Вышла в Канаде на русском языке моя книга про Каспийское мореходное училище:
http://www.lulu.com/shop/vladimir-tormyshov/stupeni-na-peske/paperback/product-23140152.html
Там полностью напечатана вся повесть.
Глава девятая.
Когда вам все окончательно надоедает, вы можете сколько угодно ждать, когда случится какое-либо событие, которое может быть изменит вашу скучную унылую жизнь. Чаша терпения рано или поздно кончается, и это происходит всегда неожиданно, и тогда происходит что-то неординарное в вашей жизни.
Рано утром, со всех ног несясь на зарядку, меня отловили на лестнице курсанты с четвертого курса, и заставили идти мыть им кубрик. Я, как мог, быстро выполнил порученную мне работу и уже собрался идти на завтрак, когда ко мне откуда-то сзади подошел крепкий парень с ехидной ухмылкой, который заставил меня мыть полы вместо него и с размаха ударил рукой меня в живот. Когда не ожидаешь ничего подобного, - приходится туго. Пресс я, конечно, не напряг. Удар был такой сильный, что я согнулся пополам и получил еще серию ударов в живот. После чего я благополучно упал на пол и затих.
- Ты как полы моешь, сука? - заорал он мне, продолжая меня бить ногами.
- Совсем, козлы, нюх потеряли? - не унимался здоровяк. - Да если б я так мыл пол, когда сам был первокурсником, - меня бы давно уже убили бы.
- Я сейчас получше пол вымою, - попытался вставить я слово в его гневный монолог.
- Ты кому шару гонишь, сука? Ты меня, что недоумком считаешь, падла?
Он взял меня за грудки, и рывком поднял с пола, и поставил на ноги.
- Если вы по-хорошему не понимаете, то будем по-плохому. Понял? - услышал я и получил новый удар в живот, после которого я потерял сознание.
Сколько я валялся на полу, сказать не могу, потому что очнулся я от крепкого мата и ударов по ребрам.
- Ты посмотри на него, - услышал я, открывая глаза - уже симулировать, научился, падаль. Вставай! Быстро!
Я медленно встал, чувствуя как меня мутит, и как кружится все вокруг.
- Можно я пойду в роту? - спросил я своего мучителя. У нас там сейчас будет утренняя проверка.
- Ладно, иди. - Неожиданно смилостивился четверокурсник.
- Можно я схожу в гальюн? - спросил я, держась за живот. - Меня что-то тошнит.
- Нельзя, бегом в роту, но после проверки чтобы был здесь как штык, понял?
- Понял, что же тут непонятного. - Ответил я, и что было сил, побежал в роту.
По дороге меня никто не остановил и не заставил работать, и я был доволен хотя бы такой маленькой, перманентной удаче.
Когда я пришел в роту, утренняя проверка шла уже вовсю, но благодаря тому, что наша группа находилась в самом конце списка личного состава всей роты, я успел крикнуть: "Я", когда прочитали мою фамилию.
После проверки я чувствовал себя отвратительно, - живот сильно болел и меня тошнило. Поэтому, после окончания переклички и личного осмотра курсантов, я подошел к старшине роты из числа первокурсников - Алипкалиеву Максаду - не то киргизу, не то казаху по национальности.
Сам он, единственный в нашей роте, уже отслужил в армии и жил отдельно от всех первокурсников в комнате, которая находилась прямо около входа в нашу роту. Внешность его была своеобразна: на восточном лице с выдающимися скулами блестели узкие хитрые восточные глазки, при этом он был небольшого роста, но очень сильный парень. Было в нем что-то звериное. Что-то от сильного, хитрого хищника. В роте его все уважали и немного побаивались, как впрочем, любое начальство.
- Товарищ старшина, - обратился я к нему по уставу. - У меня живот болит, а мне сейчас нужно идти к четвертому курсу и мыть кубрик.
- Сильно болит-то? - участливо спросил он меня.
- Да, сильно, - ответил я, - и еще как-то странно тошнит.
