Петр поднялся на террасу, с которой открывался вид на город.
Взгляд его скользнул по небу, озаряемому зарницами, зыбкий свет которых создавал иллюзию, что небо ближе, чем на самом деле, пробежал по улице к реке, наполовину укрытой туманом, как одеялом, и остановился на острове. Он напоминал корабль, который, казалось, сел на мель и накренился.
Свернув за угол, Петр наткнулся на инвалидное кресло, в котором сидел старик в валенках, похожий на дремлющего ворона. Он сидел и собирал вокруг себя призраков вечера, из тех, кого он знал.
Часы на Башне пробили девять. Старик встал и пошел совершать обход. С потерянным видом, небритый, взъерошенный каждый вечер он бродил с лампой в руках по дому, будто привидение, стучался в запертые двери, заглядывал в пустые и давно заброшенные комнаты.
Вдруг лампа погасла. Свет с улицы едва проникал сквозь мутные стекла. Ему почудилось нечто вроде легкого шума, будто пролетел дух. В конце коридора мелькнул чей-то плывущий силуэт и все затихло.
Он остановился у запертой двери. Дверь задрожала, как будто кто-то настойчиво пытался открыть ее.
Вахтер успокоил старика.
--
Ничего страшного, это ветер...
Хромой, тощий, с лицом сатира вахтер заперся в своей коморке, а старик, вздыхая, побрел дальше. Он сильно сдал, опустился. Лишь когда приходила племянница, он преображался. Племянница играла на фортепьяно. Она мечтала стать пианисткой. Город еще не успел разрушить ее провинциальные иллюзии. Когда она приехала, старик нанял для нее преподавательницу музыки, довольно непривлекательную немку с глазами итальянки. Она приходила по вторникам и по пятницам. К старику она относилась с почти неприкрытым презрением. Наверное, это было связано с ее отвращением к театру. Игру на сцене она считала унизительным и грязным занятием. Ее бабка, ставшая проклятием рода, была актрисой...
Завершив обход дома, старик сел в кресло. На полу лежало расписание поездов и недописанная рукопись трагедии без возвышенного начала и счастливой развязки. Кроме театральных крыс ее некому было читать.
-- Вы ко мне?.. - привстав, спросил старик.
Петр не сразу собрался с мыслями, пораженный внешностью старика. Рыжие волосы, разделенные пробором падали на его лицо, довольно грубое и унылое, сплошь усеянное родинками и бородавками.
-- Так что вам угодно?.. - подслеповато щурясь, старик подкрутил лампу. - Да вы проходите, садитесь... в ногах правды нет... собственно говоря, ее ни в чем нет...
Поколебавшись, Петр вошел в комнату и сел на продавленный диван. Воздух в комнате был пропитан пылью. Толстым слоем она лежала повсюду, и на театральных куклах, и на цветах в горшках, и на чемоданах.
-- Все хочу уехать отсюда... на юг... у меня там тетка по матери... дом у моря... я уже забыл, что есть море, звезды... в городе их не видно... но, никак не решусь... в моем возрасте вредно менять привычки... театр меня удерживает... он меня поработил... - Старик зябко повел плечами и задернул гардины. - Чувствую себя совершенно разбитым... погода просто ужасная, льет и льет, не переставая... - Старик накинул на плечи плед, поискал очки в бумагах, не нашел. - Театр закрыт на ремонт, а я, вот, пишу... и жду каких-либо радостей...
В ожидании денег на ремонт, которые так и не появились, старик писал трагедию, которая постепенно превращалась в нечто иное. Когда он садился за стол, ему становилось легче. Слова, фразы плыли мимо как стволы деревьев по реке.
Налетев на мель, они останавливались и загораживали путь, задерживая почти все, что плыло по реке.
Старик вздыхал и прислушался к тишине. Там укреплялось что-то постороннее.
Жил старик один. Чтобы быть счастливым, ему не нужно было много места и достаточно было одиночества. Был у него нелепый и скучный роман с только что начавшей созревать актрисой. Она его и волновала, и раздражала. От нее исходил какой-то щенячий запах. Этот роман длился несколько недель и ничем не кончился.
По ночам в одиночестве старик бродил по дому с лампой в руках, рассеянно поглядывая на стены. Среди глянцевитых увеличенных снимков артистов он иногда с удивлением видел и лицо племянницы, размытое, отсутствующее. Он останавливался и, часто моргая, долго смотрел на нее. Странное чувство постепенно овладевало им. Этот свет, эти тени на стене, повинующиеся правилам некой игры и приобретающие очертания свидетелей и судей. Прошлое становилось настоящим, но странным и путанным. Хотелось плакать и жалеть себя. Он настороженно поднял голову. Ему вдруг почудилось, что он слышит шаги и голос племянницы. Он неуверенно оглянулся.
Комната была украшена венками и гирляндами из выцветших бумажных цветов. Так всегда бывало перед премьерой. По комнате слонялись какие-то люди. Церемонные мужчины, одетые с парадной пышностью, позвякивающие регалиями, порхающие, как светляки, девы в стеганых мантиях и палантинах, умноженные тенями и отражениями во многих зеркалах. Они двигались словно бы за стеклом, в каком-то другом времени...
Старик встряхнул головой и, оглядываясь, вышел из комнаты на террасу. Он мог попасть куда угодно, но вдруг очутился на сцене. Пережидая приступ головокружения и блаженства, он зарылся лицом в кулисы и закрыл глаза. Он знал, что будет дальше. Это приятное и призрачное чувство усиливали приглушенные и нестройные звуки скрипок, тоненький напев флейты, звучащий откуда-то из-под земли и ползающие по неокрашенному полу пятна света, точно плывущие облака, лиловые, розовые и бледно-зеленые. Уголки его губ дрогнули в мимолетной улыбке...
Помедлив, Петр вышел на террасу. Никого. Он подошел к угловому окну, приоткрыл створку окна и сдвинул гардины.
--
Ты меня напугал... я болею... простудилась... - хрипло прошептала Лиза, ощупывая на груди кулек с липкими в шрамах вишнями. Она сидела на кровати, погруженная в пену кружев.
Петр глянул по сторонам. Кругом книги и цветы, нарисованные на обоях, рдеющие в вазе с узким горлом, посаженные в сиренево-мглистые горшки.
