Аннотация: На одной чаше весов рождение, на другой - смерть. Пришел, ушел... В промежутке - жизнь. У одних яркая, но короткая, как пламя бенгальской свечи на морозе. У других - долгая и бессмысленная, как сырая тлеющая головешка, которую запихнули в тесную душную топку. У третьих... Интересно, что бы делали люди, если бы могли жить триста, пятьсот, тысячу лет? Что можно делать столько времени? Рожать, выращивать и воспитывать десятки детей? Или сотни? А сколько будет внуков и правнуков? Всех знать и помнить? Как можно поздравить с днем рождения несколько сотен родственников? Абсурд...
Миновав высотное здание, внутри которого в пыльной суете актового зала вынашивал коварные планы большой шеф Медведкин, Максим приближался к громаде производственного корпуса. Он отсутствовал чуть больше недели, а показалось, что прошло несколько месяцев, не меньше. Все какое-то чужое, даже заходить внутрь не хочется. Максим замедлил шаг, доставая сигареты.
Незачем торопиться, еще насидимся внутри. С удовольствием затягиваясь смесью из холодеющего свежего воздуха и дыма "мальборо" - последняя пачка - он, присмотревшись, обнаружил что-то новенькое в непосредственной близости от углового входа в корпус. Там, водрузившись на бетонные чушки, стояло нечто синее и дощатое, напоминающее половинку строительного вагончика. В этот обрезок вела лесенка-крылечко, и идущие в корпус люди ныряли в дверку в боку, вываливаясь через аналогичный шлюз с противоположной стороны. Те, кто спешил в обратном направлении, проделывали сходный маневр, входя оттуда и выходя отсюда. Или - кому как нравится - заныривая там и выныривая тут. "Там" и "тут" разделялось знакомым до зубовного скрежета металлическим забором, пристыкованным двумя секциями под девяносто градусов к импровизированному КПП. Секции обрывались метрах в тридцати от вагончика, далее все оставалось в первозданном виде - кучи песка и глины, строительный мусор и засыхающий бурьян. И тропы, многочисленные народные тропы, протоптанные вокруг корпуса во всех мыслимых направлениях за несколько лет беззаборного существования этой организации. По тропам шли на работу в хорошую погоду, срезая путь через поле и березовую посадочку. По тропам тихонько линяли по делам в город, не ставя в известность начальство.
Максим, поднявшись по лесенке, дернул на себя скрипучую дверку. Внутри обнаружилась отгородка-стоечка, почти как на почте. Только остекления с окошечком не хватает. Из-за стоечки, где стоял облезлый стол и пара кривоногих умирающих стульев, регулировали движение две плотные тетки из ВОХРа в форменных шинелях и шапках ушанках. Максим уже начал забывать про существование этих персонажей, которые в обязательном порядке предваряют и завершают рабочий день любого заводчанина или заводчанки.
- Вы куда? - строго спросила ближняя тетка, переваливаясь арбузным бюстом через стойку. - Пропуск есть?
- Конечно, есть, - забормотал Максим, торопливо обыскивая себя.
- А чего не показываете? - грозно придвинулась вторая. - Особого приглашения ждете? Каждому говорить надо! Язык скоро отсохнет!
- Я после командировки первый день, - виновато попытался сгладить ситуацию Максим, демонстрируя теткам пропуск. - Не было этого, ну... Проходной этой.
- Мало ли чего не было! - пробурчали тетки хором, утрачивая к Максиму интерес. - Теперь будет! Проходите, нечего толпу создавать.
Максим проследовал по узкому коридорчику к противоположной стенке, толкнул такую же скрипучую дверь и оказался "там". Эта самодельная проходная, конечно, гольная фикция, но все равно противно. Пока от нее толку мало, но, раз начали окружать корпус забором, вряд ли оставят эту избушку в кастрированном варианте. Нас потихоньку возвращают в светлое прошлое; снова забор, проходная и, конечно, проверки при выходе. Несете полиэтиленовый пакетик или дамскую сумочку - дайте-ка сюда, порядок есть порядок. Вы в куртке или пальто - пройдите в подсобку, мы вас обыщем. Металлоискателем или пухлыми ручками - хлоп, хлоп по спине, плечам и бокам. Иногда по ногам и ягодицам. Интересно, что можно спрятать на ягодицах?
Что ж, это должно когда-нибудь произойти. Это завод, а не рынок под открытым небом. Хоть и опытный, но завод, который приступил к изготовлению загадочной опытной продукции. Сомнительно, что кому-то понадобятся шестеренки для несуществующей в природе коробки передач или экспериментальные валы и поршни для автомобильного двигателя завтрашнего дня, но материальных ценностей общего назначения здесь сосредоточено предостаточно. Одни импортные компьютеры чего стоят, инструмента приличного навалом.
А народ тащит все.
В туалетах без конца воруют лампочки, краны, сливную арматуру из унитазных бачков. Да что бачки! Уже два раза пытались вскрыть лабораторию. Ночью, во вторую смену. Только ничего не вышло, железная дверь-решетка не поддалась. Эту дверь проектировал и заказывал в металлоцехе тоже Макс Бобров. Полным ходом укрепляют металлическими бандажами станочные электрошкафы, которые представляют собой желанную добычу для тех, кто разбирается в электронике. Процессоры, память и прочие дорогущие микросхемы, из которых собирают по домам усилители, компьютеры, цветомузыку и просто ремонтируют ближним и дальним импортную технику. У Влада недавно пограбили станок, уперли две платы. Хорошо, что в запчастях нашлось все необходимое, восстановили машину быстро и без хлопот. А если бы не было загашника? Где брать? А цеху на чем работать? Проблема та еще. И таких мудреных станочков полным-полно. Нельзя, господа, без проходной, никак нельзя.
Кстати, милостивый государь, чего это вы о постороннем, о чужом?
У вас же своих проблем хватает в этой связи. В лаборатории сложено несколько объемистых картонных коробок из-под немецких приборов. Отличные красивые коробочки для дома. Можно хранить одежду или складывать детские игрушки. Припрятана пара крепких советских чемоданчиков - деревянная транспортная упаковка - которые легко превращаются в хранилище домашнего инструмента. А инструмент? Обалденный, подаренный американцами инструмент - отверточки и ключики, кусачки и пассатижи и много чего еще. Оставшиеся от пусконаладочных работ куски проводов, импортный припой, вилочки-розеточки - этим полезным добром битком набиты упомянутые чемоданы. Давно следовало перетаскать это хозяйство домой, да руки никак не доходили. Здесь тоже надо чем-то работать, да и приятнее своим, фирменным, а не как у всех - кривыми щипцами из инструментальной кладовой. Опять же, не надо лишний раз выписывать со склада мелочевку всякую. Но теперь, когда принято решение уйти в группу закупок Виталия Владленовича, оставлять это богатство нельзя. Никому и ничего. Это теперь наше. Придется с Владиком договариваться срочно, пока корпус не окружили забором окончательно. В "копейке" можно все за одну ходку увезти. Только куда ее подогнать теперь, чтобы незаметно загрузить?
Максим добрел до входа в корпус, вошел внутрь. В фойе многолюдно, похоже, наступил обеденный перерыв. Максим глянул на часы - точно так, надо поторопиться, пока коллеги не разбежались по цехам. Дел много, а теперь добавились еще, будь он неладен, забор этот. Работает ли сегодня Влад?
Справа у стены толпится группа людей, разглядывая что-то. Рабочие, инженеры, мастера, несколько начальников. Там обычно вывешиваются объявления о сельхозработах или большие поздравительные плакаты, если у известных людей случаются юбилеи.
Максим пригляделся поверх голов.
Нет, не юбилей. Совсем наоборот. С белым полем ватманского листа отчетливо контрастирует угол траурной рамки. Кто-то покинул этот мир.
