Глава 1. Телескопы, пионеры и становление личности
Когда мне было тринадцать лет, мой старший брат уже вовсю изучал астрономию в школе. Я же в то время только начинал осваивать азы спринтерского онанизма. Это когда несколько пацанов, в палате пионерлагеря, мастурбируют на скорость на стоящих в ряд железных кроватях, а победивший становится авторитетом для всех мальчиков пионерского отряда. А может и для девочек тоже. Безусловно, старший брат - непререкаемый авторитет для младшего брата. Именно он, а не я построил первую очковую трубу и выглянул в окно. Трудно передать ощущения от увиденного по прошествии лет. Четырехкратного увеличения той трубы и ощущения причастности к вдруг открытому таинству хватило, чтобы я навсегда заболел оптикой.
Материалов для этого дела хронически не хватало и в трудное для любителя время, тот факт, что брат страдал плохим зрением, помог преодолеть дефицит комплектующих. Благо, очки ему били с завидной периодичностью. Именно из них он и построил свою первую галлилеескую трубу. У него была сильная близорукость. Впрочем, не только в этих вопросах.
Я не стал повторять его ошибок и сразу перешел к Кеплеру. У того много большее поле зрения и труба устроена совершеннее. Впрочем, незнакомым с вопросом надо б сказать, что Кеплер дает перевернутое изображение, хотя для постижения небЕсных тайн это не имеет никакого значения.
Мы переехали. К 15 годам я уже прочел пару-тройку книг. О происхождении Солнечной системы, о спутнице нашей - Селене, особенно завораживала своей загадочностью книжка с синей обложкой о динамике ее движения, немного из Шкловского об эволюции звезд, узнал об обсерваториях всего мира, склеил конторским клеем не одну бумажно-клеевую трубу из ватмана и был готов применить свои знания в практическом свете. Я тоже выглянул в окно и... увидел женское общежитие поварского училища, через дорогу, напротив.
С тех пор я совершенствовал свою трубку и она радовала меня больше и больше. Теперь в нее можно было подробно рассматривать девиц из соседнего общежития. О, что это были за девушки! Моему, еще не возмужавшему, взору открывались непередаваемые картины их девичьего озорства и неизвестной мне ранее эротичности, о которой раньше я не догадывался...
С этого момента мои теоретические познания стали существенно расходиться с их практическим применением. Книги по астрономии и по оптике покупались и читались запоем. Я проштудировал всего Навашина и балдел от рефлектора Подъяпольского. Я знал про апохроматы и про Ричи-Кретьена, стоящего где-то в Южной Америке. Я был на экскурсии в Пулковской... Я пил первый портвейн по субботам и любил свою первую девушку, платонически. Я знал о происхождении вселенной больше, чем мой учитель по астрономи.
Но, на что еще мне было смотреть в мою бумажную трубку? Небо в наших краях зачастую затянуто тучами. Белые ночи не дают насладиться туманностью Андромеды, разве только Мечом Ориона, низенько над горизонтом и только зимой, или какими-нибудь там Плеядами. Дифракционные диски я видал только в книгах, моей трубке такое не снилось, зато я вовсю познал теорию аберраций и свою увлеченность женским вопросом.
Желание разобраться в этих вопросах потребовало от меня усилий и жертв в усвоении материала... Я обнаружил, что читать книги по оптике и астрономии для меня интереснее, чем шляться по улицам и бить морды на вражеской территории в соседнем дворе. Хотя этим тоже не брезговал. Нет, я не стал домоседом, но как-то, вдруг, обнаружил в себе задатки к точным наукам - к математике, например. Когда в середине выпускного класса я оказался единственным, кто смог сделать задание на дом, учитель мне не поверил, что сделал его именно я. Просто раньше усердием не блистал. Мне понравилось, я начал высовываться. С тех пор я мнил себя интеллектуалом, но аттестат это уже не спасло.
Фотографии звездного неба из книжек сводили с ума. Я стал лучшим фотографом в классе. Но, когда в душной ванной, при фотопроцессе, дыхание девушки одноклассницы, находившейся рядом и созревшей для большего, чем для скучной печати, сводило с ума, я робел. И мы просто делали фотографии, хотя думали в те минуты совсем о другом... В свете красного фонаря на 25 вт.
Школа кончилась. Мой провал на мат-мехе. Куда еще мне идти, если не в астрофизики? Двойка по сочинению. Получив такую же еще и в ЛИТМО, я понял, что русский язык испортит мне будущее.
Я не расстроился и вернулся к любимым занятиям. К тому времени я всерьез увлекся гитарой, стихами и уже отстучал пару лет на ударнике в школьном ансамбле.
Дальше больше. Папа пристроил меня на завод в инструментальный участок - он был начальником производства. Там он пользовался уважением и распределял материальные блага. Встав за новейший токарный станок 16К20, я не стал терять времени даром. Именно в эти дни я и стал курить Беломор не тайком, а в открытую. Профессия мне понравилась и я начал строить настоящий, большой телескоп.
Начальник участка смотрел на меня с подозрением, а может и с ужасом, своими большими, выпуклыми, с красным, глазами. Я думал от удивления... На деле, он пил папин спирт, перед выходом в цех, когда на люнете станка повизгивала, обдираемая мною, метровая труба на 120 моего телескопа. Я, деловито зажав папироску в зубах, делал вид, что не вижу причин беспокоиться.
Его, персонально начальника, нормировщица Таня, девица лет двадцати с небольшим, сгорала от любопытства, слегка терлась о новый станок магнитными бедрами и строила глазки.
Инструментальщики в возрасте глотали слюну, провожая предмет вожделения стоя, свернув себе шеи и продолжая поглаживать суппорты, будто верхнюю часть организма Татьяны. Ее чудные ножки росли из коротенькой юбочки, а узкая талия, со спины, снизу вверх, завершалась оголенными плечиками, с небрежно закидываемыми на них в повороте локонами рыжей бестии. Фантазия строила жуткие сцены насилия этой Женщины над моим юным телом и низвергшимся ниц перед фурией духом. Исчезая за дверью конторки, Татьяна бросала страдающий взгляд, мне казалось в меня. О-о-о, порождение дьявола...