--
У Мольера просто страсть к цветам... он обожает цветы... - Губы Лизы дрогнули в улыбке.
Откуда-то из этажей неба долетели звуки музыки. Звуки осыпались с тихим шуршанием.
--
Фу, жарко... - Лиза сплюнула вишневую косточку и откинула одеяло. На мгновение она открылась, влажная, пахучая, и снова потерялась в халате, слишком для нее длинном и широком. - Эй, очнись... да что с тобой?.. - услышал Петр голос Лизы. - Скоро Мольер придет... иди, ну, иди же... он уже скребется ключом в дверь...
Над городом уже царила ночь.
Оглядываясь, Петр пошел на другую сторону ночи...
Послышался тупой, неясный звук, звяканье, постукивание. Из переулка вышла рыжая сука с обрывком цепи на шее и следом за ней Наполеон. Так его звали в насмешку над его прошлым. Когда-то он мечтал покорить мир своими трагедиями, но, увы. Всеми забытый, он влачил жалкое существование в доме на острове и успел состариться.
Петр разглядел в руках Наполеона обшарпанный чемодан.
--
Вы уезжаете?..
--
Еще не знаю... - Приподняв брови, Наполеон неуверенно улыбнулся. - Может быть, уеду куда-нибудь?.. вокзал рядом... возьму билет на первый уходящий поезд... и до конечной станции... иногда мне снится зал ожидания этой конечной станции... даже запахи снятся... тетке, которая меня воспитывала, перед смертью тоже снились запахи... представляешь, она уверяла меня, что я родился в рубашке... видно не в той рубашке... ну, все, иди и никому ни слова...
Наполеон скрылся в сумерках арки.
У Иудина дерева Наполеон остановился, достал из чемодана веревку, перекинул ее через сук, помедлил, как будто ждал вдохновения, потом просунул голову в петлю. Веревка натянулась, обвисла. Наполеон встал на чемодан. Веревка снова натянулась. Донесся сиплый стон, точно предсмертная просьба...
Петр попятился и побежал...
--
Ну, наконец-то явился... отец уже весь извелся... - В проеме двери обрисовалась фигура Норы, матери Петра. На ней было вечернее платье, в ушах серьги с тремя агатовыми глазками.
--
Он мне не отец... - пробормотал Петр.
--
Только, ради Бога, не хлопай дверью... - торопливо сказала Нора и посторонилась, пропуская Петра в комнату, где его ждал отчим, лицо которого не предвещало ничего хорошего.
Некоторое время отчим молчал. Он выдерживал паузу. Одно время он работал учителем в школе и знал, что это как-то действует. Он прошелся по комнате, рассеянно теребя пуговицу на воротнике рубашки. Выглядел он вполне обычно, как какой-нибудь человек, который думает, что он счастлив. Волосы у него были рыжие, лицо усыпано веснушками, глаза зеленоватые, губы слегка припухшие, подбородок острый, тонкая шея. С тревожной неуверенностью Петр следил за ним и когда он заговорил, невольно втянул голову в плечи.
Род отчима уходил корнями в небо и был старше луны. Петр знал лишь его тетку по материнской линии. Она была замужем, носила лорнет, перчатки и не старела. Ее муж служил в какой-то страховой конторе. Тетка была несчастлива с ним, и терпела все его прихоти, пока он не умер.
Отчим говорил и говорил, меняя голос, интонации, а Петр подпирал стену и чертил ногтем на обоях, которым было лет сто, не меньше, одну и ту же букву "Л", по-разному ее располагая. Получилось какое-то мифическое животное...
Неожиданно для себя Петр разрыдался и, задыхаясь, весь в слезах, сполз по стене на пол...
В путанице блуждающих слепых пятен обрисовалось маленькое, сморщенное личико в очках с мутными стеклами. Тонкий нос, тонкие синие губы. Губы приоткрылись.
--
Это очень коварная и скрытая форма...
--
Вы считаете, что возможно и худшее?..
Петр прислушался. Он узнал голос матери.
--
Нет... я думаю, все обойдется, кризис уже миновал, теперь он выкарабкается... дайте кофеина, чтобы ему было легче дышать... можно глоток коньяку... коньяк предотвращает приступы удушья...
Петр слушал и потихоньку как-то дышал.
--
А что это у него на лице и на руках?..
--
Кожная сыпь... это нервное... или от грязи...
Петр невольно вздрогнул, когда доктор коснулся его ледяной рукой и слегка приподнялся, пытаясь дотянуться и глянуть за очки. Что там?..
"Там-там..." - застучали стенные часы где-то в неявно подлинном и вдруг остановились. В комнате воцарилась топкая тишина...
Пересиливая слабость, Петр встал и, кутаясь в одеяло, подошел к окну, осторожно толкнул створку. Зашевелились гардины, облепленные тополиной молью. В забвении ряби складок, просвечиваемых луной, увиделась изменчивая, как в тумане, фигура Романа, его отца. Он курил на террасе.
--
Куда это ты собрался?.. - Роман поправил сползающее с его плеч одеяло.
--
К тебе... - Петр поймал его за руку, как-то беспомощно огляделся вокруг и на миг опомнился...
Позвякивая обрывком цепи, под окнами пробежала рыжая сука. В страхе Петр отступил. Одеяло упало на пол.
И снова он подошел к окну.
--
Зову, зову тебя, а ты как будто и не слышишь...
Лиза стояла перед ним в дразняще-короткой складчатой юбке и в белой блузке с короткими рукавами. На голове венчик, нежно-пушистое наваждение из облетающих одуванчиков.
--
Что ты на меня так смотришь?.. - Лиза поджала губы и сморщила нос.
--
Ты мне снишься?.. - прошептал Петр и отвел взгляд, думая о чем-то дозволенном и недозволенном.
--
Ну да... - Тихо смеясь, Лиза собрала свои вьющиеся волосы в кисть, как у гиацинта и присела на корточки у сквозистой поросли. - Смотри, это кипарис... а это фиговое дерево... Мольер посадил его в прошлом году... они все для него словно дети... и у каждого свое имя... он такой странный... и вечно попадает в совершенно дурацкие и нелепые истории... не знаю, как ему удается из них выпутываться... смотри-смотри, такое впечатление, что они вырастают прямо из воздуха... а это бегонии... какие они гордые и нежные... и печальные... в них столько мечтательности... если закрыть глаза... закрой глаза...