Кто? Максим замедлил шаги, пытаясь разглядеть фото или фамилию, но движущиеся спины и затылки создают непрерывную помеху. Ладно, узнаем позже, когда народ разойдется, это не срочно.
- Здорово, Максим, - раздался рядом знакомый голос.
Максим, отвлекшись, машинально пожал руку нахмуренного Ивана Петровича, который только что отделился от толпы любопытствующих.
- Ты видел? - тихо спросил он, кивая в сторону некролога. - Говорят, ваш мужик, начальник какой-то. Не знаешь, что случилось?
- Наш? - непонимающе переспросил Максим. - Какой наш? Подожди, Петрович, подожди, я сейчас...
Максим устремился к стене, проталкиваясь через стоящих людей. Так, кто это? Какой такой наш мужик? Какой такой наш...
С похоронного плаката, обрамленное черной рамкой, на Максима смотрело лицо Виталия Владленовича. Высокий открытый лоб, спокойные глаза. Строгие губы, в которых спрятана улыбка.
Трагически погиб?.. Нет, это невозможно...
Почему погиб?.. Почему ОН погиб? Как же так?
Перед глазами поплыло. К горлу подступил ком.
Этого не может быть... Виталий Владленович погиб... Похороны завтра.
Максим, глядя перед собой стеклянными глазами, выбрался из толпы. Он ничего не слышал и не видел, его покачивало. Пройдя как в тумане мимо спрашивающего что-то Петровича, он, перебирая ватными ногами ступеньки, поднялся на нужный этаж. Виталий Владленович погиб... Проходя мимо курилки, Максим кивнул кому-то, не узнавая обращающегося к нему человека.
В лаборатории одиноко сидел Лукич, не оборачиваясь на звук открываемой двери. Максим повесил куртку в шкаф, прошел к своему столу. Бросил пакет с бумагами на стол, повернувшись к столу шефа. Лукич, выдержав молчаливую паузу, тихо сказал:
- Здравствуй, Максим. С приездом. А у нас горе.
- Я видел. - Максим подавил вздох, сев на край стола. - Что случилось?
- Разбился на машине. - Лукич опустил глаза, часто моргая. - Врачи сказали - шансов не было, смерть наступила мгновенно. Хорошо, хоть не мучился.
Максим сел за стол. Наступило тягостное молчание. Он подвигал по столу пакет, отмечая, как образуются бороздки на пыльной поверхности. Надо бы вытереть эту грязь... Значит, Виталий Владленович разбился на машине...
Человеческое любопытство стоит над логикой, нормами приличия и остальными тонкостями всевозможных этикетов. Оно, как маленький капризный ребенок, обязательно вылазит напоказ, требуя к себе отдельного внимания. В голове Максима ворохом всплыли неизбежные в таких ситуациях вопросы. На какой машине? Где? Один или с кем-то? И вообще - как все произошло?
Но какая теперь разница, Максим Батькович?
Это вы узнаете в любом случае. Разве сейчас в этом дело? Нет, нет и еще раз нет. Дело в том, что не стало человека. Человека с большой буквы, как бы ни высокопарно это звучало. Говорят, что Господь забирает лучших. Разве это справедливо, люди? Почему он забирает лучших, оставляя нам то, что невозможно считать не только лучшим, но даже просто хорошим? Зачем ему лучшие? Почему не наоборот?
Кто сказал, что здесь, на земле, нам не нужны такие люди, как Виталий Владленович? Ведь проходя по этажу, он не увидел ни одного улыбающегося лица. Все подавлены. Он нужен нам, этот человек, вы слышите! Нужен своей семье, родным и близким. Он нужен осиротевшей группе закупок, этим молодым ребятам и девчонкам, которым теперь придется очень нелегко. Он нужен дяде Славе как старый товарищ, на которого можно положиться. Нужен Лукичу, который многое перенял у опытного специалиста и талантливого руководителя. И он категорически необходим Максиму Боброву, который завис между небом и землей, ощущая себя выпрыгнувшим из самолета без парашюта.
Почему так странно устроена жизнь?
То, что она разделена на полосы, это понятно. Полоса черная, полоса белая. Не будет черных - не поймешь, где белые. И к тому, что многочисленные ее правила и законы неумолимо работают, мы тоже постепенно привыкаем, сопоставляя разрозненные факты, события и явления. Понимая законы жизни, мы становимся умнее, а значит, делаем все меньше ошибок.
Из детства - закон бутерброда - что с воза упало, то пропало. Из юности - закон перехода тайного в явное - шила в мешке не утаишь. Закон бумеранга - спутник зрелости - что посеешь, то и пожнешь.
Закон Архимеда. Погружаясь, будьте готовы ощутить силу выталкивания. Вы не любите пассивно погружаться? Похвально, значит, вы по натуре воин. Для вас припасен второй закон Ньютона. Во время активного жизненного продвижения всегда держите в уме, что любое действие рождает противодействие.
Закон всемирного равновесия - достаточно горестей на каждую радость. Стараемся не радоваться лишний раз, когда выпадает долгожданная удача. Мы уже поняли, что нельзя гневить фортуну. Ни чрезмерным предвкушением успеха, - можно спугнуть, - ни слишком бурным проявлением радости, когда выпадает счастливая карта. Радоваться надо тихонечко и незаметно, очень внутри себя, чтобы никто не видел и не слышал. Не только потому, что могут позавидовать и отнять или просто насолить из принципа. Но и потому, что все наши радости и победы в обязательном порядке уравновешиваются закономерными печалями и поражениями.
Вы радовались тому, что судьба послала человечного и прогрессивного шефа, почти гуру? Где он теперь, позвольте вас спросить? Вы ликовали, когда удалось вырваться за железный занавес, не достигнув даже тридцати? Получите за это Медведкина, и, как следствие, Лукича в придачу.
Перед этим вы не могли нарадоваться на новую работу, свое новое инженерное качество и замечательные станочки. Вам по прежнему нравится ваша работа, господин Бобров? Или все-таки имеет смысл честно признаться самому себе, что последний год вы толчете воду в ступе? В красивой, богато инкрустированной ступе ручной работы.
Теперь извольте заучить закон кошелька на нитке, лежащего на вашей дороге. Даже если вы считаете себя упертым и цельным, способным стойко переносить тяготы и лишения застойных периодов жизни, не сбрасывайте со счетов этот закон. Он один из наиболее коварных и жестоких. Он способен произвести поистине чудовищные разрушения в ваших моральных укреплениях и личных воззрениях на себя и окружающий мир. Включая планы на будущее.
Ведь Максим Бобров никого не обвинял в собственных карьерных проблемах, возникших на исходе третьего десятка жизненных лет. Все неизбежные каверзные вопросы он задавал только себе. Сознательные и подсознательные претензии адресовались также внутрь, а не вовне. Разве кто-то виноват в том, что ты обучен и умеешь делать только это и больше ничего? Тем более что еще вчера ты с завидным аппетитом уплетал эту железно-электронно-бумажную кашу. Уплетал? Как миленький!
Что же случилось? Никто пока не знает, что случилось, но разве мы не продолжаем ходить на эту работу? Потускневшую, но по-прежнему желанную и привлекательную как стареющая любимая женщина. Мы не жалуемся, понимая, что никто не решит наших личных головоломок. Мы не плачемся ближнему в жилетку, зная, что никому нет дела до наших жизненных тупиков и лабиринтов. Мы просто продолжаем делать то, что должен делать любой нормальный мужик - жить, работать и зарабатывать для себя и семьи, закусив удила. Несмотря ни на что. А как же иначе?
И тогда судьба, вероятно решив измерить порог вашей жизненной прочности, знакомит вас с законом кошелька на нитке.
