Далеко за полночь, а Коба всё обсасывает губами прогоркший мундштук своей давно остывшей самшитовой трубки, пытаясь втянуть в себя сладкие на вкус остатки очищенного опиума, к которому привык давно, ещё в бытность свою - братком; вором и разбойником.
Но тогда времена были иные.
И деньги в карманах не водились, и возможностей добыть эти деньги было меньше.
Деньги и теперь не нужны. Но поведи глазом и окажется, нет в мире человека богаче, чем он - Коба.
Всегда, при всех коллизиях с ним оставались рядом только его амбиции.
О, какие амбиции были у Сосо Джугашвили! Даром, что из простолюдинов, а как умел держать себя! Как умел говорить! В какие позы становился, пытаясь совладать в очередном диспуте с очередным оппонентом - семинаристом.
Джугашвили был старше по возрасту многих своих сокурсников. Но костью мельче абсолютного большинства, низкоросл, ноги короткие, плечи вислые и руки, казалось, растут у него прямо-таки из шеи.
Оттого на тонких и укороченных костях мышечная масса взрастать не хотела. Тело хоть и белое, но на груди шерсть, на спине шерсть, рыжая.
Вот удивительно! А на ногах чёрная, с лунным бледным оттенком.
Слишком поздно пристроила мать сына в семинарию. А куда ещё его можно было всунуть? Учиться мальчишка не хотел. Ничему. Просто, ничему. Ну, ничего на свете его не интересовало.
Ну, совершенно!
Мать и плакала и уговаривала, и к отчиму, мужу своему, обращалась. Тот попытался было воздействовать.
- Зарежу! - прошипел Сосо.
А ведь зарежет!
Спасибо отцу Евлампию. Дородный мужчина. Окладистая светлая борода. Плечи аршинного разлёта. Руки словно две оглобли, кулаки - кувалды, ладони Евлампия легко сгибали и разгибали конские подковы.
Мать, несколько раз, при встречах на улице, припадала к руке отца Евлампия: пособи батюшка. Сынок пропадает. Шустрый, сноровистый мальчишка, но отбился от рук.
Всех ребятишек в округе запугал. Бегает с ножиком. Отчима в руку поранил.
А ты бы его в полицию! -
Как можно, батюшка, сынок ведь, единственный
Вот, третьего дня палкой побил у соседей две курицы. Пришлось платить.
Что ж, приводи.
Евлампий служил в местной семинарии настоятелем. Он же был классным и вне классным наставником. Вёл предметы, в том числе алгебру и геометрию, читал семинаристам Слово Божье.
Не пойдёт, батюшка, мой Иосиф добром в школу. Сбежит. Он всякий раз сбегает из дома. Только работу ему найду, он тут же в бега.
Помогли бы. Уж я Вас отблагодарю.
Бог отблагодарит, матушка! Хорошо, приду к вам в воскресение.
В воскресение утром, звякнула щеколда на калитке. Иосиф ещё спал. Он всегда поутру спал. Поднимался тяжело, разбудить его можно было только с руганью. Но чем старше становился, тем надежда на то, что сын остепенится, гасла.
С вечера исчезал из дома и появлялся только под утро. В страхе, что сын опять обкурился, мать с отчимом запирались в своей комнатушке и, затаив дыхание прислушивались к быстрым нервным шагам сына.
Отчим злился. Он ненавидел своего пасынка. Недаром говорят, что отец его - удалой проезжий купчина из Персии. Такой же рыжий, как и его сынок, конопатый, низкорослый и бешенный, как все купцы из рода Монгошевых, что перебрались через Арарат из далёких заморских провинций.
Монгошевы, купцы - воины. Возили товары во все концы мира. Тут покупали, там продавали. И не раз подвергались налётам разбойничьим. Грабили их многократно. Однако Монгошевы повели дело так, что вскоре разбойником стало дороже иметь с ними дело, чем с местной полицией.
Все Монгошевы и мужчины и женщины, стреляя, попадали в глаз соколу. Дрались на клинках с большим искусством. У них в повозках всегда были спрятаны два-три ствола для огненного боя. Карликовые пушки, стреляющие шрапнелью. Один залп в состоянии повалить нескольких всадников вместе с лошадьми. О пеших людях, нечего и говорить.
Монгошевых перестали трогать, хотя разбойники в горах и вынашивали планы скорой и безжалостной мести.
В те времена молодая девица Айша расцвела как весенняя вишня. Хорошела с каждым днём. Лицо белое как молоко Луны.
Ресницы чёрные, взгляд острый, но робкий. Что говорило о свойствах быстрого ума и строгого воспитания в семье.
