На город, прилепившийся к диким скалам как Иерусалим к Елеонской горе, опускалась душная ночь.
Вергилий стоял у окна, которое выходило на террасу, пытаясь охватить взглядом торжественную красоту вечера и величие сумеречного пейзажа с отступающим морем.
Услышав шаги и голоса, он приоткрыл створку окна и в стекле как в зеркале увидел старика в коричневом рединготе с книгой в руке и рыжеволосую женщину, высокую, стройную, довольно привлекательную на вид в плаще лилового цвета.
Они прогуливались по террасе и беседовали.
Вергилий прислушался.
-- Когда тетя умерла, я по завещанию должна была передать Наполеону картину, на которой тетя изобразила его на фоне итальянских развалин... Шел дождь и я промокла до нитки... Здание театра было наполовину затянуто лесами, окна темные... Я поднялась по черной лестнице на третий этаж, где у Наполеона была студия... Дверь была приоткрыта и я вошла... На стенах висели картины, некоторые без рам... Наполеон дремал в кресле... На полу у его ног лежала какая-то странная книга... Кроме Наполеона ее, по всей видимости, читали и мыши... Не открывая глаз, Наполеон сказал: "Я почти час жду вас, думал, вы уже не придете... располагайтесь... чувствуйте себя как дома..." - Покачиваясь в кресле с музыкальной ритмичностью, Наполеон рассказывал о своей жизни с тетей, а я сидела на диване в окружении подушек, пила портвейн и слушала... Комната постепенно погрузилась в зеленоватые сумерки, как в воду, в которой я жила жизнью рыб... Неожиданно из темной глубины выплыл Наполеон... он стал ласкать меня, тереться чешуей и... я очнулась... Где-то тикали часы... я их не видела... звуки доносились словно издалека, иногда совсем затихали... Вдруг звякнули стекла... Сквозняк распахнул створку окна, раздернул гардины... У окна в призрачном свете я увидела незнакомца в сером плаще... Вид у него был довольно нелепый, лицо худое, нос похожий на птичий клюв, глаза навыкате... В его уродстве было что-то аристократическое и театральное... Неверным шагом он подошел к столу и стал рыться в бумагах... "И здесь ее нет... где же он прячет эту проклятую книгу?.." - пробормотал незнакомец, оглядываясь... Послышались шаги, голоса, детский смех и незнакомец исчез... Я лежала в каком-то бессознательном оцепенении и не могла понять, где я, и кто я?.. Все плыло, кружилась перед глазами, в ушах стоял звон... Ощупав себя, я поняла, что Наполеон раздел меня... Я встала, зажгла настольную лампу, которая стояла на комоде, там же поблескивали стеклянные уродцы с крылышками... они выглядели живыми... одни кружились в танце, другие отвешивали поклоны... некоторые на вид были совершенно бесстыдные... Я не могла больше выносить все эти подмены, непонятные мне превращения... Натыкаясь на мебель, я собрала свою одежду, которую Наполеон повесил сушиться, полуголая выбежала во двор, повернула налево, потом направо, снова налево... и очутилась перед железными воротами, украшенными саламандрами... в некоторых местах их проела ржавчина... Ворота покачивались и ржаво поскрипывали... Солнце зашло... краски погасли... из ущелий Лысой горы выползал туман и уползал обратно... Было сыро, холодно... ветер пронизывал насквозь... Немного опомнившись, я вернулась в дом, слепо наугад толкнулась в одну дверь, потом в другую... и поняла, что заблудилась в этом лабиринте лестниц, коридоров и дверей, которые никуда не открывались... Услышав голоса, детский смех и удаляющийся топот ног, я пошла по коридору... деревянный пол как будто изгибался подо мной... обогнув шкаф с подсматривающим зеркалом, я повернула направо, потом налево, снова направо и очутилась в комнате Наполеона... Он дремал в кресле, уронив голову на грудь... Я окликнула его... Он поднял голову... На его лицо изобразилось недоумение... За окном то ли утро, то ли вечер... Тишина... Безмолвие... Все напоминало сон... Пустое пространство постепенно наполнялось чем-то неясным, смутным, неопределенным, еще не нашедшим свою форму и образ... Недоумение сменилось изумлением, когда Наполеон увидел в этой смутности меня... По всей видимости, он ожидал увидеть кого-то другого... Я попыталась объяснить ему свою миссию...
Женщина в лиловом плаще, вскинув руки, поправила волосы.
--
Этот визит напоминал сон... какой-то запутанный, повторяющийся сон... Выслушав меня, Наполеон зажег лампу... ночная бабочка прилетела на свет и осталась без жизни... вздохнув о тете, смерть никого ему не оставила, он продолжил свой рассказ, а я сидела на диване в окружении подушек, пила портвейн и слушала... Комната постепенно погрузилась в зеленоватые сумерки, как в воду, в которой я жила жизнью рыб... Внезапно сквозняк захлопнул дверь... бумаги, что лежали на столе, взмыли в воздух... я невольно вскрикнула и очнулась... Наполеон дремал в кресле, уронив голову на грудь... Я окликнула его... Наполеон встал, зачем-то приоткрыл дверь, потом заглянул за гардины, как будто хотел увериться, что там никого нет... Грешным делом у меня возникло подозрение, в своем ли он уме, когда я услышала его шепот за спиной: "Разве у вас нет такого ощущения, что кто-то наблюдает за каждым нашим шагом..." - Я испуганно обернулась... Наполеон стоял у окна ко мне в профиль и листал какую-то странную книгу... в профиль он был копией незнакомца...