Почему тебе не спалось вчерашней ночью, Вячеслав Михайлович? Ведь ты всегда поражал Максима способностью засыпать в любом месте в любое время. И в любой позе. Ведь за всю киевскую командировку ни словом, ни полусловом не обмолвился тебе Максим Бобров о том, что его тревожит. Наоборот, всеми фибрами мятущейся души старался отвлечься от дурных мыслей и почти разогнал новыми впечатлениями стаю тощих голодных кошек, скребущих сердце. Зачем сыпанул соль на рану? Не предложи ты вчера такой блестящий ход, разве было бы сейчас так нестерпимо больно и тоскливо? Безусловно, Максим Бобров испытывал бы сегодня обязательное чувство скорби, или - что ближе и понятнее живущим - ощущал временную тяжелую грусть вперемешку с острой жалостью. Говорят, когда мы испытываем к умершим жалость, это чувство направлено в первую очередь на себя. Но сейчас дело не в этом. Сейчас совершенно в ином, более опустошающем и разрушительном смысле видится Максиму эта нелепая преждевременная смерть. А разве бывает смерть своевременной? Как глупо...
- Как вы съездили, Максим? - Голос Лукича вернул к действительности. Жизнь продолжалась. - Как Киев?
- Нормально съездили. - Максим извлек из пакета папку с бумагами. - Киев? Киев красивый. Там еще тепло, как летом.
Максим оглядел привычный лабораторный хаос. Всё, как всегда. Нависающие сверху полки с бумагами, узенькие проходы, чуть ли не в два этажа столы, забитые ящиками стеллажи. Как здесь работают и уживаются столько людей? Кстати, где люди? Максим вспомнил, что в шкафу висела одна куртка - Лукича.
- А где народ? - спросил Максим, понимая, что говорит не совсем то.
- Отправили помогать, - объяснил Лукич. - Все расходы и хлопоты производство взяло на себя. Жена до сих пор не в себе.
- У него были дети? - вырвалось у Максима.
- Два взрослых сына. - Лукич достал сигарету, закурил не выходя из-за стола. - У них свои семьи. Один живет в Питере, второй еще где-то. Пока не подъехали.
- Он, - начал Максим, стараясь не выглядеть любопытным. - Он один ехал?
- Один. - Лукич выпустил клуб дыма. - На своей "девятке". Врезался в опору моста за городом на обводной дороге. Знаешь тот мост?
Максим вспомнил сооружение, пропускавшее через себя железнодорожные составы пассажирского и товарного назначения. Об опоры этого моста можно смело крошить танки, не то что "девятки". Там нет никаких ограждений. Дорога, подобие разделительной полосы и мощнейшие бетонные опоры толщиной в баобаб. Максим тоже достал курево, наблюдая, как тесное пространство стремительно заполняется табачным дымом.
- Скорость была запредельная, - продолжил Лукич, туша окурок плевком. - Машина в лепешку, а на нем, говорят, ни царапинки. Но и косточки целой не осталось, весь сложился. Такие вот дела, Максим. Жалко мужика... Ему бы жить и работать.
- Лукич... - Максим замялся. - Так что случилось-то? Почему он врезался?
- Сказали, что не справился с рулевым управлением, - задумчиво констатировал Лукич. - Там, Максим, непонятно. Ему никто не мешал, дождя не было. Участок прямой, как столб. Дорога широкая, ровная, без ям. Это вечером случилось, но было еще светло. Аварию видел камазист, который следом ехал. Вернее, Владленыч обогнал его перед самым мостом.
- И что он видел? - Максим напрягся, пытаясь понять, что же могло произойти с человеком, который еще вчера вечером и сегодня утром был для него живым.
- Он сказал гаишникам, что "девятка" даже не тормозила. И в опору вошла аккуратно, как на краш-тесте. Как будто он уснул за рулем, понимаешь?
Максиму стало не по себе. Как такое можно понять? Он слышал, конечно, что люди засыпают за рулем, но это случается после долгого утомительного перегона. Виталий Владленович ехал издалека? Какое это имеет теперь значение? Еще говорят, водителю может стать плохо, но Виталий Владленович был далеко не старым человеком. Хотя, как ее мерить, старость человеческую? И чем? Сердце может прихватить даже у молодого. Это теперь малозначащие детали. Так или иначе, все, что сообщил Лукич, создает вполне законченную картину того, что случилось с хорошим человеком Виталием Владленовичем здесь, пока Максим Бобров залечивал душевные раны в Киеве.
- Пойдешь на похороны? - Лукич опять напомнил о себе. - Завтра в одиннадцать.
- Даже не знаю, Лукич. - Максим смутился. - Все так неожиданно... У меня в голове не укладывается. Не знаю...
Максим спокойно относится к тому, что все приходящие в этот мир люди неизбежно покидают его. Что покидающих положено предавать земле и провожать в последний путь. Ничего не поделаешь, это тоже проявление всемирного закона равновесия. На одной чаше весов рождение, на другой - смерть.
Пришел, ушел...
В промежутке - жизнь. У одних яркая, но короткая, как пламя бенгальской свечи на морозе. У других - долгая и бессмысленная, как сырая тлеющая головешка, которую запихнули в тесную душную топку. У третьих...
Интересно, что бы делали люди, если бы могли жить триста, пятьсот, тысячу лет? Что можно делать столько времени? Рожать, выращивать и воспитывать десятки детей? Или сотни? А сколько будет внуков и правнуков? Всех знать и помнить? Как можно поздравить с днем рождения несколько сотен родственников? Абсурд...
Учиться и работать? Или всю жизнь переучиваться, меняя работу? Ведь прогресс не стоит на месте. Если бы довелось родиться в начале прошлого века, кем бы ты был тогда, Максим? Сложно представить. Что мог бы сказать трехсотлетний пилот "боинга" пра-пра-пра-правнукам о своей молодости, если в пределах одного людского поколения человеческая психика трещит по швам от контрастов развития? Достаточно вспомнить, как летел в Киев и обратно.
Туда - пять часов на гремящем, трясущемся, и ловившем все возможные воздушные ямы и кочки АН-24. Сдохнуть можно! Полдня! Врагу не пожелаешь. Зато оттуда - пара часов в тихом, мягком и комфортном ТУ-154. Но после пяти часов АНского ада - красавец Киев, а после двух блаженных часов ТУшного рая - вот это...
Это приблизительный анализ вероятных трудностей сверхдолгожительства. А если копнуть глубже, то можно и зарыться во всех непредсказуемых нюансах извечной мечты человечества жить долго и счастливо.
Долго и счастливо...
Сколько бы еще мог прожить Виталий Владленович, если ему было за пятьдесят? Двадцать лет, тридцать? Скольким молодым ребятам он успел бы передать свой оптимизм? Скольких толковых и бестолковых научил бы работать? И не только работать.
Ничего этого теперь не будет, Максим Батькович.
Поэтому приведите себя в порядок и продолжайте жить. Жизнь продолжается. Жизнь прекрасна и удивительна. Так говорит... Так говорил прекрасный и удивительный человек Виталий Владленович. Запомните это бесценное изречение, молодой человек. Возможно, это сказал кто-то другой, но вам это сказал он. Тот, кого сегодня с нами нет. Тот, кого завтра надо достойно проводить в последний путь. Ведь на его месте мог оказаться любой из нас.
Максим вышел из лаборатории.
Что делать? Он пошел, куда глаза глядят. Взгляд блуждал по сторонам. Вдруг что-то мелькнуло в поле зрения, возвращая в реальность. Знакомая табличка на двери гласила: "Группа закупок".
Группа закупок...
