Трояновский Игорь Дмитриевич : другие произведения.

Затмение или Испорченный телефон

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чтоб пережить судьбы превратности Ищите юмор в неприятностях.


   ЗАТМЕНИЕ
   ИЛИ
   ИСПОРЧЕННЫЙ ТЕЛЕФОН
  
   (повесть-анекдот)
  
   Генерал-майор Кот был мужик крутой. Ох, крутой! Командиров полков драл, как коней колхозных. И когда было за что, и когда было не за что - тоже. Профилактика - великая вещь. Да и чего там стесняться-то? Шутка ли? Командир дивизии! На высокую должность его выдвинули, в демократию играть, что ли? Гнилую интеллигентщину разводить? Нет! Чтобы большой корабль течи не давал - все гайки должны быть закручены. До упора. Его самого-то, кто-нибудь пожалеет? Сейча-а-ас... Чуть что - иди сюда, генерал! На ковёр. А командарм - не Арина Родионовна, не выбирая выражений, так оттянет - подтяжки на брюках провисают. И, ведь - на пользу! Да, стыдно бывает, обидно... Но бодрит, подзаряжает, добавляет энергии и изобретательности в предъявлении требовательности к подчинённым.
   В общем, доля генеральская - не сахар. Совсем не то, что думают себе некоторые лейтенанты. Генералами, ведь, не рождаются. Пока из лейтенантов в генералы вылупишься - ох, натерпишься... Вот, уж, поистине - не поле перейти. А результат? И погоны, вроде, золотом шитые, и штаны, вон, с лампасом, а нервишки, глядишь, шалят и здоровьишко - не богатырское, и весь боевой путь - на роже - как на стенде, в комнате боевой славы...
   Генерал имел обиженный вид боксёра. Безгранично преданного спорту неудачника. Со всеми зримыми результатами безрезультатности своего спортивного фанатизма. Криво рассеченная бровь создавала впечатление, что он постоянно подмигивает кому-то правым глазом. Крутой настырный лоб надежд на взаимопонимание не оставлял. Из под перебитого в юности острого с горбинкой носа стекали к тренированному подбородку сивые прокуренные, неухоженные усы и тонкогубый высокомерный рот. Глаза смотрели колко, неприветливо. Служебные генеральские глаза. Из тысячи дел они привычно вычленяли и брали на контроль главное.
   А выбрать нынче было из чего - хватало работёнки в дивизии. Соединение вне плана выводилось из Германии в Союз. Всё планирование, чёткое, строгое, продуманное до мелочей, подписанное и утверждённое летело к чёртовой матери. Эшелоны, паромы, вагоны, самолёты, материальные запасы, экология, семьи офицеров и прапорщиков, передача недвижимости братьям-демократам... Проблем - выше крыши! И весь этот бардак, как принято в Красной Армии, в кратчайший срок. А срок определил лично дорогой товарищ Шеварднадзе. Умница и демократ. И если уж он поставил закорючку - закон.
   И все бы ничего, войскам к штурму не привыкать. Вся служба - сплошной штурм. На крике, наказаниях, матюках... Но бесили политические органы. Этим лоботрясам в мирное-то время делать нечего. Знай, протоколы пиши да сплетни собирай - кто с кем спит, и о чём в постели речи ведёт. А сейчас и подавно - зачехляй авторучки и жди, когда поезд на Москву прогудит. Так нет! Ищут работу себе и другим покоя не дают. Член Военного Совета Армии предписывает кодограммой:
  
   " ЗАВТРА, ТАКОГО-ТО, ТАКОГО-ТО, В 10.00 ПО МЕСТНОМУ ВРЕМЕНИ ПРОИЗОЙДЁТ ПОЛНОЕ ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА. ВО ИЗБЕЖАНИЕ РАЗГУЛА РЕЛИГИОЗНЫХ ПРЕДРАССУДКОВ И КРИВОТОЛКОВ СРЕДИ ЛИЧНОГО СОСТАВА ПРЕДЛАГАЮ:
  
      -- ОРГАНИЗОВАТЬ И ПРОВЕСТИ РАЗЪЯСНИТЕЛЬНУЮ РАБОТУ С ЛИЧНЫМ СОТАВОМ ПОДРАЗДЕЛЕНИЙ И ЧАСТЕЙ;
      -- ПРОСМОТР ДАННОГО АСТРОФИЗИЧЕСКОГО ЯВЛЕНИЯ ПРОВЕСТИ ОРГАНИЗОВАННО, В СОСТАВЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЙ ПОД РУКОВОДСТВОМ СООТВЕТСТВУЮЩИХ КОМАНДИРОВ И ПОЛИТИЧЕСКИХ РАБОТНИКОВ..." - и так далее.
  
   Маразм! Две недели до отправки первого эшелона, а дивизия в полном составе в закопченные стёклышки пялится на солнечное затмение. Вот и выбирай тут главное...
   А куда денешься? Будем наблюдать. И докладывать о выполнении по команде. С Военным Советом Армии, особенно с его Членом, шутки чреваты.
   На служебном совещании с командирами частей генерал увесистыми фразами отбомбил за низкую исполнительность двух вытянувшихся в струнку подполковников, поставил задачи на завтрашний день, а под конец сообщил:
   - ...и последнее. Завтра, товарищи офицеры день не совсем обычный. Произойдёт полное солнечное затмение. Поскольку такое происходит раз в сто лет, сегодня вечером следует провести с солдатами разъяснительную работу, чтобы не было никаких религиозных толков и прочего суеверия. Объяснить, что это такое явление, когда Солнце, Луна и Земля оказываются на одной прямой и мы попадаем область тени, отбрасываемой Луной. Ну, я думаю, мне можно не объяснять вам это... Затмение произойдет в 10.00. А посему, постройте личный состав на плацу, дайте каждому бойцу светофильтр, на худой конец, закопченное стёклышко, и пронаблюдайте это событие. Потом - развод и - за работу. Предупреждаю. К проводимому мероприятию не должно быть легкомысленного отношения. Оно на контроле у Члена Военного Совета. К кому-нибудь из вас обязательно заеду, проверю.
   В помутневших глазах подчинённых генерал тотчас ощутил немое сопротивление. Разглядывать в 10.00 солнечное затмение - значит полдня убить ни на что, в то время, как работы у каждого - непочатый край. Но перечить в армии не принято. Командиры частей сидели хмуро, но молча. Только полковник Старченко позволил себе ехидно скривить губы. Командир артполка. Самый опытный и строптивый из командиров полков. Всегда ответит "есть" и сделает по-своему. Генералу даже показалось, что он услышал, как Старченко шепнул сидевшему рядом командиру мотострелкового полка: "Не забудь проинструктировать по мерам безопасности при обращении с битым стеклом..."
   Горячей волной раздражение поднялось в груди командира дивизии. Требовалось немедленно поставить на место смешливого полковника.
   - Товарищ полковник.- раздельно и неприязненно отчеканил генерал,- Вы находитесь на служебном совещании. У командира дивизии. Не в театре. Не в цирке. Я вам не анекдоты рассказываю!
   Старченко поднялся со стула. Это был крупный, красивый мужчина. Солидный. Осанистый. Породистый. С львиной гривой густых седеющих волос. Он спокойно положил в карман записную книжку и низким уверенным голосом ответил:
   - Если не улыбаться, товарищ генерал, то остаётся только зарыдать. Полдня уйдёт на это политическое сибурдэ. А когда же выполнять поставленные на день задачи?
   - Какое там ещё сибурдэ? - не понял генерал.
   - Старательная имитация бурной деятельности, товарищ генерал.
   Крупная холёная голова начальника политического отдела дивизии полковника Малькова медленно перекатилась с правого погона на левый. Спокойный презрительный голубой взгляд. Пренебрежительная холодная усмешка в изгибе полных поролоновых губ. Ленивая угрожающая реплика:
   Рекомендация Члена Военного Совета Армии для вас, извините, сибурдэ? Так вы изволили выразиться? Боюсь, вас могут не понять, товарищ полковник...
   Старченко смолчал. Он давно уже вышел из возраста, когда его можно было перепугать посулами служебных неприятностей. Однако, явный намёк на то, что его слова сегодня же будут переданы Члену Военного Совета в восторг его не привёл.
   Снова строго и резко заговорил генерал:
   - Вам, товарищ полковник, найти время для выполнения поставленных задач? Вы что первый день в армии служите? Принцип со времён Куликовской битвы один - ночь корми, к утру зарежь!
   - Товарищ генерал, до отхода первого эшелона - две недели. У офицеров и прапорщиков дома ещё, извините, конь не валялся. А им не мешало бы позаботиться об отправке семей. Вместо этого они у меня день и ночь на службе. Кормят и режут. Коэффициент бесполезного действия при этом асимптотически приближается к единице.
   Тут командира дивизии буквально взорвало:
   - Товарищ полковник! Можно подумать, что вы со своими офицерами и прапорщиками уезжаете, а я остаюсь здесь! - прорычал он, вскакивая с кресла, и по ноткам обиды в его голосе можно было догадаться, что остаться он был бы не прочь,- И у меня дома всё точно так же как у вас. Уже почти тридцать лет - жена - вдова, дети - сироты. Зато вот! - он шлёпнул себя ладонями по лампасам, - генерал!
   Старченко не сдержался и снова улыбнулся. Генерал, вдруг, потух. Понял - смешон. Негоже генералу орать, материться, руками размахивать - не лейтенант, слава Богу! Он взял себя в руки, заставил вернуться в кресло и с ледяным спокойствием процедил сквозь зубы:
   - Человек постоянно и без причин улыбающийся, товарищ полковник, наводит на печальные размышления. Выражаю вам своё неудовольствие. Садитесь. Если вопросов больше нет - все свободны.
   Вопросов не было. Командиры полков, начальники родов войск и служб, заместители, не торопясь, чётко соблюдая субординацию, покинули кабинет. Чуть задержался начальник политотдела. Проницательно-холодно взглянул в лицо командиру. Разговор со Старченко он не считал исчерпанным, однако наткнулся на каменно-невыразительный взгляд генерала. Понял - всё, сегодня больше никаких разговоров. Пожал плечами. Вышел.
   Что греха таить - не любили друг друга командир и начпо. Хотя и одно дело, вроде бы делали... Один стремился к единовластию, второй - к самостоятельности. Ни лишнего слова, ни вопроса, ни просьбы. Всё понимали с полувзгляда, но гармонии в этом понимании не было.
   Оставшись один, генерал тяжело поднялся. Прошёл по кабинету. Запер двери на ключ. Вскрыл служебный сейф. Мигнула над дверью лампочка сигнализации, но ревун смолчал - дежурный по штабу был в курсе - комдив у себя. Он извлёк из сейфа бутылку коньяка, посмотрел красивую искристую жидкость на свет. Печально улыбнулся.
   Хорош! Армянский. Здесь, на чужбине, такого днём с огнём не сыщешь. А вот, выпить не с кем... Такова участь военачальника. И как это было раньше, до исторического материализма? Генералы, говорят, и с поручиками на брудершафт пивали? И дистанцию умудрялись держать. А нынче и с замом не чокнешься. По душам не поговоришь. Единоначальник - это одинокий начальник - ни друзей, ни приятелей, одни сослуживцы. А как хотелось бы с кем-нибудь на "ты"... Ну хоть с кем-нибудь! Нет, нельзя. И люди не те, и отношения. В обиходе только "вы", "есть", "так точно", "никак нет", "смирно", в крайнем случае - "вольно", не более. Иначе ни лампасов, ни папах с красным верхом не видать, как своих ушей.
   Привычно, по-русски, скривив рот, генерал высадил стакан до дна.. Откинулся на спинку кресла и равнодушно скользнув взглядом по плитке шоколада, затаил дыхание. Сладкая терпкая истома, расслабляя тело и душу пролилась в руки, в ноги, в сердце... Приятный букет отвлекал от тяжелых мыслей.
   Генерал плеснул ещё коньяку в стакан. Задумчиво и чисто машинально взглянул на стул, где несколько минут назад сидел командир артполка.
   Не так уж и неправ был он. Этот полковник. Как ни верти, Родина в очередной раз подставила ножку человеку в погонах. Где уж тут ночь кормить, а к утру резать... Да-а-а. Слаженная, полнокровная, высокообученная боевая дивизия совершала предсмертную конвульсию. Выводилась в Союз для расформирования. Только дурак мог по этому поводу сказать, что это традиционная русская глупость. Любой мужик, хотя бы раз в жизни надевавший кирзовый сапог на ногу, определённо знал - предательство, вредительство, подлость. Но - поди, заяви. Молох перестройки, повальный пацифизм - сила, которая перемелет в пыль. Чёрточки между двумя датами не останется. Да и подчинение - это, ведь, в крови. Сколько десятилетий беспрекословного повиновения, беспредельной преданности, неукоснительной веры - это, как ни верти, воспитание, система, традиция. Вот и ведём на эшафот сами себя. Харакири по-русски. А не размышлять, не сомневаться - тоже невозможно. Дивизия - не взвод, не рота. В Союзе - ни жилья, ни гарантий какого-либо устройства. Тысячи семей. Безработные жены. Обездоленные дети. Это ясно каждому лейтенанту. От этого жесткие устоявшиеся служебные связи начальников с подчинёнными начали рваться. Под напором лжи, наплевательства. Истинно ленинская революционная ситуация. Начальники не могут. Подчиненные - не хотят. Офицеры выходят из повиновения. Пьют. Жены устраивают истерики в кабинетах начальников. Пишут письма во все инстанции. А что им можно объяснить? Политическая необходимость? А им плевать на неё. На нас смотрит весь мир? А на англичан, американцев - не смотрит? Почему они не торопятся? Мы, русские великий, великодушный народ? Великодушный по отношению к кому? Ведь им жить негде. И так с каждым высоким политическим постулатом. Недавно большой армейский чин приехал в полк к Старченко поработать в массах. Собрал женщин, стал втолковывать им, мол, не надо скандалить, жаловаться, создавать нервозность. Всё равно будет так, как решил товарищ Щеварднадзе. Дык одна языкастая умненькая майорша так умело и последовательно загнала его в угол - ни пикнул. В результате - майора досрочно откомандировали в Союз. А что делать? Удержать дисциплину и повиновение сейчас можно только жестокостью, обещанием ещё больших трудностей и неудобств. Требовательностью, доведённой до предела.
   Генерал щёлкнул зажигалкой. Жмурясь, прикурил красивую сигарету. Дыхнул облаком. С удовольствием. Он почувствовал, почти физически ощутил, как начала раскручиваться пружина, взведённая им на совещании. Дивизия пришла в движение. Ей некогда задумываться и размышлять. Она работает. И завтра утром уже появятся зримые результаты её работы. Вот он и заедет к этому строптивцу. К Старченко. И проверит, каков коэффициент его бесполезного действия.
   Только так, - подумал генерал и отхлебнул коньяку из стакана.
  
