И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле (Быт. 1:28)

В начале десятого я собрался и, буркнув на ходу:

- Я пошел, - убежал с участка.

Каждое лето мы с мамкой живем на даче. В дачном поселке много семей, одуревших от смога города, - они предпочтут духоте улиц свежий ветер свободы. Тут же, на соседней улице, живут мои друзья-одноклассники: Анька, Макс и Жека.

Вчера прошел ливень, сегодня на улицах грязь. Зато солнце удвоило норму, светит ярко-ярко. Я посчитал, что день станет удачным.

Перепрыгивая лужи и стараясь не поскользнуться на мокрой траве, я пробежал Березовую улицу и свернул на Яблоневый переулок. Тут же наткнулся на Жеку.

Тот заулыбался, поднял указательный палец вверх, прищурился, и шепнул:

- У меня есть... трубка! У пахана взял.

Темные синие глаза Жеки сияли.

- А табак ты взял? - спросил я.

- Какой табак! - Женька махнул рукой, - Пойдем коноплю курить! - он разговаривал так, будто выкрикивал вам что-то приятное, радостное, долгожданное. Кажется, что даже о потерянных деньгах он будет говорить весело и непринужденно.

Шло лето 1994 года, года, который окончится митингами в Чечне, после - войной. Лето года, в котором Борис Ельцин чувствовал себя более-менее здраво и не позорился, как в следующие времена. Лето года, в котором народ не знал слова "дефолт" и не знал, кто же такой Владимир Владимирович. Шел 1994 год - самый, пожалуй, насыщенный событиями и поучительный год в моей и, наверное, Женькиной жизни. Мне тогда было двенадцать.

- Ну? Так что? По конопле, а? - темные синие глаза говорили: "Давай же, Санек! Не подведи!".

Не забывайте, что конопля в том, девяносто четвертом, как и пиво, - табу.

Мы стояли на перекрестке Березовой улицы и Яблоневого переулка, и я ответил:

- Пойдем.

Трубку Женька засунул за джинсы сбоку, выпустил футболку, но при каждом шаге очертания чубука и чаши говорили мне, что первый попавшийся взрослый поймет, что мы прячем. Я сказал об этом.

Женька на это усмехнулся, ответил:

- Ты дурак! Это тебе кажется, трубка-то маленькая, - рассмеялся, подмигнул и побежал - прямо по грязи, по лужам. Я прыснул за ним, футболка развевалась от бега.

Мы донеслись до конца переулка, свернули влево, пробежали по тракторной колее, перепрыгнули маленький ручеек и остановились. Жека нагнулся, упер руки в колени и тяжело дышал. Я остановился рядом, в груди жгло, воздуха не хватало.

- Ну что? - спросил Жека.

- Будем звать остальных?

- Сами в омут придут. Мы лучше для них все приготовим, ага? Пошли.

Мы двинули.

"Омутом" называлось наше место. На самом деле это простая заводь там, где дачная речушка сворачивала на север, к городу.

Мы прошли бахчу, свернули, миновали поле винограда и зашли на луг. Длинные мокрые стебли травы доходили до пояса, хлестали, оставляя росу прямо на одежде; мои кроссовки булькали, захлебывались, а джинсы стали тяжелыми. Жека, словно и не замечал неприятностей, - постоянно смотрел по сторонам. Такая у него натура. "Любопытный мальчишка" - сказала о нем моя мама. Я так и не понял - нравился ли ей Жека или она имела в виду "любопытность", как черту характера.

Мы подходили к месту, где начиналась дорога к "Омуту" ("Черт дери! Это же Волчья Тропа!" - крикнул Жека с восхищением тогда, когда увидел ее в первый раз).

Тут Женька остановился. Он вытянул руку, задерживая меня и, кивнув на что-то за моей спиной, сказал:

- Тс-с-с... Тихо... не шевелись... не смотри... там кролик...

Я было замер на первых словах, но в конце фразы моментально обернулся.

Естественно, никого не увидел. Только трава, какие-то синие цветочки и лопухи.

- Ну вот, - обиженно сказал Женька, - Кролика спугнул... Жирного, - и, через пару секунд испытывающего взгляда, заржал, хлопнул меня по плечу, - Ну ты блин, доверчивый!

И, хохоча, двинул дальше.

