Трещев Юрий Александрович : другие произведения.

Неопознанный Улисс

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Ю. Трещев

Неопознанный Улисс

повесть

No

  

1.

  
   За окном стрекотали цикады, разливался запах мяты, розмарина, белого и желтого жасмина.
   Выгнув спину, Христофор потянулся, потом зажег свечу и пошел искать Ангела, которого видел прошлой ночью. Он хотел узнать у него, как выглядит бог.
   Со свечой Христофор обошел весь дом, но Ангела нигде не было.
   Помедлив, он спустился в подвал, где располагалась мастерская тети. Когда к ней приходило вдохновение, она заводила патефон и писала картины. С палитрой в руке она мелкими, порывистыми шажками приближалась к мольберту, наносила несколько мазков кистью и отступала. Движения тети напоминали танец, правда, ей не хватало грации.
   Христофор погасил свечу, которую зажег, чтобы ангел мог его узнать, и, затаив дыхание, подкрался к двери.
  -- Входи, что ты там прячешься... - услышал он голос тети и вошел.
   Тетя стояла у портрета дяди Иосифа. На ней было длинное черное платье, лицо прикрывала вуаль. Тетя носила траур, но щеки у нее были напудрены, а глаза подмалеваны. Она только что вернулась из театра.
   На портрете дяде было около 50 лет. Он стоял у окна и смотрел на город как на мираж. Миражи, которые он не знал, откуда приходят и куда уходят, начали дразнить его еще в пустыне, где он воевал. Миражи преследовали его и после войны, когда он стал писателем. Он писал короткие одноактные пьески. Они требовали немного бумаги и не нагоняли скуку.
   Год назад дядя пропал без вести. Вместе с ним исчез и весь его архив, уцелели только письма и тетрадь, в которую он бегло иногда непоследовательно записывал события своей жизни с неизбежными преувеличениями, свойственными писателям по своей природе.
  -- Тетя, как ты думаешь, дядя вернется?.. - спросил Христофор.
  -- Не знаю... - отозвалась тетя. - Может быть, он умер... а может быть, его прибрала к рукам какая-либо женщина...
   Возникла пауза.
   Христофор не решился спросить тетю об ангеле. Да и видел ли он его? Скорее всего, он его не видел, а вообразил.
   Воображение искуснее любого художника...
  
   Длилась ночь.
   Сквозь причудливую вязь веток проглядывала луна.
   Христофор лежал и разглядывал тени на потолке. Они рисовали людей, которые шли вниз головой, ногами вверх.
   Губы Христофора задрожали, когда в толпе теней появился дядя. Выглядел он усталым, лицо бледное, щеки напудрены, глаза подмалеваны. Он был копией тети.
   Христофор привстал и вдруг обнаружил, что ему не на что опереться. Он плавал в воздухе над лагуной. Поодаль маячила Лысая гора, склоны которой рдели от анемон. Небо было ясное, море спокойное, серо-зеленое. Царил штиль. В лагуне играли дельфины, выгибая спину и чешуйчатые бока.
   Расправив крылья, Христофор полетел к Лысой горе, которая головой уходила в небо и была ближе всех к богу. Христофор хотел спросить бога о дяде.
   Неожиданно наползли тучи, и все исчезло.
   В сырой тьме рокотали громы.
   Увидев место грома, Христофор в ужасе устремился прочь. Он греб крыльями как веслами.
   Открылся весь вымощенный звездами Млечный путь.
   Сердце Христофора замерло от изумления и восторга. Достаточно было взмахнуть крыльями и оказаться среди этого скопища движущихся, вращающихся звезд. Он неловко повернулся, почувствовал, что куда-то проваливается, и очнулся.
   Было уже утро. Из зыбкой мглы постепенно выступали башни, купола города.
   Христофор вышел на террасу.
   Громыхая на стыках рельс, мимо дома прополз трамвай. Он остановился у редакции вечерней газеты. Из трамвая вышел отставной подполковник. Лицо его уродовал шрам. Подполковник воевал в Аркадии, где приобрел и шрам, и дурную славу. Говорили, что он был палачом.
   Проводив подполковника взглядом, Христофор заглянул в комнату тети. Измученная бессонницей, она лежала на кровати, точно деревянная кукла, ни живая, ни мертвая...
  
   Спустя час Христофор был уже далеко от города. Он шел по направлению к Лысой горе. Сопровождали его две белые собаки с рыжими ушами. Была еще пятнистая. Она сбежала.
   Ветер то дул Христофору в лоб, то в спину, а то и вовсе стихал или кружил.
   По шаткому мосту он перешел реку. Извиваясь как змея, она обегала город и терялась в торфяных болотах.
   За рекой начинались владения Пана.
   Пан был сиротой. Его отец погиб в горах, а мать утопилась. Рыбаки выловили ее сетями у полой скалы. Говорили, что у нее временно помутился разум, и она бросилась со скалы в море. Иногда такое бывает с женщинами после родов.
   Несколько дней малыш провел в одиночестве, разглядывая картины, которые рисовал ему бог. Пастухи нашли его спящим в расселине на ложе из листьев. Они и дали ему имя.
   С тех пор Пан пас коз.
   Христофор шел, озираясь. Его окружали все более безлюдные пейзажи, все более мрачные ущелья и скалы.
   У валунов, похожих на стаю присевших волков, Христофор наткнулся на Пана.
  -- Пан, ты не знаешь, где мне найти бога?.. - спросил Христофор.
  -- Зачем тебе бог?.. - Кутаясь в козью шубу, Пан с любопытством взглянул на мальчика. Рыжеволосый, кудрявый, он был похож на ангела.
  -- Нужен...
  -- Разруби дерево - и он там... подними камень - и найдешь его там... он и внутри, и снаружи, он везде... все, что есть вокруг, исходит из него и стремится вернуться к нему, лишь падшие ангелы воспротивились этому желанию, они пытались нарушить естественный порядок, исказить природу...
  -- И что?.. - Христофор недоверчиво глянул на Пана.
  -- Все они попали в ад...
  -- А что такое ад?..
  -- Ад - это страна мертвых... все мертвые ждут там конца света и суда... живым туда путь закрыт... а ворота в эту Яму где-то на севере неба, у полярной звезды... есть еще геенна... Иуда предпочел бы себе смерть в аду, чем жизнь в геенне...
   Пан погрузился в свои мысли, которые он никому не доверял, а Христофор пошел дальше. В предвкушении приключений и неожиданных открытий он то превращал свою тень в сторукого гиганта, то изображал из себя кентавра. Устав идти, он опустился на песок и у него появился хвост, как у скорпиона, который он какое-то время волочил за собой, пока не заснул.
   Во сне все вокруг Христофора стало богом: песок, скалы, деревья, море, небо. Вздумай кто-нибудь дотронуться до Христофора в эту минуту, он дотронулся бы до бога...
  
   Солнце скрылось в облаках.
   На низких тонах завыл ветер, заставляя танцевать деревья.
   Разразилась гроза.
   Оглушенный громом, Христофор пугливо глянул на обугленную сосну, в которую ударила молния, и пошел, выглядывая дорогу.
   Уже смеркалось.
   Появились бесы и прочие порождения мрака, они сползлись отовсюду во всей своей подлинности. Построившись полукругом и выставив вперед рога, они ловили Христофора сучковатыми руками, пытались удержать.
   Плача, спотыкаясь, Христофор вышел на поляну и увидел дом, изъеденный серой плесенью. Дом опоясывала терраса, по которой бродил отставной подполковник.
   Когда подполковник с какой-то хищной грацией стал спускаться вниз по лестнице, Христофор не выдержал и побежал.
   Прыгнув через ручей, он оказался по горло в воде. Мокрый, в тине он выбрался на сухое место. Сердце его билось как у птицы, а губы и ноздри вздрагивали точно у ребенка, видящего дурной сон.
   Вокруг царила тишина. Его никто не преследовал.
   Он лег ничком на песок и уснул...
  
   Очнулся Христофор уже утром другого дня.
   В низине плавал туман.
   Из-за Лысой горы выплыло солнце, какое-то сомнительное, тускло-желтое.
   Христофор встал на ноги и пошел. Он шел и смотрел на Лысую гору, пока глаза не заслезились. Гора плавали во влаге глаз, а рядом с ней выросла еще одна гора, потом еще одна и еще. Он икнул, рассмеялся, вытер слезящиеся глаза рукавом рубашки и замер, парализованный ужасом. Перед ним стоял отставной подполковник.
  -- Ты что здесь делаешь?.. - спросил он малыша. Губы его вздернулись, обнажив желтые зубы.
   Христофор съежился и закрыл глаза.
   Когда он открыл глаза, подполковник уже повернулась к нему спиной.
   Христофор забрался в расселину и сел, точно жаба, поджав под себя ноги.
   Час или два он не решался сдвинуться с места. В нем еще жил страх, как огонь под пеплом.
   Когда страх отступил, он пошел дальше.
   До вершины Лысой горы был еще день пути.
   Он шел и шел, словно в полусне.
   Солнце окунулось в море.
   Появилась луна, осветила все бледным, зловещим светом. Как хищница, она настороженно кралась по склону Лысой горы, потом нырнула в облака, столпившиеся на востоке неба, и Христофора окружила темнота.
   Он сел у скалы. Идти дальше было опасно.
   Послышался хохот, потом жуткий вопль. Вопль повторился.
   У него перехватило дыхание.
   Постепенно он успокоился. Его усыпила усталость, а сон отогнал страхи...
  
   Солнце поднялось уже почти до середины неба, когда Христофор проснулся.
   Сонно зевая, он пошел вдоль русла пересохшей реки, которая наполнялась приливным течением.
   К полудню жара стала невыносимой. Воздух плавился от жары и творил слоистые миражи. Земля вдруг вставала там, где никакой земли не было, и тут же на глазах исчезала, сливалась с небом.
   Ноги Христофора гудели. Во рту пересохло. На руках и шее вздулись водянистые волдыри.
   Слепой от солнца он наткнулся на куст терновника, из которого, пятясь, вышел незнакомец.
  -- Ты кто?.. - спросил незнакомец после довольно продолжительной паузы.
  -- Я Христофор... - пробормотал Христофор и отвел взгляд. Вместо глаз у незнакомца сияли два солнца.
  -- Надеюсь не тот самый... не мученик...
  -- Нет, другой...
  -- А я обыкновенный ангел...
   Глаза незнакомца стали холодными, темными и Христофор отступил на шаг.
  -- Ты как будто меня боишься...
  -- Нет, просто мне надо идти...
  -- И куда ты направляешься?..
  -- На Лысую гору... она ближе всех к богу...
  -- А зачем тебе бог?..
  -- Хочу спросить его о дяде...
  -- Он что, умер?..
  -- Нет, пропал без вести...
  -- Вот как... - Ангел взглянул на небо. - Однако быть грозе... пошли, я знаю, где можно укрыться... нет, туда мы не пойдем, там дороги нет... сделаем крюк, пойдем в обход до ближайшего отрога...
   Поколебавшись, Христофор устремился за Ангелом.
   Вскоре они оказались у полой скалы.
  -- Дальше не пойдем... - Ангел всплеснул крыльями, распушил перья и со вздохом сел на камень, похожий на жабу.
   Христофор расположился у его ног.
   Начался дождь.
  -- Ты не спишь?.. - спросил Ангел.
  -- Нет... - пролепетал Христофор и уснул среди сороконожек, пауков и ящериц, убаюканный шумом дождя и голосом Ангела, который рассказывал ему о том, как он спасся от жизни и попал на небо...
  
   Крики чаек спугнули сон. Христофор приподнялся. Ангел куда-то пропал, но дюны и скалы остались. Он потер глаза. Тело его еще спало, нежилось, зевало, а в глазах плавал сонный туман, из которого вдруг вышла маленькая тощая девочка с острым личиком и грустной линией рта. Ее рыжие волосы лились по шее и плечам как болотная вода.
  -- Я не напугала тебя?.. - спросила девочка и собрала волосы в узел, напоминающий раковину.
  -- Нет... - Христофор провел языком по пересохшим губам.
  -- Я Лиза... - девочка протянула руку, которую Христофор с изумлением пожал. - А ты кто?.. что ты молчишь?..
  -- Я Христофор...
  -- Колумб что ли?..
  -- Нет, другой...
  -- И что ты здесь делаешь, ворон считаешь?..
  -- Я, кажется, заблудился...
  -- Жди меня здесь...
   Христофор проводил девочку взглядом и спустился к воде.
   По заливу прошел паром, подняв волну, которая заставила его пятиться. Вода подступала все ближе. Она дышала как живая, всхлипывала в камнях, шипела.
   Постепенно вода успокоилась...
  
   Христофор пришел в себя в сумерках незнакомого дома. Он лежал, уставившись в потолок, чем-то он напоминающий небо над Лысой горой, где он видел ангелов, у которых крыльев было больше, чем листьев на дереве.
  -- Где я?.. - спросил он и привстал. Одеяло сползло на пол.
  -- Слава Богу, очнулся... - Лиза подняла одеяло. - О чем ты задумался?..
  -- Так... ни о чем...
  -- Я знаю, о чем ты думаешь...
  -- Ничего ты не знаешь...
  -- Знаю... у тебя на лбу все написано...
   Дверь заскрипела, приоткрылась.
   В комнату вошел Пан и следом за ним отец Христофора.
  -- Ну и где ты странствовал?.. - спросил отец. Когда он волновался, он начинал заикаться, проглатывал слова.
  -- Нигде... - пробормотал Христофор и отвернулся к стене.
  -- Вот такие они все... - отец обернулся к Пану, ищу у него сочувствия и поддержки.
   Надо сказать, что у Христофора был еще брат, Казимир, одежду которого он донашивал до дыр, и сестра, Лиза. Год назад она вышла замуж за администратора театра и лишь иногда украдкой навещала Христофора, осыпала его поцелуями, подарками и исчезала.
   В комнате воцарилась тишина, и Христофор снова оказался в пустыне. Вокруг лежали пески, одни пески, ничего кроме песков. Он пересек Иордан, мертвую долину и увидел каменные стены Иерусалима, какими он представлял их себе по рассказам тети. В город он вошел через Дамасские ворота и углубился в паутину узких улиц, вдоль которых теснились, наползая друг на друга, дома. Одни дома были низкие, другие высокие с террасами, плоскими крышами и окнами, затянутыми толстыми железными решетками, а за ними видны были еще и деревянные решетки.
   Христофора остановила толпа арабов.
   Он отступил и сел на каменные ступени. Сквозь корявые ветви и листья лимонного дерева смутно обрисовались мечеть Омара, построенная на месте храма Соломона, долина и нижний город.
   Христофор вытер рукавом рубашки лицо. Пот ел глаза.
   Из переулка вышел Ангел. Крыльев у него не было, но Христофор узнал его по походке.
   Улыбаясь, Ангел подошел к нему.
   Христофор хотел спросить Ангела, где он оставил свои крылья, но все заслонило лицо отца, бледное, невыразительное, как потек на стене...
  
  

2.

  
   Прошло почти 7 лет.
   За окном выли осенние ветры. Стояла пора дождей и наводнений.
   Христофор сидел за партой в школе, где он учился переносить несправедливость и скуку. В любом месте можно научиться чему-нибудь полезному для жизни.
   Он смотрел в окно.
   Из окна открывался вид на лагуну.
   Христофор закрыл глаза и поплыл. Он пересек Тирренский залив и достиг устья Тибра. Оттуда совсем близко было до Рима.
   Голос учительницы географии прервал странствие Христофора.
   Учительница о чем-то спросила его.
   Он встал. Взгляд его еще блуждал по лагуне.
   Море было спокойное, серо-зеленое. Царил штиль. У белых от птичьего помета рифов играли дельфины, выгибая спину и чешуйчатые бока. В скалах пели сирены.
   Взмах крыльев и море, и маяк на мысу, и бакены, обозначающие фарватер, исчезли. Вокруг было только небо и море...
  
   Звякая коровьим боталом, по коридору прошла техничка, и Христофор очнулся.
   Остаток дня он провел в библиотеке среди книг по истории Рима.
   Ночью он не спал.
   Сквозь причудливую вязь веток проглядывала луна.
   Он лежал и разглядывал тени на потолке. Они шевелились, точно водоросли в воде.
   Среди теней появилась Соня, тонкая, гибкая, грациозная. Христофор познакомился несколько дней назад в библиотеке. Матери у нее не было. Отец заменял ей мать. Он работал осветителем в театре.
   "В жизни надо играть как на сцене и плыть, держась по ветру и лавируя... иначе нельзя..." - говорил он, заплетая волосы Сони в узел, похожий на раковину, и поглядывая на Христофора. Он не был учителем, но мог бы учить и учителей.
   Кутаясь в одеяло, Христофор вышел на террасу.
   Он дышал запахом моря и думал о Соне.
   Стало прохладно, и он вернулся в комнату, сел, нарисовал на бумаге профиль Сони, окружил его словами, какие смог вспомнить и закрыл глаза. Он заснул, уткнувшись лицом в бумагу...
  
   Солнце разбудило Христофора.
   Соня лежала рядом с ним, кутаясь в простыню.
   Глаза ее приоткрылись. Она сонно потянулась, обняла его смуглыми худыми руками.
   С трепетным обожанием он поцеловал ее в губы, потом еще раз и еще.
   Соня молчала, только глаза ее светились и смеялись.
   Сквозняк рассыпал листки с рисунками Сони по полу, и Христофор пришел в себя. Вид у него был озадаченный и потерянный. Это был его первый опыт в любви, невинная игра, вызывающая ощущение, похожее на жажду, которую он не знал, как утолить...
  
   На рождество Соня умерла. Нелепая и трагическая случайность оборвала ее жизнь.
   Хоронили ее в субботу. Погода была унылая. Дождь, слякоть. Вокруг кресты, могилы людей, которые чего-то хотели от жизни.
   Христофор подошел к гробу. Он стоял и смотрел на скорбный профиль Сони и не мог отвести глаз, потом нерешительно, испытывая неловкость и смущение, тронул ее рыжие волосы с чертой пробора, бант из кисеи, похожий на бабочку, погладил ее тонкие полупрозрачные пальцы, точно ледяные. Казалось, они таяли в его руке. Подбородок и губы его задрожали, а глаза наполнились слезами. Сквозь слезы он увидел на щеках Сони два пылающих пятна, синие жилки на лбу и под глазами, которые вдруг приоткрылись. В них отразилась боль, может быть страх...
  