   * * *
  
   Полковник Старченко был человеком сложным. Дерзкий и тяжелый по отношению к начальству, он совершенно нетерпимо относился к этим же своим качествам, когда они проявлялись в подчинённых. В полку он был царь. Все знали, можно свернуть кукиш в кармане, про себя попререкаться, на досуге порассуждать, что, дескать не прав командир в том-то и том-то, но ни звуком, ни взглядом, ни жестом не показать этого командиру. Иначе - беда. Опыт был.
   Во время служебных совещаний в кабинете стояла гробовая тишина. Даже стулья скрипеть не смели. Командиры подразделений только записывали, вскакивали, как ошпаренные, услыхав свою фамилию и произносили три незамысловатых слова: "есть", "так точно" и "никак нет".
   - Серебровский, - Старченко хмуро взглянул на командира второго дивизиона.
   - Я, - подскочил со стула майор, - вытягивая руки по швам.
   - Предупреждаю вас, товарищ майор, что если в карауле ещё раз повторится такой бардак, как сегодня, начальником караула будете заступать лично вы.
   Серебровский молча сопел, глядел преданно, командиру верил. Пообещал - сделает.
   - Захожу утром в караульное помещение, продолжал Старченко, - двери - настежь. Бодрствующая смена дрыхнет. У оружия - никого. А лейтенант этот ваш ненормальный... как его?
   - Лейтенант Есаков, товарищ полковник, - пробормотал Серебровский.
   - Так вот, этот ваш Есаков, представьте, сидит. Спиной ко мне. Ни доклада, ни полдоклада. На ушах японский дебильник. Очи закатил - балдеет. Нюх потерял окончательно. Я его предупредил и передаю вам. Сдам на лечение в пятнадцатое отделение. Шизофреники должны быть в дурдоме, а не на боевом дежурстве. И я это сделаю. А в караул будете ходить вы. Готовьтесь.
   - Есть, - Серебровский командиру снова верил. Старченко слов на ветер не бросает.
   - Садитесь.
   Старченко окинул взглядом присутствующих - кого и за что ещё вздрючить? Но раздражение, которым наградил его командир дивизии, уже как будто улеглось. Ставить задачи на завтра смысла не имело. День был сломан. Единственное, что следовало довести до командиров подразделений, это организация занятия по наблюдению солнечного затмения. Вспомнив об этом он снова саркастически усмехнулся и приказал:
   - Завтра построение полка в девять ноль ноль. На строевом плацу. Форма одежды зимняя, повседневная, для строя. Офицеры - в фуражках. Вместо политзанятий будем наблюдать солнечное затмение. Солдат оденьте поприличнее. Командир дивизии обещал в полдесятого нас посетить. Затмение произойдет в десять. Ну а чтобы время даром не терять, проведём строевой смотр. Посмотрим внешний вид, проийдёмся торжественным маршем, песенку строевую споём. А заодно и затмение посмотрим. Работу с войсками проведите - чтобы никакой религии, апокалипсисов там и прочее. Понятно?
   Всем было всё понятно. Смотр, так смотр. Приказ фюрера - закон для Ганса. Лишь бы побыстрее да поцелее выскользнуть из кабинета.
   - Все свободны, - Старченко нажал на пульте громкоговорящей связи клавишу "зам по тылу"
   Зашипел динамик.
   - Слушаю вас,- Сергей Фёдорович, - ответил заместитель по тылу.
   - Зайди, - коротко бросил командир.
   Через несколько минут в кабинет аккуратно постучавшись, вошёл зампотыл. Среднего роста, Рыжий, как апельсин. Кудрявый. Поджарый. Подполковничий мундир - с иголки. Сапоги - со скрипом, каблуки - на конус, с кавалерийским выпендроном. Фуражка - шире плеч, как у морского капитана. Весь он дышал здоровьем, сознаньем собственного достоинства, французским одеколоном. Не офицер - королевский пудель!
   - Что там у нас сегодня на ужин, спросил командир, чувствуя, как лёгкие заполняются сладковатым империалистическим запахом, источаемым зампотылом.
   - У нас, то есть здесь, - зампотыл указал правым мизинцем на дверь комнаты отдыха командира полка и интеллигентно улыбнулся, затаив в глазах хитринку.
   - Ну не в солдатской же столовой -, раздражаясь его приторностью, ответил Старченко.
   - Спирик-с, - загнул палец зампотыл, - картошечка с маринованным укропом, - загнул второй, - тушёночка, грибочки имеются, ну и там, пиво, лимонад...- он махнул рукой, перестав загибать пальцы.
   Старченко удовлетворённо качнул львиной гривой.
   - Добро. Организовывай. Всех замов ко мне пригласи, он взглянул на часы, полчаса хватит?
   - Вполне, Сергей Фёдорович. Галина накроет...
   - Нет, - перебил его командир, пусть лучше кто-нибудь из твоих приближённых прапоров.
   Зампотыл удивлённо поднял бровь, но глаза смотрели понимающе.
   - Сегодня и замполит будет?
   - Я сказал всех...
   - Понял, ухожу.
   - Давай, Николай Иваныч. Сам не забудь придти.
  
   * * *
  
   Командир второго дивизиона майор Серебровский выглядел не по годам молодо. Словно всё ему не по чём. Тяготы службы. Хроническая нелюбовь начальства. Сварливая жена. Трое детей... Правильные черты лица. Чистый без морщин лоб. Густые вразлёт брови. Вечновесёлый, уголками вверх рот. Ладная фигура. Красавец-мужик. Лишь в серых широкопосаженных глазах, если пристально приглядеться, можно было разглядеть смертельную, непроходящую усталость. Наэлектризованность. Нервозность. Ежесекундное ожидание неприятностей. Но внешне это проявлялось лишь в минуты потери концентрации очень неприличным, отталкивающим жестом. Быстрым мелким движением указательного пальца он чесал себе за ухом, словно шелудивый пёс, вычёсывая вшей, бьющий себя лапой по уху. А было от чего зачесаться. Жизнь и служба задолбали его уже вдребезги. Ведь был раньше - человек, как человек - начальник штаба дивизиона. Работал с одними бумажками. Подчинённых - всего двое, и те - офицеры. Домой приходил со службы вовремя. Нареканий по службе не имел А тут предложили вышестоящую должность и, чёрт попутал, согласился. Власти захотелось. Вот и получил. Двести сорок душ посадил себе на шею. Черт бы их побрал, всех вместе и каждого в отдельности. Все двести сорок только и норовят - кто напиться, кто украсть, кто подраться или ещё какую-нибудь гадость отчебучить. Червонец к окладу прибавили, а нервов вытягивают на всю твою тысячу! Присвоение очередного звания задержали, дескать, заслужи. Ну как тут ещё заслуживать? И так на службе от зари до зари. Домашние уже забыли как он и выглядит- то. Когда младшенького на ноге последний раз качал - дай Бог памяти. А чтоб ту ногу на жену закинуть - и думать забыл. Только голова подушки коснулась - сразу сны про голубое беззаботное детство одолевают.
   С тяжелым сердцем вошёл он в штаб дивизиона.
   - Товарищи офицеры! - подал команду начальник штаба.
   Командиры батарей, собранные на совещание и заместители лениво поднялись со стульев. Видно было, что собрал их начштаба не пять минут назад. Добрый час, наверное, томились, дожидаясь его с совещания у командира полка. Разомлели.
   - Сидите...- махнул он рукой. Но только после того, как последняя задница в штабе оторвалась от стула.
   Серебровский уселся за стол начштаба. Соскучился лицом. И в это время предательский палец зашкрябал по уху.
   - Так...Четвёртая батарея, спортгородок порезали весь?
   - Да, - солидным баском отозвался комбат, необъятный капитан Галиулин, - порезали, сложили, машину для вывоза на свалку на завтра запланировали. Только, товарищ майор, сегодня немцы с переводчиком приезжали. Они говорят - не надо на свалку металл вывозить. Они приедут, сами заберут и ещё деньги на счёт части перечислят за металлолом...
   - Не велено, - ответил Серебровский, - вот когда немцы с переводчиком будут командовать полком, тогда будем выполнять их команды. Командир полка приказал - на свалку!
   - Глупо, - пожал могучими плечами Галиулин, - со свалки они всё равно вывезут, только бесплатно...
   - Не наше дело. Нам приказано очистить территорию и мы очистим. Будем вывозить, -равнодушно проговорил командир дивизиона.
   Галлиулин вздохнул и сделал пометку в записной книжечке мощной рукой, в которой и авторучки-то видно не было.
   Галиулин был могуч. Тяжел. Очень внушителен. Бывший десантник. Афганец. Из тех, кому не требуется особых стараний для того, чтобы внушить подчинённым стремление беспрекословно повиноваться. При этом был он симпатичен, добродушен и иронично смешлив. Однако малейшее "не так" высекало в его коричневых татарских глазах такую челубеевскую искру, что желание пререкаться или что-либо доказывать отпадало само собой. Поэтому батарея у него была послушная. Голоса он никогда не повышал. Даже матерные фразы, которыми так блистательно жонглировали некоторые офицеры, он обиходе чаще всего заменял универсальной связкой "турум-пум-пум". Его громадная фигура, мощная поступь и трубный голос, казалось спокойно и деловито говорили: нет, старик, Дарвин, ты не прав. Не от обезьяны. От слона! Так его и звали. Правда за глаза.
   БС-4. Что означало - боевой слон четвёртой батареи.
   - Хорошо-о-о- протянул Серебровский, - теперь пятая батарея, - он поискал глазами комбата пятой, но вдруг зацепился взглядом за комбата шестой батареи старшего лейтенанта Косаря и словно заново пережил позор и унижение, испытанное в кабинете Старченко, - От-ставить, - произнёс он, заряжаясь гневом. - Косарь, ты думаешь когда-нибудь заняться воспитанием своих лейтенантов?
   Тот секунд пятнадцать сидел неподвижно, сосредоточенно разглядывая висевший на доске документации график отпусков, затем медленно и тяжко вздохнув, поднялся, продолжая молча рассматривать график.
   Это был невозможный человек. До чего ж обманчива внешность. Статный, симпатичный, аккуратный, с неглупым взглядом офицер внутри был полным валенком. Тупой, бесхребетный, медлительный и о-о-очень ленивый. Командовать своей батареей он не умел и потому не любил. Сам, не проявляя никакой инициативы, указания, получаемые от командира дивизиона, выполнял с такой бешеной энергией, что Серебровскому казалось, легче сделать десять раз самому, чем один раз заставить шевелиться Косаря. Инертный, заторможенный, постоянно внутренне отсутствующий, он был вечной мишенью для шуток и насмешек среди офицеров. Между собой те звали его и гуманоидом, и отвинтистом любого дня, и наконец, просто "тормозом".
   - Было у командира дивизиона три тормоза, два обыкновенных и один - горный... - хихикнул командир пятой батареи шустрый, быстроглазый старший лейтенант Родец, намекая на трёх комбатов.
   Косарь неспешно отвёл взгляд от графика отпусков, взглянул на Серебровского и бесцветным голосом спросил:
   - В каком смысле?
   - А в этом самом, - исчерпывающе ответил Серебровский.- если сегодняшний бардак в карауле повторится, начальником караула будешь заступать ты. До каких пор Старченко будет передавать мне приветы от твоего Есакова?
   Косарь посопел немного и сказал равнодушно:
   - Не возражаю...
   - А ты возрази! Возрази, мать твою! Или лучше, отодрал бы своего Есакова, как уборщицу. Хоть раз в жизни! А ты вместо этого целуешь его в задницу по три раза в день, перед приёмом пищи. Как, впрочем, и всех остальных... Поэтому лейтенанты твои и оборзели и делают всё что им захочется. Ну что за батарея? Каждый хрен - себе кондуктор. И за каким дьяволом там комбат? Не понимаю. А Есаков - самый охреневший в боях за Родину! Старченко клятвенно обещал сдать его в дурдом.
   Косарь ещё с полминуты переваривал услышанное. Потом не спеша запустил руку во внутренний карман кителя, достал оттуда свёрнутый вчетверо стандартный лист, разгладил его и подал командиру со словами:
   - Ну что я с ним могу сделать?
   Серебровский взял лист в руки и прочёл вслух.
   - Командиру батареи. Рапорт. Прошу Вашего ходатайства перед вышестоящим командованием об освобождении меня от несения караульной службы и боевого дежурства в связи с тем, что я сошёл с ума. Лейтенант Есаков. Дата. Подпись.
   Теперь пришла очередь Серебровского надолго замолчать. Указательный палец нещадно драл ухо.
   - Н-н-ну, что ж-ж-ж,- наконец, проговорил он, - зачёт! - и, протянув рапорт начальнику штаба сказал, - Дмитрич, сохрани. Когда этому придурку понадобится аттестация на выдвижение - подошьём в личное дело.
   Серебровский посмотрел на часы и безнадёжно махнул рукой.
   - Садись, Косарь. Родец, канализационный стояк пробили?
   - А-А, отрицательно помотал головой командир пятой батареи и показал в идиотской улыбке ослепительные негритянские зубы.
   Серебровский пристально посмотрел на него. На мгновение задержал взгляд на глупой физиономии и, вдруг, врубившись спросил:
   - Не понял? Опять пьяный?
   Родец - добрый малый. Самый молодой из комбатов. Вчерашний взводный. Служака до мозга костей. Смышленый, грамотный офицер. Исполнительный, как робот. Но борзый до самозабвенья. И пьяница. Весёлый ухарь. Своим восхитительным нахальством он частенько ставил в тупик командира дивизиона. Но многое прощал ему Серебровский только за то, что этому раздолбаю можно было без тени сомненья поручить всё что угодно. Как Иванушке-дурачку. Хоть Вашингтон к утру взять. И всё будет исполнено. Как в сказке. Без героических усилий. Так уж лучше было иметь десяток таких Родцов, чем одного Косаря.
   - Ну не пьяный, а слегка под шоффе, - нахально ухмыльнулся Родец, - чего и Вам от всей души желаю.
   Сказав так, он пошарил рукой в своём дипломате и, перегнувшись через стол, поставил перед командиром дивизиона бутылку "Наполеона".
   Мгновение Серебровский размышлял - взорваться или сдержаться? Наконец, плюнул и спросил:
   - С какой радости?
   И только теперь, мельком взглянув на замполита, он вспомнил. Ещё утром перед разводом, замполит напоминал ему - у Родца день Рождения. Надо бы поздравить.
   Но на разводе забыл и сей час еле вспомнил.
   - День Ангела, - радостно доложил Родец.
   Серебровский ещё секунду колебался, затем покосился на начальника штаба. Тот кивнул. Поднялся. Звякнул связкой ключей. Решительно вскрыл сейф. Энергично запустил туда обе руки и аккуратно поставил рядом с коньяком шесть стопок, банку консервов и лимонад. Взглянул на командира и спросил:
   - Разрешите команднуть?
   - Нет, вдруг спохватился Серебровский и ворчливо-поощрительно пробурчал, покосившись на Родца, - с этим пьяницей проклятым, чуть не забыл. Самое приятное. Завтра - строевой смотр. В 8.30 дивизион - на плацу. Форма повседневная. Без оружия. Но быть готовыми - в любой форме. Смотрит командир дивизии. А поскольку это указание Военного Совета Армии, не удивлюсь, если подъедет и командарм. В общем, всё посвящено солнечному затмению. Обезьян проинструктировать, что затмение - это не светопреставление, не апокалипсис и не Армагеддон. В общем, без религии чтобы. Ну не знаю, как с затмением, а то, что за внешний вид нам, по обыкновению, ввалят, как коням колхозным - факт! Так что - готовьтесь. Сегодня пока не подготовимся к смотру, спать не ляжем. Жду ваших докладов здесь.
   Реакцию комбатов Серебровский предвидел. Галиулин молча принял к сведенью только усмехнулся. Косарь и ухом не повёл - видно ещё не дошло. Родец завозмущался, посмотрев на часы:
   - Ну правильно, слава Богу - началось! Солнце село, в стране дураков закипела работа. Ну его в баню, товарищ майор! Ага. Ещё попозже бы сказали. Теперь сиди в казарме всю ночь. Эти ж ублюдки без подгоняла, сами, хрен рогом пошевелят.
   Его расстроенная физиономия, как ни странно, вызвала у Серебровского больше сочувствия, чем наглый тон - возмущения. Однако пускаться в объяснения, дескать, не я это придумал, мол, сверху приказали и так далее не стал. Да и с какой стати ему оправдываться перед комбатом? Задача поставлена - исполняй. Кто, в конце концов, здесь командир? Почему он, майор Серебровский, командиру полка не смеет задавать квадратных вопросов? А этот наглец командиру дивизиона лепит, всё, что в голову придёт!
   Родец, между тем продолжал свой жаркий монолог:
   - И вообще - идиотизм. Через две недели - домой, шмотки ещё не собраны, а тут маршируй по плацу без толку. Я балдею с этих русских! Ну почему? Почему было раньше не предупредить? Почему я свой законный день Рожденья обязан проводить среди обезьян?
   Серебровскому, наконец, надоело это словоблудие и он с силой вжав кулак в полировку стола, с нажимом произнёс:
   - А потому, что перпендикуляр, товарищ старший лейтенант, потому, что люминий! Потому, что всему, в том числе и моему терпению имеется предел, беспредельны только тупость и физическое совершенствование личного состава! Понятно объяснил?!
   Родец, вдруг, притих. Ухмыльнулся. Почесал за ухом на манер командира и, покорно сказал:
   - Доступно. Хотя это ещё раз подтверждает, что нет в Красной Армии ничего страшнее, чем насмерть перепуганный воинский начальник. Вопросов не имею.
  