Один из Монгошевых, некий Александр, с дружками, выкрал её. Среди бела дня, на главной улице, накатили две чёрные повозки, и... была девушка и, нет девушки.
В тот год, Монгошевым не повезло. Везли они камни - самоцветы с Уральских гор. Везли в Персию. Особый заказ исполняли. Весь Урал исколесили вдоль и поперёк. Камней насмотрелись и перебрали их, великое множество.
Покупали у заводчиков, но чаще у добытчиков. Потому что добытчики все, пьяницы, и на горилку у них цена всегда высокая. Потому за литр горилки можно было купить полудрагоценных камней почти, аж, на тысячу российских рубликов серебром.
Но заводчики уральские - люди не простые. Не разрешали они совершать торговые сделки напрямую с чернорабочими.
Камни нужно сдать, оценить, облагородить, внести в учётный реестр, затем только можно продать, но прежде показать оценщикам, соглядатаям царской казны, от которых зависело выдать разрешение на продажу самоцветов или нет.
Особые экземпляры камней описывались и отправлялись в государственную казну и только потом из оставшихся, заводчики могли что - либо реализовать по собственной инициативе, естественно с уплатой всех налогов.
Монгошевы пренебрегали правилами. А кто докажет!
Добытчики с удовольствием продавали, имея свою прибыль, несколько большую, чем от заводчиков выходило.
На пути к Аралу догнал Монгошевых отряд Яицких казаков. Купцы не лыком шиты. Оборону заняли, телеги в круг поставили. Пищали шрапнелью зарядили.
Врёшь, не возьмёшь!
Гикнули казаки и в россыпь. Шрапнель только ковыль срезала. Новый заряд Монгошевы готовят.
А тут пластуны. Как ящеры ползут. Выскочили из-под телег и в ножи. Многих казаков тогда положили купцы Монгошевы.
Но сила силу ломит. И помощи ждать не от куда. В горах, крикни: Эй!
И разнесётся звук за многие, многие вёрсты, отдаваясь повторами во всех пещерах и ущельях на своём пути.
Здесь же степь. Ковыль в рост человека. Вырвется из горла слово и падает тут же у ног говорящего. Нет крыльев у слова, сказанного в степи. А значит, никто не услышит тебя. Никто не придёт к тебе на помощь.
Трагедия состоялась. Погибли Монгошевы. Оставили казаки в живых лишь молодых женщин для собственного потребления, да, детишек, которые нашлись в разграбленных повозках.
Айша на третьем месяце беременности. Однако никто об этом её не спросил. Пустили бы по кругу, но больно хороша девка собой, потому забрал её себе атаман. Один и пользовал.
На третий день пути к Уральским горам молодая женщина сбежала. Притомило солнце казаков. Отяжелели они от долгой скачки. От утех ночных с пленёнными женщинами; Чаркой другой побаловались и, сон сморил богатырей, уложил их головушки на конские попоны.
Айша сбежала. Шла по звёздам, как учил её отец. Звёзды не дадут заплутать. Встретился ручей. Долго шла не вниз, а вверх по течению, потому что учил отец: русские умны. А умный, в гору не пойдёт, умный гору обойдёт.
Когда поднялась на версту вверх по течению, то и звёзды поблекли. Взобравшись на холм, увидела несколько фигур верховых, коней нагайками нахлёстывающих.
Это казацкая погоня уходила в противоположную сторону.
Немало деньков пробежало; ещё больше сёл и деревней отвалились листвой прошлогодней перед глазами, за долгих полтора месяца пешего её путешествия. Где, бывало, и подвезут, но боялась Айша, в чужие повозки лезть, не рисковала.
Но вот и Гори. Вот и дом.
Родные от счастья ног под собой не чувствовали, но как узнали, что беременна от Монгошевых, лица их посерели. Будь купцы живы, договорились бы. Приданное, выстребовали бы и пусть себе живут молодые тогда, деток рожают.
А так...
Айша родила.
Вынесли мальчика показать родным.
- Рыжий, - сказали все разом - монгошевская кровь -
И не взлюбили Иосифа. Все кроме матери. А тот смотрел в небо огненными глазками, сладко причмокивал, кряхтел и улыбался краешками губ, обжимающими материнский сосок.
Эту историю знали все в округе. Потому излюбленная у мальчишек игра, дразнить Иосифа.
Пацаны поймают Сосо, повалят на камни. Рыжие волосы со спины выщипывают. Сдувают с ладоней. Ветерок гонит волоски. Мальчишки ликуют. Мондовошки! - кричат - Мондовошки!
