Ближний бой не терпит, слабых, нестойких, неуверенных, непостоянных, не устремлённых, неверных.
Ближний бой это не сражение солдат, это в первую очередь состязание крепости Духа. И если Дух выдерживает состязание, сражение считается выигранным.
Более тысячи восставших, стиснутых на пятачке, не могли принять участие в бое. Им негде было развернуться. Везде были свои и только в какой-то одной стороне слышались крики, удары и вопли убиваемых. Помочь не было никакой возможности.
Не бой это был, а рубка дров. Обученные гвардейцы легко вынесли первое напряжение, в то время как ополченцы, проявив немыслимую отвагу, скоро стали задыхаться и уставать. Но отступать им было некуда.
Задние ряды стремились принять участие в сече и подпирали из всех сил.
Тит Веспассиан искал Феклу. Но и Фекла искал Тита. Ему вдруг показалось, что если он возьмёт верх над самоуверенным генералом, то ни к чему ему будет и пугало, именуемое Нероном.
Он станет самоличным правителем империи. Его имя вознесётся к Богу и мир затрепещет при одном упоминании его.
Они оказались друг против друга.
Тот час прекратилось сражение. Правила единоборства требовали соблюдения приличий. Никто не мог препятствовать, тем более сорвать поединок. Такого бы убили на месте и те и другие.
Обоих покрывала колхидская броня. Только шлём Тита венчал белый плюмаж, а на шеломе Феклы, развивался огненный хвост, знак Нерона. Оба сошли с коней и император поднял щит. Движение его означало, что он намерен принять бой и считает противника равным себе.
Тит никогда не унижал врага. Никогда не выпячивал личные достоинства, хотя имел для этого основания. Единоборство во всех армиях того времени, было уделом исключительной храбрости людей. А храбрость была качеством индивидуальным и не зависела от социального положения.
Профессионализм генерала был широко известен. Его руку испробовали не только цари, полководцы, сановники, богатыри из противоборствующих армий, но и простые солдаты, в силу каких либо причин, бросавшие вызов молодому Веспассиану.
Поэтому никого не удивило, что Тит вышел против раба, вольноотпущенника. Тит уважал выбор богов и если ему предназначено умереть, то неважно кто будет виновником его гибели: аристократ или раб.
Руку судьбы направляют боги или силы равные им, или Силы для того предназначенные.
Даже кони перестали ржать и трясти головами, усмиряя звон удил.
Фекла первым нанёс удар. Тит, почти не закрываясь, ответил и сделал шаг в сторону. Обманное движение слегка изменило направление удара меча противника и острие скользнуло по наплечнику, отскочив в сторону. Последовал выпад, но броня оттолкнула широкое лезвие. На новый взмах, Фекла ответил резким покачиванием туловища, сбивая прицельный удар.
С каждым замахом нарастала интенсивность движений, быстрота перемещений единоборцев, по небольшому ристалищу. Скоро лязг железа и визг металла о металл превратились в сплошной бряцающий шум.
Оказалось и Фекла далеко не простой уязвимый человек. В своё время, получивший хорошую школу фехтования, он изрядно потренировался, воскрешая в памяти былые науки, преподанные ему и Тиму Феону учителями покойного плантатора.
Однако физически Тит сильнее. Его тело обладало устойчивостью. Невосприимчивостью к усталости. Скоро качество эти стали доминирующими в поединке. Фекла не успевал во время отреагировать, его защита стала запаздывать и как следствие, удары всё чаще обрушивались на неприкрытую броню, отдаваясь болезненными ощущениями в мышцах.
Фекла стал понимать, что может не выдержать. Однако не помышлял о прекращении боя. Ответив на вызов Тита, он мог теперь или победить или погибнуть, только так будет отведена рука Бога от неминуемой судьбы.
С каждым наступательным шагом Августа, продвигались вперёд и преторианцы. Давая возможность своему лидеру маневрировать, отступали ряды ополчения. Движение толп становилось монотонным, единообразным и неминуемым. Удар - шаг вперёд. Ещё один удар - шаг вперёд.