Петр закрыл глаза.
--
Ну, и что?.. что ты увидел?..
--
Ничего... - отозвался Петр. Почувствовав прилив каких-то неясных и легких чувств, он сдвинул гардины и боком выпорхнул в окно, увлекая за собой Лизу.
Уподобившись птицам, они укрылись в ветвях Иудина дерева, которое напоминало библейский семисвечник.
--
Отсюда даже обшарпанные дома выглядят дворцами... и стены как будто расписаны фресками... - Взглянув на Лизу, Петр отвел взгляд. Порыв ветра обнажил ее бедра, влажное, пахучее лоно, раскрывшееся как ночной цветок...
Ворона забила крыльями в гнезде, хрипло рассмеялась.
Они сорвались с места и полетели вдоль улицы к пристани, у которой ржавел речной трамвай. Покружив над пристанью, Петр прокричал что-то, еще и еще раз, без всякой нужды.
--
Смотри-смотри... - воскликнула Лиза.
Над островом показался край солнца. Ослепленный, Петр забарахтался в воздухе и увидел Лизу уже рядом с отцом, который стоял на горбатом мосту, и, полуобернувшись, что-то нашаривал под мышкой, наверное, утерянный зонт с острым наконечником и с ручкой из поддельного перламутра. Выглядел он таким неуклюжим, беспомощным. Петр окликнул его и очнулся...
2.
Всю неделю шел дождь. Обходя лужи, Петр брел в школу. Чувствовал он себя не совсем уверенно. После приступа астмы слегка кружилась голова, и иногда в глазах появлялись какие-то радужные пятна. Они плавали, меняя место.
--
Эй, засмотрелся... пошли... - Фома шлепнул его портфелем по спине, а удар двери втолкнул в коридорную полутьма, освещаемую лишь тусклой дежурной лампочкой. Минуя раздевалку, Петр направился к черной лестнице, которая вела во флигель. В классе было шумно. Поискав глазами Фому, он сел на свое место.
Вкрадчивый скрип двери, шелест складок блеклого шелка. В класс вошла учительница, высокая, худая, в круглых очках. Взглянув поверх очков на Петра, она полистала классный журнал. Начался всегда один и тот же ритуал чтения имен, затем тревожное и тупое ожидание.
--
Сегодня мы пишем диктант...
Невольный и общий вздох класса.
"...Дорога обвивалась вокруг скалистого подножия Башни и уходила под ворота, как змея в расселину... как змея в расселину..." - Прижимая книжку к плоской груди, учительница медленно подошла к окну.
За окном Петр увидел то же, что грезилось и деве: дом на сваях, опоясанный террасой и горбатый мост, покачивающийся, отступающий к воде и как будто ускользающий из действительности.
Петр постоял на мосту, прислушиваясь к шуму воды в камнях.
Мост закачался.
Петр обернулся и с любопытством, смешанным с изумлением и недоверием, уставился на девочку со скрипкой. На вид ей было 13 лет, не больше. Глаза темные с рыжими отсветами на дне, на шее нитка синих бус от сглаза, на щиколотках маленькие крылышки.
--
Кто ты?.. - спросил он упавшим голосом и очнулся. Его блуждающий взгляд скользнул по стенам классной комнаты, наткнулся на тускло отсвечивающую черную доску, в которой смутно различалась фигура учительницы. Она смотрела на него глазами девочки со скрипкой.
Остаток урока Петр рисовал профиль Лизы, постепенно усложняя рисунок. Появилась терраса, лестница. Очерк пером, еще один и еще - это кусты шиповника. Пустое место за кустами занял пруд - мир водомерок. Пальцем он размазал живописную кляксу, процарапал пером в кляксе штрихи - это камыши. Несколько зигзагов обозначили воду. Над водой появились фигуры нимф и наяд, укрытые фиолетовыми туниками. Все на одно лицо. Помедлив, они стали изображать танец с лентами.
Игра взглядов, мелькание, кружение точек, тонких линий, извивов...
Неожиданно бумага порвалась и из разрыва выпорхнула Лизы. Потная, раскрасневшаяся, она замерла в странном замешательстве, как будто к чему-то прислушиваясь.
Шаркая галошами, по коридору прошла техничка, пожилая женщина с коровьими глазами в обвисшем складками саржевом платье.
"Длинь-дон-динь-длинь..." - Прозвенел ожидаемый и всегда неожиданный звонок, оповещая о начале перемены...
Петр нашел Лизу в полумраке фойе. Она стояла у створчатого зеркала. Он незаметно втиснулся в одну из створок. Все окружающее на миг утратило реальность, оставались подлинными лишь фиалковые глаза Лизы и слабый, почти неуловимый запах бегоний...
Весь урок географии Петр наблюдал за незнакомцем в сером плаще, который стоял у ворот школы и как будто ждал кого-то. На вид ему было не больше 40 лет, белесый, лицо вытянутое, все в морщинах точно в шрамах, на обвисшем веке ячмень...
С урока ботаники он ушел.
Обходя лужу, разлившуюся вокруг Иудина дерева, Петр наткнулся на безногого Глеба. Ноги ему отрезало поездом.
--
Что ты здесь делаешь?..
--
Тсс... - зашипел Глеб, раскачиваясь как змея на своей тележке. - Похоже, что этот тип в сером плаще следит за нашим домом... а я слежу за ним... - С придыханием и пришепетываниями Глеб сообщил массу подробностей и деталей слежки.
Петр стряхнул на Глеба морось с листьев и, смеясь, сел на скамейку.
Когда он оглянулся, в тени Иудина дерева уже никого не было, кроме рыжего, придушенно мяукающего котенка.
Глеб как сквозь землю провалился.
Хлопнула дверь. Увидев Каина, Петр сорвался с места и побежал.
Лишь свернув за угол, он замедлил шаг. Он шел, затравленно озираясь. У остановки трамвая его окликнул Фома.
--
Такое впечатление, что тебя кто-то напугал...
--
Да нет...
--
А я мать жду... - Фома отвел глаза в сторону. - Странно, свет в моей комнате почему-то горит... и на веранде... может быть, она уже дома?.. я, пожалуй, пойду... пока...
