, не успел раскусить и слабенькое дровишко, как Свистун догрыз индюшачью лапу и махнул ею с протяжно-сытым: — Брехня-а-а... И через миг грянул нешуточный спор. — Не любо — не слушай, а врать не мешай! Умеешь свистеть — умей и краше петь! — насупился рассказчик, но за общим гомоном его не услышали. — Да гобоносские они! — ревел разъяренным медведем грузный дядька — чистой крови веснушчатый осталинец. — Сваргские! От Кёльны с ее трупоедами пошли!.. — Оборотнево семко в Запределье выварилось, — шамкал лысенький, как малышовая коленка дедок — охотничий инструктор. — А опосля в хрупком, женском чреве и вылупилось, и проросло с постоянным Пограничьем... — Да как есть — кто-то из охотников нежитью угостился, — солидно басил юнец, поддерживая старенького инструктора, — там и крови наквасилось, как в бражке, да на человечьей девчонке догустело... — Ы-ы! «Догустело»! — горячился его такой же молодой напарник. — Хьюлли тебе арадийская — кровка-то?!.. Ничего не догустело! Вымершее племя возродилось в псах! Поздние дни наступают, лопух!!! И последнее вышло отчего-то особенно громким, и даже ночной тревожный ветер бросил трепать огненный чуб Костру, замер недвижно, и сам-Певчий еле шевелил пульсирующим, багряным подножием. Пожалуй, крикуну бы самому уши лопухами накрутили да вытянули, как тесто на постряпуху: за ор безголовый, дурной в ночную, теневую тишь. Едкое это было занятие — и среди бела света "Поздними днями" в солнышко плеваться, кликая их. Только вышел из живой, глазастой мглы к огню путник — волосы густые, в пояс, жгли глаза непривычной иссиней чернотой да звякали тяжелым символьным металлом в традиционных жгутах тонких имперских косиц. — Ста-арши-ий... — заюлил крикун вокруг нежданного гостя, протягивая ему ковш с некрепкой и густой кислицей. — А мы тут, старший, спор затеяли, гадаем, откуда нери в нашем мире взялись, да кто они на деле такие... И напарник крикуна потерял весь солидный басок до щенячьего скулежа, простонал сдавленно: — Вот колода дубовая-а!.. — выбелел, как сметанный блин, и потихоньку пополз по бревну от своего болтуна со старшим клубным охотником. Но старший только хмыкнул на такие манёвры, переспросил задумчиво, без рычаще-лающего штудгардского акцента: — Откуда нери взялись?.. Так они — сыны Атами-Хранителя, Щегол. Как Бог Атами искры семени своего в тела дочерей человеческих пустил — так и появились... А Щегол умудрился не поверить: — Вы на самом деле так думаете?.. Что нери — полубоги?.. — Не полубоги, — спокойно поправил тот. — И тем более — не Боги. Всего лишь — дети одного из Богов. Как и все мы: каждый — да родственник какому-либо Богу... А если ты, Щегол, думаешь, что и Боги на землю не спускаются, напряги шею да покрути головой: вас слушал не только я... Допил старший охотник кислицу, вернул пустой ковш и, сверкнув озорной мальчишеской улыбкой, беззвучно растворился в ночи. Оробевшие путники жались к огню, косясь друг на друга: не Атами ли Хранитель греет бревно по соседству и глушит арадийскую хьюлли вприкуску с имперскими лепешками-ценцвали?.. Только Певчий Костер насмешливо похрустывал дровами, радуясь ладу и единению среди путников.
|
|