Краем уха Тит уловил, что далеко впереди слышатся крики огромного скопления людей. Он понял, что подошли когорты гарнизона, которые остались ему верны. Возможно, подходят региональные легионы. Надежда придала ему энергии и он усилил свои атаки, удвоил свои усилия.
Такого упорного противника как Фекла ему не приходилось встречать.
Раб заслуживал уважения, в другое время, возможно, даже дружеского отношения. Но не сейчас. Тит сделал резкий выпад и меч его, направленный в область шейной артерии, вдруг изменил направление движения, просвистел над головой Феклы и сделав петлю, ударил по шелому.
Удар оказался настолько сильным, что шелом сорвало с головы бойца и Фекла остался с непокрытой головой.
От удара шумело в голове, изображение противника раздвоилось. Конец, - подумал Фекла и действительно, следующий удар рассёк ему брови и переносицу. Кровь залила глаза. Ещё ни та не другая сторона ничего не успели сообразить, а Фекла уже падал на землю. Глухо стукнулись доспехи о каменную мостовую и просвещённый раб Феона испустил дух.
Преторианцы рявкнули: Да здравствует Тит!
Обескураженные, растерянные ряды восставших сопротивлялись не долго. Под давлением противника попятились, обернулись и побежали от дворца. им навстречу отступали из пригородов другие отряды.
В город входили легионы Домициана Веспассиана.
Домициан Веспасиан, генерал Римской армии, сумел поднять сорок тысяч солдат из расквартированных в метрополии. Стремительным маршем они достигли имения Феона, разгромили штаб восставших, рассеяли отряды прикрытия и не сбавляя темпа вошли в Рим.
Началась резня. Домициан не останавливал солдат. Под меч попадали не только бойцы революционной армии Нерона, но и мирные жители Рима, и национальная гвардия, поддержавшая режим. Жители разбегались по домам. Начался невиданный разгул террора.
На своём любимом белом скакуне Домициан въехал на территорию дворца. Он спешился и пошёл навстречу брату. Тит, уставший, без головного убора, с посечённой бронёй встретил Домициана крепкими братскими объятиями. Они склонили друг другу головы на плечи и на мгновение застыли в неподвижности.
Прошло несколько месяцев. Заканчивалось жаркое лето. Температура в тени достигала тридцати пяти градусов. Давно такой жары не испытывал Рим. Все водоёмы были задействованы. Граждане купались даже ночью, а женщины постоянно меняли в своих опочивальнях на влажные пересыхающие простыни.
Накрывались ими, не выжимая. Но уже через пятнадцать, двадцать минут, полотнища были настолько сухими, что простыни ломалась при попытке их свернуть или сложить.
Как назло стал барахлить водопровод. Узловые колена засорялись песком и, охраняя водоводный канал, день и ночь, дежурили специальные команды. Бывало, что собаки влезали в керамические трубы, мучимые жаждой, застревали там, подыхали, что грозило населению города неисчислимыми бедами. В такую жару болезни подстерегали людей и грозили перерасти в эпидемии.
Заболел и Тит. Сначала он стал хандрить. Хандра, обычно ему несвойственная, всё чаще овладевала его настроением. Он тяготился властью, государственными делами. За императором ходили, оберегали, не докучали.
Но когда дела накапливались, приходилось обращаться к нему. Из хандры Тит выходил тяжело. Обычно уравновешенный, он начинал беспричинно скандалить и мог избить любого, ненароком тавшего поперёк пути.
Мало кому такое поведение нравилось, но вспоминая Нерона или Калигулу, люди умолкали и терпеливо поджимали губы. Другие цезари слов не бросали на ветер, вслед за их нерасположением следовало практическое его воплощение, отлучение от двора или даже лишение жизни.
Тит же, поругавшись, успокаивался и как ни в чём не бывало разговаривал с человеком, на которого только что бросался с кулаками.