Папа принял удар на себя и начальник участка терпел мои выходки. Тот завод гордился нашей фамилией. Брат, проходя на нем практику, уронил стекла на 500 кг. Как умудрился, не знаю, но звон оплеух стоял в ушах долго и помнится ныне... Тут какая-то связь...
О чем это я?
Параллельно, по каким-то каналам, с ЛОМО перепали детали от оптики в обмен на какую-то рыбу... На другом предприятии чей-то сварщик варил для меня установку. На складе, кем-то были получены блестящие, в масле, подшипники. У каких-то знакомых на "закрытом" заводе достал окулярную часть от промышленных микроскопов. А вы говорите "цеховики"...
Я собрал Это в кучу и тут вырос монстр из стали, сверкающий здоровенными линзами, тяжелый и огромных размеров. Моя мама, увидев его, побоялась заходить с тех пор в комнату. Потому, что когда я вращал его по обоим осям, наслаждаясь совершенством конструкции, он напоминал 3D центрифугу Гагарина и занимал все пространство жилища подростка. Вес малыша 60 кг. Его импульс удара составлял при быстром вращении тонны. Страшно. Практического смысла в нем было мало и мой интерес на время переключился.
В свои восемнадцать лет, занятия музыкой, помимо растяжки, колено-трясучести и творческого начала, дали мне много полезного. Руководительницей нашей рок-группы при гор.парке груз.автотранспорта была продвинутая тетка лет тридцати, с багажом Культ-Просвета за нежнейшей кожи бархатными плечами. Безвременно оставленная очередным проходимцем, с четырехлетним ребенком. Как она говорила, почившим на заработки в одну из столиц за небесной голубизны мечтою семейства. Был ли муж? Ир.А. не страдала расстройствами по этому поводу.
Я девушка одинокая, говорила она, работая "секретуткой" и худ. наставником музыкального коллектива из пяти оторванцев. Она, почему-то, питала ко мне нежные чувства и пыталась воспитывать в правильном направлении. Я был согласный с их выражением, с чувствами. Ир.А. бесилась с нами на репетициях как нормальный подросток и была женским членом нашей команды. Ей очень нравились наши песни в стиле Black Sabbath и AC-DC, за них же с нее снимали три шкуры на худсоветах городских конкурсов молодых дарований. Она честно мне признавалась, что такого раньше не слышала. Я принимал эти слова на свой счет как признание своей гениальности. Ир.А. просто смеялась...
Впрочем, исполняли и мы "завитуху"..
Она вывозила нас напоказ как гастрольную труппу. Нас слушали воины-пограничники на границе. Тогда до свободы было рукой протянуть через полоску песка... Мы были с доярками на короткой ноге из забытого всеми совхоза. Какие они все безобразницы... Приезд группы из города был для клубов серьезным событием и мы были welcome. Тем же летом, после выезда к пионерам с шефским концертом, после купания нагишом в шаловливо-безумном антракте, после аншлага у оторвавшейся всласть детворы и выпитой после этого водки, Ир.А. быстро и качественно лишила меня глупой девственности и всех моих комплексов на актуальную тему.
Мои увлечения оптикой спят.
Мы долго готовились к ежегодному отчетному выступлению. Когда выступал наш рок-group "Динамит", в зале городского ДК наблюдалась двойственная реакция - бурная, до повизгивания, со стороны молодежи и полный ступор и шок - со стороны конкурсной комиссии. Тексты не были в стиле принятых в начале восьмидесятых, а носили, по большей части, сомнительный для режима характер. КГБ не дремал, но и мы не плошали. Драйв - в духе Pincushion парней из Техаса и малознакомый тогдашней публике reggae. Наш вокал дал бы фору покойному Фреди не только как Голос, но и манерами исполнения артистической партии. Один зонтик-тросточка и в секси-полосочку тройка тогда чего стоили... Барабанщик был брит, на груди его, на цепи была бритва, размером с пол-торса, долбит жестко - т-с, т-с... Бас гитара и бас-гитарист заводили очумевшую публику своим рит-т-т-т-т-мом и своими размерами. Один маленький, а вторая - гигантская... Оба прыгают - первый по сцене, вторая по первому. К ноте Фа первой октавы он тянулся всем корпусом... Звуки ДЗ - голос металла и ужаса. Ваш покорный слуга режет кварты и квинты; вразнобойные, длинные пальцы мельтешат в синем свете софитов, выжимая из Гибсона рев Су-27.
Было шуму... Выступление завершилось овацией. Судьба худ. ответственной за устроенное безобразие висела на волоске. Комиссия совещалась, жестикулируя творчески излагаемым матом в нашу тщедушную сторону, мол, откуда их взяли? Как спаслась - не рассказывала, но оттуда мы вышли известными. Так нам казалось..
Помню, я сильно к ней привязался. Спустя полгода я ей надоел своей неуемностью и, сказав, что ждет пополнения, Ир.А. быстро избавилась от меня, на прощанье поцеловав в мой тогда уже студенческий лоб.
Впрочем, это уже, как вы догадались, совсем другая история...
Глава 2
Институт, женитьба, рождение сына и первые десять лет супружеской жизни, бизнес. Ничего интересного для читателя.
***
Мне тридцать три - чудесный возраст. Немного ранее, чем в эти замечательные дни, я приобрел свою первую автомашину. Потрепанную временем, но сохранившую при этом шарм торговой марки. Комфорта, по сравнению с пешими прогулками - сами знаете, плюс ее особенное шведское обаяние. Жизнь моя перевернулась сразу и всерьез. Незаметно для себя, я стал звеном, не достающим обществу моих друзей, по большей части, таким же оборванцам - мы стали выездными. Прокатиться с ветерком.. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить.. Ну, дальше вы знаете.