От первого отца у Фомы сохранилась тусклая фотография, на которой он был изображен на велосипеде и с мандолиной. Мать называла его мечтателем и бродягой. Еще не умея писать, Фома сочинял ему длинные письма, надеясь, что в один прекрасный день он приедет и, прислонив свой велосипед у ограды, войдет в дом на сваях, опоясанный террасой, из окна которого открывался вид на кладбище. Фома вздохнул. Кладбище срыли, а дом снесли несколько лет назад. Взгляд Фомы скользнул по пустому месту и наткнулся на Авеля. На вид ему было не больше 40 лет, белесый, лицо вытянутое, все в морщинах, точно в шрамах, на обвисшем веке ячмень.
Авель прошел мимо, слегка прихрамывая и подволакивая ногу. Фома проводил его взглядом и побрел домой.
По жутко скрипящей лестнице он поднялся на веранду, заглянул в окно.
В полутьме комнаты он увидел незнакомку. Она сидела на венском стуле у зеркала.
--
Ты, наверное, Фома?.. - спросила она.
--
Да... а ты кто?..
--
Я Офелия, твоя родственница... мы приехали с дядей вечерней кукушкой... - Девочка глянула на картину, которая висела в простенке между окнами, потом на свое отражение в зеркале и провела рукой по лицу, выявляя все, что в скрытом виде было уже заключено в нем. - А это кто?.. брр, даже мурашки побежали по коже, стриженная, точно овца... пошли, покажу тебе кое-что, ну пошли же... - Она потянула Фому за собой по петляющему коридору. Свернув за угол, он заглянул в комнату с низким потолком и желтыми обоями. Середину комнаты занимал фикус, укрытый простыней. Дверь шкафа была открыта. Взгляд его тронул кровать с горкой подушек, скользнул по столу с немытой посудой, залитому вином. На краю стола лежала газета с портретом Сталина без головы и с вскинутой в приветствии рукой.
На стене вдруг зашипели часы. Фома испуганно вздрогнул.
--
Где ты там... иди сюда... - позвала его Офелия.
--
Иду... - Пятясь, Фома шагнул к выходу, наткнулся на черный обшарпанный чемодан с ржавыми углами.
--
Это чемодан моего дяди... он писатель... пишет книги, которые никто не читает... можно я тебя поцелую... какие у тебя сладкие и горькие губы, как миндаль... - прошептала она голосом матери. И глаза у нее были как у матери, пляшущие, и слегка косящие.
Фома осторожно отвел ее руки и отошел к окну, прижался пылающей щекой к стеклу, по которому ползали какие-то мошки. В тумане стекла он увидел заросший сорными травами пустырь.
Стекло запотело.
По приставной лестнице Фома вскарабкался на чердак. Здесь было его убежище, где он часами ползал по карте мира вместе с паучками и прочей мелкой живностью в изобилии населявшей чердак, и ногтем осторожно вычерчивал путь по просторам океанов до самого края света.
С невольным вздохом Фома лег на узкую, загаженную птицами бугристую кушетку грязно-желтого цвета. Бугры чем-то напоминали дюны. Над кушеткой висел клеенчатый коврик с буколическим пейзажем. Чуть дальше стояла этажерка, и громоздились полки. На полках тускловато отсвечивали пустые цветочные горшки.
Взгляд Фомы остановился на небольшой фотографии в черной рамке, снятой провинциальным фотографом, на которой был изображен его отец. Он сидел на велосипеде с мандолиной в руках и улыбался. Он был еще молод, и будущее открывалось ему как рай.
Лестница жутко заскрипела.
--
Я тебя напугала... - В сквозистой смутности прояснилась призрачная фигура Офелии. Фома видел ее сквозь пелену слез. Она удваивалась в слезах и украшалась. Обрисовался изящный греческий профиль. Лоб и нос образовывали почти прямую линию. Открылись темные чувственные ямочки на щеках...
--
Нет, просто я...- Фома полистал книгу, которая лежала на этажерке.
--
А... ах...- с трудом прочитал Фома. Буквы заглавия расползлись, как муравьи. Остались только "А..." и "ах".
--
Ты не проводишь меня... мне страшно идти одной через пустырь... да что с тобой?..
Губы у Фомы открывались и закрывались, как у рыбы. Он все еще пытался выговорить название книги. Офелия собралась рассмеяться, но ей вдруг стало страшно.
--
Да, конечно, я провожу тебя... - наконец, выговорил Фома.
--
Пошли, а то я уже опаздываю...
--
Подожди... - Удивляясь своей смелости, Фома обнял Офелию и поцеловал ее в губы. Она слегка отстранилась и расцвела как ночной цветок...
Крадучись, подползли огни, высветив рваный край кустов и возносящуюся фигуру Фомы. Петр сощурился, ослепленный. Фигура Фомы стала заваливаться навзничь, точно в обмороке. Громко сигналя и гремя помятыми крыльями, лимузин проехал мимо, обогнул павильон с разбитыми стеклами и исчез.
Петр заглянул за кусты. Никого, только рыжий придушенно мяукающий котенок.
--
Мальчик... - окликнул Петра незнакомец в сером плаще.
Петр обернулся.
--
У меня к тебе просьба... ты мог бы передать записку... комната номер 13...
Из-за Иудина дерева вышла рыжая сука, позвякивая обрывком цепи на шее. Котенок выгнул спину и боком пошел на нее. Сука помочилась, зевнула и пошла дальше, прихрамывая и звякая обрывком цепи. Наблюдая эту сцену, Авель рассеянно улыбнулся.
Петр молча взял записку и направился к общежитию.
В подъезде было сумрачно. На стенах шевелились тени, отражения. Петр поднялся на несколько ступеней лестницы и увидел старика в валенках и телогрейке. Он сидел в тени фикуса.
--
Похож, ну, просто копия своего отца... - заговорил старик резким, свистящим шепотом и близоруко сощурился. - Что-то я давно его не вижу... надеюсь у него все хорошо... скажи ему, что я нашел книгу, которую он искал... пусть зайдет в субботу... да, в субботу... надеюсь, я доживу до субботы...