   Ночью после похорон Христофор думал о смерти. Он пытался представить себе эту непроглядную тьму.
   Тьма собралась в нечто неопределенное, потом с какими-то судорогами выгнулась дугой, обвилась вокруг него, как змея, затягивая узел.
   Когда змея разверзла свою черную пасть, он закричал и проснулся от собственного крика.
   Тьма отступила туда, куда обычно отступают кошмары.
   Боясь снова заснуть, Христофор лежал и смотрел на игру теней на потолке, за которыми таилась тьма, эта тварь, которую зовут смерть, но на самом деле она безымянна, как бог.
   Светало. Над домами вился призрачный туман.
   Сквозняк распахнул окно.
   Кутаясь в одеяло, Христофор прикрыл створку окна и закутался в одеяло.
   Показалось, что кто-то постучал в окно.
   Он обернулся и замер. Одеяло упало на пол и его тело покрылось волной мурашек, как гусиной кожей.
   В отражении стекол обрисовалась фигура Сони. Он так ясно увидел ее тонко очерченное лицо, точеный и чуть вздернутый нос, подбородок с небольшой ямочкой.
   Волна радости нахлынула, подняла и понесла его.
   Дом и город исчезли. Под ним разостлалась овражистая загородная земля, потом холодная водная пустыня, объятая тьмой. Ни островка, ни рифа, ничего, кроме неподвижно-мертвой воды, которая постепенно превращалась в облака...
  

* * *

  
   Пережив лихорадку, Христофор стал думать о Царствии Небесном.
   Оглядываясь, он нигде его не видел. Но однажды он увидел его, как видят птицы. Со всех сторон оно бросилось ему в глаза.
   Он описал словами на бумаге то, что увидел.
   Все Царствие Небесное уместилось на нескольких страницах.
   Уронив голову на рукопись, Христофор заснул и проснулся, с удивлением оглядываясь вокруг себя. Перед его глазами все еще плавали дома с черепичными крышами, а в ушах звучали странные мелодии.
   Светало.
   Христофор рассеянно полистал рукопись. Фразы собирались, приобретали очертания людей или животных времен рая и распадались в хаос слов, пытающихся скрыть, спрятать от взгляда нечто, а его присутствие свести к роли статиста.
   Христофор отвел взгляд и глянул в окно.
   Из облаков вышла луна и повисла над морем, осветив мыс с развалинами форта, острова и паром вдали, похожий на ладью Харона.
   Море, мыс, острова, меняли очертания. Объемные они становились плоскими и уходили за горизонт, как за раму картины. Уже не было ни простора, ни тесноты, лишь пустое, замкнутое в себе слепое пятно.
   "Я схожу с ума..." - подумал Христофор и услышал шаги. Он обернулся. Соня стояла посреди комнаты в довольно нелепом халате, сжимая в руках щипцы для завивки волос и фижмы. Лицо вытянутое, бледное, глаза желтые, как свет луны. Под глазами темно-зеленые круги. Смерть уже раскрасила ее загробными красками...
  
  

3.

  
   В 17 лет у Христофора было имя, характер и привычки. Была у него и работа. Тетя устроила его курьером в редакцию вечерней газеты. Она все еще носила траур по мужу и почти не изменилась.
   Редакция напоминала театр с кулисами, занавесом и рампой, из которого Христофор ушел, и где лучшей его ролью была тень Гамлета.
   Режиссером и постановщиком драм в редакции был старый еврей, чем-то похожий на Минотавра. Рыжие волосы его вились, нависали над глазами. Казалось, что посреди лба у него рос рог острый на конце.
   Иногда Минотавр появлялся на сцене. Он хмуро оглядывал сотрудников и возвращался к своей закулисной роли.
   Летом в полуденные часы театр уходил под воду.
   Женщины обрастали чешуей и превращались в аквариумных рыб. Они плавали в воде, которая все искажала, как бутылочное стекло. Плавники у них были голубые, чешуя пестрая, а хвосты, которые они сворачивали и распускали, золотистые.
   К вечеру жара отступала, и комната из аквариума превращалась в клетку с птицами.
   Христофор листал подшивку газет. Читал он справа налево на еврейский манер. Почувствовав на себе взгляд Марии, он обернулся.
   Марии было уже около 40 лет, но она не утратила привлекательности и сохранила присущую ей природную грацию, правда, несколько тяжеловатую, медлительную.
  -- Я тебя не разбудила?..
  -- Нет, я просто задумался...
  -- Не знаешь, Минотавр на месте?..
  -- Кажется, да...
  -- Где ты?.. я тебя не вижу... очки, мои очки... нет, я не могу... такая духота... я просто задыхаюсь ... Минотавр подсунул мне свою статью... ты только послушай, что он пишет:
   "Лишь грешник может удостоиться прощения..."
   Фраза исторгла у Марии смех и бледную улыбку у Христофора.
  -- Все эти его рассуждения о темных и неясных вопросах... какой в них смысл, если они не делают нас счастливыми?.. я не надоела тебе своей болтовней?..
  -- Нет, вовсе нет...
  -- Ты прелесть... весь в мать... только нос у тебя другой... мы были дружны с ней с детства... и такое несчастье... помню, лежит спокойная, умиротворенная... в руках ландыши... она любила ландыши, пионы, орхидеи, хризантемы... иногда хочется вернуться в прошлое, но, увы... все это так глубоко запрятано... потеряно... ты знаешь, что я развожусь с мужем?.. вижу, что знаешь... осталась ни с чем... брошена и забыта... банальная история... банальная и печальная... мне очень хотелось сына... что я только не делала, но я не могла... может оно и к лучшему... когда я с ним познакомилась, он мнил себя писателем и хорошо справлялся с этой ролью... зануда... а я романтическая дура... в этом вся беда... и как только я могла выйти за него замуж?..
   Мария достала из сумочки фляжку с вином.
  -- Это мое утешение... а ведь я любила его... поверь мне, только ради любви и стоит жить... помню, мне было всего 13 лет, а ему... сколько же лет было ему?.. впрочем, неважно... мне кажется, что я любила его с пеленок, но лишь на расстоянии... боялась его разочаровать... увы, через 5 лет я оказалась в его власти со всеми своими надеждами и страхами... и что в итоге?.. он испортил мне жизнь, испортил то немногое, что в ней было сносным... боже, опять я о том же... какой-то порочный круг... ты что-то хотел спросить?..
  -- Нет, но... - Христофор втянул в себя воздух, словно собирался нырнуть под воду.
  -- Видела его как-то мельком... поседел... и хромота его стала еще заметнее... весь в отца... узнаю новости о нем из газет... что-то ищет... все что-то ищут... может быть, потерянный рай... ищут до седых волос, а найдут и увидят, что не стоило искать... - Мария принужденно улыбнулась. - Ты не поверишь, получила от его отца письмо... почерк у него жуткий, строчки то съезжают вниз, то ползут вверх... до него дошли слухи, что я пью и знаюсь с сомнительными личностями... и что ты думаешь?.. он предложил мне руку и сердце... процветания он мне не обещал, но обещал спасти мою репутацию... нет, жизнь - это комедия... а мы в ней и зрители, и актеры... - Мария задумалась о чем-то. Глаза ее влажно поблескивали. - В действительности все весьма обманчиво... что и говорить, я спала наяву... и проснулась... была ли я счастлива?.. только лишь в своем воображении... вот, уже почти месяц пытаюсь жить своей жизнью... пока что-то плохо получается... живу в темной комнате на седьмом этаже... квартира коммунальная... туалет в коридоре... приходится стоять в очереди... то и дело ссоры... одним словом... очки, где мои очки?..
   Мария вечно что-то роняла и теряла, то одно, то другое. Время от времени терялась и она сама, иногда на несколько дней, когда у нее случались приступы лунатизма. Находили ее на крыше в компании бездомных кошек...
  -- Как пишет Минотавр, мир - это зеркало бога... лишь бог существует, все остальное - отражение... пустая видимость... извини, кажется, он меня зовет... надо изобразить улыбку, чтобы он видел, как я счастлива... почему нет?..
  
   Уже другой день.
   Купаясь в волнах послеполуденной лени, Христофор рассеянно наблюдал за женщинами.
   Воздух в комнате постепенно превращался в стоячую воду.
   Кругом вода. И под окнами вода. И до самого горизонта вода.
   Веки Христофора закрывались сами собой.
   Он чувствовал себя рыбой и дышал жабрами.
   Лень тянула его лечь на дно...
  
   Тихое и безоблачное существование длилось недолго.
   Появилась Мария в платье с глухим воротом и с рукавами до самых запястий. Она казалась чужой, незнакомой.
   Минотавр отвел Марию в сторону. Минуту или две он что-то говорил ей вполголоса, должно быть не особенно приятное, судя по выражению их лиц.
   Минотавр ушел, шаркая шлепанцами, ботинки он оставлял под столом, а Мария заняла свое место. С потухшим лицом она порылась в бумагах на столе.
  -- Все как всегда... одна грязь... я увязаю в этой грязи... какое терпение нужно иметь и каким нечувствительным надо быть... знал бы ты, как мне все это осточертело... с радостью бежала бы на какой-либо остров... или в другую жизнь, но, увы, другой жизни нет... и нет сил, куда-то бежать... нет ни сил, ни денег... не знаю, как выйти из долгов... уже который день просыпаюсь от кошмаров, которые все же лучше, чем бессонница...
   Мария поправила волосы. Руки ее напоминали плавники. Как рыба она скользнула мимо, сделала несколько бессмысленных кругов по комнате, иногда минуя, иногда задевая столы, которые были похожи на левиафанов.
   Утрачивая форму, превращаясь в медузу, Христофор следил за ней.
   Мария скрылась за кулисами, снова появилась.
   Совсем близко Христофор увидел ее бледное лицо, широко раскрытые глаза.
  -- Вы плачете?.. - спросил он. Губы его задрожали.
  -- Тебе померещилось... - Мария принужденно улыбнулась...
  
   Прошло несколько дней.
   Действующие лица, задник, кулисы, мебель на сцене были все те же. Не было только Марии.
   Мария нравилась Христофору. Он сочувствовал, восхищался, жалел ее. Ему хотелось защитить ее. Но от чего?
   Какое-то время Христофор думал о том, о чем ему думать было не надо, потом вздохнул и закрыл глаза.
   Донеслись странные завывания, всхлипы.
   Христофор привстал, пугливо озираясь.
   Взгляд его остановился на скелете барки, завязшей в песке, потом на скалах, то тут, то там поднимающихся над водой, вокруг которых образовывались водовороты. В одном из водоворотов мелькнула фигура Марии. Покрытая скользкой рыбьей чешуей, она изображала нимфу. Буруны пены, хлюпанье воды в камнях дополняли картину. Груди у нее были нежно округленные, как яблоки, ноги широко раздвинуты, лоно прикрыто водорослями.
   Христофор хотел окликнуть ее, но закашлялся, и, давясь слюной, очнулся. В смятении он глянул в потемневшее окно, потом накинул на плечи плащ и вышел на улицу.
   Блеснула молния. Удар грома потряс небо. Начался дождь.
   Подняв воротник плаща, Христофор пошел вверх по улице.
   Цветочная палатка.
   Павильон фотостудии.
   Пивной зал.
   Витрина с гипсовыми манекенами, вид у которых был столь зловещий, что вызвал невольную дрожь.
   Сквер.
   Христофор шел и шел, чтобы скрыться от собственных предчувствий.
   Он не знал, что привело его к дому Марии.
   Портик входа охраняли сомнительного вида химеры.
   Христофор поднялся на седьмой этаж и надавил на кнопку звонка.
   Дверь приоткрылась. На пороге появилась тощая старуха, бывшая графиня, внешностью и одеждой похожая на приведение. Седая, лицо вытянутое, челюсть подвязана платком.
  -- Тебе кто нужен?..
  -- Мария...
  -- Проходи... ее дверь там, в конце коридора...
   Христофор нерешительно постучал в дверь в конце коридора и оглянулся. Графиня шла за ним, ощупывая воздух перед собой, чтобы не наткнуться на выставленную в коридор мебель. Она была слаба глазами.
  -- Ты входи, Мария должно быть спит...
   Христофор толкнул дверь.
   В комнате царили сумерки. Шкаф был открыт. На кровати лежал чемодан с набросанными в беспорядке вещами. На столике у горящей лампы поблескивал бокал с вином, рядом огрызок яблока и портрет военного в орденах как в латах. На подоконнике стоял горшок с гвоздикой. В углу темнела груда книг. Мария висела в петле над книгами во всей своей страшной неправдоподобности. Рот приоткрыт. Язык прикушен сбоку. Глаза стеклянные, широко открытые...
  

* * *

  
   На кладбище властвовала осень.
   Деревья пылали как костры.
   Пахло дымом.
   Оркестр заиграл похоронный марш.
   Когда могильщики стали опускать на веревках гроб с телом Марии в яму, Христофор ушел.
   Час или два он сидел у полой скалы и смотрел, как вода подмывала берег и выгрызала в нем бухты.
   Домой он вернулся около полуночи.
   Не раздеваясь, он сел на кровать. Он сидел и размышлял о вещах, которые по общему признанию непознаваемы...
  
   Зимой Христофор основал секту "Падшие ангелы".
   Тетя уехала на воды и собрания секты проходили в ее мастерской на Масличной горе.
   В комнате было душно. Все теснили друг друга, каждому хотелось все видеть, и почти никто ничего не видел.
   Христофор рисовал в воздухе картины Царствия Небесного в пламенных красках.
   Неожиданно среди сектантов появился Ангел, прикрываясь выгоревшими на солнце крыльями. Он стоял за спиной Христофора. На него обратила внимание девочка 13 лет. Такого странного существа она в жизни не видела, и в то же время он на кого-то был похож. Со страхом и любопытством она рассматривала его. Лицо сумрачное, глаза огромные и желтые.
   "Живой портрет Христофора, только выглядит старше... - подумала она. - Странно, что кроме меня, его никто не видит... или они делают вид?.."
   Концом крыла Ангел вытер блестящий от пота лоб.
   В наступившей тишине Христофор услышал кашель Ангела, вздрогнул и обернулся, но Ангел уже исчез...
  

* * *

  
   Когда по городу стали расползаться слухи о секте, у Семена, отца Христофора, начались неприятности.
   Назначением на должность главного архитектора города Семен был обязан славе деда по материнской линии. Он построил дом на Масличной горе и Вавилонскую башню, тень от которой всякий вечер падала на город.
   Семен имел представление о пространстве и бесконечности, но о Царствии Небесном ничего не знал. Он жил как все страхом и надеждой. Бога и других далеких от ясности материй он не касался, а если и касался, то лишь косвенным образом.
   После смерти Веры, своей первой жены, у Семена было несколько сомнительных романов. Три раза они кончались браком, из которых ничего путного не вышло. В этих браках Семен искал Веру. Голос Веры все еще звучал нежным шепотом в его ушах, а вздохи и прерывистые стоны, какие женщины издают от наслаждения, будили его по ночам.
   Были у Семена и женщины с сомнительной репутацией, способные свести с ума, с которыми он не связывал себя обязательствами.
   С работы Семен пришел поздно. Христофора дома не было и Семена это обрадовало. Он тяготился семейными драмами и трагедиями, непонятными для него и далекими, и когда они случались, как-то весь настораживался, краснел, путался, терялся, сознавая свою полную беспомощность.
   Развязав шарф, повязанный бантом на голой шее, Семен подошел к зеркалу и глянул на свое отражение, каким его нарисовало зеркало. Это был тощий, рыжий мальчик в майке с порванной бретелькой, который постепенно превратился в приятного на вид юношу, играющего роль Гамлета на школьной сцене. Ему удалось быть убедительным в нескольких пьесах Шекспира, но это были лишь нечаянные удачи. При поступлении в театральную студию его подвело заикание, и он стал архитектором.
   Тени нарисовали в зеркале и Веру. На ней был халат с цветочным узором, в руках щипцы для завивки волос и фижмы. Пояс был развязан, что позволяло видеть ее тело.
   На Семена что-то нашло. Сухими, длинными пальцами рук он стянул концы шарфа.
   Звякнули стекла. Дверь с шумом захлопнулась.
   Семен испуганно обернулся, потом провел рукой по зеркалу. Слабая улыбка подняла уголки его губ. Он лег на кушетку. Он лежал неподвижно, как труп, потом стал извиваться. Он извивался, словно пытался вырваться из чьих-то рук, стонал и делал такие вещи, которые... впрочем, все это делали в свое время, хотя сознавали, что делать это, пожалуй, и не следовало бы...
  