Второго сентября было объявлено, что Тит Веспассиан будет присутствовать на открытии больших спортивных игр в Амфитеатре. Игры должны были начаться четвёртого и продолжаться полную неделю. Уже много лет проводились подобные состязания в Риме. Они пользовались огромной популярностью. Вот и в этот раз, Рим был наводнён не только представителями и участниками игр из Отечества, но и приезжими спортсменами, которые не находили подобных состязаний у себя дома.
Они приезжали в Рим. Здесь стремились показать, какими способностями они обладают и каких вершин достигли в исполнении определённых упражнений.
Спортивные игры любил император Калигула, но ещё больше ими увлекался Нерон. Именно ему принадлежала идея сделать игры международными, и именно он допустил к участию в них рабов. Рабы, дополнили игры новой качественной составляющей: их игнорировал плебс и болел исключительно за их проигрыш. Это, заставляло рабов более серьёзно относиться к тренировкам и, в конце концов, они составили достойную конкуренцию свободным гражданам.
Подталкивало и то, что раб, получивший призовое место, тут же при стечении народа объявлялся свободным, в чём ему и вручалось удостоверяющая грамота и приз, равный десятой доле приза гражданина Рима.
- Мал золотник, да дорог - говорилось в кулуарах. Действительно, на золотник, выплаченный победителю, можно обзавестись хозяйством. Но такое случалось редко. Обычно приз пропивали тут же, в два, три дня и свобода оборачивалась для раба, новой своей гранью. Если раньше он был сыт, одет, имел жилище. То освобождённый на игрищах, он становился "голью перекатной" и чаще всего пропадал, не доживая до следующей олимпиады.
Четвёртого сентября, с раннего утра, Рим заполнился толпами зрителей и болельщиков. Они направлялись в разные стороны, к гостиницам где проживали их любимцы. Там они пребывали в радостном возбуждении, примерно до трёх часов дня, тогда спортсмены начинали стягиваться к амфитеатру.
Жара к этому времени достигала своего апогея, но уже к пяти часам, к началу состязаний, резко спадала и можно было сидеть под зонтами, вполне сносно перенося жестокосердное солнце.
Случались и потери сознания от перегрева, обмороки от нервного перенапряжения и смерть от сердечного приступа.
Однако чаще преследовал болельщиков травматизм. Потому что кумиры разъединяли людей по пристрастиям. Даже соседи, даже родственники кидались друг на друга с кулаками при малейшей неудаче своих любимцев.
Некоторое время после кончины Нерона, игры пришли в упадок. Виною оказалось желание императора провести казнь христиан именно здесь. Казнь лютую. Кровь лилась рекой.
Решение затравливать людей хищниками вызвало бурю негодования не только у женской половины римского общества, но у большинства мужчин, воспитанных в духе Эллады, на греческой литературе, на парфянском благородстве.
Даже жрецы находили акт безнравственным и не обосновано жестоким.
Долгое время люди не могли оправиться от травмы поразившей их воображение. Спортсмены отказывались выходить на арену обагрённую человеческой кровью.
Теперь всё было позади. Веспассианы принесли примирение в общество и, несмотря на свою солдатскую простоту и прямолинейность смогли восстановить то неплохое, чем славился Рим.
Драки на трибунах оставались бичом игр. Преодолеть экспансивность болельщиков не было никакой возможности, хотя и не раз и не два , на трибуны врывались легионеры и жесточайшим образом наводили порядок. Веспассианы считали Спортивные Игры прекрасным способом выпускать пар из перегретого недовольствиями общества.
Во время болезни Тита услилось политическое влияние Домициана.
К нему стали относиться как к преемнику. Молодость обоих братьев была гарантией их здоровья. Вне сомнений оба должны были жить долго. Но что случилось, то случилось. Ходили слухи, что кто-то предсказал судьбу Титу и это предсказание довлеет над ним и сокращает его силы.
Просвещённые люди смеялись над домыслами, над фантазиями толпы, тем не менее, с оглядкой высказывая расположение императору Титу, нет, нет и поглядывали в сторону Домициана.
