Аннотация: Рассказ основан на фрагменте кельтского мифа "Похищение быка из Куальнге".
К вечеру поднялся сильный ветер, и из-за горизонта поползли тяжёлые серые тучи. На долину Муиртемне надвигалась тень, отчего угасающий свет заходящего солнца казался зловещим, навевая уныние на воинство Коннахта.
Фер-Диад сразу после долгого изнурительного разговора с Медб начал собираться в путь. Разумеется, ей уже доложили о скором отбытии прославленного воина, она только ждала удобного момента для своего внезапного появления.
Когда возница Фер-Диада заканчивал запрягать коней в колесницу, а сам Фер-Диад укладывал оружие, он услышал голос из-за спины:
--
Ты решил уехать, не сказав ни слова на прощанье своей королеве?
--
Все слова мною уже сказаны, моя королева, - Фер-Диад даже не соизволил повернуться к Медб лицом.
--
Отчего же благородный воитель решил ехать вечером? Ведь ты мог покинуть лагерь с восходом солнца.
Сын Дамана обернулся. В его серых глазах читалась незримая печаль, и ещё, далеко, в самой глубине, горела искра гнева. Он смерил взглядом высокую черноволосую Медб, пришедшую в сопровождении двух стражей, облачённых в отполированные до блеска чешуйчатые доспехи. От её стройной фигуры с высоко поднятой головой, от белой кожи, от бездонных непроницаемых чёрных глаз, даже от платья тёмно-алого шёлка буквально струилось величие... и, конечно, высокомерие, столь свойственное всем правителям. Другой бы мужчина восхитился этой женщиной и тут же пал бы ниц к её ногам, но Фер-Диад молча смотрел на королеву Коннахта и видел, как нелепо смотрится изящество и напускное благородство Медб на фоне угрюмых лиц воинов. Те стояли за спиной её стражников, измождённые бессмысленным походом, многие в шрамах, со следами прошлых битв. Они взирали на всю эту картину, точно зная, что беда не минует их вне зависимости от исхода боя.
Подняв печальные глаза к небу, устремив их в сторону надвигающихся туч, Фер-Диад развеял воцарившуюся тишину довольно странной фразой, казалось, сказанной совсем не к месту:
--
Скоро будет дождь.
Словно вторя ему, от столкнувшихся друг с другом туч раздался пронзительный удар грома.
--
Позволь мне обнять тебя на прощание, о великий Фер-Диад!
С этими словами Медб нежно и изящно раскинула руки в стороны, зазывая в свои объятия. Ничуть не стушевавшись, воин решительно направился к ней, повинуясь зову королевы Коннахта. Она обвила Фер-Диада тонкими покрытыми дорогим шёлком руками и громко, так чтобы услышали многие, произнесла:
--
Да пребудет с тобой благословение Махи[1]!
Не удержавшись от порыва всепоглощающего раздражения, Фер-Диад сжал хрупкое тело женщины с такой силой, что захрустели позвонки. Оба телохранителя королевы схватились за рукояти мечей. Он посмотрел в обращённое к нему испуганное лицо Медб, и, ослабив хватку могучих рук, прильнул к её уху и прошептал:
--
Скольких мужей ты уже погубила, королева Медб?
Он не стал дожидаться ответа. Фер-Диад быстро в несколько огромных стремительных шагов дошёл до колесницы, запрыгнул в неё и приказал ожидавшему его вознице трогаться в путь. Возница, проехав немного вперёд, резко развернул колесницу, объезжая по дуге расставленные палатки военного лагеря, и пустил коней рысью.
С чуть видимой победоносной улыбкой Медб смотрела в сторону удаляющегося на восток Фер-Диада.
Дождь застал воина и возницу ещё в дороге к единственному Броду через реку Ди. Лицо Фер-Диада, по которому стекали крупные капли дождя, не выражало никаких эмоций. Он продолжал безучастно смотреть вперёд, пока колесница мчалась к развязке в его судьбе. Куртка и рубашка под ней промокли насквозь, а светло-зелёный плащ, пропитавшись водой и оттого отяжелев, облепил его широкую спину.