Максим остановился в нерешительности. Зайти? Медленно потянув дверь на себя, заглянул внутрь. В небольшом тесноватом помещении - еще одна времянка без окон - находилась одна Аллочка. Она сидела за своим столом, глядя на Максима припухшими покрасневшими глазами. Без обычной прически, волосы узелком на затылке. Симпатичную незамужнюю блондинку Аллочку когда-то взял архивариусом Лукич; еще раньше, чем пригласил Максима. Взял сразу после института. Позже, когда набралось достаточно мужчин инженеров, ее в приказном порядке отправили в группу закупок. Каждый сам занимался своей документацией, архивариус стал не нужен. Аллочка не сопротивлялась. Выбор был невелик. Или в цех комплектовщицей, или в группу закупок ворошить бумаги. Или на улицу.
- Заходи, Максим. - Аллочка промакнула платочком мокрые глаза с темными разводами туши на веках. - Видишь, как получилось? Одни мы теперь...
Она заплакала беззвучно, не сотрясаясь плечами, как обычно плачут женщины. Не издавая ни единого всхлипа или рыдания. Неподвижно сидела, глядя куда-то в пустоту. Из ее полных тоски глаз ручейками стекали по мокрым щекам огромные слезы. Максим стоял рядом в нерешительности, не зная, как себя повести.
- Хочу. - Максим присел на край стула напротив стола Виталия Владленовича, огляделся.
Знакомое помещение, заставленное столами и шкафами для бумаг. Пара компьютеров, телефон, вешалка для одежды. Зеркало на стене. Тумбочка для чайных принадлежностей. Ничего лишнего. На столе погибшего руководителя - фотография в траурной рамке. Аллочка заварила себе и Максиму по кружке густого черного чаю, кивком пригласила Максима к своему столу.
- Ты с сахаром пьешь? - Она достала из стола баночку из-под растворимого кофе, наполненную сахарным песком. - Я сладкий люблю.
- Я тоже, - откликнулся Максим, взяв в ладони горячую кружку.
С минуту они сидели молча, глотая горячий чай. Максим не положил в чай сахар, потому что Аллочка не дала ложку, а ему было неудобно отвлекать человека по пустякам. Несладкий тоже пить можно.
- Да, все там, - тихо выдохнула Аллочка. - Все там. А я тут. Не могу я, Максим, представить его мертвым, не могу...
- А зачем представлять, Алл? - Максим вновь посмотрел на фото. - Надо помнить его таким, каким он был.
- Завтра похороны. - Аллочка грустно посмотрела на Максима. - Я понимаю, что надо проводить, но я боюсь. Я боюсь запомнить его таким... Понимаешь?
На ее глаза опять навернулись слезы. Максим встал, повертел пустую кружку в руках. Гостям положено мыть за собой посуду.
- Оставь, Максим, я помою. - Аллочка достала пудреницу, внимательно оглядела себя в зеркальце. - Чего вскочил? Посиди еще, куда теперь торопиться?
Действительно, куда?
Максим вернулся к столу, сел. Глаза опять наткнулись на фотографию Виталия Владленовича. Неделю с небольшим назад они зашли сюда с дядей Славой, чтобы узнать оперативные новости из Киева. Дядя Слава быстро покинул помещение, обменявшись с главным закупщиком информацией, а Максим чуть задержался, что-то обсуждая с его ребятами. Разговаривая, он заметил, как Виталий Владленович внимательно смотрит на него. Он всегда смотрел внимательно, но тогда он смотрел как-то особенно. По-отечески, что ли, именно по-отечески. Когда Максим закончил прения с молодежью, он вопросительно посмотрел на Виталия Владленовича. Могли быть пожелания и ценные указания, касающиеся работы в Киеве. Что же он сказал тогда Максиму? Что-то доброе и шутливое, да...
- Ну, что тебе сказать, Максим, - вдруг широко улыбнувшись, проговорил главный закупщик. - Все, что можно, я сказал. Да и Бобров-старший, я думаю, приложил к тебе руку. Теперь очередь за вами. Дерзайте.
- Спасибо, Виталий Владленович, - в тон ему ответил Максим. - Постараемся оправдать высокое доверие. Я пойду?
- Максим. - Виталий Владленович вдруг стал серьезным, даже слишком серьезным. - Удачи вам. Берегите себя. У вас вся жизнь впереди. А жизнь прекрасна и удивительна.
Вот этот момент...
Да, да, Максим тогда почувствовал некоторую двусмысленность. Виталий Владленович часто говорил такие речи, напутствуя молодежь перед командировками, но в тот раз это прозвучало необычно. Что необычно?
Удачи вам...
Он всем желал удачи в командировках, и в тот раз он пожелал им удачи в Киеве. Это понятно, командировка повышенной сложности, он понимал это. Что еще?
Берегите себя...
Это тоже одно из любимых его напутствий, он за всех переживал и всегда радовался, когда люди возвращались из командировок без эксцессов. Он так и спрашивал по возвращении, пожимая руку: "Без эксцессов съездили, молодые люди?" Именно дорожных эксцессов, время-то сейчас неспокойное. В Киеве вполне могли схлопотать эксцесс на свою задницу.
Что он там еще говорил?
У вас вся жизнь впереди? У кого, у вас? У меня и дяди Славы?
Здесь нестыковка, хотя дядя Славу стариком называть рано. Значит, он мог иметь в виду только мою жизнь, так? Но он крайне редко обращался к молодым на "вы", в основном, в воспитательных целях. Но в таких случаях он употреблял откровенно ироничную интонацию, давая понять, что до обращения "вы" надо еще дорасти. Но тогда в его голосе не было и тени иронии, Максим все хорошо запомнил, даже очень хорошо.
"...Максим... Удачи вам. Берегите себя. У вас вся жизнь впереди. А жизнь..." - пронеслось в голове.
И глаза... Как будто сына в армию провожал.
Одно из двух, Максим. Либо ты мнительный сентиментальный дурачок, либо он обращался лично к тебе. Глаза действительно насторожили глубинной серьезностью и очень тщательно запрятанной тревогой. Или болью? Да, было что-то настораживающее в глазах этого человека в тот день, но мы очень быстро забываем о таких моментах поведения ближних в суете важных текущих дел. Мало ли что покажется?
Неужели он предчувствовал свой уход? Говорят, люди способны чувствовать приближение смерти. Только понимают ли они причину своего беспокойства? Выглядит ли это действительно как ощущение конца, или это можно спутать с тревогой за ближних, беспричинной тоской или чем-то еще?
Теперь не узнать, Максим Батькович, теперь уже поздно. Можно только догадываться.
- Ты знаешь, Максим, - Аллочка закончила приводить себя в порядок, - а ведь он как будто чувствовал, что скоро покинет нас.
- Как, чувствовал? - Максима пробила дрожь. - Он что-то говорил?
- Нет. - Аллочка грустно уставилась на Максима сухими глазами. Оказывается, у Аллочки зеленые глаза. - Он ничего не говорил. Мы позже поняли.
- Что поняли, Алл? - Максим придвинулся ближе, превратившись во внимание.
Аллочка, кутаясь в шаль и пошмыгивая, некоторое время молчала. Максим не мешал ей вспоминать. Через несколько минут она вздохнула и поведала Максиму то, что поняли молодые питомцы Виталия Владленовича, когда ничего изменить было уже нельзя.
Это началось почти за месяц до киевской командировки. И это не могло не остаться незамеченным молодыми людьми, которые работали под руководством этого справедливого и человечного, но очень строгого и требовательного руководителя.
В группе всегда царил железный порядок. Малейшие нарушения трудовой дисциплины - опоздания, отлучки, длительные перекуры - карались незамедлительно. Любая расхлябанность, будь то мятая рубашка или небритая физиономия, подвергалась обязательной проработке. Сотрудники старались лишний раз не говорить по телефону по личным вопросам, бегали звонить по соседним отделам. Все, что касалось работы, рабочего времени и служебных обязанностей, относилось к категории "священная корова". Достаточно сказать, что никто не смел оставить после себя немытую кружку даже на собственном столе.