* * *

  
   Перед новым годом секту "Падшие ангелы" закрыли.
   Наступил новый год.
   Это был плохой год.
   Даже сны Христофору снились какие-то серые, бесцветные.
   И газета переживала не лучшие свои времена.
   Днем Христофор слонялся по коридорам редакции или сидел в библиотеке, где записывал мысли, которые не понимал.
   Как-то Христофор шел по улице. Присмотревшись, как ведут себя люди, он вдруг понял, что они не в своем уме. Лица, глаза, малопонятные речи, торопливая походка, все свидетельствовало против них. Они казались инопланетянами.
   Христофор шел и не верил своим глазам.
   Улица привела Христофора к морю.
   Море было неспокойно.
   Христофор пошел вдоль песчаного берега.
   У валунов похожих на стаю присевших волков он приостановился.
   За валунами начинались владения Пана.
   Христофор нашел Пана у полой скалы. Он сидел на камне, похожем на жабу. Концы козьей шкуры были связаны на его шее и спускались на грудь. Он не снимал ее даже летом в жару. Она словно бы приросла к нему.
   Стадо пасли две белые собаки с рыжими ушами.
  -- А ты все такой же... давно я тебя не видел... - сказал Пан, отгоняя от себя веткой оводов
  -- Скажи, Пан, зачем ты живешь?..
  -- Видно не мало на мне грехов было в прошлой жизни, вот я и живу, мучаюсь...
   Христофор выдавил из себя улыбку и прилег рядом с Паном.
  -- Пан, ты помнишь, кем ты был?..
  -- Помню, но смутно...
   Пан описал свое смутное прошлое, потом настоящее и то, что пока не произошло, но обещало случиться.
   Истории Пана пьянили, точно вино, и Христофор не заметил, как заснул. Ему снилась Аркадия, населенная сатирами и нимфами. Среди них царило веселье. Одни предавались играм Венеры на суше, другие резвились в воде, заменив кожу скользкой чешуей.
   Появилась девочка 13 лет. Она вышла из-за валунов, похожих на стаю присевших волков.
   Христофор с изумлением следил за ней. Несколько раз он видел ее на собраниях секты.
   С улыбкой девочка спустила тесемки платья, приоткрыла грудь и совершила омовение. Она почти священнодействовала, после чего легла боком на песок и прильнула к Христофору всем телом, обвила, точно змея.
   На какое-то время тело у них стало общим, и оно издавало звуки, как будто стонало и жаловалось.
   Стоны стихли.
   Вместо рук и ног у девочки уже вырастали лапы с когтями, вся она покрылась рыжей шерстью, а часть длинного платья превратилась в хвост.
   Губы ее вздернулись, обнажив зубы. Она превратилась в рыжую волчицу, зарычала и Христофор очнулся.
   "И зачем подобное снится?.." - подумал он. Опершись на руку, он привстал и позвал Пана, но отозвалось лишь эхо.
   Рядом с ним не было ни Пана, ни коз.
   Лишь утесы смотрели на него свысока и мрачно.
   Христофор зябко повел плечами. Он все еще не мог отойти от сна.
   Зачерпнув воды, он омочил лицо, глянул на сумрачное небо и пошел.
   Донесся хохот, потом вой.
   Вой повторился уже ближе.
   Христофор пугливо выглянул из-за камней и увидел волчицу.
   То, что ему снилось, воплощалось наяву.
   Подогнув колени, он присел, съежился, затаился.
   Волчица скрылась в кустах.
   Спустя какое-то время оттуда вышла рыжеволосая женщина и пошла вдоль русла реки, которая то пересыхала, то наполнялась приливным течением.
   Крадучись, Христофор шел по следам рыжей незнакомки.
   Следы привели его к воде и оборвались.
   "Где она?.. куда делась?.. да и была ли она?.."
   Начался прилив.
   Христофор не решился идти по воде и пошел окольным путем, по отрогам и кручам.
   Протискиваясь в щель между утесами, он оступился. Не зная куда шагнуть, он покачнулся, схватился за сук. Сук обломился и оба они, цепляясь за камни, полетели вниз.
   Оглушенный ударом о воду, Христофор превратился в рыбу и ушел на дно...
  
   Рыбаки с изумлением взирали на зрелище. Они привыкли к опасностям жизни, но не к чуду. Когда Христофор падал со скалы, полы его плаща развевались точно крылья, и они приняли его за ангела.
   Христофор вышел из воды на песчаный берег как Иона из чрева кита.
   От этого полета у него остался шрам на лбу.
   С рыбаками Христофор побывал на многих островах. Пользуясь историями Пана как своими, он разыгрывал одноактные пьески и веселил детей куклами с двигающимися конечностями. От смеха у них выступали слезы и перед глазами плавали радужные круги.
   Был Христофор и на острове, где его дядя проводил лето. Он называл это место раем.
   Когда Харон высадил его на берег, зазвонил колокол, глухо каким-то утробным звоном.
   По узкой и крутой лестнице, вившейся меж скал, Христофор поднялся к дому смотрителя маяка.
   Колокол все еще звонил тупо и безрадостно, когда он вошел в дом. В комнате царили сумерки. Пахло затхлостью. Окно выходило во двор, и было задернуто сатиновой занавеской с желтыми цветами. У стены темнел шкаф с зеркалом. За шкафом стояла железная кровать с горкой подушек.
   Стараясь не шуметь, Христофор подошел к столу, порылся в бумагах.
  -- Что ты ищешь?..
   Христофор вздрогнул и обернулся.
   В проеме двери стояла рыжеволосая женщина с глазами египетской сивиллы и грацией змеи. Он вспомнил, что видел ее портрет в мастерской тети и тут же забыл об этом.
   Незнакомка прошла мимо, обдав его запахом моря. Дверь осталась открытой.
  -- Тебя Харон привез?.. - спросила она.
   Христофор кивнул.
   Начался дождь.
   Христофор закрыл дверь и глянул на незнакомку. Широко расставив ноги и склонив голову набок, она причесывалась у зеркала, которое ее не вмещало.
  -- Где я могла тебя видеть?..
  -- Не знаю... - невнятно пробормотал Христофор. Все поплыло перед его глазами. Он покачнулся, почувствовав головокружение
  -- Что с тобой?..
  -- Голова закружилась... - пробормотал Христофор и расстегнул воротник рубашки.
  -- Ты сядь...
   Христофор сел на край кровати.
   Дождь лил и лил.
   Христофор сидел, утратив ощущение времени.
  -- Выпей... это поможет...
  -- Мне уже лучше...
  -- Это не отрава... - Незнакомка улыбнулась и помолодела на несколько лет.
   Христофор выпил чай, заваренный на каких-то травах, снял ботинки и с бесконечно усталым видом вытянулся на кровати.
   Ночь была беспокойная.
   Глухо звонил колокол.
   Когда Христофор проснулся, в комнате царила неуютная, странная пустота. С каким-то страхом он огляделся, встал, вскользь глянул на себя в зеркало и не узнал себя...
  

* * *

  
   Утром другого дня Христофор на ладье Харона переплыл пролив, высадился на берег и пошел через безлюдные пески.
   Показался поселок, прилепившийся к склону горы, в котором люди жили морем и вздыхали вместе с ним, когда рыба не шла в сети.
   Извивающаяся как река дорога привела Христофора на площадь с гипсовой статуей кумира и гостиницей.
   Дверь была открыта, и он вошел в полутемную комнату с убогой мебелью. Стены были оклеены обоями с желтыми цветами.
   Полная женщина средних лет, сидевшая за стойкой, подняла голову и сонно посмотрела на Христофора. Он был похож на переодетое приведение. В ней проглянуло что-то материнское, но это был минутный порыв.
  -- Надолго?.. - спросила женщина.
  -- На два-три дня... - сказал Христофор, заикаясь. Голос его утонул в сонном безмолвии.
   Молча без необходимых формальностей, женщина дала ему ключ с биркой и вновь обрела вид величественного монумента.
   Христофор вошел в номер в конце коридора с одним окном и узкой кроватью. На голых стенах темнели пятна сырости. Вокруг электрической лампочки летали мухи.
   Он выглянул в окно. После дождя еще стояли лужи. Море было серебристо-серое.
   Христофор повесил плащ на вешалку за дверью и лег на кровать.
   Дверь распахнулась. Две босоногие девочки похожие на бабочек, смеясь, влетели в комнату.
   Младшая вытаращила глаза, спросила:
  -- Ты клоун?..
  -- Он клоун, а ты сумасшедшая... - сказала старшая и потянула ее за собой.
   Дверь захлопнулась.
   Лампочка начала мигать.
   Христофор прикрыл глаза рукой.
   Проснулся Христофор около полудня другого дня.
   Явь ослепила. День был солнечный.
   Он оделся и вышел на улицу, которая привела его к берегу моря.
   Вокруг не было ничего, кроме неба и неподвижной воды.
   Христофор сел на камень. Он сидел и смотрел на море. Вид у него был задумчивый. Он строил планы, впрочем, весьма неопределенные и жил жизнью, далекой от привычной жизни.
   Он пересек Тирренский залив и достиг устья Тибра. Оттуда совсем близко было до Рима. Вскоре открылся Рим. В воде Тибра он увидел еще один Рим. Казалось, что два города срослись друг с другом. Он высадился на берег и поднялся на Квиринальский холм, откуда видны были лавровые рощи Агриппы.
   Он был счастлив.
   В счастье есть нечто завораживающее, бесовское.
   Наползли тучи. Завыл ветер и Христофор очнулся.
   Вспышка молнии озарила лабиринты, в которых он блуждал. Удар грома потряс небо и начался ливень. По склону горы понеслись потоки грязи, потащили камни с рокотом и воронками. Уже несли они дома, скот, людей почти без одежды. Все досталось грязи. Все стало ее добычей. Многих она спасла от старости.
   Тучи ушли. Снова встало солнце...
  

* * *

  
   Осенью Христофор вернулся в город. В каком-то смысле это было возвращение к действительности. Внешне он изменился. Он похудел, на лбу у него появился шрам, и голос его стал хриплым.
   Он шел вверх по улице, прихрамывая и покачиваясь.
   В глазах его стояли слезы. Он был взволнован. То с сожалением, то с восторгом он смотрел на знакомые деревья, на фасады домов, на ту ускользающую от повседневного взгляда реальность, которую он вновь создавал. Он ощущал себя богом.
   Цветочная палатка.
   Павильон фотостудии.
   Пивной зал.
   Витрина с гипсовыми манекенами, вид у которых был столь зловещий, что вызвал невольную дрожь.
   Сквер.
   У сквера Христофор приостановился. Порыв ветра донес нежный, дурманящий запах сирени.
   Дом на Масличной горе пустовал. Тетя уехала на воды.
   Не зная, чем себя занять, Христофор порылся в бумагах тети, потом тупо посмотрел на город, постепенно превращающийся в руины Рима. Взгляд его переместился на мрачные утесы, заросшие колючим кустарником без ягод и названия. Они словно часовые охраняли город. Взгляд его вернулся к бумагам. Его внимание привлекли письма.
   Это была путевая проза дяди.
   Заснул он около полуночи. Во сне он видел окрестности Рима и баржи, идущие вниз по Тибру.
   Когда он проснулся, в комнате еще царили сумерки. Двигаясь на ощупь, он оделся и вышел на улицу.
   Он шел, досыпая на ходу.
   Улица вывела его к морю.
   Море было спокойное, серо-зеленое. Царил штиль. В лагуне играли дельфины, выгибая спину и чешуйчатые бока. В скалах пели сирены.
   Услышав смех за спиной, Христофор обернулся.
   Надежда стояла у полой скалы. Уже несколько дней девочка ходила за ним как тень.
   Опустив голову, Христофор пошел вдоль кромки песчаного берега.
   Было жарко. По его телу струился пот.
   У протоки он приостановился, спросил Надежду:
  -- Почему ты преследуешь меня?..
   Надежда только рассмеялась.
   В венке из боярышника она была довольно привлекательной, вся в мать.
   Мать Надежды преподавала музыку и танцы в школе, а ее отец писал пьесы. Он был сценаристом и родил немало героев с помощью пера и чернил.
   Христофор разулся и пошел дальше, оступаясь и пошатываясь. Море поблескивало серебром, слепило. Запахи кружили голову.
   Обогнул валуны, похожие на стаю присевших волков, Христофор лег на песок. Он лежал, прислушиваясь к шуму прибоя, и не заметил, как заснул.
   Крики чаек вспугнули его сон.
   Он привстал и обнаружил, что спал не один. Надежда лежала рядом с ним, бесстыдно раздвинув ноги.
   Он отвел взгляд.
  -- Почему ты отвернулся?.. я что, похожа на пугало?.. - Глаза Надежды смеялись, грозили, прощали, притворялись непонимающими. В жизни нет ничего более увлекательного, чем эта игра, и в 13 лет Надежда уже была искушенной во всех ее тонкостях.
  -- Нет... - Христофор глянул на ее лоно, покраснел. Его словно опалило огнем.
  -- А ты похож на монаха... откуда ты?..
  -- Я нездешний... приехал к тетке...
  -- А где вещи?..
  -- Украли...
  -- Врешь ты все... - Надежда подошла к воде. Приподняв подол платья, она окунула ногу в воду, пошевелила пальцами, потом стащила платье через голову. Багровый, как пион, Христофор не мог отвести от нее глаз...
  
   Мир уже не был пустыней, где Христофор блуждал в одиночестве.
   Он постоянно озирался, не зная, откуда придет Надежда. Он видел ее и в толпе на площади, и на мосту через протоку, и в библиотеке. Прячась за страницами книги, она высматривала его.
   Христофор отводил взгляд, держался скованно.
   Сны и ночные видения не прибавляли ему смелости.
   Как-то во сне он увидел Надежду без одежды. Ветер раздел ее. Она лежала на песке, укрытая лишь сиянием своей юной прелести. Пальцы Христофора коснулись ее груди, соскользнули к животу, опустились ниже.
   Надежда вздрогнула и сдвинула колени...
  

* * *

  
   Надежда умела появляться в двух местах в одно и то же время, и могла исчезать, становиться незаметной, пробуждая в нем какое-то неясное, нечистое беспокойство.
   Пытаясь разгадать причину этого гложущего беспокойства, Христофор все больше запутывался.
   День был хмурый,
   Накинув на плечи плащ, Христофор вышел на улицу и пошел в сторону моря.
   У павильона фотостудии он приостановился, увидев в отражении стекол Надежду. Она шла за ним. У нее были медленные, затаенные движения. По всей видимости, это преследование доставляло ей наслаждение.
   Христофор ускорил шаг, свернул за угол и в смятении оглянулся.
   Надежда исчезла, но он не мог в это поверить.
   Христофор заметил ее на теневой стороне улицы. Эфемерная, теряющаяся в тени, она стояла у афишной тумбы и как-то странно улыбалась.
   Медленно пятясь, Христофор отступил в арку. Он дрожал, не зная почему. Нет, не от холода. Слепо, судорожно он сделал еще несколько шагов, повернул налево, потом направо и наткнулся на витрину павильона фотостудии. Стекло треснуло, осыпалось, и он потерялся в своих отражениях.
  -- Где я?.. - проговорил он как в каком-то бреду и рассмеялся. Смех прозвучал фальшиво...
  
   Вечером Христофор читал путевую прозу дяди и жил разными жизнями. Он то возлежал под пальмой, в листьях которой прятались пестрые попугаи, и слушал концерт лягушек, то бродил по римскому рынку, напоминающему лабиринт...
  
   "Суббота.
   С утра меня мучила подагра. Иногда она просто сводит меня с ума. Я не в силах пошевелиться и ничего не испытываю, кроме тоски и боли.
   Жена говорит, терпи.
   Терпение нужно волу, а я осел... сижу и читаю свои записи. Писать я не могу, пальцы сводит судорога и мне не хватает сумасбродства и безумия...
  
   Стенные часы пробили девять вечера.
   Оступаясь и пошатываясь, я вышел на террасу, по пути вскользь глянул в зеркало. Отражение меня не порадовало. В моем облике было что-то от Фауста.
   С террасы открывался вид на песчаную отмель и скалы. То тут, то там они поднимались над водой. В приливе вокруг них образовывались водовороты...
  
   Стало зябко. Я вернулся в комнату и лег на кровать. Прислушиваясь к шуму прибоя и к своему свистящему дыханию, я думал о том, что со мной станет после смерти.
   Сквозь подступающий сон я услышал плеск воды.
   Сон погрузил меня в жизнь, более реальную, нежели та, которую я прожил.
   Я был рожден для воды. Морская вода начинала ласкать меня, как только я в нее погружался. Мы сливались в объятиях.
   Я был то рыбой, то медузой, иногда превращался в слизь или в водоросли, выброшенные приливом на отмель. В воде я двигался толчками, грациозно колыхая и вращая мягкими щупальцами.
   Услышав смех Вики, я обернулся. Она резвилась с дельфинами в прибрежной воде. Голова ее была обвита водорослями.
   Это было время, когда я писал свою первую пьесу и жил в царстве любви и неведения.
   На берегу Вику ждал ее муж, безобразный как жаба.
   Когда Вика вышла на берег, он обнял ее. Они легли на песок..."
  
   "Воскресенье.
   Проснулся я поздно.
   Серый тусклый день сделал мой придуманный рай таким же тусклым и серым.
   Дождь смыл все краски...
  
   До полудня я писал, царапал пером по бумаге.
   Слова сами собой собирались в историю, которую я проживал в состоянии истомы..."
  
   "Понедельник.
   Почти весь день я провел в библиотеке, рылся в подшивках газет.
   Случайно мне попалась на глаза история Генерала.
   Генерал был человек независимый и сильный... грудь в орденах, как в латах... он заявил о себе в истории, но в момент мне точно неизвестный, он исчез со сцены. Остались только два его гипсовых бюста, подушечки для орденов и противоречивые слухи.
   Последние несколько лет он писал мемуары, приобретал репутацию писателя, которой особенно не дорожил. Отрывки из мемуаров публиковали в вечерней газете под разными именами. Листая подшивки газеты, я нашел семь разных истории, подписанных разными именами.
   Нет, лицемером он точно не был. По всей видимости, он, как и я, пытался родиться заново.
   Или это игра?
   Кажется, эта превращается в нечто иное...
  
   Боже мой, о чем я думаю?.. что я пишу?..
  
   Надо включить свет и радио, узнать последние новости..."
  
   "Вторник.
   Видел во сне Вику. Мы целовались. Продолжение сна было запутанное и неясное.
   Приоткрыв веки, я глянул на часы, потом на окно, заставленное горшками с геранями. Дверь на террасу покачивалась, открывалась и закрывалась сама собой.
   Я привстал. Мне показалось, что на террасе стоит Вика, но это был Петр, ее муж. Год назад он покончил с собой из любви к потусторонней жизни.
   Лицо его осветилось, потом окуталось дымом..."
  
   Лакуна в записях.
  
   "... я побывал в Иерусалиме, и посетил там все святые места, потом я отправился в сторону Иордана к Красному морю, где видел летающих рыб. Был я и в том месте, где Моисей провел свой народ, не замочив ног. Покинув эти места, я переплыл Красное море. По форме оно треугольное и я пересек его с более длинной стороны. Несколько дней я шел по пустыне на восход солнца, потом повернул на юг и попал на гору Синай, изрытую пещерами и норами. Там я видел камень, из которого Моисей иссек воду. Я испил этой воды, и пошел дальше. Я шел пока не достиг реки, воду которой Моисей сделал из горькой пресной. Там я заблудился, но к счастью наткнулся на отшельника из рыжих евреев, который спал на голом камне. Отшельник показал мне дорогу. По этой дороге я добрался до реки Нил, и поплыл к океану, достиг Эфиопии, страны черных людей, и повернул назад. Домой я вернулся уже другой дорогой..."
  