Так и прилепилась к нему кличка: Сосо Мондовошка.
Запротестовал Иосиф. Не хочет быть Монгошевым и мать, которая, сначала записала его именно под этой фамилией, вынуждена была дать другую, получив на то разрешение отчима: Джугашвили.
Всё-таки, грузинский корень.
Джугашвили замкнулся в себе.
Вытянувшись в подростка, перестал дружить с мальчиками из порядочных семей. Теперь искал себе соратников по дальним аулам, где нищета была в обыкновении и где, никто не интересовался его родословной.
Отец Евлампий вошёл во двор. Рясу подобрал повыше, как подбирает юбки горожанка, воспитанная в относительном достатке и дорожащая своими одеждами.
Знатные женщины имеют возможность по несколько раз в день менять верхнее платье, потому метут улицы подолами своих юбок, не задумываясь о последствиях. Летом, поднимаемая ими пыль, попадает им же под юбки и когда приходит время их сбрасывать, оказывается что сбрасывать нужно и нижнюю одежду.
Чулки, панталоны, рубашки - всё в серой, красной, жёлтой грязище, местами, грязь, смешанная с потом, стекает ручейками, образуя месиво из соли, пыли и пота.
Такая, совершенно не эстетическая картина, изнанка женской привлекательности.
Монашеская одежда сродни женской, а такому дородному мужчине как отцу Евлампию, поддерживать свежесть одеяния очень трудно. Обстирывает его одна бабёнка, однако, она пьяница.
Не было дня, чтобы Евлампий не выговаривал ей. Та же кривляется, заигрывает. Боже упаси! Евлампий крестится. Груди морщинистые. Лицо красное. Глаза смотрят в разные стороны.
Видны остатки былой красоты, давно поблекшие, не вызывающие уже эмоций.
Вино для женщины яд. Яд, почти безвредный для мужчины, разрушает организм женщины в какой-то десяток лет.
Но стирает хорошо. Когда-то Евлампий подъезжал к Айше, но Айша женщина строгих правил, и, несмотря на оговоры соседок, она блюдёт себя, от гордости своей отказалась стирать отцу Евлампию бельё постельное.
Минуту постояли на крыльце, переговариваясь. Потом взошли наверх. Айша разбудила Иосифа. Тот выругался.
- Язык твой, враг твой - низким басом пропел Евлампий и ухватив Джугашвили за ворох нечесаных волос вытряхнул его из-под одеяла как, котёнка из лукошка.
Тот повис, широко открыв глаза и боясь пошевельнуться. Огромная фигура то ли человека, то ли беса, заслонявшая собой диск восходящего солнца, казалась угольно чёрной и на этой черноте, очерчивался ярко красный рот, изрекающий псалмы из Ветхого Завета.
Сосо и не помышлял о бегстве. Он наскоро оделся;
Крепко держа его кисть в своей ручище, отец Евлампий тащил нового семинариста в свою школу, где два десятка других учеников, таких же бывших хулиганов и бездельников уже заждались его.
- Представлять тебя братии не буду. Сами ознакомитесь. А поручу твой дух и твоё тело господу Богу в лице учеников, его убоявшихся. Да будешь ты смирен перед Словом Господним! Да будет твоё смирение в угоду Господу!-
Так Иосиф Джугашвили стал слушателем Духовной школы.
Бежать бесполезно. Плотно окучивали его любимчики Евлампия. Не стеснялись и руку приложить к его физиономии, приговаривая: на всё воля Божья!
Смирение есть крест православия! И требовали подставлять вторую щёку; целясь, однако, кулаком либо в челюсть, либо в поддых.
Память у Иосифа оказалась на удивление цепкой. Мозги объёмными. Он впитывал мудрость Старого и Нового заветов как впитывает губка влагу из воздуха. Кажется, и дождя нет, а уже выжимать можно, и бегут ручейки из губки, стиснутой крепкими мальчишескими ладонями.
Через пол года никто лучше Джугашвили не знал Писания. Отец Евлампий гордился им и ставил в пример другим ученикам. Скоро и сам Сосо понял, что он много способнее своих сотоварищей, но по молодости загордился своим превосходством, стал свысока посматривать на прочих, а, получая за это в спину ненавидящие взгляды, только посмеивался и, вечерами в библиотеке "стучал" отцу Евлампию на нашкодивших провинностями семинаристов.
Где, в каком коллективе, любят "стукачей"?
Характером Иосиф вышел трудным и неуживчивым, и чем в большей степени коллектив семинаристов выталкивал его из своих рядов, тем злее он становился, тем с большей яростью и внутренней убеждённостью считал делом свое чести всё обо всех знать и вовремя сообщать любимому наставнику.