Несмотря на узкое русло, река Ди была довольно полноводна с быстрым течением. Помимо Брода её можно пересечь на лодке или на плоту, но она протекала через равнину, лишённую каких-либо лесов за исключением небольших зарослей кустарников и ивовых рощ, удалённых друг от друга. Так что переправить пятидесятитысячное войско Коннахта возможно было только через тот самый Брод, к которому прибыл Фер-Диад.
На берегу у самого Брода он расстелил подстилку и овечьи шкуры, и под открытым небом стал дожидаться утра. Колесничий вместе с конями расположился поодаль от своего хозяина. Хотя дождь закончился, Фер-Диад долго не мог уснуть. Его сердце источилось кровью под гнётом страшного предчувствия. В голову без конца лезли дурные мысли. Всю ночь он проворочался на подстилке, и лишь к утру его одолел сон. Наверное, поэтому коннахтец не услышал грохота приближающейся колесницы. Возница насилу растолкал спящего Фер-Диада.
В этот ранний час окутанная лёгким туманом природа ещё спала. Не сыгравшие свою ночную песню из-за дождя сверчки прятались в высокой траве, устланной обильной росой. Не слышно было возни куропаток, что дремали в пасмурное утро. Даже река текла как-то беззвучно, без всплесков мелких рыбёшек, спасающихся от хищного окуня, без волн, разгоняемых ветром, который тоже затаился либо в тонких ветвях кустарника, либо в кроне одиноко стоявшей на другом берегу ивы. Лишь звук копыт мчащихся во весь опор коней да лязг боевой колесницы разрезал царивший вокруг покой.
С помощью возницы Фер-Диад надел кольчугу, а затем накинул наплечники и пристигнул их на груди красивой бронзовой застёжкой, на которой были выгравированы огамические надписи. Высокий шлем, покрытый эмалью и самоцветами, он оставил в руках, дабы встретить соперника, не скрывая лица.
Наконец, на противоположном берегу показался воин Ульстера. Он сошёл с колесницы и, сняв золотого цвета шлем в виде разинувшего пасть волкодава, хотел было поприветствовать противника.
--
Фер-Диад!? - в изумлении воскликнул он. - Не тебя я хотел увидеть здесь.
--
Приветствую тебя, Кухулин сын Суалтайма!
На лице совсем ещё юного Кухулина показались недоумение и тревога.
--
Не ты, о Фер-Диад, должен бы сражаться со мной.
--
Коннахт идёт войной на Ульстер, - с равнодушным спокойствием начал Фер-Диад. - Я же присягнул на верность своей стране и своему правителю... Как и ты, Кухулин.
--
Но когда мы жили у Скатах[2], разве не бились мы всегда бок о бок, разве не терпели мы вместе нужду и лишения? Разве не были мы друзьями в пиру и на празднестве? Разве не делили мы постель и не спали рядом?[3]
--
Я помню наши прежние деяния, о Кухулин, совершивший чудесные подвиги, помню, как мы вместе учились поэзии и боевому искусству. Теперь же мы по разные стороны. Ты воспользовался правом на поединок и одолел уже несколько коннахтских воинов, и теперь я стою пред тобой...
У Кухулина перехватило дыхание, он продолжал разговор, выдавливая из гортани слова:
--
Да мог ли я поступить иначе, когда все мужи Ульстера лежат в корчах и, стеная, не могут поднять оружия[4]. Да, я договорился с Медб о праве на поединок, но разве тебя, Фер-Диад, я вызвал. Нет! С кем угодно я готов биться, только не с тобой. Или тебя прельстили богатства твоей королевы, которыми она склоняла на свою сторону и меня?
--
Не думай, что взор мой затуманен блеском золота, Кухулин. Причина вовсе не в этом...