К тому же империя была полна слухами о лже нероне. Дескать претендент на престол сумел скрыться при разгроме восстания. Избежал участи тысяч рабов распятых вдоль дорог на крестах и обезглавленных. Теперь он скрывался где-то на Кавказе и оттуда делал набеги. Небольшие его отряды, составленные из диких горских народов, преодолевали территорию Парфии и вторгались в империю, наводя страх и поднимая рабов.
Войска приходили, когда бандитов и след простывал. Тит, неоднократно обращался к правительству Парфии с требованием прекратить беспорядки и обеспечить непроходимость своих границ. Но пока напрасно.
Лженерон легко приходил и уводил с собой сотни граждан Рима. За некоторых требовали выкуп, других продавали в Азию, Кореям, Гуннам и прочим их народам.
Домициан развернул четыре легиона вдоль границ с Парфией и потребовал в ультимативном порядке сотрудничества армян с римлянами. Договорённость была достигнута. Но через некоторое время банды Лженерона появились со стороны Ниневии. Сила претендента возросла настолько, что и Вавилон уже побаивался выступить против самозванца в открытую.
Всё это удручало Тита Веспассиана. Он привык к широкой конфронтации, к открытому забралу, к единоборству армий. А ему предлагалась партизанская война, когда противник постоянно прячется за спины мирных жителей и наказать его не представляется возможным.
Кроме как проводить политику выжженной земли, то есть вести поголовное истребление не только бандитов, но и сочувствующих.
Домициан настаивал на исключительных мерах, но Тит, был противником подобных операций и утверждал, что никогда не согласится с подобными методами ведения войны.
В последнее время на улицах столицы неизвестными злоумышленниками распространялись прокламации. В которых самозванец объявлял себя Августом, Юлием Цезарем, Светлейшим князем Кавказа, Сыном богини Венеры, Ликом Луны и Солнца и многими, многими другими вымышленными или использованными в иные времена титулами и званиями.
Тит даже не удосужился их прочитывать, а приказывал выбрасывать в мусорную корзину. Но Домициан предпочёл изучитьтекст и пришёл к выводу, что Лженерон не так глуп как кажется Сенату.
Он использует мифы и легенды разных народов, но не все, а лишь пользующиеся определённым доверием, пустившими глубокие корни в фольклоре и сказаниях.
Выдавая себя за божества и сына божеств, он повторяет миф о воскресении Христа, тем самым втравливая и христиан в свою политическую авантюру.
Лженерон не так прост и если думаешь отмахнуться от него, то вспомни,что все империи имеют глиняные ноги и достаточно кратковременного проблеска солнца или проливного дождя, чтобы они рухнули, похоронив под собой не только своих вождей, но и народы, которые доверили Веспассианам власть и смотрят на братьев с надеждой. -
Равнодушие Тита возмущало Домициана. Отец передал старшему брату скипетр, потому что считал Тита наиболее достойным. Но он ошибся.
Тит после подавления восстания рабов менялся на глазах в худшую сторону. У него не только испортился характер, он и лицом обрюзг, и тело его налилось неестественной полнотой, как будто он был на самом деле полон воды.
Иной раз и при взгляде на него можно было поверить, что императора съедает неизвестная доселе в Риме болезнь. Когда Домициан излишне его доставал, Тит злился и гневался. Но в гнев его никто не верил, тем более родной брат.
Усмирив на время ярых сподвижников Лженерона, Домициан прибыл в Рим, чтобы также участвовать на торжественном открытии Игр. Тем более, что именно он, был назначен главным Понтификом на жертвоприношении посвящённым Олимпийской обители Богов, что находилась в Греции, но одинаково почитаема была и Римским народом.
Ввели огромного белого быка. Животному не менее трёх лет. Оно в расцвете своих физических сил и жаждало жизни, как жаждет её всякая юность, перед которой лишь недавно воссияло солнце и зазеленели травы пьянящие сердце.