--
Вполне возможно, что этим незнакомцем был его брат... - сказал старик в рединготе и окутался дымом. - Он родился чуть позже и чудом выжил, но тут судьба виновата, а не врачи... звали его Семен... он был довольно любопытной личностью... любил мистификации... красил и завивал волосы, иногда устраивал сатурналии... или, одевшись женщиной, вещал как пифия на треножнике, что близок день последний, свет кончится и тьма станет светом... небо станет краснее червлени и чернее власяницы... но смерть играет нами и без пророков и растут горбы могил... но продолжайте...
--
Я стояла и думала, что мне делать... а Наполеон, сдвинув очки на лоб, листал странную книгу, что-то искал, потом сказал, что эта книга напоминает ему Черную Дыру, которая стережет границы нашего неба... такая же темная и невразумительная...
Женщина в лиловом плаще умолкла.
На террасе появились мужчина в сером плаще и женщина в вуали. В руках у нее был зонтик с ручкой из поддельного перламутра. Они прошли мимо церемонным шагом.
--
Странная пара... Кто они?..
--
Мужчину я не знаю, а женщина неделю назад поселились в угловой комнате...
--
Она так похожа на Клариссу... вы, наверное, слышали, она покончила с собой на сцене... на глазах у зрителей...
--
Я обожал Клариссу... она была богиней... а за богами всегда скрываются преступления...
--
Вы хотите сказать, что это было убийство?..
--
И не просто убийство, а коллективного убийство... они загнали Клариссу в петлю... и именно в тот момент, когда по ходу пьесы, она требовала для себя смерти... правда, следователь удовлетворился версией, что это был несчастный случай...
Возникла пауза.
--
Я знаю человека, который мог все это организовать... - заговорила женщина в лиловом плаще.
--
И кто же он?..
--
Герман, этот рыжий еврей, ее муж... из ревности...
--
Ну, не знаю... обычно он на увлечения Клариссы смотреть сквозь пальцы...
Женщина в лиловом плаще взглянула на часы.
--
Боже мой, уже без четверти семь... мне пора... иначе я рискую потерять и ученика, и симпатию моего покровителя, которая, боюсь, основана на недоразумении... Кстати, что касается моих писем, неверно прочтенных и еще хуже истолкованных вашей женой...
Рыжеволосая женщина в лиловом плаще и старик в коричневом рединготе прошли мимо окна церемонным шагом и исчезли...
"Сколько же лет прошло, а эта немка с глазами итальянки почти не изменилась... - подумал Вергилий. - Неужели она права... и Клариссу убил ее муж, Герман?.."
Вергилию вспомнилась жуткая сцена в театре, когда Кларисса запуталась в свисающих веревках, похожих на спускающихся с неба чешуйчатых змей, и повисла над оркестровой ямой. Она задыхалась, хрипела, запрокинув голову и высунув постепенно чернеющий язык...
Подавив нервный зевок, Вергилий глянул в окно.
День уже был на исходе.
Он сел на стул у окна.
Он сидел и смотрел в окно, пока день догорал, потом зажег лампу.
Ночная бабочка прилетела на свет и осталась без жизни.
За окном о чем-то лепетала листва.
Он лег на кушетку.
Тени рисовали на стене виноградную кисть, лимон, пальмовую ветвь.
Он не заметил, как заснул.
Сон Вергилия был беспокойный. У него как будто раскрылись крылья и увлекли его в блаженные чертоги, туда, где он еще никогда не был...
Спал Вергилий, пока облака не порозовели...
* * *
Сумерки и моросящий дождь постепенно изменяли город, что-то стирали, другое добавляли.
Вергилий шел от одной улицы к другой, от дома к дому, прислушиваясь и оглядываясь. Его пугали темные углы, тени, скрипы, казалось, что кто-то крадется за ним с неясной целью.
У цепного моста Вергилий наткнулся на толпу зевак, жаждущих удивиться чему-нибудь, неважно чему. Одни переглядывались и шептались, другие пугали ворон рукоплесканиями, когда ораторы изящно и убедительно высказывал свои мысли. Они учили толпу быть довольными, превратно истолковывая и приспосабливая к своему вымыслу все, что только где-нибудь было написано или сказано.
В очередном ораторе Вергилий с удивлением узнал Наполеона.
Наполеон производил впечатление. Он говорил как на сцене в театре, то возвышая голос, то понижая его до трагического шепота, то вовсе умолкая, доверив закончить фразу молчанию.
Он читал стихи, которые возводил к божественным внушениям, учил народ, развлекая его. Радующиеся рыдали, а рыдающие смеялись. Иногда в поисках нужных слов Наполеон заглядывал в странную книгу, которая топорщилась у него под мышкой.
Внешне он был похож на апостола или на пророка.
Он сказал много слов, но ничего не происходило и не свершалось из того, о чем он говорил.
Глянув по сторонам, он вдруг с размаху швырнул книгу в толпу.
Листы книги превратились в стаю птиц и закружили над толпой...
Погода в тот день была скверная. Сыро. Холодно. Ветер пронизывал насквозь.
Вергилий шел за Наполеоном, не решаясь приблизиться.
У театра Наполеон остановился, опасливо глянул по сторонам и скрылся в портике служебного входа.
Вергилий последовал за ним.
В вестибюле было сумрачно и тихо.
Вахтер сидел в конторке и раскладывал пасьянс.
--
Я к Наполеону... - заикаясь, пробормотал Вергилий.
Исподлобья глянув на Вергилия, вахтер снова углубился в игру. По всей видимости, пасьянс не сходился.
Вергилий поднялся по черной лестнице на третий этаж, где у Наполеона была студия, и остановился у приоткрытой двери.
Наполеон боялся запертых дверей.
Помедлив, Вергилий постучал и вошел в комнату, залитую каким-то подводным светом.