Оглядываясь на старика, Петр обошел выставленный на лестницу шкаф и наткнулся на деву осеннего возраста. Она пыталась закрыть сломанный зонт.
--
Ну, что уставился?.. - Дева поправила свисающие с плеч крылья шали, длинные и черные, все в синих глазках.
--
Мне нужна комната номер 13... - сказал Петр после некоторого замешательства.
--
Здесь нет такой комнаты... - Дева сложила зонтик и исчезла в сумерках коридора.
Коридор как будто нигде не кончался и петлял. Петр постучал в одну, в другую дверь. Никого. Дом точно вымер. Ему стало не по себе.
За окном хрипло каркнула и рассмеялась ворона.
Петр пугливо вздрогнул и наткнулся на дверь, которая приоткрылась, точно в ночном кошмаре. Помедлив, он протиснулся в щель двери и очутился в комнате, перегороженной китайской ширмой. В комнате царило запустение. Где-то далеко жутковато зеленело окно, на стенах шевелились клочьями свисающие обои с рисунками павлинов. Он постоял в нерешительности и вдруг отчетливо увидел прямо перед собой косо висящую табличку с номером 13...
Громко сигналя и гремя помятыми крыльями, мимо окон проехал лимузин. Комната на миг осветилась, и Петр с ужасом увидел на кровати за ширмой в куче тряпья женщину. Лицо желтое, на глазах пятаки, челюсть подвязана белым платком.
Не помня себя, Петр выбежал из дома, поскользнулся, едва удержался на ногах и повис в развешанных на веревках простынях. Наполовину выпутавшись из простыней, он наткнулся на Мольера. Горло его было обмотано шарфом, на лбу отсвечивали очки с треснувшими стеклами.
--
Фу ты, черт, напугал... - Невольно обняв Петра, Мольер отстранился. - Внутри как будто что-то оборвалось... тебе надо бы смотреть чуть дальше собственного носа... между прочим, вот так же, нос к носу, я столкнулся с твоим отцом...
--
С моим отцом?.. - переспросил Петр и увидел за решеткой ограды удаляющуюся фигуру Авеля.
--
Ну да... - Мольер снял очки.
--
Вы знаете, где он?.. - спросил Петр.
--
Нет, не знаю... наверное, он там же, где и Серафима... - Мольер протер стекла и пошел дальше. Он шел к Розе и думал о Серафиме.
Серафима не была красавица, но все были влюблены в нее. Когда Мольера арестовали, она была его ангелом-хранителем.
На месте вахтера сидел старик в валенках и телогрейке. Он работал в тюремной библиотеке, выдавал книги. Проявилось лицо старика, изнуренное и жалкое с широко раскрытыми глазами созерцателя или безумного, и вся его нелепая фигура. С годами спина у него согнулась, и руки опустились почти до пола.
--
Не знаю, кто мной пользуется, но он сделал из меня четвероногое животное... - услышал Мольер глуховатый голос старика с нотками хорошо знакомого отчаяния...
Дверь была не заперта. Мольер постучал и вошел в комнату Розы, недоверчиво оглядываясь. Жалкая картина. Протекшие потолки, блеклые обои, им было лет сто, не меньше, крашенные неровные полы. Обстановка скудная. Стены голые. У радиатора на шатком столике мутно горела лампа под бумажным абажуром. В углу стояла бесплодное лимонное дерево на треножнике. Вдоль стены тянулись полки, на которых пылились книги. На окнах висели гардины. Роза пыталась создать хоть какую-то иллюзию уюта, но, увы.
Мольер прилег на кушетку.
Уже засыпая, он увидел в проеме двери старика в валенках и телогрейке.
--
Случилось что?.. - спросил Мольер, с трудом проглотив комок в горле. Старик всегда появлялся неожиданно и вызывал у него жутковатое ощущение.
--
Да нет, ничего страшного, просто пропала книга... - пробормотал старик. - А где Роза?..
--
Не знаю... - пробормотал Мольер. Взгляд его упал на книгу, которая лежала на столе. Ее как будто кто-то листал.
Это была довольно обычная книга в клеенчатом переплете, как всякая другая, но для старика она была чем-то вроде навязчивой идеи. И не только для него...
Старик взял книгу и вышел.
Мольер закрыл глаза.
Спал он не больше четверти часа. Его разбудили шаги и голоса на лестнице.
Пришла Роза
--
Сто лет тебя не видела... ты знаешь, что Наполеон повесился?..
--
Тсс... - Мольер погасил лампу и, сдвинув гардины, глянул в окно. - Кажется, за домом следят... или за мной... кто-то маячит под окнами... не хотелось бы мне оказаться там, где я уже был...
Обнимая и целуя Розу, Мольер постепенно погружался в прошлое...
Пересыльная тюрьма располагалась в здании женского монастыря. Мольера посадили в келью со сводчатым потолком и как будто забыли. Несколько дней он сходил с ума от неизвестности. Как-то ночью он лежал, разглядывал стену, и вдруг ему показалось, что он видит в стене щель. Он стал ощупывать стену. По всей видимости, он нажал на какую-то скрытую пружину. Неожиданно в стене открылся узкий проход. Прошло несколько минут, прежде чем он отважился войти туда. Он шел ощупью, согнувшись в три погибели, потом полз, пока не услышал довольно странный шум, как из оркестровой ямы, когда музыканты настраивают инструменты. Послышались отдаленные шаги, голоса все более отчетливые. Вспыхнул свет. Свет сочился сквозь щель в стене. Он приник к щели и увидел кулисы, сцену с неровными дощатыми полами. Посредине сцены стояла стройная дева в черном облегающем платье с голой спиной и руками. Он не сразу узнал Розу. К груди она прижимала букетик ирисов и зонтик того же цвета с ручкой из поддельного перламутра...
"Не уходи, если ты уйдешь, я не знаю, что с собой сделаю..." - услышал он голос Розы.
"Я не могу остаться..." - отозвался незнакомец. Он стоял за кулисами и его лицо Мольер не рассмотрел. Какое-то время ничего не было слышно, кроме шелеста шелка и плача.
"Не оборачивайся, на нас смотрят..." - вдруг сказал незнакомец. И все же Роза обернулась, тихо переспросила:
"Кто смотрит?.."