Миллионы запахов кружили быку голову и среди них запах молодой тёлки, которую содержали в соседнем хлеву. Бык никогда её не видел, но чувствовал, знал, что она там и ждёт его. Именно его. В этом он был уверен.
Когда трёхлетка вывели, опутав цепями, он решил, что его ведут на состязание, о которых он слышал от старых стерилизованных быков. Знал, что выиграет состязание и тогда ему подарят его тёлку. Бык испытывал прилив сил и почти человеческое счастье.
Десятки тысяч людей присутствовали на открытии Игр и на жертвоприношении. Быка провели по кругу, чтобы люди смогли оценить его достоинства, стать и пружинистую мощь мускулов.
Бык шёл легко, вскинув голову и поводя огромными породистыми глазами. Его сразу полюбили и люди кидали на арену огрызки, сладости, овощи. Но бык был самолюбив, молод и горд. Он не поводил даже глазом на это откровенное заигрывание. Он жаждал соперника и был готов вонзить тому рога в брюхо.
Белого быка подвели в большому жертвенному камню. Камень был так тяжёл, что когда третьего дня его перевозили из запасников на площадку, тянули его в упряжи шесть быков - тяжеловесов. Им было очень тяжело, можно было впрячь и больше животных, но все бы они не протиснулись сквозь узкие ворота, ведущие на арену, поэтому шесть быком тянули камень цугом.
Он прочертил глубокую борозду в земле, несмотря на то, что под него подкладывались катки из толстых брёвен. Это был камень Жертвоприношения, которым пользовались италийцы ещё тысячу лет назад. А им он достался от народов предшествующих им, и не сохранивших своё имя.
В это время в ложу вошёл Тит. Он прибыл с небольшим опозданием, но народ, ждавший своего императора, своего любимца прощал ему многое. Простил и опоздание. Все трибуны поднялись на ноги и приветствовали кумира стоя, рукоплеща в ладоши и выкрикивая здравницы.
Тит, полуобернувшись, поприветствовал народ небрежным поднятием руки и сел на каменную, покрытую козьей шерстью скамейку.
Домициан в белых длинных одежда жреца, кропил святой водой арену и передние скамьи знатных зрителей. Прислужники после окончания церемонии и воспеваний хора жрецов, потянули за цепи, заставив быка упасть на передние колени и преклонить голову. Цепи были накручены на каменные надолбы так, что бык при всех своих усилиях, с колен подняться уже не мог.
Жрец занёс над ним большой нож, напоминающий скорее боевой меч, выкованный из редкого металла, чрезвычайно острый и сверкающий лунным блеском. Домициан поднял вверх большой палец левой руки, что означало время начала церемонии, обескровливании быка. Жрец, профессионал, не однажды исполнявший подобный ритуал, почему-то промедлил и рука его скользнув в сторону, нанесла неверный удар. Позже он клялся, что кто-то подтолкнул его под локоть, но этого "кого-то" никто не видел и потому жрец понёс суровое наказание от понтифика Домициана.
Белый бык, вздрогнул и опрокинулся навзничь. К нему подошёл главный понтифик с сосудом для сбора крови, Раненый, обманутый трёхлеток рванулся, цепи не выдержали. Вскинувшись, бык пронёсся мимо Домициана, чуть не зацепив его, опрокинул заграждение перед трибуной, врезался в толпу; крики раненых людей, усилили растерянность служителей, они бегали с верёвками и пиками, опасаясь близко подойти к животному.
Развернувшись и раскидав людей, бык понёсся на главную трибуну где сидел император. Тит поднялся. Его рука потянулась к бедру, где прежде всегда висел меч, но вспомнив, что он уже давно не прикасался к оружию, Тит выхватил меч у телохранителя и как только бык рогами опрокинул деревянный бруствер трибуны, Тит нанёс короткий, но сильный удар в сердце быка. Животное взревело, ударило копытами и проломило ими грудь Тита Веспассиана.