Так было всегда, и такая атмосфера означала настоящую пытку для новичков, особенно вчерашних студентов, которых здесь трудилось двое, не считая Аллочки. Кроме нее в группе подвизался балбес Боря, который как-то решил поиграть в обеденный перерыв в тетрис, ошибочно полагая, что на работе может быть личное время. В течение последующих двух недель Боря неоднократно жалел о том, что когда-то опрометчиво соблазнился высшим образованием. По требованию возмущенного до глубины души Виталия Владленовича он переделывал по несколько раз простейшую работу, ежедневно наводил порядок на столе и отчитывался за каждый рабочий день.
Но самым жестоким наказанием считались воспитательные лекции. Прежде чем прочитать проповедь, Виталий Владленович сажал провинившегося перед собой. Некоторое время внимательно смотрел ему в глаза. Одного этого было достаточно, чтобы почувствовать себя никчемной сволочью, бессовестным тунеядцем и абсолютно потерянным для общества дармоедом. К концу пятнадцатиминутной лекции, которую он всегда читал спокойным, устало безнадежным тоном, нарушитель с полной уверенностью признавался себе, что на свет родился зря. И испытывал чувство глубочайшего стыда за то, что такой неповторимо великий человек, как Виталий Владленович, вынужден тратить драгоценное время на эдакое тупое бездарное чмо.
Аллочка вспомнила, как ее саму несколько раз довели до истерики, бесконечно заставляя наводить порядок в папках с бумагами. Инженеры постарше отнюдь не чувствовали себя в полной безопасности, зная, что скидок на возраст и прошлые заслуги Виталий Владленович не делает. Группа закупок представляла собой маленькое полуармейское формирование, живущее по законам военного времени.
Тем не менее, его любили и уважали. Любили как руководителя, который никогда не позволял себе унизить подчиненного. Любили как наставника, отдающего все силы на благое дело подготовки завтрашней смены. Уважали как высококлассного профессионала, способного ответить на любой вопрос по работе. И, наконец, его боготворили как простого человека, который при всех своих незаурядных качествах и должности, знаниях и опыте сумел таковым остаться.
И вот начались первые странности.
Виталий Владленович перестал мыть кружку после чаепития. Вернее, он мыл ее, но все больше через раз, а то и через два. Первым попытался взять с него пример Боря, но был немедленно отправлен в туалет драить заварочный чайник. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Точнее, бычку.
Далее произошли заметные изменения с рабочим столом главного закупщика. Традиционно каждый рабочий день он начинал с того, что в обязательном порядке вытирал стол от пыли и наводил идеальный порядок, избавляясь от лишних бумаг. Последние же две недели стол не протирался, так как превратился в груду всевозможных писем, приказов, факсов и склад папок с контрактами. Но за общим порядком наблюдение не ослаблялось ни на минуту.
Виталий Владленович стал много шутить и начал практиковать отнюдь не краткие разговоры за жизнь с подчиненными. Самое странное заключалось в том, что он ежедневно просил кого-либо подробно рассказать о себе. Его стало интересовать все - где родился и рос, кто родители, есть ли братья и сестры и т.д. Раньше он жестко отделял личную жизнь подчиненных от служебной деятельности, как впрочем, и свою собственную. Он подолгу выслушивал рассказы соскучившихся по неформальному общению молодых ребят и девчонок, даже тех, кто просто заходил на огонек или чай. И все видели, что это не было показным панибратством, направленным на создание дешевого авторитета. Он действительно слушал с неподдельным интересом, не перебивая, лишь изредка вставлял уточняющие вопросы.
Эти непонятные нюансы поведения сквозили буквально во всем - в работе, разговорах, управлении людьми и даже одежде. И поскольку к хорошему привыкают быстро, то и группа закупок постепенно освоилась с милыми послаблениями, не вдаваясь в первопричины этих странностей. Ведь все можно объяснить при желании. Люди меняют взгляды на жизнь, начинают относится ко всему проще, устают, и, в конце концов, элементарно стареют. Скорее всего, что-то такое и представляли себе окружающие Виталия Владленовича люди, наблюдая за меняющимся на глазах боссом.
Апогеем этих изменений стала выставка-раздача всевозможных фирменных презентов, которыми у главного закупщика был забит нижний ящик стола. Он устроил ее за день до смерти. Максиму не надо напрягать воображение, чтобы понять, что могли надарить Виталию Владленовичу за четыре года работы иностранцы.
Подчиненные единодушно пребывали в ступоре. Это было необъяснимо. Досталось всем и помногу, даже посторонним, случайно оказавшимся в помещении. И принцип раздачи озадачил всех без исключения. Чем моложе и неопытней был сотрудник, тем дороже и качественнее ему достались подарки.
Боре помимо фонарика, академического калькулятора и нескольких ручек торжественно вручили крутейший американский ежедневник в обложке из натуральной кожи.
Аллочке за чередой блокнотов, карандашей, фломастеров и прочей немецкой канцелярии Виталий Владленович подарил настоящий британский "паркер" с золотым пером. Эту ручку помнили все. Когда босс привез ее с очередных переговоров, он задумчиво поиграл ей и спрятал подальше. Сказав при этом, что, чтобы писать такими ручками, надо дорасти как минимум до директора завода. Нашего, естественно, завода, поскольку заводы тоже бывают разные. Аллочка долго отпиралась от дорогого подарка, смущаясь и краснея, но Виталий Владленович был неумолим.
- Вот она, эта ручка. - Аллочка извлекла "паркер" из черной бархатной внутренности футляра из красного дерева. - Я никогда не смогу писать ей.
Максим почувствовал, что она опять расплачется. Он поспешно взял у нее ручку, стараясь отвлечь девушку. Открыл колпачок, раскрутил, рассматривая устройство этого чуда канцелярской техники. Настоящий чернильный "паркер" made in U.K. Редкий канцтовар.
- Да ладно тебе, Алл. - Максим вложил ручку в футляр, пододвигая его новой владелице. - Пиши, ни о чем не думай. Пиши и вспоминай Виталия Владленовича. Я думаю, он для того и подарил ее тебе.
Максим понял, что пора уходить. Он еще раз оглядел помещение, задержав взгляд на фотографии того, с кем ему никогда не суждено работать вместе. Фото стояло на середине пустого, идеально чистого стола. Прощайте, Виталий Владленович, пусть земля вам будет пухом.
- Он убрал стол в последний день, - промолвила Аллочка, наблюдая за Максимом. - Разложил все бумаги по папкам и вымыл стол с мылом. Он что-то чувствовал...
Максим молчал.
Чувствовал, что-то чувствовал...
Слишком много совпадений, слишком много. Но мы, живущие, этого никогда не узнаем. Вспоминая, как человек готовился к встрече с Богом, мы будем раз за разом корить себя за то, что не поняли, не помогли, не досмотрели, не предотвратили...
Максим вышел из группы закупок, постоял немного, двинулся дальше. Дошел до лестницы, притормозил в задумчивости, затем спустился на первый этаж. Фойе опустело, у некролога никого не было. Максим не стал подходить ближе, рассматривая похоронный плакат издалека. То же фото, увеличенное во много раз.
Где сейчас может находиться его душа? Дома, среди близких, или здесь, на работе? Или там, где рассталась с земной оболочкой?
Совсем рядом кто-то остановился, глядя на плакат. Максима подмывало демонстративно отодвинуться в сторону, но он стоял на месте. Смотреть в упор на вторгнувшегося в личное пространство тоже не хотелось. Лучше всего уйти, потому что дальнейшее созерцание фотографии и перечитывание известного не имеет смысла.