--
Так в чём же!? - не выдержав, выкрикнул Кухулин, и рядом из высокой травы вспорхнули две испуганные куропатки.
С кривой безрадостной ухмылкой Фер-Диад проговорил:
--
Такова судьба воина, друг мой. Мы рождаемся во славе наших отцов, живём, наполняя собственный кубок славой, и умираем, испив его до дна.
--
Не слишком ли жестока судьба, что заставляет братьев проливать кровь друг друга? Неужто, по-твоему, нанести раны названному брату является славным поступком?
--
Не славы жажду я, а страшусь бесславия. Думаешь, я не отказывал Медб, когда она умоляла меня выйти с тобой на поединок? Не думаешь ли ты, верный Пёс Улада[5], что я желал снискать славу в бою с тобой? Королева Коннахта жестока и коварна. Она пообещала опорочить моё имя. От Рат-Круахан[6] и по всей Эрин[7] пошли бы поэты с насмешливыми стихами о трусости некогда храброго Фер-Диада, филиды бы пели на улицах всех городов позорные песни обо мне. Именно поэтому моя рука нанесёт тебе раны сегодня. Не вспоминай о нашей дружбе, о Пёс Улада, это не поможет тебе.
Оба замолкли. Они стояли на разных берегах одной реки, не решаясь взять в руки оружие. В их сердцах скорбь теснилась с уродливой насмешкой злой судьбы.
Некоторое время Фер-Диад перекладывал свой шлем из руки в руку, смотря на безмятежное течение реки Ди. Вдруг взгляд его обрёл уверенность. Он быстро надел шлем и совсем неожиданно для Кухулина негромко, но ровным голосом произнёс:
--
Я думал, что смогу переступить через дружбу. Думал, что дороже славы для меня ничего нет. Прости, друг, я ошибался. Прощай!
Он развернулся и направился к колеснице, чтобы навсегда уйти с пути воина. Поступок храбрый и безрассудный, сродни самоубийству. Кухулин знал об этом и не мог дать другу совершить его. Голубые глаза юноши сверкнули. Он схватил короткий острый дротик и, прокричав: "Фер-Диад! Я не дам тебе уйти!" - метнул в повернувшегося на крик коннахтского воителя.
Фер-Диад отскочил в сторону. Слова Кухулина ещё отражались от изумрудных холмов эхом, разбившимся на тысячи звуков, когда коннахтец взял воткнувшийся в землю дротик и тихо произнёс: "Да будет так". В следующее мгновенье он, что есть силы, метнул его обратно. Пролетев мимо увернувшегося Кухулина, дротик воткнулся в молодую иву, пронзив её насквозь и расщепив ствол.
Тогда воины взялись за тяжёлые копья с широкими наконечниками. Кухулин уже пересёк на колеснице Брод и мчался на только набиравшую ход колесницу Фер-Диада. Копьё ударилось о щит и ушло в сторону, угодив в одну из шишек на нём. Фер-Диад устоял на ногах.
От резкого разворота кони пронзительно заржали. Возницы вновь направили колесницы на противника. Прикрываясь огромным щитом, Фер-Диад со всего маху ударил Кухулина, целя в грудь. Щит встал преградой на пути смертельного удара, но Кухулина отбросило назад, словно муравья снёс сильный ветер.
Только воин Ульстера, вставший на ноги, перевёл дух, и дыхание его восстановилось, как увидел, что к нему бегом направляется спешившийся и вооружившийся мечом Фер-Диад. Кухулин, подбегая к щиту, валявшемуся в нескольких футах от него, крикнул вознице:
--
Лаэг! Мой меч!
В то время как Пёс Улада поднял щит, продев руку в ремни из жёсткой кожи, колесничий Лаэг, промчавшись мимо своего хозяина и управляя колесницей одной рукой, другой бросил меч острием вниз, так чтобы он воткнулся рядом с Кухулином, и чуть не сшиб с ног набегавшего Фер-Диада. Подбежав к Кухулину, коннахтец тут же обрушил на него тяжёлый меч. Тот укрылся щитом и взмахнул в ответ уже подобранным оружием. Изловчившись, Фер-Диад отбил ответный удар своим грозным клинком и сильно оттолкнул щитом противника, отчего Кухулин упал навзничь, сумев при этом не выронить меча.