   * * *
  
   Старченко был из редких офицеров. Он знал себе цену. И сокровенным этим знанием пользовался не только для того, чтобы не продешевить, но и для того, чтобы не обольщаться на свой счёт. Знал - командир полка - его потолок. Хороший командир хорошего полка. Ни больше, ни меньше. От вышестоящей должности в своё время отказался сам. Военная карьера, как воровство - засасывает. Обязательно нужно уметь вовремя остановиться. А это дано далеко не каждому. Жажда власти губит. Потом удивляемся - парадокс - Все лейтенанты умненькие, образованные, толковые ребятки, так откуда же в таком несметном количестве берутся краснолампасные долбодеятели?
   Свой полк Старченко слепил собственными руками. Вложил в него душу, сердце, мозг, волю. Полк стал частицей его личности. Говорили "артполк", имели ввиду Старченко. И наоборот. Казалось, по ритму, дыханию, выражению лиц, поступи проходящих на разводе торжественным маршем подчинённых, командир определял пульс полка, состояние дел в подразделениях. И дела эти ладились. В части практически не было "бегунов" Неуставняк, проявляясь крайне редко, подавлялся жестко и беспощадно. О том, что такое гибель, увечья - в полку знали только по разгромным приказам о случаях в других частях. И всё это - потому, что полком командовал Старченко. Стар - уважительно звали его за глаза старшие офицеры. Суперстар - восторженно отзывался о своём командире лейтенантский молодняк. Службу от рядового до полковника он прошёл не лёгкой трусцой. С чувством. С толком. Знал её до буквы в уставе, до завязки на солдатских кальсонах, до тысячной доли деления шкалы прицельных приспособлений самоходной гаубицы.
   Да, так было. Ещё полтора-два месяца назад. Пока не пришёл приказ о выводе и расформировании полка. Его детище, полк, за командование которым он был в мирное время награждён орденом Красной Звезды, разваливался.
   Нет, внешне всё было, как будто по-прежнему. Разводы, занятия, приказы, доклады... Солдаты строевым шагом отдавали честь, дежурный по полку по утрам встречал его душераздирающим "по-о-олк, смир-р-рно!!!!" Но... Всё уже было не так. Этого было не увидеть. Можно было только подсознательно ощутить за маской официальной субординации - безысходность, тупое безразличное, упрямое нежелание верить, доверять, подчиняться... и он, хозяин, уже был не в состоянии ничего изменить, предложить, пообещать. Кроме ещё более ужесточённой требовательности. И чем ближе подступал день отъезда, тем явственнее и очевиднее проступали на теле полка те губительные трещины, по которым он неминуемо развалится.
   Первым толчком было досрочное откомандирование в Союз майора Тимохина. Старченко был категорически против. Но состоялся приказ командарма. В назидание другим - откомандировать в 24 часа. А сколько их, этих Тимохиных осталось здесь? Только они и жёны их молчат. Но они не верят, не уважают, они почти ненавидят... Стыдно. Он ли это? Стар? Суперстар??
   Развал. И не только моральный. Полк натурально разрывали на куски. Часть подразделений должна была выходить эшелонами через Польшу на Украину. Другая - паромом через Мукран в Клайпеду, а уже оттуда железнодорожным эшелоном следовать для сдачи техники и вооружения на арсенал Закавказского Военного округа. Третья, опять же паромом, но через Росток и Калининград. Только после этого поездами, самолётами, автобусами все должны были прибыть на Украину для окончательного расформирования.
   Полк лишался компактности. Рвались устоявшиеся, наработанные управленческие связи. С каждым самостоятельным кусочком нужно было отправить одного из заместителей, а это означало, что самому приходилось оставаться, как говорится, голым. Превратиться из организатора и вдохновителя в работягу. Да, для того, чтобы размазать полк по всей европейской части страны, а потом снова собрать в кучу, только для того, чтобы снова разогнать в разные стороны, теперь уже навсегда, командиру требовалось немало сил. И физических, и моральных.
   Собственная дальнейшая судьба тоже не сулила больших радостей. Слава Богу, семью догадался заблаговременно отправить в Союз. Жена работает, дети - учатся. Так это потому, что в Союзе есть жильё. А у большинства офицеров этого нет.
   Служба по-видимому подошла к концу. Он с грустью глядел правде в глаза. В Союзе в каждом полку свой командир имеется. И его при первой возможности выметут на заслуженный отдых. Ликвидируют, как и его полк. Вот и думай, полковник, в чем смысл твоей жизни, службы, труда, если за всё, про всё ты получишь прожиточный минимум пенсии и пролетарское спасибо. А всё, что ты творил в годы своей жестокой, безжалостной работы, немилосердно вдалбливая, насаждая, ломая и переделывая в соответствии с последними приказами, директивами и инструкциями пойдёт прахом. Всё отпишут на неудавшийся коммунистический эксперимент над людьми.
   В кабинет, постучавшись, заглянул прапорщик.
   - Разрешите, товарищ полковник?
   - Да...
   Голова в дверях исчезла и через мгновенье появилась снова. В обеих руках у прапорщика было по баулу. Старченко кивнул:
   - Давай, Иван, хозяйничай, - и указал левой рукой на дверь в комнату отдыха.
   Иван пропал за дверью и оттуда тотчас донеслись запахи, напомнившие командиру, что сегодня он не обедал.
   Обычно в комнате отдыха заправляла Галина. Прапорщик-фельдшер. Но это - когда посиделки без замполита. Конечно, о существовании и историческом предназначении этой женщины в полку знали все, в том числе и замполит, но рекламировать это перед своим замом по политической части Старченко считал излишним. Политическая кафедра - это такая каста, дразнить которую в открытую небезопасно. Да и ставить замполита в неловкое положение он не хотел. Совестно было. Ведь, встав перед фактом падения нравственности, замполит по партийному долгу обязан был дать наверх информацию и поставить под удар командира. Мог, конечно, и не делать этого, и тем самым поставить под удар себя. Но это было абсолютно исключено. А когда всё существует для него на уровне сплетни, можно и не бить в колокола.
   Старченко снял трубку с телефона, набрал номер.
   - Здравствуй. Да. Я. Где-то после десяти. Нет, спасибо, сыт. Хорошо, не забуду...
   С Галиной вообще, анекдот приключился. Когда женщина-холостячка едет служить за границу, она ещё проходит в Бресте таможенный контроль, а того не знает, что уже стала предметом пристального изучения. Отдельных начальников, целых штабов и даже компетентных органов. Решается вопрос - к кому её пристроить? Тщательно исследуется анкета, послужной лист, медицинская карта, взвешивается возраст, рассматриваются фотографии. Старченко пришлось изрядно потрудиться для того, чтобы заполучить эту красивую напористую блондинку себе начальником аптеки в медицинский пункт полка. Да вот незадача. К меcту службы Галина ехала в одном купе с не менее напористым холостым старлеем, возвращавшимся из очередного отпуска. И закрутился этот нелепый треугольник. Прапорщик, старлей и полковник. Смех и грех. Однако, каждый дроздок оказался на своём шестке. Галина была смышленой, понятливой, без особых комплексов и предрассудков девицей. Цель своей поездки за границу видела отчётливо. Поэтому теперь она была и при квартире и при шмотках, и при "Жигулях" и при командире. Ну а старлей остался при своём интересе. Был, наконец, произведён из взводного в командиры батарей, но пришлось переехать в другой гарнизон.
   Старченко повесил трубку. Молча проследил за безмолвной фигурой Ивана, тенью выскользнувшего из комнаты отдыха и растворившегося в дверях кабинета. Взглянул на часы, начиная раздражаться неторопливостью заместителей. Вообще-то замы у него были подобраны дисциплинированные, толковые, работящие. С такими можно было и по сто граммов пропустить. Не без недостатков, но мужики с понятием - служба службой... Во всяком случае, получая от него не всегда заслуженные и корректные замечания, ни один ещё не попрекнул выпитой накоротке рюмкой.
   Снова постучали в двери.
   - Разрешите, - в двери гуськом просачивались заместители. Зампострой или чистый зам, замполит, начальник штаба, зампотех и замыкал шествие зампотыл, королевский пудель.
   - Вызывали, Сергей Федорович? - замполит делал вид, что не подозревает,что к чему.
   - Нет,- деловито отвечал Старченко.
   Замы дружно вопросительно уставились на пуделя, который от неожиданности округлил глаза, смешался и выдвинул вперёд челюсть, сильно потеряв при этом в эктерьере.
   - Ну как же? Разве не...? - промямлил он.
   Заместители в замешательстве, - усмехнулся про себя Старченко, и довольный собой, он упрямо повторил, - Нет. Не вызывал. Но приглашал. Кажется, есть о чем поговорить. Неофициально, так сказать, без галстуков, - он протянул руку, указывая на дверь в комнату отдыха, - проходите товарищи. Присаживайтесь.
  
   * * *
   Выйдя из штаба дивизиона, Родец взял под локоть Галиулина.
   - Шавкетыч,- промурлыкал он, - разберёшься со своими - подгребай ко мне в каптёрочку. Спрыснем это дело. Один чёрт тут торчать.
   - Хм, - сказал в кулак БС-4 и тяжёлой владимирской рысью понёсся вниз по лестнице к себе в батарею.
   "Наполеон" лёгкой занозой засел в мозгах и настоятельно требовал добавки. Но служба - на первое, это закон. Добавлять можно тогда, когда подчинённые озадачены.
   Истерическое "смирно" дневального сразу насторожило. Не чисто. Так орать можно только вызывая дежурного для утреннего рапорта. Комбат на ходу бросил своё "вольно" и мощно распахнул двери каптёрки
   В каптёрке - тепло, чисто, аккуратно. Сияние застеклённых шкафов, ряды вывешенного в них обмундирования, мириады бирок, две шеренги новых солдатских сапог под выдачу, грубый кожаный запах. А за столом немая сцена - старшина и трое взводных в напряженно незавершённых позах.
   - Квасят, - безошибочно определил комбат, Черти, турум-пум-пум!
   Но на столе - ни крошки, ни кружки, ни, тем более, фляжки. Это плюс. Школа, фирма, воспитание. Скосил взгляд на дневального - на носочках, голова - на излом, заглядывает через плечо комбату. Как там, дескать, господа офицеры, успели сгруппироваться? Я орал что было мочи, громче, извиняйте, не могу...
   Старшина начал сворачивать недоразвёрнутую "литературку", которую держал к тому же (ха!) вверх ногами.
   - Хм, конспираторы, - про себя ухмыльнулся комбат, - черт с вами, пейте, главное, чтобы служба была поставлена. Бьют не за то, что пьяный, а за то, что попался.
   Он закрыл двери, тяжело опустился на табурет, жалобно пискнувший под ним.
   - В общем, так,- сказал он, - всё, что мы планировали на завтра - отставить. Завтра строевой смотр. Проводит чуть ли не главком. Форма повседневная, но готовить всё. Кто знает, какие вводные поступят с утра? Без оружия. Но оружие почистить и смазать. Снаряжение не брать. Но вещмешки укомплектовать и подготовить. В казарме навести такой шмон, чтобы всё блестело, как кота турум-пум-пум. Не дай Бог, товарищ генерал завтра ткнёт меня носом во что-нибудь дурно пахнущее. БС-4 обвёл весёлым взглядом погрустневших взводных. Один старшина глядел преданно. Орлом. Этот домой никогда не рвётся.
   Так уж складывалась жизнь, что прапорщик Жежеря дома своё отжил. Дети с Союзе по институтам учатся. При нём только жена Ярослава Петровна. Да и той муж был жизненно необходим только в день получения денежного довольствия. С отъездом детей домашнее времяпровождение потеряло для Жежери всякий смысл. Поэтому он пользовался любым предлогом для того, чтобы вечером подольше задержаться на службе, а утром, слегонца перекусив, на службу же убежать. Малейшая возможность пригубить чарочку-другую, для него была, как подарок судьбы. Ярослава Петровна, правда, вела борьбу с пьянством яростно, по-горбачёвски, но горбатого, говорят, могила исправит. В конце концов, любой здоровый мужик знает точно -все самые сокровенные тайны мироздания - на дне гранёного стакана. В общем он предпочитал выслушивать нотации и причитания благоверной, бесконечным пересыпаниям из пустого в порожнее о том, что почём в магазинах. Шмотки, сервизы, ковры - пропади они пропадом!
   И попивал он от жизни такой частенько. Но пить пил, а службу помнил. Ветеран. Старая закваска. Называл его комбат "старый, добрый пьяница", но уважал. Знал, на Жежерю можно положиться, как на самого себя. Поэтому иногда и запаха не чуял, когда от старшины исходил неправильный утренний выхлоп, а при случае и прикрывал широкой грудью опаздывающего с похмелья на службу дедка.
   - Построение завтра в восемь ноль ноль,- приказал Галиулин, - старшина, сделай заявку, чтобы завтрак для батареи был на полчаса раньше. Отбой сегодня после доклада о готовности к смотру. Проверяю лично. Можно повзводно. Взвод готов - докладывайте, уходите. Нет - до упора. Я буду в каптёрке у Родца.
   Галиулин задумался - что ещё? Конечно, можно было взводных и отпустить, старшина сам справится. Но сам-то он тут сидит только для того, чтобы доложить командиру дивизиона. Нет. Работать - так всем или никому.
   - Да, чуть не забыл, - БС-4 хохотнул в кулак, - завтра ж солнечное затмение. Как раз во время смотра. Вот, пока солдаты шьют да гладят, вы и расскажете им что это такое. И чтобы никакой мне религии, - он снова ухмыльнулся и добавил, -ибо религия у нас одна - Устав! Верно, старшина?
   Взводные сидели молча. Пререкаться с комбатом было бесполезно, да и небезопасно. Смотр, так смотр. Затмение, так затмение. Как сказал, так и будет. Старшина "так-точнул" по поводу религии и устава и осторожно полюбопытствовал:
   - Товарищ капитан, пробачте, будь ласка, вы кажете - затмэние. А як же смотр? То ж зовсим тэмно будэ?
   - Старшина, - осадил его комбат, - ты по-украински разговаривай дома с женой. Не то я задачи буду ставить тебе на татарском. Это во-первых. А во-вторых, зовсим тэмно не бывает. Потому, что затмение - это всего-навсего тень. От Луны. Понимаешь?
   - Так точно, товарищ капитан, понимаю, - браво ответил Жежеря, без всякого акцента и глубокомысленно нахмурился.
   - Так вот. Тень - это эллипс,- комбат с улыбкой нарисовал на стекле стола указательным пальцем неровный овал и, проведя два перпендикулярных диаметра, заключил - семь на восемь. А вокруг - светло, как днём.
   Жежеря ещё больше нахмурился и снова спросил:
   - Ну а ежели тучи, или, припустим, дождь?
   Галиулин смешливо взглянул на старшину. Всем хорош прапорщик Жежеря. Одно плохо. Как вмажет - так умные вопросы задавать начинает.
   - Забодал ты, старшина. Если дождь - так есть спортзал. Там и свет электрический, и крыша над головой, - галиулин поднялся, давая понять, что разговор исчерпан.
   Жежеря почухал в затылке, приподнял бровь и снова глубокомысленно протянул:
   - Ну, а ежели...
   Но дробный перестук подковок БС-4 уже грохотал вверх по лестнице
   - Ежели, не ежели, - передразнил старшину один из взводных, - сказано - в спортзале. Даже ежели Хиросима и Нагасаки, всё равно приедет товарищ хищник и всех нас турум-пум-пум!
   Нагнувшись, он выудил из голенища одного из вапог, стоявших у стенки, недопитую бутылку "Смирновской".
   - Давай добивать её, да мы пойдём поужинаем, а ты Иваныч пока банду погоняешь.
   Другой взводный усмехнулся:
   - И как, Иваныч, комбат тебя не вычислил? Наверное, сам уже где-нибудь квакнул.
   - Ладно,- хватив соточку, усмехнулся Жежеря, - валяйте, салажата, укусите чего, он снова усмехнулся, но уже грустно, - да женок пощупайте. Но потом приходите комбату докладать. Не то осерчает. Тогда - беда-а-а-а... А обезьянов ваших я, так и быть, на сон грядущий озабочу.
   Приоткрыв дверь каптёрки, старшина, вдруг, преобразившись, издал звериный рык:
   - Днева-а-а-альный!!!!!!!
   - Я! - испуганно донеслось из казармы.
   - Сержантов - в Ленкомнату!!! - ещё зверее прорычал старшина, закрыл дверь и, улыбнувшись, снова стал добряком, - доливай, Коля, по последней и валите домой. Пока старшина добрый.
  