- Тогда сделай так: сначала сходи к тем, кто тебя "запахал", а потом сходи обязательно в медпункт.
- А что у нас в училище даже свой медпункт есть? - искренне удивился я.
- Есть. На втором этаже. - Сказал Максад. - Поднимешься на второй этаж, потом направо и до конца коридора, там увидишь на одной из дверей табличку с надписью: "Медпункт". Понял?
- Понял. Спасибо. - Сказал я старшине и впервые за последнее время почувствовал благодарность к человеку, который мне просто искренне посочувствовал.
- Ну, счастливо, не болей. - Одобряюще улыбнулся мне Максад.
Честно говоря, я почему-то рассчитывал, что этот взрослый, сильный парень заступится за меня. На что я надеялся? Честно говоря, - не знаю. Наверное, на чудо. Ведь, по сути, этому человеку было это нетрудно сделать, но тогда он бросил бы вызов системе, но он был не готов к этому, да и, видимо, не хотел. Мне стало немного грустно и чуть-чуть обидно. Но что мог сделать один человек против целой системы, которая давно работала как часы.
И я поплелся вниз, перемывать плохо вымытый кубрик. Когда я закончил работу и пришел в медсанчасть, там уже сидело несколько курсантов. Я занял очередь и стал терпеливо ждать.
Когда очередь дошла до меня, тошнота почти прошла, и я жалел лишь об одном - что не успел позавтракать вместе с ротой. Кто не успел, - тот опоздал. Этот закон железно действовал в нашей столовой. И если кто-либо не успевал к приему пищи, он оставался, голоден, а перекусить что-либо где-то еще было просто немыслимо, потому как в город мы самовольно выти не могли. Поэтому, даже если курсант оставался голодным, это никого не волновало, кроме него самого, и ему оставалось только терпеть, дожидаясь следующего приема пищи.
Передо мной стоял парень с нашей группы родом откуда-то с Кавказа, сам он был русским, а жил где-то в Грозном. Он был немного полноват и добродушен как медведь, ростом чуть выше меня, взгляд его был немного с хитрецой, и поэтому никогда точно невозможно было угадать, говорит он правду или врет. В его внешности была одна черта, которая ему немного портила жизнь, - у него были слишком полные губы, и мне он временами напоминал большого и толстого карася, который плавает в реке в поисках пищи. Однокурсники его за это поддразнивали, и он, чтобы не заклевали его совсем, вынужден был бросаться с кулаками на своих обидчиков, что происходило не так уж редко. Поскольку сам я тоже был далеко не красавец и испытывал аналогичные "проблемы" из-за своих больших ушей, по которым постоянно получал щелчки, если стоял в первой шеренге во время перекличек роты, то я симпатизировал Валерке Тихонову - так звали этого добродушного "карася".
- Ты давно здесь стоишь? - спросил я своего одногруппника.
- Сразу после завтрака пришел. - Ответил он, ковыряясь спичкой в зубах.
- А что на завтрак давали? - спросил я, чувствуя, как от голода начинает сосать под ложечкой.
- А ты что на завтраке не был? - поинтересовался Валерка, продолжая методично ковыряться в зубах.
- Нет. Кубрик мыл у четвертого курса, а когда закончил, завтрак тоже кончился, столовая была закрыта, - сказал я, держась за живот.
- На, пожуй маленько, крепче будешь. - Сказал он, доставая из кармана брюк кусок хлеба.
- Спасибо, - поблагодарил я его, пряча хлеб в карман, - Ты, что тут делаешь, - заболел?
- Типун тебе на язык - сказал Тихонов, лукаво улыбаясь. - Закосить я хочу, понимаешь - ЗАКОСИТЬ. Надоела эта чертова бурса. Пашешь, - пашешь как трактор, а толку чуть. Работы становится все больше и больше и конца-края этому не видно. Отдохнуть хочу в больнице как нормальный человек, чтобы никто меня не заставлял работать, как раба вместо себя.
- А что это, значит, - закосить? - спросил я, совершенно не понимая, как он собирается косить, и что можно косить в медпункте, когда трава там расти, по моему убеждению, ну никак не могла.