Через секунду туша быка была уже пробита копьями и пропорота ножами. Бык долго не хотел умирать. Он ещё некоторое время ревел, из глаз катились слёзы. Наконец исдох.
Тит умер через два дня.
На императорский престол взошёл Домициан Веспассиан Флпавий..
Три ночи Рим не спал. На улицах было столько факельщиков, что выгляни даже Луна, она лучше не осветила бы город. Светились и окна домов. Три дня и три ночи Рим провожал императора Тита Веспассиана в последний путь.
Город был полон войск. Тщательно охранялись все въезды и выезды. Все стратегически важные объекты.
Домициан принимал присягу чиновников и сенаторов не во дворце, а в Главной городской библиотеке, что расположена была в недавно отстроенном здании, венчавшем огромный комплекс общественноугодных заведений на Палатине.
И большое количество войск, и отсутствие императора во дворце, не казались странными.
Странной была смерть полного сил Тита. Чувствовалось, что чья-то рука располагает инструментом, способным изменить политику империи. По крайней мере, менять её вождей. И эта рука была рукой врагов Рима.
Сенаторы присягали охотно. Они готовы были одарить Домициана и узурпаторскими полномочиями, если он того захочет, лишь бы не вспомнил он своего унижения несколько лет назад, в бытность его сенатором, когда его отец, ныне причисленный к лику святых, Марк Флавий Веспассиан, боролся за власть и Домициану пришлось бежать из Капитолия, переодевшись в женскую одежду.
Фельдмаршал Виттелий имел абсолютное большинство сторонников в Сенате. Если бы Домициана задержали, его ждала бы неминуемая расправа. Но всё обошлось. Придя к власти Веспассиан - старший простил даже ярых своих противников. Не преследовал их и Тит. Но Домициан не раз публично высказывался, что будь его воля, он по примеру Нерона, половину сенаторов перевешал бы, половину закопал живьём в землю.
Зная нрав младшего сынишки,старого генерала сенаторы дрожали как высохшие листья дрожат поздней осенью даже в безветрие.
Что преследования будут, никто не сомневался. Надеялись только, что всё закончится снятием с должностей и материальными потерями.
Домициан, слегка располневший, обходил шеренги выстроившихся как на параде дородных Сенаторов. Они ему не нравились. Он был уверен, что и они ненавидят его также. Но выбора у сенаторов не было.
Или он, Веспасиан, а значит спокойствие, порядок и прежняя беззаботная жизнь, либо смутные времена, нашествие претендентов, будоражащих народы в разных частях света.
При таком обилии претендентов на престол, свой законный, хотя и не слишком покладистый злодей, был дороже и желаннее.
Домициан, верный своему придирчивому задиристому характеру испытывал сенаторов, задавая им каверзные вопросы, требовал немедленных ответов, которые как не изощрялись сенаторы, не нравились ему и он выговаривал старикам, как нашкодившим школярам.
Когда приглашённым предложили покинуть зал, вошла Луция: жена Доминициана, любимая его женщина. Очень своенравная, таинственная и скрытная. Любил её Домициан, но и побаивался. Потому что Луция никогда не уступала ему даже в мелочах. Как то, она будет вести себя сейчас, подумал Домициан, когда я внезапно стал самодержцем, единовластным правителем огромной и самой могущественнейшей на земле, империи.
Но Луция, как ни в чём не бывало подошла, полуобняла, а потом привычным жестом погладила ладонью по намечающейся лысине. Раньше ему нравились её жесты, но сейчас он вдруг, почувствовал себя обиженным.
Луция была выше Домициана ростом. Её длинные ноги начинались от поясницы, а поясница находилась на уровне нижнего ребра Домициана. Воистину, когда эта женщина становилась рядом с ним, он ощущал себя африканским пигмеем.
И остро, почти болезненно ощущал недостаток ребра в грудной клетке, из которого, по видимому, Луция и была сделана. Домициан не завидовал брату. Он считал его простофилей, солдафоном, много ниже отца по интеллекту.