Совсем близко Мольер увидел ее лицо, профиль, как на греческих геммах. Свет погас, шаги и голоса стихли.
Мольер вернулся в келью. К сожалению, этим проходом ему больше не удалось воспользоваться. Утром другого дня к нему в келью подселили Каина.
Мольер лежал на нарах, когда в дверь просунулась сначала голова херувима со сложенными крыльями, потом и весь Каин. Стуча протезом, он подошел к нарам, сел. Одно время он был провинциальным лекарем, потом учителем немецкого языка. В тюрьме его звали "Хромой Бес".
Мольер отвернулся к стене. Каин вызывал у него какой-то непонятный страх.
Начались допросы. Каина к Мольеру подселили не просто так.
Потом Мольера понесло течением. Этап. Лагерь на болотах. Весной, как только сходил снег, появлялась мошкара. Эти болота пытались осушить, но оставили эту затею. Болота охраняли арестантов лучше всяких солдат.
Мольер заболел лихорадкой. Можно сказать, что он уже был одной ногой в могиле, когда ему явилась Серафима. Она только провела рукой по его лицу, улыбнулась и исчезла. Утром он очнулся и стал поправляться.
Год спустя Серафима снова явилась ему. Пришла она не одна. Как сквозь воду он увидел девочку со скрипкой. На вид ей было 13 лет, не больше, тощенькая, скуластая, рыжая. Она играла на скрипке и плакала.
На следующий день его вместе с другими арестантами посадили в машину и повезли в тайгу. На повороте дороги машина, в которой они ехали, столкнулась с лесовозом. Охранников задавило бревнами, а машина утонула в болоте. Он чудом выжил.
До станции он добирался пешком. Как только поезд тронулся, он заснул. Почти сутки он спал. Проснулся он ночью и долго не мог понять, где он. Поезд стоял на какой-то безвестной станции. Как сквозь сон он услышал свисток паровоза. Поезд дернулся и платформа поползла назад. Мелькнули мутные огни переезда и растаяли. Одна тьма, точно вода. Снова мелькнули огни. Поезд замедлил ход и остановился. Мольер вышел на перрон, заглянул в окно зала ожидания. Буфет был закрыт. Посреди зала он увидел мопсика с бантом и в заплатанной жилетке. Стекло запотело. И вдруг из мути выглянула уже знакомая ему девочка. Она молча смотрела на меня и улыбалась. Услышав свисток паровоза, он оглянулся. Поезд уже набирал ход. Мелькнули красные огни и поезд исчез за поворотом дороги. Спустя сутки Мольер прочитал в газете о крушении этого поезда. В город он вернулся, можно сказать, на пустое место. Дом, в котором он снимал комнату, снесли, осталась только изгородь с разбитыми горшками...
3.
Среди ночи вдруг зазвонил будильник. Петр привстал, оглядываясь. В роении пылинок, вокруг вспыхивающих и гаснущих, увиделся овал луны, как помутневшее зеркало с пятнами отслоившейся амальгамы. Над луной завивались облака, точно обгоревшая бумага. Луна освещала запущенный сквер и площадь с высохшим фонтаном, в котором ржавела фигура женогрудого сфинкса. Над площадью вилось облачко ночных духов. Петр, тихо рассмеялся и откинулся на подушку...
И тихо рассмеялось и откинулось на подушку его отражение в створчатом зеркале. Странное это было зеркало. В него можно было войти, как в дверь. Петр протиснулся между фикусом и пустыми цветочными горшками, боязливо огляделся и пошел по проходу, прижимаясь к полупрозрачным стенам. Неожиданно он очутился на сцене, где его ждал незнакомец в кителе довоенного покроя.
--
Ты Петр?..
--
Да... а вы... вы...
--
Нет, я не твой отец... а ты почти не изменился... помню тебя совсем маленьким, этаким ангелочком в бантах и кружевах... тебе было не больше 5 лет...
--
Что вам нужно?..
--
Мне нужна книга, которую твой отец прятал в чемодане... такой небольшой, черный чемодан, с ржавыми углами...
--
Вы что-то путаете...
--
Может быть... - Близоруко сощурившись, незнакомец глянул на часы. - Мне пора... ах, да, чуть не забыл... - Вытащив из кармана смятый, затертый конверт в пятнах землисто-бурого цвета, он протянул его Петру. - Это тебе...
--
Что это?..
--
Завещание твоего отца...
--
Я еще не умею читать... - Петр всхлипнул и проснулся с печатью пуговицы на лбу. Он погрыз ноготь, поглядел на стену, на которой, шевелилась тень паука с огромным остановившимся зрачком, острым клювом и когтистыми лапами. Паук медленно спускался по тонкому рисунку обоев. - Бред какой-то... - прошептал он и невольно поежился. Вспомнилось лицо незнакомца, его птичьи глаза, слегка приплюснутый нос, как у калмыков, бородавчатые руки, плохо ухоженные и нечистые.
Вскользь глянув на давно сломанный будильник, Петр оделся и пошел к Глебу, чтобы расспросить его об отце. Глеб все знал, а если и не знал, то догадывался.
Глеба дома не было.
Петр забрался в гнездо, устроенное в развилке Иудина дерева.
Над ним шелестела листва. Шелест убаюкивал. Он не заметил, как заснул и очнулся в келье со сводчатым потолком.
В путанице сквозистых пятен, ползающих по стенам, различалась фигура Каина. Он сидел на нарах, как сфинкс, вдруг потянулся к нему вытянутой негнущейся, словно закоченевшей рукой с растопыренными пальцами. Петр невольно попятился и наткнулся на дверь.
--
Откройте... - хрипло прошептал он и закашлялся. Зрачок в двери приоткрылся, моргнул. Кашляя и продолжая колотить дверь, Петр опустился на пол. Уже обессиленный, он царапал ржавое железо ногтями. Когда он перестал надеяться, дверь приоткрылась.
--
Выпустите меня отсюда... - с трудом выговорил Петр. Голос его сорвался. Бусинки пота выступили над верхней губой.