   * * *
  
   Едва комбаты вышли из штаба дивизиона, в двери ввалился зампотех. Его появления в штабе, как правило, сразу снимали все проблемы. Тяжких дум, житейских передряг, служебных неурядиц - как ни бывало. Жизнь сразу превращалась в хохму. Шутки, прибаутки, шоферские байки, солдатский перепляс. Не зампотех - конферансье.
   Замасленный комбез. Руки черные как у Патриса Лумумбы. Завитой донской чубчик. Весёлые глазки-маслины.
   Он понимающе окинул взглядом командира, братьев замов и, привычно, как в автопарке, перекрывая рёв дизелей, проорал:
   - Через кальсоны чую, по соточке ещё осталось!
   - Весь в грязи и позже всех появился зампотех,- нетрезво ухмыляясь, обрадовался замполит.
   Все начальники в дивизионе - и командир, и замы были ровесники, одногодки, майоры. В своей братской компании они особым образом выделяли лишь Серебровского. Он всегда был только "вы" и только "товарищ майор". Все остальные были "ты" и имели только отчества. И был при этом в управлении дивизиона такой особый микроклимат доброжелательности и взаимопонимания, что даже замполит с зампотехом, постоянно пикировавшиеся и находившиеся в состоянии незатухающего базарного конфликта, все свои подкожности и подвохи старались удержать на уровне сатиры и юмора. Ни один, ни другой не упускали случая, отпустить шпильку. Однако, делали это по-родственному, где-то даже тепло, с улыбкой, но непременно обидно.
   - Товарищ майор, - заорал зампотех, - а замполит-то у вас, глядите - пья-я-я-яный!
   Замполит, действительно, любил причаститься. Хотя должность, как будто не очень к этому располагала, и по натуре он был прижимист, но тем не менее, стопроцентным политическим работником он был только до первой рюмки.
   - Положение обязывает, - разводил он руками. Будьте проще и к вам потянутся люди.
   И люди тянулись. Выпивал он, как правило, на дурняк. Как говорил зампотех - "на шару". Поэтому с лёгкой руки зампотеха называли замполита "главной шаровой опорой дивизиона".
   - Кто не успел, тот опоздал,- ехидно ответил замполит и показал зампотеху пустую бутылку из под коньяка.
   Лукавая физиономия зампотеха на мгновение заволоклась облаком обиды. Он быстро, проницательно взглянул на начальника штаба и спросил:
   - Митрич, как допустил?
   Ни один мускул не дрогнул на лице Митрича. Он взглянул на Серебровского и вопросительно поднял бровь. Тот понял штабного и тоже поднял бровь. Но уже поощрительно. И воспитательное действо покатило дальше.
   - Я, Валентиныч, человек подневольный, признался штабной. Предупреждал же тебя - не опаздывай на совещания. Приходи во-время. Будешь успевать, - он развел руками, - а как тебя ещё учить?
   Наступила пауза. Зампотех глядел обиженно. Замполит - злорадно. Командир - бесстрастно. Митрич - в окно, держал паузу изо всех сил.
   -Ну ла-а-адно, - проныл зампотех, - я вам ещё всем отомщу-у-у...
   - А ты смири гордыню-то, - вкрадчиво посоветовал штабной, - извинись за опоздание, ударь челом командиру, может тебе с барского стола чего и обломится..? Правда, товарищ майор?
   - Да у меня от этих ударов уже чело, как Восточно-сибирское плоскогорье!- упирался обиженный зампотех, - нашли мальчишку с грязной попкой - уму-разуму учить... пайки лишают! Я же в парке за всех за вас сам в дерьме ковыряюсь, никого туда не тащу. - он показал им перепачканные в мазут руки.
   Просить и извиняться зампотех страшно не любил.
   Вот и продолжал бы ковыряться, - съязвил замполит, - чего сюда-то припёрся, - и нравоучительно заключил, - в кругу друзей - не щёлкай клювом. Так что - вот.
   - Ох, ну что за люди, - зампотех обессилено свалился на стул, - с кем приходится работать? Лишь бы толкнуть ближнего да обосрать нижнего...Ладно, сдаюсь. Нате. Бью! - он схватил грязной рукой стопку и протянул её Серебровскому, - Товарищ майор! Отпустите гре-ех! Налейте Христа ради старенькому больному майору-у-у-у!
   - А нечистым трубочистам - стыд и срам, - задумчиво уронил Серебровский, понимая, что младшенький сегодня снова его не дождётся, так и уснет с "Мойдодыром" в руках.
   - Эх, Валентиныч! Ну ты ж мёртвого уговоришь. Дьявол. Дмитрич, таможня даёт добро.
   Штабной радостно зазвенев ключами снова полез в сейф. Зампотех вытащил из кармана носовой платок и стал тщательно оттирать руки.
   - Предупреждаю, - штабной показал трехлитровую банку, - спирт чистяк. Дистиллировки нет. Разбавлять нечем.
   Замполит заёрзал на стуле.
   - Да вы что, мужики? Шило на коньяк? Это ж удар по организму! Валентиныч, пойди, хоть из под крана принеси. Заодно клешни сполоснёшь.
   - Моется только тот, кому лень чесаться, - ласково заявил зампотех, - А с сырой водицы, милый, будешь серить дальше, чем видеть. - и не двинулся с места.
   - У-у-у-у, грязнуля, - возмутился замполит, схватил графин со стола и полетел за водой сам.
   Штабной поставил банку на стол, но наливать не спешил. Взял черный фломастер, подал командиру дивизиона.
   - Товарищ майор, прошу уточнить расход.
   Серебровский хищно прицелился, сообразуя количество и качество напитка с контингентом потребителей.
   - Расход полнормы, - скомандовал он и нанёс на банке мензурочную риску.
   - Маловато будет, - заметил зампотех, пытаясь опустить командирскую руку на пару сантиметров ниже.
   - Хватит, - отдёрнул руку командир, - надо и ЭВМ-ке кое что оставить.
   Штабной налил в стопки, поднял свою и произнёс с чувством:
   - Ну, вздрогнули. За лично дорогого товарища Шеварднадзе. Кабы не он, не видать бы нам Родины милой, как своих ушей.
   - Да-а-а, - морщась от спирта протянул командир, опуская свою стопку и глубоко затягиваясь сигаретой, - а как надеялись пережить перестройку в эмиграции, - и царапнул себе за ухом,- Но больше всего обидно, мужики, то, что такого дивизиона у нас уже никогда не будет. Как бы там ни было, а хотя и давали нам перца в зад за то, что попивали, плохо красили бордюры и опаздывали на разводы, а на боевых - равных нам не было.
   Командир дивизиона за двадцать лет поменял немало мест службы. Поездил с запада на восток, с юга на север. Повидал. Было с чем сравнить. Дивизион, командование которого Старченко называл "вшивыми либералами", на боевых стрельбах неизменно занимал первые места. А отличная стрельба - это всё! Отпущение всех грехов. Слаженный, легко управляемый организм подразделения работал, как часы. Собранный из разнородных - русских, украинских, белорусских, армянских, но главным образом узбекских винтиков и шестерёнок, он давал сбои и осечки на политзанятиях, в нарядах, на строевых смотрах... В тягомотной трясине повседневности. Но на боевых стрельбах, когда к человеческому материалу приплавлялись лазерные приборы разведки, оптика, машины, аппаратура ориентирования и топопривязки, средства связи, когда начинала шевелить электронными извилинами ЭВМ, этот организм, словно получив мощный допинг, работал точно, расчетливо, быстро и безошибочно. И то, что этот организм вскоре должен был разложиться, как заколоченный в ящик труп, приводило в отчаяние тех, кто по праву считал себя его сердцем и мозгом. Они знали о жизнеспособности этого организма и никак не могли смириться с тем, что одним росчерком пера их погребают заживо.
   - Грязная грузинская свинья, - мрачно подытожил зампотех, и опрокинув в рот стопку, гадко сморщился, как будто ненавистная свинья именно в его стопке и имела место быть.
   - А ты, Валентиныч, отва-а-а-ажен, - едва отдышавшись после обжигающей порции спирта, осторожно промолвил замполит, - смотри, со своим смелым языком проследуешь вместо Прикарпатского округа в Забайкальский. Как Тимоха.
   - Хе-хе,- весело прохрюкал зампотех, - а хрен ли нам, красивым бабам? - он с удовольствием отлавливал в консервной банке ускользающую сардинку, - в Забайкальском тоже не сразу умирают. Митрич, вон, пять лет отбабахал и до сих пор, как новый.
   - Тимоха-то, небось уехал и перекрестился, - задумчиво вставил штабной, - теперь всю оставшуюся жизнь Любке своей будет ноги мыть и воду пить...
   - Хм. Да будь она моей женой, я бы язык с корнем вырвал, - возмутился замполит, - один раз не в строчку ляпнула и мужику всю службу изговняла.
   - Андреич, Тимоха уехал на полмесяца раньше нас. Ну недополучит он какую-то несчастную сотню марок. Зато нервов сохранит на сто лет красивой жизни, - ответил штабной, - а мы с вами на этом выводе войск и особенно на расформировании, ещё хлебнём. Вспомнишь мои слова.
   - Во-во,- снова проорал зампотех, - господа генералы под руководством родной партии ещё отблагодарят нас за нелёгкий ратный труд.
   Обвинение в адрес партии замполит пережил, как личное оскорбление.
   - Валентиныч, - почти озлобленно сказал он, - ты страшный человек. За твои идиотские выкрики тебя и из партии выкинут, и с должности снимут.
   - Э-э, нет, Андреич. Это не я страшный. Это ты сильно пугливый. Ну так и сиди заткнув язык в задницу! Ха! С должности снимут? Не велика потеря - пять рублей с оклада долой. Зато из партии выгонят - чирик взносов назад подавай! Да я ещё наварюсь на этом.
   - Ты смельчак, пока тебя жареный петух в жопу не клюнул. Вот загремишь в ЗабВО, тогда посмотрим, чего запоёшь. А лично для меня дальше Шепетовки земли нет. Любая окрАина, лишь бы УкрАина!
   - Украина Украине - тоже рознь, - буркнул Серебровский, - район расформирования хорош, нечего сказать. До Чернобыля - рукой подать, оттуда целую дивизию из за радиации вывели. Будто в Союзе места мало? Ну, мы-то понятно, народ подневольный. А семьи?
   Андреич, уже изрядно захмелевший, одолеваемый духом противоречия и украинским патриотизмом кинулся спорить:
   - Делов-то куча! Не сто лет там кувыркаться. Расформируют и отправят в другое место служить. А своих, я лично, отправлю к родителям. И вам советую сделать то же самое.
   - Легче всего, - вставил зампотех, - портить воздух и давать советы. Ты бы лучше влез в чужую-то шкуру. Что делать, например, Валерке Михалёву? Они с женой - оба детдомовцы. В Союзе ни квартиры, ни родственников - ни черта нет. Что ж ему свою детвору везти на мирный атом любоваться?
   - Да, - подтвердил штабной, - нормальные люди своих детишек вывозят оттуда куда подальше, а у нас всё через задницу...
   - И-рун-да!- с пьяным упорством отчеканил Андреич, - и импре... импирл...им-пе-ри-а-ли-стическая прррропаганда,- еле выговорил он, - у меня шурин там служит. С 85-го года. И никуда не рвётся. Радиа-а-ация! Импоте-е-енция! Да он ещё такой жеребец, что способен удовлетворить крышку калан... каналиц... ка-на-ли-зационного люка. Во! Эт-то я тебе скажу честно. Так что, не дураки сидят там, - он указал пальцем в потолок, - наверное о чем-то подумали? Слышь, Митрич, ты заснул, что ли? Наливай!
   - Ну, то, что не дураки - оно понятно, - снова сорвался на крик зампотех,- х-х-ха! Дурака-то наверх, чай, не посадят! Вон, пока нас планировали на вывод к 94-му году - "племянники в дивизию так и пёрли, как мухи на дерьмо, а теперь - всё! В момент не стало в штатных книгах нм Язовых, ни Соколовых, ни Куликовых, ни Варенниковых... Всех уже по другим дивизиям распихали. Вон он, - зампотех ткнул пальцем в портрет министра на стене, - пень обоссаный. Есть ему до нас дело? У него своя задача - стенку Берлинскую развалить. Разваливать - мастеров развелось - во! А вот, дом для майора построить - некому. Развернул бы ты его, Митрич харей к стене, не то стошню сейчас, - зампотех плюнул в пепельницу.
   Спирт из банки убывал, как будто в ней открылась течь. Штаб закутывался клубами дыма. Зампотех подхватил банку, как бы случайно мазнул пальцем по командирской риске, плеснул в стопки командиру, штабному, себе и, уставившись на нетвердо выговаривавшего фразы замполита, насмешливо спросил:
   - Ты не будешь, Андреич, а почему?
   - С чего это я, и, вдруг, не буду? - расправил хилую грудь Андреич, -Плюнь в морду тому, кто тебе это сказал. Замполит, - произнёс он со значением, - он тоже человек, и ничто челоф... челфе... че-ло-ве-ческое ему не чуждо! Эт-то я тебе скажу честно...
   - Оно, конечно, человек, - задумчиво уронил зампотех, - но только о-о-о-очень хреновый, это я тебе тоже честно скажу. - но Андреичу всё-таки налил.
   Глаза замполита налились гневом.
   - Спорим не подерётесь? - подкинул в огонь соломки штабной.
   В противоборстве замполита с зампотехом он сохранял нейтралитет, хотя душой был ближе всё-таки к зампотеху. К Андреичу относился тоже дружески, но к его должности испытывал стойкое командирское отвращение. Были у него к политической кафедре претензии. Ещё в годы лейтенантского раздолбайства довелось схлопотать партийного строгача. В результате, просидел в лейтенантах лишних полтора года, и в академию путь ему "партайгеноссе" перекрыли... Вот и сеёчас он, вроде бы, подъюморил солёную шуточку зампотеха, но с другой стороны, подчеркнул физическую немощность Андреича. В честном бою против коренастого казака-зампотеха замполиту не устоять.
   - А ты, Митрич не смейся, - ощетинился Андреич, судорожно погоняв спирт из стопки в рот и обратно, - и не смотри, что я худой и кашляю, - Андреич мощно сжал в воздухе хиленький кулачек, потом второй, потряс ими, - Во! Левой, как копытом, правой - как веслом! В интересах службы, мочкану любого.
   - Мня... - мурлыкнул зампотех, - замполиту больше не наливть, говорил же, хватит тебе.
   - Да я... Да мне...- захорохорился Андреич, - Мне ещё хоть ведро...
   - Ну да, - съехидничал зампотех , - для политработника ведро - доза средняя. Больше чем могу, но меньше, чем хочу. Эх, ты-ы-ы-ы...- он потрепал Андреича по плечу, - жадина!
   После этого он взял с вешалки замполитовскую фуражку. Нахлобучил её на качающуюся голову Андреича. С сожалением глянул на банку со стёртой риской и сказал:
   - Ладно. Пойдём-ка, покажу где твоя жена живёт.
  