Сам Домициан причислял себя к наиобразованейшим людям. Он любил философствовать, писал стишки, прозу, иногда музицировал, во общем, был вполне светским человеком, мог на равных вести спор с мудрейшими учёными мира.
Поэтому ощущал себя избранным среди плебеев, смотрел на них снисходительно, сверху вниз, когда позволяла ситуация. На коне Домициан сидел как скульптура, соединившись с лошадью своими скелетными костями. Кавалеристы восхищались особой посадкой Домициана, гвардия обожала его.
Ему прощали вздорный его характер, жестокость, непоследовательность в действиях; он мог запросто, перед солдатами отчитать генерала, а мог нанести оскорбление пощёчиной и никто не думал мстить ему или ответить тем же. У Домициана был настолько неприступный вид, настолько возвышенный взгляд, что самые храбрые и непримиримые отступали, понимая, что полководцем и принцем руководит высшая воля.
Только Луция позволяла себе покровительственно относиться к наследнику. И дело не в том, что она духовно превосходила его, навряд ли; просто она была кое в чём сильнее, и это кое- что настолько возвышало её в собственных глазах и как она полагала, и в глазах Домициана, что Луция по матерински жалела своего мужа , иногда оглаживая его как сына и при посторонних.
Теперь Домициан взвешивал, как строить ему отношения свои с женой и не выльется ли её гордыня и самодовольство в неприязненные родственные узы.
Император изучал историю. Относился очень внимательно к характеристикам своих предшественников. Он знал, что за многими преступлениями, совершаемыми Цезарями, стояли женщины.
Женщины толкали их и направляли руки их убийц. Только император Нерон хорошо знал цену любимой женщины, поэтому он умер не от её руки.
Августу Домициану захотелось прочесть на лице Луции радость или печаль. Найти хотя бы следы какой либо эмоции, но Луция, обладала сильным характером, была прекрасной актрисой и переживания никогда не отпечатывались на её лице.
Вот и теперь, оно было гладким, белым, блистающим красотой, совершенством черт, но бездуховным, как деревянная маска бога.
- Ты видела, Луция, как они все пресмыкались передо мной? Как они ползали и виляли хвостами. Небось, вспоминают, как пытались прищучить меня? -
- Успокойся,- охладила его пыл, жена. - Они всегда такие. Другими никогда не были, с тех пор как Нерон стал рубить им головы. В тебе они боятся воскресения нового Нерона. Но ты у меня хороший, не так ли? -
И она вновь погладила его по намечающейся лысине.
- Кстати, я не раз слышала от незнакомых мне людей, что ты плешив. Думаю, народ будет смеяться. Я советую тебе опередить молву, ты талантлив, напиши какую-нибудь смешную эпиграмму, сам на себя. Мы распространим её, и обнародуем твоё авторство. Народ поймёт, что император не самодур, а вполне живой человек, с юмором. Нет, ничего проще чем заработать авторитет, подшучивая над самим собою. -
Мысль эта пришлась Домициану по вкусу и он тут же придумал заглавие: " Похвала плеши".
Простившись с Луцией отправился в кабинет где и стал набрасывать этюд.
Лишь себе и только оставаясь с собой наедине, Домициан признавался в зависти к одному человеку. Его кумиром был Нерон. Тот, кого ненавидел свободный народ империи и все власть имущие, все богачи, все аристократы, патриции, всадники, торгаши, евреи.
Нерон обладал магией, которая пристегнула к себе Домициана, когда он был ещё мальчишкой. Однажды на торжественном приёме в новом дворце, куда были приглашены в числе лучших людей и военные, Марк Флавий Веспассиан явился в сопровождении маленького сына. Домициану было двенадцать лет. Он впитывал в себя все движения императора, его взгляды, мановения рук. Манеру речи, способность обжигать взглядом собеседника. Его голос, который очаровывал и заставлял в изумлении отвисать нижнюю челюсть.
Он помнил, смешливый взгляд тирана, который вдруг упал на его отвисшую часть лица и Нерон, сделал малозаметный жест рукой, но который Домициан моментально понял и с силой закрыл рот, почти прикусив себе язык.
