В Гегеле есть что-то от Якова Бёме, а именно - что-то мистическое, замена понятия поэтическим образом либо таким понятием, которое никто, в том числе и сам Гегель, понять не может. Другими словами, имеется какой-то недочет в понятиях. А как говорится в "Фаусте" Гете,
"Коль скоро недочет в понятиях случится,
Их можно словом заменить".
Августин писал: "Темнота божественной речи полезна и потому, что порождает и производит на свет знания много истинных суждений, когда один понимает ее так, другой иначе". Следовавший за Августином Петрарка видел в темноте стиля "побуждение к вниманию и повод для благородного упражнения".
Маркс в предисловии к "Капиталу" писал, что "в главе о теории стоимости местами даже кокетничал характерной для Гегеля манерой выражения". Но это, разумеется, не значит, что в понятиях у Маркса здесь недочет. Напротив, у Гегеля этот недочет имеется, и потому он кокетничает совсем по другой причине, чем это делал Маркс. Кокетничанье Гегеля темными, неясными выражениями проистекает также не потому, что, как говорил Гераклит, природа любит прятаться, она не любит, чтобы ее открывали нечистому слуху в обнаженных выражениях. (В других фрагментах из Гераклита, если они переданы верно, говорится, что боги не любят, чтобы их открывали нечистому слуху в обнаженных выражениях.)
То, что есть у Бёме, у Гегеля и пр., вот это темное, мистическое, есть нечто родственное "божественной речи", писаниям и проповедям пророков. Метод пророчествования в корне отличен от метода научного предвидения. Пророк должен явить некое чудо, нечто принципиально необъяснимое, представленное в речи или поступке, другими словами, во всякого рода кликушествах, в чем-то таком, что исключает возможность однозначного и ясного толкования. Ибо однозначное толкование грозит пророку признанием его негодности - не в смысле несбывшегося пророчества, это еще полбеды. Пророчество, которое можно истолковать лишь однозначно, не есть действительное пророчество, даже если оно сбывается. В таком пророчестве выступает знание сути дела. Знанием сути дела обладают ученые, вообще знающие люди. А для пророков это знание совсем не обязательно. Жрец, поп, пророк должны скрыть, замаскировать суть дела, даже если она им известна. Ибо в сути дела и в знании этой сути выступает природа, а в пророчествах, кликушествах, в чем-то иррациональном, мистическом, необъяснимом выступает "божье знамение", чудо.
Гегеля читать тяжело именно из-за обилия мистической шелухи. Бывает, что из-за чтения Гегеля изо дня в день вообще перестаешь понимать что-либо, и лишь отложив его в сторону, забыв о нем, снова начинаешь понимать природу. В то же время остается в сознании и нечто от прочитанного, которое постепенно проясняется, проясняется и, наконец, выступает в виде основных законов диалектики. Вот это вот и есть то ценное, что необходимо взять из Гегеля. Другими словами, пока читаешь Гегеля - ничего не понимаешь. Отложил его в сторону - начинаешь понимать, в том числе и в прочитанном. И это в значительной мере из-за его манеры выражаться. А все дело в том, что многое у Гегеля и понять нельзя, каково бы ни было философское образование читателя. Ибо оно лишено понятия. Например, лишено понятия выведение одной логической категории из другой, выведение, происходящее независимо от объективного мира. Можно сколь угодно искусно давать дефиниции различным категориям логики, и тем не менее материалистической диалектики здесь нет, а следовательно, нет и понятия, за которое столь ратует Гегель. С другой стороны, при описании какого-либо материального объекта эти категории могут применяться как бы ненарочито, но тем более ясно и выпукло будет выступать перед читателем значение той или иной логической категории. К знанию значений категорий диалектики читатель будет приходить без дефиниций и без филиации понятий, без выведения одной категории из другой, искажающего действительность. Именно такое, гораздо более эффективное постижение диалектики дает изучение произведений Маркса, Энгельса, Ленина.
Не все, разумеется, у Гегеля столь неудобовариваемо, как описано выше. Но на всем (за исключением разве что писем) лежит в той или иной мере печать вышеуказанного недостатка. Сам этот недостаток, в свою очередь, имеет основание и оправдание, поскольку органическим образом связан с данной ступенью в истории философии, в ее развитии, т.е. с абсолютным идеализмом Гегеля.