--
Разве это так важно, где ты, здесь или там?.. - пробормотал незнакомец в кителе довоенного покроя. - Впрочем, милости прошу... - С непонятным подозрением незнакомец посмотрел на него и вывел в коридор. Они поднялись по лестнице во флигель, и пошли через крытую галерею. В простенках стояли какие-то странные статуи из алебастра с вытянутыми лицами в ореоле колючек и с глазами, отблескивающими золотом. Они следили за ним. Петр шел, озираясь. В висках билась боль, страх, сознание собственной беспомощности переполняло его. Наконец, они вышли на улицу, и он вздохнул с облегчением.
День угасал.
На бульварном кольце собралось целое стадо трамваем. Слегка прихрамывая и покачиваясь, незнакомец подошел к лимузину с помятыми крыльями, приоткрыл дверь. Петр сел и в ту же минуту лимузин стронулся, пополз куда-то вниз, повернул налево, потом направо. Петр приник к окну. Он пытался понять, куда его везут. Вспыхнула лампа, высветив дом с террасой. На террасе он увидел инвалидную коляску, в которой сидел старик, и девочку 13 лет с чуть выпяченным животом. Ноги как паутинки, стоптанные башмаки, в руках заводная балерина. Фома нашел ее на свалке, тут, неподалеку, сразу за архивом.
На миг инвалидная коляска повисла где-то между сном и явью и исчезла.
Петр откинулся на спинку сиденья и забыл обо всем на свете. Он спал. Во сне он улыбался. Сновидения иногда бывают так приятны, какой бы эта жизнь не казалась.
Очнулся Петр в узкой и душной комнате. Потолок в пятнах сырости, люстра в паутине, бесплодное лимонное дерево на треножнике, створчатое зеркало. В зеркале он увидел незнакомца, который, склонившись над столом, листал какую-то книгу. Когда незнакомец поднял голову, Петр в изумлении узнал Наполеона. Его вьющиеся волосы были зачесаны большими прядями, идущими ото лба, и связаны на затылке в узел, как на греческих геммах. И одет он был довольно странно. Тонкая и как будто влажная ткань плотно облегала его тело, позволяя видеть наготу ног и груди.
--
Хочешь, я найду тебя в этой книге?.. - спросил Наполеон и улыбнулся. Уголки его рта опустились. Наполеон был писателе, мечтал покорить мир своими книгами, но, увы. Петр покосился на окно. Створка покачивалась и фигура Наполеона покачивалась и двоилась, странно, уродливо и страшно искажаясь в ней. Взобравшись на подоконник, Петр обернулся. Наполеон во все глаза следил за ним. Сглотнув комок в горле, он сделал усилие, чтобы что-то сказать, но не успел, Петр уже шагнул в пустоту и... очнулся, недоверчиво озираясь.
Над ним мягко покачивались ветки дерева, шелестели листья, нашептывало бреды. Багровое солнце на мгновение выглянуло из лоскутного одеяла облаков, осветило унылый двор, грязно-желтый фасад дома, скелет ржавой инвалидной коляски у стены.
Вспомнив сон, Петр поежился, выглянул из гнезда.
Мольер сидел на корточках у разлившейся вокруг Иудина дерева лужи и внимательно разглядывал комочки грязи и бороздки в земле, проложенные дождевыми червями. Петр сполз с дерева, попытался перепрыгнуть лужу, поскользнулся. В затмившихся на мгновение глазах плеснулось что-то желтое.
--
Фу, как ты меня напугал... - Катя коротко рассмеялась и, вскинув руки, тронула венчик из одуванчиков, обнимающий ее голову.
Петр не нашелся, что сказать ей. Он побрел в дальний угол двора, затаился в зарослях акаций, подглядывая за Мольером. Неожиданно Катя раздвинула ветки.
--
Что это ты тут высиживаешь?.. - Лицо улыбчивое, фиалковые глаза с изогнутыми ресницами.
Ползком, как уж, Петр выбрался из зарослей. Мольер все сидел на корточках у лужи.
Шорох. Движение. Что-то рыжее, пугающее, звякая обрывком цепи, пронеслось мимо.
"Опять эта рыжая сука..." - Петр попятился, притиснулся боком к стене беседки.
--
В беседке вполголоса, как это бывает в сумерках, беседовали две миловидные девы. Одна на вид лет тридцати в платье из поплина, белесая, на верхней губе шрам, ее звали Фауна, другая немного старше, с книгой в руках.
--
Представляешь, очнулась посреди ночи и не могу заснуть... за окном тьма, ветер, дождь... ветки скребутся в стекла... как-то невольно вспомнилось детство, городок, заслуживающий лучшего, дом, в котором мы жили с отцом... - Дева уронила книгу на колени и, близоруко сощурившись, посмотрела на водянисто-серое небо.
--
Кхе-кхе... - пришептывая и присвистывая мимо прошел старик в валенках, сопровождаемый стайкой бабочек-однодневок. Он шел так, точно боялся оступиться.
--
Совсем, как мой отец после какого-нибудь неудачного начинания... он был режиссером-постановщиком... мать я плохо помню... помню, как змея заползала в комнату... по вечерам она играла Мелюзину в детском театре... а я притворялась давно спящей...
Старик в валенках замешкался у подъезда, что-то сказал кому-то едва ли не шепотом и с придыханием, но никого рядом не было.
--
Кто он?.. - спросила Фауна.