   Снова лакуна в записях.
  
   "Живу на острове и получаю удовольствие от безвестной жизни, лишенной всяческих иллюзий..."
  
   "Вечер я провел на берегу моря, сидел и вздыхал вместе с прибоем, любуясь красотой вечера, каким его замыслил и сотворил в едином порыве Создатель.
   Ночью меня мучили кошмары...
  
   Очнулся я от удушья. Мне не хватало воздуха. Вдруг пришло осознание, что это смерть. Сердце сжалось от страха. Нелепо, жутко всхлипнув, я рывком встал.
   Был серый, предутренний час.
   Огромная, бурая без блеска луна висела над островом.
   Почувствовав запах гари, я вышел на террасу. Я был поражен зрелищем. Вся северная часть острова была охвачена пламенем. Дым и копоть поднимались к небу, ели глаза.
   Накинув на плечи плащ, я спустился вниз. Улица была запружена людьми. Одни пытались бороться с огнем, однако огонь заставлял их пятиться, другие в ужасе бежали, куда глаза глядят, а огонь с шипением, удушливо дымя, гнался за ними.
   Огонь был то ползущей змеей, то летящей птицей.
   Он превратил остров в чистилище, бесчинствовал всю ночь, оставив после себя лишь камни ржавого цвета. Даже море он облизал своим красным языком..."
  
   Дальше текст испорчен водой.
  
   "... пришел в себя я в полузатопленной лодке. Семь дней ветры гоняли меня по кругу, пока не прибили к острову, как будто вынырнувшему вдруг из воды. Ухватившись за камни, я спрыгнул в волны прибоя и по пояс в воде потащил барку к песчаной отмели, наблюдая, как отступает вода.
   Остров все еще рос, поднимался со дна.
   Вокруг царило безмолвие. Лишь черные валы рушились на остров, пытались его опрокинуть...
  
   Весь день миражи выдумывали ложь...
  
   Ночью я спал и проснулся.
   Сон прервали чайки. Приоткрыв глаза, я увидел Вику. Она вышла из воды. Все в ней дышало негой, грацией. Она вскользь глянула на меня и легла боком на песок. Под ущербной луной кожа ее блестела как рыбья чешуя. Я закрыл глаза. Когда я открыл глаза, на песке вместо Вики лежал холодный камень...
  
   Под утро явился муж Вики. Смеясь, он, помочился на меня, и исчез...
  
   Всю ночь Вика была со мной. Как в это поверить?
   Сон показал мне, чего я лишился.
   Утром я встал вместе с солнце и пошел, не разбирая дороги. Я карабкался по крутым скалам, как фавн, искал Вику. С орлиной скалы я сорвался и повис вниз головой, зацепившись одеждой на сук.
   Час или два я висел на ветру, пока сук не обломился...
  
   Я прошел все девять кругов ада, спустился на самое дно, и лишь увидев дверь, куда смерть уводит мертвых, очнулся. Я лежал на песчаной отмели. Волны играли у моих ног. Раны горели. Вытянув шею, я оглядел себя. Я был бос и одет как бродяга, даже штанов на мне не было, только шляпа, да плащ.
   В узкой расселине я увидел чью-то лодку. Как вор я забрался в лодку и поплыл вдоль берега. Греб я осторожно, и все же меня вынесло в открытое море..."
  
   Христофор отложил рукопись, потянулся и глянул по сторонам.
   Взгляд его остановился на занавеске, собранной в складки и скрывающей кровать, на которой обычно спал дядя. Под простыней угадывалась его неясная фигура.
   Он осторожно приподнял угол простыни.
   Открылись тела любовников, сплетенных в любовном неистовстве и не подозревающих, что на них смотрят...
  

* * *

  
   Звякнул звонок.
   Скомкав лист бумаги, Христофор бросил его на пол, вскользь глянул на свое отражение в зеркале и открыл дверь.
   Пришел Марк. В школе Христофор сидел с ним за одной партой.
   Марк работал журналистом, имел известность.
  -- Рад тебя видеть... - Христофор хмуро улыбнулся. Шрам на его лице стал заметнее.
  -- Тут нужна метла... - сказал Марк, оглядываясь.
   В комнате царил беспорядок. Стол был завален бумагами, огрызками подгнивших яблок.
  -- Пытаюсь написать пьесу... - Христофор исподлобья глянул на Марка и заставил себя улыбнуться. - Ты садись...
   Марк сел на кушетку.
  -- Хочешь чаю?..
  -- Нет, не хочу...
  -- Что случилось?.. выглядишь ты так, как будто тебя пытали...
  -- Мне нужна твоя помощь...
   Год назад Марк попал в какую-то запутанную историю, из которой никак не мог выпутаться.
  -- Что я должен сделать?..
  -- Познакомь меня с Марией...
  -- Но ведь она умерла...
  -- Когда?.. как это случилось?..
  -- Она покончила с собой...
  -- Странно... похоже, что все это расследование зашло слишком далеко... и все же я хочу довести его до конца... собственно говоря, мне нужна не Мария, а графиня... ты ведь знаком с ней?..
  -- Да...
  -- Прекрасно... - Марк встал и подошел к окну. - Кажется за мной следят... Да ты не волнуйся... повода для беспокойства нет... что у них есть?.. ничего, лишь смутные догадки и полное отсутствие улик...
   Марк говорил то голосом прокурора, то голосом адвоката. В его исполнении эта роль выглядела несколько фальшиво.
   Возникла пауза.
  -- Ну, мне пора... в субботу я буду ждать тебя у дома с химерами...
   Марк ушел.
   Укрывшись за гардинами, Христофор следил за Марком. Он перешел на другую сторону улицы, где его ждал невзрачный, суетной и во всех отношениях подозрительный субъект. Они о чем-то посовещались, вошли в арку и исчезли.
   Ночь Христофор провел в мастерской тети.
   Проснулся он по горло в воде. Случилось наводнение и подвал затопило...
  

* * *

  
   Уже несколько дней Надежда не появлялась.
   Христофор так привык к ней, что когда она исчезла, он не знал, что ему делать одному.
   Как-то он увидел ее с птичьей клеткой в руках, но не решился подойти.
   Он пошел за ней, прячась в тени. Увы. Он обознался...
  
   Вечер был пасмурный. Облака висели низко.
   Христофор стоял у дома с химерами и ждал Марка. Неожиданно его ослепил свет фар. Заслоняясь ладонью от света, он увидел черный лимузин, похожий на катафалк. Дверь лимузина распахнулась. Мелькнули змеевидные рыжие кудри, по которым он узнал Надежду. На ней был лиловый плащ, шляпа, перчатки. Она была не одна.
   Надежда и незнакомец исчезли в портике входа.
   Христофор стоял, опустив плечи и голову.
   Прищурив глаза и разинув черные рты, химеры следили за Христофором, ждали, что будет дальше.
   Удар грома потряс небо. Начался дождь.
   Домой Христофор вернулся около полуночи и, не раздеваясь, лег на кровать.
   Час или два он лежал и смотрел на игру теней на потолке.
   Среди ночи он проснулся. Он почувствовал, что не один в комнате.
   Видение начало воплощаться, и как некогда в дюнах обрело облик Ангела. Он стоял у окна, жмурясь, в пыльном лунном сиянии.
   Христофор не удивился, когда из-за спины Ангела вышла Соня. На ней был пеньюар, в руках щипцы для завивки волос и фижмы. Она прошлась по комнате как по краю пропасти, словно ее могла погубить малейшая неточность в движении, в жесте.
  -- Ты чем-то расстроен?.. - спросила она и склонилась над Христофором. Выскользнувший из складок ее пеньюара крестик царапнул его щеку, и он проснулся...
  
   Утром другого дня Христофор вышел из дома и пошел по направлению к вокзалу.
   Моросил дождь и город казался призраком.
   Услышав шаги за спиной, Христофор приостановился. Мимо прошли случайные прохожие с пепельно-серыми лицами.
   Все они исчезли, превратились в дождь, в ветер, стали деревьями.
   Христофор вышел на привокзальную площадь, от которой в разные стороны разбегались узкие, кривые улицы.
   На площади царила тишина. Лишь ветер трепал флаги, обесцвеченные дождем и сонцем.
   Вскользь глянув на торговавшую морсом женщину, он вошел в здание вокзала.
   В тусклом и едва освещенном зале ожидания было холодно, безлюдно.
   Христофор купил билет и вышел на платформу.
   Дождь кончился. Из туч выглянуло солнце, и город приобрел свой обычный вид.
   Спустя час подошел поезд.
   Испытывая какое-то щемящее, тягостное чувство, Христофор поднялся по ступеням в вагон.
  -- Располагайтесь здесь... или там... - сказал проводник замогильным голосом. Лицо у него было блеклое, а глаза за толстыми стеклами очков казались слишком маленькими и выцветшими.
  -- А почему пусто так?..
  -- Не сезон, знаете ли...
  -- Понимаю... - Христофор хмуро улыбнулся. Взяв у проводника одеяло, он накинул его на плечи, и вытянулся на диване.
   Поезд увозил его неизвестно куда.
   В вагоне было душно.
   Он встал и попытался опустить раму окна, но она заржавела и не поддавалась.
   За окном уже царили сумерки.
   Христофор лег и попытался заснуть.
   Во сне ему явилась Надежда. На ней было серебристо-серое облегающее платье и ботики на меху. Улыбаясь, она сняла платье. Ее бледная нагота ослепила. Дрожащей рукой он тронул ее набухшие груди, рука скользнула к цветку страсти, раскрытому, благоухающему, влажному...
   Он открыл глаза.
   Мелькнул переезд. Поезд замедлил ход и остановился на какой-то безвестной станции.
   Вокруг лежали безлюдные пески.
   Поодаль высились мрачные скалы.
   Доносился шум прибоя.
   Море было неспокойное.
   Христофор заглянул в купе проводника.
   Проводник лежал, укрытый простыней, как покойник. В сложенных на груди руках он сжимал вместо распятия желтый флажок. Он постепенно превращался в мумию.
   "Может быть, и я уже умер?.." - подумал Христофор. Смутная улыбка собрала морщины на его лице.
   Все еще смутно улыбаясь, он вышел из вагона и подошел к краю обрывистого берега.
   Он уже не улыбался, а едва сдерживал слезы.
   Небо было безоблачное, слепящее.
   В скалах пели сирены.
   Волна восторга захлестнула его. Не чувствуя тяжести своего тела, он раскинул руки, словно открывая объятия богу.
   Порыв ветра толкнул его в спину, и он полетел вниз.
   Вода с плеском поглотила его.
   Вынырнув на поверхность, Христофор увидел лодку и рыбака, который наблюдал за его полетом.
   Христофор был похож на обычного человека и все же, смущенно улыбаясь, рыбак спросил, не ангел ли он, посланник небес?
   Христофор промолчал. Он слышал лишь звон в ушах и ощущал жжение в спине от удара о воду.
   Рыбак втащил Христофора в лодку. Он лежал на дне и не мог понять, где он? В этом мглистом призрачном скольжении из одной реальности в другую он забыл, куда и зачем шел вечность тому назад...
  

* * *

  
   Почти неделю Христофор провел в крохотном рыбацком поселке, свившем себе гнездо среди песчаных дюн и острых утесов, спускающихся к морю.
   Жил он гостинице.
   В номере было душно. Пот он вытирал скомканными листами бумаги, исписанными мелкими, разбегающимися как муравьи буквами.
   Ночью начался дождь. Он лил и лил. Все пропитала влага. Стены и потолок цвели распустившимися цветами, желтыми и фиолетовыми. Христофору казалось, что комната залита водой. В воде плавали медузы, морские ежи, рыбы. Он видел их сквозь воду и отпугнул от кровати. Они ушли в глубину, в сумерки, в которых скрыты всякие искушения и соблазны.
   Христофор то засыпал, то просыпался, разбуженный видимостями.
   Когда он проснулся в очередной раз, по радио передавали последние известия.
   Христофор сдвинул занавеску на окне.
   Из белесого тумана, как будто подсвеченного изнутри, выплыли деревья сада.
   Вспомнился сон, в котором он шел к богу и не дошел.
   "Все то же и словно иное... или длится сон..." - подумал Христофор, озираясь и ощупывая искусанные до крови губы. Он сам себе едва ли не снился.
   Дождь кончился.
   Небо было бесцветное и прозрачное, как в первый день творения...
  
   Утром Христофор ушел в горы, пересек перевал и спустился в долину, чтобы посмотреть, что это за земли и какие там люди. Около года он блуждал, точно апостол или потерявшаяся овца, засыпал, не зная, где проснется, терпел язвы на ногах, страдал от зуда и чесотки, даже сидел в тюрьме, хотя и не был преступником.
   С Христофором скитались еще 10 или 12 таких же гениев без гроша за душой. Они развлекали народ смешными одноактными пьесками и проповедями, возвращающими бога.
   Как-то в толпе зрителей Христофор увидел Надежду. Чуть сутулая с тонкой талией и изящными руками она стояла у стены подобно фигурам на фресках. Лицо бледное, тонкая шея, рыжие курчавые волосы. Она улыбалась.
   Он приблизился к ней.
   Узкая прохладная рука Надежды нашла его руку и сжала пальцы.
   После представления он пошел за ней, даже не осознавая этого, и лишь поймав взгляд, устремленный на него, опомнился и понял, что обознался...
  
   Молва точно некий дух летела перед Христофором, вертя головой и увеличиваясь на ходу. Она рассказывала странные истории о рыжем иудее, обрастающие подробностями. Будто бы он умеет излечивать слепоту и ставит на ноги даже безногих калек, причем, приводились такие доказательства, что не оставалось никаких сомнений в том, что это правда.
   За Христофора и его бродячим театром установили слежку. Власти были уверены, что все эти чудеса лишь для отвода глаз. На самом деле Христофор и его сообщники замышляют рузрушить мир, если судить по их внешнему виду.
   В некоторых деревнях даже выставили посты.
   Как-то на рассвете постовой вышел на террасу. Белесоватая мгла, пусто вокруг, ни одной живой души.
   Он зевнул и глянул на извилистую точно река дорогу, которая вела к деревне.
   Еще раз зевнув, он вдруг увидел, как из тумана на дорогу выехала повозка с бродячим театром и направилась к деревне.
   Постовой ударил в колокол.
   Люди в деревне испугались. Они недоумевали, не могли понять, что случилось.
   Никого в домах не осталось, ни мужчин, ни женщин, ни детей. Все сбежались на площадь. Многие пришли, в чем мать родила. Сбежались даже собаки. Слетелись и вороны.
   От звона в ушах у постового случился обморок. Когда он пришел в себя, представление было уже в самом разгаре. Такой буйной радости и веселья он еще не видел. Многие смеялись так, что едва могли удержаться на ногах, как будто были пьяны от выпитого вина или безумны.
   Уверившись, что бродячий театр приносит лишь беспокойство и не без помощи дьявола и его хитростей, постовой направился к главе местной власти.
   В тот же час артистов взяли под арест. Их связали и заперли в сенном сарае.
   Христофор лежал у двери.
   Весь остаток дня и всю ночь приставленный для охраны сторож пытался ободрить его. Под утро он просунул в щель нож.
  -- Не миновать мне беды, но я не смогу жить спокойно... избавься от пут... там, у дальней стены есть лаз... собаки прорыли... мне вреда от тебя не было, и истории твои были приятны, но лучше тебе убраться из этих мест и поискать других слушателей...
   С трудом артисты протиснулись в щель, выбрались из сарая и скрылись в пожухлых зарослях.
   И все же после очередного представления Христофора арестовали...
  

* * *

  
   Тюрьма представляла собой мрачное здание с кургузыми башнями и черными окнами, похожими на выпученные в разные стороны глаза. Рядом с тюрьмой располагалось кладбище, откуда иногда доносились устрашающие и притягивающие звуки похоронных маршей: глухое громыхание барабанов, лязг литавр, визг флейт и мычание труб. Звуки пугали ворон, которые свили себе гнезда на пыльных тополях, охраняющих кладбище.
   Христофор стоял и смотрел в узкое, похожее на бойницу окно. Все, случившееся с ним, казалось приснившимся кошмаром.
   Этот кошмар длился больше года.
   Летом Христофор бежал, выбрав для этого подходящий момент.
   За ним была погоня, но поднялся ветер и спрятал его в облаке пыли от преследователей.
   Почти неделю Христофор скитался по пустынным пескам. Иногда он видел отшельников. Они жили в пещерах, похожих на могилы, и вели жизнь, которую вполне можно было бы назвать смертью. Странно одетые, все в язвах и в ранах они пугали Христофора своим видом.
   У каждого из отшельников был дар свыше и своя история.
   Свои дни они проводили в созерцании и защищали себя молитвами от демонов, которые пытались их соблазнить и принимали облик эфиопов или зверей. Христофору не раз случалось натыкаться на их следы с раздвоенными копытами, а по ночам он слышал их хохот и плач.
   Наконец Христофор вышел к морю.
   Рыбаки помогли ему перебраться на острова, где он изменил имя и внешность, но не свое пристрастие к театру.
   Освободившись от опасных идей и крайностей, он разыгрывал обычные драмы и комедии в стихах или в прозе, которые никого не задевали.
   Плащ до пят выдавал в нем человека с манерами и вкусом, а шляпа служила ему ночным колпаком, когда он спал, и зонтом в дождливую погоду.
   Через три года Христофор вернулся в город.
   Он шел пешком в надежде встретить Пана.
   У дома на сваях он приостановился.
   Паутина, плесень, запустение мертвого покинутого людьми дома. Пол на террасе устилали ракушки. Во время потопа дом Пана затопило, и в нем жили рыбы.
   Час или два Христофор бродил по владениям Пана.
   От пастухов он узнал, что Пан умер и перебрался на небо, чтобы наслаждаться счастьем, которое обычным людям выпадает, когда они уже лежат в гробу.
   Одни пастухи говорили ему одно, другие другое.
   Были и такие, которые уверяли его, что Пан так и не добрался до неба, а обосновался на островах блаженных...
  