Глава 3. Часы на башне (Наташа)
Середина декабря, ранняя ночь на улицах зимнего, уже спящего города, занесенного метелью и ежащегося от холода. В машине тепло, одиноко и совсем не хочется домой. Звучит финская "Радио - Мафия", что-то от нарождающегося, вгоняющего в транс, House. Редкие люди, попадающиеся на улицах, торопятся закончить свой день, добравшись до теплых квартир, мне же хочется только бесконечной, завораживающей, белой дороги - в свете фар.
Свернув на Северную, увидел Коку, выгуливающего какую-то девицу. На вопрос, куда это они направляются в такое время, они ответили, что им, в общем-то, без разницы - куда-нибудь согреться и выпить кофе. Залезли в машину, оттаяли. Я ощутил неловкость, встретив взгляд, немного тормозившийся на мне. Решаем ехать в "Лошадь" - недавно открытый, по тем временам, прилично оформленный бар. Взяв себе некрепкого кофе, я погружаюсь в созерцание миловидной спутницы, изредка встревая в их непринужденную беседу и имея целью не более чем только выяснить - кто есть здесь кто?
Сказать красавица она - наврать безбожно. Просто симпатична и умна. Интеллигентное, красивое лицо. Немного макияжа - в жилу. Девица, оказалось, тоже с нашей школы - закончила ее лишь года полтора назад. Поговорили, для соблюдения приличий, немного по-английски. Школа у нас была с уклоном. О музыке, о всякой ерунде.
Спустя каких-то полчаса, неспешно обнаружив друг у друга взаимный интерес, мы уже почти не замечаем Коку, создавшего случайно эту встречу. Он, тем не менее, по-прежнему шутил, но больше пил, почувствовав наверно, что он все еще нужен, но уже не сильно. Девчонка становилась краше. Тем временем, немного засидевшись, решили покататься по ночи. Мы миновали мост. Пред нами был великий, древний город, расцвеченный огнями и отделенный лишь встающим только чистым льдом залива. Подсвеченная снизу, желтыми лучами, вековая крепость наводит настроение бренности всего мирского, в сравнении с вечным. Едва живые, на морозе, корабли в огнях, зовут в дорогу... Через пролив, с той стороны, бьет часовая башня. Мы бродим у воды, выпили вина, поговорили о высоком. Романтика - не передать словами... Единство ощущений мира. Я слышу, где-то, в глубине души, позывы редких и давно уснувших чувств, несущих радость жизни.
Чуть позже предложил всем перебраться в "зажигалку" - так называлось чудаковатого вида, одиноко стоящее здание в старом городе. Напротив - порт. Там место тихое - никто не помешал бы ни беседе, ни чему другому. В нем, на последнем этаже - моя контора. И захватив все то, что нужно для душевных разговоров, мы скоро прибыли на место. Я рассказал ей, чем я занимался, открыл ей виды на ночной, заснеженный залив, где мы стояли прежде. Сыграли на гитаре с Кокой, подыграв de Burg"у, в его леди в красном, выпили вина, не замечая - сколько, в разговорах. Оба таем. Кока - тот почти напился, увидав на дне бутылки приговор: "Кто к кому с девушкой придет, к тому она и перейдет, Amen".
Мы с ней болтаем в другой комнате, сидя на подоконнике и глядя с высоты на заснеженное море в сполохах разноцветных маяков. О чем-то важном в этой нашей жизни.
Я находил ее красивой и, глядя в ее широко открытые в ночи, откровенные, доверяющие и призывные глаза, паузу поймав, притянул к себе. Поцеловал. Не как для этикета - больше нежно, в знак признанья ей в тех чувствах, что во мне уже томились. Все было вовремя. Всегда есть тот момент, упустив который, рискуешь испортить все, что вас связало. Я не сдержался, да и не надо это никому. В том поцелуе было все, чего мы не сказали прежде и все то, что собирались дать друг другу позже.
- Как ты узнал? - только и спросила Наташа, словно это была еще тайна.
Я показал ей Коку, уже дремавшего и нами позабытом вовсе. Мы рассмеялись, выскочили в ночь, оставив его спать...
...встречались ли вам когда-либо женщины, вглядываясь в глаза которым, вы находите в них всё - от понимания и озорного влечения, до полной самоотдачи в их глубине, прозрачности и сиянии. И нет ничего более естественного и желанного, вызывающего искреннее стремление поделиться всем, что у тебя есть, утонуть в них и раствориться в их глубине безвозвратно... Именно тогда вы можете увидеть в них все, что угодно, и закружится голова - провал в бездну, ибо душа человеческая бесконечна. Искренний же взгляд завораживает, потому как именно в таком взгляде человек пускает тебя к себе в душу.
Еще и не светало - мы не могли наговориться, мы были влюблены и счастливы друг другом, нам незачем с ней было расставаться больше никогда...
***
Часы на башне мелодично простукали девять. Звезды гасли. Еще немного и запоздалое солнце блеснет бронзой причудливых цифр. Незаметно возникло какое-то шевеление - на узеньких улочках появились одинокие, ленивые люди, неспешно перебирающие ногами по хрустящему снегу. Кто-то выбрасывал мусор, громыхая крышкой помойки. Беснующаяся в снегу псина радостно обливала хозяина лаем. Из щелей подворотен сонные фигуры поплелись на работу. Прошумело такси, развозя загулявшую с ночи публику.
Что с нами творилось в эти минуты? Взявшись за руки, словно мальчик и девочка из детского садика, мы бесцельно бродили в эйфории от негаданно сроднившего нас чувства. Чем не дети? Она и есть еще девочка, думал я. Широко раскрытые в ночи глаза, согревающие теплом пушистых ресниц. Все происходящее для нее было внове. Хотя и сам я, вероятно, выглядел так же. Голова шумела от нахлынувшей нежности и нереальности всей этой истории.