- Темный ты - Тихонов печально покачал головой, сочувственно глядя на меня.
- Закосить - это означает симулировать какое-нибудь заболевание. Только ты молчи, что я хочу симулировать, просто надоело все до чертиков. Я сюда поступал учиться, а не работать на этих сволочей-старшекурсников. Прошло почти уже два месяца, как я здесь, и чему меня научили? "Пахать" как лошадь и получать ни за что по морде? Ты вспомни - мы хотя бы один раз нормально подготовились к занятиям? Да ни разу! Ты хотя бы раз проспал за ночь больше шести часов?
Валерка тяжело вздохнул и закурил сигарету.
- Что же ты собираешься симулировать? - с интересом спросил я.
- А что получится, то и буду, пока еще не знаю точно, - Тихонов глубоко затянулся и несколько раз махнул рукой, рассеивая табачный дым.
- Скажу: голова болит, слабость, тошнит, головокружение, температура.
- А есть у тебя температура? - участливо поинтересовался я.
- Не, - Тихонов грустно вздохнул, выпустив струю дыма, сплюнул на пол и сказал, обращаясь ко мне:
- Вот тут я рассчитываю на твою помощь, ты войдешь, когда градусник будет уже у меня, и постараешься меня заслонить от врача хотя бы секунд на десять-пятнадцать. А я в это время набью температуру.
- Как это? - непонимающе спросил я.
- Есть куча способов для этого, - Валерка довольно улыбнулся.
- Например, натереть градусник о фланку. Она все-таки шерстяная, а при трении о шерсть температура в градуснике повышается. Или помешать градусником чай. В крайнем случае, можно взять градусник в руку так, чтобы колбочка, где находится ртуть, была сверху, а сам градусник был зажат в кулаке, потом совершаешь несколько резких ударов о колено, и температура в градуснике увеличивается за счет силы инерции. Физику в школе нужно было учить лучше. - Назидательно закончил он свою речь о симуляции.
- И ты думаешь, у тебя получится? - с сомнением спросил я.
- Конечно, в первый раз что ли? - Тихонов весь светился от чувства собственной значимости.
- А если попадешься?
- Да даже если и попадусь, - ну чем я рискую? В крайнем случае, не попаду я в больницу или санчасть. Из училища меня не выгонят, морду не набьют, на крайняк - прочитают нотацию о смысле жизни и наличии совести, а от этого никто еще не умирал. - Валерка весело подмигнул мне.
- Хочешь, анекдот расскажу? - спросил я его, когда пауза в разговоре несколько затянулась.
- Давай, - сказал он, доставая очередную сигарету.
- "Как-то раз столкнулись два автомобиля. Обе машины разбиты в лом и ремонту уже не подлежат. Из одной машины выскакивает здоровяк - хохол, хватает сидящего в другой машине хлипкого еврея за грудки, и говорит тому:
- В этой аварии полностью ты виноват, видишь, у меня в машине мужик сидит. И он все видел, так что давай обойдемся по-хорошему, без милиции. Ты мне даешь тысячу, и разбегаемся в разные стороны без базара. Если нет, - то я тебя тут убью, и скажу, что так и было в результате аварии.
Еврей видит, что дело плохо и говорит хохлу:
- Что хочешь - делай, но у меня таких денег нет, да и навряд ли я их смогу заработать.
- Тогда дачу давай - не унимается хохол.
-Да нет у меня дачи" - отвечает еврей.
- У родственников займи. - Не отстает хохол.
- Да никого у меня нет. - Говорит еврей, - есть только один бобер-полоскун.
- Ладно, - говорит хохол, - поехали поглядим на твоего бобра; в крайнем случае, я себе шапку из него сошью.
Приезжают они домой к еврею, - видят: в ванной бобер белье стирает.
- А что он еще умеет делать? - спрашивает хохол.
- А еще он минет умеет делать, - говорит еврей.
- Дай-ка я попробую, как это у него получается. - Говорит хохол и уходит с бобром в спальню. Через некоторое время возвращается довольный, и говорит:
- Я забираю зверя себе. Считай что мы в расчете.
