Трошин Борис Александрович : другие произведения.

Душа опрокинутая навзничь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   ДУША ОПРОКИНУТАЯ НАВЗНИЧЬ.                                 
                                         
  
  
                       
  
                     Одиночество скручивало  нервы в жгут. Безысходность давила в  сердце кожаным сапогом  торжествующего опричника.  Борис чувствовал себя поверженным на грунт, его холодеющие ступни наверняка уже были  захоронены.
  
                      А кто  победитель?
                      Судьба?
                      Обыкновенная судьба. Узкоплёночная, широкоскулая, судьба - тушканчик. .
  
                       Год назад, он -  демобилизовавшийся солдат, сделал первую попытку устроиться в жизни; встретил земляка, Зигфрида Пукитиса, такого же, как он сам, неудачника;
  
                     Комплекс неполноценности, довлеющий над ним,  из-за незавершённого образования, из-за прочих житейских неудач, включающих отношения с родителями, с властными структурами, а также из-за ночных кошмаров с участием безликих женщин, выматывал духовно и укреплял  недоверие к собственным способностям.
   
                    Да у него и не было избранницы. Все женщины   для него на одно лицо и только их половые признаки определяли его способность к возбуждению.
                    
                   Другу Зигфриду  больше повезло. Тот устроился режиссером в городской дом культуры. А город  назывался Карши.
                    Карши, что в Кашкадарьинской области. Кашкадарьинская область в Узбекистане. Узбекистан там, где протекают реки Кашка-Дарья, Аму-Дарья и прочие реки.
                   Население города смешанное. Много русских. Ещё больше украинцев. Много бывших крымских татар, переселённых когда-то "отцом народов" в эти бесплодные земные области.
  
                   Но крымские татары совершили чудо. Прокопали каналы, пробили в солончаках арыки и пустили на плодородные, но сухие земли воду из Кашка -Дарьи - реки. По берегам весело журчащих арыков выросли сады. Персики, виноград, абрикосы,  отягощали ветви плодоносящих  деревьев.
  
                 Подобное чудо  Борис видел  в южных областях Украины. Но здесь всё выглядело ещё богаче, ещё красочнее, ещё аппетитнее.
  
                 Внутри двориков всегда прохладно, густые кроны плодовых деревьев снимают солнечный жар и от разницы температур шевелятся веточки и листочки, создавая движение, достаточное для возникновения лёгкого ветерка.
  
              В этих двориках ходят татарские девушки, одетые по европейски, почти с  русским обличием, если не считать подтверждающих их национальность, широкоскулых круглых физиономий.
  
               Девушки, как правило,  красивые. Такую же жгучую девичью красоту Борис  встречал много позже   в городе Кричеве, что в Белоруссии на границе с Россией.
                Да ещё в посёлке Негорелое,  на территории которого советская власть расселила  блудных цыган.
  
                  Остался Борис в г.Карши  случайно. Должен был давно возвратиться на малую свою Родину, которой, как он полагал,  была для него Латвия и собственно город Рига. Там оставались его родители, сёстры. Младший братишка Сергей учился в суворовском училище в  Киеве.
  
                 Отрочество и юношество прошли на Рижских улочках,  туда и захотелось вернуться. Однако пьянствовал несколько дней  с дорогим товарищем Пукитисом,  потомком  славных "латышских стрелков".
  
                   "Воинское Требование" - документ,  дающий право демобилизованному солдату  на бесплатный железнодорожный билет,  как в воду канул. Пропал. Где только не искал. Даже на помойках.
  
                   Так и застрял в этом, далеко не европейском городе и вскоре, волей той же судьбы, оказался в штате местной областной газеты, называемой "Кашкадарьинская Правда".
                  Её редактор, Иван Герасимов, уставший от общения с профессиональной газетной братвой, сплотившейся в  неделимое ядро на почве бытового и профессионального алкоголизма, взял всё же Бориса на работу, без документов,  с испытательным сроком, исключительно за его европейскую внешность.
                  Борис писал с ошибками, но писал красиво.
                  На то  корректура, где грамотные тётки  его ошибки  исправляли. Взяли  на вакансию в отдел промышленности, к Геннадию Сосновскому, молодому ещё мужику, беспробудному пьянице, который первым делом сводил Бориса в баню и переодел в цивильное.
                Так и началась его карьера газетчика.
  
                Постепенно, неуверенность в себе,  притуплялась.  Редактор на планёрках хвалил. Нашлись молодые сотрудницы, проявившие к нему интерес.
          Но тело женщины как привлекало, так и отталкивало. Ему нравились прекрасные формы. Нравились сказочные принцессы и романтика любви, но лишь ложился и, открывалась перед ним физиологическая суть женщины, любовь мгновенно испарялась.
          А от волосатых ног он бежал,  куда глаза глядят.
         Не раз и не два уступал  женщинам и всё кажется в порядке, но лишь коснётся телом её влажных провалов, страсть опадает, как её и не было.
                   Пришло время уносить ноги от грядущего позора. Сосновский, как-то, завёл разговор об однополой любви и стал даже уговаривать Бориса, что плохого в том нет ничего.
        Стало ещё противнее жить.
  
  
           Нужно уезжать, убеждал себя Борис. Жаркий климат утомлял. Полуденное солнце испепеляло. Он сильно похудел. Стал всё чаще пропадать в компаниях.
         Алкоголь становился привычным зельем, а по утрам он уже испытывал приступы радости, почти счастья, пока не прочитал в брошюрке, случайно попавшей в руки, что признаки алкоголизма проявляются по утрам именно,  в необъяснимом приливе физических и духовных сил.
  
          Дина Борисовна, жена редактора, женщина своеобразной внешности и неопределённого возраста, симпатизировала ему, покровительствовала и  часто защищала перед мужем-редактором, который был строгим начальником, хотя и выпивохой.
           Маленькая дочурка  Герасимовых вообще относилась к нему как к старшему брату. С колен не слезала. Мать в корректорской целыми днями, а Борис и литературный сотрудник и нянька в одном лице.
          Уезжая,  он знал, что никогда уже больше не вернётся в славный город Карши.
  
           Денег - кот наплакал. Потому лежал на верхней полке и не шевелился. Внизу  ели и пили и от этого хотелось есть, и пить.. В кармане - всего на всего, сто рублей. Сто рублей хоть и деньги, но при всеобщей дороговизне продуктов - это сущий пустяк.
             Без денег стыдно перед родителями показываться. Но показаться всё же придётся..
  
           Несколько суток  по рельсовому пути тянулись бесконечно долго.
           Наконец Рига.
           На перроне отец. Прошли несколько улиц пешком.
  
           
       Дома его встретили радостно. Откармливали, отпаивали. Неделя  пролетела, всё мучительнее было думать о возвращении в Узбекистан.
         Тут известие пришло о приезде из Киева младшего брата Сергея. В аэропорту Сергея не узнал. Кидался от одного молодого человека к другому. Пока брат не подошёл сам. Расцеловались, крепко обнялись. С Сергеем оказывается,  прилетели тем же рэйсом две девушки. Обе красавицы. Одна из них Люция - дальняя родственница.
  
          Начались незабываемые дни веселья и дурачеств. Скоро Борис понимает, что влюблён в Люцию. Та отвечает взаимностью. Вечерами они долго гуляют по Петровскому парку, выискивая уголки по темнее, обнимаются, целуются.
  
         Борис клянётся в вечной любви, но Люция отделывается  шуточками и лишь смеётся над страстными попытками Бориса завалить её, где ни будь на скамейке.
  
         Гром грянул после отъезда всей этой галдящей и пьющей компании. Почувствовал недомогание. Стал обливаться холодным потом по ночам. Мать настояла на обследовании.
          Последствия радиационного облучения признали туберкулёзом.
          Госпитализировали. Положили в туберкулёзную больницу, что на Красной Двине. За железным забором несколько двухэтажных корпусов и один крупный в четыре этажа. Туда его и определили в общую палату к таким же как он "тубикам".
         Сколько не объяснял, что симптомы эти от радиационных нуклидов, что нужно сделать запрос в Минобороны. Пришлют специальную карту.
        Всё тщетно.
        Много лет спустя узнал, что такова была обстановка. Всех заражённых радиацией при испытаниях ядерного оружия,  приравнивать к больным туберкулёзом.
  
           Начались невыносимые дни лежания на койке, с ежедневной сдачей анализов,  с бесконечными  бесполезными процедурами.
          По утрам раздавали таблетки. Их полагалось так много, что иногда вся куча не умещалась в горсти и "колёса" рассыпались по полу. Медсёстры строго следили, чтобы больные не выбрасывали дорогостоящих лекарств.
           "Хитрецы" находились.
            Это в  сегодняшнее время, лекарства обходятся дорого. И, однажды,  купив, стараешься использовать их именно по назначению во благо здоровья.
             В советские времена нередко таблетки и порошки  смывались в унитазах.
  
             В Риге, туберкулёзная больница  размещалась вблизи огромного комплекса кладбищ. Наверное, чтобы больные реально ощущали себя  временными жильцами на этом свете, тише вели себя, а глядя через заборы на бесконечные ряды могил, думали не о бренном, а о вечном.
             Но это не для молодёжи.
             Скоро сбилась из молодых парней компания, время полетело быстрее.
             "Тубики", в силу специфики своей болезни, множества принимаемых лекарств, и ощущения дышащей в затылок смерти, обладали  повышенной сексуальностью. Любовь,
  далеко не платоническая, в корпусах больниц процветала.
            Любились между собой тубики всех возрастов. Другой раз думаешь, что видишь сына навестившего мать или отца навестившего дочь, но оказывается это всё те же любовные парочки.
  
           Борис, подозревавший себя в ограниченной способности к совокуплению, на рожон не лез. Он мирно дулся в нарды. Игра такая с шайбами. Проводил с кием в руках по половине дня. Играли на интерес, потому что денег не было.
  
            Однажды  увидел, что везут на коляске молоденькую девушку из операционной.  Захотелось навестить её. Зашёл раз, другой и зачастил.
            Семнадцатилетнюю больную звали Эммой.
            Она  из - под Калининграда, точнее из Багратионовска, но жила у тётки в Резекне, потому и попала в столицу Латвии, в эту больницу.
  
             Эмма лежала в двухместной   палате. Редкий случай. Палаты  густо населены, а тут двухместная.
             Напротив, на такой же железной койке лежала зрелая сорокалетняя женщина, к которой изредка  приходил с визитами муж.
             Эмма, которая тогда ещё не вставала, ( ей сделали пункцию, взяли на анализ часть позвоночного мозга),  быстренько отворачивалась к стене, накрывалась с головой байковым одеялом и слушала.
            Супруг Жанны, так звали соседку, закрывал дверь на ключ, который  не без вознаграждения давала ему санитарка, обнажался и как бы нарочно, останавливаясь около Эммы, вежливо  спрашивал не помешают ли они девушке. Эмма, хотя и девственница, но всё-таки дочь сельского ветеринара. Об отношениях полов знала не понаслышке, и  всё же комплексовала,  ощущала жжение в паху и голод в желудке.
  
           В первый раз, когда Виктор задал такой вопрос, она повернулась на бок, чтобы успокоить супругов, но тут же поняла, что сделала это зря. Виктор стоял перед ней голый, сильно возбуждённый, натянутый как струна.
          . Послышалась возня, заскрипели пружины;  Виктор тихонько воя стал глухо шлёпать телом о тело, вспомнилось,  как мокрыми полотенцами хлестали мальчишки друг друга ещё пионерском лагере.
           
             Жанна вечером смеялась, рассказывая Эмме сколько раз она кончила, что Виктор мечтает поиметь девственницу, ведь она у него таковой не была. Не согласится ли на это Эмма?
  
            "Ты ему  покажи как-нибудь, как  она выглядит,  девичья честь. Он просто бредит этим.
            Но Эмма ждала своего принца.
  
             Принц и появился  в образе Бориса.
  
             Что могла ему дать эта девушка? Обездвиженная, лишённая родительского надзора, осеменённая туберкулёзной палочкой... Что мог дать ей он? Молодой человек без образования, без профессии, без здоровья...
  
             Два выброшенных на обочину жизни цветка сплелись в невзрачный букетик.
  
             "Больничная любовь обманчива" - сказала высокая не первой свежести девица, обладательница бледного лица и некоторой манерной жеманности. Она была из круга "другого". К ней приезжали посетители на машинах, ей приносили букеты цветов, её кормили не за общим столом по особой диете.
  
             В палате было несколько замечательных парней. Вовка - крепыш, красавец; Лёша - узколицый обладатель чёрных пронзительных глаз. Рогозин - полу латыш, полу русский,
  Хоккеист и оптимист по жизни.
              С ними было весело. Ходили толпой,  бегали по утрам для зарядки, качались гантелями. Иногда походы оказывались слишком шальными, рисковыми Они кладбища прочёсывали, как немцы прочёсывали леса, в поисках "лесных братьев".
  
             Старые кладбища в Риге, это своеобразная  парковая культура. В буржуазное время был здесь, естественно,  соответствующий обслуживающий персонал, который выполнял текущие работы на территории, ремонтировал памятники, наблюдал за порядком.   
             Советская власть дворников упразднила, как и смотрителей кладбищ. Они напоминали ей дворян, врагов революции, когда-то вышедших из дворников боярских, и выросших в царских соглядатаев и осведомителей.
             Немецкое кладбище -  целый город из каменных склепов, с изображениями и скульптурными группами.  Теперь всё это заросло травой, кустами
            За исключением кладбища "Братского" и мемориала Яниса Райниса.
  
           В основном мы бродили по "немецкому" кладбищу.
          Зона давно превратилась в живописный парковый массив, куда нормальные люди заглядывали только туристическими группами. Но для любовников здесь "Рай". "Тубики" возникали как привидения из темноты. Бросались на чужую закуску и выпивку, уже разложенную на траве.
         Мужчину оттесняли в сторону, а женщину оголяли и предлагали  добровольное соитие. Либо по выбору, либо с толпой.
           Как правило, девицы соглашались  "по любви"
  
          Парни очень умело действовали и только Борис, отходил в тень, что бы случайно  не оказаться на женщине.
  
         Девственницы на кладбища не ходят. В основном, местные проститутки или любительницы острых ощущений, согласные на многое ради выпивки и весёлого время препровождения. Случались и такие особы, которые пытались бежать, но куда убежишь, когда за каждой могилой привидения в халатах.
  
            Туберкулёзная девица с синевой под глазами,и высокомерным взглядом прозывалась Татьяною. Стала дружить с Эммочкой, стала навещать её и когда та разоткровенничалась и рассказала о приставаниях Виктора, Жанниного супруга, Татьяна  предупредила тех, чтобы прекратили  склонять девушку к свингерным отношениям.
           Настояла, чтобы Эмму перевели к ней, в её одноместную  палату, что и было сделано. Была поставлена вторая койка и Борис уже не мог заходить к Эммочке, когда вздумается, потому что палата закрывалась на защёлку изнутри.
  
           Татьяна  установила для него время посещений.
           Туберкулёзные больные лечатся подолгу. Иногда год, иногда больше. Потом в санаториях, тоже на несколько месяцев. Кто в Крым, кто в Тервете, что в Латвии. Иногда близко к морю, иногда в горы.
  
            . Осень прошла, наступали холода. Вылазки на природу прекратились. Зато участилось пьянство и любовные интрижки. Иногда отношения заходили так далеко, что тут же негласно справлялись свадьбы. Так отметили брачные отношения одного морячка с сухогруза,  с девицей, не очень приятной наружности, но как говорили, очень богатой.
  
            Другого морячка окрутили со старшей медицинской сестрой Бирутой. Морячок красивый, но пустоголовый. Часто рассказывал о своих похождениях за границей.По его словам,  видел весь свет. О стриптизе знал, как-никто из нас,  не однажды видел порнофильмы.  Специалист.
  
          А Бирута - в теле дамочка, тёплая.
  
          По субботам в больнице кинодень. Приезжала передвижка. От скуки ходили в кино. Билет стоил двадцать копеек. Тоже развлечение.
          Каждый день по несколько уколов, по пригоршне таблеток. Ингаляция антибиотика ми. Лекарственная нагрузка огромная. Часто беспричинно кружилась голова. Многих от лекарств тошнило. Эмма также плохо их переносила, но Борис  держался.
  
         Однажды Татьяна поманила Бориса пальцем и шепнула , что Эммочка очень  хочет его видеть. Борис пришёл, благо даже улицу переходить не нужно.
         Перекинулись незначительными фразами. Татьяна вышла, а Эмма потрогала его, и во рту стало сухо и горько. Но дальше дело не пошло.
  
         Несколько движений и он в преддверии оргазма. Тут и вошла Татьяна. Он просто почувствовал, что  кто-то дышит ему в затылок.
  
        Она отстранила Эммочку и глядя Борису в глаза, сказала: - слушайся меня Наклонилась головой к его коленям.
        Вообщем,  он потерял ощущение реальности и даже не понял, что совершает фрикции, но не с Эммой.
  
          "Ты поняла"?  Уже позже спросила Татьяна у Эммочки. Нам "тубикам" это лекарство очень полезно. Чем больше и чаще эту суспензию  принимаешь, тем гарантий на выздоровления больше.
            Так начались его правильные  отношения с женщинами.
  
           
  
           Пролетело семь месяцев. Наступала весна. Красная Двина вздулась ледовыми шишками. Ледяной покров почернел. Короткие зимние дни уступали место колючим ветрам, моросящему дождю, слякоти.
           Регулярные отлучки в город между обедом и ужином, сократились. "Тубики" народ не богатый. И одёжка у них поношенная, часто с чужого плеча, а обуви вообще никакой.
           Богатые хорошо и тепло одеваются, питаются полноценно. Они редко болеют туберкулёзом. Исключение - длинноногая и узкобёдрая Татьяна, но  та уже нежилась в Массандре, на берегу Крыма. Эммочка даже письмо от неё получила.
     
      Уехал и больничный друг Вовка Куликов в Крым, в Симеиз. Другие ребята кто куда. Пришла пора и Борису на курорты подаваться.
  
              Отношения с Эммочкой притупились. Всему виной несуразный случай. Эмму пригласила на праздники в гости замужняя подруга, коллега по больничной полате. Да, да! Та самая Жанна..
              Водки хватало и закуска отличная.  Эмма взяла с собой Бориса.
              Друзья её жили в районе кинотеатра Тейка.
  Тридцапителетний Виктор и двадцатипятилетняя Жанна. По какому поводу праздник,  Борис не помнит. Но было весело. Танцевали. Смотрели телевизор, опять танцевали.
             Далеко за полночь утихомирились. Виктор  - моряк.
             Моряков в Риге как хлеборобов в поле.
  
            У Виктора кинопроектор. На экране фильм о любви. Но таких фильмов Борис ещё не видел. Всё откровенно. Как и должно быть у французов. Сюжет банальный.
  Мать отбивает у дочери её парня. Отец совращает сына. Комедийный сюжет перерастает в драму, а затем и в трагедию. Кровь и сперма льются в одинаковой пропорции.
  
          Уже утро. Но сюжет развивается дальше, только уже не на плёнке, а в комнате, где все четверо оказываются на одной постели и пока Бориса учит любви Жанна, Виктор лишает Эммочку девственности.
          Мечта моряка осуществилась. Жанна хлопает в ладоши. Должен быть доволен и Борис, но он этого ещё не понял.
           Праздники эти запомнились на всю жизнь. Но осталось неосознанное чувство неправильности какой-то в его отношениях с Эммочкой.
  
              Путёвка  на руках. Очертя голову бросился в Крым.    Аэробус пролетал над Минском , стюардесса торжественно объявила об этом, мол под крылом  столица Советской Белоруссии, и он отрешённо подумал, что сюда  судьба его ещё не заносила.
  
              От Симферополя до Ялты на троллейбусе. Дальше в Алупку. Там полувоенный санаторий, где его и разместили.
  
               С утра на море. В Симеизе нашёл Вовку Куликова. Снова сбилась компания.
  Теперь всякий вечер танцы. Кино. Девочки. Сухое вино, по двадцати копеек за стакан, "Белое Крымское".
              Подружился с парнем, у того на груди невиданный мощный профессиональный фотоаппарат.
  
              Сейчас,  того парня  трудно вспомнить, но помнится его любовница, директор шоколадной фабрики из Ашхабада. Некая Тамара сорока с лишним лет. Очень некрасивая. Кавказской внешности. Черноволосая, худая как щепка, женщина, влюбившаяся в двадцатилетнего парня, белокурого, хитрого и жадного.
  
