Всё время приходиться ждать. Ждать, когда закипит чайник, когда остынет вода, когда прибудет необходимый транспорт, когда дети вырастут, коллеги — поумнеют, а жена, наконец, прозреет и поймает с любовницей.
Любовницу, кстати, тоже приходится дожидаться, не с прическами-макияжами и менструациями, так с оргазмами. Что, если совсем уж быть честным, утомляет порой почище нехитрого супружеского долга.
Ждать приходится, когда дождь пройдет, солнце взойдет, а синемоны отцветут и не будут травить окружающий мир своим удушливо-приторным «патриотическим запахом».
И если посчитать, сколько человек в среднем проводит времени в тягостных ожиданиях какого-либо события, то цифра получится настолько астрономически колоссальной и ужасающей, что ее почтут ошибкой и углубятся в перерасчеты. С самого начала. Заново определят круги анкетируемых, подготовят необходимые для столь далекой цели опросы, наймут штат работников (которые, конечно же, затеют интриги и станут бодаться друг с другом, или же вовсе — перманентно требовать улучшения служебных условий, льгот, надбавок, комиссионных, страховочных, премиальных, пенсионных и прочих благ). А там дело всё-таки дойдет до опросов, где тоже будет не всё гладко: реципиенты — упрямиться, врать и выпендриваться, работники — нервничать, срываться, уходить на больничные или угрожать забастовками, требуя всех материальных радостей. И, наконец, приступят к расчетам. О, Дафна Глубинный, это настолько сложный процесс, что и воображать-то его боязно. Но, так или иначе, всем ясно, чем будут заняты все заинтересованные наблюдатели. Правильно! Ожиданием.
От этой нестерпимой муки страдал и господин Колх, размышляя приблизительно тем путем, прекрасный образчик какового был изображен ранее. Да, верно, вы не ошибетесь, если предположите, что господин Колх был коренным аржанцем, предки которого во мраке веков поклонялись Великой Впадине (она на деле имеет место существовать в заливе Брасса, насколько впадины вообще способны существовать... Ну, да и лазурных переливов всем впадинам), а также философствовали о силе и власти Хаоса в этом тяжелом мире. Господин Колх, а именно — голдмад Колх (что означало шестой класс служителей Бога Дафны Подводного с привилегированным допуском к третьей фаланге мизинца этого (ныне) иномирного деятеля и честью носить полное торжественное облачение и вне стен храма) помимо размышлений о пытке ожиданием по примеру его головастых предков предавался и стороннему обдумыванию извилистости черт судьбы. Ибо всё во власти Хаоса, но не помянем Его силу, как и не сделаем подобного с присутствующем в сём неизмеримом мире презренном сопернике Дафны Достойного — Дороте.
Проще говоря, господин Колх мучился осознанием, как он — потомственный аржанец, степенный муж, почтенный отец двух дочерей, (любовник одной пикантной особы), уважаемый голдмад Дафны Соленого (и тайный заклинатель Хаоса) дошел до жизни такой: безо всякого намека на свое общественное положение стоит в углу тупичкового переулка и внимает таким парфюмам, по сравнению с которым и синемоны кажутся аппетитнее сдобного, свежеиспеченного хлебца. И не просто стоит, а (чтоб мне только на мелководье плескаться!) дожидается презренного служителя омерзительнейшего Дороты.
Чтобы отвлечься от неисчерпаемых и хаотично затягивающих размышлений, господин Колх стал разглядывать окрестности. Делал он это не без опаски, поскольку в любое время суток ни одному приличному господину (или госпоже) не стоило находиться в квартале Треза. Только здесь могли собраться все выжимки социума и наполнить смрадным дыханием и неблагими поступками данный бренный мир, результаты каковых то и дело представали глазам голдмада.
Сам переулочек напоминал своей формой подкову (грубую и угловатую и небрежно сделанную, но подкову), в глубине которой и мог схорониться от чужих неприветливых глаз господин Колх. Встреча была назначена на рассвете, когда все жители безобразного квартала должны надежно почивать (по большей своей части), но по заведенной привычке господин Колх пришел немногим ранее, когда на дне небесной чаши высыхали последние искристые капли истинной глубины.
Уличное освещение этой части Столицы не полагалось. Туземцам оно было чуждо, непонятно и подлежало всяческому уничтожению. Поэтому свет редких, неповрежденных по неведомым причинам фонарей не проникал сюда, сквозь безликие, монотонно серые стены пятиэтажных хибар и не мешал господину Колху любоваться видами грядущего рассвета.
