Эти сукки так запрограммированы - тащить в постель всех мужиков подряд. Говорят, для баб у Центра тоже какие-то твари выведены, да не важно. Представь - сидишь ты где-нибудь в столовке, жрешь свой кусок протеина - и тут к тебе подходит... вся такая колеблющаяся... Ну, само собой, ты ее хватаешь за туловище, угощаешь своим углеводным напитком "Бодрость", заглядываешь ей в глаза - а там столько грехов, что тебе и никаких углеводных напитков не надо, ни "Бодрости", ни даже "Араратского Аромата", тебе и так сладко. Угощаешь и ведешь ее, от твоей щедрости разомлевшую, в свою комнату, только и думаешь, чтоб соседи куда-нибудь отвалили или хотя бы не швырялись в вас носками, потому что хозяйственное мыло выдают нерегулярно и носки пахнут, конечно.
Приводишь и начинаешь ей запястья целовать или стихи читать, это уж по вкусу... Обалдеваешь от нее, такой изгибающейся... Ебешь ее, благоуханную... А она в это время - бац! Бедрами вильнула - и готов, вирус в тебе. И что самое интересное - бедрами она виляет внизу, в районе хуя твоего виляет, а вирус сразу попадает наверх, прямо тебе под черепушку.
И тут же наступает полное моральное разложение и всеобщий пиздец: есть ты не хочешь, пить не хочешь, даже сукки свою уже не хочешь. А хочешь ты учить английский язык, да не простой, а американский. И знаешь, что везде учат американскому английскому языку плохо, и только в Центре Американского Английского Языка - хорошо. И ты бежишь в этот центр, а расстегнутые штаны волокутся за тобой по тротуару и пугают голубей, собачек и аквариумных рыбок в витринах, а ты торопишься, потому что очень хочется опять есть, пить и хватать сукки за туловище...
Вот так - нескольких моих приятелей, которым я открывал душу и сердце, и делился юношескими мечтаниями в майские ночи - нескольких моих лучших товарищей так наебали. Глядя на их печальную судьбу, я впал в задумчивость и на всех знакомых баб смотрел мутно и без удовольствия. И когда я от горя совсем ушел в себя и возвращаться не собирался, одна из этих баб - такая блондинка, что в носу щипало от восторгов - подходит ко мне и говорит:
- Убей Центр Американского Английского Языка!
- Нет, - говорю, - не буду я никого убивать, потому что я печален и слаб. Уйди от меня - я не доверяю тебе, вдруг ты тоже сукки? А Центр пусть убивают всякие мудаки со стальной волей и железным сердцем.
- Нет, ты убей. Потому что я отдала тебе свое сердце, и мне тошно смотреть, как ты впадаешь в задумчивость, вместо того чтобы пить со мной "Араратский аромат" и предаваться блуду. А если ты Центр убьешь, то станешь герой, и смотреть на меня станешь с удовольствием, и мне будет лестно, что меня такой мудак со стальной волей и железным сердцем ебет.
Короче, уговорила она меня - как тут не согласиться, когда в носу щиплет от восторгов и голос такой, что слезы наворачиваются... Уговорила и способ подсказала - выебать хотя бы одну сукки, но не просто так, а в серебряном презервативе, потому что экзистенциальная сущность у сукки - адская, и на серебро у них аллергия...
Конечно, презервативов у нас отродясь не было, тем более серебряных, - какие тут презервативы, если мыло выдают нерегулярно и носки пахнут так, что все бактерии трагически гибнут еще на подлёте, кроме тех, которыми сукки заражают. Откуда они, эти серебряные презервативы, взялись у моей блондинки - не представляю, может быть, в наследство достались от парижской бабушки или барселонского дедушки.
Надел я серебряный презерватив и пошел в столовку, сукки поджидать. "Араратского аромата" взял, приманивать. Приманил.
Будь проклят барселонский дедушка вместе с парижской бабушкой! Если бы я знал, чем кончится мое геройство, - я бы придушил мою блондинку за пять минут до начала геройства...