            Их отношения зашли очень далеко. Тамара выполняла любые капризы своего деспота. Он умел тратить её деньги.
           Борис  же познакомился с некой Женей. Молодой  девушкой, только-только закончившей десятилетку, приехавшей из Саратова по той же причине, что и все остальные, выздоравливающие "тубики".
  
          Евгения не очень красива, но в ней есть шарм. У неё большие глаза и широкие брови. красива. Она не умеет хмуриться. По любому поводу смеётся. Широкий рот, покатые плечи  водоплавающей девочки.
  
          Тело полное, в ямочках. "Это от резкого похудения" - объясняла она. На икрах волосы:  "Это от лекарств, которые подавляют женские гормоны".
  
           Когда обнимались,  о любви не говорили. Просто жались друг к другу. Ощущали вздрагивание плоти. Под пальцами набухали вены и слышно было, как стремительно бежит в них замутнённая желанием и похотью кровь.
  .     Евгения помогла ему найти её клитор. У её мамы точно такой же, большой. Мама объясняла, что если за клитор подёргать можно получить  мужской кайф.
        Но ты, дочка, объясни своему избраннику, что это нормально, чтобы он не испугался и не убежал.
        Борис потрогав,  точно испугался, но после разъяснения убегать не стал.
           
        
            Поехали осмотреть "Ласточкино гнездо" Замок оказался закрытым на ремонт. Возвращались в гору через заросли акации,и ещё каких-то  колючих растений. Подъём  трудный. Евгения задыхалась.  Белобрысый с Черноволосой Тамарой затерялись позади.
  
            Целовались. Хоботок у Женьки напрягся, да и у Бориса вытянулся. Всё произошло мгновенно и не очень цивильно. На колючках. Занозы не давали им покоя несколько дней.
             Женька лежала тихо.  Ласки истомили её. Но ждала нового всаплеска чувств. Борис медлил, изучая физиологию подруги.  Я не гермафродит,  вдруг,  заплакала Женька..
  
              
               В это время  появились Тамара с белобрысым.  Тамара в хорошем настроении.
  
               Она  быстро наклонилась и потрогала руками Женькино богатство. Вовка зааплодировал.
  
               После этого случая дружба между двумя парами стала ещё прочнее
              О каком лечении могла идти речь!  Это время в Крыму стало  сплошным праздником.
  
  
               Плохо, что праздники  всегда заканчиваются. Женька захотела, чтобы Борис уехал с ней, в её родной город Горький, где её папа работал большим начальником на железной дороге. Тут же с радостью сообщила ему, что папа скоро приезжает в Алупку и она, хочет познакомить его  с Борисом. Что Борис об этом не пожалеет, а только выиграет.
  
            Но пришло письмо. Подруга Эммы написала, что та в ужасном состоянии. Ей вырезали половину лёгкого. Она бредит Борисом и если он настоящий человек должен вернуться с курорта к любимой.
           Оказался между двух огней. Но за Женькой сильный папа, а за Эммочкой никого. Стало невыносимо жалко Эммочку. Заявил Евгении, что пока не желает знакомиться с её предками. Повздорили. Женька надула губы и послала его к чёрту.
         Сказать правду не хватило сил. Взял билет на самолёт и два дня до отлёта избегал Евгении, молил Бога, чтобы не встретиться с её отцом
             Бежал тайно и позорно.
  
             Рига  увы, не гостеприимна к тем, у кого нет средств. В Узбекистан он так и не вернулся. "Кашкадарьинская правда" регулярно перечисляла деньги по больничному листу. Но этих денег хватало лишь на карманные расходы. Хорошо когда тебя поит и кормит государство. А как самому?
  
            Увидел объявление: требуются литейщики. Оплата 150- 180 рублей. Годится. Раскалённая вагранка. Загружаемый металлолом. Жара.
             "Жидковат ты,  парень" - сказали ему. - Не выдержишь. Не выдержал он и двух часов. Когда пробили леток и пошёл металл, пришлось бегать в паре с мужиком и чугунным ковшом, что крепился  на специальном коромысле. Напарник несёт ковш, держа в ладонях две его ручки и двумя руками.
            У Бориса одна ручка, естественно, держать её нужно одной рукой. Через час он ни одну, ни другую руку уже не чувствовал. Но крепился.
           На втором часу беготни задрожали ноги и напарник, наклонявший ковш к деревянным формам, забитым формовочным песком, всё чаще стал промахиваться и лить металл не в специальные отверстия, а на деревянную опалубку.
          Дымящееся дерево заполняло смрадом всё окружающее пространство. Становилось нечем дышать. Бориса грубо оттолкнули и кто-то другой,  перехватил у него рукоять коромысла. А он побрёл в душевую. Там, отдышавшись,  он бросил спецодежду на пол и ушёл.
  
              
               Как-то столкнулся с "Коробом". Знакомым парнем ещё с подростковых времён.
  Разговорились. У "Короба" брат, оказывается, лежал с Борисом в одном корпусе. Помнил его и его девушку. Как она?
            Борис поделился, что пути - дороженьки разошлись.
            Вспомнил,  как было дело.
            Вспоминать горько. Летел как на крыльях в Ригу, а прилетел ничего страшного, тем более трагического с Эммочкой не произошло. Подружка просто выманила его с курорта.
          Эмма тут же повезла его знакомиться с родителями. В Багратионовск, за Калининград.
            Какой-то колхоз. Старые немецкие каменные бараки. С барельефами всех домашних животных. И в этих конюшнях люди живут. В том числе и мать с отцом и сестра Эмкина, Наташка. Наташке тринадцать лет,  она ещё ребёнок. Эмма говорит,  у неё и менструации не было ещё.
  
            Нравы ещё те. Самогонка с утра до вечера. Незнакомые люди поздравляют его с удачным выбором невесты. Отец  её   лучший ветеринар в районе.
          Пели, плясали. Настоящая свадьба!
  
           Уложили на большую, очень широкую мягкую постель. Огромные подушки. Одеяло толстое,  невесомое.
          Инициатива перешла к невесте.
          Помнит, родители Эммы меняют под ними простыни, а люди за дверьми пьяные и довольные кричат в восторге. Поздравляют мать, что правильной  и честной вырастила дочку. Что девственность в нынешнее время редкость.
          Какая девственность? - подумал разжиженным своим мозгом.
  
         Уже утром расходились гости. Молодые спали крепким сном. Их подвинули на самый край к стене, потом пружины заскрипели. Это лёг отец Эммы,  затем и мать. Мест свободных не нашлось.
        "Тихо"!-  Закрыла ему рот рукой Эмма. Отдохнуть - то им надо!
  
         Как бы не так!
         Шевелились, шевелились и вдруг, женские ноги у Бориса на груди. Продержи зятёк - хрипит тесть. И стал так энергично, с такой прытью наяривать, что Борис поверил, что тот неплохой ветеринар  или даже коновал.
         Эмма прижала его к себе, шептала: спи, спи, родной.
  
         Двое суток после пьянки отходил. Тёща называла его зятьком. Игриво подмигивала, мол, дочка довольна, а надо бы и самой зятька проверить. Борис пугался и уходил.
  
         Прилипла Наташка. Как тень за ним ходила. Давай то покажу. Давай это!
  
         Тут граница польская рядом. Бориса по старой армейской привычке это заинтересовало. Наташка вызвалась показать. Тёща во след подмигнула. Эмма отозвала Бориса в сторону и отведя глаза попросила в лесу поиграть с Наташкой.
  
        Как это? - Удивился Борис.
        Понимаешь, у девчонки давно должен начаться менструальный цикл. А его всё нет и нет. "Ну, поцелуй её там. Пощекочи"
  
       Борис отшатнулся. До границы не дошли. Наташка повисла на шее. Она была худенькая. Грудок нет, только пупырышки сосков. Не бёдра, а кости с мыловарни. То, что должно быть женским вызывало жалость и сочувствие.
      Наташка схватилась  двумя ладонями за ширинку,  затряслась, обомлела, изогнулась как в припадке, брызнула чем-то липким и,  по ногам её  и,  между ног потекла яркая, сверкающая под солнцем кровь.
        Он бы убежал, но...
         Поднял Наташку и кое - как приволок её домой.
  
        Опять праздник.
        Опять пили, но уже в тесном семейном кругу. Наташка хватала Бориса за плечи, за руки и кричала Эмке: Теперь он мой!
  
        Свальный семейный брак не пришёлся Борису по вкусу. Ему нужно было уезжать. Собралась вместе с ним и Эмма. Наташка с матерью плакали,  как будто провожали молодых на фронт.
        Эмму снова положили в больницу.  Борис устроился к  "Коробу" на завод, производящий новые в ту пору, стереопроигрыватели.     Завод РЭМЗ.
     
              
  
             Он возил на тележке моторчики для проигрывателей в цех, где эти проигрыватели собирали. Там за конвейерами  цветник девушек. Глаза разбегались. Кажется, помани в ЗАГС и  любая,  с радостью за ним побежит.
  
             Но выбрала его  кареглазая Анна. В одной из компаний, выпив,  Анна разрыдалась. Оказывается, недавно сделала аборт.
           Борис пожалел её. Успокоил. Потом целовались и скоро, отправились компанией в какой-то рабочий посёлок,  где проживали Анины  родители. Дело было под Новый год. Гуляние в местном клубе  в разгаре. Приехавшие с ними девушки выбрали себе новых кавалеров, а  Борис с другом от скуки и обиды отправились в библиотеку, что располагалась на втором этаже этого же здания.
  
             Тут их и обложила со всех сторон местная шпана, началась драка. Вернее свалка. Слишком много нападавших. Пришлось вспоминать армейскую сноровку и обидеть физически некоторых.
            Бежали сноровисто.
            Зима. Скользко.  Кожаная подошва на обуви, что  лыжи. Туфли в руки и дальше, по снегу в носках. Когда перебирались через забор, Борис потерял обувь.
           Уже набегавшие,  хватали за ноги. Упал с обрыва в Даугаву. На реке лёд и покров снега толщиной метра в полтора. Закопался. До утра пролежал.
             Преследователи промчались мимо. С рассветом с трудом выбрался. Ходил до утра. Так и ре нашёл бы нужного дома, ведь посёлок достаточно большой; да Анька вышла  искать.
  
          Переспал с Анной и больше  с ней никогда не встречался.
  
         Что до Эммы! Боялся её и её родителей - немцев. Слишком свободные нравы. Пусть уж там отец её один, с ними со всеми,  своими силами управляется.
  
  
   Запрещённое оружие.                          
  
  
  
  
  
          В военкомате вдруг вспомнили обо мне. Давно глаза им не мозолил.
         Может, посчитали, что слишком вольно живу?
         Потому вручили повестку. Как знали, что армия  - это моя стихия. Что только в армии я и чувствую себя человеком.
          Самая жестокая дисциплина не пугает меня.
  
          Наконец-то без меня они соскучились. Я знал, что всегда был им нужен. Выбросили из армии как собаку и тот же час,  стал я одинок и бездомен.
  
          Женщины меня оглупляли. Их вечные жалобы, погоня за деньгами.  Нытьё, страстные признания и такая же всепоглощающая внезапная ненависть.
          Нет, лучше армия.
         Лучше с полной выкладкой марш броски по пересечённой местности, где-нибудь в Каршинской степи или в Кара-Кумах  при сорокоградусной жаре или лыжный переход по горам и долам Алтая, в сорокоградусный мороз, чем банальная семейная скучная,  бесперспективная жизнь с опостылевшей женщиной.
  
         Сбор назначен в городе Саратове.
  
         - Прокатишься, отдохнёшь - сказал военком и я  согласился.
  
  
           Поезд катился.  Петька Савицкий, белорус, переехавший в поисках "зажиточного счастья"  в Ригу, пел песни под гитару и бегал в вагон ресторан за новыми порциями горячительного. Засыпая  пьяными и просыпаясь трезвыми,  доехали мы до Саратова.
  
  В Саратове  пересели на дизель, и  покатил дизель из Саратова в город Вольск.
  
            Вольск -  городишко невзрачный, столица цементного производства. Пути туда  шесть или семь часов. Ехали, ехали и приехали.
             Дизель высадил нас в чистом поле. До сотни человек из разных  весей и городов  Советского Союза. Российская жестокая зима, а большинство из нас жители городские;  в лёгкой обуви,  не совсем тёплой одежде.
            Снежное поле казалось пустынным, Лишь  несколько кирпичных будок, торчали крышами то тут, то там.
             Совсем замёрзли. Но тут по дороге подняли снежную пыль автобусы. С десяток их прикатило. Обрадовались.  Да не про нашу они честь.
             Но чудо! Каменные строения на глазах вырастали из-под земли. Раскрывались широкие ворота, из ворот валил народ.
             Лишь несколько транспортов продолжали стоять,  урча моторами. В них и разместили  вновь прибывших.
  
            Под землёй химические заводы. На них производились отравляющие вещества.
  
             Но путь вновь прибывших лежал на  полигон -  а это ещё двадцать километров  за Вольськ.
  
             Высокий берег Волги возвышался над рекой обрывистым валом. Стоя на правом берегу далеко видно  и всё равно,  противоположного берега не видать. Его ещё и туманной дымкой застило. Автобусы петляли по колее бездорожья, потому что, назвать дорогой непролазную грязь низин и щербатые гребешки возвышенностей, язык не поворачивался.
  
             В автобусе холодно. Печка не работала. Воздух прогрелся дыханием,  железный пол держал холод и ноги коченели, пристывая вместе с обувью к железу.
  
              Двадцать километров преодолевали часа два. А когда приехали, то многие с жёстких автобусных кресел подняться не могли. Задубели.
  
              Казармы, слава Богу, утеплённые. Стены в два кирпича, потолки тесовые, печи в порядке. К приезду курсантов печки  растопили и хотя,  в них жар ещё только набирал силу, но трещавшие поленья и живой огонь уже вселял  в людей  некоторую уверенность в благополучном исходе  мероприятия.
  
             Ещё свежи в памяти  другие казармы в Туркестанском военном округе на территориях нынешнего Узбекистана и Туркмении где зимы считаются тёплыми, но  случаются и жестокие морозы.
  
            Тогда овцы,  ложась на землю, больше не поднимались на ноги.
  Плевок верблюда замерзал на лету. Стены казарм из саманного кирпича, прорешеченого соломкой, промерзали насквозь. От дыхания сотен людей с потолка капало, а по стенам текло.
          Две убогие печурки у торцовых стен бросали слабые отсветы в темноту. Саксаул хотя и давал жар, но тлел, а не горел и потому огонь казался бледным приведением,  вяло слоняющимся по квадратным метрам кубических объёмов бесконечного спального помещения.
         Жуткие картины из прошлого всплывали в памяти.
  
            Нет, Россия подготовлена к морозам лучше, люди привычны к суровым зимам, дома строятся навечно, а печи просторны; свободно поглощают метровые чурки и не осиновые, а всё чисто берёза, временами ёлка.
  
            Спать в такой казарме удовольствие. Можно скинуть одеяло, растеляшиться в неге и смотреть  сны в своё удовольствие на любой сюжет.
  
            Но подъём.  Когда забирали на сборы все проходили медкомиссию. Врачи нехотя спрашивали мол, чем болел, на что жалуешься.  О туберкулёзе ни слова. Но никого по большому счёту, как оказалось, твои болезни не интересовали.
         Слабым выглядеть не хотелось. Слабые мужчины в его глазах и глазах его сверстников,  достойны лишь  жалости, равнозначной презрению.
  
            Много позже, через десятки лет, когда территорию СССР охватил бунт, бунт страшный и беспощадный, называвший себя игриво,  словом "Перестройка"; молодые мужчины считали за честь выглядеть слабыми, женоподобными, прятаться за юбки матерей и без повода и по любому пустяку бежать из армии и не в самоволку, а домой к матушке, тут же поднимавшей несусветный шум, в попытках защитить  своё непутёвое дитяти.
  
           Но то время ещё было впереди.
  
           Полигон противохимической защиты на самом деле, был полигоном прокатки химического оружия. Зарин, Зоман. Иприт. Люизит. V- газы и так далее, включая новые разработки новых вариантов отравляющих веществ.
            Оружие массового поражения развивалось стремительными темпами. И он, призванный на сборы "партизан",  был  всего лишь рядовым "кроликом" среди таких же кроликоподобных, убедивших себя и убеждающих других в своей исключительности, в своём превосходстве, в своей неуязвимости от такого же оружия, находящегося в руках более глупого, недоразвитого, более уязвимого по всем статьям противника.
  
          Мы самые сильные. Мы - победители. Мы контролируем половину мира.
  Мы - армия, противостоять которой, никто не может.
  
           Здесь на полигоне под Вольском, в центре химического производства страны, развивалась мощная химическая индустрия, производящая системы человеческого уничтожения.
  
           Теория, практика. Теория, практика. Выходной день - воскресение, тогда преподаватели разъезжаются и делать совершенно нечего. Снег выше головы. Крыш не видно. С утра основная работа - расчистка территории.
           Полигон не Кутузовский проспект в Москве. Здесь не предусмотрены снегоочистительные машины.
          Главное оружие главного калибра это БСЛ - 110. Большая сапёрная лопата один метр 10 сантиметров высотой.
  
          До крутого берега Волги рукой подать. Не больше километра. А под горой село: Рыбное, называется. Какая там рыба кто его знает. В Волге много чего водится. Вот и вобла когда-то была. Была да вся вышла.
         Рассказывают: понастроили плотин и пропала рыбёшка. А бывало, в какой российский город не приедешь, везде на завалинках сидят старички и постукивают сушенными плоскими  тушками воблы кто о доску, кто о коленку - шкурку мягчат.
  
              А вобла с пивом?
             Куда там ракам! Хотя и раки - тоже деликатес.
             Но француз например, раками брезгует. Что это за пища такая? Раки. Вот лягушачьи лапки - иное дело. Они - то и есть деликатес.
            Это к слову.
            Так солдаты шутят между собой.
  
             Бросали на пальцах жребий, кому идти в магазин за поддачей. От пятого  курсантского взвода "удача" выпала и ему, а всего набралось человек десять. Вещмешки за спину и подались.
              Знать бы заранее, ни за что не пошёл. Снежная целина. Наст выше колен. Наст острый как стекло и скоро у всех шинели на уровне колен были этим настом растерзаны в лохмотья.
              Километр брели более часа. Подошли к крутому склону. Метров тридцать склон не более. Просто съехали вниз,  как не раз, всякий из них это делал в детстве. А тут и село. Магазин. В магазине товар обычный: консервы, вино  и водка.
  
              Несколько местных мужиков глушат из горла  "чернило". Набрали в вещмешки водки. Каждому нести бутылок по пятнадцать выпало и в обратный путь, чтобы успеть к вечерней проверке.  Дорога известная.  Напрямки,  через склон, вернее через крутой вал правого берега. В обход,  километров пять лишних топать.
  
              Решено брать склон.  Ходоки за "эликсиром жизни"  отважно стали пробиваться вверх, но снег под сапогами оседал и ноги соскальзывали.
             Всё же до середины склона добрались даже  без передышки. По обе стороны  позли товарищи. Вползали. Склон всё круче и опираться о сыпучий и скользкий грунт приходилось четырьмя точками.
           Борис соскользнул с кручи склона в очередной раз.
           Бился, бился, пока окончательно не выбился из сил. Тогда вспомнил, что за плечами драгоценный горячительный напиток, достал бутылку и сделал из горла несколько глотков. Потом ещё несколько. Почувствовал, жар в ногах, в теле, ясность в голове
  .          Упрямо лез вверх. У самой вершины прилёг отдохнуть.
  
               Проснулся оттого, что внизу урчали моторы, фары светили в глаза  и, начальствующий голос кричал в мегафон команду: спускаться всем!
               Ноги одеревенели, но он нашёл в себе силы пошевелиться и вслед за лавиной снега соскользнул вниз.
  
                 Сначала  санчасть. Потом гауптвахта. Потом служебные будни. И постоянный надзор. Согревала лишь мысль, что скоро этот кошмар закончится. Скоро "дембель"  и он, с погонами  лейтенанта вернётся в родной город Ригу.
  
               Весна в том году была поздней. Ещё лежал снег, но берёзовые рощи уже пустили сок. Сок застывал на стволах огромными жёлтыми сосульками. Курсанты отламывали кончики сосулек и хрумали их зубами. Сок был  слегка сладковатым, но  ощущался его берёзовый аромат, а во рту пахло весной.
  
               Ночью подняли по тревоге. Одеваться. Построились. Прошла перекличка, но из казарм не выводили. Стояли в строю вольно.  Так прошёл примерно час.
  