Максим понимал, что ему понадобится время, чтобы привести мысли и чувства в относительный порядок. Полной гармонии теперь не достигнуть, слишком серьезный удар нанесла судьба. Так или иначе, надо жить дальше.
Это далеко не безвыходная ситуация, молодой человек. Вы живы и здоровы, у вас есть семья, которой вы нужны, у вас есть работа. Не такая уж плохая работа, если принять во внимание все факторы и нюансы. А то, что вас беспокоит, должно учитываться в ваших мыслях о будущем, только и всего. Хорошо то, что вы хотя бы думаете об этом. А раз думаете, значит, пусть косвенно, но готовитесь к встрече с ним. Ведь удача любит подготовленных, не так ли? Максим повернулся, собираясь покинуть фойе.
- Зря он это сделал, - раздался рядом глуховатый голос.
Максим резко остановился. Он специально до последнего не обращал внимания на человека, стоящего рядом, давая понять, что притираться так близко к людям дурной тон. Не в автобусе, в конце концов. Теперь все встало на свои места. Голос принадлежал дяде Славе. Максим, помедлив, протянул ему руку. Вячеслав Михайлович своим появлением напомнил о том, в каком направлении могла сейчас двигаться молодая жизнь Максима Боброва. И о том, насколько лучше мог чувствовать себя Максим, не приди дяде Славе в голову такой шикарный план с переходом в группу закупок. Говорить особого желания не было, но и уйти, не перекинувшись словом нельзя, так не делают.
- Здравствуй, Вячеслав Михалыч, - поприветствовал Максим нахмуренного технолога. - В каком смысле, зря? Это вы о чем?
- Виталя сам ушел, - пояснил дядя Слава. - Понимаешь? Сам. Я в этом не сомневаюсь.
Максим и раньше удивлялся безапелляционным суждениям дяди Славы о людях и жизни. В его мире нет полутонов, только черное и белое. Он никогда не меняет своего мнения о вещах, даже если в чем-то откровенно ошибается. Максим предпочитал не спорить с ним, зная, что этим только отношения портить. Да и какой смысл? Думает себе мужик так или иначе, ну и пусть. Это его личное дело. Переубедить человека старше себя невозможно, это аксиома. Но сейчас Михалыч несет ахинею. Как мог такой жизнелюб уйти сам? Какие причины могли подвигнуть этого гения человеческого духа свести счеты с жизнью? Нет, дядя Слава, вы извините, но столь суровые заявления надо обосновывать.
- Почему вы так решили? - довольно резко спросил Максим.
- Видишь ли, - дядя Слава понял, почему последовала жесткая реакция, - я слишком хорошо знаю Виталю. Вернее, знал. И я только что оттуда - я разговаривал с его женой. Вернее, вдовой.
Максим молчал. Вячеслав Михайлович жестом пригласил к окну в уголок, где стояла урна для мусора. Попросил сигарету, закурил, и в течение двадцати минут в спокойной обстоятельной манере постарался доказать Максиму, что его мнение об истинных причинах смерти Виталия Владленовича основано не на пустых предположениях.
Виталий Владленович принадлежал к славной когорте людей, которые съезжались со всех концов страны на великую стройку на стыке шестидесятых и семидесятых годов двадцатого столетия. Примерно в том самом цветущем возрасте, в котором пребывает Максим Бобров. Эти люди, бросив насиженные места и скучную работу, устремлялись на поиски лучшей жизни. Они строили огромный завод, поднимали на своих плечах первые цеха, своими руками воплощали в жизнь грандиозные замыслы. Этими же руками они собирали первый народный автомобиль.
Именно эти люди первыми выехали в солнечную Италию, чтобы научиться работать по новому, по капиталистически. Неведомый доселе массовый выпуск легковых автомобилей требовал подготовленных кадров с принципиально новыми знаниями и опытом. Сотни молодых советских парней и девчат - рабочие, инженеры, управленцы, переводчики - впервые в жизни прикоснулись к запретному плоду. Выезжая на обучение и работу в далекую страну-наследницу Римской империи, люди не просто испытывали потрясение.
Оправившись от первых восторгов, они, кто медленно, кто быстро, постигали тяжелую правду о капиталистическом мире, основанном на бездушной эксплуатации человека человеком. Можно что-то не понять о чужой стране, если в вашем распоряжении одна туристическая неделя и гид-фильтратор. Но если вам довелось пожить и поработать среди угнетенных и бесправных западных тружеников несколько месяцев или, не дай боже, лет, вы не сможете не заметить очевидного.
Наши люди, взращенные и воспитанные КПСС, жесточайше проверенные и проинструктированные в недрах всевозможных комиссий и комитетов, при всей любви и уважении к Советской Родине не могли не понимать того, что било в глаза и уши на каждом квадратном сантиметре чужой территории. ОНИ такие же, как мы! Но ОНИ счастливее нас! ОНИ живут лучше! ПОЧЕМУ???
Дальнейшая реакция на несоответствие реальной капиталистической действительности содержанию советских газет и телепередачам "Клуба кинопутешествий" у каждого была своя. Нет смысла гадать, как вели себя советские граждане, временно оказавшиеся в столь выгодном положении по сравнению с остальной массой великого двухсотпятидесятимиллионного народа. Не беря во внимание молоденьких переводчиц, в срочном порядке выскакивавших замуж за знойно-галантных итальянских мачо, можно провести небольшую классификацию поведенческих признаков, проявляемых молодыми посланцами страны Советов. Люди, к которым относился в то время покойный Виталий Владленович, старались не вдаваться в первопричины различий между миром капитала и страной, строившей коммунизм. Зачем? Какой смысл это понимать, когда молод, энергичен и вся жизнь впереди?
Они использовали по максимуму случайно выпавшие возможности. Упоенно работали и учились, осваивая таинственные западные технологии, постепенно привыкая к тому, что работать, оказывается, можно с удовольствием. Они увлеченно тратили скромные суточные на одежду, технику и подарки родным и близким, стараясь не думать о том, что таких мизерных зарплат у НИХ не получают даже дворники. Они тогда еще не знали, что ИХ пособие по безработице превышает оклад советского загранкомандированного специалиста с высшим образованием. И они с радостью принимали любые предложения итальянцев по организации досуга и отдыха, будь то пикники на корпоративных угодьях, или дармовые экскурсии по историческим местам. Кто же откажется посмотреть парочку лишних достопримечательностей за счет принимающей стороны? Это была прекрасная и удивительная жизнь.
Конечно, Виталий Владленович не мог не замечать, что коллеги постарше иногда запираются группками по двое-трое-четверо в гостиничных номерах под местный "амаретто" с водочкой, привезенной с Родины. Из-за дверей часто доносилась ненормативная лексика родного языка. Это означало, что коллеги о чем-то спорят. Или говорят за жизнь. Молодой Виталий Владленович, будучи наблюдательным, замечал также, что слишком ярых спорщиков частенько отзывают домой без объяснения причин неожиданного прерывания командировки. Он старался в таких посиделках не участвовать.
Его шестимесячное пребывание в средиземноморской жемчужине завершилось вполне благополучно. Он вернулся на Родину, нагруженный чемоданами и коробками, оклеенными советскими газетами. Газеты, также как водку, крупы, вермишель, соль и кастрюли захватывали за рубеж из России. И еще много чего. Чтобы не тратить драгоценную валюту на еду, туалетную бумагу и прочие необходимые за границей блага. Газеты везли с собой еще и по другой причине. Чтобы на обратном пути прикрыть кричащие надписи на упаковках, которых можно не довезти до дома. За такие коробки, путешествуй вы один, могли запросто скинуть с поезда. Подобные коробочки вместе с соблазнительным содержимым нужны всем, независимо от национальности и социального происхождения.