Не раз и не два ему уже делали тёмную. Всё же он продолжал с невиданным упорством проводить свою линию правды в семинарии. Он хотел жить по десяти заповедям. Старался жить по заповедям и требовал того же от остальных.
Иногда, после очередных побоев, пряча мокрые глаза в подушку, он думал и думал о Христе. О судьбе Христа. О том, что людей исправить нельзя. Когда Христос это понял, то и пошёл на крест. Лучше мученическая смерть и вечная жизнь после смерти, чем мученическая жизнь среди людей и смерть как избавление от жизни.
Люди помнят и чтят только мёртвых. До живых им дела нет. Это попытался доказать Иисус, "смертью смерть поправ".
И он, Иосиф Джугашвили, тоже станет Христом. Он научит людей ценить жизнь и любить ближнего. Потому что, нет иной науки, кроме науки жизни через смерть.
Смерть должна висеть над человеком как "дамоклов меч". Вне возраста, вне времени, не взирая, на заслуги и личности. Если первый человек на Земле Иисус Христос умер за грехи человеческие, то почему нельзя умереть и за грехи, и за радости человеческие.
Вот царь русский. Второй на земле человек после Христа. Он ответственен за грехи человеческие в равной степени с Сыном Божьим. А живёт припеваючи. Несправедливо это.
Но, придёт время и если не судьи человеческие, то сам Бог рассудит деяния всех людей по справедливости.
Семинаристов вывезли на полевые работы. На поля архимандрита. Нужно было собирать богатейший урожай винограда, монашеская братия не успевала, хотя и работала не покладая рук.
Иосиф не желал трудиться. Работа всегда была ему в тягость. А тут, в жару, снимай виноградные кисти, из которых уже сок течёт. Мухи, всякая мелкая крылатая нечисть, так и наровит, за шиворот забраться. По ногам шастают муравьи, вцепившись в поросли на теле, с силой выдёргивают волоски. Сосо от боли бросает корзину, чешется, ругается и получает болезненный тычок в спину от монаха - десятника.
Будьте вы все прокляты! - вполголоса ругается парень и злобно смотрит на монаха. Тот не выдерживает огненного взгляда семинариста, отворачивает взгляд.
Виноград хоть и сладкий, но кислит. Кислота уже обожгла весь рот. Монахи ругаются, если часто бегаешь пить воду. Пьёшь сок. А сок разъедает внутренности.
- Хотя бы вина дали, - думают семинаристы, но шиш, получишь. Жадность архимандрита известна всем.
Поздно вечером, искупавшись в пруду, мальчишки расположились в садовом домике на широких полатях, сооружённых наспех, с наваленной кучей соломы, и брошенными поверх монашескими не стираными рясами.
Многие сразу же провалились в сон. Иосиф всё чесал икры ног. Зуд не проходил, а ноги уже были в кровь расчёсаны.
Он решил ещё раз искупаться в пруду. Поплавал немножко. Вдруг, в воду рядом, плюхнулось ещё одно тело. Монах.
С небольшой бородкой. Годков тридцати. Сосо поспешил выбраться из воды. Но в спешке больно ударился пальцем правой ноги о камень. Взвизгнул и закрутился на месте.
- Больно? - Спросил, оказавшийся рядом монах. - Давай разотру?-
-Иди, ты! - огрызнулся Иосиф.
- Отрок, не сквернословь. -
Как будто чувствуя опасность, Иосиф оттолкнул монаха, но голое тело после купания скользкое, мокрое, потеряв равновесие Сосо ткнулся лицом в живот монаха.
То, что он почувствовал на своём лице, привело его в ужас. А потом узловатые пальцы разжали ему рот и заполнили его рот пульсирующей плотью, он задыхался, а задыхаясь, вынужден был глотать влагу, без запаха и вкуса, но заливающую его горло всё новыми и новыми порциями.
Монах долго не отпускал его, прижимая к мелкому прибрежному камню, всем весом своего огромного мускулистого тела. Потом перевернул на живот и, заставил испытать то, о чём с омерзением говорят все мужчины, и всегда плюются в сторону тех, кто, как и он, хоть однажды, испытывал то же самое.
Больно - ладно. Он к боли привык. Но как перенести унижение? А если об этом кто-то узнает?
Чудовищно!!!
Монах приказал Сосо снова целовать его "срамное место".
-Лежи спокойно, - сказал Иосиф. Я всё сделаю сам.
В кармане рубашки, что брошена на камни, опасная бритва. Этой бритвой он регулярно сбривал лишние волосы на ногах, руках, груди. Усы и борода у него тогда ещё не росли.