                За окнами заурчали грузовики. Появились полковники. Потом масса интендантов или как их тут называли "серебряные погоны"
             . Это не удивило. В Вольске интендантское училище. Интенданты - это снабженцы армии.
  
              Повзводно водили всех в клуб. Там подбиралась по размеру форма и нижнее бельё. На гимнастёрках и шинелях звёзды  лейтенантов. Никакой торжественности. Ещё более удивило, когда выдали новенькие портупеи с кобурами. И наконец, все получили под расписку, пистолеты ТТ.
             Штатный  пистолет  советского офицера времён второй мировой войны.
  
  
             Тяжёлые самолёты АНТ поднимались в небо  один за другим. Огромные провисавшие к земле крылья в воздухе выпрямлялись в тугую линию и рассекали воздух со свистом, слышимым  внутри салона самолёта.
             Маршрут полёта  неизвестен, но слухи уже передавались  из уст в уста: говорили, что везут новоиспечённых офицеров,  чуть ли не в Германию. Что немцы готовы нарушить границу с ГДР и перейти в наступление на Советскую группу войск, что базируется на территории Восточной Германии. Идут  с целью поддержать Дубчека, руководителя новой Чехословакии, объявившего эру "Социализма с человеческим лицом".
           Мол, Александр Дубчек открыл  границы и проводит провокационные мероприятия,  направленные на разрушение  "Варшавского Договора".
  
          Серьёзные обвинения.
          На политзанятиях им объясняли суть  "Пражской Весны" ныне происходящей в Чехословакии. Огромные деньги, оказывается,  заплачены Александру Дубчеку и всей его гоп-компании, чтобы он инициировал контрреволюцию в республике.
          Запад и Америка делали это для того, чтобы пример Чехии всколыхнул остальные страны социалистического содружества.
  
           Но Советское руководство на мякине не проведёшь! Другое дело Словакия. Там в руководстве были надёжные партнеры Советского Союза. На них делает ставку коммунистическая партия и весь международный интернационал.
  
            Во главе Словакии Густав Гусак. Именно он нашёптывал Навотному, бывшему первому секретарю компартии Чехии, анекдоты про Л. Брежнева.
           Навотный от души смеётся.
  
           Один из таких анекдотов военного времени о личном мужестве полковника Брежнева. Тот, будучи в заградотряде (  карательный штатный батальон, за спинами сражающихся солдат, предназначающийся для предотвращения отступления),  попал с с ними же  под жесточайший артиллерийский обстрел.
         Передовые эшелоны пехоты действовавшей впереди  подались назад и Брежнев, предотвращая панику,( как он позже объяснял всем желающим),  открыл огонь из пулемёта  по фашистам,  а на самом деле  по отступающим советским солдатам.
         Немцы, приветствуя такой оборот дела, спокойно наблюдали за уничтожением противостоящего им русского полка и,  дождавшись, когда пехотинцы, все как один, полегли, набросились и на "загрядотряд".
         Полковника Брежнева успели вывезти. Но в рукопашной схватке, когда руки полковника отрывали от пулемёта, какой-то  свой же солдатик  съездил ему по челюсти, сломав ту в двух  или трёх местах.
          Много лет потом Брежнев искал этого солдатика, но  видимо Бог того  спас или война загубила.
          Так и остался Леонид Ильич не отомщённым.
  
  
        За этот подвиг, за  личное участие в рукопашной схватке он был награждён и на вопрос Мехлиса,  представителя И. Сталина,        " Что подвинуло его на подвиг"?
          Ответил  доверительно, с подкупающей простотой и  с уже навсегда исковерканной дикцией:
          "Не подвинуло, товарищ маршал,  а удачно двинули фрицы прикладом в зубы.  Но я устоял,  и мы победили в том сражении.
  
          . Навотный относился к Брежневу снисходительно-покровительственно. Он был действительный, настоящий  герой Великой Отечественной.
            За что и поплатился.
            Брежневу показалась приемлемой кандидатура Александра Дубчека. Молодой, ершистый, прямолинейный. Такой в спину бить не будет.
            И действительно,  Дубчек вопрос о демократизации поставил в лоб и ждал такой же лобовой полемики от Леонида Ильича.
            Эти подробности стали известны позднее. Там, в Чехословакии, где  советской армии вторжения  приходилось общаться с местным населением и выслушивать от них всякие суждения, чаще всего нелицеприятные.
  
           Промежуточная посадка была где-то под Москвой,  на безымянном военном аэродроме, которых,  в стране были сотни. Затем снова воздух и вот она, Белоруссия.
  
            Мачулищи.
            Взлётно-посадочная полоса. Старые двухосные ЗИЛы  и тяжёлые МАЗы с ещё фанерными кабинами и брезентовой крышей, с могучими бизонами над капотами.
  
            Лес под Колодищами. Здесь долгие годы таборовали цыгане, но их давно уже согнали с мест. Засыпные бараки давно не ремонтировались.
           Просто снесли перегородки и получились казармы.  А весна в разгаре. Наступало лето. Шинели сброшены. Занятия каждый день. Шагистика. Стрельбы. Химподготовка. Рукопашный бой и, конечно же, политзанятия.
           Появились другие слухи.
           Мол, с Германией дела улажены. Дипломаты регулируют отношения с чешским правительством. Скоро дадут отбой, а там и по домам.
  
         Но проходили недели. Вот уже август. Приказа "по домам" всё не было. На политзанятиях всё чаще стали говорить об угрозах мирового империализма в адрес социалистического "лагеря".
         Что в том нового? Сколько люди  помнит себя, эта угроза существовала всегда.
         Бравый подполковник в хромачах, шитых  по индивидуальному заказу, в который раз говорил о коварстве европейской дипломатии. На этот раз речь зашла о событиях в Венгрии в 1956 году.
          Толпа отступников пыталась демонтировать памячтник И. Сталину. Толпу расстреляли из пулемётов. На улицы повалил народ. Кто-то открыл тюрьмы. Толпы негодующих возглавил Имре Надь, бывший узник.
           Хрущёв хотел вывести войска, но в это же самое время между Израилем и Египтом начались военные действия. На стороне Египта выступили англичане и французы. Тогда и Советское правительство ужесточило наведение порядка в  Венгерской республике.
  
        
           4 ноября 56 года.началась операция  под названием "Вихрь" по  "восстановлению порядка в Венгрии".
  
           Подполковник делает вывод, что и "Пражская весна" 1968 г является ничем другим, как технологией ползучей контрреволюции из одного и того же гнезда ЦРУ.
  
          Оперируя цитатами из Сталинских и Ленинских работ он клеймит интеллигенцию Восточно-Европейских стран, обвиняя её в срастании со "старой дворянской культурой" и возведении себя самой в так называемую " национальную" элиту.
  
        Чувствуется некоторая натяжка.
  
        Что?  "элиты" возникают сами по себе,
         Что в "элиту" тебя может зачислить всякая революция или контрреволюция?
         Что элита не воспитывается, а назначается?
  
         Вопрос без ответа.
         Не только назначается, но и самопровозглашается.
  
        Тот докладывает по инстанции. Пишет на лейтенанта убийственную  характеристику.
  .
       Офицеры верные присяге, будут достойно отмечены Отчизной, а такие как он, рижанин, говорится это так, словно рижанин уже фашист, отщепенцы, демагоги и подпевалы империалистов, дождутся для себя худших времён.
  
           То,  что в Чехословакии секретарём партии становится Александр Дубчек, выпускник Высшей партийной школы при ЦК КПСС закономерно. Но вот взгляды Дубчека,  выступавшего за обновление партии не всем понятны были.
          Непонятны они были и советскому руководству. Партия, построенная по образцу воинского подразделения, где приказы начальства не обсуждаются, не заинтересована в обсуждениях. Таковые обсуждения снизу в принципе невозможны.
          Идеология партии - фразёрство. Застывшая догма. Это своего рода "Еевангелие от Джугашвили", в котором нельзя поменять ни строку в абзаце, ни слова в строке. В противном, меняется смысл, ускользает суть учения, колеблется вера, разрушается стойкость рядовых членов партии.
     
  
        Днём двадцатого отдыхали, а ночью...
  
        В ночь на 21 августа 1968 года армейские соединения Советской Армии, воинские контингенты ГДР, Венгрии, Польши, Болгарии численностью более 650 тысяч человек вошли на территорию Чехословакии.
         Перед офицерами выступил советский  маршал Гречко, который заверил командующих родами войск, что министр обороны Чехословакии М. Дзура предупреждён о неоказании сопротивления.
         Двухсоттысячная чешская армия осталась в казармах. За несколько часов "Варшавский договор" установил полный контроль над суверенной чехословацкой республикой.
  
         Воинская часть, к которой был приписаны "химики" направлялся в Братиславу.
         Танковая колонна быстро продвигалась вперёд. Следом шли грузовики с живой силой. Самоходная артиллерия. Несколько установок типа "Град", тогда их ещё по старинке называли "Катюшами".
  
        Русский офицер всегда  сторонник силового  решения любого конфликта. Но с другой стороны русский офицер воспитан на русской классике, в которой всё определено: чёрное всегда остаётся чёрным, как его не отмывай, а белое не всегда бывает белым.
        "Белое" можно легко запачкать и словом, и делом. Поэтому "белый" человек более уязвим, чем чёрный, хотя и гордится цветом своей кожи.
        Русский интеллигент - "белый" человек. Ему трудно жить в грязи и не испачкаться. Поэтому русская интеллигенция давно уже, почти генетически имеет неопределённый окрас или даже красуется в пегих яблоках, что ей естественно не нравится, но от чего избавиться ей уже невмоготу.
  
          Русская и интеллигенция - заложница совести. То есть,  самой совести, как биологической субстанции, у интеллигенции нет. А есть - совестливость. Стыдливая совестливость. Поэтому русская интеллигенция всегда выступает с критикой власти, но с критикой беззубой и соглашательской.
       Поэтому русскую интеллигенцию не интересуют мероприятия власти до тех пор, пока власть не начинает измываться собственно над интеллигенцией.
     
       Так случилось и с вторжением в Чехословакию.
  
       А русские офицеры в большинстве своём выходцы из крестьянской среды. Крепостное право отменил в России ещё царский режим.
       Советская власть посчитала такую отмену не правильной и преждевременной. Поэтому народ вновь был закабалён, отрезан от внешнего мира. У рабочих колхозов изымались паспорта, а дети колхозников могли вырваться из самого свободного народного рабства в мире, только через высшие учебные учреждения или армейскую службу.
         Поэтому об интеллигентности в армии говорить преждевременно.
        Офицеры - чести уничтожены в Сталинских застенках.
        Кадры восполнили выходцы из деревни, эти новые "царские опричники". С которыми решать дюбые  международные как и внутренние проблемы было одно удовольствие.
     
        И так танки пошли.
   
   Вторжение.
  
                                 
  
          Из Гомеля на Брест, а из Варшавы на Остраву.
         Наша специальная команда на восьми бронетранспортёрах, при двух техничках на шасси "Урал", двух счетверённых стволов ЗПУ, предназначенных для прикрытия ударов противника с воздуха; специальных автобусов, оборудованных противохимической лабораторией и загруженных комплектами противохимической защиты, с двумястами запасных,  штатных изолирующих противогазов:  вышла в Брестском направлении и к вечеру остановилась на границе с Польшей, где была встречена советским армейским подполковником при двух автоматчиках, и таможенниками.
    Но обошлось без вопросов. Полковник Зайцев перекинулся с ними несколькими фразами
    И полосатый  шлагбаум открылся.
    Мы въехали в Польские земли.
  Дальше  нас  не останавливали. Как традиция. Это по всем рубежам  так. Только мы границы охраняем,  за себя и за  "того брата"
  Двигались  быстро. Почти на пределе. Сколько могла выжать, столько и  выжимала наша техника.
  Это километров пятьдесят в час. Сидели мы в жёстких креслах, да  благословляли дороги Польши.
  По России едешь,  как в детской песенке поётся: по кочкам, по кочкам да в яму...
  А тут дорога идеальная, что для нашей техники непривычно. Потому пятьдесят километров в час постепенно превратились в семьдесят. Завыли трансмиссии, застучали карданы. Запели  "Поль Робсоном"  задние мосты.
  Полковник Зайцев приказал по рации немедленно снизить скорость.
  Рация хрипела, пищала, издавала массу щипящих и свистящих звуков;
  Только тренированный слух мог вычленить что-либо связанное смыслом из общей звуковой какофонии.
  Всё же,  команду выполнили и дальше покатили с верой в неизносимость нашей техники.
    Ехал с нами и политработник, майор Клюшин из Туркистанского военного округа. Человек скорее пожилой, чем моложавый. Полноватый, лысоватый, неуклюжий, страдающий астмой. Его бы списать из армии по профнепригодности, но какие-то связи помогли устроиться на это место. Кто-то посчитал, что здесь Клюшин,  легко заработает боевой орден и выйдет на пенсию "героем", что поможет ему устроиться в каком-нибудь из районов столицы СССР.
    Не дай, господи услышать команду; надеть противогазы!
    Но оказалось Клюшину и это по плечу.
    Что касается пенсии?      До пенсии ещё нужно дожить.
         В два часа ночи по московскому времени,  приказано    команде  Зайцева пересечь чешскую границу. Никто не знает,  какой ценой нам это обойдётся. Говорили, что чешская армия встретит нас как братьев. Что дорога будет усыпана цветами, но все мы хорошо помнили последнюю встречу Л.И. Брежнева с А. Дубчеком.
           В каком-то маленьком приграничном городишке Леонид Ильич в последний раз попытался образумить зарвавшегося Александра Дубчека.
         Леонид Ильич:
        Саша, ведь я тебя поставил главой республики. Мне ты обязан своим высоким положением. Почему же не уважаешь меня? Зачем тебе мыльные идеалы? Какая, такая демократия?   
         Демократия у нас. У нас демократия!  У нас народ управляет государством.
         Я и сам из трудящихся.  Ты  же хочешь развалить всё хорошее, что создавалось полувековым трудом советских  людей и в послевоенный период.
         Зачем тебе это? Это путь к конфронтации, к вооружённой борьбе. Одумайся, Саша!
         Посмотри на Чаушеску...
         Вот лидер! Знает, как говорить с народом. Знает,  чего хочет его народ!
         А народ хочет жить! И жить в могучем государстве,  не ходить в  саттелитах  западных агрессивных держав.
          Одумайся! Прощу всё... -
        И  тут же поправился.  - Наше политбюро и весь Варшавский договор просят тебя: вернись к нам!
  
          Александр Дубчек:
         Уважаемый Леонид Ильич! Я чту Вас, как опытного партийного товарища, проверенного бойца коммунистического блока стран содружества. Но поймите и нас. Рядом живут и хорошо живут, богато живут, вчерашние наши противники. Те же немцы.
       Мы в состоянии развиваться ускоренными темпами. Нам предлагается новая техника и технологии. Новое совершенное оборудование,  не идущее в сравнение с тем, что поставляете нам Вы.
        Мы же не смеем принимать самостоятельные решения даже на хозяйственном уровне. О политике даже  не говорю. Политика от нас далеко. Политику Вы вершите в Кремле. Политику про нас, но без нас...
       Давайте строить социализм справедливый, с человеческим лицом.
      Брежнев побагровел:
      Что за ругательство ты выдумал!
       Как так,  с человеческим лицом?
        А какое тогда, скажите, пожалуйста, лицо у нас? У нас советских людей?
        Какое лицо было у тех солдат, что сложили головы за Чехословакию. Сколько полегло наших бойцов при взятии Праги? Тысячи!
       " Извините, Леонид Ильич, - прерывает его Дубчек. - Прагу брали власовцы, они,  как известно, в подчинение Ваше не входили.
      Именно они на блюдечке поднесли Вам Прагу, за что и заслужили смерть в Ваших лагерях. И сейчас вы нас прощаете, как будто бы, но мы -  то знаем,  где окажемся после вашего прощения.
      В Сибири!
      Брежнев  зол. Хотел было сказать, что Сибирь по Дубчеку давно плачет, но сдержался.
     Ах, Саша, Саша!
    Леонид Ильич  круто повернулся и вышел из станционного буфета, где и происходила международная встреча  этих двух  лидеров  двух социалистических стран. К фужерам на столе и изысканной закуске ни один из них не притронулся.
  
        Дивизия  генерала Гуськова ворвалась в Чехословакию через Венгрию. Члены Варшавского договора молча и единогласно  предали своего собрата.
       Чешская армия оставалась в казармах. Только народ гудел. Организовывались отряды самообороны. Грабились военные склады. Масса стрелкового и другого лёгкого вооружения армия добровольно передавала  народным ополченцам.
       Уже горели советские танки и, волна возмущения охватывала города Чехословакии. Нужна была искра. Нужна была команда  Александра Дубчека. 
       Но тот медлил.
      Отдать команду: обороняться! Значит, навязать собственному народу гражданскую войну. Значит,  восстановить против  себя весь социалистический лагерь.
      Дубчек нервно ходил по кабинету. Он пытался связаться с лидерами западных республик. Но они либо уклонялись от встреч, либо напрямую говорили ему о  неправильно избранном пути. Мол,  СССР силой не повалить. Советская армия и её техника могуча. Брежнев имеет абсолютную власть и авторитет его в нынешнем Политбюро непоколебим.
      Нужно молча подчиняться и выжидать.  Выжидать. Время иссушит ноги "Глиняного колоса!
      Он сам развалится.
     Нет, нет!  Александр Дубчек надеялся, что семена свободы и новой демократии, которые он без устали сеял в стране, дадут всходы. Нужно время. Только время.
     Однако времени как раз и не было. Слишком скор Брежнев на расправу. Это с виду  кажется, что старик спит. Он не спит.
     Чаушеску в частных встречах поддерживал Дубчека. Много и красиво говорил о демократии. Рассказывал, что как только отдаст все долги западным державам, сейчас же начнёт широкие преобразования в стране.
      Его "голубая" мечта сделать республику процветающей и преуспевающей и тогда...
      Тогда он Москве не слуга. Тогда Москва не посмеет перечить ему, Чаушеску.
      Это позже разведка приносить стала сведения, что Чаушеску имеет огромные финансовые  средства на собственных счетах и что законная супружница его, которую он делает вторым лицом в государстве, бесцеремонно лезет в банковские дела государства, также присваивая баснословные суммы.
      Сообщалось, что и он,  как  и его жена - сексуальные маньяки. Что существует, при дворце, правителя некий театр, где мужчины и женщины играют роли в обнажённом виде.  В финале происходят групповые соития, в которые вовлекаются и зрители.
     Что Чаушеску поощряет подобные зрелища, не жалеет на это денег, но сам в них не участвует. Это потом,  к нему домой привозят понравившихся ему и его жене актёров и актрис, с которыми они и продолжают в кулуарах своих апартаментов, дальнейшую игру.
     Выродок!
     Асоциальный элемент.
      Дубчек уверен, что во власть чаще всего идут, именно  выродки и,  за счёт манипуляций с общественным мнением, за счёт оголтелой разнузданной компании против ошибок или преступлений  прежних правителей, выползают наверх, иногда на самый верх власти.
    Чаушеску ещё получит своё.
    Капиталистические державы неуклонно укрепляют свою экономику. А соцлагерь всё ниже скатывается в пропасть примитивщины и технической отсталости.
   Почему?
  Александр знает ответ.
  Потому что капиталистические государства уважают себя и не позволяют себя называть "лагерем". Потому что  "лагерники"  - это привилегия соцстран. Это бесплатный труд. Рабский и не эффективный.
    А "социалистический "лагерь" и есть лагерь в том самом понимании, где за колючекой проволокой границ живут миллионы обездоленных людей; вполне согласных с подобным названием своего дома.
       К рабству в России, привыкли, как к неизбежному злу. Потому и Советское Политбюро не видит в подобном наименовании никакой  подначки.  Пионерский ли лагерь, военный ли лагерь, лагерь для уголовников или же социалистический лагерь.
  Какая разница! Зато лагерь свой, родной и любимый.
  В политбюро скорее увидят звезду Давида в подставке под чайником, чем крамолу в  рабской лагерной психологии.
  