   * * *
  
   В ленкомнату Жежеря вошёл печально-озабоченный. Стеклянными глазами окинул поднявшихся с мест сержантов. Степенно махнул рукой.
   - Садитесь, хлопцы.
   Любил он поиграть. То в отца родного, то в зверя лютого. Считал, что такой перепад настроения полководца действует на подчинённых гипнотически.
   - Значитца, так, - начал он воркующим голосом, выдержал паузу и торжественно изрёк,- Завтра - солнечное затмение.
   Тут старшина глубокомысленно нахмурился.
   - Для особо одарённых объясняю, солнечное затмение, это значит, что эллипсоидная тень от планеты Луна падает на нас перпендикулярно. А эллипс - это такой круг, - Жежеря старательно вспоминал манипуляции комбатовского пальца на стекле, - вписанный в квадрат размерами примерно семь на восемь, - он прищурился, прикидывая расстояние до Луны и добавил от себя, - ...тысяч километров.
   Кто-то из сержантов глухо бкулькнул, съедая с губ ухмылку. Жежеря насоторжился. Осознал, что слишком углубился в астрономию, и решив, что пора переходить к зверению, предупредил:
   - Улыбаться будем, когда товарищ маршал сделают вам замечание за внешний вид. Тогда насмеёмся вдоволь. Я - развеселю!!!
   Может и не хватало старшине школьной грамотёжки, но служака он был от Бога. Строг, занудлив, по-житейски мудр и невероятно упрям в претворении в жизнь указаний комбата. Солдаты говорили о нём "тупой и беззаветно преданный". А ещё называли - Арбуз. Худой, весь желтый от никотина и сморщенный от алкоголя, но - Арбуз. Потому, что мочил такие потрясающие корки, что хоть стой, хоть падай. Были в батарее любители фольклора, которые попятам преследовали старшину и стенографировали его выступления. А по вечерам, в курилке ухахатывались, брызгая кипятком и козыряя друг перед другом цитатами от Жежери. Этот устный сборник старшинских афоризмов называли "Арбузные корки".
   - А чтобы не получить замечаний за внешний вид, - продолжал Жежеря,- следует сделать вот что...
   Тут уже он сел на своего конька. Про внешний вид военнослужащего старшина мог рассказывать сутки без перерыва на обед.
   - Для затмения приказано подготовить форму одежды., - он стал загибать пальцы, - повседневную - раз, парадную - два, полевую - три, рабочую... Ежели на плацу -строимся в шинелЯх. ШинелЯ отгладить и обрезать бахрому. Не забывайте, что каждый военнослужащий обязан пришить по три пуговицы в зад. И пуговицы не только в заде, но и на всем теле солдата должны располагаться рукоятками серпа и молота к низу, как символ пролетарского государства. Шапки отгладить на чурбанах, которые расположны в бытовке, начесать их и при необходимости подкрасить фиолетовым чернилом, так, чтобы они были похожи на головой убор, а не на козью турум-пум-пум, - не удержался он, чтобы не ввернуть любимое комбатово словечко.
   После этого он долго и нудно рассказывал, как следует подшивать петлицы, погоны, лычки, красить котелки, каски, чистить до блеска краники на писсуарах и умывальниках, мыть и мастичить полы в кубриках...
   - И последнее. В тумбочках всё должно быть, как в храме Божьем. Мыло, паста, щетки - зубная, сапожная, одежная, станок, лезвия, одеколон и... - старшина сделал особый акцент на культурной содержимом солдатской тумбочки, - по одной книжке художественного содержания из расчёта на каждого проживающего в тумбочке военнослужащего. Но главное - прическа. Любое мероприятие в Советской Армии начинается с проверки на предмет наличия причесок. Поэтому головы всем привести в полное соответствие с уставом внутренней службы глава 14 статья 365. Ибо запомните - затылок военнослужащего - это его лицо! Вот когда все будет исполнено, тогда и баиньки. Но подъём завтра - на час раньше. Наводим порядок и больше в казарму - ни ногой. Сейчас доведёте всё до подчинённых и за дело. Я проверяю. Учтите, я за вас свою работу делать не собираюсь, но если вдруг, кто-то где-то что-то - я вас всех, - он не ушёл от искушения ещё раз сформулировать мысль по-галиулински, - всех турум-пум-пум!
   Сержанты давно привыкли к длинным и утомительным инструктажам старшины. С первых слов они поняли, что работа предстоит на всю ночь. Пока не доложат старшине, старшина - комбату, комбат - командиру дивизиона - никаких отбоев не предвидится. А старшина - это не взводный, его молодуха дома не ждёт. Батарея - его семья. Сидели молча, только поглядывали на часы. Лишь бы побыстрее. Кое кто делал записи в блокноте, но скорее всего не задачи записывал, а новые цитаты от Жежери.
   Старшина ещё призадумался. Ах, да ещё про спортзал и религию забыл.
   - И самое последнее, - заключил он,- ежели пойдёт дождь или град, или ещё какое, припустим, стихийное бедствие случится, солнечное затмение проведём в спортзале. А спортзал - это вам не церква. Ха-ха! Потому, что зарубите себе на носу - Бога нету!
   Жежеря был страшно доволен, что нашёл такой краткий и доступный путь для проведения в солдатские массы идеи атеизма. Правда, монолог его несколько проигрывал с точки зрения идейной нагрузки, поскольку солдатская тумбочка, в принципе, на храм Божий похожа ничуть не больше чем спортзал. Тем более, что Бога-то нету! Ну, да Бог с ним...
  
   * * *
  
   Галиулин вошёл в каптёрку Родца, когда тот уже извёлся ожидаючи.
   - Ну, коллега, ты и мастак же задачевки ставить. Я думал уже совсем не придёшь...- укоризненно простонал именинник.
   - Старшина вопросами забодал,- махнул рукой Галиулин, пришлось провести занятие по астронавигации, - он огляделся и удивлённо спросил, - а мы что, вдвоём? Косаря не будет? Или опять тормозит?
   - А ну его к бесу, - скривился Родец, - этого гуманоида. Грустно без него, конечно, Но с ним ещё грустнее.
   - Ну, смотри сам, - в раздумье сказал Галиулин, твой праздник. Хотя не хорошо, как-то. Он в свой день Рождения нам пузырь выкатил.
   - Знаешь, Шавкетыч, мне не жалко, - Родец щелкнул замками дипломата, в котором лежали три бутылочки французского коньяка, - всё есть. Но не хочу. Сейчас придёт, сядет, всё молчком-молчком, морда, как у срущей собаки, тормозной путь, как у железнодорожной цистерны... Тьфу!
   С этими словами он приятно хрустнул винтовой пробкой на красивой пузатенькой бутылке.
   - С тобой - другое дело, - Родец обрушил коньяк в стаканы, - первая дозовка - ударная. Чтобы рассудок душе не сопротивлялся., - и провозгласил традиционно первый тост, - Дык, ку!
   - Ку! - эхом отозвался татарский богатырь и коньяк, без бульканья и чавканья прошёл горлом.
   - Закусовка, вот, только у меня не праздничная, - извиняющимся тоном сказал Родец. Он сдёрнул салфетку с тарелки, на которой рядком лежали нарезанные небрежной рукой хлеб, репчатый лук и селедка.
   - Не любит тебя старшина, - осуждающе проговорил Галиулин, неинтеллигентно зажёвывая коньяк луком. Я бы своего за такую закусь сравнял с лицом земли.
   Родец развёл руками:
   - Ну ты же знаешь моего придурка... То, что обязан-то делает, как будто одолжение. А заставь закуску приготовить, вообще будет ходить, как петух гамбургский, руки - в брюки, хрен - в карман. И как им тогда управлять?
   - Да-а-а... - с сожалением протянул Галиулин, - не с каждым подчинённым можно пить водочку из одной кружки. Тут ты прав, старик. Давай, что ли, теперь - за тебя.
   Выпили.
   - Эх, - с удовольствием выдохнул Галиулин, - вкуснота. Умеют же делать гнусные напитки, империалисты проклятые. Не то, что наша водка.
   - Э-э-э, нет, брат Шавкетыч, ты не прав, - ухмыльнулся Родец, - Новое поколение выбирает "Пепси", а дитя застоя должно быть патриотом. Первая заповедь поручика Ржеского - водки не вкусной не бывает, бывает только вкусная и очень вкусная.
   - У каждого свой вкус,- заметил Галиулин, - так говорил один кобель, облизывая турум-пум-пум. Водка хорошо идёт туда, но ещё лучше обратно. А это, - он указал на бутылку, - можно пить до бесконечности.
   - Так, на то она и русская, - снова не согласился Родец, - и поведал вторую зповедь пресловутого поручика, - Не бывает много водовки, бывает мало закусовки!
   - Эх, Гена, - сокрушился Галиулин, - по-моему, ты зря купил свой "Мерседес", будешь жить по-Ржевскому, тебе машины на долго не хватит.
   - Шавкеты-ы-ыч, однажды взявший в руки карандаш, никогда не схватится за лопату. Так и севший за руль - едва ли согласится ходить пешком. Ты только представь, сел, нажал педаль - х-х-х-ха! - ветер - в харю, я - фуярю! А бабы? Дружище - красивая машина - это красивые бабы.
   - Чтобы иметь красивых баб, Гена, надо не "Мерсаки" покупать, а учиться на круглые пятёрки. А для такого мудака и двоешника, как ты, и обезьяна - роскошь.
   Насмешку Родец перенёс мужественно.
   - Не изучаешь ты первоисточников, Шавкетыч, - печально ответил он, - не бывает некрасивых женщин. Бывает мало водовки. Поручик Ржевский. Заповедь третья.
   Галиулин неодобрительно гмыкнул.
   - Вот об этом я и толкую - тебе, что баба, что обезьяна, только давай. Как тебя только жена терпит, кота помойного?
   Родец привычно хохотнул, показав белоснежные зубы:
   - Такова планидовка. Всех баб переиметь невозможно, но стремиться к этому необходимо, - он снова плеснул коньяк в стаканы, - не давай остыть организму!
   Тут Галиулин со скучным лицом спрятал в своей необъятной ладони стакан и тяжело поднялся со стула.
   - Ты куда? - растерянно спросил Родец.
   - Третья - стоя, - печально напомнил Галиулин и провёл левой рукой по груди, смахивая пыль с целлулоида колодочки ордена Красной Звезды.
   - Прости, - Родец тоже поднялся, - опять забыл.
   - Тебе простительно, покровительственно сказал Галиулин, - ты - салага.
   Они молча не чокаясь, выпили третью, поминая погибших. Усевшись на место, Родец, не терпевший насмешек, но прощавший их Галиулину лишь потому, что тот был старшим товарищем и неоспоримым лидером в компании комбатов, все-таки ехидно поддел его:
   - А монахом, Шакетыч, ты что сделался в Афгане? Неужели так и проходил в атаку два года, на узел завязавши?
   Этой шутки Галиулин не принял. Афганистан был для него не той темой, по поводу которой можно было позубоскалить.
   - Что было, то прошло, - мрачно ответил он,- ты, вот, скажи лучше, что будет, если твоя Валька в один прекрасный день приделает тебе рога?
   Родец расхохотался.
   - Не приделает. Измена мужа - плевок из окна. А вот, измена жены - это уже в окно. Так говорят французы. А русский поручик в своей четвёртой заповеди утверждает: Не бывает рогатых мужчин. Бывают козлы, которые только при рогах чувствуют себя полноценными.
   - Пиж-жон, - незлобливо процедил Галиулин. - Вот, ведь, щегол, - подумал он, - на каждый случай жизни у него присказка, поговорка, заповедь. Конечно не такой уж он секс-террорист, каким хочет казаться. Просто ещё не перебесившийся пацан, который, хотя и настрогал уже себе двух наследников, но так и не осознал ещё о чём можно болтать по пьяной лавочке, а о чём лучше помалкивать. Галиулин взглянул на часы. Время шло медленно. Мысль о том, что добрых полночи придётся пропьянствовать в каптёрке из за какого-то там солнечного затмения, приводила его в тихую ярость.
   Снова заплескался коньяк в стаканах.
   - Ну что, именинник, теперь бы положено за твоих родителей.
   Они прикончили одну бутылку, принялись за вторую. И тут им явилось такое расчудесное настроение, что на всё стало наплевать. На весь этот завтрашний смотр с генералом, на эту ночную истерику в масштабе дивизии. А ну, как плюнуть на всё, и гори оно огнём!
   - Шавкетыч, - ну его в баню, этот смотр, - бубнил охмелевший Родец, - Одни мы, как идиоты, сидим в казарме. Все дивизионы уже давно по домам расползлись. А нам, что больше всех нужно? Старшины есть? Пусть свой кусок хлеба отрабатывают. А мы лучше завтра пораньше придём. Ай-да домой?!
   Галиулин нерешительно почесал в затылке.
   - А Серебровский? - он вопросительно глянул на приятеля.
   Чего тебе Серебровский? - напирал Родец, - Они в штабе тоже квасят. У штабшефа полный сейф спирта. Сейчас насосутся, как пауки и - на хауз!
   - Ну-у-у... Серебровский не уйдет. Будет сидеть до победы. Я знаю.
   - Шавкетыч, вот я в толк не возьму, что вы за народ такой, афганцы, - продолжал напирать Родец, - там, под пулями не трусили... А тут чем рискуешь? Ну приедет завтра генерал. Ну скажет - Ай-я-яй... Ну и что дальше? Нам с ним детей крестить? Через две недели всё равно все мы - фью... Как говорят наши немецко-фашистские друзья "ин лехте куттер, цум бене муттер!", что означает "на лёгком катере, к гребене матери!" И всё - господа генералы - чешите грудь!
   И Галиулин решился . Достал-таки его Родец. Стоило, в самом деле, два года гнить в
   Афгане, для того, чтобы теперь использовать свой боевой опыт для подготовки к встрече генерала по случаю солнечного затмения? В конце концов, пусть каждый хлебает из своей миски. На кой черт нужен старшина, если комбат будет ходить попятам с бумажкой и подтирать ему задницу? Да и не старшинское даже это дело - сержантское. А тут взяли моду: над солдатом - сержант, над сержантом - прапорщик, над прапорщиком - комбат, над комбатом... А у семи нянек - дитя без глаза. К черту, надо уходить.
   Галиулин махнул рукой.
   - Уговорил. Чего тут всю ночь сибурдировать? Вот второй пузырь добьём, и по домам. Пропади всё пропадом. Наливай, Гена!
  
   * * *
  
   Ох, ты доля сержантская... Офицеры, вон, воют. А куда сержанту деваться? Можно, конечно, плюнуть на всё и считать дни до дембеля. Но совестно. Мать, вон, пишет - служи, сынок, честно. Поэтому, нужно вертеться. А как? Были бы ещё солдаты свои, славяне, с ними можно работать. А тут, куда ни кинь - орда. Полк в дивизии так и называют - узбекский. Поди - покомандуй, если их во-первых, больше, во- вторых, по-русски слова сказать не могут, да и не хотят. С ними лейтенанты ничего сделать не могут. Одного комбата, да ещё старшину и боятся. На замкомвзвода и внимания не обращают. А комбат, тот не столько с них, сколько с него, сержанта Петрова стружку снимает. И не по-узбекски. По-русски. Вот и крутись, как хочешь.
   С невесёлыми мыслями вошёл замкомвзвода во взводный кубрик. Тут, как обычно. Молодёжь сидит на табуреточках, свежие подворотнички на завтра подшивает. Орда - лежит. Ноги в грязных сапогах - на спинках кроватей. Дремлет.
   - В общем, так, мужики, - громко сказал Петров, - завтра смотр. Проводит министр обороны. Вся дивизия уже на ушах стоит. Старшина задач наставил на целую пятилетку. Подготовить все формы одежды. Оружие, вещмешки, каски... Полы мыть и мастичить. В общем, спать сегодня будет, наверное, некогда. Симонов, пойдёшь к Арбузу, возьмёшь краски для касок и котелков.
   Кто-то из черножопиков издал звук. Выругался по-русски, потом забубнил что-то на своём и снова застыл на кровати в сонной позе.
   И вот так постоянно. Что ни скажи - ответ один, реакция - ноль.
   - Сейчас - все в каптёрку. Начнём с шинелей.
   Несколько молодых солдат безропотно поднялись и направились в каптёрку. Орда не шевельнулась.
   - Ну что, кому-то повторить по-узбекски? - грозно спросил Петров, хотя уверенности в себе почти не чувствовал. Вопрос послал не кому-то конкретно, а вообще, в никуда.
   И тут же почувствовал в переносице ответный недобрый, черный взгляд. Оттуда же. Из ни откуда.
   Петров не был хлюпиком. Воспитанный без отца, он, прочно чувствовавший в крепком теле жесткое влияние улицы, никогда не трусил вступить в конфликт с ордой. Но знал - в орде свои законы. Если в одиночку, каждый из них вспыльчив, но зачастую труслив, то хором орда неудержима и беспощадна. Поварившись с ними в одном котле, он научился быть дипломатом. В манию величия не впадал, но и достоинства не терял. Чтобы дать не орде повода для того, чтобы обозвать его стукачом, заблаговременно предупредил:
   - Ну-ну. Балдейте, черти нерусские. Только не думайте, что я буду ждать до завтра, пока Слон вобьет меня по уши в асфальт. Вложу сегодня же, всех до единого. Разбираться с комбатом будете сами. А моё дело - собачье. Посрал - и в будку...
   Как он и предполагал - волшебное слово "Слон" возымело магическое действие. Орда дрогнула. Закопошилась. Заскрипела койками. Неспеша, матерясь, чёрным облаком поплыла в сторону каптёрки.
  