Я обиженно смотрел ему в спину, хотелось просто помолчать, чтобы он извинился, но...

- Блин, Жека... Я тебе в жизни не поверю!

Тот расхохотался сильней:

- Дурачок, Алексашка, дурачок ты!

На берегу "Омута" еще в начале лета мы устроили своеобразный лагерь - выдернули всю осоку. Жека бегал за лопатой, и мы выкапывали камыш. Аня обещала принести семян газонной травы, чтобы засадить площадку. На земле мы положили большой плоский камень (который еле доперли из карьера), два бревна. Между ними Макс выкопал ямку для костра. Наш рай окружала ивовая посадка, а с самой древней ивы, как старческая лапа нависшей над рекой, мы ныряли.

К "Омуту" можно добраться только по одному безопасному проходу - Волчьей Тропе, поэтому мы не боялись, что кто-то из взрослых покусится на наше любимое место. Уходя, мы маскировали тропу ветками. Кроме как здесь, к заводи подхода не было. Тропу окутывали заросли шиповника, а просто так сквозь него не пролезешь. За шиповником начиналась Дубрава - довольно большая посадка дубов и акаций. Поговаривали, что там водятся кабаны, но они нам ни разу не встречались.

Мы шли по Волчьей Тропе, как друг мой сказал:

- Коноплю надо искать под акациями, - он низко пригнулся, съежился, и нырнул влево, к Дубраве, прямо через шиповник.

- Вот балбес, - сказал я, но не мешкал и полез следом за ним. Колючки цеплялись за футболку, царапали голову, руки, но плевать я на все хотел, - и следовал за Женькой.

- Откуда знаешь про акации? - спросил я, когда мы одолели несколько метров шиповника и теперь стояли, оглядывая себя. Я отделался тремя длинными царапинами на руках, а в футболке Женьки появились несколько рваных дырочек.

- Книги читаю.

Я сплюнул.

Мы бродили по Дубраве, искали коноплю, и разговаривали. Аромат листвы - прелой, прошлогодней, и свежей - омытой дождем, - напоминал что-то далекое и приятное, как мечта. Сухие веточки трещали под ногами, на джинсы налип какой-то сор, кусочки паутинки, катышки. Это все ерунда.

- Слушай, если поймаем кайф, то будем курить ее все время, а? - говорил Женька, а в темно-синих глазах мелькала насмешка, - Я слышал, от нее кайфуют так, что ржут. Прикинь, кайф до ржачки?

Я улыбнулся:

- Это наркоманы.

- Ну и мы ими станем! - парировал Женька, стряхнул с головы пару сухих листьев, - Что нам! Вся жизнь впереди, сначала станем, потом - бросим, а?

Я смотрел под ноги.

- А потом, когда бросим... - Жека приблизил лицо к моему, словно хотел что-то прошептать, но, зараза, испугал меня, громко закричав:

- Мы станем алкоголиками, Санек! Будем пить постоянно! Точно станем! Эх, жизнь! А? Вурдалак!

И, засмеявшись, уселся на землю:

- Шучу, шучу, дружище, - помолчал, огляделся, - Все, хорош. Нет тут конопли никакой, блин.

Я сел рядом. Подобрал старый, почти черный дубовый лист, посмотрел сквозь дырочки в нем на друга и ляпнул первое, что пришло в голову:

- Знаешь, Жека, во всем виноваты взрослые.

Его как током ударило:

- Да-да! - глаза задорные, словно он открыл какую-то веселую истину, и она перевернет мир, и сидел, улыбался, - Да! Взрослые!

Я кинул дубовый лист на траву и подумал, что Женька издевается и даже не скрывает этого.

Немного погодя, он спросил:

- Ты кем хочешь стать?

- Никем. Я хочу сидеть тут, - на меня вдруг накатила грусть - до "Омута" мы не добрались, сидим черт де в лесу, коноплю (да в конце то концов!) - и ту не нашли.

- Хочу просто сидеть, - повторил я.

Минуты три мы все-таки выдержали, после Женька поднялся, взлохматил волосы:

- Пошли, вон конопля, а ты даже не заметил, чертило, - он указал рукой, я посмотрел и увидел, - Ты знаешь, - он протянул мне руку, помог встать, - На счет взрослых ты прав. Что бы мы ни натворили, обвинят их. Или родителей, или школу. Или комитеты всякие, службы. Понимаешь?