На стенах висели афиши и картины, некоторые без рам.
Где-то тикали часы. Их не было видно. Звуки доносились словно издалека, иногда совсем затихали.
Наполеон дремал в кресле. На полу у его ног лежала какая-то странная книга. Кроме Наполеона ее, по всей видимости, читали и мыши.
Вергилий стоял и оглядывался.
--
Я думал, вы уже не придете... - сказал Наполеон сиплым голосом. Один глаз у него еще спал, а другой был открыт. Подслеповато щурясь, Наполеон подкрутил фитиль лампы. - Да вы садитесь... извините, мне нечего вам предложить... правда, где-то был портвейн... - волоча ноги, Наполеон подошел к буфету. - Садитесь, садитесь, в ногах правды нет... собственно говоря, ее нет нигде... - Наполеон принужденно улыбнулся.
Поколебавшись, Вергилий сел. Он сидел и разглядывал танцовщицу, изображенную на афише. Фигура тонкая, изящная, лицо бледное, глаза слегка косящие, волосы рыжие, вьющиеся змейками.
--
Это моя племянница... Она жила с матерью в доме, фасад которого украшают ехидны и химеры, плюющиеся огнем... - Наполеон сдвинул гардины и глянул в окно. - Окно ее спальни располагалось между химерой и ехидной... Мать у нее была одна, а отцы разные... Одно время ее отцом был полковник в отставке... он всем показывал рубцы от ран, звенел медалями и бесплатно имел и мать и дочь, как говорила молва... Потом появился врач, который плодил покойников... Был еще писатель... цитировал Гомера и трагиков... в конце концов, и он исчез, уехал в провинцию... Такая вот история... Я тоже хочу уехать куда подальше... я уже забыл, что есть небо, звезды... в городе их не видно... до приезда в город я жил на юге... я любил спать в саду... вокруг оливы, кипарисы, цветы... такое впечатление, что они случайно встретились, сплелись, глядят детскими глазами и тянутся ввысь... любовь влечет их друг к другу и к небу... я спал в саду в гамаке и просыпался от птичьего пения... птицы поют, не ожидая вдохновения, которым музы нас обманывают... Я бы давно уехал, но театр меня удерживает... да и годы не те... а в юности я любил путешествовать... и на Синай взбирался, искал бога... и по пустыне ходил как верблюд, ни разу не склонив колен... кем я только не был... и кем стал?.. стариком, цепляющимся за жизнь... - Наполеон зябко повел плечами. - Погода скверная, дождь льет и льет, не переставая... театр закрыли на ремонт, но денег не дали... - Наполеон накинул на плечи плед, поискал очки в бумагах на столе, не нашел. - Пишу роман и не могу остановиться, мучаю бедных муз, но без пользы и удовольствия...
В ожидании денег на ремонт, днем Наполеон днем писал роман, который постепенно превращалась в нечто иное, а по ночам небритый, взъерошенный бродил с лампой в руках по коридорам и лестницам театра, точно привидение. Сквозняки дергали запертые двери, со стен за ним подглядывали портреты артистов. Среди них он иногда с удивлением видел портрет рыжеволосой немки с глазами итальянки. Он останавливался и, моргая, долго смотрел на нее. Одно время Наполеон брал у нее уроки игры на пианино. У него с ней был роман, который закончился, не успев начаться.
--
Да... - Вергилий отвел глаза, чтобы скрыть замешательство.
--
К сожалению, ничем не могу помочь... она на гастролях... Все вокруг меня куда-то уезжают и исчезают... - Он порылся в бумагах на столе. - Где же это письмо... счета, квитанции... неделю назад Нора прислала письмо, из которого я понял, что она уезжает за границу... и этот неожиданный отъезд вызван навязанными ей обстоятельствами, о которых она пока не может говорить... Нора никогда не умела пользоваться обстоятельствами, как и ее мать... - Наполеон утер рукой невольные слезы. - Не обращайте внимания... с возрастом я стал чувствительным... и, кажется, поглупел... я уже не в состоянии понять происходящего... смутно понимаю, что там за стеклами что-то происходит, но что?.. иногда я пытаюсь описать это что-то, но перо только царапает бумагу и брызгает чернилами... - Наполеон уставился в окно.
Пейзаж за окном был печален и безотраден. Из сырой мглы выступали шпили, башни города, сползающего по отрогам Лысой горы к заливу.
--
Из-за Лии, матери Норы, я уехал в город... бежал, но мысли о ней догоняют меня ночью в холодной постели, когда за окном тьма...
Блуждающий по крышам взгляд Наполеона остановился, наткнувшись на старика, который стоял в сквере у фонтана и собирал вокруг себя призраков вечера, из тех, которых он знал.
"Боже мой, это же Герман... - Наполеон потер слезящиеся глаза с редкими рыжими ресницами, покачнулся. - Нет, не может быть..."
--
Что с вами?..
--
Не знаю, наверное, почудилось... - Наполеон повел плечами как от озноба. - Я увидел Германа, мужа Клариссы...
--
Говорят, что Кларисса покончила с собой на сцене... не смогла выйти из роли...
--
Чего только люди не говорят о ней... а она уже в Небесном Иерусалиме, а Герман у ворот ада и Цербер, трехликий привратник, виляет хвостом и лижет всеми своими языками ему руки... - Наполеон умолк, увидев Клариссу в отражении стекла. Он стоял, едва дыша, и смотрел, глаз не мог отвести и опомниться...
Снова начался дождь.
Все вокруг приобрело зеленовато-желтоватые, зыбкие, призрачные очертания...
Порывшись в бумагах на столе, Наполеон нашел очки, раскрыл какую-то книгу и стал читать вслух несколько театрально.