   * * *
  
   Родец с Галиулиным вывалились через КПП аккурат вслед за Андреичем и зампотехом, силуэты которых ещё маячили впереди, освещённые неровным светом уличных фонарей. Зампотех, как любимую женщину, бережно поддерживал замполита под руку. Пикировка продолжалась. Валентиныч, покачивая согнутой в локте левой рукой, что-то втирал осоловевшему, отчаянно размахивающему правой Андреичу.
   - Глянь, Шавкетыч, панцерфюрер с капелланом уже на базу двинули.
   - Замполит, моему, готовый.
   Уходят вдвоём. Значит ты прав. Командир со штабшефом ещё сидят. Как бы не вспомнили про нас....
   - Ерунда, Галиулин уже не имел сомнений, - судя по этим двоим, вряд ли они сегодня чего-нибудь вспомнят. А и вспомнят - так пусть луше завтра дураком лишний раз обзовут, чем всю ночь с обезьянами чикаться.
   - И пра-а-авильно. Па-а-ашли они все...со своими затменьями.
   Тут у Родца возникла идея:
   - Шавкетыч, а не заглянуть ли нам к сёстровкам милосердия? А что? Мамовок наших мы уже предупредили, чтобы не ждали. Пошли? В порядке, так сказать, культурного обмена? Ты как себя чувствуешь? А?
   БС-4 покровительственно взглянул на младшего товарища и степенно ответил:
   - Гена, у меня в жизни сезон весеннего гона уже отзвенел.
   - А зря-я-я, Шавкетыч, ох, как зря-я-я-я...У меня там такие кастрюльки имеются - за уши не оттащишь. Да и бутыловка у меня ещё...- он тряхнул дипломат и в нём глухо стукнуло.
   - Ты посмотри на часы и в зеркало. Ждут тебя там - не дождутся!
   - А между прочим, поручик Ржевский в пятой заповеди напоминает - не бывает не дающих баб. Бывают козлы, не способные попросить по-человечески.
   - Нет, старик, у меня принцип. Извини. По бабам - я тебе не попутчик.
   - Ну пра-а-авильно, - разочарованно заныл Родец, - началось... Ежели что, так оно, конечно, а как коснись - вот тебе и пожалуйста! Принцип! Да с таким принципом, как у тебя, я бы не знал отбоя от барышень из медсанбата. Ты слышал, кстати, что в прошлом году Михал Сергеич проводил заседание Политбюро с повесткой дня "Ленин о разврате"?
   - Ну давай, давай, - ухмыльнулся Галиулин, - трави.
   - Не... Я серьёзно. С докладом - товарищ Бирюкова. Разврат, говорит, это социальное бедствие и угроза национальной безопасности! ЦСУ ей даже такую справочку сварганило - на первом месте, мол, у нас по разврату идут артисты, на втором - спортсмены, а на третьем - мы, военные. Тут Митя Джазов как подскочит, да как заверещит - это, дескать провокация, и антиармейская пропаганда! Я, говорит со своей Маривановной тридцать лет душа в душу, и никакого разврата... А Михал Сергеич и говорит: - Вы, Митрий Тимофеич, сядьте, успокойтесь, и пусть вам будет стыдно. Вы ведь, министр обороны! Какой пример вы подаёте подчинённым? Вот из за таких, как вы - наша несокрушимая и легендарная Красная Армия до сих пор топчется на каком-то там третьем месте! В общем, решайся, Шавкетыч. Тот, кто не с нами, тот против нас!
   - Гена, не обостряй. Сказал "нет", значит "нет".
   - Ну ладно. Тебе, стало быть, направо? Ну а мне - налево. Да, сделай милость, если Серебровский всё-таки станет нас домогаться, устрой так, чтобы посыльный до меня не добежал. А то мамовка меня быстренько вычислит. С меня фуфырь.
   Галиулин похлопал его по плечу:
   - За фуфырь - костью лягу. Будь здоров.
   Они разошлись. Только теперь Галиулин смог реально оценить своё самочувствие. По сравнению с Родцом, он, конечно, выглядел молодцом. Почти трезвый. Но для швартовки в порту приписки его штормило слишком сильно. Весь путь до родного порога он усиленно внушал себе:
   - Я - трезвый. Я - абсолютно трезвый. Я - трезвый, как стекло. Я никогда в жизни не был трезвее, чем сегодня...
   -Окна в подъезде горели ещё разноцветьем штор и абажюров. Осторожно, чтобы не громыхнуть у квартиры жившего под ним зампотыла полка, Галиулин миновал первый этаж и, остановившись у своих дверей на втором, хотел позвонить, но обнаружил, что дверь не заперта. Он обречённо вздохнул. Весь аутотренинг провалился. Ленку не обманешь. Музыкальный слух. По шагам вычисила...
   - Ну вот, сейчас начнётся... - подумал он, ещё раз вдохнул полной грудью и вошёл, как будто, нырнул.
   Ленка стояла в коридоре, как рейнджер, готовый к стрельбе стоя, лежа, с колена. Масенькая, стройненькакя, безобидненькая такая. Но глаза - что у тигрицы. Гордая - не подступись
   - Пьяница. Свинья. Татарин. - сформулировала она свой пакет мирных предложений, и развернувшись на сто восемьдесят, скрылась в комнате.
   Он не обиделся. К оскорблению отнёсся философски. Да, он - пьяница. Зато она - хамка. У каждого свои недостатки. Но он-то завтра трезвым будет. А она - так и останется хамкой. Элексиром совместимости в их семье, правда, было умение прощать. И пьянство и хамство. Он аккуратно снял сапоги. Повесил на плечики китель. Умылся. Почти строевым шагом прошёл в комнату. Ленка, как заводная игрушка, металась по периметру комнаты, нервно поправляя дивандеки в креслах, переставляя вазочки с серванта на телевизор и обратно. При этом молчала, как индийская гробница. БС-4 гордо, почти не теряя достоинства, остановился посреди комнаты и словно локатор ПВО, всем корпусом отслеживал её траектории.
   - Ленно-о-ок... - наконец, пропел он ласково, - ну, больше не бу-у-уду. А?
   - Слыхала...
   - Ленно-о-ок... Ну, у Генки день Рождения... А?
   Задача была разговорить жену. Пусть покричит, поругается, пообзывается, но только не молчит. Если, как говорит зампотех, "звуковая лампа" сядет, то скандал примет не бурный, но очень затяжной характер. А неделя без стола и постели ему совсем не улыбалась.
   - У вас вечно праздники. То день Рождения, то должность, то звание, то орден, то сын родился... - триста шестьдесят дней в году.
   - Ленно-о-ок...- Ну хочешь - на колени встану ?
   - А хоть на корачки. Господи, Как надоело! Сил моих нет. Ведь до Афгана не пил. Шельма! - она накручивала сама себя, чтобы подостовернее сыграть ярость и гнев, - Год я тебя терпела. Думала, отойдёшь от афганских кошмаров - бросишь. Не-е-е-ет! Бедная я несчастная женщина. Говорила, ведь мама - не иди за него. Не послушалась. Триста лет вы русскому человеку мозги компостировали. Так, ещё и на мой век досталось. - она стеклянно уставилась в окно, наворачивая на глаза артистическую слезу.
   Вдруг, дом содрогнулся от глухого, тяжелого удара. Дрогнули окна, отдалось стеклянным перезвоном на первом этаже. Ленка испуганно оглянулась. БС-4 во всем великолепии, наподобие дуровских слонов, стоял на коленях, опустив повинную голову.
   - Если не простишь - до утра не поднимусь, - тихо сказал он твёрдо, по-командирски.
   - Совсем с ума сошёл? - почему-то шёпотом спросила Ленка.
   Но Слон молчал, только тяжело и обиженно сопел. Натупила тишина. Ленка растерянно огляделась по сторонам. Знала - пьяное упрямство мужа не поборешь, пока не протрезвеет. Но вот так, сразу растаять и всё простить - не будет никакого воспитательного эффекта. А вдруг зайдёт соседка - дверь не заперта...
   И будто великий и всемогущий прочёл её мысли - прозвучал дверной звонок.
   - К тебе, небось, схитрила Ленка, - опять посыльный. Без тебя в полку - ну прямо - завал. Алкаго-о-о-олик... - слегка потеплевшим голосом сказала она.
   Резво подскочив с колен, Галиулин чертыхнулся и выглянул на лестницу. На площадке стоял пятнадцатилетний подросток. Сын зампотыла полка. Такой же рыжий, поджарый и гордо-надменный королевский пудель. Только маленький.
   - Дядь Валера, - тряхнув красивой гривой, спросил он, - у вас всё в порядке?
   - Всё, как в Дании, старик, - солидно, как равному, ответил улыбаясь Галиулин, - а в чём дело?
   - Да у нас в большой комнате почему-то люстра упала...
  
   * * *
  
   Ярославе Петровне в проницательности не откажешь. Что ни говори, а двадцать лет совместной жизни с Фёдором Жежерей - это ж университет! Своего Фёдора она видела насквозь и на три метра под ним. Все повадки, привычки, повороты характера знала наизусть и разработала даже некую систему примет, сродни народным, по которым безошибочно просчитывала маршрут семейного ковчега.
   Кряхтение и подпирание рукой поясницы - к осадкам.
   Угрюмая задумчивость перед Рождеством Христовым - к лишению тринадцатой зарплаты.
   Появление в заповедных Фёдоровых тайниках крупной заначки - к выезду на полигон.
   Неприбытие к ужину со службы - к пьяной роже.
   Она регулярно чистила заповедные тайники, прочищала благоверному мозги и, частенько накрывая его в каптёрке за недопитой чаркой, таскала домой, приговаривая:
   - О то ж, свинння! Казала ж тэбэ маты - нэ пий, сынку!
   Жежеря же, не без успеха делал контршаги. Запутывал следы, меняя дислокацию мест дозаправки спиртным, строго инструктировал посыльного, который должен был явиться к нему домой через пять минут после прибытия Жежери со службы и объявить, что товарища прапорщика срочно вызывают сам командир полка! Жежеря артистически возмущался при этом и рысью мчался к себе в каптёрку кушать водочку.
   Обнаружив разорённым заповедный тайник, он не унывал, а тут же, втихаря открывал шифоньер, где под стопкой накрахмаленного постельного белья покоилась его кровная зарплата и верхняя купюра под воздействием указательного пальца уплывала в глубокое чрево шифоньера. Если в ближайшие пару дней вопрос о пропавшей банкноте ребром не вставал, он считал её честно заработанной. А когда однажды Ярослава Петровна стала-таки проводить дознание, он с обидой и сдержанным гневом поднял стопку белья и указывая вглубь шифоньера, прогремел:
   - О то що?! Гроши чи ни? Щоб в тэбэ очи повылазилы, бессовестна!
   В прямой связи с перестройкой и новым мышлением у Ярославы Петровны произошёл всплеск национального самосознания. Она резко перешла с русского языка на родную "чисто рогулячью мову", причём в отношениях не только с мужем, но и с соседями и даже с продавцами в немецких магазинах. Она утверждала, что китайцев "желтыми", а педерастов "голубыми" первыми стали называть москали, дабы унизить высокие и символичные цвета украинской государственности.
   Хозяйкой она была отменной. Чистоплотной, аккуратной, прижимистой. Копейку считать умела. К вещам относилась трепетно. В хате у неё всегда было чисто, светло, уютно, сыто.
   Совершив к двадцати одному часу ритуальный круг по квартире с влажной тряпочкой в руках, она взглянула на часы и, забеспокоившись, стала потихоньку собираться в путь.
   Не смотря на немолодой возраст, в одежде Ярослава Петровна была очень разборчива. Абы-что на себя не напяливала. Когда они с Федором приезжали в отпуск, вся родная деревня выползала из хат - на неё поглазеть. Обсуждая её туалет и багаж, люди со значением говорили:
   - Дуже гарнэ життя на Нимэтчине!
   - То ж Ярослава - прапорщикова жинка. Розумиты трэба!
   Она долго стояла перед раскрытым шифоньером, размышляя, что больше гармонирует с мероприятием по водворению домой пьяного Фёдора, куртка за триста сорок марок или плащ за двести девяносто? Потом решительно надела куртку - так строже, влезла в мягкие, без каблука (для большей устойчивости) туфли за сто двадцать марок, напудрила нос пудрой по марке двадцать и, хлопнув дверью, направилась в полк.
   По обеим сторонам улочки военного городка бесконечной чредой стояли металлические железнодорожные контейнеры. Словно безропотные гвоздики-матросы великого броненосца выстроились на палубе по свистку седого длинноносого мудрого боцмана, выпятив вперёд рифлёные ржавые груди, на которых мелом размашисто было начертано: Иванов, Петров, Сидоров... Они были готовы к тому, чтобы проглотить скарб оккупантов и колоннами ринуться на Родину.
   Ох, как не хотелось Ярославе Петровне на Родину! Как не хотелось возвращаться от высоких дум о коврах, кожанках, хрустале и "Адидасе" к низменным мечтам о колбасе, куриных потрохах и подгнившей картошке. Так больно было менять благоустроенную квартиру на какую-нибудь мерзкую, крысонаселённую общагу постройки 13-го года.
   Слыхала она, что кое-кто из соотечественников, прослышав о скором выводе войск, уже сбежал на Запад и попросил политического убежища. Она бы тоже сбежала. Но как это сделать не знала. Да и убежище ей представлялось чем-то вроде железобетонного бункера. И что лучше - общага или это самое убежище? Бог его знает. И Фёдор, наверное, предпочтёт общагу. В ней позору меньше. Всё-таки свои вокруг...
   - Эх, запизнылася, - с досадой думала она,- вин мабуть вже харю кольорову зробыв. Як маэ буты! Эх, Хвэдор, Хвэдор!
   Её сухое, с острым носом лицо начинало свирепеть. Тонкогубый блеклый рот подобрался в неяркий шнурочный бантик. Глаза зло и молодо засветились.
   Почти бегом миновав КПП, она даже не взглянула на пытавшегося преградить ей путь сержанта. С разбегу залетев в казарму, она по инерции сделала ещё пару шагов, зло царапнула взглядом дневального и спросила, будто плюнула:
   - Дэ Хвэдор!?
   Стоявший "на тумбочке" молодой узбек, испуганно распахнул узкие газа, с ужасом взглянул на разгневанную немку (как ему показалось) и, будто подавая команду прибывшему начальнику, с истеричными нотками мусульманского муллы прокричал:
   - Нихт ферштейн!!! - и четко приложил руку к головному убору.
   * * *
  