* * *

  
   Все лето стояла жара.
   Наступила осень. Листья забивали водостоки...
  
   Почти неделю облака висели низко. Лил дождь. Река вышла из берегов и затопила нижние улицы. Все пропитала сырость.
   Проснувшись, Христофор не узнал город. Он съежился и задернул занавески...
  
   Пришла лютая зима с северными ветрами и злыми морозами, повалил снег, лег всей своей тяжестью и покрыл все сплошь...
  
   Зима ушла, но не сразу.
   Снег таял долго...
  
   Обнажилось дно неба. Холод сменился зноем. Наступило лето...
   Христофор проснулся и не мог вспомнить, чему смеялся во сне и кто ему отзывался.
   Рассеянно глянув в светлеющее окно, он встал, оделся и пошел на службу. Он работал корректором в редакции вечерней газеты. Как и прежде здесь безраздельно властвовало женское начало со своими привычками, слухами и любовными историями.
   Целыми днями Христофор рылся в бумагах и думал о том, что еще можно спасти.
   Время тянулось медленно, тоскливо, безнадежно.
   Он почти изгнал из воображения всех женщин и не замечал происходящего вокруг, жил, словно на острове, пока однажды ночью не оказался у дома с химерами. Его привлекли звуки музыки. Кто-то играл на пианино и пел фальцетом.
   Подняв голову, Христофор увидел в окне Надежду. Она стояла и смотрела на море.
   Море было спокойное, серо-зеленое. Царил штиль. В лагуне играли дельфины, выгибая спину и чешуйчатые бока. В скалах пели сирены...
  
   Утром другого дня Христофор отослал Надежде все письма, которые он написал за время своих странствий, и спустя месяц, то, что могло завершиться неизвестно чем, кончилось браком.
   Случилось это в субботу на рождество.
   В доме было жутко холодно. Все заиндевело.
   Лишь Надежда грела Христофора. Она казалась ему созданием из сна...
  
   Весной умер отец Надежды, ослепший от старости. Всю зиму его мучил страх перед темнотой и смертью. Он оставил после себя несколько недописанных пьес и довольно запутанный роман.
   Похоронили его на Мертвом острове, как он просил...
  
   Жизнь продолжалась. Люди рождались и умирали, а зимы с пронизывающим холодом сменялись летом и зноем.
   Христофор еще не лишился иллюзии стать счастливым.
   Внешне он почти не изменился. Это был нервный, застенчивый юноша с невнятной улыбкой и еврейским профилем. Достоинств в нем почти не было, одни сомнения.
   У него был друг, Марк, которому он не доверял, толпа родственников и жена, которая ему изменяла. Он любил ее торопливо, нервно, без слов и поцелуев, не осознавая, что это, болезнь или прихоть. Растратив силы, он засыпал тяжелым, каменным сном. Спал он так крепко, что когда просыпался, не помнил своих снов.
   Утром он в толпе себе подобных шел на службу, где сосредоточенно и тупо исполнял свои обязанности.
   По субботам он ходил к тетке, иногда оставался у нее ночевать...
  

* * *

  
   Вечер уже угасал. Стлались тени. Стрекотали цикады. В пруду квакали лягушки.
   Христофор стоял на террасе, когда появился Ангел. Рыжие волосы обрамляли его лицо приглушенно-торжественным сиянием.
   Христофор невольно всхлипнул. Он смотрел на Ангела глазами, полными слез, как в детстве, когда тот, пятясь, вышел из тернового куста.
   Порыв ветра взлохматил Ангелу волосы и нимб погас. Стало заметно, что его знобит, что ему неуютно здесь. Не сказав ни слова, Ангел повернулся к Христофору спиной и исчез. Запомнилась его сутулая спина и то, как он прищурил глаза и закусил нижнюю губу.
   Со вздохом Христофор лег на продавленную кушетку, затих. Он лежал, вытянувшись, ощущая, как холод разливается по всему телу.
   Скрипнула, отодвинулась щеколда. Дверь приоткрылась. В тревоге и растерянности Христофор привстал. Вошел Марк и сел на край кушетки, довольно неуклюже, потом встал, подошел к окну.
  -- Мне нужно на время исчезнуть...
  -- Что случилось?.. - Христофор взглянул на Марка. Вид у него был жуткий, как у приговоренного к казни. Лицо обветренное, осунувшееся, заросшее рыжей щетиной. Под глазами круги. И хромота его стала заметнее. Христофор отвел взгляд и снова глянул на него с сомнением и недоверием. Возникло ощущение, будто подле Марка стоит кто-то еще. Этот кто-то высунулся из темноты и исчез.
  -- У меня к тебе просьба... - Марк икнул и улыбнулся. Когда он волновался, на него нападала икота. - Спрячь эти бумаги... - Он достал из внутреннего кармана плаща пакет. - Они не предназначены для посторонних глаз... я в этой истории только сторонний наблюдатель, хотя... возможно, я не все знаю... нет, на самом деле, даже представить нельзя... впрочем, представить, пожалуй, можно, но ничего из этого не выйдет... или выйдет еще хуже... все хорошее всегда плохо кончается...
  -- Где ты живешь?..
  -- У графини...
  -- У графини?..
  -- Ну да... мы с ней подружились... каждое утро в любую погоду мы с ней обходим помойки, копаемся в мусоре, что-то ищем, не знаю что... мне кажется, она сумасшедшая... твердит о какой-то книге Наполеона... - Марк вскользь глянул на портрет женщины с глазами египетской сивиллы и грацией змеи, висевший над комодом. - Кто это?.. странно... или мне почудилось... но она так похожа...
  -- О чем ты?..
  -- Так, ни о чем... вспомнилось...
  -- Все-таки, что случилось?..
  -- Ничего... впрочем, кое-что случилось... кажется, на меня открылась охота... один мой помощник повесился якобы от приступа меланхолии, другой сам себя изрешетил пулями... они играют моей жизнью... иногда я думаю, что не надо было все это ворошить... ты читаешь вечернюю газету?.. нет... а я читаю... лучше бы я ослеп... кто эти люди, кстати?.. они следят за каждым моим шагом... и я слежу, уже мозоли на глазах... смотрю, как они сходятся, расходятся, лавируют... и довольно искусно... устал, иногда хочется выть... не знаю, что мне делать?..
  -- Бежать...
  -- Разумный совет, но куда?.. с графиней все тоже не слишком понятно... она точно сумасшедшая... нет, на самом деле, она и меня сведет с ума этой книгой без начала и конца... или это игра?.. включи радио, надо узнать последние новости... я смотрю у тебя тоже поселились эти желтые муравьи... интересно, чем они питаются?.. дохлыми мухами?.. пауками?.. - Голос Марка задрожал. Он с трудом подбирал слова. Запутавшись в словах, он замолчал, угрюмо уставившись в зеркало, потом закутался в плащ, что придало ему мрачный и подозрительный вид, и ушел поступью человека, знающего, что он идет на эшафот. Куда же еще?
   Христофор подошел к окну.
   Марк шел вдоль глухой стены точно по сцене.
   Внутри все оборвалось, когда Христофор увидел, как из темноты кулис вышли два незнакомца в серых плащах и устремились за Марком.
   Все это увиделось Христофору с какой-то излишней отчетливостью и сложилось в некую историю.
   Ему показалось, что и за ним кто-то следит. Он вскользь глянув на портрет незнакомки с глазами египетской сивиллы и грацией змеи и невольно повел плечами как от озноба. Что-то чуждое появилось в выражении ее лица, надменное и неприязненное...
  
   Спустя три дня Марка убили. Кто-то подослал к нему убийц...
  

4.

  
  
   Христофор спал и проснулся.
   Показалось, что кто-то постучал в дверь.
   День был ветреный. По комнате гулял сквозняк.
   Кутаясь в одеяло, он подошел к окну и замер. Одеяло упало на пол и его тело покрылось волной мурашек, как гусиной кожей.
   В отражении стекол обрисовалась фигура Ангела. Он так ясно увидел его рыжее вспотевшее лицо, подбородок с небольшой ямочкой.
   Волна радости подхватила и понесла его над крышами домов в сторону моря. Обогнув лагуну, он завис у полой скалы, с которой мать Пана бросилась в море. Со скалы открывался вид на торфяные болота и город.
   Так же ясно, как наяву, Христофор увидел полую скалу, камень, похожий на жабу, на котором Пан когда-то сидел. Увидел он и следы рыжей волчицы на мокром песке. Они вели к расселине.
   Какая-то птица с криком пролетела над ним. Он в ужасе шатнулся в сторону и очнулся...
   Свет лампы ослепил его. Он выключил лампу, сомкнул веки и снова погрузился в почти осязаемую тьму.
   Показалось, что кто-то постучал в дверь.
   Стук в дверь повторился.
   Полный дурных предчувствий Христофор привстал и прислушался.
   Тишина, лишь шелест дождя.
   Он невольно вздохнул, потом глянул на часы, перевел взгляд на окно.
   Город заволокло туманом, поднявшимся вместе с рассветом. На улицах было тихо и пусто.
   Со вздохом он откинулся на подушку и вернулся к своим кошмарам, даже не представляя, где они задумывались и создавались...
  
   В 5 часов утра субботы Христофора арестовали, посадили в лимузин и повезли.
   Ехали долго, как на тот свет. Машину трясло, кренило, заносило, подбрасывало. В мутных стеклах плыл колючий кустарник. Потом весь горизонт заняло море.
   Сжавшись в комок, Христофор видел себя закованным в кандалы каторжником.
   Наконец машина остановилась.
   Оглядываясь, Христофор шел за незнакомцем в сером плаще, который вел его по длинным темным коридорам и крутым лестницам, внушающим ему страх и подозрение, что он не в своем уме.
   Дверь распахнулась и с лязгом захлопнулась за спиной Христофора. Он оказался в душной темноте с застоявшимся воздухом и чуть не задохнулся при первом же вдохе. Кто-то подтолкнул его к нарам. Хихикая и заикаясь, незнакомец пробормотал нечто вроде приветствия. Лицо у него было безобразное, как у жабы, глаза косили.
   Какое-то время Христофор сидел, прикрывая рот и нос ладонями и всматриваясь в постепенно проясняющуюся темноту, в которой смутно маячили нары, потом лег, вытянулся на нарах. Мокрый от пота он лежал и разглядывал потолок и стены, украшенные картинами. Сырость и плесень весьма искусные художники. На картинах ему виделись фавны и нимфы. Изящные, утонченные они как бы дразнили его своим видом, приглашая к тому, чего не подобало делать. Одна из нимф, увенчанная венком из боярышника, подошла к нему. Лицо ее было окутано вуалью.
   Это была Сара. Христофор не посмел коснуться ее. Он отвернулся к окну, затянутому решеткой. Из окна открывался вид на море и горы.
   Камера напоминала склеп с покойниками, а товарищи по несчастью были более похожи на мертвецов, чем на живых.
   Один из покойников пошевелился.
  -- Ты кто?.. - спросил он, мигая глазами.
  -- Я Христофор... - отозвался Христофор, с трудом подавив в душе какое-то тревожное чувство.
  -- Колумб что ли?..
  -- Нет... впрочем, да... - Христофор улыбнулся вымученной улыбкой.
   Камера наполнялась движением. Арестанты просыпались.
  -- Жуткое зрелище, никак не могу привыкнуть к этому воскрешению... - сказал покойник и поплыл куда-то. Воздух в камере напоминал мутную воду.
   Ближе к вечеру Христофора увели на допрос.
   Час или два он сидел, зажав руки между колен, и наблюдал, как следователь, надрываясь от крика, пытался его спасти, однако ему это плохо удавалось. Лицо у следователя было бледное, глаза карие, непроницаемые, точно отражатели.
   Христофор видел, как дергался его кадык, как краснота разливалась по его щекам, шее, заползала за воротник рубашки, и молчал.
   Говорил следователь, он находил за него слова, репетировал реплики, обличающие его. Он же дал ему понять, каким духом его сюда занесло, и что находится он здесь не для своего удовольствия.
  -- Ты создан для чего-то большего... зачем тебе эти неудачники, выдающие себя гениев и вся эта ложь ежедневно повторяющаяся, опутывающая как паутина?.. - вопрошал он, мигая глазами.
   Христофор молчал.
  -- Очнись, это же заговор пауков, медленно, но верно высасывающих из тебя твою жизнь...хотя все они с манерами и маниями аристократов...
   Христофор слушал следователя и видел скалы, море.
   Уже он плыл по лагуне.
   Лодка села на мель и накренилась.
   Допрос прервался, но и во сне Христофор слышал голос следователя, тонкий, словно писк летучей мыши, теряющийся под сводами камеры...
  
   На суде Христофор держался с той спокойной уверенностью, какую дает осознание собственной невиновности. Лицо его было непроницаемое. Он ни слова не сказал в свое оправдание, даже когда судья, сухая и прямая как жердь женщина с улыбкой манекена, дала ему слово. Лишь услышав приговор, он улыбнулся улыбкой судьи.
   "Все это я заслужил... бог испытывает меня..." - тупо твердил он самому себе.
   Он больше верил в жизнь, чем знал ее...
  

* * *

  
   В тюрьме у Христофора иногда были приступы тоски, которые он ощущал как неосознанное беспокойство. В такие дни он отдавался блужданиям пера. Он писал своим почерком, но как бы чужой рукой, поглядывая на арестантов, которые разгуливали по тюремному двору точно по райскому саду.
   У начальника тюрьмы, майора Блудова, человека азиатского происхождения очерком скул, губ и лба было две склонности: он безумно любил охоту и свою жену, которой было свойственно неодолимое пристрастие к театру. Для нее Блудов открыл в тюрьме театр и не жалел ни усилий, ни средств, чтобы привлечь талантливых артистов. Были здесь и непризнанные гении, и неудачники, жертвы славы, но с манерами и маниями. У Блудова они вызывали брезгливое сожаление. Талант они получили слишком рано и даром, и триумф у них остался где-то позади.
   Стены галереи на втором этаже флигеля были украшены портретами избранников майора. Было там и гипсовое изваяние жены Блудова и его самого, напоминающее посмертную маску. Лицо Блудова уродовал шрам, отчего одна половина лица у него была плачущая, а другая половина - смеющаяся. Он воевал, видел ад и рай и как сумел вернуться оттуда.
   Узнав из досье о склонности Христофора к игре словами, Блудов вызвал его к себе.
   Надзиратель привел Христофора в кабинет Блудова и вышел.
   Блудов стоял у окна и молча смотрел на небо, словно хотел увидеть там письмена бога, но ничего не видел. В небе кружили лишь вороны. И сам он напоминал птицу с крыльями нетопыря, которая со скорбной обреченностью смотрит сквозь прутья решетки на недосягаемое небо.
   Неожиданно небо как будто треснуло, и из трещины на лагуну и поселок, прилепившийся к склону горы, хлынул золотой ливень.
   Блудова вдруг охватило странное возбуждение, даже выступили слезы.
   Трещина затянулась и по небу растеклась тьма, загустела.
  -- Не стой столбом, садись... - Блудов косо глянул на Христофора и задернул гардины.
   Христофор сел, сдвинув колени и ухватившись руками за сидение, словно утопающий.
   Блудов закружил по комнате. Лицо его кривилось, губы прыгали.
   Опустив голову, Христофор сидел и слушал, как скрипят полы.
   Блудов остановился за спиной Христофора, потом осторожно подошел к двери, выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, и заговорил хриплым шепотом:
   -- У меня к тебе дело... театр это, несомненно, бесовское учреждение, но мне нужна пьеса... нечто такое... - Блудов снова закружил по комнате, сцепил руки на груди. - Знаешь, иногда хочется найти утешение, даже в обмане... эти стены... мы не можем их устранить, но что-то мы можем... все эти наши желания, влечения, фантазии... надо дать им выход... отдаться игре воображения... ты понимаешь, о чем я?.. - Блудов помолчал. - Ты думаешь, что я схожу с ума?.. нет?.. а они так думают, - он кивнул на дверь, - хотят сделать из меня сумасшедшего... но меня это не трогает... почти не трогает... - Облизнув потрескавшиеся губы, он медленно обвел взглядом комнату. - Ну, так что?.. - На левой половине его лица застыла улыбка.
  -- Можно попробовать... - сказал Христофор.
  -- Почему-то я уверен, у тебя получится... - Блудов подошел к зеркалу с ангелами по бокам и, как будто одолев сомнения, заглянул туда. - Выгляжу жутко, словно в аду побывал, да и ты выглядишь не лучше, но тебя это не портит... пока не портит... ну все, иди...
  
   Весь следующий день Христофор что-то вынашивал в себе и ничего не делал из того, что привык делать.
   Ночью он перенес свои мысли на бумагу.
   Он был богом. Он сочинял.
   Утром он понял, что взялся за тему, ожидающую более искушенных авторов.
   Уронив очки, он глянул по сторонам.
   Вокруг было уныло, темно. Вещи двоились, искажались, как в треснувшем зеркале...
  
   Начальнику тюрьмы первая редакция пьесы не понравилась.
   -- Да... впечатляющее, но... как бы это сказать... - Некоторое время майор тупо смотрел на Христофора, потом рассеянно полистал рукопись. - Опять драма... но ведь бывают и варианты... и конечно во всей этой истории нет ни слова правды... - Он улыбнулся плачущей половиной лица и, словно стесняясь и стыдясь, указал на то, что нужно исправить в тексте. - Кто у тебя главный герой?.. он что, страдает одышкой или запором?.. не красней и не спеши оправдываться... это разве толпа?.. нужен карнавал, а не кладбище... румяные бабы, снующие мальчики, а не похоронные агенты и беззубые старухи, ощипывающие цыплят... нужны шарлатаны и шуты с их трюками... нужна интрига... зритель должен гадать, увидят они героя живым или мертвым... для них опасность часть повседневной жизни... они ведь знают жизнь такой, какая она есть на самом деле...
   Появилась Вера, жена майора. На ней был дождевик с капюшоном, лица почти не было видно.
   -- Ты все-таки пришла... бедная девочка... тебя нужно накормить и согреть... ты промокла насквозь... вот, познакомься, это наш Данте...
   Вера сняла дождевик.
   Это была изысканная светская женщина неопределенного возраста с утонченным вкусом, рядом с которой Блудов выглядел старым бульдогом, сторожившим входные ворота рая.
   Ходили слухи, что те, кто оказывался в ее объятиях, погибали. Слухи нельзя было назвать беспочвенными. Вера могла тронуть, увлечь и Христофор влюбился в нее без памяти.
   Стоит ли жизнь называть жизнью, если в ней нет любви.
   Надо сказать, что опыта в этом деле у Христофора почти не было. Когда-то он что-то испытал в возрасте 13 лет, как бы украдкой, мимоходом, чего уже почти не помнил...
  