Приезжает хохол домой, бобра несет под мышкой. Жена его спрашивает:
- Что это ты домой приволок?
- Это - бобер-полоскун - отвечает ей хохол. - Научи его блинчики готовить и сало солить, а сама - уматывай, чтобы духу твоего в моем доме не было".
Валерка весело расхохотался и чуть не задохнулся, пытаясь унять смех, чтобы его не было слышно. Лицо его при этом покраснело, а из глаз катились слезы. Руками он держался за живот и согнулся пополам. В это время вышел врач из медпункта и сказал:
- Следующий - заходите. Вам что - плохо? - спросила врач, обращаясь к Валерке, который был красный как рак, и издавал нечленораздельные звуки, подавляя смех, который его разбирал.
- Да, - сказал Тихонов, утирая слезы, - похоже, что я заболел.
Я остался один в коридоре и стал уныло размышлять о "прелестях" курсантской жизни. Дома я и представить не мог, что могут быть такие порядки, как у нас в училище, где тебя ни за что ни про что могут ударить, избить, "запахать", унизить. И все по одной простой причине - потому что ты - "молодой", салага-первокурсник.
Что самое удивительное во всей этой ситуации так это то, что те, кто издевался над нами, в свое время сами были первокурсниками. Все мои понятия о чести, совести, справедливости рухнули, как карточный домик, когда я попал в стены родной мореходки и оказался бесправным существом в стенах училища, потому что был первокурсником, а неписаные законы мореходки ставили нас в положение рабов, мальчиков для битья.
Что касается третьего и четвертого курса, то они могли нас не заставлять работать на себя. Могли, но зачем что-то делать самому, когда можно привести молодого пацана и заставить его сделать грязную работу вместо тебя. Так проще и удобнее. А совесть - кому она нужна эта совесть?
- Следующий, - услышал я голос врача, - проходите, я вас посмотрю, пока больные меряют температуру. Что с вами?
- Живот болит, доктор - сказал я, понимая, что пока я стоял в очереди болеть живот стал меньше.
- Ладно, раздевайтесь до пояса. - Сказал врач, садясь за стол.
Когда я стал раздеваться, я обратил внимание на Валерку Тихонова, который еще находился в кабинете и делал страшные глаза, жестом показывая, чтобы я заслонил его от врача. Я как мог медленнее снимал франку и тельняшку, максимально заслоняя собой ребят, измеряющих температуру. Между тем они время не теряли - кто-то тер градусник о брюки, кто о фланку. Валерка взял градусник в руку и несколько раз ударил о колено, потом посмотрел на полученный результат, довольно улыбнулся и засунул его под мышку.
- Что-то ты долго копаешься, курсант, - сказал врач, интеллигентный тридцатилетний мужчина с крупным лицом потомственного крестьянина. - Ложись на спину, на кушетку.
Я покорно лег, готовясь к самому худшему. Жизнь научила меня ожидать только лишь плохое, поскольку последнее время ничего хорошего со мной не происходило.
Ибо ожидать чего-то хорошего от той жизнь, которой я тогда жил, было очень легкомысленно. Из меня уже выбили всю наивность и веру в светлое "завтра", как, впрочем, и изо всех моих однокурсников. Мы все были обречены на несчастье и все чувствовали эту обреченность. Никто уже не роптал. Все лишь мечтали, чтобы поскорее закончился первый курс, и мы бы могли вздохнуть свободно.
Доктор долго мял мой живот, и, наконец, сказал:
- Похоже у тебя аппендицит. Иди сейчас в каптерку, возьми парадную форму, переоденься и доложи командиру роты, что я кладу тебя в больницу. Потом приходи сюда, да не тяни, а я сейчас "скорую помощь" вызову по телефону.
Пока я докладывал нашему командиру роты, и ждал когда придет женщина, заведующая каптеркой, чтобы я мог взять парадную форму одежда, появился Тихонов.
- Ну, как дела? - спросил я его.
