Договорившись идти на речку, мы на полчаса разбежались по домам поесть.
У калитки Ленка блаженно возилась в песке. Деловито сопя, выкладывала из формочек желтые пироги, пухлощекая и серьезная.
- Мать дома? - крикнул я на бегу и тут же увидел её, спешащую со своим рыжим чемоданчиком.
Пропустив мимо ушей информацию о том, что есть - сам найду, голодным не останусь - но на всякий случай резво мотнув головой, я уже добежал до двери, как услышал то, что заставило меня остановиться.
- Там на столе в зале клубника стоит для варенья. Можешь съесть немножко.
И не забегая в кухню, я промчался в зал.
Высоко на столе, рядом с приемником величественно белел эмалированный таз. По пути схватил табуретку, впечатал её в пол и очутился на ней с коленками.
Тускло мерцая, к потолку вздымалась ало-багровая гора. Аромат с неё лавиной пошел на меня. В глазах и в носу защипало, в скулах замлело, и стены поплыли в разные стороны. Едва не свалившись с табуретки, я крепко ухватился за край стола.
До чего же все-таки хорошо жить на свете! Никто меня сегодня не ругал, отлупить за вчерашнее не успели, и даже рыбий жир пить забыли заставить. Как же все-таки хорошо!
Слюни набежали в рот и, не успевая их проглатывать, я потянулся к горе.
Та-ак, сначала возьму самую-самую большую и самую-пресамую красную. На пробу.
Пальцы бережно обняли её и подняли в воздух. Я восхищенно оглядел самую-пресамую в последний раз, и она медленно опустилась в мой рот. В счастливом предчувствии я зажмурился и шевельнул языком.
Счастье длилось лишь миг. Дальше началось непонятное. И вторая еще крупней, и третья еще красней, и четвертая всех мягче одна за другой прыгали в рот, но едва коснувшись языка, пропадали, нахально дразня своим ароматом. Будто черт какой издевался, посмеивался и по животу себя похлопывал, выманивая ягоды у меня из-под носа.
Но я тоже не лыком шит. Оборвав узкие зеленые листики, собрал на ладони штук пять самых крупных, полюбовался на них, таких толстеньких и важных, изо всех сил разинул рот и вмял туда всю горсть. Рот оказался маловат - не закрылся. Я помог ему рукой, надавив на нижнюю челюсть. Розовая мякоть едва не полезла из носа и глаз. Глаза я зажмурил, а ноздри зажал пальцами. Придавленный язык с трудом шевельнулся, но тут-то уж я распробовал, что за клубника была у нас в белом тазу, который стоял на столе рядом с приемником, когда летний день был горяч и ярок, а я был пацаном по кличке Борсик.
Тихое блаженство ласково растеклось во мне, но, распробовав, наконец, я как-то сразу и забыл, какая она. Пришлось пробовать сначала. Тикали часы с медведями на циферблате, жужжали мухи, на улице надрывались свистели мои друзья, а я, пригнув голову к столу, чтобы не заметили в окно, спешил хорошенько распробовать и запомнить, чтобы после хвалиться.
Сосредоточенное пыхтение отвлекло меня. Ленка, с трудом преодолев порог, объявилась в зале.
- Боль, тебя лебята зовут на летьку. А ты циво тут делаес?
- Ничего! Иди, скажи - меня дома нет.
И за спиной снова запыхтело.
"А его, Больки, дома нет!" - с удовлетворением услышал я с улицы.
- А ты ж говорила, он дома!? - узнал я голос Курлина и замер с ягодами во рту.
Снова послышалось пыхтение.
- Боль, а Кулин говолит, ты дома.
Я чуть ни подавился и зашипел сердито:
- Нету меня! Скажи, ушел на речку, пока свистели! В окно вылез. Давно уже.
- Нету его! - после пыхтения донесся Ленкин голос. - Усол узе. В окно.
Голоса моих друзей сдвинулись к речке, стихая, и я осторожно выглянул из-за таза.
Ушли. "А ведь не хорошо товарищей обманывать, - подумал, заталкивая в рот очередную горсть. - А зачем обманывать?! Я и не буду никого обманывать. Сейчас допробую по-быстрому и бегом на речку, да не по дороге, а через болото. Еще раньше их приду!"
Когда на дне в красноватом соке осталось штук десять клубничин, не очень красных и не так крупных, я с удивлением увидел, какой же большой таз стоял на столе. Огромный! С этим тазом в баню ходили.
"Можешь съесть н е м н о ж к о!"
Потихоньку я сполз с табуретки, пригорюнился.
Потерянно прошелся из угла в угол, снова залез на табуретку.
Ровно одиннадцать заморенных ягод сиротливо темнели в розовом соку. В задумчивости я съел еще одну и снова заходил по залу. Пока ходил, голова думала, а когда она придумала, я стал бороться с собственной совестью, и так как был гораздо сильнее - победил.