        Дубчек сел за стол и подписал воззвание к армии и народу.
        Уже второй день он не мог решиться на этот шаг. Нужно вызвать начальника генерального штаба, тот недавно встречался с министром обороны СССР маршалом Гречко и тот самым серьёзным образом убеждал чешского генерала, что ни о каком вторжении и речи быть не может.
        Затарабанила "вертушка":
       Товарищ Дубчек, советская армия перешла границы нашей страны. Первой идёт 48 Ропшинская дивизия генерал-майора  Гуськова.
      Прикажете открыть огонь?
     Александр Дубчек минуту не отвечал. Потом взял со стола лист с обращением к армии и народу и резким движением разорвал на части.
      - Нет! Ни в коем случае. Все вопросы будем решать мирным путём.-
  
   
      Наш отряд, или как его вскоре стали называть: отдельный батальон спецназначения вошёл   в гудящую страну бесшумно. Город   Остраву   обошли стороной.
     Вообще  присутствие наше необходимо здесь  лишь в случае широкого бунта, при угрозе контрреволюции, массовых бунтов, когда  народные массы от вседозволенности  шалеют, в них тогда нужно либо стрелять, либо умиротворять  их иными, доступными нам средствами....
       Мы  стали в этой заварухе - третьей силой.
       Первая сила - дипломатия,  оказалась бесплодной и бессильной.
      Вторая -  военная сила, дисциплинирующая, гипнотизирующая, - забуксовала в толпах народа, а мы - третья сила. Сила  тихая, но  вредная.
       Кто служил,  знает, что такое хлорпикрин, но может не знать, что такое диалкилоаминоSbтиоэтиловый эфир алкилового эфира метилфосфеновой или пинаколиновой кислоты.
      Это - газы нервнопаралитического действия, которые не убивают, но на какое-то время делают людей смирными домашними животными. Одомашненные нами животные, уже не будут никому страшны и,  только лично, генеральный секретарь Советского Союза,  может дать нам команду: - отставить!
     Замполит Клюшин  с большим трудом взобрался к нам в сецмашину. Приходилось втаскивать его почти за шиворот. Кто-то и предложил было втащить за шиворот, но не решились из-за уважения к его возрасту и его болезни.
    На улице весна, а офицер еле дышит. От него потом за версту воняет.
    Астма - болезнь не шуточная. В августе  травы созревают и микроскопические семена носятся в воздухе, как  и пыльца цветущих растений.
     Но Клюшину и  весной плохо, и летом, тем более осенью, ещё пуще зимой.
     Но ближе к делу.   
     - Ребята, - говорит майор,-   дело у нас ответственное.  Читали Чехова:  ружьё, висящее на стене, случается само по себе стреляет, чего мы никак не должны допустить.
        Уясните себе. Мы не фашисты. Отравляющие вещества запрещены в армиях всего мира.   
        Запрещены то, запрещены, но в каждой армии есть и секретные арсеналы. Все это знают и по договорённости помалкивают.
         Нужно сделать всё, что бы, нам не пришлось применить ОВ первыми. Иначе западная пропаганда сделает нас  "мальчиками для битья".
     Они и так растиражировали наши промахи и кругом кричат, что мы "Империя зла".
      Я бы очень хотел, что бы ОВ не применялись. А если бы и применялись, то в строжайшей секретности, чтобы  "комар носа не подточил".
     Мы, естественно, как могли,  успокаивали майора, но уж очень хотелось посмотреть на результаты своей работы. V- газы, изобретение хитроумное.
     Человек живёт, но находится в состоянии полуобморочном. Сознание едва действует на уровне инстинкта.
     Мы тут между собой разговорились и,  оказывается, многие из нас только и мечтают, чтобы проявить свою власть над местными женщинами. Например,  старший лейтенант Говорун очень любит юных девочек. Он спит и видит их не расцветшие ещё тела.
     А Толик Тарадин сохнет по зрелым женщинам. Его в раннем детстве совратила сестра матери и он утверждает, что нет страсти, сильнее страсти увядающего цветка.
    Бекмурзаев Аслан, кавказец, женщин терпеть не может. Ему подавай мальчиков. Но мальчиков только раннего школьного возраста. Он удрал в армию из Грозного, где за изнасилование казачонка ему грозил самосуд жителей. Половину зубов ему выбили. Другую половину мы выбить пообещали, если он к кому - ни будь,  из нас,  полезет.
     Лейтенант Фофанов коллекционирует волосы. Естественно женские. Состриженные или сбритые из нескромных мест. У него в Куйбышеве, дома огромная коллекция. Иные женщины легко расстаются с порослью в этих местах, иных упрашивать приходится. А иные напившись и не чувствуют как он опасной бритвой орудует.
      Главная задача, говорит Фофанов, чтобы волосы эти как можно дольше сохраняли свой специфический запах. Он укладывает их палетиленовые пакетики, нумерует. Пишет фамилию, имя, возраст. Время и год снятия; а если таковой случался,  то и  впечатления от секса.
      Особенно любит рыжие волосы. Рассказывает, что у него в коллекции двадцать четыре оттенка рыжего цвета.
     Совсем сумасшедший человек. Для этих дел в Польше приобрёл толстый свёрток полеэтиленовых пакетов.
     Рассказывает и хохочет.
     Говорит: А если целый город завалим? Работы будет не впроворот. Вы же поможете мне ребята?
    Ну, полный,  идиот.
     В команде у нас оказались изврашенцы на все вкусы. И то.    Имея дело с ОВ и особенно с V-газами чего ожидать от людей?!
  
       Наши бронетранспортёры оснащены специальными пушками. Пушки стреляют капсулами снаряжёнными нервно паралитическими газами. Капсулы на воздухе растворяются в течении пяти - шести секунд. Растворяются бесследно. Освободившийся газ распространяется сам по себе. Ему не нужен ветер.
      Молекулярное свойство вещества газа таково, что  он,  попадая в кислород воздуха активизирует соседние молекулы и заряжает их энергией достаточной, чтобы поразить  одной капсулой до ста гектаров площади.
      Распространение газа носит характер мгновенный. Он легко проникает в дома, убежища, автомобили, даже танки. Поэтому у нас кроме специальных противогазов ещё имеются антидоты, которые мы обязаны принимать за минуту до выстрела. Наши боевые машины покрыты смоляным дегазирующим составом. Снаружи они неуязвимы для всех видов химического оружия.  Они эффективно нейтрализуют боевые химические вещества до нетоксичного состояния.
     Обычный противогаз для V- газов не препятствие. Как выше говорилось, этот новейший тип газов активизирует кислород воздуха и любое помещение, в котором есть воздух,  уже уязвимо.
    Обладая таким оружием СССР в состоянии завоевать весь мир. И завоевал бы, да необходимости нет. Со своим пространством не знаем что делать. В одном месте порядок наводится, в другом разруха от бесхозяйственности.
    Но как говорят политработники: время лечит. "Ещё немного, ещё чуть-чуть" и,  Союз расцветёт пышным цветом.
    "Как чертополох", пошутил один из сержантов и тут же был отчислен из части, передан комендатуре, в дальнейшем военной прокуратуре  для проведения  дознания.
     
      Мы присоединились к польской автоколонне, которая весьма неспешно продвигалась на Прагу.
  Во главе колонны генерал Ярузельский, будущий министр обороны Польской народной республики и её последний диктатор, непримиримый враг свободы, под каким бы соусом свобода не проявляла себя.
     Разъезжал генерал, однако, на американском джипе, то обгоняя колонну, то мелькая где-нибудь позади. У него не ладилось. Несмотря на все старания командиров, приказы их саботировались. Грузовики ломались. Бронетранспортёры то и дело валились в кюветы, а солдаты в каждой деревне,  умудрялись доставать вино и водку и,  поэтому масса пьяных людей напоминала скорее свадебную гулянку, нежели передовой вооружённый отряд братской республики и боевую единицу Варшавского договора.
    Доставалось  "пойло"  и нам.
  Правда, строго секретно и только по ночам мы принимали гостинцы вместе с вражеской пропагандой и убедительными советами убираться назад домой в Россию.
    Баловали чехи нас и копчёной колбаской и оладышками в сметане. Иногда нам везло и,  в машину забиралась какая-нибудь девчонка. Она охотно отдавалась всем нам по очереди, но с условием, что мы не выбросим листовки, что попадали  к нам, таким образом,  в изобилии.
      Однако, когда слюни бегут от вожделения, на многие условия соглашаешься. Хотя листовки всё-таки выбрасывали. Не дай бог, проверка. Сразу же в трибунал попадёшь, ещё и в измене Родине обвинят.
     Наш народ любит кнут. Так видимо думают в политбюро и потому не только солдат, но и всякий гражданин в СССР под подозрением ходит или уже сидит.
    Клюшин от астмы зевает, он не переносит закрытых помещений, но ещё хуже ему на воздухе. Вот и надевает изолирующий противогаз ИП-78, с встроенными кислородными патронами. Так ему легче. Видимость плохая, но зато дышится легко.
    Как-то заснул у нас, мы ему в планшетку и подложили воззвания чешского народа к советскому солдату - оккупанту: Она начиналась так:
    - " Каин тоже был братом Авелю".
  С 1945 года по 1968 год СССР оккупирует народ и землю Чехословакии. Брежнев - это Гитлер нашего времени.
  Солдаты, поворачивайте штыки против своих прокураторов, которые распинают нас и вас на пятиконечных звёздах Давида!
  СССР - мировой жидомассонский жандарм.  Власть брежневского политбюро - продолжение татаро монгольского ига. Наконец-то монголы вошли в Европу. Они разрушили Россию, теперь взялись за восточноевропейские государства, а там не далеко и до военного конфликта с Европой и Америкой.
     Монголы, возвращайтесь в свою Сибирь! Изберите себе нового Хана.
    Русские без монголов трусливы и глупы.
  Чехи! Словаки! Сопротивляйтесь нашествию сибирских нелюдей!" -
  
      Майор Клюшин на планёрке при офицерах вытащил из планшетки эту "агитку" и, прочитав про себя, глаза вытаращил. Прочитали её все и,  Клюшина только из жалости к его болезни или из-за боязни  его тайных связей, не обвинили в сочувствии к врагу.
    Наша шутка могла дорого обойтись замполиту. Он прекрасно понимал,  чьих рук это дело, но не жаловался, а лишь перестал у нас бывать. Обходил нашу спецмашину стороной. 
     Ярузельский драконовскими методами всё же навёл дисциплину в своих частях. Колонна пошла веселее. Теперь и по ночам нас сопровождали мотоциклисты, а с неба как жуки тарахтели моторами вертолёты,  освещая  путь прожекторами и контролируя грунтовые дороги в близлежащих окрестностях.
     Мы переживали трагедию.. Так удачно всё складывалось. И, жратва дармовая, домашняя и девки сами напрашивались. Теперь нам и выглянуть из машины не дают.
    Каждые два часа объявляют тревогу. По малейшему поводу. Надеваем на рожи противогазы. Готовим снаряды-капсулы. Отрабатываем теорию дегазации.
    Не очень-то верится, что дело дойдёт до боевых действий.
  Скоро Пльзень.
     Вдруг, в полночь где-то совсем близко грохнуло. Машину качнуло. Нас сорвало с гамаков.
  Запахло гарью. По рации слышим голоса поляков и русскую речь.
  Нападение.
  Получаем команду, машины не покидать!
  Атаку отбивают польские части.
  Вот, - говорит Фофанов,- называется, спрятались. В куче веселее. - Ха! 
  Как бы не так. Мы сейчас отличная мишень. Сюда бы чехам один артдивизион и всех нас как небывало. -
    Не каркай! - кричу я.  Обычная ловушка.
    Колонна стоит, а мины ложатся кучно и в триплексы видно, как горят головные и хвостовые машины.
     Кто-то долбит,  из - вне прикладом по броне.
    Это наши трое солдатиков из второго расчёта. Мы впускаем их и захлопываем люк.
    Они говорят все сразу, пока Фофанов не стукнул одного в ухо. Тогда замолчали,  и мы разрешили говорить им  по одному.
    Сержантик, как старший по званию, вкратце и быстро изложил обстановку. Нападавших не меньше сотни, а может больше. У них стрелковое оружие и миномёты. Миномётчики засели поблизости в перелеске. Они бьют прицельно, почти прямой наводкой и поджигают боевые машины пехоты последовательно.
    Одну из авангарда, одну из арьергарда. Польские танкисты развернули башни и палят во все стороны. Ближайшая чешская деревня уже горит.
    Генерал Ярузельский, с отрядом в составе трёх танковых экипажей, и взводом автоматчиков на броне машин,  штурмует окрестности.
    Но танки подрываются на минах и минах-людях, которые как сумасшедшие ложатся под танки.
     Есть возможность вашей машине съехать с трассы, тут кювета нет. Почва каменистая и, развернувшись,  выйти из-под огня. В этом месте съезд, дальше глубокие кюветы.
     Лейтенант Фофанов приказал водителю не зажигая фар, попробовать покинуть автобан.
  "Урал" накренился, но сполз с бетонки и,  круто забирая влево, с натугой урча двигателем, на полном газу,  стал отдаляться от места трагических событий.
    Через минут двадцать мы упёрлись в овраг. Не влетели, а просто во время остановились.
  Грохотало позади. Здесь же темнота и только светлячки, как гирлянды, на новогодних ёлках.
  Выставили охранение. Разведали местность. Через овраг нам не перебраться.
  Зато потерь пока нет. 
  - Надо бы сплюнуть через плечо - сказал Тарадин.
  Все тот час же сплюнули и облегчённо вздохнули.
  
       Рассвет застал нас на том же месте.  Место ночного боя обозначено дымами. Оттуда тянет гарью. Слышны отдельные взрывы.
    -  Видимо боеприпасы рвутся в танках, - сказал кто-то. Действительно отдельные вспышки были ярче утренней зари.
         Значит возвращаться бесполезно.
        Да и командование пришьёт нам самовольное оставление боевых позиций.
      Решили, лучше отсидеться. Потом, как бы случайно, появимся. Дескать, вели оборонительный бой. Вынуждены были маневрировать.
      Вдоль оврага почти час ехали, наконец,  выбрались на горку. Под горкой село. Достаточно крупное. Въезжать опасно. Решили объехать стороной.
     Однако заметили нас. Длинная пулемётная очередь. Пули прошили утренний воздух высоко над нами. Предупреждают.
     Машина - то бронирована, но чем чёрт не шутит.
    Фофанов,  говорит: в плен не сдамся.
    Мы молчим. В плен никому не хочется. В плен сдался, если живьём и не раненый, не покалеченный, значит, сдался добровольно.
    Трибунал точно.
     Но машину  свою спрятали за деревья и рассредоточились. Может всё обойдётся?
     Может договоримся, а с чехами полюбовно разойдёмся?
     Вон они двигаются. Считали, считали, мы противника, со счёта сбились. За холмики, за кочки прячутся. Нырнёт один, вынырнут двое. В руках стрелковое оружие. Только б не артиллерия и не миномёты.
     Тарадин и я, стали готовить аппараты для газовой атаки.
  В бинокль видно, что  в селе тревога. Множество людей мечутся, сбиваются в толпы и направляются в нашу сторону. Но пока, пределы  своей деревни не покидают.
    Возьмут они нас,- жалуется пришлый солдатик.
  Нет, не быть тому!
      Сейчас мы, с лейтенантом Тарадиным,  измерим воинственность чехов. Пощекочем им ноздри.
     Проверим "правдолюбцев" на сопливость.
     Посмотрим, как выглядит их социализм "с человеческим лицом".
     Надеть противогазы!
    Принять антидоты!
    Запаса кислородных батарей на два часа боевых действий. Вставляю в капсулы запалы. Запалы регулируют зону поражения. Можно охватить большую зону, можно меньшую.
     Ставлю на минимум. Это значи,т будет охвачено порядка двадцати гектаров и на  сутки обеспечена потери разума.
  Тарадин командует: огонь!
    Вот они фигурки бегут к нам и вот они уже,  лежат. Ничего люди не поняли. Ни тебе взрывов-разрывов, ни огня, ни пламени. Были и нет их. О какой любви к Родине теперь можно с ними говорить?
    Животные.
     Выходим. Наш экипаж поднимется на ноги. В противогазах мы все как с того света.
     Чудищи!
      Общаемся по радио. Радио у нас встроенное в шлемофонах, потому далеко отрываться друг от друга не можем. Идём кучно. Оружие держим,  на изготовку.
  
   
   Изверги и извращенцы.
  
                                   
                         Пльзень, Либерец, Пардубице, Ческе - Будеёвице, Братислава, Банска - Бистрица, Кошице -    всюду уже стояли наши войска или тдельные   интернациональные части Варшавского договора.
   Наиболее активное население страны уходило из городов в сёла, в леса, планируя начать партизанскую войну.
   Схваченный КГБ,   Александр Дубчек, уступая олитическому  насилию,  призвал  чешский народ не сопротивляться  "соратникам по идеологии", называя оккупацию временной мерой; объясняя людям,  что самоустраняясь от власти, он, Дубчек,  преследует лишь одну цель: сохранить от уничтожения свой народ,  не дать возможности западным "ястребам" использовать внутренние размолвки в системе Варшавского договора, для  оголтелой пропаганды во вред социализму.
     Но абсолютное большинство народа  уже не верило его словам,  равно как и обещаниям Брежнева.
  Брежнев -   враль, хрущёвский холуй, устроил для  себя и своего окружения в Москве - рай или как  переиначили рай марксисты - коммунизм,  называй,  как хочешь,  что означает  лишь одно: беспечную для немногих,  обеспеченную жизнь,  за счёт абсолютного обнищания подвластных Москве, народов.
      Воинские гарнизоны чешской армии, верные присяге, не покинули мест дислокации. Но добровольно передавали оружие группам самообороны и национальным гвардейцам, объединяющимся,  под флагом Свободы  и ненависти к полицейским формам социализма, насаждаемым Москвой.
  
    Чехословакия бурлила.
      Весна в этом году ранняя. Река вскрылась уже вначале марта. Скоро берега оказались подтопленными. По стремнине неслись брёвна, прочий мусор. Плыли  остатки разрушенных
  деревянных построек, заборов, иногда бочки, корыта, ворохи взмокшей, никуда не годной соломы. По берегам оседала грязь, водоросли, трупы животных и кости. Много костей.
    Знающие люди говорили: не к добру. Откуда столько костей?
    Другие, не менее,  сведущие, рассказывали, мол,  в лесах, выше по течению, много братских забытых могил, в которых захоронены тысячи немцев, австрийцев, мадьяр и русских, все вперемешку, ещё со времён первой мировой войны.
     Река подтопила леса, вскрыла захоронения, и вынесла всё на обозрение людям, чтобы печаль терзала их сердца.
    Всюду ползли слухи, что русские войска пересекли границы страны и плотным кольцом душат республику.
    Радио молчало или из эфира неслись бравурные мелодии, более подходящие для случаев военных триумфов,  нежели к сегодняшним печальным дням новой советской оккупации.
    Начались болезни. Чесотка, потом болезни венерические. Мужики ходили с виноватыми лицами, но уходить в лес партизанить не спешили, хотя из других сёл, где свирепствовали солдаты Варшавского договора,  тянулись и тянулись беженцы, в большинстве своём женщины, девки и дети.
     Их подкармливали, женщин отводили на огороды и там по договорённости совокуплялись, затем пригревали их семьи, оставляя переночевать, снабжая хлебом, молоком и чистой свежей водой.
     Ощущалось начало большой войны. А война многое списывает. Вот и жёны деревенских мужчин всё чаще топили бани и мыли уставших с дороги мужиков и парней, растирая их так, что кровь начинала гудеть в жилах и пока за дверьми ждала помывки новая партия беженцев, в баньках на полках любились сразу по две, а то и три пары.
    Дочки на лету схватывали опыт матерей и пока матери отогревались в банях, принимали мужчин в хатах, на супружеских кроватях, а то и просто на полу.
    Никто не замечал неверности, нравы военные быстро становятся обыденными, а затем и естественными.
    Так продолжалось некоторое время, пока в село не вошла воинская часть  "самооборонцев", которую возглавлял бывший полковник  чехословацкой армии Ян Вильчик.
    Вильчик, старый служака. Начинал ещё в первую мировую, солдатом Австро-венгерских войск, где и дослужился до капрала. Затем поднялся до чина гауптмана,  уже у Гитлера; добровольно перешёл на сторону Советов, некоторое время дослуживал  в чине старшего офицера в армии новой социалистической Чехословакии.
    Дубчек отправил его на пенсию. Но полковник обижался недолго. Ему предложили поехать работать военспецом в Голландию и он уже оформил документы, но тут  Москва в очередной раз нарушила все договорённости и вторглась на суверенную территорию Чехословакии.
    Воинская и национальная гордость австро-венгерского служаки была попрана.
    Он возглавил отряд из тридцати добровольцев. Они разоружили небольшой гарнизон. Сбили замки со складов и в руки им попали миномёты,  гранатомёты, тяжёлые станковые пулемёты, естественно стрелковое оружие и гранаты.
    Часть солдат перешла на их сторону, но командование гарнизона, хотя и не перечило  свободному выбору своих  воинов, приказа о нарушении присяги не отдало и большинство офицерского и рядового состава остались сидеть по квартирам, и казармам.
    Всё-таки,  численность отряда неуклонно возрастала. Пятьдесят, сто пятьдесят, триста человек.
  Вильчик организовал несколько вылазок. Уничтожили до пятисот вражеских солдат разных национальностей, в большинстве своём это были поляки, которые отличались дерзостью и подлостью. Грабили сёла, насиловали женщин и, походя,  беспричинно расстреливали мирных граждан.
    Вчера утром  люди Вильчика вошли в небольшое селение, а там уже на постое пятнадцать солдат Польской Армии во главе с офицером.
     Их ровненько застали за выпивкой, командира  в постели хозяйки.
    Всех связали и как они были, кто голым, кто в нижнем белье, а кто в состоянии опьянения последней стадии,  вывели за село к силосным ямам, столкнули вниз и с помощью бульдозера завалили ту  яму торфом и прошлогодней перепревшей тяжёлой ржаной соломой.
    Бульдозёром умяли силос до плотного состояния и оставили машину там же, слив дизельное топливо и пробив баки и радиатор.
    Войдя сегодня  в это село,  командир Вильчик, сразу же стал наводить порядок. Он запретил бабам и девкам любиться с беженцами. Выставил охранение. И теперь,  все проезжие и прохожие сразу же попадали к полковнику, который завёл собственную службу дознания и при малейшем выявлении вражеской агентуры,  подозреваемых,  тут же,  расстреливали и валили в близлежащие яры, даже не закапывая.
     Ночью несколько групп под командованием самого полковника оседлали близлежащую дорогу и открыли бешенный миномётный огонь по огромной колонне бронетехники, что спешила в сторону Праги.
    Колонна была почти полностью разгромлена. Многих взяли в полон. Технику жгли нещадно. До ста поляков взято в плен и там же,  в кюветах они расстреляны,  или забиты до смерти прикладами.
    Нескольких пленённых польских офицеров повесили на деревьях.  Рядом повесили парочку чешских девиц, добровольно сопровождавших оккупантов и предоставляющих им интимные услуги. Животы девицам взрезали, чтобы  вороны растащили потроха, чтобы другим проституткам неповадно было отдаваться врагам.
    Только что вернулись с задания. Операция прошла успешно. Потери всего десять человек и то, неопытных, не обстрелянных, проявивших преступную халатность и пренебрежение собственной безопасностью.
    Можно и отдохнуть, а тут как назло,  у опушки на открытую местность,  выползла тяжёлая машина КРАЗ, советского производства. Неповоротливая, бронированная, крытая, как в таких случаях их называют - "техничка".
  Полковник приказал её захватить.
  
