Вышла в Канаде на русском языке моя книга про Каспийское мореходное училище:
http://www.lulu.com/shop/vladimir-tormyshov/stupeni-na-peske/paperback/product-23140152.html
Там полностью напечатана вся повесть.
Глава десятая.
Когда я приехал в город был уже вечер. В общежитие идти не хотелось. Кругом ходили красивые девушки, ярко светили фонари, освещая неоновым светом вечерние улицы. На небе висела яркая луна, огромные звезды смотрели сверху на меня, заглядывая прямо в душу.
Я уже хлебнул воздуха свободы, и бесправным рабом становиться снова не хотелось. Я понимал, что с государством играть со свободой нельзя - все равно проиграешь. Это все равно, что садиться с шулером за карточный стол. Играющий делает одну всего лишь ошибку, он берет карты в руки.
Я шел по весеннему городу, и легкое волнение постепенно овладевало мною, мысль о красивых девушках не покидала меня. Кровь играла в моих жилах, так хотелось любить и быть любимым, но я должен был идти в мореходку и, возможно, снова подвергаться издевательствам, унижениям и побоям.
Но делать было нечего, - свой выбор я уже сделал. Мне оставалось лишь терпеть, сжав зубы, и молиться, чтобы время шло побыстрее, и этот кошмар, в котором мы жили, быстрее закончился.
В училище я пришел в восемь часов вечера. Ужин уже закончился и те курсанты нашей группы, которых еще не "запахали", готовились идти в учебный корпус выполнять домашнее задание.
- О, смотрите, кто приехал! - услышал я, входя в кубрик, чей-то голос.
- Где ты был, пропащая душа? - спросил меня Юрка Дубовской.
- Домой ездил? - поинтересовался Валерка Тихонов.
- Ты хоть нам что-нибудь привез похавать? - спросил Володька Крутов. Он был астраханец, и я подозревал, что когда было можно, он ездил домой поесть, поспать, словом, отдохнуть. А на вопрос: "Где был" всегда можно было ответить:
- Работал на третий или четвертый курс.
Очень удобно, если учесть, что переклички личного состава во время больших сборов, утренних и вечерних проверок проводились в основном старшинами из числа курсантов. А те докладывать начальству, из-за такого пустяка как отсутствие курсанта во время проверки из-за того, что его, якобы, заставили работать, не стали бы.
Крутов был небольшого роста, физически крепкий паренек. Наглость его не знала предела, видимо, сказывалось дворово-подвальное воспитание. У него были вихрастые светлые волосы и серые злые глаза. Если уж от кого в группе и можно было ожидать всякого розыгрыша и коварства, то в первую очередь только от него. При всем том он не был каким-то злобным малым, обиженным на весь свет. Просто он, таким образом, самоутверждался, имея за душой кучу комплексов, которые он искусно скрывал.
В Астрахани был достаточно своеобразный сленг и местный говор. И когда кто-то из местных что-то говорил, то у приезжих из Центральной России могло создаться впечатление, что с ним говорят с вызовом или угрозой, потому что в тех местах при разговоре интонацию и голос к концу фразы повышали чуть ли не на октаву. Выражение Крутого: "похавать" обозначало в переводе на русский язык Средней полосы России: "поесть". Но местные жители никогда, сколько я с ними не общался, не говорили "поесть", все говорили: "похавать". Впрочем, это не касалось интеллигенции.
- Зажал, небось? - услышал я чей-то голос сзади от меня.
- Ребята, вы чего белены объелись? - спросил я, делая вид, что не понимаю, про что идет речь.
- Тормышов, ты, где был? - строго спросил меня старшина нашей группы по фамилии Кушчубеков. По национальности он был киргиз, ему было восемнадцать лет, и он единственный из всей роты имел хоть какое-то представление, что за работа ожидала нас в будущем, потому что закончил где-то в Баку мореходную школу с отличием. Это был высокий красивый парень с шикарными усами, звали его Эркин, но к нему твердо приклеилась кличка: "Чингиз". По нашему общему мнению похож он был на прославленного монгола.
- Мужики, вы чего? В больнице я был - вот справка. - Сказал я, доставая из кармана свою липовую справку.