- Хреново, - и Валерка с досадой махнул рукой, - в больницу не положили, в санчасть тоже. Дали таблетки и освобождение от занятий и нарядов. И все.
- По крайней мере, отоспишься в нормальных условиях, - сказал ему я, - а то лично мне наши занятия в учебном корпусе напоминают лежбище сонных медведей, находящихся в зимней спячке. Если к концу урока не спят хотя бы трое, это было большим достижением для нашей несчастной, вечно не выспавшейся группы первокурсников.
- А чему тут удивляться - спим-то иногда по два-три часа в сутки, - Валерка улыбнулся чему-то своему, - Я, когда начинаю слушать некоторых наших преподавателей сразу спать хочу со страшной силой.
- Интересно как преподаватели это терпят?
Валерка усмехнулся и сказал:
- А что им остается делать? Ходить будить, что ли нас?
- Может быть, они нас просто понимают? - высказал я свое предположение.
- Может быть, они за годы работы привыкли уже ко всему, даже к тому, что для нас является шокирующим.
Валерка махнул рукой по направлению к кубрику и сказал мне:
- Пойдем в кубрик, что мы тут стоим как тополи на Плющихе. Я просто хотел попросить тебя сделать одно доброе дело для меня.
- Послушай, - обратился Тихонов к дневальному, который стоял около входа в роту, - Видишь, - человек болеет. Придет эта тетка из каптерки, крикни нам, ладно?
Когда мы пришли к себе в кубрик, Валерка взял тетрадку, и что-то написал в ней, потом дал листок мне, и попросил извиняющимся голосом:
- Не в обиду - будешь в городе: отправь телеграмму мне домой.
Он достал из кармана деньги, отдал их мне и сказал:
- Сам знаешь: в самоволку сейчас не сорвешься, а я хотел бы отправить ее пораньше, только никому не говори, что в ней.
- Ладно, не скажу, - ответил я, беря листок и читая его. Там было написано: "Мама, пришли телеграмму, что ты смертельно больна или что-нибудь в этом роде, я смертельно устал тут, и буду очень благодарен тебе, если хотя бы неделю смогу как человек отдохнуть дома".
Я внимательно посмотрел на своего одногруппника, не зная что сказать. За те годы, что я учился в школе и жил дома, меня воспитывали в духе коммунизма и идеалов справедливости и врать я, до того как попал в мореходку, не мог, потому что считал это плохим, да и не умел.
- Что ты на меня так осуждающе смотришь? - сказал Валерка. - Вон с нашей группы Пидкипный попал в больницу, выписался из нее пятого числа, поехал домой и поставил перед пятеркой единичку - получилось, что выписался он пятнадцатого, а все это время пробыл дома, отдохнул.
- А разве так можно делать? - наивно спросил я своего собеседника.
- Можно, только осторожно, чтобы никто не знал. Тихо-тихо сделал и молчи. Чего лишний раз трепаться. Ты поможешь мне, когда-нибудь я тебе тоже помогу.
В это время из коридора послышался голос дневального:
- Рота! Смирно!
И через некоторое время:
- Рота! Вольно! Кто просил? - заведующая каптеркой пришла. - Услышали мы крик дневального.
Я пошел в каптерку, взял парадную форму одежды, в кубрике переоделся, сдал робу на хранение в каптерку и пошел в санчасть. Машина "скорой помощи"" уже стояла около входа в наше общежитие, и через некоторое время я оказался в больнице. Там у меня взяли необходимые анализы и положили в палату, где я сразу, как только голова коснулась койки, заснул.
Аппендицита у меня, к счастью, не обнаружили, но признали колит, от которого меня лечили дней десять, а потом выписали. Все это время я только спал и ел. И как мне показалось, даже выспался.
Когда я вышел на улицу, идти в училище категорически не хотелось. То ли осенний воздух так на меня подействовал, то ли общение с нормальными гражданскими людьми, которые меня ничего не заставляли делать, а может это просто свобода опьянила своим дыханием затюканного, замордованного бедного курсанта как знать, но вместо того, чтобы идти в училище я ходил гулял по городу наслаждаясь жизнью, а ближе к вечеру я пошел в кино.