  Что случилось дальше,  никто уже не помнил. Жизнь перестала существовать в тех формах, в каких она всегда воспринималась.
  
  
  Экипаж химиков въехал в село. Вокруг кишели люди или то, что от них осталось. Существа двигались на четвереньках. Зрелище захватывающее.
      Это не опыты на мышах и крысах. Тут были люди, но люди в животном состоянии, без членораздельной речи и без мысли в глазах. У многих изо рта текли слюни, а из ноздрей сопли.
    Дети орали,  как будто их режут, но матерям было всё равно. Один мужчина без штанов энергично онанировал, рядом лежал автомат Калашникова. 
     Бекмурзаев посмотрел немного, посмотрел,  потом поднял автомат  этого придурка, отбросил   в его сторону и подложив небольшой обломок доски, онанирующему на колени, под член, ударил прикладом винтовки СКС, по живому телу, размозжив  срамную часть  в лепёшку.
    Брызнула кровь. Несчастный заорал, и тут же впал в обморочное состояние.
  Везде одна и та же картина. Всюду беспомощные люди.
  Где же твои пакеты?  - Спросил  лейтенант Тарадин по радио у лейтенанта Фофанова.
      Но Фофанов не ответил. Некогда. Он метался между ползающими женщинами, вглядывался в их лица, намечая себе жертвы. В руках у него были огромные овечьи ножницы, которыми крестьянки состригают шерсть.
  Он поднимал юбки,  отыскивая необычные формы или расцветки волос; благо жертвы были лишены рассудка, но они в подобном состоянии и не могли  смотреть за чистотой своего тела. Многие от действия газа обмочились или сходили по большому. Зрелище отвратительное, пришлось заставить Фофанова прекратить  попытки протащить  дерьмо в нашу машину.
  Тот и сам понял, что опростоволосился. Что женщина в постели это совсем иной объект, а здесь лишь они лишь  клоака из якобы человеческих тел и телесных испражнений.
  
    Всё стрелковое оружие  мы снесли и сложили в кучи, облили керосином и подожгли. Миномёты подорвали на гранатах.
    Мужчинам и молодым, и пожилым,  сапёрным топориком отрубали указательные пальцы обеих рук, на всякий случай, а вдруг кто-то из них левша, чтобы придя в себя, они не вздумали хвататься за оружие.
    Этих пальцев набралось с полтысячи, их тут же бросили в кострища.
    Нашли зачинщика сопротивления  полковника Вильчика, он брыкался, кусался, визжал и брызгал слюнями; хотели его повесить,  но и впятером мы  не могли с ним сладить.  Нам мешала защитная одежда и противогазы.
    Тогда навалились кучей, придавили к земле и Аслан тупым штыком перепилил ему гортань. Сделал он это так небрежно, что половина из нас оказалась вымазанной  австро-венгерской кровью.
  Хотели отделить голову, но та так прочно держалась на позвонках, а позвонки были как из стали, пришлось бросить это занятие.
    "Защитник родины"  так и остался лежать на родной своей земли ничком, с головой, повёрнутой к солнцу.
  Нужно сфотографировать, - сказал Тарадин.  - Вот он,  социализм, с человеческим лицом. 
  
       Мы покидали селение в спешке. Ещё пол суток   его жители могли оставаться в подобном состоянии, потом постепенно начнут приходить в себя и нам нужно поскорее убираться, чтобы не проявиться в международных СМИ,  родоначальниками первой после первой мировой войны, военной химической операции проведённой  нами в новое время и в новых условиях.
  Тем более, что команды на операцию сверху не поступало. Мы   защищались, но защищались чрезвычайно активно, что принесло нам успех и полное  эстетическое удовлетворение.
  
     Кончалось дизтопливо.  Мы вынуждены были ехать только ранним утром, потом прятались в лесах или зарослях. Мы уже не искали русские части, тем более части дружественных стран. Они нам дружественные лишь на соглашениях,  подписанных в Москве и в Варшаве. На самом деле, населения этих стран русских ненавидят, а армии  их государств -  это слепок с народа.
    Значит,  ненавидят  нас и солдаты этих армий, потому что мы  -  лица своих правительств.
  
     В зарослях реки много птиц и много пресмыкающихся. Почва болотистая. Вся надежда, что у КРАЗа все оси ведущие. Что мосты на осях высоко стоят и чтобы сесть на брюхо нужно проявить неосторожность.
     Но всё равно к утру колёса подтоплены, а сырость лезет во все щели, как козявки  и жуки,  от которых спасения нет.
    Уже август, а комары свирепствуют. Пьют нашу кровь и высасывают хоботками,  кажется саму душу.
  Охранение выставлено. Тихо разговариваем. Спим только по очереди. Ушки на макушке.
  В этот раз разговор зашёл о войне, потом о  человеческой душе. Справедлива ли война и как душа человеческая  относится к пролитию крови?
    Бывают ли случаи справедливо пролитой крови?
    Справедливо ли само понятие "справедливой" войны?
  Лейтенант Фофанов надулся как индюк и в разговоре не участвовал. Переживал, что не сумел пополнить свою оригинальную коллекцию. Понятия не имел, что женщины могут быть настолько грязны.
    И что же такое они едят, что так дурно от них пахнет?
    Действительно  поверишь, что человек произошёл от обезьяны.
  Тарадин высказал своё мнение: мол, животные чище человека. Животные не моются, не применяют дезодоранты, не пользуются мылом и шампунями, а самоочищаются и,  всякая бездомная собака предпочтительнее человека, потому что бездомный человек, иначе БОМЖ, всегда отвратителен, за счёт своей не ухоженности.
    Поэтому человек не мог произойти от обезьяны, иначе он был бы существом, особым существом, но привлекательным как обезьянка.
    Человек произошёл от некой пакости,  завезённой на землю и в лучшем случае спарен с обезьяной. Человек инородное для земли существо и поэтому Земля с удовольствием с ним расправляется.
    Любой хищный зверь кровожаден, но лишь до тех пор,  пока голоден. Человек же голоден всегда и потому убивает, но  не для насыщения,  а для удовлетворения своей   "гнилой"  души.
    Поэтому термин "справедливая" война выдуман такой же человеконенавистнической мордой, как и сама война, направленная на самоуничтожения человечества в корне.
  Войну питают не идеологии, не политические мировоззрения и экономическая выгода, а питает войну сама живая планета Земля. Человек для земли - уродливая форма. И Земля пытается всей силой своих внутренних ресурсов уничтожить человека, который не зависит от неё в своей хищнической мелочности и потому размножается не в угоду природе, а значит Земле, а наоборот супротив её; размножается быстрее кроликов.
    Человек в своём размножении перешёл все границы  инстинктов дозволенных природой. Инстинкт размножения он превратил в  сверх задачу, в изысканное удовольствие, в постоянный бесконечный поиск наслаждений и потому войны ведутся  для завоевания новых женщин, а потом только новых территорий  и новых зон кормления.
    Справедливой не бывает никакая война. Потому что справедливость для всех разная. Один вкладывает деньги в войну, другой зарабатывает на войне. Третий пополняет изысканные коллекции, четвёртый осеменяет новых женщин и всё это под лозунгом интересов нации и населяющих регион народов.
    А душа! Что душа!
  Душа - это наш втоптанный в землю инстинкт. То, что у животных мы называем рефлексами, составляющими инстинктивное  подсознательное мозга,  то у человека превратилось в мифическую душу.
  Мы всё объясняем духовным. Мы плохие, но душа хорошая. Мы изверги, но душа наша невинна.
  Мы -  Твари, но не ведаем, что творим, потому что Творец один, а нас бесчисленное множество, как чертенят, что  умещаются миллионами на булавочном острие.
     Не знаю, -  проскрипел  старлей Говорун. - Не знаю.
      В чём ты, Тарадин прав, то  в том, что все мы не ведаем, что творим:
     Иди на войну!
     Идём.
     Давай мирится!?
     Миримся.
     С Богом на смерть и с Богом на жизнь.
  Фофанов:
  Ты на войну, а твоя женщина под мужика.
  Ты в хату,  она в роддом.
  Что в миру - грех, то в войну - благо.
  
  Секретари  партийные дерутся и мирятся. Цари ругаются и царствуют.  Дубчек - враг, а придёт время - героем станет.
  Сегодня первый секретарь - Бог, завтра - враг народа. Про вторых и третьих не говорю, потому что они люди. Бог на самом верху. Он безразделен в своей власти, но на что она ему, он и сам не знает.
    Что ты о Боге заговорил? - Тарадин.
  - Так, смерть она всегда ближе к теме Бога, потому что в войну  жизнь стоит на краю вечности.  А вечность - это  весь окружающий нас мир, в котором  все мы гости.
     Тарадин:
     В гости со своим уставом не ходят.
    Говорун:
  - И я о том. А мы, человеки, пришли и своим уставом меряем жизнь, и по своему уставу заставляем жить  и Землю,  и Природу,  и собратьев своих меньших.
     Тарадин:
  - философия, однако. Но не новая. Совсем не новая.-
      Кстати, психология человека такова, что он не тянется к добру. По крайней мере, это  он не делает добровольно. Добро должно быть агрессивным и в случае, когда ты им пользуешься, и в случае,  когда ты им кого-то пользуешь.
  В обоих случаях добро навязывается со стороны. А разве это уже добро?
  Призывая делать добро,  человек творит неосознанное зло, потому что добро индивидуально и усреднённость добра  это уже вещь непривлекательная.
  Фофанов:
  Ты хочешь сказать, что одному добро, то зло другому?
  Тарадин:
  Вот именно.
  Всякий считает себя правым, особо в неправом деле. Потому что неправое дело всегда имеет правовые формы. Неправое дело всегда прикрывается законом, как в нашем случае.
  Фофанов:
  Что ты имеешь в виду?
  Тарадин:
  Мы - химики. Газовики. Наше оружие запрещено к использованию, тем более использованию в военных целях. Но мы здесь. И неужели вы не думаете, что где-то в Москве всё не продумано до мелочей? Что вот так, мы предоставлены сами себе. Что вот так, мы применили ОВ и что дальше?
  Говорун:
  Мы без приказа главкома не имели права этого делать. Если нас обнаружат чехи, нас растерзают. Если русские - нас будут судить закрытым трибуналом и тут же за дверьми расстреляют.
  Фофанов:
  До расстрела не доживём. Нас как щенят утопят в собственном говне.
     
  По рации связываться  с начальством мы не стали. Не далеко ещё ушли от места проведённой акции. Нужно, чтобы всё обошлось. А это значит, чем дольше деревня будет изолирована от любопытных глаз, тем меньше впоследствии будет не нужных к нам  вопросов.
    А дальше...  Кто поверит  показаниям  "чумных" жителей? Тем более "самоховников". Мы их, считай,  от смерти спасли. Вступи они в прямую стычку с регулярными советскими частями и конец света. Перестреляют их как котят.
  
       К ночи нашли проводника. Моложавая сорокалетняя женщина, которая на велосипеде пробиралась к своей престарелой матери и должна была как раз проезжать через поражённую ОВ деревню.
     Мы разложили перед ней карту, в которой она не смыслила, но с подсказками, следя за линиями, которые чертили наши карандаши, сообразила, что мы хотим всего лишь незаметно покинуть Чехословакию.
     Рассказала, что просёлочные дороги перекрыты  поляками и венграми. Но есть ещё и немцы. Они стоят около деревушки Гай. Немцы плохие ребята. С ними не договориться. Они не покупают девок, не ложатся с ними в пшеницу, а прогоняют прикладами и даже пищу из наших рук   не принимают.
    Вот венгры,  мальчики отменные. Все наши бабы от них без ума. И не только молодицы. Утром две наши долгожительницы вывели коровок на пастбище и молодцы тут же,  под коровками этих бабушек оприходовали.
    Община весьма довольная осталась и,  потому,  венгры у нас сейчас нарасхват.
     Поедем через позиции венгров. Только номера закрасить нужно или сорвать. Скажете, что машина ваша ветеринарная. Что мол, профилактику делать будете и всё тут. А уж наши девушки постараются отвести им глаза.
    " Рискнём " - решили мы.  В бардачках нашлась и краска. Нарисовали чаши со змеями.     Медицинские атрибуты.  Сбили звёзды и серпы. Напялили на себя абсорбированное обмундирование.
      Стали настоящими ветеринарами.
      Венгерские солдаты отнеслись к нам хорошо. Угостили табачком. Заглянули в  силовую агрегатную, но ничего особенного не увидели там, а потому велели располагаться на краю деревни. Интерес к нашей деятельности у них упал. Тем более, что бабы несли и несли им пироги и выпивку.
    Офицеры ихние, покрикивали на солдат, но женщинам препятствий  не чинили.  Главная задача добыть горючее. Слово - дело:  слили из баков в канистры,  дозаправились, взяли в запас и,  могли бы продолжать свой путь на Родину, но как всегда случилось непредвиденное:
      Из близлежащей деревни прибежал мужик. Говорит, у них коровы заболели. Заболели разом. То ли русские "сибирскую язву" завезли, то ли другая какая зараза.
     Мы переглянулись.
    Через проводницу вопрос решили быстро.  Отправили  лейтенанта Фофанова с двумя подручными и,  тот ввёл коровам обыкновенный антидот от ОВ "Люизит".  Коровы тут же на ноги повскакивали. Деревня бросилась целовать наших и тем, хочешь, не хочешь, пришлось обслужить с десяток великовозрастных хозяюшек.
     За этот подвиг их мужья нас отблагодарили, подарили  тридцатилитровый бочонок сливовой перегонянки.   Градусов под семьдесят.
    Пришли ещё две бабы:
    А не могли бы Вы господа ветеринары осеменить наших бурёнок. Мы слышали, вы это хорошо исполняете.
        Фофанов хотел возмутиться, но проводница объяснила, что у них так принято. Ветеринары возят в морозильных сумках сперму породистых быков и осеменяют коров по надобности.
  Война войной, а жизнь требует продолжения рода.
         Никто из нас делать этого не умел. Пришлось мне брать инициативу в свои руки.
      Ополоснув  сливянкой руки,  я ввёл бурёнкам безвредный молочно белый шампунь, принесённый нашим ангелом хранителем,  проводницей, что не составило труда.  Женщина  всё толкала меня в локоть, пока я не сообразил, что засовывать нужно глубже, матка животного на ощупь нежная, но охватила кисть руки как браслетами наручников и,  пришлось сузить кисть, свети пальцы в горсть, чтобы вернуть свою руку обратно,  в целости и сохранности.
     Таким образом,  своё несомненное мастерство в уничтожении чужих жизней,  мы компенсировали способностью продолжать эту жизнь,  не только с помощью местного населения, но и местной фауны.
      Ранним утром, нас с почётом проводили  до украинской границы. Показали безопасное место, так называемое "окно", через которое местные контрабандисты провозили свои товары на территорию СССР, а обратно  поставляли в Чехословакию советские товары  со знаком качества.
       На границе между нами опять разгорелись споры. Сжечь оборудование и пробираться пешком? С объяснениями, мол разбомбили нас.
  Или же вывести технику в исправности и тем заслужить благодарность.
  Тарадин кисло улыбнулся.
  "Вы что, точно,  дураки! Когда это  в Союзе образовалась новая  мода благодарить за заваленную работу? Как бы,  не попасть в трибунал".
  Говорун возразил:
  Если всё останется шито-крыто, судить нас не за что будет.
  Фофанов:
  Вину всегда найдут.
  Решили идти через границу на технике, но чтобы при инспекции не выявили недостаток капсул с V-газом, положили в гнездо муляж. Учебный снаряд с хлорпикрином.
  На удивление при всей шумности работы КРазовского дваигателя, мы благополучно миновали пограничные столбы и скоро выехали на шоссе блих украинского города Мукачево. Потом Дрогобыч, Львов, Ровно на Киев.
     По рации связались,  наконец, с командованием группировки. Там схватились за голову, когда узнали, что мы уже на территории СССР. Оказывается нашу машину ищут всюду. Прочёсывают даже леса. Пропало секретнейшее оружие. Скандал.
  И скандал не замедлил разразиться. Под Ровно дорогу перегородили лёгкие танки и десятки людей в специальной одежде, выволокли нас из технички, надели наручники, как хищников затолкали в клетки и в полнейшей темноте и тишине повезли, как нам подумало
   Задрать холку и выть волком? Сон в Волковыйске.
                                 