- Лен, иди сюда! - крикнул в раскрытые двери.
Ленкина голова замаячила над порогом и поинтересовалась:
- Циво?
- Лезь сюда! Я тебе что-то дам, заманчиво пообещал я.
- Циво? - хмуро и недоверчиво повторила Ленка, пройдя в зал.
- Становись сюда! - Я поставил её рядом со столом. - Та-ак. Теперь открой рот, закрой глаза!
- А-а, - заартачилась Ленка. - Ты опять пуговку....
- Небось, не пуговку. Это я раньше, когда не знал, что ты их глотаешь. Вкусно будет! - твердо пообещал, и Ленка закрыла глаза.
Я взял ягоду, обмакнул её хорошенько в соке и, мазанул по носу и пухлой щеке, отправил в Ленкин рот.
- Вкусно?
Ленка с готовностью кивнула.
- Исё! - потребовала.
- Закрывай глаза!
Вторая ягода проехала по другой щеке, и Ленка шире раскрыла рот.
- Не попадес никак! Исё давай! - И потянулась рукой стереть с лица.
- Э, ты что! - закричал я.
- Сто?
- Руки измажешь, бестолковая! Потом не отмоются.
Густой и душистый сок безбрежным океаном омывал три крохотных островка. Я с удовлетворением оглядев разукрашенного пухлика, сказал:
- Ладно. Хватит. А то мамка придет, ругаться будет. Скажет - всю клубнику поела!
Иди, играй!
Мать влетела на порог, подозрительно оглядывая всё и всех, сходу стараясь определить, что мы успели натворить на этот раз.
На этот раз чутьё ей изменило и, облегченно вздохнув, она поставила свой чемоданчик.
Стараясь не пустить дело на самотек, с честным лицом послушного сына, будущего помощника матери и опоры всей семьи в дальнейшем, я сказал удивленно и обиженно:
- Во, ма, ты сказала, возьми там, поешь клубники.... Пришел, сунулся - а там и нет ничего. Чуть-чуть осталось. А Ленка еле ходит, и вся морда в клубнике.
Мать бросила в меня подозрительный взгляд и стремительно подошла к столу.
- Ох! - сказала, приложив руку к сердцу. - Как?!
Я весь напрягся и на всякий случай приготовился к худшему.
- Что, - мать сглотнула, - и это все это она съела?! Ты мне не врешь, сынок?
Я обидчиво наклонил голову.
- Что я брехун какой! Я только чуть-чуть попробовал.
Но там же осталось.
Не дослушав, мать выбежала на улицу.
- Лена! Лена! - закричала странным голосом.
- Сто? - отозвалась Ленка спокойным баском, не отрываясь от своей игры.
- Деточка! - мать подбежала к ней, задрала платье и стала трогать Ленкин живот. - Деточка, у тебя животик не болит?
- Нициво не болит - замотала кудряшками Ленка.
Мать утерла её щеки и хотела вытереть руки, но приостановилась, внимательно осмотрела её ладони. Потом выпрямилась и вежливо, но твердо сказала:
- Боря, подойди ко мне!
И понял я: эх, никогда нельзя врать! Нехорошо это! Неправильно. Не поступают так советские пионеры и октябрята. Все равно все раскроется. Только еще больше достанется.
- Боря, скажи мне, только честно - ведь это ты съел клубнику? Больше некому, а я все равно по глазам узнаю. Ну!
Я уставился в землю и, предчувствуя лупку, хрипло выдавил:
- Я.
- Весь таз?! Один?!
Безмолвно и безнадежно я поник головой.
- Господи! - мать вдруг опустилась передо мной, выдернула рубашку из штанов и стала трогать мой живот.
Я аж вспотел от неожиданности и немножко испугался.
- Сыночек, - странным голосом сказала мать, - как ты себя чувствуешь? Животик не болит?
- Не-е....
- А стул у тебя нормальный?
- Чи-во-о?
- Ну, поноса не было?
- Ну да, - буркнул я. - Что я дристун какой!
И тут понял. Да это же она беспокоится, ни объелся ли я, ни начался ли у меня заворот кишок или дизентерия, или еще чего. Клубника-то, наверное, немытая. А если она беспокоится, то, может, у меня и вправду что болит, а я, как дурак, хожу и не знаю. А больных не лупят - их лечить надо!
Физиономия моя скисла, руки обвисли, а живот выпучился. Я согнулся и тяжело задышал.
- А вообще-е..., - сказал, внимательно прислушиваясь к своему хитрому организму, - вот в этом месте что-то, вроде, немножко не совсем, чтобы то.
- Где?! - вскинулась мать, испуганно заглядывая мне в глаза.
- Тут, - я ткнул пальцем в живот.
- Что, тут? Болит?