Я шел по полупустому городу и вдыхал ароматы золотой умирающей осени, я смотрел на озабоченных, спешащих людей, штурмом берущих трамваи, на их лица, на реку по имени РА, спокойно несущую свое величие и мне было хорошо. Голова буквально кружилась от ощущения свободы и какой-то неземной радости. Кровь стучала у меня в висках и, казалось, что вся душа устремлена куда-то высоко-высоко вверх.
Я с удовольствием посмотрел в кинотеатре фильм "Трюкач". Фильм мне дал ощущение полной свободы от всего того кошмара, что остался в прошлом. Моем недавнем прошлом.
Когда я вышел из кинотеатра, сгустились сумерки, и улицы осветились ярким неоновым светом, на небе сияла полная желтая луна, похожая на головку сыра светящегося изнутри. На небе висели небольшие перистые облачка, которые совершенно не закрывали громадные великолепные звезды. Эти звезды смотрели прямо на меня и согревали, казалось душу своим далеким неземным светом.
С удивлением я поймал себя на мысли, что возвращаться в общагу мореходки я просто не могу. Не могу, и главное, я не хочу.
Какое-то время я ходил по городу, обдумывая все так и эдак, но чем больше я думал, тем сильнее укреплялся в мысли, что мне нужно ехать домой. Никакому логическому объяснению мое желание не подчинялось, мной полностью овладело чувство свободы. Я сел на троллейбус, доехал до вокзала, купил билет на поезд и буквально через полчаса уже сидел в купе плацкартного вагона, следя за тем, как город исчезает из вида.
Сказав, что мать удивилась, увидев меня, - значит, ничего не сказать. Она была просто шокирована. Через некоторое время, придя в себя, она спросила:
- Ты в отпуск приехал или как?
- Если честно, то не знаю, - ответил я.
- Ладно, проходи, чего стоишь на пороге как не у себя дома. - Сказала мне мать.
- Есть будешь?
- Буду, - сказал я, - целый день в поезде ничего не ел, денег не было.
Сидя на кухне, и уминая за обе щеки домашний борщ, я впервые в жизни подумал о том, как хорошо все-таки дома. Спать можно, сколько хочешь, завтрак, обед и ужин не пропустишь - холодильник всегда на месте. Никто не издевается и бьет тебя за то, что ты что-то там не так сделал. Дома ты относительно свободен и независим.
Дня через два состоялся наш с матерью откровенный разговор.
- Володя, значит, получается, что ты сбежал из училища? - спросила меня мать.
- Почему это сбежал? - ответил я вопросом на вопрос, понимая, что, по сути, мать права.
Но что я мог ей ответить? Что? Как рассказать человеку, даже самому близкому и родному то, что с тобой было? Как объяснить, почему солдат и курсантов тянет домой? Все это нужно прожить и прочувствовать. Но если в армии солдат связан присягой и оставлении воинской части считается преступлением, то курсанты различного рода училищ, где действует общевойсковой устав, не связан присягой. Поэтому им максимум, что грозит за самовольное оставление расположение училища - это отчисление.
И никого абсолютно не волнуют побудительные причины твоего поступка. Если тебя бьют днем и ночью, - то не до смерти же. Если над тобой издеваются, то пыток ведь не применяют. Если тебя заставляют работать вместо себя - так это просто потому, что ты просто "молодой" еще.
Такова философия армейской и курсантской жизни. А если такая философия тебя не устраивает, и ты сбегаешь от такой скотской жизни домой, то за это тебя накажут по всей строгости закона.
Если ты солдат или матрос срочной службы - тебя отправят годика на три в дисбат, где условия жизни в прежней казарме твоей родной, проклинаемой тобой части, покажутся тебе просто раем по сравнению с жизнью в дисциплинарном батальоне. Если ты курсант - тебе повезет больше, - тебя просто исключат, но через некоторое время ты можешь об этом сильно пожалеть, потому что тебя загребу в ряды наших доблестных Вооруженных сил, где над тобой могут издеваться еще сильнее.