* * *

  
   Осенью состоялась премьера пьесы, в которой даже начальник тюрьмы был актером и еще 50 или 60 человек. Майор играл роль змея-искусителя, который указал человеку дорогу в ад. Остальные арестанты исполняли роли статистов и зрителей.
   Сцена в тюремном зале была небольшая, но вмещала и небо, и землю, и преисподнюю, которая предполагалась под полом. Туда спускали падших ангелов, ничем не отличающихся от арестантов.
   После спектакля Христофора унесли со сцены на руках. Он получил титул тюремного поэта, место рядом с гипсовым изваянием начальника тюрьмы в галерее портретов и приглашение от Веры. Она пожелала его видеть.
   Христофора привели в комнату с камином и ванной.
   Он еще не вышел из роли. Щеки его пылали, а голову украшал венок из полыни.
  -- Ты просто гений... - сказала Вера. Она сидела у створчатого зеркала и смывала грим.
   Христофор поцеловал ее куда-то в плечо и разрыдался от облегчения и благодарности, настолько он был тронут и потрясен ее вниманием.
   Вера нежно прильнула, обняла его. Ощутив на губах горьковатый вкус полыни, она дала течь чувствам...
  

* * *

  
   Слава помогла Христофору избежать опасностей, коими окружен каждый человек в тюрьме, а любовь дала ему крылья, как у Пегаса.
   Вера подвела его к тем безднам, от которых он был еще очень далек.
   Христофор пьянел от ее ласк, как от вина.
   Днем он писал, восторгаясь обманчивой очевидностью, а ночью летал и был близок к раю, который, как говорят некоторые историки, расположен на вечно темной стороне Луны.
   Иногда он отвлекался и плавал в лагуне по кругу с дельфинами, оставляя круги пены на воде. Его не покидало ощущение счастья. Идеи просто осаждали его. Некоторые его идеи могли бы преобразить мир, но случилось непредвиденное событие лишь по видимости случайное: Вера погибла на охоте. Ее растерзали собаки.
   Это случилось в седьмой день недели, когда Бог отдыхал.
   Жизнь в тюрьме продолжалась, как будто ничего особенного не произошло, птицы не перестали летать, а сторожевые собаки лаять. Как обычно люди, носители образа божьего и бесовских внушений, искали не радости, а какого-либо испытания или мучения.
   Странные существа. Они окружали любовью свою же беду.
   Через неделю не менее страшная смерть постигла одного из охранников. Он играл роль Иуды в пьесе и удавился в галерее перед гипсовым изваянием Веры, точно перед зеркалом, с улыбкой на лице, как будто перед смертью он увидел не свое темное прошлое, а все свое будущее до самого дна...
  

* * *

  
   Перед тем как отправиться в свою башню, Блудов забрел в библиотеку. Он глянул на молчаливые ряды книг, потом на Христофора, который спал сном ангела, уткнувшись лицом в бумаги.
   Блудов не стал его будить.
   Приоткрыв потайную дверь, он невольно оглянулся.
   По комнате пробежал сквозняк.
   Лист бумаги, исписанный мелкими, разбегающимися как муравьи буквами, взмыл в воздух и, покружив, упал на пол к его ногам. Он поднял его.
   Это были стихи, посвященные Вере. Христофор писал о ее грации и целомудрии, о пугливом румянце на ее щеках, о белизне ее рук, о ее глазах, о ее прическе и украшениях. Стихи отличались тонкостью и изяществом.
   Мысли Блудова смешались со словами, отголоски которых увели его вниз, в путаницу тюремных коридоров...
  
   Христофор спал. Ему снилась рогатая луна, собаки, факелы, вооруженные и маскирующиеся между стволами деревьев охотники.
   Он не удивился, увидев Веру. Она пришла к ручью, чтобы омыться после сна, но не там, где обычно, а чуть ниже по течению. Платье упало к ее ногам. Она попробовала воду ногой. Вода была теплая, и она погрузилась по грудь, потом легла на спину.
   Сомкнув веки, она долго нежилась, невесомо покачиваясь в воде.
   Окружающее исчезло, а время остановилось.
   Христофор закрыл глаза...
  
   Когда Христофор открыл глаза, Вера уже вышла из воды. Вся в смарагдах она расчесывала рыжие волосы.
   Христофор смутился, отвел взгляд...
  
   Послышались шаги. На дороге к гроту обрисовалась фигура егеря. Он скрылся в портике входа.
   Донесся лязг, скрип запоров, гуканье, повизгивание, лай.
   Стая собак вырвалась из темноты и устремилась к ручью.
   Все это Христофор увидел как бы с высоты птичьего полета. У него перехватило дыхание. Ему стало страшно...
  
   Вера пугливо вздрогнула, услышав лай собак, и побежала, нелепо размахивая руками, кренясь на бегу, как птица. Споткнувшись о корни дерева, она упала, вскочила на ноги и, хромая, стиснув зубы от боли, побежала дальше, оглядываясь. Она бежала, пока силы не оставили ее. В изнеможении она опустилась на камни у развалин форта.
   Стая ворон расселась на карнизах сторожевой башни, беспокоя ее своим хриплым карканьем.
   Вера криком прогнала их, но мертвая тишина была еще ужаснее.
   Она сжалась в комок, туманным взглядом вглядываясь в темноту, творящую драматические сцены без начала и конца. Она была похожа на улитку, содрогающуюся при малейшем прикосновении.
   Окончательно изверившись в действительность происходящего, она закрыла глаза и вдруг услышала шаги. Приоткрыв глаза, она увидела охранника. Он играл Иуду в пьесе.
   Насвистывая какой-то мотив, Иуда прошел мимо.
   Вера окликнула его, сама не зная зачем.
   Иуда подошел.
   С улыбкой Вера прильнула к нему.
   Отчаяние сменилось блаженством. Она исцелилась от холода и страха, но из гордости не хотела признаться в этом даже самой себе.
   Оставив Иуду, Вера стала с опаской спускаться вниз, к ручью...
  
   Христофор провел рукой по лицу.
   Приобрел очевидность и журчащий ручей, и галька на берегу, и тени, меняющие свои формы, и то, что влекло тени к свету, и звуки, голоса охотников, и клочья собачьей шерсти на ветках, и чьи-то следы, обрывающиеся в кустах.
   Кусты зашевелились, ожили, показалась голова Блудова. Над ним вились серые ночные мотыльки. С некоторых пор у Блудова вошло в привычку выслеживать Веру. Это было похоже на помешательство.
   Послышались шаги, и Блудов затаился. Лишь запах выдавал его. Он потел. Капли пота поблескивали на его лбу и на верхней губе.
   На тропу вышел Иуда.
   Блудов преградил ему путь.
   Пораженный внезапным появлением начальника тюрьмы, Иуда тупо улыбнулся, отдал честь и... опустился на колени...
   Лишенная развития сцена померкла...
  
   Собаки настигли Веру у ручья.
   В самый критический момент появилась рыжая волчица.
   При виде волчицы собак охватило бешенство. Полные ярости, они кусали друг друга, разрывая на части. Пена клубилась у багровых ртов. Все они лаяли. Потом они стали разбегаться в разные стороны, кровью орошая землю, наполняя воздух жалобным воем.
   Христофор нашел Веру среди камней почти без одежды и бездыханную. Из ее приоткрытого рта тянулась струйка крови. Он лег рядом с ней и заглянул ей в лицо.
   Глаза у Веры были открыты. В них как в стекле застыли боль и страх...
  

* * *

  
   Завыли сторожевые собаки, и Христофор очнулся.
   Собаки выли на луну. Было ветрено. Ветер вздымал волны, будоражил воду Тибра.
   Приоткрыв глаза, он увидел не воду Тибра, а шевелящиеся бумаги на столе и среди бумаг связку ключей.
   По всей видимости, ключи забыл начальник тюрьмы.
   Глянув на бумаги, Христофор понял, что выдал себя с головой. Он смял записи, огляделся и с удивлением увидел за шевелящимися гардинами дверь. Она была приоткрыта. Он осторожно толкнул дверь и вошел в темноту.
   Он шел по следам начальника тюрьмы.
   Следы оборвались у глухой стены.
   Ощупывая стену, Христофор случайно задел какую-то розетку. Что-то щелкнуло. В полу открылся зияющий провал и ступени лестницы. Они вели в узкие и сырые коридоры.
   Экспедиция Христофора завершилась ничем. Тьма как будто пятилась перед ним, потом остановилась и окаменела, стала стеной. У него свело судорогой пальцы, когда он коснулся стены. Он попытался зажечь спичку, одну, другую, но они ломались или гасли, задушенные темнотой...
  
   День прошел тупо и однообразно.
   Весь день Христофор сидел в библиотеке, запрокинув голову и закатив глаза, так, что только мерцали белки, как бельма. На потолке играли тени. Иногда среди них ему виделась Вера. Это было обманчиво-правдоподобное волнующее видение.
   Вечером появился Блудов и несколько местных дев Они были не только зримыми, присвоившими себе чьи-то лица, но и осязаемыми, готовыми отдаться. Целомудрие Христофора подвергалось испытанию, когда он осмеливался взглянуть на их плечи, на упругие и округлые груди. Взгляд его опустился ниже, тронул живот, бедра...
   Девы теснились вокруг Блудова, но Христофор видел их вокруг себя. Действие происходило у грота. Девы будоражили руками и бедрами воду ручья, теребили листву и ветки перед Христофором, смеялись над его нерешительностью и неловкостью.
   Христофор провел рукой по лицу.
   Прячась за камнями, он стоял и смотрел.
   Все поплыло, закружилось перед его глазами. Он покачнулся, как будто кто-то толкнул его, и погрузился в воду. Он тонул, медленно шел на дно.
   Тонкая струйка пузырьков потянулась вверх, на поверхность вод, потом еще одна и еще. Уже на дне среди скал и водорослей Христофор увидел Веру в облегающем тело серебристом платье, хотя не мог бы точно сказать, что он видел.
   Вера кружила вокруг, ласкала его тонкими, гибкими, свивающимися точно водоросли руками.
   Христофор отдался ей. Все произошло так быстро.
   Задыхаясь, он очнулся и увидел Блудова.
   Блудов удалялся. Вдруг он обернулся. Лицо его искривила улыбка.
   Христофор закрыл глаза и снова погрузился в воду. Остались лишь круги на воде...
  
   Сумерки другой реальности на миг ослепили Христофора. Но вот из подвижной темноты вынырнул отдаленный силуэт, зримое, мимолетное подобие Веры, которое исказилось и замерло. Он так ясно увидел ее тонкое лицо, иссиня-черные глаза, осененные эбеновыми ресницами, изогнутые брови, тонкий изящно очерченный нос, игру ямочек на ее щеках, улыбку припухлых губ.
   Исполненная грации, она прошла по коридору.
   Христофор последовал за ней.
   Вера направлялась к лестнице, которая вела во флигель.
   Никем не замеченный, Христофор поднялся по лестнице и замер. Звук шагов заставил его спрятаться в нише стены и затаить дыхание.
   Мимо неверной и нетвердой походкой прошел Блудов, кусая губы. Он остановился, что-то пробормотал и, повернув назад, скрылся за углом. Осталась только его тень на стене.
   Послышались странные звуки, похожие на всхлипы, потом сдавленный крик или смех, от которого Христофор побледнел и внутренне содрогнулся.
   Шаги и отголоски шагов рассыпались по ступеням лестницы.
   Все затихло.
   Наступила мертвая тишина, заполненная способными занять воображение образами.
   Тишину нарушил скрежет ключа в замочной скважине.
   В стене открылась потайная дверь, и сцена заполнилась действующими лицами и исполнителями.
   Христофор прильнул к щели. То немногое, что он увидел в отблесках переменчивого пламени факелов, не понимая смысла жестов и почти не слыша слов, его просто потрясло.
   Откуда-то из-под сводов спустилась веревка. Иуду подняли над полом. Было видно, как он судорожно ищет руками что-то, за что можно было уцепиться. Жуткое зрелище.
   Комедия на сцене обернулась отвратительной и жуткой трагедией, в которой Блудов играл роль палача.
   Услышав сдавленный петлей хрип Иуды, Христофор потерял сознание и не увидел развязку трагедии. Чья-то рука швырнула его во тьму как на казнь.
   Очнулся Христофор на ступенях лестницы.
   Ночь прошла. Все сны уже приснились.
   Христофор встал на ноги и, опасливо озираясь, пошел по коридору.
   Потянуло болотом, как из могилы.
   Вдруг кто-то преградил ему путь. Он наткнулся на труп Иуды, который висел в петле с выпученными глазами и прикушенным постепенно чернеющим языком...
  
   Еще раз всю эту сцену Христофор увидел в изощренном кошмаре. Он увидел и Блудова, и все то, что осталось за сценой. Без малейшего усилия он оказался в галерее, повиснув в пустоте с петлей на шее. Он раскачивался, вытянув руки, пытаясь опереться о пустоту и обрести равновесие.
   Пустота и тьма внушали ему ужас.
   Христофор был трупом Иуды.
   Какое-то время он кружил под потолком среди паутины, плесени и гнили, как кукла в водовороте...
  
   Свет ослепил Христофора. Он успел разглядеть Ангела, который отрешенно взирал на него издали, и снова погрузился в кошмар без начала и конца.
   В этом кошмаре Блудов играл роль Сатаны, а Христофор служил ему, как тень, холодная и лживая.
   Со всех сторон их окружали смутные болотные огни.
   Воздух был населен совами, летучими мышами и прочей нечистью. Они царапали стены когтями, точно лист бумаги пером.
   Жуткое зрелище и что еще ужаснее, Христофор обнаружил утром совиные перья на полу и странные рисунки на стенах камеры, изображающие людей с песьими головами. Став на колени, он поспешно стер рисунки, а перья сжег...
  

* * *

  
   После визита инспектора тюрем театр закрыли и опечатали семью печатями.
   Вместе с инспектором в составе комиссии был еще некто в штатском с подозрительными намерениями. Он говорил то одно, то другое, и так, что соперники у него оказывались сообщниками, а случайные встречи - заранее подготовленными.
   Визит инспектора тюрем не остался без последствий. Блудова понизили в должности.
   Днем он бродил по окрестностям, потом забирался в башню с круглыми окнами, как на седьмое небо, и оттуда, глядя вниз, размышлял о своем месте в жизни, о своей роли и положении. Мысли сами собой овладевали им и совращали.
   Надо сказать, что Блудов не лишен был тщеславия и наивных иллюзий быть кем-то еще.
   Вечером Блудов снимал печати и час или два сидел в пустом зале театра, пил вино, смеялся и аплодировал, как будто на сцене играли комедию.
   На сцене на самом деле что-то происходило, что казалось невозможным. Воображаемое представление собирало в себя все его кошмары и злосчастные кружения в душной ночной тьме.
   Блудов потер глаза рукой. Измученный бессонницей, он испытывал состояние нереальности.
   Сцена неожиданно осветилась. Вспыхнули софиты.
   На фоне подрагивающего задника разыгрывался один из эпизодов комедии.
   Блудов встал и направился к сцене, которая вдруг стала длиннее и шире, чем была минуту назад.
   Он шел каким-то ритуальным шагом.
   Происходящее на сцене перестало казаться невозможным, когда из-за кулис вышел Вагнер, новый начальник тюрьмы. Вокруг него неуклюже топтались охранники. Их присутствие на сцене было сомнительным.
   Вагнер обнял Блудова за плечи и заговорил о предметах, вызывающих уважение, но не совсем понятных охранникам.
   Блудов невольно или с умыслом отстранился. Его взгляд был направлен в темноту кулис, в которой маячило какое-то воспоминание, которое он не мог уловить и осмыслить...
  

* * *

  
   Погасли огни. Тюрьма заснули. Не спали только часовые.
   Блудов стоял у окна и смотрел на море с проплешинами отмелей. В воде отражалось небо, родина тоски, благодати и погибели.
   Он задернул гардины и лег на кровать, положив на подушку рядом с собой портрет Веры.
   Во сне он то каялся, то колотился в истерике, то соблазнялся сидящей на его коленях медсестрой, холодной и расчетливой женщиной 30 лет, пожалуй, даже слишком расчетливой.
   Ее муж работал осветителем в театре. Это был мужчина без возраста, тощий как скелет, с язвами на голове и воспаленными глазами. Из тюремных слухов Блудов знал, что иногда его мучили приступы страха. Он забивался в угол, выл, закатывал глаза и даже мочился в штаны. Кто-то душил его в темноте. Заикаясь, он звал на помощь жену.
   Среди ночи Блудов проснулся точно от толчка и уже не смог заснуть. Он не чувствовал себя в безопасности. Нечто напряженно-тревожное сгущалось вокруг него.
   Он встал и подошел к окну.
   Небо было ясное. Доносились глухие отзвуки ушедшей грозы. На тюремном дворе поблескивали лужи.
   Он стоял у окна и предавался бесплодным мыслям о непонятно устроенном мире.
   Мысли привели его к далекому богу.
   Он закрыл глаза и представил, как все должно произойти и где он будет находиться.
   Горизонт раскинувшейся перед ним незнакомой жизни постепенно светлел.
   Бог стал ближе, когда Блудов вскарабкался на подоконник, привязал веревку к решетке и сделал петлю. Строго и с недоумением бог смотрел сквозь пыльные стекла на нелепое поведение Блудова, как он гримасничал и подмигивал ему.
   Узнав в стеклах собственное отражение, Блудов почувствовал слабость. Веревка выскользнула из его рук. Он присел на корточки, удивляясь своей слабости и безволию. Глаза его были полны слез. Какое-то время он сидел, не решаясь взглянуть на петлю, потом сполз на пол и пошел. Он шел и шел, пока не заблудился в сумерках тюремных коридоров...
  