Одурманенный неистовством битвы, Фер-Диад начал наносить удары один за другим, будто рубил дрова. У Кухулина даже не было возможности встать. Он пятился назад, опираясь на изодранные о землю костяшки пальцев, что держали меч, и только успевал отбивать щитом непрекращающийся шквал атак. У него был всего один шанс выйти невредимым из-под сокрушительного напора Фер-Диада. Рискованный опасный для собственной жизни выпад вслепую нашёл плоть соперника. Неожиданно вынырнув справа из-за щита, меч пронзил бедро Фер-Диада. Сам Кухулин упал на спину. Когда он услышал истошный крик боли, вырвавшийся из груди Фер-Диада, то перевернулся на щите в левую от себя сторону, оголяя спину, и вскочил на ноги.
От коннахтца шёл пар, до того он разгорячился в бою. Хотя ткань штанов Фер-Диада выше колена окрасилась красным, рана оказалась не столь серьёзной. Меч вошёл в бедро с краю, не задев сухожилий.
Два друга, вовлечённые волей богов в смертельную схватку между собой, снова скрестили мечи.
Поединок продолжался чуть ли не до самого заката, и никто не мог взять верх, пока тяжело дыша Фер-Диад не сказал Кухулину:
--
Давай на сегодня закончим.
Пёс Улада согласился. Они передали оружие колесничим, обнялись ослабшими от напряжения и усталости руками и разошлись.
Кони обоих воинов устроились на ночлег в одном загоне, а их возницы грелись вместе у одного костра.
В сгущающихся сумерках вечера Фер-Диад перевязывал себе пораненное бедро. Он услышал шорох травы неподалёку. Кто-то пытался незаметно подкрасться к нему.
--
Кто крадётся ко мне? - заговорил он, не переставая перевязывать ногу, и после с усмешкой добавил, - Зверь дикий или человек? Или, может, пёс, сорвавшийся с цепи?
Кухулин недовольно фыркнул и вышел на освещаемую костром поляну.
--
Ты всегда был чуток на слух, Фер-Диад.
--
А ты всегда прятался в тени подобно пьянице, вышедшему из дома по нужде, Кухулин. Что привело тебя ко мне?
--
Я принёс лечебные травы.
Фер-Диад посмотрел на протянутый в его сторону кожаный мешочек, по всей видимости, с беленуцией, затем перевёл взгляд на левую руку Кухулина и спросил:
--
Уж ли не в этом бурдюке твои лечебные травы?
--
Нет... В нём вино. Причём очень хорошее, - как бы пытаясь доказать правдивость своих слов, Кухулин потряс бурдюк, в котором заплескалось уладское вино.
--
Думаю, вино поможет мне лучше. Хотя и целебные травы не помешают. Садись рядом, Кухулин, погрейся у моего костра да отведай оленины.
Сверчки стрекотали, как оголтелые. В ночном небе сквозь тёмно-лиловые облака слабым призрачным светом начала проглядывать луна.
Глотнув вина, Кухулин почувствовал как хмель приятным теплом растекается по его телу. Он передал бурдюк Фер-Диаду, который заново перевязал бедро, приложив к нему целительную беленуцию, и коннахтец также вкусил божественный напиток. Воины некоторое время сидели молча, пока Кухулин не спросил:
--
Послушай, Фер-Диад, Медб не предлагала тебе в жёны Финдабайр?
--
Свою прекрасную дочь? Да. Думается мне, что и в твои руки мог попасть этот дар, согласись ты перейти на сторону Коннахта.
Кухулин, улыбаясь, не проронив ни слова, кивнул головой.
--
Видимо мы с тобой не одни, кто мог стать её мужем.