- Что ты молчишь? Я с тобой разговариваю. - Вывела меня из глубокого раздумья мать.
Что мне оставалось делать? Сознаться в своей минутной слабости? Или придумать что-то, что оправдало бы меня в ее глазах? Я предпочел рассказать все, как было на самом деле, рассчитывая если не на полное понимание, то хотя бы на сочувствие.
После моего рассказа мать некоторое время молчала, а потом сказала:
- Думай сам, как быть - тебе жить. Отдохни пока дома, а там дальше видно будет.
Дома я отдыхал, смотрел телевизор и наслаждался жизнью нормального человека. Спал я как убитый часов по пятнадцать в сутки. Ел за троих. Все было хорошо, но на душе было как-то неспокойно. В чем причина этого беспокойства я не понимал, но по мере того как проходило время это чувство все более усиливалось. Так прошла неделя. И однажды вечером, сидя у телевизора, мать сказала мне:
- Сыночек, что же ты собираешься делать дальше?
Я ждал этого разговора, но я так и не смог ничего решить для себя. Я впервые в жизни почувствовал себя человеком. Свободным человеком. И терять эту свободу мне очень не хотелось. Но я не мог так сразу отказаться и от своей мечты. Если ты о чем-то долго думаешь и мечтаешь, то твои мечты могут осуществиться, но для этого нужно что-то делать или чем-то пожертвовать. Чтобы стать счастливым, часто нужно пожертвовать собственной скукой. Это я очень хорошо понимал. Но вместе с тем я должен был пожертвовать и своей свободой. А этого-то мне больше всего и не хотелось. Почему для осуществления своей заветной мечты я должен был жертвовать самым дорогим, что было у меня на свете?
Реальная жизнь никак не хотела стыковаться с моими представлениями о справедливости. И это было либо потому, что мои представления не соответствовали жизни; либо сама жизнь была несправедливой до крайности. Но и то и другое меня не устраивало, поэтому принять правильное решение было практически невозможно. В любом случае я оставался в проигрыше.
Но что-то делать все-таки было необходимо. Это я и сам прекрасно понимал. Если бы моя мать получала хорошую зарплату, а папа был миллионером, такая проблема у меня не возникла бы никогда, но мать воспитывала одна двоих детей: меня и моего брата, поэтому сидеть на ее шее я не мог себе позволить. Я как мог, обрисовал ей ситуацию, в которой оказался. Через некоторое время она сказала:
- Володя, может быть, ты потерпи немного. Скоро уже Новый год, потом у вас экзамены, сдашь их - приедешь в отпуск, отдохнешь дома. Считай, уже полгода прошло. А там еще чуть-чуть и наступит лето, первый курс глядишь и кончился. А на втором глядишь, - будет полегче.
- Мам, понимаешь, не могу я там больше находиться, - сказал я, тяжело вздыхая, пряча глаза. - Чувствую, что постепенно перестаю быть нормальным человеком.
- Сынок, ты не кипятись, подожди, - мать тоже не смотрела на меня, уставясь в пол. - Выучишься, у тебя и зарплата будет хорошая, и мир сможешь посмотреть. Это тоже немало. Что ты будешь делать без образования в этом вонючем Липецке?
- А ты что делаешь без образования? - зло ответил я. Не знаю почему, но злость постепенно накопившись за мою бытность курсантом, стала закипать во мне не находя выхода наружу. Но я еще находил в себе силы сдерживать ее.
- Я работаю, сынок, но пойми работа - работе рознь. - сказала мать. - было бы у меня образование, так и платили бы больше, и жили бы мы получше. А так - сам видишь: с хлеба на воду перебиваемся. Мясо и колбасу только по праздникам видим. Ты думаешь, мне самой это не надоело. Надоело и еще как, а что делать? Что? В молодости я упустила время не получила никакого образования, вот теперь всю жизнь и расплачиваюсь.
- Вот и я поступлю на работу, и буду работать. - Упрямо гнул я свою линию.