   В женское общежитие медсанбата Родец пришёл, как к себе домой. Тут его знали как облупленного. Частенько он здесь пасся. У медсанбатовских сестричек даже прозвище ему было дано. Гусарик.
   Девченки здесь проживали радушные, гостеприимные, не шибко заносчивые и к кавалерам не шибко требовательные.. Простота нравов в общаге царила такая, что проще могло быть только в публичном доме. Знак равенства между ними мешало поставить только извечное и малопонятное стремление советских женщин выскочить замуж.
   Женщина на службе в вооруженных силах - это почти всегда несчастная, изломанная судьба, желание убежать, забыть, повернуть вспять. Однако никаким упадничеством здесь не пахло. Постоянный женский состав круглосуточно тасовал и раскладывал трудный, но увлекательный пасьянс из переменного мужского. Правда, частенько случалось так, что загаданный холостой пиковый король на поверку оказывался женатым бубновым валетом или просто шестеркой, легко кочующей из одной колоды в другую. Тогда бывали в этих стенах и слёзы, и ужасные заговоры, и скандальные разоблачения.
   Но Родец был картой особенной. Он был Гусариком. Никто на него всерьез не рассчитывал. Все знали - женат, двое детей. Но любили. И привечали. Потому, что вот такой он был чувачок! Рубаха. Симпопончик. Весельчак. Умница. Гусарик, одним словом.
   Взойдя на второй этаж, Родец сдвинул на затылок фуражку. Прикинул. В какую бы комнатку поскрестись? Наконец, пихнул первую попавшуюся дверь.
   В комнате - стол. Коньяк. Горячая закусь. Сигаретный туман. За столом - Нинка, Любка, Наденька. Все - в боевой раскраске. Горький запах дорогих духов. Между девчонками, как бы прореживая их за столом - два прапора и старлей.
   Вся компания разом уставилась в распахнутую дверь. Рожи у мужской половины незнакомые, особого дружелюбия не излучали.
   - Комплект... - с досадой подумал Родец, - ну да ладно, ничего страшного, поживём увидим, кого за штат выводить.
   Он весело оскалился.
   - Х-х-ха! Физкультпривет! От нашего стола - вашему, - и широким жестом поставил на стол бутылку "Наполеона".
   - Гу-са-ри-и-и-ик, - высоким красивым голосом пропела медсестра Наденька, - чего празднуешь?
   - День Ангела. Хэппи бёсдей! - бодро ответил он.
   Суровые мужские лица за столом при виде коньяка чуть потеплели.. Но глаза смотрели по-прежнему подозрительно. Компания была уже чуть подогретая, но ещё заметно не слаженная. Мужики были напоказ расслаблены. Кителя висели на спинках стульев, галстуки расстёгнуты и "забайкальским аксельбантом" зацеплены за за погоны рубашек. Девченки же сидели ещё, как накрахмаленные. Приход Родца, знакомого и Нинке, и Любке, и Наденьке оказался как нельзя кстати для разрядки напряженности.
   Родец, демонстрируя мужикам, что здесь он не двоюродный, обошёл стол по кругу. Поцеловал каждую в щечку.
   - Нинок...Люсьен...- чмокнув в нарумяненную щечку Наденьку, он бесцеремонно запустил руку ей подмышку и, нащупав увесистую грудь, с препохабной ухмылочкой шепнул ей на ухо, - у тебя что, приближаются?
   Наденька прыснула и тем же красивым голосом ответила:
   - Геник, ну ты коз-з-зёл!
   Родец отметил, как сузились глазки и проступили скулы на аскетичном лице крепкого, толстошеего белобрысого старлея с десантными эмблемами в голубых петлицах.
   - Надькин, - сообразил он, - Десантура... Ну ничего, пусть знает. Мой огород. Он приземлился за столом. Предложение выпить за здоровье именинника приняли, как должное.
   Родец, закусывая, продолжал изучать мужиков. Прапорщики были, как братья. Оба худощавые, чернявые, горбоносые и неулыбчивые южане. Он покосился на девок. Ну и вкус! На каком, интересно языке они общаются? Проще заставить говорить по-русски попугая, чем этих "курносиков"
   Он быстро осознал, что тамадой за этим столом быть ему, поэтому, наполнив рюмки, заявил:
   - Ах, женщины, вы делитесь на две категории. На дам... и не дам!- Гусарик победоносно оглядел собутыльников. Все неуклюже промолчали. Мужики неуверенно переглянулись, девчонки, тушуясь постреливали глазками. Застолье, согласно местному этикету, ещё не вошло в фазу такой развязности и пьяного словоблудия.
   - Так выпьем же за дам! - плюя на ихний этикет, прогорланил тостующий.
   Мужикам ничего не осталось, как понятливо заулыбаться. Девки скромненько потупились, но рюмки опрокинули.
   Махнули ещё по паре рюмок. Компания стала оживать. Родец ввернул несколько еврейских анекдотов. Мужики, не желая отставать, начали кидать угловатые шуточки. Девчонки, наконец, размякли. Они уже примирились с тем, что мужиков четверо - авось всё как-нибудь образуется. Кто-то пробежался по клавишам стоявшего на тумбочке "Шарпика" и под грохот форменной обуви окрестности огласились песней.
   - Мама, мама, купи гиппопотама...
   Выкинув несколько коленцев где-то между шейком, твистом и яблочком, Родец с чувством стиснул Наденьку и прошептал:
   - Эх, ты моя военно-медицинская богиня здоровья, - и тут же, оказавшись у стола, наполнил рюмки, - Кстати, о здоровье. Вот, если взять и построить весь мир в колонну по четыре, то на левом фланге в каждой шеренге будет стоять кто? Правильно - китаец! Их больше всех. А почему? Да потому, что китайская народная медицина утверждает - все болезни, кроме венерических - от воздержания. Я пью за здоровье нации!
   Девчонки завизжали от восторга. Мужики конски заржали и снова пустились в пляс.
   В это время диспозиция на сегодняшнюю ночь начала вырисовываться. Родец, усевшись за стол, вдруг, начал вырубаться. Опёр голову на руку и, подрёмывая, клевал носом.
   - Умаялся, именинничек. Ге-е-еник! - Наденька потрясла его за плечо.
   Голова Гусарика сорвалась с ладони и он, едва не зарывшись носом в салат из свежих огурцов, пробурчал что-то нечленораздельное.
   - Надь, отведи его в Ларискину комнату. Пусть подремлет. Ключи, ведь у тебя? - бросила Нинка, весело пританцовывая под музыку и соблазнительно тряся сиськами, готовыми выпрыгнуть наружу из под её тесноватой, но очень фирменной блузки. Напротив неё, восторженно поблёскивая белками коричневых с поволокой глаз, неумело, но старательно топтался один из братьев-курносиков, в своих кошмарных ботинках.
   Наденька порылась в шкафу, нашла ключ от комнаты уехавшей в командировку подруги и подхватила Родца под руку.
   - Идём, Геник, идём. Мальчик хочет ба-а-аиньки...
   Родец тяжело поднялся, опираясь рукой о стол. Постоял мгновение, тупо глядя в тарелку, с трудом ворочая языком прокряхтел, - Кам тугезе, ван, ту, фри-и-и... - и летучим голландцем двинулся к двери. Наденька закинула его руку себе за плечо и кивнула пытавшемуся ей помочь Десантуре:
   - Я мигом...
   Отперев Ларискину комнату, она с удивлением обнаружила, что Гусарик вполне свободно держит равновесие и вместо того, чтобы искать опору у неё на плече, целенаправленно гладит её по попке.
   - Геник, не балуйся, - засмеялась она, - иди полежи.
   - А ты? - лукаво прошептал Родец, - увлекая её в комнату и закрывая ногой дверь.
   Только теперь Наденька почувствовала смутную тревогу.
   - Перестань, слышишь, - она упёрлась ему руками в грудь.
   - Надюша, подари мне пять минут... на день Рождения.
   - Генка, дьявол, отстань, кобель нахальный, - всё ещё полушутя, но довольно решительно рыпалась Наденька, - вот ведь, зараза, был же пьяный, как полено.
   - А-а-а-а... Военная хитрость. Ну что с тобой, ласточка? Давай быстренько? А? Раз-два-а-а... Сделал дело - слезай с тела?
   - Отпусти, Генка...тяжко выдохнула она, с трудом выдирая его руку, застрявшую в бюстгалтере, - но тут же почувствовала, как какая-то неведомая сила подхватила её под коленки и неумолимо несёт к кровати.
   Она засеменила ножками и со звонким "ой-ком" плюхнулась спиной на сразу проглотившую её панцирную сетку.
   - Генка, отпусти, - взмолилась она, продолжая сопротивляться, - дверь не заперта. Сейчас войдут. Да пойми ты, у меня с ним серьёзно. Всё испортишь, дур-р-р-рак!
   - Пустяки, Надюша, и ему останется... - сладострастно прошептал Родец.
   - Отпусти, закричу, - из последних сил отбрыкивалась она.
   - Ну да, сейчас всё бросишь, и начнёшь кричать, - недоверчиво проворчал он, продолжая распрягать её уверенной рукой.
   Нет. Конечно же, не собиралась она кричать. Чего греха таить - бывало уже, ангажировал её этот гангстер. Ох, и пофестивалили они с ним, когда жена Гусарика в Союзе сессии сдавала. И сейчас-то у Наденьки уже всё зудело внутри. Сердце колотилось, как у загнанной лошади. И грудь дышала с тяжелым призывом. Но башка работала. Сегодня Гусарик в её планы не вписывался. Слишком серьёзный был сегодня кавалер.
   С видами на будущее. Она продолжала сопротивляться в надежде на то, что Гусарик всё-таки уже в достаточной кондиции. Ну, помнёт слегка. Сиськой поиграется, устанет, да и заснёт. Но когда её концертные, лиловые в кружавчиках трусики с вышитым на лобке английским словом "Манди", стремительно поползли на всё ещё судорожно сжатые, но уже слабеющие коленки, она поняла - пора давать SOS.
   Взвизгнув пронзительным фальцетом, Наденька вцепилась острыми зубками в щеку Родцу.
   Распахнулась дверь. В проёме появилась возмущённая в благородном порыве физиономия брата-курносика. С глухим воем с постели соскочил Родец. На щеке его гранатовыми семечками рассыпались слепки с Наденькиных челюстей.
   - Ах ты шак...- закончить оскорбительную фразу брат-курносик не успел.
   Поддерживая левой рукой расстёгнутые брюки, Родец хрипло прорычал:
   - На х-х-х-рен с пляжа! И мощным ударом правой сравнял горбатый нос со щеками.
   Брат-курносик охнул, ткнулся ягодицами в пол и закрылся высоко задранными ногами. Но в двери тотчас возник Десантура. Сделал кошачий шаг вперёд. Сказал почти ласково "Ий-а!" и Родец сразу ощутил на горячей от укуса щеке свежее дуновение вечернего ветерка. Потому, что пробив головой оконное стекло, он почти до пояса влез во фрамугу.
   Весёлые огоньки ночного города двоились, троились, множились у него в глазах и снова соединялись в один слепящий прожектор. По коридору прогрохотали сапоги патрульного наряда.
   Потом его осторожно вынимали из острых, как пики оконных осколков. Потом исцарапанного, искусанного, избитого под белы рученьки уводили в комендатуру. А из распахнутой настежь двери Наденькиной комнаты с надрывом ревел возмущённый "Шарпик":
  
   Купи гиппопотама мне,
   Он лучший в мире зверь,
   А то, что ест капусты много,
   Никому не верь!
  
   * * *
  
   Когда в двадцать два часа трезвонит телефон в служебном кабинете, приятных новостей ждать не приходится. Значит домой уже звонили. Значит ищут. Ищут настойчиво. Значит - срочно. Рука потянулась к трубке почти без надежды, что вдруг обойдётся. А нервы уже за шкалой. И в сердце уже - рок-н-ролл. И в глазах уже привычная ненависть. К кому? К чему? Не важно. Был бы гнев. А на кого излить - слава Богу, хватает. Генерал-майор Кот рванул трубку на ухо.
   - Да!
   - Товарищ генерал-майор. Оперативный дежурный "Буцефала" полковник Осин.
   Пауза.
   - Дальше... - хрипло пробурчал генерал, уже в полной уверенности, что опять что-то стряслось.
   - ЧП. По первому перечню...
   -Ну!? - услышав про первый перечень, командир дивизии дёрнулся, словно поражённый током.
   - Попытка к изнасилованию. В общежитии медсанбата.
   - Кто?
   - Старший лейтенант Родец. Хозяйство Старченко.
   Генерал судорожно глотнул воздух.
   - Не суетись, полковник. Спокойно, - дыхнул он в трубку, успокаивая не столько оперативного, сколько себя, - Докладывай по порядку. Кто, где, когда? При каких обстоятельствах? Какие меры приняты? Свидетели? Кому докладывал?
   Оперативный и сам перепуганный тем, что на его долю выпало докладывать командиру дивизии о происшедшем, звенящим от напряжения голосом протараторил:
   - Товарищ генерал-майор. В 21.50 по местному времени в результате пьянки в расположении медико-санитарного батальона дивизии, командир пятой гаубичной самоходной артиллерийской батареи "Политрона" старший лейтенант Родец совершил попытку изнасилования медсестры. В настоящее время задержан. Изолирован. Находится в камере временно задержанных в комендатуре гарнизона. Свидетели имеются. При задержании оказал сопротивление. Допускал нецензурную брань. Сломал нос прапорщику Бабаеву. Выбил головой окно в общежитии. В прокуратуре пока ничего не знают. Первому докладываю вам.
   И преданно замолчал.
   Генерал несколько секунд медлил, переваривал услышанное, затем, постепенно отходя от шока, чуть осел в кресле и твёрдо отчеканил в трубку:
   - Слушай. Запоминай. Записывай. Первое. НИ-КО-МУ! НИ-ЧЕ-ГО! НЕ-ДО-КЛА-ДЫ-ВАТЬ! Особенно начальнику политотдела! Второе. Командира артполка вызвать в комендатуру. Немедленно. Я ему покажу коэффициент бесполезного действия! Третье. Командиру медсанбата быть там же! С подробным докладом и объяснительными всех героев эпизода.
   - Есть. Только вот...
   - Что ещё?
   - Да пьяные все герои, товарищ генерал. Как свиньи. Какие тут объяснительные...
   - Знать ничего не знаю! - взревел генерал, - Всё исполнить так, как я приказал. Хоть сам садись и пиши объяснительные. И не дай Бог. Эти двое прибудут в комендатуру позже меня. Я и тебя с дежурства сниму! Я вам покажу первый перечень! С-с-с-сукины дети!
   - Он бросил трубку. Трудно сказать кого конкретно обозвал командир обидным словом. Но главное - обозвать. А кого - слава Богу - хватало.
   Он долил остатки коньяка в стакан, закинул жидкость в горло резким, будто отдавая честь, взмахом, но на этот раз не почувствовал ни букета, ни расслабления. Только ненависть. Обострённую ненависть к подчинённым. Всем без исключения.
   - Да кого там насиловать-то? - с удивлением и злостью спросил он сам себя, - В этом рассаднике триппера! Туда мне-то заходить страшно - как бы самого не трахнули! Аррррррррртисты, мать вашу!
  