Обхватил ладонью всё, что сумело поместиться в неё, оттянул и лёгким взмахом, наискосок, сверху вниз, отсёк монаху, так мешавшие ему смириться перед господом Богом, дьявольские мужские гениталии.
Рёв не человека, но быка, потряс окрестности.
Возвращаться назад к семинаристам нельзя. Нужно бежать.
Куда? В горы. Там много людей, подобных ему, обиженных и оскорблённых.
Карьера "святого отца", о которой, так мечтала его мать, завершилась, так и не начавшись.
После того, что позволил себе с ним монах, брат во Христе, о Боге Сосо уже не хотел думать.
Все служители Иисуса, от послушника, до патриарха - преступники. Тщательно скрывающие свои истинные помыслы. Все они достойны смерти, но не на кресте.
Крест - плаха, лобное место для святых людей.
Огонь - вот что ожидает служителей Господа в будущем.
Иосиф будет молить Бога о новых египетских казнях. И эти казни прокатятся по Земле, очищая свет от темноты; первыми среди первых, падут в темноту за очистительным огнём, слуги дьявола, а именно: монахи, попы, вся верхушка церкви.
Как сладостны мысли о мести! А месть слаще всякой мечты.
Ещё и ещё прокручивал Иосиф в памяти картинку кровавой мести. Пульсирующая напряжённая плоть, которую обжимала его рука, жаждала острого наслаждения. И она получила его сполна.
В первое мгновение, когда член и мошонка были уже отсечены, насильник монах подумал, ему показалось, что он испытывает оргазм. Зажмурился, застонал, но, вместо ударной волны наипрекраснейшего из чувств, дикая боль, взорвала его изнутри, бросила на землю.
Снова вскочил, сделал несколько гигантских прыжков, пытаясь добраться до воды и погасить водой огонь в своём теле, но пошатнулся, упал и больше не шевелился, потому что поток крови иссяк и, жизнь покинула тело совместно с душой, которая тут же смешалась с дымкой предрассветного тумана, наползающего на берег.
Джугашвили взбирался по скалам. Он был босиком. Но ноги не чувствовали острых граней камней. Хватался пальцами за трещины, повисал. Пальцы ног искали опору и находили. Все двенадцать пальцев на его ногах работали с полной нагрузкой. Ноги у Сосо, волосатые и гибкие как у обезьяны. Пальцы ног могли держать карандаш и, он даже практиковался бывало, писать ногами. Здесь в скалах, дюжина вместо десятка, несомненное преимущество. Лишний палец никогда не лишний.
Об божественном его превосходстве над простыми смертными знала только его мать, Айша.
Все Монгошевы обладали дюжиной пальцев на ногах, а некоторые и на руках имели столько же. Но тщательно скрывали, потому что люди - звери. Они понимают божественное провидение только как сказку и не иначе. Всё остальное для них от дьявола.
От дьявола - церковь. - думает Сосо. А лишние пальцы на ногах - от Бога, который его любит и, потому, испытывает его.
Уже взобравшись на скалу, Иосиф обнаруживает в левой руке клочок телесной ткани, совсем не похожий на то, что она являла собой некогда, принадлежа мужчине.
Только круаная пара фасолин в мошонке не потеряли свою форму. Сев отдохнуть, сам от себя не ожидая того, парнишка опять достаёт бритву и вспарывает мошонку.
Он убеждается, что человек и есть животное. Вот, например, бараньи яйца, сколько раз он жарил их на костре со сверстниками и поедал со смаком. В том ничего предосудительного нет. Мясо яиц нежное, сочное, очень полезное для организма.
Но спичек нет. Нет даже трута, чтобы извлечь огонь из подручных материалов. Пришлось яйца жевать сырыми, как рыбу.
Отчим рекомендовал, есть рыбу чаще сырой и не реже двух раз в неделю. Это укрепляет организм. Делает зрение острее, а обоняние чувствительней.
Подкрепившись, Иосиф продолжает путь.
В ночь на 19 сентября 37 армия, возглавляемая генералом Власовым, оставляла Киев. Ещё была возможность драться. Ещё оставался "порох в пороховницах", но прибыли парламентёры от командующего немецкой группировкой войск. Они удивились, что Власов не имеет на руках приказа Сталина об отступлении. Такого приказа Власов действительно не получал. И не поверил немцам.
Он заявил, что будет сражаться, пока чувствует, что можно ещё многое сделать для успешной обороны Киева.
Ему были предъявлены письменные доказательства и расшифровки радиограмм.