Я покачал головой.

- Тогда читай книги, - ответил Женя.

Мы сначала надрали полные карманы конопляных листьев ("Только листья рви" - бурчал Женька). Потом решили, что этого мало и нарвали такой ворох, что пришлось завернуть в Женькину майку. Она стала похожа на узелок, который носят на посохах мультяшные путешественники. Удовлетворившись работой, мы в совершенном молчании пошли в "Омут". Только не лезли, как бараны, сквозь шиповник, а вернулись к началу Волчьей Тропы и пошли по ней.

На "Омуте" я первым делом вывалил все содержимое карманов на землю, на что Женька зашипел:

- Ты что! Ветром сдуть может!

Я пожал плечами, проворчал, мол, этих листьев еще мешок, и уселся на бревно. Вода плескалась внизу, под обрывом.

Женька начал подбирать брошенные листья:

- Костер разведи. Надо же ее как-то высушить, - и только теперь я почувствовал в голосе друга недовольство.

Возвращаться в Дубраву не хотелось, поэтому я насобирал немного веток поблизости и принес их. Друг уже волок камень к нашему кострищу.

- И как же, - я ссыпал дрова на землю, - Ты собираешься ее сушить? - помолчал, подбирая тон поехидней, и добавил, - Коноплю же сдует.

Женька сжал губы, но ничего не ответил.

Тут зашуршали ветки, треснул сучок и на Тропе показались Аня и Макс. Макс приобнял девушку за талию. Смотрелись, что и говорить, они мило.

- Во, - сказал Максим, - Я же говорил, что они здесь!

- Где бы нам еще быть, - пропыхтел Жека, двигая камень еще ближе к костру.

- Что он задумал? - спросила меня Аня.

Ей повезло не только родиться симпатичной, но и сохранить внутреннее обаяние. Чаще красивые люди (знавал такую одну) очень заносчивы. Они отталкивают многих. Аня же являла великолепие - редкое сочетание изящных форм и сообразительности не унижать других своей красотой.

- Собрался коноплю сушить, - сказал я и пожал плечами, мол, обычное дело.

- Что-о???

Пришлось объяснить Женькину затею ребятам. Аня выставила большой палец вверх, что означало - "Клево!", Макс усмехнулся и подошел к обрыву, глянул вниз:

- Чуть позже можно будет искупаться.

- Между прочим, - говорил Женька, устраивая камень около костра, - С помощью конопли древние люди вызывали духов.

Аня села на бревно напротив меня и ответила:

- Древние с любого наркотика так духов могли навызывать, что держись, - и улыбнулась.

Несколько минут стояла тишина, прерываемая лишь сопением Женьки, да шумом листьев нашей старой доброй ивы. Воздух был прозрачным, близость воды добавляла в него свежесть и запах реки - хороший и приятный. Маленькие волны бились о берег, вызывая звук похожий на шорох камушков, когда их перебираешь в ладони.

Я вздохнул.

- Жека, дай трубку, - сказал Макс.

- На, - Женька достал трубку, протянул ее другу, вытер пот со лба и принялся разжигать костер.

- Прикиньте, - сказал Макс, рассматривая трубку, - И сто, и двести, и триста лет назад такие трубки были. Это все пошло от индейцев.

- Они что, коноплю тоже курили? - спросил я и улыбнулся.

- Почему и нет? - поднял от костра голову Женька, - А запросто! Придут к ним в гости белые люди, они их коноплей понакурят, а те балдеют, и всякие вещи даром отдают.

- Ха, - сказала Аня, - Наоборот, Женечка. Белые индейцев дурили. А потом и выживать стали.

Женька опять прикалывается, подумал я.

- Дикая, блин, Америка, - подытожил Макс, - А вообще, как вы собрались сушить траву?

- Костер видишь? - сказал Женька, - Камень видишь? Вот сейчас на камень ее положим, костер камень разогреет и все будет как на сковородке.

Я усмехнулся.

Следующий час прошел довольно скучно. Женька матюгался - он сушил коноплю, но она норовила то сгореть, то улететь, то задымиться. Макс спускался к воде, крикнул, что после дождя она еще холодная и остался там кидать "лягушки". Мы с Аней играли в крестики-нолики, расчертив поле на земле.