                                                         
                                   
  
           "Воронок" остановился. В узкой клетушке тесно, повернуться невозможно. Машина старая, рессоры визжат. От железного ребра сидения саднит копчик. Ноги занемели. Голова кружится. Свет маленькой лампочки, единственной, той, что в отсеке охраны,  не освещает,  а лишь рассеивает темноту.
            Наручники не дают  свободы действия. Ни тебе почесаться, ни ладонь под задницу подложить, спина застыла колом. Путь оказался долгим. Думал, везут к железной дороге, а там,  в "столыпинский" вагон закинут и,  на Москву.
            "Столыпинский" спецвагон,  вместо обычных купе имеет, камеры решётчатые и на четыре лежачих места,  двадцать четыре претендента. Видимо мудрый дореволюционный премьер - министр оказался  гуманным государственным деятелем. Он отменил пешие переходы на каторгу и тем спас немало каторжных душ от голодной и холодной смерти на трактах России.
           Но мы этой чести не удостоились. Нас повезли в спецмашине. Куда? Не сообщили. Разговаривать не разрешают. Угрожают оружием. Охрана монгольской внешности,  по опыту знаем: монголы отличные служаки. Им приклад в дело пустить раз плюнуть. А то и застрелить могут.
          Загремели железные засовы.
  "Выходи"! - команда резкая, понукающая. - "Сидеть на корточках"! Руки за спину! Кто шевельнётся, огонь без предупреждения! -
         Чего яснее. Сидеть на корточках пришлось  долго. Ноги занемели. Хочется перенести центр тяжести тела с подошвы на носки. Наклоняюсь, но тут же получаю прикладом в плечи.
        "Сидеть, неподвижно"!
        А мочевой пузырь разрывается. Подкатили ещё две "зэковозки". Народу прибавилось. Ничего рассмотреть не удаётся. Утро раннее. Сырость вперемешку с негустым туманом. Самое время бежать, но приподняться не успеешь. С носков ступней обеих ног можно резко рвануть, и, в намёт и петлять, но Калашников хоть и бьёт кучно, однако и рассеивает густо; подстрелят. Когда сидишь на полной ступне, на корточках, о бегстве можно и не помышлять.
      Хорошо отработаны приёмы у охраны. Видна старая закалка у "сталинских соколов". Наши вожди,  в своё время,  побегали от полиции. Им что Туруханский край, что Колыма.
   На каждом крестьянском подворье накормят, обогреют, спать положат, за родственника выдадут.
     Царский режим свирепым был. Оттого Иосиф Джугашвили и нарожал детей в ссылках, что молочком и свининкой питали его аборигены сибирские.
  Сальце Иосиф любил свежего засола. Шкурку потянешь зубками, она и сползает со шматка сала,  как обёртка с шоколадной конфетки. А ещё вкуснее шкварки домашние, приготовленные в печи, где продукт не просто жарится, а в собственном соку тушится; да с картошечкой, да с зеленью и разносолами...
      Слюньки и потекли. Утереться нельзя. Руки за спиной. Стволы автоматов в спины смотрят.
                 В уставе у караульных не записано, можно ли пукать, вот конвоиры и терпят эти выстрелы вразброт, а то и залпами.
  Чем зэков кормят? И не люди они уже, а так, мясные заготовки;   Никаких прав не имеют. Но и не каких обязанностей не имеют. Сиди себе на карачках, спи, да попукивай.
        Прямо передо мной,  чей - то жирный зад в кожаных штанах. Штаны влагу не пропускают, вот и течёт моча из колошины брюк. Обоссался страдалец.
        Погоны с наших гимнастёрок сорвали. Ещё там,  на границе. Какой-то капитанишка, крыса тыловая, раз дёрнул, другой. Ручки как у ребёнка слабенькие, покраснел с натуги. Смотрю ему в глаза, жалею бедолагу.
  Погоны - то ведь сам пришивал. Суровыми нитками, десятым номером.
  Поймав  презрительный взгляд, капитан побагровел, дёрнул сильно. Погоны слетели. Они ведь как крылья птахи. Картонка, обтянутая сукном.
         Как хочется в туалет. Вон и кустик для этого растёт.
        Наконец-то!  Стали по двое поднимать, отводить в сторону. Чуть-чуть не взорвался.
  
        Пронёсся шёпот:  - мы в Волковыске.
       - Где это? -
        В Белоруссии.
        Белоруссия - республика самостийная. Но я помню, по учебникам " Истории партии" Самостийность в Белоруссии не продукт борьбы за относительную свободу в составе СССР, а подарок КПСС народу белорусскому за активное участие в партизанском движении в сороковые годы.
        Если Украина поднималась на борьбу с фашизмом где хлыстом, а где и пулей в лоб, по приговору пролетарского трибунала, то Белоруссия - эта нищая окраина Великой России дралась с гитлеровским вермахтом с размахом достойным уважения.
       Кто не служил  с белорусами? Эти немногословные, исполнительные люди, не шибко  грамотные ,  не очень переборливые, не сварливые, им что ни дай - всё хорошо, всё ладненько.
      Такие служаки,  при императоре Николае бунтов не поднимали. Офицеров на броненосце "Потёмкин" не расстреливали. Наоборот, стояли стеной у Зимнего дворца и по команде стреляли в народ, который пришёл по зову миротворца  Гапона,  просить у Высшей власти милости.
      С белорусами служить -  удовольствие. Не с кавказцами и не с монголами. Кавказцы службу понимают,  как возможность повелевать. Ведь у них в каждом ауле, где четыре сакли, восемь родовитых князей и не беда, что грамоте не обучены, зато кинжалы на поясе есть. Которые, всегда и любому твою родовитость  докажут.
     А монголы - это генетические солдаты. Наварил им котёл перловки, монгол ложку из сапога выхватил, нажрался от низа пуза, до верха, под завязку и,  может неделю и  больше,  не жрамши, воевать с любым противником, при любых условиях.
       Потому в охране всегда предпочитают держать монголов (общее название азиатских нацменов. От гиляка и чукчи,  до татарина и башкира.
           В Волковыйской тюрьме  вновь прибывшие облегчённо вздохнули. Всё-таки нары есть. А на нарах матрасы. Затекшие кости  расправились. Мышцы ещё некоторое время подёргивало  судорогой, кое-кто кричал от боли, но постепенно зэки пришли в себя,  упокоились.
  "Зэки" - это оступившийся народ, очень близкий по своим привычкам и намерениями к партийной верхушке. Все наши вожди вышли из преступной среды. Только преступник может позволить себе подняться над народом и повелевать им, потому что преступник знает менталитет своего народа. Он выходит из глубин народных чтобы жалеть народ, но народ не понимает и не принимает жалости. Народ любит сильных вождей и подчиняется только сильным вожакам.
       Так Ленин,  в бытность свою ненавидел столбовых дворян, потому что столбовые, родовитые дворяне, получали титулы и поместья из рук сильных мира сего,  не за заслуги, а за деньги.
  Деньги у большинства дворян от торговли спиртным. И сами дворяне - это бывшие мелкопоместные лавочники. Их имена были известны по сёлам и деревням. От Мойши до Янкеля.
     А новые имена они получили от названий им жалованных вотчин.
     Вот Ульянов, отец Владимира Ильича, имел  служивое дворянство. За ум, за государственное отношение к делу, за инициативу на поприще просвещения.
  Служивое дворянство вызывало снисходительную усмешку у столбовых. Их представители заслуживали лишь косые взгляды. С ними и общались осторожно и надменно как с простолюдинами.
     Дворяне все дворяне, да не все из них столбовые.
  
      Подпортила многое в биографии Ульянова  кровь матери. Сколько он неприятностей из-за этого получал.
  Брат плохо кончил. Сашка так ненавидел обидчиков и эту, самодержавную русскую власть, которая не хотела видеть в нём гения, что решился на террор. Отчаянный террор.
  А жаль. Мог дожить и до революции,  и даже пережить некоторых из ленинцев, которых не сразу укокошил верный ленинец и вождь очумевшего от свободы пролетариата,  товарищ Джугашвили, он же тов. Сталин, если и не лигитивный вполне,  руководитель партии и правительства, зато на все сто,  как губка,  вобравший в себя по крохам  передовые учения о социализме и коммунизме и понимавший социализм  как ностальгию о первобытно-общинном строе.
  
      Время обеда. Покатила за дверьми тележка, по бетонному полу, с грохотом и лязгом алюминиевой посуды.
     Кормушка открылась.
    На, на, на! Не успеешь схватить,  миска на пол. Проморгавшие,  собирают кашу с полу, а то... Жрать хочется, а здесь,  добавок не дают.
  
      На окнах жалюзи, которые считаются изобретением западным.
    Нет, дорогие мои! Они изобретены в России, только  называются  не жалюзи, а "намордники". Так понятнее. Название соответствует менталитету народа, которого тысячу лет держали как кусачего пса на привязи, в наморднике.
      Нация сложилась из свободолюбивых скифов и свободолюбивых монголов. Потому боярство, в лице Византийских выходцев и придумало крепостничество взамен рабства. Свободный человек должен был научиться работать и работать производительно, а не спустя рукава, ломая орудия труда и поджигая боярские вотчины.
      Вот и пожали урожай революции.
    Тоска. А чтобы не тосковать милое занятие - издеваться друг над другом.
    Заки на эти выдумки падки. Злобные глазки, особенно отчаянных, рыщут в гуще своих собратьев. Тут же придуманы внутрикамерные правила: То нельзя, это нельзя.
  Зловонная параша в углу - притча во языцех.
  Оправляются на виду у всех и,  не дай бог, кто-то жуёт в это время. Провинившегося наказывают.
  Надевают на голову миску и бьют "морковками". Шума никакого, но заключённый валится на пол,  оглушённый. Его пинают ногами, волочат по полу, окунают мордой в парашу, чтобы пришёл в себя.
      Нет, не лицом. Именно,  мордой. Потому что лица у "зака" не бывает. Лицо, бывает у людей.
  Или оголяют кому-то зад и,  за другую провинность, бьют теми же "морковками", без жалости, с оттяжкой и с наслаждением.
     Охрана радуется. Пока заключённые насилуют друг друга, можно и прикорнуть, поспать. Солдат спит - служба идёт. Здесь службу несут даже не за деньги, а за квартиры. Тем,  кто проработает пять лет добросовестно, дают в Минске квартиру.
     Вообще, человек человеку всегда был врагом. Что одному на пользу, то другому обязательно вред.
      Разговоры про новое общество, про справедливость и торжество гуманности - для детей. Дети вырастают глупыми, смотрят на мир широко открытыми глазами,  ждут от мира людей только сладких конфет и рассыпчатых пряников.
    С такими легко расправляться. Таких можно, безбоязненно наказывать, как в нашем случае,   "морковками".
    Без полотенец нельзя жить. Чистота в камере обязательна. Иначе все могут легко передохнуть. Скученность невыносимая. Звери и те, по отдельным норам расселяются.
    Камера семьдесят первая. Здесь говорят: Семь - один.
    Нельзя поверить, что в этой камере,в одиночестве содержалась Вера Засулич.
  Большевичка. "Пламенный" революционер.
     Нас сорок шесть человек. Лежим вповалку. Когда экстренно бросают в добавку ещё с десяток человек, люди спят уже по очереди. Случаются драки.
  Иногда кого-то просто избивают,  и не "морковками", а кулаками. Но за кулаки можно  в карцер попасть, а за вафельные  "дубинки", нет.
  Так что же за инструмент пыток: морковка?
  Берут обыкновенное вафельное полотенце, мочат и, двое мужиков, в четыре руки, с двух концов скатывают его очень плотно, в виде моркови. Только, естественно,  гораздо больших размеров. Затем "морковка" сушится и приобретает твёрдость, сравнимую с палкой.
      Таким поленом и молотят провинившегося по заднице.
     Другим любимым развлечением считается испытание молодняка на выносливость. Приводят в камеру новенького, поговорят с ним ласково, попытают о его мытарствах, посочувствуют ему как несправедливо обвинённому, а тогда предлагают снять штаны и помочь избранным представителям камеры снять плотское напряжение.
     Все внимательно следят за выражением лица испытываемого. Оно естественно белеет.
  Некоторые сопротивляются, но такие экземпляры редки. В основном,  "зак" отключает своё сознание и механически исполняет требуемое.
  Кусаться нельзя. За укусы жёсткое избиение и вышибание зубов.
       Совокупления через анальные отверстия редки. Но есть любители. Старшина, воровавший у солдат пайки и брошенный за это в Волковыйскую тюрьму , стал излюбленной жертвой заков.
      Новичков поражала его белая, почти женственная задница,  лишённая растительности. Старшину  обязательно ставили на четвереньки, чтобы  с пол сотни,  голодных мужиков могли наслаждаться видом этой мужественной "женщины", служившей собственным телом  революционному тюремному братству.
     Говорят старики, что и Веру Засулич охрана пользовала ежедневно,  ей грозила смертная казнь. И сама Засулич не протестовала,  ибо беременность могла что-то исправить в её незавидном трагическом положении.
     "Опущенные" спали отдельно от общества. У самой параши, и были лишены элементарных прав. Миски у них нарочно пробитые, баланда  текла на пол, за что их опять наказывали. Ложки без ручек, чтобы не оборонялись и не затачивали ручки о каменные стены камеры.
        Не хотелось бы вспоминать, но история страны и народа нашего не состоит из одних благородных поступков. Вернее состоит из поступков в основном далёких от благородных идей.
       Практика жизни такова, что благородство, всегда проигрышно. Благородство расценивается как слабость и немощность. Прояви благородство и,  завтра,  тебя первым бросят в следственный изолятор, опустят, наградят болезнями и охарактеризуют как неблагонадёжного.
     А что страшнее в СССР, чем звание "Врага народа".
    На первом же следствии и мне было заявлено, что всё предпринятое мною есть вражеские происки империализма. Что лично я, проплаченный агент западных спецслужб. Что все мои подельники сознались в своих преступлениях и по надобности, будет сделана очная ставка, как с моими соратниками, так и с пострадавшими.
      В случае если скандал с применением ОВ выйдет за государственные рамки, примет международные формы, то  мы все, и я в том числе, будем казнены в присутствии международных представителей, позорной казнью, возможно через повешение.
     Лёжа на нарах, на жёстком, сыроватом, но приятным для спины и ног матрасе,  я думал о превратностях судьбы.
  День был в разгаре. День был солнечным. Я понимал это, потому что,  даже через намордник свет обильно проникал в просторную камеру и освещал шероховатости стен и отсыревшие пятна потолка.
    Место моё в дальнем углу камеры. Это место привелигерованное. Камера решает,  кому где лежать. Никакие другие заслуги и звания не учитываются.
    Братва  учёностью не блещет. Люди разные, но все взвинченные. Неосторожное слово вызывает бурные реакции.
     Меня поставили они над собой как верховную моральную и нравственную власть. Мирил, разводил, спасал, ограждал, выручал, брал на себя, объяснял, кричал и грозил карами, как на свободе, так и по всем сибирским и европейским лагерям, зонам и "крыткам".
     Получалось.
     Лежу в дальнем углу. Сапоги стучат по каменному полу. Вот уже рядом.
  Значит я понадобился. А дрёма одолевает. Поворачиваюсь. Мне ведь спать нельзя. Нехороший тон. Я всегда нужен людям и это, естественно, постепенно утомляет.
     Вся камера дремлет. У шконки никого. Снова отворачиваючь к стене,  и снова слышу шаги.
  - Ну, чего вам? - Спрашиваю.
  
  Такой ехидный смешок. Короткий, но очень уж язвительный.
  Ложусь на спину и, прыг, ко мне и на меня, на  грудь,  человечек, ножками перебирает, как  чечётку выбивает.
  Ни шума не слышу, ни веса его тела не чувствую.
  Ни фига себе! - думаю.
  И не пил уже с месяц, и не курил, а на баланде тюремной не закейфуешь?
  Присматриваюсь - а человечек то, - контурный. Как мелом, нарисованный, по грязно- серой стене.
  Протягиваю руки, хватаю его за преплечья.
    Осторожно! - взвизгивает.
  Я как на пружинах сел и всматриваюсь в лицо этой фигни. То ли с ума схожу, то ли в камере плесень цветёт галюцегенная. Общество зэков отдыхает. Караул недавно только прошёл, теперь с час никого не будет.
  Нужно  в санчасть записаться.
  Мысль хорошая. Трезвая. Не совсем видать я чёкнулся.
  -Эй!
  Господи!
  - Не прячь глаза. Да, не сумасшедший ты.
  И рот  гадёныш контурный открывает. А через рот  его дырявый видна соседняя шконка,  на ней лысый бомж храпит.
  Храпеть в камере не разрешается. Храпящему,  просовывают бумажные скрутки между пальцев ног и поджигают. Храп как рукой снимает. Кто не верит,  пусть пробует, эффективный способ, дешёвый, с почти мгновенным и полным излечением.
     - Чёрт лысый! - говорю я.  - Храпит. Думать мешает.
  А ты не думай, - говорит контурный. Думающие меньше живут. Думать вредно.
  Вот мы не думаем. У нас и голова пустая.
  Действительно  голова пустая, насквозь потолок просматривается.
  Тут я замечаю, что он уже не один. Их толпа. Они громоздятся на моих нарах как опята на старом пне.
  Мне становится жутко. Нет, не страшно, а именно жутко.
  Ну, что тебе, Вам? - выдавливаю из себя.
  А ничего особенного, пришли поговорить. Мы всегда приходим к интересным для нас человеческим экземплярам, изучаем их и решаем, как нам с ними быть.
  Что решили со мной делать?
  Ещё не решили. Слишком много в твоей голове земного барахла хранится. Мысли у тебя старорежимные.
  Это как?
  Думаешь о жратве, бабах, о политике...  Нет никакой политики. Нет никаких баб. Мир то, контурный. Вы сами это признали. Помнишь школьные контурные карты.
    Удачная мысль.
  В нашем мире живут только контуры и графика. Это единственное, что соответствует действительности. Всё остальное бред воображения. Плоть не существует даже в лабораторных условиях. Она распадается.
    Но я держал контура за плечи и чувствовал упругость этих плеч. Живую силу его рук, только мышцы и кожа его тела были недоступны моему зрительному восприятию.
  Я уже понял. Что либо сплю, либо брежу. Нужно позвать на помощь, нужно разбудить камеру и схватить это чудо.
  Я открыл рот, чтобы закричать и поперхнулся. Другой контур юркнул в моё горло своей контурной головой, но застрял в плечах. Затарабанил кулачками о мою грудную клетку изнутри и закричал. -
  Здесь у него всё в порядке!
     Печень в норме. Селезёнка как у коня. Почки что-то цедят, но мочевой пузырь крепок.
     Сердце - так себе. Но это я к слову.
    Крепкий парень. Можно было бы и в расход пустить, но можно и поработать ещё с ним.
    Мозги с трухлецой, но это нам на руку.   НАШСАМ инструктировал нас, оставлять на размножение только дураков.  Плотский мир перенаселён и при особом к нему отношении они - неважные для нас конкуренты, но при неблагоприятных обстоятельствах могут и в нежелательных  превратиться.
  Пусть лучше дураки размножаются, а рожают идиотов.
  Идиоты удобная биологическая масса для выработки питательных субстанций на нашей зональной общности контурных планет.
  
  Я схватил Контура за его тонкие, но жёсткие ножки и с силой потянул из себя наружу. Начались рвотные спазмы. Контур не хотел выходить, но с помощью его же собратьев мы всё же одолели некоторое сопротивление, и он,   весь выпачканный  не переваренным ещё моим желудком капустным листом и свекловичной красящей массой,  оказался на полу в моей блевотине,  у моих ног.
     Тот, что заговорил со мною первым, был у них за старшего.
  Не нужно было мучить испытуемого.- забубнил он.  - Я и так вижу все его достоинства и недостатки. Он живуч, малообразован, что очень хорошо. Образованные люди - потерянный для нас материал.
  Их серые клетки испорчены знаниями, которых нет в природе. Их уже ничему не научить. Они жертвы собственных научно-технических, "успехов", и как мы полагаем,  их цивилизация уже настроена на самоуничтожение.
  Но этот тип не принадлежит ни к одной из социальных категорий, что очень хорошо.
  Из него можно будет вылепить удивительно расторопного контура. Люди, сколько их не просвещаешь, остаются пленниками социальных предрассудков.
     - Можно задать вопрос? - Это я, спросил.
  Я сам удивился своей смелости. Ведь я болен. И болен настолько, что смею фантомам задавать вопросы.
  Они разом повернули ко мне свои пустые головы.
  Вы тут ругаете нашу цивилизацию и смеётесь над нашей технической мыслью. Но люди придумали разнообразные машины для езды по суше, для полётов в воздухе, плаванию по воде и под водой. Могут перемещаться, очень быстро, на огромные расстояния и под землёй и в открытом космосе.
  А что вы, контуры?
  Вы, плод моего больного воображения. Я зэк. Я в камере. Я на шконке, а где вы?
  Вы в моей голове. В моей воспалённой памяти. В моём и только моём сознании.
  Вы - ничто.
     Я увидел широкие беззубые улыбки на розоватых от свекловичного сока физиономиях, которые стали как бы менее прозрачны, но оттого более подвижны, даже в некотором роде с различимой мимикой.
  - Сообразил,  наконец.
  Оттого, из вас, из людей, никогда ничего не получится путного, что вы живёте в замкнутом пространстве вашего, но не вами придуманного мира. Ваши мысли конечны,  как и ваше существование.
  Всё что выдумано вами, не без нашей помощи, игрушки. Потому что вы ещё не вышли, по нашим понятиям,  из грудного возраста и навряд ли, когда-нибудь из него выйдите.
  Если только мы вам не поможет. Да и то, если того захочет НАШСАМ.
  А наши тела контурны, потому что мы принадлежим Миру, Вселенной и весь мир и вся Вселенная есть в том числе - мы.
  Наши головы пусты?
  О, нет! Они наполнены знаниями Мира, знаниями  Вселенных.
  Эта пустота кажущаяся, потому что вашим зрением и вашими понятиями не объять необъятного. Не будь мы контурами,  ты не увидел бы нас.
  Но будь мы плотью, ты возненавидел бы нас.
  Потому что,  люди слишком низменны и слишком жадны к плотским усладам, что бы понять, что истинное удовольствие могут давать только знания, исключительно знания, а ещё внутренняя наша способность,  понимать эти знания в таком ключе,  в каком наши "пустые" головы обращают их нам на пользу, без рудокопательных машин, доменных печей и мартенов, без сталепрокатных станков, бензопил и прочих машинок, для неразумных тварей.
    Главный контур подошёл к стене, положил на неё ладонь. Взял меня за палец.
  Где начало мира? - Спросил он? - Покажи.
  Я начал уставать от насилия над моим мозгом этих бесстыжих и нахальных тварей, а потому с равнодушием направил указательный палец на ближайший бугорок в штукатурке стены.
    Есть! - с восторгом вскрикнули все Контуры. - Попал! Попал!
    Моему удивлению не было предела. Стена растворилась, как её никогда небывало на этом месте. Уголком зрения заметил, что изменился и окружающий ланшафт.
  Показалось на мгновение, что мелькнула, известная фотография Земли из космоса, но и она исчезла, а запетляли какие-то звёздные скопления, разнотональные образования, с меняющейся конфигурацией и геометрией и в этих,  то ли облаках, то ли тучах,  опять- таки,  играли, искрились мириады звёзд,
  Вспыхивали как светлячки сверхновые светила и гасли,  как ночные фонари сверхстарые, чтобы на их месте,  тут же заклубилась желтоватая пыль и,  свет, неизвестного происхождения выхватывал бы своим лучом из тьмы веков песочные часы, где время перемещалось в прозрачных колбах с невообразимой скоростью, изменяя привычные уже для меня окружающие картины до неузнаваемости.
    Что это? - Выдавил я из себя и,  звук моего голоса прошелестел как утренний бриз, сдувая песчинки звёзд, как с листа бумаги, нарушая  космический хаос и заставляя массы звёзд и созвездий выстраиваться, в ветром намеченный, некий первозданный,  космический порядок.
  