- Ты ее ротному покажешь, и свои сказки ему будешь рассказывать, а нам фуфло не толкай. - Сказал Кушчубеков. - Иди к командиру роты и докладывай о прибытии. - Эркин улыбнулся и, подмигивая мне, сказал:
- Не бойся, мы тебя не заложили. Никто ничего из начальства не знает.
- Да вы что с Луны упали? - не сдавался я. - Я в больнице лежал.
- Слушай, ты уехал, а у нас успеваемость в группе упала.
- Я-то тут причем? - удивился я.
- Кончай Ваньку валять, - сказал старшина, - иди, докладывай ротному, что прибыл, и пошли делать домашнее задание, а то время уже девять часов.
- Это что мне его делать за всю группу что ли? - не понял я.
- А больше некому - сказал Эркин. - Ты один только и соображаешь более-менее.
- Рота! Большой сбор! - донесся из коридора голос дневального.
Мы выбежали из кубрика в коридор и быстро построились в две шеренги.
- Твою мать, рота! Вы долго будете сопли жевать? - раздался голос командира роты.
- Очень медленно строитесь. Рота! Отставить! - Расходился ротный криками.
Мы кинулись бегом по кубрикам, но секунд через десять мы опять услышали вопль дневального:
- Роты! Большой сбор!
Мы снова опрометью выскочили из кубрика и быстро выстроились. Но командиру роты снова не понравилась скорость, с какой мы это сделали. Мы бегали в кубрик и обратно строились еще минут сорок, потом ротному строить нас, видимо, надоело, и он сказал:
- Рота! Сейчас я буду проверять личный состав.
Если он нас считал сильно тупыми, то он несколько в этом ошибался, поскольку за каждый день казарменной жизни мы к этим проверкам привыкли, и знали наизусть что когда будет, кто что скажет, вместе со всеми фразеологическими оборотами, используемыми начальством.
Командир роты долго и нудно читал список, при этом он несколько раз умудрился сбиться, все сдерживались, чтобы не засмеяться, - ротный был пьян в стельку, и его шатало из стороны в сторону как тонкое деревце под сильным ураганным ветром.
Наконец очередь дошла до нашей группы. И до меня лично...
- Тормышов. - прочитал мою фамилию командир роты. Чувствовалось, что все происходящее ему порядком надоело, и он уже был близок к тому, чтобы бросить журнал проверок личного состава, и уйти куда-нибудь от нас подальше.
- Я. - ответил бодро я, чувствуя, как у меня все похолодело внутри.
- Ты где был, товарищ курсант, столько времени? - спросил ротный. - Здесь у меня в журнале стоят сплошные "н/б" в этом месяце. А это означает, что тебя не было очень долго. Так, где же вы были, товарищ курсант?
- В больнице, товарищ командир. - Смело ответил я.
- Два шага вперед, товарищ курсант, когда разговариваете с командиром.
Я вышел вперед строевым шагом и стал напротив командиром роты, отдал честь и отрапортовал, весь, холодея внутри:
- Товарищ командир роты! Я отсутствовал по причине того, что болел и находился все это время в больнице. - Сказал я, доставая медицинскую справку из кармана брюк и отдавая ее в руки командира.
Если кто-то меня заложил начальству, думал я, мне каюк, меня сразу же исключат, если же нет, - все обойдется.
Неожиданно я заметил, что шушуканье в роте прекратилось, и вокруг стояла гробовая тишина. По всей видимости, ВСЯ РОТА ЗНАЛА, ГДЕ Я БЫЛ ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ НА САМОМ ДЕЛЕ. И все ждали, что будет. Между тем ротный держал справку вверх ногами и силился разобраться в том, что там было написано.
- Ничего не могу понять, - что тут написано, ты, что сам ее писал? - спросил ротный меня.
- Товарищ командир, вы просто держите ее вверх ногами. - Ответил я.
Вся рота покатилась от смеха, то напряжение, что сковывало всех, вылилась в гомерический хохот, который долго не унимался.
- Рота! Смирно! - наконец смог перекричать смех командир роты.
Все постепенно успокоились, понимая, что командира лучше не выводить из себя, потому что отыграется-то он на нас.
- Рота! Вольно!
Наконец командиру роты удалось дочитать мою справку до конца. Обращаясь ко мне, он сказал:
- Ладно, все нормально, товарищ курсант, встаньте в строй.