* * *

  
   Жизнь продолжалась, обычная, удручающе размеренная жизнь, в которой арестанты и охранники занимались привычными делами, не имеющими последствий для их спасения.
   Христофор жил как все. Иногда он вспоминал Веру, ее смуглое лицо и нежные округлости, кружащие голову. На ней было облегающее серебристо-серое платье. На шее нитка синих бус от сглаза. Она предлагала себя и ускользала, прикрываясь чарами целомудрия.
   Это была лишь иллюзия, порожденная желанием, видимость правдоподобия, но в эти минуты Христофор был счастлив. Остальное время он тупо и безнадежно смотрел на то, что привык видеть.
   Ночью сон бежал от него.
   "Лучше бы этого мира не было..." - думал он в минуты отчаяния, разглядывая вставленный в раму окна безысходно-тоскливый пейзаж, который действовал на него угнетающе своей дикостью и нереальностью.
   Губы Христофора дрогнули. В глазах появилось выражение страха. Он судорожно схватился за решетку, пережидая приступ головокружения. Он увидел на узком балконе башни тощую фигура Блудова с раскрашенным гримом лицом и с веревкой в руках.
   "Что это он задумал... вот сумасшедший..." - подумал Христофор и нервно провел рукой по лицу, словно пытаясь смахнуть паутину.
   Послышались шаги. Дверь приоткрылась с жутким скрипом, заставившим Христофора обернуться. В проеме двери стоял охранник.
  -- Извиняюсь, кажется, напугал...
  -- Что тебе нужно?..
  -- Тебе послание...
  -- От кого?..
  -- Вагнер передал тебе это письмо от бывшего начальник тюрьмы ... хороший был человек, только выглядел плохо... - Охранник усмехнулся и ушел.
   Письмо было от Веры. Христофор узнал ее почерк. Помедлив, он надорвал конверт, из которого на пол посыпались пожелтевшие и увядшие листки с обуглившимися краями. В каждом из них ему виделось тонко очерченное лицо Веры, ее глаза губы.
   По всей видимости, письмо пытались порвать, потом сжечь.
   Христофор сложил обрывки. Кроме слов предостережения в письме ничего не было.
   Боязливо взглянув на дверь, Христофор подошел к окну. Холодок пробежал по его спине, когда он увидел за мутными стеклами раскрашенную гримом, качающуюся в петле голову Блудова...
  

* * *

  
   С назначением Вагнера порядки в тюрьме изменились. В библиотеке появилась Библия, а одну из камер с низкой дверью и сводчатым потолком приспособили под комнату для молитв.
   Вагнер был сиротой. Родителей он не видел и думал, что их просто не было. Воспитывало его государство. От детства и отрочества у него в памяти остался вид из окна интерната на кладбище, несколько книг и фотография женщины, которая выдавала себя за его мать, и к которой он приходил один раз в неделю, когда на него нападала тоска и бессонница.
   Трудно сказать, что подтолкнуло Христофора к побегу.
   Ночью он достал связку ключей из тайника, открыл дверь и очутился в галерее. Если судить по тяжелому, спертому воздуху и слою пыли на полу здесь давно не было посетителей. На стене висели портреты артистов. Они настороженно следили за ним, как будто он был пришельцем из другого мира.
   Христофор шел, как во сне, сомневаясь в реальности происходящего.
   Внезапно он услышал шаги на лестнице.
   Он остановился и затаил дыхание.
   Когда шаги затихли, он открыл низкую дверь и оказался за вторым поясом стен. У окна с разбитыми и склеенными полосками бумаги стеклами стояла подзорная труба, с помощью которой Блудов наблюдал за арестантами. Христофор приоткрыл створку окна и выполз на осклизлую крышу.
   Послышался чей-то громкий смех, переполошивший сторожевых собак.
   Христофор замер.
   Когда лай утих, он пошел дальше, цепляясь головой за исподнее белье Вагнера, висевшее на проволоке, потом спустился на стену. Он шел медленно, вытянув руки, точно слепой.
   Охраннику Христофор показался призраком.
   Залаяла собака, глухо, почти завывая. Призрак покачнулся, всплеснул руками и исчез...
  
   Поток вынес Христофора к подгнившим опорам моста.
   Цепляясь за сваи, он выбрался на песчаную отмель.
   Облака свисали с неба почти до самой земли, как занавес в китайском театре, на котором играли тени.
   Христофор шел, прихрамывая, не различая дороги. Запутавшись в ржавой колючей проволоке, он упал и заскользил по глинистому откосу, пока не застрял в расселине, растревожив змеиный выводок. По пути в рай он попал в ад.
   Тяжело дыша, весь исцарапанный он выбрался из расселины и пошел вдоль болотистой низины.
   У причала рыбаки сушили сети. Они не обратили на него внимания, как будто он был невидим, но, оставаясь невидимым, сам он мог все видеть.
   Христофор шел, удивляясь, как все изменилось. Улица была празднично украшена и запружена людьми.
   Цветочная палатка.
   Павильон фотостудии.
   Пивной зал.
   Витрина с гипсовыми манекенами, вид у которых был столь зловещий, что вызвал невольную дрожь.
   Сквер. Порыв ветра донес нежный, дурманящий запах сирени.
   Зажглись фонари и появились мимолетно и уклончиво улыбающиеся женщины, отличающиеся странной походкой. Они шли и как будто боялись, что земля расступится перед ними. В темноте их глаза поблескивали точно тлеющие угли.
   Христофор не знал, что привело его к дому Марии.
   Портик входа охраняли сомнительного вида химеры.
   У подъезда сидела старуха с птичьим профилем и водянистыми рыбьими глазами, бывшая графиня. На ее лице Христофор не заметил никакого движения. Не лицо, а маска с выражением скуки и утомления.
   Графиня листала какую-то книгу.
   Связанные с графиней воспоминания обдали Христофора волной и заставили его свернуть в переулок.
   Блеснула молния. Удар грома потряс небо. Начался дождь.
   Он поднял воротник и ускорил шаг.
   Вот и дом дяди, у которого Христофор жил в роли блудного сына.
   Он вошел в подъезд и, машинально заглянув в почтовый ящик, забитый счетами, квитанциями, повестками, поднялся на свой этаж.
   Все радостные ожидания улетучились. Дверь была опечатана. Он попытался заглянуть в окно, выходившее на лестницу, но ничего не увидел в мутных стеклах, кроме собственного отражения без красок с размытыми краями...
  
   До вечера Христофор бродил по улицам, потом спустился к ручью, огибающему город, и по деревянному мосту перешел на другой берег. Чуть поодаль в пелене тумана маячили козы и бычки черной масти. Раздвинув густую тень, он увидел дом на сваях и крытый гнилой соломой хлев.
  -- Дверь хлева скрипнула, медленно приоткрылась. В проеме двери обрисовалась фигура девочки в холщовом платье, на вид не больше 13 лет. На шее нитка синих бус от сглаза. Подобрав платок, сползающий к затылку, она уставилась на Христофора. Глаза точно два зеркала.
  -- Как тебя зовут?.. - спросил Христофор.
  -- Любовь... а тебя?..
  -- Христофор...
  -- Тот самый?..
  -- Нет, другой...
  -- Как ты здесь очутился?..
   Христофор рассказал.
  -- Я видела тебя во сне, перед тем как началась гроза...
   "Как странно... вся моя одиссея началось с Надежды, потом была Вера, а теперь Любовь..." - размышлял Христофор.
   Девочка напоила Христофора молоком и приготовила постель на сеновале.
   Христофор не спал. Час или два он витал посреди простора, точно сова, созерцал красоту ночи. Ближе к рассвету, объятый опьянением усталости, он приник к девочке, и она ответила на его ласку со стыдливостью, как ей это было свойственно и удобно. Возникшее влечение соединило их в одно существо.
   "Желанный конец всякой жизни и странствий..." - подумал Христофор и очнулся. Он не понимал, где он. Запах скошенной травы кружил голову, хоры цикад звучали как песнопения в церкви. Они пели, славословили лавры, кривые и колючие мирты и померанцы с кисловато-горькими плодами.
   Христофор улыбнулся. Все радовало слух и взгляд.
   Неожиданно цикады умолкли и в ту же минуту со стороны тюрьмы донеслись звуки сирены, словно стоны и вой людей, мучимых нечистыми духами.
   Залаяли собаки.
   Беглеца уже искали.
   Не далеко Христофор ушел, блуждая в темноте своих кошмаров.
   Он встал на ноги и пошел по расселине, укрытой от полдня, пугаясь всего зримого, преходящего. Он трепетал от страха. Всякая тень мнилась ему охранником, а задетый куст виделся лающим псом. Не дыша, он ждал, что с ним будет, и молил небеса, чтобы они пронесли опасность мимо, и снова кружил, вверяясь только страху.
   Так кружит судно без руля и ветрил по воле ветра и волн.
   Небо заслонилось безлюдными и дикими скалами. Они смотрели на Христофора свысока и мрачно.
   Как фавн Христофор стал карабкаться вверх.
   Осыпались камни.
   Он затих, прислушиваясь.
   Тьма настороженно всколыхнулась. Сверкнули плоские воды лагуны, рифы. Они напоминали людей, которые сидели по пояс в воде и кланялись.
   Вдруг вершина скалы, на которой стоял Христофор, поползла вбок и накренилась. Он повис, цепляясь за камни, не удержался и сорвался вниз. Пока он летел, он увидел Надежду, Веру и Любовь. Целящими пальцами Любовь ощупывала его раны. За ее спиной маячил Вагнер, начальник тюрьмы. Он был похож на вавилонскую статую...
  
   Когда Христофор пришел в себя, был уже вечер. Горы дымились и покачивались.
   Он ощупал погоны, пуговицы, колючий подбородок Вагнера.
   Вагнер нес его на своих плечах, как заблудшую овцу. Вид у него был сосредоточенный.
   Христофора заперли в карцере.
   Было душно. Христофор сидел, уставившись в стену, украшенную цветами плесени, и думал о бесполезности страданий и причинах зла. Его копание в философских тонкостях прервал лязг запоров.
   После допроса, Христофор продолжил свои размышления. Он искал и не находил то, что искал, стучал в запертые двери, но они не отворялись. В поту, задыхаясь, он скатился в темноту, которая обняла его как женщина. У нее был вполне отчетливый облик Веры, вплоть до мелочей, точно отражение в зеркале, но он не мог с ней говорить. Он разучился говорить.
   Ему стало страшно.
   Почти 3 дня Христофор пребывал в состоянии оцепенения и привычного ужаса.
   Звуки мандолины привели его в чувство. Иногда Вагнер играл на мандолине. Виртуозом он точно не был.
   Прислушиваясь к нудной мелодии, Христофор зябко поежился. Холод проникал под его одежду.
   Среди пятен сырости на потолке мелькнул профиль Веры, потом Любы и заслонился строгим и безучастным лицом Надежды. Увы, это были только тени прошлого.
   Жалко улыбнувшись, Христофор что-то написал на стене. Он видел свои пальцы и буквы, которые складывались в строчку, но прочесть то, что написал, не мог.
   Постепенно он согрелся и заснул, свернувшись, как улитка в раковине.
   Во сне он плыл, поднимаясь и опускаясь на волнах. Когда волны вынесли его его на песчаную косу, он зарылся в песок...
  

5.

  
   Вспыхнули утесы и скалы. Загорелось море.
   Небо стало красным, потом желто-зеленым, как яблоко.
   С наступлением ночи из теснин и отрогов выполз туман, и обесцветили всю красоту.
   Под утро море стало мутным и шумным.
   Начался дождь, как будто все четыре ветра смешались, и все семь ворот неба отворились.
   Дождь не прекращался почти неделю.
   С наступлением лета землю поразила засуха.
   Вода отступила. Люди ходили по морю среди гладких валунов и гниющих ракушек, как посуху, а дети купались в пыли, точно в воде, погружались по горло и до самых волос, взбивали ее ногами. Им было это привычно.
   В конце лета случился переворот.
   Над людьми встала другая власть, которая дала людям свободу. Встала она только для видимости, настоящая же власть была у тех, кого не было видно.
   К этому больше нечего добавить...
  
   Христофор и еще несколько десятков заключенных были освобождены по амнистии.
   Около полудня субботы ворота тюрьмы с ржавым скрипом открылись, и они ушли каждый в свою сторону.
   Христофор шел, припадая на обе ноги.
   Обогнув утесы, которые тянулись к небу, он увидел город и вдруг понял, что все было сном и жил он, как живут во сне.
   Лишь шрам на лбу и хромота ему не приснились.
   На фоне желтого неба обрисовались темно-зеленые кипарисы, отроги Масличной горы. Она казалась всего лишь грудой камней посреди вод. Летом там было невыносимо жарко, зимой холодно, и вообще место безрадостное, но что-то тянуло Христофора туда.
   Улица привела Христофора на площадь. Он шел, озираясь, всматриваясь в незнакомые лица.
   В небе расцветали цветы. Пускали фейерверки по случаю очередного праздника. Ветер свивал из них венки.
   Вот и знакомый дом.
   На лестнице Христофор наткнулся на женщину 35 лет с улыбчивым лицом. На ней почти не было одежды и от нее пахло сном. Усевшись на перила и оставаясь на расстоянии, она разглядывала его с симпатией. Он не мог вспомнить, где уже видел ее. Стараясь не смотреть на незнакомку, он постучал в дверь...
  

* * *

  
   Почти год Христофор жил в узах унылого брака и лишь с виду был жив.
   Днем он учил детей истории за скудное жалование. Он любил детей. Они возвращали его к лучшей поре жизни.
   Вечером он выслушивал банальные, не заслуживающие повторения проповеди жены, с которой с трудом уживался. Некогда довольно соблазнительное и милое создание, превратилось в хмурую и чопорную деву с поднятыми бровями. Ее все раздражало, и шепелявость и заикание Христофора, и непонятливость, и забывчивость.
   Ночью он запирался в своей комнате и морочил себя. Он читал книги, чтобы узнать, зачем люди живут среди бедности, преследований, пренебрежения и всех прочих ужасов.
   В жизни все так неясно и запутано.
   "Люди живут просто по привычке жить и не задумываются о том, как им выбраться из этой жизни в другую жизнь, где надежда может оказаться пустой, а зло такой же реальностью..." - Эти мысли пришли и удивили Христофора, а потом покорили. Он не нашел в повседневной жизни ни веселья, ни счастья и стал проповедником другой жизни. С волосами до плеч, стянутыми на затылке в прядь и с крестом на груди, означающим победу над всеми страстями человеческими, он славил Бога, проповедовал Царство Небесное на семи языках, еще не догадываясь, что оно ничем не отличается от Царства Земного.
   Для Бога все миры одинаково хороши, а любая власть - это театр.
   В своих проповедях Христофор или кто-то в нем, кем он не был, говорил важное сообразно времени и обстоятельствам, сообщал о вещах более правдивых, нежели приятных, но его аргументы были не всегда убедительны, а его объяснения ничего не объясняли, лишь все запутывали. Он проповедовал не противиться злу, потому как собственной силы оно не имеет, держится только сопротивлением противящихся, ставил в пример лилии, живущие по внушению одной природы, без всяких забот и хитростей.
   Говорил он с ошибками, при этом шепелявил, заикался и совсем некстати краснел от криков и восклицаний случайных слушателей.
   Однажды, когда он объяснял толпе причины несовершенства этого мира и с такой легкостью, как будто он его только что сам создал, некие люди избили его палками.
   Какое-то время душа Христофора обитала не в теле, а в ином месте...
  

* * *

  
   Далекое небо.
   Свет приглушенный, желтый.
   Скосив глаза, Христофор увидел рядом с собой незнакомку.
   Лицо улыбчивое, тонко очерченное, как будто знакомое, волосы рыжие, на вид 35 лет, может быть чуть больше.
   Незнакомка спала. Короткое платье не скрывало ее бедра, влекущее рыжее лоно.
   Он отвел взгляд, улыбнулся и встал на ноги.
   Пережидая головокружение, он прислонился спиной к стене, охраняющей Дом на песчаном берегу, из окон которого высовывались его обитатели, некоторые почти обнаженные. Они с любопытством рассматривали проповедника, ждали, когда он заговорит, но он лишь улыбался...
  

* * *

  
   Около года Христофор был проповедником.
   Иногда он вспоминал Ангела и молился, но напрасно. Его молитвы не слышал и не понимал ни один бог.
   В нем не было никакого притворства, но нашлись хулители, которые распространили клевету, обвинили его в том, что своим видом он, не называя имен, показывает и осмеивает всех и каждого. Говорили, что каждый день подобно актеру, он раскрашивает лицо, подрисовывает глаза и чего только не делает, даже искусственно увеличивает свои телесные достоинства, чтобы ласкать глаза и уши горожан всякой чушью.
   Клевете поверили, и вскоре Христофор оказался там, где оказался: в лучшем из миров, среди нескольких десятков таких же страдальцев обоего пола, покоренных своими идеями и вполне невинных, как дети бога. Одни лежали на полу, почти обнаженные, другие пели или свистели. Некоторые собирали бабочек и насекомых.
   Христофор не очень доверял своим глазам, но полы и стены Дома на песчаном берегу просто кишели насекомыми. Вши вели себя так, как будто они сотворили этот Дом и этих людей.
   Ни в каком другом месте Христофор не смог бы стать тем, кем стал. В этой тесноте, обильной нелепостями, он добился признания, даже пытался издавать свою газету на оберточной бумаге, пропахшей рыбой. В этом деле ему помогал Главный Врач, склонный к изящной литературе. В юности он писал стихи, хотя и не знал, что пишет прозу, что ничуть ему не мешало. Музы обволакивали его своей нежностью, как сетью.
   Главному Врачу было около 40 лет.
   С ним Христофор как будто ничего не имел и всем обладал.
   Однако концом всякой светлой радости, бывает печаль.
   Главный Врач покинул и свое творение, и город. Он исчез, будто никогда и не жил.
   Говорили, что он попал в ад. Многие дороги ведут в эту Яму. Она есть то, чего нет, нечто безвидное, плавающее среди вод, тьма над лицом бездны, висящая ни на чем ...
  