--
Это стихи Германа, посвященные Клариссе... - Наполеон полистал книгу. - В этой книге можно найти все, что при случае можно о ней сказать... Герман женился на ней, когда ей было 37 лет... Она долго жила с матерью, прежде чем сменила мать на мужа... и бежала от мужа в первую же брачную ночь... это и дало повод подозревать Германа в убийстве... Как-то ночью я наткнулся на него в сквере у театра... Он стоял у афиши, на которой была изображена Кларисса в роли Иокасты, я спросил его, как он живет, говорит, хорошего не много, но живу, вредного не ищу, избегаю... Одно время мы жили с Германом на острове, комары и лягушки не давали спать, сучья жгли сырые с зелеными листьями... Помню, я засыпал, а Герман все бродил туда и сюда, шептал стихи... Комары спасали нас от сладострастных снов и ночных обольстительниц... счастье нас баловало, неохотно, конечно, однако заботы от нас отгоняло... и пили мы не воду, а вино... и боялись только воров и пожара... Герман писал поэмы... и хранил их в железном ящике... а я писал одноактные пьески... мне тоже хотелось увековечить свое имя, но я по-прежнему далек от этой цели... И все же что-то заставляет меня писать о том, что уже сказано другими, хотя я и воображаю, что излагаю вещи еще не известные публике и важные... Женщина нас разлучила... и звали ее Кларисса... - Наполеон подошел к афише, на которой Клариса была изображена в роли Иокасты... - У Клариссы было пять или шесть отцов... и все довольно известные люди... всех их смерть унесла куда-то... куда?.. не известно... а известность не пожелала за ними следовать... смерть играет нами и растут горбы могил... увы, нет бессмертных... Кларисса была вся в мать... мать ее со многими играла, знала песни сирен... Герман рассказал, что несколько лет провел в тюрьме, потом в желтом доме... выглядел он ужасно, состарился от мыслей и стал молчаливее статуи... Последний раз я его видел на вокзале в зале ожидания, смотрю, стоит у темного окна, лицо бледное, ум в оцепенении... Я ушел, а он все еще стоял и смотрел в эту черную бездну и думал о своем еврейском боге, испытывая весь ужас его одиночества... ведь бог там один среди змей и вечной ночи, которая в безмолвии совершает таинство зачатия новых змей, взамен умерших и обреченных... Помню, после встречи с ним меня потянуло на остров, я пытался спасти источенный червями дом, когда меня самого уже черви ждали... Вы слышите?.. Что за странные звуки?.. то ли это флейты голос, то ли ветер прельщает слух, льет в уши мелодию... или я схожу с ума... Я, наверное, кажусь вам безумцем, сознайтесь?..
--
Нет, вовсе нет, вы совсем не безумец...
--
Дни сменяются ночами... и прошлое ползет за нами как змея... После смерти Клариссы я увлекся философией... правда, ума она мне не прибавила, но утешила... и от забав и праздности увела... я стал трудиться с восхода и до заката...
--
И что вы пишите?..
--
Пишу роман... писать стишки радости нет никакой... от любви я давно отрезвился, не знаю, кто помог, из этих пут меня извлек... правда, я мало пишу, несколько строчек в день... - Взяв со стола керосиновую лампу, Наполеон направился к выходу из студии. - Мне пора совершать обход... я теперь здесь еще и ночной сторож...
Наполеон и Вергилий вышли в коридор, по черной лестнице спустились вниз и вошли в зал. Наполеону показалось, что на сцене в мороке мерклого уличного света слоняются какие-то посторонние люди.
Призрачное присутствие на сцене церемонных мужчин и женщин, одетых с парадной пышностью, дополняли ползающие по кулисам и заднику тени и приглушенные, нестройные звуки скрипок, тоненькие напевы флейт, гобоев.
Во всем виделась роскошь, сладострастие и неприкрытая обнаженная чувственность.
Пережидая приступ головокружения, Наполеон прислонился к стене.
"Мне надо завести женщину... или этот кошмар станет явью..." - подумал он.
--
Вам плохо?.. - спросил Вергилий.
--
Нет... ничего страшного... померещилось, что на сцене что-то происходит... мне иногда мерещится разное... наверное, это своего рода помешательство...
Где-то в гулких коридорах хлопнула дверь.
Сквозняк погасил лампу, и все утонуло в темноте.
Свет с улицы едва проникал сквозь мутные стекла.
Наполеон зажег лампу, и шествие по лабиринту коридоров продолжилось.
У двери гримерной, которая подрагивала, как будто кто-то настойчиво пытался ее открыть, Вергилий остановился.
--
Там кто-то есть?.. - пробормотал он с гримасой страха на лице.
--
Нет там никого... это сквозняк... - сказал Наполеон. - Кстати, это гримерная Клариссы... божественная была женщина... и безумная, надо сказать... впрочем, разум полезен не всегда... разумнее перед безумцами предстать безумцем... хотя для безумца все безумны... - Наполеон принужденно рассмеялся...
В тот дождливый субботний вечер Вергилий узнал от Наполеона все и о женщинах, и о боге, и о небе, откуда оно родилось и как всепринуждающая необходимость сковало его стеречь границы звезд.
Можно было предположить, что Наполеон знал истину, возможно, даже понимал ее, но выражал он ее каким-то искаженным способом...
После обхода коридоров театра, Наполеон вернулся в студию, а Вергилий вышел на улицу.
На улице царило ненастье.
Стонало и море, и горы.
В сквере чернела толпа под зонтиками.
Время было смутное. Ораторы собирали толпу, но их речи не влекли за собой каких-либо действий, оставаясь не более чем развлечением. Ораторы стремились поразить слушателей не существом темы, но мастерством ее произнесения. Речи были полны лишних слов для звучности и сентенций, рассчитанных на запоминание.