- Вы нарушаете приказ Сталина, - удивился полковник, уполномоченный вести переговоры. - Если
Вы не покинете город, максимум через двое суток, ваша армия будет уничтожена. -
Власов приказал радистам срочно связаться со ставкой Верховного и получить подтверждение на отвод войск. Наконец, связь состоялась и маршал Шапошников дал добро на отвод войск.
Приказ был получен, но с двухсуточным опозданием, что в условиях войны могло иметь весьма печальные последствия. Окружение Киева за это время завершилось. Вместо отвода войск нужно было бы, продолжая обороняться, прорываться из котла, а это опять лишние усилия и напрасные жертвы.
Фашисты, поторговавшись немного, и желая поскорее удовлетворить честолюбивые помыслы фюрера, доложить о взятии Киева, решились на хитрость.
Этот русский генерал, при всей его интеллигентности, носивший очки с поломанными дужками, склеенными силикатным клеем, косивший под простолюдина, не так уж и прост. Если он собирается вести и дальше оборону Киева, значит, на это у него есть основания.
Киев - мощный оборонительный рубеж. Обладает немалым человеческим и техническим потенциалом. Только бронепоездов на его тайных железнодорожных ветках более шестнадцати.
Завод "Арсенал", равный всем европейским военным заводам вместе взятым.
Минные поля вокруг Киева заложены на несколько километров вглубь оборонительного рубежа русских. Почти миллионная армия в руках талантливого самобытного полководца, обладающего стратегическим мышлением и комплексом тактических знаний мирового уровня.
Взвесив все за и против, фельдмаршал Манштейн принимает решение торговаться с Власовым. Власов не реагирует на приказы Жукова и даже Сталина, объясняя это тем, что никто, даже сам Сталин не вправе отменить его же, каждому солдату известный приказ: Ни шагу назад!
Тогда Манштейн поднимает в воздух первую волну бомбордировщиков, осуществляет сброс тысяч бомб на минные поля под Киевом. Как бы первое предупреждение.
Слишком могуча противоздушная оборона города, да и на секретных аэродромах, по данным разведки, рассредоточено около трёхсот истребителей "По и Як", уже зарекомендовавших себя положительно, трудно сбиваемых из-за малой плотности обшивки и исключительной маневренности в воздухе.
Манштейн предлагает Власову оставить город, ещё раз. Взамен он даёт слово офицера не трогать сам город, не трогать мирных жителей города, и что немало важно, обещает открыть войскам Власова путь на Восток, с оружием, знамёнами и материальной частью.
Мало того, фельдмаршал даёт указание спецчастям Вермахта не мешать установлению связи между 37 армией и Москвой.
Вскоре генерал Власов получает личное распоряжение Сталина об отводе войск.
- А как будет с остатками других армий, которые существуют вне моей компетенции, потому что номинально подчинены Жукову? - спрашивает Власов.
- Что можешь, подбирай под себя. Выоди людей из котла. -
- Я хочу драться, Иосиф Виссарионович.-
Драться ещё придётся. Пока не глупи. Не та ситуация. Решаешь пока не ты, а генеральный штаб.
Но...
Связь прерывается.
Действительно. Немцы отводят войска с восточных направлений. Дивизии 37 армии начинают пятиться с позиций. Усиленные арьергарды остаются в заслонах, основная часть войск быстро следует по дорогам на Москву.
Представители генерала Власова разъезжаются по местам дислокаций других армии, подчинённых другим командармам, Какие-то батальоны и полки примыкают к армии Власова и благополучно уходят из оснащённой ловушки, расставленной немецким генштабом для русских армий.
600000 военнослужащих добровольно остаются в котле, так и не получив приказ ни Жукова, ни Сталина о самостоятельном отходе. И погибают.
Дело не в их глупости или их патриотическом упорстве. Дело в том, что таким образом генеральный штаб Красной Армии, хотел избавиться от людей, имевших опыт поражения на фронтах Великой Отечественной.
И Власов не получил приказа. Не прояви он настойчивости, не сопутствуй ему удача, его армия, в конце концов, была бы разгромлена, разоружена и пленена.
Зачем Красной Армии бывшие пленные красноармейцы? Эти же люди разагитированы фашистской пропагандой. Эти люди потеряли нравственный стержень патриотизма. Пусти их скопом во вновь формируемые войска и, они внесут в боевой дух солдат и офицеров червь сомнения в победе, заразу политического разложения.
Окруженцы, тем паче пленные, вредны Красной Армии. Пусть они и не предатели, но их дух уже надломлен. А Иосифу Виссарионовичу нужны солдаты из легенды, которые умирали бы только за мановение его ока.