* * *

  
   Небо сияло и сверкало.
   Все было прекрасно, хорошо и справедливо.
   Христофор лежал на скрипучей железной кровати и шел за солнцем без лука и стрел, удивляясь всяким наглядным вещам и обстоятельствам. Ему было 7 лет, может быть чуть больше.
   Иногда ему встречались города и поселения, в которых люди жили повседневной и привычной жизнью, которая вела их к смерти.
   Он спустился в Египет, повернул направо, потом налево. Потянулись пески Сирии, Палестины. Одни пески. Видеть было нечего или почти нечего.
   Он шел, не зная, куда идет, подгоняемый вопросом: "Что же дальше?"
   Внезапно открылась картина небесного двора с ангелами и святыми, как оптический обман, некое отражение в глазах.
   Христофор остановился, изумленный невероятностью того, что увидел.
   Картина потемнела.
   Солнце полностью затмилось.
   Поднялся ветер.
   Христофору показалось, что вещи сами движутся вверх и по кругу, туда и сюда, словно они попали водоворот.
   Звякнули стекла. Окно с грохотом распахнулось, и комната осветилась пожаром.
   Это было зрелище, которого прежде никто никогда не видел.
   Неизвестно откуда взявшееся пламя, уничтожило несколько кварталов города и остановилось у кромки моря, облизав своим языком камни.
   Наступила ночь и вернулась безмятежная и ясная погода...
  
   Христофор шел к Богу и уходил от него все дальше и дальше. Он понял это, когда заглянул в зеркало, еще способное что-то отражать. Он увидел свои глаза и нашел там пустоту.
   В поисках утешения, он снова вернулся к писательству. Он стал писать пьесы. Писал он и прозой, и стихами, но, увы, не голос Бога он записывал, а голос Сатаны, отца всех бед, который играл его чувствами и восторгами.
   Он сжег свои чернильные труды. Бумага сгорела, а слова словно окрылились и вознеслись на небо.
   Какое-то время Христофор ничего не делал, потом вновь стал проповедовать. Его проповеди напоминали басни или притчи, а слушатели - камни в пустыне. Они не были ни сломлены, ни извращены. Их души была защищены безумием и глухими кирпичными стенами от картин, находящихся снаружи.
   У Христофора еще не было более искренних и верных поклонников.
   Обитатели Дома на песчаном берегу слушали его с изумлением и слезами. Они видели в нем бога, хотя не было в нем ни вида, ни величия.
   Закутавшись в простыню, точно в ризы, Христофор отрывал им красоту, как сокрытую правду, приспосабливающуюся к тому, чем мы живем, не всегда ясно давая себе в этом отчет.
   Он учил безумцев любить и раскрывал им глаза для видений.
   Проповеди запретили, когда несколько человек заснули и не проснулись. Пресытившись наслаждениями здешней жизни, они подыскали себе место на небе, где и остались. Чувствовали они себя там как нельзя лучше...
  
   Христофор произносил слово Бог, не связывая с этим словом никакого определенного образа. Образ Бога он увидел во сне, и этот образ привел его в замешательство. Он нес в себе отблеск правдоподобия и ничем не отличался от смертного человека, даже умел сомневаться.
   Вначале он увидел горы, залитые желтым светом, холмы и море, потом он увидел птиц, четвероногих животных, жующих сено, змей, греющихся на солнце, плывущую в воздухе паутину. В паутине над крышами домов и возник образ бога с головы до ног. Христофор не знал, как он возник, и подлинный он или мнимый. Он видел его отдаленно, гадательно. Образ размещался то тут, то там, как ему хотелось.
   Христофор закрыл глаза, и в темноте за веками увидел ту же картину еще раз, правда, с некоторым колебанием и несколько по-другому.
   Возможно, его обманывала видимость, подобно тому, как она обманывала многих философов.
   Несколько дней Христофор ничего не видел, кроме сомнительных вещей, будивших смутные желания. Желания увлекали его вопреки воле туда, где он не хотел быть. Чувства не повиновались воле, и он, сам того не замечая, делал там то, что не собирался делать...
  

* * *

  
   В ночь с субботы на воскресенье Христофор бежал из Дома на песчаном берегу.
   Утром он появился в доме тети.
   После смерти тети на водах дом пустовал.
   Какое-то время Христофор слонялся из угла в угол, потом освободил из-под разного хлама портрет рыжеволосой девы с глазами египетской сивиллы и грацией змеи, смахнул пыль и забывчиво прислонил его к стене.
   Глаза девы поблескивали в темноте. Он увидел в них отблеск того счастья, которое утратил.
   Дева не дышала, не говорила, она только смотрела на него с каким-то нежным волнением и смутным упреком.
   Верхняя губа девы вздернулась. Обнажились зубы.
   Христофор невольно вздрогнул и отвернулся к окну.
   Над морем висел слоистый туман, как мост.
   По мосту шла вереница призраков.
   Все как в дурном сне.
   Неожиданно среди призраков возникла фигура Ангела. Христофор закрыл лицо ладонями. Руки его дрожали. Он был потрясен...
  

* * *

  
   Всю ночь Христофор писал.
   Забрезжило утро. Он подошел к окну. В тумане поскрипывал уличный фонарь. Доносились крики ворон. Прохожих не было. Вдруг из тумана по грудь вынырнул некий господин в сером плаще. Он остановился у афиши. Стянув окоченелыми пальцами полы плаща, он как-то сбоку глянул на окна.
   Пятясь, Христофор отступил за гардины. Он узнал в незнакомце спутника Марка.
   Через час Христофор уже был далеко от города.
   Он шел скрытно. У него были серьезные основания опасаться за свою жизнь.
   День погас.
   Христофор распластался на земле плашмя и выпрямил руки, изобразив крест...
  
   Встал другой день.
   Христофор шел и радовался, сам не зная чему, даже пытался петь себе под нос.
   Небо стало хмуриться и желание петь пропало.
   Из низин поднялся туман. Воцарилась слепота и мрак.
   С трудом можно было различить что-либо.
   Дорога потерялась. Христофор шел за другими путниками по следам на росе. Внезапно он погрузился в болотистую тину. В панике он глянул по сторонам и увидел путников, которые шли впереди. Одни стояли в болоте по пояс, другие - по грудь, некоторые - по шею. Все они кричали.
   По небу с запада на восток пробежала молния. Внезапно небо как будто треснуло и обрушилось.
   Христофор нащупал в темноте ветки дерева, упавшего от удара молнии, и по веткам и стволу выполз на сухую землю.
   Гроза ушла. Поодаль стоял голый лес, сбросивший листья. На горизонте были видны холмы. Они напоминали стадо бредущих верблюдов.
   За холмами синело море.
   Христофор пошел к морю.
   Иногда он останавливался. Взгляд его привлекали то крошечные ящерицы, то стрекозы.
   Наконец показался город, раскинувшийся на склоне горы. Он отражался в море.
   Можно было подумать, что перед ним был не один город, а два города, сросшиеся друг с другом в воде.
   У пристани стоял паром, на котором Христофор перебрался на остров, где провел зиму.
   Весной, когда волны всего больше и море считалось несудоходным из-за туманов, Христофор оттолкнул лодку от берега и положился на судьбу и попутный ветер. Не успел он далеко отплыть от берега, как опустился туман.
   Христофор долго пробыл в открытом море, прежде чем увидел землю и большие буруны.
   Прибой то относил лодку от берега, то бросал ее на камни.
   В конце концов, лодку разбило о камни, и она утонула.
   Христофор выбрался на берег и зарылся в водоросли.
   Так он лежал, укрытый водорослями, пока не рассвело.
   Его разбудили крики чаек. С трудом привстав, он увидел женщину, которая шла вдоль берега. Волосы ее блестели как шелк, черты лица резкие, нос с горбинкой, несколько некрасивый рот.
   Христофор окликнул ее.
   Женщина нерешительно с опаской приблизилась.
   Ночью Христофор привиделся ей во сне. Он был всадником волн и забавой для бури.
   Женщина спросила, может ли он встать на ноги и идти.
   Христофор кивнул, хотя был весь в крови с головы до ног и не мог шевельнуть и пальцем.
   Женщина без стеснения раздела его, обмыла раны и смазала их какой-то мазью. Он терпел, закусив губы.
  -- Я видела тебя во сне, перед тем как началась буря... - сказала женщина, перевязывая ему раны.
   Христофор промолчал.
   Женщина была замужем. Муж у нее был смотрителем маяка. Нрав у него был вспыльчивый, тяжелый. Они почти не разговаривали. Как-то она вышла с ним в море. Поднялась буря. Волны разбили лодку о камни. Муж увидел, как жена изувечена, и подумал, что она мертва. Взяв за подбородок, он поцеловал ее в губы и ушел. Больше его никто не видел ни живым, ни мертвым. Почти год она разыскивала мужа. Чтобы избавиться от пересудов, она осталась на Мертвом острове.
   Всякому своя судьба
  -- Ты вылитый Иосиф, только немного моложе... - женщина улыбнулась почти нежной улыбкой.
  -- Вы знали моего дядю?..
  -- Имя Вика тебе ни о чем не говорит...
  -- Нет, хотя...
  -- В самом деле, я уже неузнаваема...
  -- Дядя Иосиф умер при весьма странных обстоятельствах... представляете, его тело так и не было найдено...
  -- Как и тело моего мужа... твой дядя любил это место, называл его островом блаженных...
  -- Тетя говорила, что он был немного не в себе... считал себя Иоанном Крестителем... одно время он даже жил в пустыне, что-то там искал... может быть, искупления ... нет, вы не подумайте, он и мухи не мог обидеть... просто город его утомлял... в городе он не мог избавиться от ощущения напрасно потраченной жизни...
  -- Твоя тетя называла меня вавилонской блудницей... помню, она даже пыталась написать мой портрет... с портрета все и началось... что теперь об этом говорить... случилось то, что случилось и бог всем нам судья ...
  
   Вечером Христофор сидел на берегу среди камней, похожих на стаю присевших волков.
   Вика что-то рассказывала о себе. Был слышен плеск волн в ее голосе.
   Христофор не заметил, как уснул. Сон окружил его летучими мороками.
   Когда он проснулся, было уже светло. Мгла спала. Он увидел берег и возвышающуюся перед ним скалу, которая почти отвесно вырастала из моря. У скалы стоял дом, и росло дерево с белыми и черными цветами.
   Зазвонил колокол, висевший на ветру под стропилами.
   Дом окружал каменный лабиринт, построенный по плану смотрителя маяка, кое-где разрушенный, стертый временем. Сверху в лабиринт заглядывало голубое небо, а голая земля была покрыта пылью и камнями. Скудные растения с безмолвным упорством пытались пустить корни на камнях.
   Звон колокола стих, и Христофор наполнился оглушительной тишиной, которая окружала эти дышащие светом пространства.
   В тишине звучала тихая, едва слышная мелодия, казалось, пели камни, отзываясь эхом на звон колокола.
   В этой мелодии было что-то легкое, освежающее.
   Глубоко вздохнув, Христофор глянул на Вику. Она лежала на песке рядом с ним. Глаза у нее были карие, а губы, как набухшие цветочные бутоны.
  -- Ты разговаривал во сне... что тебе снилось?.. - спросила Вика.
  -- Ничего мне не снилось...
  -- Так уж и ничего... - Вика рассмеялась и сняла с него повязки. За ночь раны его зажили и затянулись.
   Христофор молча посмотрел на нее. Он не решился рассказать ей, что видел во сне.
   Он спал, когда появилась волчица. Она сбросила с себя шерсть и превратилась в рыжеволосую деву. Она была хороша обликом и движениями. Все в ней дышало негой, грацией. Улыбаясь, она легла под его плащ, и обвила его как змея. Застонав от наслаждения, он проснулся. Рыжая волчица сидела неподалеку от него в позе сфинкса. Губы у нее вздрагивали, как для улыбки. Он с изумлением огляделся и увидел за ней стаю волков. Все они бросились на него со всех сторон. Он защищался и отступал к воде. Нескольких волков он сбросил вниз на камни и в воду. Тела их течением отнесло и выбросило на песчаную отмель. Рыжая волчица вцепилась в него зубами. Он ударил ее ножом так, что туловище ее отвалилось, а голова осталась на нем, зубами вцепившись в его одежду...
  
   Христофор вздрогнул, когда волосы Вики упали ему на грудь. Она поцеловала его и ушла, а он еще долго сидел на берегу, потом направился к полой скале.
   Под сводами скалы царили сырость, холод.
   В щели пробивался скудный свет. На сырых стенах он увидел словно прорезанные ножом очертания фигур, лиц, наполненных каким-то призрачным свечением. Как из воды они вытягивали свои длинные шеи, что делало их похожими на змей, и праздно и задумчиво разглядывали его. В них было нечто чужеродное, непривычное.
   По узкому ходу в скале он вышел на каменистую пустошь, на которой покоились многие гости этих мест. По краям пустоши стояли камни. Они напоминали часовых, охраняющих безымянные могилы. Он шел, опасаясь провалиться в какую-нибудь могилу.
   Дорога привела его к причалу.
   Он сел в лодку и поплыл.
   Несколько лет Христофор скитался, блуждал, жил как отшельник, никому не делая зла, и засыпал легко, как человек с чистой совестью.
   В горах его ограбили, отняв все, что у него было, даже одежду, и заперли в яме.
   Всю ночь выл ветер, видны были сверкания молнии, доносились раскаты грома.
   Под утро на дно яму упала веревка, по которой Христофор выбрался на поверхность и бежал в пустыню. Там он пристал к нагим мудрецам. Они позаботились о нем. Когда он поправился, они отпустили его, и он решил вернуться в город.
   В городе Христофора арестовали за бродяжничество и притянули к суду. По виду он был похож на охрипшего от лая пса с цепью на груди и с опухшими ногами.
   Так Христофор снова очутился там, где уже был - в Доме на песчаном берегу.
   Рыжий, тощий он не писал пьес и проповедей, он даже хотел стать слепым, как Эдип, чтобы не глядеть на то, что не было богом. Днем он спал, а ночью видел видения. Он постился и молился, доходил до презрения смерти, серьезно и со всей искренностью, чтобы узнать, будет ли он парить в блаженстве или страдать от кар и казней, и останутся ли у него способности чувствовать и мыслить, когда от него не останется ничего чувствующего и мыслящего.
   Во флигеле Дома на песчаном берегу размещалось женское отделение.
   Как-то Христофор прогуливался по террасе, с которой открывался вид на море и острова.
   Все пространство сжалось, словно бутон цветка, поглотив острова, и снова распустилось, открыв город, зыбкие огни пристани. Паром уже отчаливал.
   Взгляд Христофора затуманился.
  -- Извините, вы Христофор?..
  -- Да, но я вас не знаю...- Христофор потер глаза.
   Так Христофор познакомился с рыжеволосой девой в очках, наивной и милой, похожей на ангела. Очки ее отражали небо и то, что в нем было скрыто. Она проводила жизнь в любви и в родах, хотя мужа у нее не было.
   Даже в таких местах люди сходятся вместе, чтобы обсудить свои дела и удовлетворить естественные желания, понятные и желательные, коими они обязаны творцу всякой жизни.
   Отгородившись идиллическими занавесками, Христофор пил с девой вино. Иногда они, стыдясь, занимались любовью.
   Привычка к вину вызвала у Христофора меланхолию. Жизнь стала видеться ему лоном вечной нужды, порочных возбуждений и желаний. Осаждаемый этими видениями, он впал в состояние самого жалкого уныния, пытался даже покончить с собой.
   Почти месяц он провел в смирительной рубашке...
  
   Жизнь в Доме на песчаном берегу продолжалась. Его обитатели пели песни и пускали мыльные пузыри. Пустые и неопасные забавы. Ни заговоров, ни казней. Тихое место. Никто не испытывал неудовольствия. Несчастные были счастливы, утешаясь своим делом. Все они в той или иной степени отличались каким-либо талантом и не осознавали, что делали наяву, как это не помнят спящие. Они жили блаженной жизнью. Ад был за стенами, там, где несчастья были реальны и где бога сделали преследователем и палачом.
   Христофор не летал вместе с птицами и не ходил на четвереньках, подражая скотам. Поняв собственное ничтожество, он смирился. Он признал, что не знает, в чем смысл его жизни. Бог дал ему жизнь, но не открыл тайны своего дара...
  
   Был день субботы.
   Христофор лежал и разглядывал потолок.
   Сам собой возник знакомый до боли город, дом на сваях, Лысая гора.
   Вместо Пана у полой скалы Христофора ждал Ангел.
   Ангел положил руку на его плечо. Это было почти объятие.
   Ангел исчез.
   Хромая, Христофор подошел к зеркалу. Открылась вся его беспомощная и жалкая нагота, неуклюжие ноги. У него были крылья, но не было сияния вокруг лица. Втянув голову в плечи, он вслепую бил крыльями по воздуху. Он не мог оторваться от пола...
  
   Ночью Христофор лишил себя воли, движения, желания, потом отнял у себя грубость, холод, тяжесть. Он стал лишь потенцией. Погрузившись в созерцание своей сущности, он плавал в блаженстве, как в воде. Все случайное забылось. Ему виделась только некая навязываемая воображением невообразимость, темнота и своды, как в пещере.
   Несколько месяцев Христофор оставался в таком положении и выходил из него лишь для того, чтобы снова в него погрузиться. Не озаботило его ни несчастье с родственниками, всех их съела смерть, ни случившийся потоп. Вода залила землю в человеческий рост.
   Христофор потерялся где-то между прошлым, которого уже не было, и будущим, которого еще не было, жил, точно гиацинт или нарцисс, пока у него не открылись глаза. Темнота стала для него светом.
   Рыжий, тощий, пугающий своим видом, Христофор встал на ноги и сделал первый еще нетвердый шаг. Оглянувшись, он не увидел себя в зеркале, но не удивился. Он уже способен был выйти за пределы видимого. Как слепой, на ощупь, он сделал несколько шагов вдоль стены, отыскал дверь, которая никуда не открывалась, вышел и застыл, оторопев. Мысли его смешались, воля дрогнула. Он был поражен зрелищем. Бесчисленные звезды кружились перед его глазами и увлекались в черную дыру, зияющую в небе, в ворота Ада...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Ю.Трещев "Неопознанный Улисс"

  

50

  
  

1

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"