Поцелуи - глубокие, долгие, перехватывающие дыхание. Душа, отлетевшая куда-то высоко-высоко. Сердце, отстукивающее волшебные минуты близости с замиранием. Наташка вобрала меня в себя, поглотив без остатка. Влюбила по самые уши. Ее взгляд... Проникающий, умный, желающий, влажный и искренний. Золотом в синеве ее глаз блеснуло встающее солнце - светилось невинной любовью и детской, искренней преданностью. Припухшие от нескончаемых поцелуев, зовущие к себе, губы подолгу не отпускали мои. Ее ладони тонули у меня в рукавах, согревая замерзшие пальцы не желающих сдаваться холоду рук. От всего этого кружилась голова и хотелось, чтобы время замедлило ход, а то и вовсе остановилось.
Нам пора прятаться. Зашли в небольшой магазинчик. Номинально, я считался его управляющим. Мне вина, винограда, бананы и ключ, что у шефа на стенке. Не проснувшаяся еще продавщица понимает с трудом, но покорно собирает пакет, без лишних вопросов и не требуя денег. Наташа с удивлением смотрит. Стесняется спрашивать. Мы сразу выходим.
- Это рядом, - я объясняю ей назначение ключика. Она прижимается к моему плечу и ни о чем не расспрашивает. Ей и так уже все понятно.
Неказистое с виду, двухэтажное, серое здание. Особняк забытого века, в котором вот-вот должна была состояться сауна VIP. Наверху кто-то живет. Внизу полусгнившие, с сердечками, забытой эпохи, ставни на узеньких окошках в полутораметровых каменных стенах. Полукруглая, широкая, амбарная дверь, с коваными петлями, ведущая в таинство древности...
- Мы сюда? - на ее лице присутствует удивление, смешанное с разгорающимся интересом.
- Да, - я снимаю замок, открываю тяжелую дверь и беру ее за руку, - Тут интересно. Тебе должно понравиться.
Входим внутрь. Я здесь не впервые. Дальше темно. Нахожу выключатель - свет есть. Перед глазами интерьеры из далекого прошлого. Многоярусные лабиринты обветренного кирпича, уходящие вниз, в мрачные средневековые подземелья, выложенные гранитными валунами. Старинные, нависающие низко, своды.
Здесь, наверху, свежее дерево еще не законченной барной стойки, тщательно выструганные доски пола, запах хвои и яркие лампочки на свисающих с потолка проводах. Стройка в разгаре.
- Красиво как! Тут будет уютно, - интерьер производит на нее впечатление.
- Мы в будущем баре, - я даю пояснения.
Она с любопытством осматривается. Идем дальше и попадаем на кухню. Холодильники, мойки и какие-то ящики. Мешки с песком и цементом, лопаты.
- Тут нам делать нечего. Пойдем, я тебе покажу кое-что еще.
Возвращаемся. Ступаем на уходящую вниз винтом кирпичную лестницу. Я держу ее за руку. Перед нами мрачное подземелье. Тусклая лампочка выхватывает из глубины пару проемов в каменных стенах, зияющих черными дырами. Неуютно и сыро. На полу гранитные плиты. Проходим еще помещение.
- Тут лестница вверх, - веду ее за собой.
- А почему не видно факелов? - шепчет Наташка, крепко держа меня за руку.
- Факелы будут, - шучу я и увлекаю ее наверх, к свету.
Своды отдают гулким эхом, усиливая звук наших шагов. Поднимаемся по ступеням. Мы в вестибюле. За приоткрытой дверью цивильные умывальники и туалет. Кручу кран - вода есть. Хорошо. Тут же, у входа, небольшая, приспособленная к жизни, комнатка. Тахта, пара кресел, маленький столик, пустые бутылки. Чье-то убежище. Наверно, строителей. Не только строителей, думаю... Уютно, тепло, никого.
- Располагайся, - говорю я и тяну ее внутрь.
Я разгружаю пакет, устроив наскоро стол. Постепенно согрелись. Мы скинули куртки. Ее легкая, белая блузка подчеркивает выдающуюся, совсем не детскую грудь. Вообще-то ей девятнадцать, ловлю я себя. Никакая она не девочка. Невысокая, ниже меня на голову. Не пышка, не худышка, аппетитная попка. Самый сок девка. Перекусили фруктами, запили вином.
Повисла недолгая пауза. Некоторая неловкость от дальнейшей неопределенности. Первый шаг... Оказалось, есть недосказанность. Ерунда. Берет меня за руку и увлекает к себе, принимая горизонтальное положение. Стеснение исчезает. Со мной уже не та девочка, что сидела на подоконнике. Не та девочка, что стояла у кромки льда и смотрела на корабли. Не та девочка, что села в машину. Не девочка.
Со мной была женщина, желающая и знающая, чего хочет. Я слишком явно почувствовал этот переход. Метаморфоза меня ободрила. Видимо, она поняла мою осторожность, оценила ее и решила меня успокоить - на жертвы идти никому не придется. В ее влечении за руку я ощутил уверенность более, чем отчетливо. Она отдается. Она хочет именно этого... Осторожные поначалу, объятия переходят в нежный, уверенный натиск с моей стороны. Мы медленно раздеваемся, не прерывая становящихся все более откровенными ласк.
Она знала, что делала - я нет. Я здесь, с ней, а там, дома... Так ли просто то, что сейчас происходит c нами? Мешало чувство, что я не свободен. Со мной такое было впервые. Но я полюбил ее и поверил... Мы уже принадлежали друг другу. Мы не сможем больше не вместе. ... здесь, сейчас, там... Я выключил внутренний голос.
... вошел в нее. Дикий, неописуемый восторг от ощущения в ее юном, истекающем теле. Она приняла меня как-то особенно, полностью отдаваясь. Не страстно, нет. Больше ласково, что-ли, как после долгой разлуки с родным человеком. То, что я испытывал к ней, было настолько сильным, настолько свежим и ни с чем не сравнимым, что все происходило, скорее в нашем сознании, нежели наяву. Вся эта ночь была долгой и томной прелюдией. По бедрам ее сочилась обильная влага, заводившая меня еще более, напрочь лишая рассудка. Меня больше не было. Были мы...