     Божья воля! Божья воля! - запищали Контуры.
    Они подхватили меня под локти и подняли над картиной бытия. Потому что грянул гром и сотворённое мною Мироздание разлетелось осколками в разные стороны. Я мог бы подумать, что всё сон, всё бред, но несколько песчинок больно полоснули меня по лицу, а одна крупная, проникла под веки и мой глаз заслезился, появилась острая резь. Я вырвал локти из рук Контуров и полетел, полетел и упал на шконку,  в тюрьме Волковыйска.
  Я лежал и выл волком.
     Ты чего? - толкнул меня в плечо подельник.
      Глаз засорился...
     Давай посмотрю.
     Я оттянул веко. Зэк несвежим носовым платком полез в мой глаз, поковырялся, что-то там подцепил. Стало легче.
  Глаз  не .... проморгается.  Народ всегда точно подмечает, а уж формулирует, куда там писателям!
  Я  приложил тыльную сторону ладони к больному веку и спросил:
  Что за гадость ты достал?
  Мне никто не ответил. Уогда я,  наконец, смог смотреть обоими глазами, увидел, что у противоположной стены стоит всё население нашей камеры, а двери в камеру открыты и там конвоиры, доктор, начальник тюрьмы и КэГэБист, с пулемётом системы Дятерёва, на изготовку.
  А в центре камеры, на носовом платке, который только угадывался, лежит угловатый булыжник серебристо палевого цвета, весом этак килограммов в семьдесят.
     Женщина - доктор ахнула:
  Серебро!
  Золото. - уверенно заявил начальник тюрьмы. И подумав, уточнил: белое золото.
  Горячее, - сказал конвоир, потрогав рукой.
  И тут камера закричала, запричитала...
  У него из глазу достали. Он у него в глазу сидел.
  Молчать заорал  воспитатель, он же политический надзиратель.
  Строиться! Всем строиться! Общий шмон.
    Женщина - доктор, заглядывала каждому в рот, ковырялась там деревянной лопаткой, в поисках утаённых осколков драгоценного металла, а потом по приказу начальника тюрьмы всех нас поставили в коленнолоктевое положение и стали ковыряться той же лопаткой, но уже с другого конца.
  Не нашли.
    Всё едино доверия зэкам не было. Поэтому поволокли всех  на рентген, а один пожилой зэк с унылой улыбкой сообщил, что вот что только слышал, что  всех поведут в баню, и там, на лавках для мытья, будут вскрывать желудки, потому что страна развитого социализма остро нуждается в притоке драгоценных металлов, а там где нашлись семьдесят килограммов золота, там найдутся и ещё  две-три тонны.
  Нужно только терпение, умение и вера в КПСС и в её неограниченные возможности.
     У меня болел глаз, но я боли не чувствовал. Я бесился сознанием. Я понимал, что сошёл с ума, но где бред, а где явь понять не мог.
  Были ли Контуры и причём тут соринка в глазу? Какое золото?
  Сумасшедший дом.
  Меня первого потащили в баню. Одна лавка была застелена синим куском полотна. Стояли люди со скальпелями в руках. Под лавку подсовывали тазик. Хирург ругался с прапорщиком, мол, зачем такой большой? Изымать все внутренности не будем.
  
  А если там ещё одна две песчинки по семьдесят килограммов найдутся, а если не песчинки, в с фасолину.
  Так и ванны не хватит!. А в тюрьме бассейн не положен...
  Надо мною склонилось лицо хирурга - коновала.
  Я зажмурился.
  И тут появился Контур. Один из многих. Улыбается.  Говорит мне: Не бойся. Нет уже никого. Я растворил всех. Все эти люди, что хотели тебя обидеть, плавают уже по Мирозданию как ничтожно малые частицы.
    Ты знаешь, что такое осионы?
    Нет!
  Ну, естественно!. Откуда Вам знать!.
  Осионы  - это частицы Мира. Они так мелки, что даже мы их измерить не можем, но предполагаем, что они меньше электрона в мириады раз. Из них состоит всё, даже мы, Контуры, состоим из осионов.
  Если взорвать один осион,  появится новая Вселенная или исчезнет старая. Тут уже не угадаешь, что произойдёт, как и когда.
  Он опять схватил меня под локоть и перенёс в камеру.
  Смотрю,зэки храпят. Только что бунтовали и кричали, что не хотят под нож и, вот уже дрыхнут, как ни в чём не бывало.
      Старший Контур опять схватил меня за указательный палец.
  Хочешь видеть конец мира.
  Мне было всё равно. Я  боялся новой выходки с их стороны. Придумают какую-нибудь новую пакость.
  -Ребята, отпустите, попросил я.
  Увидишь конец мира и свободен.
  Вот спасибо контурики. Я верю в вас.
  Но помни, что конец Мира, это не конец твоей паршивой прекрасной жизни. Мы сделаем так, что ты будешь жить на зло и вопреки. Тебя не убьют люди, и не убьёт огонь. Тебя не убьёт вода, хотя и она убивает с лёгкостью, не убьёт и газ,  до тех пор пока ты не поймёшь Суть Сущности.
     И когда то, чем ты дорожишь будет тебе противнее, чем все притчи о конце мира, тогда ты его увидишь и будешь готов к возрождению как Контур, познавший истину, через череду знаний, дарованных тебе НАШСАМОМ.
    Один из контуров взял меня за правый мизинец, другой за левывй и мы взлетели. Причём взлетали легко, как невесомые. Я не пробивал бетонные перекрытия потолков, я прошивал их как игла прошивает кисейный платок. Мой затылок не чувствовал ударов, наоборот лишь лёгкое почёсывание. Настолько лёгкое, что массаж бы показался пыткой раскалённым железом.
    Я увидел звёзды, крупные как грецкие орехи. Вокруг звёзд носились караваны планет, чуть не сталкиваясь друг с другом.
  Это мир плоти - сказал старший.
  А вот наш мир. И я увидел множество мыльных пузырей, которые текли из огромной расщелины в Космосе. Их было очень много.
  - Таково содружество контурных планет. И каждое заселено  ничтожно малыми частицами знаний. Мы, контуры, состоим из знаний.
  А Вы, люди, состоите из грязи. Грязь Мира  - это невежество в космических масштабах. Вы созданы из невежества и никогда не сможете превратиться в высшую расу, потому что Вы презираемы контурными телами и объектами.
  Без нашей помощи эксперимент НАШСАМА обречён. Потому что невежество и есть ваша сущность, а плоть ваша часть вашей сущности и только душа ваша контурна. Потому что она единственное, что позволил НАШСАМ оставить в вашем теле.
  Душа - ваша Суть, но она не суть вашей жизни. Она временна. Она наблюдает за вами и сообщает нам всё о вас интересное. А превращаясь в грязь, вы теряете душу. Без души вы не контуры.
     А теперь иди и наблюдай конец вашего мира.  Вся ваша деятельность приближает это мгновение.
  Вся ваша история - путь к этому мгновению. И даже научившись понимать историю, вы не в силах учиться на её примерах, потому что вы грязь. Так вам дано и то вам и будет.
  
   
   Минский замок.
  
                           
  
    Скрип железных петель, собачий лай, очень громкие, злые,  отрывистые голоса, явный азиатский акцент - всё указывало на то, что к месту назначения прибыли.
    Двое охранников внутри зэковозки, встряхнулись; широко зевая, ещё не отойдя от долгого утомительного сна, неспеша отодвинули внутренние засовы. Двери наружу распахнулись. Забряцали щеколды и на наших мини камерах.   
   Ви-иходы!
  Команда понятная, но ноги отказывались слушаться и,  как инвалиды на колодках,  мы боком-боком тиснулись к выходу.
    Тут другая проблема. Лестничка металлическая. Поручней нет, а азиаты гонят "Быстрее. Быстрее!
  Фофанов в проём первым. Его,  то ли подтолкнули, то ли сам оступился и вывалился он  наружу как куль с песком. Никто не подхватил, он так и шмякнулся на брусчатку, сложившись пополам, вывернув голову лицом к небу.
    Отволокли в сторону. Из затылка сочилась кровь, которую  быстро затоптали сапогами.
    Следующего, а это был Говорун, вытащили из машины за лацканы одежды. Через минуту все арестованные стояли уже в шеренге и даже Фофанов,  покачивался между ними, скуля и отфыркиваясь от бежавшей из носа крови. Местный фельдшер накладывал ему на голову повязку и скаля кривые, коричневые от никотина и маковой соломки зубы, шутил по туркменски, что  "кизча", то есть девушка, примет его и без головы, потому что дуракам голова ненадобна, им в любви и так везёт.
    Подходили офицеры, смотрели, криво ухмылялись, уходили. Что же,  не каждый день привозят к ним, диверсантов, предателей Родины.
    Вот в прежние времена таких людей расстреливали на месте, а чаще всего вешали на ближайших  разлапистых ветвях лиственных деревьев, чья гибкая древесина  была приспособлена для этого.
  Помнится, читал где-то, что и Иуду повесили на дереве. Но массовые казни во времена бесконечных войн заставили людей пошевелить мозгами и придумать виселицы, потом уже процедуры казней всё более совершенствовались, становились техногенными, то есть гуманными. Что позволяло думать,  что жертвы испытывали благодарность к палачам и получали несомненное удовольствие при расставании с жизнью.
  
  Кто может быть презреннее предателя Родины? Кто более других недостоин, дарованной ему матерью жизни?
  Только предатель. Только он. Только его душа есть формула дьявола. Формула всеобъемлющего зла,  выраженная в отдельно взятом человеке. Такие люди существуют. Их рожают. Учат. Доверяют им. А они на зло и вопреки,  совершают поступки достойные Иуды Искариота.
           Если бы учёные разобрались в хитросплетениях этой формулы. Если бы они просчитали её составляющие, возможно предательство было бы искоренено. Предатели как социальная группа перестали бы существовать. И тогда война приобрела бы иные формы. Благородные. Когда на полях сражений встречались бы между собой только герои. Лицом к лицу. И доблесть всегда бы торжествовала.
  
  Никаких бы тебе шпионов.  Никаких разведчиков. Ведь до чего дошло. Общества видят в шпионах и разведчиках истинных героев. А тех кто борется по справедливому  за справедливость, называют простаками.
     Мол, простота хуже воровства. Жуликов, проходимцев, предателей всех рангов
  считают выразителями интересов наций и народов,  иногда,  правда вешая их на ближайших деревьях или расстреливая у подходящих ям, не оставляя зарубки или дощечки  на могилке для памяти.
    Да и кто будет гордиться нехорошими людьми.
  
     Вот она, группа лиц, ( это мы),  дезертировавших из славной Советской Армии.
  Армии, которая является воистину народной. Армии  непобедимой и легендарной.
    Предать только имя такой Армии - уже позор. Позор на голову народа  и родителей,
  воспитавших предателей, то есть нас..
      О родителях особый разговор.
     Полковник Суслов, сидел ссутулившись, обхватив голову руками. Он прослужил двадцать два года.  Был призван на фронт, прибавив себе полтора года.  Жаль не
  попал на фронт, но до конца ВОВ честно работал водителем полуторки, подвозя к эшелонам снаряды и патроны, мины и гранаты,  с завода, который его авто батальон  обслуживал.
     Иногда приходилось помогать в разгрузке и загрузке, потому что график работ и рейсов был напряжённым. Изредка старшие товарищи уходили непосредственно в действующие части и тогда приходилось служить и за "того парня".
     Были и дезертиры и "уклоняющиеся", но таких мизер. С ними не церемонились. Этапом в штрафные роты, а штрафники удачи не имеют. У них удача одна - смерть. Тогда и штрафник герой. И родителям весточка.
      Звали Суслова Вильям. Почему Вильям? Мать с поволжским немцем подгуляла. Вот в честь того и  назвала. А немца в сорок первом репрессировали, пропал Вильям - старший,  то ли Магадане, то ли в  Туруханском крае.
     Однажды прибыл в деревню инвалид. На попутке добрался. Ног нет, деревянная площадка и колёсики из шарикоподшипников.
     Специально искал встречи с матерью Вильяма - младшего. Весточка у него была. Находился он в зоне с отцом полковника Суслова.  Дружили.  Вместе бежали, но беглецов догнали, собаками затравили.  Времена были голодные, овчарки ноги Вильема поели, остальное не успели дожрать, на потом оставили.
     Дружку помощь оказали. Всё же свой, русский, а Вильяма, как он немец, оставили собакам.  Они Отца - то,  полковника Суслова, и, сгрызли начисто, косточки раскрошили. Собрать было нечего.
      Жена начальника лагеря кур держала. А куры любят мелкие косточки, им зэки специально дробили кости животных и другой живности, истирали в муку, тогда скорлупа в яйце твёрдая и само яйцо вкусное.
      Такое правило было в войну в центральной Сибири. Умерших или погибших трагически, там не хоронили, а  срезали мясо и,  на корм свиньям. Косточки в камнедробилку, что щебень делает из бута,  и курам, и домашним уткам, гусям, индюкам в прикормку.
       Безотходное производство.
     Слух о пришельце из Сибири распространился по деревне. Председатель сельского совета озверел.
       - Что это за оборотень в наших краях объявился?!. - Приказал доставить ходока из Сибири по свои очи, а узрев  под платформой тележки,  дефицитные подшипники, прикинул, что марка точь в точь для  его мотоцикла, и реквизировал  именем Советской власти.
      И нвалида же велел выправить на дальнюю заимку, где была пасека, пусть там колоды для пчелиных семей рубит.   Для такой работы не ноги нужны,  а острый глаз и твёрдая рука.
     Вызвал мать и сына. Велел об услышанном молчать,  иначе: " всем нам,  не сдобровать".
       Сибирь велика, богатства её неисчерпаемы, потому их Советская власть бережёт, а люди - они материал расходный.  Бабы нарожают. Был бы мужик.
       Ты, Вильям пишись срочно в армию. Я тебе дам справку, что по возрасту и здоровью
  подходишь. Что морально и классово устойчив. Вот нагрянут энкэвэдисты, наверняка  разнюхали про безногого и тебя загребут с матерью.
      Мать же твою возьму под своё крыло. А тебя, брат,  мне не прикрыть. Война всё списывает и нас спишет.
      Повезёт, офицером станешь, а то и генералом...
      Кому война, как мать родна. А кому война не война, всё одно хана.
      Играй, пацан, в очко,  глядишь и выиграешь.
  
    Эти заветы Суслов помнит. Действительно, жизнь как рулетка. Другой,  и в званиях обгоняет и ордена чаще получает, а глядишь -  мгновение и,  нет человека. То сам скопытился, то копыта посбивал до крови.
    А лошадей обезноживших пристреливают.
       Суслов открыл папку с сопроводиловкой. Здесь записаны преступления вновь прибывших людей. Все  выпускники краткосрочных офицерских курсов Саратовского высшего противохимического училища.
      Обвиняются в злоупотреблении служебным положением, в несанкционированном 
  использовании  государственного инвентаря, дебоше, пьянстве, разврате на территории
  дружественного государства.
     Конечно, под дружеским государством нужно понимать  Чехословакию. И что же они там натворили. Он мог бы, сейчас же,  допросить вновь прибывших, но  документ гласил, что все действия по отношению к арестованным должны быть согласованы со специальным уполномоченным, ожидаемым из Москвы. Содержание арестованных должно быть жесточайшим. В одиночных камерах, на карцерном рационе, в сырых помещениях без доступа света.
     Ну! В таких условиях не содержали даже нацистских преступников.
    Хотя Москве виднее.
       С карцерами плохо. Карцеры в угловых башнях. Под лестницами. Башен всего четыре. В трёх лестницы, которые давно уже в аварийном состоянии,  давно подлежат ремонту.
  А когда тот ремонт ещё? Денег нет.
  Начальству по фигу.
        Уголовники содержатся в общих камерах, на общих основаниях. Несколько смертников в одиночках дожидаются результатов аппеляции к верховным инстанциям. Их никак нельзя в общие камеры.
      Там зэки мгновенно совершат самосуд.
       Некий,  Вострецов вырезал семью: четверых детей, дедушку, бабушку, мать, отца и дальнюю родственницу. Кровищи море пролил.
     Другой Ибрагимов. Это промышлял грабежами и убийствами. На его совестим более двух десятков загубленных душ. Какое ему помилование?
    Однако суду виднее.
     Вот ещё экземпляр. Маньяк - садист. Носит же земля такое отродье. Действительно, получается так, что зло неистребимо.
      Этот тип преследовал женщин. И молодых и пожилых. Снимал с них живьём кожу. Выделывал. Мясо продавал оптом на рынках, а из кожи, особенно из нежных мест шил красивые сумочки. Из кожи женских ног делал экстравагантные цветные чулки. Женщины нарасхват покупали товар и нахвалиться не могли.
      Редкостного таланта был предпрениматель.
     Но вычислили, поймали, изолировали.
     Сколько борьбы, сколько сил. Сколько людей,  занимаются выявлением и истреблением этой гадости, а она, гадость эта, всё процветает.
    Ладно,  война...
     Где жизнь  человеческая,  яйца выеденного не стоит. Но сейчас же мирное время.    Доброе сейчас  время. Живи, работай, люби, плодись.
  