В конце концов, Женька не выдержал.

- Черт! Хватит, ничего не получится! - он выглядел удрученно, лицо перемазано сажей, волосы торчат во все стороны, и только темные синие глаза притягивали - в них таилось что-то грустное и доброе.

Аня начертила крестик - поставила мне "вилку" - и повернулась к нему:

- Жень, давай дождемся углей, потом кинем туда листья, сгрудимся вокруг и надышимся дымом, а?

У Женьки брови полезли наверх, но он смолчал.

И мы сделали так, как сказала Аня.

Представляю, как это выглядит - четверо ребят, обнявшись за плечи, стоят на коленях у костра. Немного пригнулись к нему, будто желают заглянуть костру в сердце. Белый дым задерживается в волосах, поднимается вверх, растворяется в ивовых ветках, разносится ветерком. Плеск воды, шорох листьев, кто-то из ребят кашляет. Наверное, точно также давным-давно люди молились, приносили жертвы, заключали мирные договора. Я представлял, как они обнимаются, жмут друг другу руки, добрые, счастливые; все происходит (обязательно) - у костра.

В тот момент, стоя на коленях и обнимая одной рукой Аню, другой - Макса, я чувствовал, как нас что-то роднит. Возможно, в тот момент в моей душе рождались понятия любви, Бога, любви к ближнему и Богу. Дым был не таким едким, как от обычных листьев. Запах конопли обволакивал гортань внутри, был приторным и сладковатым.

Я закрыл глаза. Я принялся думать, а о чем же думают мои друзья. И в тот момент я был уверен, что мои друзья думаю то же самое, что думаю я. Такая удивительная цепь - как только ты что-нибудь подумаешь, все принимаются думать то же самое. Как только что-нибудь подумает кто-то из моих друзей, мы все принимается думать именно это.

Мне было хорошо.

Иногда какой-нибудь маленький уголек стрелял под кучкой листьев, и мы все едино вздрагивали. Рядом щебетала птица.

Аня чуть сильней прижалась ко мне, и в этот момент я услышал:

- И что мы тут делаем?

Я отпрянул, мне показалось, что заговорил костер. Потеряв равновесие, я зацепился за бревно и неловко упал набок, головой прямо Максиму в живот. Напротив меня уже вставал на ноги Женька и смотрел на Волчью Тропу:

- А вам какое дело?

- Хе-хе, - донесся смешок, - Дети нюхают коноплю. Ой, мальцы, родители вас с землей сравняют!

Я приподнялся на локте; справа от меня, одергивая платьице с цветочным узором, неловко поднималась Аня.

А в самом начале Волчьей Тропы стоял мужчина. Первое, что мне бросилось в глаза - это сапоги до колен, черные, но не блестящие, просто - черные. Высокий мужчина в черных сапогах, худой, как наркоман и с глубоко посаженными глазами. Я в ужасе смотрел на него, а ко мне прижималась Аня.

- Так что, дети? - голос мужчины был хриплый и высокий, словно курильщик вдруг заговорил женским голосом. Еще в голосе была одна нотка. Одна напугавшая больше всего остального нотка.

Нотка фальшивого добродушия.

"Мальчик, у меня дома много конфеток, хочешь, я тебя угощу?"

Меня бросило в дрожь.

- Что вам надо? - спросил Женя. Он отступил на шаг.

Я проклял себя за то, что не углубился в Дубраву и не нашел больших сучьев. Ну, вы поняли - больших, крепких палок.

Мужчина скрестил руки на груди - на белом свитере. Белый такой свитер, связанный вручную. Почему-то я вспомнил отца - на рыбалку он ходил в свитерах такого типа. Только темных.

- Эх, дети, дети, - покачал головой мужчина, - Конопля-то здесь дикая, от нее никакого кайфа не будет.

Женька поглядел на меня.

А я смотрел на мужика. Он стоял, будто вкопанный. Ноги расставлены, скрещены руки, эти долбанные запавшие глаза. Он казался неким судьей, возвышающимся над нами - маленькими и запуганными детьми.

- Дядь, - вдруг сказала Аня, - Можно, мы уйдем? - голос стал плаксивым-плаксивым, и мне стало стыдно за нее.