... мы забылись, без остатка отдавшись поглотившему нас ощущению близости, совсем не заметив, как за дверью раздались голоса. Притаившись, затихли. Дверь не заперта. Если бы кто-то вошел, получилось бы как-то неловко. Не знаю... Но нам повезло - голоса стали глуше. Как только они удалились, куда-то вниз, в подземелье, мы тихонько оделись и на цыпочках пробрались к выходу, бесшумно выскочив на улицу. Яркий свет, ослепив, ударил в глаза.
Солнце сверкало бронзой причудливых цифр. Задрав голову вверх, я вдохнул полной грудью и не увидел там ничего, кроме синего, синего неба... Часы отстучали лучший час моей жизни за последние десять лет.
...от вспышки встречи и до полной невозможности расстаться после...
***
Раннее февральское утро. Мне четыре года. Я на горшке в ванной, зеваю и тупо смотрю в открытую дверь. Бегает брат - собирает учебники в школу. Мама на кухне. Опять будет кормить манной кашей с вареньем - по-другому она не идет. Папа чешет яйца - он еще не проснулся. Все заняты своими делами. Спустя полчаса он потащит меня по заснеженной улице туда, где я стану зайчиком. У меня есть подружка Наташка. В садик ходить интересно.
- Доброе утро, сынок, - здоровается заспанный папа, теребя меня по волосам и пробирается через меня к умывальнику.
Сзади раздается яркая вспышка и страшный грохот. Взрывом меня выбрасывает в коридор с прилипшим к попе горшком. Я не понимаю, что произошло - лежу на полу, сжавшись от страха и прикрыв голову руками. Мои широко раскрытые от неожиданности глаза и рот, беззвучно хватающий воздух, не на шутку пугают маму. Обычное семейное утро. Через полчаса, как ни в чем ни бывало, я висну у папы на ноге, помогая вести меня в садик. Наташка подохнет от хохота.
***
Год назад я искал у тебя сигареты, а нашел то письмо. Было очень неловко, но любопытство взяло верх и я прочитал его. Ты пишешь стихи? Нет, не похоже. Молитва какая-то. Может, ты веруешь в Бога? Нет, не помню я, чтобы ты увлекалась. Прочел еще раз, потом еще и еще. Постепенно стал доходить смысл написанных тобой строчек...
- Кто он? - я задал вопрос, понимая всю его безысходность.
Вместо ответа ты ушла в себя и вышла из дома, не вернувшись той ночью. Не вернулась и следующей. Спустя несколько дней, ты появилась. Не стала ничего объяснять. Забрала какие-то вещи и снова ушла. Вот так, да?
Первое время я следил за тобой. Что же ты делаешь? Зачем тебе этот сорокалетний, ни кому не нужный, облезлый котяра? Служебный роман? Он слесарь. Механик. Боже, какая ты дура... Я набью ему морду. Убью тебя, дрянь. Жалко сына - без матери ему будет плохо. Но тебя и так рядом нет. Я плюнул тебе во след, в закрытую, с той стороны, дверь. Переживем и это горе.
Время лечит. Немного погодя, ревность сменилась на ненависть, потом и она изошла безразличием. Я смирился - жены больше нет. Все к лучшему. Управлялся один. Сын ходит в школу, бабушка помогает следить за ребенком. Через несколько месяцев мы развелись. Ты вцепилась в квадратные метры так ненавидимых тобою людей, не пожелав оставить в покое моих стариков. Кому же ты мстила? Мне? Мстила за то, что весь этот брак с первого дня был одной перманентной ошибкой? Твоей ошибкой. И моим большим заблуждением на твой счет. Не первым и не последним.
Ровно десять лет назад.
С гитарой, на подоконнике, я играл незамысловатые буги-вуги. Вокруг, как обычно, собралась групка поддержки из нескольких человек. Мои песни нравились им, аудитория нравилась мне. Мое имя было у них на слуху. Звезда четвертого этажа и актовых залов провинциальных театров. Долетело и до тебя. Ты подошла, встала рядом и негромко спросила: "Это тот самый..? " Кто-то, кажется знакомая нам обоим девица, многозначительно кивнула, я же, не прерывая своего выступления, отметил про себя прибавление штата. Так прошла еще пара месяцев.
У меня скоро первая сессия. Ты уже на третьем курсе - взрослая и вызываешь почтение. Оказалось, ты моложе меня на три года. Неприметная с виду, хиповая девочка. Не выказывающая нрав понапрасну, дикая кошка - стройная, с гибким станом и прямыми ногами. Умеешь прогнуться так, чтобы все засмотрелись. Недоразвита грудь, но лицо... Красива, себе на уме, весела и общительна. В прошлом отличница, ныне забившая на учебу, страдающая вполне земными, сердечными муками. Темной тенью, за тобой неотступно следовал однокурсник - гроза всех парней. Чересчур брутальный товарищ. От него флюидами исходили не реализованные угрозы, когда он видел тебя в опасной близости с конкурентами. Их много. Он, вероятно, кусал себе губы и заламывал руки, а приручить тебя - "Королеву" северных сопок, ему не грозило. Кружил где-то рядом и только. Этот твой нрав... Он уже просыпался.
У тебя трое подруг в большом городе. В мыслях ты с ними, душой с неким мальчиком, телом - ни с кем. Твой выбор не удивлял - сопливый, изнеженный однокурсник, живущий где-то на Ваське. Недостижимый, для тебя, идеал. Он, как нормальные ленинградские мальчики, увлекался гламурными, местными девами, в число коих тебе попасть не грозило. Ты изливала лужи девичьих слез неразделенной любви, прожигая в телефонных будках последние двушки. В те моменты я зачем-то случался рядом с тобой. Утирал твои сопли и выслушивал ненужные мне истории. У меня были свои, о которых ты уже знала. Так мы сошлись на расстояние выстрела. Товарищи по несчастью. А это, как известно, заразно.