   * * *
  
   Иван постарался. Стол накрыл красиво. С почти женской аккуратностью. Приготовлено было вкусно. Спирт разбавлен, как любил командир - не шило, но крепче водки. И охлаждён.
   Хорошенько выпив и основательно закусив, Старченко удовлетворённо откинулся в кресле. Сегодня надо было окончательно решать кого из заместителей с каким дивизионом отправлять в Союз. Вопрос этот был немаловажным, довольно щепетильным и местами неслужебным.
   Во-первых, конечно, следовало тщательно соизмерить ответственность задач, стоявших перед каждым подразделением, личные качества и психологическую совместимость заместителя с соответствующим командиром дивизиона.. Во-вторых, дивизионы уходят не все сразу, а с интервалом в неделю. А каждый день за границей - это валюта. Мелочь, но приятная. Поэтому, вопрос надо решать так, чтобы никто из замов не почувствовал себя обделённым, обойдённым, отправленным раньше времени.
   То, что последним уедет зампотылу, сомнений нет. Сдача недвижимости немцам - его хлеб. А вот, как быть с остальными?
   Больше всего командира беспокоил дивизион Серебровского. При всем опыте и умении подбирать кадры, с этим дивизионом Старченко в своё время совершил какую-то ошибку. Получился не дивизион, а какой-то монстр. Все дивизионы, как дивизионы, сделаны по образу и подобию полка. Держатся на командирах. А этот - на замах. Серебровский - тряпка. Либерал вшивый. Подчинённые - как коты - ходят-бродят сами по себе. Правит не командир, а заместители. При всём этом получается дикий парадокс.
   При самом слабом командире - дивизион, в итоге, всегда лучший в полку! Уже сколько раз хотел зацепить этого майора и если не снять с должности, то отправить в пехоту. Но куда не сунься - замы под ним, как волнорезы. Штаб дивизиона - музей. Каждая буква, каждая бумажка на своём месте. Всё подшито, завизировано, зарегистрировано, подписано и утверждено. Не подкопаешься. Планирование, учёт, контроль - постоянный образец для остальных. Уже все привыкли к тому, что утвердив очередной документ Серебровскому, командир приказывал - всем переделать, чтобы было так, как во втором дивизионе. В парке - зампотех каждый болт на технике знает по имени-отчеству. Любая машина заводится не просто с полоборота - от одного взгляда. Замполит - вообще чудовище. Солдат ещё не успел захотеть набезобразничать, а он уже тащит его в кабинет на прочистку мозга. Про боевые стрельбы и говорить нечего. Каждый выстрел - невыбитая пятёрка. Не дивизион - часы. Три коня в одной упряжке. И тащат своего кучера без кнута на одном прянике. Только потому, мужик он хороший и добрый. И дает им работать так, как им хочется. Но, ведь, хороший мужик годится только для того, чтобы выпить, закусить и языком поболтать. Нет в полку такой должности - хороший мужик. Должен быть хороший, сильный командир дивизиона. Единоначальник! А поэтому, курировать второй дивизион, как ни верти, надо отправлять самого надёжного и опытного заместителя. Лобанова. Чистого зама. Но уходит второй дивизион - первым. Вот в чем загвоздка. Лобанова хотелось бы подольше подержать при себе. С ним спокойнее. Но придётся отправлять. Задача, к тому же у Серебровского самая сложная. Эшелон, паром, снова эшелон. Перегрузки. Путь не ближний - на Кавказ, через Карабах... Замполита бы туда сплавить... Нет. Лучше судьбу не искушать.
   - В общем, Владимир Иваныч, с Серебровским ехать тебе, уверенно произнёс Старченко, кратко обрисовав все свои сомнения на этот счёт
   Подполковнику Лобанову было по-офицерски приятно, что именно ему доверяет командир самое ответственное, но и уезжать первому, как самому ненужному было обидно. Однако присущая ему выдержка, которую в полку называли "лобановской", не изменила ему и теперь.
   Спокойный взгляд зеленых, почти не мигающих глаз. Аскетически обтянутые задубелой от солнца и ветров кожей, скулы. Тяжёлый подбородок. Ровный, сухой и твёрдый басок:
   - Есть.
   За стенкой в кабинете зазвенел телефон. Старченко тяжело от выпитого поднялся из за стола. Вышел.
   Нервные обрывки фраз, доносившиеся из кабинета, заставили встревожиться заместителей.
   - Да. Я. Что? Как это..? Когда? - затем несколько нечленораздельных ругательств, щелчок клавиши громкоговорящей связи, - Дежурный. Ноль первую - к подъезду штаба. Майора Серебровского ко мне. Немедленно!
   Командир торопливо вошёл в комнату отдыха.
   - Ну, вот, и посовещались, - по тому, как он глубоко вдыхал воздух и вопреки выпитому старался держаться ровнее, заместители угадали неприятности и неминуемую аудиенцию у генерала.
   - Что случилось, Сергей Фёдорович? - вскочил с места замполит, судорожно поправляя складки, заложившиеся на кителе, - Мне с вами?
   - Не надо. Звонил оперативный, - Старченко старательно надел фуражку, - Родец в пьяном виде в общежитии медсанбата какую-то медсестру, вроде бы, изнасиловал... Ч-ч-черт знает что! Комдив вызывает в комендатуру.
   - Хм...- недоверчиво повёл плечём зампотыл, - Изнасиловал? Что-то сомнительно. Там без всякой силы можно тихонько придти и неспеша отодрать всё стадо... Чушь какая-то.
   Старченко выглядел злым и растерянным. У командира дивизии был теперь в руках сильный козырь. После конфликта на совещании он просто натыкает командира полка носом в дерьмо, приговаривая:
   - Вот так ты, полковник, ночами кормишь и режешь. И старлей твой пьяный, и ты не лучше. Удивительно, что вы не на пару в этой общаге гастролировали.
   В изнасилование он не очень верил. Но в том, что в медсанбатовском общежитии произошло нечто омерзительное, был уверен. Волна злости прокатилась по всему телу. Она искала выхода. Но не на замах же было её срывать.
   - Чушь, - коротко бросил Лобанов, - Обычная истерика. В казарме солдат неосторожно испортил воздух, через пять минут в штабе доклад - "Товарищ полковник - стреляли!".
   Но это не успокоило. Только добавило раздражения. И в эту минуту явился козёл отпущения. В двери кабинета постучал майор Серебровский.
   Старченко стремглав вылетел ему навстречу.
   - Товарищ полковник, майор Серебровский по вашему приказанию...
   - Товарищ майор!!!- словно пламя у змея Горыныча вырвалось у Старченко, - где, черт бы вас побрал болтаются ваши комбаты?
   - В казарме, товарищ полковник, - слегка покачиваясь, ошеломлённый таким прологом ответил Серебровский, - готовят людей к смотру.
   - И вы, конечно, в этом уверены?
   - Так точно, - Серебровский суетливо посмотрел на часы, часу не прошло, как у меня на совещании были...
   - И Родец?
   Серебровский бестолково хлопал осоловевшими глазами. Он был готов к вздрючке за пьянство, но вопреки его ожиданию, Старченко сам был "на кочерге", а вопрос о комбатах окончательно сбил его с толку.
   - И Родец...- неуверенно промямлил он.
   Его суетливость, помноженная на нетрезвое покачивание и хлопанье глазами всё больше бесили командира полка.
   - Разуй глаза, майор! Твой Родец уже давно в общаге медсанбата джигитует!
   - К-как? - икнул Серебровский.
   - А вот так! - Старченко издал пальцами кастоньетный щелчёк и сделал неприличный жест руками, - Медсестёр объезжает. К смотру готовит!
   Серебровский стоял, плотно прижавшись бедром к краю стола по стойке "смирно", но коньяк со спиртом раскачивали его как зюйд-вест океанскую яхту. Старченко, наблюдая за ним, с бешенством сознавал, что разделать майора "под орех" не имеет морального права, поскольку сам выглядит не лучше.
   - Майор, - с нескрываемым отвращением произнёс он, если твой комбат действительно совершил изнасилование, ты завтра же закажешь себе билет до Читы. Это ты, - Старченко подойдя вплотную, ткнул пальцем в грудь Серебровскому так, что тот сделал неуверенный шаг назад, - ты в этом виноват! Сейчас переходи на лёгкий аллюр и не дай Бог тебе появиться в комендатуре после того, как туда приеду я. Пробежишься немного, может в себя слегонца придёшь. Марш отсюда! - Старченко махнул рукой указывая на дверь.
  
   * * *
  
   Когда Старченко вошёл в здание управления военного коменданта гарнизона, Серебровский, тяжело дыша после лёгкого аллюра, стоял уже у окошка дежурного по караулам.
   - Где этот негодяй? - коротко бросил Старченко
   Серебровский взглядом указал на дверь камеры временно задержанных. Из за двери доносился раскатистый, богатырский храп.
   - Так чего ж вы ждёте? Поднимите, допросите. Надо же быть в курсе. На вопросы генерала придётся отвечать.
   - Без толку, товарищ полковник, пробовали уже. "Мяу" сказать не в состоянии.
   Командир медсанбата сидел тут же, в коридоре, закинув ногу на ногу, и нервно подрыгивал носком сияющего сапога.
   - И вас вызвали? Рассеянно спросил Старченко и подумал, - Худо дело. Медик - в сапогах, не иначе агрессор пересёк границу...- Вы-то хоть в курсе, что к чему?
   - А-а... - подполковник, которому медсанбатовские амуры уже проели печенки, только махнул рукой с зажатыми в ней объяснительными, - этим жеребцам хоть медицинскую дивизию подавай, все равно из за одной мочалки раздерутся...
   На улице взвизгнули тормоза. Взревел и умолк двигатель генеральского УАЗика. В комендатуру ворвался командир дивизии. Дежурный по караулам кинулся на доклад, но был остановлен властным жестом. Все, приняв строевую стойку, дружно пожирали глазами генерала.
   - Допрыгались? - вместо "здрасьте" прорычал Кот. - и протянул руку командиру медсанбата.
   Тот неловко замялся, норовя пожать протянутую руку. Но генерал, грозно сверкнув глазами, снова рыкнул:
   - Документы!
   Подполковник сунул ему в руку свои листочки и снова вытянулся в струнку, явно сконфуженный. Генерал пробежал глазами по пьяным каракулям показаний свидетелей и уставился бешеными глазами на медика.
   - Где? - выдохнул он, - где объяснительная потерпевшей? Где медицинское заключение?
   - Товарищ генерал, она писать отказалась. И от медосмотра - тоже...
   - Тогда на кой черт мне вся эта мазня? - генерал пьяно махнул рукой и бумаги полетели в лицо командиру медсанбата, - Отвечайте, было изнасилование, или изнасилования не было? - он с хищным удовольствием смаковал отвратительное слово.
   - Была попытка, товарищ генерал, но...
   - Ни-ка-ких "но"!- гаркнул генерал, - Откуда видно, что эта попытка была?
   - Товарищ генерал, младший сержант Цимбалюк претензий не имеет...
   - Какое мне дело до твоих сержантов и их претензий? Меня интересует - думает твоя медсестра возбуждать дело, или нет?
   - Младший сержант Цимбалюк, товарищ генерал...
   - Да пошёл ты ..... со своим Цимбалюком, отвечай на вопрос.
   - Но медсестра и есть младший сержант Цимбалюк... Надежда Григорьевна.
   - Хм... - генерал резко понизил тон, - так бы и говорил, что срать хочешь. А то всё задница, за-а-адница... - он улыбнулся собственной шутке, - Так говоришь, младший сержант Цимбалюк без претензий?
   - Так точно.
   - Тогда дай ей кусок бумаги, и пусть напишет черным по белому "пре-тен-зий-не-и-ме-ю!
   - Товарищ генерал, я не являюсь военным дознавателем и требовать письменных показаний не имею права.
   Командир дивизии с пьяной брезгливостью взглянул на подполковника и небрежно протянул:
   - У-ух ты-ы-ы... - да на что ты там, в своём медсанбате, вообще имеешь право? С задачей ты не справился подполковник. Иди. Иди домой. Спи-и-и...
   Командир медсанбата исчез, как в мультфильме. Вот, только что был, и нет его.
   В это время за металлической дверью камеры храп оборвался. Послышалась возня, утробное ворчанье. Раздались глухие удары в дверь и гневный голос Родца:
   - Надька, стерва, открывай. Ссать хочу, как из пушки...
   Генерал кивнул дежурному по караулам:
   - А ну, открой-ка этого мудака.
   Лязгнул засов. Отворилась железная дверь. На пороге камеры появилась исцарапанная, улыбающаяся на все тридцать два негритянских зуба рожа.
   - Оба-на - сказала рожа, - Товарищ генерал приехали-и-и...
   Лицо командира дивизии мгновенно сделалось бурым, глаза полезли из орбит и он, задыхаясь от ярости, прошептал:
   - Старченко, вот он твой коэффициент бесполезного действия. Вот она, твоя школа. - тут у него снова прорезался рык и он загремел на всю комендатуру, - Как стоишь, сопляк? Грёбарь-перехватчик! Орёл с бычьими яйцами! Что, не любишь когда бабы сами дают? Поднимайся, одевайся, сопротивляйся? Насильник, мать твою...!
   Родец, которого в результате всех передряг развезло вдребезги, почти не понимал, где он, что с ним, о чём речь и почему все прямые начальники до командира дивизии включительно, вдруг, посетили его. Он почёсываясь, ковырялся в памяти, и вроде бы что-то начинал припоминать.
   - А-а? Наденька? Ага. Было дело... Ну взял за сиську. День Ангела - святое дело. Но только быстренько. Чирик-шиздык-фуяк-трояк! Трахаться будем без трусов...- бессвязно забормотал он и физиономия у него при этом была глупая и весёлая.
   - Идиот, - коротко бросил генерал и посмотрел на Старченко.
   Старченко ничего не ответил, только с тяжелой неприязнью смотрел на старшего лейтенанта. До него, вдруг, дошёл весь идиотизм ситуации. Собрались в кучу пьяные генерал, полковник, майор и старший лейтенант. Кто кого и чему сейчас будет учить?
   - Товарищ полковник, - с видимым трудом возвращаясь к официальному обращению в присутствии подчинённых, сказал командир дивизии, - завтра же вручить ему предписание. В Союз! И чтобы послезавтра духу его здесь не было!
   Родец прекратил почёсывания. Серьёзно взглянул на начальников. Качнулся с пятки на носок и, видимо, слегка определившись на окружающей местности, с осуждением произнёс:
   - Родиной пугаете? Не хорошо-о-о...
   - Я тебе покажу Родину! - взвизгнул генерал, ты у меня на Восток подальше Тимохина загремишь! Туда, откуда не возвращаются!
   Родец пьяно усмехнулся, снова качнулся с пятки на носок.
   - Дальше Тимохина - только Аляска. Кто ж оттуда вернётся-то? - нараспев проговорил он, - Это ж - Аме-е-ерика, - и он сладко прищурился.
   Генерала аж затрясло. Пьяному старлею - море по колено. Вся дивизия боится командира. Вытягивается перед ним в струнку. Ходит вокруг него строевым шагом. А этот раздолбай мелет, что на язык придёт!
   Видя, что долбить Родца, пока тот не протрезвеет, не имеет смысла, принялся за Старченко:
   - Слыхал? - он пьяно выпучил глаза, - Твоя работа. Твои подчинённые. Они у тебя все такие. Слишком умные! Всё знают. Аляска, Америка. Демократы!
   У Родца к этому времени тормоза пропали окончательно. Дело было сделано. Судьба - решена. Завтра - в Союз. Терять нечего. И он мстительно промычал:
   - Не бывает слишком умных подчинённых. Бывают слишком тупорылые начальники. Поручик Ржевский. Заповедь последняя. Финита ля трагедия...
   Генерал был в нокдауне.
   - Заткнись! Клоун! - заорал не выдержав, Старченко.
   Родец встрепенулся, как от пощёчины. Казалось, в глазах его появился проблеск сознания. Но только на мгновение. Тотчас на лице заблуждала идиотская улыбка. Он приложил ладонь к виску и издевательски проговорил:
   - Позвольте представиться. Старший лейтенант Родец. Весь вечер на ковре. Обзывайте хоть педерастом. Только сзади не пристраивайтесь.
   Генерал уже неспособный более излучать бесполезный гнев, вдруг, заговорил спокойно:
   - Старченко, он у тебя случайно не родственник министру обороны? Что-то больно дерзок.
   - Всех родственников, товарищ генерал, - по-моему, уже перевели в другие дивизии, - этот может быть приятель?
   - Ага, - снова встрепенулся Родец, - не приятель, а старый друг, корешок. Знаком с министром, можно сказать, лично.
   Генерал бессильно всплеснул руками.
   - Так точно, продолжал Родец, - Приезжал он к нам как-то в училище. Я к нему запросто. Здра-жла, говорю, товарищ маршал, - Родец сделал паузу, проверяя, достаточно ли внимательно его слушают, - А он посмотрел на меня вот так, - старлей свернул два кукиша и поднёс их к глазам большими пальцами вперёд, - и говорит - "убрать этого дурака!"
   Раздался громкий заливистый хохот. Хохотал майор Серебровский
   Только теперь командир дивизии обратил внимание на его качающуюся фигуру, до этого молча стоявшую поодаль.
   - Это что ещё за пьяная морда? - недовольно спросил он.
   - Это его командир дивизиона, - Старченко кивнул на Родца.
   - Этот кого насиловал?
   - Никого.
   - Так на хрена ты его сюда приволок? Чтобы я видел, что у тебя весь полк на рогах? Без исключения. - Генерал сделал ударение на последнем слове, давая понять, что состояние самого Старченко для него не секрет.
   - Хотел, чтобы он поцеловал своего комбата в задницу.
   Генерал раздраженно окинул взглядом всю нетрезвую компанию, ощутил себя в её центре, и на миг ему явилось чувство юмора.
   - Убрать этого дурака, - он указал на Серебровского, - и этого тоже, - на Родца, - и сам убирайся к чёртовой матери! Своё решение я сообщу завтра. Готовьтесь. Будет вам затмение!
   Он, как мог, круто повернулся на каблуках и процокал подковками по бетонному полу на выход.
   На улице взревел УАЗик и звук работающего двигателя стремительно удалился.
  
   * * *
  
   Сержант Петров глазам своим не верил. Раньше перед смотрами, даже если их проводил командир дивизиона, все офицеры и прапорщики допоздна были в батарее. Постоянно кого-то вызывали, строили, проверяли, ругали, вылавливали сачков, пристроившихся спать где-нибудь в сушилке или холодной каптёрке...
   А сегодня - шаром кати. Никого. Завтра смотрит министр обороны, а тут - полнейший штиль. Командиры взводов, как ушли ужинать, так больше и не появились. Старшина зелёную краску выдал, чуть по казарме пошатался, потом пришла старуха и уволокла домой. Комбат вместе со старшим лейтенантом Родцом проплыл по лестнице, даже в батарею не заглянул, только его и видели. Командир дивизиона с начальником штаба последними пролетели по лестнице, как беговые кони, и тоже исчезли. Во - дела! А мне что, больше всех нужно? Да, гори этот смотр синим пламенем. Вместе с министром обороны.
   - Слушай Жека, подошёл к нему земляк, я что-то в толк не возьму. Через две недели - в Союз, а тут какой-то смотр замутили. Чего там Арбуз вам в ленкомнате втирал? А?
   - Да чёрт его знает,- пожал плечами Петров, - говорил, что министр обороны приезжает, смотр проводить будет. Потом говорил, что Бога нету. Насчёт солнечного затмения чего-то загнул. Но, по-моему, сбрехнул старый хрен. Пьяный - ты сам же видел...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"