Никто не знает, о чем думал вернувшийся из капитализма молодой человек, когда настала пора применять полученные знания и опыт в теплой дружественной обстановке свежеотстроенного завода. Была ли у него закономерная ломка, которая начинается при первом контакте с родной таможней и продолжается несколько недель или даже месяцев? В магазинах, на рынке, в общественном транспорте, дома, на работе?
Неизвестно.
История умалчивает, а свидетелей не сохранилось. Если только жена и дети...
Прошло немало лет, в течение которых молодой советский технолог постепенно стал зрелым человеком и дорос до ведущего инженера. За это время он, естественно, несколько раз повторно прикоснулся к реалиям западного мира, так как у страны не было причин не выпускать его за кордон. Он был благонадежным, перспективным и трудолюбивым мужчиной, за которого не приходилось краснеть советским людям.
На рубеже своего сорокалетия Виталий Владленович познакомился с дядей Славой, когда того перевели в технологическую службу из смежного производства. Они не то чтобы дружили, но симпатизировали друг другу. Разница в возрасте в пять лет не создавала особых препятствий для общения, но и не способствовала чрезмерному сближению этих людей. Сближение произошло позже, когда их послали контрактовать оборудование для новой модели в ФРГ. Это была совместная длительная работа за границей. Следует подчеркнуть, что ранее Виталий Владленович не бывал в Западной Германии, хотя, кроме Италии успел мельком посмотреть две-три европейских страны. Сравнивая все, что он видел и слышал с далеким - почти десять лет назад - итальянским опытом, он периодически проваливался в шоковое состояние, хотя считал себя искушенным знатоком западной действительности.
ИХ мир не стоял на месте. Буквально ни в чем. ОНИ стремительно уходили вперед. У НИХ все стало лучше - продукты и одежда, мебель и бытовая техника. Дома и магазины. Дороги и автомобили. Особенно впечатляли автомобили. Даже морально устаревшие их машины нельзя было сравнивать с нашей новейшей моделью, которую поставят на конвейер лишь спустя год. Или два. Закрыть на все глаза и уши, и ни о чем не думать не получалось. Не тот возраст, не тот жизненный опыт, господа. Много на что можно наплевать, когда тебе нет еще тридцати. Но когда вы нутром ощущаете неумолимое приближение полтинника, играть с собой в прятки бессмысленно. Ни длительные заморские командировки, ни горы импортного барахла, ни бесценный груз впечатлений не в состоянии перевесить одну тяжелую мысль-вопрос? А куда же тогда идем МЫ? Ведь дураку понятно, что МЫ идем не туда! ЧТО ДЕЛАТЬ???
Виталий Владленович стал завсегдатаем секретных компашек по трое-четверо в дешевых гостиничных номерах. Он не боялся, что его вышлют на Родину. У нас тоже произошли кое-какие изменения, хотя и не столь явные и прогрессивные, как у них. Но говорить уже разрешалось чуть более откровенно, чем в период итальянской командировки. И жизненный опыт сказывался - он знал, например, что с дядей Славой можно говорить обо всем. А вот от лишнего общения с дядей Сеней лучше воздержаться, если смертельно не соскучился по жене и детям. И если не пропало желание иногда вырываться ТУДА.
Через полтора года Виталий Владленович и Вячеслав Михайлович возвратились домой почти друзьями. Дядя Слава, будучи натурой флегматичной и вязкой, довольно быстро вернулся к привычному российскому житью-бытью. Он не видел смысла напрягать нервную систему излишними переживаниями. Он принимал жизнь такой, как есть. Зачем терзаться по поводу несбыточного? Кроме того, он был и есть патриот своей страны без дураков. В хорошем смысле этого слова. Он и сейчас вполне чистосердечно уверен, что брать от НИХ всё, без разбора - огромная глупость. Не зря говорят - что русскому хорошо, то немцу смерть. Он спокойно жил и работал в ожидании очередной возможности снова побывать ТАМ.
А вот Виталий Владленович по возвращении домой начал слегка попивать. Его менталитет отказывался далее выносить контрасты жизни и требовал компенсации в виде... Чем еще мог компенсировать внутренние проблемы взрослый русский мужик, вернувшийся из Европы в родные стены? Так или иначе, но справиться с этим самостоятельно он долго не мог, пагубное пристрастие к спиртному поставило крест на его карьере. Его не утвердили в должности заместителя начальника отдела, перестали включать в списки выезжающих за границу. Официально невыездным он, конечно, не считался, но это не меняло сути дела.
К слову сказать, через несколько лет дядя Слава сам оказался в сходных условиях, но по другой причине. Он действительно угодил в черный список невыездных товарищей из-за развода с женой. По службе он тоже продвигался медленно как морально неустойчивый тип, хотя и женился повторно.
Максиму стало окончательно ясно, почему тот не верил в американскую командировку. И какую на самом деле роль сыграла для дяди Славы эта коротенькая поездочка за океан. Вячеслав Михалыч снова стал выездным. Благодаря Максиму Боброву, который рыл землю всеми четырьмя. Что ж, тем лучше для Максима, долг платежом красен. Только когда он теперь получит этот должок?
Никто не знает точно, что послужило причиной, но несколько лет назад Виталий Владленович завязал. Сразу и навсегда. Возможно, его остановило то, что его едва не бросила жена. Может быть, он понял, что жизнь у человека одна, и она прекрасна и удивительна. Или научился, перевалив за сорокапятилетний рубеж, отделять личное от общественного. Но он более не прикасался к спиртному. Даже по праздникам. В нем проснулась неумолимая тяга наверстать упущенное, устремляя в погоню за ушедшими вперед сверстниками. Логично предположить, что догнать и перегнать в старом качестве ведущего инженера было нереально. Требовался ход конем.
На новую работу Виталий Владленович не просто возлагал огромные надежды. Это был вопрос чести. Это явилось почти единственным шансом исправить ошибки прошлого и реабилитироваться в собственных глазах. И в глазах тех, кто наблюдал за его падением. Ему было мало того, что он смог вернуться к нормальной жизни и сохранил семью. Ему хотелось большего. На заслуженную пенсию Виталий Владленович страстно желал отправиться в чине зама главного инженера как минимум. И он готов был изрядно потрудиться ради осуществления этой смелой мечты. И, естественно, изрядно потрудить других.
Ему предложили перевод с перспективой занятия должности заместителя главного инженера. Но вначале он должен был возглавить временную объединенную группу закупок и провести от начала до конца эту тяжеленную работу. Пропустить через себя немыслимое количество ГОСТов, кодов, согласований, командировок, переговоров, бумаг, людей. И только потом, в конце военно-экономического похода получить обещанное.
Четыре года прошло. Оставалось еще два или три. Вы бы смогли шесть или семь лет греть себя надеждой, что все окупится? Виталий Владленович почти смог, поскольку ставки в этой битве были для него слишком высоки. Он верил в свою победу и медленно приближал день, когда он сказал бы себе, что жизнь удалась, несмотря ни на что. Что он сделал это. Сам.
- Помнишь, мы с тобой говорили на остановке после работы? - Дядя Слава внимательно смотрел Максиму в глаза. - Я задержался из-за совещания у главного? Помнишь?
- Ну, помню. - Максим постарался освежить в памяти разговор.
- Нам тогда сообщили, что будет новый главный инженер из Москвы. - Дядя Слава заговорил медленнее. - Он вообще-то наш мужик, заводской, просто перевели когда-то в столицу. Сейчас в руководстве крайне необходим человек с московскими связями, понимаешь? Иначе проект заглохнет.
Максим вспомнил, как Вячеслав Михайлович рассказывал про рвущего и мечущего Шурика, вернее, Александра Семеновича - теперешнего и.о. главного инженера. Его задвигают в замы, хотя обещали кресло первого пилота. А ведь замом по окончании закупочной эпопеи должен был стать Виталий Владленович, не так ли?