Моя подруга, твоя соседка по комнате, случилась в отъезде. В это время я еще доверял себе. Не было повода сомневаться и в тех, кто был рядом. С ней мне было и просто, и хорошо, а зависть по простой мирской радости, видимо, не давала покоя тебе. Наши с ней, ладные и вполне земные утехи, что ночами, что по утрам, заменяющие первую пару, были вполне гармоничны и искренни, без ненужных никому обязательств, но и без малейшей наигранности в ощущениях, без претензий на тление в вечности. У нас с ней был только один недостаток - мы были слишком горды, чтобы идти на попятную. Ссоры превращались в недели молчания и мук друг без друга. Ты знала. Твой визави доставлял тебе не меньше страданий, не видя в упор. Не получая ответа с его стороны, ты испытала свой шанс на моей. У тебя получилось. Мы квиты.
***
Раннее февральское утро - еще тихая ночь. Одна из ночей в одиноко стоящем в старом городе чудаковатого вида здании. Мы одни в здании - четвертый этаж, железная дверь. Внизу тоже заперто и мы забываемся. Догорает свеча, тихонько играет любимая музыка. Музыка наших встреч. Ты едва слышно вторишь "Lady in red", все еще удивляя меня способностью слышать то, что не слышно. Укрывшись тонкой простынкой, мы жмемся друг к другу, согреваясь теплом наших чувств. Позади Новый Год, непривычно скромный стол - бутылка вина и какой-то салатик, принесенный тобой. Негусто, но искренне. Тост за тебя, за меня и за нашу любовь. Два месяца тихого, подаренного судьбой, раньше где-то бродившего мимо, счастья.
Нам не насытиться - ночи напролет мы поедаем друг друга, сближаясь теснее и не пресыщаясь. Моя рука тонет в тебе. Ты сводишь с ума - голова идет кругом. Неизменно горячая, мокрая, моя... Твоя пухлая, белоснежная грудь призывно играет с моими губами. Твой животик зовет меня ниже... Я послушно спускаюсь. Язык ласки понятен обоим и мы понимаем себя с полу вздоха...
Кувалдой по голове, взрывом в мозгу, все мгновенно наполнилось грохотом. Ни ты, ни я не поняли, что происходит. Мы смотрим друг на друга, замерев, в предчувствии чего-то недоброго. Секундная, звонкая тишина. Опять все трясется. Это где-то у нас... Чертовщина... Нам кто-то стучит, но откуда? Ничего не понимающий, голый, с глупо торчащим воинственным членом, я влезаю в ледяные ботинки и иду в коридор.
... там, за окном, висела она, и с сумасшедшим видом долбила палкой в стекло. Что-то кричала. До окна не дотягивалась, обратно с лестницы слезть не могла. Смотрит на меня.
- Блядь, - только и смог выдавить я из себя.
***
В голове кружится ураган взбудораженных мыслей. Одна хуже другой.
- Плюнуть на все и послать? Не уйдет. Не за тем приходила. Сыну нужен отец...
- Терять Наташку? Как мне ее потерять? Убить себя?
Меня ведут на казнь.
Город спит, падает снег.
Перекресток моргает желтым. Цветом разлуки...
Ушла вперед...
Я не могу смотреть на тебя. На тебе нет лица. Даже слез нет.
Не смотри на меня так. Я вижу твой взгляд до сих пор.
Глаза, в которых осталась одна пустота.
Этим утром кто-то умрет...
Глава 4. Седина в бороду, бес в ребро (Папа)
Июньским вечером наша шумная компания собралась посетить рок-фестиваль, на который съезжаются все оборванцы и собираются традиционные городские тусовщики. Добрая часть всех зевак к концу этого действа не крепко держится на ногах. Как водится, после дружно отплывают к кому-нибудь продолжать веселье.
"Честь" доставки до места продолжения банкета досталась моему гордому "СААБу". Радушными хозяевами вечеринки тоже оказались мы. Девять человек, сидя в два этажа на коленках и упираясь головами в крышу, с гиками и улюлюканьем приезжают к нам.
Жили мы с моими родителями. Как все пенсионеры, они проводят летние денёчки не в душных городских квартирах, а на дачках, огородиках и тому подобных райских уголках. Гульба у нас была, что называется, по большому счёту - много водки и пельменей, с громким завыванием собравшихся бездарей под электрогитару до раннего утра. Хотя народ собрался довольно разношёрстный, но, в общем, молодой и парный, так что разбредались по комнатам по двое.
Присутствовала там весьма экстравагантная дама. Звали ее Женя. Приехала со своим новым другом - начинающим милиционером Андреем. Любовь у них находилась в той стадии, когда любой диван на халяву - уже есть подарок судьбы и грех этим подарком не пользоваться, когда их и так мало. Им достался диван моего папаши - гордость своего времени, купленный 20 лет назад. Сей предмет дышал уже на ладан и при эксплуатации скрипел изрядно.
Евгения девушка высокая. Когда компания окончательно угомонилась и начала разбредаться в поисках ближайшей подушки, она, не будь дурой, возьми да и наведи подобие порядка. Непочатую водку Женя убрала на верхнюю полку, где держат ненужные кастрюли. Ту, что недопитая осталась, поставила в холодильник. Их на кухне у нас два - один наш, другой родительский, почти пустой по случаю их пребывания на даче. В него она воткнула водку, осмотрев при этом всю внутренность прибора.