- И ты наивный думаешь так легко устроиться на хорошее место? - мать насмешливо смотрела на меня как на человека, не знающего жизни. Конечно, это так и было, но признаваться в этом мне, как и любому незрелому подростку очень не хотелось.
- По телевизору вон как говорят: не важно, кем быть, главное каким быть. - Сказал я.
Я не хотел ни за что сдаваться, хотя подсознательно чувствовал, что права мать, а не я. Но пути для достойного отступления у меня не было, поэтому я продолжал упорствовать стоя на своем.
- Телевизор это говорит для дураков, но ты-то надеюсь умный парень. - Ответила мне мать, вздыхая.
Мать это говорила для меня, но я чувствовал, что она не все говорит. А в уме в это время держит все-таки мысль, что пока я буду на государственных хлебах, им с братом будет полегче. И мне казалось, что она все это говорит лишь для того, чтобы отделаться от меня, выпроводив меня назад в мореходку.
- Думаю, что не глупый. - Ответил я. - Однако ты говоришь одно, а на практике ты как работала на стройке всю жизнь, так и продолжаешь работать.
- Понимаешь, государство делает вид, что оно нам платит, а мы делаем вид, что работаем. Я хотя и проработала всю жизнь на стройке, но работала сидя в кабинете диспетчером и ничего тяжелее ручки не поднимала, получая при этом не меньше работяг, которые кидали бетон лопатами весь день. Все в этой жизни хотят поменьше работать, и побольше получать. Понял?
- Понять-то я понял, - сказал я, - но ты скажи мне-то сейчас что делать? Но если я сейчас вернусь в училище, меня как пить дать выгонят. И будут правы.
- У тебя справка цела, которую тебе дали при выписке из больницы? - спросила меня мать.
- Конечно, цела. - Ответил я.
- Принеси-ка ее сюда, давай посмотрим, что мы сможем с тобой сделать.
Я принес справку матери, отдела ее, а сам стал смотреть телевизор. Показывали какую-то очередную ересь, сосредоточиться на том, что показывали, было невозможно, да и в голове мысли путались, как стадо баранов.
Тем временем моя мать вооружилась ручкой и колдовала над моей справкой. Я с интересом наблюдал за ее манипуляциями, она там что-то написала, и дала справку мне.
- Смотри: тут написано, что ты лег в больницу двадцатого. Правильно? - спросила меня мать.
- Правильно.
- Теперь посмотри на число, когда тебя выписали.
Я посмотрел, и на справке черным по белому было написано, что выписали меня пятнадцатого.
- А какое сегодня число? - очумело спросил я.
- Сегодня, слава богу, тринадцатое. - Ответила мать, а потом пояснила: - Там было написано, что тебя выписали первого, я подставила после единички пятерку, - вышло, что тебя выписали пятнадцатого. Поэтому если хочешь вернуться в училище, - завтра я тебя посажу на поезд, за сутки ты доберешься до места и скажешь там, что тебя только что выписали. Да смотри никому не проболтайся, что был дома. Зачем тебе лишние неприятности.
Тоска, как черная туча, как-то незаметно в процессе разговора постепенно улетучилась из моей души и я чувствовал, что мать во много права и мне все-таки нужно возвращаться в КМУ и постараться его, во что бы то ни стало закончить.
Меньше чем через сутки я уже сидел в поезде, и уныло глядя в окно на пробегающие мимо меня столбы, думал о том, что ждало меня впереди. А ничего хорошего впереди не ожидалось. Приходилось рассчитывать лишь на везение, да на то, что скоро Новый год, а потом я попаду домой в отпуск. Для себя я не мог найти ни слова утешения или объяснения того, что происходило со всеми нами. Это выходило за рамки моего понимания жизни. Меня не так воспитывали, не то говорили в школе и по телевизору, об этом не писали в газетах. Получалось, что все, что мне говорили, было неправдой, ложью. Большой и красивой иллюзией. Сказкой для дураков. И я был одним из обманутых дураков, которых воспитывали в духе несуществующих идеалов.