Когда проверка подошла к концу, командир спросил нас, не обращаясь ни к кому конкретно:
- Какого цвета моя форма?
- Черного. - хором ответили мы.
- Грязного, - подал голос какой-то остряк из числа будущих судоводителей.
На самом деле рукав форменного пиджака его был вымазан побелкой. Смех раздался вторично, но еще с большей силой.
- Рота! Смирно! - заорал на нас командир диким голосом. Было видно, что он очень зол на нас и на весь свет.
- Что-то вы сильно разошлись, мальчики. - С угрозой в голосе проговорил ротный. Потом подошел к тому месту, откуда примерно донесся голос остряка. Мы поняли, что сейчас произойдет нечто необычное.
- Старшина роты! Алипкалиев!
- Я! - ответил Максад.
- После проверки всех отсутствующих построить в одну шеренгу.
- Есть! - ответил старшина.
Мы уже не смеялись, чувствуя нависшую опасность, понимая, что добром это для нас не обернется.
- Курсанты, вы из какой группы? - спросил он стоящих перед ним.
- В-11 - ответили ему.
- Курсанты В-11, какого цвета мое лицо?
- Красного - услышали мы их ответ. Наш ротный еще больше побагровел и спросил:
- А какого цвета мои зубы?
- Цвета асфальта на плацу. - Раздался тот же голос остряка-самоучки.
- Ах, так?! Ну ладно, тогда я сейчас возьму зубную щетку и пойду чистить зубы - сказал наш командир роты, который был красный как рак. - А группа В-11 в полном составе возьмет зубные щетки, мыло и пойдет ими мыть плац. Ясно?
- Так точно - ответили они.
- Доигрались, - услышал я за своей спиной.
- Разговорчики в строю! - рявкнул ротный.
- Рота! Большой сбор закончен. Всем идти на самоподготовку в свои аудитории. Разойдись. Группа В-11 - бегом чистить плац, о выполнении мне доложить.
Всем было уже не смешно. Никто не хотел оказаться на их месте, потому что работа была не столько тяжелая, сколько нудная и унизительная. Когда я открыл свою тумбочку я не нашел там ничего - она была совершенно пуста. Девственная пустота тумбочки всегда говорила о некоем чуде. Вроде бы все только что было. Но ты открываешь тумбочку, и она пуста. И так всегда. Что бы ты не положил в тумбочку, там сразу же все бесследно исчезает. Таковы все тумбочки в мореходках и в армии.
Все взяли свои учебники, тетрадки, ручки и бегом побежали в учебный корпус. Почему бегом - спросите вы. Да потому, что мы старались максимально быстро передвигаться по училищу, чтобы нас не отловили старшекурсники и не заставили работать на себя и вместо себя.
Читатель мне скажет: "Ну что такого, подумаешь - работать, да я всю жизнь работаю на дядю в шапке, что сидит наверху".
Но я отвечу этому непонятливому читателю - одно дело работать где-то на работе с восьми и до пяти, потом идти домой, и пить пиво с воблой, смотреть телевизор. И получать за это деньги. Когда захотел, - поел, когда захотел, - выпил, опять таки и на работе можно "схалявить", устал - устроить перекур. В обеденный перерыв забить "козла", попить пивка, пока не видит начальство. В субботу, воскресенье опять-таки - делай что хочешь, сам себе - хозяин. Да и работу ты делаешь, читатель, только ту, какая положена тебе, и не стираешь одежду своему начальству, и не моешь вместо него пол у него дома каждый день, в то время когда ты хочешь спать.
Читатель, при всем том ты представь, что тебя плохо кормят и денег дают семь рублей в месяц. А если ты что-то там плохо или медленно сделаешь, или что хуже того почему-то не понравишься тем, кто тебя заставляет работать, то тебя просто чуть-чуть побьют. Сильно не будут, конечно. Жив ты останешься, но с ног-то тебя обязательно собьют, а потом немножко побьют ногами по почкам, но тоже не сильно. До тех пор, пока ты не потеряешь сознание от боли.
Некоторые читатели могут думать, что они воплощенные Рембо и умеют драться и вообще выше них только звезды, круче них только яйца и что им не грозит дедовщина, и все то, что я описал, окажись они в подобной обстановке.