- Не то, чтобы болит.... Но как-то что-то, вроде, не совсем так.
- Как не совсем?
- Как раньше.
- А вот здесь? - Она надавила ладонью в другом месте. - Здесь не болит?
- Зде-есь? А здесь тоже, вроде, как-то немножко не так.
- Как, не так?
- Ну-у, не так..., как раньше.
- Господи! - взволновалась мать. - Не было печали!
Пойдем! - осторожно взяла меня за руку и потихоньку повела в спальню. - Полежи спокойно, не крутись!
Довольно жмурясь, лежал я в кровати и разглядывал потолок до тех пор, пока с улицы в раскрытое окно ни ворвался свист и крики моих друзей.
- Бо-орсик!
Я влетел на кухню и закричал, что в тех местах, где было что-то не то, уже все в порядке. Но мать крепко ухватила меня за руку.
- Нет, уж. Ты полежи! Мало ли что. А ребятам я сейчас скажу, что ты заболел, и выйдешь попозже.
"Скрипя сердцем", я отправился на кровать додумывать думу о том, как прекрасна жизнь, если в ней есть такие счастливые дни.
Потом ел малиновое варенье и запивал чаем. Это был необыкновенно удачный день! На редкость. Во-первых, не лупили за то, что вчера пришел домой в 2 часа ночи, хотя твердо обещали. Во-вторых, забыли заставить пить противный рыбий жир. В-третьих, наелся клубники почти вволю, а за это еще и варенье!
Солнце, заглянув в темень леса на окраине поселка, забоялось туда опускаться и зависло, наливаясь густой клубничной краснотой.
Тяжелой рысью бежал я по улице и озабоченно вертел головой.
- Куда они все подевались?!
За старой баней стройное и высокое гудело в вечернем воздухе пламя, и лица у сидевших вокруг были таинственно и жарко освещены. Оттеснив безымянного шкета, я пристроился рядом с Монтером.
- Где ты был? - сразу спросил он.
- Да заболел немного. Но уже выздоровел.
- А мы на речке крысу видели! - похвалился Монтер. - Она плыла с травинкой в роту.
- С травинкой? Ерунда! А вот я сегодня, - началась было моя похвальба, но Лиса как-то очень ехидно глянул на меня исподлобья один раз, другой и ухмыльнулся.
Я замолчал и насторожился, выжидая.
- А Курлин плавать научился, - сказал, наконец, Лиса и уже совсем нахально уставился на меня.
- Брешешь!?
Я подскочил к Курлину.
- Что, честно?!
Он смущенно улыбнулся и кивнул.
- Метра четыре проплыл, - солидно уточнил Глаз, и, щурясь от огня, и пошевелил в костре прутиком.
Яростно и неукротимо гудело пламя, швырялось искрами. Мои друзья спорили о том, как "зовут" крысу с травинкой в роту и чьё гнездо с пятью яичками нашли они в кустах, про гладыша, который "успел смыться, гад". Мои друзья кричали, доказывая каждый свою версию, и призывая друг друга в свидетели. А я молча смотрел в огонь. Хвалиться почему-то расхотелось, а рассказать мне было не о чем. Как много пропустил я за этот день, метеоритом умчавшийся за горизонт! А что успел?
Вышли звезды. Большие залили из ведра малиновые угли и ушли, забрав с собой мелюзгу. Первый зовущий крик поплыл над поселком:
- Ми-ша! Мон-тер! - поправилась его мать.
Стали расходиться.
Я сидел у потухшего костра и смотрел на черные дымящиеся угли. Уже все пацаны умеют плавать! Остались только мы с Монтером. Но Монтер младше меня почти на два года!
- Борсик! - окликнул меня почти родной голос.
Самый первый и самый лучший мой друг подошел и тихо сказал:
- Пойдем завтра на речку пораньше? Покажу, с какого места я научился. Ты тоже оттуда попробуешь.
- Ага! Только, чтоб никто не знал!
Сломя голову я подлетел к дому.
- Ма! - закричал с порога. - А вот скажи, лето еще долго будет?
- Оно только началось! Июнь еще. И не ори - ребенок уже спит.
- А следующий месяц - лето?
- Да, июль.
- А потом?
- Август.
- Тоже лето?
- Ну да.
- Такое большое! - обомлел я.
Да конечно успею! Не завтра, так послезавтра обязательно научусь. И много еще чего можно успеть!
В постели крутился и дергался, торопил минуты. "Завтра обязательно научусь плавать! - думал, пропадая в сон. - И вообще, совершу что-нибудь такое, что все ахнут, а лупить меня за это не будут".
Во сне я летал, падал в бездонную пропасть, меня убивали разбойники в ярких синих и красных шароварах, ухмыляясь, затягивал в горячую пасть Змей Горыныч, но я ото всюду вырывался живым и мчался куда-то дальше, вперед, к какой-то неведомой цели, обозначенной неизвестно кем, а из леса за речкой в поселок уже входил новый день.