Таким же непререкаемым был авторитет Тамерлана. Великого Чингиз - хана и Батыя. В Европе Александра Македонского и Наполеона. А Фридрих Второй!
600 000 мужиков для России - раз плюнуть.
Уже формируются сибирские дивизии. Из монголов тысячи национальностей. Это верные люди. Для них слово Хана - закон. А хан у них у всех один - Сталин.
Хан поведёт свои бесчисленные орды навстречу врагу и пусть тогда враг уничтожает их; Пусть постарается уничтожить их! Физически это сделать невозможно.
"Наше дело правое. Победа останется за нами".
Жуков хорошо понимает политическую ситуацию. Жуков знает, старую Красную Армию, что не доказала своей верности ему, Сталину. Старую гвардию нужно перемолоть в битвах, чтобы остались не массы, а избранные, те, кто может передать свой боевой опыт новым командирам.
Гитлер, после начала войны, стал личным врагом товарища Сталина. Но и русский человек - враг Сталина. Как можно больше уничтожить русских людей! Как можно больше! Старый мир должен быть разрушен до основания.
А затем... Затем придут новые народы. Восточные народы и, Грузины поведут их к новым горизонтам. И тогда счастье окажется не за горами. А над всем эти благолепием - он, Сталин.
Сталин зажмурился. Сталин любил помечтать. Но мечтая, он никогда не забывал, что мечты осуществляются при одном условии, если ты строго следуешь проложенным планам, если ты ищешь и находишь соратников, используешь их, а потом они отмирают, чтобы не пачкать твой божественный образ, их грязными делами и помыслами.
На этом этапе Жуков прекрасный исполнитель. Сталин не жалел латунных звёзд и не жалел людских ресурсов, чтобы образ русского полководца, укоренился в сердцах народов, населяющих Россию.
Так нужно.
В горах холодно, но прикрытое шерстью тело Сталина, переносило легко низкие плюсовые температуры. Тем более, что на теле рубашка и штаны.
Бывший семинарист, стремился по быстрее обойти архимандритские земли, потому что монахи, если поймают его, не пощадят. Такие случаи бывали. За насильственную смерть монаха церковь отвечала насильственной смертью, но прежде, чем умереть, пытками убийцу доводили до сумасшествия и эта смерть, смерть разума была страшнее смерти физической.
Таких людей можно было встретить на земле русской. У них отсутствовали языки, половые органы, иногда глаза, иногда руки, но им всегда оставляли в целости ноги, чтобы жертвы собственной натуры ходили из деревни в деревню, из города в город и демонстрировали своё убожество в назидание другим, чей разум совращался дьяволом.
Сосо мальчишка шустрый, но не глупый. Посечённые подошвы обнажённых ступней ни во что идут в сравнении с подвалами монастырей и даже семинарии, где часто творились ужасающие вещи. По крайней мере, так рассказывали старшие товарищи. Иногда ночами действительно слышались стоны и всхлипывания. Тогда кожа покрывалась пупырышками от страха и зуб не попадал на зуб.
Здесь, в горах нашли себе пристанище многие из отверженных долиной, личностей. В основном, это воры, грабители, насильники, но случались и убийцы. Себя к таковым Сосо не относил. В своей жизни он ничего не у кого не украл.
Дрался, да. Выменивал обманным путём, да. Отбирал, по праву сильного, да. Но не убивал. Не насиловал. На дорогах на путников не нападал.
Ах, этот монах, с отрезанным членом?
Случайность. Тут Сосо защищался. И всё произошло без умысла. От омерзения и отвращения. И потом, об этом же никто не узнает...
Возможно, даже если монаха нашли, не смогут с уверенностью сказать, что это сделал он, Сосо.
Джугашвили порядочные люди. Монгошевых давно нет. Никто Монгошевых уже не помнит. Только его рыжие волосы на теле, могли бы кому-нибудь, что-либо о Монгошевых рассказать.
Нет таких людей. А объявятся коли, он, Джугашвили безжалостно будет их убивать.
По дороге он столкнулся с мужчиной, постарше, тоже изгоем, который шарахнулся от него.
Увидев его испуг Сосо засмеялся. Давно уже никто его не боялся. Это он пугался всех.
А тут...
Это -то и подкупило Джугашваили и уже дальше они пошли вдвоём.
Познакомились. Попутчика звали Борисом. Он не помнил, из каких он будет мест. Дороги не знал.
Но по звёздам ориентировался и пропитание при себе имел. Вот за это Сосо уже его полюбил.
Оба устали. У Сосо болели ноги. Шесть пальцев на ступне, конечно, не плохо, но иногда ему казалось, что пальцев слишком много. Мешают.