Как сукки, как эта божественная блядь догадалась, что перед ней - безымянный герой? Что подсказало ее сердцу? Это было озарение - или это был серебряный презерватив, попорченный барселонским дедушкой, торчащий из моих штанов как состав преступления, - потому что он был твердый, конечно, и штаны не застегивались... Озарение это было или гениальная догадка, а может, способность к дедуктивному методу, - но сукки догадалась.
Она бросилась на меня, как стая гарпий. Как буря бросается на одинокий парусник. Как барселонский дедушка бросался на парижскую бабушку. Она укусила меня за нос и вонзила когти в глазницы, - и все это время она швыряла в меня страшные слова, то ли американские, то ли английские, и эти слова прожигали мою душу насквозь.
И вот я бегу, как будто за мной гонится стая сукки, а не одна, и задеваю головой твердые бока старушек, старушки грозят мне вслед палками, а младенцы высовываются из колясочек, дрыгают ножками и ругаются матом... Я бегу с душой, прожженной саксонскими идиомами и креольскими поговорками, а сукки мчится за мной, вся такая воздушная, стряхивает с наманикюринных ногтей ошметки моих мозгов, добытые через глазницы, но моя истерзанная плоть не внушает ей трепета - наоборот, она внушает сукки чувства мерзостные и храбрые, как будто это у нее - стальная воля и железное сердце, а вовсе не у меня... Сукки летит за мной, изгибаясь в талии, и призывает на меня небесные громы...
И громы обрушились. Громы обрушились в виде десанта Центра, стреляющего направо и налево из супертрубок, свернутых из учебных материалов. Они стреляли пулями из пережеванных тестов, заполненных несчастными жертвами сукки, и я видел, как в меня летят несбывшиеся надежды учеников и ядовитая слюна преподавателей... Слюна была настолько ядовита, что подожгла пункт выдачи хозяйственного мыла и три детских садика. Я задыхался в дыму; я спотыкался об детишек, выбежавших из горящих садиков с таинственными криками "фак"; я поскользнулся на штабеле мыла и упал, и тогда сукки настигла меня... О ужас! В ее глазах мерцала жажда моей крови, а еще - в ее глазах прыгала блондинка, блондинка, сожранная вместе с белокурой прической, восторгами, принадлежащим мне сердцем и оставшимся для грядущих героев запасом серебряных презервативов...
И пока я, онемевший от ужаса, парализованный пониманием экзистенциальной сущности сукки, созерцал ее жажду крови и полупереваренную уже блондинку (восторги слабо шевельнулись в темнице серебряного презерватива и увяли), - пока я созерцал весь этот инфернальный кошмар, сзади ко мне коварно подкрался десантник Центра и ударил меня неправильным глаголом прямо в лобные доли...
Будь проклят барселонский дедушка, щеголявший в серебряном презервативе перед парижской бабушкой! Будь проклята блондинка, от голоса которой наворачивались слезы и щипало в носу от восторгов! Эти слезы были предчувствием, и восторги - последней наградой в моей мутной жизни... Меня не спас серебряный презерватив. Его протер до дыр барселонский дедушка, пока ебал парижскую бабушку, коварную шлюху, добровольно учившую американский английский!
О ужас! Вирус проник в меня, и нет мне спасения. Скоро придет сукки, но я не стану хватать ее за туловище. Я не попрошу "Араратского аромата", и одуряющий запах столовского протеина - не для меня. Младенцы играют моим окровавленным черепом во дворе детского садика, а старушки пустили мои берцовые кости на палки и опираются на них твердыми морщинистыми боками. Остался лишь бесплотный дух, обреченный на вечный муки. Скоро придет сукки, которую я приманил в нашей столовке, сукки, сожравшая мою блондинку вместе с моими восторгами, но я не стану хватать ее за туловище. Сукки начнет учить меня американскому английскому, но я не стану грозить ей серебряным презервативом. Мой несчастный дух, навеки пораженный чудовищным вирусом, будет биться в экстазе, а мой слабый разум - постигать все ипостаси саксонских идиом и креольских поговорок...