PS
- Вы же сами понимаете, что ничему хорошему этот ваш рассказик научить не может, - с укоризной посмотрев мне в глаза, сказал редактор отдела прозы. - К тому же в нём очень много огрехов. Да и знаете, сама лексика у вас далека от литературных канонов. "Пацаны, брехун, дристун". "Брешешь"! Есть же слово "врать"! Знаете, наверное! "С травинкой в роту"! Ну что это такое! Или вот "Большие залили из ведра малиновые угли и ушли...". Кто "большие", что "большие"?! Почему?!
Вы, кстати, школу закончили? - спросил без перехода.
Я кивнул.
- А работаете где?
- На комбинате "Стройиндустрия".
- И что вы там делаете?
- Я стропальщик.
- Это как?
- Ну-у, рабочий.
Он нарочито грустно кивнул, будто именно это и ожидал услышать.
- Понимаете, так нельзя, - мягко пожурил. - Мы солидный журнал, у нас публикуются члены Союза писателей, а у вас тут, извините...
Из прохладного нутра старого здания с устоявшимся запахом бумаги и тления я вышел в июльский зной.
"Ну, "пацаны" - понятно, "брешешь" - понятно. Наверное, им не разрешают пропускать такие слова, - продолжил спор уже с самим собой. - А "большие-то чего"!? - И тут же догадался - он, наверное, просто не понял, что "Большие" - это не прилагательное! Может, надо было все-таки написать "взрослые". Но не говорили мы так! Зачем писать, если не говорили!
А почему, интересно?
Главный поэт страны задумчиво и самоуглубленно смотрел куда-то вниз и в сторону. Улица главного советского писателя, уходя в обе стороны, утрачивала четкость очертаний домов в знойном мареве.
Никогда раньше я об этом не думал. Почему в лексиконе моего далекого от асфальтовых площадей детства в самом центре восточнославянского мира не было слова "взрослые"?
Были большие и маленькие, мужики и бабы, пацаны и девки. И бабки старухи. Даже слово "дед" было, хотя самих дедов - старых мужиков не припомню. А "взрослых" не было! Не говорили мы так!
Странно.
В том ярком, переполненном всеми цветами, запахами и звуками далеком мире нашего детства не было "взрослых"?! И мы сами стремились стать большими, а не взрослыми - вот вырасту, стану большим, тогда-то уж!..
Почему?! Ведь неспроста же это!
PPS
Мы выросли и стали большими. А что изменилось?
Как дети пытаемся хитрить с разным начальством, а этого добра у нас немерено. Как детей власть дурит нас, а мы, если получается, дурим её. Как дети всё пытаемся свалить свои грешки то на монгольское иго, то "кровавого Сталина", то на происки ЦРУ, на евреев и, конечно, на климат. А то и просто на то, что голова сильно болела после вчерашнего. И по-прежнему думаем, что все у нас впереди. Россия снова станет великой державой. И на меньшее мы не согласны.
Я тоже по-прежнему думаю, что всё еще впереди. Еще налажу свою судьбу, подкорректирую. Еще успею сделать самое главное в своей жизни. Конечно, это не просто. Нужно собраться, сконцентрироваться, отсечь вредные привычки и соблазны, перестать тратить время попусту, и, качественно изменив свою жизнь, вырваться в новое измерение. У меня есть хороший и продуманный план, но по-прежнему я пытаюсь хитрить с собой, отсрочивая его реализацию. С понедельника, со следующего месяца, после праздников, после дня рождения...
Одно утешает - не один я такой.
И вот приходит Лето - лучшее время для того, чтобы начать новую жизнь, выйти на финишную прямую и, наращивая скорость до предела, уже не останавливаться ни перед какими трудностями и соблазнами!
Но кто же в такую жару начинает новую жизнь?!
"Мы растем, но не созреваем", - когда-то печально заметил Петр Чаадаев, один из немногих, кому неожиданно для окружавших удалось стать взрослым, за что его тут же сочли сумасшедшим и стали добросовестно тупить и малютить.
"Здравствуй, детка!", - обращался к большим и маленьким, шедшим к нему за утраченным здоровьем "русский бог" Порфирий Корнеевич Иванов, тоже поплатившийся за свою взрослость годами гонений, тюрем и психушек.
В России - стране вечных детей быть взрослым некомфортно и небезопасно. Вот и приходится то хитрить, то придуриваться, и эти вихляния уже стали второю натурой. Поэтому, несмотря на то, что жизнь нас и учит и мучит, мы все равно не взрослеем, хоть и надеемся, если уж не сейчас, то когда-нибудь потом...
А Лето с каждым днем всё короче и с каждым годом всё меньше.