- Ну, зачем, - мужик улыбнулся, по цвету зубы напоминали мокрое дерево, - Я вам могу конопли дать. Хотите? - и он полез в карман.

Я поднялся, следом - Макс и Аня, к нам подступил Жека. И шепнул:

- Прыгаем в воду и уплываем.

- Нет, - шепнул Макс, - Мы не доплывем, тут далеко. Он нас по берегу догнать может.

Мужчина достал из кармана спичечный коробок:

- Если вы попробуете убежать, тогда я расскажу вашим родителям про коноплю. Их и вас посадят в тюрьму.

- Но конопля то дикая... - неуверенно сказал Женя.

Мужик улыбался:

- Иди сюда, мальчик, иди же... Не бойся, - и как-то странно выдохнул.

Мы стояли - вчетвером - и не знали, что делать. Совершенно не знали. И каждый боялся. Это я чувствовал так же, как чувствовал свой страх.

- Бежим!!! - вдруг заорал Женька, и мы, будто ожидая этого приказа, ринулись прямо на мужика.

Мы, конечно, сделали глупость. Нет, не в том, что побежали, а в том, что побежали, стараясь не столкнуться с ним. Если бы наши четыре тела врезались в этого маньяка (то, что он маньяк, никто не сомневался!), то мы столкнули бы его, повалили, ну а потом убежали!

Но...

Но мы бросились врассыпную, лишь бы оббежать мужика, и бежать по Волчьей Тропе, бежать домой - а там будь, что будет...

Я несся, будто за мной осыпалась земля, открывая преисподнюю; словно за спиной катилась многометровая волна. Помню, впереди мелькали лопатки Женьки, кто-то сзади дотронулся до меня. Я побежал еще быстрей.

Ветки хлестали по лицу, оставляя царапины; по волосам, выдирая клочки; по ушам, по телу, рвали футболку, но я бежал, бежал, бежал. В груди, казалось, лежал тяжелый шар, он болтался вверх-вниз в такт моим движениям.

Время остановилось.

По бокам - шиповник, зеленые ягоды, маленькие зеленые листочки. Кусты проносились, как один.

Вверху - я это чувствовал - голубое небо, солнце, отрабатывающее двойную норму, птицы.

Я бежал. Ноги бежали. Мир бежал.

Если бы я захотел остановиться - я бы не смог. Бег - это жизнь.

Я выбежал на луг - сзади остались деревья и кусты шиповника, Волчья Тропа. И тут же из высокой луговой травы показалась голова Женьки:

- Сюда, сюда! - он махал рукой.

Я пробежал десятка три метров и рухнул рядом с другом. Он уже махал кому-то:

- Сюда, сюда!

Он оставался стоять на коленях и смотреть. А я лежал и дышал, словно курильщик со стажем. Ко мне плюхнулась Аня. Она хрипела, волосы спутались, лицо стало красным, как будто кожа обгорела на солнце.

Минуты через две Женька прошептал:

- Где Макс?

Мы переглянулись.

- Макс, - сказала Аня бесчувственным голосом. И обняла меня.

Ее голова легла мне на левую руку. Я ей что-то сказал успокаивающим тоном. Она что-то ответила.

- Пошли, - дернул меня Женька за плечо, - Пошли, живей! Живей, увалень!

Я поднялся, осторожно положил Аню на землю и еще раз посмотрел на нее.

И вдруг понял, что нам всего по двенадцать. Что нам еще жить и жить. И Максу тоже! Я вспомнил то теплое чувство, которое охватило меня у костра, когда мы вдыхали дым конопли. Я вспомнил улыбку Макса, его постоянные колкости; вспомнил Аню - смех. Перед глазами пронеслась картина - как в начале лета она танцевала для нас троих - красивая, простая, в этом же платьице с цветочками. А на голове у нее красовался венок из одуванчиков. А Макс тогда подпевал, я даже...

-Пошли! - звук шлепка и звон в голове.

Я поднялся, покачнулся, но Женька поддержал меня.

- Пошли на кролика охотиться, - мой друг пристально смотрел на меня, ожидая - упаду ли я или чувство дружбы и долга пересилит.

Я не упал. Я пошел.

Жека выломал две палки.

Я набрал в карманы земли - кинуть в глаза.