- Я въехал, Вячеслав Михалыч, - заторопился Максим. - Замом главного инженера будет Александр Семенович? Ты скажи, Виталию Владленовичу что-то предлагали?
- Да, предлагали, - хмыкнул дядя Слава. - К нам в отдел ведущим инженером с вероятным повышением до заместителя начальника отдела. Неизвестно когда. Можешь представить, каково ему было это слышать? Его просто убили этим предложением, для него все рухнуло, понимаешь?
- И вы хотите сказать, что он... - Максим осекся. - Из-за этого?
- К сожалению, это так Максим, - тяжело вздохнул дядя Слава. - Но так делать нельзя. Он должен был держаться, должен. Эх, Виталя, Виталя, что же ты натворил...
- Подождите, - уцепился Максим за последнюю соломинку. - С машиной могло что-нибудь случиться - рулевое управление, тормоза, в конце концов. Любая техника может отказать.
- Согласен, - кивнул дядя Слава. - Только я в это не верю. Знаешь, почему? Виталя хорошо водил, очень хорошо. И осторожно. Это не его стиль - гнать под сто тридцать. Машина новенькая была. Да дело даже не в этом.
- А в чем? - Максим почувствовал, как накатывает слабость. Неужели дядя Слава прав?
- Некуда ему было ехать, понимаешь? - Дядя Слава опять пристально посмотрел Максиму в глаза. - Я с женой говорил. Он никогда не ездил один, тем более вечером. Дел у него за городом быть не могло. Дачу они продали в прошлом году. И он соврал ей. Он сказал, что ему надо в гараж за какими-то шурупами.
- Так может, так оно и было? - Максим понял, что несет чушь.
- Максим. - Вячеслав Михайлович укоризненно посмотрел на Боброва. - Я же тебе говорю - я слишком хорошо знал его. Он все спланировал и подготовил. Он думал об этом, я уверен. И он все решил. Он улыбался, можешь себе представить?
- Когда? - У Максима по спине забегали мурашки.
- Когда уходил в другой мир. - На щеках дяди Славы заходили желваки. - Он не дал себя затоптать. Ушел сам. Он и сейчас улыбается всем назло. Лежит в гробу и улыбается. Люди заходят и столбенеют. А ты говоришь - с машиной что-то случилось. Виталя ушел сам, это однозначно. Вот только не имел он права думать только о себе.
Ах, Виталий Владленович, авторитетнейший Виталий Владленович, неужели дядя Слава не ошибается? Как же вы могли так поступить? Если такие люди, как вы, не выдерживают и ломаются под прессом жизненных обстоятельств, что же требовать от нас - простых смертных? Сколько людей сверяли по вам свои поступки... Как скоро мы сможем обрести твердую почву под ногами?
Но мы - все-таки чужие и посторонние для вас - мы переживем, мы справимся. Это жестоко и несправедливо, но люди, двигаясь по шкале времени в будущее, постепенно забывают о тех, кто когда-то был значимым и нужным. В нашу жизнь приходят другие звезды, заставляя ориентироваться на новый свет. И лишь изредка, к слову или к мысли, нет-нет, да и всплывет в памяти полузабытое улыбающееся лицо, создав кратковременную печальную помеху в наших воспоминаниях.
Этого ни в малейшей мере нельзя утверждать о вашей семье. О вашей жене, детях и внуках. Они никогда не смогут привыкнуть к тому, что вас нет. Ни один из тех, за кого вы были в ответе. Их жизни теперь жестко и бесповоротно поделены на нестыкующиеся между собой куски. Первый - короткий и светлый участок - с вами. Второй - долгий и темный - без вас. Почему же вы не подумали об этом, Виталий Владленович? Почему?
- Кто будет вместо него? - тихо спросил Максим.
- Никого. - Дядя Слава отвернулся к окну. - Никого. Во-первых, никто не согласится после Витали там работать. Во-вторых, его ребятам уже не нужен поводырь, они всё знают и умеют. Назначат старшего из действующего состава, и будут драть как сидорову козу.
- Понятно. - Максим колебался, думая, стоит ли выяснять то, что по-прежнему волновало его.
- Про то, что я говорил в самолете, забудь. - Дядя Слава характерным жестом попросил вторую сигарету. - Теперь там нечего делать, понимаешь? И не будет никакого пополнения группы. Это была Виталина идея - еще набрать людей. Группу оставят в прежнем составе, но работы прибавится на порядок.
Для чего судьба сводит людей вместе? Кого-то единожды, но на всю оставшуюся жизнь. Других - кратковременно, разведя затем на очередные непересекающиеся полюсы бытия. Для чего она соединила вместе две разные тропинки на эти три с половиной года, в течение которых протекало общение молодого человека Максима Боброва и зрелого опытного мужчины Вячеслава Михайловича? Ведь если абстрагироваться от, казалось бы, совсем не короткого периода их знакомства, что скрывалось за ежедневными приветствиями, нечастыми совместными перекурами и обсуждением последних новостей? Почти ничего. Они мало, что знали друг о друге. Но испытывали друг к другу устойчивую симпатию, замешанную на взаимном доверии.
И, если рассмотреть ситуацию объективно, из этих трех с половиной лет они плотно общались чуть менее трех недель. Неделя в Америке и неделя в Киеве. Третья неделя растворилась в дорожно-транспортных отбросах времени. По прошествии нескольких лет Максим, вспоминая этого человека, будет все меньше ассоциировать его с американскими и украинскими впечатлениями.
Впечатления будут сами по себе, а дядя Слава - сам по себе. Но он никогда не сможет забыть, как Вячеслав Михайлович взял на себя роль судьи, методично и последовательно объяснив Максиму, как и почему ушел из жизни Виталий Владленович. Заложив при этом в голову Боброва один немаловажный аспект мужского восприятия жизни - мужчина не должен заниматься самообманом и приукрашиванием действительности, даже если для этого существуют все необходимые условия. Когда на руку играет полезный недостаток информации, или желание не тревожить лишний раз душу свою или ближнего. Когда можно промолчать или сделать вид, что в основе событий лежит случай, а не закономерность. Попутно обеспечив себе более спокойный сон.
Это придет к Максиму позже. Пока же он воспринимал дядю Славу, как упертого недалекого сослуживца, решившего невпопад блеснуть умом и знанием жизни. Непростительно усугубив и без того паршивое состояние того, кто хмурым октябрьским утром строил блестящие планы на будущее. Слушая Вячеслава Михайловича, Максим не мог позволить себе задать старшему товарищу следовательский вопрос: "Вы кому-нибудь говорили об этом, кроме меня?" Но позже никто из известных Максиму людей, - будь то Аллочка, коллеги дяди Славы, Лукич или и.о. главного инженера Александр Семенович, - никто никогда даже намеком не упомянул погибшего Виталия Владленовича как самоубийцу. Неужели дядя Слава сказал об этом одному Максиму? Зачем?
Максим не пошел на похороны, не в силах справиться с собой. Он не знал, как относиться к погибшему. Дядя Слава мог ошибаться, но обилие странных совпадений и свежие детали прошлого Виталия Владленовича не оставляли права на жизнь лишь одной версии этой неожиданной смерти. Вносить окончательную ясность, пристально рассматривая усопшего, Максиму не хотелось.
И потом, в лаборатории должны оставаться люди. Производство не признает человеческих факторов ни при жизни, ни после смерти. Оно должно производить.
Максим остался, поскольку возражений не последовало.
Остался в обществе стареющего ветерана, избегающего подобных мероприятий, и вчерашнего студента Игоря, для которого главный закупщик был и останется неизвестным солдатом.