Удовлетворенная, она взошла к своему Андрею, и они сделали это, ну вы понимаете, не стесняясь в чувствах и отломив спинки у дивана. Напрочь. Андрей уснул сном младенца, Евгения же не спала. Что-то беспокоило её. Спустя какое-то время, неведомая сила подняла ее с постели. Ей скучно, а любимый спит. Пошла искать остальных, накинув лишь Андрееву рубашку, из под которой выдвигались длинные ноги на крутых бедрах. Однако, никого в квартире не найдя (?), в чём потом клялась прилюдно, а все мы спали безмятежным сном в соседних комнатах, вышла на улицу, подумав видимо, что все уже ушли, а про неё забыли. Дом большой. Обойдя его кругом, в известном виде, в пол-восьмого утра и не найдя друзей, замерзнув, она вернулась. Прошла на кухню. На кухне сидит незнакомый мужчина, лет на сорок старше, с убитым видом.
- Мужик, водки выпьешь? - ничуть не удивившись, спрашивает его наша героиня, увидев в нем живую душу.
Папа прирабатывал, будучи на пенсии, сторожем, в режиме сутки через трое. Ему в то утро на работу. Приехав с дачи и толкнув незапертую дверь, он вошел в квартиру. Прошел на кухню - там бардак ужасный и следы нешуточной попойки. Проходит в комнату - на его поломанном диване спит незнакомый мент. Кругом последствия отчаянной любви. В соседней комнате еще парочка, храпящих перегаром, молодых. Удрученный, он сел на кухне и соображал, что делать. Тут-то и вернулась наша Женя.
Папа смотрит на нее округлыми глазами.
- Выпью, - отвечает.
Женя достает бутылку из его холодильника. Разливает. Выпивают.
- Пойду, посплю, - говорит Евгения и, сверкая голыми ляжками, идет прямиком к своему Андрею досыпать. На папин, драгоценный диван.
От всего этого действа папа испытал изрядный шок, настолько сильный, что даже маме ничего о том, что видел, не сказал. Да и со мной на эту тему никогда не говорил. Не мог признаться, что пил на кухне, рано утром с незнакомой, голой бабой - не поймут. Безусловно, он пережил достойно это своё сексуальное похождение.
Проснувшись днём, компания собралась завтракать. Тут Женю осенило, что неплохо бы с утра всем навернуть пельменей. Ей отвечают, что вчера все съели. С упрямством голодной волчицы, Евгения заявляет, что ночью, в холодильнике, она видела еще две пачки. Мы ей с чистой совестью показываем содержимое нашего, объеденного сильно, холодильника, а она, не зная нашей коммунальной правды жизни, с невинным видом тычет пальцем: "Да не в этом, а в другом", и открывает папин. В нём вожделённых пельменей тоже не нашлось. С видом хищника, упустившего добычу, у неё срывается: "Вот чёрт! Наверно тот мужик спёр!". Мы с удивлением: "Женя, ты чего? Какой мужик?" Тут встал вопрос, а кто допил всю водку?
Тогда-то она рассказала, как утром выходила и что было дальше. Когда она поняла, с кем водку допивала - засмущалась сильно. Вспомнили, что была ещё и непочатая бутылка. Совместными усилиями мы эту водку так и не нашли... Еще пропали брюки у Андрея.
Прошло недели две... Маме понадобилась кастрюля, которой она очень редко пользовалась. Она её достала - там бутылка, что искали. Папа, всегда делающий заначки от мамы, так и не смог той объяснить, почему он заныкал непочатую бутылку. Мама тоже не понимала ничего. Не помогла и ее природная дедукция. Мы с женой водку никогда не прятали, а папаша если и не съест, то понадкусает, это точно.
С тех пор у Жени всё в порядке. В гости к нам она больше не ходила, берегла себя.
Глава 5. Свингер
Как-то, мою половину угораздило притащить в дом новую знакомую - зацепились колясками во дворе - толстую, некрасивую девушку, повариху из детского садика. Что повар - ладно. В той стране, где мы жили, рабочие руки пользовались почетом и уважением. Моя тоже, в то время, мыла горшки. Такая традиция: разродилась - чадо надо пристраивать. Мыть горшки в садике не понравилось, вскоре ушла. Подруга осталась. Тихая такая, простая вся из себя. Обе тихие. Скрывают чего-то. Сидят себе на кухне, сигаретки смолят. О своем, о женском судачат, кто в какой палате в роддоме лежал. Да ладно, знаем мы все..
На праздник, новая знакомая привела с собой мужика. Его я еще с детских лет знаю - город маленький, все на виду. Ровесник мой. Французского артиста точная копия. Вот, кстати, вопрос, откуда в российской глубинке берутся отпрыски звезд? Нынче там фестивали устраивают, это ладно. Но в 60-е годы? Город и вовсе закрытым считался. Не то, что капиталистам, так своим ни туда, ни сюда ни пройти, ни проехать. Все на замке. Брежнев только и ездил соглашения в Хельсинки заключать, да дачи строить на арендованной у Финляндии территории. А вот его-то потомка я, как раз, и не видел. Чего это у меня брови такие густые, подумал я, глядя в зеркало? Отвлекся...
...притащила с собой мужика. Она замужем, понимаешь ли. Ну, привет, коренастый. Невысокий работяга с завода, манерами прост и естественен, до безобразия. С отвисшей губой, под которой обильно скапливалась слюна. Противное зрелище. Страдающий запоями, гоняющий, по-пьяни, жену топором и бьющий ей морду по удобному случаю. В их семействе русский обильно сдабривали матом, что меня, поначалу, сильно расстраивало. Я даже слушать не мог, уходил. Замечания делал - все бестолку. Постепенно привык. Позже стал находить это нормой их обычного поведения.
Праздники случались с завидной еще регулярностью, в старых традициях, а друзей в нашу совместную жизнь, отчего-то, прибавлялось тогда не особенно. С тех пор, так мы и жили - семьями, уик-эндами, отмечали мало-мальски значительные события. Дети наши - мальчишки, под совместным присмотром, развлекаются вместе, себе на уме. Друзья - люди хорошие, добрые, иногда лишь, добивающие своей простотой. Слабости к ним обоим я не испытывал - душа не лежала. Ничего общего нас не связывало, разве дружба домами и соседские отношения. Деваться-то некуда.