Я снял истерзанную футболку, разорвал вдоль, разложил на земле и положил в центр камень, небольшой, но других не было. Завязал так, чтобы концы узлов остались достаточной длины. Крутанул вокруг головы. Материя выдержала. Все будет нормально.

Сейчас мне смешно подумать - два мальца против маньяка. Извращенца. Да какая разница. Но, вместе с тем, сейчас я с гордостью вспоминаю Женьку, Аньку, Макса. Мы выдержали. Мы не порвались, как гнилая, ржавая цепь, а остались крепкой цепью.

Мы старались неслышно пройти по Волчьей Тропе. Под ногами трещали эти чертовы сучки. Птицы пели, словно ничего и не случилось. Иногда они перелетали с дерева на дерево и шум нас пугал. Мне показалось, что стало темней. Тени стали как тени на детских рисунках - черные мазки.

Я старался вспомнить взгляд Женьки - тот, ну вы поняли, тот взгляд, где за темной синевой прячется грусть и добродушие. Взгляд Ани - она нас любила. Как друзей, как братьев. Взгляд Макса - умные карие глаза, он, когда говорит, всегда смотрит прямо тебе в глаза, или даже глубже - в душу.

Да, сказал я себе тогда, мы сможем. Мы сможем.

Женька прошептал:

- Пока мы тут плетемся как... Мужик то думает, что мы на дачи побежали! Торопись!!!

Мы ринулись по тропинке, я начал раскручивать пращу, Женька хотел передать одну из палок мне, но я выронил.

И с криками вбегаем в "Омут"...

Тот урод в белом свитере повернулся - он около нашей ивы. Он привязывал Макса, когда мы влетели.

Мужчина (я даже не знаю, как его звали) смотрит на нас и выставляет вперед нож. Макс извивается и сбрасывает веревки, Женька замахивается и рубит палкой... воздух. Мужик уворачивается, успевая резко ткнуть вперед. Женька, мой друг Женька, пробегает мимо, спотыкается о бревно и со всего маху падает лицом вниз. У мужика в руке что-то красное.

Я раскрутил свое оружие, ткань разорвалась, и камень вырвался...

Я похолодел, но!

Но камень попал мужику точно в голову. Тот ухнул, выронил красный блестящий предмет, схватился за челюсть. Взгляд стал бешеным, и этот ублюдок бросился на меня! Я отскочил, попытался поставить подножку. Почувствовал запах из его рта - так пахнет тухлое мясо и гнилые зубы.

Мужик упал. Рядом со мной. Он просто ухнул на землю, как мешок с песком, брошенный с высоты. Я отполз, привстал. Оказывается, промелькнуло в голове, у свитера есть узор на спине. Алый и непонятный. Хотя приятный, с округлыми краями, небольшой такой узорчик.

Клякса, понял я, клякса-клякса, и мне захотелось промокнуть её, убрать с белого свитера.

И Макс всадил нож во второй раз.

Чуть позже прибежала Аня.

Женька смотрел на меня - его темные синие глаза что-то хотят мне сказать, что-то он хочет мне передать, не словами, а взглядом. Он едва улыбается, сжимает губы, но кровь все-таки проступает.

Макс что-то орет.

Аня оттаскивает меня.

Макс что-то орет.

Помню я, что мы несем Женьку рядом с виноградниками - он тяжелый, горячий. Я иду задом наперед, несу его, подхватив под руки, чувствую, что он смотрит на меня. Макс ухватил Женьку за ноги. Аня плачет, поддерживает нашего друга за руку. Мне кажется, что и я плакал. Возможно - и Макс.

Помню, что в районе живота Женьки кровавая клякса - только больше, чем у того мужика...

Помню, что бока Женьки ободраны - раны от колючего шиповника.

И еще я помню, что Макс все время повторял:

- Ровней держите его! Да блин! Ровней!!!

Нас заметили издалека.

И когда мы проходили бахчу, прибежали дачники, взяли Женьку, перевязали его.

Вскоре приехала "скорая".

Мы хохотали, вспоминая эту историю потом, когда Женька вышел из больницы. Был октябрь - середина осени, - мы вчетвером сидели у меня, играли в карты и смеялись.

Но, даю голову на отсечение, каждый из нас, оставаясь один, вспоминает тот день со страхом.