Лачуги местных жителей были длинными, как змеиные тела, и извилистее нор червей. Столица старалась сделать жизнь неблагополучных детей своих более переносимой — хоть дома и были некрасивыми, зато — вместительнее брюха бродячей собаки, и благодаря такой функциональности, более чем доступны для жилья. Но злодеи выплюнули Столице в глаза ее же дарственное кушанье — несчастные чужаки, посмевшие посетить хоть один из этих железобетонных лабиринтов, рисковали заблудиться и никогда не найти выход к желанному свету, постепенно превращаясь в подобия здешней флоры и фауны. А хитрость в том, что подлецы, взяв за пример кротоподобных арадийцев, нарыли подземных ходов в своих пещерах. И милость Дафны Холодного (а также всепроникновенность Хаоса), что Континент не знал подобных страстей стихий как Заморье, иначе бы весь квартал Треза в первые же секунды подземных толчков сложился бы, как карточный домик, и погреб под руинами сотни безголовых существ.
Не только уличные фонари, но и сами жилища пострадали от избытка энергии безумцев: все двери отчего-то были заколочены крест-накрест и, возможно, вследствие этого загадочного явления многие стекла на нижних этажах окон были вдребезги разбиты и чернели провалами скверных похоронных ям. И серые стены домов были исцарапаны, изрисованными такими сюжетами и речами, что господин Колх порадовался отсутствию света — здесь оно и впрямь было бы совсем некстати. Щербатый, раскрошенный асфальт под ногами усеивали всевозможные останки людского быта, и разнообразие их было столь велико, что господин Колх устал бы рассматривать и описывать их. Да и не очень-то хотелось, хвала опеке Дафны Жаберного (и мудрости Хаоса).
Под толстой подошвой ботинка что-то смачно чвакнуло, распространяя болезненно узнаваемый запах, и господин Колх поспешно отбежал в другой угол вдавленной панели дома, на сей раз тщательно изучая почву под ногами. Заметил неподалеку использованный шарик латекса (он же - «предохранитель», «запруда» и «резинка» на языке местных и молодежи всего Континента), неожиданно для себя смутился и поднял глаза к небу, но наткнулся на ярко освещенное окно на последнем этаже. Там, в окружении голых рам, без всякого намека на шторы, молодая, совершенно нагая женщина смотрела на него, господина Колха. В этом не было никаких сомнений, поскольку она улыбнулась ему яркими губами, махнула рукой в призывном жесте и произвела пальцами и телом такие манипуляции, что у него не осталось никаких сомнений в цели встречи. По завершению этого рекламного представления она (видимо, для вящей наглядности) потрясла зрелой и весьма аппетитной грудью. Господин Колх сглотнул слюну, ответил улыбкой и вежливыми знаками, обозначавшими отказ. И дело было вовсе не в предстоящей встрече — всем было известно, что, несмотря на обилие «запруд», потребляемых в этом квартале, жители все-таки ухитрялись заболевать самыми неприятными хворями. Чаровница не стала настаивать, надула губки и, удалившись, погасила свет.
Господин Колх вздохнул со смешанным чувством разочарования и облегчения. Он был подвержен несколько иной страсти, но куда более опасной. За каковую ему грозило заключение, а с ним и презрение всего мыслящего, хотя и весомого мира, потеря класса, статуса, положения, жены, двух дочерей и в первую же очередь — обворожительной любовницы. Само собой разумеется — увлечение было тайным и хранилось в более строгом секрете, чем даже шашни с Хаосом. Да простит заплутавшего Дафна Чешуйчатый! Но только эта опасная блажь и заставляла кровь господина Колха бежать быстрее, сердце — биться, легкие — расправляться, да и вообще возвращала сияние молодости его потускневшему облику. Хотя и несколько усиливало его нервные проблемы с пищеварением. Но что такое гастрит по сравнению с чувством принадлежности к дыханию Хаоса? Да и преступление-то было пустячным, так - правонарушение. Даже - правонарушеньице. Тем господин Колх и утешался бессонными ночами, когда мираж заключения, колодок и кандалов преодолевал тонкую пленку снов и поселялся в его сознании.
Наконец, презренный служитель гнусного Дороты явился. Пошнырял сухими, воспаленными от недостатка сна глазами, разделил половинку усов ребром ладони и зашептал:
— Есть риванские, истанские, кродийские, арадийские, литанийские... И даже одна Стация есть. Тебе какие?
— А Осталин? — с надеждой спросил господин Колх.
— Хаос с тобой, — зашипел торговец. — Сами ждем да, видимо, не дождемся...
Воспрявший было огонек надежды вновь угас.
— Надоел Союз, — пожаловался господин Колх. — Сварги не появлялись?
— Не-е, — помахал ладонью снабженец и вдруг счастливо расцвел: — Зато штудгардские вылепились... Самые имперские из всей Империи...
Господин Колх охнул, схватился за бешено бьющееся сердце и выдохнул:
— Беру! Всё беру!
Презренный служитель поганого Дороты заломил цену сверкающих луж на дне небесной чаши. Но господин Колх оказался стоек и, не моргнув глазом, уплатил озвученную сумму. И тут же поспешил прочь с тягостного места, суетливо запихивая во внутренний карман куртки драгоценное приобретение — десяток «ногтей памяти» в глянцевой длинной упаковке, на которой значилась имперская вязь текста и заморское словечко — «Порно».
|