      Так думал полковник Суслов Вильям Александрович. Начальник следственного изолятора, что в городе Минске. На улице Володарского.
     Почти никто, кроме него не знал, что Минский замок, не только следственная тюрьма, но является ещё исполнительным учреждением, где смертные приговоры приводятся в исполнение на практике.
      В позапрошлом году началась очистка подвальных помещений.
      Со времени возведения замка подвалы не перестраивались, не ремонтировались, год
  завершения строительства изолятора приблизительно конец 1825 года.
        Романовская гора под строительство замка досыпалась вручную, трамбовалась и укреплялась дубовыми сваями. Всё равно осадки фундамента не удалось избежать.
      Прежде зелёный обширный внутренний дворик неоднократно засыпался строительным мусором, гравием, песком. Там где прежде женщины-арестантки, высаживали цветы, ухаживая за ними как за детьми, теперь пробивались лишь редкие травинки,  былинки, которые безжалостно с корешками истреблялись, так как,  по мнению нынешнего начальства, всякая живая натура есть надежда для арестанта, на выживание даже в условиях каменного каземата и смертного приговора.
      Когда-то  в центре двора играл на солнце цветами радуги великолепный фонтан, серебрились бока, разводимых в бассейне,  рыб. Рядом  находился глубокий колодец, выкопанный по заданию градоначальника до водяного горизонта,  с чистой,  родникового качества,  водой.
  Вода оказалась насыщенной полезными минералами  и знатоки утверждали, что своим вкусом она превосходит нарзановые воды.
     Всё оказалось  в прошлом.
     В прошлом отпуска для осуждённых. В прошлом частые визиты женских комитетов в тюрьму.
     Пожертвования; новые одежды узникам и узницам. Занятия ремёслами.
  Широкую известность в своё время получила Романовская ярмарка,  на прежде Тюремной улице.
     Сегодняшняя забота администрации одна, чтобы зэки не сбежали. Для этого администрация и существует;  и думает думу,  как более усложнить узникам незаконный, то есть самовольный выход на свободу. Добившись здесь результатов упростишь свою службу.
       Фонтан снесён ещё при Михаиле Фрунзе, когда тот,  будучи начальником Минской милиции  случайно,  увидел политзаключённого, по его мнению буржуя,  пившего целебный нарзан,  без позволения Советской власти.
      На устное препирательство с  начальником тюрьмы Фрунзе ответил выстрелом из маузера тому под ноги, но пуля- дура  срикошетила от каменного подворья и угодила старому служаке в пах.
    Спасли или нет того ещё царского чиновника, неизвестно.
     Во времена Фрунзе тюрьма загружалась вне всяких норм. В камерах на тридцать человек содержалось до двухсот душ. Большую  часть из них выводили на казнь ежедневно.
  Вызывали с вещами  с утра, а уже к обеду поселяли новых людей.  На довольствие не ставили.
  Зачем? Пищу переводить. Переночуют и в  "расход".
       На транспорт Фрунзе запретил тратиться. Узников строили в колонны и гнали пешком в
  Цнянский лес. Там оставались с незапамятных времён старые песчаные карьеры, используемые её при первом строительстве города. В них загоняли толпы людей.
      Женщины, мужчины, дети, без разницы. Ведь все они - выродки, буржуи, кровопийцы; и дети их буржуины.   
    "Яблоко от яблони далеко не катится".
    Патроны жалели. На гильзы шёл цветной металл. А его острая нехватка.  Получали частично из Германии,  в качестве братской помощи от социалистов - революционеров, социалистам - революционерам.
    Братскую помощь ценили высоко.
    Но высшее начальство, чтобы не потерять квалификацию, всё же постреливало из наганов, целясь врагам в головы, но попадая,  куда придётся.
    Приезжали из Москвы разные командармы. Был здесь,  случаем,  и главный строитель Красной Армии Лев Троцкий, который, правду скажем, стрелять не умел, да и не хотел учиться этому делу, но Феликс Эдмундович  Дзержинский подтрунивал над ним, обзывал  "теоретиком", штабной "крысой", поэтому чтобы не унижаться в глазах партийной полиции, какой являлось ЧКа,  и полиции армейской, представителем которой являлся Михаил Фрунзе, Троцкий  всё же вынимал пенсне и
  зажмурившись палил в тёмную колышущуюся массу, надеясь, что ни в кого не попадёт.
    Попадал.
     Урочище Куропаты,  надолго выпало из человеческой памяти. Документы о том времени уничтожались безжалостно, особенно после того как Феликс Эдмундович рекомендовал Фрунзе Ленину, с благословения которого Фрунзе и возглавил РККА.
  
     Ещё дослуживали в Минском замке надзиратели, помнившие старое дореволюционное время, осторожно высказывающиеся. Но,  конец второго тысячелетия,  располагал уже к откровенным беседам.
     Полековник Суслов любил послушать воспоминания стариков. Многое из их откровений оказывалось любопытным, вызывающим вопросы, переворачивающим представления о славном революционном прошлом, опровергающем те истины, что он впитывал в себя  в военном училище, затем в академии и,  в том числе, в высшей партийной школе.
        Надсыпка двора скрыла первый этаж. Вдоль стен,  не засыпанными совершенно ,  оставались лишь узкие колодцы, заглянув в глубину которых,  можно было различить решётки на оконных пролётах первого этажа.
      Несколько камер на нижнем уровне освободили от постояльцев, ещё более уплотнив людей в остальных помещениях.   
     Туда и поместили предателей и отщепенцев,  привезённых из Чехословакии.
  
      Тишина  абсолютная. Шероховатые стены осклизли от постоянной сырости, с них текло. Под ногами хлюпало. Ощущался устойчивый запах мочи. Параша грязная. Параша - обыкновенный, вбетонированный в пол унитаз, аналог тех, что ставят в общественных уборных, с ребристыми подножниками, постоянно текущей водой и ревущими где-то под ногами трубами, несомненно поглощающими тонны воды,  с фекалиями сотен и сотен людей, содержащихся на верхних этажах замка.
     Постоянный рёв труб не давал заснуть. Узкая плита, прикованная к стене цепями, должна была служить нарами или лавкой,  или  "шконкой"  для отдыха. Лежать можно было только на боку. Но цепи, провисли от времени. Шконка клонилась к полу, куда тело  и съезжало неумолимо. Сколько не цепляйся, а вот уже ноги в жидкой грязище, покрывающей  пол.
     Отчаяние и злость,  материализовывались в проклятия и рыдания.
      Пусть лучше суд, пусть лучше всеобщее презрение трудящихся, чем эта клоака, смердящая, заполняющая поры тела болотной вонью, пеленающая сознание омерзительной опустошающей душу тишиной.
         Суслов  изучал подземный этаж. На этом уровне находились все камеры для
  смертников. Приговорённые,  к высшей мере едины в одном. Они обладают неуемным желанием убивать. Страсть к разрушению чужой жизни в них существует сама по себе, в не их понимания, и не контролируется их сознанием.
      Долгосрочный опыт общения с людьми такого сорта, привёл Вильяма Александровича к выводу, что так называемая неадекватность в поведении этих людей, служащая поводом для их госпитализации,  всего лишь самозащита. Неконтролируемая сознанием способность организма использовать любой, предоставляющийся шанс,  для выживания. Интуитивно человек находит правильные решения и вот уже сердобольные люди склоняются над ним, думают о нём, лечат его, проводят тестирования, продолжают начатые и законченные труды по написанию диссертаций и дальнейших научных трудов, в которых они, кажется,  учитывают все нюансы в поведении человека;
     в закаулках его психики они находят, ключевые моменты, затемняющие сознание пациента; учатся их высветлять, квалифицируют их по степеням, категориям, находят для них научные термины и вполне уже довольны результатами и,  верят найденным рецептам и,  пропагандируют свои успехи, но,  убийца,  их стараниями, выходя, на свободу,  начинает вновь и вновь убивать, изыскивая интереснейшие способы убийств, обдумывая каждый свой шаг, не исключая мелочей, доказывая тем, что он умнее, талантливее всех врачей и всех следователей на свете.
        Его сознание, просветлённое отдыхом, заботой, уходом доброжелательного персонала,  вооружается новыми человеконенавистническими идеями, а окружающая среда благоприятствует тому; а солнце светит одинаково для всех и для убийц в том числе,   для их жертв; и зло,  и добро,  оттеняя одно другое торжествуют, только каждое в своё время.
       Уничтожение зла вызывает рост зла - резюмировал полковник.
     В смысле того, что стало больше появляться на свет маньяков, которых определить на глаз Невозможно.
     Известно, что дьявол более человек, чем сам человек. Если есть на свете исключительно добрый и справедливый человек, то он и есть САМО ЗЛО, то есть,  дьявол во плоти.
  
      Любая кровососущая война вызывает всплеск рождаемости.
       Смерть всегда взывает к жизни.
      Похоть всегда острее на фоне смерти.
      И здесь, в тюрьме, где кажется,  всё сделано для того, чтобы отбить у человека тягу к жизни, мужчины и женщины заняты схожими мыслями. Женщины хотят беременеть и рожать неизвестно от кого, но только чтобы заполнить пустоту жизни. Дети,  зачатые и рождённые в тюрьмах и в лагерях,  наиболее желанны их матерями.
     Для этого используются любые ухищрения.  Естественный акт затруднён. Надзиратели ходят парами и исправно доносят друг на друга. Зайти в женскую камеру  мужчине не замеченным невозможно. Да и женщины в камерах сидят толпами. Они зорко соблюдают принципы уголовной справеливости.
        Наслаждение либо никому - либо всем.
       Охранники прежде давали узницам свою плоть в рот, через окошко "кормушки", но после нескольких случаев прокусывания, а одного случая вырывания мошонки, поиски подобных удовольствий прекратились.
       Если раньше женщина отсосав могла вдунуть сперму во влагалище своей подружки и тем обеспечить ей беременность, то сейчас мужчины только огрызались на предложения женщин.
  Даже если предлагались хорошие деньги или там, украшения,  то мужики соглашались лишь на передачу  презерватива с содержимым, а там, поступайте как знаете.
     Только случайно,  кто-то из вновь прибывших уголовников, да ещё по первой ходке, мог
  попасться на закинутую женщинами удочку.
      Так,  однажды,  группа подсудимых остановилась у окошка на нижнем теперешнем уровне. Оплошность охранников. И тут же, в окошке,  показался обнажённый женский зад,  разверзнутый в нужных для этого местах.
     Много ли мужикам надо! Струи сперм полетели с недолётом ли, с перелётом ли; один
  зад заменялся  другим. Ладошки смахивали органику с подоконника и,  можно было представить себе,  как стараются женщины не упустить и капли,  человекообразующего материала.
    Пришлось оградить окна первого этажа металлическими намордниками. Поставить камеры слежения и строго наказывать сопровождающих заключённых охранников, допустивших нарушения инструкций.
    После известного случая,  в женской камере,  из тридцати женщин забеременело двадцать девять.
    Одной  бабке недавно исполнилось семьдесят, но и она испытала судьбу  и говорят долго надеялась, что ей повезло.
      Специфика работы ещё та. Но зарплата хорошая.
     Суслов доволен. Да и премиями начальство Не обходит.  Каждый смертный приговор,
  приведённый в исполнение, оплачивался по особой схеме.
      Если через повешение, то триста рублей единовременно советскими деньгами. В основном четверными билетами с изображением Владимира Ильича.
     Если расстрел, то за экономию зарядов полагалась надбавка. Обычно давалась обойма, а это шесть патронов. Вильям Александрович любил приговоры исполнять сам, потому что никогда не мазал, а бил наверняка. Иногда,  поставив смертника к стене лицом, если тот невысок, то бил рукояткой  пистолета ТТ,  по затылку. По мозжечку. Преступник обездвижевался.
  Ещё удар  лежащему в  висок и,  галочку в ведомость можно ставить.
     Ведомость поступает на утверждение в комиссию по ликвидации. В комиссии этой  две мадамы из КГБ, они  присутствовать при казни брезгуют, а выставляют Вильяму Александровичу бутылку коньяка, чтобы он их  не сдавал..  Полковник посмеивался и брал.
      Бухгалтерия рассчитывает. Казни проходят по статье "исполнение особых поручений".
     Нет,  Суслов не испытывал удовольствий от смерти людей, пусть это даже преступники.
  Наоборот, он часто заставлял себя думать, что работа эта ему в тягость. Что пора проситься на пенсию, но подумав разок-другой убеждался, что был не прав. Сын ещё не женат. У дочери двое детей. Зять безмозглый кретин, хотя и служил на Доманском (остров на Амуре), где наши задали хорошую трёпку китайцам, уничтожив и людей и сам остров.
    Где впервые применили   комплексно установки "Град", начинённые напалмом, что привело китайцев в ужас, потому что горели не только люди и техника, но и сама земля.
    Сама земля горела под ногами агрессоров, а такая земля китайскому крестьянину не нужна.
  Зятю дали какую-то медальку и он подписал заявление на сверхсрочную. Тут вышло
  постановление считать сверхсрочников прапорщиками, что уравнивало их в правах и
  обязанностях с кадровыми офицерами.
     Судьба занесла зятя в Минск. Дочь влюбилась  в этого колхозного обалдуя. Пришлось
  ходатайствовать о переводе в Уж 00/00.
     Ничего серьёзного доверить зятю нельзя было. Даже поделиться собственными знаниями и опытом,  во избежание домашних неурядиц . Дома, естественно, полагали, что полковник руководит особым отрядом по обслуживанию мест заключений, что вообщем-то,  не выходило за рамки допустимого.
     Раз, правда, Суслов нарвался на неприятность с мадамой из КГБ. Та захотела пристроить племянника. Суслов упирался, но мадама оказалась не преклонной. Зная заработки полковника, она полагала, что тот возьмёт её племяша поближе к себе. Мол, парень боевой, верный и преданный.
  Но при первой же ликвидации,  парень потерял сознание,  затем и речь. Восстановительный период длился пол года. Племянника перевели затем в стройбат, а мадама стала избегать    полковника Суслова и в его присутствии никогда больше не повышала на него голоса и даже не поднимала на него глаз.
     Догадалась.
     Прибыл, наконец, уполномоченный из Москвы. Начались будни допросов.
      Приехавшего генерала интересовало всё. Кто разрабатывал операцию по нанесению
  химического удара по вероятному противнику? 
      Кто комплектовал команду.
      В чьём распоряжении находился химвзвод?
     Кто им командовал?
     Где проходили подготовку?
    Всё это ему было известно, но он сверял дотошно, что-то записывал.
      Оказалось, что полигона под Вольском вовсе несуществует, как и подземных заводов. Всё это ребята выдумали, а если не выдумали,  так значит получили лживую информацию в ЦРУ.
      Толику Говоруну дали ознакомиться с признательными показаниями Фофанова. А Фофанову сделали очную ставку с Тарадиным, который слово в слово повторил сказанное генералом.
  По всем статьям выходило, что их на территорию Чехословакии забросили как диверсионную руппу, с целью дискредитировать дружеские шаги Варшавского договора, подложить мину под исполнение интернационального долга союзными государствами, нарушить управление войсками и посеять вражду между братскими славянскими народами.
      Были зачитаны показания подполковника Клюшина,  в тех показаниях указывалось, что группа старшего лейтенанта Говоруна пристала к роте охраны танковой колонны в районе местечка Бжна.  Выяснить кто такие эти приблудные офицеры,  состав их отряда , не представилось возможности из-за внезапного нападения мощной группировки врага, чьим передовым отрядом и являлись,  переодетые в советскую форму  диверсанты и предатели:
  Говорун, Тарадин, Фофанов и оные с ними.
  
     Допросы длились неделю.
  Всю неделю ребятам не давали встречаться между собой и только иногда прокручивали по магнитофону, вырванные из контекста чьи-то  признания.
     Кроме генерала присутствовали на допросах  и гражданские лица, Которые всё больше молчали.
  Когда Говорун обратился к одному из них, тот без слов,  указал пальцем на генерала, как на объект с которым можно и нужно разговаривать и который здесь, главный.
     Полковник Суслов и его охранники патрулировали коридоры. Везде находились агенты КГБ.
     Всё это многочисленное сборище личностей казалось глухонемыми, но их взгляды и выражения лиц,  вполне соответствовали их должностям.
       С одной стороны лица были непроницаемыми, с другой, каждая клеточка их лиц источала глухую пролетарскую ненависть к допрашиваемым.
      Суда тоже пока не было. Предателям и диверсантам было приказано молчать. Одно лишнее слово и, выстрел в затылок.
      Верилось.
      За столом, покрытым красным сукном, три военных прокурора разных рангов. Секретарь - машинистка. Отдельно,  в белом халате, врач.
       Приговора не было. Но зачитали обвинения. Перечислили по фамилиям, должностям,
  Годам рождения,  Перечислили родителей, братьев и сестёр. Их места проживания.
     Фофанов: Что нам грозит?
     Генерал: Повешение и расстрел родственников.
     Фофанов рыдает, падает на пол, колотится головой о метлахскую плитку.
     Его поднимают. Врач меряет  давление, кивает головой - всё в порядке.
      Руки закованы в кандалы,  затекли. Ввыводят и коридором ведут   в подземные
  казематы.
       Вдруг, команда? Лицом к стене!
      Мимо проводят большую группу вновь прибывших узников. Их заселяют в те помещения, где ранее находились наши арестанты. Конвоиры возмущены, , но
  какой-то майор, кэгэбист,  бросает,  походя: ваших через двадцать минут расстреляют, не трудись разводить по камерам. Сам слышал.
     И то. Напротив казематы смертников.
  Сюда и бросают по одиночке.
  В голове: двадцать минут. Двадцать ми нут, ми нут,  минут, а сколько уже прошло?
     Напротив  меня - невыразительное лицо мертвеца.
    Ты - смерть?
    Пока жив.
     А ты, вижу,  уже мёртв.
  Тебе повезло, что попал ко мне.
  Почему?
  Потому что я умирать не собираюсь. Я здесь,  уже год.
  А мне,  двадцать минут осталось.
  А мы с тобой,  под шконку, под шконку...
  Я не ребёнок. 
  Но дурак,   помоги лучше.
  Металлические ножки шконки тяжелы, но легко вынимаются из бетона.
  Под ними  обыкновенная тротуарная  плитка  90  х 90 .  Под плиткой лаз.
  Не верится. Как в кино. Словно я - граф Монте Кристо.
  Теперь плиту на место. Это  непросто сделать..
  Пальцы в кровь, а когда попадает в гнездо металлическая нога шконки, вообще боль естерпимая, но помогает "бледнолицая смерть". Человек подставляет голову и держит  плиту и шконку.
      Затем,  по узкому лазу, разрывая одежду, об острые обломки кирпичей, об остатки арматуры. Ползём вниз, вниз,  с большим уклоном,   градусов на двадцать. Дальше скользкая почва, ноги разъезжаются.
  Темно.
  Пахнет сыростью и затхлостью,  ещё пенецилином, потому что плесень кругом. Плесень толстая, ковровая, но  вязкая, обволакивающая, может  даже съедобная.
     Осторожно!  - говорит "Бледнолицая смерть".
      Здесь колодезный сруб. Ах! Он уже бывал здесь. Он идёт на ощупь, но уверенно.     Запыхались оба. Пьём воду. Вода солоноватая,  с лёгким привкусом железа.
     От колодезного сруба новый ход. Это ход в еврейскую синагогу. Когда-то здесь находилось еврейское местечко, а ныне это место,  называется Юбилейной площадью. Ещё дальше еврейское кладбище. Которого, нынче нет, но есть,   рынок. Юбилейный рынок. Со всеми службами, с павильонами.
       Остатки подземного  склепа. Стена из дикого камня. Некоторые камни поддаются
  нажиму.  И беглецы  в подземном складе продуктовых товаров. Пару батонов колбасы за пазуху, по бутылке водки в руки. Крышки долой.
  Вот это и есть настоящий  мужской напиток. А что нарзан?!
      Холодного копчения ставрида тут же.
     Жизнь люди продолжается!
     Где-то рядом,  выходит из деревянного домишка девушка. Она не коренная минчанка. Она из города Глубокого. Есть такой городок в Белоруссии,  на Витебщине.
     Спешит на работу. Ей уже  двадцать шесть лет. Живёт с братом на съёмной квартире. Замуж никто не берёт её, хотя исправно она ездит с подругами в Колодищи, в военный городок, на танцы.
         Какая советская девушка не мечтает выйти замуж за советского офицера?
        Нет,  она не писанная красавица. И однако,  она встретит когда-нибудь лучшего парня на земле. И полюбит его. И родит от него сына.
        Девушка зажмурилась, представив себе лицо любимого, а когда, открыла глаза,   увидела чёрное лицо в разводах грязи.  Шарахнулась.
       - Я не подземный житель, - сказало лицо. Я занимаюсь ремонтом теплотрассы.
  не мог бы я у вас хотя бы обмыться? Времени много это не займёт. Буду вам признателен и весьма благодарен .
  
      Полковник Суслов скрыл побег двух смертников. Для отчёта, казнил каких-то карманников.
  Никто не сверялся, никто не проверял. Выставил на обозрение трупы Фофанова и Тарадина. Но они комиссию не заинтересовали. Люди были уже списаны. Международный конфликт замят.
  Истрия с происками ЦРУ скоро устарела, начался новый этап холодной войны.
  Ставка делалась на экономические рычаги давления. Пришло время  "торжества"  развитого социализма и  "трудовых"  подвигов народа.
  
       В институте народного хозяйства на заочном отделении учился некий моложавый мужик, строитель, овладевал профессией экономиста.  Строитель имел семью и ребёнка, любящую кроткую жену, которую порой  носил на руках.      Иногда они ходили в кино, в театр. Но улицу Володарского мужик не любил. От Минского замка он вообще отводил глаза.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"