--
Никто... просто мы все росли на его глазах, играли, ходили в школу... он всегда был немного странным... как и его племянник, Роман... он рисовал портреты на заказ... помню, чем-то я его привлекала, не знаю чем, и он пригласил меня к себе позировать... я согласилась... почти час я выслушивала его откровения... потом он стал рассказывать о какой-то книге, как-то странно глянул на меня, побледнел, по всей видимости, его что-то потрясло, и вышел из комнаты... на кушетке лежал чемодан с ржавыми углами, по своей глупости я заглянула в чемодан и увидела эту книгу... с нее-то все и началось... я прочитала всего несколько абзацев... ничего особенного... там описывался эпизод, касающийся происшествия на охоте, с лаконичным упоминанием о ранении девочки 13 лет... повествование прервалось и, перескочив через несколько лет, вновь вернулось к этому эпизоду, но уже с другими действующими лицами в этой сцене и другой развязкой... не знаю, почему этот эпизод врезался мне в память, чем-то он был примечательный... еще я обратила внимание на приписку от руки на полях с характерным обратным наклоном и завитушками... услышав шаги в коридоре, я положила книгу на место... в комнату заглянул старик, спросил, где Роман... Роман так и не появился... тогда янашла все это вполне естественным, может быть немного странным, во всяком случае, я не придала этому никакого значения... как-то я встретила Романа на улице, потом в трамвае, он явно меня избегал, только следил за мной издали... как сейчас его вижу, такой худой, робкий, в потертом брезентовом плаще и в берете, из-под которого поблескивали его глаза, грустные и озадаченные... и, наконец, это случилось... мы были с отцом на охоте, было ветрено, сыпал мелкий дождь... я ждала отца в овраге, когда появился Роман... он даже не успел ничего сказать, лишь заслонил меня от пули... - Дева представила себе, как Роман повис на ветках, перебирая, точно паук, ногами и невольно всхлипнула. Флора попытался ее успокоить. - Не волнуйтесь, все хорошо, если я плачу, это уже хорошо... я тебя не утомила?.. нет?.. когда я рассказала об этом странном случае на охоте отцу, ты знаете, что он мне сказал?.. он сказал, что этот сумасшедший, вовсе не случайно оказался там... нет, на самом деле, он как будто заранее знал, что должно было случиться... вовсе он не был сумасшедшим, хотя жил он, надо сказать, кошмарно... мастерская у него была в подвале театра... крысы, пауки и целое скопище других тварей, нашедшим себе место между прогнившими полами и готовыми рухнуть сводами... театр переживал свой закат...
ему сейчас было бы около пятидесяти, нет, пожалуй, чуть больше... в тот же год умер и мой отец... у нас было две комнаты... мать жила через стенку от меня... теперь в ее комнате живут две старые девы, одна на пенсии, вечно взвинченная и в дурном настроении, у нее ноги сильно опухают и вены надуваются, как пузыри, а другая учительница французского... дверь у нас без стука не закроешь... это сигнал для них, как только я открываю входную дверь, они выходят из своей комнаты... этакое шествие лягушек... ничуть не привлекательнее, но что делать?.. я иду мимо них с привычным отчаянием, испытывая какое-то бесплодное и отупляющее раздражение... в субботу ночью я забыла закрыть свою дверь, под утро, чувствую, кто-то ласкает меня... это была учительница французского... если бы ты ее видела... на лице идиотская улыбка, губы дрожат... вдруг она... представляешь, она вообразила, что я... я затряслась от смеха... смех напал и икота, не могу остановиться... икая, я выбежала в коридор... ничего не вижу, в коридоре сам черт ногу сломит, за что-то зацепилась впотьмах... услышав грохот, из комнаты выбежала старуха, разглядывает меня, догадывается, что между нами произошло... и началось... я ушла на улицу в чем была, только шаль накинула, иду, вся в слезах, ничего не вижу и не различаю... у пересохшего фонтана я неожиданно наткнулась на Мольера...
--
Что-то я читала о нем в газете...
--
Ах, мало ли что пишут в газетах...
Откуда-то сбоку вышла рыжая сука, подошла, обнюхала деву.
--
Отстань, иди прочь...
Сука отошла и вдруг жалобно завыла.
--
Что это с ней?..
--
Не знаю... так вот, начался дождь, и Мольер увлек меня к дому на сваях ... он снимал в этом доме комнату с выходом на террасу... я шла за ним, как во сне... может быть, это и был сон, в котором нет ни начала, ни конца... словами этого не передашь... какие-то коридоры, двери, одна, другая, третья... вспыхнул свет... я стою, оглядываюсь... комната большая, немного мрачноватая, подстать хозяину, на полу немецкий ковер, у окна круглый стол на изогнутых ножках, покрытый темно-зеленой скатертью с бахромой, несколько венских стульев, в углу плюшевый диван, довольно громоздкий, у дальней стены буфет с темными стеклами... он усадил меня на диван... чувствовала я себя ужасно скованно и глупо, отвечала односложно, почти не притронулась к вину... все ждала, мне казалось, что вот сейчас он сядет рядом и обнимет меня... он что-то рассказывал, вдруг опустился передо мной на колени... я закрыла лицо ладонями, потом неуверенно, несмело приникла к нему, почувствовала его губы и тут же в панике оттолкнула его... опять мы были безнадежно далеки... немного помедлив, он сел рядом и... это случилось... да, это случилось, что ты на меня так смотришь?.. чуть свет я проснулась, накинула шаль и полетела домой, не разбирая дороги, не обращая внимание на лужи... путаясь в ключах, я открыла дверь... дверь захлопнулась за моей спиной... представляешь, эти стервы как будто ждали меня... две пары глаз впились, присосались, точно пиявки... выглядела я ужасно, всклокоченная, с пылающими щеками... странно, но как только я заперлась в своей комнате, я сразу успокоилась... я легла... в доме царила тишина, ни звука, точно все умерли... помню, возникло такое впечатление, что потолок как будто стал подниматься, все выше и выше... открылось небо... у меня даже дыхание перехватило... я была так счастлива в эту минуту... не знаю, что на меня нашло... ведь ничего особенного не было... все вышло как-то само собой... боюсь, я его разочаровала... мне показалось, что... впрочем, не важно...
--
Ты знаешь, что он сидел?..
--
Да, знаю... уже поздно, извини, мне пора...
4.
Над городом висело все то же низкое небо, как во время потопа. Лежа на подоконнике, Петр читал Гофмана. Откуда-то выполз рыжий муравей. Петр перегородил ему дорогу спичкой. Муравей наткнулся на препятствие и замер. Петр изумленно сощурился. Из страниц книги вышла Лиза. На ней было белое платье с блестками мишуры, на ногах золотистые сандалии с крылышками, на голове венчик из одуванчиков. Встав на цыпочки и вскинув руки, словно бы что-то нащупывая над собой, она сладко потянулась всем телом...
Петр как-то судорожно всхлипнул и очнулся. Некоторое время он следил за матерью.
Петр поискал место, куда был устремлен взгляд матери, не нашел и пошевелил спичкой опрокинувшееся тельце муравья. Муравей пополз к плетеной коляске с надувными шинами, в которой Петр когда-то путешествовал с отцом. Все это было так давно...
Сквозь щели в занавесках пробивались полоски света. Свет затмился. Петр увидел лицо отца и так ясно.