Я даже обсуждать не хочу это дремучее заблуждение. Я просто расскажу одну историю, свидетелем которой я был.
В группе судоводителей был один чеченец, который раньше жил в горах где-то недалеко от Грозного. Неплохой дружелюбный такой паренек, высокий и крепкий физически, но он имел одну черту, характерную для горцев - гордость. И был очень уверенным в себе человеком. На все попытки заставить его работать он отвечал категорическим отказом и сразу же кидался драться.
Но драться ему приходилось не только с его обидчиком, но и с другими старшекурсниками, которые приходили на помощь своим сокурсникам, его сбивали с ног, а потом добивали ногами. Так продолжалось около месяца.
Однажды вечером я мыл пол в кубрике у четвертого курса, дверь открылась, и двое старшекурсников приволокли этого чеченца в бессознательном состоянии в кубрик. Его привели в сознание, поставили около закрытой двери и дружески так сказали ему:
- Значит так, козел, работать ты не хочешь. Гордый, да? Тогда сейчас ты будешь стоять около двери, а мы будем кидать ножи вокруг тебя. Дернешься, - убьем, имей в виду. Так что стой смирно и не менжуй.
- Я не буду этого делать. - Твердо сказал он.
- Тогда мы тебя привяжем, падло. Если ты боишься, чечен, так и скажи, и нечего мне тут мозги засирать. А то видели его - гордый он.
- Эй, ты, как тебя там? - обратились ко мне, - иди сюда.
- Что? - ответил я.
- Становись спиной к двери.
Я встал, как мне показали: ноги на ширине плеч, руки в стороны, и стал смотреть, что будет дальше. Старшекурсник взял в руки несколько ножей, и тщательно целясь, стал бросать ножи вокруг меня. Ножи втыкались в считанных сантиметрах от меня, но страха у меня не было. Было какое-то странное ощущение, как будто я сплю, и мне это снится. Ножи у этого метателя ножей кончились, он подошел ко мне, пожал мне руку и сказал, вытаскивая ножи из двери:
- Видишь, черножопый, как ведут себя настоящие русские парни - без базара сделал, что его попросили, и заметь - не струсил.
Потом этот парень, что кидал только что ножи, сказал мне:
- Бросай мыть этот пол. За тебя, его помоют, иди спать, а если кто попробует тебя "запахать" - скажешь, что я приказал тебе идти спать.
Неожиданно чеченец стал около двери так же как стоял до этого и сказал:
- Кто струсил? Я струсил? Кидай свои ножи, - видишь, я жду тебя.
Сначала старшекурсники просто обкидывали его ножами по очереди, причем, особой меткостью они не отличались. Раза три или четыре чеченец успевал убирать руку в последний момент, когда в нее летел нож. В этой "забаве" принимало участие все больше и больше курсантов. Наконец с одной из кроватей поднялся здоровый парень, которого боялся и ненавидел весь первый курс за его зверства по отношению к нам.
-А ну-ка пропустите меня. - Сказал он, беря несколько ножей в руку. - Я тоже хочу кинуть нож-другой в этого чурку.
Курсант был явно пьян, и его шатало из стороны в сторону, как будто он был на море, и качка раскачивала судно, на котором курсант находился.
Сокурсники попробовали остановить пьяного, но тот был непреклонен. Первый нож он кинул, не целясь со всей силы, и попал... в лоб чеченцу рукояткой. Тот пошатнулся и едва не упал от неожиданности и силы удара. Следующий нож уже летел в растерянного горца и ударил его плашмя по лицу.
Следующий нож летел точно острием в голову, мой однокурсник едва успел убрать голову в сторону, как нож с силой впился в то место, где только что была его голова.
В кубрике стояла гробовая тишина. На штанах у чеченца появилось мокрое пятно, которое стало все увеличиваться. На полу под ним была большая лужа.
Все стояли, как завороженные и никто не мог сказать ни слова.
Меня отозвали в сторону несколько старшекурсников с бледными лицами. Большой черноволосый с усами детина сказал мне, не глядя мне в лицо:
- Если вякнешь кому - убьем. Понял меня?
- Понял. Буду молчать, как немая рыба. - Ответил я.
- Ладно, иди. И молчи. Никому не слова.