Вергилий миновал толпу.
Он шел и размышлял, пока вразумляющий страх не остановил его на краю обрыва.
Внизу лежал город, похожий на выползшее из моря чудовище...
Домой Вергилий вернулся уже за полночь.
Во сне он открывал не тайны философии, а тайны любви. Охваченный страстью, он ласкал Нору, не упуская ни одной из нежных ласк.
Из окна открывался вид на город в догорающих гиацинтовых отсветах. Чуть севернее сада чернели развалины женского монастыря.
"Ни пенья, ни молитв, ни звона колоколов... Вместо фресок палая листва, повисшая в путине..."
Вергилий закрыл окно и невольно вздрогнул.
Его испугал бой часов, тупой, безразличный.
Он полистал расписание пригородных поездов, вспомнил, как познакомился с Норой. Он увидел ее в вокзальной толчее и пошел за ней, не пытаясь ее догнать. Нора заметила слежку, обернулась с трогательной юной грацией и, улыбаясь, что-то сказала ему, но он, не дослушав ее, бежал...
"Наверное, она приняла меня за сумасшедшего..." - подумал Вергилий...
Осторожно приоткрыв дверь, Вергилий заглянул в комнату тети, заставленную трофейной немецкой мебелью, в которой обнаруживался характер и вкус ее мужа, полковника в отставке.
Над пианино висел портрет полковника.
"Весь в орденах как в латах..." - подумал Вергилий.
Полковник много раз был женат, породил множество детей от разных женщин, целый народ. На старости лет он, несмотря на все свои заслуги, оказался в отчаянных обстоятельствах, но не отчаялся, увлекся поэзией, потом философией. Различные склонности возникали в нем под влиянием желаний и обстоятельств. И его пятая жена, тетя Вергилия, ни в чем ему не уступала. Зная, что век людской краток и подвержен многим переменам, она воздавала должное чувственным наслаждениям, наполняя свою жизнь роскошью и негой...
Тетя спала на диване, открыв рот и слегка похрапывая.
Днем она спала, чтобы бодрствовать ночью.
Над диваном висела картина с изображением мальчика в окружении цветов. Там был и лотос, и росистый шафран и цветы гиацинта, и синие ирисы, гибкие, поднимавшиеся высоко от земли.
Мальчика, который был изображен на картине, звали Аркадий. Это был сын тети от первого мужа, который в юности отнимал у жен мужей, а когда вырос, стал отнимать у мужей жен. Он завивал и красил волосы в белый цвет и выщипывал брови. Как и мать, он разнообразил свою жизнь, посвящая ее наслаждению, как истинной цели всех стремлений. Он был художником своей жизни, говорил, что, подавляя стремление к наслаждению, мы не становимся ни мудрее, ни счастливее и обнаруживаем лишь непонимание целей бога и природы...
Вергилий осторожно прикрыл дверь и по узкому петляющему коридору, чем-то напоминающему лабиринт с ответвлениями и тупиками, вышел на террасу.
В нише стены он увидел старика, который сидел в кресле, устремив взгляд на залив и Лысую гору.
--
Ты кто?.. - спросил старик и, приподняв очки с толстыми стеклами, уставился на Вергилия.
Вергилий промолчал.
--
Понимаю... секрет... - старик улыбнулся. - И все же, что это?.. флирт, галантность, кокетство или мучительные раздумья о цели своего существования... не молчи, поделись со стариком...
--
Ни то, ни другое... - Вергилий пригладил волосы. На висках у него торчали маленькие, будто только что прорезавшиеся рожки...
Старика звали Незванов. Он родился в провинции в семье служащего. Ему было 13 лет, когда семья переехала в город, чтобы дать детям хорошее образование. У Незванова был еще брат и сестра.
В городе Незванов увлекся театром и женщинами, опытными в далеком от сцены ремесле.
В женщинах Незванов видел творение божье и сам он был больше похож на женщину. Ему было около двадцати лет. У него были голубые глаза, вьющиеся волосы с рыжеватым оттенком, щеки только что опушились золотистым пушком.
На сцене школьного театра Незванов играл женщин, переняв их повадки, манеры и даже тон голоса. В театре он работал осветителем и имел сомнительную репутацию. Его поведение не всегда отвечало правилам приличий.
В 27 лет Незванов женился. Его избранница была почти на десять лет моложе его. Звали ее Лиза. Вскоре Лиза исчезла, возможно, она стала ангелом. Тело ее так и не нашли. Незванова привлекали по этому делу в качестве свидетеля, потом подозреваемого, однако начатое следствие было прекращено за отсутствием состава преступления.
Случилось это осенью.
Всю зиму Незванов пребывал в состоянии душевной смуты, рассеянности и меланхолии.
Весной Незванов снова женился на сестре Лизы. Она была на 7 лет старше Незванова и, разумеется, девственница. Осенью того же года он вынужден был передать свои права мужа брату, который был наделен большой мужской силой и от него, по ожиданиям жены, могли произойти красивые дети.
Незванов стал как бы сводником при собственной жене. Случилось это, когда он был на гастролях в провинции. В городе он оказался случайно проездом. Путаясь в ключах, он открыл дверь, вошел в прихожую и услышал странные звуки, доносившиеся из спальни. Он замер. Ему показалось, что он слышит стоны жены, уже ощутившей всю сладость чувственного наслаждения. Он нерешительно толкнул дверь спальни. Любовники скрывались под простыней. Он сорвал простыню и невольно рассмеялся, увидев брата, обнимающего жену, потом стоящего нагишом на постели. Кирилл, брат Незванова, носил длинные волосы, как женщина, и как философ кутался в тогу, роль которой играла измятая простыня. Вид он имел самый трагический, застигнутый врасплох в самый разгар любовной игры...