--
Почему же никто не согласился, раз она так прекрасна?
С серьёзным видом, сдвинув в раздумье брови, Фер-Диад ответил:
--
Боятся, что Финдабайр подобно своей матери будет бросаться в койку к каждому встречному.
Друзья одновременно громко рассмеялись. Сверчки, испугавшись их раскатистого смеха, ненадолго притихли.
--
А ты с Медб?.. - Кухулин не успел договорить, как Фер-Диад выплюнул только что набранное в рот вино, подавившись им.
Немного откашлявшись, он озвучил и без того понятный ответ:
--
Нет, Кухулин... Хотя Фергус[8] разделил с ней ложе да и сейчас ночами посещает её шатёр.
--
Неужели Айлиль[9] не может уследить за своей женщиной. Будь она хоть трижды королевой, я бы не простил ей блуда. Выпорол бы у всех на виду.
Тихо, будто открывая страшную тайну, Фер-Диад прошептал Кухулину:
--
Ходят слухи, что король Айлиль ищет вовсе не женской ласки.
И снова смех зазвучал в прохладном ночном воздухе.
Внезапно Кухулин помрачнел.
--
Каким оружием мы будем сражаться завтра? - спросил он друга.
--
Тебе выбирать, Кухулин.
--
Тогда - всё или ничего, - сказал Пёс Улада, и Фер-Диад сокрушился всем сердцем, осознавая, что на следующий день одного из них уже не станет.
Когда Кухулин в поспешности покинул его, Фер-Диад сделал внушительный глоток оставленного ему вина и уснул в забытье, не видя снов.
На водной глади реки Ди заиграли блики от лучей солнца, которое появилось на небе среди малочисленных крохотных облаков. От его тепла земля дала испарину так, что на утоптанной ногами и копытами коней траве невозможно было рассмотреть собственных ступней. На рассвете облачённые в кольчуги и в шлемах, отливающих на солнце золотом, воины встретились у Брода, стоя на разных берегах, как и день назад. Лицо у Фер-Диада было бледным, и Кухулину сразу бросился в глаза его болезненный вид. Обеспокоенный он крикнул через реку:
--
Зачем же ты вышел на бой больным, Фер-Диад? Не стоит ли нам отложить поединок ещё на день?
--
Ни к чему слова, Кухулин. Сражайся! Бери оружие и сражайся.
Оба взяли у возниц крепкие острые копья и широкие щиты. Из-под ног Фер-Диада полетели брызги, когда он ринулся вперёд. И Кухулин рванул навстречу ему.
Встретив соперника посреди Брода, Фер-Диад в прыжке занёс копьё над головой Кухулина. Металлический наконечник ударился о щит, а сам Кухулин отшатнулся в сторону. Фер-Диад тут же перехватил своё копьё так, чтобы большой палец оказался сверху древка, и попытался пронзить левый бок Кухулина. Пёс Улада парировал и этот удар, и на сей раз сам сделал выпад. Безуспешно.
Они бились до самого полудня, и ни один не желал уступать. Тогда Фер-Диад решил обезоружить Кухулина. Прикрываясь щитом, он резко ушёл влево и ткнул копьём в надежде ранить воина Ульстера в плечо, дабы кисть в болезненной судороге выпустила из пальцев оружие. Пот, заливший глаза, помешал Фер-Диаду исполнить задуманное. Острие прошло под мышкой Кухулина. Коннахтец, поскользнувшись на камне, покрытым илом, подался вперёд на защитника уладов и не успел вовремя одёрнуть копьё обратно. Воспользовавшись такой оплошностью, воин Ульстера зажал древко копья Фер-Диада между предплечьем и телом, сделал усилие и сломал его. Однако Фер-Диад, выбросив негодный обломок, мгновенно схватился за копьё, скользнувшее острием по кольчуге, и притянул к себе ошарашенного Кухулина. Их щиты столкнулись и, больно ударившись о край, Пёс Улада в кровь разбил себе нос.
--
Мечи! - в исступлении закричал он.