На следующий день на вечерней проверке, когда выкрикнули фамилию этого чеченца, которого при мне обкидывали ножами, кто-то из его группы сказал:
- Вычеркивайте его фамилию из списка. Он подал рапорт об отчислении.
Каждый день был похож на другой. Мы учились, работали, пахали, чуть-чуть ели, немного спали. И хотели только одного, чтобы как можно быстрее закончился первый курс.
Систему было не сломать. И мы это знали. Система между тем ломала нас, калеча наши души и тела. Нам оставалось лишь переждать время. Дотерпеть первый курс до конца. С утра до вечера мы что-то делали. Было у нас лишь одно свободное время, когда мы, по замыслу начальства должны были делать уроки и готовиться к занятиям. Называлось это мероприятие самоподготовкой и проходило в учебном корпусе. Самые ленивые там спали. Кто-то делал уроки, кто-то просто отдыхал.
Как-то Серега Слепых во время самоподготовки сказал:
- Пацаны, я на гражданке, еще до мореходки читал одну книгу. Уж не помню, кто её написал. Книга называлась "Очерки Бурсы". Так вот Бурса это такая семинария, где учились монахи. И пахали они примерно как мы. Тоже там старшие курсы молодых семинаристов запахивали, и делали молодые все за старшекурсников. У нас получается такая же самая бурса и есть.
-Если не похуже. - Высказал свое мнение Вовка Крутов.
С тех пор мы между собой и стали наше училище именовать бурсой.
Когда мы сидели в своей аудитории в учебном корпусе во время самоподготовки, всегда к нам время от времени приходили старшекурсники и очередной наш одногруппник отправлялся работать.
Через полчаса нас в аудитории осталось в лучшем двое-трое. Так было и на этот раз не прошло и получаса самоподготовка и, как всех увели работать. Остались лишь я, Чингиз, да Клепов, который почти в самом начале самоподготовки лег под парту, и постарался заснуть. Судя по всему, у него это получилось, - он спал, тихонько посапывая и я, честно говоря, завидовал ему, - с его ростом было проще спрятаться и стать совсем незаметным, чтобы никто не мог тебя увидеть.
Мы все тогда мечтали лишь об одном - быть как можно более незаметными и невидимыми, чтобы можно было где угодно спрятаться, чтобы тебя никто не трогал.
Чингиз закрыл дверь на ключ и выключил свет, на мой молчаливый вопрос он ответил:
- Если нас запашут, то мы все равно ничего не успеем выучить, а так, по крайней мере, отдохнем.
Едва он закончил фразу, как в дверь постучали, и чей-то голос угрожающе произнес:
- А ну быстро - открывайте дверь.
- Ага, разбежались. Все дела бросили и пошли открывать дверь. - Шепотом сказал Эркин.
- Если сейчас же не откроете, - пеняйте на себя, получите по морде. - Не унимался невидимка. Дверь заходила ходуном, жалобно скрепя и треща по швам.
- Он ее не выломает? - шепотом спросил я старшину.
- А черт его знает. - Ответил Чингиз. - Все может быть, лишь бы стекло не разбил.
Дверь была двухстворчатая и довольно хлипкая со стеклом посередине, поэтому волновались мы не зря. Она стонала и шаталась под натиском пришельца, за дверью слышался отборнейший мат.
- Давай откроем, - прошептал я, - а то добром это не кончится. Если он сломает дверь, то он нас убьет.
- Не убьет. Побить - это может быть, побьет. Слушай, что ты боишься - тебя, что мало били? Одним разом больше, одним меньше, ничего страшного. - Успокоил меня Кушчубеков. - Если сейчас откроем, то точно получим по зубам за то, что раньше не открыли. А пока прикинься ветошью и не отсвечивай, сиди тихо.
Через некоторое время все стихло, названный гость ушел. Клепа все спал, а я сидел и думал, что же я тут делаю, чему я могу тут научиться таки образом. От моих раздумий меня отвлек старшина:
- Ты, наверное, думаешь: "Откуда мы знаем, что ты был дома?", - так вот, я тебе отвечу, - мы ходили к тебе в гости в больницу, а там нам сказали, что ты уже выписался. Начальству мы докладывать, конечно, не стали, но передачку, которую тебе несли, мы честно съели.