"Чем-то этот молодой человек напоминает мне брата..." - подумал Незванов.
Надо сказать, что брат Незванова, Кирилл был слепой от рождения, вел замкнутую жизнь, затворившись в стенах трех тюрем: тела, слепоты и одиночества, что не помешало ему написать несколько книг различного содержания.
"В некотором смысле Кирилл был философом, верил в бога и боялся ада... тогда еще боялись ада, а теперь в аду живут и уже привыкли... - размышлял Незванов. - Писал он не только трактаты, но и одноактные пьески, соревнуясь с Шекспиром, который не гонялся за славой, слава гонялась за ним... Правда, идеи некоторых пьес он украл у меня... но не будем его осуждать, все же он мой брат... Сколько зрячих вслепую по жизни бредут в одиночестве и озлоблении, а он по утрам даже пел, правда, веселым не казался... Жизнь была хоть и не мрачная, но посредственная... Да и может ли философ быть веселым... тем более, что это чувство они уподобляют опьянению..."
Незванов с любопытством разглядывал Вергилия, который стоял, прикрывая ладонями небольшие рожки на висках, и вспоминал юность, когда еще были живы желания, и он влюблялся даже в статуи. Вергилий напоминал ему то Кирилла, то Серафиму, в которую Незванов одно время был влюблен. Режиссер привлекал ее для ролей без слов. Вспомнилось, как, запутавшись в кулисах, он наткнулся на Серафиму и порывисто сжал ее в объятиях, застенчиво сопротивляющуюся. Продолжение этой сцены происходило в гримерной комнате. Полная сладострастия, Серафима распахнула одежду, не смущаясь, обнажила бедра и свой цветок в сосредоточении бедер. Незванов лег на нее сверху, и она дала ему наслаждение, дело женщины, а потом, растрепав волосы, почти обнаженная, выбежала на сцену. Она пела о чем-то нежном, изящном, тонком и звенела запястьями.
"Бедная Серафима... - подумал Незванов. - Из-за Наполеона и этой проклятой книги она бежала из одного кошмара в другой... и едва не очутилась в сумасшедшем доме..."
По телу Незванова пробежали мурашки. Глянув на залив, он увидел в сиянии золота и лазури стайку нимф. Они играли с дельфинами и волнами у прибрежных рифов.
"Не сон ли это?.. или я схожу с ума?.." - Незванов закрыл лицо руками...
Девочка 13 лет выкатила на террасу инвалидную коляску, в которой сидел старик в валенках, обложенный подушками, и удалилась воздушной походкой.
--
Когда-то этот согбенный старый пень был моим кумиром... - сказал Незванов.
Вскользь глянув на Незванова, старик что-то пробормотал.
--
Что сказал этот чурбан, пень бесполезный, чучело огородное, пугающее птиц и воров?.. переведи... - попросил Незванов.
--
Он говорит, что не может проснуться... - сказал Вергилий.
--
А я не могу заснуть... а проснувшись, не могу понять, умер я или еще жив... комната приобретает вид склепа и к ложу спешат ужасные гробовые видения... А теперь, что он говорит?..
--
Он беседует с кем-то, кого не видно... чему-то радуется и от восторга бредит...
--
Наверное воображает, что спит с женой... одной ногой в могиле стоит среди зловонной тьмы, а все еще привязан к наслаждению... ищет взгляд жены, кусает ее воображаемые губы... он старше своей жены на 30 лет... вонью ее душит, сам от подагры едва живой... ждет от нее верности и благодарности, а она играет в любовь... и деньги вперед забирает... берет и ничего не дает ему взамен... путается со своим племянником, который тоже лезет в поэты... как-то пришел ко мне со своим угощением и чуть не уморил стихами... - Незванов оглянулся. - Не вижу, солнце мешает, что делает старик?..
--
Молится...
--
Наверное, просит бога, чтобы он вернул ему мужскую силу... или чтобы жена была скромнее, что немыслимо... но бог не слышит наших жалоб...
--
Кто он такой?..
--
Он довольно известный поэт, человек утонченный... пишет стихи... хотя это и не стихи в общепринятом смысле... и не проза... нечто, напоминающее каппелюры разрушенных греческих колонн или черепки краснофигурных ваз... я называл их цветами, упавшими с неба... и у каждого цветка был свой аромат... Лишь много лет спустя я узнал, что эти цветы бросал ему сосед, Марк... он жил этажом выше... Марк был прирожденным поэтом... Помню, я подражал ему... даже его кашлю... и походке... Женщины обожали Марка, несмотря на его нескладную фигуру и легкое косоглазие, один глаз у него неизвестно почему смотрел куда-то в сторону и как-то слишком мрачно... О его связях с мужчинами не стану упоминать... Одно время он работал библиотекарем... жил среди книг, пропахших пылью и плесенью, которые никто не читал... Выглядел он весьма величественно, когда бродил среди стеллажей в облаке пыли, пугая пауков и мышей... Одни считали его гением, другие сумасшедшим... и он этим пользовался... Жил он с матерью... Его мать была очень хрупкая женщина, говорила в нос и так же смеялась, сжимая губы, словно стыдясь своего смеха... К Марку она проявляла трепетную и боязливую нежность... Старость в одном заслуживает восхваления, она освобождает от деспотизма чувственности... но не всех... Марку было уже за 60, когда он женился на женщине, которая годилась ему в дочери... Помню, описывал он ее самыми живыми и соблазнительными красками, но мне она не нравилась... и Марку она была неверна... - О жене Марка Незванов говорил с намеренной расплывчатостью, подбирая слова, которые отличались двусмысленностью, потом разулся, осмотрел ногу. - Вчера ходил на кладбище... Смерть всех моих родственников скосила одной косой без разбора... Пятку натер новыми ботинками, и палец ссадил, спотыкаясь... погода была отвратительная, шел по колено в грязи... - Незванов как-то странно оглянулся. - Мне это кажется, или я не в своем уме... Нимфы играют с дельфинами и волнами у прибрежных рифов... Что за напасть?.. А что делает этот старый пень?.. ничего не вижу, дым глаза ест, наверное, в сквере жгут сырые листья...