Супруге они оба нравились - других подруг в моем городе у нее тогда еще не было. В Питере, правда, были подруги по институту. Но это осталось для нее в прошлой жизни. Сама она, в то время, тоже была еще на редкость вульгарная девушка. Видная, сильно привыкшая к повышенному вниманию мужской стороны. Детство она провела там, где подводные лодки, скалы, беспробудное блядство и самогонные реки без берегов. Счастливое, советское детство. Тем не менее, институт, воспитание в нашей семье, книги и прочие артефакты цивилизации падали в ней на благодатную почву. Она быстро росла.
По прошествии десяти, с лишним, лет, минувших со дня нашей свадьбы, мы постепенно освободилось от давящих на сознание комплексов. Отношения просты и обыденны - я, как мог, жил своей жизнью, она своей, на площади моих бедных родителей. Никто, кроме них, не в претензии. В пуританстве я не смог ее заподозрить еще до замужества. Так и пошло, так и поехало. Что же до ревности, то я уже и забыл, что это такое. Бесполезная трата сил. Хотя и восторга, от ее общения с другими мужчинами, не испытывал.
Текло время. Суровые зимы сменялись на более мягкие, годы брали свое, нравы падали. Семьи сдружились. Редкие праздники проходили, чтобы мы или нас не посетили друзья. Теплые, семейные встречи. Блины по весне, летом шашлыки на природе. Салаты туда, пустые кастрюли обратно. Так и жили. Размеренно, в русских традициях: поорать спьяну песни, выпить горькой на брудершафт, сопроводив его липкими поцелуями. Все ничего, но мне не хотелось целоваться с некрасивой поварихой-толстушкой, таскающей с детского садика в семью убогое пропитание. Жена моя, с другой стороны, с большой радостью делала это, с таскающим с завода все остальное, что нужно в хозяйстве - то, что плохо лежит, работягой. Жить надо? То-то, - говорили они. Мы, с пониманием, дакали.
Эти ее мужчины... Видно, что-то она и в нем находила. Но одно обстоятельство неизменно смягчало мое черствое сердце. Его женушка так славно пела, высоким, правильно поставленным голосом, русские песни, берущие за душу, и так вкусно жарила свежих, только что пойманных ее мужем лещей, что я таял и тоже лез целоваться, как это принято, забывая о своем неприятии их жизненных принципов.
Нередкие, до упора, совместные вечеринки стали все больше меня тяготить - спустя время и у приятеля случилось недержание чувств к моей веселой, симпатичной жене. Высокая, стройная, блондинистая, с залихватскими бедрами и ровными ножками, она была еще, к тому же, и умная. Тем и губила.
Этот парень. Мы с ним вполне уважали друг друга. Ну и что из того, что мы разные? Все происходящее между ним и моею женой в вину ему я никак не вменял. И ты, Брут, вот и все, что я тогда думал. Он лез к ней, чувствуя, что дорога к телу открыта, проявляя поначалу робкие знаки внимания, ближе к ночи совсем забывая о своей поварихе, скучающей рядом. Та и пикнуть не смела. А ведь, тоже, подруги... Воспитание в духе "Кто в доме хозяин!?"...
На ползновения друга в интимную сторону моей женщины я снисходительно закрывал глаза. К тому времени, она поимела многих моих друзей и знакомых. Такое встречается. Он этого знать не мог и ощутимо стеснялся того, что с ним происходит. Это любовь называется, кажется? Или страсть. Мне было жалко его. Но, почему-то, я ему ничего не сказал. Все безразлично. У меня уже давно были женщины, с которыми я чувствовал себя много лучше, чем с ней. Чистые, непредвзятые отношения. Не знаю. К тому времени, жена моя руководила отделом в сбербанке, а я уже лет шесть как, владел собственной фирмой. А у них все как прежде. Социально не равные мы. Интеллектуально не равные мы. Материально не равные мы... Несерьезно с его стороны. Но все шло от нее. Он ей, зачем-то, был нужен.
***
На кухне затянувшееся до поздней ночи веселье. Что-то пьют и танцуют. Скучающая повариха все еще налегает на приготовленные, ей же, салаты. Не лезет... Муж домой не идет. Прилип. Разудалый от выпитой водки, рубаха-парень сосед выкидывает колена, производя на мою жену впечатление. Та благосклонно виснет у него на руках и забрасывает друга семьи пьяными, похотливыми взглядами, обещающими их скорую близость. Мне это зрелище надоедает и я, распрощавшись, удаляюсь на боковую. Ебись оно все...
Уснуть не дают. Гремит музыка. Кто-то заходит. Садится в ногах и ласково, осторожно, но настойчиво гладит мое основание, пытаясь меня разбудить. Робкая, соседская женушка... "Чего ты?" - с трудом понимаю, в чем дело, продирая глаза. Я слегка удивлен, но спустя секунду, другую, все становится ясно - мы меняемся женами. Или мужьями. Вот так номер... Она льнет ко мне с откровенными ласками, по пути разъясняя позицию кухонной парочки. И так уже все понятно... Привередлив ли я? Отнюдь. Откликаюсь на позыв незаслуженно брошенной женщины, мну ее грудь и целую взасос, внедряя в ее теплый, бесформенный рот чуть больше уверенности. Воспаляемся. Мешающая в деликатном деле одежда неспешно, но верно оседает на пол перемешанной кучкой.
Ее тело в складках жировых отложений, столь некстати ложащихся в мои руки. Обычное, в общем-то, тело - без излишней девичьей привлекательности, каких много. Другого ждать не приходится. По-пути выясняется менструация. Блин, приспичило же... Но, надо, так надо. Я не брезглив, все-таки подруга. Женщина подо мной принимает миссионерскую позу; в ней принимает меня. Все у нас гармонично и искренне. Нахожу ее даже приятной. В общем-то, мне она, наверное, нравится...