Воткнув в песчаное дно отобранное у Кухулина копьё, Фер-Диад сломал его ногой и резкими шагами, разгоняя воду, пошёл к вознице за мечом.
Кольчуга Кухулина была залита кровью, всё ещё текшей слабой струйкой из носа, когда он с мечом в руках встретил мощный напор Фер-Диада. Воины обменивались сокрушительными ударами. Вскоре руки, державшие щиты онемели, и они не успевали защитить себя. Наконец, Фер-Диад застал Кухулина врасплох и ударил его мечом, вонзив его глубоко в плечо. Река окрасилась обильной кровью и, казалось, вместе с воплем Пса Улада кричат демоны, духи и воют оборотни. Взор Фер-Диада застлал туман. Он видел, как воды Брода ушли из-под ног. Он и раненый Кухулин стоят посреди сухого русла реки, потому что гладь реки отступила перед ними в ужасе.
Наваждение исчезло. Коннахтец почувствовал острую боль во всём теле и увидел, как Кухулин по колено в воде, отбросив щит, спотыкаясь и крича, бежит к возничему.
Он просил у Лаэга га булга - смертельное оружие, пользоваться которым его и только его одного научила Скатах. Тем временем Фер-Диад, превознемогая боль в онемевших вдруг ногах пошёл вслед за ним.
Кухулин взял из воды брошенное возницей га булга. Он обернулся к надвигающемуся на него Фер-Диаду и продел ногу в металлический карман своего оружия. Кухулин мог в любой момент метнуть га булга, поэтому воин Коннахта остановился. Видя движение ногой, коннахтец опустил щит, прикрывая живот и ноги.
Из воды, словно взбесившаяся хищная рыба с острыми зубами, вылетело га булга и прошло поверх щита сквозь кольчугу, погрузившись глубоко в грудь и вонзившись в каждую жилу своими зубцами. Фер-Диад ещё стоял на ногах, когда задыхающийся Кухулин подошёл к нему с коротким мечом в руке. У Фер-Диада подкосились колени. Опираясь на щит, окровавленными губами он промолвил:
--
Довольно! Теперь я умру.
Пёс Улада продолжал жадно хватать ртом воздух, вникая в обрывистую речь друга.
--
Прошу... прошу, Кухулин. Перенеси меня...
Фер-Диад совсем ослабел, и Кухулин едва успел подхватить его.
--
Перенеси через брод... Умереть... чтобы умереть на той стороне.
Собрав последние силы, Кухулин поднял Фер-Диада и, пройдя несколько шагов, упал вместе с ним в воду. Он взял под руки своего друга и потащил волоком, как услышал приближающихся колесничих, желающих ему помочь.
--
Нет! Нет, я сам. Уйдите. Прочь!
И возница Фер-Диада, и Лаэг вернулись назад.
Слёзы потекли по лицу героя Ульстера, а изо рта героя Коннахта сочилась кровь, но он продолжал дышать. Кухулин смог-таки перенести Фер-Диада на северный берег, чтобы он умер на стороне своих предков. В горле Фер-Диада что-то заклокотало, и губы зашевелились, подзывая Кухулина. Воин Ульстера нагнулся к коннахтцу, пытаясь расслышать его последние слова.
--
Злая судьба... свела нас... и злое это дело, что я погиб... - дыхание заканчивалось, и жизнь покидала его, - от твоей руки.
В серых глазах навсегда угас свет жизни. Всем телом Кухулин содрогнулся в рыданиях. Он сам готов был упасть и умереть рядом с Фер-Диадом, такая слабость охватила его.
Сквозь пелену горестного забвения до него пытался докричаться Лаэг:
--
Вставай, Кухулин, - тормошил колесничий своего хозяина за плечи. - Поднимайся, армия Коннахта уже на подходе.
--
Зачем? Зачем мне вставать, - вопрошал Кухулин, продолжая рыдать, - когда он погиб от моей руки?