--
Он сидит и смотрит на море...
--
Что он может видеть... он же слепой... и глухой... и на ногах не держится... - Незванов близоруко сощурился, поискал очки. - И я уже старик... и что я нажил?.. только грыжу... Что делает этот несчастный?.. Без очков ничего не вижу... наверное, молится своему еврейскому богу... хочет вернуть его улыбку...
Мимо прошел человек в сером плаще.
--
Остерегайся этого типа... он шпион... и у него врожденная неприязнь к женскому полу... Ты видишь, что делает старик?..
--
Сидит, смотрит в пустоту и чего-то ждет...
--
Наверное, вечной жизни...
--
Мне кажется, он хочет вам что-то сказать...
--
Ну, так пусть говорит...
--
Он и говорит...
--
Почему же он замолчал?..
--
Наверное, сказал все, что хотел сказать...
--
Похоже, я снова прозрел... я опять вижу нимф, которые играют с волнами и дельфинами у прибрежных рифов... что за напасть?.. или я схожу с ума, как Наполеон?.. ты не знаешь Наполеона?.. он был гением в свое время... и это привело к тому, что его жизнь обросла самыми невероятными историями... Он был уверен, что его преследовала какая-то странная книга как жертву, не давая передышки... она лишила его всего, покоя, имени, жены... Как-то ночью он нашел жену лежащей на полу в луже крови... По всей видимости, она неудачно упала... причиной могла быть любая случайность... Помню, он говорил, что происходящее напоминало кошмар... не успевал он стереть кровавое пятно в одном месте, как оно со зловещей отчетливостью появлялось в другом месте... то, впадая в отчаяние, вяло, безразлично, то охваченный порывом энергии он пытался стереть следы воображаемого преступления, но когда пятна стали окружать его, подползая к нему со всех сторон, он бежал... С тех пор он скрывается... В 7 лет он стал сиротой... родители его погибли, ничего не оставив ему кроме имени, которое он, увы, утратил... он сменил имя, внешность, жил в уединении... друзей у него не было, кроме карлика... я смутно помню его... он был весь такой хрупкий, изящный, лицо серьезное, я бы даже сказал печально-серьезное и торжественное... Однажды он появился и исчез, оставив Наполеону возможность догадываться о причинах столь внезапного и подозрительного исчезновения...
Пауза.
--
Одно время я жил с Наполеоном и Германом на острове в доме, который построил его дед по материнской линии, известный писатель... Помню, он все пытался спасти нас от наших пороков и ушел, а наши пороки остались с нами... На острове я оказался после неудачной женитьбы... я пытался стать философом, предпочитающим свободу обладанию лишним и бесполезным, а Наполеон с Германом писали одноактные пьески в четыре руки... некоторые стихи были просто опасны, но они ничего не боялись, кроме воров и пожара... Тебе что-то не нравится?..
--
Мне не нравится старик...
Старик бормотал что-то невнятное, жалкое.
--
Я догадываюсь, о чем он говорит... он, наверное, в который раз рассказывает историю своего появления на свет... мать родила его по пути в ссылку и искупала в пыли, прежде чем омыла в первой попавшейся воде... был у него и отец, который увлекался философией и пустыми обольщениями...
--
А вы были в ссылке?..
--
Довелось и мне побывать в ссылке...
--
И что вы там делали?..
--
Охотился на волков и пил водку...
--
Кажется, старик умолк...
--
Наверное, заснул...
Откуда-то появился мопсик в жилетке.
--
А вот и Мольер... ты не завел еще собаку?..
--
Нет...
--
А жену?..
--
Сами-то вы женаты?.. - спросил Вергилий.
--
Я несколько раз был женат... последняя моя жена, Юлия, покинула меня прошлой осенью и теперь ночи я провожу без сна в холодной постели, лежу и вспоминаю незаслуженные обиды и оскорбления, нанесенные мне женщинами без всякой моей вины... помню, как-то я даже пытался покончить с собой, но страх перед иной, еще более худшей жизнью, ожидавшей меня после смерти, разрушил это намерение... Жизнь - это болото, а мы в нем лягушки... сидим и квакаем: "Куа-куа... бреке-кек..." - Или что-нибудь ищем, а найдем, удивимся и успокоимся..." - Незванов глянул на небо, сощурился. Хотелось бы снова пожить на острове, увидеть небо, звезды... заглянуть в божьи глубины, устроенные словом... В городе неба не видно... да и на улицу я не выхожу ночью... однажды меня чуть не растерзали бродячие собаки, как Актеона, когда оскорбленная Артемида накинула на него шкуру оленя... а на меня Юлия накинула шкуру осла... я влюбился в нее на старости лет... и стоило ли ради этого безумия покидать свое болото?.. как ты думаешь?.. Никак... Понимаю... - Незванов полистал книгу. - Странная книга... она напоминает мне Черную Дыру, которая своим дыханием всем правит, как некоторые уверяют, но это пустые выдумки... всем правит случай... и мы лишь его подтверждение... и потому советую тебе не жениться... устреми лучше привыкший блуждать взгляд на небо и звезды... прочь, прочь от лживых женских глаз... но, увы, змей-искуситель толкает нас к женщине... минута страсти, всего минута или несколько минут, как приступ лихорадки... и за это платить всей жизнью?.. ну, уже нет... - Незванов потер виски. - В глазах потемнело... ничего не вижу... и лоб испарина покрыла... что ни говори, а старость не радость... хотя в смерти я вижу благо... она и пугает и радует возможностью удалиться от людей к богу... Все мы пришельцы на этой земле... ходим туда-сюда... надеемся в ад попасть... - Незванов раскашлялся. - Слово "рай" стало в горле поперек... Увы и ах... мы не оставляем себе других дел, как только умереть... Лиза, моя первая жена, уже давно на небе, наверное, стала ангелом... и я хочу туда, устроиться кем-нибудь при ней, пусть даже без взаимности... - Незванов полистал книгу, которая лежала у него на коленях. - Между прочим, весь мой путанный монолог уже описан в этой проклятой книге без начала и конца...