- Чингиз, а почему вы все-таки подумали, что я дома? - спросил я.
- А где же еще? На вокзале что ли ночуешь? Конечно, дома!!
- Может, свет все-таки включим, - подготовимся к занятиям?
Неожиданно из другого угла кабинета раздался сонный голос Клепы:
- Ты что с ума сошел? Работать захотел? Не включайте свет, пошли они все на фиг. Хочешь делать уроки, - делай так, маленько видно. Дверь-то стеклянная свет чуть-чуть проникает. Представь, что ты учишь уроки при луне. Раньше вообще лучину жгли, когда света не было, и ничего - учились. И вообще потише пожалуйста, спать очень хочется.
Старшина толкнул меня в бок и сказал:
- Во Клепа разбушевался! Ты знаешь что? Может, правда - сделал бы уроки, не включая света, а потом мы с Клепой списали и дали бы вечером списать остальным уже три тетрадки, а не одну. А я пока посплю.
Он сдвинул вместе две парты, лег на них, и почти сразу же заснул. Через какое-то время я закончил домашнее задание, разбудил Чингиза, дал ему его переписать, а сам лег спать. Было жестко, неудобно и после дома не спалось.
- Кстати, у нас большая новость, - сказал Чингиз, - в воскресенье в клубе будет дискотека. Девчонки со всей Астрахани придут.
- А где у нас в училище клуб? - поинтересовался я.
- Здесь, в учебном корпусе, на первом этаже, напротив спортзала. Кстати, давай собирайся, пошли на вечернюю проверку, время уже девять часов.
В своем углу заворочался Клепа, поднимаясь и потягиваясь, как кот, который только что проснулся.
- Чингиз, давай полдесятого пойдем, а я пока домашнее задание спишу. Все равно до общаги два шага пройти.
- На, пиши, только давай поскорее, надо еще бляху на ремне почистить, да ботинки вычистить, а сделать это желательно до проверки, чтобы не схлопотать наряд вне очереди.
После проверки те, у кого было что-то не в порядке с формой, отправились мыть полы. В их числе оказались и мы с Клепой. Кое-кого забрали старшекурсники делать то же самое в их роте, поэтому мы были не в обиде на Максада, который проводил личный осмотр курсантов и отправил нас убирать. Неожиданно Клепа сказал:
- Володь, если чего привез из дома, не зажимай, - поделись с ребятами, сам знаешь, кормят хреново, а домашнего чего-нибудь покушать всем очень хочется. Если честно, то многие ждали твоего приезда только из-за этого. Не жмись, поделишься сейчас своим, у кого чего когда будет, - поделятся с тобой.
Мне было немножко жалко того, что мать дала мне с собой. Хотя там было и немного припасов, но мне их хватило бы, если растянуть и кушать по немного, месяца на два. Но с другой стороны я понимал, что Клепа прав, и на следующий день я поехал на вокзал, взял свои вещи и тем же вечером, после ужина, набрав хлеба в столовой, мы устроили небольшой банкет по поводу моего возвращения. Съелось все, как и ожидалось мгновенно. В столовой хотя и готовили лучше, чем мы в колхозе, но все равно хуже, чем дома, кроме того, той дозы, что давали, нам не хватало, и мы выходили из-за стола полуголодными. Ребята, часто вспоминали те времена, когда мы жили в колхозе, и я был там поваром. Все сходились в мысли, что хотя мы и готовили неважно, но зато еды было МНОГО!!! И все наедались.
Пока меня не было, ребята на общие деньги купили проигрыватель и несколько пластинок. Включили его и поставили диск Пугачевой.
"Я вернулась в мой город,
знакомый до слез....
До прожилок,
до детских припухших желез..."
Мы молча слушали музыку. Каждый думал о чем-то своем. И каждый чувствовал, что это мгновение записывается в глубины нашей памяти со множеством мельчайших подробностей.
Что-то происходило со мной. Я чувствовал прикосновение вечности, по спине словно пробежали мурашки. Я чувствовал, как меняется сознание и появляется какое-то ощущение чистоты и свежести. Это было так похоже на счастье. Убогое счастье забитых несчастных курсантов, которое даже слово такое забыли - СЧАСТЬЕ.