Лаэг положил израненного, находящегося уже в беспамятстве Кухулина в колесницу и во весь опор погнал лошадей в Эмайн-Маху[10]. Бездыханное тело Фер-Диада возничий коннахтского героя вёз в военный лагерь королевы Медб.
Наспех омытое тело в чешуйчатых доспехах, отполированных до блеска, держа на груди меч с золотой рукоятью, лежало в открытой повозке. Рядом перед тысячами своих воинов стояли Медб, её муж Айлиль и бородатый благородного происхождения мужчина с проседью в волосах, коим был Фергус. Она подняла вверх руку, чтобы прервать ропот в толпе и громким властным голосом заговорила:
--
Сегодня печальный день для всех нас! И я скорблю вместе с вами, мои верные воины. День этот запомнится на века, ибо ознаменован он не только смертью Фер-Диада, но и поражением Кухулина, некогда непобедимого бойца Ульстера. Рука Фер-Диада нанесла серьёзные раны Псу Улада и открыла нам дорогу на Ульстер, сохранив сотни жизней. Так возрадуемся же последней победе славного и храбрейшего из воинов Эрин Фер-Диада!
Подбрасывая копья и поднимая вверх мечи, подданные королевы Медб разразились радостными кликами, хоть и скорбели сердцем.
Войско Коннахта двинулось к Броду Фер-Диада, и там, подняв тело, его уложили в могилу, над которой водрузили вытащенный из реки огромный камень, где огамическими письменами вывели: "Величайший воин Эрин Фер-Диад сын Дамана из племени Фир Болг".
Последние лучи медного солнечного диска пролились над холмами. Угасая с каждой минутой, они провожали, озаряя спины, воинов Коннахта, ворвавшихся в земли Ульстера и готовых разорить их. На могилу Фер-Диада легла тень, и только одинокая ива на противоположном берегу, пронзённая насквозь дротиком, ствол вокруг которого уже начал подсыхать, ловила кроной остатки тепла заходящего солнца.
Немало дней пролежал Кухулин в слабости и оцепенении. Когда он наконец открыл глаза, то увидел сидящего у изголовья своего отца. Суалтайм сразу разглядел беспокойство на лице сына.
--
Не беспокойся, Кухулин, проклятье спало с воинов Ульстера, - заговорил с ним отец, пытаясь отвлечь от тревожных мыслей. - Они уже защищают родные земли с оружием в руках.
Кухулин отвернулся к стене. Он облизал пересохшие губы и попытался задать вопрос. Из гортани вырвались странные звуки. Он прочистил горло и после, повернув голову к Суалтайму, спросил:
--
Ответь мне, отец, почему судьба так жестока к нам? Почему она заставляет нас наносить смертельные раны тому, кого мы любим?
--
Кухулин, сын мой, судьба здесь ни при чём. Так всегда было, воюют короли, а глотки друг другу грызут их верные псы.
Декабрь 2010-январь 2011 г.
Егор Торлов. Собачий долг
[1]Маха - одна из трёх богинь войны и разрушения наряду с Морриган и Бадб.
[2]Скатах - великая воительница, обучавшая военному искусству Кухулина и Фер-Диада.
[3]Томас Роллестон Мифы, легенды и предания кельтов / Пер. с англ. Е.В. Глушко. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2010, стр. 179.
[4]По преданию жители Ульстера некогда оскорбили и унизили богиню Маху, представшую пред ними в образе беременной женщины, и она прокляла их, сказав, что каждый раз в минуту опасности их воинов будет одолевать недуг и тело будет пронзать боль, которую испытывает каждая женщина при родах.
[5]Кухулин (букв.) переводится с кельтского как пёс Кулана. Имя, данное Кухулину при рождении, - Сентанта.
[6]Рат-Круахан - столица Коннахта.
[7]Эрин - древнее название Ирландии.
[8]Фергус - воин, служивший королю Ульстера Конхобару, взбунтовавшийся после смерти своего сына и перешедший на сторону Медб.