Зубы его так громко кляцнули, что этот звук услышал отец и поймал взгляды , которыми обменялись император и его малыш.
Позже отец часто вздыхал, видимо вспоминая ту минуту, потому что у Нерона ни жест, ни взгляд даром не пропадали, всегда за ними что-то стояло.
Нерон выудил Веспассиана из темноты забвения, благодаря малышу Домициану. Он понял, что у отца маленького мальчика, такой же острый и восприимчивый ум, и видимо понадеялся, что восхищение мальчика есть не воспитание, а натура, которая едина у отца и сына. Нерону нужны были преданные люди, и он отыскивал их даже среди зрителей.
Эта нить взаимопонимания протянулась между деспотом и Домицианом и осталась не разорванной. Даже смерть Нерона, была не естественной, потому что не была мучительной и ужасной, а лишь постановкой, театрализованным представлением.
Трагедией, фарсом, который режессировал сам Нерон, и к которому не были причастны ни его друзья, ни родственники, ни враги, ни завистники.
Нерон переиграл всех.
Он ушёл не закрыв за собой дверь, не прощаясь ни с кем. Такой уход не только не обычен и странен, но как бы не санкционирован Богами. Потому так воспринято было известие о появлении двойника Нерона. Народ верил, что тиран жив, что он настолько талантлив, что от таланта его могущество только выигрывает и потому всякая смерть Нерона, неестественна и неправдоподобна.
Он вечен, Нерон, потому что объявил себя Богом. Смертный Человек не объявит себя Богом.
Домициан поднялся и простёр руку... Интересно, как он выглядит? Сколько бы дал, чтобы уметь петь и представлять, так как делал Нерон!
Нужно развивать собственные таланты. Говорят сатирические памфлеты и юмористические новеллы ему удаются. Он неплохо говорит. У него прекрасная дикция. Сидит на коне как Зевс. Взгляд мягковат? Нужно оттачивать.
Луция хорошая подруга, но что у неё на уме, кто знает? Не подала даже виду, когда он стал императором. Нужно любоваться на него, а она прилюдно жалеет Тита и называет его Домициана, малышом.
Если выстрелит мортира Я согнулся над очком Срёт девица и герой,
Пробивает камень брешь... Металлическим крючком, Моисей за той горой;
Что там светит из сортира? Захотелось, хоть убей...Звук, как выбитая ,
То ли жопа, то ли плешь...
Я согнулся над очком
Металлическим крючком,
Захотелось, хоть убей.
Срёт сенатор и плебей.
Срёт девица и герой.
Моисей за той горой.
Звук как выбитая пробка
Плешь зияет словно попка.
Не ищи того во мне
Что в своём найдёшь говне...
Ну, что ж; черновое начало положено на бумагу. Посидеть ночку и произведение будет выпущено, как джин из бутылки, и пойдёт гулять по улицам. По крайней мере, не обидно будет. Сам написал. Своё дерьмо, не пахнет, не пачкает и не тяготит достоинство.
Иосиф Флавий - историк скрывался с остатками разгромленных ополчений в горах. Несколько сотен человек, всё, что осталось от доблестных защитников Иерусалима. Многие, кто не попал в особые императорские списки, спустились в долины и вернулись домой.
Некоторым вышла амнистия. Но рьяных зачинщиков вооружённого мятежа разыскивали. Снисхождения не ждал и Иосиф Флавий. Он был предателем.
Он, пригретый Веспассианами, изменил им и потому пощады не ожидал. Теперь до скончания жизни, он вынужден будет скрываться или бежать дальше на Восток, возможно в Парфию.
В живых остался и Филипп, апостол, но он давно уже покинул эти места, ушёл в Египет, и дальше на Запад. Филиппа давно манило огромное западное море. Он говорил, что земли есть и за океаном, но доплыть туда невозможно. Хотя бы одним глазком посмотреть на чудо из чудес, солёный океан. -