Обувь не подобрать. Да и скрывать приходилось это своё преимущество перед другими. Скрывать тайну всегда тяжело.
Сосо сам любил влезать в чужие дела, копаться в чужой душе. За это и получал по морде, но и сам давал сдачи, если кто оказывался слишком внимательным к его персоне.
Шесть пальцев помогали лучше стоять на земле, устойчивее, но иногда эти лишние пальцы болели так сильно, что он едва сдерживал крики.
Мать в младенчестве, пыталась сделать операцию сыну, но сначала денег не хватало, потом уже сам Иосиф был против, потому что очень боялся, просто страшился хирургического вмешательства.
Недолюбливал врачей. И всех людей в форме. Будь это семинарист, архирей или офицер.
Хотя, мечтах, своих, как и во снах, видел себя в белом мундире, где он наподобие генерала Скобелева, разглаживает свои пышные усы и крепко сидит, как впаянный, в седле арабского скакуна.
Жизнь - подлая штука. Какой-нибудь юнец знатного происхождения в его возрасте мечтает о красавицах, о юных дамах из пушкинских сказок, а он Джугашвили, зная, что дамы - всего лишь сказка, что не может полюбить его нескладную, коротконогую фигуру ни одна из реальных красавиц, мечтает всего лишь о белом мундире, золотых эполетах...
Нет, нет, не эполетах.
О погонах он мечтает . Эполеты ему напоминали что-то бесстыдное, что-то из прошлого.
Сосо напрягся и вспомнил.
Лет семь ему было. Зашёл в материнскую спальню и обомлел. Увидел большое белое животное, ракообразное, сплетённое в копошащийся комок. На плечах мужчины шевелились жёлтые яркие пятки обнажённой женщины. То была его мать.
Именно её пятки были так похожи на золотые офицерские эполеты прошлых веков.
Эполеты исключены.
Но погоны на его плечах, смотрелись бы убедительно и строго. Линии погон ровные, прямые углы выверенные, такие же, как весь его характер. Как мир вокруг, в котором все взаимоотношения должны быть ровными и честными.
Он поделился мечтами с Борисом. Тот понимающе кивал головой и качал головой.
Что ты головой качаешь? - возмутился Джугашвили. - Всё равно как раввин. Я тебе душу открываю...
А я понимаю. Очень даже понимаю тебя. Вот раньше не понимал, почему Сталин погоны утвердил, а эполеты отверг. Эполеты мне казались красивее.
Эполеты женственны. Погоны мужественны.
Как сказать.
Как сказал, так и будет. Кстати о ком ты говоришь? Кто такой Сталин?
Пока это только мифический образ.
Греческие мифы я люблю. Многие наизусть знаю. Вообще, историю люблю. Люблю Георгия Саакадзе. Все его битвы изучил. Лучший из грузин.
В высокогорном ауле, собралось до тридцати человек, из тех, кого разыскивает полиция. Разный возраст, но интересы похожие. И жили бы тихо. Но пропитание добывать нужно было. И не нападали бы, и не грабили, да иначе не получалось. Люди держатся за своё добро.
Джугашвили как-то сказал Борису, что грабить людей он не будет. Не для этого изучал святые книги.
Однако грабить, всё-таки, пришлось.
Старшие товарищи присмотрели объект. Объект - православная церковь. Богатые казаки прилежащих станиц оставляли много пожертвований в её кассе, особенно в праздничные дни.
На пасху, за полночь, когда прихожане разошлись, а священнослужители не вязали лыка от выпитого, полтора десятка горцев ворвались в церковь. Опустошили все денежные ящики.
Изъяли серебряные и золотые чаши, кубки. Драгоценные оклады бросались в мешки вместе с иконами. Кресты из срывались с вый священников. Те на удивление стоически переносили избиения. Только один из них, вдруг, поднявшись в рост, стал громить кулаками напавшую на него свору. Обух топора утихомирил его и, разбойники, навьючив поклажу пока на собственные плечи, ретировались, унося добычу.
Мулы с погонщиком, ждали за околицей. Погонщиком оказался Иосиф Джугашвили.
Позже, когда ему уже стукнуло семнадцать лет и он впервые, приняв участие в революционной деятельности, был арестован, ему грозила тюрьма, а возможно каторга. То по договорённости с полицией Сосо сдал ей всех участников того памятного нападения на Божий храм. Всех нашли и всех посадили, за исключением некоего Бориса Безродного, что как в воду канул.
А ведь Джугашвили особенно тщательно зарисовал его внешность, описал привычки и манеру ведения разговора.