--
Что это за книга...
--
Странная книга... я нашел ее в хламе на острове... Так кто ты на самом деле?
--
Я Вергилий, племянник жены полковника...
--
Кстати, как у него дела?..
--
Он умер...
--
Вот как... и как он умер?..
--
Тетя говорит, что умер он легко... вздохнул и умер...
--
А как дела у тети?.. что она делает?..
--
Спит...
--
А ее кузина, жива еще?..
--
Жива...
--
Ты знаешь, у меня с ней одно время был роман... мне было 13 лет, когда меж нами вспыхнула любовь... я пел с ней в хоре... правда, я был безгласный... в хоре не все поют, стоят для счета, просто место занимают... Ну, что ты молчишь?.. язык проглотил?.. я знаю, кого ты караулишь здесь... эту вечно влюбленную ветреницу, которая тебе изменяет по рассеянности... как же ее зовут?..
Воцарилась тишина, лишь доносилось дыхание моря и вечности.
На какое-то время Незванов впал в забытье, колени его раздвинулись, и книга упала на пол лицом вниз.
Грустный мопсик в жилетке обнюхал книгу и заскулил.
Вергилий поднял книгу. Она была трачена плесенью и молью.
--
Я нашел в этой книге тот театральный сюжет, который обратился в публичную казнь Клариссы...
--
Какая ужасная судьба!..
--
На сцене Кларисса была богиней... все были без ума от нее... с легкостью, изяществом и без осторожности она отдавалась всем... с улыбкой всесильной любви или ненависти, не знаю... вход к ней был свободный... и ни с кого она ничего не брала, только отдавала свою нежность, теплоту, погружая одних в счастье, других в отчаяние... меня она пьянила, как вино, не знаю, как других... и тайн своих она прятать не хотела... забавлял ее не любовник, а зритель... Это повторялось чуть ли не каждый день, и, тем не менее, не становилось понятнее... Может быть, в этом был виноват ее голос... голос у нее был как у сирены, упоительно влекущий к смерти... сильна как смерть любовь... она смущала многих... волновала кровь, путала мысли... Божественная Кларисса... но красивой она не была... она воображала себя красивой только из гордости... и всегда держалась обособленно...
--
Вы любили ее?..
--
Любви еще никто не избежал... и я не увернулся... Давно это было... все эти внезапные одно за другим случившиеся в театре несчастья были причиной зависти и вражды... А с женщинами я уже давно не живу... правда, на девочек смотрю, но нечем соблазнить невинные губы...
--
Как вы думаете, это был несчастный случай?..
--
Так следователь решил, но мало кто в это поверил... Говорят, что Герман, ее муж, замешан в этом деле... и это можно утверждать, не боясь ошибиться... и молва говорит об этом же в самых ясных выражениях... Иногда молва занимает точку зрения бога... Герман умело использовал запутанность текста пьесы, в которой было все... и безумие, и нечто меланхоличное, и шутовское, поскольку сама жизнь - это комедия... божественная комедия... После смерти Клариссы Герман скрывался на острове, потом его видели у одной девы, которая была вовсе не дева, но приятная сама себе, правда, под слоем белил... Говорили, что он сошелся с ней из-за долгов... Нет, вовсе нет, напротив, у него были все в долгу... Надо сказать недолго длился этот медовый месяц... дева его выставила и он вернулся на остров, где жил с некой особой, которая поставляла ему свои стихи... известная стерва... всех своих подруг схоронила, вот бы ей с моей женой подружиться... Герман и у меня стихи покупал, а потом выдавал их за свои... все славы добивался... любил без меры и благоразумия, отнял жизнь жены и сам умер, повесился, так говорят... Нет, что ни говори, Кларисса была богиней... и ушла, окутанная тайной...
--
Я видел, как она ушла... и завораживающее, и омерзительное зрелище...
--
Блаженны не видевшие, но уверовавшие... и счастливы не внимающие песням сирен, а нашедшие путь к богу...
--
Так кем же был Герман?.. - спросил Вергилий.
--
Кто?.. этот рыжий бес с глазами херувима?.. сукиным сыном он был... рыдал, слезы лил одним глазом, другой у него был стеклянный, вытек еще в детстве, горевал о жене, а сам не раз при всех ей смерти желал... и эту пьесу он написал для нее, хотел увидеть ее в петле... Все твердил, что бога нет нигде, пусто небо... правда, к своей лжи он примешивал несколько слов истины, хотя не вполне понял ее и местами извратил...
Возникла пауза.
--
Вообще-то Герман был не совсем плохой человек... Все мы живем так, как будто нам обещано, что мы обязательно достигнем конечной цели, которую мы не знаем, ибо она обращена в вечность... и нам помогает вера, действующая любовью, которая страшится всякого зла...