Через некоторое время, после того, как я приехал, однажды вечером, когда мы все еще были в сборе, дневальный заорал привычное:
- Рота! Большой сбор!
Мы все пошли строиться. Процедура проверок и сборов уже стала привычной для бывших восьмиклассников. Когда все построились, мы увидели стоящего перед строем старшину роты из числа первокурсников Максада Алипкалиева, а рядом с ним одного первокурсника из группы судоводителей. Тот выступил так, чтобы его по возможности все видели, и сказал:
- Наших в городе бьют. Местные совсем оборзели. Накинулись на нас двоих вдесятером и избили так, что того, кто рядом со мной был, увезли в больницу. Это было только что недалеко от семнадцатой пристани.
Вперед выступил старшина группы В-11 белокурый светловолосый красивый малый и произнес:
- Ребята! Если мы оставим это так как есть, то рано или поздно нас начнут бить в городе все кому не лень. Нужно, чтобы нас все боялись. Поэтому я предлагаю надеть бушлаты и идти всем строем ротой в город. Кто попадется по дороге - всех бить без разбора для острастки. Не разбираясь. Отомстим местным!
Максад, старшина роты, как человек, представляющий официальную власть, сказал:
- Идите, но я ничего про это не знаю. Потому, что если что, то меня сразу же выгонят из училища.
Он повернулся и пошел в свою комнату, где жил. Старшина В-11 прокричал:
- Рота! Надеть бушлаты и через минуту строиться на плацу.
Начальником мы его для себя не считали, но, тем не менее, пошли в кубрик, взяли бушлаты, фуражки, и пошли строем в сторону КПП. Как ни странно нас всей ротой пропустили в город.
Мы пошли строем по направлению к семнадцатой пристани по улице Сен-Симона в таком порядке: впереди две группы судоводителей В-11 и В-12, сзади две группы судомехаников: М-11, и наша М-12. Порядок был налаженный еще во время подготовки к параду. Парад прошел без моего участия, поскольку я был в это время дома. Каждый знал свое место. Кто-то из судоводителей впереди прокричал:
- Бьем всё подряд. Всё, что движется! Без пощады!
Мы шли строем. Первые ряды буйствовали вовсю - хватали попадавшихся под горячую руку, затаскивали в строй, а потом били руками, ногами, ремнями. Мы шли в конце и откровенно скучали, - наше участие было чисто номинальным. Но тут я увидел молодого парня, который шел в обнимку с девушкой, их почему-то пропустили, и не стали бить. Я спросил у шедшего рядом со мной Стаса Меньшова:
- Этих-то, почему пропустили?
- Как почему? Видишь парень с девушкой? Поэтому и не побили. Пожалели.
Это было некое своеобразное рыцарство молодых, озлобленных первокурсников, вырвавшихся на свободу мстить всему свету за свою раздавленную жизнь.
Так мы дошли с боем до семнадцатой пристани, которая находилась в двадцати минутах ходьбы от училища, и являлась любимым местом отдыха многих астраханцев. Мы решили таким же образом пройти всю семнадцатую пристань, которая тянулась по берегу Волги с километр. Но неожиданно увидели несколько машин милиции, которые ехали в нашу сторону.
- Поворачиваем в училище! - Услышали мы, как кто-то прокричал спереди.
Связываться с милицией нам не хотелось. Им с нами, похоже, тоже. Нам с ними, потому что это была милиция, а в то время к ней относились с большим почтением, нежели теперь. И даже не потому, что у них было оружие, а у нас, его не было. Милиционеры в свою очередь понимали, что им с нами без оружия не справиться, да и с оружием тоже. Сто двадцать разъяренных организованных курсантов были достаточно внушительной силой.
Таким образом, сложился эдакий своеобразный паритет, нарушать который не хотелось ни нам, ни милиционерам. Так они и проводили нас тихо - мирно до училища. Проследили, как мы входим в ворота КПП и уехали восвояси.
Каких-либо негативных последствий для нас, курсантов, этот поход не имел. Всё прошло, так как будто и ничего не произошло. Правда, через какое-то время кто-то слышал как "Радио Свободы" передавало, что, мол, в Астрахани местные курсанты подняли мятеж. Конечно, мятежом это не было. Это была просто акция возмездия всему свету молодых отчаявшихся мальчишек.